Бесплатный фрагмент - Золотая ловушка

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

/Ю. Левитанский/

1

Мое путешествие к низовьям Отца вод (Месси Сипи) — как его называют индейцы сиу — не обещало быть богатым на открытия и приключения. Оно уже заканчивалось в спокойном течении низменного русла, и вот-вот должна открыться дельта с ее многочисленными рукавами. Но тут возник остров с крутыми скалистыми берегами — а дальше гора, на пике своем непокрытая лесом. Просто чудо земное! И то, что это был остров, а не берег реки, подсказало течение, которое он разделил на два потока.

Дальше еще интереснее….

На плоском уступе одной из скал, по местному обычаю скрестив под себя ноги, восседал индейский шаман — то, что служитель культа, я сразу понял по раскраске лица и пестрому перышку, проткнувшему одну его ноздрю.

Широким жестом, коснувшись ладонью груди, он простер правую руку в мою сторону и сказал на наречии сиу:

— Приветствую тебя, мой бледнолицый брат. Я жду тебя — прошу причалить.

Окинув взглядом его и окрестности, я не почувствовал угрозы. Направил пирогу к скале шамана. Он принял брошенный мною шкерт и закрепил его за камень.

— Это очень любезно с вашей стороны — пригласить меня в гости, — сказал я. — Но почему во мне возникла нужда?

— Эту нужду подсказали мне Боги. Ты разведчик Мару?

— Да, я иногда подряжаюсь работать разведчиком, но крайне редко, ведь по природной склонности я — бродяга: скитаюсь, ищу, сам не знаю чего — то ли счастья, то ли несчастий: будущее покажет. А зовут меня Мару англосаксы, намекая на мое французское происхождение. Французы зовут меня Анатоль, зная о моих русских корнях. А вообще-то я поданный Соединенных Штатов Америки — страны неограниченных возможностей и величайшей на свете подлости, которую они почему-то зовут демократией. Я нужен вам для работы?

— Тебе предначертано Богами нашими исполнить великую миссию.

Я усмехнулся:

— Велика ли оплата за великую миссию?

Шаман вперил в меня долгий взгляд. Ну и я — не будь дурак! — столь же откровенно уставился на него. Служитель индейского культа выглядел очень солидно — серебристая седина по краям иссиня-черных волос и глубокие морщины на лице, особенно вокруг проницательных, умных и гордых, по-рысьи желтых глаз. Вид его внушал мне доверие, а молчание — тревогу.

— Скажи, Мару, как ты относишься к людям с красной кожей?

— Разве Боги ваши не сказали тебе?

Мы прекрасно поняли друг друга. Мне плевать какого цвета кожа — лишь бы человек был хороший. Чаще всего в моей жизни именно среди цветнокожих встречались порядочные люди. Я понятие не имел, чем это вызвано, но вот этот простой шаман внушал мне доверия больше, чем сам президент США. Может, такова воля этого человека, или мое особое представление о чести?

— Боги поведали мне, что избранный человек бескорыстен.

— Надеюсь, что миссия, мне предначертанная, не есть мое жертвоприношение?

— Я передам тебе сокровища, собранные нашим народом великому Маниту, которые ты должен употребить на его благо.

— На благо кого — народа или Маниту?

Шаман, проигнорировав мой насмешливый вопрос, продолжал:

— Получив доступ к таким богатствам, ты не должен сойти с ума — возомнить себя пупом Земли, утираться четырьмя концами небосвода как носовым платком. А должен — уста навсегда сомкнуть и не выдавать никому тайну, которую я тебе открою, как бы ни просился наружу язык….

— Мне принести клятву? — со скрытым сарказмом спросил я, когда шаман умолк, переводя дыхание.

…ты не должен быть одержим жаждой власти. Все свое — ум, энергию и даже жизнь ты должен положить на выполнение воли великого Маниту, — после паузы продолжил он.

Все это было сказано строгим голосом, но не без пафоса.

— Теперь клянись, — сказал шаман, выставив перед собой руку ладонью вперед на уровне плеча.

Я повторил его жест:

— Клянусь! Да проглотит меня Маниту, если нарушу свою клятву.

На мое ёрничество шаман и бровью не повел. Мысль могла быть обличена в любые слова — он читал мои мысли и верил мне.

Шаман опустил свою руку, и я опустил. Кивком головы он предложил мне следовать за ним — мы поднялись и пошли узенькой тропой, прилепившейся к скале. Восхождение и жара лишили меня чувства голода — однако, подступила усталость.

Вершина скалы была перевалом. На той стороне вниз спускался пологий склон густо заросший субтропическим лесом, характерным для побережья Мексиканского залива. Далее чашей виднелась долина, покрытая густо-зеленым цветом растительности.

Я оглянулся назад. Полуденное солнце яркими бликами отражалась в течении многоводной реки. Священная земля Маниту!

— Этот остров был проклят из-за белой чумы, искавшей здесь золото, — поведал шаман, переведя дух. — Много-много лет не ступала сюда нога краснокожего человека.

Белая чума — это я: так индейцы зовут бледнолицых. Однако…

Мы спустились в долину. Из-под последнего камня, не покрытого ни травой, ни лишайником, струился маленький ручеек. Шаман припал на колено, провел по воде рукой с похожими на когти ногтями — потом хлебнул из ладошки.

Не оборачиваясь, сказал мне:

— Многие сыны Маниту с той поры ушли в Долину Вечной Охоты. Но мы помним об этой земле и не забываем ее, как бы нам ни было тяжело. Здесь для нас всегда будет земля наших предков.

Крутые скалистые берега для тех, кто не знает куда пристать, служили надежной защитой от проникновения. Теперь индейцы боятся здесь появляться — разве только шаманы. Поэтому остров необитаем.

Я опускаюсь на колени перед прозрачным родником, припадаю губами и пью — вода прохладная, но не ледниковая: зубы не ломит.

Шаман достал из котомки, висевшей у него на ремне через плечо, кусок сушеного мяса — пимикан:

— Закуси.

Я вгрызаюсь в него зубами, шаман свою долю мнет и елозит во рту беззубыми деснами и языком — долог будет его обед! Для меня он закончился быстро.

Шаман встает и идет вперед вдоль по долине высокой травы — я следом. Час идем, второй, третий, огибая гору с которой сошли — снова надвигается пологий склон, покрытый лесом. За ним должен быть скалистый обрывистый берег.

Там, где кончается лес, а скалы еще возвышаются впереди, открывается вид на подземный ход — то есть чернеет в скальной стене пещера.

— Мы пришли, — говорит шаман, — отдохнем.

А сам достает из-за пояса томагавк и начинает рубить толстые сучья мексиканского кедра. Все мое снаряжение, кроме оружия, конечно, осталось в пироге на берегу. По приказу проводника собираю хворост и развожу костер. Потом, по его же просьбе, ищу на кедрах наросты смолы и отковыриваю их ножом.

Становится понятна затея старика — он готовит смолистые факела, которые горят долго и не чадят. По-видимому, нам предстоит путешествие внутрь пещеры.

Потом мы еще раз поели, и остаток дня спим у костра.

Почему в пещеру надо входить ночью, пока не знаю.

Я подходил к ее входу, собирая хворост, вглядывался в сажную темноту — потолок высокий, пол почти горизонтальный: туда даже на лошади можно въехать. Но что там за чертой видимости — вопрос.

Ночь наступила. Мы сидим у костра. Шаман рассказывает.

— Великий Маниту родился в этой пещере.

— Я думал он Бог.

— Он Бог, но он вездесущ — Он — это мы; Он — это земля; Он — это вода; Он — это звезды… Что еще нужно?

Почувствовал, что что-то теряю, потому что не понял всего это полностью.

— Я тоже могу в это верить и молиться Маниту?

— Он — это ты.

— Я думал: Маниту — это Бог краснокожих.

Лицо шамана помрачнело, но голос звучит твердо.

— Маниту — это дух. Кто обладает Великим Духом — тот сын Маниту.

Клубы дыма костра закрыли звезды над нами.

Шаман встал, поджег один факел и охапку еще прижал рукою к груди. Я повторяю его приготовления к походу в пещеру. У входа он останавливается и говорит заклинание:

— Мы должны следовать путем Маниту, чтобы найти собственный путь. Мы избежим печального конца, если найдем свой путь. И если у нас нет оружия, чтобы защищаться от бледнолицых, то нам поможет золото наших предков, собранное для великого Маниту.

Говорит он сурово, но улыбается — юмор его не наигран.

— Золото Маниту поможет нам обмануть бледнолицых. С его помощью мы сможем перехитрить даже Великого Белого Отца в Вашингтоне.

Мне становятся понятными ход мыслей шамана и моя роль в этом предприятии. Еще во времена Римской империи говорили — ишак, нагруженный золотом, откроет любые ворота.

Шаман кладет на землю охапку с факелами и опускает мне руку на плечо.

Я понимаю, что он ждет, и отвечаю просто:

— Я готов.

Он убирает руку с моего плеча, поднимает заготовленные факела и входит под свод пещеры. Шаман сейчас сам похож на Божество, создавшего порядок на Земле после длительного хаоса — потемневшая кожа, заплетенная косичка иссиня-черных с сединою волос, широкие сутулые плечи, уверенная походка кривых мускулистых ног… По его движениям видно — человек взялся за дело. Он выведет свой народ из хаоса вымирания, и о нем будут вспоминать не только в связи с тем, что он сделал, а также — как это бывает в легендах — в связи с тем, что он мог бы сделать.

Я один буду помнить об этом, и я один буду это знать.

— Вы можете мне доверять, — говорю расчувствовавшись.

— Тебя выбрал не я, а Маниту! — голос отражается от стен пещеры, как гудок парохода — ту-ту…

Несколько летучих мышей срываются с потолка и уносятся в темноту — колеблется пламя факелов в наших руках. Я вздрогнул от неожиданности и, чтобы прикрыть свой испуг, говорю:

— Я даже не знаю твоего имени, шаман.

— Меня зовут Сан Тен Сиван, Пепел Костра, но ты меня можешь звать просто Шаман.

Он шагает впереди и от неровного света его факела стены пещеры то сужаются, наступая на нас, то расширяются, давая пройти. На потолке заметил какое-то мерцание. Может это в каплях конденсата отражается огонь факелов? Или это вкрапление слюды в базальт? Но не золото же…

Шаман уверенно идет вперед, но я заметил в стенах пещеры черные ниши ответвлений — лабиринт!

Снова летучие мыши — висят, как сушеные фрукты. И нас не боятся — потолок слишком высок. Если подойти ближе, то видно, что они реагируют на нас, вертя головами.

Я иду за Сан Тен Сиваном практически след в след — звуки наших шагов с гулом отражаются от свода и стен пещеры.

Мы так долго шли по пещере, выбрасывая обгоревшие факела, то протискиваясь в теснинах, то пересекая большие гроты, что в душе возродилось чувство тревоги, возникшее у меня в самом начале — в тот самый миг, когда увидел шамана, одиноко сидящего на скале. Я, как и любой другой, побаиваюсь темноты и лабиринтов — уверенность мне придавал Сан Тен Сиван, в долголетии которого я вдруг начал сомневаться. Вдруг он сейчас копыта отбросит — что будет со мной?

А может, он вообще демон во плоти — стал на моем пути, чтобы сказками о золоте заманить меня в подземелье?

А может, нет никакого шамана-демона — все происходящее со мной это простой психоз, целиком и полностью выдуманная параноидальная фантазия об индейских ритуалах крови и ужаса?

Иногда грамотным плохо быть — черте что в голову лезет.

Мы все шли и шли, и я был близок к мысли, что конца у этого пути нет.

В какой-то момент шаман пропал из поля моего зрения. И сразу же я почувствовал нарастающий звон барабанов в ушах, сменившийся лязгом гонгов. С потолка на плечи и голову вдруг закапала густая красная жидкость — кровь! Потом она вообще хлынула потоком. Я выронил факел — он потух. Мгновение темноты, и свет другого факела вернул в реальную жизнь.

Я лежал у скалы. Страшно болела голова — наверное, я ей сильно ударился.

Шаман заглянул в мое лицо:

— Последняя проверка Великого Маниту перед сокровищницей. Ты цел?

Чертов шаман! Мог бы предупредить — здесь, мол, шагай осторожно.

Я поднялся сам и поднял свой потухший факел — не понятно отчего он потух. Мне это совершенно не нравилось. Может, проверка Маниту, а может — это я дошел до ручки и окончательно свихнулся. Шизофреники слышат голоса — слышат ли они музыку?

Поджигая свой факел, я посмотрел на невозмутимое крючконосое лицо старого индейского шамана. Подумал — еще одна такая проверка, и ты найдешь меня сидящим на полу с указательным пальцем во рту и, возможно, тихо смеющимся.

Кто-то очень умный наверняка говорил, что, когда все остальное потерпело неудачу, надо попробовать сказать правду. Звучало настолько хорошо, что я был уверен — не мне первому пришла в голову эта мысль, и, кажется, это единственное, что мне осталось. Я сделал попытку:

— Шаман, ты мало говоришь, а я много думаю… и вот какая несуразица получается. Ты говорил, что ваш бог Маниту выбрал меня для великой миссии. А теперь ему вздумалось проверять меня. С какой стати?

Поскольку мой проводник в никуда ударился в молчанку, я продолжил.

— Если ты с ним общаешься, передай хозяину здешних мест, что я здорово стреляю с обеих рук. А куда прилетят пули, выпущенные в темноте, отрикошетив от скалы, известно лишь великому Маниту. Ты понял меня?

Он остановился, долго и жестко рассматривал меня, затем плечами пожал. Сплюнул на пол — довольно странный жест для великого шамана — и покачал головой.

— Бледнолицие, — сказал он. — Вы пришли незваными в нашу страну и обобрали нас до нитки. И затем, когда у нас ничего не осталось, кроме веры, вы хотите добраться и до нее. Хо!

Он погрозил мне пальцем, словно учитель нерадивому ученику.

— Слушай меня, бледнолицый. Если дух великого Маниту войдет в тебя, ты об этом узнаешь. Если нет — ты останешься здесь навсегда.

— Но и ты тоже, — усмехнулся я, положив правую ладонь на рукоятку кольта.

— Нет, — отрезал он. — Сейчас наши пути расходятся. Ты теперь во власти Маниту, моли его о помощи.

В ту же мгновение неизвестно откуда взявшийся порыв ветра одновременно загасил пламя наших факелов. Причем, бросив мне дым и гарь в лицо.

Кольт я таки выхватил, но пока проморгался и прочихался, стрелять стало поздно — вокруг было темно.

Я яростно выругался, и эхо из темноты ответило тем же. Так понимаю, шаман пропал, возможности запалить факел у меня нет. Я присел и задумался — какое великое чудо Маниту можно придумать для моего спасения?

Итак, я обманут, брошен в пещере без спичек, с оружием, и в полном одиночестве. Однако, в любой ситуации есть положительные стороны, если достаточно хорошо посмотреть, и после попытки найти хоть одну, я понял, что должен признать — пока не подвергся нападению голодных крыс.

Одиночество и темнота побудили меня перейти к философии.

Когда-нибудь все мы должны уйти. Даже в этом случае, смерть от голода в темной пещере не входила в мой список десяти лучших способов погибнуть. Заснуть и не проснуться — вот был номер один. Но как это сделать здесь и сейчас — не имею понятия. А загнусь все равно. Просто пущу себе пулю в рот, когда голод или жажду не в силах станет терпеть — револьвер при мне.

Что я увижу, когда умру? Я не верю ни в душу бессмертную, ни в Ад или Рай, или другую торжественную ерунду. В конце концов, если бы у меня была душа, разве бы я не имел возможности с ней пообщаться? Значит, нет. Если бы она была и общалась бы только с Богом, то чем она тогда лучше глистов, которые в нас заводятся и едят поедом? Если совестью нашу душу назвать, то скажу откровенно — нахрен мне такая душа: так порой бывает тяжко от совершенных поступков. И представляете — с совестью в Рай! Да он с ней Адом покажется.

Нет, нет и нет! Человек, как и все живое — бездуховные существа!

Но думать о замечательном, единственном в своем роде мне, уходящем навсегда без возврата назад, было очень грустно. Трагично, правда. Тут и в душу поверишь. Или некоторые возможности реинкарнации.

Какие шансы после смерти мне снова стать человеком? Да никаких! Могу возродиться навозным жуком. Или хуже того — глистой в чьих-то кишках. Так что…

Будет ли кто оплакивать меня? Эгоистично жил — эгоистом помру.

Ладно, чего высиживать? — побреду куда-нибудь хоть на ощупь. Возможно, так будет лучше. Глядишь, действительно, великий Маниту сжалится надо мной и куда-нибудь выведет. Помолиться что ли ему?

Нащупал стену и потихонечку шаг за шагом побрел в кромешной темноте.

Возможно, жены мои, меня бросившие, оплачут меня. И дети, конечно, будут скучать. И внучки — эти уж точно!

Смотри-ка ты, кажется позитив возвращается!

Движение даже в никуда, оказывается, всяко лучше, чем бесполезное сидение на месте. Я двигался так — одна ладонь на стене, другая вытянута вперед, чтобы не торзыкнуться головой о какой-нибудь выступ или вдруг понизившийся потолок свода; вся тяжесть тела на одной ноге, второй аккуратно ищу опору впереди. Иду.

Знаете, а я ведь совсем недолго шел. Мне показалось, за первым же поворотом открылся широкий вход в пещеру и звездное небо за ним, а в нем огромная темная фигура шамана. Достал кольт, спокойно прицелился и подумал — попался, сукин сын! Но не выстрелил.

Опустил оружие и пошел быстрее, не держась за стену.

Догнал предателя, оттолкнул и вышел из пещеры. Звездное небо, силуэты деревьев в их незавидном свете — самое прекрасное, что я когда-либо видел. А вон и костер наш, оставленный перед спеленгом, тлеет углями.

В течение долгой минуты я наслаждался вновь обретенной жизнью. Потом повернулся к шаману:

— Мне следовало тебя убить, но есть вопросы.

— На все отвечу. Пойдем к костру, — несколько легкомысленно ответил он.

Шаман действительно подсел к костру, пытаясь не показать слишком многого на своем лице, и подбросил сучьев в огонь. Они с треском начали разгораться.

Когда я присел к костру, краснокожий сказал:

— Ты выдержал все испытания — Маниту проверил тебя.

Я понимаю, что должен был сообразить — другого ответа не может быть. Но вроде бы мы шли за сокровищами. Что скажешь, шаман?

— Я принес сколько мог унести. Мало? — схожу еще.

Он кивнул на котомку, лежавшую в кругу света костра.

— Это золото Маниту.

Насколько я понимаю положение вещей — мне по-прежнему не доверяют. Да Бог с ним! Я и не собирался вникать во все тайны пещеры, шамана и божества.

— Здесь…, — я взвесил котомку индейца в руке и показал свою грамотность, — четверть центнера, если в фунтах мерить. Чистоган?

Развязал горловину, зацепил в ладонь и вытащил на свет костра пригоршню самородков. Они светились в сполохах огня медовым светом.

Заметил внимательный взгляд шамана и швырнул самородки обратно в мешок.

— Ночь на исходе, а мы еще и не спали. Кемарнем?

Шаман кивнул и привалился к дереву — я так вряд ли усну. Мне надо… Я подложил котомку под голову, сунул ладошку прокладкой под ухо, сверху шляпу и вытянул ноги к костру. Сразу же отключился. Но проснулся еще до рассвета.

Луна прямо над моим лицом. Чей-то шепот на ухо. Даже не звук, лишь легкое ощущение — будто кто-то сказал что-то, совсем рядом. Мол, не спи, ковбой, свое счастье проспишь. Очень близко и тихо так, будто мысль на одном дыхании. И дыхание почувствовал, и теплый воздух от него на своей щеке.

Резко повернулся и, конечно, никого не увидел. Мистика!

Луна, наверное, шалит в ночи. Какая же она огромная и круглая — эта болтунья небес. Поговори со мной — мне есть, что тебе рассказать.

А потом снова пришла мысль, что сегодняшняя ночь еще не закончилась, и она будет особой. Меня снова потянуло взглянуть на самородки в котомке — интересно: как они выглядят в лунном свете?

Тихонечко сел, чтобы не потревожить шамана, развязал горловину и запустил руку внутрь — зацепил первый попавшийся покрупнее и вытащил на лунный свет. Все та же непривычная тяжесть, все тот же тускло-медовый цвет… Удивительно — какую волшебную силу над людьми имеет этот драгоценный металл. Просто с ума сводит.

К примеру, что мне стоит пристрелить шамана, а с этим золотом я — обеспеченный человек на всю оставшуюся жизнь. Но ведь мне его дали на дело. Да и я не готов избавиться от жизненных хлопот, став обеспеченным человеком. Но, разумеется, это было не самым главным — готов я к оседлой жизни или нет. Нет никакой разницы. Главное то, что золото манило к себе.

Раньше я был почти уверен, что деньги не властны надо мной — меня не увлекла Калифорнийская золотая лихорадка, как десятки тысяч других людей. Я предпочел охоту на бизонов и приключения на великих озерах. Потом по реке спустился. Но оно меня настигло и здесь.

Держа в одной руке мешок с сокровищем Маниту, а на ладони другой самородок, на который можно было купить себе ранчо на западе или виллу с плантацией и чернокожими рабами на юге, я чувствовал себя слабым, опьяненным и неуверенным в полной нормальности ситуации. Жажда личного обладания этим богатством возникла и разрастается внутри меня — ящерицей выползла из глубин сознания и готова превратится в огнедышащего дракона. И все это может закончится лишь одним. Все сходится именно на этом человеке.

Я бросил тревожный взгляд на шамана. Он не спал — смотрел на меня. В свете луны сверкали белки его глаз…

Или все это кажется мне? Я почти уверен, что старый шаман не спит, а наблюдает за мной. Все сходится — еще одна проверка избранника Маниту. Мне должно понять, что это индейское золото — не тот случай, когда мечты об обеспеченной жизни имеют первостепенное значение.

Да, конечно, прежде всего дело. Мне нужно немного везения, чтобы исполнить то, что задумано. Интересно, поедет со мною шаман в Новый Орлеан?

Он поехал. Но сначала мы обогнули гору обратным путем к месту нашей встречи и припрятанной мною пироге.

В пути мы беседовали. Старый шаман упрекал бледнолицых, которых его народ встретил как братьев, а те поступили по-свински — согнали индейцев с насиженных мест, вырубают леса, убивают бизонов…

— Но цивилизация, которую несут белые люди, приносит и пользу, — утверждал я. — Создаются богатства и рабочие места, уменьшается зависимость людей от капризов природы. Торнадо, засухи и наводнения не мало убили краснокожих людей.

Шаман посмотрел на меня сердито.

— Ваши фабрики чернят небо дымом. Ваши огнедышащие машины калечат людей и бизонов. Ваши дети рождаются хилыми — у вас нет будущего. Мир белых людей обречен, но прежде он погубит людей с красной кожей.

— Ты удивительно хорошо информирован для жителя необитаемого острова.

Эти слова мои не возымели на него никакого действия.

— Ты думаешь в голове у меня труха? Сан Севан общается с Великим Маниту, которому все известно.

Я улыбнулся, хотя мешок с золотом изрядно натер плечо.

— Предлагаю альянс — я выдвигаю свою кандидатуру в Сенат Соединенных Штатов, а вы с Маниту помогаете мне. В законодательном органе да с помощью божества мы много всяких делов натворим. К примеру, облегчим участь индейцев в резервациях.

— Божество ваших людей — это золото. И пока оно у нас есть, мы сможем подкупить даже вашего большого белого отца в Вашингтоне.

— Тоже верно. Может, передохнем? Чертовски тяжела моя ноша.

Старый шаман без долгих уговоров тут же присел на скрещенные ноги. А я сбросил лямку мешка с плеча и рухнул спиной в траву.

— Что ты собираешься делать с золотом? — спросил шаман.

— Я положу его в банк и открою счет — по сути обменяю на зеленые бумажки, за которыми гоняются все бледнолицые.

— И чем ты займешься, когда обменяешь золото на зеленые бумажки? — шаман достал из своей котомки кусок пемикана и разделил его ножом на две равные доли. Одну подал мне. — Подкрепись.

— К нему бы стаканчик бренди, — посетовал я.

— Лучше родниковой воды ничего не бывает, — сурово сказал шаман.

— Ну, это ты зря. Будем в Новом Орлеане, я приучу тебя к пиву — чудесный напиток.

— В рот не возьму. Краснокожие братья легко спиваются, — подтвердил Сан Севан. — Но не служители великого Маниту.

— Ушам своим не верю.

— Таков наш культ. Маниту сурово карает отступников — сводит с ума, насылает порчу, лишает зрения и слуха.

— Это ужасно, мой друг. Конечно, во всем надо знать меру. Глоток бренди сейчас бы вернул наши силы, а родниковая вода лишь утолит жажду.

— Ты бледнолицый. Тебе не понять наших обычаев.

— Но почему же? У меня много друзей среди краснокожих людей.

Шаман кивнул:

— Мне известно. Мару считают справедливым бледнолицым многие потомки Маниту от низовьев Отца Вод до Больших Озер. Маниту бы не доверил свое золото плохому человеку.

— Признаться, о чем-то подобном я давно задумывался, но не было средств. Теперь они есть. Мы купим остров и переселим туда всех краснокожих из резерваций, где они обречены на вымирание. Ваш народ возродится.

— Такова воля Великого Маниту!

— И твоя, Сан Севан, и моя — вместе мы сила! Это варварство запирать людей в безводной пустыне. Этот остров станет землей обетованной для краснокожих.

— И бледнолицым не будет туда ходу.

— А я?

— Ты наш брат, Мару.

Пирогу нашли в том месте, где я ее и оставил.

Путь наш лежал в Новый Орлеан.

— Я надеюсь купить остров у штата за бесценок — деньги в казну нужны, а остров необитаем. Тысяч за десять-одиннадцать долларов. А здесь, — я кивнул на мешок с золотом, — тысяч двести будет, не меньше. Главное, чтобы никто не догадался, зачем он нам нужен.

Шаман ничего не говорил — сидел с непроницаемым лицом.

— Если все пойдет хорошо, нам достанет денег и на обустройство острова.

На второй день пути наша пирога вошла в один из многочисленных протоков дельты великой реки. К концу третьего дня мы увидели индейские хижины на берегу. Человеку, который стоял у кромки воды и смотрел на нас было по крайней мере семьдесят лет. Длинная снежно-белая шевелюра и того же цвета клинышком борода. Карие глаза взглядом, кажется, прожигает насквозь. С моим попутчиком знаком много лет.

Они обменялись обычными индейскими приветствиями — когда рука от сердца простирается навстречу гостю.

— Доброго пути, Сан Тен Севан.

— Да пребудет с тобой Маниту великий вождь Морена.

— Кто с тобой в лодке?

— Белый охотник Мару.

В знак смиренного согласия я наклонил голову. И для меня оно было таким.

— Имя Мару известно жителям Отца Вод.

И с этим нельзя было не согласиться — у меня много друзей среди краснокожих и ни одного врага. Восхищение, прозвучавшее в голосе вождя, внушало надежду на гостеприимство.

— Далек ли ваш путь?

— Мы правим в город бледнолицых в устье этой реки…

— Но вы промахнулись — на этой протоке нет городов.

На месте шамана я бы не стал распространяться о нашем маршруте. Но с другой стороны — не зная маршрута, как до конечной цели дойти?

— Нам надо вернуться? — шаман озаботился.

— Я дам вам двух воинов, которые знают дорогу. Вы с ними спуститесь к соленой воде, п другой протокой подниметесь в город белых. Они же и обеспечат вам безопасность в пути.

— Нам что-то угрожает? — спросил я.

— На великой реке всегда много народа — это и бледнолицые бандиты, и беглые чернокожие и дети Маниту, охотящиеся за скальпами бледнолицых.

Суровая складка на лбу и потяжелевший взгляд подтверждали — дальше без его воинов никак.

— Я прошел долгий путь по Отцу Вод — от Больших озер до этих мест и нигде не встретил людей, желающих отнять мою жизнь.

— Ты смелый охотник, Мару.

— Вот именно — охотник, а не воин: я не люблю проливать кровь человека.

Шаман молча стоял, но впитывал каждое слово.

— Разведчики донесли мне, — заявил Морена, — что в соленой воде напротив устья Отца Вод стоит большой корабль. Возле него много лодок. Возможно, бледнолицые готовят набег.

— Вы следите за ними? — поинтересовался Сан Севан.

— На берегу мои воины. Они сразу предупредят, если лодки бледнолицых войдут в устье реки.

— Будет война?

— Время покажет.

Сан Тен Севан принял приглашение вождя отдохнуть в его хижине. Я остался ночевать в лодке. Как только они ушли, на берегу появилась группа краснокожих — мужчины, женщины, дети. На меня они старались не обращать внимания. Тем не менее, я из пироги вылез поразмять кости, подошел к ним, завел разговор и тут же нашел контакт — за бизоний рог с серебряными цепочкой и окантовкой, который мне подарили в миссии на берегу Онтарио святые отцы, выменял у местных жителей полмешка маиса и мешок сушеной рыбы.

Не знаю как шамана, а меня при виде высоких бортов с портами для пушек корабля, стоявшего с зарифленными парусами много мористее от мелководного устья, охватило сознание собственной ничтожности.

Был полный штиль, вода как зеркало. Выйдя из реки в голубые воды залива, мы повернули на восток, надеясь, если нам не помешают, достичь по новой протоке Нового Орлеана.

— Смотри, — шаман кивнул на корабль. — Пушка.

Я повернул голову. Один из портов был открыт и в его проем высунулось чугунное жерло. Я даже предположить не мог, что по нам будут стрелять из орудия — хотя, конечно, мушкет не достанет. Шаман застыл, словно громом пораженный. Да, неприятный момент. У меня противно заныло под ложечкой, и это проявление слабости здорово разозлило.

Я облизнул пересохшие губы. Спокойно. Бояться нечего. Даже если выстрелят, они не будут в нас целить — бабахнут по курсу, как приказ лечь в дрейф или подойти к борту судна. Нас наверняка рассмотрели в подзорную трубу и увидели, что в пироге есть белый. Нет, не будут стрелять по нам.

Только подумал, раздался громоподобный выстрел — ядро, утюжа воздух, будто взбираясь по барханам, пронеслось далеко впереди, взорвалось на берегу, подняв приличный букет песка и спугнув тучи птиц.

Точно предупреждают. А может, пристреливаются?

Из-за форштевня корабля показалась шлюпка и устремилась в нашу сторону. По три весла на борт — ходко идут и скоро нагонят. Можно скрыться в прибрежных кустах, но жалко пирогу бросать, и я не привык упускать не единой возможности — подналег на весло. Шаман молился своим богам, а я сражался до последнего.

Шлюпка шла уже параллельным курсом много мористее, когда я резко направил пирогу к берегу. На шлюпке поднялся стрелок — раздался выстрел ружья, и пуля улетела в кусты, пропев над нашими головами. Следующая пуля пробила пирогу, но мы из нее уже выскочили и побежали в чащу.

Снова раздался пушечный грохот — ядро взорвалось где-то в лесу. В ответ яростный вопль множества глоток. Навстречу нам из кустов выскочили индейцы — десятка два воинов и принялись осыпать пулями и стрелами гребцов в шлюпке. Один, кажется, упал.

Вот дуболомы! Ну, кто же воюет так? Могли бы, сидя в кустах, дождаться преследователей, которые наверняка погонятся за нами, и всех втихаря перерезать. Я не кровожадный, но и не дурак — случится война, буду воевать по-настоящему.

Шаман по-юношески прыгнул в кусты, когда над головой прогудело ядро и взорвалось впереди. Мою прыть сковывал мешок с золотом.

Что за воины, пришедшие нам на выручку — какого рода-племени? Не попали ли мы из огня да в полымя? Но шаман беспокойств не выказывал. Обменялся индейскими жестами с главным из них. И эта церемония изрядно у них затянулась.

Вскоре мне стало скучно. Старался прислушиваться и кивать головой, когда шаман указывал на меня, что-то объясняя предводителю краснокожих, но всякий раз чувствовал, что мозги мои превращаются в кашу. В конце концов плюнул на эти попытки и принялся смотреть по сторонам.

Мы были скрыты тропической зеленью от посторонних глаз — обстрел берега из пушки прекратился. Воины сидели и даже лежали, не обращая внимания на переговоры. Только мы втроем стояли — а мешок оттягивал плечо.

Скинул его в тень под развесистым деревом и сам улегся отдыхать. Я буду в Новом Орлеане суетиться, а тут пусть шаман стрекочет: его задача — доставить меня туда в целости и сохранности вместе с грузом.

Один из воинов угостил меня небольшой дыней — просто катнул ее ногой в мою сторону: угощайся, мол. Я не стал заставлять себя упрашивать — просто вынул нож и распахнул ее. Вкус и аромат бесподобны, а живительная влага очень вовремя.

Издалека с корабля снова раздался пушечный гром — по кому палят? И когда же они успокоятся? Над вершинами прибрежных зарослей появился вдруг темный шар. Его полет загипнотизировал меня, как взгляд змеи гипнотизирует мышь. Мне казалось, шар летел целую вечность. Вокруг смолкли все звуки, кроме едва слышимого свиста воздуха от его полета. Он упал от шамана с предводителем буквально в нескольких шагах.

А потом раздался взрыв.

Он лежал на помосте — обычной индейской усыпальнице на свежем воздухе — закутанный как мумия в одеяло с головы до ног. Поверх одеяла лежал еще зеленый, длинный лист пальмы. Вот и все, что осталось от великого шамана Сан Тен Севана.

Предводителю индейцев повезло меньше. Взрывом ядра ему оторвало обе ноги. Он был еще жив, но часы его сочтены.

Постояв у помоста, я вскинул мешок с золотом на плечо, и поплелся на восток, ориентируясь по солнцу — мне нужно было в Новый Орлеан. Не успел сделать и двух шагов, как меня остановил негромкий, короткий свист. Я обернулся. Под деревом, опершись на него спиной, сидел предводитель индейцев — ноги его, ниже колен перемотанные ремнями, были прикрыты окровавленным одеялом. Его блестящие черные глаза смотрели на меня в упор; желваки напрягались, превозмогая боль, но рот улыбался. Я неуверенно улыбнулся в ответ.

Умирающий индеец поднял ослабевшую от потери крови руку и дважды согнул указательный палец, подзывая меня к себе. Я подошел к нему. Сердце у меня тревожно колотилось. Всегда восхищался мужеством краснокожих и их пренебрежением к боли. Наверное, он хочет мне что-то сказать, только я не знаю наречия племен низовья Отца Вод — кажется, он семинол. Меня охватил дурацкий, беспочвенный страх. Сейчас, без защиты Сан Севана я был полностью в его власти. Знает ли он, что в мешке у меня за плечом?

— Тебя проводят в большой город бледнолицых мои воины, — произнес краснокожий на английском языке с небольшим акцентом. — Трех человек тебе хватит?

— Вполне.

Он протянул ко мне крепко стиснутый кулак. Я его понял и подставил ладонь.

Это была металлическая подвеска в форме капли. На остром конце имелась небольшая петелька для цепочки. Я не знал, что и сказать.

— Это что?

Предводитель индейцев хмыкнул:

— Хо. Это хранитель шамана. Теперь он будет хранить тебя. Так верней, бледнолицый брат.

— Наверное, это ценная вещь. Я ведь не шаман и никогда им не стану.

— Бери и носи.

Туго обтянутые смуглой кожей пальцы сжали мою ладонь, свернули ее в кулак.

— Теперь иди. Не мешай мне умирать.

Похоже, передача имущества погибшего Сан Севана утомила предводителя краснокожих. Он закрыл глаза и попытался восстановить дыхание, прерываемое, по-видимому, приступами боли.

— Прощай, мой краснокожий брат.

Едва я тронулся в путь, три воина, подхватив оружие, поднялись с земли и последовали за мной. То, что они мне были нужны, индейцы доказали к концу дня. Я брел, уставший, высматривая полянку, на которой можно было развести огонь и заночевать. С ближайшего дерева на меня с рыком отчаявшегося зверя прыгнула черная пантера. У меня встали волосы дыбом от ее вида и онемели ноги. Индеец, который был ближе всех, тоже прыгнул и толкнул меня в сторону. Минуту они кувыркались в траве, прежде чем подоспевшие воины копьями прикончили хищника. Но и спаситель мой пострадал — мощные когти зверя разорвали ему живот.

Он был жив и в сознании. Товарищи перенесли его к дереву и прикрыли окровавленный торс листьями пальмы. Освежевали зверя, сняли шкуру и стали поджаривать куски мяса на огне. Конечно, не оленина и не бизоний горб, но я заставил себя есть, чтобы восстановить силы.

Всю ночь где-то над головой мяукали котята.

К утру пострадавший воин умер. Он сидел в той же позе и с открытыми глазами — человек, спасший мне жизнь. Мы задержались до обеда, чтобы соорудить ему погребальный помост и достойно отправить в Долину вечной охоты.

Когда уходили, в спину нам доносилось жалобное мяуканье котят.

2

— Черт, а ведь мне, ребята, ваша помощь в городе нужна еще больше.

В виду Нового Орлеана мои спутники (телохранители?) замедлили шаг и, наконец, совсем остановились.

— Большой город, — сказал один из них на наречии сиу (которое я знал) и указал рукой на видневшиеся строения.

Я сбросил мешок с плеча.

— С этим грузом я там на каждом шагу рискую нарваться на неприятности. Здесь, смотрите, — я развязал удавку и распахнул мешок, — золото Маниту. Шаман Сан Севан доверил его мне для вызволения краснокожих братьев из резерваций. Вы не должны меня бросать с этим грузом одного.

Проводники с сомнением переглянулись.

— Давайте разберемся в сути вещей. Приказ проводить меня в город отдал вам ваш вожак — вы его выполнили. Но к тому времени, когда вы вернетесь, его уже не будет в живых. Вы же видели его состояние после ранения. Так что… Я прошу вас остаться со мной и помочь мне осуществить волю шамана…

Уговаривать долго не пришлось.

Куда упорнее они не соглашались оставить свое оружие где-нибудь в тайнике.

— Да поймите вы, братья, ваши луки и стрелы, ваши томагавки и копья — это провокация для любого пьяного горожанина, а они все ходят с кольтами. Вы еще с боевой раскраской явитесь. Значит так, оружие спрятать, лица и руки помыть… Это приказ! Если вы взялись мне помогать, то должны слушаться. Мы положим золото в банк, получим наличку и я вам куплю настоящие ружья в первой же оружейной лавке.

Однако, первую покупку до обмена золота пришлось делать в лавке, где продавали одежду. Я увидел витрину с манекенами и толкнул дверь. Она оказалась запертой. Но из открытого окна над ней доносились звуки пиано.

Музыка оборвалась на середине такта, когда я постучал в дверь медной колотушкой в виде галстука-бабочки. Дернулась штора за окном — кто-то посмотрел на нас. Мгновение спустя дверь в лавку осторожно приоткрыли на ширину бледного лица, принадлежащего молодому человеку. Оно было худым, обрамленным прядями волос, свисавшими до груди.

— Что вам? — спросил он.

— Я так понимаю, это лавка? И здесь продают одежду? Мне надо приодеть двух краснокожих джентльменов. Они перед вами.

Худолицый, похоже, приложил усилие, чтобы не взглянуть на суровых индейцев.

— Мы можем войти?

Радости владелец (?) лавки не проявил, но отступил и распахнул дверь.

— Я обедал.

Мы прошли к стойке, где на плечиках висели мужские костюмы.

— Подберите что-нибудь подешевле и не очень маркое.

Худолицый вытер о свои брюки руки, словно те вспотели, и принялся передвигать костюмы на плечиках по стойке.

— Можете присесть, если хотите, — сказал он мне. — Вы в город надолго?

Не отвечая прямо, я спросил:

— Все зависит от того, как нас примут в банке. Не подскажите, кстати, как к нему пройти?

— Я пошлю с вами мальчика, если вы ему заплатите десять центов.

Лавочник отобрал на стойке то, что хотел и предложил краснокожим переодеться.

— Я куплю у вас еще мешок, куда можно будет сложить старые наряды моих спутников.

Бледнолицый заправил за уши волосы:

— Сейчас поищу.

Итак, телохранители мои в цивильных костюмах, в жилетах, рубашках (от галстуков я отказался), в ковбойских шляпах и мокасинах (от сапог отказались они — причем, категорически), ваш покорный слуга и мальчишка, нанятый в проводники за десять центов, отправились на поиски офиса «Банк-оф-Америка».

В банке, как только узнали, что я хочу открыть личный счет, вложив золото, пригласили меня в отдельный кабинет. Повел меня туда клерк — зубастый молодой парень с деловым блокнотом в руках. Помимо интерьера в комнате были рычажные весы небольшого размера и сам управляющий новоорлеанским отделением банка, который попыхивал сигарой, ожидая меня в кресле.

— Господин управляющий, — произнес клерк и представил меня так, как я назвался, — старатель Мару.

Затем обошел стол, на котором стояли весы, открыл блокнот и положил на него ручку из чернильного прибора.

Толстяк в кресле отрывисто кивнул ему и провел носовым платком по своей лысой, сияющей от пота голове.

Клерк в слух произнес и записал на странице блокнота:

— 4 Мая 18… года. Новый Орлеан. Прием золота. Взвес №1.

Потом оторвался от блокнота и заявил:

— Сейчас мы перевешаем весь ваш товар, оценим по курсу — вы его видели в фойе — оформим договор купли-продажи, откроем вам счет, выдадим чековую книжку и любую сумму наличными. Будьте любезны, подтвердите согласие.

Других мест для сидения, кроме кресла, в котором курил управляющий, не оказалось — наверное, подразумевалось, что посетителям не до того. Ну что ж…

Я подтвердил свое согласие.

— У вас песок или самородки? — спросил клерк.

А черт его знает — я ведь толком и не заглядывался на свою ношу. Но судя по тому, как он мне бока шпынял — камни: с песком было бы проще.

— Самородки.

— Выкладывайте по одному на чашечку весов.

Я сунул руку в мешок, не глядя вытащил первый попавшийся золотой самородок. Клерк стал уравновешивать чашечки гирьками и пластинками, на которых были указаны миллиграммы. Когда стрелка ровно пришла на ноль, он забрал себе золото, а мне протянул чашу с гирьками.

— Считайте.

— Мне нужны бумага и ручка.

Он протянул мне чистый листок и свою ручку, макнув в чернильцу.

Я сосчитал, записал, объявил. Клерк вернул себе чашу с гирьками, пересчитал и подтвердил:

— Верно. Записываем: взвес №1… Кладите следующий.

Я так понял — бодяга до вечера. А ведь я еще даже не завтракал. И спутники мои, которые остались в фойе. Но у них есть мешки, в которых не золото, а что-то наверняка более съедобное…

В разгаре работы, я кинул взгляд на управляющего, который безучастно и молча наблюдал за нами.

— Мне кажется, за такой объем стоит накинуть процент-другой к текущему курсу.

— Можем, обсудить этот вопрос, — ответил толстяк, — если вы скажите, откуда товар.

— Естественно с прииска.

— У вас есть документ на него?

На мое молчание он покачал головой:

— То-то и оно.

— А кто-то предъявляет?

— Мы все далеки от совершенства, — чопорно поджав губы, ответил управляющий.

— Видимо формула «не суди, да не судим будешь» помогает вам в вашем бизнесе, — заметил я.

Толстяк вскинул подбородок:

— Если вы надеетесь услышать что-либо объясняющее, то должен заявить, что не в моих привычках судить, кому и как подвалило счастье.

Когда мы вышли из банка на моем личном счету было около четырехсот тысяч долларов и тысяча их наличкой в кармане. Возможно, я стал богатейшим человеком восточных штатов. Но осознание этого мне не сносило голову. Если делу будет надо, я готов, даже имея такое богатство, жить в шалаше, питаться чем Бог пошлет. Я не из тех, для которых самое главное — деньги. Они для меня — достижение цели. Я помнил — кто я, где я и зачем. И помнил свои обещания…

Мы отправились на поиски оружейного магазина.

Спутники мои были хмуры. Они с удовольствием проводили бы эти часы на свежем воздухе — в лесах или прерии — подальше от суетливого, душного города и его нелепых обитателей. Они предпочитали свободу цивильному платью и жизни под крышей.

Но в магазин, где можно купить огнестрельное оружие белого человека, они отправились с удовольствием — их кирпичного цвета лица повеселели. Их бесстрастность сменилась на понимающее выражение.

— Чтобы вы хотели приобрести?

Они принялись вспоминать разные огнестрельные штучки, которые видели у бледнолицых — тут были не только пистоли, пищали, но и пушки.

Я не выдержал и расхохотался. Не очень-то просто было вообразить, как согнувшись под тяжестью, индеец бредет лесной тропой с пушкою наперевес. Нет, более правдоподобно было представить краснокожего с кольтом в руке.

— Ну, думаю, вы просите слишком многого, — отсмеявшись, я им пообещал по кольту, винчестеру и одно длинноствольное охотничье ружье на двоих, чей заряд летит почти на милю.

Никогда не случается ничего того, что не было предопределено заранее. В оружейном магазине нас встретила девушка неземной красоты.

— Чем могу быть полезной, господа? — спросила она.

Я даже вздрогнул, ее увидев, а спутники мои напряглись.

— Мы хотели подобрать себе что-нибудь из оружия, — сказал я, внимательно рассматривая ее.

— Законом штата запрещено продавать оружие краснокожим.

— Я не индеец, вы вполне можете мне доверять, — усмехнулся я. — А со мной мои слуги. Нам предстоит долгий путь на Запад — мы должны быть во всеоружии.

Она очаровательно улыбнулась.

— Если кто-нибудь увидит, как из нашего магазина выходят краснокожие с оружием в руках и донесет судье или шерифу, у нас будут большие неприятности.

— Без риска не заработать денег, — я показал ей пачку банкнот. — Или вы предпочитаете чек наличке?

— Пойдемте со мной, — она увела меня в маленькую, тихую конторку магазина. — Стоит ли рисковать из-за двух-трех стволов?

— Вы верно сообразили, что я могу быть оптовым покупателем оружия. Надеюсь, это не очевидно для каждого?

— Не знаю про каждого, но я ясно вижу в ваших глазах блеск отваги. И если я не ошибаюсь, вы выглядите так, словно что-то задумали.

— Да, — ответил я, медленно и с ленцой улыбнувшись. Немногим женщинам было дано увидеть эту улыбку. — Я намерен приударить за вами. Ведь вы же не замужем?

— Уверена, — сказала она, переходя на «ты», — ты очаруешь любую женщину, которую выберешь.

— Я хочу именно вас.

— Да, я не замужем, но с отцом и братьями веду этот бизнес — мне некогда заниматься пустяками.

— Как насчет деловой встречи? Где-нибудь в очень приличном месте мы обсудим условия поставки вами большой партии оружия нам.

— Вы хотите перепродать его краснокожим?

Я улыбнулся:

— Как говорится, деньги не пахнут.

— Хорошо, давай встретимся. Как ты думаешь, что мне лучше пойдет в украшения — серебро, золото или жемчуг?

— Думаю, тебе пойдет все, — я поцеловал ей руку. — Ты настоящая леди. Знаешь ли ты об этом?

Я не понял почему она засмеялась чересчур громко, но был рад, что доставил ей удовольствие.

Потом наше трио сняло номер в салуне «Голубой кит», и я впервые за долгое время почувствовал, что хочется смеяться. Но главное здесь было то, что получил возможность не торопясь обдумать происходящие события. Я отношусь к тем людям, которые живут разумом и логикой. Меня нельзя назвать человеком бурных страстей и героических деяний. Все, что рассказывают обо мне на Миссисипи и в Аппалачах, большей частью выдумка.

Самый безрассудный поступок в моей жизни был визит с шаманом Сан Севаном в пещеру за золотом Маниту. Честно говоря, это был мой единственный безрассудный поступок. Даже мои взаимоотношения с женщинами всегда представляли собой тщательно разученные пьесы — каждый акт и каждая сцена просчитывались еще до начала представления. Не то чтобы я был холодным и бесчувственным, просто предпочитал оставлять за собой возможность выбраться из любовных историй прежде, чем увязну в них слишком глубоко и придется резать по живому.

Теперь, с момента встречи со старым шаманом, события обрушивались на меня так быстро, что я не успевал уворачиваться. Мне необходимо было переварить это все и подвести кое-какие итоги. Но мне никак не удавалось начать мыслить ясно — рассудок сбивался. Черт бы побрал это золото, эти деньги, эту Мэри из оружейного магазина, ее красоту и желание продать мне большую партию современного оружия. Мне еще некуда его везти. Сначала следовало попасть к губернатору и купить остров…

До встречи с шаманом все было понятно и обстоятельно. Теперь события понеслись вскачь. Сегодня вечером у нас с Мэри рандеву в салуне «Голубой кит». Она хочет мне всучить несколько сот стволов — кольты, винчестеры, ружья… и патроны к ним. А я хочу затащить ее в постель. В конце концов, я согласен на то и на это. Но она требует деньги, а оружие, похоже, уже готово к передаче в руки покупателя, но мне пока негде его спрятать.

Остров… мне нужен остров. Нет, не так. Время… мне нужно время. Но как быть с Мэри, винчестерами и… со всем остальным?

Решив довериться ходу событий, почувствовал изрядное облегчение. Приветствуя осторожность, я презираю нерешительность. Если суждено мне во что вляпаться, то и черт со мной — прости меня, Господи! Вспомнив красоту Мэри, расхрабрился — хотя на самом деле не стоило бы.

Я почему стал бродягой-охотником? Лишь потому что принадлежу к тем людям, которых называют бирюками — к тем, кто редко испытывает потребность в обществе себе подобных. Да, конечно, у меня были друзья. Трудно даже представить, на что был бы похож мир без друзей. Еще были женщины, хоть я и убежденный холостяк. Но любви, говорят, даже такие подвержены.

Помню Мариналь — стройную блондинку с упругими как яблоки грудями и фигуркой, достойной кисти художника. Сам не знаю, как меня угораздило в нее влюбиться — хотя в ней конечно было нечто еще помимо спокойной души и совершенной внешности. Мариналь обладала какой-то мягкостью флоры и почти животным теплом. Она была словно остров, куда можно пристать после плавания по бурному морю, обретя покой и утешение. Наверное, однажды я бы остался в ее уютной гавани, но она покинула меня. Ну зачем женщине возиться с бродягой-охотником, который даже дом ей не может построить? Тем более, если она способна заполучить любого мужчину, которого только пожелает…

Хороший вопрос. Вот и Мариналь его себе задала однажды. Вечером она еще была со мной, а наутро исчезла.

Но зато появилась Глория — с темными волосами, карими глазами и золотистой кожей. Я влюбился в нее до беспамятства. А потом была драка в кабаке. Я бился как лев против стаи гиен. И я победил их всех, но Глорию потерял — кто-то всадил ей нож под лопатку.

Лишь этих двух женщин я любил. Теперь одна из них ушла к другому, а вторая погибла. Мне бы хотелось, чтобы они обе были со мной.

Мэри из оружейного магазина я еще не любил, но страстно хотел с ней переспать. Я еще не понимал ее планов и желаний, но уже чувствовал, что тоже ей нравлюсь. Наши личности в короткой встрече пересеклись, перепутались то ли чувствами, то ли интересами — этого я еще не понимал.

Итак, предстоит свидание…

Только спустился в салун, как столкнулся с Ричардом Райзином — моим старым приятелем из Флориды, где мы когда-то охотились с ним на крокодилов. Едва не стукнувшись головами, некоторое время обмеривали друг друга взглядами, будто припоминая — кто это? Дик был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.

— Вот ты где! — крикнул он во все горло. — Сбежал от меня. А я ведь шкуры все тогда продал и долго ходил с деньгами, надеясь отдать тебе твою долю. Ты почему сбежал из Флориды? Я тебя искал по всему восточному побережью, вплоть до Нью-Йорка. А ты, похоже, на Запад смотался. От кого скрываешься? Что это значит? Говори всю правду!

— А то и значит, что болота, гадюки и крокодилы смертельно вдруг надоели, мне захотелось свежего воздуха прерий, — спокойно ответил, не желая немедленного общения даже со старым другом и дебитором, которое могло помешать моей встрече с красавицей Мэри.

— Воздуха прерий? Чего ж ты сейчас снова на юге? Какие дела промышляешь? Признавайся немедленно!

— У меня здесь встреча назначена, и мне сейчас не до тебя. Пусти! — сказал я и хотел пройти мимо.

Это уже вывело Ричарда из себя. Он крепко схватил меня за плечо.

— Пусти? Ты смеешь говорить «пусти», когда мы не виделись целых два года! Да знаешь ли ты, что я сейчас с тобой сделаю? Посажу за стол, накачаю виски, и будешь ты у меня пузыри пускать, как — помнишь? — в форте… как бишь его? …назюзюкался.

— Слушай, Дик, — начал я тихо и совершенно спокойно. — Неужели ты не видишь, что мне сейчас не до тебя. У меня свидание нынче с женщиной, а с тобой давай встретимся завтра — в этом же месте, в этот же час. Буду рад с тобой поболтать. Но в данный момент — прости… Отстань, ради Бога, и не мешай. Мою долю за крокодиловы шкуры можешь себе оставить, но сегодня, пожалуйста, не приставай. Считай меня неблагодарным и низким, только сейчас оставь в покое.

Я начал совершенно спокойно, а закончил речь с нетерпением на лице и в голосе.

Дик Райзин постоял, подумал и выпустил мою руку.

— Убирайся хоть к черту! — сказал он тихо и с грустью в голосе.

А когда я тронулся было с места, он снова рявкнул:

— Стой! Слушай меня. Ты мне больше не друг. И носиться с тобой, как с яйцом курица, я больше не буду. Сыворотка у тебя вместо крови в жилах. Ты перестал походить на человека, которого я любил и уважал…

Я снова попытался уйти от него, и он пуще прежнего заорал:

— Стой! Не выпить стаканчик виски с лучшим другом, с которым не виделся целых два года, считаю подлостью. А с подлецами у меня разговор короткий — я вызываю тебя, Анатоль Мару. Все слышали? Я вызываю на дуэль этого негодяя и всажу ему пулю в лоб с тридцати шагов.

— Нет. Я не буду с тобой стреляться — ты пьян и возбужден. И потом — я профессиональный охотник, в глаз попадаю бегущему бизону, а ты…

— Тогда я тебе морду набью, — заорал Дик и попытался меня ударить.

Я поймал его руку и завернул за спину приемом индейской борьбы, которую познал в лесах у Больших озер.

— Я тебе нос откушу, — пыхтел он, от боли в руке, нагибаясь все ниже к полу.

— А я тебе сейчас сдам шерифу.

— Хорош друг!

— Так все-таки друг? — спросил я и вытащил кольт из его кобуры. Руку ему отпустил, оттолкнув от себя коленом под зад. — Завтра мы встретимся здесь в это же время, я тебе пушку твою верну. А сейчас ступай и проспись.

— Отдай револьвер, я не приду, — проворчал он, потирая кисть руки.

— Бьюсь об заклад, что придешь.

— Не приду, Анатоль, — Дик повернулся и прочь пошел.

— Я затеваю новое дело, — крикнул ему вдогонку. — Найдется работа и для тебя.

Райзин обернулся в дверях салуна:

— Я еще за шкуры аллигаторов с тобой не рассчитался.

— Приходи, там сочтемся.

Ричард Райзин ушел и, похоже, с обидой. Ну да, Бог с ним, меня ждала встреча с красавицей Мэри. Волнующий момент приближался.

Я присел за пустой столик у окна.

Солнце большое и желтое висело над Новым Орлеаном. Из долины дул теплый ветер, доносивший аромат цветущих апельсиновых деревьев. Было жарко и прямо таки невероятно тихо для большого города.

И в такой атмосфере вдруг почувствовал мощное чувство влечения, нежности, безумной детской влюбленности к девушке, которую сейчас увижу второй раз в жизни. Она придет на деловое свидания, а я, видит Бог, не имел сил сопротивляться нарастающей любви к ней. Это было нечто, от чего нет защиты — оно поднимается из нутра, сковывая разум и волю.

Нет, мне никак нельзя появляться в городах и заглядываться на хорошеньких девушек. Вдруг подумал — если она сейчас появится, я не только поцелую ей руку, но опущусь на колени, как перед Божеством. Будто впервые в жизни меня обуял религиозный восторг. А она действительно была похожа на богиню Любви и Красоты!

Принесли мне виски, большую кружку пива и бифштекс с картошкой.

Я выпил и вдруг протрезвел от любви. Больше того — мне захотелось немедленно убежать не только из города и от Мэри, но и от самого себя. Хотелось лопнуть, взорваться, чтобы душа не захлебнулось желанием женщины.

Кажется, прежде со мной такого не случалось. Впрочем, я всегда был пьян, когда влюблялся. Теперь все происходит наоборот. В чем причина?

И тут я увидел Мэри.

В короткой голубой юбке из мягкой ткани и в такой же блузке, в изящных полусапожках и кокетливой шляпке, она стояла в дверях салуна и с улыбкой наблюдала за мной. Простой и в то же время элегантный наряд девушки дополнял широкий пояс с револьвером.

Совершенно очевидно, юная особа не была чистокровно белой девушкой. Кудряшки, выбивавшиеся на лоб, быстрый взгляд светлых глаз и румянец на матовой коже говорили за европейское происхождение одного из её родителей. А вот излучавшее живой свет лицо с мягкими и одновременно решительными чертами говорили за примесь индейской крови. Полукровки, как правило, бывают настолько красивы, что гурманы женского пола называют их незабываемыми.

Я встал.

— Прошу почтить присутствием. Я вас жду.

Она пожала плечами, как бы говоря — ну, если ждете… — подошла и присела.

— Что-нибудь вам заказать?

Она заговорила еле слышно, оглянувшись по сторонам.

— Знаете, почему я сюда пришла?

— Попробую угадать. Вы влюбились в меня?

Ухмылка и отрицательное покачивание головы.

— Вы хотите заключить сделку века и продать мне фургон с оружием?

Полупризнательный кивок и снова вопросительный взгляд.

— Черт возьми! Что же тогда? Я теряюсь в догадках.

— Я полукровка. Моя мать чиппева. Но она не жена моего отца. Я просто воспитана им. На днях он подписал завещание, оставляя весь бизнес своим законным сыновьям. Меня хочет пристроить замуж. А я, увидев ваших спутников — они же сиу? — и ваш интерес к большой партии оружия, подумала: вы затеваете что-то, связанное с индейцами. И мне захотелось… Короче говоря, я хочу вернуться к своим. Вы возьмете меня с собой?

Я не раздумывал долго.

— Конечно, да, моя милая! Но одно условие — вы станете моей женщиной.

Она смерила меня холодным взглядом.

— Я не шлюха и к тому же девственница. Никто не запрещает вам ухаживать за мной. Но если вы попытаетесь взять меня силой, я убью вас — клянусь! Я стреляю лучше любого мужчины. В этом вы скоро убедитесь.

Вежливо поклонившись, я сказал:

— Мадемуазель, принимаю ваши условия и клянусь — пока я жив, никто не посмеет вас обидеть.

— Хорошо. Значит, мы станем друзьями.

Вдруг я вспомнил, что в оружейном магазине мы с Мэри перешли на ты.

— Я бы предпочел видеть тебя своей женой.

— Мама мне говорила — индейцы не насилуют женщин, индейцы не добиваются любви, они совершают подвиги, за это скво их и любят. Родить сына от воина доблестного — это почетно. Отец взял маму силой.

— Мы надуем твоего старика?

— Нет! Я продам вам оружие по минимальной цене, но с папашей Дорсетом жульничать не буду. Вам что конкретно и сколько надо?

Мы договорились с Мэри о винчестерах, револьверах и охотничьих ружьях, патронах к ним вместе с фургоном и лошадьми.

— Завтра к утру все будет готово. Как будешь рассчитываться?

— Векселем «Банк Оф Америка» — годится?

— Условия передачи?

— А вот прямо сейчас пойдем и оформим.

— Ну тогда поспешим — офис скоро закроется.

Через час возле офиса «Банк Оф Америка» мы стояли вдвоем с Мэри.

— Благодарю. Вы полностью расплатились. После захода солнца пришлите к магазину своих краснокожих — мы загрузим повозку. К восходу солнца нас не должно быть в городе.

Грузить оружие мы пошли все вместе, сдав номер в салуне «Голубой кит». Во дворе магазина уже стоял фургон с двумя запряженными лошадьми, купленный Мэри.

После погрузки товара можно было ехать, но тут я вспомнил, что условился утром встретиться с Диком Райзином.

— Черт возьми! Надо было подумать о скаковой лошади. Я не могу сейчас покинуть Новый Орлеан. У меня назначена встреча на утро с одним приятелем. Я у него пушку отнял, но обещал вернуть.

— Нам нельзя здесь задерживаться, — поджала губы Мэри. — Если папаша Дорсет пронюхает, он меня под замок посадит, а вас сдаст шерифу, отобрав весь товар.

— Ладно, понял… Давайте так. Сейчас выедем далеко за город, схоронимся в укромном месте, а я вернусь, встречусь с Ричардом, мы лошадей купим и вас нагоним.

Мэри предложила другой план:

— Он ведь пьянчужка, ваш друг — так? Давайте поищем по притонам — время еще позволяет.

И мы отправились с Мэри вдвоем по злачным местам ночного города, оставив фургон с оружием на попечение краснокожих у общественного водопоя.

Повезло нам с третьей попытки.

Войдя в некий тусклый подвальчик, мы увидели Ричарда Райзина на полу в углу — без признаков жизни и до нитки обобранного. Другими словами — в рубахе и бриджах, но без сапог, шляпы и ремня…

У Мэри с собой была походная санитарная сумка. Она вынула флакон нашатырного спирта, открутила крышку и сунула Дику под нос. Тот шевельнулся…

Бедолага оживал на глазах… Грудь начала вздыматься и опускаться. Из носа, как ответная реакция на нашатырь, пошла кровь. И вдруг, как от удара током, по всему телу пробежала судорога. Оживший попытался подняться — сесть ему удалось.

От понюшки нашатыря мой едва не почивший друг стал безудержно чихать, разбрызгивая кровь вокруг себя. И наконец осмысленно сказал:

— Вы что творите, черт вас возьми!

Происшествие выглядело столь комично и невероятно, что Мэри не выдержала и громко рассмеялась.

— Да он же не умер!

— Кто? Я?

— Конечно вы — ведь лежали без признаков жизни. Мы подумали — мертвый.

— Ещё чего — конечно, не умер. Вот только в пузе у меня чего-то не так… Анатоль, ты не угостишь меня стаканчиком виски?

— С превеликим удовольствием куплю целую бутылку, если ты встанешь на ноги и пойдешь с нами.

Дик, ожив, болтал без умолку. Тянулся к бутылке в моей руке. Но я её нес, как морковку перед осликом. Опираясь на наши плечи Райзин таки добрался до фургона. Там несостоявшийся покойник, дернув крепкий глоток спиртного, обнял литровую бутылку и заснул крепким сном.

Утро застало нас в дороге.

Я поделился со своими друзьями своими задумками.

— Сейчас мы едем к губернатору штата в Батон-Руж. Я хочу купить остров в низовьях Миссисипи в собственное владение. Потом отправимся в Вашингтонский департамент по делам коренного населения, чтобы убедить государственных чиновников передать нам на попечение индейцев из резервации. На нашем острове мы сами о них позаботимся. Благородная миссия?

— И зачем нам столько оружия? — ухмыльнулась Мэри. — И куда мы с ним?

— Согласен — моя ошибка. Но не смог устоять перед очарованием продавщицы.

Девушка досадливо отмахнулась рукой.

На что я добавил:

— Может быть, пригодится.

Допив бутылку виски и хорошенько проспавшись, Дик Райзин взял вожжи в свои руки и больше уже не выпускал их всякий раз во время движения фургона. Шумный, болтливый, подвижный и выносливый, как мул, он мог выполнить любую работу. Удивительно расторопный и в то же время бесконечно добрый, не смотря на почти устрашающую внешность. Таким я его знал всегда. А вот остальным спутникам его перевоплощение из забулдыги в работягу показалось чудом.

Райзин утверждал, что все повидал, всюду бывал — и даже в гостях у черта, откуда, однако, вернулся на свет Божий. Меня то ругал, как худшего друга, то хвалил беззастенчиво.

А я его любил таким, каким он был. И полностью доверял.

Так вот, вернувшись к трезвому образу жизни (из-за отсутствия спиртного) Ричард Райзин сидел на козлах и сам с собой рассуждал во весь голос:

— Это здорово, что вы взяли меня с собой. Вот увидите — такая старая акула, как я, на что-то ещё сгодится. Я прошел суровую школу жизни. Я умею делать конфеты из дерьма… Да-да! И даже обратно…

Все более увлекаясь, он говорил:

— Я могу быть охотником, рыболовом, старателем, ковбоем, сапожником, кузнецом, плотником, гончаром… А! Разве перечислишь все, что умею.

Мэри его поддела:

— Вы не страдаете отсутствием скромности.

— Скромность прилична девушкам, а я мужчина и к тому же — простите, бабник!

Впрочем, его скоро все полюбили за доброту и уживчивость — даже молчаливые индейцы. Он стал душой нашей кампании.

И хотя в его кошельке чаще гулял ветер, он считал себя деловым человеком, предпринимателем — а вот меня бродягой.

А мадемуазель Мэри Дорсет?

Хрупкая девушка — почти дитя, но с такой железной волей, что многие сильные и смелые мужчины в подметки ей не годились. Родилась она в резервации от насилия Алоиза Дорсета, чиновника департамента по делам индейцев, над приглянувшейся ему индианкой. Через три года дела служебные вновь его заставили побывать в той же самой резервации. К нему подошел седой индеец-старик и сказал с упреком:

— Твоя дочь, бледнолицый, умирает от голода.

Мэри в два года сиротой осталась, но прелестной внешностью и независимым взглядом приглянулась папаше Алоизу, и он увез её с собой. До удочерения дело не дошло, но девочка воспитывалась вместе с детьми Дорсетов и получила прекрасное образование.

Тем не менее, память о матери, обесчещенной и брошенной папашкой, навсегда осталась в её крови. А индейская кровь обид не прощает!

Вместе с науками в школе, а потом в колледже Мэри училась скакать на лошади и стрелять из кольта, винчестера…

К тому времени Алоиз Дорсет ушел со службы и занялся коммерческим бизнесом. Оружие через его магазины в восточных штатах проходило оптом и в розницу. А юная Мэри осуществляла рекламу.

— Да из такого ружья в цель попадет даже ребенок! — увещевал папаша Дорсет очередного покупателя и подзывал девочку. — Ну-ка поди сюда, малышка — продырявь дяде шляпу. Кидайте, сэр…

Нужно ли говорить, что девочка всегда попадала?

А как она скакала на лошади! Господи! Как она носилась по полям — сначала на мустангах, а потом настоящих кавалерийских скакунах из собственной конюшни папаши Дорсета.

Бизнесмен-оружейник даже не подозревал, что поощряя такие увлечения незаконнорожденной дочери, к чему её готовит.

Окончив колледж и став к прилавку (и в конторе доводилось сиживать — способности и образование многое девушке позволяли), Мэри стала задумываться — а дальше что? Алоиз Дорсет стар и немощен — кончина его не за горами. Если отпишет что-нибудь дочери, то…

Её с детства манили крутые горы, густые леса, раздолье прерий. Она мечтала стать охотником или старателем… на худой конец, фермером, но чтоб на природе — в городе ей было душно.

И вот на тебе… папаша Дорсет подписал завещание, разделив бизнес свой между сыновьями. В паях, конечно — начатое отцом предприятие они должны вести совместно. А о Мэри — в документе ни слова.

Папашка ей обещал выдать замуж за состоятельного человека…

Одного из своих вдовствующих друзей-старперов? На фиг нужно!

И, как обычно бывает в подобных случаях, помогли люди и обстоятельства. Появился я — молодой (ну, относительно, конечно), красивый (а что?), решительный, с авантюрой в голове.

И дрогнуло сердце девушки — либо сейчас, либо никогда…

Как следует поразмыслив, все взвесив, Мэри пришла к выводу — если старатель Мару (то есть я) окажется болтуном и приставалой, послать его к черту и заняться своим делом.

Деньги у неё были…

Что можно сказать о двух наших спутниках с красной, как обожженный кирпич, кожей?

Чтобы не сломать язык, выговаривая наречие сиу, давайте назовем их по-гайдаровски просто — Чук и Гек. До индейских прозвищ — ну там, Голова Буйвола или Коготь Орла — парни ещё не доросли. Они не были братьями-близнецами, но удивительно похожи — не только цветом кожи и нарядами, которые приобрел им в вещевой лавке. Их манера держаться, немногословность и прочее-прочее… делали юношей практически неразличимыми.

И еще одно… Парни были влюблены. Нет, речь идет не о женщинах. Краснокожие были влюблены в свою родину — не ту, которую весь мир знает под названием США, а в дикую, но красивую страну своих предков и все, что связано с ними в памяти сиу. Эта была та любовь, о которой пишут писатели в героических романах — самоотверженная и свободная, бескорыстная и бесконечная…

Это чувство переполняло их, поднимало настроение в любой ситуации — будь то капризы природы или неприятности на дороге.

Обычно они были неразлучны, но отзывчивы и послушны. В неполные двадцать лет они видели много смертей и сами не раз проливали кровь. Убийство не доставляло им удовольствие, но бой есть бой, и победитель всегда торжествует. Это они знали и исполняли танец смерти над трупом врага — если, конечно, обстановка позволяла.

Если повезет в жизни, они доживут до глубокой старости, а военные подвиги обеспечат им громкие имена. Все может быть, но краснокожие юноши предпочитали не думать о будущем. Они сбежали из конвоя по пути в резервацию и вот уже почти год бродяжничали, занимаясь охотой, воровством и разбоем — то вдвоем, то присоединившись к какой-нибудь шайке.

Теперь они ехали со мной в столицу штата Луизиана и хоть не любили духоту городов, их вполне это устраивало. В принципе, им плевать было на затею с индейской резервацией на собственном плодородном острове, но приказы мои исполняли с охотой.

Вот такой квинтет пылил в фургоне по дороге из Нового Орлеана в Батон-Руж, столицу штата Луизиана.

3

Без приключений прошли четыре дня путешествия, ничем не отличающихся друг от друга. В прерии не было бизонов — ни одного животного мы не заметили: будто разом пропали все.

— На север откочевали, — сказал всезнающий Ричард Райзин.

Не встретили также ни одного путника (даже индейца) или повозки — Дик не мог найти этому объяснение. Но однажды остановил фургон без видимой на то причины.

— Что случилось? — спросил я его.

— Посмотри вон там, — Райзин кивнул головой в сторону.

Что-то виднелось в траве за обочиной.

Это был скелет человеческий. В грудной клетке его среди белых костей чернела стрела.

Дик хмыкнул:

— След краснокожего.

Конечно, на всей территории подконтрольной США больше не было индейских войн. С ними как с организованной военной силой было покончено навсегда. Старики, женщины, дети и оставшиеся в живых мужчины помешены в резервациях. Но одинокие воины или банды беглых краснокожих еще действовали. От них доставалось ковбоям, фермерам и золотоискателям…

Но и они сами изменились коренным образом, нынешние аборигены покоренной Америки. Теперь они воевали не за земли бизонов, как их славные предки. Эти отступники веры заразились от бледнолицых страстью к золоту, долларам, виски и готовы ради них на все. Эти ничтожества из среды краснокожих убьют-продадут даже своего сородича ради… (читай выше).

Встреча с ними была для нас нежелательна.

В тот вечер дождь полил как из ведра. Мэри, как всегда, одна ночевала в фургоне. А мы, четверо мужчин, неплохо устроились под ним, не разжигая костра.

На следующий день ехать была намного комфортнее — жара спала, дышать стало проще… И как подарок на дороге — небольшой городишко (не помню название), в котором самое большое здание двухэтажный трактир, он же почтовая станция, где можно обменять уставших лошадей, и гостиница для путешественников: три в одном, а может быть больше…

Прокуренное помещение салуна, где табачный дым стоял практически плотной завесой, был полупуст. Застоялые запахи, витающие вокруг, по отдельности не способны вызвать отвращения, но вместе… Табак, жареное мясо, кислая вонь вина и пива, перегара и немытых тел — та еще адская смесь. Заведение так себе, но на много пустынных миль прерии кажется райским местом.

И с другой стороны, двум из пяти путешественникам к подобному не привыкать. Даже больше скажу — мы с Ричардом Райзином были завсегдатаями подобных мест.

Чуку и Геку на все наплевать — их невозмутимости нет предела. Впрочем, индейцы в трактир не пошли — они остались охранять фургон. А жратву им отнес Дик.

Вот для Мэри это заведение было откровением, впрочем, не очень её смутившим.

Вторые этажи подобных придорожных таверн всегда имеют небольшие номера, где можно уронить свои кости на отдых. Или помыть их в ушате с горячей водой. Или…

— Красавчик, не хочешь поразвлечься? — девица с явными признаками своей профессии обратилась к одному из нас троих, сидящих за столом у окна.

Угадайте — к кому?

— Умеешь ты все испортить, Мару! — отправляя шлюху прочь шлепком по крутому заду, с обидой надул губы Дик.

Его всегда обижало, когда девицы подобного рода предпочитали меня ему. Он говорил: «Деньги не пахнут, так какого же им рожна ещё надо?»

— Мы здесь не будем ночевать, — сказала, хмурясь, Мэри. — Только обедаем…

— И лошадей поменяем, — подсказал Райзин. — Наши уж больно выдохлись.

Сидели мы за столом достаточно скромно — обильный обед и по литровой кружке холодного пива, чтобы не давиться всухомятку.

Пианист наигрывал по наитию некое подобие вальса. Набивая рот, я подумал — а что если пригласить Мэри на танец? Ведь не всю жизнь Анатоль Мару провел в лесных дебрях и на просторах прерий — иногда бывал он в светских обществах и даже слыл бойким кавалером. Взглянул на красавицу…

Даже не думай! — читалось в её взгляде.

Однако уста хранили молчание — и мои, и её.

Зачастую один взгляд может высказать больше тысячи слов.

Голос подал Ричард Райзин:

— Сыграл убогий что-нибудь поприличней, я бы сплясал.

— Не утомила дорога? — поинтересовался я.

— На козлах-то? — хмыкнул он.

Пианист, будто уловивший чутким ухом пожелание посетителя заведения, перешел от вальса к ирландской джиге, которую ему обычно приходилось наяривать по вечерам, заглушая шум скандалов и потасовок.

Сейчас полдень — клиентов в салуне мало. Но и Дик не сдержал слово…

Хотя, может быть, и сплясал, но ему помешал некий мужчина поганой наружности, подошедший к нашему столу.

— Это тебя зовут Мару?

— Ну, допустим.

— Я вызываю тебя на поединок.

— Причина?

— В Батон-Руж ты убил моего брата.

— Я никогда не бывал в этом городе, сэр.

— Ты трус! — взвизгнул подошедший и, схватив кружку Мэри, выплеснул остатки пива мне в лицо.

Я спокойно достал носовой платок и обтер физиономию. Потом встал.

— Хорошо, идем.

Мы вышли во двор. За нами следом все, кто был в салуне. Несколько зевак высунулись в окна второго этажа.

Мы встали друг от друга в шагах тридцати.

— Меня ты знаешь — назови свое имя.

— Меня зовут Джон Мщу За Всех.

— Где-то я его уже слышал. Ну, хорошо — начинай.

Мы встали в позицию.

Американская дуэль. Я много раз был её участником и, поскольку пишу эти строки, всегда выходил победителем. Есть один фирменный секрет. Я не буду его таить.

Много есть быстрых стрелков на свете, и обязательно кто-то (самый последний) наверняка окажется проворнее вас. Поэтому я никогда не слежу за рукой противника, а смотрю ему в глаза. Не для того, чтобы угадать момент, когда он отважится схватиться за рукоять кольта для выстрела — я его гипнотизирую. Да-да, признаюсь — имею такую способность к жульничеству и убиваю зарвавшихся самым бесчестным образом.

А что делать? Жизнь такая…

Парень успел схватиться за рукоятку своего револьвера, но вытащить его не смог — я запретил ему это делать и выстрелил прямо в сердце. Он рухнул мордой в пыль.

Что тут началось!

Из толпы зевак выбежал еще один чувак, громогласно вдруг заявивший:

— Ты убил моего друга. Сейчас за это мне ответишь.

На дуэль это уже не походило, но как самооборона, вполне катит. Я убил и его.

Третий молча пытался меня пристрелить. И снова мой выстрел опередил.

Законы американского общества — ничего не поделаешь.

Я сунул кольт в кобуру и сурово посмотрел на толпу:

— Больше нет желающих помериться со мной в меткости?

Не нашлось, слава Богу!

Вернулись в салун.

Я подозвал к себе владельца трактира.

— Уважаемый, будьте добры написать свидетельское показание, что джентльмены убиты мной честно — один на дуэли, два других в ситуации самозащиты.

Хозяин придорожного заведения оказался пожилым и флегматичным. Он все видел и тут же накатал необходимую мне бумагу. Подписался.

Я окинул взглядом салун:

— Кто еще засвидетельствует мою невиновность?

Подписей набралось достаточно. Несколько мужчин, поздравляя, пожали мне руку.

Так кто такой Джон Мщу За Всех? Откуда он взялся? И почему знает меня?

Местный бандит? — раз народ поздравляет, будто благодарит. Или это как-то связано с моей миссией?

Загадки, блин.

Подошел хозяин трактира, написавший свидетельство о моей невиновности:

— Не могу понять, как вы могли связаться с таким негодяем. У него же на лбу написано, что он убийца. И дружки его не лучше.

— Только сегодня их увидел, — развел я руками.

То была чистая правда.

— Если вы заберете с собой эти трупы и предъявите их шерифу в Батон-Руж — ведь вы же туда направляетесь? — вам выдадут три кучки баксов. Все эти парни в розыске и преследуется законом.

— Что же вы их сами не взяли? — столько мужчин при оружии.

— К нам шериф и рейнджеры заезжают по великим праздникам. Нам с бандитами опасно ссориться.

— Ну а я, мой друг, привык зарабатывать на жизнь другим способом. Везите сами этих смердящих в столицу и получите за них обещанное от властей вознаграждение.

Трактирщик посмотрел на меня с любопытством, но ничего не добавил. Наверное, он был немало удивлен моим щедрым подарком. А ведь я даже не спросил — сколько обещано правительством штата (страны?) за эти прежде буйные, а теперь мертвые головы. Ну да, Бог с ними! У меня своих забот по горло. К тому же загадки эти…

Впрочем, нашей нашлась разгадка тут же. Как только поменяли лошадей и тронулись в путь, Чук и Гек рассказали:

— Эти, убитые вами белые джентльмены к нам подходили. Интересовались — что в фургоне? чем полны ящики? откуда едем? куда везем? кто старший конвоя? где сейчас? как он выглядит?

На моей родине говорят — простота хуже воровства.

Простодырые индейцы все и выболтали бандюкам.

Далее логическую цепочку событий выстроила Мэри.

— Бандиты решили ограбить нас. Но перед этим убить предводителя, чтобы в прерии мы уже были беспомощны и без боя сдались на их милость.

Вроде, все так. Просчитались, орелики…

— Я бы не стал рисковать, — прокомментировал Ричард Райзин действия покойных налетчиков. — Пуля дура, но оставляет шанс.

— Видимо, Джон, который за всех отдувается, считал себя самым быстрым и метким стрелком в этой местности. Да, и в прерии трое против пятерых — шансов еще меньше. А после меня они могли бы ещё и тебя уложить на американской дуэли. Так что…

Едем дальше.

День был безветренный и душный. Тонкими струйками по щекам стекал пот под рубашку. Облако пыли из грунтовой дороги выбивали копыта лошадей. Прерия будто вымерла — никого на всем расстоянии, которое хватал глаз.

Огромный пес, что увязался за нами в городе (Чук и Гек ему бросили костные остатки своего обеда) трусил за фургоном, высунув язык. Тяжело вздымались его бока, заросшие грязно-серой шерстью.

Жарко. По раскаленному, словно горн, небу плыли редкие облака, не бросая на землю намека на тень.

Неподвижное безмолвие вокруг. Застывшие просторы, ничем не привлекавшие внимания, давили на психику и вселяли беспокойство в душу. Внутренний голос подсказывал — опасность где-то совсем рядом.

И похоже, не мне одному.

Дик вынул из чехла винчестер и положил себе на колени. Он осторожно правил лошадьми — сам больше оглядывался по сторонам.

Вдруг вскинул оружие и почти не целясь выстрелил куда-то в кусты.

— Что это было?

— Пойдем глянем.

Раньше нас на месте трагедии оказался приблудший пес. Он обнюхивал мертвого индейца — пуля навылет пробила тому грудь. В руках у краснокожего были лук и стрела, колчан за спиной. Видимо, Ричард выстрелил раньше, опередив своего вероятного убийцу.

— Сиу, из племени черноногих, — определил Чук.

Наверное, оправдывая перед ним меткий выстрел Райзина, я проворчал:

— Парадоксы судьбы — едем освобождать индейцев из резервации и попутно отстреливаем сбежавших.

— А собачка ничего, — потрепал пса по холке Дик. — Это он тявкнул в сторону краснокожего. Надо бы ему кличку дать.

— Дозор, — предложила Мэри.

— Годится, — согласился Райзин и, опершись на винтовку, вынул платок, отер лицо; перевел взгляд на наших индейцев. — Вы не хотите его закопать и станцевать по обычаю предков над трупом?

Те помотали головами.