Бесплатный фрагмент - Женщины для суперсолдата

КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛУЧШИМ В МИРЕ РУССКИМ МУЖЧИНАМ И ВСЕМ, КТО ИМ ДОРОГ! И, КОНЕЧНО, ГЛАВНОМУ МУЖЧИНЕ В МОЕЙ ЖИЗНИ — СЫНУ ФИЛИППУ МАНУКОВСКОМУ

---

«СОЛНЦЕ УХОДИТ НА ЗАПАД
НО, ЧТОБЫ СНОВА РОДИТЬСЯ
СПЕШИТ НА ВОСТОК»
ИГОРЬ ТАЛЬКОВ

«Если женщина проявляет характер, про нее говорят — «вредная баба». Если характер проявляет мужчина, про него говорят — «он хороший парень». Маргарет Тэтчер

— С какими женщинами спят настоящие мужчины? Те, которые «супер…»

— Настоящие мужчины, сынок, спят с любимой женщиной…
Из подслушанного разговора

«Дьявол не спит… С кем попало…»
Станислав Ежи Ленц

Пролог

Одна тайна. Четыре женщины

Москва 2010 год

Дина, не отпуская руки сына, нервно пыталась открыть дверь квартиры, в которой раньше ей приходилось бывать только в качестве гостьи. Наконец, замок недовольно хмыкнул и зло щёлкнул. Дверь нехотя распахнулась
В вестибюль девушка зашла со сладким вздохом восхищения. Следом просились наружу переполнявшие душу эмоции:

— Ну и придурки эти американцы! Думают, что их «карточные» домики, — верх счастья и благополучия. Побывали бы они в этих апартаментах! Да, сынок?
Дина радостно прижала к себе четырёхгодовалого Сэма. Но мальчик промолчал, опустив глаза в пол. Вот уже несколько дней он сильно скучал по отцу — всегда весёлому, жизнерадостному, готовому играть, шутить или готовить что-то особо вкусненькое для него, любимого сыночка, Питу. Но говорить об этом с мамой он не мог. Она становилась злой и недоброй. И он просто вздохнул. Они вошли в гостиную, ослепившую Дину изысканной мебелью, яркими пятнами новомодных, кубистских картин на стенах и мягкой густотой золотистого ковра на полу
Поставив чемоданы, молодая женщина распаковала дорожную сумку, вытащила пакет чипсов для сына и включила телевизор. Мальчик уселся на диван и с интересом стал смотреть мультфильмы про волка и зайца, да ещё на русском языке! Тоска по отцу медленно растворялась в новых впечатлениях и восторгах.

— Марк! Марк, это ты? Это Дина! Почему из Америки? Я звоню из Москвы, из хорошо тебе известной квартиры.

Мужчина медлил с ответом, и Дине это не нравилось. Наконец, она услышала давно знакомый, почти родной голос:

— Ты с Маринкой? Вы вместе приехали?

— Нет, конечно! Ты что, не знаешь последних новостей?

— Не знаю я ни первых, ни последних…

— Марина замуж за какого-то араба вышла! — прервала Марка, раздражённая его мрачным тоном Дина. Повисла пауза. Вернее, она зависла, плюнув на приличия, вежливость и прочие цивилизационные штучки. Телефон угрюмо замолк…

Марокко. Агадир. 2010 год

Женщина проснулась под привычное пение муллы. Так же привычно она склонилась в молитве. Её никто не спрашивал, какому богу она молится. И она молилась своему, избегая, впрочем, любых к нему личных обращений.

Дочка сладко спала. Многочисленные обитатели Медины за широкими раздвижными дверями только готовились к всегдашней рыночной и туристкой суете. Сад за террасой нежно делился с комнатой сложными восточными ароматами и свежестью журчащих фонтанов. Блаженство отсутствия каких-либо желаний в который раз удивило её. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой счастливой. Это было счастье особого музыкального ряда, резко отличающегося от ритма западных стран и её родины — России. Здесь твоей душой правила «ала» — мелодия, в которой омывающий сердце небесный голос быстро терял свой высокий, внеземной призыв и плавно погружал в неяркую прозаичность буден. Мелодия выравнивалась, приобретала ласковость и единообразие. Она тихо звучала неторопливыми переливами ребаба, трёхструнной скрипки и плачем тростниковой флейты. Звуками извечной женской тревоги о близких. В Америке, где она прожила два года, господствовал джаз. Он зажигал душу амбициозными желаниями: успеха, победы и самоутверждения. Вся жизнь, включая американский язык, были основаны на «синкопе» — резком, неожиданном падении. И каждый отдавал себе отчёт в том, что для того чтобы взлететь, зачастую надо быть готовым упасть очень низко и что-то в себе потерять. Добровольно и демонстрируя публике радость потери. Иное не принималось
Любимые русские мелодии уносили её душу в верхние, тонкие миры призрачного счастья. Заставляли сердце сжиматься в сладкой панике поисков недостижимого.

— Марине! — раздалось из-за приоткрытой двери.

— Дочка, пора завтрак готовить. Жасмин ещё спит?
Это была её свекровь…

США. Калифорния. 2011 год

Тина подъезжала к школе «Медового луга»» со странным чувством. Её русская душа ликовала, устремляясь вверх своенравными фонтанчиками неконтролируемой радости: ведь это был последний день работы в не полюбившейся ей американской школе. Но ум если и подыгрывал душе, то в жёстком джазовом ритме. Он просто синкопировал: выдавал одну-две мысли, а затем отлетал куда-то вверх, проглатывая следующую и, возвращаясь, непринуждённо, даже издевательски, отправлял её в совершенно непредсказуемую тональность
Причина такого диссонанса, а проще, полного внутреннего раздрая, стала ей ясна, как только она приблизилась к школьной парковке. Территория школы была окружена полицейскими по всему серому, унылому периметру сетчатого забора, оставив узкую нейтральную полоску для кучки лихорадочно перешёптывающихся учителей. В следующую минуту миссис Ти подбегала к Лоре, с которой проработала год в одной классной комнате
­ — Лора! В школе стреляли? Кто-нибудь погиб?

— Стреляли, но не в школе. А в учительском групповом доме, в западном крыле двора.

— Но ведь там живёт та самая миссис Рики, которую на днях поздравляли с получением учительского сертификата! Она же полжизни к этому шла.

— Да! Поздравляли. Получить диплом в сорок семь лет… После стольких проваленных тестов. Только вот какой ценой! Нет больше Рики…

— Что ты имеешь в виду?
За спиной Тины чей-то всхлип перерос во влажное поскуливание, и она невольно обернулась. Спрятав лицо в большие, неженские ладони коряво обвисших рук, рыдала учительница физкультуры. Премиальных размеров грудь приглушала оглушающие выхлопы её носа и почти целиком прикрывала лицо двумя мягкими подушками эмоциональной безопасности.

— Отойдём! — и Лора потащила Тину в сторону.

— Ничего конкретно неизвестно! Кто-то говорит, что это — самоубийство. Но полиция уже допрашивала «физручку». Потому что…
В этот момент у миссис Ти проскрипел телефон, давая знать, что пришла эсэмэска. Она извинилась и стала читать странный, как будто прерываемый страхом и неуверенностью текст: «Мне никто не верит… помогите… это из Юты… Пэтти…»
В Юте Тина не была никогда. Никакой Пэтти она не знала. Но она, незнакомка, откуда-то узнала её номер! И те несколько фраз, что она написала, почему-то не вызывали сомнения в том, что девочке или девушке, писавшей это, страшно и одиноко.

Тина не успела обдумать странное послание, потому что уверенно и требовательно зазвенел телефон. Это был шериф и, уж так совпало, отец Джесса, уважаемого старосты 12-ого класса, где она второй год преподавала социологию.

— Миссис Ти! — густо забаритонил шериф, — я с кое-какими новостями по нашему делу.

— По поводу моей подруги Марины? — решила уточнить Тина.

— Именно! И у меня к Вам несколько трудных вопросов. Даже опасных…

Штат Юта. Дом радикальной мормонской общины. 2011 год

Девушка сидела тихо, радуясь полной темноте в своей, похожей на монашескую келью, комнате. Она слушала дом. Но дом, похоже, этой ночью действительно спал
Никто не крался вдоль стен длинного коридора, нащупывая нужную дверь. Зверь в эту ночь на охоту не вышел. Девочка сознавала, что в её голове с недавних пор живут и постоянно ругаются несколько человек.

— Пэтти! Ты сама не устала от своих фантазий? — неизменно смиренно и безропотно вопрошал женский голос.

— Ты зря сюда ходишь с этими обвинениями! — властно и безжалостно вступал в партию трескучий мужской бас. — Мужчина в нашем приходе — будущий бог, и только он сможет поднять в небеса покорных, ублажающих его женщин.

— Может быть, пора к лоботомии прибегнуть, это может её радикально излечить, — обманчиво вкрадчивый голос исходил от самого зловещего из гостей её головы, человека в белом халате.

— Пэтти! Но ты же меня ему не отдашь, спрячешь… — тоненько хныкала девочка. Пэтти привычно отвечала каждому. Но её никто не слушал. Тогда она начинала говорить громче и громче. В осознании своего бессилия она даже пыталась докричаться до своих палачей, но они в ответ договаривались и принимались стыдить и ругать её все разом. А как могла она, такая слабая, нечистая, погрязшая в грехах и сомнениях, переспорить их всех, ругающих и клеймящих её карающим хором?
Но в эту ночь все они спали. Наверное, потому, что спал хищник. И тогда Пэтти решила, что тоже может поспать. Она ещё раз проверила укутанную в два толстых одеяла малышку Марию, спавшую личиком к стене, обняла сестру покрепче и, наконец, заснула.

— Мария, Пэтти, вставайте!
На пороге стояла мама. Длинные волосы, собранные в неаккуратный пучок, прикрывала тёмная косынка. В тон ей было и платье: длинное, спускающееся до самых щиколоток. Пэтти привычно сосредоточила взгляд на маминых коричневых, разношенных до рвущихся наружу швов, домашних туфлях, стараясь не поднимать глаза вверх, к лицу. Потому что лица, того белоснежного, оттеняющего голубизну глаз и припухлость полных губ лица, на маминой шее больше не было. Была безобразная коричневатая корка, изборождённая рытвинами и бороздками тысяч, неизвестно откуда взявшихся морщин. Дневной свет привычно прятался и пропадал во всех этих ухабинках и трещинках, не освещая больше ни синеву потухших глаз, ни влажную розовость ещё молодых, но по-старчески провалившихся в рот, таких же бесцветно-коричневых губ
Ни один доктор так и не смог сказать, что произошло с её лицом. Произошло в одночасье. Внезапно. И только она, Пэтти, почему-то не могла забыть, что случилось это на следующее утро после их первого, самого трудного разговора.

— Девочки! Сегодня — День семьи! Не забыли? Папа на работу не пойдёт, так что мы планируем много мероприятий.

— А в парк мы поедем? Я так хочу чего-нибудь сладенького и вкусного поесть! — выпрыгнула из своего кокона Мария.

— Пэтти! Ты опять ослушалась нас с отцом? Почему Мария не в своей комнате?

— Я к ней под утро прибежала, — не опуская карих, как у отца, глаз, очаровательно соврала малышка.

СССР. Белоруссия. 1944 год

Женщина рожала трудно и долго. Новая жизнь боялась неизвестности, в которую её выталкивала материнская плоть, и, не осознавая, какие мучения причиняет матери, отказывалась легко и радостно войти в холодный, враждебный мир, в котором не было мира, несмотря на название. В этой реальности бурлила, стреляла тяжёлой артиллерией и трассирующими пулями завязанная в тугой узел враждебности война
Был июнь 1944 года. Немецкие войска уползали с белорусской земли уродливыми зелёно-коричневыми рептилиями. И вот именно в тот день, когда колонны отступающих фашистских войск особенно усердно бомбились советской авиацией, ей, Аграфене, Грушеньке, приспичило рожать — Дитятко! Ну что у тебя за норов такой, — уговаривала роженица рвавшуюся наружу жизнь. — Мамка даже до дома не дошла, а ты разбушевался…
Аграфена присела на корточки под старой развесистой грушей и заголосила так, что заглушила мерзкий воющий звук падающего неподалёку самолёта с крестами. Раздался оглушительный взрыв, а следом — оглушительный рёв родившегося младенца
Так, во вполне боевой обстановке родился Александр Светлов. Мальчик, зачатый в полную любви и страдания ночь, когда его папка, рядовой Иван Светлов прибыл в родную деревню в краткий отпуск, который получил за боевые заслуги при освобождении Украины
Когда жена самого Александра надумала родить в тридцать восемь лет, тот ни минуты не сомневался, что будет девочка. Девочка появилась на свет под той же самой грушей, которая стойко пережила войну, не склонившись перед фашистами ни единой веткой, но едва выжила в перестройку, когда колхоз разваливался и все, казалось, забыли о старом дереве. А ей, как любому дряхлеющему существу, именно тогда требовались забота, уход и подкормки. Однако прошло несколько лет, и о ней вспомнили. Она ведь была деревом жизни. Да и жизнь в посёлке потихоньку налаживалась.

— Быть тебе Аграфеной Александровной Светловой! — сказал отец, приняв роды у затеявшей их под старым грушевым деревом женой.

— Саша! Не глупи! Мы же нашей девочке всю жизнь таким именем испортим! — заголосила жена.

— Как может испортить жизнь имя, которое носит самая красивая, загадочная и главная героиня Достоевского! — резко возразил Александр. — Я о Грушеньке в «Братьях Карамазовых»! Она же Аграфена Александровна Светлова! Полное совпадение.

Александр был школьным учителем. Хотя ему так и не удалось окончить институт, но его взяли на работу и с дипломом педагогического училища. Его страстью была любовь к русскому слову. Он читал всегда. За завтраком. На школьных переменах. На рыбалке, что особенно ценили местные рыбы, которым не раз удавалось соскочить с крючка, пока малахольный рыбак выуживал красочные пассажи из «Очарованного странника» Лескова — Но вокруг одни Наташи, Тани, Люды и Светы! Над ребёнком будут смеяться! Её начнут дразнить…

— Да на здоровье! Кто, скажи, запоминает героиню книги с обычным именем? Ну, если это, конечно, не Наташа Ростова… А гордиться именем с римскими корнями, уважать память бабушки Аграфены, играть со своим именем, как с огранённым бриллиантом — это же радость и гордость на всю жизнь!

Часть первая

Форрест Гамп (Forrest Gump)

«Прав ли лейтенант Дэн, считая, что у каждого из нас свой путь, своя судьба или права мама, говорящая, что всех нас носит по жизни, как перышко по ветру? Я думаю, что правы оба — и то, и другое происходит с нами одновременно»

ГЛАВА 1. МОСКВА. 2010 год. В ТУМАНЕ

Дина, не отпуская руки сына, нервно пыталась открыть дверь квартиры, в которой раньше ей приходилось бывать только в качестве гостьи. Наконец, замок недовольно хмыкнул и зло щёлкнул. Дверь нехотя распахнулась.

В вестибюль девушка зашла со сладким вздохом восхищения. Следом просились наружу переполнявшие душу эмоции:

— Ну и придурки эти американцы! Думают, что их дома — верх счастья и благополучия. Побывали бы они в этих апартаментах! Да, сынок?

Дина радостно прижала к себе четырёхгодовалого Сэма. Но мальчик промолчал, опустив глаза в пол. Вот уже несколько дней он сильно скучал по отцу — всегда весёлому, жизнерадостному, готовому играть, шутить или готовить что-то особо вкусненькое для него, любимого сыночка, Питу. Но говорить об этом с мамой он не мог. Она становилась злой и недоброй. И он просто вздохнул. Они вошли в гостиную, ослепившую Дину изысканной мебелью, яркими пятнами новомодных кубистских картин на стенах и мягкой густотой золотистого ковра на полу.

Поставив чемоданы, молодая женщина распаковала дорожную сумку, вытащила пакет чипсов для сына и включила телевизор. Мальчик уселся на диван и с интересом стал смотреть мультфильмы про волка и зайца, да ещё на русском языке! Тоска по отцу медленно растворялась в новых впечатлениях и восторгах.

— Марк! Марк, это ты? Это Дина! Почему из Америки? Я звоню из Москвы, из хорошо тебе известной квартиры.

Мужчина медлил с ответом, и Дине это не нравилось. Наконец, она услышала давно знакомый, почти родной голос:

— Ты с Маринкой? Вы вместе приехали?

— Нет, конечно! Ты что, не знаешь последних новостей?

— Не знаю я ни первых, ни последних…

— Марина замуж за какого-то араба вышла, — прервала Марка, раздражённая его вопросами, Дина.

Повисла пауза. Вернее, она зависла, плюнув на приличия, вежливость и прочие цивилизационные штучки. Телефон упрямо молчал.

— Слушай, Марк, — Дине надоело отдающее кислой тоской затишье. — Приезжай на квартиру Маринки. Она мне разрешила в ней пожить. Да, на ту самую, которую её родители вам на свадьбу подарили. Встретимся, поболтаем, расслабимся. Всё-таки мы старые школьные друзья. И я тебе всё-всё расскажу.

— Ну, хорошо, — голос звучал с покорной обречённостью. — Буду к семи вечера. До встречи.

Дина, напевая, принялась распаковывать вещи, размещая свой солидный гардероб в клозетах и настенных шкафах большой, с двумя лоджиями и двумя же ванными комнатами, трёхкомнатной квартиры. Закончив с вещами, позвонила паре подружек в Москве и Минске и договорилась о встрече на завтра. Последний звонок был в модный ресторан, который ей порекомендовали по телефону платной справочной. Дина заказала салат Цезарь, пару зелёных салатиков с латуком и брокколи, суши, креветочные коктейли, стейки, овощную и мясную нарезки и любимый торт «Прага», по которому неимоверно соскучилась на чужбине.

Затем улеглась в ванну и начала мечтать. Перед этим упоительным занятием она не забыла провести трениг, напоминая своему не слишком отяжелённому сомнениями уму и привычно лёгкому сердцу о том, как сильно она себя любит. Этому её основательно обучили в Америке. Как и многим другим полезным для выживания вещам, которые почему-то с таким трудом приживались в коллективном разуме Российского обывателя.

Открыв дверь Марку, она с восторгом заметила его замешательство и непритворное изумление, с которым он скользил взглядом по её плэйбойским формам. Спокойные карие глаза красивого, невысокого, но широкоплечего и ладно скроенного мужчины, то и дело спотыкались и терялись в неимоверно высоких для такой тонкой талии холмах грудей и сдобных округлостях щедро обнажённых бёдер.

— Марк! Милый! — Дина бросилась на шею гостю, визжа и модулируя голос в чисто американской традиции. — Боже мой, боже мой, я так рада, я так счастлива!

Её голосовые связки звучали по-детски наивно, пискляво и неестественно восторженно. Марк это отметил. И ему это не понравилось.

Но ему точно пришлись по душе, вернее по телу, забытые ощущения возбуждающего тепла и провоцирующих прикосновений прекрасно слепленного и ещё лучше подправленного умелыми руками хирурга (в этом он не сомневался) горячего женского тела. Он не без внутренней борьбы позволил себе отключить тревожные кнопки ответственности, долга, юношеской прямолинейности и раствориться в моменте. Момент затянулся на добрых пару часов, и, когда вибрирующая только что полученным наслаждением Дина пригласила Марка к столу, дело шло к ночи.

— Слушай, а где твой сын, Сэм? — вдруг пришёл в себя её гость.

— В гостях.

— Как в гостях? Ведь вы только сегодня приехали.

— Вот как распаковались, так я Маринкиной маме позвонила и попросила его забрать на вечерок. Сказала, что надо в аэропорт ехать, дополнительный багаж получить.

Дина поняла свою оплошность мгновенно.

— Вот дура! Могла бы ведь соврать, что у своей подружки оставила. Нельзя было при нём её имя упоминать. Набычился теперь, как конь под нежеланным всадником.

— Давай хоть поужинаем, коньячка настоящего, армянского, выпьем. За едой и поговорим.

Марк приступил к разговору с основательностью полицейского следователя, коим в настоящее время и являлся.

— Ты зачем Марину в Америку за собой потащила?

— Она что, сеть рыбацкая, чтобы её тащить!? Сама захотела и приехала.

— Ну, нет, одноклассница! Помню я твои мэйлы и факсы сначала с описанием райской жизни в Сан Диего, а потом с криками и мольбами о помощи.

— Слушай, Марк, к этому времени вы разводились. Кто в этом виноват, я не знаю. Но хоть ты будь мужиком, не наводи тумана на ситуацию, как это в долбанной Америке принято. Там сейчас самый модный тренд «dim light» называется. Чёрт… Как бы тебе правильно перевести? Это типа такой особый свет… Неяркий… В котором потеряться легко, а разглядеть что-либо трудно… Психоаналитики работой завалены, потому что мужики своих баб пачками либо к психологам, либо напрямую к психиатрам отсылают.

— Что за «дим лайт»? Ничего не понимаю…

— По-русски это совсем просто звучит: «Напустить тень на плетень».

— Яснее не стало. Причём здесь психоаналитики и психиатры?

— Это такое, вроде как, хобби у американских мужиков. Постмодернистское. Когда нет ни правды, ни лжи. Нет ни правых, ни виноватых. Не существует ни зла, ни добра.

— Да как же тогда жить в этом мире? — наивно, вызвав снисходительную улыбку Дины, воскликнул Марк. — Я вот, например, вопреки всем теориям о том, что женщина обычно виновата в распаде семье, виню в том, что случилось, только себя.

— Интересно, почему? — не без злости возразила школьная подруга. — Ты ей, вроде бы, не изменял. Алкоголь в тебя насильно вливать приходится. Квартиру шикарную вам родители обеспечили. Машину ты сам купил, пусть и в рассрочку. Чего ей не хватало?

— Любви. Признаний в том, что она лучшая. Моей поддержки, когда ей солидную должность предложили. А я вёл себя, как неуверенный невротик. Ревновал ужасно! Особенно, когда она на новую работу перешла. Тут все мои мужские страхи в голову ударили! А как вспомню, с каким сарказмом да усмешечками стал с ней разговаривать, — тошно становится.

— И этой болтовнёй ты так сильно ранил нежную душу супруги, что она от тебя аж в Америку сбежала?! — Дина забыла про писклявые, натужно жизнерадостные заокеанские интонации и заговорила грубоватым голосом девчонки из белорусской деревни. Это Марина родилась в Минске, а после школы переехала с родителями в Москву, где отцу предложили должность заведующего кафедрой в Московском Авиационном Институте. А она, Динка-блондинка, пробивалась в люди сама. Не без помощи Марины, конечно, с её наивной верой в безупречную женскую дружбу.

— Ты не понимаешь! Я должен был ею гордиться! В двадцать четыре года стать главным технологом линии элитных французских вин! Она была супер специалистом и отличной женой. Я один всё испортил. Распустился всеми колючками, что до той поры тихо внутри сидели… Стал себе позволять шуточки даже по поводу её внешности отпускать.

Марк запылал лицом и сник.

— Ох, ох, ох… Хрупкая какая, наша Мариночка! Вон, глянь на экран! Да, да, сейчас! Что там ведущая говорит? Ну да, да, известная певица с экзотической внешностью.

— И вот, когда муж в третий раз назвал меня коровой, я поняла, что нужно что-то с собой делать — честно глядя в глаза миллионам поклонников, задорно вещала певица. — Я его не хотела терять.

— Мне наплевать, что она там бормочет на публику. Если у неё так всё и было, значит, мне её жаль. Просто её никогда по-настоящему не любили. И хватит меня воспитывать, Дина! Я Марину все одиннадцать школьных лет боготворил. И лучше её ни одной женщины не встретил.

Марк посмотрел собеседнице в глаза с такой упрямой уверенностью в своей правоте, что та заморгала и решила в этот раз мудро промолчать. Дина знала, что скоро придёт момент её торжества.

— Да ладно, хватит тоску разводить. Что ты там про какой-то дым говорила? — разряжая обстановку, с напускным безразличием спросил Марк.

— Не дым, а «дим», хотя, по сути, это одна и та же хрень. Некоторые даже называют это «газ лайт». Муж начинает игру. Психологическую. Цель: заставить женщину сомневаться во всём. Буквально во всём. Начинается с самых простых замечаний. Вроде бы, безобидных. Типа:

— Дорогая, а куда ты нашего кота дела?

— Кота?! — удивляется жена. — Я ведь только что с работы пришла. Раздеться не успела. Кота в глаза не видела.

— Но утром ты его под мышкой несла, вместе с сумкой. Я думал, ты покормить его хотела. Но больше я его не видел.

— Милый, ты что-то путаешь! Никакого кота я в руки сегодня не брала. Я бегом к машине спешила, на работу опаздывала. Не до кота мне было!

Тут супруг с самым невинным лицом показывает ей мобильник, на экране которого виден хвост кота из-под чего-то. И, разгоняя себя, начинает кричать:

— Ты мне дурочку тут не строй! Я своими глазами видел, как ты его выносила на улицу. Конечно, ведь это — подарок моей мамы, которую ты с первого взгляда не взлюбила!

— Да я с твоей мамой в лучших отношениях, чем с тобой! — начинает нервничать и повышать голос жена.

— И что это мы вдруг на мужа кричим? Что это мы такими эмоциональными вдруг стали? Уж не потому ли, что бедное животное сейчас на живодёрне своей участи ожидает?

У жены случается истерика, которую педантичный супруг, конечно же, записывает на свой смартик. Для доказательной базы.

Дальше — круче.

Приходит жена с работы не во время. Застаёт вторую половину, занимающимся виртуальным сексом с виртуальными девочками.

— Ах ты, подлец! У тебя самого три дочери, а ты чем развлекаешься? То-то у тебя твой хоботок опавший больше не шевелится! Хоть об тебя трись, хоть пляски с шестом прямо на кухне устраивай! Три месяца к жене не притрагиваешься!

— Ты это о чём, дорогая? Я банковские проводки смотрю. О семейных финансах, в отличие от тебя, беспокоюсь. Ведь кто-то в семье и об ипотеке, и о пенсионных сбережениях думать должен! И вместо благодарности, что я имею?!

Муж в очередной раз заводит себя на скоростной режим, и, тыкая голову жены в компьютер, показывает бегущие ряды цифр. Эта кретинка, впав в истерику, и не заметила, как супруг нужные кнопочки на компе понажимал.

Жена визжит, доказывает, что собственными глазами видела, чем он, сидя со спущенными штанами, занимался, а муж, наполняясь непоколебимостью, невозмутимостью и, часто им сопутствующей кобелиностью, запечатляет сцену с истеричной, вопящей женой на очередное видео. И пары месяцев не проходит, как у главы дома целая библиотека доказательств эмоциональной нестабильности, психической неустойчивости и антисоциального поведения жены.

— Но зачем им, американским мужикам, это нужно? — с распахнутыми на пол лица глазами выдавил из себя Марк. — Ведь женщина — мать их детей. И в любом случае… Если дети на свет появились, значит, и любовь была. А это запоминается…

— Ну, Марк, ты совсем наивный! Вы с Мариной — ещё та парочка! Так из-за детей, в основном, всё это и делается. Надоела, скажем, жена мужу… Он тихой сапой на развод подаёт. И начинает готовить материалы для суда. Для того, чтобы убедить судью детей ему отдать, а жену ещё заставить и алименты на них платить… В Америке опёку над детьми куда чаще отцу, чем матери, отдают. Ведь он — главный добытчик в семье! И, кроме того, спокойный, эмоционально сбалансированный, уверенный в себе добропорядочный гражданин. Дура, Маринка, даже не подумала об этом, когда забеременела. Да ещё от какого-то араба!

Удар пришёлся Марку не просто в сердце. Это была безжалостная пощёчина по его мужскому самолюбию. Ядовитый душ, который стал больно и беззастенчиво разъедать душу.

Марк замер и обречённо подумал о том, как часто распад и разложение всего лучшего в нас начинаются с кислотного ожога души. Такого сильного, что для выживания, ей, душе, приходится засыпать выжженные пропасти льдом безразличия. Заполнять рваные раны бальзамом цинизма. Или прибегать к анестезии. Кому — алкогольной, кому — наркотической.

Именно в этот момент Дина поняла, что наступил её звёздный час.

Округлые, охотно мнущиеся под мужскими пальцами, бублики её аппетитных бёдер мягко опустились на колени Марка. Они нежно двигались в притворном танце сочувствия. Губы, не щадя силикона, нежно согревали похолодевшее лицо. И Марк сдался. Позволил себя любить той, которую отвергал все школьные годы.

Глава 2. Смерть над раковиной и послание из ниоткуда

Тина подъезжала к школе «Медового луга»» со странным чувством.

Душа ликовала, устремляясь вверх своенравными фонтанчиками неконтролируемой радости: ведь это был последний день работы в не полюбившейся ей американской школе. Но ум, если и подыгрывал душе, то в жёстком джазовом ритме. Он просто синкопировал: чётко выдавал одну-две мысли, а затем отлетал куда-то вверх, проглатывая следующую и, возвращаясь, непринуждённо, даже издевательски, отправлял её в совершенно непредсказуемую тональность.

Причина такого диссонанса, а проще, полного внутреннего раздрая, стала ясна миссис Ти, так звали её в Америке, как только она приблизилась к школьной парковке.

Территория школы была окружена полицейскими по всему серому, унылому периметру сетчатого забора, оставив узкую нейтральную полоску для кучки лихорадочно перешёптывающихся учителей.

В следующую минуту миссис Ти подбегала к Лоре, с которой проработала год в одной классной комнате:

­ — Лора! В школе стреляли? Кто-нибудь погиб?

— Стреляли, но не в школе. А в учительском групповом доме в западном крыле двора.

— Но ведь там живёт та самая миссис Рики, которую на днях поздравляли с получением учительского сертификата! Она же полжизни к этому шла.

— Да! Поздравляли! А как хвалили… Ведь ей 47 лет исполнилось… А она продолжала эти ужасные тесты проходить… Провалила, пожалуй, штук десять… И всё равно не сдалась… Так сильно ей хотелось преподавать в старших классах. И вдруг такое… Сразу после аттестации! Нет больше миссис Рики.

— Что ты имеешь в виду?

За спиной Тины чей-то всхлип перерос во влажное поскуливание, и она невольно обернулась. Спрятав лицо в большие, неженские ладони коряво обвисших рук, рыдала учительница физкультуры. Премиальных размеров грудь приглушала оглушающие выхлопы её носа и почти целиком прикрывала лицо двумя мягкими подушками эмоциональной безопасности.

— Отойдём! — и Лора потащила Тину в сторону.

— Ничего конкретно неизвестно! Кто-то говорит, что это — самоубийство. Но полиция уже допрашивала «физручку».

— А она во всём этом с какого бока поучаствовала?

— Подробностей я не знаю, — странная улыбка тронула губы Лоры. — Но это она заставила подругу вымолить у доктора уменьшение дозы антидепрессанта, а потом и полную его отмену.

— Так они были хорошими друзьями?

— Слушай, Тина, кончай задавать вопросы, на которые ответов не знает никто! Они были партнёрами! Всё, что я знаю.

— Партнёрами по бизнесу? А какой бизнес они вели?

— Ну, ты точно с другой планеты, подруга! По сексуальному бизнесу. Проще, постельному.

— Неужели они нелегальной проституцией занимались? — шёпотом поинтересовалась миссис Ти.

К этому времени данный факт её бы не так уж и удивил. Более того, в нескольких метрах от них стояла белокурая стройная красавица, тоже в поте тела идущая к успешной сертификации и магистерской степени таким вот нелёгким путём.

Математику и педагогику она изучила в Польше, но, устроившись на работу в США, поняла, что этого мало. Здесь принято вести минимум два предмета. А она хоть и знала все мыслимые математические казусы, но второй предметной квалификацией не обладала. Ей предложили поучить Социологию и Социальную защиту. Она согласилась. Но так как никто не предложил за это удовольствие заплатить, девушка задумалась. Думала она недолго. На одной из первых лекций по предмету «Гендерное равноправие» им объясняли естественную, веками проверенную сущность проституции. Тине она рассказала об этом так.

— Представляешь, получаем на дом задание: написать социальное обоснование неискоренимости проституции. Проще говоря — убеди себя и других, что проституция вечна.

Прихожу в библиотеку. Открываю рекомендованный учебник и читаю:

«Так как женщина изначально не обладала профессиональными навыками, способностями и квалификациями, которыми обычно обладает мужчина, то женщина всегда находились, а зачастую и сейчас находятся в невыгодном, унижающем её положении. Ей нечего продать обществу в обмен на деньги, социальную защиту и авторитет. Многие женщины бедствовали и бедствуют до сих пор. Но женщина всегда обладает кое-чем, что пользуется повышенным спросом у мужчин, готовых за это платить. Она владеет своим телом, способным удовлетворять главную мужскую потребность — потребность в сексуальном наслаждении. Поэтому для женщины вполне естественно торговать тем, чем она владеет на правах собственника: телом. Это — её основной капитал. И мир вынужден признать этот факт. В последнее время статус „сексуальный работник“ прочно вошёл в наш социокультурный словарь».

— И в таком же духе. Ну, я и решила организовать себе практический семинар на эту тему. Довольно успешно, надо сказать. Я рассказываю об этом только тебе, потому что ты не американка и не побежишь докладные на меня писать.

Миссис Ти ещё раз взглянула на зеленоглазую Малгожату и стыдливо покраснела, решив прекратить неудобные расспросы. Но Лора сама придвинулась вплотную к ней и зашептала в ухо:

— Они — давнишние любовницы. Все знали, что они живут вместе и собираются свои отношения узаконить. Как только Калифорния соответствующий закон примет.

— Тем более ничего не понимаю, — прошипела та в ответ. — Если у них всё так ладно и складно шло, чего стреляться?

— Для миссис Рики вся эта борьба за сертификацию оказалась слишком трудной. Когда ты подряд столько тестов проваливаешь, неудивительно, что тебя депрессия накрывает. Она ходила к психоаналитику, но ей только хуже становилось. Тогда она обратилась к психиатру. Она со мной изредка проблемами делилась.

— Ну а тот, конечно, её на таблеточки подсадил, — предположила Тина.

— Так всё и было. Таблетки помогли. Прекратились панические атаки перед экзаменами и собеседованиями. Но тут другая беда пришла.

— Какая?

— Сначала уменьшение сексуального желания. А потом и полное его отсутствие.

— Ага. Понимаю. Теперь депрессия физкультурницу охватила.

— Ну, нет! Депрессии — это не про неё! Она из любой депрессии дух выбьет и кишки вытрясет, попрыгав часик-другой перед боксёрской грушей.

— Тогда что же произошло?

— Любовная лихорадка. Или что-то вроде того. Партнёрша, — Лора чуть заметно кивнула в сторону безутешной любовницы погибшей — требовала секса, опять секса и ещё секса. А миссис Рики стала уклоняться от «супружеских» обязанностей. Тогда её вторая половина начала давить на неё.

— Наверное, она требовала, чтобы Рики «соскочила» с таблеток! Особенно усилила нажим, когда та благополучно все дипломы получила.

— Точно! И миссис Рики, которая в их паре всегда была покорной женой…

— Покорно пошла к врачу с просьбой отменить лекарство.

— Да, она мне сказала, что доктор был возмущён, убеждал подождать и очень медленно снижать дозу, но…

— Победила любовь! И послушная партнёрша сделала всё так, как на этом настаивала физручка.

— Ну так вот… К врачу она ходила несколько дней назад, а сегодня утром соседи услышали выстрел и вызвали полицию. Говорят, её нашли в кухне, лежащей рядом с раковиной. И вся стена в кровищи и сером веществе… Я имею в виду мозги.

— Но в момент выстрела она была в квартире одна?

— Вроде бы её вторую половину видели на спортплощадке за пятнадцать минут до выстрела. Но полиция эту информацию сейчас проверяет.

Тина судорожно сглотнула и решила прояснить ситуацию.

— Лора! Я думаю, будет неуместно прощальную вечеринку сегодня устраивать…

— Конечно, конечно. Отложим всё на завтра. Да и то, если получится. В школу сегодня всё равно никого не пустят.

В этот момент у миссис Ти проскрипел телефон, давая знать, что пришла эсэмэска. Она извинилась и стала читать странный, как будто прерываемый страхом и неуверенностью текст: «Мне никто не верит… помогите… это из Юты… Пэтти…»

В Юте миссис Ти не была никогда. Никакой Пэтти она не знала. Но она, незнакомка, откуда-то узнала её номер! И те несколько фраз, что она написала, почему-то не вызывали сомнения в том, что девочке или девушке, писавшей это, страшно и одиноко.

Тина скупо простилась с Лорой и побежала к машине. Вся радость от сознания того, что сегодня был последний рабочий день в этой угрюмой школе, растворилась, оставив нездоровую пенку искажённых ощущений. Солнце не грело, а пекло. Кондиционер не освежал, а замораживал. Машина не ехала, а перемещала её в неизвестность. И только джазовая композиция умственной работы не изменяла себе: мысли скакали неровно, то устремляясь в музыкальное падение, или, проще, каденцию, то позволяли себе фонтанировать во всех направлениях разом. Это был один из тех моментов, когда люди что-то предчувствуют. И это что-то их пугает. Иногда настораживает. Или даже предостерегает. Но все эти чувства впустую. Остановиться или изменить что-то невозможно.

Телефон зазвонил уверенно и требовательно. Тина не сомневалась, что это был шериф и, уж так совпало, отец Джесса, уважаемого старосты 12-ого класса, где она второй год преподавала социологию и исполняла роль куратора.

— Миссис Ти! — густо забаритонил шериф, — я с кое-какими новостями по нашему делу.

— По поводу моей подруги Марины? — решила уточнить Тина.

— Именно! И у меня к Вам несколько трудных вопросов.

— Задавайте! Постараюсь отвечать честно и искренно, — не подумав об опасности такого обещания, быстро отозвалась учительница.

— Вы уверены, что действительно готовы отвечать честно и абсолютно искренно? Вы убеждены, что лично Вам нечего скрывать?

— А что мне скрывать? В Америке я легально, налоги плачу исправно…

— А как насчёт другой русской девушки? Той, по приглашению которой Марина в Калифорнию приехала? Вроде бы, её звали Дина.

— Так Дина давно в России. Исчезновение Маринки с ней никак не связано!

— Это Вам так кажется. Вспомните, пожалуйста, при каких обстоятельствах Дина покинула США.

Миссис Ти похолодела. Она едва удержала в руках руль, пытаясь съехать со скоростной семьдесят пятой на старую дорогу Миссионеров.

— Но Дина забрала своего ребёнка и улетела в Россию почти год назад.

— Ребёнка она не просто забрала. Она его выкрала. У законного отца, гражданина Соединённых Штатов, между прочим., — собеседник говорил медленно, нажимая на каждое слово.

Миссис Ти припарковала машину на обочине и прикрыла глаза обеими руками, как будто стараясь спрятаться от неизбежности вылезшей наружу правды.

— Да. Вы правы. Ребёнка она вывезла тайком, забрав под надуманным предлогом из баптистского детского садика.

— И кто же ей в этом помог?

В машине и на другом конце трубки установилось молчание.

— Миссис Ти! Вы ещё дышите? Может быть, Вы подъедете ко мне, и мы всё обсудим? Например, вечером. Можно, в порядке исключения, к нам домой. Вы ведь помните, где мы живём? Хотя и были в гостях всего один раз. На той памятной вечеринке трёх сюрпризов… Когда Джессу восемнадцать лет исполнилось… Найдёте дорогу?

— Конечно, шериф, найду. Я буду у Вас к семи вечера.

— Это ещё не всё! Вы в Юте кого-нибудь знаете?

— Опять Юта!

— Почему опять? Вас уже тревожили просьбами и звонками оттуда? Если «да», то когда?

— Сегодня. Получила текстовое сообщение. Кто-то просит помочь.

— Вспоминайте, миссис Ти! Сосредоточьтесь! Может быть, родственники у Вас там проживают или друзья?

— Шериф! Какие у меня, русской, родственники в Америке могут быть?!

— Миссис Ти! Но Вы же замуж недавно вышли. А у мужа наверняка родственники по всей Америке разбросаны.

Мысль о замужестве, вскочившем в её жизнь, как непрошеный прыщ на носу, окончательно вдавила Тину в сиденье. Но скукожившись и закатившись внутрь себя, она вдруг прозрела памятью.

— Да! У мужа дочь с семьёй живёт в этом штате, в каком-то приграничном городке. Рядом со штатом Аризона. А почему Вы спрашиваете меня об этом? К Вам тоже кто-то обратился за помощью?

— Да если бы один раз обратились! Забросали эсэмэсками. И даже Ваше имя упомянули. Дескать, может быть, Вы помочь готовы. Одни загадки! Как будто нам мало этого кровавого инцидента в школе!

— Ну… Там всё ясно. Самоубийство! Никто и не сомневается.

— Да что Вы говорите! А на наш профессиональный взгляд, это типичное доведение до самоубийства, а, значит, и дело будет открыто. Но не об этом нам сейчас надо беспокоиться. Короче говоря, до встречи. И постарайтесь что-нибудь из супруга вытянуть насчёт его дочери и всей семьи.

— Шериф! Я вспомнила один факт. Они живут в закрытом поселении фундаменталистов-мормонов! Какая-то Церковь Всех Последних Святых! Или что-то в этом роде. И у них семь детей!

Трубка замолчала.

— Спасибо, миссис Ти, за информацию. До вечера!

— Да, шериф, до встречи!

Женщина глубоко вздохнула, напомнила себе о том, что совсем уж безвыходных ситуаций не бывает, и безрадостно позволила машине перемещать себя в направлении её нового дома. Туда, где её явно не ждал, совершенно не соскучившийся по её компании супруг.

Глава 3. Тайны мормонских ночей и День Семьи

Девушка сидела тихо, радуясь полной темноте в своей, похожей на монашескую келью, комнате. Она слушала дом. Но дом, похоже, этой ночью действительно спал.

Никто не крался вдоль стен длинного коридора, нащупывая нужную дверь. Зверь в эту ночь на охоту не вышел.

Девочка сознавала, что в её голове с недавних пор живут и постоянно ругаются несколько человек.

— Пэтти! Ты сама не устала от своих фантазий? — неизменно смиренно и безропотно вопрошал женский голос.

— Ты зря сюда ходишь с этими обвинениями! — властно и безжалостно вступал в партию трескучий мужской бас. — Мужчина в нашем приходе — будущий бог, и только он сможет поднять в небеса покорных, ублажающих его женщин.

— Может быть, пора к лоботомии прибегнуть, это может её радикально излечить, — обманчиво вкрадчивый голос исходил от самого зловещего из гостей её головы, человека в белом халате.

— Пэтти! Но ты же меня ему не отдашь, спрячешь… — тоненько хныкала девочка.

Пэтти привычно отвечала каждому. Но её никто не слушал. Тогда она начинала говорить громче и громче. В осознании своего бессилия она даже пыталась докричаться до своих палачей, но они в ответ договаривались и принимались стыдить и ругать её все разом. А как могла она, такая слабая, нечистая, погрязшая в грехах и сомнениях, переспорить их всех, ругающих и клеймящих её карающим хором?

Но в эту ночь все они спали. Наверное, потому, что спал хищник. И тогда Пэтти решила, что тоже может поспать. Она ещё раз проверила укутанную в два толстых одеяла малышку Марию, спавшую личиком к стене, обняла сестру покрепче и, наконец, заснула.

— Мария, Пэтти, вставайте!

На пороге стояла мама. Длинные волосы, собранные в неаккуратный пучок, прикрывала тёмная косынка. В тон ей было и платье: длинное, спускающееся до самых щиколоток. Пэтти привычно сосредоточила взгляд на маминых коричневых, разношенных до рвущихся наружу швов домашних туфлях, стараясь не поднимать глаза вверх, к лицу. Потому что лица, того белоснежного, оттеняющего голубизну глаз и припухлость полных губ лица, на маминой шее больше не было. Была безобразная коричневатая корка, изборождённая рытвинами и бороздками тысяч, неизвестно откуда взявшихся морщин. Дневной свет привычно прятался и пропадал во всех этих ухабинках и трещинках, не освещая больше ни синеву потухших глаз, ни влажную розовость ещё молодых, но по-старчески провалившихся в рот, таких же бесцветно-коричневых губ.

Ни один доктор так и не смог сказать, что произошло с её лицом. Произошло в одночасье. Внезапно. И только она, Пэтти, почему-то не могла забыть, что случилось это на следующее утро после их первого, самого трудного разговора.

— Девочки! Сегодня — День семьи! Не забыли? Папа на работу не пойдёт, так что мы планируем много мероприятий.

— А в парк мы поедем? Я так хочу чего-нибудь сладенького и вкусного поесть! — выпрыгнула из своего кокона Мария.

— Пэтти! Ты опять ослушалась нас с отцом? Почему Мария не в своей комнате?

— Я к ней под утро прибежала, — не опуская карих, как у отца, глаз, очаровательно соврала малышка.

Марии было четыре. И вся семья её лелеяла, баловала и потакала любимице во всём. Особенно её отец, Луис. Порой, ему было трудно даже взгляд от неё отвести. Он забывал о времени, о еде и своей работе, стоило его глазам соприкоснуться с комочком живого очарования, коим несомненно была Мария. Русые волосы такими тугими локонами обрамляли лицо, что даже в крепкие морозы девочка отказывалась надевать шапку: во-первых, шустрые завитки не хотели ни в какую шапку помещаться, а во-вторых, кучерявая голова оставалась тёплой в любые холода.

И вся фигурка девочки являла образец совершенства, даже в свои четыре года. Впрочем, никто в семье этому не удивлялся. Стоило посмотреть на детские фотографии её мамы, чтобы понять истоки красоты её младшей дочки.

— Привет всем! — на пороге стояли два совершенно одинаковых юноши. — Чем сегодня займёмся? — пассивно, как будто принуждая себя участвовать в разговоре, спросил один из них. Второй, между тем, смотрел вниз, стараясь не встретиться взглядом с отцом.

— О! У вас сегодня очень важный день! Вам же на этой неделе исполнилась по двенадцать лет. А значит… значит…

— У вас первая Самооценка! — это произнесла девочка на вид лет четырнадцати, вставшая между братьями. Выглядела она бунтаркой: чёрный макияж, пирсинг по всему лицу, вместо платья — рваные джинсы, заправленные в лыжные ботинки. Однако все трое были похожи и телосложением, и чертами лица. Все трое пошли в отца: стройные, даже худощавые, с такими же аскетическими, неулыбчивыми, остроносыми лицами. И все вызывающе, на свой особый лад, привлекательные, чувственные и как будто провоцирующие к ним подойти и дотронуться. Вызов был, в первую очередь, в резком взгляде на собеседника сначала исподлобья, а потом внезапно прямо в глаза. Но только на секунду, чтобы обжечь и зажечь. Потому что в следующий момент их глаза смотрели насквозь и мимо. Этот взгляд не только пугает, он заставляет жертву «заработать» внимание, сделать любую глупость, чтобы его привлечь.

Этим штучкам обучил их отец, заметив во встречах с глазу на глаз явную предрасположенность отпрысков к чувственным играм и психологическим опытам.

— А долго эта самооценка продлится? — спросил второй близнец, взглянув на отца нагловатым, снизу вверх взглядом.

— Это зависит от ваших ответов пастору. Но настройтесь на три-четыре часа.

— А почему у девочек Самооценки не бывает? — спросила Мария, надув пухлые щёчки так сильно, что стала походить на белочку.

— Потому что главный человек в семье и обществе — это мужчина. Ему надо много учиться и развиваться, чтобы стать сильным, властным и ответственным.

— А зачем ему таким быть? — не унималась девочка.

— Чтобы, когда время придёт, хватило сил всю семью на небо забрать.

— А девочкам и мамам какими надо быть?

— Всегда радостными, милыми, послушными и покорными.

— А что такое «покорными»? — Мария решила, видимо, разобраться в семейных правилах раз и навсегда.

— Покорные девочки никогда с папой и священником не спорят и делают всё, что они скажут. И не задают столько вопросов по утрам.

Но Мария не унималась.

— Почему девочкам надо волосы до пола растить? Мои и так уже тяжёлые, а потом они мне шею сломают, если ниже спины будут. Я их обрезать хочу.

— Нет, милая, тогда тебе нечем будет ноги мужу на небе обмыть, и бог тебя к себе не пустит.

— А мочалкой нельзя их помыть?

— У нас, мормонов, особые обычаи. И жена всю жизнь волосы длинные бережёт, чтобы на небе рядом с мужем и семьёй быть. А господь сначала твоего папу богом сделает. А потом проверит, можно ли его жене рядом с богом быть. Заслуживает ли она такой чести. Если женщина не научилась быть всё время приветливой, заботливой, ласковой и жизнерадостной, беречь и холить свои волосы для мужа, то бог её в своё царство не возьмёт.

— Понятно, — тяжко вздохнула малышка и принялась расчёсывать свои густые кудри. День семьи в мормонской общине плавно вошёл в свои права.

Вся семья отправилась в парк развлечений, кроме близнецов. Двое старших детей, живших самостоятельно в Сиэтле, прислали поздравление средним в связи с первой Самооценкой, пожелав им получить высокие баллы. Количество баллов к началу совершеннолетия определит во многом их дальнейшую судьбу. Мормоны никогда не оставят без поддержки своих «братьев», но помогут сделать карьеру — вплоть до продвижения на самые высокие государственные посты — только самым талантливым и успешным.

В парке Пэтти с надеждой смотрела на телефон, но он молчал.

Она волновалась не за себя и даже не за остальных детей. Они все через это уже прошли. Она спасала Марию. Она готова была пожертвовать собой, своей свободой и всеми возможностями будущей жизни, если бы это могло избавить малышку от того ужаса, в котором жила все эти годы она, её братья и сёстры.

Всё началось несколько лет назад. Она никогда не забудет разговора сначала с мамой, а потом с пастором. Девушка до сих пор не могла понять, почему ей сначала никто не поверил, а потом все велели молчать. Она привычно принялась восстанавливать в своей гудящей голосами голове всё, о чём она спросила маму в тот мрачный осенний день. Но в этот раз тяжёлые, неуклюжие, пропитанные влажным отчаянием фразы не успели выстроиться в голове. Потому что их прервал телефон.

Пэтти побежала по тропинке в сторону общественного туалета, помахав матери рукой, и, закрывшись в кабинке, ответила на незнакомый номер. Звонили из Калифорнии. Из офиса шерифа. Она зажмурилась и приготовилась рассказать всё, о чём попросит её приятный, бархатистый голос. Когда она вернулась, голос её дрожал, но в глазах отражалось небо, и обе синевы смешивались и ликовали.

Глава 4. Чёрт, полиция и драма на школьном дворе

Она ехала на красный свет! Как и почему, Тина не знала, но она мчалась прямо на него.

— Чёрт, чёрт, чёрт! Чёёёёёёёёрт!!! Ёёёёёёёшкин …. … дрын!

На последних словах миссис Ти остановилась на обочине, ощущая не только ушами, но и всем телом приближающиеся звуки полицейской сирены. Она оглянулась на перекрёсток, с которого удалось-таки выехать живой, и ужаснулась окончательно: он роился машинами, байками и даже парочкой серьёзных, неторопливых школьных автобусов.

— Мадам! — лицо полицейского, к полному замешательству миссис Ти, улыбалось!

— Мадам, что Вы кричали?

Только сейчас Тина вспомнила, что минут десять назад она выключила кондиционер и открыла окно. В него и просунулось молодое, растянутое в изумлённой улыбке лицо копа.

— Я?! Кричала?

— Мой напарник в машине готов штаны от смеха обмочить! Такого мы с ним ещё не слышали и не видели! Вы полным голосом, на весь перекрёсток орали: «ЧЁЁЁЁ…!!!» и ещё что-то. И с этим «ЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁ», не обращая ни на кого внимания, пронеслись насквозь, не задев ни одной машины! Потом ещё что-то добавили, типа «Дррыын!» Это новый слэнг?! Звучит очень круто!

— Это русский слэнг! — миссис Ти стала приходить в себя настолько, что смогла растянуть губы в глупой, почти подобострастной улыбке.

— А научиться ему можно? — не унимался задорный патрульный. — Вы бы ни показали нам, как это произносить? Ну, хоть парочку словечек!

Следующие десять минут Мисси Ти сидела в патрульной машине, с наслаждением ругалась на русском языке в полный голос и «ставила» раскатистое русское произношение полицейским. На душе теплело с каждым новым ругательством. Тина обнаружила, что нашла удивительно эффективную психотерапию. Она по жизни мат не любила и не употребляла. Но произносить сочный русский сленг в компании людей, которые русский язык не понимали, оказалось делом на удивление лёгким и приятно хулиганистым. Настроение заиграло вкрадчивыми звуками саксофона. Штраф ей не выписали. Причём, в очередной раз. Да, если что она и любила в Америке, так это их патрульную службу. Ни одного штрафа за несколько лет бездарного, иногда сумасбродного вождения!

К дому Тина подъезжала с улыбкой. Припарковала машину на въезде во двор, неторопливо вышла, не став закрывать дверь, и направилась к дому.

Как и в большинстве американских домов, в их маленьком домишке не было ни вестибюля, ни коридора. С крыльца она попала сразу в гостиную… Но её остановил громкий голос супруга:

— А Эмми и Сэмми будут? Без этих горячих штучек вечеринка будет преснятиной отдавать. Ну да, мотивационную часть произносит завтра Боб. Жена? Ни за что! Да она, наверняка, на работе будет. И пытаться не буду.

Миссис Ти застыла, неуклюже согнувшись в полушаге.

— О чём это он? Какая вечеринка, какие горячие штучки да ещё с мотивацией?

Муж продолжал говорить по телефону.

— Да, конечно! Сразу после компьютерного шоу! Надеюсь, будет весело! Всё-таки человек двенадцать набирается. До встречи!

Тина заметила, что стояла на одной ноге, так и не опустив на пол вторую. Она, наконец, медленно её поставила, стараясь не шуршать подошвой босоножки, и заставила себя глубоко вздохнуть и выдохнуть.

— Привет, дорогой! — как можно вежливее выдавила из себя Тина, войдя в комнату. И застыла. Совершенно обнажённый супруг предстал перед ней на фоне не столь бездарно оголившихся и определённо не так безобразно выглядевших женских тел, подмигивающих с экрана компьютера.

— Ты почему так рано приехала?! — прогнав секундное замешательство, набросился на неё муж. — Ты же на работе до двух должна быть! А потом вы прощальную вечеринку планировали.

— У нас происшествие в школе. А почему ты голый? — бесцветно и глухо спросила Тина.

Экран компа к этому времени показывал какие-то цифры, а муж надвигался на неё всей супердержавностью непоколебимого американского превосходства. Превосходство было во всём: в росте, весе, денежном эквиваленте. Но, самое главное, оно было защищено надёжностью американского гражданства. Тина отступила назад. Но беглый взгляд на не очень патриотично поникшие причиндалы супруга заставил женщину усмехнуться. Всё, как в мировой политике: внезапно появляются русские там и тогда, где их не ждали, и американская задиристость опадает всеми членами.

Тина беспечно улыбнулась, не отступая ни шага назад.

— Я стирку затеял. О тебе думаю! Как примерный супруг…

— Спасибо, дорогой, — уже увереннее сказала она и вспомнила мальчишеское лицо улыбающегося патрульного. — Знаешь, со мной история приключилась.

Тина начала рассказывать о своём «пролёте» сквозь большой, оживлённый перекрёсток и последующем уроке русского языка. Супруг смеялся до слёз, а Тина восстанавливалась душевно, прибегнув к уже проверенной терапии русским слэнгом. И тут она вспомнила, что не научила копов знаменитому «Пошёл ты…». Тина не растерялась и прибавила к рассказу и это звучное словосочетание.

В заключение она нежно чмокнула таявшего в слезливом изнеможении супруга и решила поехать в школу «Розового заката», чтобы проверить тетради. Никакой нужды в этом не было, но находиться в доме с мужем не хотелось так сильно, что она готова была любые перекрёстки взять штурмом, лишь бы забыть унизительность только что пережитой ситуации.

— Нет, нет, нет! Такого не бывает! — убеждала она себя через пятнадцать минут, въезжая на школьную парковку. Она была запружена полицейскими машинами! Маячки нервно крутились, несколько офицеров деловито выводили из школы учащихся, пока другие опрашивали взрослых.

— Не день, а какой-то сплошной полицейский роман…

— Миссис Ти! Как хорошо, что Вы приехали, — к ней спешил директор школы. Высокий, представительный, всегда контролирующий всё, что можно контролировать, начальник выглядел немного испуганным.

— Вы представляете? Похоже, у нас завёлся педофил!

— Только похоже или завёлся?

— Так вот полиция и выясняет, что на самом деле произошло. Надо бы за учащимися присмотреть.

Тина окинула площадку быстрым взглядом. Та была необычайно большой для калифорнийской школы. Под стать самому зданию и всему тому, что оно вмещало. Школа была экспериментальной. Здесь учились вместе дети с четвёртого по двенадцатый класс. Больше подобных заведений в Америке миссис Ти не встречала. Обычно начальные классы никогда не смешивались со средними, а те со старшими. Все занимались в раздельных школах, находящихся довольно далеко, а иногда очень далеко друг от друга. Но Школа Розового Заката возвышалась среди низких окрестных домов двумя необычайно высокими, солидными этажами и гигантским, по местным меркам, периметром. В ней обучалось пятьсот с лишним учащихся. И обучались хорошо. Школа славилась своими преподавателями, мощным бойскаутским движением, отличной баскетбольной командой и опёкой младших учащихся старшими.

Тина огляделась ещё раз. Краешек правого глаза поймал нечто, что её удивило. Потом она этот «кадр» потеряла. Попыталась вспомнить, что это было, и не смогла. Тина направилась в сторону стоявших отдельной кучкой учеников выпускного класса, где она была «старшим педагогом». В России её бы величали классным руководителем. Староста Джесс ринулся ей навстречу.

— Миссис Ти! Вы не представляете, что здесь было!

— И что же?

— Сидим мы на уроке математики и вдруг слышим детский крик! — начала говорить умница, красавица, круглая отличница Софья.

— Да не просто крик, — вступила в разговор Тришка, неизменная подруга серьёзной Софьи и сердечная тайна старосты Джесса. — Кто-то вопил так истошно, так громко, что любой режиссёр фильма ужасов позавидовал бы.

— Я выскакиваю следом за учительницей, — продолжила Винсия, и вижу…

— Да, и мы видим мальчика лет 8—9, мчащегося по коридору. Бежал он из туалета, а спадающие штаны придерживал руками… И всё время кричал… — захлёбываясь в словах, закончила предложение всегда спокойная, рассудительная толстушка Сара. Одна из лучших учениц в классе, она же была одной из самых несчастливых. Её родители, не сумевшие выстоять в ситуации, когда рухнул их маленький рекламный семейный бизнес, второй год кочевали из тюрьмы в реабилитационный центр и обратно. Девочка безуспешно ждала усыновления, но не падала духом и поражала стойким характером и выживаемостью вопреки всем обстоятельствам.

— И что было дальше? — открыла, наконец, свой рот учительница

— А дальше все ринулись вниз, в кабинет директора и на рисепшн. С мальчиком школьный психолог начала разговаривать, а у нас уроки отменили и сюда всех вывели, — подвёл итог староста. Даже в этой ситуации Джесс выглядел невозмутимым и собранным — настоящий сын уважаемого всеми шерифа.

— И что удалось выяснить?

— Пацан выбежал из недавно отремонтированного туалета. Того самого, которым даже учителя пользуются.

— В нём больше всего писсуаров вдоль стен понатыкано, — добавил самый трудный ученик, которого Тина называла «стеклянный мальчик». За неизменно безразличное, пугающее отсутствием хотя бы слабых человеческих чувств и эмоций выражение холодных глаз.

И тут миссис Ти как пронзило! Говорили все, кроме стоявших в сторонке Фанки и Расса. Того самого Расса, который совсем недавно расстался с образом вечно печального призрака и поражал всех элегантностью костюмов, изысканностью манер и вечно блуждающей на губах глуповатой, но счастливой улыбкой влюблённого. Тина давно пришла к выводу, что глубоко ощущаемое счастье часто идёт в обнимку с простодушием и беспечной глупостью. Излишнее умничанье приглушает его наивную сущность. Проще говоря, наводит на счастье скуку и очень элегантно слегка, но твёрдо

Учительница решительно двинулась к Фанки, но её остановил громкий, звучащий почти угрожающе голос слева.

— Откуда у тебя это?! Я повторяю! Откуда у тебя это пятно? На шее. Да-да, за ухом, похожее на укус. Вчера утром его не было!

Вопросы исходили от молодого, весьма симпатичного приземистого полицейского, стоявшего в паре метров от миссис Ти. Его руки крепко обхватывали худенькие, вздрагивающие в испуге плечики такой же коренастой, очень милой и излучавшей страх девочки. Учительница инстинктивно обернулась всем телом, но не успела сделать ни шага, остановленная властным баритоном старосты Джесса:

— Всё в порядке, миссис Ти. Это её отец. И если у него есть вопросы, значит, они у него действительно есть.

— Но девочка вся дрожит.

— Наверное, есть от чего, — серьёзно, без капли иронии продолжил Джесс. — Её отец — один из лучших офицеров в нашем полицейском участке.

— Может, он и лучший коп, — возразила Тина, — но это не значит, что он хороший отец.

— И отец он прекрасный, — не сдавался Джесс. — Так что не вмешивайтесь. Я знаю, что говорю.

В этот момент девочка разразилась всхлипами, уткнувшись в шею приобнявшего её отца, но отведя руки за спину.

— Дай мне твой телефон, милая!

В этот раз голос мужчины звучал почти умоляюще:

— Не прячь его от отца. Когда дети попадают в трудную ситуацию, родители их не предают. Даже если разочарованы и, хуже того, злы. Но они не предают. Я здесь, чтобы помочь тебе. И я, чёрт побери, свой отцовский долг так или иначе выполню!

— Папа, но это — мой телефон и мои секреты — хныкающим, нетвёрдым голоском возражала девочка. На вид ей было не больше 15—16 лет, и Тине она была совсем не знакома. В восьмых-десятых классах она не преподавала.

— Хорошо! Тогда просто скажи, откуда взялся этот безобразный, похожий на след от укуса синяк.

Двор наполнили горестные рыдания и носовые хлюпы. Потом, вероятно, устав сопротивляться жёсткому взгляду отца, девочка протянула ему свой смартфон.

Лицо сержанта сначала окаменело, но по мере ускорения нажатия кнопок стало приобретать всё более свирепые выражения… Подозвав жестом коллегу, необычайно красивую брюнетку в полицейской форме, отец передал дочь в её руки и устремился к стоявшим отдельной группой учителям. Больше ничего, кроме влажных вздохов, собравшиеся на школьном дворе не слышали. Через несколько минут несчастный отец подбежал к дочке, крепко обнял её за плечи и повёл к своей, припаркованной у въезда на стоянку машине. И они уехали, оставив после себя десятки недоумённых глаз и алчно открытых, в предчувствии сладкой патоки пересудов, ртов. Её собственное лицо, была уверена миссис Ти, отлично вписывалось в любую из этих категорий.

Она даже забыла, что намеревалась сделать пару минут назад. Кроме того, возникло ещё одно обстоятельство, взбаламутившее и без того замутнённую всеми нерадостными событиями этого дня голову. Тину не покидало чувство, что она где-то встречала красавицу в мундире лейтенанта полиции. Мельком, ненамеренно, но они с ней где-то пересекались. Более того, пытаясь поймать её взгляд, миссис Ти уверилась в том, что дама её не помнит. Сказать точнее, знать не знает. А это могло означать только одно: миссис Ти видела её в какой-то ситуации, которая ей запомнилась. Может быть, даже каким-то образом поразила. Но она не присутствовала внутри ситуации, а была лишь её внешним наблюдателем, о чём идеальная красавица не подозревала.

К этому моменту Тина осознала, что именно ей не нравилось в этой яркой и привлекательной женщине. Миссис Ти отталкивала её «правильность». Правильность, которая кричала, высовывалась, заявляла о себе в каждом, к месту сказанном, слове. В каждой безукоризненно верной интонации. В каждом взгляде, излучавшем неизменную приветливость. В каждом жесте, переполненном явным желанием поддержать и понять. Так просто не бывает! Так у людей не получается…

Так люди играют себя другого, безупречного, к которому не может возникнуть неудобных вопросов или неуместных подозрений. Но ведь для чего-то они себя обрекают на этот пыточный пожизненный спектакль.

Вопросов на сегодня было достаточно.

— С меня хватит! — твёрдо приказала Тина своему «эго» и решила поехать в местный Концертный Центр и посмотреть, нет ли билетов или абонементов со скидкой на ближайший квартал. Сердце требовало праздника.

Глава 5. Шериф, киднеппинг и тайна Юты

Выкинув из головы все сегодняшние происшествия, миссис Ти сосредоточилась на концертных программах предстоящей осени. Ей очень повезло хотя бы в том, что в городе Эскондидо, где она сейчас проживала, был Центр Искусств. Большая редкость для провинциальной Америки, где ни театров, ни цирка, ни музыкальных школ или балетных студий не было и в помине. За всем этим надо было ехать в большой город. Что не всем по вкусу, а большинству все эти глупости просто до лампочки. Вот без Макдоналдсов и Боулинга народ бы вскипел. А театр… Да кому он нужен! Эстетам, элитам, туристам да иммигрантам из Восточной Европы и бывшего Союза.

Тина купила абонемент на три театральные постановки и два российских балета. Гастроли Классического русского балета из Санкт-Петербурга ожидались в ноябре. Настроение поднялось, и, не ожидая очередной пакости от сегодняшнего дня, она поехала на встречу с шерифом.

Насколько Тина ненавидела вождение машины в общем и в целом, настолько она им наслаждалась на ровных и живописных сельских дорогах. Негустой лес справа ублажал её своим сложным ароматом. Казалось, что к вечеру он щедро выдыхал весь, накопленный за день, тёплый букет терпких запахов. Слева журчала речка, охлаждая лицо то и дело налетавшими пятнашками свежего воздуха, отдающего пряным разнотравьем.

У шерифа учительницу явно ожидали. На столе возвышалась гора печенюшек. По дому разносился аромат её любимого кофе «French vanilla».

Шериф приступил к разговору мягко, но уверенно.

— Итак, где и как Вы, миссис Ти, познакомились с Мариной Бондарчик.

— В колледже. Мы обе посещали классы письменной речи, искусства написания резюме и разговорного американского.

— Что Вам рассказала девушка о своём пребывании в Калифорнии? Почему она приехала именно сюда? По какой визе? Где проживала?

— Приехала Марина по туристической визе. Она у неё была на шесть месяцев. Визу получила по приглашению американского гражданина, мужа её хорошей школьной подруги.

— Я правильно понимаю, что речь идёт о Дине Сайт? Той, которая, выкрав ребёнка, сбежала с ним позже в Россию? — шериф говорил очень спокойно, но так серьёзно и многозначительно, что Тина готова была начать заикаться.

— Вы всё правильно понимаете.

— Марина проживала в квартире Дины на правах подруги или платила за комнату?

— Она платила двести долларов в месяц. Я помню, что сильно удивилась, узнав об этом. У нас, русских, не принято брать деньги с гостей, которых мы сами пригласили.

— Вы забываете, что Дина к этому времени прожила достаточно времени в США, да к тому же, с мужем американцем, чтобы изменить некоторые взгляды и привычки. Но это облегчает ситуацию. Я имею в виду тот факт, что Марина платила за проживание. Можно будет отрицать наличие близких отношений и преданной дружбы между молодыми женщинами. Однако продолжим. Что Вам Марина рассказывала о семейной жизни подруги?

— Она говорила, что муж у Дины был истинным христианином. Регулярно ходил в церковь. Признавал все нормы и морали христианского брака. Был, в то же время, властным и требовательным. Желал видеть супругу такой же преданной христианкой, каким был сам.

— А что Дина? Она была атеисткой?

— Я не могу этого знать, но предполагаю, что — да. Атеисткой.

— Что произошло в их семье? Из-за чего начался разлад?

— С измены Дины мужу. С соседом по кондоминиуму. Американцем арабского, или, точнее, марокканского происхождения. Хусейном. Так его звали.

— И как отреагировал муж?

— Он подал на развод. Суд оставил Дину не с чем, отобрав, в том числе, и ребёнка. Опёку над Сэмом передали отцу.

— Решение выглядит справедливым, во всяком случае, для меня, — невозмутимо заметил шериф. — Развратная мать — не лучший воспитатель для ребёнка. А Вы что об этом думаете?

— Я предпочитаю промолчать, — тихо выдавила миссис Ти расхожую фразу. — Я ведь не знаю, как себя чувствовала в браке Дина.

— Ладно! Как случилось, что Марина стала встречаться с Хусейном? Кто их познакомил?

— Так Дина и познакомила. Она просила Марину сделать вид, что это она — любовница Хусейна. У неё был план: доказать, что мужу она не изменяла, и у Хусейна он её застал, потому что она по Скайпу их с Мариной знакомила. А тот факт, что полураздетая была, так это случайно вышло: в своём доме она в неглиже привыкла ходить, а то и обнажённой — муж её об этом часто сам просил. И когда Хусейн к ней забежал с криками, что Марина, наконец-то, в Скайпе появилась, она, Дина, в чём была, к нему и побежала.

Шериф зашёлся весёлым бархатистым смехом.

— Недаром мы в Америке так вашу Раису Горбачёву полюбили! Она оказалась единственной женщиной в мире, которой удалось заткнуть вечно поучающую американцев, как жить, Нэнси Рейган. Как только Горбачёва открывала рот — Нэнси не удавалось и словечка вставить. Многие мужики в Америке не столько Горбачёву аплодировали, сколько его жене. А теперь я вижу, что связываться с вашими русскими дамами любого уровня небезопасно! Вокруг пальца обведут, да ещё и к психоаналитику сами направят. У нас, американцев, чаще наоборот случается, — подвёл итог отец Джесса.

Тут и миссис Ти улыбнулась. Потому что мудрый шериф был, как всегда, прав.

— Но все суды она, так или иначе, проиграла. И всё-таки не сдавалась. Когда приехала Маринка, она очередную апелляцию подала. И перед этим устроила всё так, чтобы муж видел её подругу с бывшим любовником в самых тесных отношениях: в обнимку, целующимися, в глаза друг другу смотрящими. Кто бы мог подумать, что у Марины с Хусейном настоящий роман начнётся? — невесело и обречённо закончила Тина свою часть истории.

— Ну а кому пришла в голову идея ребёнка выкрасть и в Россию увезти? — строго спросил шериф.

— Конечно, матери! Я имею в виду Дину. Я, во всяком случае, от Марины именно эту версию слышала.

— А что за мужчина был за рулём машины, на которой Дина с Сэмом в аэропорт рванули?

— Второй любовник Дины. Какой-то сантехник. Он часто за Сэмом приглядывал в те дни, когда Дине разрешалось с ним видеться.

— Ну и ну! — крякнул шериф. — Она, что же, по ребёнку не скучала? Как она могла оставлять его с чужим человеком? И зачем ей, в этом случае, ребёнок?!

— Дина решила нанять крутого американского адвоката. Это стоило много денег. И она работала. Она программист. Не очень талантливый и опытный, но за написание простейших программ бралась. Пропадала в своей компании днями и ночами последние недели. С ребёнком чаще всего Марина оставалась. Иногда — её новый друг.

— Как я понимаю, и адвокат не помог. Ребёнка ей не отдали. И она решила сбежать. Но Вы-то, миссис Ти, каким боком в момент похищения в детском садике оказались? Вы понимаете, чем Вам это грозит?!

Тина мучительно боролась сама с собой. Она могла сказать чистую правду и знала, как сильно рассвирепел бы и разочаровался в ней шериф. Был и другой вариант. Сказать почти правду. Ту знаменитую полуправду, которой так щедро кормит обывателей современный мир. Тина выбрала второе. Распахнув очи в честнейшем взгляде, она посмотрела прямо в серые, с зелёными проталинками, умные глаза своего собеседника.

— Я искала работу. Вы знаете, что в первые месяцы пребывания в Америке я бралась за всё. Работала менеджером в ресторане, давала бесплатно уроки в воскресной школе Церкви Святого Эммануила, была волонтёром в колледже, помогая миссис Гардуно, директору, с проверкой работ и подготовкой к урокам. Однажды в церкви мамаша, которой нравилось, как я ладила с детьми, посоветовала мне сходить в частный детский сад. Сказала, что там можно подработать помощником воспитателя. Вы же, шериф, знаете, что для устройства на работу в Америке диплом нужен в последнюю очередь. Первое, чем нужно запастись, это пятью хорошими характеристиками. Можно и с тремя прорваться, но пять — солиднее. Вот я их и собирала. По этой причине и в садике оказалась.

Шериф смотрел на неё серьёзно, но весёлые искорки в глазах проскакивали настолько явно, что и миссис Ти очень хотелось также хитро сощуриться и во всём сознаться. Хотя, с другой стороны, в садике она отвлекала директрису, действительно наводя справки о вакансиях, профессиональных требованиях к воспитателям и делясь размышлениями о важности детских садов вообще и в Америке, в частности.

— Ладно! Пусть будет всё именно так, как Вы мне рассказали. Тем более что Дину Вы знать не знали, в глаза её ни разу не видели, а с Мариной в тот день и не пересекались.

Тина вздохнула с облегчением, потому что всё, кроме последнего, было правдой. И, похоже, шериф, если и не был на её стороне, решил вида не подавать.

— Миссис Ти! Ну а как Вас угораздило замуж вдруг выскочить? Что-то глазки у Вас с тех пор потускнели.

— Да знаете, этот брак, как прыщ на носу вскочил.

— Жена! Иди сюда! У нас шоу намечается.

Миловидная, всегда спокойная и приветливая супруга шерифа вплыла в комнату, как призовой автомобиль на пьедестал. Шериф вскочил, крепко обхватил её за плечи и усадил себе на колени.

— Я в ужас прихожу, как подумаю, что и ты, дорогуша, о нашем браке, как о прыще на носу говоришь, — хохотнув и обняв жену ещё крепче, сказал мужчина.

— Миссис Ти сравнила своё замужество с прыщом на носу: никто его не ждёт и не приглашает, а он раз — и вскочил! Ты тоже в женских компаниях о своём браке так шутишь?

Жена в ответ лишь чмокнула его в щёку и с любопытством уставилась на гостью.

— У моего хорошего знакомого вскочил на носу прыщ, который позже оказался раком кожи. В то время я не знала, что у вас в Калифорнии рак кожи — дело такое же привычное, как кариес зубов в России. И, переполненная жалостью и сочувствием, я сказала «да».

— Да какому американскому мужику нужна жалость?!

— Вот этого я тогда не понимала. У нас в России мы даже говорим: «Жалеет, значит, любит». А у вас жалость, забота мужчинам даже за деньги не нужны. Им нужны женщины, с которыми никаких проблем не будет. Со всем согласные, всё принимающие и всегда всецело одобряющие. Короче говоря, у вас мужики — это как наше партийное политбюро в былые времена. Либо ты всецело его решения поддерживаешь, либо из ячейки тебя вон попросят.

— Более того, дорогая миссис Ти. У нас и страна такая. У нас даже лозунг есть, очень популярный: «Love it or Leave it»! Либо ты Америку любишь, либо пошёл отсюда вон! Я считаю, что это правильно.

— Я спорить не буду, шериф. Не Вы в моей стране находитесь, а я у вас в гостях. Должна играть по вашим правилам. Но вот сумею ли в семье по этим правилам выжить — сомневаюсь. Однако, это, как вы любите напоминать друг другу, чисто мои проблемы. Мне их и решать.

— Да, миссис Ти, я же дозвонился в Юту. Коллегам в прокуратуре. У меня там друзья по Академии остались.

— И о чём Вы их попросили?

— Обратился с просьбой самым деликатным образом побеседовать с девочкой. Так, чтобы родители ничего не заподозрили. Её фамилия Перес, так как дочь Вашего супруга замужем за мексиканским мормоном. Вы об этом знали?

— Нет, первый раз слышу. А что, мормоны из Мексики какие-то особые?

— О, да! У них там своё радикальное ответвление. Живут в полностью изолированных общинах, зачастую без электричества и водопроводной воды. Мужчина в доме — это живой бог для всей семьи. Часто применяют насилие и к жёнам, и к детям. И те всё безропотно сносят. Никогда никому не жалуются.

Да, завтра я заеду к вам в школу, — резко сменил тему шериф. — Мне с директором по поводу сегодняшнего инцидента с мальчиком надо поговорить. Да и ещё одна проблема наметилась.

— Связанная с дочерью Вашего сержанта?

— Да. Вижу, Вы в курсе. Он — одинокий отец. Прекрасный человек, отличный коп и мой приятель. Дочь он воспитывает один. Его жену нашли застреленной в их собственном доме около года назад. Так что он вдовец. И у него очень серьёзные подозрения насчёт одной преподавательницы. Не насчёт убийства. Там пока полный висяк. А насчёт дочки восьмиклассницы. Больше я Вам сказать ничего не могу. Но завтра я с Вами увижусь и сообщу, что разузнал насчёт Юты.

Миссис Ти уже открывала дверь, собираясь прощаться, как вдруг в голове ясно и точно всплыл диалог с Мариной. Случился он почти два года назад, когда обе совершенствовали свой американский язык, а Тина, вдобавок, зарабатывала хорошую характеристику, волонтёрствуя везде, где было можно. Координировала расписание. Помогала в библиотеке. Проверяла работы испано-говорящих студентов.

Как-то во время большой перемены они с Мариной сидели в тени джакаранды, разложив на траве простенький ланч. И разговаривали. Это был день, когда она призналась в симпатии к Хусейну. Тина искренне ужаснулась и забросала её вопросами:

— Маринка, а он хотя бы американское гражданство имеет?

Никогда миссис Ти не забудет, с каким неодобрением посмотрела на неё подруга. Почти с презрением.

— А разве любовь о гражданстве спрашивает?! — задиристо, собрав к маленькому носику красивое, нежное лицо в крупных тёмно-русых кудрях с вызовом сказала она.

— Ага! Любовь не спрашивает, зато иммиграционная служба и ФСБ ещё как этим интересуются. Ты же сама здесь на птичьих правах: визу не продлила, перебиваешься случайной работой в каких-то греческих ресторанах. Да ещё своей «лучшей» подруге баксами за комнату в девять метров платишь.

— Ну и что?! Подруге сейчас нелегко. Она деньги на адвоката собирает.

Зеленоватые, с карими всполохами большие глаза смотрели на меня осуждающе.

— А сколько ты с её ребёнком сидишь?! Да это ты должна потребовать с неё плату за бэбиситтерство!

— Да, Тина! Ты интегрируешься в американское общество ударными коммунистическими темпами!

— А ты как себе представляешь выживание в Америке? Знаешь поговорку: «When in Rome — do as Romans do»! Оказался в Риме — веди себя, как римляне! Мне многие американцы говорят, что я в чём-то даже «больше американка», чем они. Работать умею как вол. Учиться готова сутками. Любую работу стараюсь выполнить на отлично. Единственно, что их в шок приводит, так это моё объяснение такого естественного вписывания в их систему.

— И что же ты такого говоришь?

— Мило, по-американски улыбаюсь и смиренно так, потупив глазки долу, выдаю: «Именно так меня учили жить и работать в коммунистической России!».

Потом наполняюсь садистским удовольствием, видя, что никто ни возразить, ни ответить на это не может. Оставляю их с открытым ртом и скромненько ухожу. А то вдруг дойдёт хоть до одного вся глубина моей мысли! Ведь растерзают на фиг!

Подруги рассмеялись. А потом Марина и сказала вот это:

— Ты знаешь, Хусейн купил американское гражданство.

— Ты шутишь! Это же не Россия девяностых! Ты, наверное, ошибаешься!

— Хусейн заключил фиктивный брак с американкой. Из Филадельфии. Той очень были нужны деньги.

— И сколько он заплатил за гражданство в самой крутой стране мира?

— Двадцать пять тысяч долларов.

— Всего-то?! Всё штатовское счастье и благополучие за двадцать пять тысяч? Не ценят себя американцы!

— Ну, к тому же, его родители и братья помогли ей страховой бизнес на Востоке, в Марокко и Тунисе, открыть. И сейчас у них нечто вроде совместной фирмы.

— А вот это, дорогая моя подруга, серьёзнее всяких браков. Помнишь, я знакомила тебя с Шёрли, миллионершей? Той, которая так деньги экономит, что регулярно на трамвае в Мексику, в Тихуану ездит и за лекарствами, и к зубным врачам, да и просто на шопинги? Так вот, они с мужем не живут вместе уже тридцать лет. Он обитает в Нью Йорке, где у них сеть ювелирных магазинов, а она здесь, в Сан Диего. Никаких близких отношений.

— И при чём здесь твоя напыщенная Шёрли с розовыми бантиками в почти вылезших волосах?

Они покатились со смеху, едва вспомнив это чудо с мышиными пёрышками вместо волос, с десятью кольцами на руках и столькими же бантиками на голове.

— Так вот, ещё раз скажу тебе: в Америке надо дружить и просить советов только у истинных, полноправных американских граждан. Шёрли сказала, что в их обществе практически немыслимо развестись и разбежаться с мужчиной, если у вас общий бизнес. И я ей верю.

— Ну не все же такие прагматичные?!

— Все! Если капля ума в голове есть. И твой красавец (Хусейн действительно был очень красивым, атлетично сложенным мужчиной тридцати пяти лет) ни за что с ней не разведётся. Он просто пользуется твоей наивностью, влюблённостью и безысходностью нынешнего положения.

— Не хочу тебя даже слушать, — оборвала подругу Марина. — Он меня любит и скоро этот брак аннулирует.

Весь этот нелёгкий разговор прокрутился в голове Тины валиком хорошо отлаженного принтера, и она застыла на пороге, банально открыв рот.

— Миссис Ти! Вы, может быть, раздумали нас покидать? На ужин останетесь? — голос шерифа прозвучал, как зов из другой реальности.

— Вы знаете! Хусейн — не американец марокканского происхождения. Он — просто марокканец, который получил гражданство нелегально. Купил его! — выпалила миссис Ти, боясь передумать и не выдавать доверенную ей тайну.

Пришлось пересказать шерифу весь диалог с Мариной. Тот только крякал с удовлетворением. Потом сказал, что эта информация может оказаться чрезвычайно полезной. И миссис Ти, наконец, покинула гостеприимный дом.

Глава 6. Сюрпризы миссис Бой, секреты Ли и пятнадцатая дура

Следующий день начался телефонными звонками. Секретари из городского отдела образования ставили преподавателей в известность, что обе школы, где миссис Ти планировала побывать и даже поработать сегодня, закрыты полицией, и занятия, соответственно, отменяются.

Тина не успела ни опечалиться, понимая, как сильно огорчит её «зависание» в доме уважаемого супруга, ни обрадоваться свободному дню, потому что опять зазвонил телефон.

— Тина! Тина! — трубка не просто грохотала, она вибрировал еле сдерживаемым смехом бывшей соседки миссис Бой. Знаменитой Тары Бой, городской чемпионкой в поднятии штанги среди женщин, с которой Тину связывала тёплая, искренняя дружба.

— Ты, подруга, видно, напрочь уработалась! Всё и всех забыла!

— Тара! Прости меня! Ведь у тебя вчера был День Рождения, а я не только не приехала, как обещала, но даже тебя не поздравила!

— И слава богу! Хоть ты этой участи избежала! Даже не извиняйся и ничего не объясняй! Мы с тигрёночком (речь шла о тщедушном, необычайно гибком и невероятно смелом супруге, бывшем цирковом акробате) все ваши школьные новости слышали. Да и про пропажу подруги из России не забываем. Я по другому поводу. Сейчас веселиться будем! Только без обвинений, пожалуйста, в вульгарности! А то знаем мы вас, русских интеллектуалов… Слушай, Тина, ты же знаешь, где я работаю.

— Ну да! В огромном гастрономе «Лагос», там, где моя другая подруга из России, Наташа, один месяц продержалась!

Наташа была утончённой, шикарно, именно шикарно образованной красавицей из Санкт Петербурга. Из семьи потомственных интеллигентов, с двумя красными дипломами, она, потеряв работу искусствоведа в постперестроечные годы, оказалась замужем за американцем. Очень богатым и очень эксцентричным. Иногда диким. С утра супруг начинал заправлять себя пивом. Обычно на это уходила пара коробок. Следом наступал черёд автомобилей: раритетных, запредельно дорогих и ценимых знатоками. Заправив один из них, он отправлялся в поездку по городу, развлекая одних квакающими звуками клаксона времён первой мировой войны и непредсказуемыми манёврами непомерно большого кузова других. На то, и на другое его обычно подвигала третья коробка прихваченного с собой напитка.

Дикость проявлялась в том, что Наташа обязана была его сопровождать. Одетая в нелепый «ковбойский прикид» времён Дикого Запада, эта изящная женщина должна была издавать гортанные крики и размахивать флагом Южной Конфедерации, разгромленной северянами в 1865 году!

Неподчинение мужу было чревато… Отлучением от кошелька, отказом оформить вызов её сыну, без которого Наталья с ума сходила. А иногда и простым, повсеместно известным и опробованным поколачиванием. Так что однажды Наташа решила пойти работать. Но, наслушавшись многочисленных русских, которым не удалось ни подтвердить диплом, ни пройти квалификационные тесты, она даже не попыталась устроиться по специальности. И ухватилась за первое, что предложили. Должность звучала красиво: «Sample demonstrator». И вот изящная петербурженка три раза в неделю стояла среди любопытствующей публики и с показным наслаждением поедала то, что на данный день рекламировал отдел кулинарии большого гастронома. Продажи стремились вверх с таким же постоянством, с каким стремился вниз Наташин энтузиазм. И, получив месячный заработок, она на работу больше не вышла.

— Ну так вот… Вчера, — продолжила басить Тара, — тощий студент-демонстратор с такой жадностью поедал бобовые салаты трёх видов, что и я все три попробовала, да ещё с добавкой.

— Ты же говорила, что бобы и ты — вещи несовместимые! Особенно после того, как ты начала серьёзную борьбу с диабетом!

— Оказалось, что я свою всеядность недооценила, ха-ха! Ладно, закончила я смену и домой отправилась. Пыталась тебе дозвониться, напомнить, что ждём к ужину, но ты была недоступна. В отключке, если точно.

— Я у шерифа, считай, на допросе была. Конечно, телефон выключила.

— Доехала я до дома и приготовилась к тихому семейному вечеру с тигрёночком. Справлять мы ничего не собирались. Вхожу в дом. Супруг навстречу с какой-то косынкой выскакивает. Обнимает, поздравляет и глаза мне завязывает — дескать, тебя подарок ждёт на кухне, но он должен быть сюрпризом.

— Господи, Тара… Как-то всё неожиданно звучит.

— Вот-вот! И я удивилась, но игру поддержала. Ты же знаешь, как мы любим с тигрёночком повеселиться и даже соседей растормошить.

— Это точно! Никогда не забуду, как ты его регулярно одной рукой на лужайку выкидывала. Под аплодисменты и визги соседей. Я же тогда не знала, что ему это в удовольствие — в воздухе покувыркаться и молодость вспомнить! А ещё часто вспоминаю, как в ураган ты ко мне в кастрюле заявилась!

— А ты в тот день дождь остановила! Я даже решила, что ты — русская ведьма! Нам про них по телевизору программы иногда показывают.

женщины прервались на заливистый смех. Затем Тара продолжила:

— Усадил меня муженёк за стол, велел повязку не снимать и даже салфетку обеденную на колени набросил. Ну, думаю, угощение знатное приготовил. А я себя бобами так утрамбовала, все четыре метра кишечника взорваться были готовы. Тут, к моему счастью или несчастью, зазвонил проводной телефон. И супруг, взяв с меня клятву не подглядывать, ринулся в гостиную. Она, если ты помнишь, довольно далеко от кухни. И я решила…

— Подслушать?! — вспоминая подслушанный телефонный разговор собственного супруга, предположила Тина.

— Да ты что?! В жизни этим не занималась!

Тина густо покраснела, радуясь, что это не видеотелефон.

— Я решила облегчиться!

— В кухне?! Прямо на стул?!

— Нет, определённо с тобой сегодня что-то не так. Я имею в виду — ветры попускать. Ну, проще говоря, пукнуть пару раз. Перекатила я свои сто двадцать килограммов направо, и как выдала залп! Левой стороной. Потом перекатила свои подушки налево — и с таким облегчением пальнула вправо, что жизнь новыми красками заиграла.

— А муж всё ещё разговоры телефонные вёл? — давясь смехом, спросила подруга.

— Ну, разумеется! Я передохнула, прислушалась. Убедилась, что он громко что-то обсуждает, и, помахав салфеткой с колен, чтобы убрать дымовую завесу, стала освобождаться от прокисших бобов по-серьёзному.

Услышав придавленный смех, Тара громыхнула прямо в ухо миссис Ти:

— Погоди смеяться! Это только вступление! Короче говоря, я возвращалась к жизни с каждым новым выстрелом и не забывала вертеть салфеткой во все стороны, как вентилятором. Потому что через пару минут пахло так, как будто открыли десяток банок с протухшей килькой. Наконец, услышала «Я тебе ещё перезвоню и уточню детали» и щелчок. Тигрёночек повесил трубку. На моё счастье он направился в туалет, да так там задержался, что у меня был ещё пяток минут, чтобы запахи по кухне развеять.

— И что он сказал, когда вернулся?

— Ничего не сказал! Подошёл, обнял и снял повязку. И тут… И тут…

— Ну! Что тут?! — торопила Тина подругу.

— Я открыла глаза… Ха-ха-ха-ха… И увидела шесть гостей, сидящих за столом в немом оцепенении. Но за что я люблю американцев, Тина, так это за их политкорректность! В следующую секунду они вяло пели «Happy birthday to you!»… Но смотреть старались живенько и радостно!

В этот раз согнулась миссис Ти. Когда она отсмеялась, Тара спросила подругу вполне серьёзно:

— Ты сегодня ведь не работаешь? Может, приедешь? Столько еды от вчерашней вечеринки осталось, попразднуем — обещаю без салюта — и посплетничаем!

— Я бы с удовольствием! Но моя машина в ремонте. Я вчера на супружеском Шевроле Импала шестьдесят пятого года ездила.

— И как? Наверняка, понравилось?

— Не то слово! Лучше этой машины мне не доводилось водить. Руль с такой мощной гидравликой, что его мизинцем поворачиваешь. А зеркала?! Огромные, как в грузовиках. Обзор прекрасный.

— Так эта машинка ещё и размеров соответствующих! С ней, как с монстром, стараются на перекрёстках не сталкиваться.

И тут до Тины дошло, почему она с такой лёгкостью «прошила» вчера перекрёсток, пролетев, как намыленная нитка сквозь игольное ушко.

Настала её очередь развеселить Тару. Когда миссис Ти дошла до урока русского «сленга», который она громко и со смаком давала любознательным американским патрульным, Тара не выдержала и убежала в туалет, объяснив, что не в состоянии удержать все три выпитые чашки кофе. Второй раз она помчалась туда же, внимательно выслушав отчёт о Тинином прощании с мужем, когда та добавляла в пересказ упущенные выражения, посылая супруга по всем исконно русским направлениям с неизменно нежной улыбкой на губах. Заставив, не без сопротивления миссис Ти, перевести всё это на, хотя бы примитивный, английский, миссис Бой упала в изнеможении на стул, и оттуда понеслись только сдавленные всхлипывания и полупридушенные вздохи.

Отсмеявшись, вполне серьёзная миссис Бой предложила Тине позвонить подруге её ученицы Лии, китаянке Ван Ли. Предложение от неё пришло после того, как учительница объяснила, что сегодня супруг забирает машину на целый день: сначала на компьютерное шоу, а потом, похоже, на мотивационно-сексуальное.

— Ты тем более не должна быть одна, — твёрдый, всё понимающий голос подруги звучал слишком уверенно, чтобы у Тины нашлись силы ему сопротивляться.

— Звони Ван Ли. Она сегодня не работает, но служебная машина всегда при ней. Всё-таки она — начинающий коп! Попроси её привезти тебя ко мне. Тут всего-то пять кварталов! Поверь мне, именно Ван Ли нужна тебе сегодня!

Последняя фраза Тары, однако, повергла Тину в замешательство. Дело в том, что Ван Ли была ей знакома со времён колледжа. Они даже зачастую писали творческие работы все вместе: Маринка, Ван Ли и Тина. Потом они потерялись и нашлись благодаря Тининой ученице с очень нелёгкой судьбой, Лие. Но с тех пор хорошенькая, умная китаяночка дружила с Тининой ученицей, а не с ней. Так почему именно китаянка Ван Ли, связанная с полицией, нужна ей сегодня?

Но спросить она не успела, потому что Тара дала отбой.

Ван Ли откликнулась на просьбу с неизменно подкупающей вежливостью. Мало кто знал и догадывался, что пришлось пережить этой хрупкой, с фигуркой супермодели, девушке. И никому уж, конечно, и в голову не могло придти, что со своими сорока пятью килограммами она могла лишить чувств любого, неподготовленного к этому крепкого мужика.

Миссис Ти проживала с мужем в элитном районе «Бонсэл», где предыдущему владельцу каким-то чудом удалось поставить маленький, в две комнаты, домишко на огромной, выгоревшей на солнце и разрезанной пополам мрачным каньоном территории. Соседями были модные архитекторы, пара голливудских кинорежиссёров и богатые американцы, занятые в компьютерных отраслях. Дом возвышался на холме, крутом и трудном для въезжающих на него машин. На глазах Тины маленькая корейская машинка, на которой однажды приехал сын её супруга, после нескольких попыток штурма сдалась и осталась у подножья, и хозяину пришлось одолевать несколько сот крутых метров пешком.

Машина Ван Ли взлетела по склону быстро, мощно и изящно. Также эффектно она её припарковала, причём, буквально в пятидесяти сантиметрах от цветущей джакаранды. Бедное дерево, раскинувшее роскошные ветви в розовых цветах прямо в центре двора, вздрогнуло и, передумав обижаться, приветствовало гостью нежным розовым душем парящих лепестков.

Муж миссис Ти выскочил из дома почти испуганно. Он никого в гости не ждал, и звук тормозов непрошеного автомобиля ему явно не понравился. Но, увидев прелестное создание, изящно выходящее из кабины, мужчина мгновенно преобразился. Такой феномен происходил с ним каждый раз при виде молодой симпатичной особы женского пола: он вздрагивал всем телом, крякал и кряхтел, подтягивал живот и начинал бегать глазками по фигуре незнакомки. Взгляд был многоопытный, не задерживался на ненужных деталях и, наоборот, сверлил насквозь те места, которые казались ему наиболее привлекательными. Американские женщины такие взгляды ненавидят. Тина их понимала.

— Какие у нас симпатичные гости! — расплылся супруг в улыбке. Но только на какую-то секунду. В следующий момент он побледнел и под каким-то предлогом скрылся в доме. Тина ничего не понимала.

— Миссис Ти! Вы готовы? Можем ехать? — не сводя пристального взгляда с двери, за которой ретировался муж, спросила китаянка.

— Да-да! Ключи от дома только возьму!

Мужа не оказалось даже в гостиной. Он закрылся в ванной комнате.

— Дорогой! Я уезжаю в гости! — с натужно радостной интонацией фальшиво пропела Тина.

— Да, конечно, я буду сегодня поздно. Ложись спать без меня! — раздалось из-за наглухо закрытой двери.

— О Кей! Пока! Счастливого дня!

И в следующую минуту они с Ван Ли стремительно неслись вниз.

— Что это было? — спросила Тина у девушки через минуту. — Ты что, знаешь моего супруга?

— Не то, чтобы знаю… Но никогда его не забуду.

Краска прилила к лицу учительницы. Ответ звучал так двусмысленно, так откровенно неприятно, что она хотела попросить Ли остановиться.

— Миссис Ти! Вы помните, что говорила Лия о моём замужестве? Ведь я приехала из Китая по визе невесты. Готовилась стать отличной матерью — у жениха было двое детей, отсуженных у жены, — и верной супругой, — первой заговорила Ли.

— Конечно, помню.

— Так вот мой муж, истовый христианин, начал наши отношения с того, что повёл на вечеринку.

— Всё правильно! Друзьям, наверное, хотел представить…

— Вижу, Вы, в отличие от меня, ни своего мужа, ни здешних нравов вообще не знаете.

— Говори уже ясно, Ли, пожалуйста!

— Это не простая вечеринка. Они там, как бы помягче выразиться…. Они называют это торжеством всеобщей, свободной любви. Только у христиан, когда они говорят о том же, речь идёт о духовной связи. А у этих «революционеров» вся любовь концентрируется ниже пояса.

Машина продолжала ехать. Тина продолжала молчать. Её сердце продолжало стучать. Но было полное ощущение того, что жизнь прервалась. Та жизнь, которая была у неё до этой минуты, продолжения не имела.

— Ли! — не надеясь на ответ, спросила Тина ради самого вопроса. Лишь бы не молчать и не расплакаться. — А почему ты их революционерами называешь?

— Так они и есть лидеры сексуальной революции! Вы бы посмотрели на их возраст! Почти всем за пятьдесят и даже далеко за семьдесят. Многие — бывшие хиппи.

— Господи! Это должно быть пренеприятным зрелищем! — Тина вспомнила обнажённые и унылые чресла супруга.

— Это — отвратительное зрелище. Я сходила туда с мужем пару раз… Он настоял… Пыталась хоть как-то его понять, может, простить, но очень скоро поняла, что принять всё это я никогда не смогу.

— Ну а мой муж какое отношение ко всему этому имеет? — очень тихо спросила миссис Ти. Ответ она уже знала.

— Он у них — бессменный главный координатор, вдохновитель и администратор всех вакханалий. Как я поняла — последние лет тридцать пять… Вы не забыли, миссис Ти, что сексуальная революция началась здесь, в Калифорнии, в университете Беркли.

— Да, точно! И мой супруг там в это время учился. Хотел стать юристом по вопросам семейных отношений. Но диплома так и не получил.

— Наверное, времени не хватало на теоретические занятия, — криво усмехнулась Ли. — Сделал упор на практику «открытого брака», или как там они всё это называют.

До дома Тары Бой женщины доехали в тягостном задумчивом молчании. У порога Тина поблагодарила Ли и втащила своё тело в дом. Объяснять что-то Таре не пришлось. Та крепко её обняла, дала в руки кружку кофе, и они долго молчали. Потом много и интересно разговаривали. Обо всём. О любви и её странностях. О современной свободе от привязанностей и исконных традициях американских семей. Тара была удивительной женщиной: много читающей, имеющей на всё своё собственное мнение, верящей в правду и справедливость. Тина сошлась с ней так быстро и так душевно, что казалось, будто обе выросли и получили воспитание в одной и той же стране и даже школе. Такое совпадение характеров с Тиной случалось крайне редко даже в России. А миссис Бой была несказанно рада, что нашла в ней, русской женщине, такую же, мятущуюся в поисках истины душу. Ту ночь миссис Ти провела в доме подруги. Постепенно оттаивая и умом, и сердцем.

На следующий день Ли заехала за ней рано утром. Тина уже была в состоянии мыслить сухо и трезво, и, соблюдая основное правило выживания, не позволяла себе ни жалеть себя, ни жаловаться на жизнь. Вокруг было много людей, которым пришлось испытать разочарования, тяготы и беды покруче её собственных.

Совершенно не к месту и не в тему, Тина вдруг вспомнила красивую женщину лейтенанта на школьном дворе.

— Ли! А ты знакома с поразительно красивой женщиной полицейским, брюнеткой?

— Такой всей из себя правильной и положительной? — тут же отозвалась девушка.

— Я точно также о ней подумала, — рассмеялись обе. — Что-то в ней не вяжется друг с другом. Настораживает и отталкивает. Тебе не кажется?

— Точно! Это Вы верно заметили — настораживает и даже отталкивает. Скажу больше. Я не верю ни в её вселенскую благостность, ни в любовь ко всему человечеству. Но храню эти мысли при себе. Она — важная особа. Старший следователь нашего отдела. Но не его глава, что ей, я чувствую, очень не нравится. Однако все с ней советуются. Мнением интересуются. Кроме меня, пожалуй.

— А у меня такое чувство, что я её где-то видела. Наблюдала в какой-то сомнительной ситуации. Но, хоть убей, не могу вспомнить, где и когда.

Они проезжали мимо Центра коррекции умственного здоровья. Того, где когда-то боролась за своё выживание и право на счастье, подруга Ли и одна из лучших учениц Тины, Лия Суавес. Их внимание привлёк сначала яркий плакат «Карантин! Кишечная инфекция», а затем крики из-за забора. Довольно стройный хор скандировал: «Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать!»

Тина и Ли переглянулись и поняли друг друга: обеих раздирало любопытство. Забор был старорежимный, без заморочек: простой, небрежно окрашенный деревянный забор. Ли остановила машину, и женщины стали искать дырку или щель, чтобы заглянуть.

— Есть! — вскрикнула Ли и помахала Тине рукой.

Пока та подбегала, девушка просунула нос и один глаз в найденную щель.

В тот же момент она с криком отскочила, закрыла лицо руками и запрыгала от боли на одной ноге. Какой дурой надо быть, чтобы следом сунуть в дырку свой нос и свой глаз, знала только сама миссис Ти. Потому что именно это она и сделала. В этот момент крик был уже другой: «Че-тырнадцать! Че-тырнадцать! Че-тырнадцать!»

В глаз что-то ткнулось, и двор огласило радостное: «Пят-надцать! «Пят-надцать!

Глаз болел и слезился, будучи тыкнутым чьим-то крепким пальцем, но смех раздирал Тину и Ли куда сильнее боли! Это же надо так попасться! Ещё неизвестно, кого надо в этом центре за забором держать и корректировать! До конца поездки женщины так друг к другу и обращались: дура номер четырнадцать и дура номер пятнадцать. Смеялись они до икоты: над своим любопытством и глупостью.

Ядовитая хандра покидала голову, сердце и организм Тины в целом. «Да… — думала она. — Иногда необходимо, чтобы кто-то ткнул тебе в глаз для того, чтобы оба раскрылись и смотрели в правильном направлении».

Глава 7. Москва, год назад. Американские тайны Дины

Трель звонка разразилась такими шустрыми и настырными переливами, что Дина ни секунды не сомневалась: пришли подружки! Она намеренно широко распахнула дверь, стараясь выставить свои роскошные формы для полного, лишающего подруг дара речи обозрения. Трюк удался! Вместо глупых девчачьих:

— Ой, мамочка! Это ты!

— Господи, как я скучала! Как я скучала по тебе!

Или традиционного:

— Ну, ты совсем не изменилась! Даже похорошела! — Дина обесточила подруг энергетически и словесно. Обе уставились на неё в немой зависти, не лишённой толики желчного восхищения.

— Проходите, дурынды! Чего встали двумя копнами сена?! Я вас так рада, так рада видеть!

Дина говорила чистейшую правду! Ну у какой женщины сердце не зайдётся пьянящим и радостным восторгом победительницы, если на её глазах опадают и скукоживаются две лучшие подруги в молчаливом признании своего женского поражения!

— Вот это да! Сколько же твой муженёк за такую грудь отвалил?! — первой пришла в себя, считавшая себя до этого момента «грудастой и «задастой» Груша, которая в Москве переименовала себя в Шушану. Почему она выбрала такое редкое еврейское имя, никто не знал, но никто с ней и не спорил. Последнее было равнозначно тому, чтобы спорить с государством. Прав, не прав, всё равно проиграешь. Потому что Груша-Шушана обладала неисчерпаемыми ресурсами: закалённым в боях с мужским полом нахальством, развитым в рыночных схватках голосом и отточенным там же специфическим словарным запасом.

— Это не моя проблема — сколько ему пришлось баксов выложить! — с намеренно эффектным безразличием пожала плечиками Дина.

— Ну а зад? Наверное, ещё дороже, чем сиськи, обошёлся? — не унималась Шушана.

— Колись, Динка, с чего это супруг так раскарманился?

Пока вторая подружка, Лиза, никак не могла придти в себя и захлопнуть яркий, хорошо нарисованный косметологом рот, Дина бросилась к Шушане и принялась её щекотать. Последнего громогласная Груша не выносила. Она со смехом оттолкнула подругу и силком втащила в квартиру онемевшую от сложности охвативших её чувств Лизавету. Тут их ожидал новый удар! Комната выглядела как те, что часто показывают в передачах о российских знаменитостях. Сами знаменитости обычно рассказывают, как всё это они строили собственными руками, не забывают тяжко вздохнуть и посетовать на нелёгкую жизнь и всегдашнюю нехватку средств.

Динка же ни на что не жаловалась и пребывала в полном восторге от себя самой, квартиры и присутствия любимых деревенских подружек. Все трое были из прелестной белорусской деревушки «Подвязники». Все трое перебрались в Москву вслед за Мариной и не без помощи и поддержки её отца, бывшего военного. Он прослужил на их родине не один десяток лет и влюбился в те края единожды и навсегда. Именно с его помощью они получили прописку, нашли недорогое жильё в Медведково и даже устроились на приличную работу. Впрочем, продержались там обе недолго. Платили им немного, требовали, по их мнению, больше, чем платили, и ничего конкретного в будущем не обещали. Так что их карьера в «Институте картографии и морской навигации» закончилась, не успев выйти из стадии «бутона». Расцвета они ждать не захотели.

— Вот это хоромы! Когда Марина с Марком сюда вселялись, здесь всё попроще было… — произнесла первую фразу ожившая Лиза. — Какого чёрта надо было Марине всё это бросать и ехать в чужую страну, где ни мамы, ни папы, ни работы по специальности…

— И где только я одна рядом оказалась, — с недоброй усмешкой закончила её мысль Дина.

— Динка, а почему ты здесь живёшь? В Маринкиной хате? На каких правах?

Дина с лицом, выражающим снисходительность и даже презрение, открыла сумочку и достала какой-то документ.

— Читайте, что здесь написано! На двух языках, между прочим:

«Марина Бондарчик даёт своё согласие на проживание Дины С. такой-то в квартире, принадлежащей М. Бондарчик на правах собственника…… Срок проживания ограничен лишь возможным возвращением хозяйки квартиры в Москву…»

— И так далее, и тому подобное. Правда, есть одно условие: я обязуюсь сделать ремонт на кухне и в маленькой спальне.

Дина жестом пригласила подруг за собой. Открыла дверь в одну из комнат и сказала:

— Вот это они считают маленькой спальней! Да в ней метров двадцать пять, не меньше. Вот у меня она действительно в маленькой спальне жила! Неполные девять метров! Так эта дурочка ещё и двести баксов за неё платила!

Даже всегда задиристая, готовая поспорить и оспорить любого и по любому поводу Груша-Шушана молчала, глядя на Динку в немом восхищении.

— А вдруг она возьмёт и завтра вернётся! Тебе же вот не больно понравилось в Америке! Глянь, а Марина с пожитками на пороге! — стараясь звучать язвительно, но с налётом безразличия, быстро, выстраивая слова деревенским частоколом, выпалила Лиза.

— Ну, это навряд ли. Думаю, мне удалось так хорошо нашу чистюлю пристроить, что ни её папочка, ни сам Папа Римский её в Россию не вернут.

— Так ты не трепалась про её связь с арабом и про беременность?!

— Я не могу, как ты выражаешься, «трепаться» о том, что сама продумала и организовала. Это был мой план. И я его осуществила. Всё, как в Америке: выживание сильнейших! Социальный дарвинизм называется.

— Так она в арабской стране сейчас живёт? Поэтому ты так уверена, что ей оттуда не выбраться? — прощебетала всё ещё в неверии рыженькая востроглазая Лиза.

— Вот в этом я не уверена. Но хотелось бы надеяться. Они брак с Хусейном…

— Погодь, погодь, — наливая себе виски, перебила подругу Груша. — Их что там, арабов, всех Хусейнами зовут?

Динка, поддержав начало праздника, опрокинула рюмку виски, пахнувшего не лучшим белорусским самогоном, и расхохоталась.

— Так ведь она замуж за моего прежнего любовника и вышла! Красавца Хусейна.

В комнате повисла тишина. Потом она взорвалась восхищённым смехом.

— Погодите, подружки! Это — только начало. Вот когда я замуж за её Марка выйду, бывшего Маринкиного мужа, тогда мой план будет завершённым.

— Ты на Марка ни рот, ни то, что пониже, не распахивай! Он — мужик-кремень! Я его после развода пару раз видела. Так от него половина осталась. Так переживал. И во всём только себя винил.

Дина подошла к компьютеру и, когда экран загорелся, щёлкнула парой клавиш. Перед глазами онемевших подруг предстала она, Дина, во всём роскошестве своих форм, и обнажённый Марк. Чем они занимались, сомнений не вызывало.

— Этому я тоже у американцев научилась. Всё, что может быть тебе полезным, надо зафиксировать на видео.

Насытившись парализованностью потрясённых подруг, Дина небрежно бросила:

— Так что, даже если Марина вдруг решит вернуться, да ещё к мужу, — а я бы на её месте именно так и сделала, — я ей эти картинки покажу. Она же у нас гордая! Уж такого точно ни мне, ни ему не простит.

— Вот именно! И вышибет тебя ко всем чертям белорусским из своей хаты, — не удержалась от возможности подпустить яду Груша.

— Только не Марина! Она же благородная! Никогда не станет чужую любовь и семейное счастье разрушать. Наша Марина простодушная, доверчивая, чистая душой и наивная. Всё это вместе американцы называют «полной дурой, у которой ни грамма здравого смысла», и я с ними на все сто согласна. За это и выпьем!

— А ты на свадьбе у Марины в Америке была?

Дина поперхнулась виски и смехом одновременно. По силиконовой груди бить себя она остерегалась, а потому героически кашляла, разбрызгивая вокруг себя жёлтые капли и красные икринки только что откушенного бутерброда.

— Вы чё, совсем не пятрите?!

Она намеренно произнесла «пятрите», словечко из их детского лексикона, как бы, с одной стороны, подчёркивая забитость и убожество подруг, а, с другой, напоминая себе и им, что она — всё-таки одна из них. Своя.

— Я же вам мэйлила, что Хусейн женат. Он за свой фиктивный брак какой-то американке заплатил, а потом ещё и компанию страховую помог ей основать. Они спортсменов от чего там страхуют. Так что поженились они, Хусейн и Марина, скорее всего в Лас Вегасе. Там никто ничего у «брачующихся» не спрашивает, и женитьба их фактически нелегальная. Я её и этим прижать могу.

Груша с Лизой сидели, как глупейшие первоклассницы на лекции знаменитого учёного. Внимали и восторгались.

— Ну и это ещё не всё, — сложив полные яркие губки замочком «поцелуйчик», хитро и язвительно продолжила подруга. Она на глазах надувалась важностью момента. Даже размером груди, казалось, ещё подросла.

— Я Марину чуть ли не главной обвиняемой по делу о хищении моего сына выставила.

— Зашибись! — только и смогла прошептать Лиза.

— Твою деревню…! — не договорила любимое ругательство Груша.

— Я и её новую знакомую, некую миссис Ти, тоже чистоплюйку ещё ту, подключила. Хотя и в глаза не видела.

— А этот как?! — в восхищённом выдохе прошептала Лиза.

— Да всё просто! Прикинулась перед обеими (то есть та, вторая, обо мне со слов Марины знала) жертвой мужа-тирана, свихнувшегося на религии фанатика, который меня терроризировал и грозился убить.

— И Марина, и та, другая, поверили?! Вот так сразу взяли, ёшкин клёш, и уши разъедренили?! — с сомнением в голосе и неверием в умных чёрных глазах пропела Груша.

— Про другую не знаю. А Маринка поверила. И предложила помочь, вместе с миссис Ти, сына из садика баптистского выкрасть. Пока училка, русская, я имею в виду, директрису в кабинете держала, Маринка, которую в садике все прекрасно знали — она же моего сына регулярно оттуда забирала — заболтала воспитательницу напрочь. Рассказами о Москве, о папе генерале и прочей чепухой. А я Сэма к ограде тихонько подозвала…

— Так ты его предупредила о том, что подъедешь?

— Да, конечно, обещала на машине в парк развлечений свозить. Об отъезде в Россию даже не намекала. Он бы отцу проболтался.

— Ну и что дальше? Подошёл он к тебе…

— Я его в машину своего бойфренда быстро усадила, ну мы и рванули. прямиком в аэропорт. А Маринка чуть позже стала делать вид, что Сэма глазами ищет. Потом вой подняла: ребёнок пропал! Вызывайте полицию!

— Слушай, Дина, даже мне не по себе! — опорожнив полную стопку, вдруг мрачно заявила о себе Груша-Шушана. — Как-то ты с ней, с Мариной, переборщила. Ты же ей не просто нагадила, а жизнь, твою деревню, сломала!

— Да! — нетрезво взглянув в Динины глаза, дребезжащим голосом поддержала Грушу миловидная Лиза. — Неформат, подруга, получается. Ты и так, на хрен, из неё всё вытрясла, так теперь хочешь в тюрягу американскую загнать?

— Как были вы две козы деревенские, так ими и остались! Только блеять умеете! А вашу жизнь кто за вас устраивать будет? Марине мама во многом «подсобила»! Всегда её ненавидела! Интеллигентка халявная! Ни рожи особой, ни кожи! Только голос ангельский, да достоинство с лица, как приклеенное, не сходит! А дурой ещё той оказалась. Она же к доченьке в Сан Диего заявилась. С зятем будущим знакомиться!

— Да поди ты в яшкин пень! И мамаша её не отговорила?

— Наоборот! Подтолкнула! В Америку, видите ли, с первого взгляда влюбилась. А кто в неё с первого не влюбляется?! Все в любовную истерию впадают, пока жить и выживать там не начнут! Только тогда и второй глаз, а иногда, и третий, как в ужастиках, открывается.

— А что, трудно жить? Вроде, все говорят, что и заработать там можно, и люди культурные, и везде чисто и красиво.

— Всё это правда. Особенно, если ты из России уже образованная, с отличным английским и хотя бы скромным саквояжем денег прибыла! Живи и радуйся! А если там надо специальность получить, да на такую работу устроиться, чтобы хватало три-четыре кредита платить?! Жизнь совсем другой стороной оборачивается. Все борются, борются, специальности меняют, две-три работы тащат, но на жизнь никто не жалуется. Для них это привычно. Патриоты все — не просто зашибись, а удавись на американском флаге!

— Так её мамаша всё одобрила?!

— Да! И под обаяние Хусейна попала, старая авоська. Они же, восточные мужики, к старшим с полным почтением! Головку вниз, глазки к полу. А лицемеры они — непревзойдённые! Ну, не все, наверное, но это у них национальное. Такого восхищения вокруг тебя напустят, такими сладкими речами мозги расплавят, такими жаркими взглядами сердце зажгут, что надо быть дипломированной стервой, чтобы устоять и разум сохранить.

— Ну, а твой муж, чем тебе не угодил? Вроде, не жадный, если столько денег вывалил на силикон и резиновую жопу! Сына любил, все твои счета оплачивал!

Груша-Шушана распалялась всё больше. Её вдруг замутило от самой мысли, что одна из них — трёх простоватых, не блещущих ни воспитанием, ни интеллектом деревенских девчонок, — «уделала» всю Америку во главе с простачком мужем, да ещё обскакала на всех поворотах умную, работящую, всегда всем сочувствующую и всех понимающую Маринку.

— Да он мне просто надоел! Всегда весёлый! Каждую минуту улыбающийся! Приветливый, как переслащенная пена на варенье! Прямо пузырями дружелюбия к братьям и сёстрам во Христе исходил.

— Так и улыбалась бы вместе с ним! К зеркалу подошла, грудями полюбовалась, задом повертела — и все сто причин улыбнуться! На теле и на фэйсе!

— Ну, это одна его сторона. Для публики, так сказать. Хотя отцом он, и, правда, был прекрасным. Сэма любил до спазмов в животе. Это такое выражение американское.

— Типа, всем сердцем, — вставила своё слово Лисавета. По паспорту она никогда не была Лизой, а именно Лисаветой.

— Да! С этим — никаких проблем.

— Так с чем проблемы были? Наверное, от слишком сытой и шикарной жизни ты царапины за пулевые ранения принимала, подруга. И бесилась от накрывшего тебя избытка!

— Ну, во-первых, он хоть и религиозным был, но мне предпочитал порнушку. Думаете, зачем он столько денег на мои формы потратил? Я, что ли, просила? Мне и так хорошо жилось. Он надеялся, что, если я буду выглядеть, как порнозвезда, то у него там, в мужском машинном отделении, вся ходовая заработает. Да вот хрен на нэ! Ничего не зашевелилось! Ну, может, пару раз шестерёнки задвигались, и хобот встрепенулся, но ненадолго. Конечно, когда ты лет пятнадцать «тихо сам с собою», на бабу без вспомогательных средств ничего не среагирует. Стал он игрушки интимные домой таскать. А я — ни в какую! Тогда он секс по расписанию «отпускать» стал. Сказал, что двух раз в неделю более чем достаточно, и что он будет «дарить мне любовь» только ранним утром по вторникам и пятницам.

— У них у многих любовь по графику отпускается? — застыв с поднятой ко рту рюмкой, спросила Лиза.

— Я слышала от многих дамочек жалобы на мужей. Но только не от религиозных! Тем глубоко на это наплевать. Они всё равно только Иисуса по-настоящему любят. А с мужьями долг выполняют. Для деторождения. Феминистки, правда, тоже особняком стоят. Эти всё больше за свободную любовь.

— Ну и жила бы себе по графику! Что в этом такого ужасного? — не сдавалась Груша.

— Тюфтя ты недоделанная! — огрызнулась, сверкнув глазами, Динка. — Он же в эти дни спать не ложился! Порнухой себя разжигал, а потом и вовсе стал заставлять меня все эти гадости смотреть. Я, может, и сволочь порядочная, но от всех этих ритуалов меня так мутило, что прикасаться к нему стало противно.

Подруги замолчали. К такому обороту в разговоре они были не готовы.

— А Хусейн!? Нормальный был мужик?

— В целом, нормальный. Но вот как муж, он был бы совсем никудышным. У него свои заморочки. Время он только со своими арабами проводил. Всегда до поздней ночи. Иногда до утра. Спрашивать их, арабов, где был и что делал, нельзя. Нарваться можно! И на грубость, и на кулак. А как любовник… Ну, он как бы горстку восточной специи в жизнь мою подсыпал. Но нас муж застал: я в неглиже, попросту полуголая, была в квартире Хусейна. Мы же соседи. Всё! Мой Пит в питбуля превратился. Обвинил в разврате и сына отобрал. Если бы ни Марина…

Дина поняла, что выдала себя с потрохами. Гостьи это тоже «просекли» и стали вдруг прощаться. В комнате расплывался холодок враждебности. Хотя внешне все пьяненько улыбалась, пили на посошок и клялись позвонить друг другу в ближайшие дни.

На улице, оставшись вдвоём, подружки переглянулись и мгновенно поняли друг друга.

— Вот сучка! Она любую из нас, как червя земляного, раздавит! — вдруг совершенно трезво сказала Груша.

— Нам надо свой план разработать. Она, гадина, на Маринкином горбу в рай въехала. А нам…

— А нам — твёрдо закончила мысль, окончательно пришедшая в себя Лиза — надо на помощи противоположной стороне игру свою построить и жизнь подправить.

— Точно! Осточертело на рынке порядки наводить и мечендайзерам сопливым откатные отвозить.

— А я на все эти жирные волосы истеричных богатых дамочек с удовольствием бы плюнула и свой салон красоты открыла. Хоть чуток в хозяйках, а не в служанках бы пожить…

Так, в мечтах и пока несерьёзных разговорах о светлом будущем, подружки дошли до стоянки такси. Весёлый парень в картинно сидящей на лысой голове кепке вежливо их усадил, включил негромкую музыку и без происшествий домчал до Медведково. Подруги решили обсудить свой проект как-нибудь на днях и постараться избегать телефонных разговоров с Диной.

Глава 8. Секрет Давида, дыра в туалете и синяк на шее

К тому времени, когда Тина добралась до дома после всех новостей о супруге и приключений, пережитых у больничного забора, она была несколько иной Тиной. Говоря не раз учащимся, что гибкость ума в быстро изменяющейся действительности, — это и есть показатель его развитости и остроты, миссис Ти, наконец-то, решила применить эту истину к себе. Она понимала, что её зажала в гадливых паучьих лапках банальная «несчастливость». Назвать своё душевное состояние несчастьем она бы не посмела: слишком много и часто Тина сталкивалась здесь, в Америке, с потрясающе несчастливыми детьми и взрослыми, которые, тем не менее, никому не позволяли записывать себя в таковые.

Её проблема с супругом была неподъёмной. Во всяком случае, для неё. И Тина себе честно об этом сказала. Она имела привычку справляться с чем-то подобным, следуя формуле: мощное сопротивление — противостояние — отказ — выход из ситуации или отношений. В этот раз Тина решила действовать по-другому. Она обдумывала все возможные варианты реакции на то, что подавляет и угнетает. И что, в конечном итоге, позволяет выстоять и воспрянуть духом.

Можно, конечно, от проблемы уклониться. Но это оставит тебя с ней наедине навечно. Можно изогнуться и избежать прямого, слишком сильного удара. Здесь было над чем подумать.

Иногда помогает просто от проблемы отпрыгнуть как можно дальше… Чтобы увидеть её, даже рассмотреть совсем под другим углом и в другом ракурсе. Этот метод Тине определённо нравился.

Она вспомнила уроки по творчеству Микеланджело в Академии Дел Арте во Флоренции. Любимый преподаватель, дав слушателям его курса время налюбоваться статуей красавца Давида, попросил сделать девять шагов вправо и вперёд, по диагонали. И взглянуть на фигуру великана, который стал символом мужской красоты, под другим углом.

И… Слушатели стояли безмолвные и ошарашенные! Давид выглядел не очень сильным, совсем не молодым человеком, переживающим весьма драматичный момент своей жизни. Его правая рука печально висела почти как у генералиссимуса: неестественно искривлённая, усохшая, может быть, даже полная боли. Он выглядел откровенно уставшим в непомерной схватке с сильным противником. А его правая нога скользила вместе с готовым скатиться в обрыв камнем. Это был простой человек, который борется и которому трудно! Но который не сдаётся! Этот урок был для студентов потрясением. Уроком нового видения давно привычных вещей.

Так что метод «удалённого отпрыгивания» Тине пришёлся по душе.

Ещё можно от проблемы отползти. Тогда есть возможность узреть её корни. Может быть, даже в них разобраться. А это само по себе шаг к решению трудной задачки. Но оба метода предполагали совсем не свойственные ей манёвры: уступить и отступить.

Ладно, вздохнула миссис Ти, выходя из машины. Научимся и этому. А в настоящий момент надо найти силы и просто смириться.

В то утро, стараясь не думать о муже вообще, миссис Ти обнаружила, что её интуиция подталкивала позвонить известному на всю школу учащемуся её двенадцатого класса Фанки. Его ещё называли Джокер №2. В организации розыгрышей и преподнесении сюрпризов равных Фанки не было во всей школе.

Через секунду Фанки нервно, неуверенно дышал в трубку. Именно это она и ожидала услышать.

— Фанки! — наигранно бодро окликнула его учительница. — Мне бы хотелось с тобой встретиться. Да, и лучше бы в компании Боба и Расса.

— А зачем? — голос упал до испуганного детского шёпота.

— Вот встретимся, тогда всё и обсудим. Так что выезжай из дома прямо сейчас, Договорись с друзьями о встрече, а я буду вас ждать у горы с аленьким цветочком. До уроков осталось всего сорок минут, так что поспешите!

Тина прервала разговор намеренно неожиданно, чтобы не дать шутнику открыть рот и начать гениально придумывать причины, по которым встреча состояться не может. Остановившись у подножья пупырчатой, коричневой от времени и беспощадного солнца горы, Тина подняла взгляд наверх. Так и есть! Нагло, вопреки всем законам химии, вылезший из её отрога красный цветок гордо полыхал на ветру своими многочисленными отростками и ответвлениями.

Едва она успела попросить поддержки у этого чуда природы, как рядом резко и с юношеским визгом припарковалась старенькая машина Фанки.

— Ну, братцы, рассказывайте! Всё и в деталях! — напустив на себя невозмутимость, твёрдо и уверенно сказала учительница. — И не вздумай, Фанки, спросить, про что рассказывать. Мы все трое прекрасно знаем, о чём пойдёт разговор.

— Миссис Ти! Всё вышло случайно!

— Или почти случайно…

Разговор поддержал гнусавый, но обаятельный блондин Боб. Расс лишь ковырял носом кроссовки землю и тяжело дышал. В этой троице он был самым совестливым.

— Однажды мы заметили, что в туалете на втором этаже после ремонта одна плита на потолке не укреплена. А плиты там лёгкие, почти пластмассовые, и большие. Один с них толк: красивый, разноцветный потолок получился!

— Ага! Есть на что полюбоваться, пока над писсуаром стоишь… Ну и стали мы туда лазить. Оказалось, что над плитой полно места. Почти настоящий чердак. Даже ползать можно по всему второму этажу!

— Вернее, над ним. А к плите мы поднимались по трубе. Как по канату.

— Обычно Боб первым поднимался. У него по физре отлично. Потом он мне руку подавал, и я подтягивался, наступив на ближайший писсуар.

— Сидим иногда там, да как завоем! Особенно, когда кто-то по большой нужде заходил. Даже учителям выли.

— Те всегда помалкивали. Боялись про «голос с небес» говорить.

— Ага! А то ещё подумают, что они окончательно от работы свихнулись. Так и к школьному психиатру попасть можно в два счёта!

— А то и с работы вылететь.

— Ну а те, кто помладше, сопляки из начальной школы, наоборот хвастались, как с ними то ли зомби, то ли призраки в туалете разговаривал. Таких крутых из себя строили!

— И людям развлечение, и нам — тренировка актёрского таланта!

— Так что же пошло не так два дня назад?

— Не что-то, а кто-то! Кто-то не тот зашёл! Психованный какой-то.

— Смотрим, пацанёнок такой тощенький, квеленький к писсуару примостился. Ну, Фанки, и завыл: «Вии-иижу тебя, отрок! Ууууууууууу! Всё вижу!» Пацан как был в разгаре своего дела, так, не подняв штаны, попятился сначала к стене, а потом в коридор сиганул! А дальше Вы всё знаете!

— Но ведь это было во время урока! Почему вы на нём не присутствовали? И никогда не поверю в то, чтобы наш староста Джесс не догадался, чья это работа.

— Так нас учитель драмы отпросила! На репетицию. Мы же постановку к выпускному вечеру готовим.

— А мы, уже позже, сами у неё в туалет отпросились. Мы не участвуем во втором действии.

— Да как же вы с места своего преступления сбежали так быстро?! — недоумевала миссис Ти. — Ведь целая толпа людей в туалет ринулась.

— Во-первых, они не сразу туда побежали. Никто не мог сначала понять, откуда тот мальчишка вообще взялся!

— А во-вторых, мы же Вам объяснили: над вторым этажом целый чердак тянется. До самого слухового окна, под которым пожарная лестница идёт.

— Мы плиту на место задвинули…

— Подождите, подождите! Так эта плита до сих пор не укреплена?!

— Нет, конечно! Мы же не самоубийцы, чтобы всё рассказать и из школы, за месяц до окончания, вылететь! Мой папаша мне этого ни за что не простит! Просто прибьёт… — вдруг почти жалобно, совсем не задиристо выдавил из себя Боб. Про его отца Тина знала, что суровый был мужик. Ремнём мог сыночка так отходить, что тот на уроках за партой сидеть не мог. Но парень его ни за что и никогда не выдавал и всех соцработников, психологов и прочих советчиков не жаловал, играл с ними под «дурачка», а Фанки всегда его поддерживал. Друг с невинной страстью в голосе объяснял, что раны получены либо тренировках по паркуру, либо от падения на роликах и экстремальной езды на велосипеде. Тем более что иногда это оказывалось правдой.

— Так что мы благополучно доползли до лестницы и спустились. В такой пылище были! Чисто приведения!

— А так как и на первом этаже есть туалет, да ещё в аппендиксе, где кладовка для всякой утвари находится, то мы из него попозже и вышли.

— К нам было не придраться. В драмкружке были? Были! Первое действие репетировали? Репетировали. В туалет отпросились? Конечно! Из него, туалета, и вышли.

Расс по-прежнему молчал и краснел всем лицом. Тина не стала никому ничего заявлять. История затихла сама по себе, хотя педофила в округе искали ещё пару месяцев.

И нашли. Но не его, а её! И не в окрестностях, а прямо в школе. И, может, не совсем педофила, а излишне творческую и увлекающуюся личность. Миссис Ти в этих делах мало что понимала.

Через неделю после казуса с описавшимся мальчиком из школы исчезла преподавательница «Искусств». Она вела фотографию, резьбу по дереву, рисование и прочее подобное. Очень интересная дама средних лет. Одевалась она так, как будто ей было лет пятнадцать-шестнадцать: маленькие топики, рваненькие, в обтяжку, шорты, непомерное количество цепей, кулонов, браслетов и серёжек. В городе её знали все: по регулярным выставкам работ, по некоторым скульптурам в скверах и немалому числу благодарных учеников, которым она помогла найти себя в искусстве. Некоторые из её бывших стали декораторами и художниками по костюмам в самом Голливуде! По совокупности всех этих причин, её арест вызвал пикеты возмущённых родителей и протесты коллег.

Арестовывал её тот самый симпатичный сержант, вдовец, который силком увёз дочку со школьного двора в день «педофильного переполоха».

Оказалось, что несчастный отец сначала обнаружил у своего дитяти то ли укус, то ли след от слишком страстного поцелуя. Затем, не добившись объяснений от своего ребёнка, которому он был и мамой, и папой, а потому, как совестливый человек, ощущавший двойную ответственность перед богом (религиозным он тоже был), отец всё-таки дал себе слово докопаться до истины. Тем более что его душа и сердце итак были обременены нераскрытым убийством жены.

Исследовав телефон дочки, он обнаружил триста сорок текстовых посланий, полученных только за последний месяц, от учительницы искусств. Получив одобрение своих начальников, он добился ареста известной учительницы, навлекая на себя озлобление, пересуды и незаслуженные обвинения обывателей.

— Конечно! — слюняво шипели одни. — Может, сам жену и прикончил, а теперь в других преступников видит! С девчонкой сам, небось, не мог справиться! Она учительницу и подставила…

— Детки нынешние сами кого угодно совратят! А потом ещё и виноватыми выставят! — зло предполагали другие.

— Какое воспитание девочке может дать вечно занятый коп! Наверное, ни ласки, ни любви бедной сиротке не доставалось. Вот она любовь себе сама и напридумывала… — пускались в психологию третьи.

Всё это весьма больно ударило по репутации школы. Шериф был только рад, что этот год был последним для его сына. Расследование по поводу «кусачей любви» тянулось полгода. Состоялся суд, который вынес «моральное осуждение» учительнице и отстранил её от работы с несовершеннолетними детьми. Но деталей дела миссис Ти не знала.

Случилось так, что она оказалась втянутой в куда более серьёзные расследования. Одним из которых было убийство. И началось всё в тот же самый день, когда она встречалась с Фанки, Бобом и Рассом.

Толковых занятий в школе так и не было. Ребята вяло поговорили о психологии малых групп, а в конце урока ни кто иной, как стеклянный мальчик, один из трудных в этом благополучном классе, попросил следующий урок «покопаться в истории феминизма» (его цитата). Миссис Ти была удивлена, но предложение приняла.

После занятий они вместе с Ван Ли поехали в Центр Умственного Здоровья. Там работал замечательный молодой доктор из Индии, мистер Хат. Ли хотела договориться с ним о проведении тренинга с трудными детьми, стоящими на учёте в полиции. А миссис Ти надеялась пригласить его на свой урок по теме «Агрессивное поведение. Причины и способы коррекции». Свою проблему Тина решила за три минуты, и, не желая мешать беседе доктора с Ван Ли, присела в коридоре с журналом «Ньюз Вик». Но почитать ей не удалось. Неожиданно из соседней двери выскочила всклоченная, на вид очень самоуверенная и скандальная дама со словами:

— Это тебе, сучка, надо успокоительный укол поставить! Я с тобой ещё разберусь!

Тине показалось, что она слышала такие, или почти такие слова, где-то ещё. И в похожей обстановке. Она даже вздрогнула, как тогда… И тут её ум заполнился нужной картинкой.

Глава 9. Мормонские боги и спрятавшийся зверь

Пэтти, в отличие от блеклой, унылой учительницы, не очень удивилась, когда в класс зашла приятная молодая женщина и, извинившись, попросила отпустить её, Пэтти, в офис. Для индивидуальной беседы. Женщина говорила профессионально мягко и успокаивающе. Так что даже вечно хмурая, придавленная жизнью математичка отпустила девушку без единого вопроса. Школа была вспомогательной, и приход какого-нибудь очередного психолога никого особо не удивлял.

Пэтти послушно шла рядом с улыбающейся ей гостьей, почему-то доверившись ей сразу и полностью. Скоро они были в кабинете медсестры, но самой Мисс Инъекции, как привыкли называть её учащиеся, там не было. К большому облегчению девочки. Усадив Пэтти на диван и присев рядом, женщина представилась.

— Ну, Пэтти, давай знакомиться. Я — мисс Рина. Меня попросил встретиться с тобой один хороший человек из офиса прокурора штата. Если ты готова, мне бы хотелось начать разговор с самых первых воспоминаний из твоего детства. Твоя семья приехала в Юту из Мексики?

— Да. Сначала мы жили в особой мормонской общине в Мексике. В маленьком доме. У нас было три комнаты и кухня. И много-много человек.

— А кто жил вместе с вами в этом доме? Я знаю, что в то время у тебя не было братьев и сестёр. Кем тебе приходились эти люди?

— Папин брат, его жена, вторая жена и их шесть детей.

— Как ты думаешь, кто был главнее: твой папа или его брат?

— Его брат. Он был женат на вдове нашего главного пастора. Того, которого убили, и теперь он — главный бог на небе.

— За что же его убили?

— Я не знаю. Плохие люди убили. Они хотели своего начальника в нашу церковь поставить.

— Понятно. И как вы жили в Мексике? Хорошо?

— Нет. Очень бедно. У нас воды, ну такой, которая из крана течёт, не было. И света тоже не было.

— А дружно жили?

— Мы с детьми дружно. А папин брат первую жену часто колотил.

— За что же он её бил?

— Заработает она денег и, например, хочет ремонт дома сделать. А он не разрешает. Деньги отбирает. Иногда она спорила. Но ведь все знают, что с мужчиной, да ещё пастором, никому спорить нельзя. Он её за это и бил.

— Как же она деньги зарабатывала?

— Так она их в Америке получала. Она же четырёх детей в Америке родила. У неё здесь брат живёт. Вот и получала пособие. Ещё дома богатым американцам мыла, прибиралась у них во дворе. Ещё что-то делала… Не помню. Но деньги каждый месяц привозила.

— Вы, значит, совсем близко от границы жили?

— Прямо рядышком. Но в самой гуще сельвы. До нас только по узенькой дорожке можно было дойти. И её мало кто знал.

— У вас там много семей жили? Можешь вспомнить?

— Не… Не вспомню! Но семей десять точно было. Даже школа маленькая была. При церкви.

— Что же случилось потом? Почему ваша семья в Юту перебралась?

Пэтти опустила голову и замолчала. Рина её не торопила. Она боялась приступа острого психоза или ажиотажного поведения у девочки. Возможность таких вспышек была зафиксирована в её истории болезни. Врачом психиатрической клиники, куда её поместил отец двумя годами раньше. Девочка находилась там полгода, демонстрировала неуважение к медицинскому персоналу и, особенно, к одному медбрату. Даже однажды укусила его за нос. Потом её состояние стабилизировалось, вспышки гнева исчезли, и её выписали. Но с тех пор она, как предполагалось и предписывалось врачом, была на сильно действующих медикаментах. Однако глубокой заторможенности или тремора рук Рина у девушки не заметила, хотя и незаметно, но пристально за ней наблюдала.

— Потом разные плохие вещи начались. А вскоре — совсем плохие. Даже страшные.

— Давай начнём с самых первых плохих событий. Тебя стали обижать?

— Не меня, а мою сестру, дочку дяди.

Рина вспомнила, что в семьях мормонов понятия брата и сестры были другими. Даже отдалённые дети-родственники обычно считали себя братьями и сёстрами.

— Кто же её обижал?

— Её папа. Однажды его первая жена много денег из Америки привезла. И они дом оставили нам, а себе купили другой, побольше, но тоже без света. Зато с водой. И вот его жена захотела купить душ, чтобы свою ванную комнатку сделать. Ей трудно было всех детей мыть в тазу. Ведь два мальчика у них были совсем больными. Сами ничего не могли делать. Считай, калеки. А мой дядя ей не разрешил. Сказал, что сначала установит душ второй жене. Она тоже в свой дом с детьми переехала. В маленький-маленький домик, без электричества, но с краном водяным.

Пэтти опять горестно вздохнула и помолчала. Потом почти с вызовом подняла голову и сказала:

— Так он её так бил, так бил, что она потом не вставала почти месяц. Тогда всё и началось.

— Что, милая, началось?

— Мой дядя заставил мою сестру быть ему женой. А ей всего двенадцать лет было. И ей не нравилось, то, что он с ней делал. Она плакала и мне по секрету жаловалась.

— Она маме об этом рассказала?

— Да! И мама ей велела делать всё, что папа прикажет. Так она докажет ей, маме, свою любовь. А иначе папа приведёт третью жену, и у них ни дома, ни воды, ни огорода, ни хозяйства не будет.

— У них было большое хозяйство?

— Ну да… Две коровы, козы, куры, свиньи, даже сад маленький. И индейки были! И ещё гуси! И целых три собаки! Злые, но меня они любили…

У девочки даже потеплели глаза и голос, когда она вспоминала всю эту мычащую, гогочущую, рычащую и блеющую ораву. Все эти животные, как поняла психолог, и были самыми верными и безобидными друзьями забитых, лишённых других радостей детей.

— И что же было дальше? Когда жена твоего дяди поправилась?

— Не знаю точно! Мой дядя запретил своим детям со мной играть. Моя мама так плакала, так плакала! Один раз папа её за это даже поколотил. Пригрозил, что вторую жену приведёт. Ведь девочки и тёти в мормонских семьях всегда должны быть весёлыми, ласковыми и послушными. Других на небо не пускают.

— Но что-то ведь произошло, после чего вы все в Америку переехали?

— Горе большое случилось. Мой дядя решил электричество в дом своей первой жены провести. Ему сначала мой отец помогал. Он курсы электриков заканчивал. Так он сам говорил. Они работали весь день. Провода тянули. Потом дядя захотел, чтобы проволочная сетка вокруг их двора тоже по верху электрическая была. Ну, чтобы воров отпугивать. Он себя уже богатым считал. А отец не соглашался до ночи работать. Дядя стал сам работу заканчивать. Но было уже темно, и он всё на утро оставил. А утром! Утром…

Пэтти тихонечко всхлипнула, спрятав светлую головку в кулачках рук.

— Утром их старший сын за сетку забора схватился, и его током как ударило! Его брат ничего не понял, и давай брата спасать. Сам ногой в сетку упёрся, чтобы брата оттащить. Так оба и сгорели. Я их чёрные тела только потом видела…

— Полиция приезжала? Дядю арестовали?

— Не, никто не приезжал. Только его жена своему брату в Америке позвонила. Попросила его приехать за ней. Ночью. А потом она взяла обеих дочек и уехала.

— А почему сыновей не увезла с собой?

— Мальчики отказались. Наотрез. И вот после этого моя мама сказала папе: или мы переселяемся в Америку, или я вызову сюда всю свою родню. Ведь у неё три брата и отец в США жили. Вот за нами дядя Джоу и приехал вскоре. Забрал к себе, в Пам Дезерт сначала, а потом мы в Юту переехали. Здесь мормонов больше. Но только других мормонов. А мы своих искали.

— А чем же ваши мормоны отличаются от остальных?

— Я не понимаю до конца. Но у нас свой, самый-самый главный мормон был! Он с небес сошёл, как Иисус, и народ за собой повёл. Да я про него говорила! Тот, которого убили.

— И вы здесь, в Юте, нашли прихожан вашей церкви? Таких же новых мормонов? Которые верили в учение убитого пастора?

— Да, нашли! И моего папу самого пастором сделали. А мама… Пока мы у дяди Джоу жили, мама на компьютерные курсы пошла. И ей там сказали, что она самая умная из всех студентов! Мне вообще у дяди нравилось жить. Он хоть и читать не умеет до сих пор, но зато весёлый, и у него хороший магазин. Самый классный из всех, что я видела! Девочка слабо и неуверенно, как будто страшась неправильных слов и эмоций, начала улыбаться.

— И чем он в нём торгует?

— Оружием. Он в нём, как мама в компьютерах, разбирается. На ощупь все виды знает. Но дядя Джоу добрый. Ни в кого не стреляет. Это для него просто …бизнес!

Пэтти явно гордилась тем, что вспомнила такую умную фразу. Почти фиалковые глаза смотрели на психолога без страха. Даже с гордостью.

— А здесь, в Юте, тебе не нравится жить?

Девушка сжалась, как будто защищаясь от удара. Потом медленно подняла аккуратно причёсанную, со сложным узлом волос на затылке, голову:

— Я зверя боюсь. Он сначала пришёл за мной. И всякие гадости делал. Сказал никому не говорить, потому что это наша с ним тайна. И всё приходил и приходил. А потом за сестрой и братьями пошёл. И я всё слышала.

— Что ты, Пэтти, слышала?

— Как они сначала плакали. А один брат даже дрался. А зверь всё равно всех победил. Потому что подарки дарил. А ещё в Сан Франциско возил тех, кто не кричал и не жаловался, и сам дверь в комнату открывал.

— И тебя возил?

— Да, возил! Потому что я всё равно плохая и развратная. И у меня теперь один путь на небо: всегда быть весёлой, доброй и ласковой.

— Это кто тебе такое сказал?

— Зверь! А когда я маме всё рассказала, меня в больницу положили. И там врач то же самое про меня говорил: ты уже такая нечистая, такая грешница, в тебе столько грязных мыслей, что у тебя один путь на небо: любовь к отцу и тяжёлый ежедневный труд.

— Врач, который тебя лечил, тоже мормон?

— Да, конечно! Мы бы к чужому врачу не пошли. Он хоть из другой, ну, старой общины, но разговаривает такими же словами, как зверь.

— Пэтти! Милая девочка, а кого ты зовёшь зверем?

— Того, кто за всеми нами пришёл. А теперь хочет и младшую сестричку к себе приручить.

— А ты знаешь этого зверя по имени? Или, может быть, ты можешь его описать?

— Как я могу его описать, если он прячется! Всё время вовнутрь другого залазит и прячется.

— А в кого ему больше всего нравится прятаться?

— В папу! Папа же пастор! Кто может подумать, что к нему внутрь зверь пробрался?

— Понятно, Пэтти. Если я ничего не путаю, ты же рассказала об этом звере в папиной одежде маме?

— Да, рассказала. Потому что увидела, как зверь на сестрёнку смотрел. Прямо из папиных глаз на неё по-звериному уставился! А ей ведь только четыре годика! Её надо спасать. Вы ведь для этого пришли?

— Да, Пэтти, именно для этого. И нам с тобой надо тайный план спасения придумать. Ты согласна? Ты понимаешь, что ты мне должна помочь?

— Понимаю. Я всё сделаю, чтобы Марию спасти.

Рина стала звонить в офис, потом в Службу Защиты Детей и Службу Социальной Помощи жертвам насилия. Пэтти сидела не шелохнувшись. Она верила этой тёте с тихим голосом и тихими глазами, в которые было не страшно смотреть. Пока они ожидали приезда всех остальных, Рина спросила, где сейчас живёт её тетя, первая жена брата отца. Она с трудом поверила словам девочки, когда та сказала:

— Она пять лет жила недалеко от нас, работать на почте начала, к маме в гости приходила, а потом собралась и вернулась в Мексику к мужу.

— Ты ничего не путаешь? После всего, что случилось с дочкой и двумя мальчиками?

— Ничего я не путаю. Даже моя мама её дурой называла. А она только и твердила, что должна служить мужу и что только он сможет её приготовить к вознесению и потом на небо забрать. Потому что мормоны знают, что у женщины путь на небо только через мужа-бога.

Рина с удовольствием заметила, как разговорилась девочка, поверив, что ей помогут и спасут её любимую младшую сестру. Наконец, сразу несколько машин с мигалками остановились возле школы, девочка с Риной устроились на заднем сиденье одной из них, и кавалькада уехала, оставив в полной растерянности директрису и учителей. Их не проинформировали о сути происходящего, опасаясь, что через минуту будут сделаны звонки сначала мормонским пасторам, затем дорогим и ушлым мормонским адвокатам. Они были уверены, что одно звено или другое вырвет Пэтти из рук любой правозащитной организации. Таким образом, девочка могла оказаться ещё в худшей ситуации, чем была до сих пор. Ведь школа, в которой училась Пэтти, финансировалась фондом, основателями которого были весьма состоятельные и влиятельные политические деятели: конгрессмены, сенаторы и даже два члена администрации президента. Скандалов не хотелось никому. Так что до поры до времени прокурор решил держать детали начавшегося расследования в тайне.

Глава 10. Странный опросник, «казус дяди» и Клеопатра с кобурой

Вспышка памяти при словах об успокоительном уколе оказалась более яркой, чем хотелось Тине. Вся предыстория её визита к психологу, где она и стала свидетелем странной сцены, сложилась в мозгу в такую яркую, настойчиво взывающую к деталям картинку, что Тина прекратила сопротивляться и решила вспомнить всё.

Для этого, правда, требовалось уединиться и получить кое-какую информацию.

— Мистер Хат, Вы не позволите мне отвлечь на минутку Ван Ли? — спросила Тина таинственно шепчущихся Ли и молодого интерна.

Получив одобрительный кивок головой, Тина быстро спросила у китаяночки:

— Ли! Скажи, ты не помнишь, кем работала жена того симпатичного полицейского, вдовца, который привлёк к суду преподавательницу искусств.

— Конечно, помню! Она была по профессии менеджером, но со специализацией в медицинской отрасли.

— А могла она занимать какую-нибудь должность в госпитале города Виста?

— Именно там она и числилась. Должность у неё была странная… Что-то вроде заместителя заведующего отделением по материальной и учебной части. Она много лекций по гигиене и здоровому образу жизни читала. Во всех наших городках: в Ла Хойе, Эскондидо, Сан Маркосе. Но кабинет у неё был именно в Висте.

— Всё, спасибо. Больше никаких вопросов. Я вас покидаю.

Тина села в машину, которую только что забрала из ремонта, и поехала в маленький скверик недалеко от своего дома. Там, вдыхая свежий бриз и наслаждаясь одиночеством в густой тени деревьев, она постаралась восстановить события тех далёких дней. Утром позвонила Наташа. Попросила о встрече, на которую она тут же и выехала.

— Боже! Что с тобой такое? — воскликнула Тина, едва увидев лицо подруги. Оно было в кровоподтёках, а правый глаз оправдывал своё английское название «black eye», чёрный глаз. Именно так называли американцы фингалы под глазами.

— Сама не можешь догадаться? — вяло съязвила Наташа. — Впрочем, фингал — это пустяк! У нас в России женщины тоже к этому привычные. Но вот что дальше может со мной, да и со всеми нами, русскими, произойти, — это посерьёзнее будет.

— Что? Твой супруг застрелить тебя пообещал? — напялив на лицо глуповатую усмешку, как можно бодрее спросила Тина. — А заодно и всех твоих русских знакомых?

— Зачем ему на тебя свой патрон тратить? О тебе твой муж позаботится.

— Наташа! Слишком мрачно ты шутишь! Я же про «застрелить» несерьёзно сказала… Так… Для затравки… Рассказывай всё по порядку.

— Звонит мой твоему. Говорит, что в жизни таких строптивых женщин, как русские, не встречал. Дескать, никакой благодарности за дом с бассейном, сытую жизнь и в этом духе. Спрашивает, как у твоего с этим дело обстоит. Я под окном стою и всё-всё слушаю. Твой муженёк тоже давай жаловаться. Не слушаешь ты его, не ценишь. В нудистский клуб отказалась ходить. На лекции о свободной любви тебя не затащишь. На всё у тебя, Тина, своё мнение. Даже на политику Соединённых Штатов на Балканах и Ближнем Востоке. Хотя, последнее, ему нравится. Умной бабой тебя назвал. Но строптивой, спорщицей и неблагодарной. Мой тогда и говорит: «Пусть ещё чуток покуражатся! С ними проблема просто решается. Как Рекс с Еленой разделался, так и мы всегда можем». А ты знаешь, что её придурок с ней, с Ленкой, сделал?

— Нет! Я была так занята проблемами с Мариной и новой работой, что Лене не звонила пару недель.

— Да ты вообще нам, русским, не звонишь! Работаешь семь дней в неделю и якшаешься только с американцами.

Это была чистая правда. И эта правда стала даже ещё большей правдой в последующие годы. Но именно благодаря этому Тина выжила, многому научилась и ещё больше поняла. Так что оправдываться ей не хотелось. И она промолчала.

— Ленка отказалась рисовать на продажу по картине в неделю (Леночка была профессиональной художницей тоже из Питера). В ответ на неподчинение, её хромоногий супруг избил её своим костылём, потом влил ей в рот водки и вызвал полицию. Когда та приехала, он заявил, что она вышла за него замуж, чтобы гражданство получить (что было, опять же правдой, но только для Лены), регулярно напивается, устраивает скандалы, а потом валяется пьяная в стельку, где придётся.

Полицейские Елену прекрасную откомандировали в аэропорт в тот же день, поставили ей чёрную метку в паспорте о выдворении из страны и — на Родину! Ближайшим рейсом!

— Испугала! Да я рада буду, если бесплатно, за их американский счёт, домой вернусь.

— Это если вернёшься… Твой заявил, — может, конечно, блефовал, — что за нас, русских, ничего не будет, если даже башку нам прострелить. Он же прострелил плечо подростку, который на ваш участок с другом забрёл?! Пересёк границу священной частной собственности! Было такое?

— Было. Пару недель назад. После того, как те парни отказались отвечать на его вопросы.

Миссис Ти задумалась. Оружия у них дома было много. Благо, его сын, Джоу, в Пам Дезерт свой оружейный магазин держал. Да и угрозы муженёк бросал в лицо не раз. Правда, уважаемый супруг другой американской жены, Таисии, Ёрл успокаивал Тину тем, что это такой тип темперамента — словесный. На большее не способный. Супругу Таи Тина верила. Они были счастливой парой. Когда Ёрл смотрел на ярко рыжую миловидную Таечку, любовь буквально сочилась из его глаз. Жаль, что одновременно с этим ничего не просачивалось из его карманов. Но Тая и не выходила замуж из-за денег. Однако немножко страдала из-за поразительной скупости мужа, которого всё равно неизменно любила.

— Ладно, Тина, мне пора домой. А то и второй глаз подсветит. А ты подумай над проблемой. А я собираюсь делать ноги из этой Америки. Никогда в жизни я столько не плакала, как эти три года…

Думала миссис Ти недолго. В рамках курса Социологии она посещала различные организации, защищающие женщин. Обычно они не отпускали учителей, не вручив предварительно увесистой пачки методических материалов. Тина быстро вернулась домой и приступила к их прочтению. Через час она знала, что делать.

Если женщина попадала к штатному психологу и жаловалась на возможность агрессии в отношении её, психолог был обязан сообщить о данном факте в полицию и дать им номер телефона потенциальной жертвы. В случае реальной угрозы стоит нажать на первую цифру номера 911, и телефон женщины, а также её адрес тут же высветятся на табло в полицейском участке, и они, понимая, что жертва зачастую не может говорить, немедленно выезжают на место происшествия. Оставалось попасть к психологу. Это оказалось труднее, чем отказаться ходить на нудистские сборища. Доктор общей практики, миссис Шеридан, справедливо указывала Тине на то, что та никаким образом не похожа ни на депрессивную, ни на биполярную, и ещё меньше на суицидальную особу. На основании своих выводов она категорически отказалась тратить на неё и так ограниченные фонды больницы. Но, как говорится, не было бы счастья, кабы несчастье ни помогло.

Муж выкинул Тину из машины. Прямо на ходу. Случилось это по дороге в банк, где она хотела открыть счёт. Узнав о планах жены, супруг заявил, что счёт будет либо общим, либо его не будет вообще. А накануне, в учительской, пара преподавателей, с которыми миссис Ти часто советовалась по практическим вопросам выживания, сказали чуть ли не хором:

— Первое правило — это иметь свой собственный счёт в банке. Чего бы тебе это ни стоило! У нас даже сейчас многие мужики открывают только общий счёт. Как и двести лет назад: чтобы держать жену под своим полным контролем. Так что, если надо, дерись, ругайся и кусайся, но счёт открой только на своё имя!

Как правы оказались умудрённые опытом коллеги! Тина столько раз благодарила их в душе и принародно вслух. Ну, а в тот раз муж просто вытолкал Тину в открытую дверь машины. Она упала, сильно поцарапалась и даже слегка ударилась упрямой русской головой. Но счёт всё равно открыла. В тот же день, но позже. К доктору Шеридан миссис Ти пришла в жалком виде. Жаловалась на тоску по дому. На головокружения и падения. На выматывающую бессонницу. И вырвала-таки заветное направление к психологу.

Надо пояснить, что у Тины было целых две медицинских страховки. Одна ей полагалась как законной супруге американского гражданина, который проработал более сорока лет на правительство. И неважно, что это был просто военный госпиталь, где муж писал компьютерные программы для сестёр-хозяек и заведующих материальной частью. Вторую ей предложили оплачивать в государственной школе: половину платят власти штата, половину — сам педагог. Стоимость страховок зависит от количества доступных тебе врачей. Так что миссис Ти имела троих специалистов по супружеской страховке, и троих по собственной, учительской. Её страховка обходилась Тине в сто семьдесят долларов в месяц.

К чему она оказалась совершенно не готовой, так это к факту, что разные врачи принимали в разных больницах и даже в разных городах. Конечно, в такой системе машина — это символ не только свободы, но и здоровья, и хотя бы минимального благополучия.

Итак, Тина прибыла в красивый, зелёный, утопающий в цветах городок Виста, быстро нашла больницу и поднялась на второй этаж, где располагался офис психолога.

В большинстве американских учреждений нет лестниц. Совсем и радикально. То есть просто немыслимо обнаружить хотя бы одну ступеньку. Тине понадобилось какое-то время для того, чтобы избавиться от раздражения по этому поводу — лифты она на дух не переваривала — и оценить, как умно продумана среда обитания для инвалидов. А их в США очень много. Ей лично казалось, что их на порядок больше, чем в России сильно пьющих. Все глубинные причины этого феномена Тина ещё не исследовала, но кое-какие догадки у неё появились. Впрочем, непроверенные и неподтверждённые…

В тот день она послушно доверилась лифту, который мгновенно доставил её на второй этаж. Там Тину встретила равнодушно улыбающаяся, очень худая девушка безразличным взглядом бесцветных круглых глаз. Она возвышалась на своём вращающемся кресле над столом, уставленном компьютерами, принтерами и факсами. Миссис Ти поняла, что это — рисепшн, и обратилась к безучастно смотревшей на экран медсестре.

— Здравствуйте! У меня направление к психологу от доктора Шеридан.

— Присаживайтесь! Доктор Вас примет минут через сорок. А за это время Вы должны заполнить опросную форму.

— Зачем мне её заполнять?! Я могу устно ответить на все вопросы, — несказанно удивилась миссис Ти.

— У нас такой протокол. У врача на Вас пять минут, а из компьютерной диагностики она будет иметь полное представление о Ваших проблемах.

Там, где в Америке звучали три магических слова: протокол, инструкция и указания, спорить было бесполезно. Хотя бы это простое правило американской эффективности Тина уже постигла. Уныло взяв огромную простыню опросника и предложенный карандаш, она выбрала крайнее, угловое кресло и удобно в нём расположилась. Направо от неё была дверь в какой-то офис, за которой любопытные глаза учительницы разглядели высокую красивую блондинку, ходящую по кабинету с пачками бумаг. Первые же вопросы, на которые Тине предлагалось ответить «со всей откровенностью и открытостью» ввели её в смущение и краску одновременно.

— Вы переживали сексуальное насилие со стороны отца?

— Если да, то, в каком виде это осуществлялось.

Следом шли вопросы, их было шестнадцать, не совсем удобные для воспроизведения на страницах художественного произведения. Дальше текст только набирал обороты, так как речь пошла о братьях и сёстрах. На эту тему вопросы звучали ещё более провокационно. И было их двадцать. Но самыми «проказливыми», по-видимому, были дядюшки. Расследование любовных историй с ними так прямо и начиналось:

— Были ли Вы жертвой «Казуса дяди»?

А уж чем доктора интересовались, — даже пересказывать в произвольной форме неловко. Только про оральный секс было шесть вопросов. Про остальные виды сексуальных домогательств дядюшек специалисты напридумывали ещё порядка десяти.

В целом пунктов было так много, что издатели Камасутры, от стыда за недостаточность фантазии, должны были бы отозвать книгу из продажи и отправиться на стажировку в штатовским психологам.

Кстати, про «казус дяди» миссис Ти всё поймёт немного позже. Когда они с учащимися, не совсем ординарными учащимися и в совсем неординарной школе, будут изучать тему «Особенности и исторические корни воспитания детей в американских семьях».

Тина дошла до очередного, наверное, пятидесятого «нет» в своих ответах и добралась до секции об изнасилованиях, произошедших или не произошедших с ней в детстве и отрочестве. Этот раздел был составлен так мастерски, что она читала его с большим интересом, чем самый крутой детектив о сексуальных маньяках. И именно в этот момент её оторвала от захватывающего чтива буквально впорхнувшая в приёмную женщина. Миссис Ти тут же забыла о лежащей уже частично на полу бумажной простыне, потому что, то, что она увидела, заставило её распахнуть рот и задуматься. Если, конечно, эти два действия совместимы.

Молодая женщина такой яркой, такой «правильной», такой ошарашивающей красоты ворвалась в холл, что даже девушка на рисепшн прекратила улыбаться и уставилась на неё в безмолвной, нескрываемой ненависти. Миссис Ти её понимала.

Шок только усилился, когда она услышала обращённый к медсестре вопрос. Поразил не сам вопрос, а невероятного очарования вежливость, с которой он был задан. Тина насторожилась. В то время она уже отдавала себе отчёт в том, что за чарами подкупающей обходительности, которая с особой искренностью демонстрируется по поводам малозначительным, зачастую, пустяшным, часто скрывается такая же органическая, глубоко сросшаяся с носителем жестокость. Иногда — это жестокость, пограничная с садизмом. И Тина насторожилась.

Посетительница не отпускала, однако, её внимания ещё по одной причине. Она была одета в сексуально обтягивающую её стройную, атлетическую фигуру летнюю форму лейтенанта полиции. Узкие шорты приглашали полюбоваться накаченной попой. Форменная, явно сшитая на заказ рубашка с умными вытачками подчёркивала большую грудь. А увесистая кобура на правом боку придавала даме очень самоуверенный, слегка задиристый вид, на фоне которого её сладко-сиропная вежливость звучала ещё более неуместно и фальшиво.

— Ещё раз убедительно прошу Вас показать мне кабинет менеджера по учебной части, — продолжала уговаривать дежурную медсестру новоявленная гостья. Чем усерднее она следила за своими интонациями и выражением лица, тем больше напоминала какую-то голливудскую кинозвезду. Наконец, получив ответ и осветив холл широкой и, сверх всякой меры, приветливой улыбкой, полицейская дама повернулась к Тине лицом и даже, к некому ужасу женщины, направилась прямиком к креслу, где та расположилась. В этот момент до миссис Ти дошло, что посетительница была точной копией Элизабет Тейлор в роли Клеопатры. Тина не успела занервничать как следует, потому что белая дверь, возле которой она сидела, открылась, и Клеопатра скрылась за ней, не забыв прикрыть её за собой более чем плотно. Тину она даже не заметила.

Та вернулась к не случившимся с ней изнасилованиям, но ненадолго. Её отвлёк нараставший в децибелах и угрожающих интонациях крик из офиса направо. Тина имела возможность послушать, как ругаются две красотки, если одна из них — брюнетка, а вторая — ярко выраженная скандинавская блондинка.

Сенсации не произошло. Обе ругались сочно, точно и смачно. Но блондинка звучала более прохладно и свысока. В то время как брюнетка не уступала самой Клеопатре в ярости и страстности выкрикиваемых ругательств. Ругательства вскоре переросли в угрозы. Но также быстро всё затихло. На долгих три-пять секунд!

Как осознала миссис Ти позже, блондинка действовала сухо и профессионально. Она вызвала фельдшера с успокоительным, которое та и доставила в угрожающе большом, с агрессивно ощетинившимся иглой, шприце. Тина всё это рассмотрела, так как «подмога» пролетела в кабинет, зацепив её опросную простынь ногой и едва на ней не растянувшись. Дама в форме тут же выскочила из двери, держа правую руку на кобуре, со словами:

— Я сейчас покажу тебе успокоительное! Я тебя, сучка, так успокою, что профессию забудешь!

И ещё кое-что в этом же репертуаре. Но через секунду-другую в приёмной её не было.

Именно эту сцену Тина, наконец, воссоздала в своей голове. Со всеми красочными деталями. Само посещение психолога в тот раз заняло две-три минуты. Потому что, как только Тина вошла в её кабинет, то услышала:

— Вы не ошиблись врачом? Вы выглядите жизнерадостной, уверенной в себе дамой. Не думаю, что у Вас есть проблемы по моему профилю.

Врач, некрупная, неухоженная, выглядящая безмерно уставшей женщина, мельком взглянула на почти шестьдесят Тининых «нет» на бумажной ленте и произнесла совсем уж странную фразу:

— Я бы сама не отказалась взять у Вас парочку уроков оптимизма и независимости. Может быть, даже энтузиазма… Так что привело Вас ко мне?

Миссис Ти решила быть честной и, по возможности, не терять чувства юмора:

— Так мои энтузиазм и независимость, как Вы выразились, и привели.

Тина изложила свою проблему в двух предложениях. Врач поняла всё с первого. Стоило Тине упомянуть, что она иммигрантка. Психолог занесла её данные в специальную картотеку, и женщины простились, обменявшись телефонами. Миссис Ти была её первой посетительницей из России. И она испытала нечто вроде шока, увидев счастливую, совсем не забитую, нормально одетую и, что уж вообще не вмещалось в её профессиональный стандарт, весёлую и полную энергии женщину из мрачного, авторитарного, нищего Советского Союза. Они решили встретиться. Позже женщины подружились. И эта чуткая умная женщина, выбравшая, как делают нынче многие, профессию психолога для того, чтобы научиться справляться со своими собственными проблемами, выручала Тину не раз в ситуациях, когда любая моральная поддержка предпочтительнее самых больших денег. Второе в Америке получить зачастую легче, чем первое.

Тина размышляла. Что ей делать со всеми этими воспоминаниями? В том, что посетительница больницы в Висте была тем самым копом, которую она видела на школьном дворе, миссис Ти не сомневалась. Но нужно было задать ещё один вопрос и, конечно, опять безотказной красавице Ли.

Девушка взяла трубку сразу.

— Ли, скажи, пожалуйста, как выглядела покойная жена твоего сослуживца?

— Высокая, красивая скандинавская блондинка, — услышала Тина короткий, но исчерпывающий ответ. Пожелав Ли спокойного дежурства, а именно на него она направлялась, миссис Ти набрала телефон шерифа.

Глава 11. Восточная любовь и американская «толерантность»

Тина медленно ехала к океану, в район Оушен Сайда. Хотелось побыть одной и вспомнить последние встречи и разговоры с Маринкой. Шестое, а, может, десятое чувство подсказывали ей, что с подругой что-то случилось. Если и не беда, то что-то невероятное. Из ряда тех событий, которые непредсказуемы. Нет, неверно. Предсказуемы, но кажутся немыслимыми. Потому что в них очень не хочется верить.

Дорога была старая, укатанная и почти необитаемая. День опадал жарой, суетой и вечной спешкой делового предместья. Тина с трудом нашла место, где маленький кусочек пляжа всё ещё оставался общественным, а, значит, бесплатным для отдыхающих. Большинство последних были, конечно, серфингистами.

Усевшись под симпатичный грибок, Тина восстанавливала в памяти подробности и, намекающие на что-то детали, их с Маринкой бесед и женских пересудов. С тех пор как она умудрилась тайком от всех зарегистрировать свой брак с Хусейном, телефон Марины почти всегда был недоступным. Тогда Тина решилась и навестила её без приглашения. Адрес в Сан Диего она узнала после встречи с её мамой, которая гостила у дочки целый месяц. Лифт доставил миссис Ти на чистую, устланную ярким паласом лестничную площадку, куда выходили двери трёх квартир.

— Господи! Тина, почему ты не предупредила меня о визите? — встретили её приглушённые, хорошо контролируемые возгласы женщины, которая, конечно, была Мариной, но увеличившейся вдвое.

— Милая моя! Неужели ты беременна? Да и срок выглядит немаленьким!

— Как видишь. Уже семь с половиной месяцев. И такие у меня с этим проблемы…

Миссис Ти вошла внутрь вслед за женщиной, которая хоть и в анфас, и в профиль была копией красавицы Маринки, но, всё-таки, не ею самой. Это чувство не покидало гостью всю встречу. С ним она от подруги и уезжала.

— Не пойму, Маринка, что в тебе так изменилось? Размерами ты меня не поразила, животик аккуратный, но ты стала какой-то другой.

Марина взглянула прямо в глаза Тине. Но этот взгляд отражал лишь направление. Ни вопроса, ни радости или волнения, ни печали или злости в этом взгляде не было. Просто смотрящие прямо на собеседника каре-зелёные глаза. Тина услышала ровное и безразличное:

— Люди меняются…

— Марина! А почему ты заговорила о проблемах? Проблемы с чем? С медицинской страховкой? С самочувствием? С мужем? Где он сам, кстати?

— Хусейн в Марокко. А проблемы с ребёнком. Во-первых, это девочка. А Хусейну нужен мальчик. Наследник. А во-вторых…

Голова Марины безвольно упала, так что в поле зрения Тины оказался только её затылок. К своему ужасу, она заметила на нём прядь седых волос.

— Что с ребёнком? Может, ты, как все беременные, проблемный холмик за неподъёмную гору принимаешь?

— Меня, после очередного обследования, направили на пункцию.

— Так… Видимо, страховку тебе муж всё-таки купил. Уже неплохо.

— Страховку мне родители купили. Хусейн отказался: и денег лишних нет, и решил, что можно и дома рожать. Верь, не верь, но здесь многие русские иммигранты так и делают. Да и не только русские. Даже американки. Роды в больнице слишком дорогие.

— Итак, тебя вдруг отправляют на пункцию. По какому поводу?

— Говорят, что, похоже, у ребёнка синдром Дауна. Я еду, прохожу весь этот кошмар, потому что это больно и страшно, и мне заявляют, что всё в порядке.

— Так чего же ты, глупенькая, грустишь?

— Мама высылает мне денег на частного врача. Иду. Плачу за приём. Он смотрит результаты и говорит: «Надо ещё одну пункцию сделать. В нашей, частной лаборатории. Более современными методами». Хусейн денег на это, естественно, не даёт. Я беру ночные смены в ресторане, зажимаю в кулаке семьсот долларов, сжимаю зубы — и опять на хирургический стол.

— И что? — шёпотом выдавила из себя Тина.

— Всё нормально. Хорошая, крупная, правильно лежащая девочка.

Тина обняла Маринку.

— Ну, а в целом, как живёшь? И где сестра Хусейна? Из её комнаты ни звука не доносится.

По обычаю берберов, а семья Хусейна принадлежала именно этой арабской ветви, старший брат полностью отвечает за сестру, пока семья не определит девушку под опёку её собственного мужа. Миссис Ти была свидетелем того, как Марине было не на что купить самой элементарной еды, в то время как её муж обеспечивал не только безбедное, но и безрассудно «расстратное» существование сестры. Та покупала горы ненужной одежды. Хвасталась дорогими духами из французских бутиков. И, к простодушному удивлению Тины, покупала элитные вина, «травку», приглашала подружек на кальян и прочие невинные восточные посиделки.

Естественно, Марина и сестра Хусейна тихо друг друга ненавидели.

— Сестра тоже в Марокко. Её там, слава богу, сватать будут и замуж отдавать.

Даже сейчас Марина не улыбнулась. Молча встала и пошла к холодильнику. Лучше бы она этого не делала. Потому что в следующую минуту Тина разве что не расплакалась. В холодильнике было практически пусто. А на столе лежали почтовые уведомления о просроченной оплате за свет и воду.

— Сколько денег оставил тебе Хусейн?

— Не оставил… Практически ничего не оставил. Я ему ещё всё, что скопила для родов, отдала. У них принято домой приезжать с богатыми подарками.

— Его родственники знают, что он женат и жена ожидает ребёнка?

— Знают. У него хорошая мама. Звонит мне часто. На английском пытается говорить. Хотя я и французский хорошо понимаю. Именно поэтому я не хотела, чтобы он без подарков уехал. А то родители подумают: «Ну вот, с русской связался, так она наши обычаи уважать не хочет. Денег на родню жалеет».

Тина поняла, что у неё только один выход. Воспользоваться мудростью жены, чей муж пришёл домой вдрызг пьяный. Морали, разборки и правильные слова надо оставить на утро. На «после-опохмелье». А в данный момент согреть, помочь и элементарно позаботиться. Через часик она привезла Марине еды, забрала для оплаты счета и предложила позвонить маме. С телефона Тины. Что они и сделали. И когда Маринкина мама, глотая слёзы, спросила, не нужны ли деньги, миссис Ти нагло зашептала в трубку, что очень нужны.

Марине надо было ехать на работу, а Тине возвращаться домой. Они договорились встретиться через месяц.

Через месяц Марина не приехала. Но на звонок ответила. Сказала, что вернулся Хусейн, что она по нему соскучилась и хочет побыть рядом. В следующий раз подруги увиделись только в день выписки Марины из родильной палаты городской больницы. Родильных домов в США очень мало, и они не для всех. Маринку, как положено по протоколу, отпустили домой на шестнадцатый час после родов. Она стояла возле дверей лифта, из которого выскочила боявшаяся опоздать Тина, очень бледная, с трясущимися руками. В одной ладошке было что-то зажато. Оказалось, это были обезболивающие таблетки, которые ей надлежало пить ближайшие три дня. А затем, через три дня, сажать дочку, которую назвали Жасмин, в машину и везти к врачу на осмотр. Марина вяло улыбнулась подруге и не двинулась с места. Она ожидала Хусейна. Тот задерживался в офисе врача, так как подписывал какие-то документы.

Жасмин походила на чистокровную арабку своим нежно оливковым цветом кожи и большими глазами необычайно мягкого, коричневого цвета. Черты лица были смешанными: маленький мамин носик, округлые славянские щёчки с высокими скулами и большой, яркий арабский рот. Тина заметила, как смягчился её отец, заглянув под кружевную простынку. Он даже заулыбался и на свой, восточный лад, зацокал языком. Тина с Мариной переглянулись. Глаза молодой мамы, сверкающие любовью и тихой нежностью к комочку плоти на руках, осветились радостью. Миссис Ти тоже улыбалась и надеялась на перемены к лучшему. Домой к себе супруги Тину не пригласили, так что встреча вышла безмолвной и короткой.

Когда она позвонила через недельку, Марина ответила сразу же. Чувствовалось, что ей хотелось поговорить.

— Как дела семейные? — начала Тина издалека.

— В порядке. Привыкаю.

— А к чему тебе труднее всего привыкать?

— К тому, что Хусейн проводит все вечера и, зачастую ночи, с друзьями.

— А поговорить с ним пробовала?

— И с ним, и с мамой его. Она мне велела помалкивать. Сказала, что у них, марокканцев, так принято. Мужчины не должны, как бы, одомашниваться. Иначе свою силу потеряют. Мужчина должен быть в компании мужчин. А женщина — на женской половине, с женщинами, с семьёй.

— Но ты же не в Марокко живёшь, а в Америке. Значит, надо по американским правилам жить. Да и сама ты — русская. А мы к тому, что хороший муж каждый день под утро является, не привыкли.

— Всё понимаю, а изменить ничего не могу.

— Ладно, а как там Дина в Москве поживает?

— Ты знаешь, сначала она мне звонила. И к родителям заходила. Даже Сэма, сына своего, пару раз с мамой оставляла. Ей же сейчас трудно. Работу ищет.

— Не труднее, чем тебе или мне. Она ремонт начала делать? Как в договоре на аренду квартиры прописано?

— Не знаю. Вот уже месяца три она мне не звонит и к маме не заходит. Может быть, телефон сменила, а мой потеряла.

— Знаешь, Маринка, я думаю, что мы правильно сделали, что один экземпляр договора мне на хранение отдали. Мало ли что Дина может придумать!

— Нельзя так про лучшую подругу даже думать. Аллах накажет.

Женщины замолчали резко и неловко. Обе понимали, почему. Тина, чувствуя жар, охвативший щёки, не знала, как и что спросить, чтобы получить правдивый ответ. Потом спросила просто и прямо:

— Ты, подруга, ислам случайно не приняла?

Молчание. Ровное, задумчивое дыхание.

— Нет. Но я об этом думаю.

— Понятно. Желаю тебе, моя хорошая, думать самостоятельно. Подольше и не спеша. Может, маму надо вызвать да с ней посоветоваться?

— Не паникуй! Я несерьёзно думаю. Просто, когда Аллах и Ин Шала звучат постоянно рядом, — сам начинаешь так говорить.

— Понятно… Хотя странно всё это… Марина! А давай у меня встретимся! Приезжай в гости… На пару-тройку дней. Посмеёмся, как раньше… Посплетничаем…

— Нет! Хусейн ни за что меня не отпустит. Ладно! Мне Жасмин кормить пора. Пока!

Это был их предпоследний разговор. Прошло около месяца. Телефон разбудил Тину за пятнадцать минут до подъёма. Она это запомнила, потому что, услышав звонок, сразу взглянула на часы. Было три часа сорок пять минут утра.

— Тина! Помоги мне! Приезжайте с мужем ко мне и заберите нас, пожалуйста! — слезливо захлёбывалась трубка Маринкиным голосом.

Потом всё стихло. Неестественно быстро и резко. Полная, тревожная тишина. Но трубку не вешали, и Тина, ещё полусонная, больно вдавила в неё ухо и прислушалась.

Хлопок открывшейся, а, может, закрывшейся двери. Злой шёпот. На незнакомом языке. Затем ясно и громко по-английски:

— Не делай из себя жалкое посмешище! Повесь трубку!

Какой-то стук. Потом ещё. Как будто тарабанили в стену.

И опять Маринкин голос:

— Он забрал ребёнка! А я ведь только спросила, почему так поздно пришёл и ни разу за весь день не позвонил. Соседи в стену стучат. Вот, опять. Он пошёл извиняться. Жасмин он забрал! Сказал, что я её больше не увижу!

Это были её последние слова. Телефон жалостливо щёлкнул и отключился. К тому времени, когда миссис Ти была готова выйти во двор и завести машину, её вновь вогнал в озноб плохих предчувствий телефонный звонок.

— Тина! Забудь всё, что я тебе наговорила! Я вела себя неумно. Как истеричная барышня. Мы помирились. Всё хорошо. И…

— Марина! Я тебе не верю, — стараясь говорить очень тихо, возразила миссис Ти. — Давай, мы встретимся и…

— Нет, нет и нет! Даже не вздумай приезжать! Ты всё испортишь. У меня всё хорошо. Я позвоню позже…

Этого не случилось ни позже, ни потом, ни в дальнейшем. Наивная, добросердечная и, благородная сердцем и мыслями Марина на звонки русских подруг не отвечала и им не звонила. Более того, когда Тина с Таей и её мужем Ёрлом решили вопреки всему нанести Марине визит, они её по прежнему адресу не обнаружили. Был разгар рабочего дня. Соседей дома не оказалось. Спросить и разузнать хоть что-то им не удалось. Марина с Хусейном жили в здании, где все квартиры съёмные. Жильцы там надолго не задерживаются и обычно друг друга не знают.

Позже Тина несколько раз пробовала дозвониться Маринкиным родителям. Но их московский номер не отвечал. А однажды телефонистка чётко сказала, что это номер не обслуживается. И тогда она набралась смелости и наглости и обратилась к шерифу. За помощью. Одному правилу миссис Ти следовала неукоснительно: когда тебя накрывает сложная, связанная с законом или его нарушением проблема, лучше обращаться к американцам. Только они досконально знают систему, в которой живут. А, значит, могут найти несистемный выход из системного кризиса.

Однако пора было возвращаться домой. Тина выбрала объездную сельскую дорогу. Она двумя полосами тянулась сначала вдоль изумрудно зелёного поля для гольфа, а затем сворачивала прямо к дому шерифа. Оттуда уже было рукой подать и до Тининого района.

Машин практически не было. Только вот уже миль десять впереди маячил маленький автомобильчик с большим, ярким стикером над номером. Рисунок на нём был явно выполнен так, чтобы привлекать внимание. Но, как она ни старалась, Тина не могла разобрать, что именно там было нарисовано и написано. Неожиданно Тину отвлёк шквально надвигающийся шум сзади. Кто-то, вероятно, грубо вдавил ногу в педаль газа, и большая чёрная машина с визгом и скрипом обошла миссис Ти справа. Ещё через мгновение впереди всё стихло. Обе машины, чёрная и со стикером, резко затормозили. Тине пришлось сделать то же самое. Да так резко, что её обдало запахом жженой резины.

— Ты, урод, выходи из своей консервной банки! — орал водитель чёрной махины, размахивая тяжёлыми кулаками у окна почти игрушечной, похожей на женскую, серебристой машинки.

— Если придётся тебя силком вытаскивать — придушу по дороге! — присоединился к нему товарищ. У него в руках была монтировка или что-то вроде того.

Через минуту на водителя маленького авто обрушились все мыслимые американские ругательства. Каждое сопровождалось демонстративным ударом: по лицу, в живот, под дых… Удары, как поняла Тина, были «показательными», а не «наказательными». Водитель серебристой машины от них лишь покачивался и вытирал нос. Но ни разу не упал.

— Ты, убожище голубое! Ты какого хрена стикер нацепил на машинную задницу?! За детьми нашими на охоту, ублюдок, вышел?! Мразь! Сидел бы себе тихо в своей голубой пивнушке и искал «трахальщиков» среди своих! Так нет! Они в свои машины детей теперь заманивают! Постеры с мишками и белочками вешают! Пишут, что гордятся тем, что геи! Приглашают к знакомству…

Миссис Ти, видя, что ею никто не интересуется, тихо выползла из кабины и слизняком, почти сравнявшись с землёй, уползла направо в лес. Там, спрятавшись в глубине колючего, но густого куста, она начала набирать номер шерифа.

Он прибыл на место минут через пять-десять. Водитель серебристого автомобиля был уже в кровище и на ногах держался не так уверенно, как вначале. Нападавшие, по-видимому, ни монтировку, ни какое другое оружие всё-таки не применяли, потому что у «нестандартного» было разбито только лицо. Убегать на глазах шерифа «налётчики» не рискнули. Он с ними побеседовал, что-то записал и отпустил. Затем встряхнул жертву и буквально поволок его к багажнику его же машины.

— Take it оff! Now!!! Снимай это немедленно! — взревел львиным рыком шериф. — И чтобы я тебя в этих местах больше не видел! Здесь живут простые, работящие, правильные американские мужики. Это тебе ясно? И здесь живу я! Это — наша земля. А у вас есть свои районы, свои точки. Вот там и развлекайтесь. Против этого мы ничего не имеем.

Шериф протянул избитому бутыль с водой и салфетки. Дождался, когда он приведёт себя в порядок, усядется в машину и газанёт прочь из тихого, патриархального предместья.

— Шериф! Вы меня с каждой встречей удивляете. А где же ваша, на весь свет заявленная, толерантность? Уважение к меньшинствам и прочая пропаганда?

— Там же, где ваша советская вера в скорое построение коммунизма! Уточнить, миссис Ти?! — голос звучал утомлённо. Шериф резко замолчал, набычился и сплюнул. Выглядел он уставшим и озабоченным. Тина поспешила распрощаться. Однако поехала она не домой, а в Церковь. В церковь Святого Эммануила. Именно там читал интересные проповеди один необычный пастор. Бывший лётчик, он, потерпев аварию и оставшись в живых, уверовал в Бога и ему же себя посвятил. Все его лекции были в меру философскими, немного ироничными, всегда приземлённо житейскими. И заканчивал он их великолепными шутками и анекдотами. Не без подтекста.

Глава 12. Пасторские шутки и первый мормон

Церковь Святого Эммануила однозначно уступала классической мормонской, мимо которой она проехала минут пятнадцать назад. Та серебристо парила в воздухе всеми своими шпилями, пилястрами и готическими выпуклостями. Эффект достигался за счёт умного, технически безупречного и высокохудожественного освещения. Говорили, что в церкви работали три осветителя: все с электротехническим образованием, но каждый со своей специализацией.

Та церковь, в которую входила сейчас Тина, не уступала мормонской по величине, но отличалась подчёркнутой простотой, аскетическими линиями и всегдашней экономией электричества.

Пастор службу фактически заканчивал. Как поняла миссис Ти из его прекрасного, литературного английского, говорил он о преданности профессии и о профессиональном долге.

— Меня часто спрашивают, как узнать, истинно ты верующий или нет. Мои дорогие! Это просто. Если на своём рабочем месте Вы делаете больше, чем от Вас ждут, и делаете это добровольно — Вы, скорее всего, верующий. Если Вы вкладываете в работу больше своей души и сердца, чем она того требует — Вы верующий. Если Вы готовы делать какую-нибудь работу бесплатно, просто потому, что хотите помочь ближнему — Вы, точно, избранник Бога.

Тина усмехнулась. По этим меркам Господь её избрал, когда она в первый класс пошла, и с тех пор не оставлял. Но и в карман не добавлял. Каждому своё.

— А закончить службу я хочу парой шуток, — ослепив огромный зал обаянием мягкой улыбки, произнёс выступающий.

— Итак, мы сегодня говорили о профессионализме. О нём и пойдёт речь сейчас. Однажды пастор предложил молодой монашке подвести её до церкви. Она с благодарностью приняла приглашение. Села рядышком, закинула одну ногу за другую, да так, чтобы нога в чёрном капроне была видна пастору. Тот чуть в ближайшую машину не влетел, потом пришёл в себя, но глаз от ножек оторвать не мог. Наконец не выдержал и положил свою руку на её колено.

— Отец! Вы помните псалом номер сто двадцать девять?

Бедный служитель церкви отдёрнул руку. Но искушение было слишком велико и слишком близко. Так что вскоре его рука лежала на ноге монашки опять. Чуть выше колена.

— Отец! Вы вспомнили псалом номер сто двадцать девять? — коснувшись его руки своей, опять спросила пассажирка.

— Простите, сестра! Но слаба плоть человеческая! — покраснел пастор и убрал руку. Вскоре они прибыли в церковь, монашка ушла, а пастор поспешил к себе в кабинет и лихорадочно открыл псалом номер сто двадцать девять.

«Всегда двигайся вперёд и выше! Там и обретёшь славу и истинную благодать» — прочитал он.

Зал взорвался искренним, добродушным смехом. А выступающий продолжил:

— Мораль сей шутки такова: «Если не хочешь упустить самое приятное на рабочем месте — изучи тщательно все инструкции и указания! И лучше — наизусть».

Далее, уважаемые, хотелось бы дать совет тем, кто находится сейчас в непростых обстоятельствах. Будь это трудности на работе, или крах бизнеса… Неважно.

Маленькая птичка летела на Юг, чтобы там перезимовать. Было так холодно, что она вконец замёрзла, обессилела и камнем упала на землю. Мимо шла корова. Остановилась, чтобы облегчиться, и оставила на птичке большую лепёшку навоза. Вскоре птичка почувствовала, что ей становится теплее. А затем она и вовсе пришла в себя и зачирикала. Да так звонко и радостно, что услышала её гулявшая в окрестностях кошка. Вскоре хищница обнаружила беспечную певицу, добралась до неё и съела.

Мораль сей истории такова:

— не всякий, кто покрывает нас дерьмом, наш враг.

— не каждый, кто вытаскивает тебя из дерьма, твой друг.

— если уж ты увяз в дерьме, то закрой рот и не чирикай!

Прихожане смеялись до слёз. Все расходились, вернее, разъезжались домой с улыбками и в прекрасном настроении. Тина вписывалась в общую картину.

Дома ей предстояло поговорить с мужем насчёт его дочери, Эллен, и её семейства. Но начинать разговор следовало издалека и ненапористо.

Супруг Тины был чрезвычайно начитанным и хорошо образованным человеком. Он не раз слушал курс мировой истории. Будучи убеждённым атеистом, посещал какие-то лекции по истории основных религий США. Так что она надеялась, что он просветит её и насчёт мормонов, в целом, и расскажет о той ветви, секте, которая в своё время покинула Америку и перебралась в Мексику. И ей будет интересно, и ему приятно. Ведь мужчине всегда льстит ситуация, в которой он женщину просвещает, научает или наставляет. Тинин муж, например, никогда не отказывал ей в помощи, когда она овладевала бизнес английским или готовилась к интервью. Так всё и случилось. Узнав, что Тина интересуется мормонами, муж велел жене подготовить внятные, по существу, вопросы и пообещал на все ответить.

— Скажи, пожалуйста, откуда они взялись, эти мормоны? Кто был первым мормоном на земле?

— На земле не знаю, а у нас в Америке это был Джозеф Смит.

— А с чего у него началось религиозное брожение? Почему ему протестантской религии не хватало?

— О-хо-хо, жёнушка! — закряхтел супруг. — Я думаю, это типично американский случай.

— Что ты имеешь в виду? Я думаю, что всё как раз наоборот. Слушала я тут ваших местных активистов. Все кричат, размахивая флагом, что Америка — страна незыблемых традиций и одной на всех идеологии. И имя этим ценностям: свобода, демократия и безграничные возможности.

— Вот-вот… Безграничные — это когда чего-то слишком много. В этом случае обычно не хватает либо главного, либо определённого. Как со Смитом случилось. Он жил в районе Нью Йорка, Пальмире, где было несколько активных церквей. И все дрались между собой за прихожан.

— И какие же у них там были течения?

— Методисты. Пресвитерианцы. Баптисты. И ещё кто-то помельче. И юному Джозефу это не нравилось. Как-то раз, когда ему было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет, он заявил, что у него было видение. Дескать, Бог отец и сын его Иисус явились ему во плоти. Оба выглядели, как обычные люди. И они велели ему не присоединяться ни к одной из церквей и создать свою.

— И все ему поверили? Пацану?

— В тот, первый раз, не очень-то. Но вскоре и второе видение его посетило. Ему было уже семнадцать. И он заявил, что к нему три раза являлся ангел Морони.

— Не могу поверить, чтобы взрослые люди к этому бреду прислушались!

— В этот раз шустрый Джозеф обставил всё умнее. Подготовил, так сказать, доказательную базу.

— Заснять всё это на плёнку он тогда не мог… Селфи с богом или ангелом тоже ещё в моду не вошли. Какие же доказательства он придумал?

— Он заявил, что ангел сообщил ему о трёх местах, где находятся священные предметы, содержащие послания для него. Только для него одного. Если обычный смертный в этих местах объявится, то неминуемо умрёт.

— Тоже мне, база! Что дальше-то было? Звучит почище любой восточной сказки!

— А дальше он, якобы, эти три предмета нашёл. Там были золотые блюда, камни в серебряных кувшинах и большая выпуклая тарелка. Он даже нашёл человека, который перевёл тексты, выгравированные на этих предметах, с какого-то древнеегипетского языка.

— Но, по-моему, такого не существует!

— И парочка специалистов историков тоже возмутились. Но люди же видят и верят в то, что хотят видеть и верить.

— С этим не поспоришь! Ну и что было дальше?

— Учёный, который перевод сделал, даже семьи лишился. Жена обвинила его во лжи, забрала детей и сбежала. Но он продолжал доказывать, что Джозеф — обладатель нового знания, вручённого ему ангелом Морони по поручению Бога. И на основании, якобы, этих текстов, Джозеф написал новую библию. Она так и называется Мормонская Библия. По-моему, было это в 1830 году. В любом магазине её купить можно.

— А откуда пошло многожёнство у мормонов? Сам Смит был женат?

— О, да! Женился в восемнадцать лет. В 1826 году. Причём отец невесты был категорически против их брака. Тогда Смит невесту просто умыкнул. Они сбежали, потому что отец Эммы хотел посадить его в тюрьму: за мошенничество, за публичное враньё и тому подобное.

— И куда же молодые подались?

— В Кёртленд, штат Огайо. Сначала их было немного, но потом один ушлый священник начал обращать в мормоны целые приходы. Они построили церковь, которая стала жемчужиной всего штата и самым большим зданием на Западе. Именно эта первая церковь, спроектированная известным дорогим архитектором, стала образцом красоты и величия мормонов.

— А с женой как у него дела обстояли?

— Плохо! Несколько лет, на потеху всем его врагам, его жена отказывалась перейти в мормонскую религию. Видно, она догадалась, какая участь ждёт там женщин. Но потом он её доконал. Приняла она мормонство, но вскоре решила от мужа уйти. А у того начались неприятности с соседями, не мормонами.

— Какого рода неприятности?

— Все его неприятности были чисто мужского рода! Он начал говорить о полигамии для мужчин. Якобы, в первом явлении ему Бога, тот сразу на это намекнул. Дескать, плодитесь, берите много жён, как делали это Авраам, Яков и прочие герои Ветхого Завета. Сообщил ему Отец и о том, что сам Иисус дважды был женат, а перед смертью оставил вполне земного наследника.

— А сам Джозеф, в этом случае, кто такой?

— Будущий бог. Согласно их учению, после смерти все мужчины мормоны становятся богами. И нет на людях первозданного греха. Грехи они зарабатывают на земле. Цель учения — оберегать их от порочной земной жизни. И главное тут: труд в поте лица и миссионерская деятельность. Никакого алкоголя, кофе и чая! Верность мормонской клятве. Но чему они там клянутся, я не знаю.

— Так вот почему так много молодых парней мормонов по домам ходят!

— Да. Они все после школы обязаны два года миссию выполнять: обращать в мормонство заблудших. Ходят всегда по двое, в костюмчиках, галстуках. Да ты сама их видела недавно!

— Точно! Такие отутюженные, вымытые до скрипа и вежливые. А как они хозяйство ведут?

— Сначала у них был полный коммунизм — всё общее. Потом разрешили бизнесы иметь и десятую доли прибыли отдавать церкви. Теперь это — одна из самых богатых церквей мира. Я тут посмотрел последние данные. Они контролируют производство орехов, самые влиятельные радиоканалы, местный телеканал в Юте, страховые компании… А совсем недавно земли прикупили. Процветают, короче говоря. Их чистый доход не менее шести миллиардов долларов. Почти такой, как всего штата Юта. А оборот за тридцать миллиардов перевешивает. Свои школы, больницы, театры, самолёты, самые красивые церкви.

— Но как они в Юте оказались? Ведь они обитали в Огайо, если я ничего не путаю.

— Из Огайо их местные жители изгнали. Считали их церковь авторитарной, диктаторской. А после того, как преподобный Джозеф соблазнил местную семнадцатилетнюю девочку, там настоящая война началась.

— Слушай, когда мы на твоей родине были, в Иллинойсе, там мормоны на каждом шагу встречались. Я только сейчас задумалась, почему? Что они там делают?

— После неприятностей и военных стычек с соседями тысячи мормонов пересекли реку Миссури и обосновались в Иллинойсе. Ближе к 1840 году.

— И их там приняли?

— Дорогая моя! В Америке примут, приютят и обогреют любого во время избирательной компании. Если ты не дурак и пообещаешь поддержать на выборах действующую власть. Что мормоны и сделали. Ещё и финансами правящей партии помогли.

— И им разрешили там жить?

— И землю выделили, и Джозефа в какие-то органы власти избрали. Он даже стал готовить себя в президенты. Но его опять подвёл его любвеобильный петушок. Вскоре все его друзья обнаружили, что в их общинах давно царит полигамия, и их жёны, дочери и сёстры регулярно ублажают отнюдь не духовные аппетиты главного духовного наставника. С ним рассорились все. А жена давно пылала к нему ненавистью и ждала повода либо отомстить, либо уйти.

— Так его сместили? Изгнали?

— Его, для начала, арестовали. По ничтожному, как это у нас делается, поводу.

— Интересно, по какому?

— Обманутые мужья напечатали газетку с ядовитыми памфлетами о Смите. А он приказал своим ближним слугам разрушить печатный станок и логотип. Тогда ему предъявили обвинение в «препятствовании осуществлению свободы слова». И за это арестовали. А убили его в тюрьме. При попытке бегства через окно во время смены караула.

— И что же с мормонами дальше произошло? Как они до Юты докатились?

— Был избран новый глава церкви. Некий не то Брайхам, не то Брайам Йанг. Он и объявил великий «исход» из Иллинойса. Почти сто с лишним тысяч мормонов двинулись с семьями на запад, в Долину Великого Солт Лэйк. Там они и обосновались. Йанг умер в 1877 году и оставил процветающие общины с населением в двести пятьдесят тысяч человек. А сейчас их девять миллионов. Это только в основной Церкви Последних Святых. А сколько у них разных ответвлений! Сект!

И тут Тина решилась:

— Так Эллен, твоя дочь, за какого мормона замуж вышла?

— За чокнутого! За придурка! Мы с её матерью этот брак не приняли и не одобрили. Но они так или иначе в Мексику со своим новым богом-проповедником ушли. Это уже после всех несчастий в Мексике их Джо, сын мой, сюда привёз.

— А что особенного в их мормонской общине?

— Во-первых, они бедные. Их слишком мало, чтобы процветать. Хотя в трудные годы традиционная церковь их не бросает, поддерживает.

— А с полигамией, как сейчас у всех этих последних святых?

— Официально, она запрещена. Но скандалы не утихают. То какой-то истовый мормон пятнадцать племянниц в жёны взял, и совсем недавно Америка по этому поводу возмущалась. А тут новая практика, по слухам, расползается.

— Какая?

— Слишком, как бы выразиться помягче, сильная отцовская любовь к дочерям. А иногда и к сыновьям. То, что по-научному инцестом называется. А их чёртовы проповедники всегда мужика покрывают. Во всех без исключения случаев. Жена должна понять и простить. И точка.

Смутное подозрение мелькнуло в голове Тины.

— А в семье Эллен такое могло быть?

— Знаешь, мы с ней не общаемся. Но…

Он резко замолчал.

— Что «но»?

— Пэтти звонила. На что-то намекала. А я ей твой телефон дал. Ты же с шерифом можешь поговорить. Всё-таки его сын в твоём классе учится. Может, он что-нибудь разузнает, поможет.

Всё встало на свои места. Оставалось ждать вестей из Юты. Но ждать, не догонять. Хотя тоже напрягает. День окончательно сдался ночной прохладе. И Тина решила сдаться внезапно подобравшейся усталости.

Глава 13. Ангел распущенности и лужа дружбы

Дина была развратной. Но ангельски развратной. Так ей сказал молодой человек, изучающий теологию.

Она обладала удивительной любовью к любви. К её материальной части. Для того, чтобы ублажить мужчину и одарить его почти религиозным чувством присутствия в раю, ей не требовалось ни духовной близости, ни интересного общения. Ей просто был нужен приятный, вкусно пахнущий и не отталкивающий её внешне мужик. Когда она растекалась своими щедрыми формами по его телу, партнёр чувствовал себя семнадцатилетним подростком, впервые обнявшим настоящую женщину.

В тот момент, когда Дина начинала его раздевать, напевая в ухо неслыханные им до этого нежности и глупости, мужчина наливался силой молодого двадцатилетнего самца.

Лёжа почти бездыханным и ошалевшим от всего, что он только что вытворял, любовник ощущал себя Давидом, победившим в схватке с Голиафом. Он чувствовал себя героем, завоевавшим неприступную прежде страну наслаждений.

Дина обладала удивительно эротической техникой прикосновения к мужскому телу. А когда её холёные, не отравленные тяжким трудом пальчики, покалывающими капельками криогена замораживали мужскую сдержанность и отстранённость, мужчина принадлежал ей полностью. Она возрождала в нём всю первобытную силу охотника, стрелка и воина. Сражение выигрывали оба. Но полководцем всегда была она.

С каждым любовником, а их было трое, девушка общалась на особом чувственном языке. Её «рыбка» — подтянутый, холёный владелец ряда автосалонов — неизменно получал порцию своих «буль булечек», «шаловливых карпиков», «проказливого хвостика» или «моего повелителя — царя морского». Тот, по её требованию, называл её только «рыбонькой». Иногда золотой, что приближалось к правде. Особенно в те моменты, когда карпик-рыбка задумывался о количестве купленных Дине золотых побрякушек.

Второй был «заем». Тут Дина оригинальности не искала.

— Зая! Пушистик мой! Это твоя заинька, — обычно звонила девушка не белому и не пушистому дагестанцу. Тот был владельцем множества винных точек не только на родине, но и на других просторах большой России.

— Зая хвостик почистил? Ушки помыл? А то его заинька хочет ему в них что-то пошептать…

И только с Марком у Дины «зоологического» общения не получалось. Ему она разрешала называть её по имени. Так было даже разумнее. Если в телефоне раздавалось «Дина!», она знала, что это Марк. А не какой-нибудь склизкий угорь.

Сегодня она с особым нетерпением ждала его звонка. Вполне, впрочем, рассудочным и объяснимым. Марк должен был сообщить ей, как она ожидала, радостную, облегчающую жизнь новость о Маринкиных родителях.

— Маркуша! Любовь моя! Ну, что ты разузнал? А то я от волнений сон потеряла. Вдруг с ними что-то случилось?

— Случилось. Но, я думаю, с их согласия.

— Так куда же они пропали?

— Марининому папе большую и денежную должность предложили. Но не в Москве.

— А где же? В Питере?

— Нет! Во Владивостоке. Я, думаю, ему, из уважения к заслугам и научным степеням, просто дают заработать хорошую пенсию.

— И что он там, во Владике, делать будет?

— Возглавлять Штаб Военно-Морской Авиации Дальневосточного округа.

— Всё, мальчик-марчик, поняла.

— Дина, ненавижу твои сюсси-пусси. Говори нормально.

— Когда тебя сегодня ждать?

— Не сегодня. В командировку я уезжаю. Надолго.

Дина охнула, но тут же проиграла в шустрых извилинах преимущества такого поворота дела. Рыбка-карпик собирался ей купить квартирку. Не в центре, но и не в Бутово. Теперь она может это дело провернуть не спеша, с умом и толком. Тем более что Зая отбывает во Францию. Виноградники тамошние прикупить хочет. У него получится. Ведь женат он на страшной, как их лягушки, француженке.

— И далеко ты отбываешь?

— Этого я тебе сказать не могу. Особое задание.

Потом Марк будет не раз вспоминать тот разговор и диву даваться: что подтолкнуло его солгать? Неужели временами надо действительно отключать «соображаловку» и даже совесть, и следовать интуиции. Идти за первым порывом, не перепроверяя его размышлениями. Никакого задания он не выполнял. Уезжал во Владивосток на учёбу. Предстояли интересные семинары с японскими и китайскими коллегами. Они собирались делиться друг с другом новейшими методами борьбы с организованной преступностью. Но он обо всём этом промолчал. Также как о том, что выпросил эту командировку, буквально выкручивая начальству руки. Ведь его главной целью было встретиться с Маринкиными родителями. Он затылком чувствовал, что кое-что в истории, представленной Диной, не сходилось. Он просто знал, что с Мариной беда. А ещё Марк сумел убедить себя, что только он и сможет ей помочь.

Дина, между тем, звонила Рыбке.

— Мой карпик и его плавнички соскучились по своей золотой рыбоньке? — заворковала молодая женщина и низко, с дрожью в трахее, задышала в трубку. Она знала, как возбуждающе это звучит.

— Карпик чешуёй облазит, так хочет, чтобы ему хвостик потрепали и жабрики поцеловали, — голос звучал нетвёрдо, как будто мужчина начал задыхаться.

— Так давай сегодня аквариум и прикупим! Тот, на Юго-Западной, с видом на пруд с уточками.

— Ну что же, я не против. Вечером рыба твоя за тобой заедет, а ты уж оденься, как русалка. Чтобы всё обтягивало, шуршало и блестело. И хотелось бы влажности побольше…

— Как скажет мой повелитель. Жду в шесть вечера.

Тут же Дина подумала:

— Как хорошо, что на эти две недели Сэма забрала мама.

Мама с отцом сейчас жили в Минске. Квартиру купили не без помощи дочки, которой гордились сверх всякой меры. Дина вспомнила все свои съёмные хаты и хатки в Москве. Она съехала с Марининой квартиры, как только её мамаша повадилась навещать её. Первую квартиру ей снял винодел из Дагестана. Она была в Подмосковье, что на тот момент Дину устраивало. Потом она нашла квартиру с помощью работодателя, владельца автосалонов. У него она начала карьеру в качестве пиар-агента, а скоро возглавила весь их отдел рекламы. Сейчас за неё и на неё уже работали другие. Она их с завидной, перенятой у американцев, скрупулезной свирепостью контролировала, держа для этого узкий круг любимчиков. Те за двойной оклад докладывали всё обо всех и, разумеется, друг о друге.

И вот наступил момент, когда она, деревенская девчонка из Белоруссии, обзаведётся собственным жильём в Москве. А всё началось со встречи с Мариной. Когда обеим было по семь лет.

Дина, босая, с ногами в навозной жиже, стояла возле автобусной остановки. Блестящий городскими номерами и чистыми боками автобус остановился и вытолкал наружу кучку по-городскому одетых школьников. Первая же сошедшая девочка уставилась на Динку карими, с зеленоватыми прожилками, чистыми до самых зрачков глазами.

— Меня звать Марина. А почему ты босая? Да ещё и ноги у тебя грязные…

Дина схватила любопытную гостью и потащила в свой двор. Сразу за калиткой, знала она, их встретит зловонная лужа. Папа болел, а мама не успевала работать в поле, в конторе и следить за домом. Калитка открылась, и чёрные, блестящие как кошачий нос, туфельки городской хлюпнули в жижу. И тут же провалились, обрызгав её форменное платьице и белый, по случаю «фольклорной» экскурсии в село, фартук. Динка с интересом наблюдала за городской чистюлей. Что произошло дальше, она не забудет никогда. Девочка с восторгом осмотрела свой наряд в веснушках грязи, засмеялась, встряхнула волной завитушек, оформленных в модное каре, и радостно подпрыгнула. С визгом и улюлюканьем она прыгала и прыгала. И, не зная, почему, Дина к ней присоединилась.

Напрыгавшись и отсмеявшись, девочки взялись за руки и пошли в маленький, кособокий дом отмываться. Там они решили дружить. И Маринкины родители сделали всё для маленькой Дины, а позже, и её шустрых подружек Груни и Лисаветы. Сняли им на троих недорогую квартиру. «Выбили» материальную помощь от городского отдела образования.

Да, — со снисходительной улыбкой размышляла Дина, — и где теперь наша благородная Марина, а заодно, Груша с Лисаветой? И где я?!

Глаза почему-то слегка щипало. Наверное, от едких мыслей.

В следующую минуту Дина расплылась в самодовольной улыбке победителя:

— Не хрен было Марине лезть в чужую грязь с малолетства! — злорадно произнесла она вслух. — Да ещё и веселиться в чужой луже! Дурой была, дурой и осталась. Девушка отключила эмоциональный канал и принялась выбирать наряд. Образ русалки требовал холодных мыслей, текучего настроя и исключительной обтекаемости форм.

Глава 14. Свидетель, «Синдром Евы» и новое о любви

Калифорния изнемогала жарой. А жара, в свою очередь, изнемогала одиночеством. Ей так хотелось открыть пересохшие губы навстречу хотя бы мимолётному поцелую ветреного дождя. Но последний либо навещал многочисленных подружек по особому графику, либо просто разлюбил жаркую, пылкую, славившуюся необузданностью Калифорнию.

Тина же изнемогала неопределённостью и эфемерными, как прогноз погоды, предчувствиями. Ей предстояло выступать свидетелем по вновь открытому делу об убийстве скандинавской красавицы, жены полицейского. Того самого симпатичного сержанта, который избавил школу и город от излишне креативной учительницы искусств. Случилось это спустя пару месяцев после её памятного звонка шерифу. Проще говоря, тогда, когда она и думать о Клеопатре в полицейских шортах забыла.

— Миссис Ти, — голос шерифа звучал невесело. Точнее, тревожно. — Вам придётся выступить свидетелем по делу об убийстве. И будет это непросто.

Его звонок застал учительницу врасплох

— Но почему я?! И почему непросто?

— Да потому что по Вашей милости в подозреваемые попала самый лучший и безупречный офицер городской полиции, наша гордость! Стеффи Гранд!

Собеседник тяжело вздохнул и продолжил:

— Ну, а если допустить, что она не та, за кого мы её все эти годы принимали, то…

Покашливание в трубке было плохим знаком, подумалось Тине.

— Так вот, если допустить, лишь гипотетически предположить, что она может стать основной подозреваемой, то Вам надо быть крайне осторожной.

— Ничего не понимаю, — миссис Ти звучала тихо и испуганно. — Это ей надо быть осторожной, а не мне. Не меня же подозревают.

— Во-первых, и от такого поворота дела Вы не застрахованы.

— Да что Вы такое говорите?! Я ни офицера, ни его покойную жену в глаза не знала!

— Я о другом. Если окажется, что Вы просто зрительно ошиблись, но продолжаете настаивать на том, что были свидетелем крупной ссоры в больнице, Вас могут заподозрить в даче ложных показаний.

Шериф замолчал. Молчала и миссис Ти. Обоюдное молчание становилось тягостным. Прервал его шериф.

— Отказаться Вы уже не можете. Я все Ваши показания подал в службу собственной безопасности, и они начали внутренне расследование. Пока только внутреннее. Но их уже кое-что насторожило. Поэтому сегодня утром меня уведомили, что дело будет открыто заново. С другими следователями и свидетелями. И, если Вы не глупый человек, то должны отдавать себе отчёт в том, что старший следователь Стеффи Гранд Вас уже тихо ненавидит. И это ещё мягко сказано.

Тина слушала, чувствуя, как трубка выползает из её рук, которые стали холодными и мокрыми одновременно.

— А доказать факт Вашей ошибки, — стараясь говорить мягко, продолжил шериф, — легче, чем Вы думаете.

— Но почему? Я что, не совсем вменяемая? Или за мной такие грешки уже водились: на кого-то повесить всех собак с целью ввести в заблуждение следствие?

— О, миссис Ти, видно, Вы ещё далеки от адаптирования в нашу американскую реальность.

— Я Вас умоляю, шериф! Скажите мне всё и сейчас без загадок и экивоков. Так, как любите делать вы, американцы.

— Хорошо! Где Вы находились в тот момент, когда увидели, как Вам показалось, Стеффи Гранд.

— Сидела в холле больницы. Ожидала приёма к психологу.

— Вот! Последнее слово здесь самое главное. И почему это Вы вдруг были направлены врачом к психологу? По каким таким показаниям?

И тут до Тины стала доходить вся шаткость и уязвимость её положения. К тому времени она не раз наблюдала, что происходит с женщинами, которые по разным причинам обращались за помощью к психологам или психиатрам. Особенно часто это происходило в залах суда, где она бывала со своими студентами. Этого требовала программа по социологии: выход, так сказать, «в поле»… Статистические исследования. Стоило супругу или бойфренду помахать перед судьёй и присяжными бумажкой, которая подтверждала консультации второй половины с психологами и прочими корректорами личности, как отношение к даме менялось полностью. Если же женщина, в полном осознании того, что её предал любимый человек, взволнованно напоминала ему, что она пошла к этому чёртову врачу исключительно по его настоянию, то только ухудшала свои шансы получить детей под опёку. Потому что большинство подобных разбирательств касалось именно судьбы детей. Даму объявляли «эмоционально нестабильной, незрелой, легко возбудимой и несбалансированной личностью в целом». Эти довольно жуткие кадры из судебных комнат привели Тину в чувство. Быстро и безжалостно.

— Вы знаете, шериф, штатный психолог записала в моей карте, что я — личность позитивная, самостоятельная, уверенная в себе и здравомыслящая! И без всякого намёка на психологические проблемы.

— Так какого гужа Вы там делали?! — поднял голос папа Джесса.

— А вот это уже — тайна. И не в пользу американцев, между прочим.

— Ладно, допустим. А копию или оригинал Вашей карты получить можно? Ведь они, мозгоправы, обычно её не дают.

— Я думаю, можно. Почти уверена, что она будет у меня на руках.

— Это уже хорошо. Ладно, на сегодня я отключаюсь. Но завтра обязательно позвоню. Наверное, рано утром. Надо будет обсудить ещё одну проблему. Пожалуй, посложнее первой. Но сегодня я не готов. До завтра, миссис Ти.

Тина опустилась в кресло и стала с благодарностью вспоминать свою первую встречу и последующую дружбу с врачом психологом. Диалог завязался сразу же, как только они присели за уютный столик в кафе Старбок. Запах изысканных сортов кофе настраивал на душевный комфорт.

— Тина! Я горю нетерпением получить ответ на главный вопрос, — профессионально мягким, располагающим к откровенности тоном начала разговор психолог.

— И что же это за вопрос? Я тоже горю нетерпением его услышать!

— Как Вы умудряетесь быть такой уверенной в себе? И выглядеть абсолютно независимым человеком. Я понимаю, что Вы можете многое скрывать за счастливым видом… Но вы заражаете энергией и оптимизмом. Откуда это в Вас?

— Я затрудняюсь ответить, потому что не понимаю подоплёки вопроса. Во-первых, почему я должна быть в себе неуверенной? Разве уверенность, самодостаточность не являются естественными качествами современной, образованной, много работающей женщины?

— А как же быть с врождённой женской подавленностью, приниженностью, угнетённостью самосознания?

Глаза собеседницы, вероятно, обдали психолога таким недоумением, что она поспешила продолжить.

— Я о «синдроме Евы». Который неизбежно провоцирует неуверенность женщины в себе и низкую самооценку…

— Какой ещё Евы? Той, которая «капут» вместе с Гитлером совершила?

Пришёл черёд собеседнице Тины одарить её обжигающим взглядом. Тина поняла, что они разговаривают на разных языках. Это озарение оказалось началом зарождения нового интереса. Интереса, который позже приведёт Тину к изучению истории христианства, его морали, Библии и прочих религиозных вещей в Христианском университете. Она его, правда, не закончит. Но кое-что понять успеет.

Тина посмотрела прямо в глаза собеседницы и также прямо спросила:

— Что Вы имеете в виду, говоря о «синдроме Евы» и о врождённой тяге женщин к самоуничижению, или как Вы там это назвали? Врождённой низкой самооценке?

— Первородный грех. Комплекс вины. Женщина рождается с его глубоким ощущением. С «виноватым сознанием», так сказать. Потому что именно она вкусила запретный плод и дала его Адаму.

— Я так, навскидку, думаю, что если девочек в этом не убеждать с самого рождения, то никакого сознательного ощущения вины или приниженности у них и не будет. Ни одна из моих русских подруг таким синдромом не страдает! А если и страдают чем-то наподобие этого, то либо мужик ей душу наизнанку вывернул, либо самодур начальник…

— Но ведь это было! Это случилось! С Евой…

— Я не знаю. Знаю только, что написали всё это мужчины. Видный учёный в этой области, Мангейм, вообще настаивал на том, что перед тем, как читать текст, надо понять, чьё мировоззрение он представляет или документирует. Это, во-первых. Во-вторых, даже если всё так и было, я имею в виду Еву, то герменевтика — наука интерпретации религиозных текстов — мне лично преподносит весь инцидент с яблоком с другой стороны.

Тине уже хотелось рассмеяться. Но она не посмела. Слишком серьёзно смотрела на неё психолог.

— Интересно бы знать, с какой.

— Ева, не лишённая, в отличие от Адама, врождённой тяги к прекрасному, увидела румяное, красивое, ароматно пахнущее яблоко. Естественно, потянулась, достала и откусила. Но бог наградил её истинно женской натурой. Если рядом голодный мужчина — основной кусок надо отдать ему. Что и сделала Ева. Ну, а Адам с чисто мужской настырностью слопал всё яблоко целиком. А, может быть, и всю яблоню ополовинил. Вот с тех пор мужики никак не угомонятся: из них избыток знаний бурным и не всегда мирным потоком в мир изливается.

Тинина собеседница молчала. Выглядела смущённой и задумчивой. А Тина больше не могла играть в тонкие психологические игры и рассмеялась. Психолог держалась недолго. Скоро они, стараясь не шокировать публику, смеялись в кулак, иногда захлёбываясь от недостатка пространства. И этот смех положил начало Тининой дружбе с очень хорошим человеком с непростой судьбой. И отличным специалистом по работе с жертвами домашнего насилия.

В ту первую встречу миссис Ти, недолго думая, решила попросить объяснения столь странного содержания опросников для пациентов.

— Да что же в них странного? — с искренним непониманием взглянула на неё психолог.

— Почему все вопросы о сексуальном насилии? Вернее, почему их так много?

— Да потому что на сегодняшний день двадцать пять процентов девочек до восемнадцати лет и десять процентов мальчиков — это жертвы сексуального насилия. Причём, чаще всего дети страдают от близких родственников либо их друзей.

— Но если это так, то жертвами и хищниками должна заниматься полиция. Но я читаю вашу прессу, много читаю… Для языковой практики. Причём, самую разную, и там об этом почти не говорится.

Глаза собеседницы вспыхнули. В них читалось с трудом сдерживаемое возмущение.

— Вот Вы, Тина, и ответили сами на свой же вопрос. Это — крайне непопулярная тема. У жертв зачастую единственный способ найти профессиональную помощь — это обратиться к психологу.

— Вы знаете, я только больше запутываюсь. Если общество не бьёт по этому поводу тревогу, то проблема может разрастаться бесконечно…

— Вы правы. А могут происходить вещи и похуже. Не просто замыливание проблемы, а её целенаправленное искажение. Вы же сами упомянули герменевтику. А она подразумевает не только интерпретацию текстов каждым на свой лад, но истолкование и объяснение событий тоже каждым на свой лад.

— Слушайте! Всё применимо и приемлемо до определённой точки. Изнасилование ребёнка или принуждение его к другой половой активности было, есть и будет преступлением против этого ребёнка. В любой интерпретации.

— Вы глубоко не правы, — твёрдо глядя в глаза собеседницы, сухо и профессионально сказала психолог.

— Тогда объясните мне, пожалуйста, в чём я не права.

— Это заняло бы слишком много времени, — я имею в виду полноценный разговор обо всех причинах: исторических, религиозных, культурологических… Но коротко могу Вам кое-что разъяснить.

— Я Вам буду только благодарна.

— Вот Вы считаете, что изнасилование — это и есть изнасилование. А чем считать долгую, длящуюся годами половую связь отца или брата с девочкой-ребёнком? Юристы, нанятые семьёй, утверждают: связь, длящаяся годами, не изнасилование. Это даже не преступление. И в семидесяти процентах случаев мать поддержит такую интерпретацию событий.

Женщины замолчали. Затем Тина подняла глаза к лицу собеседницы. Та поняла её взгляд правильно.

— Есть и теоретики, называющие себя учёными, которые подводят некий теоретический фундамент под такое положение дел. Например, одна высокоучёная дама, на семинаре которой я побывала в прошлом году.

— А кто она по специальности?

— Антрополог, преемница и последовательница всем известной Маргарет Мид.

— Извиняюсь, но это имя мне мало о чём говорит. Может быть, что-то о ней и слышала, но припомнить не могу.

— Я говорю о Маргарет Мид, которая возглавляла антропологическую секцию Музея Естественной Истории пятьдесят два года.

— И что такого радикального, необычного в её интерпретации инцеста?

— Она заявляет, что сами по себе такие отношения ничего плохого ребёнку не приносят. Ребёнок страдает по другой причине: от того, что большинство взрослых думает, что это — плохо.

Чашка кофе в руках психолога вздрогнула. Но она продолжила.

— Есть у нас и другой подход. Якобы осуждающий сексуальную связь отца и дочери. Но под каким углом зрения подаётся проблема? Я сейчас речь виду о другом «учёном» с именем — Альберте Эллисе. Он мягко, осторожно выступает против подобной практики и объясняет свою позицию так:

— Если мы оправдываем секс между отцом и дочерью, мы навлекаем на семью две большие проблемы. Во-первых, отец не сможет быть достаточно строг с дочерью. А, следовательно, не сможет применять эффективные дисциплинарные меры. А во-вторых, семью начнёт раздирать ревность и соперничество между матерью и дочерью. А допускать этого нельзя.

— Получается, что его подход к инцесту — чисто рациональный. О последствиях такой практики для жертвы он не думает.

— Вот именно! Разумеется, нас, нормальных, защищающих интересы ребёнка специалистов, гораздо больше. В разы больше! Но вот наше влияние иногда меньше.

— А в каких семьях чаще всего случается сексуальное насилие или даже просто связь подростков: сестры и брата, например.

— В семьях с глубокой отчуждённостью её членов. Там, где во главу угла поставлен наш, всему миру известный, индивидуализм. Ну, знаете, как это выглядит в большинстве больших американских домов…

— Да, думаю, я понимаю, о чём Вы. Каждый запирается в своей комнате, у каждого свой телевизор, свой компьютер. А на двери висят таблички: «Keep off!», типа, держись подальше, я тебя сюда не звал.

— Исследования показали поразительные вещи! Из разряда тех, которые американских психологов крайне раздражают.

— И что же это?

— Чем больше времени дети, начиная с двух-трёх лет, проводят вместе, вплоть до того, что сидят вместе на горшках, тем в разы меньше риск развития между ними нездоровых отношений. Самый низкий процент всяких нежелательных и нездоровых контактов между детьми и родственниками — в Израиле, в кибуцах. Дети, воспитанные с трёх месяцев вместе, совершенно по-другому относятся друг к другу.

— А в каких странах такие нездоровые отношения, наоборот, наиболее распространены? То есть, не являются шокирующими?

— В некоторых арабских странах. В Южной Африке. А из так называемых цивилизованных, в Японии.

— В Японии?!

— Да, причём, там есть одна интересная особенность.

— Какая? Близкие отношения между братьями и сёстрами? Я в каком-то современном романе об этом читала.

— Нет. Между матерью и сыном. Во всяком случае, так было не протяжении долгого времени. Думаю, что в больших городах эта практика сходит на нет. Сейчас японские мужчины на кукол-роботов переключаются. А вот в заброшенных богом удалённых районах… И эта, и некоторые другие странности в отношениях близких людей до сих пор присутствуют… Дело в том, объясняют нам японские психологи, что у них совершенно другое понимание отношений между мужчиной и женщиной. Женщина нужна мужчине для секса, но никак не для душевной, интимной близости. Для этого есть родители. Женщины коллеги — это только коллеги. Не друзья, не близкие по духу люди… Только коллеги, и, зачастую, не высшего сорта. Это я ещё мягко говорю.

Нашего молчания хватило на то, чтобы допить остывший кофе и заказать новый.

— Но почему всё-таки матери? — тихо спросила Тина.

— Некоторые матери считают, что они помогают сыну правильно избавляться от излишнего сексуального напряжения. Уберегают их от возможных любовных связей.

— Зачем уберегать кого-то от любви?

— Чтобы сыновья полностью сосредоточились на учёбе и карьере. Не отвлекались, так сказать, на глупости. Поэтому повторюсь… Японцы не смешивают любовь, секс и интимные отношения.

— Ничего не понимаю! Ну, ни капельки!

— Любить они могут и компьютерную девушку, и голографическую… В сосуде, например, кувыркающуюся. Сексом занимаются, так сказать, технически. Потому что это потребность, которую надо удовлетворять. Американских мужчин, рассуждающих также, тоже, кстати немало.

— Это даже я успела заметить…

— А то, что мы называем тесными, доверительными, интимными, душевными и духовными отношениями — такие отношения с женщинами не приняты.

— Так получается, японцы, может быть, и превосходят весь мир в работоспособности, в изобретательности, но эмоционально они… Они просто на другом, непостижимом, например, для меня уровне…

— Я не знаю, на каком они уровне, но, по-моему, понятие любви у них совершенно особое.

— Как интересно! Вы мне даёте такой неординарный, даже шокирующий взгляд на мир, что я всё больше чувствую себя недоучкой. Не в своей области, нет. А в общекультурном плане.

— Но Вы же, наверняка слышали, что японские учёные, работающие над «эмоционально тёплым роботом», признали своё бессилие.

— Наверное, в программировании тёплых эмоций и…

— И любви. Вы правы. Чтобы создать программу, явление надо описать. Затем подобрать известную физическую, вполне материальную аналогию. Что-то зримое и измеряемое, но имеющее понятную физическую форму…

— Не представляю, что может соответствовать любви? В физическом мире, я имею в виду.

— А вот ваши российские программисты такое явление нашли.

— Не может быть! И что же это?

Собеседница замолчала, хитро взглянула на Тину и, оттягивая момент удовольствия от шока собеседницы, принялась за кофе. После долгой минуты она очень внятно, почти по слогам, произнесла:

— Это атомный взрыв.

Женщины опять замолчали.

— Кстати… Не хотелось бы об этом говорить, но сейчас и из России неутешительная статистика до нас доходит… О семьях, в которых вполне образованные отцы находятся в неестественных отношениях с дочерьми. И матери об этом знают и принимают как неизбежный факт… Молчат и дочери, и матери…

— Я сейчас скажу, вероятно, ужасно крамольную вещь, — медленно, задумываясь над каждым словом, заговорила Тина.

— Свобода слова и демократия, также как их полное отсутствие, имеют зачастую одинаковый эффект… Если речь идёт о женщинах и детях… Собственно, ничего удивительного в этом нет.

— Вы имеете в виду тот факт, что когда эти две «дамы» появились на свет в Древней Греции, то пользовались ими исключительно мужчины? Да и то избранные?

— И это тоже… Ведь именно эти свободные граждане, которых мир до сих пор считает первыми настоящими демократами, и приказывали сбрасывать со скал некрепких, слабых и больных младенцев… Разве не так? И кто интересовался мнением женщин? Про детей я вообще молчу… Их с малолетства в той же Греции в полное пользование старшим мужчинам отдавали… И не только в обучение…

— Да… Дети по статусу и тогда, и сейчас зачастую становятся жертвами свободы слова и информации. Ими легко манипулировать… Внушить, что угодно… Так что нет большой разницы в том, кто за их душами охотится: фанаты свободы слова или её яростные противники… В любом случае, дети ни психологически, ни физически, ни материально не могут противостоять тому, что им внушают взрослые… А неограниченная свобода слова как раз и позволяет воздействовать на них практически неограниченно… Парадокс…

— Особенно, если эти взрослые — близкие и любимые люди… Да и женщины в более в уязвимом положении. Когда женщина беременна, то она почти полностью зависит от мужчины… Эмоционально, психологически и, зачастую, материально… Все учебники пишут о том, как поздно женщины получили хоть какие-то права… И в Англии, и в Америке, и в Западной Германии. В последней ещё долгие годы после окончания войны замужняя дама не имела права поехать в отпуск без письменного разрешения супруга…

— А в Англии даже официально торговали жёнами до 1913 года… Просили за некоторых меньше фунта стерлингов…

— Да Вы что?! Я этого и не знала… Зато хорошо помню известную английскую шутку на похожую тему…

— Я с удовольствием бы улыбнулась в конце такого, по сути, печального разговора, — тихо сказала психолог.

— В благородном английском семействе дочь вздумала книги философские читать… Со старшими спорить… Дерзить. Однажды за обедом отец резко оборвал её речи о политике. Девушка вскинула голову и громко спросила: «Я, что, не могу иметь собственного мнения?!»

— Конечно, можешь, — ответила её знатная бабушка. — Вот выйдешь замуж, и твой супруг тебе его сообщит.

Женщины рассмеялись. Собственно, говорить больше было не о чем. Да и не хотелось. А потому они вскоре расстались, договорившись о следующей встрече.

Однако Тине пришлось обратиться к новой знакомой, будем называть её мисс Ди, задолго до запланированной встречи. Ведь именно она, штатный психолог, могла поддержать её в ситуации, в которой та оказалась. Телефонный разговор был предельно коротким. Мисс Ди обещала выдать карту Тине на руки и даже, если понадобится, свидетельствовать в суде.

Глава 15. Частная больница Сакраменто, Калифорния. Двумя годами раньше

Бинты спадали с лица женщины с весёлой решимостью. Они как будто спешили явить миру новое чудо. Один, правда, решил зацепиться за новейшей конструкции нос, но передумал. Гораздо приятнее было задержаться на ярких, необычной арочной формы губах. Впоследствии, пребывая уже в мусорном контейнере, бинт будет рассказывать товарищам по несчастью, что именно он был первым, кто прикоснулся к капризно изогнутым устам Клеопатры. И как быстро он взмок всеми своими сочленениями, прильнув в почти припадочном экстазе к полному, слегка влажному рту царицы.

«Да! Гиалуроновая кислота — гораздо лучший друг современных девушек, чем бриллианты», — самодовольно делился добытыми знаниями перевязочный материал.

— Вы не просто прелестны! — с искренним восторгом воскликнул доктор, отправляя бинты в урну. — Вы ошеломительно, в разы превосходите красотой ту, на которую хотели быть похожей. Сама молодая женщина робко, боясь нарушить идеальную симметрию лицевых мышц, улыбалась. Но даже слабая улыбка освещала комнату самодовольной радостью.

— Вы — не просто хирург, доктор. Вы могли бы стать самым опасным соперником Леонардо да Винчи, Караваджо и Боттичелли вместе взятых! Ваше чувство красоты безупречно.

— Но, дорогая Стеффи, Вы отдаёте себе отчёт в том, что красота такого качества потребует от Вас жизни совсем иного качества?

— О, да! И первое, что я сделаю, это сменю отдел полиции, в котором служу.

— Да-да… Это было бы полезно и чрезвычайно умно! Для всех нас, я имею в виду.

— Ну, разумеется, док! Хотя мне жаль покидать работу, которую я умею делать также ювелирно, как Вы свою.

— Стеффи, сколько лет Вы прослужили в отделе борьбы с хищениями произведений искусств?

— Десять с хвостиком. И честно служила все эти годы. Сколько картин, скульптур и ювелирных шедевров осталось в стране благодаря моей работе на износ!

— Я верю Вам безоговорочно! Только не позволяйте себе вот так возбуждаться! Никаких естественных всплесков эмоций. Только хорошо контролируемые радость, благожелательность, лёгкая досада и ещё более лёгкое недоумение! Из того, что позволительно, но изредка, — детские гримаски. Они оставляют людей безоружными интеллектуально и эмоционально.

— Доктор! Теперь о земном. Та картина, оригинал которой перешёл в Вашу частную коллекцию в Швейцарии, я думаю, полностью покрыла все мои расходы на Ваши услуги. Я правильно оцениваю ситуацию?

— Безукоризненно, я бы добавил. Как всё, что Вы, Стеффи, делаете. Один вопрос. Ваше пребывание в нашей клинике должно остаться полным секретом. Ваш файл уже уничтожен.

— А новые документы? Я имею в виду справку из Мексики об автомобильной аварии и пребывании в Центре ожоговой терапии. Они готовы?

— Разумеется. Вы, надеюсь, не забыли, откуда я родом?

— Я знаю, что Вы отпрыск довольно важной американской семьи, долгое время проживавшей в самой большой мормонской общине Мексики.

— Вы, дорогая, знаете не всё. Мой прадед был на «ты» с прадедом очень известного политика, Ми…

— Я не ослышалась? — мягко, позволив себе лишь лёгкое, разрешенное доктором недоумение, прервала его Клеопатра. — Вы о человеке, претендующем, среди прочего, на президентский пост?

— Именно о нём. Его знаменитый прадед, Джаскелл Р., убеждённый радикальный мормон и многоженец, в сожительстве с первой женой, Анной Амелией П. и дал начало известному всей Америке политическому клану.

— А я думала, что разговоры о мормонстве Мита не более чем предвыборные сплетни, слухи и преувеличения.

— Если уж рассуждать об этом в Ваших терминах, то с этим человеком — всё наоборот. Полуслухи, полунамёки, полуправда и умно продуманные преуменьшения.

— Звучит сказочно, но правдоподобно!

Женщина, не забывая о практике, состроила уморительную детскую гримаску.

— Нас, собственно, интересует надёжность мексиканской стороны, а не политические интриги. И я напомнил о своих мексиканских связях лишь для того, чтобы успокоить Вас. Они — самые надёжные из надёжных. Мормоны своих братьев не предают никогда. А если предают, то конец такой же, как в определённых итальянских кланах. Надеюсь, Вы меня понимаете.

— Стараюсь. Вероятно, поэтому у мормонов принят такой странный жест, когда они приносят клятву. Я как культуролог его не раз даже на старинных картинках видела. Большой палец руки вдавливается в шею прямо под ухом, ладонь повёрнута вниз, и потом резкое такое движение по горлу от уха до уха, и рука опадает.

— Ну да, имитация мгновенно вспоротого горла. Как бритвой…

— Но и у масонов почти такой же ритуал.

— А чему тут удивляться. И сам Джозеф Смит, и первые пять мормонских лидеров — все входили в масонскую ложу. Но сейчас это пройденный этап. Мормоны гораздо богаче своих бывших союзников. Да и, думаю, влиятельней. Что нам, рядовым мормонам, только на руку.

— Но я-то не мормонка. И никоим образом не собираюсь в вашу безгрешную церковь вступать. Я там, как женщина, от тоски умерла бы! Ещё до принятия клятвы.

— И не надо! Каждый зарабатывает царство божие на своём месте, делая лучше других то, что умеет. Главное, что городской департамент полиции получит несколько документов: об автомобильной аварии, в которой погиб офицер полиции и три охранника. И, разумеется, историю болезни Стеффи Г., из которой следует, что она перенесла несколько пластических операций. Операции потребовались ввиду обезображивания лица в результате обширных ожогов.

— А протокол пожарной инспекции о сгоревшей машине? Не забыли?

— Мы, мормоны, не забываем ничего. Мы всё делаем не просто хорошо и правильно, но педантично, скрупулёзно и методично. Это — наши принципы.

— Ладно, прекращаю допрос!

И Клеопатра изобразила мягкую благожелательность.

Доктор, в восторге от своей работы и понятливой пациентки, просиял здоровым мормонским румянцем. Розовым, во всю щёку, без малейших желтушных пятен от чая и кофе. Он, также как его политический кумир, их не употреблял.

Оставшись, наконец, одна, Клеопатра ещё раз сделала ряд упражнений для лицевых мышц. Она поочерёдно изображала приветливость, расположенность, отзывчивость и сочувствие. Впав в полное восхищение от себя новой, она стала размышлять, в каком отделе полиции хотела бы ещё послужить родине. Через пять минут она не сомневалась в том, что знает ответ. Так же как не сомневалась в правильности своего выбора. Она будет помогать детишкам, жертвам домашнего насилия. Работа почётная, потому что мало оплачиваемая и предполагает большое, любящее сердце в исполнителе. В то же время, работа непыльная, так как жертва редко настаивает на наказании члена семьи. Ведь для этого надо пройти публичные слушания и «ославиться» на всю округу. Большинство предпочитают терпеть и дальше. Развод грозит потерей семьи, дохода, неуплаченной ипотекой и долгим судебным разбирательством по поводу опёки над детьми. Как давно поняла Стеффи Г, только шестая-седьмая часть потерпевших осмеливалась пройти все эти круги ада. Большинство предпочитали жить в аду домашнем. Тем более, что так мало требуется, чтобы преподнести его соседям как семейный рай. Достаточно ходить всей семьёй в церковь по воскресеньям, лучше, взявшись за руки. Регулярно посещать местные собрания: по благоустройству, борьбе с домашними кражами или организации праздников и ярмарок. И не забывать стучать в двери именинников, прихватив либо корзинку, либо блюдо с домашними или купленными на распродажах печенюшками.

Стеффи набрала телефонный номер Дерека. Этот самоуверенный, с настырным умом и явными излишками совести мужчина который год не давал ей покоя. Стоило ей взглянуть в запредельно голубые и пронзительные глаза журналиста «Вашингтон пост», как она нервничала всеми отсеками души. Стоило ему прикоснуться к любой части её тела, чаще всего везло рукам, как она взмокала желанием и теряла присущую ей устойчивость. В прямом и переносном смыслах. Вот только было похоже, что Дереку всё это было не просто по барабану, а по воздуху. Колоти, не колоти — разминается только тот, кто колотит. Ни звука, ни всплеска эмоций в ответ.

— С кем я разговариваю? — голос в трубке звучал сухо и профессионально.

— Это я, Стеффи. Из городского отдела полиции Сан Диего.

— О, господи, Стеффи! Я так рад тебя слышать, — интонация была приветливой, но не более, отметила про себя Клеопатра. — Мы все волновались, узнав об аварии.

— Мы все! — ухватился возбуждённый ум красавицы за фразу. — Мог бы сказать «Я», подлец бездушный.

Её гордость вздыбилась возмущением и бессильной злобой. Впрочем, так случалось почти всегда при разговоре с журналистом. Но, вспомнив о рекомендуемых доктором эмоциях, женщина расслабила лицо, слегка приподняла уголки губ и нежно пожаловалась собеседнику:

— Не обо мне речь, дорогой. Я никогда не прощу себе провала операции. Первого и последнего в моей карьере.

— Стеффи! Позволь женщине взять в тебе верх над служебным долгом. В Вашей работе всё случается. Тем более что вы, стараясь избежать ограбления, доставляли картину в музей, выбирая, что называется, нехоженые тропы.

— Да, и это было ошибкой группы планирования.

— Давай забудем на минутку обо всех полицейских операциях. Лучше скажи, что пришлось перенести лично тебе после взрыва машины. Насколько я информирован, автомобиль загорелся. А ты была внутри. Как тебе удалось выжить?

— Я сидела рядом с водителем. А три охранника находились в армированном кузове. Рядом с картиной. Я просто выпрыгнула и откатилась. Но не настолько далеко, чтобы избежать пламени.

— Бедная девочка! — голос Дерека не задрожал и не дрогнул. Он просто сказал то, что полагалось говорить в таких случаях. И Клеопатра сморщила лицо в гневе. Но тут же почувствовала, как туго натянулись мышцы вокруг рта и на лбу, и резко расслабила их в выражении лёгкой досады.

— Я перенесла три пластические операции. Сейчас даже не узнаю себя в зеркале.

— Зная тебя, Стеффи, я уверен, что все три только добавили тебе красоты.

В этот раз невозмутимость собеседника едва не вогнала Клеопатру в бешенство. Но она мгновенно «взяла своё лицо в руки» и одела его во флёр почти детского, на грани обиды, недоумения.

— Дерек! Ты всё шутишь, а я сон потеряла. Другая внешность требует привыкания. Но, что гораздо труднее, она диктует новое поведение. Тебе так не кажется?

— Может быть, ты права. Скорее всего, права. Ведь ты всегда права!

Голос мужчины зазвучал привычной иронией на грани сарказма. И Стеффи его в эту минуту ненавидела. Она так и не смогла приблизиться к пониманию его привычки снисходительно подтрунивать над ней. Её ум входил в режим холостой ротации, стоило ей начать анализировать отношение Дерека к себе. Он начинал работать по типу пустого веретена, которое забыли зарядить ниткой. Внутренний мир Дерека от неё, как всегда, ускользал.

— Ты опять шутишь, — мягко отозвалась Клеопатра. — Но я после всех этих событий твёрдо решила сменить специализацию.

— И какая же область полицейской работы тебя привлекает?

— Защита прав детей, подвергшихся насилию.

Дерек замолчал. Надолго. Молодая женщина тоже смолкла в недоумении. Не мог же он вот так взять и бросить трубку?! Да и не провоцировала она его на такой неамериканский жест бескультурья. В Америке принято говорить не менее двух, трёх фраз, изображающих досаду, неловкость и искреннее сожаление из-за необходимости завершить беседу. И только после этого можно, так сказать, откланяться.

— Стеффи!

В этот раз интонация была настолько несвойственной мужественному, всегда сдержанному журналисту, что Клеопатра сжалась и почему-то испугалась. Дерек звучал устало, если не сказать, измученно.

— Стеффи! — повторил он. — Не следовало бы тебе во всё это влезать. — Поверь мне, эта проблема — неподъёмная. Особенно у нас, в Соединённых Штатах.

— С чего ты это взял? — стараясь говорить ровно и уверенно, парировала вопрос женщина. Но тягучая, болезненная неуверенность в себе уже расползалась по её мускулам, суставам, связкам и нервным окончаниям пальцев рук и ног. Всё тело, каждая его часть немела в желчном ступоре знания. Того знания, ядовитый секрет которого она хранила в себе с малолетства.

— Ты просто не знаешь, с чем собираешься бороться, — почти безнадёжным тоном завершил фразу Дерек.

Её душила ярость. Из тех, которая заставляет рычать, бросаться на противника, кусаться и бить, бить, бить, убивая. Без капли жалости и сожаления. С наслаждением.

Боясь выдать себя и не в состоянии думать здраво, Клеопатра лишь нервно дышала в трубку.

— Я тебя обидел? — совсем не понял её Дерек. — Я усомнился в твоих способностях, честности и профессионализме?

— Это я усомнилась в твоих мозгах! — ядовито нашёптывала самой себе вторая, неизвестная миру лейтенант полиции Стеффи Г. Она, другая, ненавидящая всех благополучных мужчин и женщин, не способная радоваться счастью других, захлёбывающаяся в атаках ярости при виде чужой любви и семейного счастья, никак не хотела заползать в своё логово. Но ей пришлось. Вторая Стеффи замолкла, свернулась, наконец, клубком ядовитой энергии, и замерла.

— Дерек! Если ты о том, что почти три четверти Америки в этом погрязло или, так или иначе замешано, то я это осознаю и готова с этим сражаться, — твёрдо и безэмоционально ответила Стеффи. Она тут же извинилась за невозможность продолжать разговор, так как пришло время процедур, и отключилась.

Очень медленно женщина заставила себя успокоиться полностью и обдумать свою непростительную реакцию на слова Дерека. Она была на грани потери контроля. И по какому поводу? По ничтожнейшему. Вторая Стеффи выползла наружу, стоило какому-то мужчине произнести вслух правду обо всем известной проблеме. И этот всезнайка решил, что открыл мне глаза на реальное положение дел?! Какое мужское самодовольство! Какой апломб! И оба основаны на пузырях пены, покрывающей рану при обработке гидроперитом. Потом рана затягивается. Покрывается корочкой. И становится невидимой для глаз посторонних. Только ткани там, внутри, ещё долго, иногда всю жизнь, её ощущают и помнят. Вторая Стеффи была той нервной тканью, которая так и не научилась жить взаперти, под корочкой. Америка научилась. Но Стеффи — нет.

Глава 16. Зрелое счастье, улыбка любви и тайны Калифорнии

Полиция вяло возобновила следствие по убийству жены полицейского. Тина уже знала, что зовут его Эрик. Забавным, если бы не трагические обстоятельства, казался факт, что его покойную супругу звали Эрика. Обычно, как-то заметил шериф, их так и величали: наши Эрики. У миссис Ти было в запасе не меньше двух-трёх месяцев для того, чтобы подготовиться к вызову в полицейский участок. Там ей предстояло участвовать в процедуре опознания обвиняемой. И, в случае ошибки, не исключалась процедура проверки её самой на полиграфе. Всё это не способствовало светлому настроению и ясной работе мыслительного аппарата. Отвлекала подготовка к поездке в Мексику и интересная работа в маленьком муниципальном колледже. Последняя включала разнообразные «полевые исследования»: опросы, посещения различных социальных учреждений и встречи с незаурядными людьми.

Вот и сегодня, в канун Дня Благодарения, Тина со студентами направлялись в Центр Счастливой Зрелости. Центр назывался «Джойсли». Компактное, окрашенное в жизнерадостный жёлтый цвет здание встретило их домашним запахом выпечки, приветливыми кивками многочисленных гостей, звуками флейты из одной из комнат и всплесками искреннего смеха из другой. Гости замерли напротив большой двери, из-за которой доносились команды. Звучали они твёрдо и властно, смягчаемые, однако, приятным азиатским акцентом. Едва посетители приоткрыли дверь, как их подтолкнули внутрь и усадили на стулья. Над Тиной склонилась седая голова с узкими смеющимися глазами.

— Коли зашли, придётся заниматься. Тренировка только что началась.

Тина было вскочила, собираясь уйти, но её тут же властно усадили назад.

Вокруг сидели люди в возрасте за шестьдесят и семьдесят. Перед ними стояла необычайно высокая, больше метра восьмидесяти, китаянка в спортивном костюме.

— Я — Сунн! Мне восемьдесят пять лет. Но я умею делать вот так — она села на шпагат, вот эдак — она встала на голову, и даже так и сяк: и она прошлась колесом к зрителям и обратно.

Все захлопали.

— А теперь, леди и джентльмены, мы все сделаем первый шаг к источнику нашей вечной молодости — гибкому позвоночнику!

Занятие длилось сорок минут. Участники группы ни разу не встали со стульев. Но на следующий день Тинино тело болело не меньше, чем после ходьбы на десять километров с нещадным маханьем рук. Тинины студенты и она сама были не просто благодарны! Они были в восторге. Позже миссис Ти посещала эти занятия не раз, и с неизменным удовольствием пожинала их результат. Даже супруга удалось затащить на парочку тренировок. Но индивидуальные упражнения с компьютером привлекали его куда больше.

— А теперь я приглашаю дорогих гостей в наш клуб кинолюбителей.

Студенты последовали за Сунн и её супругом (китайцем, вдавившим нас в стулья), в небольшую комнату. Представились. И тут началось! К Тине подбежала пожилая пара.

— Вы из России?! И Вы — не иммигрантка? Вы туда вскоре вернётесь?! Как мы счастливы! Какая удача!

Тина стояла, улыбалась, обнималась, не понимая ни энтузиазма, ни блеска смотрящих на неё с явной симпатией глаз приветливой пары.

— Мы с женой столько лет мечтали встретить человека из России и сказать ему, — начал медленно и почти торжественно супруг…

— И сказать, что лучший фильм всех времён и народов — это «Москва слезам не верит»! — перебила его нетерпеливая, уютная, вся мягкая и даже пахнущая свежей сдобой жена. Оба расплылись добрейшими улыбками. Тина тоже. Студенты разошлись с вопросниками по другим секциям, и они смогли поговорить.

— Вы из какой части России? — спросил супруг.

— С Дальнего Востока. Но после США хочу поехать в Мурманск. А дальше, как жизнь сложится..

— Так ведь и мы в Мурманск собираемся! Через три года. Вот деньги начали копить.

— И ещё в Санкт Петербург! — добавила его вторая половина. — И в Волгоград!

— Мы — ирландской крови. А в ней много русских, славянских корней. Мы так любим ваши фильмы. А «Москву…» смотрим на десерт каждую субботу. Вот только жаль, у нас почти нет дублированных фильмов. Только с субтитрами.

— Зато у нас сейчас легче найти голливудский фильм, причём, прекрасно дублированный, чем приличный российский.

— Да не может быть! Вы, наверное, как все русские, всё видите в слишком мрачном свете. Особенно после перестройки.

— Нет, правда. Наша кинопромышленность на последнем вздохе держится. Я имею в виду спонсорском вздохе. Найдёт режиссёр спонсора — будет фильм. Не найдёт — не будет.

— Это очень печально. Мы с нашими друзьями для души… — начала сдобная леди…

— И для ума — дополнил её супруг, — именно советские фильмы смотрим.

— Без звёздных войн, Апокалипсисов и киборгов с огнемётами.

— Но где вы их достаёте? — не могла скрыть своего любопытства Тина.

Парочка хитро переглянулась, муж сжал руку жены, и та выдохнула:

— Наш сын преподаёт английский в России. Сначала в Москве, а теперь в Волгограде.

— Он влюбился! Такую девчонку отхватил! — зачмокал и заулыбался ещё шире глава семейства.

— А она из Волгограда. Вот и он туда перебрался. Такая хорошая девочка! Скромная, без пирсингов и татуировок. А кормит нашего балбеса лучше мамы родной!

Уютная леди взяла Тину за руку, опустила голову вниз и шмыгнула носом.

— Так что мы и русский начали учить. И деньги на поездку копим. Мы же, как почти все американцы, нигде не бывали. Всю жизнь работали, работали. А отпуска у нас, наверное, уже знаете, какие. Чтобы двенадцать дней получить — это столько лет работать надо! Особенно в нашей профессии.

— А кем вы работали?

— Мы из Вайоминга. Штата скромного, простого, не очень богатого. Там медицинские сёстры и братья на вес золота. Так что мы в этой профессии по пятьдесят лет продержались. Зачастую на снегоходах к больным приходилось выезжать.

— Да. Было дело. Однажды подруливаю на снегоходе к заброшенной на краю леса ферме и вижу, как что-то огромное шевелится около двери. А мне ведь в неё, в дверь, входить надо. Притормозил, присматриваюсь, а разглядеть не могу, — с весёлым прищуром глаз стал рассказывать мужчина. — А, решил, была, ни была! Остановился полностью и тихонько, крадучись, приближаюсь к дому. И тут вижу, что это — здоровенный, но исхудавший медведь-шатун! Над мусорным баком колдует. Что тут будешь делать?!

— И… Он на Вас набросился?

— Не успел, поганец! Я, не глядя, вскочил опять на свой вездеход и припустил обратно! Ведь в то время ни мобильников, ни планшетов не было! Помощи неоткуда ждать. Да там до сих пор вышек телефонных нет. А мишка-то от звука мотора очнулся, и, как был с головой в узком баке, так и бросился наутёк. Мой муженёк далеко и не стал отъезжать. Дождаться хотел, чтобы медведь от фермы отбежал. Ему даже косолапого жаль стало. Каково по лесу с мордой в помойном ведре улепётывать!

Супруги залились таким задорным смехом, не поддержать который не представлялось возможным.

— Переждал я на расстоянии минут пятнадцать. Может, и все полчаса. Да и давай назад рулить. И вовремя прибыл. У фермера аппендицит острый был. Пришлось самому резать. Благо, в чемоданчике всегда и скальпель, и всякие обезболивающие были. Спас таки мужика!

Я смотрела на собеседника такими круглыми глазами, что он опять рассмеялся и сказал нечто уж совсем неожиданное:

— А сейчас Вы — копия Людмилы Савельевой, из «Ивана Васильевича…»

Пожилая пара опять зашлась в смехе. Жена стала изображать Наталью Крачковскую, а супруг — самого Ивана Васильевича Грозного, тыкающего кнопки в лифте и осенившего себя крестом. Фильм оба знали почти наизусть. Это была их любимая кинокомедия. И Тинина тоже. Так что все развеселились как дети: что-то напевали, миссис Ти с медсестрой даже в пляс пустились, пока Иван Васильевич приседал вокруг них.

— А что ваш сын о России думает? Вот что он писал в самых первых письмах? Или по Скайпу говорил?

— Две вещи его, можно сказать, ошарашили, — начал муж.

— Он никогда и нигде не видел столько любви. Ну, знаете, влюблённых взглядов, переглядываний… Между мужчинами и женщинами, родителями и детьми, — тихо, подбирая слова, продолжила уютная леди.

— И, в то же самое время, нигде не встречал столько холодных, незаинтересованных, казалось, ни в покупателях, ни в выручке, продавцов, — закончил мысль супруг.

— А где он наблюдал много любви?