Бесплатный фрагмент - Золотой бычок

Предисловие

Ну вот, «Основной зачёт» сдан (постоянный читатель поймет, о чем речь) и, казалось бы, можно успокоиться. Ан нет, рука продолжает тянуться к условному перу. Ибо есть ещё, что вспомнить и о чем поразмышлять – жизнь не останавливается и подбрасывает всё новые и новые сюжеты, к тому располагающие. Потому и появился на свет новый сборник.

Как следствие, здесь не обошлось без традиционного путешествия в прошлое, в юность и молочную зрелость автора. А для этого пришлось снова натянуть детский картуз или облачиться в шинель. И, поскольку такие экскурсы присутствуют в каждом моём сборнике, не оставляет мысль как-нибудь собрать все это вместе.

Вы также столкнетесь как с уже знакомыми героями, так и с персонажами историй, записанных со слов друзей и родственников, показавшихся мне достойными преданию более широкой огласке. Сразу замечу, что всё описанное здесь основано на реальных событиях, имевших место в жизни. Хотя и не буду отрицать присутствия в описании частички личного – куда без этого?

Ну и, наконец, на этих страницах вы познакомитесь с творческими экспериментами автора в жанре фантастики. Почему так? Просто это жанр предоставляет возможность посмотреть на мир с неожиданной стороны, например, глазами насекомых, или заглянуть не только в прошлое, но и в будущее. Что нас ждёт там? Но в любом случае я уверен, что человек останется таким же, с теми же интересами, заботами и пороками. Даже в глазах насекомых.

Итак, желаю Вам приятного чтения и надеюсь на добрые отклики. Но, если что, — не обижусь.

Вроссыпь

Таблица раздражения

У меня растёт внук-шалопай. Что это за слово – понятия не имею. Шалун, судя по началу. Но вот дальше как-то не клеится. Пай. Что за пай такой? Точно не пай-мальчик. В общем, слово-загадка. Но ему очень подходит.

Федя круглые сутки может проводить с мячиком, и другое его мало интересует.

– Федя, ты кем хочешь стать?

– Футболистом! – отвечает он уверенно.

– Серьёзно?

– Ну да, а что в этом плохого?

– Да, в общем-то, ничего, – соглашаюсь я. – Если хорошим, то почему бы и нет?

Честно говоря, я его понимаю. В школьные годы я и сам был дружен с мячом.  От футбола с баскетболом за уши было не оттащить. Ну и от прочего «бола», конечно. Попинать на переменке мяч в кругу одноклассников, а при его отсутствии – суррогат в виде банки из-под ваксы или ту же щепку – наипервейшее дело.  Любил я это, что греха таить.

Да и кто, скажите, пожалуйста, в детстве этой страсти не подвержен, когда из тебя энергия так и прёт, девчонки ещё неказисты, а рядом красуется что-то круглое и упругое, которое так и ждёт, чтобы ты им овладел и ни с кем не делился. А потом, вволю наобладавшись, небрежно пнул его ногой. Чтобы через минуту овладеть им вновь. Молчи, Фрейд, молчи… Кстати, чем не тема кандидатской по психологии? Типа «Влияние увлечённости игрой с мячом на темпы роста популяции». На примере современного Китая, усердно скупающего стареющих футбольных звёзд. Ну, да ладно.

Надо сказать, что в плане этого владения я между делом тоже кое–чему научился. Правда, не так, чтобы очень, а, скорее, на уровне дилетанта, пресловутого поручика Ржевского, этакого грубоватого и самонадеянного мастера в известном ремесле. Но всё же дилетанта, довольно продвинутого. Даже в разные сборные привлекался. Но вот чтобы футболистом…

– Федя, а как у тебя с успеваемостью?

– Нормально.

– А таблицу умножения знаешь?

Сопит.

– Знаю.

– А сколько будет шестью шесть?

– Тридцать шесть.

Смотрит довольно.

– А шестью семь?

Слышно, как шелестят «шестерёнки». Видимо, складывает. Или вычитает.

– Сорок два.

– Так, неплохо. А семью восемь?

Начинается гадание. Три попытки провальны. Четверная удачна.

– Так, братец, дело не пойдёт. На то она и таблица, чтобы её знать наизусть. Выучишь?

– Хорошо, – беззаботно соглашается он и тянет меня в сторону футбольной площадки.

В следующий раз история повторяется. Злосчастные семь на восемь снова дают сбой. Вот же олух царя небесного, думаю, что за напасть такая! Сильно меня нервирует эта его таблица умножения. Просто таблица раздражения какая-то.

Внезапно меня осеняет.

– Федя, всё ведь очень просто. Пятёрка и шестёрка дополняют семь и восемь, и в итоге получается стройный ряд чисел. Улавливаешь?

Он кивает. И тут же переводит разговор на своё, то есть на круглое и катучее.

– Помнишь, ты обещал научить меня играть в бильярд?

– Помню.

Мы идём в шаровню.

Между тем жизнь Феди даёт сбой. И виноваты, как всегда, взрослые. Он переезжает на новое место жительства, продолжая при этом мотаться в прежнюю школу. Дорога занимает полтора часа – надо вставать ни свет ни заря, тащиться на электричку через полгорода, и всё немило. Учёба не клеится, хромает дисциплина, начинаются прогулы, В ход идёт лукавство.

– Надо бы со школой определиться, – советую я сыну в ответ на его жалобы.

– Думаю об этом, но есть проблемы. Да и с его нынешней успеваемостью в хорошее место пристроить непросто.

Наконец, школа, готовая принять нашего шалопая, отыскивается. Правда, не со спортивным, как того жаждет Федя, а с театрально-художественным уклоном. Паренёк с неохотой тащится на собеседование.

– Только не заикайся про футбол, – инструктирует его отец. – Так, на всякий случай.

Директор задумчиво разглядывает выписку из ведомости новобранца.

– Да, с успеваемостью, я вижу, имеются проблемы. Ну, а, вообще, что ты ещё умеешь?

Отец незаметно пинает сына ногой.

– Жонглировать мячиками, – после некоторой паузы отвечает Федя.

Отец досадно морщится.

– Это хорошо, – кивает директор и снова смотрит в ведомость.

– А таблицу умножения знаешь?

– Да.

– Ну и сколько будет семью восемь?

– Пятьдесят шесть, – без заминки выпаливает претендент.

Директорские брови лезу вверх.

– Неплохо. Это у нас не каждый восьмиклассник знает! Ладно, берём.

Он ставит подпись и протягивает заявление отцу – к завучу.

– А твоим жонглёрским способностям мы найдём применение. Сейчас как раз задумались над одной постановкой. Дело там происходит в средние века – рыцари, ведьмы и прочие бродячие артисты. Так что и твоё умение, думаю, пригодится.

Федя победоносно смотрит на отца – ну вот, а ты боялся. Да и, вообще, мячики – это не так уж и плохо!

Через пару дней Федя рассказывает мне всё в лицах. Я в очередной раз убеждаюсь, что никогда не знаешь, что может в жизни пригодиться и что когда выстрелит. Даже этакой вот таблицей раздражения.

Жучила

Сеня Кротов жил в том же подъезде, что и Олег, двумя этажами выше. Может, поэтому он относился к Олегу снисходительно, с оттенком лёгкого пренебрежения.

Ну и что из того, что он был на год старше и в чём-то сметливее Олега – напыщенная заносчивость Сени едва ли имела столь уж бесспорные основания для демонстрации им своего превосходства, а потому вызывала у Олега неприязнь. Мало ли вундеркиндов у нас во дворе? Вон, взять того же Валерку Кулакова. Он уже играет в хоккей за известную городскую команду и подает большие надежды. Правда, пока среди юношей. Но, всё равно, не выпендривается и ведёт себя со всеми на равных, хотя и постарше многих будет.

Кротова недолюбливали многие во дворе. Особенно не жаловали его одноклассники. И, хотя таковых здесь было от силы пара человек, о его дурном характере поговаривали и те, кто заглядывал сюда из окрестных дворов.

Наверное, виной тому было непомерное хвастовство паренька. В свои неполные четырнадцать он уже обо всём знал и везде успел побывать. В это мало верилось, но весь его вид и тот апломб, с которым он о чём-то говорил, говорили, что именно так всё и было. Вступая с кем-нибудь в спор, он, того не ведая, свято следовал принципу, сформулированному ещё Бомарше: чтобы рассуждать о предмете, вовсе не обязательно быть его обладателем. Конечно, ни о каком Бомарше в свои годы он и слыхом не слыхивал, но спроси у него об этом, ответ наверняка был бы утвердительным.

С хитрым прищуром глаз и вкрадчивой улыбкой, он вечно сочинял небылицы о своих бесчисленных похождениях, в которых он непременно с честью выходил из любых положений, вплоть до самых незавидных. Ну а редкие неудачи списывал на происки врагов или на стечение роковых обстоятельств. Зимой он непременно посещал кремлёвскую ёлку, а на летние каникулы он уезжал на море. И тут же поправлял себя: конечно же, не уезжал, а улетал, причём на турбореактивном самолёте. У слушающих тут же захватывало дух: эра легендарных Ту-104 ещё только наступала.

Тем не менее, всякий раз находился кто-то, кто видел его в городском пионерлагере как раз в то самое время, когда он должен был нежиться в лучах жаркого солнца и качаться на волнах. Это его ничуть не смущало: он тут же вносил правки в хронологию своих странствий или, что было чаще, обвинял свидетеля если не в откровенном вранье, то, по крайней мере, в жалких заблуждениях

– А ты очки не забыл протереть? – осаждал он «свидетеля». – В пионерлагере! Да ты попросту завидуешь. Сам, небось, никогда на море не был, вот и наговариваешь.

Правдоискатель тут же тушевался: семейные поездки на курорт в ту пору действительно были редкостью, а ошибиться мог каждый.

В футбол играть с ним никто не любил: получив мяч, он больше с ним не расставался.

– Крот, дай мяч, я тут один перед воротами!

– Не дам, ты в овсе.

По дворовым понятиям «офсайда» у них не существовало, и это была отговорка. Он продолжал пинать перед собой потрёпанный мячик, а, уткнувшись в соперника, неуклюже пыхтел и пинался до утраты кожаного снаряда. А иногда и вовсе норовил подыграть себе рукой. После чего с пеной у рта утверждал, что сделал всё по правилам.

– Это было плечо!

Если бы плечо! Но, даже если и так, то в том, что плечо – часть руки, убеждать его было бесполезно.

Впрочем, в других играх он вёл себя примерно также. В общем, жучила ещё тот. Недаром про него так и говорили – ну ты и жук! Наверное, под этим подразумевалось «жулик», но так было короче и доходчивее.

Олегу почему-то казалось, что виной всему была обидная кличка, производная от его фамилии. Будь у Олега такая, он, может быть, тоже невзлюбил бы весь свет и искал утешения если не полном уединении в глухой, если уж так угодно, кротовой норе, то в мире своих иллюзий. Там, где у него всё складно, красиво и по высшему разряду, в отличие от того ущербного мира, в котором обитают его недоброжелатели. И рассказывать им об этом, чтобы завидовали. Видимо, Крот так и поступает. Ну конечно же, в этом всё дело!

Олег нередко на собственной шкуре испытывал обиду, если не унижение, когда к нему обращались, коверкая фамилию на разные лады. В случае с Кротовым особой фантазии и не требовалось – готовая кличка сама напрашивалась на язык. Но Олегу было искренне жаль парня, когда к нему обращались подобным образом даже в самой безобидной ситуации.

Может, проявление чуткости хоть как-то выправит положение дел, и он в конце концов выберется из своего кокона, из той защитной оболочки, которая обросла шипами хвастовства и нарочитой фанаберии. Ведь с виду вполне себе нормальный парень, просто затравлен старшими, потому и ершист.

Решив так, Олег дал себе зарок впредь быть с Кротовым поприветливее и называть его исключительно по имени. В пример остальным. Вот увидите, думал он, всё изменится. Потому, что ласковое слово не только кошке, но и крошке приятно – так, наверно, именуется женская особь у этих «землероев». Он и тут же поймал себя на том, как глубоко укоренилась в нём привычка пользоваться общепринятым прозвищем. Но ничего, справимся. Подвернулась бы подходящая возможность, чтобы проверить.

И такая возможность вскоре предоставилась.

Отлег сидел дома и слушал музыку. В дверях раздался звонок. Он отпер замок и выглянул наружу. На пороге стоял Кротов.

– Привет, Сеня.

– Привет. Что это у тебя там играет?

– Битлз.

– А что это?

Олег впервые видел такую реакцию у приятеля. Чтобы Сенька чего-то не знал!?

– Заходи, покажу.

Что такое «Битлз» Олег тоже узнал всего пару недель назад. Родители вернулись из зарубежной поездки, первой и единственной в их жизни. Кроме цветастых футболок для мальчишек они привезли ещё и музыкальные диковинки – два разноцветных пластиковых прямоугольника с танцующими фигурками и названием исполнителей на английском языке.

Музыка на зелёном сразу покорила Олега – ничего подобного прежде он не слышал. Поэтому название группы запомнилось сразу и как-то сразу легло на душу. The Beatles. Да и названия песен тоже звучали просто и незамысловато. И даже замечание Серёги, Олежкиного товарища, что «Битлз» – это производное от английского слова «жук» – не испортило впечатления от услышанного. Ну жуки и жуки, что в том плохого.

На жёлтой пластинке какая-то другая группа исполняла задорный рок-н-ролл, тоже ничего, но от их музыки, как выражался тот же Серёга, его так не вставляло.

На проигрывателе сейчас вертелся зелёный прямоугольник. Жёлтый лежал рядом.

– Ух ты! – округлил глаза Сеня. – Откуда они у тебя?

– Родители из Польши привезли.

Сеня схватил пластинку в руки и стал жадно разглядывать ее. Глаза его горели.

– Слушай, у нас завтра в классе вечер, танцы. Хочется одну девчонку потискать, а музон этот как раз в тему будет. Как ты говоришь? «Girl»? «And I love her»? Самое то. Не одолжишь на денёк?

Олег задумался на секунду. Внутри боролись противоречивые чувства. Он уже успел он сроднился с этими прямоугольничками, и мысль о расставании с ними даже на короткое время была тягостна. С другой стороны, плохо, когда вещи порабощают человека – так учил отец. Но сам при этом не очень-то доверял машину супруге. Может, просто опасался? Так ведь и я опасаюсь. А вдруг что?

Но и прослыть жадиной тоже не хотелось, а уж Сенька вряд ли упустит возможность прилюдно уличить его в этом. Тем более, что обещал себе быть помягче с ним.

– Возьми, только поаккуратней с ними.

– О чем речь, не ссы.

Вечером Брат Олега заметил отсутствие пластинок.

– Где они? – спросил он.

– Сенька Кротов попросил, у них завтра классный вечер.

– И ты дал их ему? Этому жучиле?!

– Да, а что?

– Эх…

Он сокрушённо махнул рукой и ушёл в другую комнату.

На следующий день Сеня так и не появился.

Через день – а учились они в разных школах – Олег поджидал приятеля после уроков, нетерпеливо поглядывая в окно.

Наконец, Сеня появился во дворе и направился к их подъезду. Олег, как бы невзначай, вышел на лестничную площадку и стал спускаться вниз.

– Ну, как прошёл вечер? – спросил он поднимающегося навстречу приятеля, пытаясь сохранить безразличие. На душе противно скребли кошки.

– Да всё нормально. Только вот, знаешь, пластинки твои украли!

У Олега что-то оборвалось внутри. Только не это!

– Не может быть. Шутишь!?

– Да я и сам не помню, как такое случилось. Наверное, гад какой-то тиснул со стола, пока я танцевал. Положил рядом с проигрывателем, собирался на следующий танец поставить. Гёрл, говорю, подруге. Вернулся – а их уже и нет. Как корова языком…

Мир утратил свои краски.

– И… что теперь делать? – выдавил из себя Олег.

– Сам не знаю. Не в милицию же обращаться из-за такой мелочи. Может, вернут ещё. Ты уж извини.

Он развёл руками.

Олег молчал повернулся и, машинально сделав несколько шагов наверх, схватился за ручку двери. Застыв на секунду, он рванул её, миновал порог и захлопнул за собой дверь. И только здесь пришёл в себя от первого шока.

Вернут? Он понимал, что тешить себя этой надеждой было бы наивно, хотя верить в чудо хотелось. Чья-то совесть – черт его знает, чья – рано или поздно должна была проснуться. Ну не может быть всё вот так просто. И если она существует, эта совесть, не может же она быть совершенно беспробудной. Не её это свойство. Для пьянства такое может случаться, но не для неё. Ведь так?

И всё же смутно, в глубине души, он сомневался в этом.

Вечером у них состоялся жёсткий разговор с братом.

– Я так и знал, – сокрушался он. – Нельзя было Кроту доверять.

– Почему ты так думаешь, – защищался Олег. – Сеня нормальный парень. Всяк в жизни бывает.

– Много ты понимаешь… Ладно, наведу кое-какие справки.

Через день он сообщил Олегу, что удалось выяснить через одноклассника Кротова. В частности, о том, как прошёл тот злополучный вечер.

– Так вот, они всю дорогу под Ободзинского толкались, никакого рок-н-ролла и в помине не было. Может, он их по дороге потерял? Всяк в жизни бывает! – передразнил он Олега.

Окончательно упавший духом Олег поведал обо всём Серёге.

– Да, кроты в жуках толк знают, – после некоторой паузы многозначительно резюмировал товарищ в свойственной ему манере.

Конечно, будь Олег повзрослее и немного изобретательнее, он придумал бы с десяток способов, чтобы проверить, был ли честен с ним Крот. Да взять, хотя бы, самый элементарный вопрос, который можно было бы задать его родителям. Это было, пожалуй, единственным, на что у него хватило фантазии. Но воспользоваться им он так и не решился. Наверное, потому, что чета Кротовых тоже была не в почёте у жильцов подъезда, и рассчитывать на успех было бы наивно.

Он представил себе, как вдруг забегают маленькие глаза старшего Кротова, как заострится его и без того острый нос в ответ на его провокационный вопрос. И как он наподобие ветряка замашет своими длинными руками. Наш сынок…

«А ну их к чёрту, эту семейку, – подумал он. – Какой смысл бороться с ветряными мельницами. Да и Дон Кихот я ещё тот», – грустно ухмыльнулся он случайно подвернувшейся рифме.

Но одно ему было вполне по плечу – расстаться с иллюзиями и последовать примеру старших в отношении этого жучилы. То есть забыть про «Сеню». Что-то они всё же в жизни понимают. А другие, более достойные «Жуки», к нему ещё обязательно вернутся. И уже не на пластиковых обрубках, а на качественном виниле. Он непременно этого добьется. И называть он их будет своими настоящими именами.

Судный день

В отличие от радиокружка, запах канифоли от которого пробивался даже сквозь плотно закрытую дверь, или того же авиамодельного, члены которого считали себя частью местной элиты и держались обособленно, двери этого кружка были всегда нараспашку. Заходи любой, не прогонят.

Даже аура был здесь какая-то особенная: её тонко оттеняла смесь ароматов сосновых досок и граба, грубоватого привкуса костного клея и едкой ноты ацетона, стандартного компонента нитроэмали. В этом сочетании – так, во всяком случае, казалось Олежке – угадывался удивительный симбиоз природы, средневековой алхимии и современных технологий. И всё это было связано с морем, которое его всегда манило. Наверное, поэтому, уже не в первый раз оказавшись в доме пионеров, он заглянул именно сюда, в судомодельный.

Впрочем, водная стихия привлекала его ещё с тех пор, как он себя помнил. Пустить щепку по весеннему ручью, бросить в прудик гальку, чтобы она, сделав как можно больше блинков, ещё и проскользила немного дальше перед погружением, или просто полюбоваться зеркалом водной поверхности – всё это занимало его гораздо больше, чем экран телевизора. Или, обувшись в высокие сапоги, покорить глубокую лужу во дворе, в которой накануне застрял милицейский воронок. А в жаркий день выкопать яму в песчаном дне залива, чтобы, шагнув в неё, почти целиком окунуться в освежающую прохладу вместо того, чтобы уныло брести по мелководью в поисках подходящей глубины.

– А, Кондратьев! Заходи, не стесняйся, – услышал он знакомый голос. Иннокентий Васильевич, их школьный трудовик, делал ему приглашающий знак рукой.

С этим щупленьким добродушным татарином у Олежки уже давно сложились доверительные отношения. Значит, судьба, подумал он и пересёк порог помещения.

В углу, зажав что-то в губках тисков, с напильником в руках пыхтел его одноклассник Юрка Шульгин. Надо же, а молчал, что ходит сюда! А это кто? Сашка Аксютов! Ещё один школьный приятель. Значит, будет нескучно.

Товарищи окружили Олежку.

– Хочешь записаться?

– Да вот раздумываю.

– И правильно. Здесь клёво, – подбодрил его Аксютов.

– Только не спеши сразу хвататься за то, что предлагает Кентий. – Шульгин кивнул на руководителя. – У него на нас свои планы. Спит и видит, как бы мы на городских соревнованиях обставили городской Дворец пионеров или даже сам Морской клуб. Тот, что при Военно-морском музее. Это его давняя мечта.

– И что в этом плохого?

– А то, что будешь работать пожарником и заливать всё то, что горит. А такого немало. Например, нужно срочно закончить модель парусного галиона по заказу военно-морского училища. А у этого галиона кроме парусного вооружения ещё три с лишним десятка вёсел. Будешь их выпиливать да вышкуривать до посинения, и забудешь, зачем пришёл. Я вот сюда шёл с конкретной целью – заниматься скоростными моделями.

Он пояснил, что его старший брат авиамоделист и чересчур гордится этим. Юрка где-то вычитал, что ледовые скутеры способны превзойти летунов в скорости. Утверждение было сомнительным, но хотелось его проверить и в случае удачи утереть брату нос.

–  А что имею? Кентий меня сразу заставил уродоваться с яхтой класса «F». У нас, говорит, соревнования на носу, и надо экстренно заделать брешь в составе команды. Не знаю, что это за класс «F», но по мне это полная ф-фигня, недаром за неё никто браться не хотел. Одно слово – гондола, разве что с мачтой.

Он пренебрежительно, словно именно яхта была виновницей его злоключений, произнёс «гондола», заменив первое «о» на протяжное «а».

– А теперь эта вот «Аврора»!

Он кивнул на верстак, рядом с которым красовалась легкоузнаваемая модель трёхтрубного символа революции.

– Видите ли, ему надо успеть представить её в конце октября на очередной этапе первенства города. Надеется лишний балл в зачёте срубить на стендовом этапе. Праздник на носу, сам понимаешь. А я уже задолбался для неё кнехты выпиливать. В общем, наелся я уже этим вашим судомоделизмом.

Он сделал паузу и многозначительно добавил, сощурившись:

– Ну, ничего, я все равно свое возьму!

– Вряд ли он так сразу будет отбивать охоту ходить сюда, – засомневался Олег.

– Ты ещё его не знаешь, у него…

Юрка осёкся.

– О чем это вы тут шушукаетесь?

Олег не заметил, как за спиной выросла сухонькая фигура в застиранном синем халате. Трудовик хмуро зыркнул на товарищей и дружелюбно похлопал Олега по плечу.

– К нам?

– Вроде, да.

– Отлично. А вы не сбивайте хлопца. Знаю вас, одни шалости на уме. Один клюшку норовит в дефицитное стекловолокно упаковать, другой электрогитару выстругивает. – Он покосился на Аксютова. – Но это ещё куда ни шло, хотя, тоже не приветствую. И так все материалы строго фондированы.

Так вот где он эту красную «балалайку» варганит! Ту, что он уже притаскивал в школу и с гордостью демонстрировал товарищам. Правда, была она на тот момент ещё без колков и струн, можно сказать, идея гитары, но всё же...

– Я же факультативно, Иннокентий Васильевич. Из сэкономленного сырья, – засопел Сашка.

– Из сэкономленного! На чём сэкономленного? На «Варяге»? То-то он у тебя такой ущербный… Как ни взгляну, всё полируешь её, свою ненаглядную, пыль сдуваешь. Так бы с крейсером нянчился, а то он вечно у тебя на приколе. Когда к покраске-то приступишь? Не забыл, что завтра испытания?

– Да успею я, не беспокойтесь. Уже грунтовку нанес, сохнет.

– Смотри у меня, грунтовка.

A ведь ему и правда подходит это прозвище – Кентий, подумал Олежка. Типа, авторитетный «кент». В школе он так себя не держит.

Шеф повернулся к Олегу.

– Вовремя ты объявился. Заболел тут у меня один способный паренёк. Что называется, сошёл с дистанции. Поэтому к тебе просьба будет – завершить начатое.

Шульгин прыснул и постучал Олега по плечу – мол, что я говорил!

Кентий недовольно глянул на Юрку.

– А ты иди, готовь модель к ходовым. Аккумуляторы, в подсобке, уж зарядились.

– Шеф, но эта последняя, вы обещали!

– Шеф, говоришь? Посмотрим, подопечный.

– А вы их долго заряжали?

– Аккумуляторы? С вечера.

– Ух ты! А я слышал, что перезаряженные могут взрываться. В них что-то типа водорода начинает выделяться.

– Водорода? Что за чушь! Их бы вычеркнули из списка комплектации, если так. Иди-иди, знаток. Кстати, это и тебя касается, – он повернулся к Аксютову. – Твои тоже, должно быть, уже зарядились.

Шульгин с приятелем направились в подсобку. Кентий перевёл взгляд на новобранца.

– Так вот, парень ты аккуратный, ответственный – знаю. Поэтому, справишься.

Он взял Олежку под руку и повёл к «недострою».

В углу на одном из верстаков стояла модель океанского лайнера. Так, во всяком случае, показалось Олежке. Об этом красноречиво свидетельствовала крутобокая, похожая на параллелепипед, форма корпуса судна и громадина-надстройка. Увалень, да и только. Так ведь для пассажирского судна скорость – не самая важная характеристика. Главное – комфорт и безопасность: кое-что в этом он уже понимал.

– Твоя задача – заняться иллюминаторами.

Шеф развернул чертёж лайнера. Олежка ахнул. На боковом виде судна этих иллюминаторов было несметное количество – ими была буквально испещрена вся надстройка. Такое обилие средств обзора было понятным: глухими каютами сюда на вряд ли кого заманишь. Разве что, параноиков и агорафобов.

Олежка на секунду представил себя в обществе подобного рода публики и нервно поёжился. Хотя, вряд ли эти бедолаги по своей воле отважатся на кругосветку. Так что без иллюминаторов не обойтись.

Впрочем, понимание этого ничуть не облегчало трудоёмкость поставленной задачи. Усложнялась она ещё и тем, что иллюминаторы выглядели не просто квадратиками или прямоугольниками, а имели форму параллелепипедов. Корпусу тоже досталось: там они, правда, располагались не столь часто, были помельче и круглыми – это ещё куда ни шло.

– Значит, на надстройке размечаешь карандашом ряды палуб, – продолжил Кентий, – наносишь сетку для иллюминаторов и для каждого из них по углам делаешь четыре отверстия. Потом соединяешь дырочки стамеской и напильником доводишь дело до ума. Только поаккуратнее, фанера тонкая и края могут скалываться. С круглыми дело обстоит проще.

Олежка уныло кивнул.

– А что с этими отверстиями потом делать? Так и будут зиять пустотой, как окна в доме Павлова?

Фотографию этого дома он видел в учебнике по истории в разделе о Сталинградской битве. Выглядело устрашающе.

– Нет, конечно. Потом ты всё это заклеишь изнутри темным целлофаном. Технология проверена.

Остаток дня Олежка провёл с ручной дрелью и надфилем. Работа продвигалась медленно и своим однообразием удручала. Похоже, Шульгин был прав.

Впрочем, Юрка тоже вряд ли мог бы похвастаться особыми творческими изысками. Этот советчик сам уже битый час орудовал драчёвым напильником, зажав в тиски какую-то металлическую загогулину.

– Что это ты тут упираешься? – поинтересовался Олежка, закончив первый ряд отверстий в корпусе. – Орудия главного калибра вытачиваешь?

Шульгин вздёрнул бровь.

– Можно сказать и так…

– Да ладно. Зачем уродуешь алюминиевую вешалку?

Он уже понял, что в тиски был зажат массивный двурогий крючок из разряда тех, на которые обычно цепляют верхнюю одежду. Вернее, то, что от него осталось. Кстати, в школьной раздевалке у них такие же. Интересно, не оттуда ли эта бедолага…

– Тебя что, её форма не устраивает? – продолжил он.

– Форма устраивает. Но ещё больше – содержание.

Похоже, Шульгин тоже уже кое-что усвоил из школьной программы, из раздела «обществоведение».

– В смысле?

– Она из магния!

Юрка аккуратно сгрёб опилки в ладошку и пересыпали их в стеклянную баночку, почти уже заполненную доверху.

–  Магниевая, алюминиевая – какая разница?

– Большая, – многозначительно добавил приятель, покосившись на шефа. – Скоро сам поймёшь. Думаю, завтра.

Назавтра, как уже уловил Олежка из здешних разговоров, в городском пруду должны были обкатываться несколько моделей. В том числе и Юркина «Аврора».

Красный пруд – не самое удобное место для подобного рода занятий. Здесь вечно царит оживление. Часть его отведена под купальную зону – деревянные бортики, мостки, условная спортивная зона, лягушатник, ну и, конечно же, раздевалки. А это отдельная тема.

Некоторые озорники украдкой подплывают под них и сквозь щели в дощатом полу подглядывают за девчонками. И если выдают себя неосторожным всплеском воды, то к общему гомону добавляется пронзительный визг. А он здесь не редок.

Но бывают исключения. Сашка Аксютов в этом ремесле просто виртуоз, ещё ни разу никого не вспугнул. Так умудряется изловчиться, что из-под воды торчат только глаза да кончик носа. Бегемот позавидует!

Ну и, конечно, здесь же лодочная станция. А она не знает отбоя от желающих развеяться. От чего развеяться, спросите? От посещения местных достопримечательностей – дворцов и парков с фонтанами. Там ведь только первые пятнадцать минут разбирает любопытство – собственно, этим фонтаны и знамениты, – как вода без насосов бьёт на такую высоту. Всё элементарно, Ватсон – гидравлика: перепад высот!

Как только фокус вскрывается, магия струй тут же меркнет, и остальное начинает навевать скуку.

Некоторое время взгляд туристов ещё тешат копии греческих скульптур, но и те быстро приедаются пуританством поз и отсутствием интриги. А липовыми аллеями и клумбами с анютиными глазками никого не удивишь – эка невидаль.

Правда, есть ещё шутихи, скамейки-обливайки, но они, скорее, для детворы или для тех, кто уже успел как следует отдохнуть в парковом кафе. В итоге большинство оседает на лодочной. Так что обстановка здесь вполне «рабочая».

Но что поделаешь, у нас, у судомоделистов (Олежка уже смело причисляет себя к их числу), иного выбора нет: пруд так пруд. Ведь не в Маркизовой луже, как в народе именуют Финский залив, этим заниматься. В этом, с вашего позволения, окне в Европу с его заросшими тиной заводями-фрамугами и густо уделанными чаячьим помётом гранитными створками.

Тем более – как знать, – не заклюют ли эти крикливые попрошайки плоды детского труда? Ведь одной тощей колюшкой сыт не будешь! А тут – на тебе, пожалуйста, – плывёт нечто существенное и аппетитное с виду.

А то ещё, чего доброго, обгадят с досады, обманувшись или учуяв конкурента! Нет уж.

Сюда-то и пришли кружковцы со своими моделями на следующий день, в пятницу. Олежка почему-то уже окрестил его про себя «судным» от слова «суда». Ведь бывают же «рыбные» дни – четверги. Почему бы не быть «судному»? К тому же именно в эти дни у них обычно принято проверять на воде то, что сделано за неделю.

В отличие от остальных, у Олежки в руках саквояж с буйками для разметки дистанции – обкатывать ему пока нечего, в активе одни дырки. Свои испытания у него ещё впереди.

Они высыпают на берег пруда, противоположный купальне. От нетерпения захватывает дух – скорее бы оживить эту сонную акваторию видом стремительно разрезающих водную гладь красавцев и привлечь внимание праздной публики: смотрите и завидуйте.

И вот уже расставлены буйки, для чего взята на прокат лодка, в которой важно восседает Кентий. Ему предстоит командовать парадом кораблей и отлавливать тех из них, кто сбился с курса.

Установлена очерёдность испытаний, и первая модель – покрытый грунтовкой аксютовский «Варяг» – уже бороздит гладь пруда.  Шеф грозит ему кулаком – успею, паразит!

Главная задача ходовых – правильно выставить руль, чтобы компенсировать огрехи обводов корпуса и заставить модель идти прямо по курсу. Это может гарантировать определённую долю успеха на соревновании, но немалое решается перед ходовыми на стенде. Там придирчивая комиссия расставляет баллы за внешний вид экспоната, оценивая его сходство с оригиналом. Но даже если судёнышко – идеальная копия прототипа, сработанная мастерами фабрики Фаберже, но оно не проходит в створ буйков – пиши пропало.

Всё идёт своим чередом: пара моделей обкатана, рули зафиксированы, публика, привлечённая необычным действом, начинает потихоньку расходиться.

Наконец, дело доходит до «Авроры».

Юрка спустил её на воду и украдкой достал из кармана давешнюю баночку с магниевыми опилками; Олежка отметил про себя, что серебристый цвет порошка в ней странным образом приобрёл буроватый оттенок. Окислился, что ли?  Не должно бы.

– Что это у тебя там ещё?

– Марганцовка.

– Зачем?

– Надо. Не мешай, лучше отойди.

Юрка открыл баночку, капнул туда несколько капель прозрачной маслянистой жидкости из маленького флакончика и плотно завинтил пробку. Ухватившись, как за рукоятку, за орудия главного калибра, он приподнял их вместе с крышкой в палубе и сунул баночку в отсек для аккумуляторов. Там же он замкнул провода электропитания и быстро установил крышку на место. Вся процедура заняла несколько секунд.

Завизжали моторчики, завращались винты и – кораблик ринулся вперёд, в сторону обозначенных буйками ворот и ожидающего в лодке Кентия. Кружковцы замерли. Кое-кто уже догадывался о замыслах Шульгина, но мало кто предполагал, что всё могло случиться именно так.

«Аврора» миновала первый квадрат, второй, слегка отклонясь от курса, зашла в третий, и тут…

Мощный взрыв прогремел над импровизированным испытательным стендом. Там, где всего лишь мгновение назад форштевень модели разрезал водную гладь, образовалась воронка диаметром в метр-полтора, а спустя секунду над ней вырос внушительный столб воды.

Взрывом фрагменты судёнышка разбросало на добрый десяток метров. Все замерли в оцепенении. Да и сам автор перфоманса, стоящий у береговой черты, не ожидал подобного эффекта. Вжав голову в плечи, он чуть подался назад и, споткнувшись о корягу, потерял равновесие и чуть не рухнул.

Доносящиеся из лягушатника гомон и визги мгновенно стихли, но наступившую тишину тут же нарушало карканье потревоженных ворон и всплески усердно работающих вёсел. Примыкающая к месту испытаний акватория стремительно очищалась от лодок.

Да, вот тебе и судный день, подумал Олежка.

Но больше всех произошедшим был потрясён Кентий.

По пути в Дом пионеров он с некоторой оторопью поглядывал на Шульгина и чуть слышно чертыхался. Наверняка подозревал, что всё произошло неспроста. И хорошо, что не в руках у мальчишки, а то не миновать бы беды, и ему в том числе.

А ещё хорошо, что рядом не крутились посторонние лодки и было мало свидетелей. Неподалёку от пруда располагалось здание райисполкома, и его сотрудники, идущие с работы, могли оказаться в числе таковых.

Ему трудно было представить, случись такое. И что было бы хуже для него лично. Профиль «Авроры» трудно с чем-то спутать, а буквально через пару месяцев страна готовилась отметить очередной юбилей Великого Октября. Как знать, не усмотрел бы кто-нибудь во всём этом элемент святотатства? Ещё бы – публичное надругательство над светлым символом!

Сам же виновник случившегося был далёк от таких мыслей. Он уже успел отойти от первого шока и теперь весь словно светился изнутри.

Поднимаясь по лестнице дома пионеров, он подмигнул Олежке и украдкой показал ему большой палец – ну что, теперь всё понял?

– Твоя работа? Точно не аккумуляторы?

– Стопудово! Они абсолютно безопасны. Это я так брякнул, взбрело в голову. И оказалось, весьма удачно. – Он кивнул на Кентия.

– Тебе бы в юные химики, а не сюда! – хмыкнул Олежка. – А самому-то не жалко своих трудов?

– Да ладно, мне ещё столько мутоты с этой надстройкой предстояло! Так что всё путём, теперь я свободен!

– Кстати, что в том флакончике-то было?

– Ну, марганцовка, уже знаешь, и... А, не важно. Повторять не советую – сам видел. А насчёт химиков, там больше ничего интересного нет, мне брат говорил. Тем более, что я ещё скоростные не освоил. Теперь уж точно ими займусь.

Уверенность в этом придавала ему чуть сгорбленная фигурка шефа, угрюмо открывающего двери подсобки.

Собственно, всё так и произошло. Вскоре Юрка переключился на скоростные, и в этом немало преуспел.

Аксютов, докрасив «Варяг» и войдя с ним в тройку призёров, закончил и свою балалайку, но играть на ней так толком и не научился. И с тех пор с головой окунулся в моделирование подводных лодок. Это точно про него.

Олежка продолжал ещё какое-то время «тушить пожары», но к весне добился перевода в разряд самоопределяющихся.

Ну, а Кентий на всякий случай решил отказаться от аккумуляторов и перешёл на обычные батарейки.

Стимул с привкусом касторки

– Эх, вот бы мне таким движком разжиться, я бы им показал! – с завистью глядел Олежка на мчащуюся модель скоростного судна. Собственно, это было не судно, а маленький изящный глиссер, приводимый в движение моторчиком с воздушным пропеллером.

Грациозная серебристая стрела стремительно неслась над водой, едва касаясь миниатюрным поплавком поверхности и бисером брызг обдавая стоящих на деревянном мостике людей.

Олежкино детище уже завершило предварительный этап состязаний, показав весьма скромный результат. Да разве на этом «ритме» далеко уедешь? Хорошо, хоть в финал пробился. А некоторым не удалось и этого – у кого-то мотор заглох на полпути, и его модель так и не намотала положенное количество кругов. А у кого-то он и вовсе не завёлся за отведенное для этого время.

О «метеоре» он мечтает давно. Главное отличие этого моторчика от «ритма» – в хитрой конструкции цилиндра и в типе используемого топлива. И хотя у них одинаковые объёмы в два с половиной кубика и внешне они малоотличимы, «ритм» – чистый компрессионник с контрпоршнем, а «метеор» – настоящая «калилка» с миниатюрной свечой. И работает он не на эфире, от которого щиплет ноздри и слегка дурманит голову (ещё бы, средство для наркоза!), а на чистом спирте с небольшим добавлением касторки.

Последнее обстоятельство несколько коробит Олежкины чувства, пробуждая в нём сомнения относительно серьёзности инженерной мысли. Касторка — это ж надо такое удумать? Она вызывает в нем глубокое внутреннее отторжение, поскольку он по себе знает, что это рвотное, причём весьма гадкое. А мотору каково? Всякий самодвижущийся предмет он с пелёнок привык одухотворять и никак не может избавиться от этого детского комплекса.

Не иначе, как изобретатель был большим чудаком или приколистом, иначе откуда эта фантазия! А остальные повелись на это и приняли его изыски за чистую монету. Впрочем, Олежка может допустить, что касторовое масло играет роль смазки и не участвует в процессе горения. Иначе его чувствительный нос обязательно уловил бы тошнотворный привкус в запахе выхлопных газов. Но ничего подозрительного не ощущается, к тому же в те далёкие годы синтетических масел ещё не существовало. Это его как-то примиряет.

Что касается спирта, то здесь споров нет. Ведь он способен привести в чувство даже мёртвого. Так, во всяком случае, утверждает Виталька Лопатин, записной кружковский авторитет, когда заправляет топливной смесью бачок «метеора» или той же «кометы», мотора посолиднее. Кстати, именно его модель рассекает сейчас водную гладь пруда.

Лопатин по здешним меркам – ветеран судомоделизма, потому что в их кружке все школяры, пяти – шестиклассники: дом пионеров, как-никак. А он целый студент техникума, и наверняка разбирается в вещах, им пока неведомых. Да и руки у Витальки растут из правильного места: остро заточенным ножиком он владеет в совершенстве, а на токарном станке, допуск к которому остальным строго ограничен, вытворяет настоящие чудеса.

А как-то раз из пергамента и бальзы – лёгкой и нежной древесины – он соорудил модель комнатного планера с резиновым приводом, и все с замиранием сердца следили, как этот хлипкий полупрозрачный скелетик – в чём только самолётная душа держалась – парил над верстаками, тихо шурша пропеллером и наматывая круг за кругом. Эх, видели бы это чудо соседи, эти зазнайки из авиамодельного!

Но основная страсть Лопатина – скоростные модели. В искусстве отыскания идеальной формы для своих поделок он, наверное, съел не одну собаку. Их стремительный силуэт и отполированные до зеркального блеска поверхности вызывают у всех тихую зависть. В изготовлении пропеллеров он тоже знает толк. Граб он предпочитает традиционному буку, а его винты всегда изящны и тяговиты.

Недаром последний лопатинский глиссер показывает сейчас чуть ли не лучшее время – а здесь есть и маститые участники, с опытом и возможностями, не чета нашим. Одни их импортные моторчики чего стоят.

Словом, парень не промашка, настоящий клад для старины Кентия. Правда, водится за ним один грешок, но среди людей талантливых – так уж повелось – это далеко не редкость…

Рядом с Лопатиным на мостках – Юрка Шульгин: этот всегда ходит хвостом за старшим товарищем и во всем старается ему подражать. Наверняка и скоростной страстью тоже от него заразился. Правда, его «Барракуда» – всего лишь жалкое подобие «Молнии», прошлогодней лопатинской модели. И с таким же, как у Олежки, бедолагой-«ритмом». Так что вряд ли ему сегодня светит место в финале.

Надо сказать, Олежка тоже с почтением относится к Виталику, но абсолютных авторитетов не признаёт. Хочется дойти до всего самому – ведь не боги горшки обжигают, справимся. Моторчиком бы правильным разжиться, хотя бы…

Пока же горшки эти выходят сыроватыми. Он помнит, как Виталик скептически прищурил глаз, когда взглянул на Олежкину гордость – обтекатель мотора, над которым тот усердно корпел последние несколько дней.

Шульгин, крутящийся рядом, тут же не упустил возможность вставить свои три копейки.

– Хвостовик коротковат. И сплюснутый он какой-то, – скривился он и вопросительно взглянул на своего кумира. Тот промолчал.

Впрочем, эта реплика, как и гримаса Лопатина, не остались незамеченными и для Кентия.

– Хвостовик сойдёт, длиннее не надо. А вот излишняя пузатость налицо, – резюмировал шеф, подойдя к подопечным.

А вот тут он загнул, подумал Олежка. Пузатость налицо. Наверное, сыну ботинки, как тот прапорщик, тоже рекомендует новобранцу с вечера чистить, чтобы тот надевать их с утра на свежую голову.

– Идеальный аэродинамический профиль – сечение крыла. У него обтекание оптимальное, – продолжил шеф поучительно. – К этому и надо стремиться.

И уже снисходительным тоном добавил Лопатину, который хоть и не любит наукообразия, но стихийно всегда следует тому, о чём только что сказал Кентий:

– Ничего, с годами и у них появится чутьё. А пока пусть упражняются.

С теорией крыла Олежка познакомится позже, в институте. А также с критериями ламинарности и турбулентности потока. Но пока пребывает в неведении и злится. Обтекатель как обтекатель – что придираются? И ещё этот Шульгин. Тоже мне, знаток!

Обкатка новых моторчиков тоже проходит под неусыпным контролем Лопатина. Он лично готовит топливную смесь, тщательно вымеряя мензуркой одному лишь ему известные пропорции. Чуть напутал – получи пропеллером по пальцам: мотор-то вручную заводится. А всему виной раннее воспламенение. То-то весь указательный в рубцах, как у того инструктора по технике безопасности, который кичится тем, что знает эту технику, как свои четыре пальца.

Но рубцы уже старые, значит, наука впрок.

Однажды школьные приятели был свидетелем того, как под вечер, в канун какого-то праздника, Лопатин на пару с Кентием уединились в подсобке, а через некоторое время вернулись в мастерскую слегка навеселе и с блестящими глазами.

– Проверяли качество новой партии горючего, – со знанием дела и некоторой ехидцей прокомментировал их появление Шульгин. Намекая на основной ингредиент топлива.

Позже Олежка понял, что приятель немного заблуждался. В состав горючего входил метанол, и употреблять его было опасно.

Впрочем, этиловый спирт у Кентия тоже не переводится. Чем шеф обосновывает необходимость его включения в ведомость снабжения кружка, остается для Олежки загадкой. Интересно, а табачок у него свой, или тоже дом-пионерский? Дымит Васильич, как паровоз.

Вон и сейчас он не вынимает беломорину изо рта. Надеется, что сегодня команда войдёт в число призёров, ну и переживает, естественно. Основная надежда, конечно, на Виталика. Но пока в состязаниях пауза.

Наконец хриплое сипение мегафона возвещает о начале основного этапа соревнований.

Лопатин, хоть и в лидерах, но чем-то недоволен. Впрочем, он вечно стремится что-нибудь улучшить. Вот и сейчас бурчит, что обороты его, видите ли, не устраивают. Ухо не улавливает каких-то ультратонов.

Вполне себе приличный визг, почти поросячий – моему бы «ритму» такой, думает Олежка. А тут выжимаешь компрессионный винт почти до упора, рискуя заглушить мотор, и всё равно его жужжание – почти на октаву ниже, чем у лопатинского форсированного «метеора».

Может, всё дело в рабочей смеси, прикидывает Виталий. Та, что забодяжена накануне, могла немного выдохнуться. Надо бы развести свежую.

– Да брось ты, всё у тебя нормально, – пытается остановить его шеф, видя, как тот норовит осушить топливный бачок.

Но Виталик неумолим.

– Приготовиться Лопатину, – командует судья.

– Вот, чёрт, – ругается тот и судорожно хватается за сумку. А в ней чего только нет: и инструменты, и крепёж, и даже логарифмическая линейка. В общем, приблуды на все случаи жизни.

А однажды Олежка видел, что тот извлёк из неё портативный микроскоп, чем привёл в изумление даже Шульгина, который всегда в курсе всего, что касается Лопатина.

Между тем Виталька вытаскивает из сумки флакончик со спиртом, (Кентий нередко доверяет ему и самое святое – ключи от каптёрки), баночку с касторкой, мензурку и начинает привычно колдовать с компонентами. Теперь уже не суетится – подождут, если что. Дело-то важное.

Процедура занимает несколько минут – и вот бачок заправлен, модель прицеплена к корду, запущен отсчёт времени. Мостик скрипит в такт усердным манипуляциям Лопатина, пытающегося завести мотор. Но – странное дело – тот даже не фыркает. Виталька впрыскивает небольшую порцию топлива в раструб картера – крайняя мера, – проворачивает пропеллер на пару оборотов и снова дёргает за него пальцем. Бац – винтом по указательному. «У, бля!» – сдавленно вопит Лопатин и снова хватается за винт.

Мотор чихает и, наконец, заводится. Виталька переводит дух, скидывает накал со свечи и снижает подачу топлива. Движок выходит на обороты. Вот модель запущена, и все замерли в ожидании. Первый круг, второй, третий… Судя по количеству касаний воды, дело движется к рекорду. И тут – вот тебе и на – мотор внезапно глохнет.

Лопатин убит. Отстегивая модель от карабина, с трудом сдерживает слёзы. Победа сулила выполнение норматива мастера спорта, причём, повторное, за которым обычно следовало присуждение самого звания. К которому он шёл уже второй год. И такой облом!

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Во всяком случае, Олежке. Со скромным результатом он попал в зачётную шестёрку, принеся призовые баллы команде. Ненамного опередил его и Юрка Шульгин со своей «Барракудой». Тому, скорее всего, помог пропеллер, снятый с лопатинского неудачника. Оба «счастливчика» в итоге отхватили грамоты.

Возвращаясь с соревнований, Олежка слышит, как за его спиной Лопатин переговаривается с шефом. Трамвай тащится до Стрельны, а там ещё предстоит пересадка на автобус до Петергофа. Дорога неблизкая, есть время для детального разбора полётов. За окном уныло проплывают заболоченные огороды с картофельными грядками и неказистые домишки. Пейзаж под стать настроению.

– Иннокентий Васильевич, давайте по соточке, с горя. Думал, на радостях, а вон оно как обернулось.

– Что ты имеешь в виду?

Лопатин шуршит в сумке и вытаскивает оттуда флакончик.

– Вот, прихватил – у вас на нижней полочке, в уголке стоял.

– Ах ты, шельмец! – Шеф картинно пучит глаза.

– Да ладно вам. Разведите по-свойски, у вас хорошо получается, без мензурки.

Кентий оглядывается по сторонам.

– Ты мне только мальчишек не испорть.

Он берет флакончик и внимательно изучает наклейку. Брови лезут на лоб.

– Так это же метиловый!

Теперь вытягивается лицо у Лопатина.

– Ёлы-палы, не может быть! А что ж тогда я в бачок залил!?

Всё становится на свои места.

–  Вот же идиот, спутал в спешке – пузырьки-то с виду одинаковые. А температура вспышки у них разная, тем более, в смеси с касторкой. Потому, наверное, и мотор заглох!

Он бьёт себя по коленям в досаде. А теперь ещё и «банкет» накрылся!

Нет, всё же не зря эти инженеры едят свой хлеб, думает Олежка. Шеф плюется:

– Говорил же тебе – от добра добра не ищут!  Улучшатель! Да и я хорош – надо было лучше прятать...

Остаток дороги они проводят в молчании.

Но на этом история не заканчивается.

Через неделю после соревнований в школе состоялось торжественное собрание, на котором чествовались отличники учёбы и прочие передовики и активисты. Основные лавры, конечно же, достались комсомольским вожакам. Грамотами поощрили победителей олимпиад, сборщиков металлолома и прочих юных друзей природы. Не забыли и про доморощенных судомоделистов – Олежке с Юркой кроме цветастых грамот с портретами вождя вручили ценные подарки.

Какова же была радость Олежки, когда, открыв коробку, он обнаружил в ней вожделенный «метеор»! Видимо, Кентий, школьный трудовик по совместительству, пробил их по своим каналам. Вот же молодец, знает чаяния подопечных!

Принеся подарок домой, Олежка похвастался им перед родителями – глядите, какая штука! Они толком ничего не поняли, но за сына порадовались.

На следующий день его ожидал очередной сюрприз.

–  Кондратьев и Шульгин, вас Иннокентий Васильевич разыскивает, – сообщила классная.

На переменке они помчались в кабинет труда.

– Так, ребятки, – прокуренным голосом, не успев откашляться, просипел Кентий, – моторчики бы вернуть надо.

– «Ритмы»? – сердце у Олежки упало в предчувствии недоброго.

– Да нет, «метеоры».

– И грамоты тоже? – Шульгин вскинув бровь.

– Грамоты можете оставить у себя. Заслужили.

– А «метеоры» – нет?

– До них вы пока не доросли. У меня на этот счет другие планы. У лопатинского цилиндр задрался, нужно поменять. Да и… В общем, на следующий год, может, и вам пригодятся.

По коридору Олежка брёл с понурым видом. Не доросли, значит.  И вынули заглоченное, даже без касторки. На добровольной основе. Ну, ладно, хоть немного подсластили, грамотами. И на том спасибо.

Немного утешало то, что подобная учесть выпала и Шульгину, его вечному сопернику.

Но, если взвесить трезво, размышлял он, то Кентий, пожалуй, прав. Пусть это будет стимулом, морковкой, висящей перед носом. И получить её надо заслуженно, а не по воле обстоятельств. Потому и спешка здесь ни к чему – ведь она, как и с Лопатиным, может сыграть злую шутку. А мотор этот от меня никуда не уйдёт, это точно.

Ободрённый этой мыслью, он толкнул дверь в класс.

Заоблачные фантазии

Начинается посадка пассажиров на рейс тьсот-тсят шесть, вылетающего в Санкт-Петербург, прозвучало из динамиков. Пассажирам, прошедшим регистрацию, просьба пройти к выходу номер два.

Михаил подхватил сумку и не спеша направился в сторону моментально выросшей очереди. И как это у них так ловко получается, подумал он с некоторым раздражением. Просто спринтеры какие-то.

Обычно он предпочитал заходить на борт в числе последних, когда все уже рассядутся. Чтобы не стоять в проходе в ожидании распихивания своих вещей по полкам, с нетерпением наблюдая, как каждый второй проделывает это неспешно, чуть ли не с придыханием. Только что не любуется на результат своих трудов, склонив голову на бок.

А зайдешь раньше остальных – того и гляди, как бы голову не зацепил чей-то рюкзак или на ногу не наехало чемоданное колёсико. Ведь всё ж в суете, словно кто-то займёт твоё кресло, если чуть замешкаешься. Вот и уворачивайся даже сидя.

Но удаётся не всегда: как ни старайся упаковать тело в отведенном пространстве, вечно что-нибудь торчит наружу. На рост он не жаловался, и всегда выбирал себе место рядом с проходом: там хотя бы одна из коленок чувствовала себя сравнительно вольготно. Через это не взяли в летный состав, когда проходил медкомиссию, а хотелось. Пришлось срочную отслужить на флоте.

Да и насидеться в этой тесноте он ещё успеет. Проектируют в расчёте на каких-то хоббитов, вечно некуда деть коленки. Или закупают версии, рассчитанные на лоукостеры, с повышенной плотность съема прибыли с квадрата палубы. Или как там у авиаторов? А потом без зазрения совести ставят их на регулярные рейсы и возят вполне себе платёжеспособную публику.

Михаил поймал себя на мысли, что настроен сегодня как-то особенно критично. Хотя это объяснимо: выдался нелёгкий день, и хотелось поскорее утонуть в кресле и прикрыть глаза. Потому изменил своим правилам, присоединившись к когорте вечно спешащих. И эта вынужденная уступка традиции усиливала раздражение происходящим.

Добравшись до своего ряда, он всё же упрекнул себя в излишней поспешности. Места ближе к окну были ещё свободны, и теперь нужно было дожидаться соседей, чтобы пропустить их, не вставая лишний раз. Потому, как, сев, мог сразу же погрузиться в дрёму. А потом сон слетит, и привет – он себя знал. Ладно, постою немного.

Соседи всё не появлялись, и протискивающиеся мимо пассажиры недовольно косились на этого увальня, упорно торчащего в проходе. Сел бы уж, а то всё вжимается, но что толку.

Наконец он осознал свою ошибку и сдался – стоять было немногим лучше, чем уворачиваться от ручной клади. И, конечно же, именно в этот момент рядом выросла долгожданная парочка.

– Не позволите?

Нужно было давно усесться, с досадой вспомнил он закон подлости. Сразу бы явились! Расслабишься тут, пожалуй.

Михаил поднялся. Мужчина протиснулся к окну, дама разместилась рядом с ним. На обоих маски, наследие ковида, но не из тех, что для вируса, что твоя рабица для мухи, а плотные и стильные – бело-голубые, с вышитой надписью известного питерского клуба. Никак не меньше, завсегдатаи ВИП-зоны спортивной арены. Такую он видел как-то на Боярском.

Усевшись, женщина тут же достала смартфон, открыла мессенджер и стала просматривать входящую корреспонденцию. Внимание Михаила случайно привлекла солидная цифра непрочитанных сообщений от одного из адресатов: их было более семидесяти. Странно, почему она не удаляет их сразу по получении, если не считает нужным читать? Или не заблокирует отправителя? Но еще больше его удивила фамилия их автора – Косминский.

Фамилия была довольно редкой – ему был известен только один человек, носящий её. Автор и исполнитель известного хита в стиле «регги» про маленький электронный прибамбас, используемый музыкантами. Кажется, дезинтегратор. Который без устали что-то дезинтегрировал, дезинтегрировал, да так и не выдезинтегрировал. Неплохая примочка для логопеда. Михаилу доводилось слышать не только это – приятель как-то затащил его на концерт Косминского, с которым был хорошо знаком. Песни звучали свежо и оригинально, но ни мелодий, ни названий композиций сейчас он припомнить не мог. Только эту.

Кстати, имя автора сообщений тоже совпадало с именем композитора. А не он ли это? И, коли так, кем же он приходится получателю сообщений? И почему она не читает эти послания?

Самолёт оторвался от земли и, прорывая молочную пелену нижнего яруса облаков, стал набирать высоту. Припомнившаяся ему мелодия тем временем продолжала упорно крутиться в голове. Дезинтегрировал, дезинтегрировал… Тьфу ты, черт, вот же привязалась. Может, поэтому и сон не шёл. Или виною тому была интрига в смартфоне соседки? Подспудно она будоражила его фантазию, вынуждая отыскивать причину подобного игнора.

Первое, что пришло на ум, – сообщения выглядят, как поток обычного спама, навязчивая реклама от гипермаркетов. Ударные скидки, не пропустите шанс. Да, но рассылаются то они физическим лицом. Точно! И их отправитель – знакомый менеджер какого-нибудь сетевого ритейлера. Проявляет заботу. Но в данный момент не интересно, холодильник и так забит. Позже может пригодиться, сообщения удалять не стану, прочту на досуге. Что ж, не исключено.

Но уж больно фамильярно записано имя автора посланий. Алёша. Скорее, близкий приятель или даже родственник. Но точно не сын. Мать бы так не отнеслась к ним. Муж? Вполне возможно. Типичное «задерживаюсь по делам», или «встречаюсь с приятелями, срочно переведи трёшку». Обойдётся. Нужно будет, перезвонит. А, интересно, а не сидит ли автор этих месседжей рядом с ней?

Он покосился на сидящего у окна мужчину. Маска у того была уже чуть приспущена, и некоторое мимолётное сходство с певцом можно было обнаружить. Или просто ему показалось – вот было бы забавным? Хотя какое ему до этого дело. Скорее всего, обычное совпадение, и всё его домыслы – пустая блажь. Мало ли в мире Косминских? Даже если и тот самый, может, эта дама его продюсер и в последнее время ей стало претить его занудство относительно гонораров.

Но тут его ожидал новый сюрприз. Стоило ему опустить глаза на компьютер, который мужчины держал на коленях, как все сомнения тут же развеялись: на его экране высветился нотный стан, и хозяин ноутбука тут же принялся делать там какие-то правки. Это действительно был тот самый Косминский! Почему? Да потому – и Михаил тут же осознал это, – что примерно с той же вероятностью можно было бы распознать в неуклюжем увальне интеллектуала Вассермана, завидев пресловутую жилетку со множеством карманов в богемной тусовке.

Через два часа, уже стоя в проходе после приземления самолёта, Михаил всё же не удержался.

– Добрый вечер, Алексей. Поклонник вашего творчества.

Он слегка кивнул.

Косминский удивлённо взглянул на него, улыбнулся глазами и кивнул в ответ.

– Спасибо. А как вы меня узнали?

Он слегка приспустил маску. Теперь Михаил убедился окончательно, что он не ошибся.

– Если откровенно, то исключительно благодаря вашей спутнице.

Удовлетворенный прищур глаз вновь сменился удивлением: даже сквозь маску было видно, как нижняя часть его лица заметно вытягивается.

– Вы с ней знакомы?

– Никоим образом, вижу первый раз.

Косминский уловил в этих словах скрытый подвох.

Он перевёл взгляд на даму. Та тоже ничего не понимала.

– Но тогда – как?

– Оставим в стороне эти пикантные подробности. Хотя не исключаю, вы можете когда-нибудь узнать о них, случайно познакомившись с одним из моих опусов. Грешен, батенька, пописываю. Впрочем, моё творчество, в отличие от вашего, не столь известно.

Михаил слегка кивнул головой на прощание, завершая диалог – сзади уже подпирали, – и стал боком протискиваться к выходу. Краем глаз он успел заметить, как Косминский вопросительно вперился глазами в свою спутницу, но та лишь недоуменно пожала плечами. Скорее всего, эта была его жена.

И всё-таки странная вещь – семейные отношения, думал Михаил, уже садясь в такси. Перед глазами всё еще стоял экран смартфона с непрочитанными сообщениями. А, может, они просто в разладе и переживают непростой период? В творческой среде это не редкость, а поводом к тому может быть то же самое творчество.

Он вдруг вспомнил ссоры между Софьей Андреевной и Толстым по поводу написанного им накануне. И живо представил, как супруга композитора, переписывая ночью набело уже пятнадцатый вариант аранжировки очередного шлягера своего Алёши, незаметно делает там маленькие правки. И тогда нет никакого смысла на следующий день читать его смс-ки. И так всё ясно.

Михаил усмехнулся, но тут же одёрнул себя, поймав недоумённый взгляд таксиста. Пора возвращаться на землю, а то что-нибудь ещё нафантазирую.

– Большая Конюшенная, тридцать восемь. Гони, братец.

Псу под хвост

Как-то в беседе с приятелем Митя услышал, что наличие угрозы предельно обостряет чувства человека. Утверждавший вычитал это в каком-то научном журнале.

– А ещё британские ученые установили, – тыкал тот пальцем в статью, – что присутствие стресса точно также сказывается и на сексуальных ощущениях. Они становятся гораздо ярче.

Витёк – так звали приятеля – всячески отстаивал позицию автора. А у Мити она вызвала недоумение. Казалось бы, какую связь имеет острота интимных переживаний со степенью риска для жизни? И за что вознаграждать тех, кто жертвует элементарным чувством самосохранения в угоду собственному либидо? Неужели эти страстолюбцы в самом деле рассчитывают найти спасение от гибели в горниле жарких лобзаний? Тут ноги делать надо, а не потомство.

Но что-то во всем этом всё же было – журнал был довольно авторитетным, да и номер не был приурочен к первому апреля.

Размышляя об услышанном, Митя также припомнил, что те же англичане, выдумщики и экспериментаторы как в области естествознания, так и эстетики, даже придумали особое развлечение такого рода: в процессе соития один из партнёров в поисках максимального наслаждения пытается слегка придушить другого. Хотя, не ясно, кто из них получает больше удовольствия. Впрочем, другие европейцы в поисках особых удовольствий в сфере трансгендерных вывертов тоже недалеко от них ушли, подумал он. Что тут скажешь – извращенцы, отмирающая ветвь цивилизации. Похоже, природа конкретно напортачила с естественным отбором у этой братии.

Тем не менее, этот факт некоторым образом поколебал Митины сомнения. И здесь хотелось бы получить подтверждение, что называется, из первых рук. Впрочем, руки здесь, конечно, были далеко не самым главным участником процесса. Проверить на себе? Нет уж, извольте, и так всё хорошо…

И надо ж было такому случиться, что однажды он сам угодил в ситуацию, способствующую расстановке точек над «i» в этом вопросе. И сопутствующий эффект, как он и ожидал, оказался, скорее, негативным. А вовсе таким, о котором заявлялось в журнале и получение которого гарантировали многочисленные рекламные ролики секс-шопов, наводнившие специализированный сегмент интернета. Словом, всё как обычно, типичная разводка. Во всяком случае, в отношении нашего брата всё именно так и получается: не зря же говорят – что русскому хорошо, то немцу боком выйдет. И наоборот. Наверняка и этим бритам тоже. Но обо всём этом по порядку.

Познакомились они на юге. Маринка тоже была из Питера. Курортный роман развивался по всем законам жанра – ярко и стремительно. Всё было по высшему разряду: были здесь и романтические морские прогулки, и ужины в маленьких уютных ресторанах, и ночные купания при луне. Роман так увлёк их, что его окончание оказалось нетипичным: расставаясь, они условились по возвращении домой встретиться вновь, чтобы попытаться продлить южную сказку и заодно понять, стоит ли за этим нечто большее.

Камнем преткновения в реализации задуманного было отсутствие удобств: после развода Митя оставил квартиру бывшей и временно ютился у родителей. Сдача дома, где он приобрёл однушку, затягивалась, а с учётом обустройства заселиться туда в ближайшие полгода явно не светило. У Маринки с этим тоже не всё обстояло благополучно. Что же теперь, весны дожидаться, а свободное время проводить в кинотеатрах да кафе? Не солидно, не юноша уже.

Кто-то из знакомых, узнав о страданиях нашего героя, предложил ему воспользоваться услугами гостиницы. Предложение звучало разумно, но от него на версту разило казёнщиной. Хотелось домашнего уюта. К тому же это могло навести Маринку на мысль, что к подобного рода услугам Митя прибегает регулярно.

Снимать угол у частника тоже не комильфо. А в друг там скрытая камера, и кто-то потом будет любоваться клубничкой... Фу, противно.

Взвесив все за и против, Митя пришёл к выводу, что в его распоряжении оставалась, пожалуй, единственная, известная по субботнему телешоу опция – звонок другу. Тому самому, с которым он беседовал о стимуляции чувств.

Мите уже приходилось как-то помогать Витьку в схожей ситуации, и тот вряд ли ответит отказом. Тем более, что его семья летом проживала на даче, и их квартира в это время обычно пустовала.

– Понимаю тебя, – засопела трубка. – В принципе, я не против. Но имеется одно отягощающее обстоятельство. Квартира у нас не совсем пустует – там постоянно находится наш Джерри, в качестве охранника. У нас был один неприятный эпизод, но тогда, правда, обошлось. Обзавелись сигнализацией, но жена теперь, как водится, на воду дует. Да и на даче соседи жалуются: их детям, видите ли, наш лай мешает. Поверь, меня всё это тоже немного задрало – выгуливай его каждое утро, да и вечером перед тем, как на дачу ехать, тоже.

Митя присвистнул. Похоже, облом. Он уже собрался попрощаться, но трубка ожила вновь. Видимо, Витёк искренне пытался найти выход – ему было неудобно пред другом, да и причина отказа может выглядеть отговоркой.

– С другой стороны, он у нас добродушный, и с тобой уже знаком.

Митя действительно нередко бывал у них в гостях, и этот с виду воинственный и грозный ризеншнауцер каждый раз при встрече, едва обнюхивав его, начинал дружелюбно помахивать хвостом-кочерыжкой.

– Давай, поступим так. Заходи ко мне сегодня вечером, прихвати конфет. Джерри обожает грильяж в шоколаде. Попьём чайку, а потом выйдем на улицу. Минут через десять ты вернёшься и по-хозяйски скомандуешь – Джерри, место! Посмотри на его реакцию. Угости, если заартачится. Ну и побудь с ним какое-то время. А там сам решай.

Так и сделали. На удивление, всё прошло довольно гладко. Джерри, как обычно, приветливо отнёсся к гостю, порадовался лакомству и даже выполнил Митины команды – сел и дал лапу. А когда Митя снова открыл дверь ключом, завилял остатками хвоста и принял угощение.

– Ну, что? – с нескрываемым интересом спросил товарищ.

– Давай ключи. Думаю, завтра они мне пригодятся. А вечером созвонимся.

– Ну вот, видишь, жизнь, похоже, налаживается...

Несмотря на кажущееся удовлетворение, в голосе Витька слышалась нотка разочарования, словно тот рассчитывал на иной эффект. Об этом свидетельствовала следующая фраза:

– Интересно, а как он отнесётся к ворюгам, если те тоже явятся с конфетами?

– Будем надеяться, что они не в курсе его вкусовых предпочтений.

Приятель неопределённо кивнул головой и протянул Мите связку.

– Удачи. Звони, если что…

На следующий день Джерри с удивлением – по-иному выражение его морды описать было сложно – встретил на пороге квартиры давешнего гостя. Упёршийся было пистолетом в потолок хвостовой обрубок – знак приветствия, – при виде Митиной спутницы слегка опустился. Голова пса недоумённо развернулась по часовой стрелке – так собаки обычно реагируют на любой странный звук непонятного генезиса. До облаивания, слава богу, дело дойти не успело – Митя быстро протянул ему конфету, которая тут же исчезла в пасти.

– Ну вот, – повернулся он к Маринке, застрявшей на пороге в нерешительности, – всё идёт по плану. Да и ты проходи, не стесняйся. Знакомься, – он сунул конфету подруге. – Теперь твоя очередь.

Джерри с ревностью проследил за конфетой – а этой-то зачем – но тут же успокоился, увидев протянутое ему угощение. Так-то лучше!

Последовало непродолжительное чавканье. Церемонию признания завершило обнюхивание незнакомки и лёгкое покачивание обрубком.

Митя потрепал ризена по холке и жестом пригласил спутницу за собой. Они прошли на кухню. Собака затрусила следом. Её вид свидетельствовал о том, что повода для беспокойства не было и все привычные ритуалы соблюдались строго. Сейчас начнут пить чай, да и мне кое-что перепадёт – хвост Джерри, эта стрелка барометра собачьего настроения, уверенно указывала на «ясно».

Ожидания не обманули. Гости были на редкость щедры. Но когда они, закончив трапезу, направились в гостиную, происходящее стало тревожить пса. Что-то во всём этом было не так. Ишь, нацепили хозяйские тапочки, а теперь бухнулись на тахту, с которой меня ещё щенком сгоняли – об этом, казалось, говорил взгляд его ставших вдруг настороженными чёрных бусин.

Митя протянул псу очередное успокоительное. Тот улёгся на пол и захрустел конфетой. Сколько ж в него помещается? А, неважно, теперь можно перейти к основному мероприятию.

Когда от поцелуев дело перешло к более активным действиям, Джерри снова забеспокоился. Об этом мы не договаривались!

Пёс сделал стойку и вытянул шею. Раздалось утробное рычание. Этого ещё не хватало, подумал Митя. Надо было его за дверью оставить. Учуял специфические феромоны, бестия... Интересно, а в том журнале про секс в присутствии оборудованных клыками животных не упоминалось? И как оно влияет на остроту ощущений?

Митя потянул за пледом. Но и это не помогло. Рык не унимался – феромоны свободно просачивались сквозь лёгкую ткань. Интересно, что с этим делать? Ах, да – конфета… Но это же форменный рэкет!

И тут Митя, к удивлению, обнаружил, что конфетой можно наслаждаться, не переставая при этом рычать. Как у них всё непросто устроено!

– Не поперхнись, приятель. И, давай, на место. Место!

Реакции не последовало. Напротив, рычание усилилось и приняло перманентный характер. А ну как вцепится в задницу? Риск для жизни, говорите? Тут Митя ощутил, что любовный пыл вдруг покинул его. Стимул, говорите? Но, что хуже всего, это же, видимо, почувствовала и Маринка.

– Ты знаешь, всё это мне стало надоедать. Чувствую себя, как на арене цирка. Причём, в компании тигров. И без Запашного. Впрочем, с ним тоже было бы не легче.

Она отбросила плед, приподнялась и, с опаской косясь на Джерри, стала нащупывать разбросанную одежду. Митя мысленно выругался. Самым мягким из пришедшего на ум было что-то вроде «Вот же, блин, все усилия – псу под хвост»! Но он ещё не догадывался, что главное испытание ждёт его впереди.

Когда незадачливые романтики приводили себя в порядок, Джерри внимательно следил за ними, приглушив рык. А когда они направились в прихожую, опередил их и по-хозяйски расположился на коврике у дверей. А что вы думали – чужие здесь не ходят! И даже последняя конфета не возымела действия – положенная у входа в гостиную, на виду у пса, она осталась нетронутой.

Ситуация становилась пикантной. Митя вытащил телефон и набрал Витька. Аппарат был вне зоны действия или выключен. Беда не приходит одна, подумал он, чертыхнувшись, но тут раздался звонок.

– Слава Богу, объявился!

– Как там у вас, все нормально?

– Да всё бы ничего…

– Я что звоню, – перебил его приятель. – Жена в город вдруг собралась. Чутьё у неё какое-то, когда с домом что-то неладное, или с собакой – сама становится не своя… Так что через час – как хотите, хоть чучелом, хоть тушкой, – но что бы вас там не было.

– Так приезжай и выпусти нас!

– Не понял!? Ключи же есть!

– Что же ты не предупредил, что ваш пёс обучен внутренней охране? Не выпускает, сука. В смысле кобелина.

– Да ладно! Никогда такого не было. Вы первые.

– В каком смысле – первые?

– Нет, не в этом. Я как-то гостей на полчаса оставлял, бегал за добавкой. И ничего.

– Так они, наверное, в доме сидели безвылазно, не то, что мы. Давай же скорее!

– Не могу – у меня через пятнадцать минут ответственное совещание, все уже собрались. Да и ехать тот же час. Поэтому прорывайтесь самостоятельно. И, сам понимаешь, жену дожидаться нельзя, мне это боком выйдет. Извини, говорить больше не могу.

В трубке послышались гудки.

Ситуация из пикантной переходила в патовую: путь на волю отрезан, Маринка в ярости, явка на грани провала.

Митя вернулся в гостиную. Подруга сидела на тахте, поджав ноги, и с неприязнью смотрела на горе-укротителя. Почувствовав на себе осуждающий взгляд, он подошёл к окну. Внизу стелился неухоженный газон, из которого торчали пожухшие кусты шиповника. И вот так у нас всё...

Двинув в сердцах занавеску, занавеску, он увидел за дверь на балкон. Решение созрело внезапно. Запашный, говорите? Он повернулся к Маринке.

– Я попробую спрыгнуть – здесь не высоко, второй этаж. А потом открою тебе дверь снаружи. Другого выхода нет.

– Вот уж не думала, что в тебе ещё и цирковой акробат пропадает. Поосторожней только. Одной мне здесь совсем не в кайф.

С этим напутствием он исчез за дверью балкона.

В том, что собаки способны испытывать когнитивный диссонанс, убедиться было несложно. Увидев на пороге двери своего узника, Джерри повернул голову вбок чуть ли не до отказа, как если бы он услышала мышиный писк из уст человека. А где ж тогда тот, что в комнате?

Пёс оглянулся – его там не было. Ну, точно, цирк какой-то – не зря же сегодня так часто звучит это слово. Его я знаю, это что-то вроде недоумения. Хозяйка тоже любит его использовать, когда сильно удивляется. Например, когда не может найти свою любимую тапочку. И на меня при этом строго смотрит. А я-то что…

Растерянностью пса нужно было срочно воспользоваться. Другого шанса могло не представиться.

Ну что вылупился? Хватит башкой крутить. Идём гулять.

И тут Джерри впервые жалобно тявкнул. Наверное, от безысходности. Ещё бы – программа давала сбой. Кого куда не пускать? И ещё это святое «гулять». Да идите вы куда подальше, совсем голову заглумили! Только дверь за собой закройте.

Он отошёл в сторону, словно признавая своё поражение. Решению взаимоисключающих задач его не обучали.

Через несколько секунд они уже стояли на лестничной площадке. Поворачивая ключ в замке, Митя украдкой взглянул на Маринку. Та, поджав губы, холодно наблюдала за его манипуляциями. Похоже, на курортном романе следовало ставить точку. Вот что значит нарушать каноны.

На следующий день он встретился с Витьком.

– Ну что, – спросил у Мити хозяин явки, забирая ключи. – Всё в порядке?

– Да вроде обошлось. Кстати, проверил на практике ту статью, помнишь? Ну, про ощущения.

– И как?

– Да никак. А вам что, его рычание доставляет какое-то особое удовольствие?

– Упаси Бог, двери в спальню мы всегда держим закрытыми.

– Ладно, я сам виноват, проявил мягкотелость. Но подставил ты меня в другом. Чуть ногу не сломал.

– Да я и сам только сегодня узнал, что жена брала у кинолога несколько уроков по охране. После того случая. Хотя, у шнауцеров это и так в крови. А по поводу подставы – лучше бы молчал. Она мне целый допрос учинила, с кем это я в её отсутствие чаи гоняю. Вы же за собой ничего не убрали!

– Ну, извини, не до того было. Надеюсь, ты её успокоил?

– Конечно, сам знаешь, как.

– Стало быть, стресс в этом деле всё же помогает?

– Есть немного. Но лучше без него. Привычнее, да и спокойнее как-то.

– То-то же! А то британские учёные, британские учёные… Не наше это всё!

Пронесло

Дорога в бухту, из которой отправлялся экскурсионный катер в местный национальный заповедник, заняла неожиданно много времени. Автобус то и дело сворачивал с тянущейся вдоль моря магистрали к большим и маленьким отелям и отельчикам, коих в этой туристической Мекке Египта до неприличного много.

Наконец группа туристов подъехала к причалу и стала подниматься на борт одного из невзрачных суденышек, которые в изобилии заполняли гавань. Поднимаясь по обшарпанные ступеням трапа и придерживая супругу, Николай Петрович с некоторой опаской косился на потертость обшивки и мятые борта плавсредства – многочисленные следы его не вполне профессиональных швартовок. Называть это судёнышко яхтой язык как-то не поворачивался.

Особой уверенности ни размеры, ни само состояние катера ему не внушали, а поднималось на него десятка три довольно упитанных морских котиков, как Петрович обычно называл любителей пляжного отдыха. Сдюжит ли?

Тем не менее оказаться на борту ему хотелось как можно скорее. И причина тому была весьма прозаичной. Но обо всем по порядку.

Это была их первая поездка в Египет. Кроме палящего солнца, столь непривычного для этого времени года – а стояла середина февраля – и неожиданно теплого моря, изобилующего пестрой и разнообразной живностью, удивить их с супругой здесь было нечем. И ежедневные заплывы в масках вдоль кораллового рифа довольно быстрого наскучили.

– Какие-то рыбы тут вялые и бездушные, – сетовала супруга. – У меня такой яркий купальник, а им хоть бы что. Не подплывут, не полюбопытствуют, что за невидаль такая. Заняты исключительно собой, павлины расфуфыренные! Гоняйся тут за ними!

– Да, беззаботные, абсолютно никчемные существа, – подхватывал Петрович ее игривый тон. – Предаются праздно неге, греют бока на солнце. Ни тебе тревог, ни борьбы за существование – все на блюдечке с голубой каемочкой. Им бы в наши угодья с их нефтяной пленкой, промышленными отходами и прочим дерьмом. Вмиг бы спесь слетела и дух окреп!

Шутки шутками, но свежести ощущений явно не хватало. И тут подвернулся этот заповедник.

– Странное название – Рос-Мохаммед, – удивлялся Петрович, слушая супругу. В ожидании автобуса она перечитывала проспект. – К России, случайно, отношения не имеет?

– Не Рос, а Рас, – поправила жена.

– Какая разница? Недаром поется: Рассея, от Волги до Енисея. Может, теперь от Нила? – Он подмигнул и кивнул на попутчиков, в большинстве своём соотечественников. – Посмотри, сколько наших понаехало тут!

И тут же добавил:

– Интересно, а как это будет по-арабски? В смысле понаехало?

– Вряд ли у них в ходу такие филологические изыски. А если и есть, то подобный «перл» их бы только радовал. В отличие от нас…

Занимая место у окна, Петрович почувствовал неладное. Выражалось это в пока еще робких, доставляющих легкий дискомфорт позывов, которые временами то унимались, то возникали вновь и при этом усиливались. А через полчаса и вовсе приобрели угрожающий характер.

Мало кому из туристов не знаком подобный симптом – смена воды, воздух, насыщенный нетипичной пыльцой и спорами, нарушение циркадных ритмов. А тут еще обилие местных блюд, и каждое из них для усвоения требует вполне конкретного набора ферментов, далеко не свойственного «понаехавшим». Не говоря уже о специфической кишечной микрофлоре, завершающей процесс консумации.

И даже если ты осознаешь всю пагубность несдержанного чревоугодия в такой обстановке, попробуй отказать себе в искушении подцепить на тарелку еще и вон ту штучку. Будь ты хоть трижды вегетарианцем или обладателем стола номер пять в анамнезе – условия «все включено» ломали и не таких.

Корче говоря, каждого из перечисленных факторов вполне достаточно для того, чтобы пищеварительная система даже абсолютно здорового человека дала сбой. А тут всё сошлось в одно время и в одном месте под названием Петрович, который и в лучшие-то годы особым здоровьем в этом отношении не отличался. А если добавить сюда его мнительность и богатое воображение – даже неосторожно брошенная фраза «молоко вдвойне вкусней, если после огурцов» была способна вызвать у него повышенный метеоризм, – неудивительно, что Петровича конкретно прихватило.

Но – следует отдать должное, – в первое время он еще пытался стоически переносить недуг и участвовать в жизни автобуса. Ибо это худо-бедно отвлекало. Участие заключалось, главным образом, в том, что при повороте автобуса к очередному новому отелю за новой парочкой экскурсантов он начинал хлопать в ладоши и недовольно гудеть – у-у-у!

С таким почином выступил его сосед слева после того, как с лихвой истекло время, отведенное на их доставку к катеру. А конца этим заездам, судя по темпу заполнения вакантных мест, пока не предвиделось. Но в скорости это занятие исчерпало отвлекающий ресурс, и Петрович замкнулся в себе. Стиснув зубы, он тупо пялился в окно, в глубине души живо представляя себя этаким Йеллоустоунским супервулканом на грани извержения. Сюжет на эту тему накануне он вполглаза смотрел по Нэшнел Джеогрефик.

Параллельно с этим он с мазохистской изощренностью перебирал в уме состав своей утренней трапезы. Чтобы впредь неповадно было! Дойдя до морепродуктов, он почувствовал спазм. Значит, кальмары…

Впрочем, осознание этого уже ничем не могло помочь: специфического антидота, насколько знал, в природе не существовало, и в данных условиях имелось только единственное средство, способное облегчить его страдания. Пока еще недоступное.

Поднявшись на борт катера, Петрович тут же ринулся на поиски спасительного убежища и каким-то внутренним чутьем – недаром, что моряк, хоть и отставной, – мгновенно нашел нужную дверь. Но, к его глубокому разочарованию, она оказалась задраенной. О, боги, за что мне это!

– В бухте не положено, – на доступном английском пояснил напоминающий Фредди Меркьюри усатый стюард в белом смокинге. Судя по фуражке – он же капитан и по совместительству гид. – Порядок есть порядок. Потерпите немного.

Он сочувственно развел руками.

Ничего не оставалось, как набраться еще немного терпения. Вот только где, черт возьми? Что я вам, Том Круз со своей «Mission impossible – 6», или как там ее? – подумал он и с остервенением принялся метаться по катеру в попытках найти себе место и заодно убить время. Он то опрометью спускался в трюм, то, пуча глаза, взбегал к ходовой рубке, ловя на себе недоуменные взгляды пассажиров.

Жена с должным пониманием оценивала его состояние – в муже проснулся дух моремана, и, ощутив себя в родной стихии, он с энтузиазмом изучал особенности конструкции плавсредства.

Наконец, катер отчалил от пирса и, миновав створы бухты, вышел в море. И тут, словно по волшебству, дверь гальюна распахнулась. Петрович, уже поневоле обшаривший здесь чуть ли не все закоулки и шхеры, с удивлением обнаружил, что это было едва ли не единственное помещение на катере, оборудованное автоматикой.

Когда он в полном благодушии и – что для большинства его спутников выглядело откровением – вальяжно не то, что вошел, а, скорее, вплыл в салон катера, корабельный кок (он же и моторист, как уже заметил Петрович во время своих метаний), уже накрывал на стол.

На огромном блюде дымились гора королевских креветок, рядом высилась бутылка Ред Лейбла – комплимент от капитана.

Наверняка паленый, прикинул Петрович, разглядывая необычайно яркую этикетку. В чём убедился чуть позже – на вкус виски мало отличался о тех, что он приобрел в местном дьютике: голимый самогон. А, может, виной всему этот скотч? Накануне он немного злоупотребил этим напитком. Хотя, вряд ли – там индикатором качества служил не желудок, а голова.

Судя по количеству опустошенных панцирей, лежащих перед супругой, королевская семья на блюде уже лишилась с полдюжины своих членов. Судя по размеру останков, павшие были по большей части принцы крови.

– Коленька, попробуй, вкус просто волшебный! – поделилась она.

– Никакого сифуда! – отрезал Коленька. – Хватит с меня.

– Ну что тебе будет от одной штучки. Продегустируй, не упрямься. У нас таких не дают.

Говоря «у нас», она, очевидно, имела в виду их отель. Николай Петрович ничуть этому не удивлялся. Когда супруга звала его с пляжа домой, она тоже подразумевала отель. Удивительная адаптивность!

– Ну, хорошо, – согласился он и с хрустом отломил креветочный хвост. Сок предательски брызнул на шорты. Супруга с упреком покачала головой – ты у меня неисправим!

Вкус у креветки действительно оказался волшебным. Впрочем, и последствия дегустации тоже можно было назвать этим же словом, правда, в несколько иной коннотации: буквально через несколько минут креветка, словно спусковой триггер, переключила состояние его кишечника в режим «срочная эвакуация». Судя по всему, ему попался злобный бастард, уже по пути в гальюн с горькой усмешкой прикидывал Петрович.

Конечно же, дверь туда была снова заблокирована – этому он уже не удивился. Закон подлости представал ему сегодня во всей своей красе. И наверняка катер уже находился в какой-то природоохранной зоне со всеми вытекающими отсюда последствиями. В том числе, последствиями пребывания здесь, каковых, видимо, не должно было быть вовсе.

– Наш катер прибыл в залив Барракуда-бей, – подтверждая эту мысль, сообщил ему «Фредди» с издевательской улыбкой.

Так во всяком случае показалось Петровичу. После чего капитан обратился к остальным пассажирам:

– Теперь у вас есть прекрасная возможность насладиться прелестями подводного мира нашего заповедника. И помните, пожалуйста, о правилах его посещения.

Не теряя ни секунды, Петрович скинул верхнюю одежду, схватил маску и на глазах у оторопевшей супруги сиганул за борт. Другого выбора у него не было. Привести задуманное в исполнение ему не терпелось, не отходя от кассы. То есть прямо у борта, на глазах у этого капитана-садиста. Но благоразумие все же взяло верх.

Еще не хватало, чтобы его уличили в надругательстве над национальным достоянием или обвинили в шовинизме, после чего с позором выдворили из страны.

Когда он отплыл метров на двадцать от катера, терпеть более уже не было сил. И хотя, по-хорошему, следовало сделать еще с десяток гребков, он судорожно стянул с себя плавки и со словами – павлины, говоришь, – стал отводить душу. Вот она, оказывается, у меня какая, поймал он себя на этой мысли, оглядевшись вокруг. Не очень-то.

На катере, похоже, никто не обратил внимание на его стремительный рейд с последующими выкрутасами. Ну, изголодался человек по прекрасному, эка невидаль. И то ладно, успокоился он, но тут же его осенила другая неприятная догадка – а вдруг здесь за всеми ведется круглосуточное наблюдение с дронов? Заповедник, как никак. Он осторожно, словно невзначай, повернулся на спину и перевел взор на небо. Оно было чистым и безоблачным, и даже крикливые чайки, преследовавшие их по пути сюда, куда-то исчезли. Пронесло, подумал он и усмехнулся. Во всех отношениях.

Но не тут-то было. Море вокруг него, до того спокойное и безмятежное, внезапно покрылось рябью и стало вскипать. Ветра нет, что еще за напасть? Ах, вот оно что! Стаи разноцветных рыбок, до поры пасущихся мирно среди кораллов, все как одна стремглав ринулись в его сторону. Видимо, что-то учуяли. Ну да, конечно – русским духом повеяло! Но не хватало еще, чтобы меня уличили в подкормке местной фауны, с опаской подумал он.

Делать это категорически воспрещалось. И не столько в угоду местным экологам – черт знает чем этим ценителям прекрасного взбредет в голову кормить наших рыбок, – сколько из соображений элементарной безопасности. Поговаривали, что одному естествоиспытателю за подобным занятием какая-то вполне безобидная с виду бестия чуть не оттяпала палец. Петрович стремительно натянул плавки.

И, ладно бы, рыбы – сюда уже слетелись привлеченные странным оживлением запропастившиеся куда-то было чайки и бакланы.

Ну, дела, ошалело думал Петрович. Навел шороха в вашем раю. И как жизнь-то забурлила! Но лучше все же рвать когти отсюда, пока не заявилась рыба покрупнее. Та же барракуда – не зря же бухту так назвали. А зубы у нее, что у твоей пираньи, и кто знает, что ей в башку взбредет!

У тех же америкосов, насколько он помнил, эта рыба и вовсе означает символ хищности и коварства. И даже плавки здесь не спасут!

Он что было мочи рванул с места преступления, оставляя за собой пенный кильватерный след.

Сделав большой круг, он подплыл к катеру и вскарабкался на его транец. Собравшаяся на борту публика оживленно комментировала внезапное проявление активности животного мира в том месте, откуда только что ретировался Петрович. Мелькание разноцветных рыб и гомон птиц там достигло апогея.

– Такое здесь нередко случается, – со знанием дела комментировал происходящее усатый совместитель на ломаном английском. – Недаром заповедник. Это в других местах порой не встретишь и живой души. А здесь для всех райские кущи: тепло и пищи вдоволь, а сытому и порезвиться не грех.

Говорил он проще и не столь напыщенно, но мимика настолько красноречиво дополняла его скупые слова, что их смысл становился понятен каждому. Особенно Петровичу.

Увиденное произвело впечатление и на супругу. Не зря мы сюда поехали! Вечером за ужином она восторженно делилась эмоциями с соседями по столику. Это у нее всегда получалось мастерски, и, если бы Петрович не побывал там лично и не знал всей подноготной произошедшего, он тотчас кинулся бы за билетами. А потому продолжал безучастно ковыряться вилкой в тарелке и молча кивал.

Делиться с женой истинной причиной птицерыбного шоу он так и не рискнул. Впрочем, особых угрызений совести он не испытывал. Ведь всё произошло вполне естественным образом, без участия химикалий и прочих вкусовых добавок. А, стало быть, не могло нанести сколь-нибудь значимого ущерба экологии. Разве что, повлечь незначительную убыль рыбного поголовья, пошедшего на корм пернатым. Но это никак не должно было сказаться на сложившемся за тысячелетия балансе здешних видов.

А рыбки там, действительно, на загляденье. И теперь уже наверняка с частичкой русского духа. Так что этот ваш Рaс-Мохаммед отныне вполне уже способен оправдать свое название. Что само по себе не так уж плохо, а, значит, можно потихоньку начинать собирать чемоданы.

Тягун

Море с утра штормило. Купание запрещено – гласила бегущая строка на информационном табло у входа на пляж. Запрет дублировал зловещий чёрный шар. В такт порывам ветра он мерно раскачивался на флагштоке над рубкой спасателей. Наверняка в ней никого нет, подумал Олег – да и кому взбредёт в голову лезть в такую рань в эту бурлящую стихию? Таких идиотов, вроде меня, ещё пойди сыщи, усмехнулся он самокритично.

Вопреки своим правилам Олег оказался здесь ни свет ни заря. Проснулся он рано, и заснуть снова никак не удавалось. До завтрака, согласно распорядку, оставалось два с лишним часа, и надо было как-то скоротать время.

Он щупал телефон, вставил наушники и включил приёмник. Несмотря на неурочное время, старый добрый «Маяк» насыщал эфир детской лирикой. Из динамиков лилась песенка про слониху, слонёнка и слона, которые устали стоять в зоопарке и в море умчались на синей байдарке. У музыкального редактора нынче ностальгия, подумал Олег. По детству. Или по морю. А почему бы и мне не искупаться?

Непривычно сильный шум прибоя его ничуть не смущал, хотя он доносился даже сквозь наушники. Ладно, на месте разберёмся. Олег схватил полотенце и вышел из номера.

Шторм сегодня, похоже, разгулялся не на шутку – об этом говорил открывшийся вид прибоя. Мощь и величие вспененных исполинов впечатляли. Да, есть ещё порох в пороховницах у старины Посейдона!

Впрочем, пришедшая на ум присказка была тут же забракована. Трезубец морского владыки, согласно канонам, должен был обладать чисто мускульным приводом и не нуждаться в технологическом апгрейде. И, судя по накату, мышцы эти ничуть не одряхлели с годами.

Ему уже не впервой доводилось, бросая вызов стихи, совершать подобные, не совсем безобидные, шалости. Сегодня задача несколько усложнялась. Но отступать не хотелось – развернуться и уйти было бы капитуляцией. Коли что для себя решил, а план свёрстан и утверждён – нечего ссылаться на неожиданно возникшие трудности, юлить и включать заднюю. Галочка в графе «выполнено» должна выглядеть гордо и недвусмысленно. Это как пройти заранее намеченным маршрутом, даже увидев более короткий и удобный путь. Или дочитать инструкцию до конца, когда, казалось бы, и так всё ясно.

В этом было что-то архаичное, отчасти схожее с соблюдением кодекса рыцарской чести. И хотя следование ему было подчас не вполне комфортным, в нём была определённая мудрость. Взять хотя бы тот же лабиринт: существует только один верный способ выбраться из него: следовать либо вдоль правой, либо вдоль левой стенки. И не менять решения!

Этот поведенческий стереотип уходил корнями в юные годы. Он хорошо помнил, что как-то, будучи в гостях у бабушки, в посёлке, он с упорством, достойным лучшего применения, в одних сандаликах лихо преодолел огромную лепёшку свежесгруженного цементного раствора. С виду она казалась застывшей – такие же, но меньшие по размерам памятники бесхозяйственности иногда встречались ему на стройплощадках. Здесь же на первом шаге нога, как нож в масло, по щиколотку вошла в серую жижу и обрела опору лишь на земле.

Тогда он моментально осознал свою оплошность, но даже бровью не повёл – как ни в чём не бывало, смачно чавкая, зашагал дальше, несмотря на то, что уже почти по колено проваливался в раствор. Анька с Машкой – знакомые девчонки, сидящие на скамейке, – замерли и разинули рты. А воображуля Танька, никому до того не доверяющая свой розовый мяч, предмет всеобщей зависти, восхищённо протянула его ему: «На, набивай, только сандалии сполосни».

А тут обыкновенная вода без всяких наполнителей и связующих. Разве что, солёная. Так у неё и сила выталкивания получше будет, нежели чем у пресной! Плавали, знаем.

И ещё Олег знал, что главным здесь была решимость и умение быстро преодолеть первые десять – пятнадцать метров прибрежной бурлящей массы. А там будет проще. Для этого надо выждать момент, когда наступит небольшое затишье, и броситься в воду. И размашистыми сажёнками устремиться вперёд, туда, где только набирают силу эти опомнившиеся от минутной слабости посланники морского владыки. А по мере продвижения вовремя подныривать под их крутые гребни, норовящие осадить этого дерзкого выскочку, бросившего им вызов. И не просто осадить, а опрокинуть, или – ещё лучше – с позором выбросить на берег в назидание остальным.

Это противоборство всегда дразнило и раззадоривало его, каждый раз насыщая кровь адреналином. Потому как впереди тебя ждал «вожделенный мячик»: стоило справиться с первыми, наиболее грозными накатами, как дальше они уже переставали быть пугающими и, словно смиряясь с поражением, начинали в знак признания мерно покачивать победителя в гигантской мягкой люльке. Красота!

Пляж пустынен, девчонок на скамейках нет и восхититься молодецкой удалью некому. Впрочем, как и осудить его ребяческое безрассудство. Но Олег знает, что чаще это напускное: осуждение нередко сопутствует чувству зависти. Оно лишь форма её проявления. А завидуют потому, что им не по плечу такое, вот и осуждают. Но, в любом случае, отсутствие свидетелей – не так уж, в сущности, плохо.

То, что это заблуждение, становится ясным только потом. А сейчас нужно выполнить задуманное: отчаянным броском преодолеть первые метры стихии и оказаться за подводным бетонным барьером, отгораживающим от моря зону лягушатника. Ту, где обычно плещется детвора и чинно утюжат воду дамы в широкополых соломенных шляпках – эти ставшие уже солидными Аньки с Машками. И оказаться на просторе, там, где царствуют водные качели.

Задумано – сделано. Как там, у Юнны Мориц – слониху, слонёнка, слона пушистые волны качали, и светлой улыбкой дельфины встречали… Хорошо! Ну, ладно, не встречали, не придирайтесь. Всё равно хорошо, и цель достигнута. Ставим галочку. Впрочем, ещё рано. Надо выбираться, и, желательно, без потерь – тогда и поставим. Алгоритм приблизительно тот же. Но перед этим нужно подплыть к зоне прибоя и дождаться относительного затишья.

Гребок, другой, третий. Ещё парочка. Но что это? Или показалось? Еще десяток взмахов руками – результат тот же: концы уходящих в море волноломов по обе стороны от него, принимающие на себя удары волн, как были на траверзе, так там и остаются. Траверз – это направление, перпендикулярное борту судна. В нашем случае – телу пловца. Пояснение для тех, кто от морских терминов далёк. Но Олегу сейчас не до терминов. И далёк он сам, причём, от берега. А это уже не шутка. Потому, что явственно ощущает, что его относит всё дальше и дальше!

Только сейчас до него доходит, что он угодил в тот самый тягун, о котором только приходилось слышать. Отжимное течение. С какого хрена оно здесь?

Понимание этого придёт только потом. Но сейчас рассудок уступает место чувству, напоминающему панику. Потому, что нужно настойчивее грести к берегу, а толку никакого. Попытаться зайти со стороны волнолома – чистое безрассудство. Там точно костей не соберёшь. Расшибёт в лепёшку о вертикальный столб, и фамилию не спросит! Значит, только здесь, между волноломами.

Минут через пять после упорной борьбы со встречным потоком силы начинают иссякать. Да и вода в октябре уже не парное молоко. Отчаяние уверенно берет верх над остатками рассудка. И никого на берегу – где эти чёртовы спасатели? Неужели все так вот просто?

Он собирается с силами и делает очередной отчаянный рывок. Внезапно ощущает под руками верхушку бетонной стенку, обросшую шелковистыми водорослями и мелкой ракушкой. Зона лягушатника! Держись за неё! Но, сволочь, скользкая, и зацепится не за что. И тут же его настигает обратный поток. Пальцы судорожно сжимают какую-то слизь, трещат ракушки и – твою мать!!! – его снова относит метров на десять назад.

Даже держаться на воде становится непросто, хотя это и не требует особых усилий. Но смысл? Смысл!? Привычная картина мира на глазах рушится. Никогда бы не подумал, что так легко можно утратить самообладание. Нет, этого никак нельзя допускать! Греби к берегу, слюнтяй!

О, чёрт! Набежавшая волна застаёт его врасплох. На вдохе. Этого ещё не хватало!

Олег откашливается и пытается собраться с мыслями. И с остатками сил. И то и другое плохо поддаётся контролю.

О, боги, так много ещё не сделано… А сделанное напрасно? Во всяком случае, сделанное сегодня – точно. Идиот, твою мать. Но в конце концов всё будет хорошо. Если всё плохо, то это ещё не конец – так иногда шутит его приятель. А кругом всё плохо. И прожитая жизнь перед глазами не мелькает. Значит, ещё не конец.

Так, секундочку, – если он иронизирует, то силы пока есть. Во всяком случае, ещё на одну попытку хватит. И надо во что бы то ни стало зацепиться за эту осклизлую перегородку!

Добрая половина остатка сил уходит на то, чтобы добраться до подводного волнолома. Вот он уже где-то над ним.

Он погружает руки в скользкую слизь пытается нащупать под ней хоть какую-то неровность. Вот она! Под правой рукой! И что-то под левой! Что, думали, ёжику хана? Накося, выкуси!

Он что было сил стискивает пальцы – всего лишь за пару мгновений до того, как на плечи и спину начинает наваливаться обратный поток. Тягун накрывает его с головой и набирает мощь. Тело вытягивается в струнку, ломаются ногти, но он не ощущает боли и лишь осознаёт, что всё ещё продолжает висеть над волноломом. И несмотря на то, что кисти начинают сводить судороги, он не разжимает их, не позволяя потоку оторвать его и унести прочь.

Олег не помнит, сколько это продолжалось – может, пять, а, может, десять секунд. Или больше?

Время утратило привычную размеренность и текло по своим законам. Казалось, оно слилось с водным потоком и ощущалось чисто тактильно. И оба они – водный и временной, – словно сговорившись, ополчились на него разом и не хотели отступать.

Наконец, он почувствовал, что напор стал ослабевать, а через несколько мгновений он и вовсе угас. Неужели ему удалось взять верх?! Не теряя ни секунды, он разжал онемевшие пальцы и устремился вперёд. Тут же его настигла очередная приличная волна, но теперь уже прибойная, и, крутанув как следует и изрядно поколбасив, вынесла на берег и шмякнула о гальку.

Вот бы никогда бы не подумал, что такая неделикатная встряска сможет принести столько удовлетворения! И пусть она обойдётся ему в несколько приличных синяков – разве можно расценить их как несоразмерную плату за то, чего он чудом сумел избежать? Мог бы выложить и побольше.

Лёжа в изнеможении рядом с сухим полотенцем – не было сил обтереться, – Олег сквозь прищур глаз увидел, как к рубке подходит спасатель. Ну вот, явился. Тот, в свою очередь, заметил Олега и замер в лёгком недоумении. Что, не ждал?! Слониху, слонёнка, слона встречал слоновод знаменитый, закрутилось в голове. И бал ожидал на веранде открытой. И бал… Да-да, работу он свою… Олег криво усмехнулся.

А, впрочем, сам виноват. Нечего пенять на других.

Он с трудом приподнялся, натянул шорты и поплёлся в сторону пансионата. До завтрака оставалось ещё пятнадцать минут. Ну, вот, скоротал…

В столовую он так и не пошёл. Аппетита совершенно не было. А про галочку в графе «выполнено» забыл и вовсе.

Головная кладь

Не каждому удается с легкостью найти оправдание своего существования на белом свете. И можно лишь позавидовать тому, кто без лишнего бахвальства, но с известной долей удовлетворения готов поведать об этом своим друзьям и близким за чаркой доброго вина или за чашкой вечернего чая. Да и то, если ему в жизни действительно удалось что-то полезное свершить или чего-то важного достичь. Например, солидного положения в обществе, почетного звания, признания в научных, культурных или иных кругах. Но большинство об этой проблеме даже не задумывается.

Сорокин принадлежал к числу последних. Во всяком случае, так ему казалось. На протяжении длительного периода своей жизни он таким вопросом и вовсе не задавался. А текла она обычным чередом, без крутых взлётов и стремительных падений, в меру успешно и без горьких утрат. Ни тебе сундука с золотом, ни кирпича с крыши. Конечно, всякое случалось, но жаловаться был бы грех. И вот, однажды этот вопрос встал для него особо остро. И, что самое удивительное – не совсем в подходящем для этого месте. В поезде. Но перед тем, как поведать читателю о деталях короткого путешествия и произошедших с ним метаморфозам, несколько слов о том, что всему этому предшествовало.

Учеба давалась Сорокину легко, и каждое окончание очередной бурсы, как в его среде принято было называть учебные заведения, сопровождалось лестным эпитетом «с отличием». Начиная с аттестата зрелости и кончая дипломом военной академии (да, был в его жизни такой этап – служение родине в погонах), все выпускные документы были облачены в бордовый коленкор.

А учиться пришлось долго, почти двадцать лет, если к этому сроку ещё приплюсовать и время обучения на различных курсах. Типа компьютерной грамотности или легководолазной подготовки. В общем, для кого-то это целая эпоха. Ну, а далее настала пора овеществления усвоенного за партой, которая представлялась ему порой испытаний. Хорошо ли он всё усвоил? Впрочем, если положить руку на сердце, то начались эти испытания, как ему казалось, еще до эпохи обучения, буквально с детского садика. Потому, что с молодых ногтей от него все что-то требовали и принуждали это что-то исполнять. Как будто он, ещё будучи в утробе, должен был усваивать правила приличия, которым предстояло вскоре строго следовать.

Каждое такое испытание – будь то зубрёжка конспектов, прослушивание лекции о международном положении или составление отчёта по научной работе – представлялось ему выполнением какого-то долга. Перед коллективом, родиной или той неведомой силой, которая привела его в этот мир, обула, накормила и научила писать эти самые отчёты. И долг этот следовало выполнять безропотно, ответственно и на ять.

Что такое «на ять» он понимал не до конца, но чувствовал, что это усечённое «на пять». Догадка своей двусмысленностью вызывала у него улыбку – ну как в этом выражении можно допускать ошибку? Нечто схожее по смыслу звучало в тексте телеграммы – «без тебя схожу ума». Умышленный пропуск предлога в угоду экономии на стоимости месседжа красноречиво опровергал это утверждение.

Всё это временно, уговаривал себя Сорокин. Рано или поздно, он, наконец, рассчитается с долгами и начнет заниматься чем-то более свойственным его натуре, но в то же время полезным и приносящим чувство глубокого внутреннего удовлетворения. То самое, с которым граждане СССР, как писалось тогда в прессе, воспринимали решения очередного пленума партии. А, значит, занятием правильного места в жизни и выполнением своего предназначения.

Но потом никак не наступало. Каждый раз, переходя в новое качество и меняя род деятельности, он чувствовал, что испытаниям этим несть числа. А, может, он неправильно к ним относился, считая их навязанным. Ведь стерпится – слюбится, не так ли? Вряд ли каждый ассенизатор с трепетной любовью относится к своему труду. С терпением – бесспорно. Иначе давно бы утопился в предмете своего труда, потеряв вкус к жизни или утратив бдительность.

Но, то ли терпения не хватало, то ли времени на его обретение оказывалось недостаточно – смена рода занятий проходила каждые три-пять лет – поиск душевного равновесия явно затягивался.

Последнее место приложения своих талантов оказалось весьма неплохо оплачиваемым. Даром что ли набирался опыта в различных ипостасях? Нашлось применение и инженерной смекалке, и опыту руководящей работы, и педагогическим навыкам. Даже пристрастие к рок-музыке пригодилось: желание разобраться в тексте любимых композиций помогли с разговорным английским. В общем, всё сошлось, и можно было только радоваться.

Радость, действительно, в первое время обуревала его. И от новизны, и от того, что многое удавалось, и от материального достатка. Но одно не давало покоя – работа не приносила должного комфорта в его мироощущении, вынуждая со временем все чаще задаваться вопросом о всех и всяческих смыслах.

Как-то с багажом этих сомнений Сорокин оказался в вагоне поезда на маршруте, связывающим две столицы. Собственно, и багажом это не назовёшь. Так, ручная кладь, приносящая лёгкие неудобства, причём сугубо мыслительного свойства. Стало быть, головная…

Ну, поезд – и поезд, скажет вы. Что в этом необычного? В общем-то, ничего, за исключение того, что его попутчиком оказался священник. Правда, выяснилось это не сразу.

С виду сосед по купе выглядел вполне цивильно, и только не совсем аккуратная, по-толстовски окладистая борода и слегка отстранённый взгляд могли навести на мысль, что его спутник – представитель какой-нибудь творческого ремесла или профессор университета по кафедре философии. Последнее пришло ему в голову после того, как попутчик водрузил на нос очки и принялся листать солидную книгу в тёмном кожаном переплёте.

Внешностью и основательностью движений он стал напоминать Дугина, этого обласканного властью мыслителя-славянофила.

– Далеко ли путь держите? – поинтересовался Сорокин, водружая саквояж на полку.

– Во Владимир, – ответил бородач, слегка прикрыв книгу. – А вы?

– В Москву, по делам.

– Да, Москва нынче – центр притяжения помыслов, да и средств немалых. Впрочем, она всегда такой была, но сейчас уж больно откровенно на себя одеяло перетягивать стала.