Бесплатный фрагмент - Звезды над Кишимом

Глава 24. Осень

На одной из засад, проводимой с афганцами, в которой помимо пехотинцев Пахлавана участвовали бойцы из Царандой и ХАД, я познакомился с уже немолодым человеком.

Он был, наверное, одним из самых возрастных в отряде. Служил в ХАДе, куда брали исключительно проверенных и преданных делу защитников Апрельской революции. На вид ему было далеко за сорок, мы годились ему в сыновья. Ночью в горах было прохладно, и он с пышными усами, в теплой одежде и старой солдатской шапке-ушанке походил на партизана из фильмов про Великую Отечественную войну. Лицо у него было открытое, глаза добрые, взгляд прямой. Мы рыли окопы. Он бросил свою накидку на землю и устроился поблизости.

— Здравствуй, друг, — обратился он ко мне по-русски.

— Хуб асти? Бахайр асти? Джур асти? — произнес я на его языке.

Переводчик Аброр был рядом, и всю ночь мы благодаря ему вели ненавязчивый разговор. Звали его Саидахмад. Он показался мне любознательным и образованным.

Нередко подобные диалоги кажутся надуманными и искусственными, и толком не знаешь, что спросить. Но в этот раз было по-другому. Афганец своей мягкостью и искренностью сумел приоткрыть ширму формализма. Обменивались и общими, большей частью наивными фразами, как это обычно бывает, когда люди из разных стран делают одно дело.

— Шурави хорошо! — заметил Саидахмад.

— Наджибулла бисёр хуб! Душманы хароб! — поддержал тему я.

Общение состояло из вопросов и ответов на абсолютно не связанные между собой темы, но при этом получилось задушевным. Оказалось, у него в Кишиме семья, четверо детей, жена ждет пятого. Он поинтересовался, откуда я родом, и понимающе закивал головой, узнав, что из Ташкента. До встречи с ним у меня не было знакомых среди афганцев.

После этой засады мы пересекались с ним в Кишиме и на совместных операциях и всегда тепло приветствовали друг друга.

Как-то мы по тревоге выехали в Кишим, и Саидахмад, издали увидев нас, сидящими на броне БМП-2, купил в дукане пригоршню жевательных резинок. Когда машина проезжала мимо, подошел и дал их мне.

— Ташаккур, дуст! — поблагодарили его мы и поехали дальше, по-детски радуясь такому подарку.

Если в батальон приходил кто-либо из афганских военных, я через переводчиков выяснял, как поживает Саидахмад, и просил передать ему привет.

Афганцы часто наведывались в батальон. Чаще всего это были военнослужащие и представители администрации Кишима. Некоторые были откровенными пройдохами и приспособленцами.

Ярчайшим их представителем был один кишимский инженер по имени Джума. Наш переводчик Хабиб настолько не переваривал его, что однажды, когда мы находились в гостях у гаубичников на их наблюдательном пункте, навел на идущего в батальон Джуму лазерный дальномер и многократно нажимал на кнопку определения расстояния.

— Для чего ты это делаешь? — спросил я.

— Облучаю его… — ответил Хабиб. — Хочу, чтобы у этого жополиза член не стоял.

Я засомневался по поводу того, что лазерный дальномер может оказывать на человека такое воздействие. Но Хабиб был неуклонен в своем стремлении сделать из местного активиста импотента, и пока инженер был в поле зрения, неоднократно посылал в ни о чем не подозревающего бедолагу невидимый страшный луч.

Иногда сарбозы, выходя на засаду, проходили через наш батальон. Мое внимание привлекал пулемет ДШК, который они постоянно брали с собой. Он был установлен на станину, как у пулемета «Максим» с металлическими колесиками и защитным стальным щитком, похожую на маленький лафет от старинной пушки. Хотя сам по себе станок был тяжелым, он избавлял от необходимости таскать более чем тридцатикилограммовый пулемет на плечах, как это делали наши солдаты.

В нашем батальоне ДШК владели только танкисты. Пулеметы были закреплены на башнях танков, а в горы пехота тащила «Утесы». Они, имея тот же калибр, весили меньше, да и станок «Утеса» больше подходил для переноски. В полку ребята брали и ДШК, а в особо сложных ситуациях находили пулемету и другое применение.

У Саныча в полку был друг по прозвищу Филин, с которым они познакомились в учебке. Если не ошибаюсь, служил он в полковой разведроте и на боевых использовал ДШК. Со слов Санька, тот был очень крепкого сложения.

В своем письме Филин рассказывал ему, как в одном кишлаке они попали в переплет. Духи лупили по нашим бойцам, и надо было срочно отойти на более выгодные позиции, а везде невысокие глинобитные заборчики, которыми афганцы так любят ограничивать свои делянки.

Филин, загруженный по самое не хочу с ДШК на плече, не поспевал за своими, карабкаясь через эти дувальчики, и при этом был легкой мишенью. Вот тут-то ему и пригодилось массивное тело пулемета. Подбегая к очередному препятствию и орудуя пулеметом как тараном, он крушил верхнюю часть забора, что существенно помогало ему в преодолении оного. Что ж, умение импровизировать, принимать порой нестандартные решения здорово выручает, в том числе и на войне.

Одним погожим деньком мы, как обычно, сидели и курили у своей землянки. Кто-то из наших заметил, как отряд «зеленых» внезапно выдвинулся из Кишима. Миновав каменный мост, они направились на северо-запад. С противоположной стороны навстречу им приближалась группа моджахедов. При подъеме на невысокое плато солдаты афганской армии вступили в бой с духами.

Приказа посодействовать сарбозам нам не давали, и мы просто смотрели, как одни афганцы убивают других. Даже находясь в батальоне, мы могли бы поддержать их огнем из бронетехники, артиллерии или из снайперских винтовок. Расстояние до поля боя было около километра. Но приказа не было, и мы оставались в роли пассивных наблюдателей.

Бывало, сидишь ночью на посту и слышишь, как где-то в горах идет перестрелка. Никаких «зеленых» там быть не могло. Было ясно, что это воюют конкурирующие группировки моджахедов.

— Гляди-ка! Война… Духи между собой фигачатся!

— Что-то не поделили…

— Нет ничего хуже, чем дикари с оружием в руках.

— А пусть поубивают друг друга. Нам меньше останется.

Были свидетелями и того, как прямо средь бела дня моджахеды устроили войну у моста через Машхад на въезде в Кишим. Они начали обстрел оборонительных позиций Кишима и прилегающего кишлака из стрелкового оружия. Мы поднялись к гаубичникам на башню и в окуляр лазерного дальномера следили за перестрелкой на отроге массива «Медведь», который располагался перед мостом.

Странное чувство овладевает тобой, когда ты в относительной безопасности, а на твоих глазах идет бой. Льется кровь, гибнут люди, трещит барабанная дробь выстрелов, а неуемный бог войны продолжает свою дикую пляску.

Война не щадила никого, часто женщины и дети становились жертвой, принесенной на ее алтарь.

Недалеко от границ нашего батальона лежала старая ржавая мина от 120-миллиметрового миномета. Выходя на тактику и засады, мы, не трогая ее, проходили мимо. По-хорошему, нужно было бы подорвать ее с помощью тротиловой шашки, но все было не до того, и вспоминали про нее лишь тогда, когда она вновь попадалась нам на пути.

Мальчишки-пастухи лет десяти от роду, пасущие стадо овец в этом месте, подобрали мину и, по словам караульных, стоящих на втором КПП, принялись стучать ею о камень. Солдаты нашего батальона принесли их к медсанчасти. Два маленьких окровавленных и изуродованных взрывом тельца, в которых совсем недавно кипела жизнь. Фельдшер Виноградов был не в силах что-либо сделать, ведь он не бог.

В другой раз мы были очевидцами не менее драматичной сцены. По дороге, ведущей в Кишим, двигалось небольшое стадо баранов. Погоняли его афганские детишки мал мала меньше. В центре стада верхом на ослике ехала женщина с младенцем на руках. По всей видимости, это была семья, по какой-то причине оставшаяся без мужчины, и мать семейства вынуждена была сама и скотину пасти, и за детьми присматривать.

Когда вся процессия отдалилась метров на тридцать от того места, где дорога, выходя из гор, поворачивает к Кишиму, ослик наступил на мощную мину. Это взрывное устройство было рассчитано на подрыв военной техники, и ослик со своими седоками разлетелись в клочья.

Уцелевшие бараны в панике разбежались по сторонам. Те же из детей, кто выжил, вероятно, были оглушены взрывной волной и шокированы настолько, что долго не могли прийти в себя и осознать масштаб потери.

С очередным прилетом вертолетов из Файзабада к нам во взвод прислали первого из колпаков нового набора. Перед Афганистаном он прошел в Союзе трехмесячный курс молодого бойца. Это был паренек среднего роста, в старой солдатской шапке-ушанке. Ту, что выдали перед отправкой «за речку», у него, должно быть, забрали полковые шустряки, а, может быть, он расстался с ней еще в Кундузе.

Волосы цвета выгоревшей соломы, круглое веснушчатое смышленое лицо с выразительными серо-голубыми глазами. Отличался скромностью и молчаливостью. Сразу принял уготованную ему на ближайшие месяцы колпацкую долю и стал надежным подспорьем для Эдика и Азиза, колпачество которых близилось к завершению. Звали солдатика Олег Блюменталь.

Через несколько часов после его прилета батальон подвергся духовскому обстрелу. Я помог Олегу накинуть бронежилет и каску, взять автомат и боеприпасы и сказал, чтобы бежал за мной. По прибытии на позиции лицо у него было растерянным.

У всех нас вид был озорной — каски набекрень, с расстегнутыми ремешками, плюс заношенные броники или плавжилеты. Многие выбежали на позиции в том, что было на них до разрыва первой мины — в трусах и тапочках, схватив только оружие и боекомплект. Глядя на новенького, я решил пошутить.

— Прикинь, Олежка… Так у нас каждый день! — прокричал я ему в самое ухо сквозь вой падения и грохот взрыва минометного снаряда.

Услышав это, его и без того круглые глаза стали больше.

— Да, вот такая тут у нас жизнь, тезка… — подыгрывая мне и с видом бывалого фронтовика, попыхивая сигаретой, подтвердил Козырь. — Но ты не бойся… Месяц-другой — и освоишься.

После этих слов Олежка явно приуныл, а мы с Козырем незаметно перемигнулись, не став разубеждать его. Сам во всем разберется.

Стоим мы как-то с Козырем в карауле на первом КПП. Бронежилеты скинули, повесив их на бойницы сооружения. Темным-темно. Мы, чтобы скоротать эти часы, совмещаем приятное с полезным и толкуем на разные темы. А минут за десять до окончания нашего дежурства раскурили косячок. Вдруг со стороны штаба доносятся шаги. Расстояние до приближающегося метров пятьдесят, а Козырь как заорет:

— Стой, кто идет?!

— Капитан Верховинин! — раздался голос начальника штаба, судя по всему не ожидавшего, что в этой темени его окликнут на таком удалении.

— Блин, Аким… Давай ты на доклад иди, — засуетившись и тщетно пытаясь просунуть голову с надетой каской в горловину бронежилета, говорит мне Олег. — А то я броник никак не надену…

Волнение Козыря, усиленное действием чарса, непонятным образом передается и мне. Я быстро накидываю свой бронежилет, каску и выхожу из КПП, но не иду навстречу проверяющему, а, задержавшись на последней ступеньке, жду, когда он подойдет.

Капитан подошел почти вплотную ко мне. Правой рукой я придерживал висящий на плече пулемет, а левую приложил к каске и доложил:

— Товарищ капитан, за время дежурства никаких происшествий не было! Дневальный по КПП рядовой Тагиров!

— Вообще-то, товарищ солдат, когда вы вооружены, честь отдавать не нужно… — поправил меня офицер.

— Прошу прощения, — сказал я. — Впарился что-то. Устал, наверно.

— Бывает, — успокоил меня проверяющий и переспросил: — Все нормально, значит, у вас?

— Так точно, товарищ капитан.

— Что ж, продолжайте наблюдение.

— Есть!

Капитан направился к позициям, где на одной из машин нес вахту дежурный экипаж нашего взвода.

Войдя в КПП, я застал Козыря, который сумел-таки напялить на себя амуницию и беззвучно смеялся, прислонясь к стенке.

— Аким, ну ты и исполнил! — произнес Олег. — Мало того, что не пошел с докладом к проверяющему, так еще и честь левой рукой отдал. Не знаю… Я лично никогда не хожу к проверяющему. Все равно сам подойдет. А с левой рукой учудил, конечно.

Мы шутили до прихода новой смены, не забыв при этом предупредить наш дежурный экипаж о приближении к ним проверяющего. У нас была договоренность подавать сигнал огоньком зажигалки часовым, в сторону которых идет офицер с проверкой. Как только капитан Верховинин отошел от нашего поста метров на пятнадцать, мы так и сделали. Скорее всего, его удивлению не было предела, когда он в кромешной тьме, не дойдя до нашего дежурного экипажа добрую сотню метров, был остановлен окриком часовых. И отвечать, переходя на крик, ему тоже пришлось на таком расстоянии.

— Похоже, мы ошеломили начальника штаба своей бдительностью…

— Небось, про себя подумал: «Молодцы эти разведчики… Одни в полной темноте за полсотни метров заметили, а другие за сотню».

К нам в батальон из полка прибыл капитан Чураков. В полку он был командиром разведывательной роты, и вот теперь его перевели в штаб батальона. Кажется, он временно исполнял обязанности то ли отсутствующего комбата, то ли отлучившегося начальника штаба. Будучи разведчиком, он и к нам был расположен.

В один из ночных обстрелов батальона мы по тревоге выбежали в район заброшенного кишлака Фараджгани. Минометный огонь предположительно вели оттуда. Командовал выходом капитан Чураков. Добежали до подножия первого горба гряды, на второй вершине которой была застава «Двугорбая». Здесь начинались развалины кишлака. Несколькими группами мы стали прочесывать этот участок. Уже стемнело. Серп луны давал скудный свет.

Я шел по левому флангу. Внезапно наша группа почти нос к носу столкнулась с вооруженным отрядом, спускавшимся к развалинам со стороны заставы. Их силуэты чернели на фоне звездного неба.

— Ложись! — крикнул кто-то.

Мы заняли позиции для боя.

Произошла короткая заминка.

— Свои! Девятая рота! — прокричали сверху.

Бойцы девятой роты спустились с заставы «Двугорбая» нам на подмогу, но нас об этом никто не известил. Хорошо, что в небе висела луна. Это позволило нам и бойцам девятой роты сориентироваться и понять, что перед ними не духи, а свои. В противном случае потери были бы неизбежны. Такая несогласованность была непростительным разгильдяйством. Вместе с пехотинцами с Двугорбой мы взяли развалины в кольцо.

В кишлаке была пара домов, где до сих пор жили афганцы. Во дворе одного из них послышался лязг металла. Капитан Чураков и еще несколько человек осторожно вошли туда. Они пробыли там недолго и не обнаружили ничего подозрительного, кроме перекидной сумки, используемой для вьючных животных. В ее карманах поместились бы и мины для миномета.

Наличие такой сумки в доме не могло быть доказательством причастности его обитателей к обстрелу. Но куда же делся сам минометный расчет с минометом? Выйти из нашего оцепления было невозможно, и металлические звуки показались мне очень уж похожими на шум при обращении с минометом.

Продолжать поиски ночью не имело смысла. Опасаясь того, что обстрел имел целью выманить нас из батальона и на обратном пути мы могли попасть в засаду, капитан Чураков приказал нам и бойцам девятой роты в темпе двигаться к заставе «Двугорбая».

Даже несмотря на то, что мы были налегке и несли только оружие и боекомплект, бежать на вершину горы было сложно. Бойцам девятой роты приходилось труднее, ведь они были в бронежилетах. Поднялись на Двугорбую, отдышались, солдаты из девятой роты занялись своими делами. А для нас прозвучала команда: «Бегом вниз!»

Мы спускались со стороны, противоположной той, по которой совершили подъем. Бежать вниз по щебню ночью, когда тропу еле видно, оказалось непросто. Большинство наших считали такую предосторожность в непосредственной близости от двух застав и батальона излишней. У капитана Чуракова было иное мнение, и мы выполнили приказ старшего по званию. Добрались до батальона несолоно хлебавши. Главное, все целы и невредимы.

Тогда же совсем распоясались сигнальщики афганцев. Они со своими фонариками по ночам стали подходить все ближе к границам батальона. Руководство приняло решение организовать засаду с целью захвата и допроса сигнальщиков для выяснения причин их усилившейся активности.

Как потемнело, мы со взводом бойцов из восьмой роты вышли через второй КПП. Предупредили часовых из солдат девятой роты, стоящих на нем, чтобы не открывали огонь, поскольку мы будем находиться прямо у них перед носом.

— Следующую смену оповестите!

— Передадим, — ответили часовые.

Зарядив оружие, мы устремились к горам. Чтобы сбить с толку афганцев, которые могли следить за нами, отошли по ущелью, проходящему у заставы «Окопная», переждали тут и скрытно вернулись на обозначенный ранее рубеж. Залегли цепью лицом в сторону батальона, метрах в ста пятидесяти к северу от его границы. Нашей задачей было дождаться появления сигнальщиков, взять их в кольцо и захватить в плен.

Я и многие бойцы нашего взвода заняли позицию прямо на берегу обрывистого берега пересохшей реки. Ствол моего стоящего на сошках пулемета нависал над чернотой обрыва. Ко мне прицепилась навязчивая и глупая мысль, что сейчас из этой тьмы оврага чья-то рука может ухватить ствол моего оружия и потянуть к себе. Я рефлекторно крепче сжал рукоять пулемета, объяснив себе это тем, что в таком случае можно будет выпустить длинную очередь. Ствол нагреется, и рука отцепится. Ерунда какая-то, но стало лучше.

В паре метров правее меня лежала объемная куча соломы, и несколько наших бойцов укрылись за ней. Передо мной из земли торчал камень размером с голову. Ночь выдалась звездная, и тонкий серп луны позволял вполне сносно обозревать окрестности. На другом берегу сухого русла, прямо напротив нас, была батальонная свалка, состоявшая по большей части из ржавых консервных банок. Оттуда то и дело доносились подозрительные шорохи. В одном месте контуры свалки были такими, что в полумраке казалось, будто там кто-то притаился. Но длительное наблюдение показало, что таинственный силуэт был неподвижен и не мог быть человеком. Шорохи же, полагаю, были вызваны ночными посетителями свалки — грызунами.

Время шло, но сигнальщики не появлялись. Вдруг метрах в ста перед нами промелькнула тень, которая молнией пронеслась ко второму КПП. Вероятно, это было какое-то животное.

— Видали?

— Кажись, Амур с Двугорбой сорвался, — заметил кто-то из наших.

Тотчас на КПП сработала светошумовая сигнальная мина, сорванная собакой. На несколько метров вверх полетели светящиеся искры, сопровождаемые громкими свистящими звуками. Они ярко осветили участок на въезде в батальон, но пес уже его миновал и скрылся в темноте.

Мы вышли из батальона давно, и на втором КПП стояла другая смена. Часовые, похоже, не увидели собаку, и, не поняв, что стало причиной для срабатывания сигнальной мины, приняли это за попытку проникновения в батальон. Они начали лупить из своего оружия не только по месту, где сработала сигналка, но и по окрестностям. У одного из них был автомат, а у второго ПК. Естественно, в батальоне поднялся переполох, и все выбежали на свои позиции. Между тем пулеметчик развернул свое оружие в нашу сторону и принялся обрабатывать сектор, где залегли мы. Трассера вонзались в землю, не долетая до нас метров пятьдесят. Такой поворот событий застал нас врасплох. Прятаться было негде, мы распластались на земле, вжимаясь в нее.

— Они там сдурели, что ли?!

— Вот подлюки! Наверняка не предупредили эту смену о том, что мы здесь!

— Пехота тупорылая!

— Чмыри! Прощелкали забралом и не сообразили, что это их пес сорвал сигналку!

Пока наши пацаны бранились по этому поводу, я вышел с помощью своей Р-148 на связь со штабом батальона.

— «Маяк»! Я «Сыч», прием! — хрипящим шепотом прокричал я в микрофон. — Передайте на второй КПП, чтобы прекратили огонь!

Я говорил как можно тише, чтобы не выдавать нашего присутствия. Но необходимо было вложить в свое сообщение максимум эмоционального содержания, чтобы на том конце распознали, что дело серьезное и срочно приняли меры.

Связист, сидевший в своей уютной КШМке, не желал войти в наше положение, вынуждая меня повышать голос.

— «Сыч», я «Маяк», не понял тебя… Повторите! Что у вас происходит?

— Передай на второй КПП, — прорычал я в микрофон рации, — прекратить огонь! Быстрее, мать вашу!

— Понял тебя! — уловил суть обращения связист.

Я лежал, стараясь спрятать голову за камнем передо мной, но это было не слишком надежным укрытием. Если бы пулеметчик взял выше, нам не поздоровилось бы. Те, кто был справа от меня, вообще лежали за кучей соломы.

Обозначить себя сигнальным огнем было нельзя, это привело бы к демаскировке. Да и не было никакой гарантии, что часовые, увидев сигнальный огонь за пределами батальона и не зная, что там находились мы, перестали бы стрелять. Напротив, могли начать палить прицельнее. Нам оставалось только лежать и ждать, когда им позвонят из штаба.

Наконец, на КПП прозвенел звонок полевого телефона, и через несколько секунд стрельба прекратилась. Мы вздохнули с облегчением.

— Надо будет отоварить предыдущую смену, — заключил Юра Низовский. — Не известили этих, что мы рядом засели…

— Да и эту тоже не мешало бы… — добавил Соловей.

— И с чего это Амуру приспичило ночью с заставы в батальон бежать?

— Из-за такой промашки под самый дембель грохнуть могли!

После этого происшествия ожидать, что появятся сигнальщики, было бы глупо, и вскоре нам дали команду ступать в батальон. Мы опять связались со штабом и попросили уведомить часовых о нашем возвращении. Проходя мимо второго КПП, мы высказали часовым все, что думаем о них, об их Амуре и о тех, кто стоял на смене перед ними.

— Привет им от нас передайте! Сегодня-завтра заглянем к ним, лично поблагодарим негодяев.

Но, естественно, специально заходить и устраивать разборки никто не собирался. При встрече напомнили им об этом. Да что толку? Пехота есть пехота.

В целом отношения между солдатами из разных подразделений в батальоне были нормальные — народу всего-то около трехсот. Но что касалось совместных выходов на боевые, частенько возникали проблемы. Контингент в ротах формировался разношерстный. Были там и достойные ребята, но тех, кто отличался высоким уровнем самоорганизации, ответственности и дисциплины — не так много.

Вот выходим ночью на засаду. С нами пехота и самовары. Вышли за КПП, звучит команда: «Зарядить оружие!» Все становятся, направив стволы под углом вверх и в сторону, пристегивают рожок к оружию, снимают предохранитель и, дослав патрон в патронник, снова ставят оружие на предохранитель. И тут какой-нибудь недотепа, чаще из числа колпаков вышеназванных подразделений, после досылки патрона в патронник все перепутает и сделает контрольный спуск, как на разряжании оружия со сменой караула. И если бы кто-то один. Случалось, сразу двое или даже трое. Все остальные, кто про себя, кто вслух чертыхаются и сквозь зубы костерят виновных в демаскировке, не стесняясь в выражениях. Грохот выстрелов в тишине или трассера, улетающие в темноту, салютуют всем местным духам о том, что шурави выходят на тропу войны и можно начинать бояться.

Далее мы уходим вперед и слышим за спиной, как, подобно средневековым рыцарям, закованным в латы, бренчат бронежилетами и плохо подогнанной амуницией наши братья по оружию. Этот звон, кажется, разносится по всей округе, ни о какой конспирации не может быть и речи. При отходе часть нашего взвода обычно исполняла роль группы прикрытия. Следуя за основными силами, мы подбирали за ними потерянные патроны, а бывало, находили и гранаты. Как правило, выходы проходили без прямого боестолкновения с противником, иначе эксцессов было бы неизмеримо больше.

---

Глава 25. О культуре

Культурная среда, сложившаяся в Советской армии — явление совершенно уникальное. Несмотря на то, что армейские подразделения имели множество отличий по внешним признакам и географически были разбросаны по всему Союзу и за его пределами, специфика военной службы налагала на любой воинский коллектив печать некоего стандарта.

И дело не в том, что руководство армией осуществлялось из единого центра, офицерские кадры готовились по одной программе, а в основе военной службы лежали одни и те же уставы. Просто сам по себе суровый и незатейливый уклад армейской жизни прививает определенную мировоззренческую модель со свойственной ей шкалой ценностей и этическими нормами. И хотя советский народ считался самым читающим в мире, культуры на бытовом уровне строителям коммунизма хватало далеко не всегда.

В одном анекдоте так иллюстрируется ситуация в этой сфере. Чем отличается офицер, служивший в царской России, от офицера Советской армии? Офицер царской армии: слегка пьян, выбрит до синевы и может поддержать беседу, скажем, от Софокла до Шекспира. Советский офицер: слегка выбрит, пьян до синевы и может поддержать беседу от Эдиты Пьехи до «иди ты на хрен!».

Бытует также мнение, что высокий интеллект защитнику отечества ни к чему. Известное высказывание гласит: «Чем больше в армии дубов, тем крепче оборона!» В этом есть доля правды, но отчасти. Как ни крути, но интеллект, сообразительность, умение в сложном положении мыслить нестандартно неизменно отличали советского воина от солдата любой другой армии. И в этом нам точно не было равных.

В Советской армии развитию культуры среди военных уделялось пристальное внимание. Все мероприятия были глубоко пронизаны духом марксизма и ленинизма. В теории их идеи и сейчас представляются мне благородными, если брать конечную цель — общество, устроенное по принципу справедливости, свободы, равенства и братства. Проблема в методах реализации этой концепции. В рай не загоняют с помощью хлыста.

Если сформулировать один из главных постулатов в Советской армии, то он будет звучать примерно так: у бойца не должно быть свободного времени.

Солдата нельзя оставлять без дела надолго. И в принципе, это логично. Ведь если не направить эту энергию в нужное русло, она сама найдет себе выход, и наверняка это будет диаметрально противоположное тому, что прописано в уставах и правилах. Пока солдат находится при выполнении какой-нибудь задачи, ему некогда думать, а тот, кто бездельничает, вряд ли придумает что-то путное. Поэтому загруженность личного состава была для офицеров нескончаемой головной болью. Кроме постоянных нарядов по подразделению, несения караульной службы, занятий по строевой, боевой, физической и политической подготовке, бойцов припахивали на всяких хозяйственно-бытовых работах.

Ходил, к слову, анекдот на эту тему. Прапорщик обращается к личному составу роты: «Траншею будете копать от меня и до обеда!»

Так вот, что касается культуры. В нашем батальоне была своя библиотека и некое подобие клуба, где к тому же работал летний кинотеатр. Не беда, что основную массу литературы составляли труды Ленина, Маркса, Брежнева и прочих приверженцев коммунистической идеологии. При желании можно было найти и интересные произведения. По совету Козыря я прочитал роман Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого», затем мне попалась книга «Белый Ягуар — вождь араваков» Аркадия Фидлера. Были и другие, но больше всего запомнились эти.

Первая повествовала о том, насколько многослойной была борьба за победу в Великой Отечественной войне. Мне понравилось то, как мастерски автор раскрывает психологию и специфику контрдиверсионной работы, а главный герой — старший лейтенант Таманцев — стал для меня знаковой фигурой.

Вторая книга рассказывала о приключениях одного молодого человека в джунглях Южной Америки. Читая ее, я мысленно отправлялся в путешествие по непроходимой амазонской сельве, сталкивался с кровожадными обитателями этих мест. События в романе развиваются так активно, не давая читателю никакой передышки и пищи для глубоких размышлений. Книга выдержана в таком популярном ныне жанре, как экшен. Возможно, прочитав ее сейчас, я не увидел бы в ней ничего необычного. Тогда же мне показалось, что автор немного перегнул палку, чересчур нашпиговав свое творение батальными и кровавыми сценами.

С доставкой почты в батальон поступала и партия свежих газет: «Правда», «Комсомольская правда», «Красная звезда» и «Фрунзевец». Из них мы узнавали новости о процессах, идущих в Союзе и мире, о том, что теперь наше военное присутствие в Афганистане уже не является тайной. Печатались статьи, которые поражали своим содержанием, как, например, один из материалов, посвященных Великой Отечественной войне.

В нем говорилось о том, что незадолго до ее начала был уничтожен весь цвет русской военной интеллигенции. В годы репрессий расстреляли маршала Тухачевского и целый ряд видных и талантливых военачальников, участие которых в борьбе с врагом могло бы внести ощутимый перевес в нашу пользу. Вывод, который звучал в конце статьи, обескураживал. Автор утверждал, что Советский Союз одержал победу не благодаря Сталину, а вопреки ему… Это заявление повергло меня в шок. И дело было вовсе не в том, что я испытывал к отцу народов какую-то симпатию. Несмотря на все злодеяния сталинской эпохи, заслуги вождя в победе над фашизмом прежде не подвергались сомнению.

Почти каждый наш день начинался с политической информации, призванной укрепить веру в то, что мы выполняем очень важную миссию и от нас зависит безопасность Отчизны. Большинством это воспринималось как сплошная притянутая за уши дребедень. Еженедельно во всех подразделениях выпускался боевой листок. Для этого имелись специальные отпечатанные в типографии бланки. Меня назначили редактором боевого листка. Мне нравилось рисовать, да и написать несколько строчек о насыщенной жизни нашего взвода не составляло особого труда.

Мои художественные способности также оказались весьма востребованы, когда мы раздобыли машинку для нанесения татуировок. Она была самодельная — из деревяного бруска с закрепленным на нем электромоторчиком. Питание поступало от аккумуляторов для радиостанции. Вращаясь, двигатель приводил в движение иглу, изготовленную из тонкой стальной проволоки и просунутую в полый стержень от шариковой ручки. При работе машинки заостренный конец иглы поступательно перемещался сквозь латунный кончик стержня с вынутым шариком. Проблема была лишь в том, чтобы найти хорошую тушь.

Помимо ребят из нашего взвода, ко мне приходили знакомые из других подразделений. В знак признательности угощали нас чарсом. Ходовой татуировкой тогда была выколотая на груди группа крови, которую часто делали в комбинации с автоматным патроном. Своему другу Козырю я набил на плече череп с высунувшейся из глазницы коброй. На следующий день он рассказывал мне:

— На зарядке замполит меня увидал… На плечо смотрит… — Козырь изобразил удивленное лицо замполита. — «О! Свежак!» — говорит.

— И что? Больше ничего не спросил?

— Нет.

— А то, может быть, тоже хотел такую… Или на всю грудь: «Слава КПСС!» — или там: «Решения XXVII съезда КПСС — в жизнь!».

— Да я тут слышал историю… — усмехнулся Козырь. — Одному солдату по пьяни на всю спину накололи надпись Adidas и фирменный трилистник. Не, все четко так исполнили, цивильным шрифтом. Причем по его просьбе. Он утром проснулся и жалуется, что спина сильно болит. А ему предложили подойти к зеркалу. Глянул тот и ахнул. Прикинь, такой подарок на всю оставшуюся жизнь!

— Ага, не позавидуешь.

В клубе (если яму размером десять на пятнадцать метров и глубиной около двух метров со скамейками можно назвать клубом) по особым праздникам проводятся собрания. На них бойцы разных подразделений демонстрируют свои номера.

Особенно выделил бы сценку, подготовленную танкистами нашего батальона. Под руководством своего нового командира они показали приемы рукопашного боя. Все было довольно прилично, я даже задумался, почему с нами никто так не занимается. Успокоил себя тем, что многие из нашего взвода еще с гражданки имеют подобные навыки. В реальной же обстановке, если дело дойдет до рукопашной, главную роль будут играть решимость и боевой дух. А с этим у бойцов взвода все было в порядке.

Кстати, руководство устраивало соревнования между бойцами нашего батальона и афганскими солдатами. Чаще они проходили по стрельбе и борьбе.

Батальон обычно представляли мужики из нашего взвода, и мы неизменно выходили победителями во всех дисциплинах. Видимо, сказывалось почти спартанское, ориентированное на поддержание высокой обороноспособности советское воспитание. Основная часть молодежи призывного возраста была физически крепкой.

«Спорт — посол мира!» — гласил один из лозунгов, и советское руководство не жалело средств для его популяризации. Но для защиты и сохранения этого самого мира государству нужны были мощные кулаки, поэтому вся страна была охвачена физкультурным движением. Нормативы комплексов ГТО сдавались повсеместно как в учебных организациях, так и на производстве. Часто эти мероприятия проводились для галочки. Тем не менее такая массовая вовлеченность всех слоев населения приносила свои положительные плоды.

Разумеется, бойцам народной армии Афганистана, которые с детства трудятся в тяжелых условиях, испытывают сложности с питанием и страдают от обилия инфекционных болезней, было непросто тягаться с нами. У большинства из них физическая структура была мало приспособлена для борьбы. Они отличались выносливостью в монотонной однообразной работе на поле и при продолжительной ходьбе. Но удерживать напряжение дольше, чем это необходимо для взмаха кетменем, им было трудно.

Что касается хваленой меткости афганцев, то на турнирах по стрельбе мы были первыми. При стрельбе по грудной мишени на расстоянии в сто метров наши редко выходили за пределы восьмибалльного круга. Бойцы Пахлавана, напротив, не попадали в его границы, а иногда били мимо мишени. Это смутило меня поначалу. Все рассказы, которые я слышал до этого, сводились к тому, что афганцы прирожденные воины и отличные стрелки. Здесь же мне стало ясно, что умелых стрелков среди них не так много. Возможно, причиной невысоких результатов в стрельбе была изношенность их видавшего виды и отработавшего все ресурсы оружия. То, что какая-то часть афганских солдат сами были недавно духами, позволило мне усомниться и в качестве стрелковой подготовки последних.

Соревнования проводились и между подразделениями батальона. В программу входили различные военно-прикладные дисциплины: кросс с полной выкладкой, стрельба, спортивные игры, перетягивание каната, разборка и сборка автомата на время.

Зрелищностью отличались всякие эстафеты. В одной из них двое должны были по команде: «Газы!» натянуть противогазы на себя и бойца в роли раненого, уложить его на носилки, пробежать метров пятьдесят до обозначенной отметки и, обогнув ее, вернуться на исходную позицию.

В нашем взводе роль раненого, как правило, исполнял Мартын, поскольку был легким и обладал природной цепкостью. Вы спросите, для чего раненому цепкость? Если бы вы видели, как двое солдат в противогазах несутся галопом с этим раненым на носилках, у вас не возникло бы таких вопросов. Самое захватывающее было при развороте. Бойцы закладывали настолько крутой вираж, что носилки накренялись почти перпендикулярно земле, а бедолага «раненый», чтобы удержаться, цеплялся за них не только руками, но и ногами.

Мартын также представлял наш взвод при разборке и сборке автомата Калашникова. На его тренировках я с изумлением наблюдал, как ловко он это делает. Общее время на неполную разборку и сборку оружия, затрачиваемое Мартыном, составляло тринадцать секунд. Разборка занимала шесть секунд, сборка, соответственно, семь.

Несколько раз нам показывали кино в клубе. Саня Пундиков управлял своим проектором. Лента в батальоне была всего одна — заезженная до дыр, выцветшая картина «Салон красоты» об обыкновенной советской парикмахерской. Мне доводилось быть на этих сеансах. Я так и не понял, в чем заключалась художественная ценность сего творения отечественной кинематографии. Единственным, что заслуживало внимания, было то, что мы могли вспомнить, как выглядят советские женщины.

В батальоне у нас женщин не было. Правда, из полка прилетали медики и санитарки для того, чтобы взять у нас бакпосев. А в другой раз прапорщик Говорун привез на пару дней свою подругу из полка. Знакомиться с санитарками при таких не располагающих к завязыванию романтических отношений обстоятельствах было крайне неудобно, пассия же прапорщика показалась мне абсолютно непримечательной особой. Вот и оставалось любоваться прелестями киношных героинь.

Стоит сказать и о роли музыки в становлении морального облика защитника Отечества. Что, как не песня, может в тяжкую минуту разогнать тоску и поднять настроение?

Гитара, магнитофон и радиоприемник хоть немного скрашивали незатейливый казарменный быт. Нашим постоянным гостем был Леха из взвода связи. Он, Козырь и Черногорцев неплохо играли на гитаре, и мы пели хиты из репертуара группы «Машина времени», Вячеслава Малежика, Михаила Муромова… Часть из них была перекроена на солдатский лад, это помогало передать то, что не выразить иначе.

Неофициальной песней взвода считалась «Бродячие артисты» группы «Веселые ребята», которую разведчики часто пели в землянке под гитару.

Отдельная и емкая тема — это произведения, созданные воинами-интернационалистами. Тем, кто служил в 40-й армии, знакомы такие песни, как «Кукушка», «Опять тревога», «Бой гремел в окрестностях Кабула», «Мы выходим на рассвете» и «Батальонная разведка».

В Союзе все больше приоткрывается завеса тайны, люди узнают об этой войне, и даже эстрадники начинают затрагивать в своем творчестве запретную доселе тему афганской войны. По радио то и дело звучат композиции Валерия Леонтьева, Михаила Муромова, Александра Розенбаума. Какие-то артисты прилетают с концертами в части ОКСВА, чтобы поддержать боевой дух солдат, защищающих южные рубежи СССР. Надеяться, что кто-нибудь из них посетит такую дыру, как наш полк, и тем более батальон, не приходилось, зато мы могли послушать их по радио.

На радиостанции «Маяк» выходит ежедневная программа «Полевая почта», в которой зачитывают письма слушателей с просьбой передать музыкальный привет и для бойцов, проходящих службу в Республике Афганистан.

Я попросил Козыря научить меня игре на гитаре, и он показал мне несколько блатных аккордов, благодаря которым я смог воспроизвести нечто отдаленно напоминающее композиции «Опять тревога» и «Звездная сирень».

У каждого подразделения была своя строевая песня, у некоторых не одна. К примеру, в репертуаре нашего взвода их было две. Первый куплет исполнял запевала взвода. Обычно это был Дима Мартынов:

Молодым, веселым в армию пришел

И в разведку сразу был зачислен.

Сколько долгих дней я мечтал о ней,

О суровой и походной жизни…

Припев подхватывал весь взвод:

Друг мой, сегодня песню пой,

О суровой службе в разведвзводе.

Как мы под огнем шли с тобой вдвоем,

Как на зорьке шли в разведку взводом.

Второй куплет, стараясь изо всех сил, вновь пел Мартын:

Помню, как сейчас, не смыкая глаз,

В перископ в дозоре наблюдали.

Как рвалась шрапнель, поражая цель,

И душманы в панике бежали…

И далее следовал припев в исполнении разноголосого хора бойцов нашего взвода.

Вторая песня была не лишена лирики и звучала мелодичнее. Состояла она всего из одного куплета и припева, но этого хватало, чтобы прошагать по батальонному плацу.

Снова закачаются вагоны,

Унося в далекие края.

Навстречу выйдут матери и жены,

Навстречу выйдет молодость моя!

Припев:

Вспомним, разведчик, дома вдалеке,

Потные ладони, автомат в руке.

Шелест маскхалата, взрывы за рекой,

Вспомним, разведчик, вспомним, дорогой!

Вспомним, товарищ, как мы шли в ночи,

Как от нас бежали в горы басмачи,

Как загрохотал твой грозный АГС,

Вспомним, товарищ, вспомним все как есть!

---

Перевели к нам из Файзабада новоиспеченного черпака. До этого он служил разведчиком в полку. История этого перевода была неоднозначной. Ничего конкретного о нем никто сказать не мог. Что-то не заладилось у него в отношениях с бойцами подразделения, и он оказался у нас.

По своим солдатским каналам мы пытались узнать, что он собой представляет и по какой причине переведен. Поговаривали, будто он был информатором особого отдела. После его прибытия в Кишим комбат Прохоренко вызвал этого хлопца к себе, и тот достаточно долго пробыл в штабе батальона. Это лишь укрепило наши подозрения относительно новичка.

Лично мне он показался дельным, дал бы фору некоторым парням нашего взвода. Приземистый и широкоплечий, с прямым взглядом серо-зеленых глаз на скуластом загорелом лице. Немногословный, собранный и подтянутый, во мне он определенно вызывал симпатию. Звали его Юра Трофимов. Родом он был из Севастополя.

В его лице было что-то располагающее. Он напоминал мне героев из кинохроник Первой мировой и Гражданской войны. Почему-то мне подумалось, что ему бы очень подошла форма моряка Черноморского флота.

На всякий случай мы решили соблюдать в его присутствии осторожность и присмотреться к нему.

Службу он тащил исправно, упрекнуть его было не в чем, и ему удалось занять свое место во взводе. Однако наши заслуженные черпаки Эдик и Азиз не питали к чужаку теплых чувств. Казалось, это его нисколько не заботило. Он сдружился с Олегом Беловым из того же призыва, что и он.

Как выяснилось позже, Юра, служа в полку, был запевалой своего подразделения. Наш запевала Мартын тоже пел, обладал хорошим слухом и громким голосом, но вокальные данные Трофимова были более высокого уровня. Если мы просто выкрикивали слова песни, попадая в такт мотиву, то Юрий действительно пел. Его поставленный голос звучал сильно и мелодично, он умело управлял им. Слушать его было приятно. Такого запевалы не было ни в одном подразделении батальона, а, возможно, и во всем полку.

Как-то в моих руках оказался чей-то старый блокнот, и в нем я нашел небольшое стихотворение о Кишиме. Написавший его боец, похоже, сам проходил службу в какой-то другой провинции Афганистана и был заброшен сюда во время колонны на Файзабад. Автор лаконично и незатейливо передал атмосферу и состояние, испытываемое теми, кто служил в этих краях. Может, это была даже песня, но я ни разу не слышал ее в чьем-либо исполнении.

Который день торчим в горах,

Который день балду гоняем,

Все небо в хмурых облаках,

Когда ж обратно, мы не знаем.

Давно уж кончился рубон,

Уже живот прирос к хребтине,

Но не стрелять же нам в ворон,

Патронов мало в магазине…

В колонне ходит чарса дым,

Все ходят с красными шарами,

Еще три дня так простоим

И точно станем дураками.

Будь проклят ты, кишлак Кишим,

С ночной стрельбой и басмачами.

А мне б скорей попасть домой,

Скорей бы встретиться с друзьями.

Когда обратно, черт возьми?

Где вертолет сопровожденья?

Не первый раз сидим в горах,

Впервые с нами невезенье.

Была еще одна песенка на афганскую тему. Такая же простая и лишенная всякого пафоса.

За спиною рюкзак, в нем боеприпасы,

Кружка, ложка и нож, и котелок в запасе,

А службу тащим мы, друзья, в Афганистане,

И поэтому здесь, гоп-стоп-дубай, наркоманами стали.

Не грусти, салабон, всем домой охота,

Ночью снова подъем, и опять работа.

Вот впереди душман бежит, в руках ружьишко,

Я нажал на курок, гоп-стоп-дубай, и душману крышка.

Вот пришел наш приказ, дембелями стали,

Дома вспомним не раз жизнь в Афганистане.

Там бабы ходят в паранджах, мужики в галошах,

Там баранов полно в горах, и душманов тоже…

До армии я немного баловался стихосложением, только никому об этом не говорил, стеснялся. Для наглядности покажу парочку своих творений.

Засада

Повис над сопками туман…

Покрытый утренней росою,

Мой пулемет глядит туда,

Где караван бредет тропою…

Из кишлака ишак орет,

И эхо этот крик разносит…

А караван идет вперед,

И камни стук копыт доносят.

Куда? Откуда караван?

Нам совершенно безразлично…

Он направлялся в Пакистан

И нами пойман был с поличным.

Предохранитель мягко сняв,

Держу душманов на прицеле,

И вскоре выстрелов раскат

Заполнил громом все ущелье.

Едва рассеялся туман под солнца

Первыми лучами,

Мы снова видим караван,

Расстрелянный сегодня нами.

Повсюду слышен слабый стон,

От боли корчась в лужах крови,

Окружены со всех сторон,

Лежат душманы на дороге.

Дают по рации: «Отход!»,

Звучат последние команды,

И в батальон уходит взвод,

Разделавшись с душманской бандой.

Другое стихотворение было задумано мной как текст песни на музыку одной из моих любимых групп Supermax. В их репертуаре есть композиция World Of Today. К этой мелодии я и подбирал слова:

I

Новый день родился,

Солнца первый луч,

Лазером пробился

Сквозь разрывы туч.

Снежные вершины

Крепостью стоят,

Мы уходим в горы… Мама…

Кто придет назад?

Припев:

Дай ответ, покажи мне того,

Кто вернется назад!

Дай ответ, покажи мне того,

Кто вернется назад!

Дай ответ, расскажи, для чего мы здесь?

II

Впереди засада. Завязался бой.

Оказались рядом мертвый и живой!

Трассы из металла, сеющего смерть!

Жаль, немного в жизни, мама,

Нам пришлось успеть.

(Припев)

III

К вечеру утихнут выстрелы в горах.

Где-то за горами гаснет свет в домах.

Спят спокойно люди, может, где-нибудь.

Только вот солдатским мамам нелегко уснуть.

(Припев)

В общем, культурная жизнь советского солдата даже в такой глухомани, как наш батальон, была весьма насыщенной, при том что я лишь косвенно затронул явную сторону этой самой жизни. Если добавить сюда теневую, скрытую от глаз офицерского состава часть солдатского жития-бытия, картина будет неизмеримо богаче.

---

Глава 26. Камыши

Почти каждый раз, когда прилетали вертолеты из полка, нам доставляли боеприпасы. Подразделения батальона периодически пополняли растраченный во время тревог, учебных и боевых выходов боекомплект.

Иногда привозили новые образцы средств, которые могли быть полезны в боевой обстановке. Сначала их выдавали нашему взводу для ознакомления и испытания в полевых условиях и только потом пускали в обращение в остальных подразделениях.

При очередном посещении склада боеприпасов нам доверили протестировать гранаты РГН-5, зажигательные пиропатроны-термиты с возможностью выстреливания на большое расстояние или ручного введения в действие.

Также мы, как обычно, доукомплектовали запас патронов для стрелкового оружия, а экипажи боевых машин получили снаряды для восполнения боезапаса своей техники.

Иван Решетников, будучи оператором-наводчиком БРМ, сделанной на базе БМП-1, получил выстрелы для орудия своей машины. Приведя количество израсходованных снарядов и патронов в соответствие с нормативами, мы пошли отдыхать в землянку.

Там с ребятами решили поиграть в дурака. Что-то мешало мне сосредоточиться. Перетасовывая колоду карт, я вдруг понял, что подспудно отвлекало мое внимание.

Ваня, пританцовывая в такт музыке, звучащей из радиоприемника, расхаживал по землянке с выстрелом от своей бээрэмки. Он держал его как дубинку за хвостовую часть и утолщенной передней стороной снаряда стучал по стойкам и дужкам кроватей. При этом раздавался глуховатый алюминиевый звон.

— Эй, Ваня! Тебе что, жить надоело? — запротестовали мы. — Если эта штука долбанет, нас потом со стен соскабливать будут.

— Та шо вы паритесь?.. — наивно оправдывался Иван, и не думая прерывать свое занятие. — Это учебный боеприпас. Глянь, какой легкий.

Он протянул снаряд мне. Я несколько раз подкинул его на ладони. Несмотря на внушительный размер, он действительно оказался невесомым. Пацаны тоже изъявили желание пощупать его.

— И какой умник в Афган отправил учебные снаряды? — резонно поинтересовался Саныч.

— Так и здесь нужно повышать свое мастерство! — с умным видом сказал Иван. — Как говорил Суворов: «Тяжело в учении — легко в бою».

Мы, расслабившись, продолжили играть в карты. Ваня между тем колотил своей игрушкой куда попало, но мы доверяли его опыту, ведь не зря он полгода учился на оператора-наводчика и получил звание сержанта. Неизвестно, чем это могло закончиться, но тут на улице раздалась команда дневального:

— Взвод, смирно!

И через минуту в землянку вошел взводный. Он окинул ее быстрым взглядом и направился было к своей кровати, но не сделав и пары шагов, резко развернулся и, обращаясь к Ваньке, громко произнес:

— Решетников, ты что, обалдел? Прекрати немедленно! Если он долбанет, мало не покажется!

— Не переживайте, товарищ лейтенант, — оторвавшись от игры в карты, поспешили мы все объяснить негодующему командиру. — Это учебный снаряд.

— Учебный, говорите?! — он подошел к Ивану и забрал у него выстрел. — Это же кумулятивный снаряд, вашу мать!

---

В этой ситуации мы не сомневались в правоте командира взвода и одарили Ваньку такими ласковыми взорами, под которыми ему явно стало неуютно.

— А шо я? — виновато улыбаясь и как нашкодивший школьник, пожимал плечами Иван. — Я в самом деле думал, что учебный…

— Ну, Ваня, ты даешь! — дивились мы выходке своего друга.

На следующий день мы вышли на тактические занятия. Погода стояла жаркая. Сопки были покрыты сплошным покровом высохшей колючей травы. Мы отошли от батальона на пару километров на северо-восток и там решили проверить эффективность выданных нам новинок.

Гранаты РГН-5 были шарообразной формы с пластиковым запалом. Они предназначались для ведения боя в условиях гор. Обычные гранаты взрываются через три-четыре секунды после отделения чеки и при падении на склон горы могут скатиться в сторону от места назначения. В новых гранатах был установлен механизм, благодаря которому они должны взрываться сразу при попадании в нужную точку. Это позволяло бросать гранату по целям, которые были выше по склону, не опасаясь того, что она отлетит обратно и разорвется возле бросившего ее.

Мы взорвали с десяток этих гранат и убедились, что они были бы пригодны в горах и не только. Их взрыв показался мне мощнее, чем у РГД-5.

Потом мы приступили к испытанию зажигательного пиропатрона. Ручное его применение не представляло никаких проблем. Своей формой он напоминал сигнальную ракетницу диаметром около пятидесяти миллиметров. С обоих концов патрона имелись завинчивающиеся металлические пробки, под каждой из которых была веревочка с кольцом, точь-в-точь как у сигнальных ракетниц. Для ручного применения отвинчивали большую крышечку зеленого цвета, дергали за кольцо и бросали в объект, который необходимо было поджечь. Температура горения термита была высокой, и он горел ярким пламенем. Для того чтобы поджечь то, что находится на расстоянии до четырехсот метров, дергали за кольцо с другой стороны приспособления. Оно было красного цвета и располагалось под крышечкой меньшего размера. Однако в этом случае была чувствительная отдача.

В инструкции по применению этого инженерного чуда для запуска на дальнее расстояние изготовитель рекомендовал сесть на землю, подтянув колени, и прижать автомат одной боковой частью к передним поверхностям голеней обеих ног так, чтобы получилось некое подобие буквы «н». Затем следовало упереть пиропатрон в автомат, пропустив веревочку с кольцом сквозь дужку курка, плотно прижав всю эту конструкцию к голеням, а патрон направить на цель. Боец на глаз прикидывал угол навеса и дергал за веревочку.

Соловей, Коля Кулешин и Юра Низовский, изучив инструкцию, сумели-таки провернуть эти манипуляции и выпустили несколько зажигалок по окрестным сопкам. Там, куда они попадали, тотчас вспыхивали заросли сухой колючки, густо покрывающей все вокруг. Набирая силу, пламя двигалось по склону и широким фронтом оставляло позади сплошную черную как сажа поверхность.

Вволю поупражнявшись, мы возвращались в батальон. Когда наш взвод выходил на эти занятия, сопки были рыжими, как барханы. Теперь же языки пламени вылизывали склоны, подбрасывая в небо пепел от травы и превращая окружающий ландшафт в чернеющие громады холмов. Сизый едкий дым, змеясь и причудливо извиваясь, стелился по выжженной земле, воспаряя вверх и заволакивая воздух мутной прогорклой пеленой.

Увидев эту картину, мне вспомнились слова из песни Владимира Высоцкого «Солдаты группы „Центр“»:

А перед нами все цветет,

За нами все горит.

Не надо думать — с нами тот,

Кто все за нас решит.

Веселые — не хмурые —

Вернемся по домам, —

Невесты белокурые

Наградой будут нам!

В этой песне говорилось о немцах, которые по приказу своего правительства взялись за оружие, чтобы завоевать все страны и переделать в соответствии с внушенными им идеалами. Они поверили своим вождям и как могли старались честно выполнять свой долг, надеясь, что когда-нибудь будут жить в совершенном мире. Но в конце концов оказалось, что все, что им приказывали, было преступлением против человечества.

В любой войне обычный солдат всегда находится в незавидном положении. Если ты наемник, расклад простой: тебе платят — ты воюешь, не платят — не воюешь. Тебя не волнует, на чьей ты стороне и против кого, главное — деньги. Мерзко, конечно, не иметь своих убеждений, сделать убийство средством для заработка и воевать за того, кто платит больше. Но история существования наемных солдат стара как мир.

Принято считать, что если ты сражаешься за идею и свои убеждения, то это совсем другое. Только на поверку и здесь далеко не все однозначно. Идеология давно стала одним из самых тонких и изощренных инструментов для управления массами. Разрабатываются искуснейшие методы и тактики для манипуляций общественным сознанием. Есть даже специальный термин — политтехнологии. И куда обывателю тягаться с мощной пропагандистской машиной, призванной заставить поверить в то, что выгодно верхам и подчиняться ее нуждам.

Сначала тебе забивают голову всякой патриотической ерундой, замешанной на ненависти к врагам твоего государства. Но зачастую главные вредители те, кто втюхивает всю эту чушь. Будучи одержимыми всякого рода безумными идеями по улучшению миропорядка, они заботятся в первую очередь о своем благополучии, а ты — один из миллионов исполнителей их замыслов. Без таких, как ты, они никто. И понимая это, они держат тебя на коротком поводке, беспощадно наказывая, когда ты противишься их воле, и бросая кость, когда ты осуществляешь то, что они от тебя хотят.

Просто втемяшить молодому человеку мысль о собственном превосходстве, о необходимости вооруженной борьбы с вселенским злом. Дать в руки оружие и отправить на священную бойню. А тут уже один шаг к тому, чтобы, следуя неведомо откуда взявшемуся долгу и повинуясь приказам, расстреливать людей за то, что они якобы относятся к низшей расе и не заслуживают жить на одной с тобой земле. Вершить правосудие, стреляя в беззащитных. И так немудрено усыпить свою совесть тем, что ты всего лишь солдат, верный своему долгу.

А откуда берется этот долг? Кому и за что должны были миллионы немцев с оружием в руках, идущие покорять мир? Для рядового солдата выбор весьма ограничен. Ты либо выполняешь приказ, либо становишься врагом своего государства. У тебя не может быть мнения, отличного от политики системы, которой ты служишь. И солдаты Третьего рейха отдавали жизни, свято веря вождям и навязанным ими идеалам.

Такая великая страна, как Германия, известная своими достижениями в разных областях, попалась на крючок своей мессианской богоизбранности, вдолбленной ей кучкой воинствующих психопатов во главе с Гитлером.

Фюрер сделал то, что до него не удавалось почти никому. Он объединил германцев, выбрав кратчайший и беспроигрышный вариант — убедить их в том, что они исключительная нация.

Идеологи фашизма разработали стратегию, основанную на придании благородного оттенка низменным качествам человека. Их движущим мотивом стало стремление к мировому господству. Многим немцам пришлась по душе роль избранной нации, повелевающей другими народами и к тому же полностью уничтожающей те из них, которые не вписывались в концепцию нового порядка. Поддавшись этому искушению и ощутив свою уникальность, немцы обрели огромную силу, и фашисты чуть было не воплотили свой замысел.

Оглядываясь на события недавнего прошлого, волей-неволей начинаешь задумываться о том, насколько правильную политику ведет руководство твоей страны. Мы не истребляем миллионы людей в концентрационных лагерях. Не губим их в газовых камерах и не сжигаем в печах. Напротив, мы стараемся принести народу Афганистана мир и процветание. Наша страна ратует за равные права для всех, за справедливое общество, где нет эксплуататоров и угнетаемых. Но как воспринимают нас афганцы? Одни как освободителей, связывая с нашим здесь присутствием свои сокровенные мечты. А другие видят в нас захватчиков и боятся распространения коммунистической чумы, ведя активную антисоветскую пропаганду и разжигая священный джихад. Но есть и третья категория — дети.

Афганская детвора — любознательная, как всякая ребятня на земле, при том что образованные люди встречаются в этой стране редко.

Местные подростки и дети помладше все схватывают на лету, а некоторые из них немного говорят по-русски, приправляют свою речь матом, подражая нашим военнослужащим. Иногда, стоя на посту, мы перекидываемся с афганскими мальчишками несколькими фразами. Они матерятся на русском, мы отвечаем им руганью на таджикском, и это безумно забавляет и их, и нас.

Как-то мы с Сашкой, сопроводив офицеров управления в Кишим, возвращались вдвоем по улицам этого захолустного селения, а за нами следом неслась ватага афганских мальцов. Они что-то озорно кричали, как обычно попрошайничали, дотрагиваясь до нас руками.

Нам казалось, они не считали нас врагами. Когда те, осмелев, цеплялись за нашу одежду и тянули за оружие, мы, состряпав свирепые лица, мигом разворачивались, делая вид, что вот-вот набросимся на них. Визжа от восторга, они пускались наутек, как стайка рыбешек от упавшего в воду камня. Но потом потихоньку снова подходили ближе.

Среди них были светловолосые. За внешнее сходство с русскими детьми мы дразнили их, называя шурави. Они, нахмурившись, ругались по-таджикски, а нам было потешно.

В какой-то момент они настолько потеряли страх, что мы, подхватив двоих ребятишек на руки, усадили себе на плечи и несли почти до КПП. Остальные тоже хотели прокатиться, но времени на игры у нас не было. Расставаясь, мы дали самому старшему сигнальную ракетницу в подарок, он с сияющей улыбкой побежал обратно в Кишим. Вся орава, чирикая что-то своими звенящими в ушах голосами, ринулась за ним, оставив после себя лишь следы босых ног в дорожной пыли.

«Дети войны» — ужасное, отвратительное словосочетание. Тем не менее, даже когда идет война, они умудряются сохранить свое непосредственное отношение к происходящему. Дети не понимают, почему надо бояться и ненавидеть кого-то, пока взрослые не растолкуют им, что к чему, или они не приобретут свой страшный опыт.

Родители рассказывали мне о войне. Они тогда были совсем маленькими.

В годы войны отец жил на оккупированной территории, и ему запомнилось, как немецкие солдаты обращались с детьми. Бывало, они угощали детвору конфетами и шоколадом, играли им на губной гармошке. Папе было больше десяти лет. И хотя его имя было Амза, немцы называли его на свой манер — Гамзаль. Отец говорил, что многие из немецких солдат и офицеров были довольно отважными. По ночам деревню часто бомбили советские легкие бомбардировщики, и подвыпившие немцы выходили из домов и, стоя в полный рост, стреляли по фанерным самолетам из своих вальтеров, люгеров и шмайсеров.

Несомненно, как на войне, так и в мирной жизни люди бывают разные: добрые и злые, смелые и трусливые, милосердные и черствые.

Однажды мама гуляла неподалеку от какого-то немецкого военного объекта. Там малолетнего ребенка подозвал один полицай. Стоило ей подойти к нему, он так ударил ее по лицу нагайкой, что та едва не лишилась глаза.

А как-то мама стала свидетельницей расстрела группы людей. Это были евреи или цыгане, которых заставили выкопать большую яму. Когда они закончили, их построили у ее края. Офицер, управлявший этой процедурой, отдал приказ солдатам открыть огонь. Мама, видя, как одни люди убивают других, во всю мочь закричала: «Не стреляйте!» — и упала без чувств. Но за грохотом выстрелов никто, конечно, не услышал отчаянного протеста маленькой девочки. Когда ее нашли родные, она долго не могла успокоиться и, сотрясаясь всем телом, испуганно повторяла: «Не стреляйте… Не стреляйте…» По прошествии многих лет мама помнила это.

После окончания Великой Отечественной войны прошло чуть более четырех десятилетий, и теперь мы здесь, в Афганистане, отстаиваем интересы своего государства.

А в самом Советском Союзе набирают силу непонятные нам процессы. Горбачев начинает диалог с Западом. Встречи на высшем уровне, договоры о сокращении стратегических наступательных вооружений. Запад выступает за немедленный вывод наших войск из Афганистана, и, похоже, новое политическое руководство СССР намерено к этому прислушаться и продолжать переговоры с представителями противоположного лагеря. Очевидно, что простому народу по обе стороны от железного занавеса это внушает надежду на прекращение холодной войны — многолетнего, изматывающего противостояния между Востоком и Западом и сопутствующей этому гонки вооружений.

Средства массовой информации сообщают о том, что накоплен запас ядерного оружия в шесть раз больше того, чем требуется для уничтожения нашей планеты. При этом мы не знаем, чего ждать от Запада с его разлагающим, тлетворным влиянием. В Союзе замаячил призрак капитализма.

Иногда, выходя на тактические занятия и не испытывая желания бродить по горам в полуденный зной, мы укрываемся в развалинах в нескольких сотнях метров от батальона. С тыла нас прикрывает Окопная, а вся окрестность перед нами просматривается ее часовыми и несущими боевое дежурство в батальоне. Для подстраховки мы выставляем на склонах Окопной еще пару наблюдателей, а остальные, укрывшись в тени дувалов, имеют возможность отдохнуть от службы.

Сидим, прислонившись спиной к глиняным стенам, и размышляем каждый о своем. Говорить особо не о чем, — все новости обсуждены, анекдоты пересказаны. Мы знаем друг о друге все и уже представляем себе, чего ждать в трудную минуту от того, кто рядом. Жара утомляет и снижает умственную активность. Афганистан дышит в загорелые, обветренные лица солдат своим сухим, испепеляющим зноем, и даже тень спасает лишь отчасти.

На одном таком привале наблюдатели засекли группу афганцев — их было семь или восемь, которые, подойдя к камышовым зарослям на западе батальона, углубились в них. Мы сразу доложили о происшествии в штаб батальона и, получив указание обработать этот участок гранатами и огнем из стрелкового оружия, выдвинулись выполнять задание.

Раньше отсюда батальон прикрывала застава «Кулик». А теперь средь бела дня духи могли подходить почти вплотную к границам гарнизона, прячась за густыми камышовыми зарослями. Вообще этот район хорошо просматривался и простреливался с Окопной, да только наблюдатели заставы, видимо, считали, что днем ни им, ни тем более расположению 3-го МСБ не может всерьез что-либо угрожать, и уменьшали фокус в этом секторе.

Через несколько минут мы были на месте. Сначала обошли камышовый лес, осмотрев его. Пространство, где росли камыши, было залито водой и напоминало болото. С запада вглубь камышей вели ходы, похожие на кабаньи тропы в тугаях. По этим ходам вполне могли перемещаться и люди.

Мы не скупясь забросали заросли ручными гранатами и обстреляли из автоматического оружия и подствольных гранатометов. Никаких признаков того, что в камышах кто-то есть, не было. Ни шороха, ни звука.

Во время забрасывания камышей гранатами одна из эргээнок разорвалась в воздухе. К счастью, она успела отлететь метров на тридцать. Столь непредсказуемое поведение гранаты озадачило нас. Также мы выяснили, что гранаты системы РГН легко взрываются при контакте с водой.

Заросли камышей были на западной границе батальона, и при всех наших действиях мы не могли допустить проникновения пуль и гранат на его территорию. Тем не менее находящиеся на другой стороне гаубичная и минометная батареи приняли разрывы в камышах за духовский обстрел и стали долбить из своих орудий по окрестным горам. Мы от души посмеялись над этим, вообразив себе, как они сейчас оголтело носятся на своих позициях, выискивая в горах точки, с которых ведется обстрел. Вскоре ответный огонь прекратился. Вероятно, неугомонным артиллеристам сообщили из штаба, что это мы обстреливаем камыши.

Закончив с камышами, мы не спешили возвращаться в батальон. Наше внимание привлек один феномен. Под каким бы углом ни вошла пуля в стоячую или медленно текущую воду, фонтанчик поднимается строго вертикально.

Поразмыслив, мы выдали кучу всяких теорий на этот счет. Потом дембеля показали нам, как можно метать Ф-1 с пешего хода. Такие гранаты имеют радиус разлета осколков около двухсот метров. Максимальная дальность их полета редко превышает пятьдесят метров, поэтому бросают Ф-1 обычно из укрытия. Чтобы метнуть ее, нужно быть как минимум в каске. Если же на тебе бронежилет, то тогда проблем нет.

Когда кто-то из своих, предупредив окружающих криком «Бросаю Ф-1!», кидает гранату, необходимо присесть на одно колено и развернуться вправо, сократив тем самым площадь возможного попадания осколков. Держа автомат вертикально перед собой рожком влево и удерживая его левой рукой за ремень в месте крепления ремня к цевью, прикрыть им левую часть корпуса и согнутую левую ногу. Бедро правой ноги, опирающейся коленом о землю, должно находиться строго за голенью левой. Далее наклонить голову с надетой каской в сторону взрыва, что позволит защитить от осколков голову и шею.

Мы испробовали этот способ, пару раз бросив гранату на ровной местности. Осколки, звеня, пролетели где-то над головами, никого не задев.

— Но применять его без особой нужды не стоит… — предостерегли нас дембеля.

---

Глава 27. Застава в ружье!

Застава с верблюжьим названием «Двугорбая» размещалась к востоку от расположения батальона на удалении не более полукилометра и контролировалась девятой МСР. Смена взводов, несущих боевое дежурство, происходила раз в месяц. Почти постоянно бойцы на заставе были заняты караульной службой. Если днем это не требовало усилий и на наблюдательных постах сидели в основном колпаки, то ночью все было иначе.

Темными безлунными ночами, в снег, дождь, под завывание ветра, когда все вокруг окутано непроглядной тьмой, несли здесь службу бойцы роты.

Прямо у подножия заставы змеилась караванная тропа. По ней в Кишим ходили караваны торговцев. Дежурившие солдаты досматривали их и практически с каждого брали небольшой, чисто символический оброк. Это могли быть восточные сладости, чай и, разумеется, чарс. Афганцы тоже контактировали с бойцами, жившими на заставе. Их привлекали предметы армейского обихода, продукты, медикаменты, одежда и обувь. Поговаривали, что к бойцам с Двугорбой наведывались и совсем уж подозрительные личности, интересовались они отнюдь не безобидными вещами, а имеющими непосредственное отношение к проведению военных операций. И, похоже, обмен и продажа не ограничивались только сигнальными ракетницами. В погоне за наживой кое-кто из солдат вел игры в мутной воде. Порой люди, желая получить материальную выгоду, теряют здравый смысл и ради какого-то барахла ставят под удар свою жизнь и тех, кто рядом.

Разведчики чаще остальных выходили на боевые задания, и риск стать жертвой боеприпасов, проданных духам нашими же солдатами, у нас был выше. Заводя об этом разговор с обитателями Двугорбой, они отшучивались тем, что это слухи, не имеющие под собой никакого основания. Зато канал, по которому с заставы в батальон попадал чарс, функционировал бесперебойно.

Одним поздним осенним вечером, когда солнце уже укатилось за горный хребет на западе и в небе цвета ультрамарина засверкали первые звезды, мы услышали несколько взрывов и стрельбу на Двугорбой. Причем интенсивность огня была настолько высокой, что стало понятно — на заставу совершено нападение. Пущенная красная ракета взмыла в вечернее небо, подтвердив худшие предположения.

Мы были подняты по тревоге и высыпали на свои позиции, ожидая, что сейчас, возможно, нам дадут команду выдвинуться на подмогу бойцам девятой роты. Взрывы, стрельба из стрелкового оружия, трассы очередей, выпущенные из орудий БМП-2, которые были на боевом дежурстве, улетали в сторону уходящей на восток горной гряды.

Огнем своих орудий пехотинцев поддержали первый огневой взвод гаубичной батареи, минометчики и боевые машины нашего взвода, разместившиеся в этом секторе батальона. Горы к востоку окрасились вспышками взрывов.

Стрельба из боевых машин и артиллеристская канонада продолжались минут десять-пятнадцать, затем с Двугорбой выпустили зеленую ракету, что послужило сигналом к прекращению огня. Атаку отбили. Через связистов мы узнали, что духи попытались захватить Двугорбую. Потерь среди наших нет.

— Духи окончательно оборзели! На заставу поперли, — негодовали мы. — Чарсом обдолбились, что ли? Завтра, глядишь, и на батальон замахнутся…

Следующий день выдался ясным и жарким. Часам к десяти к нам прилетели вертолеты из Файзабада. Помимо продуктов, боеприпасов и почты, они привезли офицера из особого отдела. Поводом для его визита в наш батальон стал вчерашний инцидент. После выяснения обстоятельств он вознамерился посетить заставу, чтобы лично осмотреть ее и побеседовать с участниками героической обороны Двугорбой.

Инспектора сопровождали бойцы нашего взвода, я был в их числе. Мы прибыли на заставу, но не стали сразу подниматься наверх. Для начала наш гость обошел близлежащие окрестности и самостоятельно исследовал район вчерашнего боя. Мы находились рядом.

Недалеко от Двугорбой батальон, наблюдатели которого просматривают всю округу на несколько километров. Тут застава со своими постовыми. Но мы, как обычно, соблюдали меры предосторожности. Следя за обстановкой, старались сохранять дистанцию и не задерживаться на одном месте. Бойцы девятой роты, дежурившие в это время на заставе, также держали инспектора в поле своего зрения.

Появился и начальник заставы — командир взвода, сидевший на Двугорбой, по званию старший лейтенант. Он подошел к нам и поздоровался с офицером из особого отдела. Тот сухо представился, ответив на приветствие лейтенанта, и смерил его каким-то странным, изучающим взглядом.

Начальник заставы был ростом выше среднего, спортивного сложения. В батальоне служил не так давно, и прежде мне нечасто приходилось сталкиваться с ним. Он выглядел старше своих лет, производил впечатление человека, способного на решительные действия. Гость из полка был взрослее, среднего роста и крепкой комплекции. Вел он себя немного надменно.

Особисты в нашей армии были наделены огромными полномочиями. Приезд представителя особого отдела всегда был событием, которое могло повлечь серьезные последствия, и был сравним, пожалуй, с визитом инквизитора в средневековой Европе. Это объясняло то, почему лейтенант был напряжен.

Особист молча осматривал место боя, попутно что-то записывая в свой блокнот. Закончив, он повернулся и сделал пару шагов в направлении лейтенанта. Расфокусированно смотрел себе под ноги, склонив голову набок, словно задумавшись над чем-то. Приблизившись к лейтенанту, он оторвался от своих размышлений и произнес:

— Ну выкладывай, старлей, что у тебя здесь случилось?

Казалось, что сопровождаемому нами офицеру было безразлично, что перед ним человек, под руководством которого вчера вечером бойцы заставы отбили попытку захвата.

Лейтенант начал рассказывать о вчерашнем происшествии. Офицер из службы безопасности, не отрываясь, глядел ему в лицо со скрытой иронией в глазах.

Из слов начальника следовало, что вечером предыдущего дня после предварительного обстрела из минометов и стрелкового оружия душманы пошли на штурм Двугорбой. Подопечные лейтенанта совместно с артиллерией батальона оказали противнику сопротивление, подстрелив кое-кого из врагов. Моджахеды, забрав убитых и раненых, вынуждены были отступить. Там, где был убит один из нападавших, бойцы подобрали принадлежавший ему автомат системы ППШ. Этот трофей лейтенант предоставил для осмотра.

Инспектор, хмыкнув, взял оружие в руки, повертел его, осматривая со всех сторон. Автомат показался мне громоздким и неприспособленным для боя. Ему в самый раз быть экспонатом в историческом музее. Когда-то советские солдаты громили подобным немецко-фашистских захватчиков. И вот, спустя столько лет враги обратили пистолет-пулемет этой системы против нас. Как же он попал сюда и где моджахеды добывают патроны для этого раритета…

Лейтенант показал инспектору место убийства душмана. От этого участка вниз по склону шел след, констатирующий, что по земле волокли тяжелый предмет, кровавых пятен не было.

Выслушав лейтенанта, особист распорядился созвать весь личный состав заставы, принимавший непосредственное участие во вчерашнем инциденте. Солдаты построились в одну шеренгу на склоне, с которого произошло нападение, немного ниже линии оборонительных сооружений. Всего было около дюжины человек.

Проверяющий молча прошел вдоль строя, разглядывая бойцов. Где-то половина из них были выходцами из республик Средней Азии. Несколько человек являлись моими земляками. Особист отзывал по одному солдату и спрашивал о случившемся. Я был неподалеку и слышал их свидетельства. Они почти слово в слово говорили то, что и командир. Даже плохо владеющие русским использовали фразы, к которым вряд ли прибегали в повседневной речи.

Это натолкнуло меня на мысль, что с ними провели инструктаж. И если меня такая догадка посетила только что, то инспектор изначально подвергал сомнению версию о нападении на заставу.

На этом склоне не было видно воронок от взрывов минометных снарядов, которые должны были остаться здесь, если верить показаниям защитников Двугорбой. Зато следы разрывов ручных гранат находились слишком близко к позициям заставы. Вероятно, они имитировали минометные разрывы.

Собрав интересующие сведения, особист поделился своей версией:

— Если я что-то скажу не так, поправьте меня… Я не знаю, как к вам попал этот автомат, — он указал на оружие, висевшее на плече у лейтенанта. — Скорее всего, вы купили его у духов либо обменялись с ними. А вот что именно вы отдали душманам взамен, с этим мы еще разберемся…

При этих словах он многообещающе посмотрел на командира взвода пехотинцев. Тот молча слушал инспектора, и было заметно, как напряглось его лицо.

— И когда в ваших руках оказалось это оружие, вы решили извлечь максимум выгоды из своего приобретения.

Особист, расхаживая по склону перед строем солдат, то и дело награждал кого-нибудь из них своим припечатывающим взглядом.

— Все, что вы мне тут наплели про нападение на заставу, не выдерживает никакой критики. Вы просто инсценировали атаку духов.

Он подошел к лейтенанту вплотную и жестко произнес:

— Ты основательно подготовился к этому, старлей! Мало того, тебе нужны были помощники, и ты легко нашел их среди своих подчиненных, посвятив их в свой план… Ты думал, что все просчитал, и в таком случае за успешно организованную оборону заставы тебя ждет повышение и всякие там правительственные награды? И в придачу трофей в виде непригодного для боевого применения автомата. Он и стал ключевым звеном, вокруг которого ты разыграл весь этот спектакль.

Теперь начальник заставы смотрел на особиста со смиренной обреченностью. В его глазах появился оловянный блеск, и уголок сжатых губ приподнялся в едва уловимой улыбке. Он и не пытался убедить своего оппонента в обратном, отдавая себе отчет в том, что перед ним специалист с богатым опытом разбирательств в таких вопросах.

— Ах да, чуть не забыл! — точно спохватившись, сказал следователь. — Как же быть со следом от тела убитого душмана? — сделав паузу, он скомандовал солдатам заставы: — Кругом!

Те выполнили команду.

— Естественно, никакого тела не было, — проходя вдоль обращенного к нему спиной строя, заявил он. — Эту роль исполнил вот этот боец, — он указал на одного из моих земляков, выцветшие штаны которого в области ягодиц были с потертостями и испачканы травой. — Он съехал вниз по склону на заднице, оставив за собой этот след.

Особист замолчал и, скользнув своим взором по бойцам, остановил его на старшем лейтенанте.

— Ты у меня за все заплатишь. За каждый снаряд, за каждый выпущенный вчера патрон рассчитаешься! Возвращайтесь к своим служебным обязанностям, товарищ старший лейтенант. До особого распоряжения.

Наблюдая за всем происходящим, я не понимал, кто в этом противостоянии вызывает во мне больше симпатии. Хотя мы выступали в качестве охраны проверяющего, которая позволяла сохранять нейтралитет, мое нутро требовало определиться с выбором. С одной стороны, лейтенант со своими бойцами, решившие прошустрить и заработать себе дополнительные очки, обещавшие быть полезными в дальнейшем. С другой — офицер из органов государственной безопасности как представитель системы. Чисто по-человечески мне был ясен мотив, движущий первыми, но за вторым была правда.

Мы сопроводили проверяющего обратно в батальон. Добытое на заставе оружие он прихватил с собой, доложив о результатах командиру батальона. Они проверили боеспособность автомата, даже не удосужившись для этого выйти на стрельбище. Наши, кто был при этом, потом рассказали, что ППШ плевал пули метров на триста с огромным разбросом.

На следующий день проверяющий улетел в полк. Чем закончилось все для лейтенанта, сказать не могу, но после этого он недолго служил в батальоне. Возможно, его перевели в другую часть.

Дни становились короче, ночи длиннее и холоднее. Утренний воздух делался все более бодрящим, и яркие островки молодой зелени, пробивающиеся сквозь рыжий ковер пожухлой травы, сверкали инеем в лучах восходящего солнца. Деревья сбрасывали увядшую листву. И хотя днем было довольно тепло, осень, уступавшая натиску безразмерного афганского лета, казалось, дошла до последнего рубежа и перешла в контрнаступление.

Дембеля находились в ожидании команды на вылет домой. Коротая дни, они наводили лоск на свою и так кажущуюся безупречной парадную одежду.

Предстоящая отправка на дембель старшего призыва была событием и радостным, и пронизанным щемящей тоской. Глядя на то, как наши друзья готовятся к нему, ты воодушевлен вместе с ними, но и острее чувствуешь время, отделяющее тебя от этого желанного момента.

Еще немного, еще полгода, и ты тоже, надев дембельскую форму, обнимешь тех, кто остается служить в этом захолустье, и, поднявшись на борт вертолета, бросишь с высоты взгляд на тающий вдалеке квадратик батальона. На горы, которые были с тобой все эти полтора года, но так и не стали тебе родными. Непостижимая печаль сожмет твое сердце, словно ты оставляешь в этом чужом и неприветливом краю что-то очень дорогое. И это не только ребята, которых ты покидаешь и которые стали тебе почти семьей, это нечто иное, неосязаемое. Как будто ты оставляешь в этом диком и неуютном месте часть себя, своей жизни, полной тревог, горечи и надежды, оставляешь навсегда и не вернешься уже никогда, как не вернутся назад годы твоей молодости, проведенные здесь. Ты оставляешь этим горам того себя, каким ты уже никогда не будешь.

Скоро тебя захлестнет совсем другая жизнь, размеренная и предсказуемая. Дом, семья, работа… Ты ждал и жаждал этого. Но когда ты будешь вспоминать о днях службы, откуда-то из глубин твоего существа будет накатывать волна светлой грусти.

Незадолго до начала демобилизации в батальоне у гаубичников произошел несчастный случай. Часовой из числа тамошних колпаков стоял под грибком, когда одна курица из подсобного хозяйства артиллеристов отправилась на прогулку по минному полю, опоясывающему батальон.

Куры, принадлежащие батарее, свободно паслись у границ батальона, нередко заходя и на минное поле. После этого они спокойно возвращались в свой родной курятник. Может, молодой солдат подумал, что птица хочет переметнуться к противнику, и посчитал своим долгом воспрепятствовать ей или решил, что если с курицей что-то стрясется, то отвечать придется ему. Короче, полез он за ней на минное поле и при погоне зацепил проволоку от мины-растяжки…

Артиллеристы рассказывали потом, что когда вытащили его с минного поля, живот пострадавшего был распорот осколками и внутренности вывалились наружу. Принесли его в медсанчасть, вызвали вертолеты, но спасти не удалось.

Комбат Прохоренко построил батальон на плацу и сокрушался по поводу того, что новичков недостаточно хорошо проинструктировали по технике безопасности. Он приказал командованию всех подразделений повторно провести личный состав вдоль границ минных полей и объяснить бойцам, что к чему. Но это был скорее жест отчаяния. Этот-то знал, куда лезет, только на что надеялся?

Немногим позже на общем построении батальона комбат зачитал письмо, в котором мать погибшего просила сообщить причину смерти. «Я слышала, что там у вас вырезают целыми ротами…» — писала убитая горем женщина.

— Что я, по-вашему, должен ей ответить?! — вопрос комбата повис над построенным на плацу батальоном. — Сказать ей правду? Мол, сын ваш подорвался, когда полез за курицей на минное поле? Что молчите? Не знаете, что сказать? Вот и я не знаю…

Опять воцарилась тишина. Атмосфера была гнетущая. Было такое чувство, что в смерти этого бойца в какой-то мере повинен каждый из нас.

— В следующий раз, — наконец заговорил комбат, — прежде чем сделать какую-нибудь глупость, подумайте о тех, кто ждет вас в Союзе.

---

Глава 28. Ветер перемен

Это было, по-моему, на одной из последних для наших дембелей засад. Путь лежал к высоте, которая располагалась на той же гряде, что и Двугорбая. Горная цепь, изрезанная несколькими перешейками, плавно изгибаясь и набирая высоту, переходила в гору Алибег. Тот район был под контролем Вадуда, одного из местных главарей. Недавно его убили, и руководство бандой взял на себя его брат Бахадур.

Вышли вечером и, дождавшись наступления темноты на Двугорбой, двинулись по намеченному маршруту. Спуск с заставы и подъем на следующую высоту осложнялись тем, что каменистые склоны были покрыты щебнем, проскальзывающим под ногами, но дошли без приключений.

Окопались. Ночь была теплой и безветренной. Мы просидели в окопах часов до девяти утра. Активности на караванных тропах замечено не было, и нам дали приказ отходить в батальон.

Как только мы покинули окопы, более чем в километре от нас увидели караван, идущий со стороны кишлака Вахши. Он был весьма солидных размеров — не менее пятидесяти навьюченных ишаков и примерно столько же человек охраны. Мы сразу вернулись в свои окопы, но надеяться, что нас не засекли, не приходилось. Караван, не меняя своей скорости и направления, скрылся из виду за одной из пологих возвышенностей.

Арткорректировщики, бывшие с нами, передали координаты каравана в батальон, и, полагаю, оба огневых взвода гаубичной батареи уже навели стволы своих орудий на этот район. Некоторое время мы ожидали, что караван появится в том месте, где дорога выходит из-за горы. Но тщетно. Он затаился за естественной преградой. Предположения, что нас засекли, подтвердились. На покатый склон гребня, за которым укрылся караван, немного погодя высыпал небольшой отряд духов, посланных, по всей видимости, разведать обстановку. Нам было приказано не ввязываться в бой и отходить.

— Твою мать! Вон, гляди, выбежали на поляну, — сказал Соловей.

— Герои… — хмыкнул Юра Низовский.

— Вообще страх потеряли! — произнес Куля. — Или думают, мы их на таком расстоянии не достанем?

До отряда душманов было около тысячи метров. Прицельная дальность стрельбы моего пулемета как раз позволяла вести огонь с этой дистанции. На таком расстоянии их АК-47 не причинили бы нам вреда. Опасность представляли «Буры», но это нужно было бы очень постараться, а в случае ответного огня из более тяжелого оружия мы могли отступить и запросить поддержку своей артиллерии.

Духов, высыпавших на открытое пространство, было до двенадцати человек. Они выбежали, подобно стаду овец — бесформенной и скученной толпой.

Мы уже собирались отходить. Минометчики сворачивали свою огневую позицию.

— Товарищ лейтенант, — обратился я к командиру взвода, поставив пулемет на сошки. — Разрешите пальнуть для острастки… А то, похоже, они нас в грош не ставят.

— Огонь не открывать, — отреагировал взводный с интонацией, в которой я не распознал однозначного запрета. Напротив, мне показалось, что и он был бы не прочь остудить воинственный порыв наших оппонентов, но положение обязывало его подчиниться приказу руководства батальона.

---

Бросаю вопросительный взгляд на дембелей. Они лишь неопределенно повели бровью, мол, мы не возражаем.

— Я их припугну, товарищ лейтенант? — спросил я, прицелившись в центр этой толпы. И расценив секундную задержку командира с ответом как знак согласия, выпустил очередь патронов в восемь. Треск пулеметных выстрелов нарушил утреннюю тишину. На фоне подернутых рассветной дымкой гор трассирующие пули, указывая путь пээсам, прочертили ярко-алым пунктиром пологие дуги и погасли на подлете к группе моджахедов. Это действо приковало взоры моих сослуживцев.

— Тагиров! — соорудив сердитую гримасу, резко окрикнул меня взводный. — Я ведь приказал не открывать огонь!

— Да ладно вам, товарищ лейтенант… Не будут выпендриваться в другой раз. А то что за понты?

— Ух ты! Как точно полетели пули, — заметил Коля Кулешин, смотря в бинокль. — И на таком расстоянии пулемет как бьет!

Духи немедля ретировались, укрывшись за хребтом, из-за которого, будучи настроены самым решительным образом, они появились минуту назад. Я же поймал себя на том, что не испытываю никакого отторжения, стреляя в людей. Даже, напротив, разочарован тем, что все духи убежали целыми и невредимыми. Между тем минометчики упаковали свой самовар.

— Отходим! — скомандовал взводный.

Пока основные силы отходили на следующий оборонительный рубеж, группа прикрытия, в составе которой был и я, оставалась на месте, наблюдая за ситуацией вокруг. Затем и мы, легкой рысью рисуя зигзаги на спуске, двинулись следом. Оказавшись в зоне, хорошо простреливаемой с заставы «Двугорбая», мы благополучно добрались до батальона.

Во второй половине дня обоих наших переводчиков вызвали в штаб. Придя оттуда, они рассказали, что явился человек от Бахадура, караван которого мы видели этим утром, и принес известие.

— Бахадур говорит, что он приметил нашу засаду.

— Тоже мне соколиный глаз… — ухмыльнулся Козырь. — Мы готовились к отходу, из окопов вышли. Так бы шиш они нас засекли.

Переводчики продолжали:

— Еще уведомил о том, что мог бы потрепать нас. Мол, у него в караване, помимо обученных бойцов, было пять безоткаток, три ДШК и три миномета.

— Это кто кого пожалел?! Если бы мы запросили поддержку пушкарей, где бы сейчас они были со своими безоткатками и минометами? Уделали бы их в два счета, — заключил Куля.

— Причем он это понимает, — сказал Юра Низовский. — Просто цену себе набивает.

— В общем, так… — подошли к сути переводчики. — Он намерен провести переговоры и заявить о готовности пойти нам навстречу, если наш батальон не будет вести войну против его людей, перестанет обстреливать его территории и начнет пропускать его караваны. За это он обещает не стрелять по батальону и перестать минировать дороги.

— Нет, ты только посмотри на этого козла! — выпалил Козырь, покачивая головой. — Как будто мы когда-нибудь от нечего делать обстреливали их кишлаки. Сами нарываются, а потом стонут.

— Бахадур, к слову, не такой агрессивный. Вот его покойный братец был более кровожадным. Грохнули этого уклепка…

— Если все пойдет по плану, — Аброр окинул нас многозначительным взглядом, — духи завтра придут на переговоры в наш батальон.

— И, вероятно, они догадываются, что скоро всему этому настанет конец, — отметил Соловей. — Вывод войск на носу. К чему им лишняя головная боль, когда не сегодня-завтра мы отсюда уйдем.

— Да уж. Кому охота помирать под конец войны… — докуривая сигарету, задумчиво согласился Юрик Низовский.

На следующий день несколько человек из нашего взвода вызвали в штаб. Заместитель командира батальона капитан Чураков сообщил нам, что вечером намечаются переговоры с представителями афганских бандформирований, орудующих в нашем районе.

— Встреча запланирована на шесть часов. Ваша задача — не допустить провокационных действий со стороны духов, — сказал капитан. — За пару часов до этого вы займете скрытые позиции у второго КПП. Вы должны, будучи невидимыми, держать на прицеле афганских главарей. Не оставлять их без внимания ни на миг до тех пор, пока они не сдадут оружие. Если что-то пойдет не так, вы уничтожите их. Вам понятно?

— Так точно, товарищ капитан.

— Это всего лишь мера предосторожности. Духи — народ ненадежный. После того, как наши гости сдадут оружие, их сопроводят в Ленкомнату восьмой роты. Во время пребывания духов в нашем батальоне не спускайте с них глаз. Снаружи уже стемнеет, и вас не будет видно. Если что… огонь на поражение. Все ясно? — переспросил капитан.

— Так точно!

— Вопросы есть?

— Никак нет!

В назначенный час мы были на своих позициях. Парламентеров ожидалось пятеро. Нас было столько же. Мы разделились на две группы. Одна группа из трех человек, в которую входил я, укрылась на позициях минометчиков на востоке от КПП. Вторая группа находилась к западу от КПП, неподалеку от позиций девятой роты. Мы спрятались в капонире круглой формы диаметром метра четыре-пять, вырытом для установки миномета. Вокруг него из земли торчали высокие и густые кусты высохшей колючки, скрывая нас от посторонних. Наша выгоревшая на солнце форма сливалась с цветом кустарника. Мы проверили позиции на предмет маскировки и остались довольны.

Как мы и договорились с бойцами девятой роты, дежурившими на КПП, они предупредили нас о приближении афганцев. Делегация душманов из пяти человек явилась с северо-востока от восточной оконечности заставы «Окопная».

Одеты они были по-дехкански, ткань чалмы, намотанная на головы, была светлых тонов. Наверное, это говорило о чистоте их намерений. Однако все они были вооружены автоматами АК-47 и АКМ, а поверх их рубах надеты кожаные портупеи, поясной ремень и лямки, увешанные маленькими подсумками, в каждом из которых было по пять автоматных патронов.

Пока афганцы были вдали, мы наблюдали за ними в бинокль, стоя на дне минометной позиции. Взяли их на прицел лишь тогда, когда они приблизились метров на сто к границам гарнизона. Моджахеды шли не спеша, исполненные достоинства и спокойствия.

У КПП их встретил дежурный офицер, переводчик Хабиб и несколько солдат. Афганцы по нашей просьбе сдали оружие. Два солдата забрали автоматы и унесли их в штаб батальона. А самих парламентеров попросили немного подождать, когда их примет наше руководство.

Теперь мы могли выйти из своих укрытий. Причем сделать это следовало с особой аккуратностью, чтобы не вызвать у афганцев никаких подозрений.

Они уселись прямо на пыльную землю у входа в периметр и с интересом рассматривали нас и нашу экипировку. На их загорелых и бликующих в лучах заходящего солнца лицах читались радушие и осторожное любопытство.

Чувствуя себя хозяевами положения, мы подошли к ним и обменялись рукопожатиями. С помощью переводчика побеседовали на отстраненные темы. Меня удивило то, что они неплохо осведомлены о политической обстановке в Союзе. Упомянули даже Ленина и коммунизм.

Во время нашего разговора афганцы широко и открыто улыбались. Я подумал, что еще вчера мы бы без зазрения совести резали друг друга на куски, а сегодня смотрю на них и не замечаю ничего такого, что кардинально отличает их от нас. Было понятно, что желание переговорщиков заключить перемирие вовсе не делает их нашими союзниками и тем более друзьями. Они продолжали оставаться нашими врагами, и если завтра в горах мы столкнемся с ними в бою, пощады не будет ни нам, ни им.

Их натруженные руки, темные от солнца, покрытые сетью морщин и испариной лица говорили о том, что они такие же люди, как и мы, и эта война надоела не только нам, но и им. У меня не было презрения к этим людям. Мне были ясны мотивы, по которым они воюют против нас. И они, и мы — солдаты, отстаивающие свои идеалы.

Мы считаем, что они заблуждаются, защищая свои покрытые слоями вековой пыли порядки и устои. Они видят в нас агрессоров. По их мнению, мы хотим внедрить здесь чуждую им модель государственного устройства. Волей случая мы оказались по разные стороны баррикады.

Случай. Как много в нашей жизни зависит от случая. Случай свел нас с этими людьми сегодня. При других обстоятельствах каждый из них мог бы быть твоим другом или братом. Но череда случайностей привела нас сюда, и мы являемся их врагами. Человек не выбирает, где и когда ему появиться на свет. Рождаясь, мы не выбираем ни пол, ни цвет кожи, ни социальную и национальную принадлежность. С детства нам твердили, что человек хозяин своей судьбы. Сдается мне, это очень сомнительное утверждение. На этой планете, где не стихают войны, где люди находят решение своих проблем в грабеже, насилии, эксплуатации и порабощении тех, кто уязвимее, почти невозможно свободно выбирать свою долю. Десятки миллионов считают друг друга противниками и порой не могут объяснить истоков и подлинных причин этой неприязни.

Во многих странах забота о подрастающем поколении и защита материнства и детства — одни из приоритетов государственной политики. Неужели это всего лишь ширма, за которой таятся совершенно иные мотивы? Рожайте больше сильных и здоровых детей! Любой системе нужны выносливые и крепкие рабочие! Любой системе нужны солдаты, считающие за великое счастье отдать ради нее свои жизни!

У солдата не должно быть времени на размышления. Ему положено выполнять приказы, не испытывая при этом угрызений совести. Идеальный с точки зрения любой системы солдат подобен дуболому из детской сказки про Урфина Джюса.

Подростком я грезил о службе в армии, занимался борьбой, прыгал с парашютом. Меня привлекала суровая романтика военного бытия. Мечтал быть смелым и сражаться против зла. А оказавшись здесь, понял, что все гораздо сложнее.

Любая война — явление неоднозначное, хитросплетение различных факторов, когда бок о бок уживаются правда и ложь, самопожертвование и предательство, героизм и подлость, вера и отчаяние, любовь и ненависть, милосердие и жестокость.

Все нормальные люди хотят, чтобы на свете восторжествовало добро. Парадоксально, но именно это желание нередко становится поводом для развязывания самых кровопролитных военных конфликтов. Почему для достижения благих целей люди выбирают такой варварский путь? Почему он кажется таким привлекательным? Стоит одному почувствовать существенный перевес в военной мощи, он сразу обращает ее для устранения противника. И часто только те, кто сам вплотную столкнулся с отвратительной стороной войны, без прикрас и романтического антуража уясняют для себя, какой ценностью является мир.

Наши враги пришли с мирной инициативой, что может показаться пустяковым фактом в масштабах войны. Но и у этого шага есть предпосылки, чтобы сберечь десятки, а то и сотни жизней.

Мы проводили их в комнату для переговоров и, как было приказано, обеспечивали безопасность. После мы вместе с делегацией афганской вооруженной оппозиции разместились на броне МТ-ЛБ и отправились в Кишим для встречи с представителями силовых структур республики.

Тягач, на броне которого мы ехали, миновал первый КПП и направился к пятому пехотному батальону афганцев. Дорога до центра кишлака была прямой и поначалу шла между делянками дехкан. Тягач на гусеничном ходу освещал дорогу фарами. Я сидел по левому борту. Примерно на середине пути от КПП до Кишима увидел на дороге, прямо на левой колее, каких-то зверьков размером с кошку. Их было двое. Две пары горящих в темноте глаз, не мигая, смотрели на приближающуюся, лязгающую и громыхающую громаду нашего тягача. Зверьки не двигались, были словно загипнотизированные. Не знаю, успели ли они выскочить в последнюю секунду или погибли под траками тягача.

Мы сопроводили афганцев и руководство батальона до места проведения очередного этапа переговоров, подождали окончания и возвратились обратно. Затем проводили их ко второму КПП, где им вернули оружие. Они пошли той дорогой, по которой пришли, и вскоре их силуэты слились с чернотой ночи.

На следующий день мы узнали от солдат восьмой роты о том, что пока велись переговоры, в ущелье недалеко от заставы расположилось около восьмисот вооруженных духов. Скорее всего, это должно было предостеречь нас от причинения вреда представителям моджахедов.

— Если бы эти духи не явились к своим в указанное время, те что, на батальон штурмом пошли бы, а?

— Да не, не рискнули бы…

— Тогда для чего эта показуха?

— Ну припугнуть хотели, похоже…

— А если бы все же поперли на батальон?

— Перебили бы всех еще на подходе или раньше. Из гаубиц и БМП. Оставшихся в живых так, из автоматов положили бы. Делов-то.

— Да шансов у них никаких. Начали бы их кишлаки бомбить артиллеристским огнем, и все… Сами бы прекратили войну.

— Как вы думаете, они действительно перестанут минировать дороги и обстреливать батальон?

— Поживем — увидим.

---

Глава 29. Начало конца

Похолодание наступило резко. С севера, со стороны Союза, непрерывно дул пронизывающий ветер. Серые, навевающие тоску тучи проносились над горными цепями, рискуя распороть брюхо о покрытые первым снегом вершины.

Постоянные дожди сменились снегопадом. Снежинки мокрого снега, подгоняемые порывами ветра, метко били в лица часовым, находящимся в охранении. Солдатские сапоги месили желто-бурую жижу, состоящую из глины и снега. В воздухе запахло дымом печей, растапливаемых в землянках.

Без печи здесь никуда. Она и согреет жилище, и высушит промокшую одежду, накормит и создаст ощущение покоя и уюта. Мы тоже запалили свою печь. В нашей землянке, в отличие от металлических буржуек, бывших во многих других подразделениях, печь была выложена из кирпича и накрыта толстым листом стали. Тяга оказалась слабой, и мы решили прочистить трубу нашей печурки.

Печная труба имела приличное сечение. На середине высоты располагалось одно колено. Попытки прочистить трубу обычными методами не увенчались успехом, и мы обратились к высоконаучному способу. Сходили в гости к артиллеристам и взяли у них пару килограммов пороха, расфасованного в холщовые мешочки. Они использовали его как дополнительный заряд для увеличения дальнобойности своих орудий. Мы же намеревались применить это изобретение китайцев для того, чтобы очистить от копоти и нагара канал печной трубы.

Мысль была до гениальности простой. Три мешочка с порохом мы забросили в трубу с тем, чтобы они упали на уступ, образованный коленом, еще четыре мешочка — в горящую печь и закрыли ее. Один из бойцов, расправив старую подушку, прикрыл ею печную дверцу, а четверо солдат, в числе которых был я, придавили подушку табуретом, дабы под давлением от воспламенения дверка не распахнулась.

Секунду ничего не происходило. Затем печь, а с ней и табурет в наших руках завибрировали едва уловимой мелкой дрожью.

— Сильнее навались, мужики! — крикнул я.

Вибрация повышалась, вместе с этим из чрева печи доносился нарастающий гул. Мы, держащие табуретку, переглянулись, и я заметил, как с возрастанием гула и вибрации расширяются глаза и каменеют лица у моих друзей. Отступать было нельзя, и мы что есть мочи давили на печную дверь. Казалось, печь не выдержит и вот-вот разлетится на части. Но все стихло так же внезапно, как и началось. Мы с облегчением выдохнули и отняли табурет и подушку от двери. Открыв печь, мы с удовлетворением услышали ровный гул, свидетельствующий о том, что тяга восстановлена. Возглас ликования раздался в нашей землянке.

Через пару минут в землянку ворвался командир взвода — лейтенант Амелин.

— Вы что, с ума посходили?! — со свирепым выражением лица прокричал он.

— Да дымоход прочистили, — с наигранной обыденностью в голосе сказал Ваня Решетников.

— Чем это вы его прочищали? — не думая успокаиваться, спросил взводный.

— Немного пороху кинули в печку, и все…

— Ну ни хрена себе немного! — продолжал лейтенант. — Мы стоим у штаба на построении. Комбат проводит совещание с офицерами, а тут из трубы нашей землянки вырывается ревущий столб пламени метров пять в высоту! Мне комбат говорит: «Беги и посмотри, что там твои архаровцы на этот раз учудили! Чего доброго, землянка на воздух взлетит!»

— Товарищ лейтенант, мы всегда так дымоход чистим…

— Чтобы больше мне никакой самодеятельности! Понятно?! — пригрозил взводный.

— Понятно, — сделав ангельские лица, ответили мы.

После отбоя дизель отключали и землянки освещались с помощью керосиновых ламп. Набрав в оцинкованный таз воды, колпаки принесли его в кубрик дембелей, чтобы те помыли ноги. Омовение ног стало обычным ритуалом перед сном, и обязанностью колпаков было доставить с родника воды.

Носили воду в металлических емкостях от термосов для еды. Если было зябко, ее подогревали, заранее ставя посуду с водой на печь. Первыми, как правило, ноги мыли самые старшие и авторитетные. Одного таза хватало на троих-четверых.

Коля Кулешов, Соловей и Юра Низовский в мерцающем тусклом свете керосиновой лампы опустили ноги в таз с водой и приступили к этому священнодействию. Через минуту из кубрика, где мыли ноги дембеля, послышалось какое-то недоуменное ворчание, перешедшее в единодушный хохот.

— Эй, чудилы! — громко произнес Куля, адресуя свое обращение в полумрак землянки. — Ну-ка принесли лампу быстро!

Колпаки напряглись и, схватив лампу со стола, стоящего у печи, спешно подошли к тому месту, откуда донесся голос.

— Посвети-ка сюда! — велел Кулеш тому, кто держал лампу.

Тот выполнил указание.

— Нет, это полный аут! — чуть не рыдая от смеха, выдавил из себя Коля, доставая из таза на свет лампы вареную вишенку.

Тут уж и мы не выдержали и подошли к кубрику дембелей. Заглянув в таз, увидали в нем красновато-бурую жидкость с покачивающимися на дне вишенками и яблочными дольками. Мы разразились дружным гоготом.

— Первый раз в жизни мою ноги компотом… — сказал Соловей. — Посмотреть нельзя было, что в таз наливаете, а? Бараны!

Оказалось, в темноте колпаки перепутали емкости и вместо воды налили в таз компот, принесенный из солдатской столовой.

— Целое ведро компота запороли… — недобро взирая на съежившихся от ужаса колпаков, констатировал Юра. — Вот заставлю вас выпить этот компот, будете знать…

— Прям как в поговорке получилось, — добавил Коля. — Не ссы в компот — там повар ноги моет.

— Идите, вылейте. И чистой воды принесите. Да поживее!

В один из дней небо прояснилось. Воздух был свеж и кристально чист. Позавтракав в солдатской столовой, мы вернулись в свою землянку. В ней было прохладно, и это несмотря на то, что печь работала на всю катушку. По расписанию в этот день была чистка оружия. Желания возиться с холодным металлом не было, но куда деваться.

Мартын и Черногорцев высказали свои идеи по поводу утепления землянки. Они предлагали закрыть единственное оставшееся открытым вентиляционное окошко в ее торцевой части под коньком, и после того, как уголь перегорит, заткнуть печную трубу и отворить дверцу печи. Последнее вызвало у меня некоторые вопросы.

— Мартын, — обратился я к Игорю Мартынову. — А как мы узнаем, что уголь хорошо перегорел? Так ведь и угореть можно…

— Не боись! — ответил Мартын. — Не первый раз замужем. — Все будет как надо.

— Просто я слышал, что затыкать печную трубу опасно, — не отставал я.

— Да не парься ты… — поддерживал Мартына Черногорцев. Дождемся, когда уголь как следует перегорит, и только потом закроем трубу. Зато весь жар пойдет в помещение.

То, с какой уверенностью они отстаивали свою идею, несколько развеяло мои страхи. Не хотелось показаться занудой и обидеть их недоверием. В конце концов, они были родом из России и, должно быть, сталкивались с такими вещами.

— Ну ладно, — сказал я. — Надеюсь, знаете, что делаете…

Ребята заткнули оконце землянки старой подушкой. Немного погодя они проверили топку печи и пришли к выводу, что уголь уже не дымит. Удостоверившись, что обитателям землянки ничего не угрожает, Мартын и Черный закрыли трубу и отворили дверцу печи. Вскоре стало теплее. Чистка оружия давно закончилась, и свободные от нарядов и прочего солдаты улеглись на свои кровати, чтобы отдохнуть. Я, прикорнув на подушке, незаметно провалился в сон.

Прошло, наверное, около получаса. Что-то заставило меня проснуться. С усилием разомкнув веки, я встал с кровати. Голова была тяжелой, и кровь стучала в висках. Во рту был кислый привкус. Была потребность глотнуть горного воздуха, и я, пошатываясь, побрел к выходу из землянки. Преодолев ступенчатый подъем, открыл наружную дверь, и в глаза мне ударил яркий дневной свет. Я полной грудью жадно вдохнул морозный воздух. Передо мной все поплыло. Небо и снег, лежащий на земле, из ослепительно белых вдруг стали ядовито-зелеными. Потеряв сознание, я рухнул на порог, но тут же, словно отпружинив от пола, вскочил на ноги и бегом спустился обратно в землянку.

В казарме тонким сизоватым покрывалом висел слой дыма. Все солдаты спали.

Первым делом я растормошил Мартына и Черного, они ошалело смотрели по сторонам, борясь с признаками отравления угарным газом.

— Ну что, доигрались? Открывайте окно и трубу! Землянку проветрим.

Пока Мартынов и Черногорцев проветривали помещение, я будил спящих. Когда все проснулись, я вышел на улицу, взял пригоршню снега, откусил от нее несколько кусочков и, разжевав, проглотил. Прохлада талой воды дала живительной свежести, будто смывая едкую, изнутри обжигающую грудь кислоту. Остатками снега я отер лицо. Стало лучше, но головокружение и подташнивание прошли не сразу.

Еще в детстве от своих родителей слышал истории о том, как люди, стараясь подобным образом обогреть свое жилище, погибали целыми семьями, отравившись угарным газом. Мы остались живы. Мне подумалось тогда, что было бы глупо и нелепо, служа в горячей точке, умереть по такой причине.

На одном утреннем построении личному составу батальона сообщили о ночном происшествии. Дежурный экипаж девятой роты подстрелил духовского лазутчика, проникшего в батальон. Комбат поблагодарил отличившихся солдат за службу и пообещал лично ходатайствовать о представлении их к награде.

К тому моменту мы знали, как все было на самом деле. На дежурстве находились два солдата моего призыва. На дежурный экипаж в случае тревоги возлагался запуск двигателей всех машин взвода. Видимо, наши герои считали наблюдение за периметром задачей внешнего охранения и иногда могли позволить себе вздремнуть. Они сидели на башне одной из машин своего взвода, а автоматы засунули внутрь, чтобы исключить возможность изъятия оружия проверяющими, если заснут.

По их словам, приметив человека, крадущегося за орудиями второго гаубичного взвода, они приняли его за одного из проверяющих посты офицеров. Наши герои окликнули его, но он попытался ретироваться. Тут-то до них дошло, что это никакой не проверяющий, и полезли в башню за оружием. Когда они его извлекли, лазутчик уже пересекал минное поле. Они открыли по нему огонь. Утром пришли афганские военные и с нашими бойцами пошли искать тело. Козырь рассказывал, что нашли его на минном поле. Тот умер от полученных ран.

— Вот тебе и пехота… — обсуждали мы потом эту заваруху. — Надо же было такое придумать. Оружие в машине держать. И к награде за это представят. Комбат на построении обещал. Хохма, да и только.

— Ума не приложу, как духи так легко наше минное поле переходят…

— Там, поди, и мин-то не осталось… Афганцы передавали, что инженер Фидо хвастается тем, что его хлопцы почти полностью наше минное поле разминировали.

— А часовые куда смотрят? Как этот дух мимо их постов прошел?

— Неудивительно, что пушкари перед стрельбами обязательно заглядывают в стволы своих орудий. Говорят, находили в них гальки. Я раньше думал, что брешут, а после сегодняшнего случая вполне допускаю…

— А если выстрелить из пушки с галькой в стволе, что будет, а?

— Ствол разорвет. Ну и расчету, конечно, крышка!

— Нет, ты прикинь! Духи по батальону разгуливают как у себя дома!

— Неплохо было бы минное поле подлатать. Вызвать саперов из полка и все проверить.

— А это никому не нужно. Вывод скоро.

Комбат сдержал слово — через некоторое время обоих бойцов наградили. Одному вручили медаль «За отвагу», второму — «За боевые заслуги».

Несколько дней стояла ясная и безоблачная погода. Ежедневно прилетали вертолеты и увозили в полк батальона уволенных в запас. Они не могли вместить всех зараз, поэтому делалось это поэтапно. Мы выходили на взлетку и провожали их. Со многими из них я дружил, с другими был просто знаком, с кем-то ранее не общался.

Дембеля к возвращению домой подготовились на славу и в своих вылизанных шинелях, с аккуратными дипломатами выглядели франтовато. Почему-то мне особенно запомнился Кардан.

Он был невысокого роста и никогда не отличался элегантностью, но тогда в парадной одежде смотрелся очень даже солидно. Я попрощался с ним, крепко обняв и пожелав ему счастья в гражданской жизни. Он, казалось, был чуть скован, ведь до этого я не выражал к нему своего отношения в подобной форме. При расставании понимая, что мы, вероятно, не увидимся больше, меня захлестнули теплые братские чувства.

В один из таких дней дембелям нашего взвода тоже дали приказ собираться домой. В приподнятом настроении они ждали прилета вертушек. Мы проводили их на взлетную полосу. Прощальные объятья, короткие напутствия и взгляд на улетающие за горный перевал вертолеты, навсегда уносящие отсюда наших братьев.

Мы остались за старших в этом подразделении. Толик Соловьев, Дима Мартынов, Олег Маленко, Сергей Черногорцев, Юра Низовский, Коля Кулешин и Аброр Сафаров, честно отслужив положенные им сроки, вернулись на родину. Мы многому научились у них, и далее нам придется на практике применять все свои знания и умения.

Заместителем командира взвода назначили Сашку Ратникова. Ванька Решетников стал командиром первого отделения, а командиром второго отделения — Саша Ременьщиков, сержантик-колпак, только что прибывший из учебки.

В землянке взвода после отправки дембелей домой было поначалу неуютно. Так бывает всегда. Жизнь идет своим чередом, и ты принимаешь этот установившийся порядок как само собой разумеющееся. Но когда в один прекрасный день что-то меняется, ты не сразу можешь нащупать источник этой перемены. Все вроде по-прежнему. Так же вращается земля, день сменяется ночью, и на смену ночи приходит новый день. Однако внутри бездонной ямой возникает ощущение какой-то потери. И каждый раз, заходя в землянку, отчетливее осознаешь, чего именно тебе недостает.

Тебе не хватает тех, кто был с тобой рядом дни и ночи службы, на кого ты мог положиться в любой ситуации. Светлая грусть сжимает сердце от понимания, что в этих стенах больше не зазвучат их голоса. Мы не услышим их грубоватых шуток и не станем свидетелями уморительных выходок. И больше никогда они не пойдут с нами в ночь навстречу неизвестности.

Они оставили за плечами этот мир, и им предстоит заново открывать для себя уже знакомую жизнь. Они мечтали о ней, верили и ждали этого момента. И сейчас наши парни находятся в другой реальности, которая кажется нам невообразимой, почти сказочной. Ведь так сложно представить, что параллельно со всем тем, что происходит здесь, где-то можно жить иначе.

---

Глава 30. Новый год

В середине декабря я и остальные деды нашего взвода постриглись под ноль, и пошел отсчет ста дней до дембельского приказа. Наши с Саньком кровати теперь располагались в левом углу землянки, неподалеку от кровати взводного. Прежде тут спали Соловей и Юра Низовский. Спустя какое-то время приказом комбата Саню перевели в восьмую роту, а новым замком стал Коля Гаврилюк. Уже и не вспомню причину Сашкиного перевода.

По заведенной традиции, с отбоем, когда все свободные от несения караульной службы укладывались в свои кровати, кто-нибудь из дедов говорил: «День прошел!», другой подхватывал: «Да и хрен с ним!» — и все колпаки нестройным хором громко произносили: «Слава богу, не убили!» Такое своеобразное подведение итогов минувшего дня было успокоительным средством и вместе с тем пожеланием доброй ночи.

После отправки дембелей взводный предпринял несколько попыток укрепить свой авторитет. Например, на тактике он решил поучить бойцов взвода и нас, дедов, ползать по-пластунски.

— Сегодня мы будем отрабатывать перемещение ползком, — торжественно объявил лейтенант Амелин, когда мы остановились перед вскопанным полем в паре сотен метров к северо-востоку от границы батальона.

Деды озадаченно переглянулись. Землю распахали около недели назад, и так как погода была сухая и относительно теплая, она успела высохнуть и обветриться.

— Сейчас Тагиров покажет нам, как перемещаются по-пластунски.

Это заявление взводного совсем меня не вдохновило. Я считал отработку тактических приемов и перемещение по-пластунски важной частью подготовки бойца. Но в этот раз желание командира навязать свою волю вызвало во мне протест. Да к тому же, по сложившейся во взводе традиции, некоторые вещи по сроку службы мне было делать не положено, и взводному следовало это учитывать.

— Может, не стоит, товарищ лейтенант? — в надежде уговорить его отказаться от этой затеи, сказал я. — Только вчера форму выстирали, до следующего банного дня еще неделя… И что, потом в грязной одежде ходить? Вы бы предупредили, что ползать придется, мы бы подменку надели.

— Ничего, отряхнешься… — не унимался лейтенант, упустив предоставленную мною возможность уладить все миром. — Ложись и ползком вперед марш!

Это был прямой вызов моему самолюбию.

— Нет, товарищ лейтенант, — ответил я. — Не поползу.

— А я говорю — поползешь!

— Вы сначала сами покажите, как ползать, а я попробую повторить.

Такой поворот завел взводного в тупик. Судя по всему, он считал, что и ему не подобает ползать перед солдатами по земле.

— Солдат! — недолго думая, нашелся взводный. — Ты знаешь, что по уставу в военное время я могу требовать выполнения приказа любыми способами, вплоть до применения оружия!

Заявив это, он, чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, нарочито тряхнул автоматом.

— Да не умею я ползать, товарищ лейтенант, — включая дурака и еле сдерживаясь от смеха при виде такого воинственного настроя командира, сказал я.

— Что ж, — немного смягчился взводный. — Покажи хотя бы, как держать оружие при перемещении ползком. Чтобы форму не испачкать, далеко ползти не надо.

Это был уже компромисс, позволяющий и взводному, и мне выйти из щекотливой ситуации, не потеряв лица.

— Можно не по пашне, а на травке? — я указал на участок, покрытый ковром пожухлой травы. Не дожидаясь разрешения взводного, подошел к тому месту и, стараясь поддерживать свое тело над землей, чтобы не вымазаться, сделал несколько движений ползком. Затем встал и отряхнулся.

— Неправильно держишь оружие, — недовольно заметил лейтенант. — Вот Трофимов сейчас нам покажет, как нужно ползти. Он единственный из вас, кто участвовал в боевых действиях.

Последняя часть фразы взводного тоже имела целью принизить наше самомнение. Быть может, мы и не попадали в такие переплеты, в каких довелось бывать Юре Трофимову. Только это не должно было быть поводом для упрека в наш адрес. С любой задачей, выпадающей на нашу долю, мы справлялись безукоризненно. И пока удача была на нашей стороне. Трофимов, переведенный к нам из полковой разведки, продемонстрировал, как он ползает по-пластунски. У него это получалось очень ловко. Оружие он держал рожком от себя левой рукой за цевье, а правой за шейку приклада, опираясь при перемещении на предплечья. Этот способ показался мне удобнее. Я же держал свой РПКС за ремень в месте крепления его к цевью, положив сам пулемет на плечевую часть правой руки. В учебнике начальной военной подготовки я видел именно такой вариант ползания с оружием.

Утром следующего дня после построения батальона мы прошли торжественным маршем мимо трибуны, где стояли офицеры штаба. Когда взвод миновал подиум с руководством, нашего командира окликнул майор Верховинин.

— Лейтенант Амелин! Подойдите ко мне, пожалуйста.

Взводный поспешил выполнить приказ. А мы, не сбавляя шага, проследовали дальше. Построились у своей землянки в ожидании командира. Через пару минут подошел и он.

— Взвод, смирно! — подал команду Гаврила.

— Вольно! — скомандовал взводный и, взглядом отыскав среди бойцов меня, нахмурившись, добавил: — Тагиров, шапку поправь!

Я, немного смущенный тем, что взводного озаботило положение моего головного убора, слегка повертел шапку на голове, в конце концов оставив все как есть. Взводный опять глянул на меня и уже более настойчивым тоном повторил:

— Да поправь же шапку!

Весь личный состав взвода уставился на мою шапку.

— А в чем, собственно, дело, товарищ лейтенант? — вопросительно двинув плечами и изобразив искреннее недоумение, спросил я, сместив шапку почти на переносицу.

— Из-за тебя начальник штаба сделал мне замечание! Говорит: «Посмотри, товарищ лейтенант, как твой Тагиров шапку носит. Сколько лет в армии служу, ни разу не видел, чтобы у солдата шапка так на затылке держалась. Он что, гвоздиком ее прибивает?»

Весь взвод загоготал. Я сплюнул на землю и еле слышно процедил:

— Нет, блин… Шурупчиком прикручиваю.

— Ты можешь по-человечески шапку надеть или нет?

— Да запросто. — Состряпав мину, изображающую служебное рвение, я надел шапку так, как того требует устав, отмерив два пальца от линии бровей.

— Может, так, товарищ лейтенант?

— Хватит паясничать, — парировал взводный.

— Эх, бляха-муха, — разочарованно вздохнул я. — И не угодишь ведь…

Дело близилось к Новому году. Он был особым для нас: ДМБ, весна 1988. Нам оставалось каких-нибудь четыре-пять месяцев. Взводный улетел в Союз. Поговаривали, он надумал жениться. Что ж, пришла пора, и, как говорится, в добрый путь.

Накануне праздника нас предупредили, что командование батальона совместно с руководством Кишима решили прислать к нам делегацию афганских военнослужащих.

— Вы должны показать, как советские граждане встречают Новый год! — напутствовал нас замполит батальона. — Чтобы у наших афганских друзей был перед глазами достойный пример того, как следует проводить такие мероприятия.

— Так мы что, развлекать их будем? — спросил у замполита Ваня, вернув майора с небес на землю.

— Ну зачем сразу развлекать? Магнитофон или радио у вас есть?

Мы кивнули, и он с воодушевлением продолжил:

— Вот и отлично! Потанцуете. Придумаете игры и конкурсы.

Переглянувшись украдкой, чтобы не расстраивать замполита, мы состряпали кислые физиономии.

— Мы надеемся, — завершал свою речь замполит, — вы нас не подведете.

— Так точно, товарищ майор!

Признаться, затея с афганцами казалась нам совершенно неуместной.

— На кой черт нам здесь эти сарбозы?! — негодовал Борька. — Их угощать чем-то надо. Продуктов бы тогда выделили. В штабе, конечно, молодцы сидят… Только и думают, чем занять разведвзвод.

— Да возьмем с ПАКов баланды, накормим их солдатской кашей, — сказал Хабиб. — Пусть знают, какой рубон у шурави.

— Да ладно вам! Пускай приходят! — добавил Ваня. — А что, у нас угостить нечем? Вон двадцать литров браги поспело.

Днем бойцы нашего взвода сопровождали офицеров штаба в Кишим. Командование батальона готовилось к празднику и закупало к столу водку и закуску. На обратном пути они отломили от растущей в Кишиме сосны большую ветку. Мы прикрепили ее к бревну, служившему центральной опорной колонной землянки. Разумеется, елочных игрушек у нас не было. Мы навешали на нашу импровизированную елку ручные осколочные гранаты РГН-5, РГД-5 и Ф-1, а также сигнальные ракетницы. Вышло недурно, но для полноты картины не хватало гирлянды. Кто-то притащил взятую у знакомых длинную пулеметную ленту с патронами. Мы повесили ее на нашу елочку, и все встало на свои места.

Всем подразделениям выдали дополнительный паек, состоящий в основном из консервов и хлеба.

Вечером в штаб батальона прибыла делегация, в которую вошли военное руководство и администрация Кишима. Как и предполагалось, несколько солдат из их охраны были присланы в нашу землянку.

Мы соорудили нечто напоминающее праздничный стол. На нем было все, что удалось добыть и припасти к этому дню. И хотя особыми разносолами похвастаться мы не могли, новогодний ужин выгодно отличался от нашего повседневного рациона. Включили радио, настроив его на волну «Маяка».

Когда часы пробили двенадцать, поздравили друг друга, желая всего наилучшего и в первую очередь благополучного возвращения домой. Танцы без милых дам показались нам глупой затеей, не говоря уже о конкурсах и играх. А поскольку нам нужно было чем-то занять наших афганских друзей, мы позвали их на позиции взвода. Там была спрятана фляга с брагой. Они насторожились, не понимая, куда мы их ведем, но переводчик Хабиб успокоил гостей, объяснив, в чем дело.

Несмотря на зиму, снега почти не осталось, днем пригревало солнце и было довольно тепло. Вот только ночи были холодными, и глина, промерзнув, становилась твердой как бетон. Мы спустились в ход сообщения возле капонира 401-й БМП. Достали флягу с брагой. На газетном листке положили закуску — консервы, немного хлеба. Выпили по кружке сами, затем предложили афганцам. Пробуя брагу, они растерянно перешептывались. По-видимому, вкус казался им странным. Но когда бражка начала оказывать свое действие, заметно оживились.

Я выделил одного из них, скромного и робкого, и принялся потчевать гостя. Звали его Амин. После того, как он захмелел, я вместе с ним пошел в казарму седьмой роты.

Новый год здесь был в самом разгаре. Я познакомил Амина с Юрой и Азатом. Они угостили нас праздничным ужином, и мы еще поддали. Потом пошли к бойцам девятой роты, где тоже вовсю отмечали. Мой друг и земляк Бахадыр и Андрюха, с которым мы в колпачестве работали в офицерской столовой, с радушием приняли меня и моего спутника.

— Встречайте! Я к вам Амина привел. Прошу любить и жаловать. Да-да! Того самого… Жив-здоров. Тащит службу в Кишиме.

Мы отведали тамошнего отличного самогона и, пошатываясь, отправились дальше — к казарме восьмой роты.

— Стой, кто идет! — окликнул нас дневальный, стоящий под грибком.

— Глаза разуй! — крикнул я часовому. — Не видишь, что ли? Дед Мороз и этот… как его… — забыв нужное слово, умолк я. — Король Афганистана… Амин, короче, — ляпнул я первое, что пришло в голову.

Под грибком был один из колпаков восьмой роты. Он озадачено смотрел на нас. Мы вошли в казарму роты. Обстановка тут была какая-то унылая, нашего веселья никто не разделял. Мы вышли оттуда, и я повел Амина обратно в нашу землянку.

— Тоскливо у них… — сказал я Амину по дороге, не обращая внимания на то, что он ни слова не понимает по-русски. — Задушили пацанов эти американские разведчики. Даже в Новый год не дают погулять. Эх, Амин… А как в Союзе его отмечают! Шампанское, оливье, «Голубой огонек», апельсины, мандарины, хлопушки всякие, бенгальские огни… Амин, ты был в Союзе?

Я вопросительно уставился на него, настраивая резкость изображения.

— Был или нет? Я тебя спрашиваю…

В ответ он залопотал что-то невнятное на своем языке.

— На кой ляд тогда с тобой говорить? — махнув рукой, я свел на нет нашу болтовню.

---

Глава 31. Лейтенант Мальков

Между тем мы ожидали решения комбата о том, кого именно пришлют в качестве замены нашему отсутствующему командиру. По некоторым сведениям, к нам хотели прислать одного из офицеров восьмой роты. Он был там замполитом или командиром одного из взводов. Одно могу сказать точно: солдаты восьмой роты очень не любили его за скверный характер и за то, что он обращался с ними как со скотом.

— Елы-палы… Если этого упыря из восьмой роты к нам пришлют, будет полная амба! — сверля нас своим разбойничьим взглядом, заявил Борька-Калмык.

— Ерунда-то какая, — парировал Ванька со свойственным ему пофигизмом. — И не таких обламывали. В этой восьмой роте офицер на офицере сидит и офицером погоняет, вот и гнобят мужиков. А у нас он быстро шелковым станет. Зуб даю.

Пока Ванька произносил свою речь, я тщетно пытался вспомнить, каких еще офицеров мы обламывали в недалеком прошлом.

— К чему эти разговоры? — присоединился к обсуждению Хабиб. — Мы что, службу плохо тащим? Наш взвод по части дисциплины и по всем остальным показателям не имеет равных в батальоне. А начальник штаба говорит, что по количеству успешно проведенных операций мы лучшие во всем полку. Так чего переживать…

— А ты видал, как кадеты в восьмой своих гоняют? — недоумевал взбудораженный Борька. — Им по херу мороз, дембель ты или дед! У них все летают как трассера…

— Короче, — заключил я. — Война план покажет. Пойдем спать.

Буквально на следующий день я заступал дежурным по взводу. Привел своих дневальных на развод и встал, как и полагалось наряду нашего взвода, в первой колонне справа. Дежурство по батальону принимал упомянутый мною офицер из восьмой роты. Он подошел ко мне.

— Дежурный по разведвзводу рядовой Тагиров! — представился я.

Офицер осмотрел мой внешний вид, затем и моих подчиненных. После этого встал напротив и, холодно улыбаясь, поставил в известность:

— Разведка, значит? Скоро познакомимся поближе…

Он намекал на временный перевод к нам во взвод. Я никак не отреагировал на его слова. Он продолжал:

— Сколько бойцов во взводе?

— Двадцать три, товарищ старший лейтенант.

— Готовьте двадцать три веревки, — ухмыльнувшись, объявил офицер.

Не меняя выражения лица, я взглянул ему в глаза.

— Думаю, одной будет достаточно…

Слова вырвались будто сами. Не ожидая от себя такой дерзости, я следил за его реакцией.

Смысл сказанного мною мгновенно сорвал маску высокомерия с лейтенанта. Он как-то иначе посмотрел на меня. В его едва уловимом взоре читалась смесь удивления, озорства и уважения. Но этого мне хватило, чтобы увидеть того, кто скрывается за ширмой. И тот другой, более живой, вызвал во мне отклик, я бы даже назвал это симпатией.

Офицер быстро справился с собой, вновь скрывшись за маской лютого и недолюбливающего солдат старлея.

— Ну-ну… — с усмешкой произнес он, зыркнув на стоящих рядом бойцов батальона, чтобы проверить, какую реакцию вызвал мой ответ. Убедившись, что кроме нас двоих никто ничего не понял, он перешел к осмотру наряда следующего подразделения.

Через пару дней к нам прислали офицера, который должен был заменить нашего взводного, пока тот не вернется из Союза. Как и предполагалось, он был из восьмой роты, но оказался не тем, приход которого мы ждали.

Старший лейтенант Олег Мальков, по нашим наблюдениям и сведениям, добытым у солдат восьмой роты, несмотря на свою молодость, тоже был офицером крутого нрава. Из материалов его личного дела, с которыми бойцы нашего взвода ознакомились во время дежурства в штабе, выяснилось, что родом он из Одессы. К тому же там указывалось, что лейтенант был замечен в использовании психотропных веществ. При этом о том, каких именно, не было ни слова, и, по-моему, напрасно. Ведь существует огромная разница между тем, кто изредка покуривает травку, и тем, кто плотно сидит на героине. А формально и тот и другой наркоманы.

В поведении лейтенанта Малькова не было ничего подозрительного, и мы предположили, что, скорее всего, он просто попался кому-то из своего прежнего командования за раскуриванием конопли. Это и послужило поводом для того, чтобы повесить ярлык на молодого офицера. Если подумать, то добрая часть офицеров батальона пробовали чарс.

Был у нас в батальоне забавный случай. Офицеры-минометчики поймали нескольких солдат своей батареи, когда те курили чарс. В их числе был мой приятель-хлебопек Худайули. Нет бы ограничиться какими-то общепринятыми мерами воздействия на солдат — назначить пару нарядов вне очереди, кросс с полной выкладкой и так далее. Да куда там! Эти борцы со злом во главе с неутомимым лейтенантом Осиповым решили сделать благое дело и излечить несчастных от дурной привычки. Отправили они их в полк на лечение от наркомании, оттуда те были перенаправлены в Кундуз, а затем в Кабул.

Объездили они пол-Афгана, а вернувшись в Кишим, рассказали, как в кабульском госпитале, окинув их одним только взглядом, врач-заведующий наркологическим отделением прошелся благим матом по всем тем, кто присылает к нему таких пациентов.

— Какой недоумок вас сюда направил? Передайте ему, чтобы сам лечился. У него явные проблемы с головой.

Чтобы окончательно убедить наших горе-путешественников в разрушительном влиянии тяжелых наркотиков, врач провел их по палатам наркологического отделения госпиталя и показал тех, кто действительно нуждался в лечении.

— Ну как? — сказал в заключение доктор. — Если бы все наркоманы были такими, как вы, то я остался бы без пациентов. А теперь дуйте обратно в свою часть и не мешайте мне работать.

— Там натуральные наркопитоны лечатся. Страшные, худые… Мы по сравнению с ними невинные младенцы, — подытожили ребята.

Так, пропутешествовав больше месяца по пересылкам и дорогам Афганистана, наши герои воротились в свою батарею. Вряд ли они дословно передали своим офицерам текст послания врача-нарколога. А зря.

Но вернемся к лейтенанту Малькову. Он оказался вовсе не таким солдафоном, каким его описывали бойцы восьмой роты. Напротив, он не стремился по поводу и без козырять своим статусом.

Новый командир старался соответствовать своему временному назначению. Он проводил занятия по стрелковой подготовке, выходил с нами на тактику. Лейтенант Мальков был человеком несловоохотливым, несколько замкнутым. С другой стороны, офицеру и солдату найти подходящую тему для разговора по душам совсем непросто. Тем не менее у бойцов с ним сложились хорошие отношения.

С Мальковым было интересно. Он не считал зазорным восполнить пробелы в своих знаниях, задавая вопросы кому-либо из нас, обычных солдат. Да и у него было чему поучиться. Мы выходили с ним на тактику, бродили по окрестным горам, отрабатывали задачи подразделения в разных ситуациях. На одно из занятий даже взяли с собой фотоаппарат и сделали много снимков.

Примерно в этот период замполит батальона отправился в Союз — закончился срок его службы в Афгане. На смену ему прибыл новый политрук.

Прежний замполит был еще тот жучара. Он везде совал свой нос, и это его качество ужасно выводило из себя. Да и внешность у него была подобающая. Худощавый, с оловянным взглядом, он походил на хитрого змея.

За время службы я повидал с дюжину политруков, и все они были похожи друг на друга. Разумеется, эта схожесть была не внешней. Каждый из них нес в себе некий заряд, своего рода идеологическую вакцину, способную проникать в сознание окружающих.

Военных политработников готовили в специальных учебных заведениях. Они занимались укреплением в войсках духа беззаветного служения коммунистической партии и идее мировой революции. Но уже тогда мало кто по-настоящему верил в то, что всеобщие равенство и братство реально достижимы в ближайшем будущем. Это привело к тому, что коммунистические лозунги и призывы большинством воспринимались как пустая формальность, за которыми нет никакого содержания, и звучали они как издевка над рядовыми гражданами.

Советский народ трудился как проклятый на заводах, стройках, полях, чтобы поддерживать ядерное равновесие. Планета сотрясалась от непрекращающихся ядерных испытаний. Восток и Запад соревновались в военной мощи, демонстрируя друг другу свой хищный оскал.

Сложности в обеспечении советских людей продовольствием и промышленными товарами, бюрократизм и чиновничий беспредел привели к тому, что общество снова разделилось на два лагеря — правящее меньшинство с одной стороны и пролетариат с другой. У одних было все, остальным перепадали крохи с барского стола.

С появлением на политической арене Михаила Горбачева наметился сдвиг к потеплению отношений между Западом и СССР. Политическая обстановка в Союзе и в мире изменялась очень быстро. Неповоротливая пропагандистская машина, формировавшаяся в течение многих десятилетий, не поспевала за этим процессом.

В связи с этими переменами военные политработники оказались в затруднительном положении — новая идеологическая концепция на тот момент не была четко сформулирована, а старая неуклонно теряла смысл. Поскольку должностные обязанности с политруков никто не снимал, мало-помалу круг их деятельности сузился до функций дисциплинарного контроля. Фактически они стали аналогом жандармерии, вынюхивали, кто чем дышит, и решали, как наказать нарушителей спокойствия.

Политуправление вооруженных сил СССР было мощной и влиятельной организацией, которой подчинялись все части армии и флота. К политрукам с осторожностью относились не только солдаты, но и офицерский состав. Без ведома и одобрения политработников военное командование не могло сделать и шагу. Они напоминали неких серых кардиналов, находящихся как бы в тени, но имеющих значительную власть.

Новый замполит Круглов отличался от тех, с кем мне приходилось сталкиваться раньше. На вид лет сорок, рост выше среднего, плотной комплекции, волосы русые и окладистые усы на внушающем доверие лице. Афганская кампания близилась к завершению, начался вывод наших войск. Угораздило же его попасть в эту дыру под самый финал… Хотя для советских офицеров служба в частях 40-й армии была достойным плацдармом для карьерного роста и при уходе в отставку давала дополнительные привилегии. Поэтому под конец этой войны офицеры, особенно те, у кого не за горами был выход на пенсию, старались не упустить возможности отслужить в горячей точке. Видимо, наш прибывший замполит был из их числа.

Зима в Кишиме похожа на ташкентскую. Снег выпадает редко, много солнечных дней, и то, что насыпало накануне, тает уже на следующий день. Ночью было зябко. Стоять в карауле на пронизывающем ветру было той еще пыткой. И в такую погоду наш взвод выходил на засады.

Когда ты в движении или при деле, роешь окоп, например, — тебе даже жарко. Но вот ты погружаешься в свое укрытие на несколько часов и ожидаешь наступления утра, ведь именно на рассвете удобнее всего нападать на духовские караваны. И пока ты сидишь в засаде, стужа сжимает твои конечности, вспотевшая одежда мгновенно охлаждается, а тело потряхивает дрожь. Кирзовые сапоги дубеют, и создается впечатление, что ноги скованы ледяными оковами. Спим по очереди. Естественно, в этих условиях сон не может быть полноценным, но благодаря ему ненадолго удается сбросить усталость и напряжение. Порой пятнадцати-двадцати минут сна хватает, чтобы восстановиться.

Вокруг черные громады гор в белеющих заплатках снега, уцелевшего преимущественно на северных склонах. Немой, мертвенно-бледный лик луны освещает окрестности, усиливая контраст между заснеженными вершинами и настораживающей густой чернотой ущелий.

Серые облака, бесшумно скользящие по бездонному океану ночного неба, наползая, иногда заслоняют лунный диск, и тогда все становится размытым и бесформенным. Но вот из-за туч, посеребрив их потрепанные ветром края, появляется луна, и глазам снова есть за что зацепиться. Ты вглядываешься в этот ночной фантастический пейзаж, и это позволяет тебе хоть немного забыть о минусовой температуре.

Часто наши засады выпадали на полнолуние. При ясной погоде бродить по горам нетрудно. Видимость почти как днем. Единственный и, пожалуй, большой минус в том, что и нас видно на расстоянии, в связи с чем маршруты для выходов в эту лунную фазу проходили вдали от населенных пунктов.

Диск луны напоминал мне медальон с женской головкой, повернутой влево, а присущая мне способность к воображению легко дорисовывала недостающие черты, в результате чего я мог лицезреть образ одной моей приятельницы по имени Аля.

Мы познакомились с ней на праздновании Нового 1986 года. После этого несколько раз встречались, гуляли по ночному Ташкенту. Потом события закрутились с невероятной быстротой. Окончание техникума и защита дипломной работы. Смерть отца. И, наконец, призыв в армию.

Нас не связывали никакие обязательства и обещания. Мы были просто добрыми знакомыми. И здесь, в этих нерадушных чужих горах, было приятно, созерцая висящий в небе медальон луны, вспомнить о ней.

Одним январским днем мы готовились к выходу на засаду. Ранее восьмая рота упражнялась на тактических занятиях в горах. Командир одного из взводов восьмой роты во время этих тренировок внимательно изучил рельеф горной местности в северо-восточном от батальона направлении. Он со своим взводом также участвовал в предстоящем выходе и предложил свой вариант маршрута к точке, выбранной для засады.

— Ваша задача — выйти на высоту 1246 и дождаться подхода основных сил, — сказал нам офицер. — Там я объясню, как идти дальше.

Я был в головном дозоре вместе с Ванькой Решетниковым. Обычно мы ходили в двойке с Сашкой Ратниковым, но его перевели в восьмую роту, и теперь он сидел на Окопной.

Вышли на указанное место. Когда подошли основные силы, мы провели небольшую рекогносцировку, согласовав маршрут с упомянутым лейтенантом.

— Далее идете туда, — он повел рукой на север, — прямо по хребетику. Дойдете до ущелья и спуститесь вниз. Затем двигайтесь по ущелью вверх к высоте 1609. Как доберетесь до первой ложбины — она будет слева, поднимайтесь по ней до седловины, и нужная высота окажется слева от вас. Мы подождем и пойдем за вами.