Бесплатный фрагмент - Жизнь в чипе

Пролог

В кабинете глубоко под землёй тишину нарушал лишь едва уловимый гул вентиляции и назойливый писк приборов, отслеживающих жизненные показатели единственного человека в помещении. Он сидел, сгорбившись, в кресле перед массивным экраном, на котором плавал логотип корпорации «Генезис» — стилизованное ДНК, обвивающее земной шар.

Заставку сменило лицо без возраста и эмоций. Короткие пепельные волосы, гладкая кожа, светлые глаза, смотрящие сквозь собеседника. Голос прозвучал спокойно и равнодушно, но от этого каждое слово обретало вес свинцовой плиты:

— По этапу «Эдем» сроки сорваны. Ваши объяснения.

Человек в кресле, Глава правительства, подавил спазм в горле. Его отражение на экране выглядело удручающе: тёмные круги под глазами и нервная дрожь губ отчётливо выдавали усталость и беспокойство.

— Сложности с логистикой, уважаемый Куратор. Последняя партия биологических образцов задержана на периметре из-за вспышки атипичной лихорадки в секторе семь. Адаптационное оборудование требует калибровки под местные штаммы…

— Многословие — признак неуверенности или лжи, — прервал его Куратор, не повышая тона. — Условия созданы идеальные. Активы ликвидированных финансовых групп перераспределены. Непрофильные проекты — оборонные, космические — закрыты. Ресурсы выделены. Миротворческий контингент обеспечивает безопасность. Социо-инженерные службы поддерживают необходимый уровень жизни лояльного населения внутри зоны. Что ещё требуется для четкого следования протоколу?

— Расходный материал… — Глава замялся, подбирая слова. — Качество биоматериала ухудшается. Нужны поставки новых здоровых образцов…

— Если не справляетесь, вас заменят. Как это сделали с вашими предшественниками после инцидента с утечкой в секторе четыре, — Куратор сделал короткую паузу. — Не хватает ресурсов? Можем инициировать новую эпидемиологическую волну. Или спровоцировать локальный военный конфликт на границе зоны, который обеспечит достаточный поток беженцев и… материала. Но это неэффективно и привлекает внешнее внимание.

На экране появилась схема — карта зоны «Эдем» с сияющим центральным кластером и огромной тёмной каймой по краям.

— За периметром контроля, — продолжил Куратор, — находится достаточно незарегистрированного биоресурса. Маргиналы. Незаконные поселенцы. Мутанты, — последнее слово, казалось, было выделено с лёгким оттенком заинтересованности. — Следы прошлых… не столь удачных экспериментов. Они вне закона. Их социально-экономический индекс равен нулю. Оптимизируйте использование.

Глава почувствовал, как холодеют пальцы. Он знал, что творится в этих «тёмных зонах». Выживание по собачьим законам. Банды. Одичавшие мутанты, которых даже миротворцы боялись трогать. Использовать их?..

— Особое внимание — субъектам с аномальными морфологическими или психофизическими отклонениями, генетический код которых может содержать неожиданные ключи. Они — приоритетный ресурс — добавил Куратор.

— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Глава.

— Ваша задержка, — голос вновь стал ледяным, — блокирует развёртывание проекта в других регионах. «Генезис» не терпит застоя.

И тут тон изменился, стал почти что задумчивым, и это было страшнее прямой угрозы.

— Поступает информация от наших аудиторов. Ряд чиновников под вашим прямым управлением… и ниже позволяют себе вольности: неучтённое присвоение ресурсов, попытки создать личные резервы. Это недопустимо.

Глава замер. Капли пота скатились по виску.

— Вам предоставлены все блага для работы и комфорта, включая саму власть над миллионами. Остальное — избыточно. «Генезис» даёт всё необходимое, лишнее забирает. Виновные будут немедленно отстранены и репрессированы. Оборот человеческого материала высок. Специалистов, жаждущих занять ваши места, достаточно. Следуйте протоколу.

Связь прервалась. Экран погас, отразив бледное, искажённое ужасом лицо Главы. Он несколько секунд сидел неподвижно, жадно глотая воздух. Потом резко дёрнулся, нажав на кнопку коммуникатора. Его голос, ещё минуту назад дрожащий, зазвучал резко и жёстко, превращая страх в жестокость.

— Начальникам секторов! — он откашлялся. — Приоритет: организация рейдов за периметр. Цель — свежий биоматериал. Особое внимание — мутанты и аномалии. Все ограничения снять. Сорвём сроки — все отправимся в расход. Действовать!

Откинувшись в кресле, Глава устремил взгляд в потолок. Где-то там, на поверхности, лояльные граждане зоны «Эдем» готовились ко сну, не подозревая, что завтрашний рассвет может разрушить их размеренную, благополучную жизнь, которая построена на костях тех, кого она отвергла.

А в глубине пустоши, среди ржавых обломков, выживали, как могли, отверженные. Они ещё не знали о совещании в правительственном кабинете, но инстинкт, унаследованный от предков, подсказывал, что надвигается буря.

Часть 1. Не люблю играть

Глава 1

Под сенью плакучей вербы, у самой воды искусственного пруда притаилась скамейка — изящная, в кованых узорах, словно кружевная. Этот уединённый уголок манил к себе, как тихая гавань, единственное место, где природа робко напоминала о себе среди холодного величия новых учебных корпусов. Их стеклянные стены и строгие линии вызывали в воображении то ли футуристические аквариумы, то ли колонию для особо одарённых.

А эта лавочка во дворе была другим миром. Местом, созданным для тихих признаний и задушевных бесед. Для разговоров ни о чём и обо всём сразу — о сиюминутных пустяках, дерзких мечтах и завтрашнем дне. Здесь, неспешно потягивая холодное пиво во время ленивого перекура, можно было по-настоящему ощутить, как время замедляет свой бег, а душа обретает долгожданную гармонию с окружающим миром.

Трунин невольно сглотнул, поглаживая пальцами бесполезную в эпоху чипов, но такую родную шариковую ручку. Простояв у витражного окна уже добрых полчаса, он предавался сладким, но бесплодным грёзам. Всё, о чём смел мечтать, было перечёркнуто жёсткими правилами. Да и сама эта лавочка с её милыми аксессуарами оказалась всего лишь бутафорией, декорацией, лишённой души. От этой мысли в нём закипала горькая досада.

«Неужели это старость ворчит во мне?» — с раздражением подумал Дмитрий Сергеевич. Но нет — ему всего пятьдесят два, и, как заверяли знакомые дамы, годы его пощадили. Здоровье не подводило, если не считать старых ранений и контузии, словно возвращавших память ко временам Смуты — тех шрамов на сердце, о которых ныне разрешалось говорить лишь официальными, заученными словами.

Так откуда же эта гнетущая пустота, эта тоска? Ведь есть у него и здоровье, и некогда любимая работа, и семья…

И оказался он у окна не для того, чтобы в сотый раз разглядывать новые школьные корпуса с их геометрически точными дорожками и недремлющими камерами. Просто больше не было сил смотреть на шестиклассников, бесформенно расползшихся по гигантским пуфикам в классе и гостевой нише.

Трунин никак не мог смириться с тем, что этот прозрачный куб с мягкими креслами и такими же стеллажами называют классом. Когда-то в той, прошлой жизни, стены школы помнили совсем иное: безудержный гомон, смех, беготню, горячие споры из-за половинки пирожка, назойливые трели мобильников, наигранные кривляния для привлечения внимания и страстный шёпот юных сплетниц. Уроки наполнялись то радостными возгласами, то сонным бормотанием невыученных уроков, азартом совместных игр, ровным, порой завораживающим, голосом учителя.

Всё исчезло. Споры, обиды, триумф побед, ликование по поводу внезапной отмены урока, дружба, первая любовь… Всё растворилось без следа, словно этого и не было.

И вот — прозрачные стены, похожие на стеклянные аквариумы, и звенящая, почти больничная тишина. Повсюду пуфики, бесформенные и мягкие, как медузы, выброшенные на берег немого пространства. На них распластались ученики — вялые, безвольные, отстранённые от реальности. Это не школа, а странный приют для призраков, где жизнь замирает в ожидании чего-то, что никогда не наступит.

Уроки технологии и физкультуры после так называемой «прогрессивной» реформы, увеличившей их часы до абсурда, превратились в главные дисциплины ценой тех предметов, что когда-то будили мысль. Многие из них исчезли навсегда. Курс истории, верной службе которой Трунин посвятил жизнь, уцелел, но утратил главное.

Прежде живой и увлекательный предмет теперь напоминал убогую цифровую коллекцию — набор разрозненных фактов, лишённых красок, смысла и связей. Это был стерильный информационный модуль, отфильтрованный от «опасных» эмоций и причинно-следственных нитей. Попытки Трунина оживить урок своими рассказами пресекались мгновенно. Полученное «последнее китайское предупреждение» от руководства заставило осознать: та история, которую знал, учит думать. Нынешняя же — молчать и поглощать контент. По новой программе он и сам бы провалился на экзамене — не из-за незнания, а из-за отсутствия в ней логики, подменённой набором разрешённых фактов.

Восемь дарований, облачённых в качественные синие униформы, «грызли гранит науки» с каменными лицами. Виртуальные очки направляли их взоры в далёкие, нереальные пространства. Этих шестиклассников не интересовало ничего, кроме цифровых ландшафтов, из которых они выныривали лишь по зову природы или в соответствии с расписанием. Вот рыжий толстяк, совершив небрежное движение, упёрся пяткой в бок симпатичной соседки. Та даже не дрогнула, что стало последней каплей. И учитель молча отошёл к окну, словно пытаясь вдохнуть глоток чего-то настоящего — того, что осталось за пределами этого «идеального» пространства.

Низкий вибрирующий гул, отдалённо напоминающий звонок, заставил его вздрогнуть и обернуться. Казалось, сама атмосфера на мгновение сжалась, а затем отпустила — будто незримые боксёрские перчатки сдавили виски. В этот миг безупречно выверенный цифровой курс прервался. Трунин поймал себя на том, что почти бессознательно ускорил шаг к своему столу, словно пытался замести следы невидимого преступления.

— Урок окончен! Сдайте учебные очки и можете быть свободны.

Класс начал шевелиться — лениво, нехотя. Со вздохами и потягиваниями, с безразличными репликами ученики возвращались из виртуальных миров в реальность. Дмитрий Сергеевич стоял, чувствуя себя лишним в этом безжизненном пространстве. Он кожей ощущал скользящие по нему взгляды — не любопытные, а снисходительные. Его архаичное «урок окончен» вызывало лёгкое раздражение. Электронный гид давно завершил занятие и разослал индивидуальные рекомендации. На этом фоне немолодой учитель выглядел динозавром в пиджаке, затесавшимся на конференцию айтишников. Своими размеренными манерами он подчёркивал собственное несоответствие интерьеру. Человек, не влияющий на рейтинги, не играющий в Арену реальности. Его замечания воспринимались как безобидное брюзжание — настоящую власть имели только администраторы школы и Представители.

Устройства, которые ученики неспешно снимали и раскладывали по ячейкам, сложно было назвать очками. Скорее, это были изящные усики, выползавшие из-за ушей и создававшие у висков едва заметное мерцание. В сочетании со вживлёнными чипами они проецировали утверждённый учебный контент прямо на сетчатку. А на столе перед Труниным лежала его старая ручка — немой упрёк, артефакт ушедшей эпохи.

От прежней системы образования не осталось и следа. Та школа напоминала казарму, но стремилась воспитать гражданина. Жёсткая дисциплина там соседствовала с плечом товарища, взаимовыручкой и высокими, пусть и наивными, идеалами. Теперь каждый был сам за себя. Внутренний мир сузился до Арены реальности. Все были безразличны друг к другу — если только сосед по парте не мог помочь прокачать аватара.

Как быстро всё изменилось… Когда-то молодой, амбициозный преподаватель с горящими глазами превратился в тьютора-наблюдателя с урезанными полномочиями. Живой диалог испарился, уступив место жёстко структурированным программам, нетерпимым к любым отклонениям от курса. Учитель стал функционером: запускает цифровой модуль и… наблюдает. Нужен ли такой учитель? Безусловно нужен, чтобы контролировать и доносить на тех, кто посмеет отклониться от общего правила.

С лёгким шипящим звуком, словно выдыхая, сомкнулись прозрачные двери. Дмитрий Сергеевич торопливо, с видом заговорщика, проверил очки в зарядных станциях и, тяжело вздохнув, приготовился покинуть этот стерильный храм знаний нового времени, в котором для него не находилось места.

«Ещё один день в стеклянной клетке. Ещё одна капля в море бессмысленности».

Ему очень хотелось выпить водки. Но пока не было возможности это осуществить. Мелькнула завистливая мысль, что те, кто обзавёлся стационарными чипами между пальцами, у висков или за ухом, уже не нуждались в примитивных способах получения удовольствия. Им вполне хватало виртуальной реальности — этого венца технологической эволюции, расцветшей одновременно с эпохой всеобщего чипирования.

Трунин, протянув руку к выключателю, внезапно замер. Нога, сделавшая шаг, будто увязла в невидимом болоте. Что-то незримое удерживало его здесь, в пустом классе. Медленно обернувшись, он бросил рассеянный взгляд в окно. Опустевший школьный двор купался в золотых лучах заката.

И вдруг — пронзающая боль в сердце. Дыхание оборвалось, по телу пробежала мелкая дрожь. На той самой лавочке, которую он с таким теплом отметил взглядом несколько минут назад, сидел… силуэт — размытый, неясный, будто нарисованный фломастером на влажной бумаге. Мешковатая тёмная одежда сливалась с тенью, превращаясь в единое пятно. Ни лица, ни рук — лишь застывший сгусток тьмы под нависающей листвой.

Парий! Трунин понял это с ледяной уверенностью, идущей из самых глубин его существа.

Они пришли из дыма и пепла войны — безмолвные и чужие. В них угадывалось что-то человеческое, но словно в разбитом зеркале — искажённое до неузнаваемости.

Парии не жили среди людей, не строили домов. Появлялись на пустырях, в руинах заводов, на опушках леса — одинокие, закутанные в лохмотья фигуры. Стояли неподвижно, глядя на мир через невидимую линзу. Потом исчезали, будто их и не было вовсе.

Говорили, что Парии видят насквозь. Читают мысли. Исцеляют раны прикосновением. Власть охотилась за ними с маниакальным упорством, но дотягивалась лишь до растворяющихся призраков, оставлявших лёгкий запах озона и недоумение.

Трунин чувствовал: появление этих мутантов — не ошибка, а следующий шаг эволюции. Они наблюдали за нашей суетой, нашими войнами и амбициями с холодной мудростью, как на суетливых муравьёв. Вестники будущего, которого мы, возможно, не заслуживаем. Их появление — не угроза. Это приговор. И сейчас этот приговор смотрел прямо на него из глубины капюшона, из самой тьмы. Дмитрий Сергеевич ощутил это внимание. Острое, всевидящее, пронизывающее. Он физически испытал, как невидимая игла коснулась его сознания. Сердце замерло. Весь мир за окном утратил чёткость, превратился в декорацию. Реальностью оставался только этот безмолвный диалог через стекло. Внутри что-то сломалось и перестроилось.

Давнее ощущение, которое все списывали на последствия контузии, вспыхнуло с невероятной силой. Уже не пробуждение — а взрыв! Энергия, дремавшая где-то глубоко внутри, пронзила каждую клетку. Он почувствовал стекло окна не как гладкую поверхность, а как живую, пульсирующую решётку из молекул. Услышал не тишину, а гул электромагнитных полей, сонное бормотание спящих компьютеров и оглушающую пульсацию собственного сердца. Впитал холодные лучи, исходившие от призрака на скамейке, — саму суть пустоты, чуждой всему человеческому.

От переизбытка ощущений его тошнило, голова раскалывалась, но дикое, первобытное понимание раздвинуло границы сознания. Он воспринимал мир не глазами — всем своим существом.

Фигура на скамейке оставалась неподвижной и лишь смотрела. В её взгляде Трунин уловил не просто любопытство или отчуждение. А нечто иное… ожидание. Затем видение исчезло. Не растворилось — его просто не стало.

Трунин отшатнулся от окна, дрожащими руками хватаясь за спинку стула. Внутри всё звенело и пело от пробудившейся силы. Из носа на клавиатуру компьютера и стол упали тяжёлые капли крови. Он больше не был обычным учителем. Парий разбудил в нём нечто, что теперь рвалось наружу — огромное, страшное, неизведанное и одновременно прекрасное. Последний взгляд на пустую лавочку заставил осознать: мир изменился навсегда. Изменился он сам.

Сжав зубы, Дмитрий Сергеевич покинул класс, оставив позади себя тишину и капли крови на столе.

Глава 2

Коридор встретил его оглушительной тишиной иного мира. Не школа — филиал цифрового плена. На пуфиках, словно на жертвенных алтарях, застыли ученики. Их взоры, прикованные к экранам игровых очков, были пусты и безжизненны — настоящие зомби, усыплённые виртуальной сказкой. Лишь у стены кучковалась группа старшеклассников, напоминая тайное братство сектантов. Их оживлённый шёпот был полон священных имён: «Баллы», «Уровни», «Допуски». Они слушали проповедь о новой религии — «Арене реальности».

Этот проект стремительно охватил человечество подобно вирусу, распространившемуся по организму без единого шанса на спасение. Безумие царило повсюду: реальная жизнь утратила всякий смысл, превратившись в унылую череду однообразных дней, тогда как виртуальная действительность наполняла сердца фальшивыми эмоциями и ощущением триумфальных побед. Обязанности были отброшены, друзья забылись, близкие оказались ненужными — каждый стремился погрузиться в этот иллюзорный мир, управляемый законами игры.

Хобби, страсти, родовые ценности ушли в прошлое, сменившись новым культом поклонения успехам цифровых персонажей. Семья, образование и карьерный рост постепенно вытеснялись миражами, рождёнными пикселями экранов игровых очков. Настоящим достижением стал считаться лишь виртуальный успех.

Новые герои превратились в идолов эпохи: их лица красовались на рекламных щитах, заставках плазмы и обложках журналов. Каждое событие информационной программы начиналось с обновлений в цифровой «Арене» — пространства вечных баталий, развлекательных шоу, розыгрышей призов и абсурдных конкурсов. Там правили обман и гламурные эффекты, любая жертва оправдывала стремление завоевать популярность среди толпы жаждущих острых ощущений зрителей.

Люди добровольно сдавались этому виртуальному пленению, превращаясь в покорных рабов собственных желаний. Детям было легко попасть в сети проекта, ведь они мечтали повторить путь успешных игроков. Реальность же воспринималась ими как нечто вторичное, неприятное и скучное. Миллионы жителей планеты ежедневно отправлялись вслед за своими кумирами в виртуальные миры, где счастье представлялось таким близким и доступным.

Частная жизнь перестала существовать: личные переживания, достижения и даже мелкие бытовые моменты выставлялись напоказ в социальных сетях и стриминг-платформах. Человек стал открытой книгой, доступной каждому любопытному взгляду. Запущенная виртуальная вселенная нарушила привычный порядок вещей, навсегда отпечатавшись в умах поколений.

Создатели цифрового пространства умело манипулировали сознанием пользователей, формируя новое восприятие действительности. Красочные приключения, впечатляющие визуализации и увлекательные сюжетные линии удерживали внимание масс, позволяя забыть о существующих проблемах реального мира — экономическом кризисе, социальной несправедливости и политических интригах. Проект подарил людям иллюзию простого счастья, заполнив пустоту обыденности красками виртуальности.

Трунин оставался одним из немногих, кто не поддался всеобщему помешательству. Для полного погружения требовалось вживить стационарный чип, но он ограничился простым браслетом — доступ к связи, деньгам, документам. В этом мире и так хватало безумия, чтобы добровольно топиться в его виртуальном двойнике.

Воздух в коридоре внезапно застыл, будто пространство поместили под вакуумный колпак. Смолкли шаги, голоса, даже мерцание плазмы на стене. Всё живое замерло, повинуясь незримому импульсу, исходившему от фигуры в конце зала. Это был Представитель. Он не шёл — плыл, рассекая пространство с холодной грацией ледокола.

Представители. Не чиновники, не ревизоры. Их появление было сбоем в матрице будней, ошибкой Системы, впустившей в себя нечто чужеродное. Они были функцией, облачённой в костюм-униформу, живым алгоритмом контроля. Когда входили в здание, пространство сжималось: воздух густел до состояния сиропа, а голоса начальников превращались в робкий шёпот.

Внешность вообще была шедевром тотальной незаметности. Тёмные, будто клонированные костюмы. Лица без возраста и эмоций, словно стёртые ластиком. Они не были ни злы, ни добры — они были «Ничто». Их оружие — взгляд, плоский, бездонный, как у глубоководной рыбы. Таким взором можно было измерить душу любого директора, оценив её на предмет функциональности.

Они не угрожали. Они констатировали. Их шёпот был страшнее любого крика, а каждое слово — приговором без апелляции.

Перед Представителем, понурив взъерошенную голову, шёл ученик из начальных классов. Его куртка была расстёгнута, руки безвольно болтались. Поравнявшись с Труниным, мальчик поднял на него синие, пронзительные глаза. В них читались обида, злость, растерянность и безмолвная мольба о помощи.

Сжалившись, Дмитрий Сергеевич шагнул вперёд:

— Что случилось?

Представитель медленно повернул голову. Его глаза, похожие на стеклянные окуляры, сканируя скользнули по Трунину.

— Это не в вашей компетенции, — прозвучал ответ, холодный и ровный, словно рассекающий пространство невидимой стеной. Не сбавляя темпа, он поплыл дальше.

«А что тут вообще зависит от меня?» — тревога сдавила горло учителя. Объяснять детям историю? Уже поздно — они привыкли получать знания через яркую анимацию без малейшего намёка на размышления. Воспитывать? Бесполезно — преподаватели теперь контролируют лишь процесс подключения учеников к образовательным программам.

Школа изменилась кардинально: уроки литературы и географии сократили до минимума, зато занятия спортом и профессиональной подготовкой процветают. Учителя стали простыми надзирателями, обязанными следить за соблюдением графика занятий, выполняя роль мелких шестерёнок огромной машины, законы которой разрабатываются далеко отсюда скрытыми механизмами власти.

Торопливые шаги снова вынудили обернуться в начало коридора. Небольшого роста мужчина, выпучив глаза и широко открыв рот, пробежал мимо, изо всех сил стараясь нагнать стремительно удаляющихся мальчика и Представителя.

Внезапно за спиной раздался громкий голос:

— Дмитрий Сергеевич! Вас срочно к директору!

Трунин вздрогнул. Перед ним, запыхавшийся и краснорожий, стоял школьный организатор Попушняк Евгений Сидорович. Самый деятельный и самый бесполезный функционер школы. Он имел вид генерала, застигнутого врасплох на поле боя. Выпалив информацию, тут же ринулся назад, к рабочим, волокущим упаковку с оборудованием, судорожно тыча в планшет и бормоча о «простое».

Учитель мысленно сплюнул. Вызов к директору редко сулил что-то хорошее. Решив, что плохие новости лучше переваривать на полный желудок, твёрдо направился в столовую. «Авось, там ещё остались пирожки, не одобренные цифровым диетологом», — подумал он с горькой иронией.

Глава 3

В просторном зале с длинными рядами столов и стульев Трунин встретил своих знакомых — Аматыча и Ленку, которые приветливо помахали ему. Однако, не задерживаясь, он направился к раздаче.

Питание было сытным, вкусным и доступным по цене, что являлось важным фактором для Дмитрия Сергеевича, не обладавшего льготами стационарников. Он, заказав первое и второе блюда, ощутил на себе неодобрительный взгляд поварихи, вероятно связанный с необходимостью перечисления денежных средств через временный чип.

Трунин оставался последним пережитком в школе, использовавшим временный чип в виде браслета на руке. Ранее такой же носил пожилой учитель Арутин Эдуард Георгиевич, который тоже не желал устанавливать стационарный чип. Однако Арутин внезапно заболел и исчез. Родным не предоставили никакой информации о его местонахождении, несмотря на многочисленные запросы в медицинские учреждения и службу безопасности. Словно и вовсе не существовало такого человека.

Аматыч, помешивая чай, обратился к Трунину:

— Мы уже думали, ты не придёшь. Где пропадал?

— Привет. Попушняк, собака сутулая, мозги компостировал. Встретил малыша под конвоем Представителя. Это как-то неправильно, — ответил он.

Ленка обеспокоенно спросила:

— Надеюсь, не стал вмешиваться? Ты же знаешь, что ничего не добьёшься, а себе можешь навредить.

Трунин махнул рукой, выражая своё разочарование.

Аматыч поинтересовался:

— Слышал, тебя Сам вызывает?

Рост Аматыча составлял метр семьдесят шесть, однако уже давно не выглядел внушительно, особенно учитывая заметную хромоту, из-за которой правое плечо слегка опускалось при ходьбе. Его светлые волосы, местами тронутые сединой, были коротко подстрижены, открывая чистый лоб и довольно приятное лицо с классическим прямым носом. Яркие голубые глаза смотрели на мир с неподдельным интересом, часто прищуриваясь в улыбке. В свои шестьдесят два года он сохранил удивительную бодрость духа, позитивный настрой и готовность прийти на помощь. Старательно избегал разговоров о политике и прочих «серьёзностях», предпочитая лёгкую и непринуждённую болтовню. Будучи человеком законопослушным и отзывчивым, всегда охотно помогал товарищам, хотя в принятии важных решений предпочитал оставаться в тени, легко соглашаясь с чужим мнением.

Он любил общение, ценя каждую дружескую встречу, которые случались всё реже. А его любовь к собакам была общеизвестна. Но собаки внезапно стали пропадать, как и старики. Разговаривая, Аматыч активно жестикулировал, словно пытался подкрепить каждое своё слово взмахом руки. Удивлялся всегда преувеличенно, наклоняясь к собеседнику и заглядывая в глаза, а радовался так, словно выиграл в лотерею. В речи то и дело проскальзывали латинские крылатые выражения, которые произносил с особым удовольствием, хотя порой и невпопад. Это был типичный обыватель своего времени, без колебаний установивший стационарный чип и искренне наслаждавшийся всеми предоставляемыми привилегиями, даже не задумываясь о возможных последствиях.

Трунин раздражённо ответил:

— Какой он Сам, если ни одного решения не принимает без Представителя?

Ленка, разведя руками, заметила:

— Думаю, это опять из-за чипа. Какой же ты глупый и упрямый! Из-за ерунды создал проблему! Твою бы энергию да в мирное русло! Как раньше! — и лукаво подмигнула.

— Да тут не то, что русло не найти, вообще не пробьёшься в ваше виртуальное болото! — Трунин возмущённо вскинул голову.

Ленка продолжила:

— Нет, ну в самом деле. Установишь стационар, и сразу улучшится диагностика здоровья. Льготы, допуски, безопасность повысятся. Виртуальная реальность и карьерный рост — все вопросы сразу решатся. Станешь как все!

— А я не хочу быть как все. Не хочу ходить на привязи, чтобы каждый мой шаг отслеживался. Не хочу влезать в эту цифровую трясину. Ненавижу ваше показное благополучие! Не люблю играть! — Дмитрий Сергеевич раздражённо болтал ложкой суп в тарелке.

— Лучше бы вспомнил, как во время Смуты мы радовались каждому сухарю. Сколько людей погибло от голода и эпидемии! Как мы с тобой стояли на блошином рынке, обменивая книги на картошку, — округлив глаза и задрав брови, будто поведал страшную тайну, проговорил Аматыч.

— За водой к проруби ходили, как в блокадном Ленинграде, — печально вставила Ленка.

Перед глазами Трунина возникла мрачная картина: буржуйка в разрушенном доме, плачущая маленькая дочь Катя, жена в непонятной накидке, пытающаяся приготовить ужин из какой-то требухи… Он раненый лежит на деревянной лавке, куда его пристроили, когда привезли с передовой, и не представляет, что делать дальше.

Вспомнился тот самый блошиный рынок, наполненный настороженными и испуганными людьми, шарахающимися друг от друга, опасаясь ограбления или заражения, где они с Аматычем добывали продовольствие. Все мечтали только об одном — накормить детей и не погибнуть. Впрочем, тогда к смерти уже давно привыкли.

Аматыч продолжал, как всегда, активно жестикулируя и чуть ли не сунув нос в тарелку к Трунину:

— А сейчас посмотри. И питание, и здравоохранение, и работа. Школы, о которых мы и мечтать не могли. Развлечений полно. Олигархов всех пересажали или расстреляли. И чтобы пользоваться всеми благами нужно всего то вставить стационарный чип. После начала реформ люди перестали бояться и умирать пачками.

Трунин задумчиво заметил:

— Согласен, перемены действительно произошли, но совершенно неясно, кто именно инициирует и оплачивает эти реформы. Как только появились миротворческие силы, тут же последовали сомнительные выборы, и внезапно мы получили новое руководство — энергичное, прогрессивное, однако возникшее словно ниоткуда. Что касается населения — сам знаешь, что не прав. Люди пропадают не в виде трупов вдоль дорог, а как жертвы карантинных мер или загадочных спецопераций. А тут ещё эта кампания по всеобщему добровольно-принудительному чипированию…

Ленка, томно потянувшись, заметила:

— Так это же для борьбы с эпидемией, которая сразу пошла на спад. — И поморщившись, отрезала. — Мальчики, хватит о политике! И охота вам голову забивать. Я вот недавно съездила в санаторий по льготной путёвке. Ой, какие там мужчины, хоть и инвалиды! — Она ворохнула плечиками, чтобы все обратили внимание на её свежий загар.

— Дом отдыха строгого режима. Шаг влево, шаг вправо — попадёшь в лапы к марёхам! И инвалиды твои, наверное, ничуть не лучше виртуальных самцов, за дополнительную плату.

— Ну и что! Зато внутри периметра, там всё очень достойно устроено. И обслуживание — высший класс. А тебе без стационара туда не попасть, — сказала Ленка, показывая язык.

Её тёмные, пушистые волосы обрамляли привлекательное лицо, чьё выражение ещё хранило следы молодости, хотя лёгкая тень усталости залегла у уголков глаз. Под облегающим платьем угадывались плавные изгибы хорошей фигуры, которая, впрочем, уже утратила прежнюю девичью упругость. В карих глазах светились доброта и готовность прийти на помощь, что делало её душой любой компании. Однако после трагической гибели мужа в жизни Ленки образовалась огромная пустота, которую она тщетно пыталась заполнить мимолётными знакомствами, далеко не всегда проявляя разборчивость. Теперь, в перерывах между геймами, находилась в активном поиске чего-то более значимого, чем случайные связи.

В прошлом она была уважаемым преподавателем химии и биологии, настоящим профессионалом своего дела. Принадлежа ко второй категории граждан, ощущала определённые ограничения и стремилась к большему. Поэтому решила установить стационарный чип, надеясь, что это поможет достичь первой категории, как у Аматыча, и получить доступ к расширенному пакету льгот и возможностей, о которых так мечтала.

Трунин только вздохнул. Андрей Матвеевич Кузнецов, известный как Аматыч, и Елена Васильевна Укина, или просто Ленка — когда-то это были имена, за которыми стояли личности. Его давние друзья, товарищи по несчастью. Вместе работали, отдыхали, спорили до хрипоты о вечном и сиюминутном, поддерживали друг друга, когда было трудно.

Теперь же они превратились в бледные тени, в аккуратные ярлыки с именами. Их внутренний мир сжался до размеров экрана игровых очков, наполнившись мелкими, словно бусинки, интересами: новые уровни, виртуальные призы, слухи о грядущих обновлениях «Арены». Их охватывал животный, почти религиозный страх перед любым несистемным новшеством. Они были готовы проглотить любой указ, принять любую, даже самую чудовищную действительность, лишь бы не лишиться своей яркой, шумной игрушки и сладкого цифрового лакомства, удовлетворявшего резко упавшие потребности.

Дмитрий Сергеевич встал и оглянулся вокруг. Столовая залитая стерильным, почти больничным светом и гулом низкочастотных генераторов, маскирующих тишину, создавала впечатление декорации. Когда-то это место пахло булками и компотом, гудело от смеха и споров. Теперь воздух был чист и пуст, как в операционной. Ровные ряды столов, под лазерную линейку, на раздаче — одна повариха для приготовления заказных блюд да автоматы с нейтральными, сбалансированными по нутриентам брикетами «оптимальной пищи». Никаких следов вожделенных излишеств. Только пластиковые подносы и мерцающие сенсорные экраны, предлагавшие выбрать между «Протеиновым миксом №3» и «Углеводным комплексом №7».

Он, глядя на своих друзей, снова почувствовал себя последним островком в этом море выхолощенного порядка. Аматыч и Ленка оживлённо обсуждали новый допуск на «Арену», их глаза горели чужим, наведённым огнём. И тут Трунина осенила простая и страшная мысль: он пришёл сюда не за пирожком, а за крупицей прошлого, за обрывком того общего мира, что когда-то был их крепостью. Но крепость пала, а гарнизон перешёл на сторону врага, даже не заметив этого.

Развернувшись, Дмитрий Сергеевич попрощался и вышел в коридор. Дверь за спиной с мягким шипением закрылась, отсекая его от придуманного рая и друзей-призраков. Горечь во рту была не от приправы, а от понимания.

Впереди ждала встреча с директором, но настоящий приговор — молчаливый и беспощадный — был получен уже здесь, в этой сияющей пустоте, где даже еда больше не была просто едой. Он почувствовал себя абсолютно одиноким среди идеально налаженного, безжалостно упорядоченного мира.

Глава 4

Подходя к кабинету директора, Трунин почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не страх — с ним было давно покончено. Скорее, тягостное предчувствие. Ощущение лабораторной животины, обречённо шествующей в лабиринт, где её ждут не ответы, а новые стимулы и разряды тока. Дело было не в «головомойках» — к ним он привык. Безнадёжность этого места была в его тотальной бесполезности. Настоящие решения спускались свыше, через того же Попушняка. Кабинет же был ритуальным залом, где перемалывали время и нервы, создавая видимость деятельности.

На правах старого знакомого он распахнул дверь без стука, сунул в щель голову и бросил в пространство:

— Разрешите?

Не дожидаясь ответа, вошёл внутрь. Воздух встретил его запахом бесплодной пустоты, как в музее после закрытия. Никаких массивных книжных шкафов, кожаных кресел или портретов вождей. Голые светло-серые стены, высокие потолки, залитые ледяным светом неоновых ламп. Рабочий стол директора был похож на пульт управления звездолётом, опутанный паутиной проводов. Но одна деталь бросалась в глаза — строгая стеклянная витрина, где ровными рядами, как боеприпасы, лежали виртуальные очки. Дорогая отделка лишь подчёркивала ощущение временности, будто это был не кабинет, а декорация, которую завтра разберут.

Сначала Трунин не заметил, что директор не один. Перед столом, словно приговорённый к эшафоту, стоял тот самый отец мальчика из коридора. Дорогое пальто и лакированные туфли не могли скрыть его внутреннего разгрома. Трёхдневная щетина, взъерошенные волосы, глаза, налитые слезами отчаяния.

— Умоляю, он же хороший мальчик! — бормотал мужчина, просительно протягивая руки. — Мы не успели… Умерла жена… Похороны…

Казалось, он всё ещё не верил в реальность происходящего.

— Ничем помочь не могу! — голос директора прозвучал, как удар металла о лёд. — Правила известны. Нарушение преследуется одинаково для всех. Мой статус здесь не имеет значения. Представителей интересуют только факты. Мальчика переведут в интернат для неблагополучных. Если проявит себя — через год вернётся.

— Но меня уволят! Я единственный кормилец! Со второй категорией не прокормлю даже себя!

— Будем надеяться на лучшее, — сухо отрезал директор. — Главное, ваш статус гражданина сохранится. А пока — покиньте кабинет. — Голос его зазвенел сталью, взгляд стал абсолютно пустым.

Голова мужчины бессильно упала на грудь, и он на автомате поплёлся к выходу. Вспомнив грустные глаза ребёнка, Трунин почувствовал, как в груди что-то остро и болезненно сжалось. К его отцу он не испытывал особой жалости — типичный винтик Системы, которого теперь вышвыривали как бракованную деталь. Истинная трагедия была в том, что ломали жизнь ребёнка, заложника взрослых игр.

— Проходи, Дмитрий Сергеевич. Присаживайся, — устало кивнул директор.

Гунько Серафим Павлович, он же Гуня, вполне соответствовал своему прозвищу. Некогда харизматичный учитель и душа компании, после головокружительного повышения словно выцвел, превратившись в очередного испуганного менеджера средней руки, чьим главным двигателем стал страх потерять кресло.

— Объясни, Дмитрий, почему вчера фиксировались задержки трансляции твоего курса? — начал он, надевая маску суровости.

— Технический сбой, — буркнул Трунин, разглядывая свои незнакомые с маникюром ногти.

— Никаких сбоев нет! — голос директора резко повысился. — Или опять вещаешь детям свои сказки? Хочешь скандала и проблем?

— Это не сказки, а история! Наука! А не тот виртуальный фастфуд, которым вы травите сознание детей! Они уже не знают, в какой стране живут! Их мышление стало как у насекомых — реагируют лишь на раздражители в биологической реальности и цифровом мороке. Растут декоративными зверьками на виртуальном поводке. Вот как теперь с ними обращаются! И ради чего пострадал тот мальчик? Из-за смерти матери и несвоевременно вживлённого чипа?

— Кстати, о твоём принципиальном отказе от чипирования, — внезапно оживился директор. — Ты — единственное тёмное пятно в наших отчётах! Удивительно, как тебя до сих пор не списали в утиль. Чему ты можешь научить?

— Мне не в чем оправдываться! — Трунин вскочил, бледнея. Лицо исказила гримаса ярости. Казалось, этот обычно спокойный учитель готов был броситься с голыми руками на саму Систему.

— Всё, успокойся, не кипятись! — голос Гуни мгновенно смягчился, маска начальника растаяла, сменившись панибратской улыбкой. — Поверь, это не моя прихоть! Чипирование — вопрос медицинской безопасности. Думаешь, эпидемию остановили молитвами? Нет, благодаря контролю и вакцинации через чипы. А потом добавили финансы, госуслуги, соцпакет. Жить стало удобнее! Твой браслет — это уровень чайника. Никто не требует вживлять тебе в лоб супергаджет. Достаточно микрочипа между пальцев. Он рассосётся, оставив лишь новые возможности. Процедура занимает десять минут.

По лицу Гуни было видно, как он наслаждается своей ролью укротителя, но что-то удерживало его от последнего, сокрушительного удара.

— О, представь, какие горизонты откроются! — продолжал директор, и в его глазах вспыхнул лукавый огонёк. — Карьера, соцпакет, безопасность. А виртуальный отдых? «Арена реальности» — полное погружение! Любые развлечения, любые впечатления! — поймав взгляд Трунина, понизил голос до доверительного шёпота. — Подумай о семье. Если тебя выбросят за периметр, к марёхам, что будет с женой и дочерью? Ирине придётся идти на самую грязную работу. А Катюша? У неё такой старт в престижном вузе… Подумай головой, — заключил он, натянув на лицо маску отеческой озабоченности.

Но Трунина вдруг обволокло странное, почти физическое ощущение апатии. Сработал внутренний щит, отгородив его от этого театра абсурда, от лжи, произвола и лицемерия, ставших новой нормой жизни. Не сказав больше ни слова, поднялся и вышел из кабинета, оставив за спиной пыль бессмысленных уговоров.

Часть 2. Общество благоденствия

Глава 5

Ноги сами замедлили шаг, когда Трунин свернул в старый сквер, похожий на заброшенный зелёный собор, чудом уцелевший между стеклянно-стальных исполинов. Не парадный парк, а тихая чаша, наполненная покоем и запахами, которых город больше не знал.

Здесь время текло иначе. Прямые дорожки из серой плитки, лучами расходившиеся от центра, по краям тонули в пушистых зарослях самшита, теряя свою геометрическую строгость. В центре, на площадке с жёлтым песком стояли тёмно-зелёные чугунные скамейки — их полированные сиденья хранили дневное тепло. На одной из них, подставив лицо закату, дремал старик с газетой на коленях. Его фигура гармонично вписывалась в пейзаж, добавляя уюта.

Воздух казался плотным и насыщенным, словно сваренный из ароматов скошенной травы, дурманящего жасмина и восковых цветов лип. Кроны старых клёнов создавали живой купол, сквозь который солнце пробивалось не слепящими лучами, а кружевными пятнами, дрожавшими на песке и скользившими по плечам редких прохожих. Даже голуби здесь были иными — важные, упитанные, они не суетились, а степенно прохаживались, воркуя под скамейками.

Это был остров. Убежище. Последний приют для чего-то настоящего.

Инородным пятном, гнойником на этом лике прошлого висела огромная плазменная панель. Её кричащий свет резал глаза, а безупречный цифровой голос провозглашал:

«ЗАВЕРШИТЕ ЭВОЛЮЦИЮ. ВАШ МИР ЖДЁТ ПЕРЕЗАГРУЗКИ.

Устали от вороха устройств? Кошелёк, ключи, телефон — всё это хлам вчерашнего дня.

«Генезис». Единственное. Идеальное. Решение.

Одна безболезненная процедура — и ваш мир становится больше.

ОБЩАЙТЕСЬ СИЛОЙ МЫСЛИ.

ВАШЕ ЗДОРОВЬЕ — ПОД КОНТРОЛЕМ КРУГЛОСУТОЧНО.

ВАША БИОМЕТРИЯ — ЕДИНСТВЕННЫЙ КЛЮЧ.

ПЛАТИТЕ ОДНОЙ МЫСЛЬЮ.

Но это лишь начало. Настоящая магия — впереди.

ПОГРУЗИТЕСЬ В БЕЗГРАНИЧНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ. Почувствуйте ветер чужих планет. Пройдитесь по улицам мёртвых городов. Ваше сознание — единственный лимит.

И ГЛАВНОЕ — «АРЕНА РЕАЛЬНОСТИ». Только с «Генезисом». Это не игра. Это новая жизнь. Ваша жизнь уже началась. Вы просто ещё не в курсе.

«Генезис». Единство. Контроль. Свобода».

Трунин с раздражением отвернулся. Его мысли, словно испуганные зверьки, рванулись в единственное безопасное место — в прошлое.

Было время, когда мир лепился из иного теста. Не золотой век — нет. Его основой была связь, а не сделка. Помнится, дверь в подъезд не блокировалась кодом, а подпиралась кирпичом, чтобы не хлопала. Это не признак беспечности, а молчаливое приглашение: «Заходи, ты свой».

Люди жили не островами, как сейчас, а архипелагами — каждый сам по себе, но связанные невидимыми, прочными мостами общих бед и радостей. Сосед заходил не за солью, а спросить, как здоровье твоей дочери, потому что вчера видел ее бледной. Разговор в очереди мог перерасти в искреннее участие, а не молчаливое раздражение.

Теперь все скользят по отполированным до блеска поверхностям, не оставляя следов и не цепляясь душой. «Как дела?» — риторический знак, а не вопрос. «Дружить» — кнопка в соцсети, а не готовность прийти на помощь.

Мы стали эффективнее. Можем заказать ужин, такси и утешение в один клик. Но часто чувствуется щемящая пустота, холодок от прикосновения к идеальному экрану, который знает о нас всё, но никогда не согреет.

Ностальгия — это тоска по иному измерению бытия, где улыбка была жестом, а не технологией, где «друг» означало не количество общих знакомых, а человека, перед которым можно открыть душу.

Иногда кажется, мы все стали беднее, обменяв богатство живой связи на обезличенные, изолированные удобства. И где-то в глубине памяти живёт тот кирпич у двери — символ доверия, который теперь кажется страшным риском. Риском быть живым.

Внезапный всплеск тревоги, словно завихрение тёмной воды, прервал мысли Трунина. В конце аллеи от одинокой скамейки люди шарахались в стороны, ускоряя шаг. Там кто-то сидел, скрючившись. Подойдя ближе, Дмитрий Сергеевич замер. Это был не пьяница или больной старик. На скамейке, бессильно свесив голову, сидел… Парий. Не видение, не картинка из новостей, а живой человек в лохмотьях, от которого исходила аура безысходности.

В голове вспыхнул хаос: первобытный ужас заразы, ощущение сюрреализма и внезапное, неконтролируемое желание помочь. Сделав над собой усилие, Трунин дрожащей рукой стянул капюшон с безжизненной головы и прикоснулся к холодной, землисто-серой коже, пытаясь нащупать пульс.

Тяжесть страха в животе сменилась странной лёгкостью. Он почувствовал, как через пальцы в безвольное тело проникало живое тепло. Больной глубоко вздохнул и поднял голову. Трунин отдёрнул руку и отступил, снова встретившись с тем же пронзительным, сканирующим взглядом нечеловеческих глаз. Спутанный клубок чувств, испытанных в классе, зашевелился в груди.

Отступив в сторону, он украдкой наблюдал за Парией. Тот сидел, мерно дыша, но, казалось, совершенно обессилен. Трунин, яростно протерев пальцы носовым платком, швырнул его в кусты и почти судорожно поднёс к лицу браслет, нажимая кнопку экстренного вызова.

Страх отступил, оставив после себя лишь стыд. Он ненавидел эти чувства. Ненавидел в мелочах, ненавидел вообще. И всегда боролся с ними.

Это начинается не с приказов, а с тихого, холодного ужаса, который поселяется под сердцем навсегда. Просыпается с тобой тупым, сосущим ощущением, когда первым делом тянешься не к кофе, а к информационным сводкам. Ложится спать с тобой тяжёлым камнем на груди. И каждый день приносит новую волну страха, рождённого неизвестностью. Тревога становится спутником, которого невозможно сбросить, ибо её корни глубоко проникли внутрь тебя. Она медленно проникает в каждую клеточку, заставляя чувствовать слабость, уязвимость, ничтожность.

Страх сжимает горло и сердце, лишая воздуха и спокойствия. И начинаешь бояться сделать неверный шаг, сказать неправильное слово, показаться глупцом перед окружающими. Беспокойство мешает жить полноценной жизнью, постоянно возвращаясь вновь и вновь, преследуя даже в моменты отдыха и расслабления.

Но ещё хуже осознавать свою беспомощность перед страхом. Как будто бы он окутал всё вокруг, став неотъемлемой частью твоей сущности. Постепенно превращается в привычку, с которой приходится мириться, несмотря на всю ненависть и отвращение. И вот тогда приходит понимание, что бороться бесполезно, потому что он сильнее тебя.

Страх — великий алхимик — не ломает принципы, а плавит их в тигле повседневности, превращая в нечто удобное и податливое. Сначала отказываешься от малого — «ненужных» встреч, «опасных» разговоров. Потом — от большего. Молчишь, слыша ложь, потому что спор отнимает силы, а они нужны для выживания. Киваешь, когда вводят новые правила, потому что они звучат как спасение в море хаоса. «Это ради нашей безопасности», — шепчут из каждого динамика. И ты веришь, потому что альтернатива — остаться наедине с абсурдом.

Война, лишения, эпидемии обнажают древний инстинкт цепляться за жизнь любой ценой. Что есть принципы перед лицом голода? Что есть свобода слова, когда в соседний дом падает бомба?

Видишь, как твоё «я», выстроенное годами, крошится. И самое страшное — лёгкость, с которой это происходит. Облегчение, когда снимаешь с себя бремя выбора и ответственности, просто доверяясь сильной руке. Пусть она ведёт в клетку, там есть еда и свет.

Так свобода уходит не с боем, а со вздохом. Не потому, что её отняли, а потому, что обменяли на иллюзию безопасности. И просыпаешься ты сытым, защищённым, послушным. Лишь где-то глубоко внутри ноет крошечная рана — память о том, что когда-то был другим и что-то очень важное потеряно навсегда…

Ожидая скорую, Трунин старался не смотреть на скамейку. Ему было стыдно за свой страх, за этот порыв к чистоте, за отведённый взгляд. В этом маленьком зелёном убежище он проиграл битву самому себе.

Глава 6

Напряжённую тишину сквера разорвали не сирены скорой помощи, а оглушительные завывания мигалок спецавтомобилей. Воздух, напитанный ароматом цветущих лип, мгновенно заполонила едкая гарь палёной резины и машинного масла. Два угольно-чёрных микроавтобуса, бесформенных и приземистых, словно слепые жуки-могильщики, вползли в плиточные артерии сквера, с отвратительным хрустом перемалывая под собой бордюры.

Из них высыпали фигуры в чёрной броне. Люди? Скорее, нечто иное — искусственные чудовища, вылепленные из городских теней и всепроникающего страха. Это были карачуны.

Слово это родилось не в кабинетах чиновников, а вырвалось наружу само, незаметно пробиваясь сквозь шёпоты тёмных переулков и кухонные разговоры перепуганных жителей. Ни «силовые структуры», ни «служители порядка» — всё это звучало слишком благородно. Карачуны! Клеймо грубое, скрежещущее, впивающееся в мозг, подобно ржавому гвоздю, который оставляет след навсегда.

Дети слышали это слово вместо страшных сказок о бабайке. Оно звучало как удар ножом по льду, треск расщепляемого дерева, хрип смерти, вселяя ужас, закрадывающийся в самую глубину души.

Старая армия, коррумпированная и косная, быстро исчезла в первые годы Новой Республики. Народ легко проглотил эту горькую пилюлю, уверенный, что теперь наконец заживёт спокойно: зачем тратить деньги на военно-промышленный комплекс, если нет угрозы и важнее накормить семьи. Вместе с армией ушла полиция, суды, вся бюрократия — тихо растаявшие, как утренняя дымка над прудом. Вместо них пришли Представители и… карачуны.

Они — не исполнители воли Системы, а живая материя Системы, её железные руки и ядовитые клыки. Их создавали специально, жёстко воспитывая в условиях социальной бездны, где вражда к ближнему считалась нормой. И дали не просто шанс выжить — карачунам вручили лицензию на существование, позволив открыто ненавидеть и властвовать. За это они платили собачьей преданностью. Каждый знал: если рухнет Система — снова станут теми, кем были: грязью на сапогах у тех, кого сегодня сами прижимают лицом к асфальту.

Поэтому карачуны держатся за свои места с безумством голодных псов, учуявших мясо. Должность стала их второй кожей, которую невозможно снять, частью тела, плотно приросшей к новому хозяину. Они не охраняют порядок — они олицетворяют его, определяя границы дозволенного на улицах городов, среди обычных людей, общего чувства тревоги и подавленности.

Внешне карачуны выглядят устрашающе. Черная броня — не обычная форма, а зловещий панцирь, поглощающий свет, превращающийся в чернильную пустоту. Лиц не видно за отражёнными линзами шлемов, словно глаза давно умерших существ. Их уникальное оружие источает низкочастотные вибрации, способные вызвать дрожь и сухость в горле.

Для них нет никаких ограничений полномочий. Карачуны способны на всё: взломать любое жилище, задержать любого гражданина, уничтожить чью угодно репутацию одним движением пальца. Закон для них не догма. Они сами — закон, действующий решительно и бескомпромиссно.

Никаких принципов, никакой морали. Лишь сладкий вкус принадлежности к сильной стороне, наслаждение властью над миром, который раньше отвергал их, оставляя позади примитивное существование. Защищённые невидимой броней безнаказанности, считают своей миссией отмщение за пережитое прошлое, надев одежду привилегированного слоя и удовлетворяя зверские инстинкты, скрытые под блестящей оболочкой официального статуса.

— Ну, праздник начинается, — мысленно усмехнулся Трунин, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Ирония была последним его щитом.

Двое мгновенно возникли по бокам, взяв учителя в плотные тиски. Их шлемы с овальными линзами-окулярами смотрели равнодушно. Сквозь затемнённое стекло ему чудилась не злость, а пустота — выжженная, начисто лишённая всего человеческого.

— Сохраняйте спокойствие, гражданин. Оставайтесь на месте, — раздался из динамика на шлеме механический тембр голоса. Казалось, это говорил сам шлем.

Остальные карачуны, рассыпавшись по скверу живым, пульсирующим кордоном, ринулись к скамейке, где сидел Парий. Несколько бойцов, двигавшихся с хищной, кошачьей плавностью, подошли ближе к нему, но, встретившись с глубоким, пронизывающим взглядом, остановились как вкопанные. Их бронированная уверенность исчезла, уступив место животному, первобытному чувству осторожности.

Наконец подъехала скорая помощь, окончательно завершив сюрреалистичность сцены. Врачи в стерильных белых комбинезонах, похожие на инопланетных лаборантов, сгрудились неподалёку, не смея подойти ближе. Вся эта идеально налаженная машина подавления замерла в почтительном, молчаливом ожидании.

И тогда натянутую, как струна, тишину прорезал бархатный, почти неслышимый рокот длинного автомобиля с тонированными стёклами. Дверь открылась беззвучно, и из неё, вышел тот, кого ждали.

Он не был исполином, но в фигуре угадывалась упругая, сжатая стальная пружина. Каждое движение — выверенное, лишённое суеты. Прямая спина и развёрнутые плечи выдавали военную выправку, не сломленную годами кабинетной работы.

На вид — около пятидесяти лет, но истинный возраст скрывала непроницаемая маска абсолютной власти и контроля. Чёткие, словно вырезанные резцом черты, обветренная кожа цвета пыльной грунтовой дороги. Главное оружие прибывшего были не погоны полковника, а глаза. Серые, холодные, как промозглый осенний рассвет, обладали гипнотической, почти физической силой. В них не было официальной жёсткости Представителей или мёртвой пустоты карачунов — они просто видели. Анализировали, сканировали, понимали с полуслова.

Неспешной, но уверенной походкой хозяина положения он подошёл к Парию. Выслушал короткий доклад карачуна, склонённого так низко, будто перед ним стоял не начальник, а высшее существо. Затем осторожно наклонился к неподвижной фигуре, обменялся с ней несколькими негромкими, неразборчивыми фразами. Парий ответил едва заметным движением головы, и в его глазах промелькнул странный блеск понимания, даже близости.

— Бережно погрузить и доставить, — тихо произнёс полковник, но слова прозвучали как приказ.

Безвольное тело Пария аккуратно подняли и поместили в один из микроавтобусов. Получив сигнал, скорая помощь быстро тронулась с места, словно торопилась на более важный вызов.

Полковник повернулся. Тяжёлый взгляд упал на Трунина.

— Здравствуйте, — сказал негромким, низким, с приятным бархатом и лёгкой хрипотцой голосом, когда его «свита» мягко подтолкнула учителя вперёд. Повышать тон не было никакой необходимости — его и так слушали, затаив дыхание. — Полковник Раздоров. Алексей Николаевич.

— Трунин. Дмитрий Сергеевич, — выдавил учитель, проглотив неприятный ком в пересохшем горле, и бросил взгляд на соседнюю скамейку, где двое карачунов с каменными масками допрашивали перепуганного старика — того самого, что совсем недавно мирно дремал на солнышке. С дрожащими руками, он что-то бессвязно, испуганно шептал, уставившись на сверкающие шлемы.

— Прошу вас, Дмитрий Сергеевич, расскажите, как вы оказались в центре событий, — попросил Раздоров. Тон был деловым, но сквозь него проступала лёгкая, почти интеллигентная усталость.

Трунин, стараясь избегать прямого контакта с этими всепроникающими глазами, быстро и сбивчиво рассказал самое основное: вечерняя прогулка, скамейка, человек, очевидно нуждавшийся в помощи.

— И каким именно образом вы смогли ему помочь? — спросил полковник, продолжая неотрывно наблюдать за учителем. Трунину показалось, что тот видел и все скрытые мысли, тревоги, сомнения.

— Не могу объяснить, — честно признался он, разводя руками. — Просто получилось интуитивно. Я случайно прикоснулся.

В ледяных глазах полковника, до сих пор совершенно бесстрастных, вдруг появилась живая искра любопытства. Он провёл рукой по коротким, щетинисто-тёмным волосам, тронутым благородной сединой.

— Вы общались с ним словесно? — уточнил Раздоров, слегка наклоняя голову вбок. — Говорили друг другу что-то? И самое главное — почему он не проявлял агрессии? Почему не исчез, как обычно делают его собратья?

— Да откуда мне знать?! — вскрикнул Трунин, чувствуя, как втягивается в какую-то невидимую западню. — Я просто пытался помочь человеку! Посмотрели мы друг на друга — вот и весь рассказ.

Он снова, почти рефлекторно, бросил взгляд на старика, и Раздоров уловил это.

— Не тревожьтесь за него, — неожиданно смягчая интонацию, произнёс полковник и кивнул в сторону несостоявшейся жертвы, которую карачуны уже отпустили. И тот, не веря своему счастью, поспешно и неловко заковылял прочь.

— С ним всё будет хорошо. Признайте, встретить на улице человека столь преклонного возраста в наши дни — большая редкость. Подлинный артефакт.

Трунин молча приподнял брови. Раздоров легко, но уверенно взяв его под локоть, мягко повёл дальше по аллее, подальше от чужих глаз и ушей.

— Этот неспешный ритм жизни, эта приверженность старым, почти ритуальным занятиям — чтению газет, размеренным беседам, — стали признаками отчуждённости, — заговорил он тихо, словно открывал тайну давнему приятелю. — В мире, где властвуют скорость и эффективность, их знания, жизненный опыт, выстраданная мудрость превратились в некий фоновый шум. В помехи. Стариков никто специально не истребляет, Дмитрий Сергеевич. Нет. Это было бы чересчур грубо. Им постепенно, почти гуманно, указывают на специально созданные «Кластеры комфорта». Название звучит привлекательно, верно? Но фактически это золотые клетки, резервации, где они тихо проживают остаток дней, лишённые важнейшего права — передать эстафету памяти молодым поколениям. Разве вы не заметили, насколько беспощадна последняя эпидемия была именно к пожилым людям? Молодёжь смотрит на стариков с брезгливой снисходительностью, воспринимая их как устаревшие программы, замедляющие работу Системы. К ним не испытывают ненависти. Просто их перестали замечать. Мы движемся вперёд, стряхивая с ног остатки прошлого. Грустно осознавать, что иногда этой пылью становятся души наших собственных предков.

Трунин молчал, потрясённый глубиной и совершенством этой холодной, абсолютно циничной логики. Ведь его родители погибли ещё в пламени Смуты, и раньше он никогда не думал над этой проблемой настолько системно.

Внезапно Раздоров остановился. Лицо, секунду назад отражавшее нечто похожее на философскую грусть, вновь стало маской холодного, расчётливого хищника. Он стремительно приблизился, вынуждая Трунина инстинктивно отшатнуться.

— Скажите откровенно, вы раньше встречались с Париями? — тихо спросил полковник. — Контактировали с ними? Общались?

— Никогда! — вздрогнув, выпалил Трунин. — Честно! До сегодняшней встречи вообще не имел представления, кто они! И откуда взялось это абсурдное прозвище — «Парии»?

Раздоров на мгновение осмотрелся вокруг, удостоверившись, что поблизости никого нет, и, придвинувшись вплотную, заговорил конспиративным, проникновенным полушёпотом.

— Ранее их называли иначе. «Осколками». Остатки амбициозного, провального проекта «Спаситель». Когда мир охватило пламя пандемии, учёные разработали специальный вирус-носитель для универсальной вакцины. Она спасла миллионы жизней, но кому-то принесла проклятие. Вирус необратимо встроился в ДНК и навсегда переписал базовый генетический код. Парии — не монстры. Скорее, живые следы минувшей катастрофы, тела и сознание которых подчиняются другим, неизвестным нам законам. Мутация наделила их сверхспособностями, однако цена оказалась высокой. Они стали полностью асоциальны, отличаются от нас. Психика Парий невероятно уязвима, похожа на венецианское стекло. Любые громкие звуки, яркие вспышки света, плотность человеческих эмоций вызывают у них непереносимую физическую боль. Потому и покидают города. Исчезают в тишине заброшенных заводов, глухих пустырей, где давление чужой ментальности ослабевает.

Парий пытались возвратить обратно, поймать, изучать. Тогда Осколки приняли решение — оборвали последнюю связь с обществом, создавшим и сразу отвергшим их. Благопристойный мир охотно притворяется, что позабыл о них. Однако на задворках цивилизации иногда появляются загадочные огоньки ночью или слышится таинственный, отстранённый голос в эфире. Это они. Не стремятся мстить. Просто ожидают, пока бурлящий, глупый мир пройдёт мимо.

Полковник замолчал, взгляд его на мгновение устремился куда-то далеко, словно разглядел нечто важное и грустное, и потом вернулся к реальности.

— Теперь понятно, Дмитрий Сергеевич, причину моего внимания? — продолжил обыденным, ровным голосом. — Примеры мирных контактов, а уж тем более успешных, крайне редки. Моё учреждение испытывает острый интерес к таким случаям. Нужно провести проверку в архивах. Будьте уверены — наша встреча не станет последней. Сейчас же позвольте откланяться, — с лёгким, почти церемонным кивком он развернулся и уверенно пошёл к машине.

Спустя минуту парк опустел, словно ничего и не произошло. Лишь ветер трепал смятый газетный лист там, где совсем недавно сидел старик.

Ошарашенный Трунин стоял, чувствуя себя так, будто его переехал асфальтовый каток. Мысли беспорядочно кружились в голове, не давая покоя.

«Что за восхитительное представление… И какой коварный исполнитель. Полковник. Вероятно, из секретного отдела. Открывает такие тайны, что дух захватывает. Для чего? Проверить мою реакцию? Или я теперь пешка в какой-то игре, правила которой мне неизвестны?»

Ощущение невидимого, пристального взгляда на затылке не покидало его, даже когда выходил из сквера. Нервное напряжение сжимало виски. Требовалась передышка, островок спокойствия в этом безумном мире. Он глубоко вздохнул и твёрдым шагом направился в единственное место, где хаос отступал перед простыми и ясными вещами. В «Старый причал» — свой любимый бар, последний оплот, где мог ощутить себя не частью Системы, а обыкновенным человеком.

Глава 7

Вечер растворил город в свинцовой мути. У входа в «Старый Причал» Трунин впервые за день расправил плечи. Тяжесть, давившая его на протяжении нескольких часов, постепенно исчезла. Дверь неприметного полуподвала, словно портал в давно утраченное прошлое, выдохнула наружу аромат настоящего табачного дыма и ощущение свободы.

Здесь время не скакало, а текло. Столики, покрытые царапинами от ножей и въевшимися пятнами, пахли не мерзким антисептиком, а пивом. Ещё недавно в этом заведении обитали маргиналы — карманники, бродяги, контрабандисты. Но ветер перемен оставил о них лишь память. А атмосфера сохранилась неизменной — крепкой, терпкой, как папиросный дым.

Под тихий, задумчивый блюз Мони-Моряка Трунин наконец почувствовал себя не винтиком, не надзирателем, а просто человеком. Судьба подарила ему неожиданную встречу: в углу зала за кружкой тёмного сидел старый приятель Жорик Полонский.

Жорик, циник из жёлтой «Вечёрки», просиял своей фирменной, кривой ухмылкой. Умные, усталые глаза внимательно рассматривали друга.

— Опять твои орки из шестого «Г» завели? — поинтересовался он, прихлёбывая пиво. — У тебя лицо, будто проиграл в шахматы роботу-пылесосу.

Трунин отрицательно качнул головой и залпом осушил половину кружки. Прохладная горечь распространилась по телу.

— Даже хуже. Наблюдаю, как они сами становятся роботами. Живут не настоящей жизнью, а повышают характеристики аккаунта.

— А чего ты ожидал? — усмехнулся Полонский. — Что они будут цитировать Шекспира за виртуальные монеты? Товарищ мой, ты похож на реставратора, который пытается склеить разбитую кружку, когда все вокруг пьют из одноразовых стаканчиков.

— Тут дело вовсе не в Шекспире! — возмущённо стукнул Трунин кулаком по столу. — Я хочу, чтобы дети испытывали настоящие эмоции, а не играли роль послушных биороботов!

Полонский поставил кружку и наклонился ближе, понижая голос до напряжённого тона.

— Здесь ты попал в точку. Причина не в учениках или школьных программах. Надо искать глубже — в самой структуре общества. Дело в том, кто руководит нами ныне.

Трунин удивлённо поднял брови.

— Видишь ли, — начал Жорик, загибая пальцы, — предыдущая власть, несмотря на всю свою воровливость и жестокость, относилась к обществу вроде строгого родителя. Народ представлялся ей капризным ребёнком, которого нужно кормить, контролировать, воспитывать и периодически наказывать. Элиты заботились хотя бы о видимости порядка и лояльности населения.

Он прервался, позволяя Трунину усвоить сказанное.

— А нынешние… Это не отцы. Это эффективные менеджеры. Для них народ — не дитя, а человеческий ресурс. Сырьё, которое должно приносить прибыль и не шуметь. Их задача — не защищать этот ресурс. Их задача — защищаться от него.

— То есть от нас? — растерянно спросил Дмитрий Сергеевич.

— Конечно! Как думаешь, случившееся изобилие технологий и чипов появилось просто так? — хихикнул Полонский. — Это глобальный бизнес-проект. И у инвестора чёткий план. Ему не нужны граждане. Граждане обременительны: у них есть желания, мнения, убеждения. Им нужны потребители. Идеальные, контролируемые, предсказуемые.

Наступила тишина. Блюз продолжал играть, погружая в расслабляющую атмосферу.

— Именно поэтому власть превратилась в компрадоров, — выдохнул Полонский. — Они не создают культуру своего народа. Они — её смотрящие. Их задача — обслуживать глобальный конвейер, а не свой народ. «Забудь своих предков, откажись от корней — и получишь ключи от всего мира».

Эти слова словно кристаллизовались в сознании Дмитрия Сергеевича, формируя единую жуткую картину.

— Значит, наша миссия — готовить потребителей, — тихо произнёс Трунин.

— Верно, — оживился Полонский. — Потребители — идеальный продукт индустрии счастья. Образование перестаёт развивать критическое мышление, которое мешает совершать импульсивные покупки. Вместо литературы и истории внедряются квесты и игры. Цель школы — подготовить эффективного работника, не задающего вопросов.

Он сделал глоток, убирая пену с губ.

— А глубокие человеческие чувства? Дружба, любовь? — вмешался Трунин.

— Слишком сложно и не монетизируется. Гораздо проще создать систему оценок и вознаграждений. Создавай отношения, как в игре, выполняй задания, зарабатывай очки. Внутренний мир твоих учеников сводится к интерфейсу приложения. Современное общество потребления достигло идеальной формы, — заключил Полонский. — Продаются не товары, а шаблоны жизни. Счастье доступно только по подписке. Успех измеряется уровнем профиля. А вся инфраструктура — образование, массмедиа, технологии — служит одной цели: созданию идеальных пользователей, никогда не задающих вопроса «почему?», занятых исключительно поиском новых игровых аксессуаров.

Бар погрузился в тишину. Красноватый свет лампы выделял два утомлённых лица среди полумрака. Наконец пазл сложился, картина предстала законченной и пугающей.

— Самое худшее заключается в контроле, — Жорик, не отводя взгляда от Трунина, продолжил. — Задача — сделать молодёжь равнодушной, взрослых — пассивными, пожилых — бесполезными. Таким стадом легко управлять. Нет общих ценностей, объединяющих факторов. Главное — не Родина, а удобство и комфорт.

Полонский раздражённо стряхнул хлебные крошки со стола.

— Вот почему на тебя смотрят так пристально. Ты дефект в их алгоритме. Неприятная случайность. Ты способен помнить мир до появления чипов. Сам факт этой памяти делает тебя опасным. Не как бойца, а как угрозу их иллюзорному благополучию, как вирус живой памяти.

Он поднял кружку.

— Так что не кручинься, друг. Ты не такой плохой учитель. Ты садовник, пытающийся вырастить розу в мире, где все покупают пластиковые цветы. Давай выпьем. За последних романтиков.

Они выпили. Потом добавили ещё. И когда дело дошло до очередной бутылки, Трунин рассказал обо всём, что с ним случилось сегодня: призрачном Парии в сквере с бездонным взглядом, разбудившим в нём дар, и стальном полковнике с ледяными тезисами. Об «ошибках эволюции» и «санации» балласта — стариках, больных, всех, кто мешает новому миру.

Полонский слушал, не перебивая. Дым его папиросы вился к потолку, рисуя призрачные спирали. Когда Трунин замолчал, в тишине повисло лишь эхо его слов и тихий перебор Мониной гитары.

Жорик медленно отставил кружку и пальцем с тяжёлым перстнем застучал по дереву.

— Знаешь, меня Парии не пугают. Да, мутация. Но они не лезут в наш мир. Страшнее — мутации социальные.

Он откинулся на спинку стула, его голос стал глухим, как подземный толчок.

— Парии появляются, когда совесть вытравливают циничным расчётом. Когда любовь к бездушному гаджету побеждает любовь к живому человеку. Когда фраза «чужая мать лучше, потому что богаче» становится не шуткой, а нормой.

Слова впивались в сознание, как когти.

— Это не теория, Дима. Это болезнь. Её симптомы повсюду. Тихий распад семей, где стариков сдают, как старую мебель. Мёртвые деревни — зачем они, если есть синтезаторы еды. Высокие дома в столицах заполняются безликими иностранцами с толстыми кошельками, для которых наша земля — просто актив для инвестиций. Разграбляются последние природные ресурсы под соусом «развития». Катастрофы на заводах, где пренебрегали безопасностью ради премии топ-менеджеру.

Полонский взглянул на Трунина. В его глазах читалась бесконечная усталость, смешанная с глубоким пониманием.

— Создаётся стойкое чувство, что враг уже здесь. Он не идёт с мечом. Он тихо орудует изнутри, разъедая саму душу народа. И самое страшное — он часть нас самих.

Жорик наклонился так близко, что Трунин уловил запах табака и пива.

— Дим, слушай и запоминай: не лезь. Ты наткнулся не на банду, а на Систему. Полковник — лишь её симптом. Ты один. Тебя сотрут в порошок, и никто не заметит. Выживай. Это единственная разумная тактика.

Заказав ещё, под гитару Мони они затянули старые песни. Постепенно мир стал проще и понятнее. И всё шло хорошо, пока не началась драка. Какой-то щёголь ляпнул что-то про «стариковские частушки». Трунин вежливо предложил ему заткнуться. И понеслось… Сначала — почти по-дружески. Но когда подтянулись дружки-гоблины, стало серьёзно.

Трунин не дрался со времён Смуты, но тело помнило всё. Резкий уклон, короткий, хлёсткий удар, жёсткий апперкот. Он не дрался — он обезвреживал, как когда-то давно. Алкоголь не повлиял на точность движений.

Тревога, поданная кем-то из гостей, прорезала воздух. Драчуны замерли. Полонский, ругаясь, дёрнул Трунина за рукав:

— Всё, смываемся! Карачуны!

Второй раз встречаться с ними не хотелось, и друзья выскользнули в вонючий переулок, давясь смехом и спотыкаясь о груды хлама.

— Береги свой учёный зад, — хрипло бросил Полонский, растворяясь в темноте. Трунин, прислонившись к холодной стене, пытался отдышаться, чувствуя на губах давно забытый вкус адреналина. И тут его окружили…

Глава 8

Их было трое. Тени с пустыми глазами и дрожащими в руках заточками. Отбросы Системы, вытесненные на панель, теперь пробирались в её потаённые переулки, чтобы вырвать у жизни жалкую подачку.

— Кошелёк, чип, всё, что есть, старик! — выдохнул первый. В его руке тусклым металлом блеснуло лезвие.

Трунин отступил, инстинктивно оценивая обстановку. Но в этот миг из тьмы, словно сгустившись из самого мрака, возникла знакомая фигура.

— Устроили тут сходку, ребятки? — раздался спокойный, равнодушный голос Сени, шапочного знакомого из прошлого. Его одежда была продолжением улицы — потёртые штаны, куртка цвета мокрого асфальта, крепкие, неприметные ботинки. Он не появлялся — он проявлялся, как дефект в плёнке реальности.

Один из нападавших, не раздумывая, бросился на говорившего с ножом. В Трунине что-то надломилось. Слепая, бешеная ярость, замешанная на страхе за жизнь невольного защитника, захлестнула волной. Мир поплыл. Во рту появился неприятный металлический привкус, внутри всё сжалось в кулак. И он обрушил этот сгусток энергии на сознание атакующего.

Тот замер, глаза закатились. Издав короткий, звериный всхлип, рухнул на асфальт, схватившись руками за голову. Двое других отшатнулись, ошеломлённые. Этого мгновения оказалось достаточно — Сеня, двигаясь подобно тени, обезвредил второго, пригвоздив его к холодной кирпичной стене. Третий, сделав несколько хаотичных взмахов, разорвал рукав Трунина и оставил на предплечье тонкую, пылающую полоску.

Наступила тишина, густая и вязкая, как смола. Нарушало её лишь тяжёлое дыхание самого Дмитрия Сергеевича. Ошарашенный, он смотрел, как один из нападавших корчится в судорогах на земле. Второй медленно съехал по стене, получив от Сени резкий, короткий удар.

— Вот такие пироги, — холодно заметил Сеня. — Пойдём, учитель. Нужно обработать твою царапину. И в «Причале» мне сегодня уже не поспать.

— Марёхи… Как они сюда пробрались? — Трунин никак не мог прийти в себя.

Они осторожно пробирались через запутанный лабиринт задних дворов, избегая мусорных куч. Сеня шагал впереди, его объяснения были лаконичны, как уханье филина.

— Неграждане разные бывают: одни — рабочая сила, другие законом не связаны. Эти — отбросы. Их породила Система и выбросила прочь. Живут по единственному закону — урвать что-нибудь.

Поглядывая на своего спасителя и осторожно зажимая ладонью рану, Трунин подумал: кто он такой, Сеня? Простое имя-маска, незаметное, как камень под ногой. Лет около сорока, но время, кажется, не тронуло его. Он походил на валун, вечный и несокрушимый. Каждое движение было выверенным и отточенным, без лишней суеты. Плавная, скользящая походка и готовность к неожиданностям придавали уверенность. Но самое важное — глаза. Серые с голубым отливом, как зимнее небо перед бурей, они не разглядывали — они сканировали. Видели не внешность, а структуру души: мощные линии страха, проржавевшие балки тайных желаний. Взгляд не осуждал — просто фиксировал происходящее. Несколько раз они пересекались в компании, но Трунин так и не смог узнать о нём больше. Только намёки да обмолвки о том, что Сеня бродит за пределами периметра, шепчется с какими-то нужными людьми, постоянно о нём кто-то расспрашивает.

Наконец подошли к неприметной двери, скрытой в арочной нише. Сеня отстучал несложный ритмический код. Дверь открыла высокая, стройная женщина с волосами, собранными в тугой хвост, и внимательным, пронзительным взглядом.

— Ната, принимай клиента, — коротко кивнул Сеня.

Женщина, без слов оценив окровавленный рукав и растерянное лицо Трунина, молча отступила, приглашая войти. Пространство внутри было похоже на гибрид аптеки, лаборатории и старой библиотеки. Пахло травами, озоном и пылью знаний. Пока Наталья уверенными движениями обрабатывала и зашивала рану, Трунин не мог отвести от неё взгляд. В молчаливой компетентности женщины была та самая подлинность, которую он давно искал в этом бутафорском мире. Смотря на Натальины руки, ощущал, как по его израненной душе растекается тёплое, щемящее чувство. Не просто благодарность. Нечто большее. Тревожный и прекрасный отклик…