Бесплатный фрагмент - Житие святых

Серафим Саровский

Черные, страшные тучи сильный ветер сгонял в кучу над славной речкой Кур, что хоть и была невелика в этом месте, но желала выплеснуть всю свою силу. Одна высокая волна ударила о берег..Брызги волны словно желали откусить обрывистый берег. Другая волна! И вот уже она потащила назад маленькое тельце в цветастом сарафанчике, что само без чьего либо принуждения бросилась в бушующую реку.

В небе, что по цвету было схоже с дегтем сверкнула молния. Сначала где то вдалеке, а потом расскаты грома все приближались и приближались. И вот уже так шендарахнуло над запряжённой телегой, что у мужика и мальчонки, сидящих в ней уши заложило! Кони рванули и понеслись с испугу по узкому тракту, изждавая недовольное фырцание и ржание.

С воинствующих небес хлынул поток воды, из — за чего не стало видно дороги.

Мужик, управлявший вожжами, перекрестился и повернулся к малолетнему парнишке, подсовывая ему рогожу: Укройся грю, вымокнешь ведь яки грива у коников. Ну, не переживай! Чем мы могли помочь рабе божьей, шо яка гиена бежала с этого света, навстречу своей смерти… Небось беглянка… Из окрестных сел! Слыхивал, шо вроде сбежала от хозяев некая Мария, коей житие опостылило… А виною всему любовь… А вона жениху то не ровня, девка крепостная, за кою решит барин, когда и за кого замуж итить…

Мальчишка, лет семи выдавил из себя улыбку и покачал головой.

Ты шоже старика не слухаешь. Укройся, грю! — не как не мог угомониться мужчина.

А у не по годам взрослого мальчика были свои думы, от коих он не как не мог отвлечься… Перед его глазами была босоногая крестьянская девчушка в похожем, как у утопленницы, цветастом сарафане и огроменном пузом. Пьяный отец водил ее по рядам среди торговцев и орал бранные слова. Какой то безглазый офицер пристыдил пьянчугу, а тот подбежал к мясному ряду и завопил: Ах, же охфицеришка! Гулящую девку защитнищашь! Выкаблучиваешься, а не виж, шо моя болявка- аржаница, хоть и годков чуток боле десяти… Греха, то яки, нет! Брак ее законный! Вот только батько еще не родившегося дитя, не муж ейный… Зараза! Вот и прячу ее от гнева мужа, вожу по базару, а сам думаю може яки барин польститься, да в дом для своего удовольствия то и заберет.. На сносях то бабы, еще тот товар! Так шо иди, гуляй служивый, али покупай девку, но знай у нее хозяева злющие…

Наконец то Прошка вернулся в этот мир, несколько раз прокрутив в голове увиденное случайно событие, намедни ранним и еще солнечным утром.

Дядько! А это Господь на землю ливень наслал за грехи людские! — спросил мальчик.

Мужик, что занимался хозяйством и был прислужником матушки Агафьи, что воспитывала мальчишку, наконец то нашедший общий язык с конями, что перестали нервничать вздохнул и ответил: Ни! Вода не за грехи! Дождь благо! Урожай будет! Урожай будет- достаток будет!

Кажется маленький Прошка понял, но думы вновь нахлынули и немного поморшив лоб он помолился в черные небеса и спросил: Тат, а ежли я строго поститься буду, как отец Сергий, то Господь простит людям, хоть малость их грехов.

Ох, и славная душонка! Да, что же тебе за всех то в ответе быть! У самого же грехов по малости лет нет…

В это время повозка подьезжала к возводящемуся храму. Новый порыв яростного ветра, который погнал облака дальше от города, клонил до земли деревья и ломал огромные ветви. Только накануне поднятый на колокольню колокол неожиданно издал свое: Бааавммммсба!, из за того что оборвался огромный канат.

Кони встали на дыбы и замерли. Парнишка соскочил с повозки и прокричал: Ты, хоть и в честь Господа, за таки деяния царь Иоанн колоколам уши отрубал. Звон радость, а не страх! А ты страх! Вона, животина испужалася!

Поворчал и побежал. Полез на эту самую колокольню. Ветер трепал его кудрявые русые волосы, как парусину раздувал рубаху, а он лез и лез, не взирая на окрики отца и понесшихся куда глаза глядят лошадей, когда колокол ударил еще и еще раз.

Он уже почти было поймал обрывок каната и завязав узел, было уже зацепил канат за крюк, чтобы укротить колокол, что звонил без дела, но поскользнулся на мокром полу, не устоял от порыва ветра и полетел вниз.

Мужичонка сначала окинул взглядом исчезающую из виду повозку и закрыл глаза, не переставая молиться.

Тат, я лошадей догоню! -раздался Прошкин голосок.

Спасибо, Господи! — еще раз перекрестился слуга и погладил мальчика по голове. И именно в этот момент из-за туч выглянуло солнце.

*. *. *

Об этом случае с купеческим мальчишкой еще долго ходили слухи в городе и окрестностях обычно спокойной и ласковой реки Кур. Отец коего умер, когда малому было три года и воспитанием занималась- его мать- матушка Агафья. Богобоязненные люди и священники несли это и дальше по всей Руси, связывая то, что на парнишке после падения не было не одной царапины, с именем Радонежского старца, в честь которого воздвигнут чуть позже сей храм, где это все и произошло.

Прохор же, что был в семье любимым, но своенравным мальчуганом, что освоил грамоту в свои неполные пять лет и проявившего через год после того случая, склонности к наукам- был надеждой семьи, которому сулили большое будущее… Но даже строгая попечительница, что души в нем не чаяла попрекнула как то мальца: Я скоро с твоей химией и арихметикой по миру пойду. Вона книжонок то у тебя, образам места нет, а разве что сказано в священном писании, не достаточно хорошему человеку. Все вобрать в твоем возрасте не можливо… Ты бы, как старшой брат Лексей вмест книг ремеслу обучался, а книжонки нужны, но вторичны, хоть и с науками житие легче, но библия превыше всего… А ты химия, да химия!

И как знать чем бы обернулось и какая из всех наук перетянула бы к себе и пленило бы душу, если бы не дружба Прошки со старым служителем того самого храма. Всего то на всего певчий, но душа… Душа иеромонаха! Сколь почерпнул он из посиделок с ним за медовыми пряниками и сладким варом из лесных ягод. Этаки с такой вкуснятиной можно и обсудить Екатерининский указ об экономических крестьянах и алхимиках средневековья и лечебных травах, но больше всего разговоров было о Создателе и его сыне… Прохор соглашался, что дева Мария родила Христа, однако шепотом спрашивал про отца: Он же не мог появиться ниоткуда, значит должна быть женщина, что должна была дать ему жизнь…

Эка, ты замахнулся, малец! Ну тогда считай, что его мать- Любовь… Любовь его святой души, что побудила его создать мир и эту любовь он передал людям, чтобы мы любили его и друг друга…

А разве царица наша любит своих холопов, ежли так, что любит, то чаво им и вовсе свободными не стать. Почему люди не равны. От рассвета до заката гнут спину одни, а богатство у тех, кто ими правит… Разве это по божьи?

Варлаам, как просил называть старец сразу уходил от таких разговоров, сунув мальцу в руки библии и указав на еще не оставшееся угощенье.

Где то через год, после их случайного знакомства, Варлаам ушел в монастырь, приняв постриг, а Прошка со своей неуёмной тягой к знаниям, сам стал учителем, собирая вокруг себя ватагу крестьянских ребят и уча их грамоте, неминуемо рассказывал о великом даре людям Создателя, что называется — Любовь.

Еще где то года так через четыре через его город потянулись военные обозы. Вокруг судачили о заговоре ляхов, о стонущем под басурманами народе Малороссии и героизме казачьего воинства. День и ночь солдаты русской императрицы тащили на себе тяжелые пушки и вооружения, неся вместе со знаменами и штандартами иконы заступницы русской земли, Казанской богоматери. Нет, не семье мальчика, не самому Прохору не довелось увидеть дыма и пожарища этой войны. Все было рядом, военные прибывали и уходили из неприступной до сели крепости. На этот раз здесь не было выстрелов и огня тех невидимых сражений что шли далеко отсюда.. Но воины с крестами героев на груди и страшная болезнь с востока, что косила жизни мирных людей, далеких от всего происходящего вскоре стали явью. Страшная болезнь не пощадила и Прохора.

Небольшой город словно закрыло крыло огромного дракона, который взирал с небес: Ну когда же последний, самый сильный из этих людишек издаст последний вздох. Болезнь не чадила никого, не крестьян, не знать…

И только батюшка того самого храма, с колокольни которого упал Прохор, уставший отпевать души усопших, еще держался и молился за здоровье каждого, кто еще мог сопротивляться этой страшной эпидемии.

С очередным обозом с боевых действий в крепость прибыли монастырские сестры из под Киева. Они решили пронести по городу и селам икону заступницы земли Русской, что была передана им в дар святыми отцами из лавры. Крестный ход готовили три дня, собирая под знамена Бога и русской армии всех, кто мог хоть чем то и как то помочь городу. К тому же в крепость пришли радостные вести с фронта о победах Потемкина. Крым уже не часть Османской империи!!!

Весь приход храма в честь Сергия Радонежского тут же присоединился к святому делу.

И вот настал этот час. С песнопением и иконой процессия двинулась… Двинулась, чтобы заявить, что Русской земле не страшна никакая сатанинская напасть, ибо с ними великая заступница, свидетельница побед великих князей, царей и императоров державы. Хлеб и казанская Богоматерь! Это они должны были поднять дух и отвести беду от каждого дома. Монашки также раздавали в каждый дом свои отвары, кои и правда были чудодейственны! Ибо устав бояться страшного зверя, имя которого- холера, от простолюдина до зажиточного богача все ждали чуда.

В своей комнате, укрытый холщовыми простынями в бреду лежал Прохор. У изголовья стояла мать и рыдала. Не было сил это слушать: Нет! Нет! Я не пойду с тобой утопленница! Житие свое оборвать супротив воли божьей- грех тяжкий! Грех! Пусть нас матерь Божия рассудит! Она есть Любовь и Свет… Какая красивая! Какая красивая!

Анафья перекрестилась и грешным делом подумав, что сын божий отходит в мир иной опустила глаза, навзрыд заплакала и выбежала из комнаты своего мальчика. На колени встав перед иконой Вседержителя она стала читать Отче наши… А из другой комнаты доносились хрипы и тяжелые стоны ее помощника в делах Федора.

Что то со звоном упала в комнате Прошки. Туда тут же стремглав побежала крестьянская девка- прислужница Лукерья. Но женщина остановила ее, и вошла сама. Возле кровати лежали осколки разбитой вазы, в которую она вставляла травы, для окуривания больного. А Прохор босый стоял у открытого окна, укутывшись простынями и твердил: Ну де же ты! Де? Ведь Любовь и обман не може жили вмисти.

И тут он закричал: Вон! Вон там! и начал усиленно молиться. Агафья подошла к нему. Прямо под окнами шла процессия… Прошке показалось, что Богоматерь улыбнулась ему со святой иконы и он тут сказал об этом любимой матери, тут же сравнив ее схожесть с ликом чудодейственной иконы.

Сразу после того, как процессия удалилась Прохор показал матушке три пальца и сказал: Три дня и три ночи и болезнь уйдет… И тут же упал обессиленный на пол…

Через три дня он и вправду, как обещал открыл глаза и очень удивился монашке, что сидела рядышком с матерью у его изголовья. Молча он принял отвар из ее рук и выпив чашу до дна тут же сказал: Жаль, что я не помог Фёдору, как помог себе… Но моя любовь завжди буде с ним. Земля ему пухом. Матушка хотела возразить мальчишке и сказать, шо Федор болен, но живый, но монашка взяла его за руку и сказала: До вечору може и протяне, але вин дюже плох.

Он умер! — сказал Прохор и поднялся с кровати… Я дав слово! Слово Богоматери, шо буду вучить людей любить… Любить и бути смиренными. Терпению и вере! Вот это и будэ моя стезя…

Года два после своего чудесного исцеления и похорон Федора Прохор не возвращался к этому разговору с матушкой… А не возвращался ибо в душу его вкрались сомнения. Однажды, когда в саду цвели яблони и Прохор важно восседая под одной из них поучал желающих из крестьян, от мала до велика, грамоте он увидел чернобровую крестьянку, что стояла возле изгороди и беззаботно наблюдала за его уроком на открытом воздухе. Прохор не выдержал и крикнул: Чаво таращишься! Давай до нас!

А дурью мене не можливо заниматься… Яки толк в грамоте! Мени работать надо.- ответила дивчина, коверкая местную речь с малороссийской.

А ежли работать надо, то чаво же яки каменна тут замерла? — обиделся Прохор.

А бачу дивный парубок, вот и замЕрла… — тут же нашло что сказать красавица, поправила бант и схватив вилы на которые опиралась и ускокала будто козочка за угол соседней улицы.

Трудно сказать что именно покорило сердце Прохора в облике девушки, но он ждал встречи с ней. А она все не приходила и не приходила.

И тогда он решил во чтобы то не стало разыскать ее сам. И вот воскресным утром возвращаясь домой из храма он увидал ее, прогуливающаяся праздно под ручку с молоденьким служивым. Девушка тоже заметила его еще издалека, но сделала вид, что не помнит его. Прохор решил не докучать не ей, не ее кавалеру и побрел домой. Но почти у самого забора она догнала его и схватила за руку. Она хохотала и смотрела ему в лицо. А потом чмокнула его в щеку и потащила за собой. Они шли долго, не решаясь заговорить друг с другом, пока не оказались у крутого берега реки.

Как называть тебя красуня? — все таки решил начать разговор Прохор и вежливо спросил не отводя глаз от нее.

А зачем тебе! — рассмеялась девушка- Все зовут меня Вольным ветром, сироткой несчастной. Каждый по разному… Мамо вмерла. Тату не разумию. Брат унтер- охфицеришка, шо заплатил за меня оброк и выкупил у моих господ. Говорят всем полком деньги собирали… Шобы стати мне вильной. А не треба мени така свобода! Ни к чему житие мое таке бесовское. Я по батьковщине, по ридной Волынщине сумлю, не хочу сапоги охфицерские до блескучести доводити и бежати ночкой у кровать по первому зову. Брат мой после того як свободу мени дал и отнял ее. Он мени в карты проиграл. Вот теперь я е, шо е.

Так, бежи отсель дивчина! — обняв ее пробормотал Прохор.

Куды! — всхлипывая ответила девушка- Догонять, убьют!

В монастырь беги! Там твое спасение! И душу и тело спасешь! — уговоивал Прохор, стоя перед ней на коленях, а потом поинтересовался: Вот ко мне пришла, значит не совсем твоя свобода- казематы, значит есть просвет…

Да, я, як псина… Кто кормит до того и бегу…

— Я же не накормил тебя ничем

— Добро слово лучше явст лечат

— Верно, а ежели это слово ще и божие, то и пища и вода и свет оно.

Девушка заплакала и стала снимать с Прохора рубашку, целуя его в губы. Прохор отстранил ее и отпихнул от себя: Только бесы до свадьбы сношаются, греховодница!

Девушка расхохоталась ему в лицо.

Прохор повернулся и медленно пошел домой, не разу не обернувшись в ее сторону.

*. *. *

Через неделю ровно услышал он во время службы разговор между двумя военными. Ганну то помнишь? Епифанов, пес! Забил ее! -сказал один

— На смерть!?

— Не! Не успел… Батюшка отбил ее… У себя два дня прятал, а вчера с дьяком ночью на подводе в монастырь отправил…

Прохор сразу понял о ком идет речь и пошли службы поспешил к настоятелю, но тот только покачал головой в ответ и сказал: Истинная правда! И об твоем совете- в монастырь бежать тоже знаю… Да только блудница вона, да девка испорченная… Бог ей судья, да только в монастыре она долго не задержится! Ведьма в душе ее! А таким там тяжко!

Прохор неделю после беседы с батюшкой не выходил из дома. Дни и ночи сидел с библией в руках. Читал… Читал и молился! Молился и повторял славу именам своих родителей раба божьего Исидора и рабы божьей Агафьи, что после Создателя, самые главные для него души.

А когда наконец вышел из своей комнаты, то кинулся в ноги матери и заявил, что Господь зовет его в дорогу. Мать не стала противится. Все же семнадцать лет отроку и благославив его иконой повесила ему на шею медный крестик, что сняла с себя.

Взяв из дома только свои книги ночью он навсегда покинул отчий дом. Путь его лежал в город Киев. Именно в святую обитель Руси, Киево-Печерскую лавру он и намерен был пойти пешком, куда звал его Господь. Это сейчас в наш бурный век не существует расстояний, тогда же это был путь не близкий и довольно опасный.

Ночью он шел, а с рассветом солнца спешил в ближайший город или деревню, чтобы заработать на кусок хлеба, не гнушаясь никакой работы. А когда солнце садилось за горизонт, немного передохнув где нибудь в уединенном месте, он произнеся молитву, вновь двигался в путь.

По пришествию двух недель, лунной ночью он брел широкой степью, вслушиваясь в звуки цикад, что нарушали благословенную тишину. Он шел и наслаждался великой красотой земли, что создал Всевышний. И вдруг, где то вдали… Как показалось Прохору возле самого горизонта вспыхнуло зарево. Пожар что ли? — подумал про себя одинокий путник и ускорив шаг пошел в ту сторону.

Уже начинало светать. И чем ближе он приближался к этому месту, тем отчетливее виднелись языки пламени и чувствовался едкий запах.

Вскоре идти стало совсем невмоготу. Черный дым стелился по густой траве, уже тронутой росой. Совсем недалеко виднелись очертания хутора, что полыхал в огне. Горело не меньше десяти домов. Можно было отчетливо разлесить и людские крики. Эй, Микола! Да, шо ты увстал окоянный! Воды! Воды неси! Якоф с тебе козак, раз умереть боязно!

Господи, пошто людей караешь! — подняв руки к небу, взмолился Прохор. Разве же мало им бед и напастий в житие их. шо ьы их крова в миг лишаешь! Дождя… Дождя пошли, великой аолею и силою своей… Матерь Божья, вразуми силы небесные! Защити народ! Дождя! Дождя! И отрок сел в высокую траву и стал читать Отче наши! Читая без устали уже более сотни раз подряд молитву, Прохор почувствовал слабость. Он упал в высокую траву, не в силах дышать едким дымом, что черной пеленой окутывал цветущую степь. И в этот же самый миг яркое солнце, что взошло из за горизонта окутали такие же черные тучи… Совсем робко, но совсем близко сверкнула молния! И хлынул проливной дождь! Прохор вскочил и заорал: Слава, тебе Господи! Слава, матерь Божия! И широко ступая по траве стал быстро и важно пошел к хутору, подставляя свои ладони под сильные и огромные капли дождя.

Молитесь Богу и будете спасены! — споклоном сказал он приблизившись к людям, что заканчивали бороться с огнем.

Но вместо доброго слова в ответ он услышал: Тю! Шо за божевильный москалик у нашу станицу забрел? Ты де был, коли тут усе вогнем полыхало! Але твоя молитва дождь нагнала!

Моя- ответил Прохор и здоровенные мужики в казачьих одеяниях подняли его на смех.

Тоби годкив то сколько, парубок? — тыкал в него пальцем есаул и неустанно ржал поучая: Молоко то ни подсихло, а вин мени в усни бэре! Да шо ты бачив про Бога. Вин то далече… А вот сила мужицка краше, да вам людины- вот Бог, да степ широка.

Не богохульствуй! — прервал его старый казак и сказал: Ти их дурней не слухай! У них же дурь к башках не выветрилась. Свадьба тут у нас вчора бува. Вот и ще буянят! А вогонь це казаки баньку для молодых зробили, а вона казацку удаль не выдержала, да полыхнула. Хата молодых, да ще с десяток хат пепелищем и стало…

Прохор опустил глаза и немного помолчав сказал: Горе конечно… Я можливо и я на шо сгожусь… Мене работа нужна! Путь дальний держу! И хлеб на свое пропитание я всякой работой добываю.

Похвально- сказал черноусый старый казак, а Прохор поклонившись поведал о том, куда лежит его дорога.

Пийдем! — ответил ему казак и пояснив, шо с пожарищем казачки молодые сами управятся, повел его в стойло.

Вот почистишь, коников до речки сводишь, да соломы им свижой из сарая настелишь, овса насыпешь и двор подметешь… Да птицу покормишь и сейчас и к вечеру… — будэ тебе и еда и ночлег…

Прохор кивнул головой и молча принялся за работу. К закату солнца, когда работа была сделана и получено вознаграждение в виде сдобных лепешек, крынки молока и большого куска жареной на костре говядины Прохор выпив молока с хлебом, аккуратно сложив еду в суму и прилег отдохнуть в сарае на сене, вместе с гусями и петухами, что ворковали, что деля между собой, так громко, что казалось уснуть тут невозможно. Да, только не тому, кто устал от работы! В полудреме он шептал молитву… А потом уснул, не заметив, что хозяин закрыл двери…

Проснувшись, наверное больше по привычке, что вырабаталась во время дороги, а не оттого, что выспался, он услышал сначала громкий собачий лай, потом еле слышное повизгивание и шепот возле самой двери сарая:: А я те грю тут вона! Где ж ей были то и куды еще бежать, как не к казакам, что сами себе волю прописали. Вон их старый дурень атаман не ляхам не присягнул, не царёву войску и живет не хуже графа..

Думаешь не догадались, кто им баню поджег? — вступил в разговор другой голос

Неее! — ответил первый- Они же на ногах не стояли! Эх, жалко часу не хватило, чтоб огонь на конюшни перекинулся… Я бы своего Буяна из сотни лошадей сразу узнал…

Тихо, Степан! Подпалим этой сарай. Атаман, как с дому выскочит. Мешок ему на голову и души! Души, гадюку, пока не признается, в воровстве коней из гарнизона…

Може асе ж не вони, а и в правду цыгане! — засомневался третий голос и тут в сарае, где затаился Прохор пахнуло дымом и полыхнули бревна.

Бесы! — заорал Прохор и ухватил вилы, что стояли возле запертых дверей сарая, поняв, что заперт снаружи Вонзив их в тонкие доски

двери и выломав одну доску, теми же вилами и руками он стал ломать другую доску.

Трое служивых колошматили во дворе старого атамана, накинув мешок из под муки на голову. В доме истошно кричала видимо атаманова жена.

Наконец выбравшись наружу Прохор заголосил почти детским голосом: Ироды! Коней ворованных ищите, а другую живность губите! Поначалу спросить у казачков за коней своих не изволили, а беспредел чините. Вы же слуги царевы и народ с вас спросит ежои не правы, а ежли правы, то начало начал слово. Не по божьи- суд над невинным чинить!

А ведь малец правду глаголит! — сказал один из военных и принялся помогать Прохору тушить пожар. К ним вскоре присоединился еще один. Последний, самый высокий и здоровый из военных снял мешок с атамана и с укором посмотрев ему в глаза молвил: Собирай сход атаман! До утра ждать не надо. Мы повинимся за пожар, что вчора учинили, а казачки твои пусть лошадок наших себе берут, а вот Марью- беглянку со двора помещика Нечаева, пусть, как преступницу и воровку нам оттадут. Мы же не звери беззаконие чинить! Договариваться будем!!!

Марью!? — с ухмылкой ответил атаман-Жгите все! Кишки мене наизнанку выворачивайте, а биса лысаго, вы Марью получите, москали…

Значит не только кони, еще и Марьюшка!? -спросил Прохор у одного из военных.

Девица, хлопчик, да така дворовая девка, что с ума свела всю знать в городе… Кто только не просил ее руки, а заодно не сулил вольную, а она к сынку этого атамана Гришке прикепела, что руководил строительными работами… Батько его от греха подальше забрал назад к себе, что здесь поставлен подступы к Екатеринодару охранять вместе с нами…

Девка та золотишка у Нечаева почистила, пока тот с женой отлучался и бежать… А куда ей бежать то, окромя, как не к Гришке. Вот и снарядил военных Нечаев, чтобы и Гришке и Марье бошки оторвали и привезли ему, чтоб он из этого добра пугал огородных наделал- ржа, как конь, поведал служивый- А вместе с Марьюшкой и золотишком у нас коники пропали… Думаю это все дело ее рук и сынка атаманского!

Я вот молод, але хотел бы дать совет божий… Прохор задумался и подойдя к атаману, пригласил подойти служивых, что закончили тушить сарай и помолившись, устремляя свой взгляд в усыпанноое звездами небо и вздохнул начал: Воровство- грех страшный! И вор и помощник его должны быть наказаны, а все ворованное и золото и коней нужно вернуть тем, чие оно, но вот любовь… А это она всему виной…

Не требуй ее или же вовсе не получишь! Вижу не по нраву атаману, шо гости коих он вовсе и не ждал стали ломиться в дверь, бесчинствовать во дворе. Ведь будь его воля- не отворил бы двери… Но да обманом его вытащили, сараюку подпалив…

Так и любовь… Не ломись в двери чужих сердец. Не отчиняться, пуще закроются. Марьяна- крепостная, себе не принадлежит, но она человек, коего яки и ее хозяев любит бог… А шо он творит… Оковы для тела, не оковы для сердца. Душа и сердце- девицы вольны. Они не товар! Тогда и выдать ее замуж супротив воли ее, да еще и куш за это взять- грех более тяжкий, чем воровство, ибо лишает человека души… А человек без души- мертвяк… Мертвяк, коий других за собой тянет… Вот и решайте! На вас мундиры! Совесть и честь не товар, также, как и любовь.

Складно! Складно малец молвишь! — неожиданно раздался голос из подьехавшего к дому экипажу. Атаман принялся отбивать поклоны, а военные вытянулись по стойке смирно!

Сам Нечаев! — шепнул ему атаман и велел кланяться, дураку. Прохор поклонился, а господин в дорогих одеждах заявил: Обмяк я! Нету злобы!!! Пусть золото и коней вернут все, а я Гришку в должность возверну, а Марье- вольную дам… Только за воровство, как малец сказал всыпь плетей, чтоб не повадно было… И совет им и любовь!

Благодарствую, батюшка родимый! Все исполню! Коней и золотишко немедля возвернем… — радостно изрек атаман и крикнул жене: Ганна! Выпускай голубкив з погребу то! Пусть цацки несут, а я со служивами до дида Петра… Коников возвернуть надо, щось вин в ночное повил!

И как только красавица Марья и усатый богатырь Гришка вышли из дому, то Нечаев их подозвал и велел садиться в повозку. Он велел кучеру гнать и выкрикнул солдатам: Мальца в каталажку!

*. *. *

Утром следующего дня Прохора вышвырнули за порог заведения, где он провел утро, весь день и ночь, а поджидавший его атаман встряхнул за шиворот и сказал: Уразумив, брат, за шо ты маялся у темнице? Прохор покачал головой в знак отрицания, а атаман рассмеялся и сказал; А за то, ще яица курицу не вучат! Разумив!

Чего же не понять то ответил Прохор и пошел своей дорогой.

Роскошь и нищета, великолепие и убожество, закон и беззаконие — все мешалось в глазах и только неизменной и божественно красивой оставалась украинская степь. Степь и солнце!

Солнце и золотые купола большого города. Это великолепие было уже близко, рукой подать… Прибавив шагу, хоть и усталость валила его с ног, он как можно быстрее хотел достигнуть заведомой цели. Войдя в городские ворота он увидел большой и прекрасный храм. Ноги сами понесли его туда. Но он был еще закрыт. Час был ранний и усевшись в тени под деревьями он стал ждать.

Мимо него промчался какой то экипаж и почтенный господин в шляпе, что то прокричаа ему кинул к его ногам монету. Только он хотел протянуть руку и поднять ее, как пожилая нищенка, что быстро выбежала из за угла церкви, ударила его клюкой по руке и схватив монету быстро убежала.

Прохор не стал возмущаться, а положив под себя суму, удобно расположился в тени каштанов и задремал… И очнулся спустя какое то время от громкого смеха, заразительного хохота… и звука убегающих по земле нескольких пар ног, пока был в раздумье открывать или нет глаза.

Открыв же он не обнаружил под собой сумы, вскочил и бросился догонять трех мальчишек- оборванцев, что были уже далеко и на ходу делили друг с другом свою добычу, но столкнулся, чуть не сбив с ног дьячка.

Экий ты нерасторопный, щось иы мени ногу то отдавил- сказал дьяк, вцепившись мальцу в ворот рубашки.

Украли! Все украли! — завопил Прошка, показывая рукой в ддаль и всхлипывая, как ребенок- Там… там письмо матушки Агафьи! Я в лавру иду…

А ну не реви! — грозно приказал дьяк и повел его до дверей храма. Долго упрявляясь с замком и тяжелым засовом, дьяк кряхтел, а когда справился со своей задачей, запустил парня во внутрь, подвел его к иконе Николая -Угодника и очень ласково произнес своим басом: Рассказывай усе… Рассказывай усе, хлопче, да молись!

И сбивчиво, но правдиво мальчонка рассказал, что матушка с детства считала его богоизбранным ребёнком и как он после всякого, что случилось с ним сам решил идти в монахи. И как он шел… И что видел по пути! С какими людьми встречался! Конечно же и про атамана и про Нечаева и про Ганну из Курска…

Он говорил сначала у иконы, затем в келье, у настоятеля этого храма отца Феофана, а затем в доме дьяка Федора и его супруги Оксаны… А после всех разговоров вдоволь наевшись галушек со сметаной, был вымыт и переодет в чистое белье, а вечером дьяк нанял экипаж и до захода солнца отвез его в Киево- Печерскую лавру.

Старцы приняли его настороженно из за юного возвраста, но покоренные его знаниями и рассуждениями о Создателе дали свое величайшее благословение и велели идти в Саров. Старица Досифея, что дала наставления лично проводила его в дальнюю дорогу, сказав, что только там в таком возрасте можно понять гармонию мира и не потдаться искушению И если дьявол не совратил по пути, то мир еще должен услышать о нем, как о учителе света и добра…

Из Киева Прохора проводили на конном экипаже, что несколько дней без смены лошадей, с остановками на отдых вез его до Екатеринодара, откуда собственно и начался его новый путь служению Богу…

В славном городе на Днепре Прохор был замечен во время богослужения Нечанввм. Тот очень обрадовался встречи с парнем, приглашая осенью на свадьбу казака Григория и уже не крепостной Марьи… И предоставил свою кибитку с лучшими лошадьми, что домчали его до Курска. Правда лошадей меняли по пути раза четыре.

С родного же Курска, где состоялась недолгая встреча с матушкой и братом Лексеем, что только что прибыл с востока, с различными товарами и деле до обители лежал в основном пеший путь. до Тамбовской губернии.

Ничего необычного в этом хождении Прохора вроде не было. Вечером с заходом солнца он отправлялся в путь, а утро и день проводил в молитвах и работе.

Теплое и ласковое лето было почти на исходе. Правда, честной народ еще только готовился отметить медовый спас, но вдруг внезапно, раньше своего времени явилась осень и зарядили холодные дожди…

До обители оставалось не более семи вёрст. Но дорога оказалось полностью размытой. Ноги Прохора увязали в жиже и как назло не одного села, не одной деревни поблизости.

Голод и холодный ливень загнал путника в лес. Из под куста, возле которого под сосной решил присесть. отрок, вспорхнул тетерев.

Кремни намокли и искра не как не высекалась. От досады Прохор начал молиться и просить Бога остановить это безумие, что льет без устали с небес. Начав ворочаться и искать такое положение под деревом, чтобы капли не попадали на него он вдруг слева от себя увидел заросли дикой малины. Обрадованный этому он совсем перестал думать о нудном дожде и побежал прыжками лакомиться ягодами. Их было так много! И все такие ароматные и вкусные… Увлекшись, он не сразу обратил внимание на сердитое ворчание зверя за его спиной. А когда обратил, то здоровенный медведь дышал ему в ухо…

Прохор замер от страха. Медведь принялся обнюхивать его, а потом неожиданно встал на дыбы и страшно зарычал.

Эй! — закричал Прохор- я знаю лес твой, а тебе что малость диких ягод жаль… Их много! И тебе хватит! Вот смотри… И Прохор быстро набрал горсть ягод в пригоршню и протянул стоявшему на задних лапах косолапому. Тот встал на все четыре и перестав рычать одним махом слизал ягоды с ладони. Прохор стал потихоньку отпрощать от него, приговаривая: Я человек маленький, иду своей дорогою а обитель, службу нашему Создателю служить. Это призвание мое… Тебе чтось лучше будэ яки ты мене сожрешь. У тебя что пищи мало..

Прохор понимал, что от зверя ему не убежать и совладать он с ним то же не сможет… Поэтому закрыв глаза он начал молиться и уже приготовился к худшему, когда мишка положил свою лапу на его плечо..Лесной хозяин облизал ему ухо, громко фыркнул, помотал головой и важно удалился. А Прохор все сидел без движения и молился.

Так прошла ночь, а утром, когда первые оучи солнца позолотили кроны деревьев он поднял голову вверх, чтобы насладиться пением птиц и увидел видение. Белое облачко вдруг стало ликом Пресвятой Богородицы, что улыбнулась ему, а потом в лучах восходящего солнца, стала видна ее одежда и ее рука указала ему на восток, туда откуда в этот час всходило солнце.

Прохор поднялся и пошел. Видение исчезло, взошедшее солнце уже проникло сквозь чашу леса и солнечные блики уже играли не только в верхушках, но и у самых корней деревьев- исполинов. Прохор де боялся потерять то, направление, что задала ему Богоматерь и не куда не сворачивая шел прямо, протираясь сквозь гушу и валежники. Где то к вечеру он опять увидел своего старого знакомого -мишку, что даже не повернул к нему голову, занятый поглощением добычи.

И уже с восходом солнца следующего дня он вышел к узкой реке, на другом берегу которой в лучах небесного светилы своим великолепием сияли купола обители и легкость душе придавал вид монастырских стен. Вдали же простирались немногочисленные дворы селения.. На том берегу он также увидел пару монахов, что были заняты рыбной ловлей.

Прохор стал кричать им, чтобы привлечь к себе внимание. Вскоре монахи прислали за ним лодку и после небольшого восхождения на Саровскую гору пред ним открылись врата обители.

Сначала был постриг, после которого вместо мирского имени Прохор ему было дали имя Серафим, потом был длинный рассказ о месте основана обитель и ее создателе, а после вечерней молитвы он был произведен в иеродьяки.

Первую ночь Прохор не спал, а все думал о строжайших порядках монастыря и листал летопись, в которой говорилось:

От первого монаха-отшельника Феодосия остался рассказ о чудесах на Саровской горе. Неоднократно он видел необыкновенный свет над горой и даже огненные лучи, освещавшие гору сверху. Иногда он слышал гул и звон, раздававшиеся из-под земли. Эти знаменательные явления Феодосий наблюдал не один раз и пришел к выводу, что месту этому предназначена великая будущность. Спустя 10 лет после Феодосия на Старом городище поселился монах Герасим из Краснослободского монастыря. Он тоже был свидетелем необыкновенных явлений. Слух о таинственных чудесах разносился по окрестным селам и деревням.

Герасим был свидетелем того, как крестьяне с лопатами и мотыгами рыли Саровскую гору, надеясь найти сокровища Сараклыча. Но вместо клада они нашли шесть каменных крестов и один медный, складной, с углублением для святых мощей. Этот медный крест впоследствии стал великой святыней Саровской пустыни и хранился на почетном месте в Саровских пещерах.

После Герасима на Старом городище жили два монаха из соседнего Санаксарского монастыря. Они хотели основать здесь обитель, но не выдержав испытаний отшельнической жизни, возвратились в Санаксар.

Рассказ о необыкновенном месте услышал молодой инок Арзамасского Введенского монастыря Исаакий, впоследствии в схиме Иоанн. Он решил поселиться на Старом городище и основать здесь монастырь. Высшей целью для себя Иоанн поставил создать пустынный монастырь, такой, который с давних времен признавался одной из самых совершенных форм монашеского общежития. Именно с этой целью молодой монах пришел на Старое городище.

Иоанн был дальновидным, обладавшим хорошими организаторскими и хозяйственными способностями человеком. Он был начитан, красноречив и владел даром убеждения. К 1700 году Иоанн сумел организовать совместное житие монахов, пожелавших остаться на Саровской горе. Первые монахи селились самостоятельно, и их поселение не имело какого-либо статуса. Жизнь монахов на Старом городище необходимо было официально оформить, урегулировав отношения и с государственным, и с церковным управлением.

Лучшим способом решить эту задачу было построить церковь на Саровской горе. К строительству церкви иеросхимонаха Иоанна побуждал вышедший царский указ — считать всех монахов, живших без церквей, раскольниками. Он всецело занялся устройством монастыря. Несколько лет он провел в Санкт-Петербурге, оформляя необходимые для строительства документы. Он был известен и почитаем в царской семье. Благодаря своей настойчивости и связям в столице в начале 1706 года отец Иоанн сумел получить Высочайшее разрешение Петра I и местоблюстителя Патриаршего престола Стефана Яворского на строительство церкви во имя Пресвятой Богородицы и Ее Живоносного Источника.

В феврале 1706 года начали валить лес, в мае на городище уже высился сруб, 16 июня 1706 года первый храм Саровской пустыни был освещен. Эта дата считается днем основания Саровского монастыря.

Деятельность отца Иоанна не ограничивается только внешним устройством пустыни. Вместе с первой церковью возникает монашеское общежительное братство. Иоанн с единодушного согласия приступает к написанию устава Саровской обители. Через месяц после освещения церкви Иоанн собрал всю братию, жившую на Саровской горе, и предложил им устав, написанный по строгим древним образцам. Впоследствии этот устав послужит образцом для многих монастырей России.

Насколько строги были правила Саровского монастыря, настолько же суров был и быт монахов. Все нужное для жизни добывалось собственным трудом. Одежда монахов была простой: летом балахоны из холста, зимой тулупы. Жили они в деревянных кельях. Территорию монастыря обнесли оградой. После постройки первой церкви поставили еще два храма, трапезную и кельи для гостей. К 1711 году был готов пещерный город с подземной церковью.

Большую деятельность вел о. Иоанн по приобретению земли для монастыря. К 1729 году у Саровской обители были 22 тысячи десятин. Императрица Анна Иоановна своим Указом от 25 октября 1730 года «…все земли, сенные покосы и рыбные ловли» утвердила за Саровской пустынью навечно, «…не в пример другим».

Так случилось, что жизнь о. Иоанна закончилась не в Саровском монастыре, как он мечтал, а в Санкт-Петербурге, в Тайной канцелярии.

При втором настоятеле монастыря Дорофее монастырский архитектурный ансамбль приобрел законченный вид. Все монахи имели свои кельи. В монастыре были построены помещения для различных работ: хлебная и поваренная, трапезная, просфорная, столярная, портная. Были две кузницы и конюшня. В виде послушаний монахи исполняли все работы, необходимые для монастырского хозяйства: возделывали землю, косили сено, собирали грибы и ягоды, ловили рыбу. Они плели лапти, делали четки, изготавливали свечи.

Прохор, ставший Серафимом не успел дочитать и до середины писания о монастыре, как уде был поднят на утреннюю молитву, после которой был сытный завтрак.

А потом… Потом была работа в поле. Изнуряющая, но приятная, хоть и тяжелая. Ведь работать пришлось наравне со взрослыми и скидок на возраст никто ему не делал.. В первый же день Серафим сбил себе до крови ноги с непривычки в тяжелых сапогах. Но не подал и виду, что ему больно Только поздно вечером, заметив, что новенький хромает брат Сергий облегчил его страдания обработав ноги мазью и указав, как правильно обматывать ноги холщевой тряпицей, чтобы боле такого не было. Не сразу давались уроки старших. Все приходило с опытом

*. *. *

Шли годы. Монастырь преображался. В Саровский монастырь вели четыре дороги. Большинство богомольцев шло в Саров по широкому тракту Арзамас — Темников. Дорога вела к руслу реки Сатис, спрямленному монахами, и выходила на красивую тополиную аллею, посаженную на отвальном грунте искусственно вырытого русла Сатиса. Дальше они переходили деревянный мост через Сатис и поднимались по булыжной мостовой на Саровскую гору, к монастырю. Поднявшимся на гору паломниками открывалась площадь, где стояли монастырские гостиницы. Их было несколько — дворянская, купеческая и простонародная. Каждый выбирал ту, которая ему подходила

У входа в монастырь, перед колокольней находилась базарная площадь, где путник мог купить себе все необходимое в дорогу, а также приобрести памятные подарки на добрую память о посещение святой Саровской обители.

На богомольца, прибывшего в Саровскую обитель издалека, сильное впечатление производила монастырская колокольня. Высокий, величественный, уходящий ввысь белый столп Саровской колокольни символизировал духовный путь, который должен проделать каждый христианин за время своей жизни… Но вот молва о разбойниках, что обосновались в здешних лесах очень многих останавливала от хождения в эти места.

А разбойники действительно были. И однажды набирая из источника воду Серафим нос к носу встретился с таким. Эй, божий ты человек, али нет, пусть Господь решает! А ежли мне еды ртов на десять подсобишь раздобыть и своим братьям обо мне не скажешь, то может он и отпустит тебе годков твоей святой жизни… — налетев сзади и схватив за горло прошептал ему в ухо разбойник, на что Серафим ответил: У нас еда, батюшка, за так не дается! Хоть слово доброе молвил бы!

Ты, десницы то отпусти! Душегубам мы не подаем, а коли с миром, ты человек, так иди к стенам монастырским, да наравне со всеми потрудись, да и не обидят тебя, братья! — не испугавшись ответил монах, но разбойник стоял на своем, твердя о том, что некогда ему работать, когда его люди от голода загибаються.

Нахмурился Серафим и говорит: Ну, так и не знаю тогда чем помочь! Воровство чинить, угрозы, разбой могешь, а работать нет. Пусть тебе тогда хозяин леса подаст…

Разбойник улыбнулся, но тут услышал страшный рык. Оглянулся! Глядь на него медведь идет… Он деру, а Серафим говорит медведю: Эх, барин, что ты за мной ходишь то… Нашел бедолага! Человека испужал!

Медведь порычал, потряс головой и тихонько пошел к реке. Ну, простите, дескать! Не хотел!

Долго еще Серафим вспоминал об этом случае с разбойником и когда он был произведен в иеромонахи написал свое первое наставление мирянам: Бог есть огнь, согревающий и воспламеняющий сердца и утробы. Итак, если мы ощутим в сердцах своих хлад, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа, и Он пришед согреет наше сердце совершенною любовью не только к Нему, но и к ближнему. И от лица теплоты изгонится хлад доброненавистника.

Отцы написали, когда их спрашивали: ищи Господа, но не испытуй, где живет.

Где Бог, там нет зла. Все происходящее от Бога мирно и полезно и приводит человека к смирению и самоосуждению.

Бог являет нам Свое человеколюбие не только тогда, когда мы делаем добро, но и когда оскорбляем и прогневляем Его. Как долготерпеливо сносит Он наши беззакония! И когда наказывает, как благоутробно наказывает!

Беря пример со старшего брата по вере Марка молчальника он отказался полностью от мяса и углубился в изучение естественных наук, считая, что наука- свет, что проникает в ум человеческий, помогая творить блага. Монах- романтик, что нес в своей душе беззаветную веру и любовь не уставал говорить: Человек по телу подобен зажженной свече. Свеча должна сгореть, и человек должен умереть. Но душа бессмертна, потому и попечение наше должно быть более о душе, нежели о теле: кая бо польза человeку, аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою или что даст человeк измeну за душу свою, за которую, как известно, ничто в мире не может быть выкупом?