Бесплатный фрагмент - Золото алхимика

Город моего сердца

Вместо предисловия

Это не мой родной город. Мы и познакомились-то, в общем, случайно. Просто проезжали мимо и свернули в гостиницу переночевать. Не могу сказать, что он очаровал меня с первого взгляда. Я, как и многие мимолётные гости, не сразу разглядела его красоту. Но однажды, снова оказавшись здесь, побродив по его улочкам, присмотревшись как следует, я поняла, что буду приезжать вновь и вновь, хотя бы на два-три дня. И теперь я каждый раз возвращаюсь сюда с чувством, будто приехала домой.

«Здравствуй, — говорю я Городу, — я вернулась!»

«А, это опять ты…» — ворчливо вздыхает Город, но я-то вижу, что он рад мне.

Уверена, что рад, потому что тучи как-то незаметно расходятся и выглядывает солнце, а когда я собиралась в дорогу, синоптики грозились непрерывными дождями. Ну грозиться-то они могут, но мы с Городом знаем: дождей не будет ни сегодня, ни завтра. Все три дня, что я проведу здесь, погода будет солнечная, с белыми облаками. Как раз такая, какая нужна для хорошей фотосъёмки. Потому что фотографировать я буду обязательно. И ничего, что эти пейзажи я уже снимала не один раз, они всегда выходят по-новому. Получаю заветный ключ, бросаю вещи и отправляюсь на первую прогулку по городу.

По дороге я сворачиваю в подворотню, где расположена маленькая кофейня. Здесь готовят лучший кофе на свете. Я беру маленькую чашечку капучино и не спеша пью этот волшебный напиток. Раньше в центре не было кофеен, и я удивлялась: «Ну как же так? Это неправильно — Город без кофе!» Но как-то, приехав, я увидела, что Город исполнил моё желание. «Спасибо тебе, — говорю я ему, — у тебя прекрасно получилось. Здесь очень уютно, как раз как я люблю. И кофе превосходен!» И Город улыбается. Он доволен, что я оценила его старания, но виду не подаёт и только усмехается: «Не воображай, что это специально для тебя, просто мне нравится, когда пахнет кофе…»

Город любит потихоньку дарить мне маленькие чудеса. Как-то раз мне здесь встретился волшебник. Он шёл по улице с улыбкой, затаившейся где-то в уголках губ и в глубине добрых мудрых глаз. Чёрная шляпа с полями, седые, совершенно белые волосы собраны в аккуратный хвост. На плечах — какой-то бесформенный чёрный с белыми птицами плащ. Пижонские белые брюки. В руке — тросточка. Я точно знаю: это был добрый волшебник. Мне даже указали дом, в котором он живёт, и теперь, проходя мимо этого дома, я смотрю на окна и улыбаюсь. Мне хочется помахать рукой в знак приветствия — вдруг волшебник увидит? — но я стесняюсь прохожих.

Через город протекает река, давшая ему имя. Русло её, обнимая центральную часть города, причудливо изогнулось, образовав почти замкнутую петлю в форме сердца. Несколько деревянных пешеходных мостиков, которые здесь называют лавами, соединяют берега. Каждый год в половодье эти мостики разбирают, чтобы разгулявшаяся в весеннем разливе река не снесла их, а затем собирают вновь.

Идя по мостикам-лавам, тихонько дотрагиваюсь до деревянных перил, не веду по ним рукой, а прикасаюсь — раз, другой, третий… Они гладкие и тёплые, и мне кажется, что я касаюсь не перил, а доброй руки Города. Так, переходя с берега на берег, я за пару часов обхожу почти весь Город, он совсем невелик, хотя и стар: скоро ему исполнится восемьсот!

В истории Города бывало всякое. Татары его разрушали, поляки разоряли, чума опустошала, но он выстоял! Возрождался каждый раз из пепла, гордился своими мастерами: кузнецами, гончарами, иконописцами, славился производством лучших в России красок, и конечно, ярмарками.

И только в прошлом веке словно отвернулся от него ангел-хранитель. Когда-то здесь было три монастыря и больше двух десятков церквей XVII–XVIII веков постройки, но сейчас это в основном руины. В начале ХХ века Иваны, не помнящие родства, громили святыни, простоявшие века «…до основанья! а затем…» И Город, чьё историческое наследие было безжалостно и варварски уничтожено, превратился в безликую провинцию.

Я говорю Городу: «Что же сделали с тобой твои жители! Если бы не они, ты стал бы ещё одной жемчужиной в драгоценном кольце России!»

«Они не виноваты, — тихо отвечает Город, — что поделать, время было такое…»

От тех смутных времён остались названия: улица Штаб, улица Обновлённый Труд, улица Красных Идей…

Трудно заживают старые раны, но теплится робкая надежда: а вдруг каким-то чудом удастся восстановить ну хоть не всё, хотя бы часть и вернуть Городу былую красоту.

Город делает, что может для своих гостей. Открывает новые музеи, украшает набережные, каждую весну на его тихих улицах распускается множество цветов, они будут радовать глаз до поздней осени.

В следующий раз волшебник встретился мне в день отъезда. И я знаю, это хорошая примета: значит, я снова вернусь в этот добрый город, город моего сердца, город по имени Кашин, и он расскажет мне свои удивительные сказки.

ЗОЛОТО АЛХИМИКА

1. Октябрь 1606 г., Кашин

Золото! Кто-то высокомерно именует его презренным металлом, кто-то готов рискнуть жизнью ради обладания им. Золото… Вот чего ему всегда не хватало! Разве он пустился бы в эту авантюру, если бы не устал от скитаний по Европе? Он, Густав, сын свергнутого братьями короля Эрика, обречённый на изгнание и нищету, но сумевший, несмотря ни на что, получить блестящее образование, не зря же называли его новым Парацельсом!

Дважды обращался к нему Борис Годунов, сманивая в Россию, суля «великое жалование» и «многие города в вотчину». Почему он поверил этим обещаниям?! Ведь понимал же, что русский царь, приглашая его, печётся только о собственных интересах, хочет браком дочери с принцем крови укрепить своё положение. Не так уж родовит был Годунов, потомок татарского мурзы, сын вяземского помещика средней руки. Бояре, сами же избравшие Бориса на царство, поглядывали на него с пренебрежением. А брак дочери возвысил бы и отца. К тому же, имея зятем прямого претендента на шведский престол, Годунов всегда мог бы припугнуть им своих внешних врагов, строптивых шведов и поляков.

Всё это Густав прекрасно понимал, но приехал, надеясь обрести наконец покой и избавиться от вечной угрозы быть убитым как законный наследник несчастного Эрика.

Первое время всё было, как обещал царь Борис. Радушный приём, богатые дары… Никогда его, изгоя и скитальца, так не чествовали! Но всё рухнуло — и царские милости, и предполагаемая женитьба на Ксении Годуновой, когда он отказался возглавить русское войско и напасть на «неверных ему шведов», отвоевать Ливонские земли, а потом, возможно, даже вернуть себе отцовскую корону. Густав ответил царю, что скорее предпочтёт сам погибнуть, чем предаст своё отечество.

У него ещё оставалась надежда покинуть Россию. В Риге, у надёжного человека, хранились царские грамоты, гарантировавшие Густаву свободный выезд. Но Борис, желая использовать хотя бы его имя как угрозу в переговорах со шведами и поляками, прибег к хитрости, и грамоты выманили поддельным письмом. Клетка захлопнулась.

Его злой судьбе как будто и этого было мало! Каспар Фидлер, человек, которому он всецело доверял, оказался шпионом царя, и не только доносил обо всём, что Густав говорил, но ещё и выдумывал такое, о чём он даже не помышлял. По навету этого лжеца его обвинили в угрозах поджечь Москву и сослали в Углич. Это бы и ничего, там он наконец-то смог спокойно продолжить свои алхимические опыты, но Годунов умер, а захвативший царский трон самозванец, по наущению поляков заточил Густава в Ярославле.

Освобождённый Василием Шуйским, он опять просил разрешения покинуть Россию, но снова получил отказ и был отправлен сюда, в Кашин. Местом проживания ему определили Дмитровский Солунский монастырь. Густав получил возможность заниматься наукой, что несколько утешило его, но не уменьшило страстного желания вырваться из этой варварской страны.

Чтобы осуществить эту мечту ему было нужно золото — купить сторонников, которые обеспечат его бегство. Сколько дней и ночей провёл он в лаборатории над колбами и ретортами прежде, чем наконец-то достиг успеха! Ему удалось получить то, что безуспешно искали многие до него и будут искать после него: философский камень, а с ним — золото. Золото! Оно поможет ему наконец-то обрести свободу!

Близость избавления кружила голову. Он чувствовал, что если будет продолжать думать об этом, неминуемо лишится рассудка. Вышел из монастырских ворот, поднялся на высокий берег Кашинки. Долго стоял, заворожённый — в который раз! — панорамой, открывавшейся отсюда.

Даже не верится, что вот-вот закончится его пребывание в этом городе! Возможно, вырвавшись, он будет вспоминать его с грустью… Не то чтобы Густав успел полюбить город, в котором был заперт как в клетке, но маленькие деревянные домишки в зелени садов, вскипавших по весне белой пеной яблоневого и вишенного цвета, узкие улочки, густо поросшие травой, множество церквей, по праздникам наполнявших воздух песней своих колоколов, их купола, устремлённые в небо, не могли оставить равнодушным его сердце, всегда готовое раскрыться навстречу красоте…

2. Март 2022 г., Москва

День начался просто замечательно, а то в последнее время хороших новостей явно не хватало. Позвонила тётя Соня и сказала, что решила не продавать свою квартиру, а оставить им с женой в подарок. Ну, дела… Мишка всегда считал тётку старой скрягой, да и мать частенько говорила, дескать, у сестрицы зимой снега не выпросишь. И вдруг такое!

Тётка давно уже собиралась отправиться, по её собственному выражению, «умирать на историческую родину, чтобы после смерти лежать в святой земле». Ну насчёт того, что одна земля может быть более, а другая менее святой, вопрос спорный. Земля — она и есть земля, и дело явно было не в её гипотетической святости. Тётя Соня, несомненно, кривила душой, говоря, что собирается ехать на эту самую «историческую родину», чтоб там умереть. Не умирать она туда ехала, ох, не умирать!

От второй тётки, Розы, которая всегда была в курсе происходившего в недрах их когда-то большой семьи, Мишка слышал, что там, в «земле обетованной» обнаружился давний тёткин воздыхатель. Овдовев, он решил на закате дней соединить руки и сердца со своей первой любовью. Почему-то этот юношеский роман оставил у него столь сладкие воспоминания, что он не пожалел ни времени, ни, что было уж совсем удивительно, средств, и разыскал-таки «свою ненаглядную Софочку».

Сначала они долго переписывались. Об этом романе в письмах знала вся семья, благодаря той же тёте Розе, с которой «ненаглядная Софочка» делилась своими сердечными тайнами. Переписка закончилась тем, что тётка приняла предложение поклонника и согласилась переехать к нему.

Но легко сказать: «переехать», это же без малого три тысячи километров! И тётя Соня вдруг засомневалась в разумности такого переезда на старости лет, хотя, приняв во внимание бодрость её духа и безукоризненное состояние здоровья, грех было бы назвать старостью тёткины «слегка за шестьдесят» (она была самой младшей из сестёр). Всем бы такую старость! Скорее всего, тётю Соню одолевали не столько сомнения, сколько страх сорваться с привычного и насиженного места и лететь куда-то в неведомые края. Жениху даже пришлось приехать в бывшее отечество, чтобы лично уговаривать, убеждать, умолять… ну и так далее, глагол можно подобрать по вкусу. И тётка сдалась. Документы оформили на удивление быстро, осталось собрать вещи и продать квартиру.

Но с продажей что-то не заладилось. То ли цена была запрошена слишком высокая, то ли люди охладели к приобретению столичной недвижимости, только квартира никак не хотела продаваться. Возможно также, хотя и верится с трудом, что в тётке заговорила совесть: в своё время она хитростью лишила сестру (Мишкину мать) законной доли в родительской квартире. Бывший воздыхатель, а теперь будущий супруг, в средствах не нуждался и торопил с отъездом. Это, очевидно, и стало причиной неожиданно привалившего Мишке счастья.

Так или иначе, но все необходимые формальности были соблюдены, тётка отбыла к нетерпеливо ожидавшему жениху, а Мишка стал собственником ещё одной квартиры. А что с ней, с этой квартирой делать? Сдавать? Боязно. Им с женой никогда не приходилось ни снимать, ни сдавать жильё, но памятны были рассказы бывалых людей, что найти добросовестного съёмщика не так уж просто. И тут пришло неожиданное решение. Насидевшись в четырёх стенах во времена пандемии и вкусив радостей работы по удалёнке, Мишка надумал продать тёткин подарок, покинуть к чертям столицу (кто знает, вдруг ещё какая зараза объявится и снова запрут на карантин) и переехать на постоянное житьё в глубинку, купив там дом. Опять же, насколько глубокой должна быть эта самая глубинка? Хотелось, с одной стороны, подальше от столицы, но, с другой, не слишком далеко. Прикинув так и эдак, установили предельно допустимую удалённость в двести пятьдесят километров.

Долго и придирчиво изучали карту, сравнивали, спорили, думали… Нашли с десяток подходящих городков, но, выбирая уже из этих десяти, никак не могли прийти к единому мнению. Наконец, отчаявшись договориться, порешили довериться судьбе. Написали все варианты на клочках бумаги, положили под подушку. Кому тянуть? А вот кто первый проснётся, тот пусть и тянет. Только чтоб по-честному, не подглядывать, не перетягивать!

И уж так Мишке хотелось это сделать самому, что он полночи крутился с боку на бок, никак не мог заснуть — и в результате проспал! Когда же разлепил глаза, оказалось, что жена уже вытащила и теперь разворачивала листок с названием будущего места жительства.

— Ну, что там? — спросил хриплым спросонок голосом Мишка, скрывая досаду. — Читай вслух!

Жена пошарила по тумбочке в поисках очков, не нашла, поднесла бумажку поближе к глазам, прищурилась и прочла:

— Кашин.

3. Февраль 1607 г., Кашин

Зима выдалась морозной и вьюжной. Увлечённый своими опытами, Густав редко покидал монастырь. Одна мысль владела им: скоро он обретёт желанную свободу! Золото, залог осуществления его чаяний, ожидало своего часа в ларце, задвинутом глубоко в подпечье.

Наступил новый 1607 год, 7116 по здешнему летоисчислению, а для него — тридцать девятый. Почти восемь лет прожил он в этой стране, восемь долгих лет! Только бы удалось вырваться, он ещё наверстает своё упущенное время! Нужно дождаться тепла, осталась уже сущая ерунда. Вот закончится эта ужасная зима с её морозами и метелями, минует весна с распутицей и бездорожьем, придёт лето — и тогда…

Густав встал и заходил из угла в угол. Мысль о близком освобождении жгла и лишала покоя. Посмотрел в оконце — опять завьюжило! Голова раскалывается, должно быть от угара, печь закрыли слишком рано. Так жарко, нечем дышать! Надо бы выйти на свежий воздух, но непогода разыгралась не на шутку. Февраль! Лютень зовут его славяне. Зима напоследок показывает свой характер, злится, лютует, не желает отступать. Как же душно в его горнице! На крыльцо разве пойти подышать? Накинул шубу, вышел в сени, приоткрыл дверь, выглянул. Ну и крутит! Да всё равно, хоть немного воздуха! Шагнул за порог…

…Третий день он не встаёт. Мечется в жару, скидывает шубу, которой укрыл его поверх одеял служка-монах, приставленный к нему настоятелем. Прохватило его злым февральским ветром, когда, не в силах справиться с овладевшим им нетерпением, вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха, или раньше дотянулась до него стужа? Проклятая зима! Опять озноб, аж зубы стучат…

…Сегодня в окно заглянуло солнце. Наверно впервые в этом году. Солнце! Скоро зиме конец, уже совсем недолго! Весна, а за ней лето! Вот только сил всё меньше…

Зашёлся кашлем. Служка подал кружку с водой. Протянул руку — и понял: кружку не удержать, слишком тяжела она для его ослабевших пальцев. Жар не спадает, голова гудит, сознание временами мутится. Кажется, не видать ему весны…

…Кто это? Знахарь? Зачем ему этот шарлатан?! Он сам врач и прекрасно понимает, что с ним творится! Видно, не суждено ему вырваться из клетки… Господи, как же обидно, как горько умирать именно сейчас, когда у него наконец-то появилась надежда! Он никогда не боялся смерти. В конце-то концов, это тоже избавление! Но так хотелось встретить её не здесь, где он почти пленник. Почему — почти? Он и есть пленник, узник, как его отец. И так же, как отец, обречён угаснуть в одиночестве среди врагов.

Исповедаться… Не может же он уйти как язычник! Кто отпустит ему грехи? Пусть служка найдёт ему пастора… священника… любого… православного… Господь один!

…Мысли мешаются. Что это блестит так ярко? Солнечный луч? Золото? Золото… Его несостоявшийся побег, несбывшаяся мечта, цена его свободы! Кто-то найдёт — и растратит на грешные прихоти то, что должно было распахнуть для него дверь темницы! Дверь… Кто там у двери? Смерть? Глаза уже не видят… Грешен, Господи! Прости мне грехи мои многие!

Золото… Поманило несбыточной мечтой — и обмануло! И вот он уходит, а оно остаётся — бесполезный металл, созданный из свинца его талантом, его знаниями, его трудом! Так будь оно проклято! И будь проклят навеки каждый, кто коснётся этого золота, которое бессильно вернуть ему свободу, бессильно продлить его дни!

Ныне отпущаеши… Как это… Нынe отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение Твое…

Монах-служка прислушался. Тихо… Отмаялся немец! Сейчас, скорее, пока никто не пришёл! Опустился на колени возле печи, пошарил в подпечье за дровами… Вот он, ларчик-то! Заперт. Ключик небось у немца… Найти бы! Оглянулся на умершего. Нет, страшно! Не до ключа, не ровён час, придёт кто, увидит, отнимет! Оглянулся ещё раз: ему показалось, что покойник следит за ним. Перекрестился. Чур, чур меня! Накинул на плечи тулуп, и, прикрывая ларец полой, выскользнул из горницы…

4. Февраль 1607 г., Кашин

Настоятелю донесли о кончине королевича.

Ну что ж, отмучился болезный… Покойся с миром! Нужно назначить братьев читать по усопшему. Мало ли, что иноверец, а всё едино христианин! Да послать известие в столицу. Что ещё? Пусть соберут его бумаги, книги и прочее. Где служка, что должен был ходить за хворым? Пусть всё аккуратно сложит. Может быть, государь повелит вернуть родне, если остались родные у несчастного.

Что значит не могут отыскать?! И к трапезе не приходил, и в храме не был? Ох, что-то тут нечисто…

В келью с поклоном вошёл чернец.

— Отец настоятель, позвольте сказать: вчера я по вашему повелению зашёл справиться о здоровье королевича. Он был почти без сознания, но в бреду повторял одно и то же слово, мне неведомое: «аурум». Может, звал кого?

— Аурум… Золото… — медленно повторил настоятель. — Хорошо, брат, ступай.

Чернец ушёл, а настоятель некоторое время сидел, в задумчивости постукивая пальцами по столу, потом, очевидно приняв решение, велел позвать брата Василия, послушника, которому особо доверял.

Поздним вечером в дверь убогого постоялого двора на окраине Кашина вошёл худой сутулый человек в изрядно потрёпанном тулупе поверх монашеской рясы и осведомился у хозяина, можно ли найти лошадей ехать в Тверь. Узнав, что обоз в Тверь будет не раньше утра, огорчился и спросил отдельную комнату. Хозяин удивился: обычно людишки такого сорта довольствовались углом в общем зале, но пришедший, после некоторого колебания, вынул из кармана и положил на стойку несколько монет, удостоверив таким образом свою платежеспособность. Хозяин кивнул и велел мальчишке сопроводить гостя. От его внимательного взгляда не ускользнул то ли ларец, то ли сундучок, который новый постоялец с видимым усилием нёс, старательно прикрывая от любопытных глаз полой видавшего виды тулупа.

Когда гость в сопровождении мальчишки скрылся за дверью, ведущей на лестницу, хозяин многозначительно мигнул сидевшим в тёмном углу неприятного вида мужикам. Те поднялись и неспешно направились вслед за ушедшим…

Оставшись в одиночестве, служка перво-наперво запер дверь на крючок. Огляделся. Комнатушка, за которую он отдал свои предпоследние гроши, была совсем невелика. Кровать да стол, на который мальчишка, уходя, поставил огарок свечи — вот и вся обстановка. Водрузил на стол свою ношу — ларец, украденный накануне у немца, задёрнул грязную занавеску на окне. Надо бы лечь поспать, уже вторые сутки без сна!

Всю ночь после бегства из монастыря и весь следующий день он прятался в каких-то сараях, опасаясь, что его будут искать, и только к вечеру решился выйти. И сейчас глаза слипались, но любопытство было сильнее. Он хотел сначала убедиться, что не зря взял грех на душу, обокрал покойника. Однажды ему удалось подсмотреть, как немец прятал в этот ларец золото. Его блеск помутил разум служки, и с тех пор он не спускал с королевича глаз.

Немец-то, похоже, был чернокнижником и водился с самим чёртом, иначе откуда бы ему добыть золото. Поговаривали, что королевич уж больно учён, алхимиком называли, знать бы, что за алхимик такой… Колдун, не иначе! И золото это он, видать, за душу свою басурманскую у нечистого выменял!

Достав нож, служка принялся за хитрый замок. Провозившись некоторое время, он всё же справился с ним — щелчок, крышка открылась. В неярком свете огарка тускло блеснуло золото. Монах запустил обе руки в ларец, наслаждаясь прикосновением к чудесному металлу. Он не мог оторвать от сокровища жадных глаз: золото! Его золото! Зачарованный блеском, он не слышал, как чья-то рука, осторожно просунула в дверную щель лезвие, как откинулся крючок, ловко поддетый концом ножа…

Дверь отворилась, вошли двое. Служка вскинулся, но поздно: рука убийцы нанесла удар. Охнув, он опустился на кровать. Душегуб, отирая нож о край рясы заколотого им монаха, повернулся к товарищу:

— Глянь-ка, Федька, какое богатство нам привалило! Хозяину-то и четверти довольно будет за подсказ, а остальное… Эх!

Его напарник не успел ответить, чьи-то сильные руки скрутили обоих негодяев. Два дюжих монаха поволокли разбойников из комнатёнки. Третий нагнулся над умирающим.

— Золото… — прошептал служка. — Проклято оно… Немец перед кончиной проклял… а я не устоял, взял… теперь конец всему… — и умолк.

— Польстился ты на чужое, брат, за грех и принял кару, — тихо сказал монах. — Господь милостив, может, и простит вину твою, я же не судья тебе! — осторожно закрыл глаза убитого, осенил себя крестом, взял ларец, обернул сорванной с окна занавеской, загасил огарок и вышел, унося сокровище с собой…

Настоятель поспешил подробно известить обо всём государя, а драгоценный клад до получения ответа надёжно спрятал в подвалах монастыря. На случай своей непредвиденной кончины описал всё происшедшее, приложил подробный план и отдал запечатанный конверт на сохранение всё тому же доверенному послушнику, брату Василию, повелев беречь сии грамоты как зеницу ока…

Гонец к царю был отправлен уже давно, но вестей всё не было, и кто знает, смог ли посланный добраться до столицы. Время было крайне тревожное. После смерти Бориса Годунова Русь никак не могла обрести покой. Шайки разбойников по дорогам, поляки и литовцы, перешедшие границы в надежде урвать от ослабленной смутами страны кусок, а то и вовсе поглотить. Война и запустение, глад и мор…

5. Май 2022 г., Кашин

После того, как они снизили цену, покупатели на тёткин подарок нашлись довольно быстро. Свою квартиру решили на всякий случай сохранить, мало ли… А чтобы она не стояла пустой и приносила какой-никакой доход, хотя бы на оплату коммуналки, одну из двух комнат сдали какой-то дальней родственнице знакомых. Или знакомой дальних родственников? Не существенно. Сдали. С условием, что если у них найдутся неотложные дела в столице, то можно будет приехать и остановиться во второй комнате. Родственница знакомых (знакомая родственников?) не возражала, потому что арендную плату они назначили очень даже по-божески, а вероятность их приезда была достаточно мала.

Дом в Кашине купили без особых проблем, и осталась ещё довольно приличная сумма, потому что тёткина квартира располагалась не в какой-нибудь новостройке на окраине, а в престижной «сталинке» в самом центре, цена же дома в провинциальном городке была относительно невысока. Вырученных денег должно было с лихвой хватить на возможные ремонты-переделки в новом жилище.

Двухэтажный дом, сразу понравившийся обоим, окнами был обращён к реке. За ней, чуть дальше, на горке, виднелась старая церковь, что придавало пейзажу особое очарование патриархальности. Именно это и сыграло решающую роль. Уже за один вид, открывающийся из окон, дом надо было купить! На той же улице продавались ещё два дома, у одного из них первый этаж был даже кирпичный. Но оба дома смотрели в сторону улицы, а от реки их отделяли какие-то сараи. О том, что кроме вида из окон, при выборе будущего жилища хорошо бы учитывать состояние крыши или прочность стен, они даже не думали.

Конечно, дом требовал ремонта. Зато место! Самый центр, но улица тихая, зелёная. Впрочем, в Кашине большинство улиц тихие и зелёные, городок-то невелик. Невелик, зато уютен. После родного Бескуда (как они для краткости именовали Бескудниково), где Дмитровка день и ночь рычала и гудела под самыми окнами, эта улица с необычным названием — Обновлённый Труд — показалась Мишке просто раем.

Ремонт решили делать после переезда, уж больно им не терпелось обосноваться на новом месте. В конце концов, комнаты можно будет подновлять по очереди, а крыша, кажется, крепкая, не протекает — чего же ещё?

Жена с энтузиазмом принялась за небольшой участок, примыкавший к дому. Она не хотела заморачиваться с огородом, а задумала разбить там цветники. Центром всей композиции предполагалась альпийская горка, и Мишке было поручено перекопать крохотную площадку во дворе, где прежде стояла не то беседка, не то какая-то сараюшка.

И вот, ковыряя лопатой твёрдую землю и ругая про себя неуёмную фантазию жены (мало ей клумб, ещё горку подавай!), Мишка заметил какой-то странный предмет. Радуясь поводу устроить перекур, бросил лопату. Присел на корточки, аккуратно разгрёб руками землю и обнаружил бутылку из зелёного стекла, закупоренную пробкой и запечатанную сургучом. Ничего себе! Осмотрел внимательно — старая, теперь таких не делают! И стекло-то не гладкое, рельефные картинки да буквы какие-то виднеются! Подошёл к бочке с дождевой водой, ополоснул. Так… Герб — двуглавый орёл, над ним надпись «Баварiя», сверху полукругом «Росс. Бавар. Пив. Общ.» Пиво, что ли? Внизу тоже буквы: «С. Петербургъ». С другой стороны ещё рельеф: женщина венок над головой держит и зверь непонятный рядом. Надпись: «Старая Баварiя». Ну точно, пиво! Потряс бутылку — вроде пустая, но тогда почему запечатана? Пока отковыривал сургуч, пока корпел над пробкой, на память пришла сказка о старике Хоттабыче. Усмехнулся: вот только джинна ему сейчас и не хватает! А с другой стороны, собственный джинн в хозяйстве штука полезная, ежели с умом, конечно, желания формулировать!

Пробка с трудом, но всё-таки поддалась, и конечно, никакого джинна внутри не оказалось. Бутылка была пуста. Даже обидно: в кои-то веки клад нашёл — и на тебе! Перевернул, потряс, попытался заглянуть внутрь. Нет, не пустая, есть там что-то… Можно бутылку разбить, но жалко, красивая же! Ещё потряс, поковырял веточкой — и извлёк свёрнутый трубочкой листок. Осторожно — не порвать бы! — развернул. На пожелтевшей бумаге какие-то каракули. Похоже на чертёж, только неумелый, словно ребёнок рисовал. И стоило это в землю закапывать? Вот крестиком что-то обозначено… Может, дети в пиратов играли, рисовали план, где зарыт клад? Посмеялся, но бумажку не выбросил, отнёс в дом и аккуратненько в книжку положил — распрямляться. Бутылку, отмыв как следует от земли, рядом на полку поставил. Полюбовался, чувствуя себя настоящим археологом.

Решил позже ещё раз рассмотреть загадочный план и вернулся к клумбам. Но за день так устал от садовых работ, что вечером и не вспомнил про свою находку…

Близость реки пробудила в Мишкиной душе давным-давно позабытую страсть: в детстве он был заядлым рыбаком, и летом, сосланный на все каникулы в деревню к бабке, целыми днями пропадал на пруду с самодельной удочкой. А когда подрос, они с отцом каждые выходные уезжали из столицы порыбачить куда-нибудь на Истру. Это были самые светлые его воспоминания, и теперь, раз уж река оказалась буквально в двух шагах, было просто невозможно не попытать снова рыбацкого счастья.

Мишка почти поселился на берегу. Вскоре у него появились знакомые, такие же, как и он, любители скоротать вечерок у костра под комариные песни и тихий шёпот воды в камышах. Возможно, именно настроение этих предзакатных часов и привлекало Мишку, а не вовсе не гипотетический улов.

В один из таких вечеров Мишка в компании новых друзей, Серёги и Андрея, расположился на бережке с намерением порыбачить и вообще отдохнуть. Закинули удочки и в ожидании поклёвки достали припасённое заранее пиво, охлаждавшееся в речке. Разговор, как всегда обо всём и ни о чём, коснулся Мишкиного переезда. Серёга, новый сосед, поинтересовался, каково им после столичного-то шума и суеты привыкать к тишине и покою на новом месте.

— Ну, — протянул Мишка, подгребая концом длинной ветки выкатившиеся из костерка угли, — как тебе сказать… Первое время от тишины по ночам аж заснуть не мог. Хорошо здесь. Спокойно. Ритм совсем другой. Лично меня это как-то к лени располагает. Вон даже ремонт всё откладываю! Но иногда думаю: на новом месте всегда интересно, а вот как привыкну к тишине и покою этому, не потянет ли обратно в суету? Сейчас я вроде как на отдыхе, словно в отпуск приехал. Пока ещё не уложилось вот здесь, — он постучал себя по лбу, — что приехали-то мы сюда не на недельку-другую, а насовсем.

— Заскучать боишься? — кивнул Серёга.

— Не заскучать… Хотя, может, и так. Не то чтобы у меня в столице какая-то особенно интересная жизнь была. Но вокруг всё время что-то менялось, как в кино, знаешь? А вот приехал — и чувствую, словно бурным потоком меня в озеро вынесло, где вода стоячая, неподвижная, и никогда ничего не случается. Вот взять, к примеру, хотя бы этот город. Он, конечно, старый и всё такое, но что тут могло интересного происходить?

— В музей сходи. Вся история там представлена. Городу-то восемьсот лет, чего только за это время тут не было!

— Да это я понимаю! Но какой старинный город ни возьми, история, по большому счёту, везде примерно та же. Князья, междоусобицы, набеги, войны, революция… А было ли здесь что-то такое, чего больше ни у кого не было? Что-нибудь сказочное, таинственное?

— Принц у нас тут жил, и, говорят, был он алхимиком.

— Принц? Уж не Гамлет ли? — хохотнул Мишка.

— Сам ты Гамлет! — почему-то обиделся Серёга. — Густавом его звали.

— Ты что, серьёзно, что ли? — удивился Мишка.

— А то! Даже камень стоит памятный, где он в монастыре бывшем проживал. Сходил бы, посмотрел. Там всё про него написано. А где похоронен, никто не знает.

— И что принц?

— А то, что алхимиком он был, говорю же! И рассказывали, что он вроде бы смог из свинца золото получить. Все алхимики это сделать пытаются, только напрасно, а у него вышло.

— Так разбогател, значит, твой принц!

— А ты не смейся. Он золото хоть и сумел получить, а воспользоваться им не успел, помер. А золото, говорят, перед смертью проклял. И у всякого, кто это золото находил, несчастья приключались. Даже монастырь тот, где он жил, поляки сожгли. Но настоятель золото спрятать успел и царю отписал, так и так, ваше царское величество, королевич, которого вы нам на поселение прислали, преставился, и остался от него клад. Извольте приказать, что с тем золотом делать, а ещё лучше — в казну заберите. Только царю о ту пору не до того было. То поляки досаждали, то самозванец ещё объявился. Слыхал поди? Ну вот. А как монастырь сгорел, золото так в тайнике и осталось. Но потом, говорят, монах один, которому настоятель-то тайну доверил и план оставил, тайник тот раскопал. Хотел на золото это самое монастырь заново отстроить. Да не успел, помер в одночасье. Но клад перед кончиной товарищу передал. Так золото и переходило от одного к другому, и никому от него ничего хорошего не было, потому как предсмертное проклятье, скажу я вам, великая сила!

— Да будет тебе языком-то молоть! — вступил в разговор Андрей, насаживая на палочку кусок колбасы, чтобы поджарить его над костром. — Проклятье! Это ж надо придумать! Откуда ты всё это взял?

— Как это откуда?! Да если хочешь знать, мой собственный прадед через это проклятое золото смерть принял!

— Ври больше! Прадед у него, видите ли, смерть принял! Ну, помер и помер, а золото тут при чём?

— Прадед мой купцом был. Не то чтобы именитым, а так, средней руки. Ну и помимо торговли ещё подряды брал. На строительство там, на ремонт… Мастеров нанимал, материалами обеспечивал, даже архитектор у него свой был, отец рассказывал. Деталей не знаю, как и что, а только однажды досталось им дом где-то на Болоте подновлять. И вот в подвале того дома раскопали рабочие сундучок. Хотели уже взломать замок, посмотреть, что за диковина такая, только прадед как раз в это время подоспел и на находку руку наложил. Дескать, добро хозяйское, как бы не хватились, надо вернуть. И забрал. Сам про себя рассудил, что раз в подвале зарыто было, значит не знали хозяева про сундучок. Принёс к себе, открыл — и глазам не поверил: в сундучке-то золото оказалось, и не монеты какие, а вот как есть слитки. И конверт запечатанный, а в нём завещание. Сначала вся эта история рассказана, а в конце завещатель велел своим наследникам золото отдать на церковь, потому как проклятье на нём. Прадед посмеялся и стал рассчитывать да прикидывать, как этой находкой распорядиться. Торговлю, к примеру, расширить, магазин большой открыть, а там, может, и в Тверь перебраться. С таким-то богатством!

— И что, перебрался? — поинтересовался Мишка.

— Какое там… С того дня дела у него совсем плохо пошли. За что ни возьмётся, убытки одни. И подумал он, что не иначе это проклятье действует. Испугался, пошёл в церковь на исповедь, да батюшке всё и рассказал. Тот присоветовал ему, чтоб проклятье избыть, пожертвовать клад на какое-нибудь богоугодное дело. Приют ли сиротский, больницу, или вон как купец Терликов, что на прибыль от винной торговли колокольню собору построил. Сказывали, что на это он столько денег потратил, сколько городские власти за десять лет расходовали.

— Ты нам не про колокольню рассказывай, а про деда своего!

— Прадеда!

— Не суть важно, деда, прадеда… Что дальше-то было?

— Да ничего хорошего. Не успел он ни колокольню построить, ни что другое, потому как революция произошла, власть в городе поменялась. Золото именем мировой революции конфисковали, а его самого — в расход без суда. Время такое было, не разбирались особо, считали, раз купец — то эксплуататор трудового народа и враг пролетариата.

— И что дальше? — спросил Мишка, он любил детективы.

— Да ничего. Золото пропало. Может, кто из экспроприаторов его себе прибрал, да спрятал до поры. Сам знаешь, идеи идеями, а «ничто человеческое…» — довершил рассказчик свою историю.

6. Май 1918 г., Кашин

Всю ночь ему снилась какая-то чертовщина.

Крутит вьюга за тёмным оконцем. В изголовье смятой постели горит, чуть потрескивая, тусклая свеча. На постели мечется в бреду человек. Длинные волосы разметались по подушке. Щёки пылают лихорадочным румянцем. Глаза открыты, но пуст и бессмыслен их невидящий взгляд. Сухие губы шепчут: «Золото…», бормочут то проклятья, то молитвы. И всё стучит и стучит в окно какая-то ветка…

Проснулся в поту. Сердце сжималось от непонятной тоски и тревоги. Сел, схватился за голову. Как продолжение кошмара не смолкал за стеклом тихий настойчивый стук. Встал, распахнул окно:

— Кто там? Чего надо?

— Открой, Иван Лексаныч! Беда у нас!

— Махотин, ты, что ли? Сейчас! Обожди малость.

Зажёг керосиновую лампу, прикрутил фитиль, чтоб не коптила. Откинул с двери крючок впустил нежданного гостя.

— Чего такого случилось, что барабанишь среди ночи? Опять бандюки чудят? Так вроде, как Потоцкого изловили, затишье наступило. Или ещё что?

— Беда, Иван Лексаныч! Кругом беда! Чека тобой интересуется. Пронюхали, бестии, что ты самолично бандитов обыскивал-допрашивал, а золото после допроса не сдал и протокол обыска не представил. Мне тут шепнули по секрету, что собирается Назимов дело на тебя заводить.

— Может, брешут? И какое-такое дело? Не посмеют! Или это Лебедева штучки? Тоже вот, грамотей на мою голову! Секретарь партячейки… Обидно стало, что бандитов брали они, а наградили меня? Так я ж начальник, а он кто, Лебедев этот? Старший милиционер… Ладно, ты ступай пока. Бог не выдаст, свинья не съест. Небось не пропадём!

Запер дверь. Заходил по комнате. Это что ж такое получается? Дело, вишь, заводить собираются! Ну это ты, брат, шалишь, не на того напал! В случае чего Бобров, уездный военком, в обиду не даст, да и Томилин, предсовдепа, вступится. Даром, что ли, он их каждый раз старался не обидеть, не обойти. То портсигар серебряный, то золотишко какое…

Когда в прошлом декабре создали в Кашине отдел Народной милиции, а его поставили начальником, он почувствовал себя почти всемогущим. Шестьдесят человек в подчинении, шутка ли! Но и работы, конечно, много. Все ж, почитай, малограмотные, из самых низов. Кто при царе-батюшке портным был, кто водовозом, кто ямщиком. Бывших полицейских в новую милицию не брали, лучшей рекомендацией служило пролетарское происхождение.

Оружия тоже почти не было, только то, что у населения отобрали. Конфискация оружия поначалу и была одной из главных задач вверенного ему отдела. Граждане-то, которые сознательные, охотно сообщали о бывших царских офицериках, припрятавших стволы, и чаще всего доносы подтверждались. Так, с бору по сосенке, удалось вооружить народную милицию. Кому наган достался, кому кольт, а кому и вовсе неизвестный пистолет. Главное, чтоб исправно стреляло!

И ведь как хорошо поначалу у него дела шли! Удавалось часть конфискуемого имущества потихоньку экспроприировать в свою пользу. В погребе-то сундучок зарыт не один, да и на чердаке кое-что припрятано. Надо же о себе позаботиться, раз такая возможность выпала! Кто её знает, эту новую власть, надолго ли она. Может завтра всё вернётся к старому порядку, а у него — пожалуйста! — капиталец готов.

Нелегко ему этот капиталец достался! Чего уж там, принял грех на душу… Тогда в декабре, только-только их отдел организовался, а его поставили начальником, велено было людей набирать. А как их набирать? Ещё и не очень понятно было, кому можно доверять, а кто человек случайный и вообще, может быть, даже враждебный элемент. Взял он тогда на работу свояка, жениной сестры мужа, Фильку. Не то чтобы они были такими уж друзьями, даже наоборот, недолюбливали друг друга. Филька жадноват был и прижимист, уж если гривну в долг даст, всё норовит потом двугривенный с тебя стрясти. Но тут уж выбирать особо не приходилось: какой-никакой, а свой! В случае чего можно опереться.

И вот как-то вечером, под самую Пасху, поступил донос на купца одного, что золото у него припрятано. Собрались, поехали. Купчишку арестовали, стали обыск делать. Дом-то не то чтобы очень велик, но для быстроты рассыпались ребята — кто в амбар, кто на чердак, кто в погреб. А сам он стал того купца допрашивать. Тут Филька прибежал, он в подвале обыск делал. Глаза круглые, лицо побелело. Рукой машет, с собой зовёт. Ну, оставил бойца купца стеречь, чтоб не утёк, спустился за Филькой в подвал. А тот в углу кучу мусора разгрёб, да и подзывает его.

— Смотри, — говорит, — Вань, что тут обнаружилось!

Посмотрел — ящик небольшой, ларец. Филька крышку-то откинул, а внутри слитки золотые! Он так и обмер, не знает что сказать.

— Ну, что делать будем? — Филька спрашивает. — Окромя нас с тобой этого чуда ещё никто не видал. Я бы и тебе не сказал, да без тебя тут не обойтись, как ты есть начальник.

Ну, в общем, порешили они золото это в опись не вносить, а припрятать потихоньку, да поделить. Филька по-тихому с ящиком вышел, а он вернулся купца допрашивать. Тот клялся-божился, что золото случайно к нему попало, что он и сам собирался в милицию его представить, потому как проклято оно. Ведь чего наплёл кровопивец! Королевич иноземный, дескать, золото из свинца получил, да воспользоваться богатством не смог, помер. А перед смертью, значит, проклял и золото, и любого, к кому оно в руки попадёт.

Секретарь всё как есть до последнего слова записал, сам-то он не шибко грамотен, иначе разве бы доверил! Но понимая, что протокол этот может им с Филькой всё дело испортить, отправил секретаря за конвойными, чтоб купца в отделение сопроводить, а сам протокол допроса аккуратненько из тетрадочки-то выдрал, в карман сунул. Незачем всем о золоте знать! Потом вывел купца на задний двор, велел спиной повернуться, да и пристрелил. Прибежавшим на выстрел товарищам объяснил, что тот, дескать, бежать вознамерился.

Не прошло и двух недель, Филька был убит при выполнении задания.

В глубине души порадовался, что свояк успел передать ему план и рассказать, где золото припрятал. Теперь, выходит, всё ему одному достанется! Но тут же подумал: не случайно свояк-то погиб — золото его погубило…

После гибели Фильки мысль о проклятии, тяготеющем над кладом, не оставляла его. По ночам снился убитый купец, который, конечно, классовый враг и эксплуататор, но ведь не за это он пристрелил его, а чтоб никто про золото не узнал!

А теперь Махотин с этими новостями! Получается, что вслед за Филькой приходит и его очередь? Что если и впрямь на него дело заводить собираются? Хорошо, что купеческий клад зарыт в надёжном месте. Пусть полежит, пока всё не утихнет. Только бумажку с планом, которую всё это время при себе таскал, надо бы получше припрятать! Пошарил по шкафам, нашёл завалявшуюся невесть с каких времён пустую бутылку из-под «Старой Баварии». Эх, хорошее пиво было, при новой-то власти такого уже не будет! Аккуратно засунул внутрь свёрнутый в трубочку план, заткнул покрепче пробкой, нашёл сургуч, бутылку запечатал. Куда её теперь, чтоб не нашли, ежели вдруг придут с обыском? На чердак? В подполье? В огороде закопать?

Решил, что закопать-то надёжнее всего. Вышел на двор, достал лопату. Выбрал место, зарыл бутылку, землю утоптал, присыпал каким-то мусором.

Вернулся в комнату. Завтра бы остальное спрятать получше! Вот прям с утречка этим и заняться…

Но утром начальник Кашинского отдела Народной милиции Петров был арестован по приказу председателя ЧК Назимова. Следствие установило, что он присваивал ценности, проходившие по уголовным делам. Многостраничная опись золота, оружия, одежды и даже нижнего белья, изъятых в его доме при обыске, была передана в Тверской революционный трибунал, куда направили и самого бывшего милицейского начальника для доследования и вынесения приговора. Больше о нём никто никогда не слышал.

Не миновали неприятности и друзей, на помощь которых так рассчитывал Петров: председателя совдепа Томилина, уездного военного комиссара Боброва и ответственного секретаря милиции Махотина. В результате расследования все они лишились своих должностей.

7. Июнь 2022 г., Кашин

Прошло несколько дней. Мишка и думать забыл и о золоте, и о принце-алхимике. Рыбацкие байки! Не про рыбу, так про клад, были бы слушатели! Но как-то с утра жена уговорила его прогуляться вместе по городу, не с какой-то там особой целью, а просто побродить по улочкам, посмотреть, куда же занесла их судьба.

И вот, перейдя по лавам Кашинку, они остановились, решая: свернуть налево, где на горочке виднелась церковь, или пойти вдоль Кашинки по Курортной набережной. Уходить от реки не хотелось. Ну, по набережной, так по набережной! Миновали ещё одни лавы, впереди замаячили купола церквей. Когда переходили дорогу у автомобильного моста, Мишка заметил среди деревьев на горочке красные кирпичные стены каких-то старинных зданий, свернули к ним и слева от тропинки увидели два стенда с фотографиями и большой серый камень с чёрной гранитной доской. Подошли ближе, прочитали:

«В Дмитровском Солунском монастыре с 1605 года жил и в 1607 году умер шведский принц Густав Эрикссон. 1568—1607»

— А знаешь, про этого принца мне на днях ребята рассказывали на рыбалке, — сказал Мишка жене, заинтересовавшейся фотографиями старинных планов города, — алхимик он был, философский камень искал. И представляешь, нашёл! Но вскорости умер, а золото его где-то тут, в городе, спрятано.

— Да ладно, — отмахнулась жена, — это только в романах бывает: клад, алхимик… Кто его, это золото видал!

— А вот и видал! Серёгин прадед тот клад отыскал и золото в руках держал, да только не повезло ему, клад у него новая власть конфисковала, а его самого к стенке поставили, потому что купец он был. А золото потом, говорят, снова пропало.

— Ага, пропало, — засмеялась жена, — клад не иголка! Кто-нибудь под шумок его к рукам прибрал, да в надёжное место перепрятал. Слушай, а почему бы тебе то золото не поискать, раз уж ремонтом не занимаешься. Всё лучше, чем целыми днями с удочкой на речке торчать.

Она, конечно, шутила, но Мишке эти слова почему-то запали в голову. В детстве он любил читать про поиски сокровищ. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо и бутылка рому!» А тут как раз этот самый «сундук мертвеца»! А вдруг и правда найдётся? Мало ли! А если и не найдётся, то сами по себе поиски штука интересная, всё равно как головоломку разгадывать. Вот только непонятно, с какого конца за это дело приниматься, времени-то сколько с тех пор прошло!

Может быть, мечта найти золото алхимика так бы и осталась мечтой, и Мишка постепенно забыл бы о ней, если бы не случай…

Как-то, уже в июне, он решил всё-таки осмотреть крышу, пока не подступила осень с её дождями. Поднялся на чердак, прошёлся из конца в конец, то и дело задевая головой за низкие балки и спотыкаясь о хлам, копившийся здесь, очевидно, с самой постройки дома. Мишка не очень себе представлял, что, собственно, ищет, но видимых следов протечек не обнаружил, и солнце вроде бы тоже через дырки не светило, а там, кто знает…

Утвердившись в мысли, что всё же стоит пригласить специалиста, пусть посмотрит опытным глазом, уже собирался спускаться с чердака, но споткнулся об очередную кучу какого-то мусора. Потирая ушибленную ногу, подумал, что вообще-то надо бы навести тут порядок. Дом деревянный — вдруг пожар, а на чердаке конь не валялся. Откуда-то из глубин памяти всплыло слово «пожароопасный». Огляделся ещё раз. Да… Вздохнул и решил, что раз уж всё равно залез на верхотуру, надо хотя бы одно полезное дело сделать: убрать всё это старьё. Открыл чердачное окно, чтобы сбрасывать мусор прямо во двор — не таскаться же с ним по лестнице! — и принялся разгребать завалы.

Перебирая и раскладывая вещи, — это на выброс, а это ещё может пригодиться, — наткнулся в стопке старых газет и журналов на канцелярскую папку. Заглянул: какие-то бумаги. Может, нужные? Стал просматривать. Вроде что-то официальное… Но почерк! А ошибки! Что за грамотей писал? Какое-то время разбирал кривые буквы, и вдруг понял: перед ним протокол допроса какого-то купца, обвинявшегося в укрывательстве золота. Подумал, что надо бы бумажки Серёге показать: не про его ли прадедушку? Забрал папку с собой и спустился, предвкушая, как будет удивлён сосед.

Серёга отнёсся к документу со всей серьёзностью. Долго вертел так и сяк, перечитывал, разглядывал, только что не обнюхивал.

— Ну что? Ну что? — теребил его Мишка.

— Где взял? — спросил Серёга вместо ответа.

— Так говорю же, на чердаке нашёл. Ты лучше скажи, про твоего деда-то или нет?

— Про моего, про моего, всё в точку, и фамилия, и имя-отчество. Непонятно, как оно могло к тебе на чердак попасть, если только тот, кто прадедушку к праотцам отправил, в твоём доме не жил…

Мишка вскочил и заходил по комнате. Охотничий азарт, завладевший им от сознания, что найденные бумаги и вправду имели отношение к дедушке-прадедушке, не давал ему усидеть на месте. Взгляд скользнул по бутылке, найденной при перекопке и теперь красовавшейся на книжной полке. И тут Мишку осенило: бумажка-то, что в бутылке обнаружилась, тоже небось из тех времён! Вот только куда он её задевал? В книжку какую-то сунул распрямляться, хотел на досуге рассмотреть — и забыл… Перетряхнув пару книг, обнаружил и листок.

— Смотри, что я ещё нашёл. Только не на чердаке, это во дворе закопано было. Вот в этой бутылке хранилось. Я ещё подумал — детишки баловались. Там всё значки какие-то, не понять ничего.

Положил на стол, разгладил ладонью, принёс из другой комнаты настольную лампу, чтоб лучше разглядеть полузатёртые карандашные каракули. Серёга сказал, задумчиво почёсывая затылок:

— Слушай, а вдруг это план? Ну, понимаешь, листы эти, допрос на которых записан, вырваны из какой-то тетради. Что если этот, кто в твоём доме жил, решил дедово золото себе забрать, деда пристрелил, протокол, чтоб никто не заподозрил, изъял, а вот на этом клочке нарисовал, как к золоту подступиться?

— Может, это твой прадедушка и чертил?

— Нет, он же образованный был, он бы поаккуратнее изобразил. Это как раз тот, другой. Золото припрятал и план для памяти набросал, как сумел. Видишь же: крестик! Наверно тут оно и закопано.

— Так крестиков-то там хватает! Что ж, под каждым по кладу? Или он его на части разделил?

Серёга вздохнул с досадой: вот, дескать, какие элементарные вещи растолковывать приходится, однако пояснил:

— Нет, клад один. Ты глаза-то протри! Остальные кресты, видишь, какие? С двумя перекладинками: одна поперёк, другая наискось, как на церквях. Это он, наверное, церкви и обозначил. А вот это, скорее всего, дорога. Тут вот деревья, а что это за крючочки, ума не приложу… Может, река? Ну, типа, волны на ней…

— Ладно, — рассудил Мишка, — давай карту возьмём, пойдём в город, попробуем как-то всё это с местностью увязать, жаль масштаба тут нет, придётся на глазок прикидывать.

Но и карта поначалу не очень им помогла.

— Если это река, а это дорога… здесь церковь и здесь тоже… Нет, ничего не выходит!

— Ты меня этими своими волнами совсем с толку сбил! — нахмурился Мишка. — Не волны это! Стал бы он волны рисовать! Речку он бы кривой линией изобразил. Может, горки какие?

— Точно! Горки! Вал это! Крепостной вал наш кремль окружал, и до сих пор его увидеть можно. Тогда смотри, что получается. Вот церковь, от неё прямая дорога идёт. Тут она другую дорогу пересекает, а тут деревья и вал. Горсад! Там и вал, и деревья, и дорога от церкви, от собора Воскресенского, пряменько идёт, а вот эта линия — улица Льва Толстого, наверно… Вот только что это за второй крест?

— Ну вот же часовня в саду! — Мишка показал на маленький, почти игрушечный домик под ярко-синей крышей с золотой луковкой наверху. Хоть маленькая, а с крестом!

— Нет, не годится! Во-первых, она стоит перед валом, а не за ним, как на рисунке, а во-вторых, она же новая совсем, недавно построена! Да и остальные кресты тогда непонятно зачем нарисованы. Не для красоты же!

Мишку вдруг осенило:

— А если это не дорога, вот эта прямая? А что-то вроде азимута, ну, направление отсюда сюда. То есть, если ты встанешь вот здесь на валу, и за спиной у тебя одна церковь, а прямо перед тобой другая, то клад зарыт под деревом, что на той же прямой находится. Я помню, мы когда с отцом на Волге рыбачили, он так сетку ставил. Приметит, допустим, столб на одном берегу, а на другом дом какой-нибудь или дерево одинокое, и на прямой между ними сеть потом и ищет… Где этот вал ещё-то проходил?

— Ну, с другой стороны. Там вот, прямо за собором.

— Пошли туда, примеримся.

Они подошли к валу, Мишка стал вертеть карту.

— Эх, жаль тут ничего не увидеть, забор всё загораживает. Если вот это собор, а это вал… с той стороны у нас дорога… Есть там церкви?

— Есть, монастырь за рекой. Как раз в том направлении.

— Монастырь… За рекой?! Так это ж не дорога у него! Река это! И смотри: вот в ту сторону два креста, две церкви — вот они на карте: Ильинско-Преображенская и Рождественская… а с той стороны Крестознаменская, что напротив моего дома, тоже за рекой! А вот это что? Нету церкви на этом берегу!

— Есть, — вздохнул Серёга, — есть тут церковь, вернее, была. Спасская церковь. Это ж рядом с торговыми рядами, наискосок от памятника солдатам! Видел небось, розовое такое здание без крестов, без купола…

— Точно! Вспомнил! Так, значит, мы нашли его, золото алхимика?

— Нашли, ага… сейчас прям… Нет, нам его не достать! Ты смотри, что получается: клад-то наш зарыт на территории теперешнего завода. Его ж в восемнадцатом году не было. Что было — не знаю, может, дома, огороды чьи-то, склады какие-нибудь, но завода не было точно. Его сразу после войны построили, в сорок шестом, что ли, году, отец рассказывал.

— Это какой идиот надумал в самом центре завод строить? — возмутился Мишка. — Тут и собор самый главный, и дома по улице смотри какие! Одна библиотека чего стоит! И вдруг завод какой-то уродский… Я ещё с реки смотрел, думал, как же он вид портит!

— Тебе всё вид! Там же для самолётов приборы стали делать! Такой завод! Можно сказать, он город поддерживал, знаешь, как в газетах пишут «градообразующее предприятие». И рабочие места опять же… Сейчас-то конечно, в упадок пришёл, а тогда! Мой отец там работал. Он про завод только хорошее говорил! Хотя, с другой стороны, конечно, не место ему здесь. Да кого это в те годы заботило? Вон и церкви тоже, сколько их было, а что не поснесли, так либо клуб, либо склад какой-нибудь, либо овощехранилище… Тогда не о красоте думали, а о пользе.

— То-то и оно, что не думали! Я вот всё хожу, смотрю — какая же красота была! Река среди холмов изгибается, мостики-лавы берега соединяют, церкви с куполами золотыми, домики в садах — наличники резные, цветы в палисадниках… Эх… Слушай, мне что подумалось: золото действительно проклято! В землю его закопали — так на той земле, в самом сердце города, завод поставили, а потом сам завод постепенно в упадок пришёл. И тут проклятие подействовало!

— Может и так, может и нет, кто знает. Только скажу я тебе, ну его, золото это! Пусть лежит себе в земле. Зачем оно нам, если от него несчастья одни? Что нам с тобой без клада этого плохо живётся?

Вернувшись домой, Мишка рассказал жене, чем закончилась эпопея с поисками. Она выслушала и сказала тихо:

— Жалко его…

— Золото? — удивился Мишка. — Что не нашли? Так говорю: проклято оно! По всему выходит, повезло нам, что не нашли!

— Да нет, — отмахнулась она, — я не про золото! Алхимика жалко, принца этого. Я читала его историю. Видно, очень он на то золото надеялся, а воспользоваться им не успел, и тут ему счастья не было! Велико же было его отчаяние, раз такой силой проклятье обладает! Знаешь, у меня сегодня в саду первые розы распустились. Пойдём, отнесём их ему, к тому камню. Пусть знает королевич, что о нём помним и о судьбе его жалеем…

Неотправленное письмо

Он не спеша шёл по улице. Последнее время он всегда ходил не спеша. Торопиться было некуда и незачем. И потом, годы, одышка, колени… Да и погода, конечно. Снег почистили, да лучше бы уж и не чистили, а то остался сплошной каток под ногами, того и гляди поскользнёшься. Зачем он вообще вышел сегодня из дому? Пройтись, видите ли, захотелось, прогуляться! Вот и гуляй. Дома-то всё равно делать нечего. А сегодня как-никак праздник, Новый год! Хотя, если разобраться, чему тут радоваться? Это в детстве было: ёлка, дед Мороз, подарки… Новый год! Ещё на один год ближе… куда? А туда, где ни праздников, ни буден… И хватит уже ворчать! Смотри лучше, сколько огней! Боже ж ты мой, сколько огней! В витринах, в окнах, на улице… Оно понятно: центр! И все вокруг бегут, торопятся. В гости, домой, к накрытым столам, к наряженным ёлкам… И всех ждут жёны или мужья, дети-внуки, друзья… Только его никто не ждёт, не к кому ему торопиться. Об этом он уже думал… Некоторые мысли — они как надоедливые мухи, крутятся и крутятся…

Ёлки уже не те, не живые они! Вот у них в Кашине ёлку ставили на площади, где торговые ряды, вот это была ёлка! Высокая! Настоящая! Не то, что эти — пластмасса одна! Сколько на них лампочек-игрушек ни нацепи, а всё радости от них нет. И чему радоваться? Год новый? Чем он лучше старого? Номером? 2022… Три двойки! Что хорошего ждать от двойки, тем более от трёх двоек? Вот если бы семёрки! Ну пусть не три, а две… Хотя две как раз есть: семьдесят семь ему исполнилось. Но разве это счастье? Это старость…

О чём он думал? Да! Ёлка на площади… Они пришли туда с Катькой ровно в полночь, чтобы взявшись за руки и зажмурив глаза, загадать желание. Одно на двоих. Чтобы навсегда и чтобы никогда-никогда… Молодые были, глупые. Разве так бывает? Вот и у них не получилось.

Из-за чего они тогда поссорились? Сейчас уже и не вспомнить. Ведь какая-то ерунда была. Или нет? Забыл! Помнилось только, как сердились, кричали друг на друга, как она повернулась и убежала, а он остался стоять. Ну надо же: ссора помнится, а причина забылась!