Бесплатный фрагмент - Волонтер. Золотарь его величества

Автор выражает свою благодарность всем участникам форума «В вихре времен» (www.mahrov.4bb.ru) за активную помощь в шлифовке произведения, новые идеи и технические консультации.

А также эстонскую девушку Лизу, за помощь по работе над прибалтийским участком романа.

Пролог

1700 год. В районе города Нарва.

— Сие, я так полагаю, — молвил Петр Алексеевич, — новый европейский фасон?

Государь московский в присутствии своего друга Алексашки Меншикова, бегло осмотрел приведенного солдатами пленного шведа.

— Бог его знает, мин херц, — проворчал фаворит, которого будущий самодержец всероссийский отвлек от сна. Кутаясь в заячий тулупчик, он нервно потирал замерзшие руки.

Вот уже почти месяц русские войска продолжали вести, безуспешную осаду города Нарвы — гарнизона, которой насчитывал всего-то полторы тысячи солдат.

— Все возможно, — проговорил он вновь, потянулся к кубку с вином, но, увидев гневный взгляд монарха, передумал и продолжил, — Недалеко от наших редутов взяли. К нам в тыл пробирался. Как есть, мин херц, шведский шпион.

— Соглядатай? — переспросил Петр.

— Как есть шпиён, государь, — неожиданно, нарушив устав, вторгся в разговор, молчавший до этого караульный, — Вон и на русском как-то несуразно лепечет, — но, поймав гневный взгляд самодержца, солдат замолчал.

— Сами вы шпионы, — проворчал новоявленный швед, который на самом деле оказался эстонцем. Он смотрелся чудно в своем наряде, состоявшем из черного вельветового костюма, белой рубашки, на воротничке которой была запекшаяся кровь, стильных полуботинках сшитых то ли Гучи, то ли Пака Рабаном, с позолоченными пряжками. И при всем при этом он весь был покрыт грязью. — Кончайте притворяться — кино снимаете.

Что значило слово «кино», ни Петр Алексеевич, ни его фаворит Алексашка, ни караульный Иван Иванов не знали. Слово чудное, незнакомое, явно иноземное. По всем параметрам, швед.

— Чудно, — пожал плечами царь.

Петр опустился на табуретку, вздохнул и проговорил:

— Ладно, шпион, не шпион — потом разберемся. А сейчас садись, выпей. В ногах правды нет. И ты, Алексашка, присаживайся. Вон, гляжу, весь посинел, а глазами так на Ивашку Хмельницкого косишься. Я, чай, не жадный.

Пленный, стоявший до этого у самых дверей горенки, прошелся к печке и медленно опустился на табурет. Расстегнул пуговицы на пиджаке и, как и государь московский, тяжело вздохнул. Сначала он предполагал, что это Никита Михалков, или, может, брат его Андрон Кончаловский, снимают патриотическое кино. Потом, когда убедился, что здесь нет ни камер, ни софитов, предположил, что просто наткнулся на клуб военной реконструкции. Теперь же был уверен, что с ним случилось что-то странное. Хотелось проснуться и оказаться в своем родном двадцать первом веке. Пленный ущипнул себя за руку, чем вызвал удивление у монарха, и убедился, что это не сновидение.

Александр Данилович рассмеялся над странным поведением «шведа» и присел на соседний табурет.

— Замерзли? — поинтересовался Петр, непонятно к кому из двоих обращаясь. — Вижу, что замерзли. На дворе, поди, не лето. Зима стучится. Так что будь, Алексашка, любезен, командуй. Я как-никак всего лишь капитан-бомбардир.

Меншиков встал, подошел к стоящему в углу избы сундуку и извлек темно-зеленую бутыль. Обтер ее нежно, словно в ней было нечто такое, за что он, не раздумывая, бросился на штурм крепости. Откупорил и наполнил содержимым кубки. Один грациозно подал царю, другой протянул пренебрежительно «шведу», а третий взял сам. Но до рта донести не успел, так как мысль посетила его светлую голову. Вернув свой на стол, он наполнил еще один, и сказал караульному:

— Ну, что глядишь? Бери, и ступай. Мы уж как-нибудь сейчас без тебя разберемся. Правильно говорю, а, швед?

Эстонец кивнул. Солдат взял кубок и ушел.

— Только верни потом, — прокричал ему вслед Александр Данилович, после чего вновь обратил свой взор на пленного шведа: — Как звать хоть тебя?

— Андрес Ларсон.

— Я и говорю — швед, — констатировал самодержец, — Пей. Я вас, шведов, бить буду, но пленных, даже шпионов, обижать не собираюсь. Пей.

Андрес сделал глоток. В горле стало жарко, и тепло покатило по телу. Ларсон был не из тех, кто всегда рад надраться алкоголем в стельку, он выпивал, но делал это только по праздникам. Причем по чуть-чуть. Сейчас же он впервые пил такой крепкий напиток. Отчего удивленно посмотрел на русских, сначала на монарха, затем на его фаворита.

— Медовуха на мухоморчиках, — прокомментировал Александр Данилович, закусывая жареной курочкой.

— Каким ремеслом в мирной жизни владеешь? — спросил, подмигивая, Петр.

— Бизнесмен.

— Это еще что? Не слыхал я о таком ремесле?

— Да вожу, — тут «швед» сказал такое слово, что в художественной литературе, как-то и неудобно употреблять. Но этот термин был понятен государю московскому.

— Золотарь?

И если бы Ларсон знал, что значило это слово, то и ответил бы по-другому, а так он просто кивнул и прошептал:

— Можно сказать и так.

— Иди ко мне в золотари? — предложил монарх.

Сделав вывод, что в этом далеком прошлом России ему предлагают заняться его любимым делом, Андрес согласился.

Именно так и началась жизнь Андреса Ларсона, эстонского бизнесмена, в новой для него эпохе. А ведь еще совсем недавно, он мчался на своем «мерседесе» из Таллинна в Нарву.

Глава 1
Нарва

I

Как это часто бывает в фантастических повестях, день у главного героя не задался с самого утра. Впервые в жизни у Андреса Ларсона, по неизвестным ему причинам, сорвалась важная сделка. Китайский ширпотреб не лучшего качества, но все же. К тому же он по глупости узнал, что у его жены есть любовник. Хотя правильнее было бы сказать, что Андрес об этом догадывался, но вот кто это, даже представить не мог. Готов был подозревать любого, но только не этого человека, а сегодня (надо было такому случиться) он с ним встретился: не успел во время отъехать от дома, как раз позвонили, несостоявшиеся партнеры. Любовником оказался двоюродный брат, омерзительная личность, нахлебник и альфонс. А еще ему сегодня обязательно нужно было ехать в Ивангород. Обычный бизнес, если бы не одно но: партнером должен был в этот раз вновь стать русский…

Стоп, стоп, стоп. Ларсона никто не хочет изображать отъявленным националистом, тем более он никогда им и не был. За снос памятников времен Советского Союза Андрес не ратовал, да и самих русских оккупантами не считал, принимал как данность этот момент истории. Просто, по его мнению (субъективному конечно) все русские бизнесмены — бандиты. Так и норовят, чтобы его облапошить, обмануть и, как говориться, кинуть. Срыв последней сделки привел всего лишь к тому, что каждый из участников оказывается при своем, а будь такая ситуация с русскими — можно было остаться и без штанов. А еще, что больше всего раздражало эстонца, русские были неряшливые. Бывало, Ларсон смотрел российское телевидение, для общего развития — и поражался, до чего те довели свои города, превращая их в помойки…

Где-то в десятом часу, Андрес Ларсон выключил ноутбук и, вызвав секретаршу, белокурую Линду, сообщил ей, что уезжает по делам в Ивангород. Затем, накинув поверх модного костюма демисезонное пальто, вышел из офиса фирмы «Андлар» на улицу. Закурил сигарету. Постояв пару минут, как аккуратный человек затушил окурок, и, бросив его в урну, стоявшую у входа, сел в «мерседес».

Его старая привычка лично контролировать все сделки подвела его сегодня впервые. Поэтому на встречи с потенциальными клиентами Андерс обожал ездить сам, не таская с собой охрану, а уж тем более шофера. Ларсон предпочитал надеяться только на себя и не на кого более, особенно после того случая в девяностых.

Это, конечно же, отдельная история, но о ней стоит рассказать. Однажды вечером, возвращаясь с приятелем из спортивного клуба, где занимался в свободное время фехтованием, они были неожиданно атакованы группой хулиганов. Друг, как последний трус, — после этого Андрес разорвал с ним все отношения, — бежал, оставив его одного валяться на мостовой. Ларсон не осуждал бы его за минутную слабость, если бы тот вызвал полицию, но приятель так не поступил. Кто были нападавшие — эстонцы, русские или еще кто, — так и не установили. Его предположение, что это сделали русские, следователем были отвергнуты. Как ему тот объяснил: у преступности нет национальности.

Теперь же вновь вернемся к повествованию.

— Хорошо хоть погода солнечная, — проговорил Ларсон, включая зажигание. — Осень, октябрь, а такое ощущение, что только начало сентября. Вот если бы ветерок с моря не дул, так никто бы не догадался, что осень.

Красные крыши старого Таллинна ярко играли в лучах солнца. На улице было тихо. Откуда-то сзади до Андреса донеслась иностранная речь. Нервно говорили двое.

«Туристы спорят — подумал Ларсон, — не могут выбрать нужный ракурс для фотоснимка», — улыбнулся.

Затем группа ребятишек, верно сбежавших с уроков, пронеслась мимо его машины в сторону ратуши. Две девушки спешили, по всей видимости, на свидание.

— Эх, где мои семнадцать лет, — изрек Андрес вслух, — Жизнь проходит. В мои тридцать лет думать о других женщинах…. Хотя, — тут он замялся, посмотрел, на фото жены, что красовалось рядом с зеркалом заднего вида. — Вернусь из Ивангорода, разведусь. — Ларсон выругался и порвал снимок.

Окружным путем Ларсон миновал старый город и выехал, проехав через спальный район на трассу, ведшую в сторону Нарвы. До чего же Андрес обожал этот благословенный край, с его зелеными лесами, с отремонтированными за последние годы на иностранные деньги, шоссе, где так и хотелось развить большую скорость. Каких-то сто двадцать километров его отделяют от Ивангорода. Всего-то два часа езды, и то если ползти черепахой. Разглядывал по сторонам осенний эстонский пейзаж. Покрытые желтыми и красными листьями деревья. Красота необычайная — приморская, если уж на то пошло.

Обогнав парочку машин, он вскоре на трассе оказался совершенно один. Чтобы не было скучно, да и время летело быстро, включил радио. Понажимал клавишу. Поймал Klaasikaraadio. На частоте звучала ария из оперетты «Мистер Икс».

— Цветы роняют лепестки на песок, — надрывался из динамика Георг Отс, — Никто не знает, как мой путь одинок. Сквозь ночь и ветер мне пройти суждено, нигде не светит мне родное окно.

Тем временем ветер с Балтики нагнал черные тучи, и вокруг стало темно. Несколько капель ударили об капот автомобиля. Ларсон выругался, погода все портила. Он бросил взгляд на часы и вздохнул, снижать скорость было нельзя, и так успевал только-только к началу встречи. Русские могли бы обидеться и уйти, а тогда сорвалась бы вторая сделка за день, терять еще один контракт не хотелось. А еще, что было намного хуже, они могли требовать компенсацию за опоздание. Отчего эстонец надавил на педаль и дал газу.

Ларсон припомнил, как выглядел его клиент, ведь он уже раз с ним встречался. Его тогда поразило, до какой степени тот был толст. Во время разговора постоянно, после каждого слова, умудрялся вставлять нецензурную лексику. А еще от него, что было вполне объяснимо, несло потом. Этот запах врезался в память эстонца довольно отчетливо и как-то сразу увязывался с неопрятностью русских. Да и фамилия у него была какая-то свиная — Боров. Боров Олег Сергеевич. Ну, вылитый бандит. Этот того и гляди обманет.

— Хотя в первый раз не обманул, — произнес Андрес вслух, — возможно, не решился.

Тут перед его глазами, в стекле, возникло лицо Олега Сергеевича. Противное такое, с маленьким ртом и бегающими сальными глазками. Одевается неряшливо, вот и сегодня, скорее всего, явиться в потертом свитере и потрепанных джинсах. Да и притащит собой охрану, словно Андрес — киллер.

Ларсона аж передернуло. Если бы не бизнес, он бы сейчас развернул машину.

Когда до Нарвы оставалось меньше двух километров, на трассу выскочила косуля. Андрес крутанул руль, машину занесло, и она вылетела с шоссе. Пару раз перевернулась и врезалась в дерево. Выскочила подушка безопасности. Он готов был уже около ста раз поблагодарить немцев за их принципиальность. Если бы не они, быть бы ему на небесах.

Выбравшись из машины, Ларсон в состоянии шока сделал несколько шагов и только затем потерял сознание.

II

Очнулся Ларсон оттого, что стал замерзать. Пошевелился и понял, что жив. Открыл глаза. В ночной темноте пылал автомобиль.

— Голова болит, — простонал он — Ой, как болит.

Попытался встать. Получилось только со второго раза, причем, когда поднимался, головная боль усилилась. Андрес ощупал свою голову — слава богу, отделался лишь синяком. Затем похлопал себя по карманам костюма (пальто осталось в машине): из всех вещей при нем были только портмоне да сотовый телефон. Паспорт и бумаги, необходимые для подписания контракта, сгорели. А голова все болела. Ларсон вновь ею замотал и недовольно проговорил:

— Ну вот, теперь от неприятностей не уйти. Мало того, что попал в аварию, голова раскалывается, так еще и на переговоры опоздал, и бумаги сгорели. Нужно срочно связаться с друзьями в Нарве, чтобы приехали за мной, да договорились о переносе сделки. Может, еще успею. Хотя, что я говорю? Чуть не погиб, а мысли все о бизнесе. Нет, пусть с начала за мной приедут. А уж там как карта ляжет. Может, с русскими не все и потеряно.

Но при этом Ларсон чувствовал: произошло что-то необычное. Оглянувшись, Андрес заметил, что успела наступить поздняя осень. Вокруг все изменилось, словно прошло много времени. На деревьях отсутствовала листва. Дождливая погода закончилось, а ветер был такой студеный, что казалось вот-вот пойдет снежок. Одним словом поздняя осень, время, когда в еще закрытую дверь осторожно, стараясь ни кого не разбудить, стучится старушка-зима, любящая приходить, когда ее никто не ждет.

Но этого не могло быть. Не могла природа так резко преобразиться.

— Не может такого быть, чтобы погода так резко менялась, — еще раз подумал Андрес и поежился: — Холодно.

Опять вспомнил, пальто осталось в горящем автомобиле. Выругался. Включил сотовый телефон и позвонил. Телефон молчал. Ни слов, что «абонент находится в не действия сети», ни слов «Аппарат временно отключен». Мертвая тишина.

«Не иначе во время аварии что-то сломалось», — подумал он, разглядывая испорченную «игрушку». Затем еще минут пять крутил ее в руках, после чего запустил ею в охваченную огнем машину.

— Я же был без сознания от силы час, — прошептал Андрес, — но как, же вокруг все изменилось. Придется идти в Нарву пешком. Хорошо хоть не далеко. Километра два.

Он вновь похлопал себя по карманам. На этот раз нашел зажигалку, пачку сигарет и презерватив. Когда проверял карманы первый раз, он ничего этого не обнаружил, видимо, потому, что думал только о документах.

Презерватив он носил с собой в качестве талисмана. «Я за безопасный секс», — сказала как-то жена (бывшая жена — поправил себя Ларсон) и запихнула презерватив ему в карман — не иначе предполагала, что у него есть любовница.

— Не суди о других по себе, — вздохнул Андрес, — Вернусь в Таллинн, немедленно разведусь.

Вытащил из пачки, замерзшими руками, сигаретку и закурил. Сделал пару затяжек, закашлял. Тут же предположил, что, несмотря на подушку безопасности, все-таки получил удар в грудь. Хорошо хоть, ребра целы.

— Все же немцы молодцы, — вымолвил он, затушил сигарету, покрутился, по привычке разыскивая урну. Потом махнул в неуверенности рукой и отправил окурок вслед за телефоном.

Сначала Ларсон решил направиться в сторону трассы, по которой он ехал несколько часов назад. К своему удивлению, трассы он не нашел. Предположил, что ошибся, когда отходил от машины, даже расстроился, но обратно возвращаться не хотел, так как помнил, что это плохая примета. Минут через двадцать он вышел на берег реки Нарова.

— Приехали, — вздохнул Андрес, — остается только одно- идти в сторону города берегом. Другого выхода нет.

Медленно побрел в ту сторону, где, по его мнению, должна была находиться Нарва. И чем он ближе к ней приближался, тем отчетливее была слышна эта странная канонада.

— Может кино снимают? — спросил он, у самого себя.

Вопрос, признаться не был таким уж странным, если вспомнить, что Россия вновь, занялась экранизацией исторических сюжетов. Были вновь сняты фильмы, посвященные Александру Невскому и адмиралу Колчаку. Вновь экранизирован Николай Гоголь и Александр Дюма. Снято нечто псевдоисторическое по Акунину. Кто знает, решил Андрес Ларсон, возможно сейчас вот тут, под стенами двух крепостей происходят съемки фильма по книге Алексея Толстого «Петр Первый». Андрес относился к таким картинам скептически. Он смотрел несколько современных кинокартин, и по его мнению, выглядели они неубедительно. То ли сюжеты были не проработаны, то ли перенасыщенность компьютерными эффектами портит впечатление…

Вот только, по мнению эстонца, ему удалось посмотреть несколько современных кинокартин, делалось это как-то больно не убедительно. То ли сюжеты были не проработаны, то ли перенасыщенность компьютерными эффектами. Сейчас же если судить по канонаде, режиссер решил снять самый правдоподобный фильм. Обстрел крепости, который должен быть по сюжету, продолжительный и без пауз.

Пошел мелкий снежок. Холод усилился, и Ларсон ускорил шаг.

Миновав почти два километра, он так и не увидел вдали огней высотных домов. Странным было все это. Ведь если судить логически, то в такую темноту свет в квартирах у людей должен гореть. Эстония — это не Россия, а уж тем более не страна, страдающая от нехватки электроэнергии. Постсоветские времена, когда в некоторых бывших республиках были проблемы с электроэнергией, вроде прошли, да и даже тогда эта скорбная чаша как-то миновала Прибалтику.

Андрес остановился, перевел дыхание. Может он, все-таки погорячился, когда выкинул телефон в пламя? Как-никак финские модели, пусть и собранные в Венгрии, отличались большей надежностью, чем их азиатские аналоги.

Ларсон готов был уже себя обматерить, когда впереди, среди листвы разглядел огонек. Из последних сил и выкрикивая первое, что пришло на ум, он кинулся на встречу с неизвестным.

III

Русская армия вот уже почти два месяца безуспешно пыталась штурмом взять шведскую крепостью Нарва, а артиллерийский обстрел цитадели начался только двадцатого октября. Все дело в том, что основная часть войск, а особенно артиллерия, подходили к городу слишком медленно. Генерал Людвиг Алларт, руководивший инженерной подготовкой штурма, распорядился соорудить две линии укреплений, фланги которых упирались бы в реку Нарову. Именно здесь и располагались войска, (на правом фланге — дворянская конница Шереметева и дивизия Вейда, на левом Головин и гвардия, в центре Трубецкой), склады боеприпасов, жилые бараки. За внутренней линией располагалась сама артиллерия. На противоположном берегу Наровы два стрелецких полка осаждали Ивангород.

Двадцать шестого октября девятитысячная армия Карла XII прибыла в Пернов. Навстречу им царь Петр выслал иррегулярную конницу Шереметева, количеством пять тысяч человек. Обнаружив противника, конница вернулась под Юала. Тут же было созданы два отряда, один из которых, в составе пяти человек, выступил на запад в сторону реки Нарова, откуда должны были следить за передвижением неприятельских войск, а второй, из двух казаков, был направлен в ставку государя доложить дислокацию. Также в донесении сообщалось, что высадившаяся в районе Пернова армия превышала предположительные расчеты Петра.

Утром четырнадцатого ноября отряд из пяти дворян, все еще находился в районе побережья. Именно ему предстояло увидеть, как со стороны моря, пробиваясь сквозь заросли, вышел странно одетый человек.

Для них Андрес Ларсон просто стал неожиданностью. Вышел он на свет их костра, остановился в нескольких от них метрах, и попытался разглядеть людей. Скорее всего, решил эстонец, это статисты, отделившиеся от съемочной группы, и решившие устроить небольшой пикничок. Несмотря на то что в данный момент не было съемки, одеты они были как кавалеристы начала XVIII века. Длинные до колен кафтаны, цвет которых трудно было различить из-за темноты, белоснежные камзолы, узкие штаны до колен и сапоги с раструбами. На головах — парики, поверх которых нахлобучены треугольные шляпы.

В стороне, прислоненные друг к другу, образуя пирамиду, стояли четыре мушкета. У старшего из актеров была шпага. Решив, что массовка, скорее всего, набрана из эстонцев, бизнесмен обратился к ним на родном языке:

— T eie abi on vaja! Mul on autoõnnestus! (1)

Солдаты перестали жевать, вскочили и так быстро, что Андрес глазом не успел моргнуть, разобрали мушкеты. И только тут Ларсон заметил, что они были с него ростом.

— Свей, — то ли спрашивая, то ли утверждая, проговорил вооруженный шпагой, — ей богу братцы свей. Хватай те его братцы, пока не убежал.

Вот только Андрес никуда и не собирался убегать. Он стоял и смотрел, как четверо солдат, направлялись к нему.

Кино, решил Андрес. Парни видимо, заигрались. А может, просто решили разыграть его. Это было не удивительно, раз статисты русские. Ларсон слышал от друзей, что те иногда любят вот так вот подшучивать, над эстонскими парнями, думая, что эстонцы медлительные. Поэтому он только замахал руками, но уже на русском, хотя и с акцентом, проговорил:

— Мужики, вы ошибаетесь. Я не киноартист. Я бизнесмен, я попал в аварию. Это в километре отсюда было. Там сейчас мой «мерседес» догорает.

Солдаты вновь переглянулись. Один из них, почему-то, связал ему руки за спиной, после чего, похлопав его по карманам в поисках оружия, проворчал:

— Эвон как по-нашему щебечет.

— Да только по привычке все словечки иноземные вставляет, — сказал старший, — Нужно срочно доставить его к графу Шереметеву. Иван, возьми его на свою кобылку.

— Вечно вся черная работа мне, — пробормотал Иван, тот, что только что связал Ларсона. Затем толкнул в спину бизнесмена и сказал, — пошли, шпион. Мы и так в пути задержались.

Весть, что его отвезут к «графу Шереметеву», как-то обрадовала Андреса. Он уже решил для себя, что кем бы тот не был, он явно был главным во всем этом балагане. Большая шишка. Возможно, даже режиссер. У эстонца даже мелькнула мысль, что графа, может играть сам Никита Михалков. Этот уж точно не пройдет от такой роли. Ларсон еще немного повертел головой в поисках камер и софитов, но так и не нашел.

«Скорее всего, съемки проходили в другом месте, — подумал он. — а эти просто уехали на пикник. Вот только не пойму, зачем меня связывать. Переигрывают парни, ох переигрывают. Все расскажу их режиссеру. — Затем отогнал эти мысли, и решил, — вот вернусь в Таллинн, возможно не только с женой разведусь, но и сам кинематографом займусь. Буду возить оборудование для Таллинн-фильма».

И тут эстонец заметил пять кобылок, что стояли привязанными в тени деревьев. Иван неожиданно толкнул его в спину, заставляя идти.

— А поаккуратнее нельзя? — поинтересовался пленный.

— А ну, ступай. Что мне еще — прикажешь тебя на закурках нести, — проворчал тот и вновь толкнул.

Только чудом Ларсон не упал. Чтобы больше не искушать судьбу он зашагал к лошадям. Затем уже хотел, было сам запрыгнуть на кобылу, но солдат погрозил пальцем. После чего, присел и, связав ему ноги, как куль закинул его на круп.

— Извини, но для твоей, же безопасности, — проговорил Иван и вскочил в седло впереди него.

Тем временем старший затушил костер. Проворчал что-то насчет того, что принес черт на их душу шведа. Даже перекусить не получилось. А ведь так хорошо здесь пристроились. После чего последовал за своими товарищами.

Ехали не долго. Минут десять. И только в лагере наш герой совсем упал духом.

Лагерь графа Шереметева стоял недалеко от Юала.

Теперь ни о каком кино и говорить не стоило. Андрес Ларсон понял это, когда на знакомых ему берегах — а он здесь не однократно бывал с друзьями — не обнаружил города. Ведь в советские времена Нарва так разрослась, что поглотила собой окрестные деревни. Андрес был просто уверен, что никто не стал бы уничтожать спальные кварталы города из-за обычной прихоти кинематографистов. Шум бы в прессе подняли такой, что мама не горюй. Мэра точно бы власти лишили. Дешевле было бы воссоздать для съемок старый город в другом месте. Мысль, что Андрес Ларсон переместился, вследствие аварии, в прошлое казалась ему более реальной.

Ведь ни он, когда шел берегом реки, ни солдаты, скакавшие строго на восток, ни на метр не отклонились от маршрута, и по всем законам должны были прискакать в спальную часть города. Но этого не произошло.

Андрес и его конвоиры приехали в военный лагерь.

Он был освещен десятками костров. Несмотря, на позднее время, солдаты, находившиеся здесь, пели песенку. Ее слова разносились в холодном воздухе.

Иван вновь скинул Андреса на землю. Потом сам соскочил и развязал ему ноги. Ларсон застонал от боли. Поездка по пересеченной местности, да еще в таком положении, не пошла ему на пользу.

Тем временем старший спрыгнул с лошади и быстрым шагом направился к белому шатру, что стоял в центре русского лагеря. Перекинулся парой слов с караульными и вошел внутрь. Вернулся минуты через пару минут с невысоким человеком в синем кафтане. На голове серебристый парик, в руках — трость. На плечи накинута шубейка. Ни на одного из известных актеров, а уж тем более режиссеров он не походил, и от этого Ларсон совсем упал духом. Граф сделал несколько шагов и, осмотрев пленного, спросил:

— Кто таков?

— Андрес Ларсон!

— Шпион? Зачем в Нарву Карлом направлен, какие сведения везешь?

Эстонец побледнел, понимая, что бить его будут в любом случае. Правда, если признается, что шпион, участь его все-таки может быть полегче. А вот его отрицать…

— Шпион, но говорить буду только с… — тут Андрес задумался, сказать «с режиссером», или «с продюсером» язык не повернулся, потому и молвил: — Только с царем.

— С царем? — переспросил Шереметев. Отступил в сторону, оглядел пленного и вновь уточнил, думая, что «швед» шутит, — С царем?

— С царем, — проговорил Ларсон, понимая, что только от его прессинга зависит теперь жизнь. Эти русские, казались ему куда опаснее тех бандитов, что были, а вернее сказать — будут, в будущем.

— С царем, — прошептал граф. — Ладно, будет тебе царь. Карету, срочно карету. Ермолкин, Бровкин, ко мне. Доставьте его немедленно к Петру Михайлову. Пусть командор-бомбардир сам решает его судьбу. Не мое это дело — распоряжаться пленными и вести допросы. Мне нужно субординацию соблюдать, а кавалерией командовать. А пытать… — тут Шереметев задумался. — Пусть этим занимаются государь да его верные палачи. У него для этого кат (2) есть.

С этими словами граф развернулся и засеменил к шатру.

Тем временем Ларсона, под надежной охраной доставили к карете. Иван распахнул дверцу и жестом предложил эстонцу в нее забраться. После того, как тот выполнил его приказ, Иван залез внутрь сам. Андрес сделал вывод, что тот не раз пользовался каретой, не смотря на свой простоватый, деревенский вид. Два других солдата устроились на козлах. Карета помчалась куда-то на север, в сторону моря.

IV

Около часа они втроем (царь, Меншиков и Андрес Ларсон) просидели в домике капитана-бомбардира. Под именем Петра Михайлова, к кому велели доставить эстонца, оказался ни кто иной, как сам государь Московский — Петр Алексеевич Романов, человек, выделявшийся среди своих подчиненных неординарным умом и высоким ростом. Но более всего царь интересовался необычными вещами, приветствовал все новое. Сейчас же, поручив командование штурмом крепости фельдмаршалу фон Круи, давал изредка небольшие распоряжения относительно осады.

Когда Ларсона привели в домик монарха, он окончательно отогнал мысль, что это кино. У него была мысль, что это авантюра какого-нибудь военно-исторического клуба, но и она развеялась, когда Андрес увидел самодержца. Вряд ли во всей России можно было бы найти человека, так похожего на Петра Великого, да и еще к тому же увлекавшегося военно-историческими реконструкциями.

Но для государя Московского все началось неожиданно. Полудрема его была прервана вошедшим в домик караульным, который сообщил, что кавалеристы боярина Шереметева доставили ему еще одного пленного шведа, в отличие от Паткуля, не является офицером, а всего лишь пробирается в осажденный город. Самодержец засуетился, прогнал усилием воли дремоту и велел кликнуть к нему Меншикова.

Явившись в небольшую горенку, которую даже голландская печка не протапливала, монарх долго что-то обсуждал со своим фаворитом. Наконец вынес решение — пригласить пленного шведа к столу и предложил перейти на службу. Пусть и золотарем.

— Платить буду щедро, — пообещал Петр, наливая второй кубок.

Видя, что казни удалось избежать, эстонец не задумываясь, согласился. Как-никак, монарх предлагал ему иметь дело с золотом. Золотарь — это, скорее всего ювелир, размышлял Андрес, делая глоток медовухи на мухоморчиках.

— Выдай ему военное обмундирование, — распорядился государь Меншикову, когда застолье кончилось. — Во-первых, сейчас идет война, все кто мне служат на военном положении и должны одеваться по военному, а во-вторых, с его работой он быстро потратит свой респектабельный вид. — Последние два слова монарх позаимствовал у Андреса.

Меншиков хохотнул и вышел из шатра.

— А теперь мой друг расскажите мне о своей стране. Я был в Голландии, Польше, Англии, но у вас в Швеции так и не побывал. И объясните мне, как вам удалось так хорошо овладеть русским языком.

— Государь Петр Алексеевич….

— Капитан — бомбардир, — поправил его Петр.

— Хорошо капитан — бомбардир, — кивнул Андрес.

Засунул в карман руку и вытащил оттуда пачку сигарет. Закурил. И только тут увидел изумленные глаза Петра. Сначала он подумал, что в Россию царь еще не успел за вести эту табак. Но тут, же отогнал мысль, так как в лагере Шереметева он видел дымящего трубку солдата. Потом предположил что, в се дело в непривычном виде сигарет, и лишь потом до него дошло, что монарх не отводит свой глаз от зажигалки.

— Зажигалка, — проговорил Ларсон, чувствуя, что разговор меняет тематику. Самодержец как-то сразу потерял интерес к Швеции, и знаком попросил подать ему чудесную вещичку. Когда же она оказалась у него в руках, вопросительно посмотрел на шведа. Видя, что Петр просит у него объяснения, Ларсон проговорил: — Корпус металлический, внутри бензин.

— Бензин? — переспросил Петр, услышав незнакомое слово.

— Ну, вещество, которое горит, — попытался объяснить бизнесмен, понимая, что до времен Менделеева еще очень и очень далеко, наука только делает первые шаги.

— Медовуха неплохо горит, — заметил царь.

— Сейчас покажу одну вещь, — проговорил Ларсон, — сделаю для вас лампу. — С этими словами он взял небольшой чугунок, в котором еще недавно была каша. Налил в него настойки, смотал веревочку, что лежала на дорожном сундуке и отрезав от нее кусок. Пропитал его в настойке и поджог. Свет озарил горницу.

— Ну, этим ты меня не удивишь, — расхохотался Петр. — Я же факелы, обмакиваю, чтобы они лучше пылали. А вот твое приспособление очень любопытные. И зажигалка, а вот это, — и он показал рукой чугунок. — Горит совершенно по-другому, чем лучина. Но вернемся к твоей зажигалке. Как же она производит огонь? Ведь огнива почти нет, да и кремня я не вижу.

Пришлось Ларсону кратко изложить принцип работы зажигалки. Причем он так выразительно рассказывал, что у государя вопросов становилось все больше и больше, и если бы не Меншиков, ввалившийся, в комнату разговор бы долго не прекратился.

— Переодевайся, — приказал монарх, протягивая ему одежду.

Белоснежный камзол, голубые короткие штаны и кафтан, белые чулки и сапоги-ботфорты. Треуголка. Ларсон разделся до гола, от чего Петр только и воскликнул:

— Ну, ты и тощ швед! Вас что, Карл не кормит?

А когда тот переоделся, сделал заключение:

— Хорош, ох хорош. От моих поданный и не отличить. Как одежда красит человека! А ну, повернись. Дай я на тебя с тылу гляну.

Ларсон повернулся спиной, но Петр не прекращал выражать восторг:

— Эх, Алексашка! Смотри, экая стать. Не то, что наши бояре. Располнели. Эвон и на войну не выгнать. Закрылись в своих московских хоромах. Придет время, придет. Доберусь я до них, ой доберусь.

Тем временем Андрес извлек свои вещи из старой одежды и переложил в карманы камзола. Как-никак память, решил он для себя. Вот хотя бы портмоне. В нем несколько банкнот, кредитная карточка, статья, из какого-то научного журнала (сам не помнил, из какого), пара визиток. Еще в этом портмоне Ларсон хранил фото жены. Но теперь оно сгорело. В огне и растворилась память о ней. Вот уже пару минут, переодеваясь, Андрес пытался вспомнить ее лицо. Безуспешно. Кто знает, может, в последние годы, когда он догадывался об ее любовнике, образ жены стал постепенно вытесняться из сознания. А уж авария выбила его окончательно.

— Ну, я вижу, ты готов, — проговорил Петр. — Алексашка подыши для него местечко в лагере. Андрес, а ты завтра с утра приступай к своим обязанностям.

Подумал немного и попросил у эстонца сигареты. Долго разглядывал, затем бросил на стол. Отошел в угол, где у него стоял небольшой сундук с вещами. Долго рылся, а когда вернулся, протянул золотарю длинную курительную трубку, какими обычно пользовались голландские мастеровые, огниво и кисет.

— Вот бери, — молвил царь, — а зажигалку и твой табак я себе оставлю. Больно диковинные они.

V

Но утром все пошло не так, как хотел государь московский.

Полковой трубач разбудил спящий остров Кампергольм. Ларсон протер глаза и уставился на дремавшего напротив него солдата в обшарпанном стрелецком кафтане. Казалось, тот и не собирался просыпаться, несмотря на небольшой переполох, возникший за стенами шатра. Даже ноябрьский холод не беспокоил его. Было видно, как он посапывал, и его рыжие усы, которые были чуть светлее бороды, поднимались вверх. Решив, что нарушать покой спящего не стоит (кто знает, как стрелец относится к иноземцам), Андрес не стал его будить.

— А вот дисциплины тут явно нет, — проговорил эстонец, затем накинул поверх камзола длинный плащ без рукавов и вышел из шатра.

Морозно. Даже сюда прорывался ветер с моря. Ларсон запрыгал на одной ноге, затем на другой. Застыл как вкопанный. И взглянул на восток, где уже начало всходить осеннее, или, скорее, зимнее солнце. Его лучи, пробиваясь сквозь ветки деревьев, нехотя скользили по голой земле.

«Как же я буду заниматься тут золотом, когда вокруг идут бои?», — подумал Андрес и пожал плечами: царя Петра не понять.

Он прислушался к канонаде, она не была такой частой, как ему показалось вчера вечером. Насколько Ларсон помнил, русские при штурме вели обстрел крепости безрезультатно, ядра в основном не долетали до стен города. А девятнадцатого ноября все кончится, и шведы русских просто-напросто разобьют. Тогда Ларсон из русского плена попадет в шведский, но в любом случае ему не суждено будет вернуться в тот мир, откуда пришел. Из фантастических книг эстонец знал, что возвращение из прошлого случается очень редко.

Ларсон вздохнул, еще немного попрыгал, пытаясь согреться. И только он направился обратно в шатер, как его окликнул голос Петра Алексеевича:

— Золотарь, иди сюда.

Андрес развернулся и заметил Петра, тот стоял в окружении советников. Тут были сержант Меншиков, де Круи и князь Долгоруков. Видимо он их не заметил, задумавшись. Ларсон направился к ним, подходя, он услышал, как Меншиков произнес только одно имя:

— Ян Гуммерт.

Причем говорил он это взволновано, отчего у Петра стала дергаться щека. Что-то случилось, решил Андрес, и произошло это с человеком, явно или шведского, или эстонского происхождения, но в любом случае тот человек вряд ли был связан с защитниками крепости.

— Обоз не вернулся, мин херц, — говорил Алексашка, когда Ларсон подошел, — случиться могло что угодно. Возможно, утонул.

— Утонул? — переспросил царь.

— Я говорю, возможно, утонул, — уточнил Меншиков, — он мог и в плен попасть. Вчера опять было несколько вылазок шведов из крепости.

И он покосился на подошедшего Андреса, словно информация была секретной, а этот швед может ее выдать. Петр с укоризной посмотрел на фаворита, и тот опустил глаза.

— С последним я соглашусь, — кивнул государь, — это куда правдоподобнее, чем утонул. А если он захвачен, и сейчас в крепости, то мы должны отправить туда человека с письмом.

Ларсон посмотрел удивленно на царя, потом на его окружение. Поведение Петра Алексеевича никого не изумило. По всей видимости, неизвестный Андресу офицер, был в почете у монарха. Лишь потом, когда эстонец уезжал в Москву, Александр Данилович объяснил почему. Сейчас же из разговора Ларсон только понял, что любимец Петра второй капитан Бомбардирской роты (первым был сам государь) Ян Гуммерт находится в плену, а комендант крепости Нарва- Горн, в случае плена (если все-таки капитан не потонул) должен содержать его честно по воинскому обычаю, как это делали русские со шведскими пленными.

— А к письму приложим свидетельства оных, в том числе и Паткуля, Ларсона, — добавил Петр.

— А может, мин херц, — молвил Меншиков как-то не уверенно, — его с барабанщиком и пошлем.

Государь задумался. Посмотрел сначала на одного офицера, затем на другого, но те лишь опустили глаза.

— Так понимаю, — проговорил Петр, — решение опять мне принимать. А я ведь всего лишь капитан-бомбардир.

— Вы в Бомбардирской роте командир, а здесь и в этих делах — царь, — напомнил ему князь Трубецкой.

— Да, ваше величество, сие есть дело государственное.

— Будь по-вашему, — он посмотрел на Ларсона и спросил: — А не убежишь?

— Не убегу.

— Слово даешь.

— Даю.

— Вот и ладненько. А сейчас пойдемте в рыбацкий домик, там Алексашка тебе сподручнее письмо написать. Золотарь нам его на свой язык переведет. А вы, господа хорошие, возвращайтесь-ка к войскам своим. Пора уже заканчивать эту канитель. Нужно брать Ивангород и Нарву, эвон Карлолус уже в Пернове высадился и к нам топает.

VI

Это в далеком будущем Нарва, преимущественно русскоязычная, стала третьим по величине городом Эстонии. Но этом Андерс Ларсон хорошо помнил, что когда-то крепость была основана датчанами. Потом переходила из рук в руки, сначала к русским, а затем к шведам. И вот именно с осады этой цитадели и начал войну с Карлом XII Петр Первый.

Ларсон и представить не мог, что ему суждено оказаться парламентера, да еще при том, что, по мнению русских, ранее он служил в шведской армии. Непонятно почему, но государь московский предпочел именно его, а не майора Паткуля, не говоря уж о том, барабанщика и одного можно было отправить к коменданту города. По просьбе монарха, пленные шведы написали несколько писем, о том, как к ним относятся в лагере, такое же письмо написал и Андерс (слава богу, шведским он владел так же неплохо, как и русским языком).

Ларсон вышел из рыбацкого домика Петра. На улице, приплясывая, чтобы не замерзнуть, его ждал молодой парень в васильковом кафтане. Увидев Меншикова, он замер, затем наклонился и поднял барабан, что стоял у его ног.

— Вот пойдешь со шведом в крепость, и вручишь письмо коменданту, — проговорил Алексашка, протягивая конверт, — дождись ответа, а затем возвращайся. — Тут фаворит понизил голос, так чтобы золотарь его не слышал, и прошептал: — Приглядывай за ним. И гляди, чтобы он ничего лишнего не сказал.

Барабанщик взял конверт, запихнул за пазуху и сказал:

— Хорошо ваше благородие. — Потом взглянул на Ларсона, улыбнулся, и эстонец представил, как же смешно он сейчас выглядит в старинном, по крайней мере для него, мундире. — Пошли, — проговорил музыкант.

— Пешком? — поинтересовался Андрес, но Меншиков только рассмеялся.

— А нам спешить не куда, — молвил он, — даже если Гуммерт в плену, вряд ли в отношении его что-то изменится. Чтобы вас не пристрелили, вот возьмите белое полотенце, — протянул, и добавил, — будем надеяться, что у шведов, этот цвет материи, значит то же самое, что и для нас.

Вздохнув, эстонец и барабанщик направились в сторону Нарвы. Хорошо, хоть похолодало, и грязь застыла. Речка Нарова покрылась тонким льдом, который при потеплении сразу же растает. Да и дорога вновь станет непроходимой.

Миновав предместье, вышли к возвышавшейся на холме крепости. Артиллерия вот уже два часа как прекратила обстрел. Барабанщик подал сигнал, на стене крепости закопошились. Ларсон замахал полотенцем. Теперь уже со стороны крепости прекратились выстрелы, в бойницу высунулась голова. Человек осмотрел пришедших и махнул рукой. Парламентеры приблизились к воротам. Небольшая дверца скрипнула и открылась.

— Kan komma in i fästningen (3), — проговорил швед, выглядывая наружу.

— Чего? — переспросил барабанщик.

— Просит входить, — перевел Ларсон.

— А понятно, — кивнул музыкант, — скажи ему, что мы послы от Петра Алексеевича к коменданту крепости.

— Våra ambassadörer (4), — перевел эстонец.

— Ambassadörskommittén? (5) — уточнил караульный.

— Ja. (6)

— Чего? — переспросил барабанщик.

— Я сказал, что мы послы, он уточнил, я подтвердил, — молвил Ларсон. Потом посмотрел на солдата и добавил: — Так и будем стоять тут снаружи?

Тот отрицательно замотал головой, парламентеры вошли внутрь, и тут же оказались в окружении шведов. Ларсон без интереса бросил взгляд на окружавшие его стены, когда-то в своем прошлом он уже был здесь. И вдруг неожиданно в глубине себя ощутил гордость, за то, что им (эстонцам) удалось все сохранит здесь в неизменном виде. Затем сосредоточил свое внимание на шведах. Сине-желтые мундиры. Почти все вооружены мушкетами, только один опирается на трость и с интересом рассматривает пришедших.

Музыкант скинул барабан и поставил его у своих ног.

— Письмо коменданту Грону, — проговорил он, вытаскивая из-за пазухи пакет. — Переведи.

— Brevet är avsett för Överste Grona, — перевел Ларсон. (7)

Швед с тростью вышел вперед и проговорил:

— Jag är överste. (8)

Барабанщик протянул бумаги. Тот распечатал и стал нервно читать. Расхохотался. Протянул лист своему адъютанту. Затем достал следующий листок. Начал читать.

— Patkul skriver att ryska relatera till honom väl. Ryska monarken måste vi också behandla Gummertu. — Проговорил он. — Han tror att Gummert fångenskap. (9)

Шведы засмеялись. Дверь скрипнула, и на пороге, ведущем в башню, появился русский офицер. Он подошел и встал рядом с комендантом.

— Вы швед? — поинтересовался он у Ларсона.

— Эстляндец, — ответил тот, вспомнив, как в прошлые века произносилось слово «эстонец».

— А я лифляндец. И я перешел на сторону шведов, не потому, что предал Петра Алексеевича, а из-за того, что скучаю по родине. И еще мне уже надоела эта война.

Тут Андрес удивился. Он ни как не мог взять в толк, как могла надоесть война, если боевые сражения шли только второй месяц. Опротиветь могла только бессмысленная и беззубая осада крепости. Да еще отсутствие дисциплины. Для того чтобы это заметить, Ларсону хватило всего лишь полдня. Действия Яна Гуммерта больше походило на предательство, чем на плен, поэтому он уже спокойно слушал лифляндца.

— Мне достаточно шестисот человек, — продолжал тот, не обращая внимания ни на полковника Грона, ни на русского барабанщика, который мог сообщить все вышестоящему начальству, — чтобы выйти из крепости и захватить в плен Петра…

Дальше он не договорил. Видя, что тот начал говорить что-то запрещенное, возможно связанное с устройством обороны крепости, комендант ударил бывшего второго капитана Бомбардирской роты тростью.

— Dåre. — проворчал он. — Du är fri. Du kan gå tillbaka till Peter. Var inte rädd, vi kommer att behandla honom väl. (10)

— Что, он говорит? — поинтересовался барабанщик.

— Нас отпускают. А к Гуммерту будут относиться хорошо, так же как и мы к их пленным.

Солдаты проводили их до ворот. А когда, парламентеры оказались за пределами крепости, барабанщик облегченно вздохнул:

— А я уж боялся, что мы отсюда живыми не выберемся.

VII

Петр Алексеевич, после того, как распорядился в отношении парламентеров, лично объехал укрепления лагеря. Даже сам заложил один кесель (11) «по левую сторону города, близ Наровы реки», как он после совещания записал в свой журнал. Раньше, когда еще не было заморозков и речка не была покрыта тонким льдом, по которому ходить опасно, царь на шлюпке плавал к взморью, где осматривал крепость, построенную в случае нападения шведского флота. Затем направлялся обедать в палатку князя Трубецкого. Там он выслушивал жалобы Алларта, который изо дня в день, с момента обстрела крепости проклинал пушки с «неисправными станками и прочим», а так же мортиры «из которых только камнем можно бросать». Петр ел жареную курочку и только кивал в ответ. Армия, доставшаяся ему от его братьев и сестры Софьи, была не в лучшем состоянии. Два его полка вряд ли смогут выправить ситуацию, сложившуюся сейчас у крепости, а уж тем паче, если подойдет тридцатидвухтысячная армия Карла. Плюс еще незадача, с пропавшим Яном Гуммертом, один из лучших командиров. Неожиданно государь прекратил, есть, кинул косточку на блюдо и выругал, отсутствующего сейчас в палатке герцога де Круа, за красный с позументами наряд. Мало того, что может стать отличной мишенью для шведских выстрелов, так еще и в плен угодит, во время очередной вылазки осаждающих.

— С меня одного Гуммерта хватит, — вскричал он.

Встал, вышел из палатки и направился к полковнику Чамберсу. В его шатре Петр прилег на походную кровать, посадив возле себя Дюка де Круа и Меншикова. Разговаривал с первым долго по-голландски. Сначала отругал все за тот же красный мундир, потом поинтересовался прибыли ли солдаты, направленные в крепость, но ответил Алексашка.

— Мин херц, — проговорил он, — Золотарь и барабанщик вернулись. В основном разговаривал эстляндец. Мой человек сообщает, что Ян Гуммерт, свободно перемещается по крепости…

— Значит все-таки плен. — Перебил фаворита Петр, — а раз свободно перемещается, отношения с пленным такое же, как и у нас с майором Паткулем, капитаном Андрекасом и золотарем Ларсоном.

— Боюсь, мин херц, Гуммерт не пленный.

— А кто? — не поняв, переспросил монарх.

— Изменник.

— Барабанщик говорит, что тот пытался переманить Ларсона. А еще грозился взять шестьсот солдат и сделать вылазку, что бы пленить тебя.

— Клевещет твой соглядай, клевещет, — вспыхнул Петр, и вновь задергалась щека, как в тот раз, когда он бежал из Преображенского под своды монастыря. В те памятные события, когда его лживая сестренка, обманом натравила на него стрельцов. — Брешешь, и ты мой друг.

— А мне-то, с какого лада брехать? — возмутился Алексашка. — Мне и моему человеку не веришь, так ты у эстляндца спроси. Ему наговаривать не с руки. Он с Яном не знаком, и из одного котла уху не хлебал.

— Зови сюда золотаря!

Меншиков встал и вышел из палатки. Вернулся минут через пять с Андресом. Не привыкший к холодам (климат существенно изменился за последние триста лет) тот кутался в теплый плащ, подаренный герцогом де Круа.

— Ну, — громко произнес Петр, — садись! В ногах правды нет. А ты Алексашка встань. Постои немного, тебе это полезно.

Ларсон опустился на табурет.

— Ну, — вновь молвил царь, — говори.

Андрес сначала хотел спросить «Что?», но потом сообразил, что государь интересуется лифляндцем. Он решил, было сначала утаить информацию, но, увидев взгляд Меншикова, сказал:

— Ян Гуммерт переметнулся к шведской армии.

— Переметнулся? — переспросил царь

— Ян Гуммерт — изменник, — сообразив, поправился эстонец.

— А хвалился ли он, что с шестьюстами солдатами пленит меня?

— Так точно, ваше величество.

И тут Андрес Ларсон заметил, как лицо царя побледнело. Или новость, которую он принес, так подействовала на государя, или Андрес повел себя как-то не так. Эстонец поразмыслил, и решил, что поступил вроде правильно, но легкий удар в бок, и тихий шепот Меншикова внес объяснения:

— Не называй государя на вы. Это некультурно.

Андрес удивленно посмотрел на фаворита, но тот лишь добавил:

— Потом объясню.

Тем временем Петр Алексеевич пришел в чувства.

— Изменник, — проговорил он. — Кто ж знал, кто ж знал? А причины своего поведения он не растолковал?

— Истолковал. Дескать, по родине тоскует. И война надоела.

— Мне и самому осада наскучила, — вздохнул Петр, — но что же мне делать? Отступать поздно.

— Мин херц, — проговорил Меншиков, — может, отпустим эстляндца. Все что нужно он сообщил.

— Да, да, — согласился Петр, — ступай.

Ларсон встал, и уже подходя к дверям его, вновь остановил царь.

— А ты, почему не ушел? — спросил он. — Ведь мне сообщили, что он тебя звал.

— А мне государь, некуда идти. Да и я вроде к тебе на службу заступил золотарем.

— Золотарем, — размышляя, проговорил Петр. — А может тебе фамилию Золотарев дать? Ну, или твоим детям. А то эта шведская Ларсон всех моих людей распугает. Ладно, подумаем.

Когда эстонец ушел, Меншиков вновь опустился на свою табуретку. Петр достал трубку и закурил:

— Ну, что делать будем? — поинтересовался он.

— Мне кажется, — ответил Алексашка, — что изменник мог выдать твое нахождение шведам.

— Тебе государь нужно немедленно остров Кампергольм покинуть, — вторил ему, де Круа.

— Трусы. — Проворчал Петр, — вокруг меня одни трусы!

— Ну, тогда хоть отправь всех пленных шведов, в том числе и золотаря в тыл, — посоветовал Меншиков, — ну, хоть бы в Москву.

— Я покумекаю над этим, — согласился царь, — вот только Ларсона, жаль отправлять. Но с другой стороны…

VIII

Как говорится: утро вечера мудренее. Если еще вечером государь не знал, как поступить, то уже с утра у него было решение. Первое, что стоило сделать, это отослать всех пленных немцев, в том числе и Ларсон, в село Преображенское под присмотр Федора Юрьевича Ромодановского. Второе, в случае приближения многотысячной армии Карла XII, он покинет войско. Петр уже понял, что с теми проблемами, которые возникли во время осады, шансов победить шведов нет. Он не учел, когда начинал компанию, что доставшиеся ему пушки были не в лучшем состоянии, поминутно у них ломались лафеты, колеса и оси, а так как некоторые заряды не разряжались, то взрывало и стволы. Бомбы для мортир не соответствовали калибру орудий, и хотя дороги сковал мороз, подвоз провианта задерживался.

Поэтому первое, что Петр сделал, как проснулся, так это написал приказ, о том, как следовало поступить со шведами, а затем позвал к себе Меншикова. Пока тот не пришел, государь взглянул на карту района. Принялся всматриваться в позиции своих войск и даже не услышал, как скрипнула входная дверь. Так бы и не обратил внимания на пришедшего человека, если бы не холодный воздух, ворвавшийся в помещение.

В дверях стоял Алексашка.

— Дверь закрой, — пробурчал Петр, поворачиваясь к нему лицом. — Застудить государя решил? Проходи.

Меншиков захлопнул дверь и прошел.

— Я принял решение, — сказал царь. — Я отправляю все шведов в Москву. Дабы против шведов в войне их не употреблять.

— Всех? — уточнил фаворит.

— Всех, вот только Ларсон едет в село Преображенское. Даст Бог, Федор Юрьевич возьмет их под присмотр. Собери всех пленных шведов, и зачитай мой приказ. Выдели роту гренадеров, чтобы они в сохранности доставили их в Москву и лично передали князю-кесарю. Заодно пусть вручат ему письмо насчет золотаря. — Тут Петр на секунду задумался, — Да и выбери офицера понадежней.

Закончив говорить, государь протянул Алексашке запечатанное письмо и закрученную грамоту. Тот отсалютовал и вышел из избы.

Андрес проснулся от холода. Кафтан из голландского сукна несколько не грел. Он вновь взглянул на спящего стрельца и улыбнулся. Этому даже холод нипочем, спит словно убитый. Выбрался из палатки на свежий воздух. Лагерь еще спал. Только несколько костров караульных горели в темноте. Будь комендант Нарвы по смелее, и послушайся он Яна Гуммерта, то давно бы взял Петра Первого в плен. И война с русскими закончилась, так и не начавшись. Ларсон еще немного попрыгал, чтобы согреться, а потом вернулся в палатку. Спать не хотелось. Ему вдруг стало интересно, что сейчас сделает государь Московский. Если судить по тому, как нагло вел себя комендант, это была первая осада Петром крепости, а, следовательно, как он помнил из истории, русские проиграли. Судьба эстонца в этой ситуации была туманна.

Ларсон вспомнил последние дни своей жизни в двадцать первом веке. Неожиданно в его голову пришла мысль, что какими рутинными были те дни. Хотя почему только они? Да вся жизнь была какой-то убогой и однотипной. Работа, дом и вновь работа. Казалось, он всегда знал, что будет завтра, послезавтра, через неделю и даже через год. Сейчас же все в одночасье изменилось. Одна авария.

От размышлений его оторвал громкий звук трубы. Полковой трубач настойчиво будил побудку, пытаясь хоть как-то наладить в стане русских дисциплину. Ларсон встал и вышел из палатки. Он вновь заметил, что стрелец не пробудился. Если бы не храп, то эстонец давно бы решил, что тот мертв. Замерз во сне. Удивительно, отметил про себя Андрес, а ведь они со стрельцом так друг с другом и не разговаривали. Ларсон ложился спать, да и вставал по полковой трубе, тот же приходил поздно, да и спал долго. Удивительно, что не один из офицеров этим не встревожился.

— Ларсон, — неожиданно окликнул его, подъехавший кавалерист. К какому роду войск он принадлежит, Андрес не имел понятия. Единственное, что предположил, что это вряд ли казак. При одной мысли о представителе иррегулярной армии, у него в голове сразу же всплывал образ лысого мужика, с клочком волос, в синих шароварах. Этот же был одет в зеленый мундир, длинные сапоги ботфорты на голове треугольная шляпа, на поясе шпага, за спиной короткое ружье с большим стволом.

— Да, — молвил эстонец.

— Вам надлежит пройти в дом капитан — бомбардира Петра Михайлова.

В небольшом домике (в нем Ларсон побывал, когда его доставили сюда солдаты Шереметева) собрались шведы. Среди присутствующих он признал майора Паткуля и капитана, фамилии которого, не знал. Все приглашенные, кроме него были одеты в сине-желтые, малость помятые и испачканные мундиры. Присутствующие выстроились в линию и слушали Меншикова. Тот в отсутствии государя (Петр как всегда рванул осматривать положение на фронте) зачитывал указ. Как понял эстонец, его и всех пленных шведов отправляют в Москву. Для охраны их от народа во время пути царь повелел выделить стрельцов.

Когда шведы ушли, Меншиков позвал к себе Ларсона и сказал:

— Должен вас поблагодарить за то, что сказали правду о втором капитане бомбардирской роты.

— Не за что, — проговорил Андрес, — это мой долг.

— Но вы же швед, — удивился Алексашка.

— Я эстляндец, — поправил его Ларсон, — а во-вторых, я не люблю предательство.

— Но вы ведь… — начал было Меншиков, но тот его перебил:

— Я не служил Карлу, и не давал ему присяги.

— Но как?

— Это долгая история, Александр Данилович. Можно вопрос?

— Спрашивай.

— А почему вы так плохо относитесь к Яну Гуммерту?

— Так ведь он в особливой милости у государя.

Уточнять, что это за «особливая милость», Ларсон не стал. Он лишь понял, что его руками Меншиков вычеркнул Гуммерта из друзей царя. Андрес представил, что сделает с лифляндцем Петр, если они встретятся.

К обеду для пленных шведов подали несколько саней. И в сопровождении отряда стрельцов, они выступили в направлении Москвы.

Глава 2
Москва

I

Ларсон впервые в жизни увидел Москву. Вернее не тот город, что был ему известен из телевизионных новостей и документальных фильмов. Он был совершенно иным. В морозном воздухе сверкали маковки церквей, залитых солнечным цветом. Виднелись стены и башни, сначала Китай-города, а уже потом и самого Кремля. По всему маршруту следования до Преображенского то тут, то там часовенки, хоромины, фигурные теремки и вышки, разноцветные, пестрые башенки, дома, домики, сараи, склады и среди них ветряные мельницы. И все это пораскидало, поразбросало по берегам рек, среди садов и рощиц, которые сейчас уже в начале зимы (что для гостя из XXI века непривычно) были покрыты снежным ковром. Улицы кривые и узкие, площади великие. И повсюду народ. А так же пустыри и овраги. В Тверском овражке, как рассказывал эстонцу князь Ельчанинов (с ним Ларсон сдружился во время поездки) есть лесной бугор, а такие бывали большие разливы речки Неглинной, в результате которых образовались глубокие болота, в которых тонули подвыпившие москвичи. Отец государя даже боролся с пьяным разгулом, но безрезультатно — проблема возникла почти двести лет назад, когда московские монахи изобрели водку.

…Еще одно болото, было там, где Козиха. В том районе, по словам того же князя, водилось немало диких коз. А в Кузнечной слободе со стороны Неглинной существует целая аллея вязов.

— Там обычно прогуливается простой народ, — сказал Ельчанинов, достал из кисета, привязанного к кушаку, красного стрелецкого кафтана, трубку и закурил. — Сам же Государь все время проводит то в Немецкой слободе, то в селе Преображенское. Как из-за границы вернулся, так в Кремль и не заезжал.

Ларсон когда-то в детстве слышал, что Немецкая слобода на Руси появилась во времена Ивана Грозного. Состояла в основном из пленных иноземцев, не говоривших по-русски, отчего местные их называли немыми. Ну, а там название само собой трансформировалось в «немцев». В XVI веке большинство пленных расселилось по другим городам, но некоторые осели здесь, близ устья Яузы, на правом ее берегу. Впоследствии они дали для России много выдающихся умов. Да взять хотя бы того же Лефорта, жаль, что тот не дожил до XVIII века. В отличие от русских улиц, немецкие были чистенькими прямыми, застроенными опрятными домами и домиками. Ларсона, когда он проезжал мимо слободы, вдруг, при виде красной черепичной кровли жилищ и островерхой кирхи, охватило чувство ностальгии, и ему захотелось вернуться в родной Таллинн XXI века.

Жизнь этого немецкого городка отличалась от жизни русской части Москвы. Население по вечерам собиралось в тавернах и австериях, где за кружкой вина и пива веселая и шумная, а порой и деловая беседа, иногда затягивалась до самой ночи.

— Семейных дома там устраивают вечеринки, — проговорил князь, — с танцами и музыкой. Молодежь танцует, а старики сидят с трубкой в зубах за стаканами пунша и чинно беседуют. Иногда играют в шахматы. Если бы слобода не была ближним соседом села Преображенского, то царь не набрался всего чуждого для русского человека. А так, сам понимаешь уважаемый Андрес, Петр все время присматривался к этой иноземной жизни. Вон и полки создал, по образу немецких. Чем ему мы стрельцы не угодили, — молвил Ельчанинов и стукнул себя кулаком в грудь.

Андрес учтиво промолчал, решаясь не напоминать о роли стрельцов в неудавшемся перевороте, устроенном сестрой государя Софьей. Не стал говорить и о дисциплине во время осады. Промолчал про спящего во время утренней побудки солдата.

— Бороды заставил сбрить, платье иноземное, срамное напяливать, — продолжал причитать князь, — флот учудил. Мало нам татар, так еще со шведами войну учинил.

А между тем санный поезд въехал через ворота Преображенского дворца. Остановился. Шведы стали медленно выбираться из саней.

— Я к князю-кесарю, — прорычал Ельчанинов, затем пригрозил кулаком, — а вы стойте здесь. Пусть Ромодановский решает, что с вами делать.

Андрес оглядел деревянный терем. Именно здесь, потешаясь над стариной, и ломая прежний уклад, царь Петр стриг бороды. Тут его сподвижник и собутыльник Алексашка Меншиков, скорее всего, прячет, и будет прятать сундуки с наворованными сокровищами.

Ларсону хотелось курить. Он достал из-за пазухи трубку. Снял с ремня кисет и попытался высыпать содержимое. Увы, табак закончился. Андрес недовольно проворчал и вернул все на свои места. Сейчас, когда он приехал в Москву, и как только появится такая возможность, обязательно отыщет лавку, торгующую аглицким табаком. Тяжело вздохнул и взглянул на майора Паткуля, тот курил, при этом, приплясывая на месте, чтобы согреться. Его епанча сильно пострадала в дороге.

Князь Ельчанинов поднялся на крыльцо, и еще раз посмотрел на пленных. Он так и не смог для себя решить, повезло ему или нет, что государь назначил его конвойным. Где было бы хуже: здесь, в Москве или там, под Нарвой? Уезжая, князь понимал, что, осада города, скорее всего, проиграна. Из слухов, ходивших в лагере, ему было известно, что Карлус со своей тридцатидвухтысячной (или даже сорокадвухтысячной — точно никто не знал) армией, вот-вот должен был подойти к крепости и зажать русских в клещи. Ельчанинов чувствовал, что при первом столкновении лоб в лоб, стрельцы и иррегулярная конница дрогнут, а весь удар придется на преображенцев и семеновцев, которые только и умеют под музыку маршировать, да со шпагами штурмовать крепости. Он слышал от князя Трубецкого, что солдаты не доверяют командирам-немцам. Особенно герцогу де Круа, что был надменен и хвастлив.

Князь взглянул на немцев и улыбнулся. Из них только Ларсон выглядел достойно Не заносчивый. Гордость в нем, конечно, есть, но умеренная. Не даром государь на счет него отдельное письмо для Федора Юрьевича отписал… Князь толкнул дверь и вошел.

В сенях он наткнулся на старого своего приятеля — полковника Квятковского. Вояки бравого и собутыльника отменного. Князь сначала не узнал его без бороды и в новеньком немецком кафтане.

— Какими судьбами? — поинтересовался полковник, обнимая друга.

— Да вот из-под Нарвы, — ответил Ельчанинов, — пленных шведов в Москву привез.

— Ну, и как там?

— Что как? Когда уезжал, дела шли не шатко не валко. А сейчас только Бог один и ведает. К тому же, за день до отъезда Ян Гуммерт к шведам переметнулся.

— Изменник?

— Увы. Но я спешу. Мне бы князю-кесарю пленных передать, да на постой к какой-нибудь молодке определиться.

— Тогда вечером приходи в наш старый трактир. Там и погуторим. А Ромодановского ты в царских палатах найдешь. Только ты бы сгоряча, не совался туда, князь-кесарь сегодня лютует.

— Спасибо друг.

Князь Ельчанинов, еще раз обнял приятеля и прошагал в сторону царских палат. Подойдя, сдернул стрелецкую шапку с головы и приоткрыл дверь. Князя-кесаря он застал за беседой с боярами. Ельчанинов прокряхтел, стараясь привлечь его внимание, и это у него получилось. Ромодановский перестал кричать на бояр, и повелел им оставить его, когда же дверь за последним из бояр закрылась, спросил:

— Из-под Нарвы?

Ельчанинов кивнул, и достал из дорожной суммы письмо.

— Ну, что там? — проговорил Федор Юрьевич.

— Тяжело, — вздохнул князь.

Ромодановский развернул письмо пробежался по тексту и сказал:

— Пленных шведов привез? Так. Значит, совсем там Петруше плохо приходится. Гуммерт предал. Говорил я ему, не разумному, бери русских воевод. Так нет, все немцев привлекает. Что мне теперь со шведами делать? Не в казематы же их сажать. Задачу ты задал мне царь-батюшка, ох задачу.

Федор Юрьевич замолчал. Дочитал письмо и спросил:

— А что это за гусь такой Андрес Ларсон?

— Золотарь его величества. — Сказал князь и улыбнулся.

— Карлуса? — уточнил князь-кесарь.

— Да нет, Петра.

— Ну, что ж всех шведов, окромя Ларсона, отправь на Кокуй.

Ельчанинов хотел, было уже идти, но Ромодановский его остановил:

— Не спеши.

Князь-кесарь подошел к столу. Склонился над листком бумаги. Что-то быстро написал, свернул и протянул конвойному офицеру.

— Отдашь это племяннику Лефорта. А он уж сам решит, как с пленными поступить. Теперь ступай.

Затем Федор Юрьевич вновь остановил князя.

— Пришли сюда этого золотаря.

«Эко Петруша учудил», — хихикнул он, когда дверь за стрельцом закрылась.

II

Не знаю, что чувствует человек, оказавшийся в царских палатах, где низкие двери, в которые войти можно только нагнувшись, по краям стен вереница лавок, а напротив, в конце зала, стоит позолоченный резной деревянный трон. Но чувства, овладевшие Андресом Ларсоном, были ему немного знакомы. Ему казалось, что он очутился в кабинете начальника, от которого можно ждать всего, чего угодно. Князь-кесарь, тучный человек среднего роста в венгерском кафтане, оглядел его с ног до головы и проговорил:

— Хорош. Ох, хорош.

Потом встал с трона и подошел поближе.

— И чего это государь решил тебя в золотари назначить? Не надо не говори, сам понимаю. Я не Петр Алексеевич, о тебе ни чего не знаю, так что, прежде чем допустить тебя к твоей службе во дворце, хотел бы узнать о тебе побольше. Не стесняйся и рассказывай все. Нет у меня желания в нашей беседе прибегать к помощи заплечных дел мастеров. А они люди такие, что и мертвого смогут разговорить.

После этих слов сел на трон.

— Ну, начинай.

«Вот она, судьба, — подумал Ларсон, не сводя глаз с Федора Юрьевича, — придется вновь рассказывать ту же самую историю, что я поведал Петру Великому. Как шпион, вынужден врать и сочинять. Ладно, я же делаю это, чтобы выжить. Скажи я им правду, что попал сюда из будущего, клещей ката мне не избежать. И все равно придется врать».

Андрес вздохнул и поведал ту же самую историю, что рассказал государю. Упомянул и про свой бизнес. Когда он это сделал, Ромодановский, как и Петр в рыбацком домике, попросил объяснить, что это за мастерство такое, а когда теми же словами Ларсон объяснил, засмеялся. Казалось, что вот-вот тот лопнет со смеха.

— А я гадаю, с чего он тебе должность такую предложил. — Когда смех прошел, уточнил: — А в лагерь то Петруши, как попал?

Андресу вновь пришлось сочинять. Но выдумки там было не так уж и много. Ларсон только «мерседес» на карету заменил, добавил пару слуг, приплел болото, в которое его завез кучер. Ну и добавил, что ехал по делам в Нарву. На вопрос, знал ли он, что крепость была уже второй месяц в осаде, Ларсон прикинулся дурачком и заявил, что хотел незаметно проскочить. Потом описал, как его взяли солдаты.

— М-да, — молвил Федор Юрьевич, когда Ларсон закончил свой рассказ, — сказки ты складываешь складно. Да вот только я тебе не верю. Петр поверил — так молод он и зелен, а я вот не верю. Но раз государь направил тебя сюда, службу золотаря справлять, так и быть обойдемся без заплечных дел мастера. Сделаем вид, что и я поверил. Да вот только учти: мои люди за тобой следить будут.

Ромодановский посмотрел на дьяка, сидевшего в углу и поинтересовался:

— Все записал?

— Да, ваше сиятельство.

— Вот и хорошо, а теперь отведи нашего золотаря в его покои. Прошлый-то перед самым отъездом Петра Алексеевича почил, а новый мальчонка не справляется. Будем, надеется, что этот справится, если, конечно не лжет. Уж больно он на золотаря не похож. Холенный больно. Может, и в правду шпион? Да только, что у нас шпионить то? Армия сейчас под Нарвой, флот… — тут князь-кесарь плюнул на пол, — какой, к черту, флот, так два корабля, да и те под Азовом. А те, что на озере стоят, больше на рыбацкие лодки похожи, — тут Ромодановский посмотрел на Ларсона и улыбнулся: — какие тут секреты?

Эстонец в сопровождении дьяка вышел. Когда шли по коридору, и он разглядывал секретаря, который был одет в потрепанный коричневый кафтан, коричневые брюки и черные сапоги. За правым ухом — гусиное перо, на голове — непонятный головной убор. Всю дорогу до домика (а им пришлось покинуть дворец, обойти его кругом) дьяк молчал. Ларсон сделал несколько попыток его разговорить, но у него ничего не вышло.

Остановились они у небольшого одноэтажного домика. Дьяк толкнул дверь. Вошли в помещение. Опять пришлось нагнуться, ведь дверь была намного ниже. Прошли небольшие сени и вошли в комнату. В дальнем углу — русская печь, с которой торчат чьи-то голые ноги. На полу у самой печки под лавкой — сапоги, валенки. В воздухе — неприятный запах.

Дьяк подошел к печке, достал из-за уха перо и стал щекотать им ногу. Кто-то там, наверху заворочался, затем начал ругаться. Сначала исчезла за занавеской одна нога, потом другая. Вместо них показалась голова, принадлежащая молодому парню лет семнадцати.

— Спишь? — проворчал дьяк.- От работы прячешься?

— Да, что вы Акинфий Акинфич? — проговорил тот. — Всю ночь работал, умаялся, вот и прилег отдохнуть.

— «Прилег»… — вновь проворчал писарь. — А на улице полдень. А ну слезай, ирод проклятый. Я вон это… золотаря нового привел.

— Золотаря! — воскликнул парнишка, посмотрел на эстонца и спросил: — Этот шо ли?

— Этот, этот. Швед.

— Эстляндец, — поправил его Ларсон, но дьяк махнул рукой:

— Мне хоть хранцуз, все равно немец. Вот, — тут он вновь обратился к мальчонке, — покажешь ему все. А я пойду.

Дьяк вышел в сени, и тут же парнишка соскочил с печи, и кинулся за ним следом.

«Наверное, это и будет соглядатай, — подумал Андрес, присаживаясь на лавку.- Небось дьяк подмигнул ему и сейчас шепчет там, за дверью, чтобы малец, с меня глаз не сводил».

Эстонец снял треуголку, и тут же бросил ее на лавку. В это время дверь скрипнула, и в помещение вошел паренек.

— Так это вы золотарь? — спросил он.

III

На следующий день прибыл гонец из-под Нарвы. Осада города закончилась конфузией (12). После того, как семнадцатого ноября войска покинул Петр, все пошло наперекосяк. Герцог де Круа после продолжительного уговора вынужден был принять командование над армией. Гонец утверждал, что лично наблюдал, как с помощью стакана вина монарх возвратил главнокомандующему уверенность, при этом Дюк требовал, чтобы Петр оставил для него инструкции, которые тут же были написаны Головиным со слов государя. Одновременно было написано письмо к Шереметеву, которым Петр сообщал о новых полномочиях герцога.

Утром восемнадцатого ноября, в сопровождении фельдмаршала Головина и сержанта Меншикова государь покинул место баталии. Из-под Нарвы он направился в Великий Новгород, где ему и стало известно об конфузий, произошедшей девятнадцатого ноября под стенами крепости.

По отъезду Петра, восемнадцатого ноября, Дюк де Круа, получил сведения о наступательном передвижении шведов, приказал бить в строй и провел смотр войск. Затем он распорядился, чтобы перед ретраншементом (13) был выставлен караул в сто человек конницы.

Тем временем войска Карла XII находились у мызы (14) Лангена, в десяти верстах от Нарвы. Король шведский двумя ракетами приказал дать сигнал городу. А на следующий день, ведомые проводником-эстонцем, неприятельские войска по узким тропам, проложенным по болотам, вышли на высоту Германсберг, на виду у русских. Жителям Нарвы вновь был дан сигнал из четырех орудий.

Де Круа, вновь провел смотр диспозиции, дал залп из трех орудий, и повелел распустить знамена. Генералы разместились по своим полкам, и в холодном прибалтийском воздухе зазвучал барабанный бой.

Шведы на правом крыле выстроились в две линии: отряд генерала Веллинга — впереди, кавалерия Вахтмайстера — позади. Там же находился майор Оппельман с шестнадцатью полевыми орудиями. Центр заняли войска Поссе и Мейделя. Впереди центра — генерал-фельцеймейстер Сейблат с двадцатью одним орудием, а перед ним — Карл XII со своими драбантами (15). На левом фланге построились в две линии десять батальонов генерал — поручика Реншильда и генерал — майора Ребинга.

Сражение началось перестрелки. После чего, видя, что русские по-прежнему находились в окопах и не выходили для сражения в открытое поле, шведы приготовились к атаке. Король объехал войска, отчего над колонами разнеслись одобрительные крики. Затем спрыгнул с коня, и, приклонив колено, прочитал молитву. И по сигналу двух ракет, и с криками «С нами бог!» шведы пошли на штурм.

Атаку открыл генерал Реншильд, во главе пятидесяти гренадеров и батальона графа Шперлинга.

С Балтики подул холодный морской ветер, внезапно небо потемнело, словно Бог, в самом деле, встал на сторону шведов, и пошел косой снег с градом. Он залеплял глаза русских солдат и генералов, не давая разглядеть численность врага. В результате герцог де Круи принял за авангард.

Войска дрогнули. Центр и левое крыло армии были смяты, а солдаты генерала Вейда, оказались сбитыми с вала. Отступая, они вынудил кавалерию Шереметева дрогнут, и она в панике побежала в холодную воду Наровы. На правом фланге, войска тоже дрогнули и с криками «Немцы нас предали» побежали. Мост, ведущий на остров Кампергольм, не выдержал и рухнул. Войска отступали в полном беспорядке. Никто не слушал команд.

И тогда Дюк, посоветовавшись с генералами, решил сдаться. С проклятиями он бросился вдоль берега, по болоту, к шведскому отряду Стенбока.

— Es mochte der Teufel mit solchen Soldaten fechten (16) — ворчал герцог, оставляя врученную ему армию.

За ним последовал Алларт, затем Бломберг, и лишь только петровская гвардия, созданная из потешных полков, одну за другой отбивала атаки войск Карла.

Наступивший холодный туманный вечер прекратил баталию. Тьма опустилась на поле, скрыв под собой павших на нем русских воинов. Воды реки несли в осеннее море тела казаков, и только свинцовые тучи по-прежнему бросали белые хлопья снега.

И тогда офицеры правого фланга решили сдаться. Только с третьей попытки, когда в шведский стан отправился Бутурлин, им удалось договориться.

Четыре русских генерала — князья Долгорукий, Трубецкой, Бутурлин, и Антон Головин — по требованию Карлуса остались в шведском лагере в качестве заложников.

На следующий день, когда забрезжило сырое и неприятное утро, русские войска отступали через починенный мост на остров Кампергольм. Отступавшие гвардейские полки и дивизия Головина уходили с оружием, с развернутыми знаменами, имея при себе несколько малых пушек. Войска генерала Вейда были разоружены. Все генералы были объявлены военнопленными. Вечером они были размещены по квартирам, и к каждому был приставлен конвой из офицера и двух рядовых.

Вот какие новости привез гонец. Он скакал от самого Великого Новгорода, меняя на постоялых дворах коней.

Андрес Ларсон об этих событиях узнал от князя Ельчанинова. На следующий день тот, придя в гости, с поручением от князя-кесаря Ромодановского, оглядел эстонца с ног до головы, затем принюхался, поморщил нос и сказал:

— Зазря ты отпустил парнишку. Сейчас тебе бы не помешала его помощь.

Ларсон уже тысячу раз проклял тот день, когда согласился стать золотарем. Только сейчас в Москве он узнал, что обозначает это старое забытое (по крайней мере, им) слово. Ни какого отношения к золоту оно не имеет. Когда ему Акимка (так звали паренька) рассказал, что собой представляет его работа, он просто поворчал немного, потом прикинул, что ничего другого пока делать все равно не сможет, но когда приступил к выполнению обязанностей, пожалел. Отбросы человеческой жизни деятельности вызвали у него предсказуемую реакцию. Его вырвало. И если бы не проходившая мимо девушка, с кувшином воды, он точно бы отдал концы. Сейчас Андрес даже начал жалеть, что Петр не оставил его под Нарвой, а в месте с пленными отправил в Москву. Лучше погибнуть в бою, чем от испражнений, думал Ларсон.

— Ничего, ничего, — подбадривал его князь, то и дело, морща нос. — Попривыкнешь. У всех жизнь такая. Всем приходится возиться, — и тут он, как и тогда, Ларсон, произнес нецензурное слово. — Вот только мыться тебе придется чаще, а то ни одна молодушка к тебе не подойдет.

Андрес кивнул в знак согласия. Он уже и сам подумывал, как бы организовать себе здесь душ, конечно, не в привычном его понятии, но все же душ. Не топить же каждый день баньку, о которой вдруг заговорил Ельчанинов. Нужно придумать, что-нибудь другое, причем связанное не только помывкой. У Ларсона, даже мелькнула мысль, о создании сантехники. Унитаза, по которому все стекало бы в отхожую яму. А уж ее чистить раз в гол не так страшно.

— Ты бы мне Силантий Семенович, — проговорил Андрес, — бумаги бы чистой принес, да перо гусиное с чернилами.

— Рапорта Карлусу писать будешь? — поинтересовался тот, припоминая, что Ромодановский считал, что эстляндец соглядатай, засланный шведским королем.

— Да нет. Хочу кое-что усовершенствовать тут, — Ларсон задумался, потом добавил, пытаясь объяснить доходчивей: — Облегчить свою жизнь золотаря шведскими средствами.

— Это, какими же?

— Пока не знаю. Чтобы узнать, мне и нужна бумага.

Для начала Андрес решил набросать небольшой эскиз. А уж потом узнать, существует ли керамические промыслы. Ведь большая часть оборудование будет состоять из фаянса, глиняных труб, или ну худой конец гжельской керамики, о которой Ларсон был наслышан. Уж больно хорошим спросом она пользовалась в XXI веке у западных туристов.

— Гжель, — произнес он.

— Что? — переспросил князь.

— Можно ли в Москве найти изделия из Гжели?

— А тебе за чем?

— Есть одна мысль. Мне нужно будет одна вещь созданная из гжельской керамики.

— Керамики? — вновь переспросил Ельчанинов.

— Ну так греки называют обожженную глину. Лучше чтобы она была или из Чехии, или на худой конец из Гжели, другая для этого не подойдет.

— Почему? — поинтересовался Ельчанинов.

— Пока не хочу вдаваться в подробности. И мне бы с гончарами встретиться.

— Ну это организовать не сложно. Пойдем в кабак…

— Но у меня нет денег, — перебил его Андрес, — вон, уже третий день без табака маюсь.

— Ах да, совсем запамятовал, — хлопая себя по лбу, сказал Силантий Семенович, — князь-кесарь просил тебе передать деньги. Аванс.

Он достал из-за пазухи кошель, развязал его и высыпал на стол несколько медных пятаков.

— Тут тебе денег, и на баньку хватит, и на табак, и на кабак. Золотарь — в государстве самая высокооплачиваемая должность. Сам понимаешь, ни кто не хочет, — тут он вновь произнес слово, не свойственное литературе, — убирать.

Андрес и сам уже это понял. От одной мысли ему стало плохо. Он склонился над деревянным бочонком, но князь сунул ковшик воды, и проговорил:

— .Ты уж потерпи. Я ж все ж князь.

Эстонец отхлебнул, и ему стало хорошо.

— А сейчас прими баньку. Я вечерком за тобой зайду, и мы пойдем в кабак. А там не только гончары, но пушкари, кузницы и прочий московский люд собирается. Но ты помойся, а то как-то нехорошо будет, если от тебя дурно будет пахнуть.

IV

Когда Ельчанинов ушел, перед эстонцем встал выбор, как помыться. Ведь на Руси было, как минимум три вида бань.

Баня, отапливаемая «по-черному», в которой имелся открытый очаг, прогревающий не только камни, но и стены. Дым в ней выходил или через двери, или через отдушину в потолке. Обычно в такой бане есть каменка из валунов и котел для горячей воды. Но, увы, этот вариант сразу же отпал. Основная причина, по которой Ларсон отказался, была в том, что вряд ли ее можно было найти на территории Преображенского, а идти в Москву на поиски не было ни желания, ни времени.

Второй вид бань отапливался по-белому. В этих, обычно была каменная, кирпичная или металлическая печь, хотя в существовании последних, Андрес — сомневался. Если бы он хорошо знал эту эпоху, то тогда с твердой уверенностью мог бы утверждать, но, увы, информацией по этому периоду истории России, а уж тем более мира, он не владел. Такая баня (с каменной или кирпичной печью) вполне могла существовать на территории дворца, и в нее могла ходить царская челядь, но и то, скорее всего раз в неделю. Ему же, при его работе, помывка была очень даже необходима. Сжиться с потом и грязью на несколько дней он еще смог бы, но вот запах… это увольте.

Третий вариант — бани, существовавшие внутри русской печи. Печь протапливалась, а в чугунках грелась вода. После топки с пода убералась зола и насыпается солома (иногда доски). Жар (17) сгребается в угол печи. После этого можно и мыться, забравшись в печь (куда заранее помещают ведро с водой и березовый веник) и даже осторожно париться.

Сейчас, в общем, его устраивали два последних варианта, правда, в обоих существовали некие «но», мешавшие осуществлению задуманного. Ларсон не был уверен, что сегодня на Руси, или хотя бы во дворце банный день, и так называемая баня по-белому натоплена. Вполне возможно (он об этом уже думал), что топят ее только по субботам или по воскресеньям. С баней существовавшей внутри русской печки, без определенных навыков, он сам вряд ли справится, а Аким куда-то с утречка убежал. Вот уже второй день, как Ларсон сюда приехал, с печью по-прежнему возился парнишка. Иногда ворча про себя: «Экий ты, свей. В цивилизованной европе живешь, а с печью обращаться необучен. Чай, небось, за тебя это слуги делали». А он, Андрес, чего доброго еще пожар учинит, в их скромном жилище. Сейчас же печь была натоплена так, что ее тепла хватило, чтобы только еду да воду разогреть.

После всех раздумий было принято совершенно неожиданное решение.

Ларсон вышел на улицу. Во дворе царского двора, копошился народ. Кто-то спешил в палати к князю-кесарю. Кто, колол дрова. Мимо пробежал парнишка лет десяти. Из сарая раздавался стук. Андрес вздрогнул от холода, и побежал туда. Конюх, с которым эстонец познакомился утром, когда шел к выгребной яме, ремонтировал колесо телеги (работа, конечно не свойственная конюху, но почему-то он не позвал кузнеца). Конюх шустро работал молотком, поглощенный своим делом и даже не заметил вошедшего золотаря. Ларсон прокашлял, стараясь привлечь к себе внимание. Это ему удалось. Конюх прекратил работу и посмотрел на него.

— Кузнец в стельку пьян, — пробормотал он, как бы оправдываясь, затем узнал недавно приехавший пленного шведа и поинтересовался: — Чего тебе?

— Мне бы бочку, — молвил Андрес, — такую, чтобы человек залезть мог.

Конюх потянул носом воздух и сказал:

— Понимаю. Вон там, в углу.

Ларсон направился в угол. Там он обнаружить бочку. Оглядел ее и убедился, что сделана она была добротно.

— Ты не бойся, — раздался голос конюха, — воду она не пропустит.

Андрес положил ее на бок и покатил к воротам конюшни.

— Пользуйся на здоровье, — услышал он, вдогонку голос мужичка, а затем вновь раздалось постукивание молотком. Было понятно, что тот вновь вернулся к прерванной работе.

Катит бочку по снегу — милое дело. Только обода, оставляют за ней приметный след. Несколько раз Андресу пришлось крикнуть появившимся на его пути ребятишкам, чтобы те отошли с дороги. Он даже попросил, чтобы те помогли ему, но мальчишки (младшему из которых, наверное, шел двенадцатый год) лишь рассмеялись и убежали прочь.

У самых дверей дома он остановился, попытался отыскать глазами Акима. Вздохнул. Открыл дверь, подложив небольшую дощечку, валявшуюся тут же рядом, чтобы та не закрылась. Вкатил бочку в сени.

Выругался. В дальнем углу стояла, точно такая же бочка, но только чуть поменьше. Подошел к ней. Там была вода. Причем ледяная. Отчего, когда он сунул в нее палец, его перекосило. Андрес понял, что мыться в сенях невозможно. Холодно. Да и посторонний войти сможет. Конечно, такого исключить и насчет комнаты нельзя, но туда хоть холодный воздух с улицы не ворвется.

Ларсон вкатил бочку в комнату и поставил в метре от печки. Затем достал четыре чугунка. Почему их было так много в доме обычного золотаря, он решил не гадать. Сбегал с ведрами на речку и принес воды (та, в сенях, еще пригодиться). Залил воду в чугунки и поставил на печь. Когда она закипела осторожно, стал наливать в бочку. При этом делал паузу, и старательно оглядывал «ванну»: не течет ли? Когда она была заполнена на половину, аккуратно опустил палец в воду. Вода была в самый раз. Налил немного, холодненькой, чтобы не было слишком горячо.

Отыскал, показанный вчера Акимом горшочек, в котором находилось жидкое мыло, сваренное из сала и поташа (18). Нашел льняную материю и положил на скамью, стоявшую у печи, затем разделся и залез в бочку.

Ларсон давно не принимал ванну. От удовольствия он неожиданно запел арию Георга Отса. После того, как вымылся, выбрался из бочки, обтерся и надел чистую рубашку. Затем переоделся в венгерский костюм, а вещи выданные Петром, замочил в бочке. В дверь постучались. Затем, не дожидаясь разрешения, ее открыли, и в образовавшийся проем просунулась голова дьяка.

— Князь Ельчанинов велел принести, — проговорил тот, протягивая чернильницу, бумаги и гусиное перо.

V

Нарисовать систему канализации Ларсону удалось только со второго раза. Сложнее было изобразить сам унитаз. Сначала он получился каким-то кособоким. Третий эскиз он уже начертил уверенно, лишь сделав в нем небольшое изменение. Андрес вдруг засомневался, смогут ли русские умельцы сделать внутри него U-образное колено, в котором находится вода, препятствующая возвращению зловонных запахов обратно в помещение. Затем, чтобы набить руку, он на испорченном чертеже изобразил схему труб — потренировался. После этого, на оставшихся эскизах очертил их уже более четко.

«Можно будет на крайней случай сделать крышку», — подумал Андрес, затем выбрал два эскиза, запихнул их в карман камзола.

Первый он предложит умельцам из Гжели, второй — пушкарям ведь трубы для канализации могут быть, как и керамическими, так и чугунными. Вот только в последнем случае существовало одно «но»: в связи с ложившимся положением с армией государя (большая часть пушек была захвачена шведами) пушкарям сейчас будет не до этого. Третий эскиз Ларсон оставил себе (так, на всякий случай, если первые два затеряются, а дело так и не сдвинется с мертвой точки).

Дверь в комнату скрипнула, и на пороге появился запыхавшийся Аким. Он отдышался, окинул взглядом помещение, увидел бочку с замоченной в ней одеждой. Сделал для себя какие-то выводы и спросил:

— Что же вы, сударь, в баню не сходили?

— Ну, во-первых, — замялся золотарь, пытаясь объяснить свое поведение, — во-первых, я не умею париться внутри русской печки.

— Почему? — удивился паренек.

— Боялся обжечься. Ну, и я не способен правильно ее растопить.

— Это не проблема. Так и быть, я вас выучу. Понимаю швед, — внутри печи не парились.

— Не швед, а эстляндец. — поправил его Ларсон.

— Все равно немец. Но мне не понятно, вы же могли идти в обычную баню.

— Вот я хотел и сказать, что, во-вторых, я не знаю, где находится такая, а в-третьих, работает ли она сегодня.

— Банщик сделал бы исключение…

— И стал бы топить ее для меня каждый день?

— Ну, не каждый…

— А мне необходимо мыться каждый день, иначе запах, которым я пропитываюсь, меня просто убьет. На Руси нет канализационной системы, — тут Андрес вздохнул, — и приходится возиться с выгребными ямами.

— Почему же нет? — удивился парнишка. — На Руси подземные каналы по которым отводятся сточные воды, строили за много лет до рождения моего прапрадеда. А при деде в Кремле была построена водовозная башня. Там установлен бак, проведен напорный водопровод и сделана канализация для отвода разных стоков. Вот только в небольших усадьбах да во дворцах используют выгребные ямы.

Андрес просто поразился такому обилию знаний у обычного подростка. Он удивленно посмотрел на него.

— Прапрадед, прадед, дед и мой отец, а, скорее всего и я — золотари. Да и вообще эти сведения все равно не являются государевой тайной. Вы же, как швед, не сможете отличить обычную башню Кремля, от водовозной.

Андрес не стал разочаровывать паренька. Как человек XXI века, он досконально изучал историю Московского Кремля, когда существовало множество сайтов в Интернете посвященных его описанию. Спасская, Сенатская, Никольская, Угловая арсенальная, Средняя арсенальная, Кутафья, Троицкая, Комендантская, Оружейная, Боровицкая, Водовозная. Даже зная, как выглядят хотя бы две башни в этом списке (Спасская и Никольская) то легко без всякой мороки можно было бы вычислить и Водовозную. Как помнил Ларсон, самой последней появилась небольшая Царская башня, построенная прямо на стене. Ей если конечно ему память не изменяет, сейчас было лет двадцать (19), плюс-минус год для точной уверенности. Андрес даже подумал, что Кутафью башню в Европе назвали бы барбаканом. В отличие от XXI века, сейчас Московский Кремль находился на острове благодаря не запрятанной в бетон речке Неглинке и рву, прорытому где-то в начале XVI века.

— Может, ты и прав, — проговорил Ларсон. Он хотел, было что-то еще спросить, но не успел — в комнату вошел Ельчанинов, стряхнул со стрелецкого кафтана снег и проговорил:

— Ну, что золотарь, поехали в кабак.

На улице холодно. Кутаясь в епанчу, и пытаясь не замерзнуть, вышел Ларсон с приятелем из домика. Ельчанинов потянулся за кисетом и хотел, было достать трубку, но перехватил взгляд Андреса и проговорил:

— Я так понимаю, табачку ты так и не достал?

Эстонец утвердительно кивнул. Хотел, было объяснить, что не до этого было, но князь слушать не стал, а просто попросил у того трубку. Ларсон достал ее из кисета.

— Сейчас покуришь, — улыбнувшись, проговорил Силантий, — я что зверь, какой? Я тебе помог, ты мне поможешь.

Он набил трубку табачком и вернул приятелю. Тот взял и закурил.

— Вижу, полегчало, — обрадовался князь, потом посмотрел на Андреса и сказал: — Ну, пошли, а то сани заждались.

А снег под ногами так и поскрипывал. Луна, словно медный грош, сияла в высоте. Руки мерзли, но Ларсону, оттого, что он вновь закурил, после нескольких дней ломки, стало хорошо. Эстонец едва поспевал за своим русским другом. Странно представить, но отношения их возникли спонтанно в дороге, во время поездки из-под осажденной крепости в Москву.

Сани, запряженные парой черных коней, стояли у ворот Преображенского дворца. Пожилой возничий, явно бывший стрелец, казалось, дремал на облучке. Ларсон даже испугался, не замерз ли тот. Страх пропал сразу после того, как князь свистнул. Возница встряхнулся, и посмотрел на подошедших людей.

— Не спать, — проговорил Ельчанинов, залезая в сани, — а то замерзнешь.

— Побойтесь Бога, Силантий Семенович, — взмолился тот, — да не спал я, не спал. Так, задумался.

— О чем же ты задумался, Тихон?

— О делах насущных. Пора мне со службы уходить, князь, — вздохнул возничий, — старый я стал. В деревню хочу.

— Вот зима кончится, и поедешь.

— А как же вы, князь?

— А обо мне не беспокойся. Не пропаду я. А теперь поехали, вон, глянь, немец-то наш почти замерз.

Возничий взглянул на побелевший нос Ларсона, который вот-вот должен был превратиться в ледышку.

— Верно, князь, — кивнул ямщик, дернул поводья, и сани понеслись, по освещенным только одним лунным светом улицам.

Пока ехали, только одна вещь привлекла внимание Андреса. Перед одним из домов стояла виселица, на которой висело чучело в мундире Преображенского полка. Ларсон попросил остановиться. Когда возничий это сделал, спрыгнул с саней на снег и подошел поближе, чтобы ознакомится с табличкой, болтающейся на «теле».

— Из-за этого изменника, — проговорил князь, когда тот вернулся в сани, — попал в плен мой старший брат. Полковник Ельчанинов. Меня государь отправил вас до столицы довести, сам остров покинул, а на следующий день все-таки вылазка шведов из крепости состоялась. Сорок человек, в том числе и полковника Сухарева, перебили, а брата моего родного в плен взяли.

После этих слов Ельчанинов легонько шлепнул рукой ямщика по плечу, и сани вновь помчались вперед.

Водка на Руси появилась в самом начале XVI века, в году эдак 1505, когда ее в качестве антисептика изобрели кремлевские монахи. (20) То, что водка была привезена генуэзским посольством в 1386 году, придумали уже позже. При царе Иване Васильевиче Грозном в Москве запретили простому народу продавать водку, позволив пить только опричникам. Для этого и был построен на Балагуре особый дом — кабак. В середине XVI века было приписано наместникам «царевы кабаки» заводить повсюду. В таких домах можно было пить спиртное, не закусывая, и это приводило к быстрому опьянению.

В середине XVII века, во время царствования отца Петра Великого Алексея Михайловича в Москве (а так же в некоторых других городах) стали вспыхивать «кабацкие бунты», для подавления, которых использовались войска.

Масштабные петровские преобразования дали новый толчок для роста популярности алкоголя. Средства на реформу и войну шли в основном отсюда.

В XVIII веке в самом Кремле были известны два кабака: один духовный, другой подьяческий. Первый помещался на Красной площади, под знаменитой Царь-пушкой, и назывался: «Неугасимая свеча». Здесь, после вечерень, обычно собирались соборяне, пили и пели «Пасху красную». Подьяческий кабак стоял ближе к дворцу, под горой, у Тайницких ворот, и назывался «Катан». Из других московских кабаков славился Каменномостский, служивший притоном для воров, и «Красный кабачок» куда собирался весь разгульный люд столицы. Против Моисеевского монастыря стояло «Тверское кружало».

В основном кабаки названия получали свои от местностей, в которых они находились, или просто случайно: «Синодальный кабак», «Казенка», «Старая изба», «Роушка», «Ленивка», «Веселуха». Ларсону просто повезло, ему теперь не придется искать общественные бани. Волей случая (если конечно Ельчанинов сделал это не намеренно) кабак в который привез его князь, назывался «Елоховы бани», и получил это название от бань, которые находились рядом. Кабаки вообще являлись для бань «необходимой принадлежностью».

Сойдутся, бывало два посетителя, выпьют отменно, да и давай драки учинять, а там и «ножичком баловаться». Целовальники (21) — виновники этого буйства — возьмут кусок дерева и вложат рот буяну, стянув узел на затылке. А если человек напьется и уснет в кабаке, то в лучшем случае его там ограбят. А то и убитому быть. Убить кабацкого пьяницу считалось делом обыкновенным. Хорошо если выкинут на улицу, летом — в траву, осенью и весной — в лужу, а зимой могут и головой в снег, так что оттуда только одни ноги торчат. И молись Господу, чтобы пьянь кабацкая не замерзла.

Так что та картина, которую увидел Ларсон, при подъезде к кабаку, (мужик, обнимающий столб, и что-то нежно шепчущий) его сильно не удивила.

— Вот и приехали, — проговорил князь, выбираясь из саней. — Кабак «Елоховы бани».

— Почему бани? — переспросил Андрес.

— Так вон через дорогу, напротив бани общественные. Работают каждый день. И куда всегда можно приехать очиститься.

Так и сказал — «очиститься», а не помыться. Видимо в понимании Силантия Семеновича, помыться можно было и дома.

— Вылезай. Нас уже ждут.

— Кто?

— Полковник Квятковский, московские гончары, да человек из Гжели. По моей просьбе полковник отыскал их для тебя. Вот только обещать, что человек из Гжели — мастер гончарного дела не могу. Чтобы привести товары оттуда, не обязательно мастеру самому ехать, достаточно купца сговорить.

Эстонец кивнул, вспомнив, как в будущем (вернее сказать — в его прошлом) сам организовывал торговлю. Конечно, производители не лично возили свои товары в Эстонию. Для этого всегда существуют специальные люди, иногда посредники, иногда перекупщики, но и те, и другие всегда имеют связи с производителем товара.

Ларсон выбрался из саней, и они с приятелем вошли во двор, окруженный дубовым тыном. Сосновая изба, при ней клеть с приклетом и погреб с выходом, построенным из дубового дерева. Двери и ворота запирались железными цепями и крюками. Кроме них существовала еще цепь от двенадцати звонов с ошейником — для пса или человека — как случиться.

Вошли внутрь избы, но прежде чем следовать за князем Ельчаниновым, Андрес огляделся. Как-то вдруг захотелось сравнить старые (уже) воспоминания о ресторанах ХХ века с впечатлениями от кабака. То, что оно будет не в пользу последнего, Ларсон не сомневался. В избе на стене висит светец (22), у печи лежит топор и рогачи, где-то за спиной целовальника, на полках должен лежать тот самый клин, который вставляют пьяному в рот. Там же на полках Андрес разглядел и разную посуду: яндову (23), осьмуху, полуосьмуху, воронку большую медную, а так же чарки с крючком вместо ручки, что весят по краям яндовы. За стойкой сидит целовальник. Кабак явно не государственный раз тут нет подьячих, что записывают, сколько и кому продано вина.

Сейчас зима, и кабак полон с утра до ночи. Гости здесь делятся на две группы: одни приходят, выпьют и уходят, другие сидят и пьют вечно. Последние тоже делятся на две группы: голь кабацкую и ярыг кабацких. Последние состоят в основном из представителей городского общества. Эти сюда, в отличии от первых, с бабами не таскаются, их жены не имеют права посещать кабаки.

Ельчанинов замахал рукой, подзывая золотаря присоединиться.

Полковник Квятковский показался Ларсону человеком очень даже интересным. Начинал тот служить еще при сестре Петра Великого — Софье Алексеевне. Несколько раз ходил на Азов. Перед выступлением русской армии под Нарву, был вызван к государю. О чем был разговор, для всех, кроме их двоих, осталось тайной, только вот полковник Юрий Квятковский изменился — и не только внешне (перейдя на европейскую одежду и сбрив бороду), но и внутренне. Он стал скрытен, а даже когда выпивал в компании, пытался контролировать свои слова. Только по старой дружбе с князем Ельчаниновым согласился отыскать и привести в кабак гончарных дел мастеров.

Он оглядел «немца», усмехнулся и проговорил:

— Присаживайтесь, сударь.

И только после того, как Ларсон выполнил его просьбу, представил умельцев:

— Данил Глиняная Чаша и Вячко Жбан — московские гончары, Некрас Борщ — человек из Гжели, Сом — пушечник, из рода Чоховых.

Андрес удивленно посмотрел на Ельчанинова, но тот кивнул и сказал:

— Из того самого. Пушки его предка, даже при Нарве участвовали.

Затем князь подозвал целовальника. Тот выбрался из-за стойки подошел к гостям. Увидев полковника, он изменился в лице и дрожащим голосом поинтересовался, что хотят господа.

— Лифляндское вино! — скомандовал Квятковский.

Кланяясь, пятясь назад, стараясь не споткнуться, целовальник вернулся за стойку. Достал штоф. Притащил его и поставил на стол. Затем принес восемь чарок. Помня, что во время употребления закусывать не полагалось, Ларсон встревожено взглянул на Ельчанинова. Тот хотел, было что-то сказать, но полковник опередил его. Схватил за грудки целовальника и подтянул к себе. Что-то прошептал тому на ухо, отчего хозяин питейного заведения побледнел.

— Бледнеть потом будешь, — сказал Юрий, и отпустил того.

Целовальник взглянул тревожно на посетителей и ушел к стойке. Неизвестно, что он там сделал, но в дверях, ведущих куда-то вглубь дома, появился мальчонка. Андрес предположил, что тот является, скорее всего, сыном целовальника. Отец что-то прошептал мальчишка, и тот исчез так же быстро, как и появился..

— Пока он ходит, выпьем, — предложил Квятковский и разлил содержимое по чаркам. — За дружбу, — проговорил он и осушил чарку одним глотком. Затем занюхал рукавом кафтана.

Собравшиеся, в том числе и Андрес, поступили так же.

— Между первой и второй, — не унимался полковник, — перерывчик небольшой.

Он вновь разлил содержимое штофа по чаркам. Процедура повторилась. В зал кабака, неся на подносе закуску, вбежал ребятенок. Он поставил поднос на стол и убежал.

— Вовремя, — проговорил Квятковский, — третья она трапезная, а после нее благородные люди обычно, для продолжения беседы закусывают.

Вновь выпили. На этот раз закусили. Князь Ельчанинов объявил, что для мастеровых людей, у Андреса Ларсона есть предложение.

В нескольких словах эстонец попытался объяснить свою идею. Мастера сидели и недоуменно смотрели на него. То, что Андрес им говорил, сейчас казалось полным бредом, а ведь они выпили только по три чарки. Тогда Ларсон хлопнул себя по лбу, извлек из кармана эскизы и положил их перед мастерами.

— Мне нужен глиняный трон, — проговорил он, показывая на картинку, — вот такой вот конструкции. Чтобы государь мог ходить в него по нужде — малой и большой. Причем стены снаружи и внутри должны быть белыми.

— Занятно, — проговорил Данил, — чувствую, что думка хорошая. Но вот как сделать внутри белыми. — Тут он посмотрел загадочно на Некраса.

— А мне то откуда знать, — проговорил тот, — я ведь купец. Мне нужно с мастерами из своего города переговорить. Смогут ли они? Дело новое и незнакомое. Явно новомодное. Те не откажут, все же для государя делать будут, вот только смогут ли?

— А затем вот эти трубы? — поинтересовался Вячко.

— Для того чтобы отходы сами по себе попадали в выгребную яму. Их надо делать из чугуна.

— Мы только пробуем лить чугунные пушки, — проговорил Сом, — но боюсь, сейчас нам будет не до этого, — тут он вздохнул, — государь всю артиллерию в походе потерял. А ему для дел бранных новые пушки и мортиры понадобятся.

Андрес кивнул.

— Я это предполагал, — молвил он, — поэтому их еще можно сделать глиняными.

Вячко, а он, по всей видимости, был среди мастеров московских старшим, взял картинку и задумался. Пока тот молчал, полковник вновь наполнил чарки.

— Дело трудное, но не невыполнимое. Сделать можно, вот только время понадобиться, — сказал гончар.

— Согласен, — кивнул Некрас, — в лучшем случае, только к лету.

— Ну, лету, так к лету, — согласился Андрес, понимая, что дышать ему нечистотами еще долго придется.

VI

Двадцать третьего ноября обер-офицеры Преображенского и Семеновского полка, а так же поручик, Бомбардирской роты, Плещеев привели гвардию в Новгород, где и была она встречена царем. Государь из уст, командиров, узнал об конфузий, что случилась под сводами крепости. Единственным утешением в его горе было только то, что гвардия на поле баталии показала дух богатырский. И чтобы увековечить сей подвиг, повелел монарх на знаках обер-офицеров сделать надпись «1700 NO 19».

Вместо того, чтобы преследовать разгромленную армию Петра, Карл XII, оставив гарнизоны в Ингерии и Ливонии, увел свои войска в Польшу. Государь Московский, в Новгороде сформировал десять драгунских полков из рейтар, копейщиков и дворянских недорослей, а сам в последних числах ноября выступил в сторону Москвы. Уже в дороге до него дошла информация о том, что драгуны, руководимые Шереметевым, нанесли малочувствительные уколы шведам. Его полки, пытались в декабре 1700 года захватить Алысту (Мариенбург), вынуждены были отступить. Успешнее действовали отряды, совершавшие рейды ради опустошения окрестностей. Потерь среди шведов не случилось, зато шведские продуктовые склады были опустошены. Это были небольшие, но все же «виктории».

Окрыленный победой, Петр Алексеевич Романов, в окружении двух полков и бомбардирской роты, в двадцатых числах декабря вступил на территорию города Москвы.

С шумом и криками он его товарищ Меншиков ввалились в Преображенский дворец. Отложив празднования возвращения, государь вызвал в царские палаты князя-кесаря.

— Мин херц, — проговорил Александр Данилович, когда подьячий скрылся, — я, конечно, тебя понимаю, но вот только не постигаю одного!

— Что же ты не постигаешь? — спросил Петр, доставая трубку и закуривая.

— Ради чего ты уничтожил Патриарший приказ? Я, само собой разумею, что патриарх Адриан преставился намедни, но как же Московская Русь без Патриаршего приказа?

— Мешать мне будет патриарх в моих свершеньях. Будет выбран человек энергичный, и вспомнится нам патриарх Никон, что с пользой и без оной мешал в делах отцу моему. Но более меня печалит, что Никон присвоил титул Великого государя. Посему не хочу я иметь боле Патриарший приказ. А все дела мирские предложил я князю-кесарю распределить по другим ведомствам, а дела духовные поручил блюстителю.

— Кому же, мин херц?

— Митрополиту рязанскому, экзарху патриаршего престола Стефану Яворскому. Человек ученый и вовсе нечестолюбивый, а мне именно такой и нужен.

Дверь скрипнула, и в хоромы вошел князь-кесарь.

— Э, князь-кесарь, — молвил Петр, — а я уж тебя заждался. Говори, что тут творилось в мое отсутствие.

Ромодановский опустился на лавку, где обычно сидели бояре, и вздохнул:

— Все выполнял, как ты велел, государь. Даже золотаря обеспечил, только есть у меня одно сомнение, Петруша.

— Какое? Говори, князь.

— Да, не похож он на золотаря. Я к нему двух человек приставил. Не потому, что сомневаюсь я в тебе, царь-батюшка, или не верю в твою смекалку. Просто в отсутствие тебя приходится быть подозрительным. Не хотелось бы, государь, повторение стрелецкого бунта.

— Ну, — грозно проговорил Петр.

— Вот и доносят мне соглядатай, что нет у шведа способностей к сему ремеслу. Как же может быть он золотарем, когда на дух запахи разные не переносит? От вида одного к болезненному состоянию приходит. Так что скорее ему личный золотарь требуем.

— Ну!

— Но и шпионом назвать не смею.

— Почему?

— Посему, что водит компанию он только с моими людьми да со стрелецким офицером Ельчаниновым. Могу предположить государь, что замыслил швед стрелецкий переворот, с целью свержения тебя…

— Брехня, — вспылил царь, — не может он сей заговор вершить. Так как Ельчанинов — человек мною приставленный к нему! И сделано это было под Нарвою, и не потому, что он подозрительный, хотя вон на предложения изменника Гуммерта не поддался, а зело странен он. Появился непонятно, откуда, словно он не от мира сего. Но раз ты, князь-кесарь, чуешь в нем сомнение, вызывай своих людей, порасспросим их. А заодно и Ельчанинова послушаем. Алексашка, а ну, кличь сюда подьячего.

Меншиков вскочил с лавки и выскользнул в коридор. Вернулся он уже с подьячим. Тот прошел немного в зал, так чтобы уж совсем в дверях не стоять и замер, в ожидании распоряжений государя.

— Отыщи мне Силантия Ельчанинова, — проговорил царь, взглянул на князя-кесаря. Тот понял, что Петр от него ожидает имен его соглядатаев, без всякого желания прошептал:

— Полковника Квятковского и Акимку — золотаря.

— Громче! — приказал Петр.

— Полковника Квятковского и Акимку — золотаря.

— Уже лучше. Проведем совещание не здесь, а в другой горнице, — молвил царь, затем грозно посмотрел на подьячего и добавил: — Приведешь их ко мне в горницу. Ступай!

В том, что сразу облегчить свою работу — золотаря не удастся, Ларсон и не сомневался. Но то, что придется ждать до лета, было для него, честно сказать, сюрпризом. Может, у него, как и у большинства людей XXI века, была привычка — ждать выполнения заказа в течение недели, а то и меньше. Как-то не взял Андрес в расчет то, что дело это для Гжельских мастеров новое, пока освоят, пока разбираться будут в его рисунке… Не учел Ларсон и того, что расстояния между городами преодолеваются здесь гораздо медленнее, чем в его «прошлой» жизни. Вон ведь, от Нарвы он почти три недели ехал. И если поездка в Гжель Некраса Борща может и не занять много времени, то вот обратный путь может и затянуться, вещь ведь хрупкая, не дай бог в дороге расколется, и все по-новому.

Можно было бы и в Москве мастеров поискать. Попробовать организовать фаянсовое производство, да вот только одна не задача — третий эскиз пропал. Может, Аким взял, ну, для того, чтобы печь растопить.

Вообще-то паренек смышленый, подумал Ларсон, неизвестно почему, но большую часть, его, Андреса, работы он взял на себя. К тому же на протяжении нескольких дней, тот помогал ему с приемом ванн. С начала он истопил баню в печи, но эстонец отказался, испугался, что ему не удастся выбраться из нее, затем стал помогать, таская с Яузы воду. А по вечерам, расспрашивал о Швеции. Ларсон рассказал, все, что знал об этом государстве, потом признался, что почти всю сознательную жизнь прожил в Прибалтике.

Сегодня, когда в Москву вернулся государь, к ним заявился подьячий. Позвал парнишку в сени. Они о чем-то недолго разговаривали, затем Аким схватил овчинный тулупчик и куда-то убежал.

Горница небольшая. Длинный стол, по бокам которого лавки. В помещении дым. Петр курил. Ромодановский стучал по деревянной крышке стола. Меншиков нервно бродил из угла в угол.

— Не мельтеши, — проворчал Петр Алексеевич, — сам нервничаю.

— Почему? — поинтересовался Федор Юрьевич.

— А вдруг ты прав. Вдруг не золотарь он вовсе.

— Ну, не золотарь так и что? — вмешался Алексашка. — Если в заговорах он не замечен, сообщения Каролусу не отправляет, так в чем тут странного? Ты бы вместо соглядатаев взял да и вызвал его к себе, да и расспросил. Что сведения узнавать через третьих лиц? Будет врать — так сам-то скорее заметишь. А брожу я из стороны в сторону, потому что ждать уже устал. У меня может дела, а тут сидеть приходится…

— Что за дела такие? — перебил его, Петр. Посмотрел так настороженно на своего фаворита.

— Свидание у меня. — Сказал Меншиков, хотел, было что-то добавить, но дверь скрипнула, и в горницу вошли трое.

Петр Великий взглянул на вошедших людей. Квятковского и Акима он не видел с лета, когда выступил с войсками. Первого он тогда назначил в Преображенский приказ, заодно потребовал одежду на голландскую или венгерскую сменить. У второго отец умер, поэтому, когда Ларсон сказал, что являлся золотарем, Петр, не раздумывая, назначил пленного на этот пост. Хотел, было попридержать у себя в штабе, но события пошли по-иному. Вот к нему и был приставлен толковый стрелецкий офицер Ельчанинов. (Тот, правда, не в курсе пока, но у государя были на него теперь иные виды.)

Государь рукой показал на лавку, предлагая вошедшим сесть. Затем покосился на Меншикова, давая понять, что и ему стоило бы к ним присоединиться. Загасил трубку и проговорил:

— Ну, что вы готовы на счет золотаря мне поведать?

— Пусть сначала мои отчитаются, — потребовал Ромодановский, — а уж потом мы твоего человека послушаем.

— Ладно, — согласился Петр. — Говори полковник.

Квятковский растиснул пуговку на воротнике епанчи.

— С золотарем я встречался только раз, — молвил он, — по просьбе Ельчанинова должен был организовать встречу с гончарами и пушкарями.

— Пушкарями? — уточнил Петр.

— Пушкарями, — подтвердил полковник. — Вот только разговор касался не их прямых дел. Его интересовало, смогут ли те изготовить чугунные трубы.

— Трубы? Зачем?

— Он мечтает изменить систему канализации, — вставил Ельчанинов.

Петр гневно глянул на него. Он уже было хотел сделать замечание, что того не спрашивают, но передумал.

— В смысле?

— У него проблемы возникают во время работы…

— Я в курсе.

— Он хочет, чтобы отходы со второго этажа, по трубам попадали в выгребную яму.

— Вот, даже картинку нарисовал, — проговорил Аким, вытаскивая из-за пазухи скомканный листок. Он протянул его государю. Тот разгладил и сказал:

— Ничего не понял.

Квятковский взял листок. Взглянул на него и проговорил:

— Точно такие же рисунки он дал и гончарам.

— А пушкарям? — поинтересовался Петр.

— А те отказались, сказали, что у них сейчас и так много будет работы, связанной с изготовлением пушек.

Петр насторожился. Взглянул на Ромодановского, но тот всего лишь развел руками.

— Это не секрет государь. Я думаю, Карл и без него догадался бы, что ты будешь сейчас артиллерию свою восстанавливать.

— Убедил, — согласился монарх, потом обратился к полковнику. — Так он отдал такие рисунки гончарам?

Квятковский кивнул.

— Зачем?

— Он хотел, чтобы московские и гжельские гончары смастерили вот это приспособление. Гжельские мастера — белый стул, а московские трубы. Вот только одна проблема возникла…

— Какая?

— Заказ немца они смогут выполнить только ближе к лету.

Петр вновь закурил.

— Что делать будем Федор Юрьевич? — спросил он у князя-кесаря.

— Я думаю, нам стоит попросить Акима, выполнять работу золотаря, — сказал Ромодановский.

— Готов выполнять работу, а Аким? — спросил у мальчишки царь.

— Готов государь.

— Ладно, ступай, — приказал князь-кесарь.

Аким ушел. Государь взглянул на Ельчанинова и проговорил:

— А не перейти ли тебе, Силантий Семенович, в Преображенский приказ? Вон Юрию Лексеевичу люди надежные нужны. А ты таким человеком как раз и являешься.

Два дня назад после кабака Квятковский признался, что состоит в Преображенском приказе. Помня о хороших отношениях с Юрием, сейчас Ельчанинов согласился с предложением Петра Алексеевича.

Когда же соглядатай ушли, Петр посмотрел на Ромодановского.

— Ну, что ты думаешь Федор Юрьевич?

— Чаю, что трогать немца нельзя. Может он и не золотарь, но уж точно не шпион. Правда, когда начнешь собирать армию, отправь его из Москвы куда подальше.

С этими словами князь-кесарь встал и ушел.

— Не пойму я его, Алексашка, — вздохнул Петр, — то шпион, то не шпион… а от секретов посоветовал держать подальше.

— Государь, ты бы лучше прислушался бы к словам князя-кесаря. Ты уже недавно доверился немцам, неужели забыл, чем дело под Нарвой закончилось? Таких людей, как Франц Лефорт не так уж и много.

— Верно, верно. Ладно, ступай Алексашка. Да только пошли ко мне портного.

VII

Накануне шел снег. Крупными хлопьями он падал на землю. Андрес Ларсон хотел, было с утра приступить к обязанностям золотаря, но Аким который уже день подряд вызвался сам. Чтобы не сидеть в домике, и попросту не терять время эстонец, накинул на плечи старенький овчинный тулупчик (скорее всего принадлежавший когда-то отцу паренька), взял лопату и вышел во двор, чтобы очистить площадку перед крыльцом. За то время, которое Андрес провел в XVIII веке, он уже ощутил разницу между зимами разных эпох. Зимушка, что была сейчас на дворе, соответствовала всем канонам. Сугробы были почти до крыши, и это не смотря на то, что на дворе был канун Рождества. Как помнил Ларсон, часто в XXI веке снег выпадал после середины декабря, а один раз (тогда он ездил в Санкт-Петербург по делам) на улице под самый новый год шел дождь, причем мелкий, холодный и противный. Если природа не изменит своим законам (а Андрес был уверен, что этого не произойдет) то вот-вот должны были наступить крещенские морозы, как говорил Аким, такие, что и нос из дому не высунешь.

А снег мягкий, легкий и пушистый, его и подымать на лопате, а уж тем более кидать в сугробы, что растут изо дня в день, — просто удовольствие. А уж когда двигаешься даже не холодно. Ларсон, уже через пять минут интенсивной работы, скинул овчинный полушубок.

— А не боишься, Андрес, лихорадку подхватить? — раздался за его спиной знакомый голос.

Эстонец развернулся. Посмотрел на вопрошающего. Он чуть не поперхнулся, увидев перед собой государя. Чтобы устоять на ногах, которые чуть не подкосились, оперся на лопату.

— Что? Оторопел? Не надо. Гляжу у тебя со снегом лучше, получается, — молвил Петр, улыбнулся. — А что, может тебя из золотарей в дворники перевести? Будешь двор убирать. А?

Ларсон пожал плечами. Не в его силах сейчас что-то просить.

— Ладно, ладно, — вновь улыбнулся монарх, — пока поработай золотарем. Дворники у меня и без тебя есть, а вот золотарей… Раз, два — и обчелся. Мне сообщили, что у тебя проблемы возникают, когда убираешь?

— Да, государь. Дурно становиться. В моей стране, давно уже перешли на прогрессивную систему.

— А ты не хотел бы внедрить ее на Руси?

— Хотел, государь. Даже с людьми нужными поговорил. Да вот боюсь, раньше лета вряд ли что получится.

— Может, мне приказать? — поинтересовался Петр.

— Увы, приказы тут не помогут, — вздохнул Ларсон, и только тут понял, что начинает мерзнуть. Он накинул тулупчик и продолжил: — Дело новое и твоим мастерам не знакомое. А для нового дела время требуется.

— Понимаю, — кивнул государь. Он собрался, было уже уйти, но вдруг вспомнил: — Скоро новый год. А по моему прошлогоднему указу его нужно праздновать.

— Разрешите спросить, государь, — замялся Андрес.

— Спрашивай!

— Где мне взять ель, или иное хвойное дерево? Я человек в твоем государстве новый и с традициями не знаком. Еще сделаю, что не так!

— Тут я тебе не советчик, — вздохнул Петр, — я ведь не сам за деревьями в лес хожу. Поспрашивай у друзей. Небось, завел уже приятелей?

— Приобрел.

— Вот у них и поинтересуйся. У них сейчас такие же проблемы. А в компании решать их намного легче. — Тут государь замолчал, вспомнил, то, что сказать хотел, и произне: — Приходи завтра на ассамблею.

— Приду, государь.

— Как одеваться, опять же у приятелей спроси. Или у Меншикова, ну, если встретишь. В этом году он церемониймейстер…

Сказал и ушел. Ларсон посмотрел ему в след и направился в дом. Поставил в сенях лопату в угол, повесил тулупчик на крюк, торчавший из стены, вошел в дом и опустился на лавку. Неожиданно для самого себя Андрес подумал: а что он знает о праздновании Нового года и Рождества? Знания есть, но скупые. То, что Рождество завтра, а не через тринадцать дней, эстонец не сомневался. Изменения в календаре произойдут только после 1918 года, когда советское правительство перейдет на григорианский календарь. Правда, и сейчас, в начале XVIII века, были изменения в празднованиях, но вот какие Ларсон, увы, не помнил, как-то не предавал этому значения. Новый год — и этим все сказано.

Он подошел к печке, коснулся ее рукой. Тепло скользнуло по телу. Вдруг стало грустно, неожиданно возникло чувство одиночества. Андрес присел на лавку, и почувствовал, что вот-вот на глаза нахлынуть слезы. Вспомнилась мать, жена, отец и сестра. В голове промелькнуло воспоминания о новогодних празднованиях, рождественских каникулах. Елка, мандарины, салат оливье, фейерверк, выступление Тоомаса Хендрика (вот только что тот обычно говорит, Андрес не помнил). Вернется ли это когда-нибудь? Елка и фейерверк они то не куда не денутся, а вот мандарины, салат оливье?

От грустных дум, отвлекла открывающаяся со скрипом дверь. Кутаясь в тулуп, и отряхивая снег с шапки, на пороге возник Аким.

— Холод собачий, — проворчал он и подошел к печи. Коснулся ее руками, и протянул: — хорошо-о-о…

Затем взглянул на эстонца и спросил:

— Тебе что, плохо?

— Нет. Все нормально, просто дом вспомнил. Рождество уже завтра, вот и нахлынули воспоминания. У меня ведь в Эстляндии мать, сестра и отец остались. (Про жену Ларсону вдруг не захотелось говорить).

— А я Новый год только один раз встречал, — молвил Аким, — в прошлом году это было. До этого в сентябре думный дьяк выйдет на площадь да объявит, что 7208 год от сотворения мира. А в прошлом году все изменилось, государь приказ издал, что новый год теперь нужно встречать не первого сентября, а первого января. Было это в середине декабря, когда под барабанный бой царский дьяк государев указ на специально построенном для этих дел помосте, прямо на Красной площади, зачитал. Там так и было сказано: «Впредь лета счислять в приказах и во всех делах и крепостях писать с первого января от Рождества Христова». А по большим проезжим улицам, и знатным людям, и у домов нарочитых духовного и мирского чина перед воротами учинять некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых или можжевеловых. А людям бедным хотя по древу или ветви над воротами.

— А вот у нас ветвей нет, — вздохнул Ларсон.

— Так сие не проблема. Сходим в лес али на базар. Купцы ныне смышленые пошли, ветки сами на базар привозят. Боятся люди супротив царской воли идти. Особенно бояре, хорошо помнят, как государь им бороды стриг. А хочешь, я расскажу, как в прошлом годе встречали?

И не дожидаясь, пока золотарь ответит, Аким продолжил:

— Помню, отец, царство ему небесное, привел меня в Успенский собор. Народу собралось — уйма. Сам государь Петр Алексеевич, в сопровождении жены Евдокии и малолетнего сына Алексея прибыл. Гвардия в синих мундирах с красными обшлагами, в высоченных ботфортах. Патриарх, покойничек, молитву читать начал во славу Христа. Царь-батюшка поздравил всех с Новым годом. Потом все на улицу вывалили, ну там гвардейцы и стали из ружей палить. Батюшка сказал, сие называлось салют. Забава восточная. На улице холодно, но от всеобщего веселья холод не чувствуется. Потехи огненные начались. У знатных людей во дворах маленькие пушки. Причем каждый боярин норовит шуму наделать как можно больше. Затем по улицам большим, где пристойно, вплоть до седьмого января по ночам огни зажигают, кто из дров, а кто и из соломы. Помню, государь первый пустил ракету. Она, огненной змейкой извиваясь в воздухе, возвестила народу о наступлении нового, 1700 года.

Аким замолчал, посмотрел на Ларсона. Улыбнулся.

— Может, в лес за елочкой пойдем?

На первый раз Ларсон предложил обойтись обычными лапами ели. Все-таки елка, стоявшая в углу комнаты или даже во дворе, без рождественской звезды, стеклянных шариков, гирлянд и дождика выглядела бы как-то не так. А вот с лапами было бы все гораздо проще. Если на дверь повесить, так вообще украшать не надо, а в комнате так там и одного пряника хватит.

Оделись, взяли топор. Андрес как-то не захотел доверять столь опасное орудие труда подростку, не дай бог покалечится. Вышли на улицу. Ближе к вечеру стало холодать. И тут Андрес вспомнил, что забыл взять рукавицы, он хотел, было уже вернуться, но Аким его остановил.

— Плохая примета, — проговорил он. Затем увидел вышедшего на улицу кузнеца и прокричал: — Микула!

Тот повернулся на голос. Улыбнулся.

— Привет Аким, — проговорил кузнец. — Куда собрались?

— За еловыми лапами. У тебя рукавиц лишних нет, а то Андрей их в доме забыл.

— Лишних нет. Вот берите эти, — Микула снял рукавицы и протянул золотарю, — потом вернешь. А в лес я бы вам ходить не советовал, хорошие лапы можно и на базаре купить. Купцы народ ушлый сразу поняли, как можно денег получить.

Андрес поблагодарил кузнеца и взял рукавицы. Надел. Рукам стало тепло.

— Мы так и поступим, — молвил он, — у меня еще остались деньги.

Лапы действительно оказались замечательные. Стоили они не дорого, так что Ларсон и купец остались довольны. Вернувшись, Андрес посовещался с Акимом. Решили поставить их в доме. В качестве вазы мальчишка предложил использовать один из пустых горшков. Ларсон полазил по закромам и нашел два заплесневевших баранка. Из камзола вытянул нитку и сделал елочное украшение.

— Петр Алексеевич приглашал меня на ассамблею, — проговорил он, разглядывая получившееся творение. — Как думаешь, Аким, мне идти?

Паренек пожал плечами. Ларсон вздохнул, понимая, что ожидать что-то другое от мальчишки, которому от горшка два вершка не приходилось.

— Понимаю, — прошептал эстонец. — Видишь ли, с одной стороны государь пригласил, а разбрасываться такими шансами грешно, а с другой стороны — я ведь не знаю, как там себя вести и что туда надеть.

Аким удивленно взглянул на золотаря.

— Может, мне за Ельчаниновым сбегать? Вряд ли он был на государевых ассамблеях, но о том, как там на них себя вести, возможно, и знает.

— Тогда уж Александра Даниловича, — вздохнул Андрес. — Он церемониймейстер ассамблеи. Да вот идти искать его как-то боязно.

— Экий вы смешной, сударь, — рассмеялся Аким, — он ведь с виду грозен. На самом деле душа компании.

— А ты откуда знаешь? — удивился Ларсон, — Тебе вон и лет то немного.

— Так я ведь всю жизнь при дворе. А Александр Данилович в пору, когда жив был мой батюшка, частенько к нам захаживал. Он ведь почти крестный отец.

— Эко ты сморозил, — фыркнул Андрес, — крестный отец. Тебе сколько лет было, когда тебя крестили? Или ты хочешь убедить меня, что он крестил тебя, когда он мальцом был?

— Так я же не в прямом смысле слова.

— Не понял я, конечно, да ладно. — Махнул рукой эстонец. — Ты еще скажи, что ты сыну Петра Алексеевича лучший друг…

— А вы откуда знаете? — удивился Аким.

— Так ведь вы почти ровесники. Так что там, на счет крестного твоего?

— Могу сбегать за ним. Позвать. Он мне не откажет.

— Не надо, — раздалось со стороны дверей, — не надо тревожить Александра Даниловича.

Золотари повернулись на голос. В дверях, стряхивая снег с епанчи, стоял Ельчанинов.

— Не надо тревожить, — повторил он, — я сам все расскажу.

Он скинул плащ, повесил его на гвоздик, вбитый в стену. Ларсон даже обомлел, увидев того в мундире Преображенского полка.

— Вот приписали к Преображенскому приказу, — проговорил Силантий Семенович.

Бывший стрелецкий офицер прошел к столу и сел на лавку.

— Меня тоже Петр Алексеевич пригласил на ассамблею, — проговорил он, — Вот я и сходил к церемониймейстеру и разузнал, как себя вести и что надеть, чтобы не выглядеть белой вороной. А теперь слушай.

Увеселительные собрания Петр Алексеевич начал устраивать с января 1700 года, когда повелел приглашать на них знатных людей с женами и дочерьми. При этом одежда на них должна быть немецкая, французская или английская.

Устраивали их обычно в течение зимы в домах вельмож, причем хозяева гостей не обязаны были не встречать, не провожать, не занимать и даже не обязаны были быть дома. Гости собирались после четырех часов пополудни и веселились за играми, танцами и разговорами, аж до десяти. Вход на такое вот собрание предоставлялся всем дворянам, военным и гражданским чинам, знатным людям и старшим мастеровым. По какой причине в этот список угодил Андрес Ларсон, эстонец понять не мог. Вполне возможно, что был иноземцем, а они на таких собраниях играли заметную роль.

Отличительной чертой собраний была чрезвычайная простота общения с государем. Сам Петр давал пример доступности и часто гневался, когда тот или иной боярин вставал с поклоном при его появлении. Тогда он подзывал Александра Даниловича, у которого всегда был наготове кубок, наполненный белым вином. И бедному нарушителю ничего не оставалось, как осушить его одним залпом. Андрес чуть было не угодил под такое вот наказание, но его вовремя одернул Ельчанинов.

— Не положено, Андрей, — прошептал тот, стараясь, чтобы кроме золотаря его никто не расслышал.

Комната хоть и большая, но дышать почти невозможно из-за облаков табачного дыма, висевшего под потолком. По освещенному свечами залу между гостей прогуливаются и приветливо с ними разговаривающая дама, лет двадцати восьми.

— Анна Монс, — прошептал Силантий Степанович, увидев, как заинтересовано, смотрит на нее Ларсон, — дочь немецкого винодела. Любовница государя, — тут стрелец поднес палец ко рту и прошипел, — тс-с. Я тебе ничего такого не говорил. Вон смотри, видишь того мужика лет пятидесяти в куртке и полосатых панталонах? Это корабельный мастер. Государь его из самой Голландии выписал.

Между тем под беспрерывные звуки духовой музыки толпа двигалась. Все женщины сидели вдоль стен, в ожидании кавалеров и начала танцев.

— Пошли в другую комнату, — предложил Ельчанинов. — Я до танцев не охоч.

— А что там? — поинтересовался Андрес.

— Государь. Плюс большая часть иностранцев, что сидят и важно покуривают глиняные трубки, да опорожняют такие же кружки.

— Пошли.

Они вошли в комнату, где на столах стояли бутылки пива и вина, лежали кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. Причем шахматы тут, как убедился эстонец, были разных видов. Он узнал доски для русских шахмат, классических индийских, а так же четверные шахматы с крепостями, что игрались на ста девяносто двух клетках. За одним из столов Петр играл в классические шахматы. Его соперником был негоциант из Англии. Причем оба дымили трубками при очередном ходе.

Ларсон заинтересовался игрой. Картина вырисовывалась на доске довольно любопытная, в будущем ее назовут гамбитом Эванса. Эту систему Андрес несколько раз наблюдал, во время трансляций чемпионатов мира по шахматам. В этой партии белые близки к цели — создания сильного пешечного центра. Сейчас у государя был шанс осуществления плана, все зависело от того, как сыграет его противник.

Андрес отвлекся от игры, и только тут заметил, что Ельчанинова рядом нет. Он оглядел зал и обнаружил приятеля в компании датского шкипера. Оба сидели за столом и пилит пиво. До эстонца донеслось:

— Камрад, камрад!

На плечо Андреса легла чья-то рука. Он вздрогнул и оглянулся. Петр стоял за его спиной. Он только что закончил партию, и, по всей видимости, проиграл. Но государь явно не был этим опечален.

— Не хочешь ли, друг мой, — проговорил он, — сыграть со мной, Меншиковым и голландским послом в четверичные шахматы с крепостями?

— С удовольствием государь, вот только есть одна проблема, — молвил эстонец, — я давно не играл в шахматы. А с четвертичными вообще не знаком.

— Ну, если в индийские шахматы играть можешь, то и в четвертичные наловчишься. — Государь улыбнулся, посмотрел на стоявших в стороне участников и проговорил: — Так с кем в паре предпочтешь играть? С этими, — он махнул рукой в сторону Меншикова и посла, — али со мной?

— Я бы предпочел в паре быть с послом.

— Понимаю, — одобрил, его решение, государь. — Игрок он сильный. Думаю, вы сыграетесь быстро.

Увы, партию Ларсон и посол проиграли. Сначала Петр и Алексашка накинулись на него, а когда тот уже был выведен из игры, разбили в пух и прах голландца.

— Виктория! — прокричал царь-батюшка, когда посол сдался на милость победителей.

Петр хлопнул сначала Андреса, а затем голландца по плечу, и сказал:

— Потом отыграетесь.

С этими словами государь и его фаворит ушли в соседний зал.

— Проиграть государю — большая честь, — проговорил посол.

Андрес пожал руку голландцу и поблагодарил за компанию. Пошел искать Ельчанинова. Нашел того за столом в компании все того же датчанина.

— Мой друг, — проговорил Силантий Степанович, — Андрес Ларсон, эстляндец. Датский шкипер — Христиан Глот. Присаживайся.

Андрес отрицательно замотал головой.

— Ну так, может, потанцуешь? В соседнем зале уже танцы начались. Там много хороших девушек, — сказал Ельчанинов и подмигнул.

Ларсон послушался его. Вернулся в зал, где во всю длину которого дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга. Музыка играла на удивление печальная.. Мужчины низко кланялись, девушки низко приседали, вначале прямо против себя, потом поворотясь направо, затем налево. Причем этими приседаниями и поклонами они занимались, уже около получаса. Вскоре танец прекратился. Меншиков вышел на середину зала и приказал музыкантам играть менуэт.

О следующем увеселительном собрании сообщил лично сам Петр Алексеевич. Оно должно было состояться под самый новый год в доме боярина Курбатова, числа тридцатого. А пока будет продолжаться уже ставшая привычным жизнь золотаря, и Ларсон это понимал как никто иной. Ельчанинова, напившегося на собрании до чертиков, и Андресу пришлось провожать его до дома. К счастью жил тот неподалеку. Уже знакомый денщик встретил их с распростертыми объятиями.

— Хвала Иисусу, что вы его привели, — молвил Тихон. — Я уж опасался, как бы он в дороге не замерз. Ведь слабость к вину князь сильную испытывает. Не может и дня без глотка прожить.

Он взял Ельчанинова под руки и увел в дом. Затем вернулся.

— Вот тебе деньга, — проговорил денщик, доставая монету.

— Не надо денег, — отрицательно замотал головой эстонец, — Силантий Степанович — мой единственный тут друг.

— Тогда я тебя в Преображенское доставлю, ты только подожди чуток.

Денщик скрылся во дворе дома. Ларсон чуть не замерз, пока дождался. Ворота открылись. Появилась уже знакомые сани. Тихон, кутаясь в овчинный тулупчик, крикнул:

— Прыгай в сани.

Ларсона доставили домой. Денщик попытался еще раз отблагодарить эстонца, но тот сказал только одно:

— Обижусь!

Через пять дней было вновь собрание. Приглашенные вновь веселились. Дым стоял коромыслом, звучала бесконечно мазурка, а те, кто не придавался танцам, играли в шахматы. Ларсон пробовал еще раз сыграть в четверные шахматы, но вновь проиграл. Уроки, которые ему давали приходившие к нему в гости Ельчанинов, Квятковский и даже сам Меншиков, не помогали. Андрес надеялся, что когда-нибудь ему удастся освоить эту интересную, и куда более сложную игру, чем обычные индийские шахматы.

На следующий день, вернее — ночь, все праздновали Новый год. В главном соборе Кремля состоялся молебен. Затем народ вывалил на улицы, и был учинен фейерверк. Всюду звучали выстрелы. И все было так, словно Андрес вновь вернулся в свою эпоху, за исключением нескольких маленьких вещей, таких как телевизор да салата оливье.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончились и праздники. Двенадцатого января государь получил депешу от посла, что находился в Дании. Тот сообщал, что удалось заключить союз, а в случае войны между Англией и Францией Дания выступала на стороне России супротив Швеции. Король обязался дать Петру солдат и три драгунских полка.

Двадцатого января государь московский послал Шереметеву для советов судью воинских дел Стрешнева. В тот же день Апраксину были отправлены корабельных дел мастера Николас и Ян. Государь повелел ему построить до его приезда корабль и приготовить аж сто пятьдесят собачьих шапок и башмаков.

В конце января Петр отбыл в Бирж, где встретился с Августом. Там государь пообещал тому дать взаймы двести тысяч ефимок да двадцатитысячное войско.

Петр из Москвы, куда он вернулся восьмого марта, выслал девятнадцать полков под началом князя Репнина в Лифляндию, где они соединились с саксонским генерал-фельдмаршалом Штейнау близ Копенгаузена.

VIII

Переговоры с Саксонией прошли хорошо. Недоразумение вышло, когда на первую встречу с Августом, курфюрстом Саксонским и королем Польши, Петр явился в недавно пошитом костюме (образцом послужило одеяние, в котором под Нарвой появился Ларсон). От государя московского не ускользнула усмешка саксонца, самодержец даже был убежден, что Август готов был прыснуть от смеха. И он бы сделал это если бы не военная помощь, которую хотел получить от Петра. Поэтому он просто сдержался, и жестом предложил присесть напротив него за стол.

Государь и сам чувствовал в новом костюме дискомфорт. Он больше думал о нем, чем о делах, ради которых приехал. Поэтому после получасовой, безрезультатной беседы Петр предложил перенести встречу на завтра. Август видя, в каком положение тот находится, согласился.

Петр вернулся к себе. Почти весь вечер ходил и проклинал неизвестных ему мастеров, придумавших такие неудобные брюки и пиджаки. Алексашка только вздыхал, и иногда между паузами, которые делал государь, вставлял реплики:

— Мин херц, не все, что терпимо в Европе, приемлемо у нас.

— Но ведь Август — король европейский, — парировал государь, продолжая ругать костюм.

Меншиков хотел, было сделать замечание, что под Европой он подразумевал Францию, Италию и Испанию (в Голландии и Англии они таких костюмов не видывали), но промолчал. Что ни говори, а Ларсон был из Шведских владений.

После очередной реплики Алексашки, Петр не выдержал и снял костюм. Хотел, было кинуть в камин, но передумал.

На следующий день на встречу с Августом государь явился в форме капитан-бомбардира. И к радости обоих (особенно саксонца), переговоры прошли успешно.

Когда же восьмого марта Петр вернулся в Москву, возжелал он вызвать к себе Ларсона.

— Боюсь, что не получится государь, — проговорил Ельчанинов, что приглашен был в палаты царские, — болен он уже второй день. Лихорадка у него (24).

Ларсон простудился. Почти каждодневные ванны и сквозняки привели к неприятным последствиям. Аким даже жаловался кузнецу:

— Он что, не может потерпеть? Ведь лучше сходить в баню, чем мыться в бочке.