Бесплатный фрагмент - Жесть

1

Москва спала тяжелым предрассветным сном. Зарядивший с вечера дождь загнал бомжей в их убежище — предназначенный к сносу дом на Каланчёвке. На этот неказистый двухэтажный клоповник городские власти давно точили зубы. Наконец, поднатужились, переселили жильцов коммуналок с верхних этажей и конторы из подвала. А денег на снос не оказалось. Перенесли работы на следующий год, да так о доме и забыли. Вот, и стоял он несколько лет с заколоченными фанерой дверями и окнами. С некоторых пор сухой подвал дома облюбовали под ночлег тершиеся на площади Трех вокзалов бродяги. Нашедшиеся среди них умельцы подключили воду и свет, невидимый с улицы. Наладили канализацию и отопление. Много всякого люда перебывало в этом подвале. Кто-то кантовался там ночь, кто-то — несколько месяцев. Кто-то из постоянных обитателей пропадал на год-два и снова возвращался. Кто-то не возвращался никогда. Лишь молва доносила вести о них: та умерла от сифилиса в мордовских лагерях, этого завалило в медном руднике на озере Балхаш, тот с переломанным позвоночником догнивает на койке в интернате в Псковской области.

Смрадно было в подвале. Пахло перегаром, немытыми телами под грязной одеждой, женскими выделениями, отвыкшими от зубных щеток ртами, бздёхом. Над спавшими вповалку бомжами висел храп, скрежет зубов, вызванный глистами, навеянные кошмарами вскрики. Кому-то приснилось, что в белоснежной тундре настигают его лютые, клыкастые овчарки. Кому-то, что висит он на вагонной подножке летящего по сибирской тайге экспресса, а чья-то неумолимая нога бьет по голове и рукам, сталкивает под стучащие колеса. Кому-то, что отыскал ее зараженный гонореей клиент и теперь отпиливает ножом сморщенную, подточенную раком грудь.

Внезапно яркий свет чиркнул спящих по глазам, начал выдирать их из забытья.

— Подъем! — рявкнули на весь подвал. — Подъем! Подъем!

Открывавшие глаза, трясшие со сна головами бомжи возвращались в подвальную действительность. Свет в подвале был включен, у дверей и над бомжами стояли менты. Кое-кто из них поигрывал пистолетами. Лежавший ближе всех к потайному лаз бомж тихонько подкатился к прикрытой фанерой двери, рывком открыл ее.

— Здорово, земляк! — гаркнули ему из лаза разбитные менты-сержанты.

«Земляк» поднялся, понуро поплелся к стене, вдоль которой расставляли с поднятыми вверх руками бродяг.

— Кобыла нас сдала! — зашептала «земляку» стоявшая рядом с ним бомжиха. — Она срок отмотала, вернулась в Москву. Дочь ее на порог не пустила! Бывшие подруги — директрисы магазинов отвернулись. За московскую прописку нас сдала, сука!

— Разговорчики! — прикрикнул на бродяг старшина.

Бомжей обыскивали и по одному выводили на улицу, где ждали «воронки».

— А ты чего прячешься?! Выходи! — заметил старшина в темном простенке между радиаторами щупленькую фигурку. — На выход! Я кому сказал?!

Фигура оставалась неподвижной.

— Что у вас, старшина? — подбежал бойкий молоденький лейтенант.

— Да, вот, товарищ лейтенант, оказывает неповиновение. На приказ выйти не реагирует! — внезапно осипшим голосом доложил служивый.

— Что за человек? — бормотнул лейтенант.

— Это — жесть! — ответили ему гнусавым голосом.

— Но-но! За дурацкие шуточки и дубинкой по хребту огрести можно! — обернулся к бродягам офицер.

— Кликуха у него такая, погоняло! — загалдели бомжи. — Да вы не бойтесь, гражданин лейтенант! Подойдите! Он — тихий!

— Эй, друг! — притворно бодрым голосом позвал офицер и осторожно приблизился к простенку.

За спиной лейтенанта фыркали от смеха бомжи. Рассвирепевший мент резко шагнул вперед, вцепился человеку в волосы и рванул на себя. Волосы вместе с кожей с треском рассыпались в тлен в его руке. Лейтенант выхватил фонарик, направил луч в лицо незнакомца и отшатнулся. Перед ним стояла, щерясь черными зубами, мумия.

И давно эт-та жесть стоит? — спросил, подавив приступ рвоты, лейтенант.

— Да годика, этак, два, — ответили старожилы.

— Как же вы запах от него терпели?

— Сначала шибко пованивал. А потом, как ссохся, — вроде ничего. Принюхались! Куда нас теперь, командир?

— Как всегда — в транспортную, на Курский. — Там: кого –в приемник-распределитель, кого — куда». Давай веселей! Нам еще этого красавца приходовать и вывозить! — кивнул на мумию лейтенант.

***

В отделении транспортной милиции на Курском вокзале никто из бомжей не мог припомнить: когда и при каких обстоятельствах попал в домик на Каланчёвке гражданин без определенного места жительства по кличке Жесть. Никто не помнил при каких обстоятельствах он умер или погиб. Каждый из опрошенных отвечал, что, когда он попал на хату, тело уже находилось там. Никто не знал подлинного имени покойника, так как у каждого из них самих было по пять-шесть имен. Не смогли установить личность покойного и на Петровке-38. Тело, извлеченное из привычных условий, начало на глазах разлагаться. Снять отпечатки пальцев не удалось — кожа разваливалась от прикосновения. Судебно-медицинская экспертиза сумела лишь установить, что тело принадлежит мужчине сорока-пятидесяти лет. Установили множество сросшихся и не сросшихся переломов костей и ребер, трещину в затылочной кости. Однако никто не мог дать ответ, что явилось причиной смерти. Восстанавливать облик по костям черепа было дорого, да и никто не хотел возиться с безвестным бомжом. Мумию поместили под вакуумный колпак в спецморге и ждали: когда истекут сроки закрытия возбужденного, в соответствии с законом, уголовного дела. Никому даже в голову не пришло, что почерневшая мумия с оскаленными некомплектными зубами была когда-то телом крупного министерского чиновника Вадима Александровича Муромцева.

2

Муромцев пережил несколько исторических эпох, выпавших на долю его страны. Первые годы жизни маленького Вадика прошли в сталинский век «покорности и страха». Тогда еще ребенок не понимал, почему ближе к ночи родители становятся все беспокойнее. Мальчик, случалось, просыпался среди ночи от какого-то и шума в соседних квартирах. Он видел встревоженную мать, прижавшуюся ухом к входной двери и отца, торопливо рвавшего какие-то бумажки. Лишь позже Муромцев узнал, что родители каждую ночь ждали ареста за связь с его дедом — репрессированным адмиралом. Деда — Николая Александровича забирали дважды. Первый раз — незадолго до начала Великой Отечественной войны. Тогда его, только что вступившего в командование эскадрой, вызвали в контрразведку Тихоокеанского флота. Предложили объяснить: почему из пятнадцати наград и поощрений по службе представление к тринадцати подписано разоблаченными и расстрелянными врагами народа. А чтобы легче думалось над объяснениями препроводили в камеру. Сначала в ней, потом в колымских лагерях думал Муромцев-старший. Потом была война и штрафбат на Карельском перешейке, атака и полгода в госпитале. Оттуда Николай Александрович написал личное письмо Сталину. В нем матрос Муромцев доказывал, что если в чем-то и виноват, то смыл свою вину перед Родиной и товарищем Сталиным кровью. Неизвестно: читал ли это письмо вождь. Только вдруг забегали врачи, перевели Николая Александровича в отделение для старших офицеров. Когда же пришла пора выписываться Муромцева ждал мундир с контр-адмиральскими погонами, поблескивавшими на нем орденами «Красной Звезды» и «Знак Почета», сорванными при аресте. Кончил войну Николай Александрович вице-адмиралом, полным кавалером орденов Ушакова и Нахимова. После войны попал на Черноморский флот, в Севастополь. Ждал третьей звезды на адмиральские погоны, связывая это событие с приездом в город-герой Сталина. Не дождался! Спущенный на воду в присутствии Отца Народов красавец линкор опрокинулся, сойдя со стапеля, увлек с собой в морскую пучину тысячу душ команды. Муромцева-старшего «взяли» там же, у стапеля. Вплоть до смерти генералиссимуса гнил Николай Александрович вместе с рядом чинов из военно-морского ведомства во Внутренней тюрьме на Лубянке.

Все это Вадик узнал, когда давно отгремели похоронные марши, звуки траурного салюта, заунывно отгудели заводы и фабрики. Дед был выпущен из тюрьмы, восстановлен в правах и звании, отправлен на пенсию. Да и сам Вадик, когда узнал эту историю, дорос до десятого класса. В ту же пору маленький Муромцев не понимал поведения родителей. Не понимал он: почему в одну из майских лунных ночей куда-то в сопровождении рослых молодых людей в широкополых шляпах вдруг уехал инженер-полковник Александрин. Вадик привык, что жившие в доме офицеры строго соблюдали форму. Тогда же дедушка Александрин почему-то был в кителе без погон и полосатых пижамных брюках.

— На рыбалку дедушка Александрин поехал, на рыбалку, — почему-то с облегчением говорили родители, возвращая мальчика в кроватку, из которой он выбрался разбуженный шумом.

— Почему он без удочек? — бормотал ребенок, засыпая.

Нелегко сложилась судьба у Муромцева-среднего. С арестом отца рухнули мечты о поступлении в военно-морское училище. Не удалось доучиться в школе №1, где обучались дети городской элиты. На следующий день после ареста Николая Александровича явился участковый с милиционерами. Он дал Муромцевым час на сборы. Служаки покидали их скарб в телегу и отвезли жену адмирала Екатерину Сергеевну с двумя сыновьями на окраину города. Там на берегу залива стояли теплушки, где жили разные люди: ожидавшие своей участи семьи репрессированных, рыбаки и портовые грузчики, работяги с завода «Металлист», воры, перекупщики краденного, проститутки.

— Я у вашего мужа служил, когда он крейсером «Войков» командовал. Сильный был командир! — сказал уже у вагончиков Екатерине Сергеевне участковый. — Думаю, что разберутся и отпустят. А пока у меня распоряжение горисполкома выселить вашу семью в двадцать четыре часа.

Доучивался Александр Муромцев в школе рабочей молодежи, мантуля подсобником на стройке. По весне ушел на путину добывать лосося. Вернулся, а тут война! В находившемся в двенадцати тысячах километров от фронта Владивостоке призывные комиссии работали спокойно, неторопливо. Без спешки и суеты он определяли: кому служить на Балтике, Черном и Баренцевом морях, кому — на Тихом океане. Кто будет отправлен в сухопутные и воздушные части. Кому сразу отправиться на фронт, кому ждать в резервных полках. Александр попросил направить его на корабли Балтийского или Черноморского флота. Сидевший рядом с военкомом человек в сиреневой гимнастерке, зашептал, но так, что всем было слышно:

— Сын изменника Родины, осужденного по статье пятьдесят восемь, части первая и вторая. Может быть использован только в береговых частях!

Почти всю войну Муромцев-средний копал котлованы для береговых батарей, заливал их бетоном, нес караульную службу. В сорок четвертом Александра вызвали в политотдел Амурской флотилии.

— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами вам разрешается поступить в военно-инженерное училище. Подавайте рапорт о зачислении! — сказали ему.

В только что освобожденном от блокады Ленинграде Александр встретился с только что освобожденным отцом. К кораблям молодого человека не допустили. Учили проектированию и строительству различных береговых объектов для нужд флота. Были позже салют победы, встреча в увольнительной со студенткой университета, любовь, свадьба, рождение маленького Вадика, серебряные лейтенантские погоны служба в инженерном управлении. После второго ареста Николая Александровича Муромцева-среднего перевели на службу в Таллин. Там и дождалась семья «хрущевской оттепели».

Старику Муромцеву дали как обиженному квартиру в Москве, неподалеку от станции метро «Арбатская». Разрешили приобрести в распределителе мебель и утварь. Здесь он нашел кое-что из хапнутого им в Германии после войны и конфискованного после ареста. Купившие эти вещи гэбэшники сами теперь сидели за нарушение социалистической законности.

Не смотря на две отсидки, Николай Александрович до конца своих дней оставался убежденным сталинистом.

— Как же иначе? — отвечал он на вопросы внука. — Я с именем Сталина грудью на пулеметы шел, в штыковую атаку на немцев ходил, потом их корабли топил в Балтийском море.

— Но ведь с именем Сталина тебя дважды незаконно арестовывали! — возмущался Вадик.

— Через это тоже надо было пройти! Всей стране пройти. Перед войной верхушка сильно загнивать, разлагаться начала. Руководители обкомов, наркоматов, военных округов и флотов в вельмож превратились. За ними кто чином поменьше грести под себя начал. Притом делать это стали в открытую, не таясь. Имели эти разлолженцы моральное право руководить народом? Посылать его на труд и на подвиг? Нет! Сталин понимал, что с этими людьми дальше ничего путного не построишь, войну, а ее все ждали, не выиграешь. Поэтому меры по чистке руководящего состава были правильными. Десяток из тысячи расстреляли — остальные девятьсот девяносто барствовать боятся, работают честно, в быту ведут себя скромно, по-сталински.

— А рабский труд в лагерях?

— Тоже — правильная мера! К войне готовились. Базу для военной промышленности на востоке надо было создавать. Золото добывать надо было. Готовиться к отражению возможного японского удара надо было. Не рабочих же и колхозников от дела — от выполнения пятилеток отрывать! Вот, перерожденцев помельче рангом и приставили к выполнению этих задач. Чтобы честным трудом возмещали Родине нанесенный ей ущерб!

— Но ты-то не был перерожденцем!

— Правильно! Немало было в лагерях честных, преданных партии людей. Однако лес рубят — щепки летят! Масштабы-то какие были! Со многими из таких людей разобрались, восстановили в партии, в званиях, вернули ордена. Меня, например, снова эскадрой командовать поставили…

— После войны какой был смысл тебя арестовывать?

— Тогда еще проще! На глазах у товарища Сталина погиб линкор — последнее слово тогдашнего кораблестроения. Тысяча человек погибла. Погибла на глазах у жен и матерей многих из них. Надлежало немедленно найти виновных. Немедленно!

— И ты взял на себя чужую вину?

— Во-первых, я проявил сознательность. Ведь людей надлежало успокоить. В данном случае: виновные найдены — ведется расследование! Во-вторых, в контрразведке служили большие специалисты своего дела. Я это в свой первый арест понял…

Правда, родители Вадика утверждали, что дед стал опираться на палку и волочить перебитую ногу после его второго плавания к «Архипелагу Гулаг».

Через друзей, служивших в Главном штабе Военно-Морского флота, Николай Александрович вытребовал в Москву Александра с семьей. Недолго прослужил в столице Муромцев-средний. Тесновата стала адмиральская квартира: перебрался в нее и младший брат Владька — свежеиспеченный кандидат наук. Закрутило семью Муромцевых по заграницам: Китай, Египет, Корея, Вьетнам, Куба, Гвинея. Ко времени поступления Вадика в институт семья генерал-майора инженерной службы Александра Николаевича Муромцева возвратилась в Москву.

Вадик не оправдал надежд отца и деда, не связал свою семью с морем. Он поступил в технологический институт, где проректорствовал его дядя Владислав. Отец воспринял решение сына спокойно. Дед же обиделся и еще долгое время с пренебрежительной улыбочкой именовал Вадика студентом.

***

Шесть лет учебы прошли у Муромцева-младшего тускло. Занятия, библиотека, научная работа на кафедре, подготовка дома. Отдушиной были лишь субботние вечера, да воскресенья. Положение отца открывало Вадику двери во все театры, на все выставки, проходившие в Москве. Он знал больше других ребят, но сокурсники считали его «сухарем» и книжным червем. Вадик учился только «на отлично», прекрасно выполнял лабораторные работы, отлично чертил.

— Зубрила! — скрипели за его спиной неудачники.

— Знает только учебники, а о Кафке понятия не имеет! — усмехались «аристократы духа» (читал Вадик Кафку да устал от его заумности и выпендрёжа).

— Не наш человек! — говорили комсомольские активисты. — Стакана портвейна с ним не выпьешь! (Муромцева, действительно, ни разу за время учебы не видели пьяным, а студенческие компании он посещал очень редко).

— Мужем он будет хорошим, а для бой-френда скучен! — вздыхали немногочисленные в институте девушки, отдавая предпочтение испорченным, сексуально-опытным, циничным парням.

Лишь ближе к окончанию девицы стали обращать внимание на Вадика: дорога в аспирантуру открыта, москвич, отец — генерал, а дядя — проректор.

На предварительном распределении Вадик получил направление в аспирантуру, учиться в которой ему не пришлось. Гром грянул после защиты диплома. Муромцева вызвали в деканат. Ему объявили, что его направление в аспирантуру аннулировано. Подавленный парень заглянул на кафедру. Там его научный руководитель Плавченко что-то горячо доказывал заведующему кафедрой.

— Нет, нет! Идите вы! Я — человек науки. Только ею занимаюсь! Ходатайствовать не могу! — махал тот руками в ответ на доводы Плавченко.

— Но вы же знаете парня! Дважды сдавал вам спецкурсы. Блестяще сдавал! А его участие в научных разработках? Наконец, диплом! Ведь это — работа, которую можно внедрять в производство сегодня же! А не безликий проект мифического цеха по выпуску мифического количества единиц продукции! Вы около четырех лет наблюдали парня и знаете, что его дядя не причем! Парень всего добился сам! — горячился научный руководитель

— Вы знаете, Виктор Васильевич, что обстоятельства сильнее нас! Я за это дело не берусь, и вам не советую! Хотите — воля ваша! Но прошу на меня не ссылаться! И, вообще, я сегодняшнего дня в отпуске. На кафедру зашел случайно. Хотел подобрать кое-какие материалы, подумать над ними в санатории. Простите великодушно, Виктор Васильевич! — завкафедрой начал укладывать в портфель папки с бумагами.

Увидев Вадика, Плавченко повел его к декану. Секретарша долго не хотела их пускать.

— Вы же знаете, товарищ Плавченко, сколько кандидатов технических наук работает на факультете, — глянула девица в визитную карточку Виктора Васильевича. — Если каждого из них будет принимать декан, когда ему работать?

— А сколько работает на факультете лауреатов Государственной премии СССР? — побагровел Плавченко. — Запишите меня на прием как лауреата!

Секретарша изменилась в лице. Перед ней стоял не простой кандидат наук, коих работали на факультете десятки. Перед ней стоял единственный в институте дважды лауреат Государственной премии. Она быстро скрылась в кабинете декана. Через минуту дверь распахнулась, на пороге стоял вычищенный и наутюженный декан.

— Заходи, Виктор Васильевич! — с широкой улыбкой пригласил он.

Вадик ждал в приемной. Внезапно заработал селектор. Вадик услышал голос Плавченко:

— Парень — будущее советской науки!

— Пригласите этого гения! Как его? Северцев? Нет — Муромцев! — пророкотал декан.

Вадик вошел в просторный, мрачноватый кабинет, на стенах которого висели портреты Ленина, Ломоносова и Вернадского.

— Садитесь! — пригласил декан. — Ваш дядюшка — Муромцев Владислав Николаевич освобожден от должности проректора института. Причины серьезные — подписал не то письмо или не подписал, что надо. Точно не знаю! Но от должности проректора освобожден… Его трудоустроили старшим научным сотрудником здесь же, в Технологическом. Будет пока заниматься наукой. Его использование на преподавательской работе признано нецелесообразным. После случившегося мы не можем вас оставить в аспирантуре. Девать вас тоже некуда: план по распределению выполнен. Идите в ректорат, получайте справку о свободном трудоустройстве! Поработайте пару лет на производстве и приходите поступать в аспирантуру! Желаю успеха! А ты, Виктор Васильевич, останься!

Секретарши не было в приемной. Вадик неплотно закрыл дверь. Он повернулся, чтобы затворить ее и остолбенел от услышанного:

— Мы, Виктор Васильевич, критикуем тебя за аполитичность, но критикуем любя, — рокотал декан хорошо поставленным преподавательским голосом. — Ну, что ты за этого парня горло дерешь? Вопрос — решенный! Ты-то чего приключений ищешь?

— Потому что такие парни должны идти в науку! Двигать ее! Они, а не посредственности, которых с каждым годом становится в аспирантуре все больше. Ведь, до чего доходит? Мы — научные руководители вынуждены писать кандидатские диссертации за наших аспирантов!

— Снова аполитично рассуждаешь, Виктор Васильевич! План — есть план! Его надо выполнять! Мы аспиранта три года учили, а на четвертый выгонять? Государство на него деньги тратило! Вы все спрашиваете: «А, если человеку не дано быть ученым?» Коли попал в аспирантуру — значит дано!

— Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан? А по-настоящему талантливые ребята уходят на производство…

— Это — тоже хорошая школа. Однако сейчас разговор о тебе. Я с этим Муромцевым больше носиться не советую! Вопрос, еще раз повторяю, решенный! Дядя по линии КГБ проштрафился.

— Благодаря дяде вы получили звание заслуженного деятеля науки. Не скажи он своего слова, в список бы попал какой-нибудь другой декан.

— Дядя проштрафился, — как бы, не слыша сказанного, продолжал декан. — Дед два раза сидел…

— Я в ту пору тоже сидел, по той же пятьдесят восьмой статье. Там же, в спецтюрьме, получил свою первую госпремию. Сталинской она тогда называлась…

— Что ты все про звания, про госпремии, Виктор Васильевич? Сейчас не та ситуация, когда этим можно прикрыться! Не мне тебе рассказывать: кто такой академик Сахаров. Сколько у него геройских звезд и премий? А, видишь, как его задвигают? Думаю, скоро его всех званий, наград и премий лишат, а самого или под упомянутую тобой пятьдесят восьмую подведут, или в психиатрическую клинику определят. Помнишь наших студентов Старовойтова и Кулигина?

— Конечно, помню! Талантливые ребята!

— Этих «талантливых» задержали с какой-то сахаровской пачкотнёй. Где они? Не знаешь? А меня, знаешь, как манежили? Повезло, что парни оказались психически не здоровы. Понятно, — учеба, нервные перегрузки, стрессы во время сессий… В психушке оба на излечении!

Вадик вспомнил умненьких, интеллигентных Женю Старовойтова и Валю Кулигина. Оба пропали в один день более года назад. Никто не мог докопаться: куда делись парни? Через полгода о них забыли.

Как во сне Вадик добрел до деканата, получил диплом и нагрудный знак, справку о свободном трудоустройстве.

— Как при Сталине! — подумал, выходя из института.

Дома Вадик открыл бар, вытащил бутылку голландского ликера «Боллс» и впервые в жизни напился до бесчувствия.

***

Вечером того же дня Муромцева-среднего вызвал к себе начальник — генерал-лейтенант Михайлов. Александр Николаевич дружил с Михайловым более четверти века, с войны, с училища. Друзья служили вместе в Ленинграде, в Таллине, в Египте. Затем пути их надолго разошлись, чтобы встретиться в Москве. Когда вернувшегося из загранки Муромцева министерские кадровики предложили в заместители Михайлову, тот ответил, что о лучшем заме и не мечтал. Семь лет друзья работали рука об руку, взаимно дополняя друг друга.

Предложив Александру Николаевичу сесть, Михайлов достал коньяк, разлил по стаканам. Выпили.

— Хреновые дела! — сказал Михайлов, закусив лимоном. — Уходить в запас тебе надо, Александр Николаевич. Дважды ты подавал об этом рапорты, дважды у тебя на глазах я их рвал. Сейчас прошу — подай рапорт!

— Что случилось, Алексей Борисович? — недоуменно спросил Муромцев. — Наше управление работает сейчас, как никогда, хорошо! Все задачи, поставленные руководством Министерства обороны, полностью выполняем!

— У тебя есть брат, Муромцев Владислав Николаевич?

— Есть…

— Хреново с твоим братом. Гульнул он с родней кого-то из Политбюро. Понравился ей. Словом, захотела дамочка за него замуж. А он — ни в какую: не брошу семью! Женщина к своему родственнику. Тот велел «задвинуть». «Копали» сначала по проведению вступительных экзаменов и зачислению в студенты, потом — аспирантуру и докторантуру. Ни во взятках не уличили, ни больших погрешностей не нашли. «Пошерстили» его научные труды: плагиат искали. Тоже не нашли. К студенткам под юбки не лезет, служебное положение в корыстных целях не использует. Стали с другой стороны его раскручивать, с идеологической. А здесь — полный набор! Связь с иностранцами. Но иностранцы оказались большими людьми в их компартиях. Не прошло. Правда, тогда твою командировку в Йемен пришлось отменить… Стали копать дальше. Оказалось, что пути твоего брата где-то пересеклись с академиком Сахаровым. Да к тому же выяснилось, что поддерживают они приятельские отношения. Здесь твоего брата и прикупили:

— Подпишите письмо, — говорят, — с осуждением выступлений академика Сахарова!

— Как я могу подписать такое письмо, когда во многом с товарищем Сахаровым согласен?

— Ну, какой он вам товарищ? — спрашивают.

— Да больше товарищ, чем подписавшие этот пасквиль, — отвечает.

Тут брата твоего и «задвинули». От должности проректора освободили, строгий выговор с занесением в учетную карточку члена партии закатали. Используют только на научной работе, к студентам не допускают. Могли бы и круче поступить! Но пока нельзя: ученый с мировым именем. Его научные разработки государство продает за рубеж, валюту качает. Относительно тебя есть решение: уволить в запас! Конечно, ты можешь отказаться писать рапорт… Однако будет ли от этого польза? Достаточно приказа министра — и ты уволен! А сколько людей за собой потянешь? Я тебя убедил?

— Убедил, Алексей Борисович!

— Вот, бумага! Пиши! Написал? Так, по состоянию здоровья… Хорошо! Завтра утром положу твой рапорт замминистра. Сам пишу: «Не возражаю». Давай еще по одной! — потянулся Михайлов к бутылке, уложив рапорт Александра Николаевича в алую папку с золотым тиснением «К докладу».

— Вадик-то как? — выпив, спросил Михайлов.

— Получил распределение в аспирантуру.

— Накрылась его аспирантура теперь! На днях жди отказа. Я договорился о Вадике с начальником главка «Союздиметил» Петровым Викентием Арсеньевичем. Год назад мы ему хорошо помогли солдатиками. В Сибири тогда их новый завод досрочно ввели в эксплуатацию. Петров орден Ленина получил. Есть у Викентия Арсеньевича в главке должность инженера. Словом, ждет он Вадика.

— Отдохнуть бы парню…

— Отдохнет на работе!

3

В «Союздиметиле» Вадика принял сам Викентий Арсеньевич Петров. Ровесник века — Петров прошел Гражданскую войну, вступил в партию перед штурмом Перекопа. После войны окончил рабфак и Промышленную академию, директорствовал на заводе. Накануне Великой Отечественной войны был переведен в Москву, в наркомат. Прошел все ступени чиновничьей карьеры от инженера до начальника главка. «Союздиметлом» Петров руководил с тысяча девятьсот пятидесятого года. Теперь ему было за семьдесят, но уходить на пенсию не собирался.

— Уйду в семьдесят пять и то, если вы мне Героя Социалистического Труда выбьете! — отвечал Викентий Арсеньевич, когда его спрашивали о планах на будущее начальник Управления кадров или заместитель министра по кадрам.

Прихватить Петрова на нарушениях и просчетах в работе было невозможно. Созданный еще при царизме и переиначенный в главк синдикат работал бесперебойно. Он располагал тремя научно-исследовательскими институтами, заводами, собственной сбытовой сетью торговых баз и магазинов. Петров никогда не рвался вперед: всегда оставлял резерв в загрузке оборудования и запасы сырья на складах. Это помогало выполнять сверхплановые задания, не зависеть от поставщиков. Зато главк всегда занимал первые места в социалистическом соревновании по министерству, а сотрудникам были обеспечены ежеквартальные премии. От пятилетки к пятилетке становилось все большее орденов на груди Викентия Арсеньевича и его ближайших соратников. Про министерство Петров говорил, что это — большой курятник, где каждый норовит залезть повыше, клюнуть ближнего и нагадить на нижнего. Свой же главк никогда не сидевший Петров, тем не менее, рассматривал как уголовную структуру. Себя он считал «иваном», своих замов — «паханами», начальников отделов — «тузами», главных специалистов — «королями», остальных — «шестёрками». Как на зоне поддерживалась дисциплина. Каждый знал свою меру в поборах с предприятий. Петров лично давал клички каждому принятому на работу сотруднику. Все женщины главка прошли постель с Викентием Арсеньевиче. Были фаворитки, с которыми он поддерживал многолетнюю связь. Но большинство чиновниц после одного-двух раз оказывались в «койках» заместителей Петрова или начальников отделов. Были и такие, кого «выдвигали на повышение» в центральный аппарат министерства. Делили их с начальниками функциональных управлений, а то и с заместителями министра, решая через них таким образом проблемы «Союздиметила». Горе было тому, кто ослушался Викентия Арсеньевича. На ослушника набрасывался весь коллектив. Разносы на «оперативках» чередовались с распускаемыми по министерству и предприятиям грязных сплетен, хамство и оскорбления — с кражей служебных документов, выискивание недостатков в работе — с отчетами на партийных и профсоюзных собраниях, принимавших разгромные резолюции о профессиональной непригодности, низком идейно-политическом и моральном уровне отчитывавшегося. Максимум полгода работал человек в такой обстановке и убегал из системы раздавленный морально, оплеванный, оклеветанный.

Викентий Арсеньевич крепко держал все нити управления сложной главковской системой в своих холеных, пожелтевших от старости руках. Он доводил до своих замов и начальников отделов задания руководства министерства и правительственных постановлений, лично контролировал их выполнение, принимал управленческие решения, оставляя «технику и технологию» на откуп главному инженеру, техническому отделу, научно-исследовательским институтам. Раз в полгода Петров выезжал на подведомственные предприятия и столько же в зарубежные командировки. Польша с Венгрией Викентия Арсеньевича не интересовали. Туда ездили его замы обменивать неликвидную продукцию на неликвиды партнеров. Начальник «Союздиметила» посещал США, Англию, Францию, Италию и Японию. Оборудованием из этих стран постепенно заменялись машины и аппараты на заводах главка. Что касается самих предприятий подотрасли, туда Петров ездил отдохнуть несколько дней от московской суеты, порыбачить, поохотиться, покупаться в море, попариться в сауне, покататься на горных лыжах. Дисциплина в «Союздиметиле» в отсутствие начальника поддерживалась неукоснительно. Ведь каждому из своих замов Петров пообещал «с глазу на глаз», что именно тот займет место начальника главка, когда Викентий Арсеньевич уйдет на пенсию. Это не помешало ему пообещать тоже самое каждому из директоров подведомственных заводов. За заместителями Петрова и всеми остиальными надзирали его фаворитки: заведующая канцелярией Блудова, начальница планового отдела Дубова и кадровичка Покровская — сорокалетние, грудастые, жопастые, коротконогие, циничные и наглые бабёнки. Через них Петров знал о каждом слове, сказанном в стенах главка. Иногда с одной из них Викентий Арсеньевич уезжал на два-три часа. Это случалось, когда кто-нибудь из их мужей находился в командировке. В поездки на предприятия он частенько брал секретаря Совета директоров голубоглазую тридцатилетнюю Метёлкину.

Так и жил «Союздиметил» Вкалывали на заводах работяги, «сушили мозги» в научно-исследовательских институтах ученые, отпускали продукцию сбытовые конторы, ходили на работу как на праздник сотрудники главка. У каждого из них был необременительный участок работы, у каждого из них был свой «кусок», размер которого определял Петров.

***

Викентий Арсеньевич восседал в кресле, похожим на трон, под портретом Брежнева. С противоположной стены улыбался еще один Викентий Арсеньевич, написанный маслом на фоне покрытых снегом гор. Вадик скользнул взглядом по выписанным на портрете орденским планкам: ордена Ленина, Октябрьской Революции, два Трудового Красного Знамени, два «Знак Почета». Живой Петров был в том же светло-сером костюме, что и на портрете, только без регалий. Ответив на приветствие Викентий Арсеньевич предложи Вадику сесть и углубился в чтение заполненного накануне личного листка по учету кадров.

— Такой молодой и уже коммунист? — оторвался от чтения Петров.

— Вступил в партию на пятом курсе. Мне как отличнику учебы и дипломанту конкурсов студенческих работ предложили…

— А мы, вот, годами пробиваем места для наших сотрудников! Что за студенческие работы? Ага, вижу: даже опубликованные есть. Целых семь! Эту помню. Занятная статейка… Читал в нашем отраслевом журнале. А остальные шесть?

— В нашей институтской многотиражке «Технолог».

— Что ж, недаром студенческий хлеб ел! Так, семейное положение: холост. Это — неплохо. Пока молодой по заводам поездишь! Михмих, зайди! — нажал на кнопку селектора Петров.

Прибежал Михмих (он же Михаил Михайлович) высокий румяный толстяк.

— Этого хлопца отведешь в кадры. Скажешь: я велел оформить к тебе в отдел. Будет кому в колхоз, «на картошку» ездить. А то ты изнылся, что у тебя в отделе одни женщины. Та — мать-одиночка, у этой — внеплановые менструации. Твои коллеги жалуются: не хочешь помогать сельскому хозяйству, за их счет выезжаешь!

***

До «картошки» Вадик не дотянул. На следующий день «загремел» на сенокос. Село Гололобово раскинулось на живописных холмах в ста тридцати километрах от Москвы. За зеленоватой рекой Осётр переливался белизной церквей и зеленью садов Зарайск. Покоем и душистыми травами веяло от этих холмов и полей, прочерченных перелесками и шоссейками, Осётром с его притоком Осётриком. Запах скошенного сена сменили августовский зной и жар идущий от обмолоченного зерна. Затем наступил нежный в своей первой половине сентябрь. Во второй половине этого месяца досталось всем. Вода с неба, вода под ногами, вода вперемешку с грязью и картофелем в руках. Муромцев вернулся в Москву только в начале октября. Его не меняли весь сезон шефских работ. Лишь уполномоченный от парткома министерства перед очередной сменой говорил ему:

— А вас лично Викентий Арсеньевич просил задержаться еще на две недельки!

В колхозе Вадик заработал несколько десятков рублей. В «Союздиметиле» ждала зарплата — за три месяца несколько сотен. «Понятно, почему колхознички не работают, пьют», соизмерил парень две получки. В отделе Муромцева встретил довольный Михмих:

— Наслышан! Вел себя на сельхозработах молодцом! Много не пил, с девчатами не гулял, лишнего не болтал. С завтрашнего дня приступаешь к занятиям на Высших государственных курсах по патентоведению и изобретательству. Это — будет твой участок работы. Викентий Арсеньевич распорядился. Здесь у нас небольшой «завальчик»… Надо, чтобы молодой, энергичный, используя полученные на курсах знания, навел порядок.

Не успевший отвыкнуть от учебы Вадик с энтузиазмом приступил к занятиям на курсах. Полдня он учился, полдня разгребал «небольшой завальчик», исправляя ошибки в оформлении изобретений и рационализаторских предложений. Все чаще Вадик видел в числе соавторов изобретений и «рацух» фамилию Петрова. Почти везде в качестве соавторов фигурировали директора заводов и научно-исследовательских институтов. Муромцев прикинул. Оказалось, что непосредственный рационализатор получает со своего предложения десятки рублей, директор завода — сотни, а Петров — тысячи. Вадик понял, что идет наглое обирание трудяг, бессовестное обирание государства. Он поделился выводами с отцом.

— Молчи лучше! — ответил тот. — Сейчас сталинские времена возвращаются. Не там слово скажешь — хребет переломают! В нашем госкомитете (там после ухода в запас трудился Муромцев-средний) тоже под себя гребут. Особенно, руководители… Вроде бы, люди, выросшие и воспитанные при советской власти. А такое жульё! Честному же человеку остается одно — молчать. Эта система, увы, всюду!

Сомнения Вадика развеял сам Петров. Он вызвал Муромцева-младшего по поводу подготовленного тем проекта приказа.

— Хороший документ! — отложил бумагу Викентий Арсеньевич. — Только не надо громов и молний! Взысканий директорам и прочим не надо — люди уважаемые, создававшие нашу подотрасль. Знаешь: сколько у директора завода бывает в год разных проверок? Шестьдесят! Каждого проверяющего он должен накормить, напоить, культурно развлечь. Хватит на это директорской зарплаты? Вот, люди и выворачиваются. Мне, думаешь, их «рацухи» нужны? Да у меня в подотрасли вся продукция нарабатывается на импортном оборудовании. Отлаженная технология лучших зарубежных фирм! Но я –то понимаю положение директоров! Словом, к концу дня все, что касается наказаний, из приказа убрать! Тогда я его с удовольствием подпишу! Сколько у тебя сейчас на оформлении дел по рационализаторству?

— Всего десять осталось.

— В каждое включишь себя как соавтора! По двадцатке-тридцатке выпишешь себе с каждого рацпредложения, чтобы людей не шибко в расход вводить…

— Поймут ли меня, Викентий Арсеньевич?

— Как не понять? Если бы не твоя работа эти «рацухи» пылились бы на полке месяцами. А там вообще были бы отклонены по причине неправильного оформления. Ты ускорил их продвижение — ускорил получение авторами денег. Следовательно, имеешь полное право на дивиденды! Когда свои курсы заканчиваешь?

— Вчера свидетельство об окончании получил.

— Это же надо! Уже полгода прошло! Месяц тебе, чтобы закончить оформление всех дел и натаскать Метёлкину. Она будет заниматься этим участком. Совет директоров мы теперь проводим раз в полгода, а не каждый квартал, как раньше. Работы у нее поубавилось. Выдры наши злобствуют, дескать курит Метёлочка, да целый день ногти точит. Надо ее загрузить. А тебе, Илья Муромец, — повышение! Через месяц освобождается должность старшего инженера. Будешь помогать главному технологу Позднякову Владимиру Михайловичу. Оклад на тридцать рублей больше. Так, что готовься!

— Спасибо за доверие, Викентий Арсеньевич! Только, вам генерал Михайлов ничего не говорил, когда просил взять меня на работу? Ведь Поздняков занимается спецтематикой…

— Совсем ты заучился! Даже не знаешь, что покаялся твой родственник. От Сахарова, Солженицына и прочих диссидентов отмежевался. Признал свои ошибки! Я в Первом управлении справлялся. Дадут тебе допуск. Ошибиться может всякий. Главное — вовремя признать свои ошибки, идейно разоружиться перед партией, покаяться перед народом. А ты — молодец — откровенный! Начальнику, как и отцу родному, врать нельзя! Я таких ценю и продвигаю. Ты, может быть, думаешь: «Нелогично старик поступает. Я только что курсы окончил участок освоил, а он меня на другую работу бросает». Все логично! Твой теперешний участок любая бабёнка осилит. А мне нужны мужики, которые моих замов со временем заменят. Есть у меня мечта: возродить управление подотраслью, как это было при Сталине. Тогда приезжал на завод инженер из главка — это было событие! Этого инженера секретарь горкома, а то и обкома партии принимал. Потому что этот инженер мог решить весь комплекс заводских проблем. Во всем был компетентен! Откуда, спросишь, брались такие инженеры? Отвечу! Каждый инженер главка в прошлом был директором завода. Одного из лучших заводов! Отсюда и компетентность, и опытность, и соответствующий уровень поведения, и подходы к решению производственных, а также социальных задач. Москва — наградой за труды была! Да и платили тогдашнему инженеру не как нынешнему! Хрущев этих кадров, как огня боялся! Восемьдесят процентов на пенсию вышиб. А зарплату такой сделал, что на ней только женщины и работают. Попробуй, отправь женщину осуществлять контроль и руководство на местах! У одной — дети, у другой — аборты, у третьей муж пьет и гуляет. Разведенные, правда, ездят. Но какой прок от этих поездок? Они же на заводе не показываются — туфельки боятся испачкать. Лежат в профилакториях, их заводчане по очереди «чешут», а другие тем времен жульническую справку пишут. Потом половину купе в вагоне солеными грибками и маринадами с презентами забьют, справку к поезду подвезут. И все вместе думают, что обманули Петрова. Ну, Петров нужную информацию всегда получит, однако авторитет главка падает. Вот, почему мне так нужны энергичные, а главное — преданные парни. Учить же я вас могу, лишь перебрасывая с участка на участок. Ладно, Илья Муромец! Заговорился я с тобой. К концу дня приказ оставишь в папке у Блудовой!

— С потрохами купил меня старик, — подумал Вадик, выйдя от Петрова.

4

Через месяц Вадик начал «пахать» у Позднякова — шестидесятисемилетнего, умного, болезненного и злобного главного технолога. Первоначально Муромцев занимался своей прежней работой — оформлял изобретения и рацпредложения по секретной тематике. Здесь всюду соавторами были Петров и Поздняков. Вадик по-прежнему получал свои дивиденды. Видевший в нем конкурента Поздняков хотел, чтобы парень занимался только этим. Однако Викентий Арсеньевич приказал дать Муромцеву самостоятельный участок работы. Спецтематика заключалась в том, чтобы на зарубежном оборудовании освоить выпуск из отечественного сырья материалов для военной промышленности. Эта работа была более научной, нежели административной. Вадик ушел в нее с головой. Даже свой первый отпуск — путешествие по Западному Крыму он провел в размышлениях и расчетах. Кончено, молодой человек любовался Крымским каньоном, вырубленными в его скалах храмами, караимским доисторическим поселением Чуфут-кале, ханским дворцом в Бахчисарае, величественным Севастополем с его панорамой и диорамой. Потягивал он в компании некогда хорошие, но ныне испорченные местные вина. Провернул Вадик и пару интрижек с туристками из Саратова и Челябинска (в их, московской группе были только дамы предпенсионного возраста). Девчата попались неумелые, ничего не знавшие, но заявлявшие, накончавшись:

— Ты, Вадька, как робот! Гоняешь долго, а души в тебе нет!

Вернувшись из отпуска в предпраздничную, убранную ноябрьским кумачом Москву, Вадик был сразу же вызван к Петрову.

— Такое дело, Илья Муромец, как только ты в отпуск ушел, Поздняков заболел. Болеет по сей день. Когда выйдет, неизвестно… Срочно надо проверить эти материалы, — подвинул начальник Вадику объемную папку. — Здесь технология производства нового материала. Он будет использоваться для производства гаубичных гильз, снарядных гильз для танковых орудий. Представляешь, сколько меди и других цветных металлов можно сэкономить? Это — целая революция! Разработчикам, минимум, Государственная премия СССР обеспечена. Разработку сию мы должны подать в Комитет по государственным премиям до первого декабря. Главный инженер и Михмих смотрели эти бумаги. Отнеслись скептически. Однако главный инженер у нас больше по механике специалист, а Михмих — бумажная душа. В технологическом процессе лучше всех разбираешься ты. Оформительские дела — твой хлеб. Поздняков в последнее время из-за своих болезней стал неаккуратен в работе. Он по телефону заверил меня, что все в лучшем виде. Но боюсь, как бы не подвел… Твоя задача — провести экспертизу этих бумаг и доложить: можем ли мы представить их в Комитет. Срок — шестое ноября, до праздников!

Шестого ноября Вадик положил перед Петровы три машинописных листа замечаний и испещренную красным карандашом документацию.

— Значит, в срок не укладываемся? — сверкнул глазами Петров.

— Чтобы навести полный ажур не менее месяца нужно! Только на оформление. Но это — не все. Получен лишь продукт, проведены его лабораторные испытания. Нет опытных партий гильз, не проведены их испытания в полевых условиях. Неизвестно, как поведет себя новый материал во время его многотоннажной наработки. Промышленная технология не отлажена. Это — только крупные вопросы, которые не решены.

— Выходит, на госпремию выходить пока нельзя?

— Считаю, что нельзя! Доложить в правительство о достигнутых успехах необходимо, а с госпремией можно опозориться… Правильнее полностью отладить технологию, провести испытание как материала, так и изделий из него. И лишь имея конкретный результат, ходатайствовать о наградах.

— Подвел нас Владимир Михайлович! Крепко подвел! Покровская, зайди! — нажал на кнопку селектора Викентий Арсеньевич.

Вошла покрасневшая, успевшая выпить кадровичка.