Бесплатный фрагмент - Женькины байки

Ведьмино племя

После полудня прошел сильный ливень. Выглянувшее из-за туч солнце озарило своими лучами всю округу. Над полями снова стали петь жаворонки.

По полевой дороге, окруженной с двух сторон пшеничными полями, неторопливо шла лошадь, запряженная в телегу. Раскисшая после дождя дорога затрудняла движение. На колеса то и дело налипали большие комья мокрой земли. На телеге ехало четверо. Молодой мужик держал вожжи. Рядом с ним сидел старик, тихо покуривая папироску. За стариком сидела старуха, подле неё молодая баба. Все четверо сидели, покачиваясь в такт движениям телеги, свесив с неё ноги. Направлялись они в свою деревню, которая уже показалась на горизонте.

— Ох, как полило хорошо! — смотря на уходящую тучу заметил старик. — Хорошая трава попрет сейчас. С Божьей помощью не один зарод сена поставим нынче.

— Да, хорошо, — передразнила старика старуха. — Все вымокли до нитки!

— Ага, сушить всё, не пересушить, — вторила ей молодая баба, выкручивая край своей юбки.

— Не зря сосед наш на рыбалку сегодня пошел, — продолжала старуха.

— И что из того, что он пошел на речку удить? — спросил мужик.

— Так, он всегда перед дождем рыбачить ходит, — поясняла старуха. — Сколько раз он сам говорил, что клюет лучше перед грозой.

— Ну? — вытянул старик, выпуская струйку дыма изо рта.

— Всё от Даниловны, от прабабки своей, перенял он! — заскрипела старуха. — Ведьмино племя!

— От неё, от Даниловны! — поддакивала старухе молодая баба.

Мужики только молча смеялись над суеверием баб.

— А, что вы смеётесь, — вскипела старуха. — Разве не знаете, что Даниловна ведьмой была?

— Да, ладно тебе, — старик махнул рукой на старуху, не оборачиваясь в ее сторону.

— Даниловна сильная ведьма была, по ветру могла навести! — вступилась за старуху молодая баба.

— По ветру только по-большому али по-малому сходить можно, — сострил молодой мужик.

Мужики в голос засмеялись.

— Тьфу на вас, — сплюнула старуха. — Ржёте как кони. — Даниловна и сына моего троюродного племянника сгубила. Он с армии только пришел. И все, пропал парень. Даниловна его к своей внучке присушила. Опутала корнями, ведьма старая, одурманила парня. Приходит он, бедолага, к родителям. Одно только и талдычит, мол женюсь да женюсь. Им бы его лечить от навета, а они его женить! Вот, ведь как бывает!

— Им бы его лечить, а они его женить, — рассуждала молодая баба. — Не поняли они, что роднятся с ведьминым племенем!

Мужики еще громче смеются.

— Смейтесь, смейтесь, проклятые, — разошлась старуха. — А Бог-то видит, кто кого обидит. Не построить счастья на чужом несчастье-то. Вот и не пожили молодые. Только у них родился первенец, они оба в тот же год в могилу ушли друг за другом.

Мужики притихли.

— Говорили, что Даниловна же и напустила на них? — спросила старуху молодая.

— Так без нее и не обошлось! — еще пуще разошлась старуха. — Видать ей от молодых-то младенец нужен был, чтобы силу свою ему передать. Ей же, окаянной, тогда девятый десяток был. Правнук родился, его родители и померли. Явно Даниловна опоила их своими снадобьями, чтобы на тот свет спровадить. А младенца при себе держать стала. При ней он и рос. А сама она после этого проскрипела ещё пятнадцать лет. Живучая, ведьма, была.

— Как не живучая, если из других соки тянула! — вторила молодая.

— Померла Даниловна, но и тут напоследок всем устроила, — продолжала рассказ старуха. — Боженька её прихватил зимой, сразу после Рождества. А на следующий день такие страшные морозы стукнули, ну не продохнуть на улице. Пар от дыхания в лёд стразу превращался. Так не могли и захоронить, Даниловну-то. Мужикам никак не удавалось могилу выкопать. Все замерзло. Они бедолаги и костры жгли, пытались оттаять землю. Никак! Ни лопатой, ни ломом. Три дня копали могилу. Не пускала в себя святая земля наша Даниловну, ведьму эту! Видать много наворожила она за свою жизнь!

— А какой падёж коней у нас был в деревне помните? — вдруг вспомнила молодая. — Это Даниловна, по ветру наговор пустила.

— Даниловна напустила! — подтвердила уже разъяренная старуха. — Умела она это делать. Пошепчет, пошепчет на ветер. И всё, через несколько дней, либо кто в деревне нашей, али в соседнем селе, али в районе захворает, либо и вовсе окочурится.

— Ой, свят, свят, — перекрестилась старуха.

— Свят, свят, — перекрестилась баба.

— Так, когда падеж лошадей был, Даниловна уж полгода как на кладбище лежала, — пытался возразить старик.

— Даниловна, это! — еще больше взбесилась старуха. — Даниловна навет сделала так, чтобы через какое-то время ворожба её заработала. Видать перед своей смертью много таких заготовок она сотворила! Сразу после Даниловны в один год три человека в деревне у нас умерло.

— Так, старухи же древние умерли, — не поворачиваясь, возражал мужик, держа вожжи перед собой.

— Даниловна это! — начала уже огрызаться старуха. — Если не она, так правнучек еённый, ведьмино племя, это сделал!

— От них всё зло-то идет, — раздухарилась молодая баба. — Ведьмино племя!

— Да, пустое! — возразил другой старик.

— Даниловна это сделала! — уже не выдержала старуха, заправляя под платок свои седые волосы. — Вы, мужичье, знать не знаете, ведать не ведаете, как некоторые бабы, этим колдовством могут владеть. У нас в деревне полно ведьм. Идешь порой по улице и чувствуешь, чуть ли не в каждом окне ведьма на тебя смотрит и шепчет, шепчет, шепчет. А ноги так и подкашиваются, дурно становится.

— Да, полно ведьм! — поддакивала старухе баба. — Каждая крест серебряный в стакан воды опускает, шепчет заклинания и потом эту воду в глаза детям брызгает, чтобы хворобу на них наслать.

— Так, ты же, старая, сама на воду шепчешь каждую субботу? — уже возмутился старик. — Баню топим, перед тем как идти в неё мыться, ты крест в воду опускаешь, шепчешь в стакан и потом этой водой на каменку брызгаешь, на полок и во все углы бани. Разве не так?

— Я от угара это делаю, дурень старый! — бесилась старуха. — Молитвы святые творю!

Лицо старухи вытянулось, нижняя беззубая челюсть выдвинулась вперед, клоки седых волос еще больше выбились из-под платка, а глаза её светились злобой.

— Это от угара делается! — вторила ей молодая баба, лицо которой тоже искривилось от злости. — Ничего не понимаете, мужичьё-дурачьё, только и ржете как сивые мерины! Это от порчи защита такая, так как кругом ведьм полно!

— Полно в деревне нашей ведьм! — бесилась старуха, выпучивая свои глаза.

— Да, полно их, — вторила ей молодая, брызгая слюной! — Все ведьмы!

— Все ведьмы! — с оскалом на лице кричала старуха, выдвигая вперед нижнюю челюсть с единственным желтым зубом.

Мужики молча переглянулись друг с другом.

Наконец старик, докурив сигаретку, затушил её в ладони, выбросил окурок. Потом он повернулся к старухе и легонько толкнул её с телеги. Старуха соскользнула с телеги и угодила прямо в лужу. Молодой мужик, не разворачиваясь, в пол-оборота, одной рукой спихнув с телеги молодую бабу. Она тоже упала в грязь.

— Пошли прочь, ведьмино племя! — засмеялся старик.

— Долой ведьм с телеги! — хохоча, крикнул мужик, погнав лошадь что есть мочи.

Старуха и молодая баба, поднявшись с земли, поправили свои юбки. Стряхнули с одежды грязь. Старуха, спрятав под платок пряди своих седых волос. Подняв кулак, она долго трясла им в воздухе, крича что-то вслед мужикам. Молодая баба повторяла за старухой. С удаляющейся от них телеги еще долго был слышан громкий хохот мужиков.

Друг мой, Тришка

Прошло много лет с тех событий. Они произошли в годы моего детства. Но помнятся они мне до сих пор ясно и отчетливо. В этот период я познавал окружающий мир. Тогда же у меня появился мой первый, самый верный, друг.

Мне исполнилось пять лет, когда мы с мамой переехали в деревню из города. Деревня эта была очень маленькая, две улицы на три десятка изб. Она затерялась в окружении бескрайних полей и дремучих лесов. Рядом с деревней текла маленькая речушка.

Поселились мы с мамой почти на краю деревни, в большом старом бревенчатом доме. Это было в конце лета. Придя в первый раз к дому, мама с отворила со скрипом ворота в ограду. Войдя через них в ограду, я оказались в огромных зарослях крапивы и лопуха. С противоположной стороны ограды стоял бревенчатый амбар. Рядом у амбара стояла сколоченная из досок собачья будка.

— Мама, а здесь жила маленькая собачка? — поинтересовался я, увидев крохотное строение для собаки. Мама, осторожно приминала ногами крапиву, пробираясь к дому.

— А у нас будет собака? — снова спросил маму.

— Вот, сыночек, давай сначала обживёмся, а там поглядим, — ответила спокойно мама, отпирая огромный ржавый замок на дверях сеней.

Этот ответ меня вполне устроил. Мое внимание быстро переключилось на резкие звуки у себя над головой. Над сенями находилось гнездо ласточек. Своим появлением мы их сильно встревожили.

Отворив с грохотом дверь, мы вошли в дом. Посреди избы находилась огромная русская печь, слева от дверей стояла впритык к стене широкая лавка. В доме было довольно светло. Я насчитал семь окон. Два окна выходили в ограду, три на улицу, а ещё два — в заросший палисадник. Там росло огромное дерево с темной, даче черной корой на стволе. А рядом находилось деревце поменьше. Позднее мама сказала, большое дерево называется черемуха, а другое рябина.

Выйдя из дома, мы снова пробрались через заросли крапивы, открыв воротца в огород. Там тоже все заросло высокой травой.

— Теперь это наш дом, — сказала мама. — Здесь, сынок, будем мы жить. В доме все вымоем и выкрасим краской. Крапиву всю выкосим, а огород распашем. Будет у нас хорошо и уютно.

Шли дни, я привык к нашему новому жилищу. Каждый день открывал для себя что-то новое. В старом амбаре нашел много всякого инструмента: деревянные вилы, грабли, серп, коромысло. В конюшне и на сеновале тоже было много разных вещей. Особенно мне понравилась керосиновая лампа, которую я нашел на приступке при входе в конюшню.

Мама потихоньку преображала наше жилище. Она выкосила траву в ограде и огороде, вымыла окна и стены, побелила печку. Выкрасила пол темно-зеленой краской, а потолок и стены светло-синей. Повесила занавески, принесла из кладовки стол, стулья и комод. В доме появилась и другая утварь, в том числе и шкаф, большое зеркало, кресло, разная посуда. Вскоре и огород был распахан.

Наступила осень. Природа готовилась к зиме. Наша черемуха, отряхнув с себя последние листья, стояла задумчиво. Ствол ее стал еще темнее. Всегда светлая и раскидистая рябина стояла печально и задумчиво. Все кругом также выглядело задумчивым. Некогда яркий и разноцветный лес стал невзрачным. Вспаханные поля скорбно чернели. Даже речка стала журчала по-другому. Всё кругом стихло в ожидании чего-то. Наблюдая за всем этим, мне стало не по себе. Я сильно испугался.

— Мама, все вокруг умирает, — расплакавшись кричал я, подбегая к маме. — И мы тоже умрём?

— Никто не умирает, — обняла меня, поцеловав мои мокрые глаза. — Деревья и кусты, а также все жучки, бабочками и мухи засыпают зимой. А многие птички улетели зимовать в теплые края. Природа готовится к зиме. А весной солнышко согреет землю своими лучами. Деревья снова будут шелестеть своей зеленой листвой. В траве опять будут бегать жучки. Вернувшиеся в наши края птички будут петь нам с тобой свои веселые песни. Так бывает каждый год. Всё засыпает, а потом снова все просыпается. Просто в городе ты не замечал смены сезонов. Здесь это видно отчетливей. Природа готовится к зиме.

— Не хочу зиму! — заявил я.

— А помнишь, как ты радовался, когда катался с горки у нас во дворе? — спросила мама. — А разноцветные огоньки на новогодней елке тебе тоже нравились. И ты очень веселился, когда Дед Мороз со Снегурочкой приходили к нам с подарками.

— Это в городе все было! — не унимался я. — А здесь я один. И друзей у меня вовсе нет. Одни старухи вокруг! Зачем мы сюда приехали?!

Мама, как могла, успокоила меня, пообещав, что зимой у нас будет горка и новогодняя елка.

Шли недели. Зима полностью вступила в свои права, сковал льдом нашу речку. Снег выбелил всю округу, укрыв под собой пожухлую траву и спрятав под собой черному полей.

Из кучи снега мама смастерила горку, катание с которой было моим основным занятием на улице. Но, одному кататься с горки мне было всё-таки скучно.

Еще одним моим занятием было изготовление разноцветных ледяных гирлянд. Мама научила меня этому. В железную кружку с водой нужно было развести одну из моих красок А в подкрашенную воду опустить два кончика ленточки. Кружка выставлялась в сени на мороз и через пару часов гирлянда была готова. Их мы с мамой весили на рябину, что росла в палисаднике.

Еще мама привязывала к веткам кусочки сала или корочки хлеба. Тогда из окна мы могли наблюдать как синички и снегири весело сновали между ветвей и разноцветных ледышек.

В одно зимнее утро мама внесла в дом елку и принялась устанавливать её на крестовину.

— Вставай, соня! — улыбалась мама, когда я проснулся. — Пока мы завтракаем, елка обогреется, и мы её будем украшать. Скоро Новый год!

— Ура! — начал я прыгать на кровати. — Новый год! Ура!

В те новогодние праздники к нам в гости приходили соседские старухи. Они приносили с собой пироги, шаньги, блины или конфеты. А вот Дед Мороз со Снегурочкой так и не пришли, хотя я их очень ждал.

Прошло еще несколько длинных недель. И вот на крыше, на краю шифера, я стал замечать появление сосулек. Охота за сосульками стало моим новых развлечением. Было радостно слепить из мокрого снега снежок и бросить его в сторону крыши, сбив при этом несколько сосулек. Сквозь них я смотрел на яркое весеннее солнце. Солнечный свет в сосульках чудесным образом преломлялся и мерцал.

Наступила весна. По нашей улице в считанные дни маленькие ручейки превращались в потоки вешней воды. Мои разноцветные ледышки, висевшие на рябине, исчезли. Горка и стоящий рядом снеговик тоже растаяли. Возле амбара стала появляться ярко-зеленая трава. Местами начали цвести жёлтые цветочки. Почки на нашей старой черемухе набухли, стали проклевываться зеленые лепестки. Прилетели скворцы и стали весело петь свои песни, сидя на козырьке крыши нашего дома. Все происходило так, как говорила мне мама. Все стало просыпаться и оживать.

Когда остатки снега растаяли, а земля уже местами подсохла, мама взяла меня с собой. Мы отправились к соседке, которая жила недалеко от нас со своим взрослым сыном. По пути мама сообщила, что у хозяев появились щенки и она решила взять нам одного из них. Услышав это, я не поверил своему счастью.

— Мама, мы собаку заведем? — уточнил я.

— Да, — ответила мама. — Мы живем почти на краю деревни и нам нужен сторож. Да и что за двор у нас такой, если в нём нет собаки? Ты со мной согласен?

— Ура, у нас будет собака! — начал я прыгать от счастья и кричать на всю улицу.

Соседки дома не оказалось. Нас встретил её сын. Это был очень хмурый мужчина. Заперев собаку в конюшне, он нас подвел к большой коробке, что стояла у сеней. В коробке было пять одинаковых по окрасу маленьких щенков. Все они были светло-коричневые с темными, почти черными мордами.

— Не могу понять, в кого пса они такие народились, — сказал сосед, указывая на щенят. — Вроде и кобелей на древне у нас таких нет.

Щенята, урча, копошились в коробке, перебирая своими лапками. Я с восхищением стал разглядывать всех. Мужчина достал из коробки самого маленького и тощего из щенков, держа его за загривок. От того, как держали это маленькое живое создание мое сердце сжалось от жалости к нему.

— Один этот чахлый остался, никто не берет, — пояснил мужчина. –Хотел завтра его на пруд отнести и утопить, да тут вы. Ну так будете брать?

Я тогда не мог еще понять такого страшного слова «утопить». Только и понял из всего сказанного мужчиной то, что щенок провинился перед хозяином тем, что родился меньше, чем остальные.

— Да, берем, — моя мама взяла щенка, освободив его из плена сильной руки. — Сколько с нас?

— Ну если за этих мне дают по десятке, то за этого, рублей пять возьму.

— Этот не хуже других, — прижав щенка одной рукой к себе, мама вынула из кармана десятку и отдала её соседу. — Вот возьмите и спасибо.

Она тут же взяла меня за руку и быстрым шагом пошла из ограды на улицу. По движения и взгляду мамы я понял, что она была недовольна этим человеком. Но почему именно я не совсем понимал.

Придя домой, мама попросила меня подержать щенка. Я взял в руки теплый комочек и стал рассматривать его блестящие глазки, маленькие ушки, носик и хвостик. Он мне показался самым милым созданием на свете. Найдя коробку, мама положила туда солому. Поставила рядом с блюдце с подогретым на плите молоком.

— А теперь давай покормим нашего питомца, — радостно сказала мама. — Он родился самым маленьким. Другие щенки видимо его постоянно отталкивали от маминого молока, вот он и медленнее рос, чем остальные. Ну ничего, мы его вырастим!

Она взяла щенка, поднесла его к блюдцу с молоком и аккуратно ткнула мордочкой в молоко. Щенок сначала фыркнул, заурчал и стал лакать молоко своим розовым язычком. Я подполз к щенку.

— Мама, смотри ест, ест! — радостно воскликнул я. — А как мы его назовем? Мама подумала и сказала, что нужно придумать такую кличку, в которой есть шипящие и звонкие звуки, так животные лучше на них откликаются. Я никак не мог понять, что это за звуки такие.

— А давай назовем его Тришкой? — предложила она. — Можно его Тришкой или Тришей кликать, а когда и Трифоном величать!

— Давай! — охотно согласился я, погладив щенка. — Тришка, наш Тришка!

— Мама, а сосед сказал, что хотел утопить Тришку, это как?

— Знаешь, сынок люди бывают иногда жестоки к животным, да и к другим людям тоже, — не сразу ответила мама. — Наш Тришка, если бы мы его не забрали, вскоре мог погибнуть. Сосед не стал бы его держать. Он бы бросил щенка в пруд, чтобы тот наглотался воды и утонул.

— Разве так можно, мама? — изумился я, едва удерживаясь, чтобы не разреветься. — Он же живой и такой милый! Мама, так нельзя делать!

— Сынок, в жизни много хорошего, но есть и плохое. И каждый человек должен бороться с плохим, чтобы всем было хорошо. Вот мы сегодня с тобой сделали очень хорошее дело. Мы спасли этого щенка от гибели, и тем самым мы сделали хорошо и ему, и себе. У нас появилась в доме собака, сторож. А у тебя появился новый друг.

После этих маминых слов я успокоился, взял на руки Тришку и прижался к маме. Она обняла меня и поцеловала в макушку. Правой рукой погладила нашего пёсика.

Вот так и появился у нас в доме Тришка. С этого момента дни напролет я не отходил от своего нового друга. За несколько недель щенок окреп. Я постоянно гладил его, наблюдал как он играет, бегает, грызет разные предметы. Щенок стал даже подавать голос. До этого он только мог урчать. Ко мне и маме пес быстро привык. Он уже отзывался на свою кличку.

За лето щенок сильно подрос. Окрас у Тришки стал рыжевато-коричневого оттенка. Шерсть короткая и ровная по всему телу. Область вокруг глаз, носовая часть морды, щеки и подбородок были окрашены черным цветом, образуя что-то на подобие маски. По спине, вдоль всего позвоночника, шерсть тоже была темная. Глазки вытянутые, по краям слегка заострены. Взгляд у пса был живой, умный и внимательный. Пасть у Тришки была черная. В чёрных дёснах сверкали белые крепкие зубы и трепетал розовый язык. Телосложение у него оказалось крепким, лапы мускулистые. Хвост широкий, с слегка загнутым кончиком.

Еще у моего пса была одна особенность. Кончики его темных ушей всегда падали. Было интересно наблюдать за псом, когда тот, заметив что-то новое для себя, приседал на задние лапы, приподнимал уши, и при этом начинал вертеть головой по оси своей морды. При этом кончик уха, который приближалось к земле, выпрямлялся, а кончик другого уха падал. Поворачивая голову в обратную сторону, выпрямившийся кончик уха падал, а другой выпрямлялся.

Зная эту особенность, я часто, отойдя от него на несколько шагов, начинал издавать ещё незнакомые для пса звуки: кряканье, шипение и цыканье. Тогда Тришка начинал усаживаться на задние лапы и внимательно следить за мной, присматриваться и крутить головой. Это вид пса сильно смешил меня. Расхохотавшись, я подзывал его к себе. Понимая, что со мной всё в порядке, пес начинал улыбаться своей собачьей улыбкой и срываться с места. Быстро подбегая ко мне и проникновенно заглядывая в глаза.

— Все хорошо, Тришка, — обнимая пса, говорил я. — Это была всего лишь шутка!

Пёс вставал на задние лапы и доставал мордой до моего лица, лизал мне щеку. От этого я еще больше заливался от хохота, а пёс подпрыгивал, крутился и подвизгивал.

Мы часто проводили время на поляне возле нашего дома. Я убегал от пса, он догонял меня, мы с ним кувыркались на траве. Я громко хохотал, а Тришка звонко лаял, заливаясь восторгом. Устав от игр, я падал в траву и смотрел в небо. А мой пёс ложился рядом, клал свою голову ко мне на живот и от удовольствия закрывал свои темно-карие глаза.

В конце лета мама соорудила из огромного деревянного ящика конуру для Тришки. С внутренней стороны входа повесила плотную тряпицу, чтобы в конуру не задувал ветер. Снаружи обтянула конуру рубероидом, чтобы дождь её не промочил. Новую конуру она поставила на место прежней, оставшейся собаки бывших владельцев дома. По сравнению со старой, Тришкина конура казалась огромной. Я с легкостью мог пролезть внутрь конуры. Что я и сделал, когда её только установили. Маме это не понравилось, и она взяла с меня обещание, что я не буду залезать в конуру к Тришке. Я пообещал маме. Но вскоре, втайне от нее, я все-таки стал забирался в гости к своему псу. Мы с псом лежали в тишине на теплой соломе, слушая наши с ним дыхания.

В один из теплых осенних дней мы играли с Тришкой на нашей поляне перед домом. Вдруг рядом появилась соседская курица. Пёс, навострив уши, встал в охотничью позу и с громким лаем бросился на курицу. Та, от неожиданности, с громким кудахтаньем понеслась к своему двору. Тришка вслед за ней. В несколько прыжков он догнал птицу и придавил её передними лапами к земле. Курица начала громко пищать и барахтаться под лапами пса. Тут показалась хозяйка курицы.

— Это что же такое? — вопила она на всю деревню. — Собак на цепи не держат, они всех куриц передавили. Куда хозяева смотрят? И людей искусать могут и скотину задрать. Это что же делается? Это что же за вредительство-то за такое?

Заслышав крики соседки, Тришка выпустил из лап птаху. Она с громким кудахтаньем скрылась во дворе. Сам же пёс, вслушиваясь в продолжающие крики соседки, присел на задние лапы и внимательно начал смотреть на неё, привычным образом вертя своей головой. Тут я подбежал к Тришке, обхватил его за шею и потащил в сторону нашего дома. Через несколько минут соседка пришла к маме жаловаться на нашего пса. Тришка почувствовал, что его обвиняют в чем-то плохом, опустил свой хвост и склонил голову, стал прижиматься к моей ноге. После ухода соседки, мама присела на лавочку и тихим голосом пояснила мне, что Тришка подрос и нужно его уже посадить на цепь.

— Мама, но он же не задавил курицу, — начал я оправдывать своего друга. — Он только хотел поиграть с ней. Ты же знаешь, Тришка добрый пёс. Ему будет плохо на цепи.

— Мы брали его для охраны, — пояснила со вздохом мама. — Мы его не привязывали, так как он был совсем маленьким. А сейчас Тришка вырос. Он уже не щенок. Люди пугаются взрослых собак. Ничего не поделаешь, сынок. В городе собаки на поводке и в наморднике гуляют. Такова жизнь.

Тришку посадили на цепь. Но когда мы с мамой уходили за деревню, всегда брали с собой нашего пса. Там, отстегнув его с поводка, давали ему вдоволь набегаться по просторам.

Зимой, глубокой ночью мы с мамой услышали странный Тришкин лай с визгом. Мама вышла во двор посмотреть, что там случилось. Тришка крутился на цепи, подвизгивал и смотрел в сторону огорода. Мама решила, что в туда пробралась чужая собака. Подойдя к воротцам, мать увидела, что из предбанника соседской бани идет дым. Почуяв, неладное, мама побежала к соседке. Из-под крыши бани начал подниматься черный дым, а в окне появились языки пламени. Разбудив соседку, мама побежала к другим домам, звать на помощь.

Народ быстро побежал к месту пожара. Несколько мужчин пробрались к горящей бане, открыв дверь, они стали лопатами закидывать внутрь снег, пытаясь сбить пламя. Подоспевшие соседи с ведрами, наполненными водой, заливали огонь. Вскоре пожар удалось потушить.

Утром соседка пришла к нам.

— Я баню вчерась решила немного подтопить, чтобы наутро стирку завести, — поясняла соседка. — Видимо уголь из печи выкатился, и такая оказия вышла. Ну, спасибо, что спасли баню мою, предупредили о пожаре.

— О пожаре предупредил наш Тришка, — сказала мама соседке. — Он необычно громко лаял и подвизгивал.

— Недавно за курицами моими бегал, а сейчас от пожара спас, — посмотрев на пса, сказала соседка. — Бывает же такое!

Тришка, сидел на задних лапах и внимательно смотрел на людей, довольно высунув свой алый язык.

После ухода соседки мама подошла к Тришке и стала его гладить.

— Спасибо тебе, Трифон, — сказала мама. — Ты очень умный пёс.

С этого дня мама всегда называла нашего пса Трифоном. Я же по привычке продолжал звать его Тришкой.

Общение и игры с моим псом с окончанием лета и осени не прекращались. И зимой мы были не разлей вода. Катание с горок, рытье тоннелей и ходов в сугробах — все делали вместе. Еще одним моим любимым увлечением было катание на лыжах. Надев лыжи, брал на поводке своего пса. Уходили мы с ним обычно по проложенному среди полей зимнику далеко от деревни ближайшему лесу. На опушке леса, держа в одной руке поводок, я разворачивался в сторону дома.

— Тришка, домой! — кричал я своему другу. И пёс с громким лаем и увлекал меня за собой. Стоя на лыжах, я все быстрее разгонялся по ровной и хорошо накатанной дороге. Восторга от этого было немерено. Мы с моим другом радовались свежему ветру, бьющему в лицо, искрящемуся на ярком солнце снегу, синеве неба и бескрайним просторам.

Еще мы с псом часто выходили на нашу заснеженную поляну, где не так глубоки были сугробы. И начинали играть в догонялки, гоняясь друг за другом. Я пытался кидать в него пригоршни снега, а пес с лаем уворачивался от меня. Потом он зарывал свою морду в снег и резким движением вверх поднимал в воздух снег, который летел мне прямо в лицо. Все это сопровождалось громким хохотом и озорным лаем. Тришка чувствовал мою радость всему, что нас окружало, был счастлив этим. Мы оба радовались друг другу.

Вскоре я начал ходить в школу, которая находилась в соседнем селе. До школы нас довозили на автобусе. Там у меня появились новые друзья и новые увлечения. Но Тришка по-прежнему занимал среди всех моих друзей особое место. Все также, идя за деревню, я брал его с собой. Все также мы с ним играли и резвились на полянах.

Летом мы вместе с ним часто ходили к нашей небольшой речке и там плескались в теплой воде. Я брызгал водой на Тришку, он отскакивал от меня. Выжидал момент и прыгал рядом со мной, окатив меня водой с головы до ног. Наигравшись, я выходил из воды выходил на берег и ложился на теплую траву. В этот момент Тришка, незаметно подкрадывался ко мне и с шумом начинал отряхивать с себя воду, брызгая во все стороны. Это было завершением наших водных забав. Потом Тришка снова отправлялся к воде и начинал ловить пескарей. Зайдя в воду, пес замирал на несколько минут, зорко смотря в воду. Заметив рыбу, он резко погружал в воду свою морду, делая несколько шагов и вытаскивал из воды пойманную рыбу. Подняв морду кверху, с хрустом съедал пойманную добычу. Поохотившись, мой друг подходил ко мне и ложился рядом, опустив свою мокрую морду мне на грудь. Прикрыв свои глаза, он начинал мирно дремать.

Шло время. Как-то в конце зимы Тришка сорвался с цепи и на насколько дней убежал из дома. Такое бывало с ним и раньше. Уходил на несколько дней из дома. Часто возвращался домой весь потрепанный, а иногда и покусанный другими кобелями.

В этот раз Тишка не появлялся дома уже неделю. Мы с мамой начали сильно беспокоиться. Особенно мама стала переживать, когда узнала, что в соседнем селе отстреливали бродячих собак. Я стал успокаивать себя и маму, сказав ей, что на Тришке ошейник и издалека видно, что он домашний.

В один из дней, окончив учебу в школе, я с другими школьниками ехал на автобусе в сторону нашей деревни. Проезжая полем, мы увидели необычную картину. На краю заснеженного поля стоял УАЗик. А рядом с ним на снегу лежали две мертвых собаки. Неподалеку в поле бежало четыре собаки. За ними мчался снегоход, на котором сидело двое мужчин. Сидевший позади управлявшего снегоходом, стрелял из винтовки в бегущих впереди них собак. После очередного хлопка одна

из убегающих собак упала, зарывшись мордой в снег. Остальные две побежали в сторону деревни. Третья собака, вернулась к подстреленной. Пёс, постояв, над убитой собакой, рванул в противоположную от деревни сторону, к лесу. Стрелки помчались вслед за ним. Убегавшим от преследователей псом был мой Тришка. Я не мог поверить своим глазам.

— Остановите автобус, — соскочив со своего места, я кричал на весь салон. — Там мою собаку стреляют, остановите!

Водитель только выругался и продолжил движение. Заехав в деревню, автобус притормозил на остановке. Я бросился в открытую дверь и побежал в обратном направлении. Мое сердце сжалось от боли. Дорога передо мной размывалась от слёз. Я запинался и падал, снова вставал и бежал. Вдали виднелся уезжающий с поля УАЗик. В поле больше никого не было. Я подбежал к тому месту, где стоял автомобиль. На снегу было несколько темно-красных пятен. Направился туда, где застрелили собаку. Снова страшная отметина смерти на белом снегу, а вокруг несколько следов от обуви. Тут же были и следы собаки. Это были следы моего Тришки. Я побежал в сторону леса по следам, которые местами пропадали под следами снегохода. «За ним гнались» — думал я, громко рыдая.

На опушке леса я потерял следы своего пса. Были только следы снегохода. Они петляли среди молодых сосен. Подбегая к одному из деревьев, я заметил на снегу брызги крови.

— Кровь моего Тришки! — вырвался крик изнутри меня — Они его подстрелили!

Отчаянно рыдая я снял рукавицу и начал трогать красный снег. Кровь еще не успела застыть на снегу. Меня обуяло отчаяние. Подступивший к горлу ком не давал мне дышать, а слезы рекой текли по моим щекам.

— Нет, Триша, Триша, — упав на снег, я неистово закричал. — За что?!

Сколько я пролежал тогда на снегу не помню. Опомнился только, когда стемнело и в деревне зажгли фонари. Я брёл по снежному насту через все поле, в сторону деревни. Подходя к деревне, увидел маму, шедшую мне навстречу.

— Мама, они нашего Тришку! — снова зарыдал я.

— Сыночек, пойдем домой, — успокаивала меня мама. — Ты видел, как они его подстрелили?

— Нет, — захлебывался я слезами. — Только его кровь следы.

— Трифон умный пёс, — сказала тихо мама. — Не он мог просто так сгинуть. Он обязательно вернется.

Мы зашли в дом. У дверей на полу стоял мой рюкзак, который принес кто-то из школьников. Мама предложила мне поесть. Но я отказался. Она тоже не стала ужинать. Уложила меня в кровать и села со мной рядом. Начала гладить меня по голове. Потом тихо перешла на свою кровать. В эту ночь я заснул тяжелым сном. А мама ранним утром сходила в соседнее село и выяснила, что отстрелом занимались охотники. В этот же день она наняла машину и съездила в районный центр к охотникам. Вернувшись после обеда, она застала меня ещё спящим. Не снимая валенки, и верхнюю одежду, держа в руках шаль, мама склонилась надо мной. Она смотрела на меня и улыбалась.

— Я ездила к охотникам, — сказала мама, когда я открыл глаза. — Я видела трупы собак. Среди них нет Тришки. Он убежал от них!

— Убежал? — вскочил я с кровати и обнял маму. — Значит он жив! Мама, он жив!

Мама обняла меня, выронив из рук на пол свою шаль.

— Но, где же он тогда? — спросил я, перестав уже смеяться. Я накинул на себя пальто и шапку, сунул ноги в валенки и выбежал из избы. Заглянул в конуру, там было пусто. Рядом лишь лежала цепь. Вышел на улицу. Никого не было. Я стал всматриваться в поля. Там тоже все было безжизненно пусто. Вернулся в дом. Мама настояла, чтобы я поел. Мы пообедали. После чего я оделся потеплее и снова вышел во двор. Чтобы занять себя делом я начал разгребать дорожки от снега, закидывать снегом завалину дома и бани, носить воду в баню. Я не знал, что еще сделать, чтобы время шло быстрее. Делая домашние дела, постоянно всматривался в поле. Но там все было безжизненным. Меня одолевало отчаяние, и мне хотелось снова рыдать. Но надежда, которую дала мне мама была сильнее.

— Мой Тришка жив, мой друг жив! — крутились целый день в моей голове мысли.

Начало смеркаться. Мама вышла на крыльцо, позвала меня в дом. Я пошел запирать на ночь ворота и взглянув уже в сотый раз в поле. И вдруг далеко в поле мелькнула маленькая тень. Она снова появлялась и исчезала. Потом снова появилась. Я вышел за ворота и присмотрелся.

— Это он, мама, — закричал я и побежал на встречу к своему другу. — это Тришка!

Мой пёс медленно шел навстречу. Пройдя несколько шагов, он падал в снег. Поднимался, шел прихрамывая, и снова падал. Я подбежал к нему. Тришка мне «улыбнулся», и проскулив, упав мне на руки. Шкура его была в крови, ухо разорвано, сбоку виднелась большая рана. Я оторопел от увиденного. Подбежала мама.

— Занесем его в дом — сказала она.

Я подхватил пса на руки. Он начал скулить от боли. Мне не удалось сдержать своих слез. Мы занесли Тришку в дом. Мама бросила к печке на пол одеяло, и мы уложили на него нашего пса. Тришка скулил. Мы осмотрели его раны. При свете лампочки мы обнаружили, что его левая передняя лапа тоже была изранена. Мама, обработав псу раны, перевязала их. Я согрел молока и размочил в нём хлеб. Но Тришка отказался от еды, опустив свою голову на пол, прикрыл глаза, стал тяжело дышать и постанывать.

Так, Тришка пролежал четыре дня. Он не ел, ни пил, лежал, часто дыша, и все время скулил. На пятый день Тришка начал есть. Раны его затянулись. Глаза повеселели. Он пошел. Мы с мамой были счастливы, что наш пес шел на поправку.

— Ох и заставил ты нас понервничать, Трифон — говорила мама, очередной раз меняя ему повязки. — Зачем убежал из дома? Мы места себе не находили. Ну хорошо, что живой вернулся!

Больше двух месяцев Тришка прожил у нас в доме. Лишь после того как он полностью восстановился, мы определили его в конуру. Однако с тех пор в моем псе мы стали подмечать перемены. Он перестал резвиться как раньше. Играл со мной, но уже без былого задора. Кроме того, он изменился и внешне. От правого уха его осталась лишь половина. Того непослушного кончика уже не было. Тришка стал прихрамывать на левую переднюю лапу. А когда он спал, то во сне громко скулил, сильно дергал своими лапами. Это были последствия той облавы на бездомных собак и ужасной бойни, в которую попал пес. Это были отголоски той жестокости, с которой столкнулся не только Тришка, но и мы с моей мамой.

Наш пёс остался жив. После облавы на собак ко мне пришло полное осознание того, что жизнь чрезвычайно хрупка. Она может оборваться в любой момент. В любое время мы можем потерять близких и любимых. От этого понимания я стал больше ценить те дни, которые проводил с мамой и Тришкой.

Прошел год. Тришка уже не убегал на свои собачьи свадьбы. Он жил в своей конуре. Он также гулял со мной по полям, лесу и у речки. Ловил своих пескарей, но уже без былого задора.

Как-то в один из августовских дней мы с мамой решили пойти в дальний лес за грибами, который находился за покосами. И конечно же мы взяли с собой нашего пса. Весь день мы смеялись. Я был счастлив от того, что рядом со мной были два дорогих мне существа, моя мама и мой лучший друг. В этот день Тришка был очень веселый. Он «улыбался» своей собачьей улыбкой, прыгал то на меня, то на маму, бегал вокруг нас. С громким лаем убегал от меня или гнался за мной. Мы с мамой вспоминали как он у нас появился в доме и каким крохотным он был. А сейчас рядом бегал огромный сильный пёс. Весь день прошел в смехе и веселии. День подходил к концу и нужно было уже возвращаться домой.

При выходе из леса, на опушке нам повстречалась лисица. Она неподвижно сидела прямо на дороге, по которой мы шли, возвращаясь в нашу деревню. Заметив нас, лисица не стала скрываться, а медленно поднялась с места и пошла навстречу нам.

— Смотри-ка, мама, лиса, — сказал я, указывая на лисицу. — Не убегает. Ручная, наверное?

Но на лице мамы я увидел беспокойство. Дикий зверь приближался к нам все ближе и ближе. Лисица, шла медленно, качалась из стороны в сторону, а её язык вывалился из пасти наружу. Мама прижала меня к себе. Чем ближе зверь подходил к нам, тем сильнее начинал рычать и лаять своим охрипшим голосом. Мне стало очень страшно. Я понял, что с лисицей что-то не так. Еще несколько шагов и она могла вцепиться своими клыками в меня или маму. В этот момент с оглушительным лаем из кустов вылетел Тришка. Он снес лисицу с дороги. Завязалась драка. Лиса, широко открыв свою пасть, начала нападать на нашего пса и кусать его. В ответ Тришка уцепился зверю в шею и начал душить ее своим мощным хватом. Возня в траве длилась несколько минут. Потом все затихло. Вскоре Тришка вынес в зубах бездыханное тело лисицы и положил на землю перед нами. Он сел рядом и начал «улыбался» нам, виляя хвостом. Пёс был доволен и горд собой. На голове у Тришки было несколько рванный неглубоких ран. В остальном пёс был в порядке. Мама сняла свой платок и вытерла кровь с его морды и лап. По дороге к дому Тришка по-прежнему резво носился рядом с нами.

На следующий день Тришка не выходил из своей будки и ничего не ел.

— Мама, что с Тришкой? — спрашивал я. — Он заболел?

— Да похоже, — огорченно сказала мама. — Ну ничего поправится.

На следующее утро мы обнаружили, что пёс снова сорвался с цепи и убежал. Он не возвращался домой три дня. На исходе третьего дня, когда мы с мамой укладывали поленницу, перед домом, появился Тришка. Его шкура была вся мокрая и в грязи. Он шел медленным шагом и все время скулил. Почуяв неладное, мама подошла ко мне. Тришка приблизился и прилег на землю рядом с нами, тяжело и часто дыша. Он положил свою морду между своих лап и стал смотреть своими грустными глазами то на меня, то на маму. При этом он тихо поскуливал. Потом он привстал и, подойдя к маме, лизнул ее ладонь. Медленно приблизился ко мне и лизнул и мою руку. Обошел нас вокруг и направился в сторону леса. Пройдя несколько шагов, Тришка обернулся. Он смотрел на нас с минуту. Повернув свою морду в сторону леса Тришка побежал вперед. Я посмотрел на маму. По её щекам текли слёзы.

— Мама, что с Тришкой? — с замиранием в сердце спросил я. — Он какой-то странный, мама!

— Он приходил попрощаться с нами, сынок, — тихо сказала мама.

— Как попрощаться? — мои глаза наполнились слезами, а к горлу подступил комок. — Мама, что ты такое говоришь? Он молодой пёс!

— Тришка! — крикнул я, побежав в сторону леса вслед за своим другом. — Стой, Тришка! Добежав до конца поля, я пробрался на опушку леса. Моего пса нигде не было.

— Триша, ко мне! — снова и снова я звал к себе моего друга. — Триша!

Но ответ я слышал только свое эхо. Мне стало очень страшно снова потерять своего пса. Обойдя весь лес, я спустился к реке. В том месте, где мы часто с ним плескались в воде, и где мой пес ловил своих пескарей, никого не было. Домой я пришел, когда уже совсем стемнело.

Прошло несколько месяцев с того дня, когда мы видели Тришку в последний раз. Снегом занесло его будку. Рядом висела цепочка, глухо звеня на ветру. Тело нашего любимого пса нам не удалось отыскать. Собаки, почуяв, приближение своей смерти, часто уходят прочь из дома. Так поступил и Тришка. Он спас нас от лисицы, больной бешенством, ценою своей собственной жизни. Его организм, подорванный полученными ранами при облаве, не смог справиться с заразой, которая проникла в его организм при укусах дикого зверя. Чувствуя свой конец, он пришел проститься с нами.

До сих пор в сердце моем не прошла боль от утраты лучшего друга. Посещая места моего детства, всегда вспоминаю моего пса. Здесь дни напролет мы с Тришкой играли, весело резвились, а вся округа заполнялась нашими весёлым смехом и звонким лаем.

Маловытный

Толпа баб собралась у крыльца сельмага. По деревне прошел слух, что сегодня после обеда в магазин, или как местные его называют «лавку», привезут трикотаж, ситец и другие товары швейного производства.

— Что-то уж совсем с тканями худо стало! — возмущалась одна из баб. Это была не совсем старая, широкая в груди и в бедрах женщина.

— Ой, и не говори, Мироновна! — согласилась с ней другая.

— Такого безобразия раньше не было, — распалялась Мироновна. — Это ведь вредительство какое-то началось. Может еще чё похлеще будет, все с голоду сгинем, страну разваливают на глазах! Это же скоро все жить будем как Санька-маловытный. Яйцо на завтрак отварим, а бульон от него на обед хлебаем! Нет, бабоньки, не для того такую страшную войну отстояли и страну поднимали, чтобы сейчас так по-маломальски жить. Не хочу я такого ни себе, ни детям своим, ни внукам. Да, что мы мало за свою жисть наголодовались?!

Многие бабы качали головами в знак согласия.

— Ой, а ты Степанида, сказала Саньке-то, что товар привезут, — широко улыбаясь блестя металлическими коронками, обратилась Мироновна к тощей старушонке, стоящей рядом.

— Да надо ему?! — махнула та в ответ.

— Да знаю я! — ответила Мироновна. — Он у нас маловытный, одни портки полвека носить может! Бабы все разом засмеялись.

Вскоре в «лавку» привезли товар, и меньше чем через час полки в магазине опустели. Бабы довольные разошлись по домам, неся в руках свертки с покупками.

До закрытия магазина оставалось еще несколько часов. За прилавком сидела продавщица-Надя. Это была молодая и веселая девушка лет двадцати. Она работала в этом магазине года уже около двух лет. Устроилась сюда после окончания в городе курсов по торговле.

В полудреме она смотрела в проем открытой двери на улицу. Слушала жужжание мух, ползающих по металлической решетке между оконными рамами. Периодически сдувала упрямую белокурую прядку волос со своего лица, которая снова и снова норовила сползти прямо на глаза.

Вдруг на крыльце послышались шаги. В дверном проеме показалась знакомая ей фигура. Худощавый седовласый старик одет был в поношенную сатиновую темно-синюю рубаху, габардиновые брюки светло-серого цвета. Ноги у него обуты были в галоши. Штаны и рубаха во многих местах были заштопаны. Даже на левой галоше была аккуратно сделанная резиновая заплатка. Несмотря на множество заплат, вся одежда его, тем не менее, была чистая.

— Здравствуй, Надюша! — сказал, улыбаясь, вошедший.

— А, Сан Саныч, здравствуй! — приветливо ответила Надежда. — Как обычно?

— Да, буханку ржаного и грамм двести конфет каких-нибудь.

— Опять только через два дня придешь? — спросила продавщица. — Вот масла вчера постного привезли, надо?

— Да нет, полбутыли еще есть.

— Сегодня трикотаж завозили, — как бы про между прочим сказала Надежда.

— Да, к чему он мне, — улыбаясь сказал Сан Саныч. — У меня есть все, что нужно для жизни.

— Ты уж извини меня, Сан Саныч, — начала Надежда. — Но вот сколько я тебя знаю, ты все в одном и том же ходишь. Зимой только полушубок, валенки и шапку с рукавицами одеваешь. Купил бы себе новые пиджак, брюки, рубашку с ботинками! Приоделся бы, и глядишь самым завидным женихом на деревне был!

Сан Саныч смотрел на Надежду и улыбался, обнажая свои желтые, но крепкие зубы.

— Ну на самом деле, Сан Саныч, смотреть на тебя жалко! — продолжала продавщица. — Сменил бы уж свои одёжи-то!

— Да зачем мне наряжаться-то? — недоумевал старик. — Давно уж я отженихался.

— Ой, и скупой же ты Сан Саныч, — начала корить его Надежда. — Моришь себя, ничего уж лишнего у меня никогда не купишь. Вот смотри сырокопченая осталась, сыр. А вот беленькая стоит, пшеничная! Возьми, не жалей денег. Это раньше монахи все голодом себя морили. А ты вроде неверующий, но никогда себя ничем уж не побалуешь.

— Да, почему вдруг голодом-то себя морю? — удивился старик. — Ем я вдоволь. У меня и огород есть, коза, куры, улей, свое хозяйство.

— Ой, знаю я твое хозяйство.

— Ну мне хватает, куда мне больше-то?

Надежда, прищурившись уставилась на Сан Саныча.

— Сан Саныч, а ты деньги-то куда копишь от экономии-то такой, — улыбаясь, полушёпотом спросила его продавщица. — У гроба-то карманов нет!

— Да не коплю я их специально, — удивился старик, — Часть на книжке лежат. А часть тебе приношу сюда же. Много ли мне старику надо?

— Ага, приносишь! — захохотала продавщица. — Два раза в неделю булку хлеба берешь и масла постного раз в три месяца. Ну вот разве что конфет еще покупаешь ребятам. Не пьешь, не куришь, на баб не тратишься. Вот куда деньги деваешь, Сан Саныч?

— Не понимаю я, Надя, что ты от меня хочешь услышать?

— Да странный ты, Сан Саныч, — как бы вслух рассуждала продавщица, рассчитывая старика за товар. — Я здесь уже не первый год роблю, а ты все в одном и одном ходишь. Берешь все одно и то же. Вроде не голодные годы, а ты настолько себя зажал во всем. Эх, потому ты и один всю жизнь, ни одна баба и не посмотрит на такого эконома.

— А про баб могу одно сказать, — старик положил буханку хлеба в авоську, а конфеты ссыпал в карманы брюк. — Мне кроме моей Валюши никто и не нужен был никогда! Надя, запомни одно: счастье не купить, а жить лучше одному, чем с кем попало!

— Так, одна жизнь-то у нас у всех, — со вздохом произнесла продавщица. — Хочется жить широко, счастливо.

— Так и живи широко, Надежда, — поучал ее Сан Саныч. — Ты молодая, в глазах искорки веселые светятся, чем же это не счастье?

— Так, чтобы жить широко, нужно много денег, чтобы покупать для себя все, чего хочется, — приводила свои доводы Надежа. — А без этого, ну какая жизнь?

— А при чем тут покупать что-то?

— Ой, Сан Саныч, мы с тобой на разных полюсах видимо находимся, — еще раз вздохнула Надежда.

— Если бы ты могла себе купить много вещей, то от этого ты стала бы счастливее? — поинтересовался Сан Саныч у Нади.

— Непременно! — ни на секунду не задумываясь, ответила Надежда.

Старик не стал возражать ей, а только улыбнулся.

— Ну, до свидания, Надя!

— До свидания, Сан Саныч! — сказала отрешенно Надежда. Она снова задумалась и уставилась в окно.

Через некоторое время на пороге магазина появилась Мироновна.

— Ох, запыхалась! — блестя металлом во рту, сказала она, подходя к прилавку. — Кое-как дотащила покупки до дома. Всё на всех примерила, разложила по шкафам.

— В пору хоть всё пришлось? — поинтересовалась Надежда.

— Моему старику только брюки длинноваты оказались, — ответила Мироновна. — Ну ничего, подошью и поносит, никуда не денется. А куртки внукам подошли хорошо. А постельное-то, когда закажешь?

— Так в прошлый месяц же привозили? — удивилась Надежда. — Ты же, Мироновна, все и скупила.

— Ну еще надо, пусть будет про запас.

— Давай заказ сделаю, — улыбаясь сказала Надежда. — Потом шепну, когда привезут.

— Ой, спасибо Надюша, — разлилась в улыбке старушка. — А сейчас дай-ка мне халвы килограммчика три, раз сахару у тебя нету. Сыра отрежь мне килограммчик. Вон той колбасы еще нарежь килограммчик. Нет полтора давай. Макорошек давай килограмма три. Конфетюра вот энтого тоже давай. Конфеты-то какие есть?

Мироновна прищуриваясь осматривала все полки и их содержимое, тыкала пальцем на товар. А Надежда проворно металась от полки к полке.

— Еще что-то? — весело спрашивала продавщица.

— А зубровки мне давай! — несколько поразмыслив, ответила Мироновна. — Портвейна еще бутылку прихвати!

Надежда подставила табуретку, вскочила на неё и потянуышись за бутылками, стоявшими на верхней полке. Тут Мироновна увидела надетые на Надежду джинсы.

— Ба, Надя, ты где такие джинсы отхватила? — с изумлением спросила старуха?

— А, это мне подруга припасла, — улыбаясь поясняла Надежда. — Она у меня в кафе в городе работает. Вот ей привезли, она и взяла две пары. У нас с ней размер одежды одинаковый.

— Внучата мои у родителей тоже все клянчат джинсы, — поясняла Мироновна. А зятёк-то мой, на свой оклад инженера не сильно может пошиковать. Пришлось им подкинуть деньжонок. Так ведь уже как месяца два не могут найти нигде. Что поделать? Вот дочь замуж вышла. Хоть и не сильно проворного мужика нашла, а считай пристроена. А младший мой сынок Пашка все холостой ходит. Ему же уже двадцать пятый год пошел.

Мироновна, снова сверкнула своими зубами, широко улыбаясь.

— А ты мне размеры запиши, я подруге передам, — предложила Надежда, как бы не слыша рассказ Мироновны про сына Павла. — Как привезут их размер, так она и отложит.

— Спасибо, Надюшка, — улыбаясь, сказала Мироновна. — Тебе не в нашей лавке, а повыше где робить и торговлю развивать!

— Да я бы с радостью! — ответила Надежда. — Кто бы взял?

— Ничего, возьмут, — обнадеживала старуха. — Ты девка расторопная!

— Ой, спасибо, Мироновна, на добром слове.

— Да, что ты!

— Ты у меня самый постоянный покупатель!

— Да ладно тебе!

— Правда, — пояснила Надежда. — Как не придешь, все скупишь.

— А для чего я всю жисть роблю и деньги зарабатываю, чтоб смотреть на них что ли?

— Вот! — подняв указательный палец вверх, воскликнула Надежда. — Вот об этом я сейчас до твоего прихода сюда и говорила Сан Санычу.

— Ой, что ты? — сморщилась Мироновна, замахав руками. — Нашла кому объяснять. Разве такому маловытному что-то объяснишь? Живет как птенец, ей-Богу.

— Я поначалу думала, что он умалишенный или пьяница какой? — поделилась Надежда. — Все время смеётся и глаза у него веселые-веселые. И чему веселится, непонятно? А он всегда такой скупой был?

— Да посчитай всю жизнь так, — начала сплетничать Мироновна. — Редко что для хозяйства подкупит. В основном все сам колотит. И избу, и мебель, и инструменты всякие сам смастерил. Ну рукастый так-то он, этого уж не отнять. А вот, чтобы копеечку потратить лишний раз, это уж не про него.

— У него жена в войну погибла? — поинтересовалась Надежда.

— Да, он добровольцем же ушел на фронт, когда еще студентом-инженером был, — стала рассказывать Мироновна. — А Валька в медицинском в это время училась. Только они свадьбу сыграли, война началась, он и ушел на фронт. А Валька и месяца не стала ждать, тоже на фронт медсестрой на передовую подалась. Ну и что? Весной 42-го её и убило там. А он до Берлина дошел. Потом после Победы несколько месяцев на Дальнем Востоке японца добивал. Вернулся с войны, а Вальки-то нет. А баб сколько вокруг! И вдовые, и молодухи. Но ни на кого не заглядывался. Бабы даже шептались меж собой, предположив, что на фронте-то ему кой-чего отстрелили! А в 47-м году на год с лишним пропал.

— Как пропал?

— Написал заявление и уехал, — пояснила Мироновна. Ни слуху, ни духу. Местные думали, что известие про Валентину получил. Но через год снова у нас тут появился. Один приехал. Говорят, что какого-то родственника выхаживал, который в аварию попал что-ли. Вот снова работать в колхоз устроился. Потом в совхозе главным инженером. Так всю жизнь один и прожил.

— Ну, да, — задумалась Надежда. — Баба осталась бы жива, так не стал бы он скупердяем-то таким, наверное.

— Да, так-то он не скупой! — заступилась Мироновна за Сан Саныча. — Тут ему посчитай вся деревня задолжала. Работал, когда зарплату получал, а сейчас у него пенсия. А расходов-то у него никаких. Значит деньги водятся. Ну вот кто на свадьбу попросит, кто сына в Армию провожает, кому очередь на машину подошла, а денег не хватает. Так все они к Саньке идут, взаймы просят. Никому не отказывает. Даст денег, а обратно и не спрашивает даже.

— Ну, да, — еще больше задумалась Надежда. — И конфеты каждый раз полные карманы наберет, и по пути детишкам всем раздает. Так, а почему же он все экономит-то? Ремки свои не сменит? Лишнего ничего не купит?

— Такой уж он, маловытный, — сказала Мироновна, пожав плечами. — Ну Бог с ним. Ты, вот что, Надюша. Я уже давно заметила, как мой Пашка на тебя пялится. Ты что по этому поводу думаешь?

Надю этот неожиданный и прямой вопрос несколько смутил. Она не нашла ничего ответить подходящего, а только быстро вскинула плечами.

— Ты, Надюшка, не думай — продолжала Мироновна. — Пашка у меня хоть телок весь в отца, но парень хороший, моя кровь! Ему бы девку побойчее, да порасторопнее. А то найдет себе какую-нибудь размазню, кулёму, так и проживет с ней постно. Не хочу, чтобы у него жизнь как у нашего Саньки-маловытного была. Что хорошего в этом?

Женщина впилась в Надежду глазами.

— Ну, что думаешь, Надя? — не отставала старуха. — Как тебе Пашка мой?

— Да, как тебе сказать, — замялась Надежда. — Он у тебя добрый, симпатичный, плечистый, но мягкий чересчур какой-то.

— Ну так я и говорю, что он телок, — поясняла Мироновна. — А девка ему побойчее нужна, вот как ты, — Ну?

— Ну что я скажу, — нехотя стала говорить Надежда. — Пару раз он меня до дома провожал. Да тебе уже, наверное, и соседи напели про это?

Мироновна улыбалась, молча смотря на Надежду.

— Ну и всё, — как бы оправдывалась Надежда.

— Надюшенька! — умоляюще произнесла Мироновна. — Да всё я знаю. И Пашке допрос учинила тогда, он мне во всем и признался.

— Да? — удивилась Надежда. — И что же он?

— Ну что-что? — хмыкнула старуха. — Нравишься ты ему. А главное мне по сердцу ты пришлась, Надя! Мы с тобой едино мыслим. Бабе ведь, что главное нужно? Ей надо, чтобы в доме достаток был. Чтоб дом был полной чашей. Согласна?

— Да, с этим не поспоришь.

— Ну вот!

— Только Павел сам инициативу не проявляет никак, — поясняла Надежда. — Идет и молчит как немой.

— А ты сама инициативу бери, я тебе во всем подсоблю, — обнадеживала её Мироновна. — Одно слово телок. Ты бери его в оборот и всё тут! Я со своей стороны подтолкну его. Ой, да я вам такую свадебку сварганю! Я вам и дом отдам брата своего. Он умер пять лет назад, племяннички мне и продали дом-то его. Так он пустой и стоит на краю деревни, по соседству с Санькой-маловытным. А дом наш папка еще строил. Крепкий, хороший дом. Да деньжонки у меня на книжке есть. Машину купите. Ну как?

— Ой, Мироновна, — растерянно сказала Надежда. — Ты меня прямо как корову на базаре покупаешь?

— Да почему покупаю-то? — удивилась старуха. — Если уж у вас с Пашкой все сговорено, так я только вам подсобить хочу. Неужто я своему ребенку враг. Я хочу, чтобы он жил широко. Чтобы нужды у вас не было ни в чем. А ты девка цепкая, знаешь, чего хочешь.

— Ой, я аж растерялась, Мироновна.

— Да все у вас ладно будет, — успокаивала Мироновна, положив свою ладонь на руку Надежде. — Вы у меня, голубчики, как сыр в масле кататься будете?

Надежда посмотрела на Мироновну и улыбнулась, кивая.

Через месяц назначили свадьбу. Мироновна все это время пребывала в делах-заботах. Она взяла на себя все свадебные хлопоты.

— Пашка, Надя, вы бы сходили и соседа вашего пригласили, а то неудобно как-то, — посоветовала Мироновна. — Вдруг перехватить у него в долг придётся.

— Да я думала об этом, — ответила ей Надежда. — Паша пошли!

Молодые направились к дому Сан Саныча. Надя шла легкой походкой, что-то напевая себе под нос. Павел за ней плелся молча, как бычок на привязи.

Подойдя к дому Сан Саныча, Надежда отворила калитку в палисадник и, подскочив к окну, постучала в раму.

— Сан Саныч, ты дома? — крикнула Надежда.

— Дома, дома, — послышался голос хозяина из ограды. — Заходи!

Надежда выскочила из палисадника и направилась к воротам, резко их отворив.

Под навесом на крыльце сидел Сан Саныч и стамеской выдалбливал корытце.

— Сан Саныч, здравствуй! — весело поприветствовала его Надежда.

— Надя, Павел, здравствуйте, проходите! — он поднялся с места и подошел к гостям, пожал руку Павлу. — Проходите в дом.

В доме у Сан Саныча было весьма аскетично. Мебель вся была сделана руками хозяина. На кухонном столе стояла нехитрая утварь. Хозяин усадил гостей за стол. Сам направился ставить на плиту чайник. Из кухонного шкафчика достал мед.

— Сейчас вас чайком копорским угощу с медом, — говорил Сан Саныч, наливая горячий отвар в стаканы.

— Спасибо, Сан Саныч, — благодарила его Надежда. — У нас свадьба назначена в эту субботу. Вот всех соседей обходим. Тебя пришли пригласить.

Павел сидел и молча пил чай, периодически дул на кипяток.

— Спасибо, Надя! — улыбался хозяин дома. — Слышал я про вашу свадьбу. Спасибо за приглашение.

Надя все осматривала жилище Сан Саныча. Все кругом ей казалось каким-то пустым. Но при этом она подметила исключительную чистоту в доме.

— Да уж, богато живет, ничего не скажешь! — иронично подумала про себя Надежда. — Нет, уж такого счастья мне точно не надобно!

Внимание Нади приковали два небольших фотопортрета на стене над кроватью. На одном изображена молодая довольно-таки симпатичная девушка в белом халате. Очевидно это молодая жена Сан Саныча. Другой фотопортрет озадачил Надежду. Он изображал молодого человека, сидящего в инвалидном кресле. Поза сидящего была неестественна. Его корпус был завален на один бок, а голова его свисала на грудь. Рядом стояла старушка в черном платке одной рукой держась за ручку кресла.

— А это твоя жена Сан Саныч? — спросила Надя.

— Да это моя Валюшенька, — ответил старик. — Война разлучила нас. Я прошел всю войну, а Валюша под Харьковом споткнулась.

— А это что за старушка и с кем она рядом?

— Это Антонина Васильевна и её сын Андрей, — пояснил Сан Саныч. — Она была моя учительница в начальной школе. А Андрей лучший другом. Вместе с ним на один курс механического факультета поступили, вместе добровольцами ушли.

— Это в войну его ранило?

— Нет, это уже после войны произошло, — начал Сан Саныч. — В войну Андрею повезло. Мы оба не получили серьезных ранений. А после войны я сюда, в наши края вернулся. Надеялся, что Валюша объявится. Так и остался тут. А Андрей в Запорожье остался восстанавливать заводы. Женился там. А в 47-м году при монтаже силового кабеля с высоты сорвался. Врачи дали ему мало срока. Жена его бросила. Заботу об Андрее его мать на себя взяла. Антонина Васильевна, перевезла его с Украины к себе в город. Мне написала. Я приехал. Помогал ей с Андреем. Андрей прожил около восьми месяцев. Антонина Васильевна после смерти сына тяжело заболела, потом совсем слегла. Пережила она сына всего на три месяца. Как все устроил с похоронами, взял на память о них фотокарточку.

Сан Саныч замолчал. Павел и Надежда тоже молчали.

— Так, когда говоришь, Надя, свадьба-то у вас? — первым оборвал молчание Сан Саныч.

— Двадцать первого расписываться будем.

— Жить-то в соседях значит будем?

— Только обжить нужно дом-то, — пояснила Надежда. — Он же пустой стоял столько лет. Уйму чего нужно приобрести в дом.

— Ну это дело наживное, — подбадривал её старик.

— А у тебя Сан Саныч пустовато как-то? — Надежда снова обвела взглядом обстановку, — Вещей маловато. Вроде как бы и не нажил ничего за всю свою жизнь?

— Много вещей тоже не всегда хорошо, Надя! — пытался пояснить хозяин дома. Избыток их не только жилье захламляет, но и саму жизнь нашу. Таких вещей, без которых жить совсем невозможно, мало. И все они у меня есть.

— Ну, Сан Саныч, я уже говорила тебе, что мне этого не понять, — попыталась возразить Надя. — Мне для полноты жизни нужно очень много вещей.

— Видимо каждому свое, — заключил Сан Саныч, улыбаясь глядя на неё.

Вся деревня гуляла на свадьбе у Надежды и Павла. Мироновна сдержала свое слово. Закатила пир на весь мир. Молодым подарила дом, отдала деньги, отложенные ею за последние годы. Надежда через день после свадьбы, взяв Павла в охапку, съездила в областной центр. Через несколько дней обратно они приехали на новеньком «Москвиче». Мироновна была на седьмом небе от счастья за молодых. Надежда тоже радовалась. Дела у неё шли в гору.

Вскоре Надежда, уволившись из магазина и перешла работать в Райпотребсоюз. Для Павла выбила теплое и денежное место. Так они Павлом перебралась в город. Стала Надежда, как всегда мечтала, жить на широкую ногу. Все у неё было в достатке.

Как-то поехали Надежда с Павлом в деревню навестить Мироновну. Проезжая мимо автобусной остановки Надя, заметила знакомую ей высокую фигуру старика. Он как раз выходил из здания сберегательной кассы.

— Сан Саныч! — окликнула Надя из открытого окна своей новой Волги.

— А, Надя, Павел, здравствуйте! — поприветствовал Сан Саныч молодых людей.

— Ты в деревню? — спросила Надя.

— Да.

— Ну садитесь, мы тоже туда едем, свекровь навестить.

По пути Надя и Сан Саныч рассказывали друг другу последние новости, шутили и смеялись. Павел молча вел автомобиль.

— А в городе-то что делал Сан Саныч? — поинтересовалась Надежда.

— Да нужно было дело одно завершить, вот и пришлось ехать в город.

— Ага, знаю я, Сан Саныч, какие дела у тебя, — насмешливо проговорила Надежда. — В сберкассу ходил, поди опять на книжку сэкономленные денежки складывал. Ух, какой ты подпольный миллионер, Сан Саныч.

— Да скажешь тоже! — смеялся ей в ответ старик. — Нет нужно было кое-что сделать.

— Ну ладно-ладно, Сан Саныч, не буду я в твои финансовые дела вникать!

— Да какие мои дела стариковские? — отшучивался Сан Саныч. — Вы-то как живете, Надя? Свадьбу-то сыграли и недолго пожили в деревне. Почти сразу уехали из деревни. Опять ваш дом пустым стоит.

— Да, разве это дом? — несколько пренебрежительно отозвалась Надя. — Так хибарка. Все никак руки не доходят, чтобы продать его. А так все хорошо у нас. Квартиру получили, вот машину сменили. В квартире все обставили.

— Ну и хорошо, Надюша, рад я за тебя, — улыбнулся старик. — Только в глазах вот у тебя Надюша, прежних искорок нет почему-то!

Надя призадумалась, посмотрела в окно.

— Старею, Сан Саныч, наверное! — задумчиво сказала она. Старик ничего не ответил ей, только смотрел на нее своими веселыми глазами.

Надежда и сама стала подмечать, что в погоне за лучшей долей, наполнением своего дома всё новыми и новыми вещами, она может быть и стала жить «широко». Но за этой «широтой» скрывалась ограниченность и скудость самой жизни, мыслей, чувств. Всматриваясь в лицо Сан Саныча, Надежда только сейчас начала понемногу понимать его философию «маловытности». Старик отнюдь не дурак, не умалишённый, он здраво мыслил, и самое главное, он был счастлив. Эти мысли погрузили её в какое-то оцепенение. Она не заметила, как машина подъехала к воротам дома её свекрови.

Прошел месяц. В следующий свой приезд в деревню, Надежда со своим мужем узнали, что Сан Саныч умер.

— Вот такие дела! — сидя за столом, делилась новостями о Сан Саныче Мироновна, — Степанида прибежала ко мне и говорит, что Санька-маловытный откинулся. Рассказывала, что сам на кровати лежит, а в сенях новеньких гроб у него стоит. Так это еще что! Почтальонка тут рассказала, что он незадолго до смерти все в город ездил и дела свои какие-то заканчивал.

— Да, точно мы его у сберкассы с Павлом встретили его однажды.

— Так, самое-то главное вы не знаете! — взахлеб рассказывала Мироновна.

— Что такое? — удивленно спросила Надежда.

— Санька-то на книжке скопил пятьдесят четыре тысячи и все их разом в какой-то детский дом перевел! — подняв руки вверх, с расстановкой сказала Мироновна.

— Пятьдесят четыре тысячи?! — поперхнувшись, переспросил Павел.

— Пятьдесят четыре тысячи! — повторила Мироновна. — Это же шесть, нет, даже восемь машин можно купить. И разом все в детский дом. Вот ведь как экономил, все копил и не воспользовался этаким богатством. А наши деревенские, кто у него занимал, уйму денег ему задолжали. Те, кто задолжал ему, в свое время приносили деньги ему. А Санька не брал. Говорил, что пока путь дескать деньгами пользуются, а отдадут потом. Ой, страсть! Это только наш Санька-маловытный такое отчебучить мог! Да уж, маловытный-маловытный, а таким богачом оказался.

Надя, вслушиваясь в восклицания своей свекрови, перебирала в голове мысли. Она окончательно поняла, что Сан Саныч был широкой души человеком.

— Сан Саныч действительно оказался очень богатым человеком! — после продолжительного молчания произнесла Надя. — Быть таким богатым не каждому дано!

— Да и не говори, — продолжала взахлеб судачить Мироновна. — Все богатство разом бухнул!

— Пятьдесят четыре тысячи! — бурчал про себя Павел.

Надежда встала из-за стола и подошла к окну. По какой-то непонятной пока для нее причине она не могла смотреть на своего мужа и его мать. Их восклицания и пересуды по поводу скопленных Сан Санычем денег стали ей невыносимы. Она еще долго стояла и смотрела в окно, думая о чём-то.

Сильная сердцем

У Валентины с ее мужем Григорием было две дочери и сын. Родив детей, Валентина работала не покладая рук и на стройках, и по дому. Здоровье свое она сильно подорвала на тяжелом и вредном производстве, ещё в условиях Крайнего Севера. Выработав стаж, вышла Валентина на пенсию в сорок восемь лет.

Выход на пенсию здоровья ей не прибавил. Сильно у неё ноги стали болеть, желудок мучил и давление все время подскакивало. А какое может быть здоровье в условиях Крайнего Севера. А Григорию до выработки стажа оставалось ещё два года. Вот и порешили на семейном совете, что Валентина с младшеньким шестилетним Генкой поедет на «большую землю». Будет жить в деревню, где проживала Христина, мать Григория. Старшие дочери в это время уже учились в институте областном центре, недалеко от родной деревни Григория. Смогут часто навещать Валентину с Генкой.

А когда Григорий пенсионный стаж выработает, то он к жене с сыном приедет.

Так и сделали. Поехала Валентина с младшим сыном в деревню, в которой свекровь её проживала. Хорошо она эту деревню знала. Считай каждый год отпуск вся семья здесь проводила. Долго у свекрови Валентина жить не стала, не хотела старуху стеснять. А, как и было обговорено с Григорием, купила дом в этой же деревне, почти на самом краю. Стали она вдвоем с младшим сыном Генкой жить, Григория дожидаться.

В соседях у Валентины жила по одну сторону Надежда, лет на двадцать старше Валентины. Старика она своего не так давно похоронила, — тот болел сильно. А с другой стороны от дома Валентны проживала древняя старушка Ираида. Изба её на самом краю деревни была. Старушка эта хоть и стара была, но крепка здоровьем, хозяйство свое небольшое имела: две овцы, да кур с десяток, огород в порядке держала. Живая и хозяйственная старушонка. Мужа и двух своих сыновей с невестками пережила. Третий сын у нее жил в этой же деревне.

Ираида любила нахваливать свою породу, да и себя не забывала.

— Я почётная труженица колхоза, — показывала старуха сухие свои морщинистые руки с длинными костлявыми пальцами. — Всякий знает сколько вот этими руками уработано, вся деревня знает. Я всю жизнь в передовиках проходила. У меня и грамот цельный сундук и орденов не перечесть! У меня ведь на ладошках мухи не плодятся! И я, и мужик мой Иван, и сыны мои — все работники заслуженные, передовики!

Слушая эти речи соседки, Валентина удивлялась нескромности старухи, но, зная по себе нелегкую жизнь простого труженика, с пониманием относилась к ним, а бахвальства старухи не старалась не замечать.

В тот год в деревне центральный водопровод строили, через каждые сто метров водоразборные колонки ставили. Вот и рядом с домом Валентины принялись рабочие технический колодец под колонку закладывать. Увидела это Ираида, подбежала к рабочим.

— Это почему вы тут колонку решили делать? — накинулась она на рабочих. — Почему не напротив моей избы? Я ветеран труда, я почетная труженица! Мужики удивленно смотрели на старуху, а бригадир пояснил ей.

— По нормам строительным рассчитано, колонка будет установлена между домами, так, чтобы равное расстояние было от каждого дома к колонке!

В это время Валентина, выходила из дому.

— Здравствуйте! — приветливо улыбаясь, поздоровалась Валентина с рабочими и соседкой.

— И тебе не хворать! — резко оборвала Ираида Валентину. — Почему они колонку рядом с твоим домом ставят? Аль я моложе тебя бегать за версту за водой?

— Мы по проекту делаем, там все рассчитано! — еще раз громко пояснил бригадир старухе.

— Знаю я ваши проекты, это она вас подмаслила, вот вы колонку у еённого дома и ставите, решили старуху обмануть!

— Да что Вы такое говорите, я тут при чем, если инженеры так решили! — Валентина от таких слов опешила.

— Я, почетная труженица, буду с грыжей воду на питье себе за версту таскать, а Вальке почти в дом воду завести хотите! — не унималась старуха. — Я буду председателю жаловаться! Не дам здесь колонку устанавливать! Рабочие только в затылке чесали, молча на бригадира смотрели.

— Это у нас последняя на деревне колонка, — разводил руками бригадир. — Мы работу заканчиваем, должны к концу недели водопровод запустить по всей деревне.

— Не дам здесь делать колонку, ко мне ближе ставьте ее! — как бешеная кричала старуха. — Валька молодая, пущай и ходит за водой к моему дому.

— Еще раз повторяю, — сплюнув, сказал бригадир. — Расстояние одинаковое, хоть от Вашего дома, хоть от ее дома! Сами проверьте, до сантиметра посчитано!

— А мне плевать на ваши счеты — не унималась старуха. — Рядом с моим домом колонка должна быть. Я, труженица почетная, мне положено!

Спор между бригадиром и Ираидой продолжался бы долго, если бы Валентина не вмешалась.

— Поставьте колонку ближе к дому соседки, — сказала Валентина. — Я не против.

— А как же проект? — как бы спрашивая себя, заметил бригадир. — И акт я как подпишу? Можно, конечно на один пролет трубы сдвинуть, ну это всего шесть метров!

А хоть шесть метров, а ногам стариковским и это далеко! — скрипела Ираида. Бригадир только молча рукой махнул. Валентина молча пошла к дому.

Через неделю запустили систему водоснабжения по всей деревне. Люди радостно с ведрами к колонкам пошли, проверять на деле как вода подается, чистая ли она. Напор воды в колонках был хорошим и в верхней части деревни и тем более в нижнем её краю, вода серебристой струей из колонок била.

У многих во дворах были колодцы. Но, в основном, обветшавшие. Мало у кого они хорошо были обустроены. У многих колодцев в деревне и срубы прогнили, и свайки покосились. Так и у Валентины во дворе старый был колодец, верхний ряд в срубе прогнивший, ворот от цепи истерт сильно. Но вода, зато в нем, была чистейшей и очень вкусной.

Но с колонками удобнее все равно стало жителям деревни.

Вот и на поляне рядом с избушкой Ираиды тоже новенькая колонка стояла, чернела посреди зелени травы.

Валентина решила с Генкой до магазина за продуктами сходить. Выйдя из ограды, Генка показал на новенькую колонку.

— Мам, пошли попробуем, — предложил Генка. — Узнаем есть ли вода. Они подошли к колонке, Генка резво повис на рычаге, но вода не текла.

— Резче нажимай и держи, не отпуская! — подсказала ему Валентина. Генка резко нажал на рычаг и так держал его несколько секунд. В утробе колонке раздался шум, бульканье, шипенье и из нее полилась вода.

— Бежит, мама, бежит! — весело начал кричать мальчишка. В это время раздался стук ворот соседского дома. Из-за зарослей малины показался беленький платок Ираиды, она быстрым шагом направлялась к колонке.

— Это Вы зачем общественное имущество ломаете? — быстро подлетела старуха.

— Да никто не ломает ничего, — спокойным голосом ответила. — Вот проверить хотели есть вода или нет.

— Вот руки бы тебе поотрывать! — накинулась старуха на ребенка. — Что проверять? все работает! Эта колонка мне государством установлена! А вы поломать её задумали!

— Не смейте моего ребенка обижать! — не выдержала на сей раз Валентина. — Кто Вам право дал так на людей нападать?

Старуха на секунду замерла, вытерла краем платка свой морщинистый рот, спокойно посмотрела на Валентину.

— Я, заслуженная труженица, — возмутилась старуха. — А ты со своим приплодом, приехала сюда видишь ли права качать.

— За что же Вы так ополчились на нас? — с горечью проговорила Валентина.

— А нечего со своим уставом в чужой монастырь заходить, попрекала Валентину соседка. — Муж твой бросил тебя, в деревню сослал. Так живи и помалкивай. Аль думаешь я не знаю, что Григорий тебя бросил, себе другую бабу там нашел. И правильно сделал!

— Да ты что, дура старая, такое мелешь? — не выдержала тут Валентина. — Мужик мой до пенсии дорабатывает. Как язык у тебя поворачивается такое говорить?

Взяла Валентина за руку Генку, повернулась и пошла прочь от соседки.

— Вся деревня знает, что ты брошенка! — не унималась старуха. — Гришка не вернется к тебе, остаток дён одна будешь маяться! Тутошных жителей, ты уважать должна, а не норов свой показывать!

Шла Валентина и слезами умывалась. Генка рядом молча носом шмыгал. Увидела это из своего огорода соседка Надежда, подошла к изгороди, Валентину покликала.

— Ты чаво это девка, плачешь, али кто обидел? — спросила Надежда. Рассказала все Валентина соседке.

— Ты нашу соседку не слушай, — успокаивала Надежда Валентину. — У нее и по молодости скверный характер был. У нее и родители всё время бахвалились своей породой. А по округе мироедами слыли, раскулачили их в конце тридцатых, да за Урал сослали. А Ираида в деревне осталась, так как за Ивана вышла замуж к тому времени. Иван из батраков был, выпивать любил, да на сторону от Ираиды ходил, бил её и детей. В войну его забрали, там и погиб он. А Ираиду, как вдову с тремя детьми колхоз не бросил, всем миром ей помогали. Сыны у нее выросли, да все в отца видать пошли. Ни специальности, ни профессии. Так и проболтались всю жизнь, кто где. Старших уж в живых нет. Младший Афонька у нее, бракованный. Его в армию не взяли по здоровью. Холостым до сорока лет был. Вот только недавно обженился на вдове одной из соседней деревни. А свела их вместе выпивка. Что Афонька, что его баба по спиртному привычку сильную имеют. Что не нахалтурит по деревне Афонька, всё вмиг вместе пропивают. А ведь ребетёнка народили. Сережке их уже пятый год, а он ни слова не говорит, а все потому, что на пьяни замешанный. Ираида все это понимает. Вот и злится на жизнь и людей. Не расстраивайся так. Григорий приедет и замолкнет эта кочерга старая.

Выслушала все это Валентина и от сердца у нее отлегло. Поняла она причину злобы соседки. Не на нее злилась Ираида, а на свою жизнь. Но за водой ходила на другую колонку, которая была далее от ее дома.

Во время отпуска своего приехал Григорий к Валентине. Дочери Оксана с Людмилой тоже из города приехали к родителям. Собралось все многочисленное семейство. Григорий подарков с собой привез, Валентине и дочерям всяких нарядов накупил, Генке игрушек разных, матери своей шаль подарил. Хозяйка с дочерями наготовили всяких угощений. Мать Григория на почетное место за столом посадили. Соскучились все друг по другу, все радовались. Валентина в обновках новых светилась счастьем, рядом с мужем своим сидела, на детей радостно глядела.

— Ну, Валюшка, потерпи немного — говорил Григорий жене. — Полтора года быстро пройдут. Все снова вместе будет. Девки специальность получат, Генка в школу скоро пойдет. Приеду и заживем! Верно я, мамка, говорю? — обратился он к своей матери.

— Верно-то, верно, — ответила мать Григория. — Только ты сам подумай, как Вале тут одной с ребенком не сладко. Я старуха, чем могу помочь? Навестить изредка, да за Генкой присмотреть. А хозяйству мужик нужен. Тут досточку приколотить, тут подправить, тут починить. Как же бабе-то одной управиться?

— Всё мамка понимаю, но жизнь такая, — опустил Григорий голову. –Не баклуши за полярным кругом бью, столько лет угрохал, и сейчас не могу я все бросить. Новый цех налаживаем, в следующем году его запускаем. А там и до пенсии всего ничего. Не бросать же все сейчас. А здесь я где работу по специальности своей найду?

Валентина только молчала, крошки со скатерти ладонью в сторону сметала.

Прожил Григорий в деревне весь свой отпуск. Сколько успел по хозяйству все сделал: изгородь обновил, трубу подмазал, каменку в бане переложил. Под конец решил он колодец подновить.

— Хоть и центральный водопровод пустили по деревне, но колодезная вода не сравнима с артезианской, — рассуждал Григорий, заканчивая работу и устанавливая новый ворот на свайки. Генка во дворе играл, Валентина с дочерями в это время в лес по грибы, да по ягоды пошли.

Тут во двор к Валентине Ираида вошла.

— Ой, Гришенька, здравствуй, миленький! — сладким голосом зажурчала старуха. — На побывку приехал, аль насовсем?

— Здравствуй тётка Ираида, — улыбаясь ответил Григорий. — В отпуске я, уж скоро снова на работу уезжаю. А твое здоровье как?

— Да ничего милок, не жалуюсь. Чаво жаловаться, здоровье-то все еще в молодости угробила на работах в колхозе. Знашь ведь как робила в колхозе? Ой! Да и сейчас вот хозяйство у меня какое-никакое. Две овцы, да пятнадцать кур. Огород еще. Поляну за огородом кошу на сено овцам. Все роблю и роблю, и всю жисть так. А наград сколько у меня, а грамот всяких, уйма. Я же заслуженная труженица! Сам знашь. Только вот сичас не в почете труженики. Кто помоложе, так обидеть норовят нашего брата.

— Да кто ж тебя, тетка обижает здесь? — спросил Григорий.

— Ой, Гришенька, не хотела тебе говорить, так придется, — стала прикладывать к своим глазам уголки платка. — Обижают старуху-то твои же, Григорий. Вона, как меня Валька твоя отматюкала, когда колонки-то нам ставили. Не хотела, чтобы рабочие по смете ставили колонку напротив избы моей, как положено ветеранке. Такой хай подняла, хоть святых выноси! А Генка твой, стервец в огород ко мне повадился лазить, огурцы в парнике все ободрал, подсолнухи поломал, грядки истоптал. Еще и у пеструшки моей из кладки яйца вытащил и на крышу бани кидал, в окошко запустил одно. Все перебил. Окно в бане все в желтке яичном. Я как баба понимаю, что Валентине недогляд за ним. Без мужика тяжело, да не весело. Бабе завсегда мужик нужон, без мужика баба дичает. Может и на чужих мужиков засматриваться. Во как! Некогда Валентине с Генкой-то управляться. Уедешь и начнется шалман здесь без тебя. Валька непонятно где и днем, и вечор быват. Генка без догляда.

Старуха начала слегка всхлипывать. Помрачнел Григорий от всего сказанного соседкой, желваки на скулах у него заходили.

— Ну, ладно Гришенька, — простилась, уходя Ираида. — Пошла я, морковь поливать надо, да грядки подровнять, да окно в бане помыть. Прощевай, Гришенька. Вышла старуха из ограды. А Григорий так и стоял, кулаки сжав.

— Генка, ты где? — рыкнул на весь двор Григорий.

— Пап, я здесь! — с палисадника откликнулся Генка, быстро направившись к отцу.

Григорий ухватил за ухо подбежавшего к нему мальчонку.

— Ну отвечай, паршивец, ты зачем к соседке в огород залазил? — выкручивая ухо сыну, допытывался отец. –Ты зачем напакостил у нее во дворе?

— Ай, папка, больно! — начал хныкать Генка. — Я не ходил к ней. Она злая. Она маму ругала.

— Смотри у меня, услышу ещё раз, что по соседским дворам шаришь, выдеру как сидорову козу! Понял меня? — отпустив хныкающего Генку, пробасил Григорий.

Генка весь в слезах убежал в дом. А Григорий отправился к своей матери.

Он передал Христине весь разговор с соседкой. Мать Григория, качая головой.

— Гриша, ты кого слушаешь? — стала успокаивать Христина сына. –У Ираиды же язык как помело поганое. Да и Генка не пакостный мальчишка растет. В гости к кому и то робеет ходить. А чтобы уж на такое? Не верю. А самое главное на Валюшку зря не греши! Что это старая кочерга язык свой поганый распускает? Я при встрече ей все в глаза выскажу. Что выдумала, ведьма старая! Валька совестная баба. Тебя и детей любит! Я хоть и свекровка ей, но она мне как дочь родная. Я на свадьбе вашей тебе ещё тогда сказала, что повезло тебе с невестой. И сейчас от своих слов не отступлюсь. Сколько лет вы с ней прожили. Детей нажили. А сейчас думаешь вдруг Валентину подменили, и она станет хвостом крутить. Да как ты такое подумать мог, голова твоя садовая. Дала она за всю жисть тебе повод усомниться в ней? Наслушался злых речей труженицы этой проклятой и поверил, ребетёнка еще зря разобидел! Эх, ты, дурная голова!

Возвращался Григорий от своей матери уже не таким мрачным. Во дворе встретил Генку. Мальчишка с опаской посмотрел на отца и хотел убежать.

— Генка, стой, подь сюды — улыбаясь, мягко спросил Григорий, приседая на корточки перед сыном.

— Ты точно не лазил к Ираиде во двор и огород? — спрашивал отец.

— Не лазил! — начал было хныкать Генка.

— Ну-ну, будя, паря, сопливиться, — обнял сына Григорий. — Ты прости меня, что надрал уши тебе!

Подхватил Григорий сына, усадил его к себе на шею пробежался по ограде. Генка от восторга стал смеяться, повеселел.

Через несколько дней Григорий уехал. Вскоре и старшие дочери Валентины на учебу в город отправились. Остались Валентина с Генкой снова вдвоем.

Началась осень. Колхоз стал развозить по улицам солому для утепления технических колодцев водоразборных колонок. К каждой колонке подъезжал трактор с телегой. Работники скидывали к колодцу несколько навильников соломы. А жители рядом стоящих домов, открыв люк колодца, накыдывали солому на заранее установленный в верхней части настил, чтобы даже в самые лютые морозы, вода в колонках не перемерзала.

На следующее утро, Валентина выйдя за ворота своего дома, обнаружила у своей ограды набросанную солому. Соломенный след вел в сторону Ираидиной колонки. От привезенной еще вчера большой кучи соломы осталась маленькая кучка. Валентина догадалась, что соседка прихватила для своих овец солому и, чтобы подумали не на нее, решила потрусить солому к дому Валентины. Тем самым навести на нее подозрение в краже соломы.

Валентина, увидев это, сильно расстроилась. Взяла грабли и сгребла остатки соломы обратно к колонке.

Днем на улице Валентина встретила Ираиду, сухо поздоровалась с ней. Та в ответ улыбалась беззубым ртом.

— Ты, Валентина, что хошь мне говори, а уважения у тебя к старикам нету, снова начала старуха учить жизни. — Вчерась солому привозили к колонкам. Все колонки в деревне утеплили, осталась тока наша с тобой колонка. Я же не могу на худых ногах в колодец нырять, солому туда скидывать. Я навильник уже в руках не могу удержать. А ты не торопишься.

— Хорошо, я возьму во дворе вилы и грабли, скидаю солому, — тихо ответила Валентина.

— Ну вот и ладненько, — сгорбившись, пошла Ираида. — А я до лавки пойду, хлеба хоть чёрного прикуплю.

В магазине было много народа, ждали подвоза хлеба. Стоял гомон, все делились новостями друг с другом.

К магазину подходила и Христина. Уже на крыльце услышала она знакомый скрипучий голос Ираиды.

— Вот ведь совсем нет у людей ни стыда, ни совести! — громко кричала Ираида, стоя посреди магазина. — Общественную солому и то утащила к себе во двор. Все готова утащить, и живое, и мёртвое! И Генку своего совсем не воспитывать перестала после того, как Гришка их бросил!

Тут стало ясно Христине про кого говорит Ираида.

— Ты чего это дура старая тут выдумываешь?! — подступилась Христина к Ираиде. –Ты пошто смеешь Валюшку с Гришкой тут при людях позорить, наговаривая на них. Тебе чаво не имётся, кочерга ты старая?! Ты почто язвенница беззубая, все тень на плетень наводишь?! Мало тебе, что своих двух снох со света сжила, на чужих перекинулась. Ведьма старая! Я тебе покажу!

— Люди добрые, это почему это мне, заслуженной труженице, рот закрывают? — гордо заявила Ираида.

— Только мельничному делу всегда была труженицей! — заметила Христина.

— Это почему это? Я на мельнице никогда не робила! — удивилась Ираида.

— А потому, что всю жизнь всяку чушь молотишь! — уточнила Христина.

Вокруг все громко захохотали, глядя на эту сцену.

Шло время. Валентина уже забыла обиды и нелепые обвинения своей соседки. При встрече здоровалась с ней. Вела с ней короткие разговоры. Все также слушала рассказы соседки про ее породу, труженичество, награды, грамоты и почетное ветеранство.

Григорий, выработав положенный стаж, приехал к Валентине. Начал развивать хозяйство. Обзавелся коровой, лошадью, поросятами, курами. Работал круглый год по хозяйству.

При каждой встрече с Валентиной Ираида нахваливала Григория.

— Повезло тебе Валентина с мужиком, — мило улыбалась старуха. — Работящий какой, прямо как мой мужик с сынами. Ты знаешь у нас ведь вся порода работящая. А я почетная труженица! Что ни праздник, что ни награждения, то меня чествуют! А почему? Так, потому что на руках-то моих мухи не плодятся! А мужик у тебя тоже работящий. Такому мужику ноги мыть, да воду пить! Эх повезло тебе, Валька!

Прошла пара лет. Ираида схоронила последнего своего сына Афоньку. Тот, напившись, замерз зимой на крыльце своего же дома. Жена его ещё больше стала пить и вскоре тоже померла. Сережку, внука Ираиды, органы опеки направили в детский дом. Совсем одна осталась Ираида. Годы брали свое, здоровья не прибавлялось. Ираида уже перестала держать скотину. Меньше садила в огороде. Реже выходила в деревню. Начала чаще болеть.

Валентина стала навещать старуху. Заказывала в городе дочерям нужные для Ираиды лекарства. Помогала по хозяйству. Прибиралась в доме, готовила еду, поливала грядки в огороде. Просила Григория или сыновей привезти и наколоть старухе дров.

А когда Ираида совсем занемогла, начала Валентина ухаживать за ней.

Уже на смертном одре, тихим голосом Ираида позвала Валентину.

— Валя, — подозвала к себе старуха Валентину. — Ты меня прости за все. Смотрела я на твою семью и свою вспоминала. Не было у меня такого семейного счастья как у тебя. Вот и завидовала. Ты прости меня, Валя!

Промолвив эти слова, старуха тихо прикрыла свои глаза и умерла.

Похоронные хлопоты взяли на себя Валентина и Григорий.

Долгие годы окна избы Ираиды оставались заколоченными.

Когда внук ее, Сережка, достиг совершеннолетия и отслужил в армии, он приехал жить в деревню, вселился в избу своей бабки.

Валентина и Григорий со своими детьми помогали ему обустроиться. Григорий с Генкой подправили забор, починили крышу, распахали огород. Перетаскали во двор к Сергею дрова из одной из своих поленниц. Валентина с дочерями, прибрались во всем доме, побелили печь, вымыли окна, пол и потолок покрасили, в огороде грядки разбили и засадили их луком, морковью, чесноком, свеклой, редькой и прочей мелочью. Вместе, сообща посадили и картошку.

Окончив посадки, все уселись на меже.

— Как дальше-то, Сергей, жить думаешь? — поинтересовалась Валентина у соседа.

— Ой, не знаю пока, тетя Валя, — ответил Валентине Сергей. — Женюсь, наверное, робить буду, заживу. Вы же знаете, что у нас в роду все работящие и почетные! Проживу как-нибудь. Все могу делать.

Валентина с Григорием в ответ молчали.

— Вот и руки у меня утружёны с детства, — Сергей показал свои руки. — На руках-то моих мухи не плодятся! Проживу!

Страда

На летние и зимние каникулы родители отправляли меня в деревню к моим дедушке и бабушке. Летом, когда наступал июль, почти вся деревня начинала выдвигаться на покосы. Дедушка с бабушкой были не исключение. Ведь в хозяйстве их была корова и несколько овец. Поэтому приходилось летом заготавливать сено на зиму для домашнего скота.

К покосу приступали, когда наступало без дождливое, или как ее называли в деревне, ведренное время. Это очень хлопотный, тяжёлый и напряжённый по срокам труд. Нужно было успеть заготовить сено на долгую зиму. Местными жителями эту пору называли страдой или страдным временем.

Сено косил дедушка вручную литовкой несколько дней кряду. Косить начинал засветло, по росе.

— Ну все, завтра можем выйти все вместе на покос, — улыбаясь сказал дедушка. — И тебя, Илюха, уже под вилы ставить пора, четырнадцать лет уж тебе.

— Чего вздумал, старый, под вилы ребетёнка ставить! — возмутилась бабушка.

— Я с десяти лет сено метаю!

— То ты! — не унималась бабушка. — Тогда время такое было!

— Страда в любые времена и есть страда! — заключил дедушка.

— Соседка Тамара с дочерью своей вызвалась нам помочь.

— Тогда точно должны управиться.

— Нюрка тоже на покос с нами пойдет? — спросил я у бабушки.

— Да, пойдет, — ответила бабушка.

Нюрка была дочерью соседки нашей, тети Тамары. Мы иногда общались с ней, когда я приезжал в деревню на каникулы. Но особо я с ней не дружил. Она была младше меня на два года. И я к ней всегда относился как к малявке. Мне с ней было не очень интересно.

На покос мы вышли рано утром впятером. Несли вилы, грабли, топор, веревки, провиант.

Впереди шли бабушка с дедушкой, за ними тетя Тамара с Нюркой. Я шел позади всех. Нюрка сильно подросла за последний год. Сейчас она уже не та неказистая девчонка с рыжими волосами и веснушками на лице. Но характер у нее не изменился. Она также громко и быстро тараторила и все время зубоскалила.

— Да, помолчи ты хоть минутку, егоза, — часто можно было слышать от тети Тамары, когда она хотела, чтобы Нюрка прекратила свой поток слов. Тогда Нюрка затихала и начинала оборачиваться на меня, все время улыбаясь. Я шел, не обращая на нее никакого внимания.

Придя на покос, мы принялись дружно сгребать скошенную и сухую траву граблями валки, то есть специальные гряды. Сено сгребали, переворачивая нижнюю часть пласта скошенной травы вверх. Валки сена ворошили, растрёпывая их рукоятками граблей для того, чтобы сено ещё лучше просушивалось.

— Пойдем-ка, Илюша, подсобишь мне, — попросил меня дедушка. Мы отправились с ним к ближайшему перелеску. Там мы подрубили несколько молодых березок и притащили их на покос. На взгорке мы с дедушкой устроили основание наших будущих копен, перекрестно уложив наши деревца.

— Ну что, паря, пошли метать копну! — улыбнулся дедушка. Он плюнул себе на ладони, и взял в руки самые большие трехрожковые деревянные вилы, концы которых были покрашены синей краской. Так часто в деревнях делают, чтобы отличить свой инструмент от инструмента соседей.

Сухое сено, лежащее в волках, дедушка подцеплял вилами и сваливал в большие плотно уложенные кучи — копны. Я повторял за дедушкой.

Навильник за навильником мы укладывали сено в копну. Бабушка, тетя Тамара и Нюрка в это время подскребали остатки сена, делая новые валки.

Укладка копны — дело очень ответственное, сено должно лежать равномерно и плотно, чтобы не развеялось ветром и не промокло дождём, сено уплотняли или как говаривали, топтали. Для этого на копну садили молодых девок или ребят.

Занятие мётчика показалось мне намного сложней, чем просто подскребать граблями сено. Палящее солнце жгло лицо. Осыпающееся за воротник рубахи обмелье, постоянно кололо шею и спину. А еще десятки назойливых паутов и слепней пытаются укусить именно в тот момент, когда обе руки напряженно держат высоко над головой тяжелый навильник сена.

Небольшое облегчение приносил с собой ветер. Но если дуть начинал он сильнее, то причинял больше неудобств, так как сено с навильника и с верхушки копен он постоянно сдувал.

Видя мою усталость от еще не привычной работы метчика, дедушка время от времени просил меня делать перерывы, залазить на копну и топтать её. Туда же и Нюрку подсаживали. После носки тяжелых навильников топтать сено казалось легким и даже веселым занятием. Вместе с Нюркой мы, хохоча, прыгали на вершине зарода, успевая уворачиваться сена, которое со всех сторон наваливал на нас дедушка.

Постепенно куча сена под нами росла, становилась все выше и выше.

Так ближе к обеду мы поставили три копны. Обедали мы на покосе обычно всегда на одном и том же месте, у старой березы, что росла на краю нашего покоса, отделяя его от полей. В этом месте росло большое количество васильков — синих звездочек.

После обеда дедушка молча курил, бабушка с тетей Тамарой обсуждали дела, убирали съестное. Я молча сидел и смотрел на дальний лес, уходящий в синеву горизонта. А Нюрка в это время вила из васильков венки, один из которых одела себе на волосы. Глаза у Нюрки от этого стали еще синее. Второй венок она нацепила на меня, незаметно подкравшись сзади. Я молча снял с себя венок и небрежно бросил на валок сена.

— Я не девка в цветах ходить, — буркнул я Нюрке. Она в ответ на это только рассмеялась.

После обеда работа продолжилась. К вечеру мы поставили еще несколько копен.

— Эх, Илюха, знал бы я, что ты таким метчиком окажешься славным, не копны, а зарод начал бы метать! — смеялся дедушка.

Я был доволен, что дедушка меня похвалил при всех. Нюрка стояла, оперевшись на черенок своих граблей, и смотрела в мою сторону, улыбаясь. Хотя во всем теле я чувствовал невыносимую боль и усталость, но виду не подавал. Не хотел, чтобы меня за слабака посчитали, особенно Нюрка.

— Вот, Илюша, уедешь скоро в город, к родителям, — печалился дедушка. — Начнется осень, пойдут дожди, буду ходить на покос и копны наши щупать.

— А зачем, дедушка?

— А проверять надо сено, чтобы дождем его не промочило, — пояснял дедушка. — Подходишь к каждой из копён, зарываешь в сено руку и проверяешь сухость и температуру, «не горит» ли оно. Завсегда так делаю. А по первому снегу копны эти трактором по полю приволочём, прямо к пригону.

— Вот и зимой твоя Илюша помощь нужна будет деду, — смеялась бабушка. — Сено из копен на сеновал перекидывать.

— Да, с сеном завсегда так, — вставила тетя Тамара. — И летом, и зимой знай кидай его!

— Илюша уже научился сено ворочать, — зубоскалила Нюрка. — И зимой все перекидает. Только зимой легче будет!

— Это почему же? — поинтересовался я у Нюрки.

— А зимой слепней нет, — Нюрка быстрым шагом подпрыгнула ко мне и хлопнула меня ладонью в лоб, придавив впившегося в меня кровососа. Все разом засмеялись.

Так окончили наш покос, или как говорил дедушка «отстрадовались».

Приехав к дедушке на зимние каникулы, я начал помогать ему перекидывать сено на сеновал. На улице было довольно-таки холодно. Пролетали редкие снежинки. Перекидывая навильник за навильником, холода я совсем не замечал.

— Сейчас, Илюша, перекидаем сено, да в баню пойдем! — смеялся дедушка стоя у створа сеновала, принимая перекидываемое мной сено.

— Эх, а потом пирогов поедим, — смеялся я. — Бабушка разных напекла!

Работа шла весело. Но вот, разворошив вилами очередной пласт сена, я обнаружил в нем сухой темно-синий венок из васильков. Взяв его в руки, присел в душистое сено и начал рассматривать хрупкие синие звездочки.

— Что там нашел, Илюша? — всматривался сверху дедушка.

— Венок Нюркин! — пояснил я, засмеявшись. — Помнишь, она нам на покосе помогала. Все время венки эти вязала?

— Да, помню, — ответил дедушка. — Хорошая девка растет, работящая и уважительная. Эх, повезет же какому-нибудь парню, которых не оробеет посвататься к ней, когда та подрастет. Дедушка стоял, улыбался и внимательно смотрел на меня.

Я осторожно повесил сухой венок на столб изгороди и еще долго смотрел на него, вспоминая прошедшее лето, палящее солнце, страдную пору и темно-синие колючие глаза веселой и озорной девчушки.

Диво болотное

Еще петухи на деревне не успели огласить своим криком встречу нового дня, а калитка во дворе местного столяра Николая тихо проскрипела. В ее проеме появилась и тут же исчезла фигура хозяина.

Не раз соседи за последний год наблюдали за тем, как Николай, еще до рассвета покидал свой дом и направлялся в сторону болота. Уходил обычно на день. Возвращался по темну. Но куда именно уходил и зачем, это была загадка для всей деревни. Старожилы знали, что еще дед Николая на болотах держал заимку, копал там канавы для осушения болота. Где именно эта заимка была никто не ведал. Несколько раз местные парни пытались проследить за Николаем, но дойдя до болот теряли его из виду. Словно исчезал Николай, растворяясь среди вековых елей, тальника и болотной топи. Исчезал в глубине зарослей, уходя по известным только ему тайным тропам.

— Куда это он все ходит? — любопытствовали односельчане. — Все украдкой по ночи уходит, по ночи возвращается обратно.

— Золото, что ли он ищет? — размышляли мужики.

— Да какое золото там может быть, — отвечали им их бабы. — Топь одна и гниль болотная?

— С нечистой силой подружился наш Николай, с болотной нежитью шашни завёл! — утверждали старухи, перекрестившись. — Схоронил свою Наталию пять лет назад. Один как бобыль живет с тех пор. А ведь мужик-то еще не старый. Может и сам мор на неё, жену-то свою, напустил? Кто его знает, какой он на самом деле, Николай-то наш? Чужая душа потёмки! А то, что он на болото шастает, то это не к добру.

— Да что вы наговариваете на мужика! — вдруг кто-то начнет заступаться за него. — Николай хороший мужик. Всю жизнь проробил в колхозной столярке. Какого только инструмента и домашней утвари не смастерил. Каждому из вас чего только не изготовил: начиная от люльки и заканчивая гробом!

— Да, руки-то у него золотые! — соглашались одни.

— Но и это может быть тоже от бесовщины идти, — заключали другие.

Так и шли по деревне пересуды. Мужики к Николаю с расспросами подступали. И бабы пытались выведать его тайну. А некоторые из них, что похитрее даже подпоить иной раз Николая намеревались, чтобы язык ему развязать. Но хранил молчание Николай, не рассказывал ничего, а только в свою густую черную с редкой проседью бороду ухмылялся.

— Ой, бабы, точно знаю теперь, что Николай с нечистью сошелся! — говорила еще довольно-таки молодая вдова стоящим за водой у колодца бабам.

— С чего это ты, Фаина, так решила? — спросила одна из баб.

— Да, намедни его стала расспрашивать, он ни в какую не поддался.

— Это когда ж, намедни-то? — уточнила всё та же баба. — Когда ты сына своего, Кольку, к тетке спозаранку выпроводила, и пирогов с утра напекла?

— Да причем тут пироги? — изумилась Фаина. — У меня розетку в доме закоротило, я Николая и попросила посмотреть.

— И пришлось тебе для этого на другой конец деревни к нему идти?

— Ну, да… — замешкалась Фаина.

— То есть, к брату к своему, который рядом в соседнем доме живет, ты значит не пошла? А к Николаю через всю деревню кинулась, так? — пристала баба к Фаине.

— Да не было брата в этот день дома, — начала огрызаться Фаина. — Мне что нужно было делать?

— Да как это не было? — встряла в разговор третья баба. — Дмитрий твой неделю как в отпуске, все по хозяйству своему хлопочет, с утра до вечера стучит чего-то. Окна-то мои напротив ваших, Фаина. Вы с Николаем-то, когда подходили, Дмитрий в это время поленницу подправлял. Я в это время курам своим пшено за оградой раскидывала, вспомни! Так, мужики-то и поздоровались еще меж собой, Николай-то и со мной поздоровался. А как в дом зашли, так ты занавески на окнах начала поддергивать.

Все бабы заулыбались.

— Ну, а вскоре Николай-то от тебя и выскочил, как ошпаренный, да восвояси побежал! — не унималась соседка Фаины.

— Наверное, когда к Фаиной розетке он прикоснулся, его током и шибануло! — засмеялись бабы.

— Да ну вас! — начала оправдываться Фаина. — Все не так было. У меня розетка действительно не робила. Николай полез посмотреть, поковырялся там отверткой. Потом, встал на табуретку, в счетчик заглянул. А счетчик-то у меня под самым потолком приделан. А рядом божница в углу. Там у меня старые иконы от бабушки моей стоят. Я в это время на кухне была. Слышу спрыгнул Николай с табуретки на пол. На бегу из комнаты сказал, что все сделал. И выскочил из избы.

— Ну, а розетку-то починил? — спросила стоящая рядом старушка.

— Да починил! — отмахнулась от нее Фаина. — Не в этом дело. Иконы видимо святые увидал, да и, как черт от ладана, от них побежал. Говорю же вам, дурам, с нечистью Николай хороводится. На болота не зря ночами таскается!

— Если уж задернутые занавески не подсобили, так точно нечисть всему виной! — начала, смеясь, корить Фаину ее соседка. — Не староват для тебя Николай-то?

— А тебе лишь бы глаза не застилали, чтобы всё ты видеть могла! — начала огрызаться на соседку Фаина. — Любопытная какая нашлась! От тебя и задергиваю занавески! Суешь свой нос туда куда не следует!

Расшумелись бабы у колодца, но вскоре затихли. Набрав воды, разошлись они по дворам, отягощенные полными ведрами, последними сплетнями, пересудами и догадками.

Мужики про Николая другое думали.

— Дуры, бабы-то наши! — говорил один из мужиков, сидящих на лавочке у здания колхозного гаража. — Чушь всякую про Николая молотят. Он не тот человек, чтобы всякой там мистикой и колдовством заниматься. Материалист он, так сказать. Тут дело в другом.

— Вот именно материалист! — вторил ему другой. — Значит верит в материальную выгоду. А что может быть выгоднее, чем золото! Верно я вам говорю, золотишко наш Николай нашел на своих болотах. Или клад отрыл, который ему отец или дед евонные оставили.

— Да откуда у отца или деда Николая кладу-то взяться? — начал спорить с ними третий. Анисим, отец Николая, всю свою жизнь с малолетства батрачил на железной дороге, а дед его торф добывал, канавы рыл, болота осушал. Там и жил он на болотах-то, на заимке своей.

— Ну, а белые-то в 19-м году по энтой нашей железной дороге улепётывали!

— Да может и растрясли золотишко-то свое буржуи, а тут Анисим его и подобрал. А может и стянул его у какого-нибудь буржуя!

— И схоронил до поры до времени на болоте! — заключил самый молодой из мужиков. — А место, куда клад спрятал, Николаю сказал.

— Да как он мог сказать Николаю про клад, если Николаю года еще не было, когда Анисим на фронт в сорок первом ушел и не вернулся оттудова?

— А дед Николая тем более не мог сказать, он еще в тридцатые годы помер.

— На заимке ихней вся разгадка находится!

— Так никто эту заимку не видал!

— Ну да, задача! — чесали затылки мужики.

Николай продолжал ходить в сторону болота. Возвращаясь с болота, затапливал баню.

Конечно это не оставалось незамеченным его соседями.

— Это ж надо ночью баню топить? — возмущались они. — Что он там в бане-то ночами делает? Неужели бабы правду говорят, что с нечистой силой он якшается?

После первого снега Николай, взяв у дальних родственников лошадь с санями, направился в сторону болот. Уже поздним вечером подъехал он к своему двору. В санях под рогожкой лежало что-то тяжелое и большое. Открыв ворота, завел он в ограду лошадь с санями.

— Ну что там он такое привез-то? — любопытствовала соседка, спрашивая у смотревшего в окна своего мужа.

— Спрятано в санях что-то! — отвечал тот ей. — Точно, Николай золотишком разжился или клад какой нашел! Эх, жаль не видно!

— А ты иди, прокрадись к воротам, да в щёлку посмотри, — советовала соседка своему мужу.

Так тот и сделал. Через некоторое время вернулся в избу, раздосадованный.

— Ну-ну, что там, не томи! — чуть ли не с криком набросилась соседка на своего мужика.

— Да не видать ничего, — пояснял сосед. — Темнотища! А Николай что-то длинное и тяжелое вынимал из саней и на руках перетаскал к себе в избу. Окна завешаны, не видать ничего.

— Ой, и что же это он такое таскал? — чуть ли не плача произнесла соседка. — Может украл что? Может участковому заявить?

— Да, ну тебя! — махнул на свою жену сосед.

С раннего утра вся деревня стала наполняться слухами.

— Говорят Николай-то вчерась клад привез с болота, — рассказывала одна баба своим соседям.

— Да какой клад на болоте? — одергивала ее другая. — Кикимору он привез! Люди видели, как он ее в полушубок закутал и как барыню в санях привез к себе во двор. А потом на руках в дом затащил!

— Да быть такого не может!

— А как ты хотела? Без бабы уж какой год мужик мается!

— А какая она из себя?

— Ну ясное дело, с хвостом, вот и носит ее на руках.

— Ну да, ходить-то она не может без ног-то.

— А на голове вместо волос тина зеленая растет.

— Ой, что делается! — крестились некоторые из баб.

С этого времени к Николаю зачастили односельчане. Подыскать предлог, чтобы прийти к столяру было не сложно. Мужики просили его кой-какой инструмент им сготовить либо подремонтировать старый, рамы оконные смастерить. Бабы просили кадушку сладить, черпак выдолбить, шкафчик сколотить, старухи — веретено выточить или прялку наладить. На все руки мастер был Николай, что касалось дерева. А гости всё как не придут, начинают глазами все углы осматривать, разные мелочи подмечать. Одни хотели сундук с золотом увидеть, другие хозяйку болотную заметить. Но толком ничего выведать не получалось. Все как обычно в доме у столяра Николая. Одна из комнат его под мастерскую оборудована была. Там верстак стоял, на нем стамески, пилы, рубанки, киянки, и всякий другой столярный инструмент лежал. На полу в углу деревянные чурбаны, обрезки досок и стружка кругом накидана. И не удивительно, так как всю жизнь Николай этим ремеслом занимается.

Заказов у Николая прибавилось. Приходя с работы, Николай запирался у себя в доме и выполнял заказы односельчан. А соседи наблюдали за тем как через занавешенные окна едва пробивался свет от лампочки, горевшей до самого рассвета.

— Что это он ночами-то делает? — любопытствовал сосед. — Никак золотые монеты считает, пересчитывает.

— А может он с болотной своей полюбовницей милуется?! — перечила соседу его жена.

— Да, ну тебя! — плевал сосед в сторону своей жены.

Всю зиму деревня обсуждала Николая. Не проходило ни дня, чтобы кто-нибудь да не приходил в гости к нему. Забирали свои заказы, оставляли новые.

Так прошла зима.

Весной, уже ближе к майским праздникам, пришел Николай к заведующему сельским клубом. Принес ему набор для кухни, который тот для своей жены заказывал.

— Максим Федорович, а скажи-ка мне, — начал Николай, — вот у нас в клубе есть красный уголок. А истории нашей деревни нет нигде!

— А какую историю тебе надобно, Николай? — поинтересовался заведующий.

— Стена-то там одна совсем пустая стоит.

— Ну?

— Да я вот подумал, что неплохо бы ее украсить? — сказал Николай.

— Так что на нее повесишь, карту разве что?

— Пойдем ко мне, Максим Федорович, дома я кое-чего изготовил. Затею я одну выполнил, показать тебе хочу.

Заинтересовал Николай заведующего местным клубом. Зайдя в избу, хозяин провел гостя в свою мастерскую. У стены, во всю её длину и высоту, огромное резное деревянное панно стояло. Работа была удивительно тонко выполнена. Максим Федорович замер, долго рассматривая её.

В центральной части панно была изображена вся их родная деревня, с домами, улочками и переулками, колодцем, скотным двором. А края были обрамлены специальными вставками с сюжетами из жизни деревни. Тут были и уборка хлебов, и сенокос, и резвящаяся в реке детвора, и стада коров на выпасе, и стирка бабами белья в реке, и чья-то свадьба и прочее. Работа Николая была настолько удивительна, что среди изображенных людей угадывались конкретные лица, которых можно было сразу узнать. Местами панно изменялось разными оттенками за счет вставок разного дерева.

Максим Федорович долго молча разглядывал работу Николая как завороженный.

— Ну и золотые же у тебя руки, Николай! — наконец сказал заведующий. — Это ты чем это таким дерево пропитал, что оно так выглядит красиво, само по себе темное, а словно светиться изнутри?

— Это болото наше так дерево пропитало! — улыбаясь ответил столяр.

— Как это?

— Морёное дерево разных пород, — пояснил мастер.

— Пошел я как-то к болоту за клюквой, — начал свой рассказ Николай. — Набрел на тропу сильно заросшую. Шёл я по ней долго и вышел на небольшую полянку, что была на возвышенности. А с краю этой поляны увидал я избушку полусгнившую, всю мхом покрытую. Это заимка моего деда оказалась. В зарослях, то тут, то там едва различимые канавы видно было, а в низинах стоячая вода. Когда уже решил возвращаться в одной из заводей на глазах вода начала вздуваться большим пузырем. Надулся этот пузырь и с грохотом лопнул, грязь болотную вокруг расплескав. Меня тоже окатило изрядно. Когда жижа успокоилась, на ее поверхность пиленные стволы начали подниматься. Видимо мой дед еще их пилил. Вот этот топляк скопившимся болотным газом со дна на поверхность и вытолкнуло. Но самое главное, древесина не сгнила, только потемнела. А на ощупь каменной стала. Вот и вытаскивал я этот топляк из заводи долгое время. Там и лиственница, и береза, и осина, и даже можжевельник попадался. Складывал все рядом с избушкой. Вытаскивал бревна и каждый ствол толстым слоем мха укутывал, чтобы медленнее просыхало и не трескалось.

— Так вот ты зачем на болота-то все это время ходил? — засмеялся заведующий. — А вся деревня в неведении была, куда и зачем ты ходишь, всякие небылицы стали сочинять про тебя. Даже на болотной кикиморе тебя обженили!

— Понимаешь, работа грязная и тяжелая, — пояснял столяр. — Пока это бревно из трясины вытащишь, весь как черт в грязи угваздаешься. А возвращаться в деревню в таком виде не хотелось. По темноте приходил домой, и сразу в баню мыться. А как просохли бревна, привез я их по первым морозам. Ну и за работу уселся.

— А узор этот затейливый я на окладе одной из старинных икон в доме Фаины увидел, — указал Николай на красивые завитки, что во многих местах на панно были вырезаны. Дивным мне он тогда показался. Решил его в своей работе повторить.

— И ты, Николай, хочешь такую красоту к нам в клуб, верно?

— Да, хочу, чтобы все наши деревенские жители смотреть могли.

— Хорошее дело, Николай!

После майских праздников все деревенские жители заходили в клуб, посмотреть на работу Николая. Дивное деревянное панно раскинулось во всю стену. Каждый подходил и узнавал на нем либо себя, либо своих родственников или соседей. В одной резной фигурке бабы признали Наталию-покойницу, умершую жену Николая.

— Ой, баско как вырезал всё Николай-то наш! — хвалили работу старухи.

— Ой, затейник какой, от Бога все у него энто!

— Наталию-то он свою как красиво изобразил!

— Любил её очень, Николай-то!

— Видно и сейчас забыть никак не может.

— Хороший мужик!

— А дерево-то как светится, переливается! — изумлялись мужики. — Словно не дерево, а самоцветы какие! Ох и дивную штуку сотворил Николай!

— Золотые руки у нашего Николая! — говорили меж собой бабы. — Такое диво сделал на радость всей деревне, на память нашим потомкам. До сих пор диво это в сельском клубе находится, а местные жители мастера Николая добрым словом вспоминают.

Наследие ведуна

О необычном предке моем поведала мне мама, когда мне исполнилось лет десять. Она рассказала, что её дедушка жил в сибирской деревне и все считали его ведуном. Меня поразило это сообщение, и я стал приставать к маме с расспросами.

— Ну расскажи про прадеда!

— Да сказки это все, — смеясь, сказала мама. Я деда не знала. Мама моя рассказывала, что дедушка ведуном был и сильно поссорился с моим отцом из-за своей дочери, мамы моей, твоей бабки Марии.

Мне стало очень интересно, и я попросил маму рассказать все, что она знает о прадеде. Мама согласилась и начала свой рассказ.

— Жил мой дедушка в одной сибирской деревне, начала мама свой рассказ. — Под городом Тобольск на берегу реки Затон, что впадала в реку Иртыш. Звали его Ефим Брянцев. И слыл он по округе ведуном, лечил и людей, и домашний скот. Что бы ни произошло, крестьяне даже из соседних деревень к Ефиму шли за помощью.

Жена Ефима при родах померла. Больше Ефим не женился. Так и жил, воспитывая единственную свою дочь Машу, которую любил больше всего на свете.

Раз случилось так, что у зажиточного казака Костерина из соседней одноименной деревни, одна из лошадей, на которой его сын ездил, ни с того ни с сего перестала в конюшню заходить. Как только коня заводили во двор, подводили к воротам конюшни, он на дыбы вставал и начинал метаться по двору, громко ржать. Остальные две лошади спокойно в стойла заходили. Позвали Ефима. Его встретили сам глава семейства, его жена и девятнадцатилетний сын Никифор. Ефим попросил всех выйти со двора. Подошел к коню. Конь был красив, рыже-гнедой масти, с черными гривой и хвостом, с белым пятном на лбу. Положил Ефим свою руку на лоб коню. Стоял так долго, молча смотрел в глаза коню. Конь под рукой ведуна не шелохнулся. Ни копытом, ни хвостом не взмахнул. Потом Ефим подошел к воротам конюшни и стал водить рукой по петлям ворот и косякам. Снова он подошел коню. Еще раз положил ему на лоб свою ладонь и начал шептать ему что-то в ухо. Все эту сцену хозяева наблюдали из окна малухи, летней избы, которая стояла впритык к их дому.

Вскоре Ефим позвал хозяина и сказал, чтобы заводили коня в конюшню. Костерин велел своему сыну Никифору заводить.

— Нет, ты сам заводи! — закричал Ефим. — На коня навет навели через твоего Никифора, сын твой пусть не подходит к коню три седмицы!

— Да кому же мой Никифор плохо сделал? — удивился хозяин. Никифор при этом голову опустил.

— Если и не сделал, так чую, сделает, — строго ответил Ефим. — Пусть пока к коню не подходит

С этими словами ушел со двора. А хозяин, на удивление хозяйке и сыну, спокойно завел коня в конюшню.

Через некоторое время пришла весть, что в деревне Костерина одна из деревенских девок утопилась в Иртыше. Слухи ходили, что была влюблена она в Никифора, но брак между ними не случился, и несчастная с горя погубила себя.

Шло время, Ефим по-прежнему людей выручал в их бедах, Мария же отцу помогала по хозяйству.

И так случилось, что на святках повстречала Мария молодого Костерина. Сильно Никифор прикипел к дочке ведуна. И Марии Никифор по нраву пришелся.

Вот послал Никифор сватов в дом Ефима. Но ведун и слышать ничего не хотел про сватовство, отправил сватов восвояси. Мария после ухода сватов вышла к отцу и сказала, что люб ей Никифор.

— Чую, не одной девке он жизнь загубил, — обняв свою дочь, сказал Ефим. — И тебя он погубит, если не забудешь его. Тень вижу нехорошая за ним. Забудь его!

Но не смогла забыть Мария своего Никифора. И вышла за него замуж без благословения отца своего, убежав из дома темной ночью. Осерчал Ефим. Пришел в дом к Костериным, вызвал дочь свою во двор.

— Не послушала ты меня, осрамила отца своего с этим баламутным! — сурово проговорил Ефим своей дочери. — Недолго с ним проживешь, а потом горе оставшуюся жизнь мыкать будешь. Нигде дома своего тебе не будет. Как кукушка без гнезда, так и ты мыкаться будешь по белу света.

Ефим удалился со двора. Больше он не виделся со своей дочерью. Вскоре, Мария узнала, что отец ее продал дом и уехал на Брянщину, откуда предки их были родом.

У Марии и Никифора каждый год по сыну прибавлялось. Жили они в доме родителей Никифора. Все хорошо у них складывалось. После пятого сына родила Мария девочку. Аполлинарией ее крестили, Полюшкой в быту звали.

А через год началась война. Никифора на фронт забрали, отца его тоже. Оба в первые же месяцы войны погибли. Стала Мария вдовой с шестью малолетними детьми. Свекровь через год снова вышла замуж и попросила Марию с детьми со двора уйти.

Мыкалась Мария по деревням со своими детьми. То у одних дальних родственников или знакомых поживет, то у других. То здесь подработку возьмет, то там. Чтобы на кусок хлеба заработать нанималась на лесоповал, в колхоз на уборочную или посевную, к односельчанам — конюшни и свинарники чистить, огороды полоть. Но не могла она прокормить всех своих детей. Старших двух сыновей в город в речное училище отдала, трех других в детский дом власти определили. Хотели и младшую дочь Полину у Марии в детский дом определить. Но не отдала Мария дочери, при себе её оставила.

Шло время, война кончилась. Но жизнь после войны долгие годы также тяжелой была. Мария все также работала, дочь при ней находилась. Определила на восьмом году Полину в школу. Старшие сыновья в это время обучение закончили, работать стали и себя кормить начали. Вернули Марии из детдома других ее сыновей под условием, что учиться они в городе будут. Условие это, Мария выполнила, отправив и этих сыновей в город. Все также Мария с дочерью по родственникам скитались.

Прошли годы. Мария сильно постарела, стала часто болеть. Взял их с Полиной в город старший сын. Жила она у него несколько лет. Полина уже в училище поступила и стала жить отдельно в другом городе. Через некоторое время старший сын решил с семьей переехать на новое место. Мать он оставил в доме своего младшего брата. Но тот вскоре женился и мать обузой стала. Переехала Мария к третьему своему сыну. Но и там долго она не жила.

Наконец, Марию забрала к себе Полина. К этому времени Полина уже замуж вышла, детей пока у нее не было. И молодые взяли к себе старуху. Несколько лет прожила Мария у своей дочери с зятем.

Уже перед смертью Мария рассказала своей дочери про своего отца, про то, как он любил её, но не смог простить ей позора семейного. А еще она поведала дочери, что от отца она унаследовала способность одну. В тихую погоду ветер сильный вызывать умела. Вскоре Мария умерла.

— Вот и весь сказ, — сказала мама, слегка улыбаясь, завершая свой рассказ.

Я слушал этот рассказ и удивлялся. Неужели мой прадедушка колдуном деревенским был, и у него были такие способности. И непонятно мне было из рассказа маминого, проклял он свою дочь, мою бабушку, или же судьбу ее предсказал.

Рассказ мамы меня ошеломил, и я стал расспрашивать её о том, как можно ветер вызывать. Мама, улыбнувшись, снова повторила, что все это сказки.

— А нужно какие-то слова сказать? — не унимался я. — А что нужно сделать?

Мама сдалась и пояснила, что нужно при тихой погоде выйти в поле и начать свистеть. Но свистеть не как обычно мы свистим, а горлом, вроде как волк воет. Звук будет походить на что-то среднее между воем и свистом.

— Так дедушка свистел, когда знойная погода долго стояла, и дождей не было — заключила мама.

В этот день я стал тренироваться этому особенному свисту. Во дворе я начинал подвывать. Сначала ничего у меня не выходило. Ворочал языком во рту то так, то сяк. Но вот я приноровился и услышал собственный полусвист-полувой.

Я тут же побежал в поле и начал свистеть. Погода при этом была пасмурная, но тихая и сухая. Свистел я так минут десять. Прислушивался. Ничего не происходило.

— Сказки всё! — произнес я вслух и направился в сторону дома.

Вдруг, почувствовал, как зашумела пшеница в поле, подул ветерок. Меня это приободрило и начал снова свистеть. Ветер стал резко усиливаться, поле стало все больше наполняться шумом, вихри стали закручивать стебли пшеницы. Порывы ветра стали сбивать меня с ног. Я очень сильно испугался и побежал к дому.

— Мама, это я вызвал! — Закричал я, забежав в дом. — Я в поле свистел! Что теперь будет?

Мама вопросительно посмотрела на меня, потом посмотрела в окно. За окном листва на деревьях, растущих рядом с домом сильно шумела, а ветви гнулись от порывов сильного ветра.

— Успокойся, — спокойным голосом сказала мама. — Туча набежала, скоро все прекратиться. Просто так совпало.

Через несколько минут действительно ветер утих, выглянуло солнце.

Прошло пять лет. В одни из зимних каникул в школе, которая находилась в соседнем, от нашей деревни, селе, проходил туристический слёт. Всем классом мы ходили за реку, в лес. Проводили эстафету, бегали на лыжах, делали обед на костре. Погода была солнечной и теплой. Все веселились. День прошел быстро. Начало смеркаться. Все начали собираться по домам. Все ребята из класса были местные, из села. Только я был из деревни. Ребята решили меня проводить до моей деревни. Дорога шла полем. По пути мы дурачились, смеялись. И тут я решил всех разыграть. Начал свистеть своим особым свистом, похожим на вой волка. Некоторые девчата, не поняв, что происходит, начали кричать и утверждать, что слышат волка совсем рядом. Остальные стали смеяться, указывая на меня. Я снова продемонстрировал свой свист. Все рассмеялись и пошли дальше. Вдруг на горизонте, прямо над нашей деревней, к которой мы направлялись, появилась черная туча. Туча быстро росла и двигалась в нашу сторону. Подул сильный ветер со снегом. Мы заметили в туче вспышки молний. И это зимой! Ветер все усиливался. Мы уже не видели друг друга. Многие испугались и стали упрашивать меня вернуться в село, переночевать у знакомых. Мы уже было повернули. Но буря стала стихать. Я все же решил пойти домой. Попрощавшись со всеми, побежал домой в сторону своей деревни.

Придя домой, мама интересовалась, как я дошел, сообщим, из-за сильного урагана из трубы выскочила вьюшка. Не раздеваясь, я признался маме, что незадолго до бури я свистел дедушкиным свистом. Мама в ответ посмотрела на меня внимательно, но ничего не ответила.

Может все это было простым совпадением? А может сила моего прадедушки передалась мне? Я не знаю ответа. Но с тех пор я никогда не пытался вызывать ветер.

Димкины трудни

Димке шел уже семнадцатый год. Особых стремлений у него никаких не было, планов на будущее он также не строил. После окончания основного общего образования продолжать учиться в школе у него не было никакого желания, так как он считал себя уже довольно взрослым, чтобы продолжать ходить в школу. По настоянию отца Димка поступил в местное ПТУ. Но, спустя несколько месяцев, ближе к весне, учебу он забросил. Отец его был недоволен этим, мать лишь горько вздыхала. Родители были обеспокоены судьбой своего единственного сына.

— Что за человек ты такой, никуда ни сгодился, — бранился отец. — Летом 18 лет исполняется, а ты все как малый ребенок. Ну если не хочешь учиться, иди тогда работай. На днях я со своим приятелем Николаем переговорю. У него бригада лесорубов. Они за Дальним Кордоном под ЛЭП участки расчищают. Поработаешь у него пока.

У Димки особого желания ехать работать куда-либо, тем более в соседнюю область в глухую тайгу, тоже не было. Но, учитывая обстоятельства отчисления его из ПТУ за прогулы, спорить с отцом он не решился. К тому же попреки отца и вздохи матери ему были уже невыносимы.

Димкин отец созвонился со своим знакомым и договорился о трудоустройстве своего непутевого сына.

— Да, ты, Николай, там не нянчись с ним, — говорил по телефону отец Димки. — Пусть жизнь понюхает. Глядишь, так быстрее стружка-то с него облетит. Не захотел учиться, пусть поработает до Армии, а там видно будет, что из него получится.

— Хорошо, Андрей, сделаем из твоего Димки человека, — отвечал своему старому приятелю Николай Павлович, — как раз мне обрубщик сучьев нужен. Бригада выдвигается уже после майских, Димку ждем к пятнадцатому числу. Участок большой в этом году выделили, планируем до начала октября закончить.

Через пару недель Димка уже ехал в пригородном поезде. Сойдя на станции, пересев в автобус, добрался до маленького рабочего поселка, затерявшегося на бескрайних просторах Сибири. В обусловленном месте Димку ждала машина Урал.

— Дима? — приоткрыв дверь кабины спросил молодой парень, лет двадцати.

— Да, я.

— Залезай, — сказал водитель. — Вещи свои в кузов забрось.

Димка залез в кабину, захлопнул за собой дверь.

— Меня Саня зовут, — протянул свою руку водитель.

Димка пожал сильную руку водителя.

— Ну, погнали, — запустив двигатель, сказал Саня. — До лагеря часа три ехать, надо до темна успеть.

По пути Саня расспрашивал Димку о его жизни, рассказывал о своей. Машина шла по бездорожью, ее сильно трясло. Мимо проносились деревья, овраги, ручьи и речушки, склоны, усыпанные курумником. Изредка вдали проплывали вершины синеватых сопок.

— Значит, батя твой на перевоспитание к нам тебя направил? — скалился Саня, переключая передачи.

— Да, он достал меня, если честно уже, — пояснял Димка. — Сам рад, что уехал. Хоть отдохну тут от него.

— Ну поживем, увидим, — снова улыбнулся Саня. — А я уже третий год в бригаде Палыча. Сразу после дембеля к нему пошел. Работа конечно нелегкая, но зато сам себе хозяин. И заработок неплохой.

Уже начало смеркаться, когда они подъехали к лагерю.

На берегу небольшой реки стояла деревянная бытовка на железных полозьях, сваренных из толстостенных швеллеров. От неё вела разбитая тяжелой техникой грунтовая дорога. Едва успев выползти на противоположный берег, эта дорога скрывалась за густыми елями сразу. В паре сотен метров уже начиналась делянка.

Перед бытовкой стоял навес, крыша которого была покрыта еловым лапником. Под навесом стоял наскоро сколоченный из досок стол и две лавки. Рядом с навесом было кострище. На треноге над огнём висел котел. У костра мелькали три фигуры.

— О, в нашей команде пополнение, — первый приветствовал Димку Николай Павлович.

Николай Павлович, или Палыч, как его называли, был высокого роста, крепкого телосложения. По возрасту он был старше всех в своей бригаде, ему исполнилось на тот момент пятьдесят три года. Бывший геолог, объехавший, а точнее сказать прошедший, всю Сибирь. После выработки стажа в геологоразведочной партии и выхода на пенсию, он стал брать подряды по расчистке участков под высоковольтными линиями или под их будущую прокладку. В округе таких бригад как бригада Палыча было много, у каждой из них были свои участки и сектора. Бригады эти, находясь друг от друга на большом расстоянии, работали относительно автономно. Палыч, подобрал в свою бригаду проверенных работников. Вместе они работали уже не первый сезон.

— Здрасьте, — несколько оробев ответил Димка, пожимая руку бригадиру. Николай Павлович познакомил Димку со своей бригадой. В бригаде работали бульдозерист Гоша и вальщик Витя. Оба они были средних лет. Моложе всех в бригаде был Саня. Он числился вальщиком, но зачастую был за водителя грузовика, ездил раз в две-три недели за провиантом до поселка, в котором и встретил Димку.

Димка обратил внимание, что все лица мужиков были темные, обветренные и распухшие от укусов гнуса, который тучей облепил его самого, как только он вылез из кабины. А еще руки у всех были темные, чуть ли не черного цвета, и заскорузлые от многолетних мозолей. Все, кроме Сани, носили бороды и усы.

— Ребята у нас все надежные, не первый год с ними работаем, во всем помогут, все объяснят.

— Только чур по работе не филонить, если что не так, сразу запинаем! — усмехаясь, сказал Саня.

— Никогда не сачковал! — не полез за словом в карман Димка, отвечая Сане.

— О, наш человек! — отметил, приветствуя Димку, Витя.

— Сработаемся! — прогудел Гоша.

Николай Павлович, провел Димку в бытовку, показать где тому расположиться.

Едва успел Димка войти внутрь бытовки, в нос ему ударило смесью запахов смолы, дёгтя, пота, грязной одежды и сапог, окурков, дизельного топлива и хозяйственного мыла. Палыч заметил, как Димка сморщил нос.

— Так пахнет взрослая жизнь! — ободрительно сказал Палыч, хлопнув Димку по плечу.

Внутреннее убранство было весьма простым. При входе на стене висела вешалка, на которую была беспорядочно накидана одежда, под ней в ряд стояла обувь. У единственного окна стоял стол с задвинутыми под него деревянными ящиками. На столе стояли несколько кружек, жестяных банок, пополненных сигаретными окурками, ножи, ложки, пара засаленных газет, и разделочная доска. В угол бытовки прижалась чугунная печка-буржуйка, труба из которой, через колено, была выведена в окно. У противоположной от окна стены стояли широкие двухъярусные нары. На них хаотично валялись какие-то дерюги и полушубки. Палыч снял с вешалки какой-то изношенный тулуп и бросил его на нары.

— Вот здесь будешь спать, — пояснил Палыч. — Когда на делянке дальше продвинемся, бытовку эту тоже перевезем. Отоспаться только сюда забредаем. А когда работы полно, зачастую, и на делянке ночуем.

— Как на делянке?

— Лапника накидаем на землю и ночуем у костра.

— А где тут руки мыть и куда в туалет ходить? — спросил Димка Палыча.

— За бытовкой, справа, будка туалетная стоит, а умыться и помыться — так вся речка твоя. Раз в неделю Гоша баню нам походную устраивает. Речные валуны накалит, на костре, а над костром на жердях брезент натянет — вот и баня тебе.

Все увиденное Димкой и услышанное от Палыча, немного привело молодого парня в замешательство. Палыч заметил его растерянность.

— Ничего, Дима, обживешься-обвыкнешься! — ободрил Палыч. — А теперь пошли к ребятам, ужинать.

Ужин состоял из варенной картошки и тушенки. В отдельном котелке был засыпан в кипяток рассыпной чай и каждый черпал своей кружкой из него столько чая, сколько ему было нужно.

— Да уж, хорошенький ужин! — отметил про себя Димка.

Было видно, что все устали за день. А завтра снова нужно было всем выходить на делянку. Так что никаких посиделок у костра не было. Да и вездесущий гнус не давал толком спокойно посидеть. Мужики спасались от укусов лишь без конца дымя своими папиросами. После быстрого ужина Гоша с Витей потащили мыть котелки к речке, так как сегодня было их дежурство.

— Ну ладно, ребята, пошли на боковую, — скомандовал Палыч. — Завтра ты Саня с Димой дежуришь!

— Принято! — отчеканил Саня.

После ужина все побрели в бытовку.

Все улеглись по полатям и вскоре над потолком до самого утра повис тяжелый густой храп вперемешку с назойливым жужжанием десятка комаров. Димке было непривычно ночевать в таких условиях, вдали от родного дома. Заснул он только под самое утро.

На востоке занялась заря. Небо над сопками окрасилось в сине-розовый цвет с желтыми разводами полупрозрачных облаков. Первый луч солнца приветствовали верхушки столетних сосен, елей и лиственниц.

— Малой, вставай! — потряс Саня Димку за плечо. — Пошли кашеварить.

Выйдя из бытовки, Димка был объят холодом утренней тайги.

— Давай за хворостом, а я воды наберу! — скомандовал Саня, который умывался, стоя в реке по пояс раздетый.

— Так тут же гора дров!

— Эти сухие сейчас используем, но нужно, чтобы всегда запас дров был.

Тяжелое утро выдалось для Димки. Несколько раз Саня его упрекнул в работе по розжигу костра, был недоволен количеством принесенных Димкой дров, и скоростью, с которой все это делал сонный Димка.

— Ты давай поторапливайся, здесь некогда рассусоливать! — подгонял его Саня.

Вскоре из бытовки вышли остальные. Сходили по своим делам и подсели к костру. Молча курили, ожидая, когда приготовится завтрак.

Димка, подкидывал в костер ветки, и заметил, как Палыч неоднократно, хмуро посматривал на часы у себя на руке.

— Выдрыхлись и торопятся пожрать! — думал про себя Димка. — Куда торопиться, рань такая!»

После быстрого завтрака все как один направились к «Уралу». В кабину сел Палыч, за руль Гоша, в кузов залезли Витя, Саня и Дима. Машина тронулась и пошла в сторону делянки.

На делянке стоял бульдозер. Рядом со старой сосной был натянутый тент, под которым лежал весь необходимый инструмент. Вся делянка была утыкана пнями от недавно спиленных деревьев и усеяна кучками веток и сучьев.

Мужики выскочили из машины, подошли к убранным под тент инструментам. По очереди брали бутылку, лежащую тут же, и выливали черную вонючую жидкость на руки, размазывая её по лицу и шее. Это был дёготь с добавлением керосина.

— Это чтобы заживо не сожрали! — пояснил Гоша.

Димка сделал как остальные. Приятного в этом ему показалось мало. Места недавних укусов защипало, а вскоре от сильного запаха у него закружилась голова.

— Ну вот, Дима, натягивай на руки вачеги, бери топор и вперед за ребятами на обрубку сучьев, — пояснил Палыч. — Только к вальщикам не подходи близко, держись поодаль. Еще Гоше нужно будет помогать бревна чекировать, когда первый ряд деревьев подпилим.

Палыч, Саня и Витя спиливали взрослые деревья. Гоша на бульдозере свозил их в табеля. Димка принялся рубить сучья. Через пару часов такой работы его фуфайку можно было хоть отжимать от пота, а мышцы рук ныли от боли, кисти рук дрожали

от перенапряжения, на ладонях полопались мозоли. Лицо и глаза щипало от остатков дегтя, не смытого потоками пота. Мошкара впивалась в веки, уши, шею, залезала в рукава. Все лицо опухло и чесалось.

— Ну и работку же мне папаня подсунул! — злился про себя Димка.

Удалось Димке передохнуть только когда все сели обедать.

После обеда подоспела очередь свозить бульдозером бревна. Вдвоем с Палычем они подцепляли тросами бревна, обвязывали их, накидывая петли. Вдобавок к мозолям руки у Димки были исколоты стальными тросами.

— Иди дёгтем смажь, полегче будет! — посоветовал Палыч.

— Что там? — поинтересовался высунувшийся из кабины бульдозера Гоша. — А трудовые мозоли, бывает, пройдет!

— Ну, вот, Дима, такие у нас трудовые будни, — пояснил Палыч. — Между собой ребята их называют трудни! Теперь у тебя начались настоящие трудни.

К вечеру Димка настолько устал, что еле передвигал ногами. Когда начало смеркаться, мужики, уложив под брезент инструменты, прыгнули в машину, которая их быстро добросила до лагеря. Мужики прошли в бытовку. Димка направился с ними. Но Саня задержал Димку.

— Малой, давай за дровами, ужин надо готовить! — скомандовал Саня.

— Дай отдохнуть! — не вытерпел Димка.

— Сделай дело и отдыхай! — рявкнул на него Саня.

Димка не выдержал и со злости пнул треногу с котелком. Саня, недолго думая, подлетел к Димке и отвесил ему подзатыльник. Димка с еще большей злостью накинулся на Саню, который увернулся, ловко сбил Димку с ног. Саня прижал голову Димки коленом к земле.

— Ты чего, щегол, офигел? — кричал Саня.

— Пусти, сволочь! — пытался освободится и вылезти Димка из-под Сани. — Сволочь, пусти меня!

После этих слов Димка сразу получил кулаком по носу.

— Эй, хорош! — вылетели из бытовки мужики. — А ну, перестаньте!

Саня отступил от Димки, успев еще его слегка пнуть. Гоша с Витей загородили собой Димку, оттеснив Саню.

— Пнул, стервец, треногу с котелком, — объяснял Саня мужикам.

— А чего ты раскомандовался? — кричал в ответ Димка, утирая шедшую из носа кровь.

— Ты не на курорт приехал! — не успокаивался Саня, которого Витя уже успел отвести на значительное расстояние от костра. Гоша в это время, взяв топорик, пошел к кустам за дровами. Палыч, подойдя к Димке, отряхнул его со спины.

— Чего он командует? — как бы оправдываясь, начал Димка.

— Саня прав, — спокойно объяснил Палыч. — Работа сам понял какая. Мужики устали и жрать хотят. И нужно быстрее еду сготовить.

— Сразу в морду мне, сволочь! — сплюнул кровь на землю Димка.

— Еще раз такое услышу, сам тебе в морду заеду! — гаркнул на него Палыч.

Димка присмирел.

— Иди, умойся, и принимайся за костер! — спокойно проговорил Палыч.

Сначала Димка решил потребовать от Палыча, чтобы его отвезли до поселка, но вовремя одумался, так как понял, что никто его никуда не повезет. А перспектива идти пешком ночью по тайге в неизвестном направлении не внушала оптимизма. Димке пришлось смириться с тем, что произошло.

Через несколько минут Димка и Саня хлопотали у костра, как будто ничего между ними и не произошло. Однако все это время они меж собой не проронили и слова. Остальные тоже вели себя, как и прежде, ничем не выдавая произошедший между ребятами конфликт.

На следующий день дежурили Витя и Гоша. В последующие дни Палыч разбавлял собой дежурство Сани и Димки. То он дежурил с Димкой, замещая Саню, то наоборот, дежурил с Саней.

Так прошло несколько дней. Старые раны на Димкиных руках рубцевались, свежие появлялись вновь. К укусам овода и гнуса его тело уже почти привыкло. Боль в мышцах тоже стала не такой отчетливой. С Саней они уже разговаривали, как и раньше, забыв старые обиды.

В одно утро зарядил сильный дождь. В этот день бригада не занималась вырубками.

— Ну вот, весь день у костра будем! — потягиваясь, сказал Саня, выйдя из бытовки.

— Не поедем сегодня на делянку? — обрадованно спросил Димка.

— Поедем, только валить лес в дождь по технике безопасности запрещено, — спокойно пояснял Саня, — будем сучки и ветки сжигать.

Разводить костры и сжигать остатки деревьев было намного легче, чем работа в предыдущие дни. Настроение у Димки поднялось и даже проливной дождь не испортил его.

Наступила долгожданная всеми суббота. По субботам мужики не выходили на делянку. Это был банный день. Каждый стирал в речке свое белье, одежду, кто-то что-то чинил, пришивал. Гоша, как обычно, смастерил на берегу речки походную баню. Скинув на землю грязные одежды, все разом залезли под брезент и уселись на деревянные ящики. Периодически плескали воду на раскаленные камни из стоящего рядом ведра. Кто-то выбравшись наружу сразу кидался в холодную воду реки, кто-то стоял по колено в воде, натирая себя мыльной мочалкой с головы до ног.

После таких процедур зуд от бесчисленных укусов и боль во всем теле проходила. Вечером мужики сидели у костра, ждали приготовление ужина. Палыч к общей радости вынул из-за пазухи пузырь. Выпив и закусив все повеселели. Витя вынес откуда-то гитару и почти весь вечер играл на ней. Палыч с Гошей пели песни, Димка с Саней подпевали. В перерывах между песнями мужики делились историями из своей жизни, много говорили о своих семьях и детях, оставшихся дома, рассказывали сальные анекдоты, обсуждали женщин, спорили, смеялись.

Так, в работе до изнеможения и условиях далеких до комфортных, прошли пять месяцев. Бригада Палыча далеко продвинулась вглубь сибирского леса.

Наконец, все работы на участке бригады Палыча были завершены с недельным опережением. Все были рады окончанию работ. Мужики истосковались по своим семьям. Настало время возвращаться домой.

Отсутствие привычных удобств городской квартиры, окружение серьезных мужиков, не брезгающих использовать при объяснении элементарных вещей крепкие слова, назойливость гнуса, строгая дисциплина в бригаде Палыча, тяжелейшая работа, суровая природа тайги — все это оставило неизгладимый след в душе Димки. За это время Димка многое понял и принял. Он стал лучше понимать людей, на своем опыте познал, как тяжело зарабатывается на жизнь, научился преодолевать трудности и невзгоды, осознал свои ошибки и промахи. Он лучше стал понимать своего отца с матерью, переоценил и свои поступки.

Месяцы, проведенные в бригаде Палыча, дало Димке и бесценный опыт коллективного труда, слаженности в работе, достижения общей цели, построения товарищеских отношений.

Домой он возвращался уже совсем другим человеком, значительно повзрослевшим.

— Здравствуй, мам! — обнял Димка свою мать, войдя в квартиру.

— Здорово, батя! — крепко сжал он руку отца в своей сильной, почерневшей и заскорузлой от мозолей руке. — Вот я и приехал.

— А это вам, — вынул Димка из кармана тугую пачку бумажных купюр.

— А это сын тебе, — с настороженностью в голосе проговорил отец, протягивая повестку из военкомата.

Димка бегло прочел документ. Посмотрел на мать и отца.

— Ну, значит будем Родине служить! — улыбнувшись, сказал Димка.

Жизнь сначала

Михаилу уже перевалило за пятьдесят. Так получилось, что у него не было ни семьи, ни родных. Отца своего он не знал. Мать его умерла, когда Михаилу еще и шести лет не исполнилось. Всё детство Михаила прошло в стенах детского дома.

После окончания школы-интерната учился в ПТУ. Затем была срочная служба. После дембеля работал то там, то сям. Сменил с десятка два халтур. Женился. Вскоре стал работать вахтой на Таймыре, на самом побережье Карского моря. Пропадал на работе месяцами. Его жену это не устраивало. Вскоре они расстались. Разошлись мирно, без скандалов и взаимных обвинений.

Север затянул Михаила на долгое время. Шли годы, «северный» стаж выработан. Но что он видел за эти годы? Серые дни, длинные ночи, физическая работа на открытом воздухе в тридцатиградусные морозы, посиделки после смены с мужиками в бытовках за бутылкой, игра в карты и домино в тумане сигаретного дыма. Всё это разбавляли встречи немногочисленными в тех суровых условиях представительницами женского пола. Но все отношения с ними были мимолетны, от случая к случаю. Ничего серьезного. Михаил всегда просто к этому относился, как и многие мужики из его окружения. «Сделал дело — гуляй смело. А что было, того уже и нет, ночь всё скрыла» — так он всегда рассуждал. И это его вполне устраивало.

И вот на горизонте замаячила пенсия, а вслед за ней одинокая старость.

— Да, жизнь как-то быстро прошла, и всё время один как перст — рассуждал наш герой.

Настало время его увольнения в связи с выходом на пенсию. Жалел ли он об этом? Скорее нет. Чего жалеть?

Получив полный расчет и оформив пенсию, решился Михаил уехать с Таймыра и поселиться южнее, как говорят северяне «на земле». Он давно мечтал пожить в деревне, так сказать на лоне природы. Город его не привлекал. А вот лес, речка, поля, солнце, чистый воздух, простор и свой дом ­– все это было неотъемлемой частью его грёз о жизни в деревне. И вот его мечта стала осуществляться. Просматривая десятки объявлений о продаже жилья, он увидел, что в одной из уральских деревень продается дом. Недолго думая Михаил приобрел этот дом.

Так, в один из ясных теплых дней июня, наш герой оказался на пороге своего дома. Дом стоял на краю небольшой деревни в ста метрах от небольшого пруда. За прудом был большой холм. Дальше раскинулись широкие поля и луга, за которыми синела уральская тайга.

На плече у Михаила висела довольно-таки увесистая сумка с вещами, а в зубах неизменная сигарета.

— Красота! — улыбаясь подумал Михаил, окидывая взглядом окружавшие его просторы и выпуская через густые усы сигаретный дым.

Сквозь заросли крапивы проложив путь к воротам своего дома, с трудом открыл увесистый замок, со скипом распахнул ворота внутрь большой ограды. От ворот до застекленной веранды прошагал по деревянному настилу. Поднялся по широким деревянным ступеням в темные сени. Нащупав дверную скобу, с силой дернул её на себя. Тяжелая дверь отворилась с грохотом. В нос Михаилу ударил печной запах — запах дыма, золы, пыли и извёстки, которой была выбелена огромная русская печь, стоявшая посреди избы. Внутри был полумрак, так как ставни окон со стороны улицы были заперты. Лишь маленькая кухонька была освещена солнечным светом, который пробивался из окна, выходящего в заросший высокой травой палисадник.

Вокруг было все так, как это бывает во многих деревенских домах. На кухне небольшой деревянный некрашеный стол, на котором стояли стопкой несколько тарелок разных размеров. Тут же были перевернутые вверх дном кружки и стаканы. Под столом различные кастрюли и банки. Над столом, в шкафчиках находилась другая кухонная утварь. Тут же стояла солонка, пустая консервная банка со свечным огарком внутри.

— Вот и я, как этот огарок — грустно произнес Михаил.

В большой комнате стояла панцирная кровать, вдоль стены широкая лавка. У окна небольшой стол. У противоположной стены в углу примостился небольшой шкаф.

Выйдя из дома, Михаил обошел веранду и со стороны палисадника начал отпирать ставни. В саду, среди зарослей высокой травы, виднелись кусты смородины и крыжовника. Некоторые из них были засохшие. Тут же росла старая яблоня.

Из палисадника он прошел в большой огород, который также сильно зарос травой. Изгородь местами прохудилась. Отдельные прясла совсем упали. На дальней меже стояла вросшая в землю баня.

Прошелся по ограде, вышел за ворота, окинул взглядом свой дом.

Первоначально унылая картина заброшенного дома произвела на нашего героя немного удручающее впечатление. Но высоко стоящее в небе солнце, красота окружающей его природы и трогательные каждому русскому человеку виды стареньких, потемневших от времени, изб, вытянувшихся в ряд, быстро развеяли все тревоги. А доносившиеся из деревни голоса петухов вскоре и вовсе его успокоили.

К тому же не из робкого десятка был наш герой. Долгие годы жизни и работы в суровых условиях Крайнего Севера закалили Михаила.

— Захотел жить в деревне, вот живи! — усмехнувшись, вслух сказал Михаил самому себе.

— Жить к нам приехали? — раздался вдруг рядом чей-то голос. От неожиданности Михаил чуть не подпрыгнул.

На покосившейся от времени скамейке, стоявшей у палисадника, Михаил заметил старичка. Незнакомец был худощавым, небольшого роста, с седой бородой, в выцветшей на солнце рубахе, серых штанах. На ногах его чернели галоши. На голове незнакомца птицей сидела серая кепка. Он так слился со старым палисадником и скамейкой, что его было трудно заметить. Старичок был на вид лет семидесяти. Светло-голубые глаза его с интересом осматривали Михаила, изучали его.

— Фу, ты, дед, испугал меня! — рассмеялся Михаил. — Здравствуй!

— Здравствуй, — проговорил старик. — Жить что ли к нам приехал? — повторил он свой вопрос.

— Да, — ответил ему Михаил. — Дом вот этот купил.

— Но-но, — пробубнил старичок себе под нос. — Дом-то этот Евдокии Литовкиной. Давно уж померла она. Видать внуки продать все-же решили. Лет пять никто не ездил сюда. А звать-то как тебя?

— Михаилом.

— А меня Игнат Фомич, Белов по фамилии.

— Приятно познакомиться, — подошел Михаил к старику, приветливо протянув свою большую мозолистую ладонь правой руки. Старик, приподнявшись, пожал ему руку в ответ.

— Меня тутошние все дедом Игнатом кличут, можешь также меня называть.

— Хорошо, договорились.

— Соседи стало быть мы с тобой, — продолжал разговор дед Игнат. — Вот рядом на пригорке моя хата стоит. Старик показал на большой дом-пятистенок с ярко-зелеными оконными наличниками.

— Робишь, али служишь где? — любопытствовал сосед Михаила.

Михаил, присел рядом со стариком на скамейку, предложил своему гостю закурить. Но тот отказался.

— Я только самосад свой курю, — пояснил старик, вытаскивая из внешнего кармана своего пиджака мешочек с табаком и небольшой лист разрезанной газеты. Они оба закурили. Михаил вкратце рассказал своему гостю про себя, свою жизнь, о том, что вышел недавно на пенсию. Дед Игнат рассказал немного о себе, о том, что живет со своей бабой и дочерью.

— Я всю жизнь в энтом доме живу, — говорил он непривычным для слуха Михаила говорком. — Дед мой еще избу эту ставил. Дом крепкий, еще внук мой в нем поживет. Он сейчас в армии служит. По следующей весне должон вернуться.

— Народа-то здесь вижу мало у вас?

— Да, какой народ сейчас в деревнях-то, — отвечал дед Игнат. Мы, старики свой век доживаем. А молодые разъехались. Из молодых остались только те, кто не может или не хочет из деревни уезжать. Дочь вот моя осталась здесь, живет с нами, стариками.

— Ну, пойду до дома, — сказал дед Игнат, выкурив самокрутку. — Обустраивайся, покамест. Да, если чаво надо, приходи, да и так заходи, по-соседски.

— Хорошо, спасибо.

— Прощевай, — уходя, сказал дед Игнат.

— До свидания, — проговорил ему вслед наш герой.

Так Михаил познакомился с первым жителем деревни, своим соседом дедом Игнатом.

Весь день Михаил прибирался внутри дома. Уже при темноте ночи, Михаил сел за стол, вынул из своей сумки бутерброды и бутылку. Плеснув из бутылки в стакан, принялся жевать свой бутерброд.

— Ну, с новосельем что-ли? — вслух поздравил он себя. Глубоко выдохнув, опрокинул полстакана. Содержимое стакана приятно обожгло его горло, но некая пустота в душе не развеялась. Посидев немного в тишине, выкурив несколько сигарет, новосёл отправился на боковую.

Рано утром, когда солнце едва показалось над горизонтом, Михаил вышел за ограду своего дома. Босиком, в одних плавках, держа в руках полотенце, он спустился к реке. Вода была прохладной и сильно бодрила. Вдоволь накупавшись, Михаил вылез на пологий берег, стал прыгать с ноги на ногу, вытряхивая воду из ушей, а затем начать делать зарядку, чтобы немного согреться. Несмотря на свои уже немолодые годы, Михаил в физическом развитии своем мог дать фору многим молодым ребятам. Тело его было по-прежнему крепким и подтянутым. За упражнениями он не успел заметить, как навстречу к нему спускалась к реке уже немолодая женщина с большим тазом в руках, в котором лежали какие-то вещи. Таз она держала одной левой рукой, уперев его края себе под грудь. Длиннополая женская рубаха крепко обхватывала широкие бедра. Михаил поймал на себе её взгляд и немного смутился. Хотя по части женского пола Михаил был не из робкого десятка.

— Доброе утро, — решил он поприветствовать первым незнакомку, давая понять, что он нисколько не смутился.

— Здравствуйте, — ответила она.

— А не подскажите, во сколько местный магазин открывается? — спросил он, завязывая разговор.

Она остановилась.

— С понедельника по пятницу с восьми часов, — повернув голову в сторону деревни, ответила она. — В субботу с десяти, а в воскресенье он не работает и вовсе.

Тут Михаил лучше её разглядел. Ей было чуть за сорок. Черты лица ее были мягкие, округлые. Густые тёмные брови подчеркивали её синие глаза. Упругие груди выдавались вперед. Она показалась нашему герою если уж не красавицей, то довольно симпатичной.

— А сегодня какой день недели? — решил он еще одним вопросов задержать свою собеседницу, зная, что сегодня именно в воскресенье.

— Сегодня-то? — несколько призадумалась она. — Так сегодня как раз воскресенье!

— Это значит, я без продуктов остался?! — несколько наигранно спросил он, изображая небольшую досаду. — Да, меня Михаилом зовут, можно просто Миша, — как бы вспомнив, представился он. — Я вот дом этот купил и вчера в него въехал.

— А меня Валентина, Валя.

— Так, значит, я сегодня голодным останусь, раз магазин не работает.

Женщина улыбнулась по­-доброму, обнажив свои большие крепкие зубы и розовый язык. Все говорило о крепком её здоровье.

— Так у нас в магазине окромя хлеба, макарон и консервов ничего и не бывает.

— А чем же народ здесь кормится?

— Чем, чем? — начала пояснять Валентина. — Знамо чем. Огородом своим, да хозяйством­! А некоторые еще и охотой.

— И что же мне делать?

— А Вы в гости к кому-нибудь зайдите, авось голодным не оставят! — рассмеялась Валя. Она развернулась и пошла дальше вниз, спускаясь к реке.

Михаил долго стоял на тропинке широко расставив ноги и смотрел вслед удаляющейся от него женщине. Её бедра раскачивались из стороны в сторону, по загорелым щиколоткам мелькали тени от высокой травы. Из-под цветного платка, до середины спины спускалась тугая русая коса.

— Справная бабёнка! — подумал он про себя, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Валентины.

Уже сидя дома перед окном за стаканом чая, он увидел возвращающуюся с реки Валентину. Она несла тазик, держа его уже двумя руками, сильно уперев себе под грудь. Мокрое белье, лежавшее в тазике, местами намочило ее рубаху. Мокрая рубаха прилипла к телу, четко обрисовав большую грудь, явно её очертив. Валентина шла не спеша, поднимаясь вверх по тропинке. Михаил приподнялся с табуретки, на которой он сидел, и наклонился вперед к окну, рассматривая красоту женского тела. Он почувствовал сухость на своих губах. Облизнул их, тяжело сглотнул слюну.

— Ай, да, бабёнка, — тихо подумал Михаил, провожая взглядом женщину. — Хороша!

Некоторое время он стоял недвижно у окна, пока не увидел приближающуюся фигуру деда Игната.

— Ну, что, Миша, обустроился? — интересовался дед Игнат. — А моя старуха послала меня проведать тебя да к нам пригласить. Шаньги она напекла.

Михаила долго уговаривать не пришлось, аппетит у него сильно разыгрался от утреннего купания.

— Лавка-то сёдня не робит, — накрывая стол, монотонно тараторила Анна Васильевна, жена дела Игната. — Так я и говорю своему, сходи хоть узнай. Как там сосед-то наш обустроился. Есть-то у него чаво пожевать. Хотя в лавке ничё не продают окромя хлеба да макарон. Приходится все своим огородом, хозяйством жить. Вот коровёнка спасает, кормимся ей. А летом-то ничего, можно биться, осенью и в начале зимы — тоже, а вот весной уже все запасы-то к концу подходят. Иногда в самые стужные дни подполом и закрутки подмерзают. Ладно у нас яма каменная, еще дед Игнатия делал, так любой мороз нипочем. Лежит там картошечка с капусткой. И ничего, не подмерзает. Ну, да не в голодные же годы-то живем. В голодные годы мужики-то тайгой все промышляли. Да и так у нас охотников навалом. Вот и зятёк наш тоже охотником всё был. Уйдёт бывало на неделю-две в тайгу и не знашь чё думать. Так уже девятнадцатый годочек как сгинул он в тайге. Ушел белку бить зимой. А его только через месяц и нашли. Ладно хоть зверь не обглодал, а то бы и хоронить нечего было.

— Да, ладно, мать, уймись ты уже, — оборвал её дед Игнат.

Накрыв на стол, Анна Васильевна, скрылась в кухне. Но и оттуда слышен был её голос.

— Вот ведь старуха у меня, язык у неё без костей, все бу-бу-бу, — досадовал старик. — Я так вот и зову моей бу-бу-бу. А она и не обижается на меня.

— А как так случилось, что зять у тебя дед Игнат погиб? — поинтересовался Михаил.

— А как погибают молодые, да не в войну? — отвечал старик. — По дурости. Вот и Борька-зять. Пошел выпивший в тайгу, в самый мороз. Да видать до заимки своей не дошел.

Анна Васильевна, периодически выходила из кухни, принося на стол еду.

— Ешь, Миша, ешь, — уже на «ты» называла старуха своего гостя. — Ой, Игнат, а доча-то не идет чаво-то.

— У бани она, с бельем возится — сказал старик. — Ну сходи, позови еще раз её.

С этими словами Анна Васильевна скрылась из избы в сени.

Через некоторое время дверь в избу растворилась. На пороге показалась Анна Васильевна, а вслед за ней Валентина.

От неожиданности Михаил даже немного привстал с табуретки. Валентина стояла у входа. Михаил, проглатывая кусок шаньги, поздоровался с Валентиной.

— Так виделись же недавно! — усмехнулась Валентина. — Но можно и еще раз пожелать друг другу здоровья!

— Да, глупо как-то вышло — подумал про себя Михаил.

— Садись Валюша, — усаживала Анна Васильевна дочь за стол.

— Ты, мам, сама-то садись, — отвечая та старухе. — А я молока всем разолью по кружкам.

Михаил, тем временем, свою оплошность решил замять шуткой.

— Ну вот, Валя, как Вы и говорили, — сказал Михаил, натянув на себя глупую улыбку. — Не должен я голодным остаться.

— А мы тутошние гостям завсегда рады, — пояснил дед Игнат.

Так Михаил познакомился с семьей деда Игната.

Больше месяца ушло у Михаила, чтобы привести свой дом в порядок. Дед Игнат взялся помогать своему новому соседу, выручая его инструментами, давая советы. Сложным и хлопотным делом оказалось перекладка печи. Но и с этим непростым для него делом справился наш герой.

В один из пасмурных дней Анна Васильевна и Валентина пришли к Михаилу помочь побелить новую печь. Чтобы не мешать женщинам Михаил и дед Игнат ушли на огород. Михаил там заканчивал чинить изгородь.

— Почти все закончили, — отчиталась Анна Васильевна вернувшемуся в дом за сигаретами Михаилу. — Валя последние разводы на полу подтирает.

Михаил вошел в избу, взял из кухонного шкафчика новую пачку сигарет и невольно заглянул в большую комнату. Валентина вытирала с пола следы свежей известки. Она стояла склонившись. Нижний край подола юбки был подвернут и заткнут за пояс, обнажая голени и крепкие бедра Валентины. Она была погружена в работу и не заметила, что Михаил, стоя за перегородкой, некоторое время наблюдал за ней. Михаил несколько минут любовался женскими формами, пока в дом снова не вошла Анна Васильевна.

— Всё, мы закончили, Миша.

— Спасибо вам, соседи, — поблагодарил Михаил женщин. — А то до побелки у меня руки бы не дошли. Столько еще дел переделать за лето нужно.

— Да, работы у тебя еще много, — улыбаясь говорила Анна Васильевна. — Но и многое уже ты прибрал в доме. Не думала, что одинокий мужик таким чистюлей может быть. Все в доме прибрал, обстановкой завёлся.

Михаил улыбался, получая похвалы от старухи. Валентина стояла в стороне с тряпкой в руке, тоже улыбалась.

— Привык к порядку, — объяснял Михаил. — С малолетства, еще с детдома у нас с этим строго было. А потом и на вахте. Хоть и жили мы в вагончиках, но никакой грязи у нас не должно было быть. По-другому и быть не могло. Из города вот мебель заказал, утварь некоторую.

— Молодец, Миша, — продолжала хвалить его старуха.

Михаил был благодарен своим соседям за помощь. В ответ он предложил свою помочь на покосных работах.

Многое на покосе было в диву Михаилу. Еще бы, ведь сельским хозяйством он не занимался никогда.

Его удивляли не сами работы как таковые, а то, как умело с ними управлялись все Беловы, и старики, и Валентина.

— Эх, Матвейку бы сейчас нам в помощь, — жаловалась Анна Васильевна, раскладывая провиант на скатерти в тени старой березы, готовя работникам перекус. — Он парень работящий у нас. У Валюшки хороший помощник вырос. Да как бы в солдатах-то не разучился да не разленился там.

— Даст Бог, в следующем году поможет, — утирая со лба пот, сказал дед Игнат.

Валентина, сидя на траве, молча помогала матери раскладывать еду, изредка убирая тыльной стороной ладони со щеки мокрую прядь своих волос, выбившихся из под платка. Михаил сидел рядом с ней, облокотившись спиной на ствол березы и вытянув перед собой ноги, медленно затягиваясь сигареткой. Время от времени взгляд его невольно останавливался на Валентине, ее лице, мокрой от пота шее, плечах.

— Ну вот, давайте поедим, — приглашая всех к трапезе, сказала Валентина.

Приятная усталость от работы, тепло солнечного дня, запах свежего сена, вкус простой деревенской еды, окружение добрых людей — все это очень сильно действовало на Михаила, он испытывал новые для себя, неведомые до сих пор, ощущения и чувства.

К вечеру поставили пару больших копён. Михаил докидывал последние навильники на вершину второй копны, а дед Игнат с Анной Васильевной причесывал граблями боковины копён. Валентина тем временем сбегала до родника, принесла полный бидон студеной ключевой воды. Напоив деда Игната, она поднесла бидон к Михаилу. Михаил с жаром схватил руки Валентины, положив свои ладони поверх ее кистей, притянул ободок бидона к своим губам и стал жадно глотать студеную воду.

Не успел сделать и пару глотков, как Валентина отдёрнула свои руки и бидон.

— Я же не успел еще напиться, Валя, — жалобно и с удивлением проговорил Михаил, утирая капли воды со своих густых усов.

— Нельзя студеную воду так залпом пить, — спокойно ответила она.

— Правильно девка тебе говорит, — начала тараторить Анна Васильевна, подошедшая к ним. — Племянник вот мой, царствие ему небесное, также вот на покосе в самую жару, робил, разгорячился весь в работе. Пить сильно захотел. Да как напился студеной воды залпом, тут же и рухнул. Сердце не выдержало. Схоронили. А мужику двадцати пяти лет не исполнилось. Молодой, здоровый был.

— Вот и я говорю, что нельзя разгоряченному студеную воду залпом пить! — сказала, Валентина, ласково взглянув на Михаила.

— Слушаюсь! ­­– вытянулся струной перед Валентиной Михаил, приложив раскрытую ладонь правой руки к виску.

— К пустой голове руку не прикладывают, — засмеявшись, ответила ему Валентина. Анна Васильевна и дед Игнат тоже засмеялись. Громче всех смеялся Михаил.

Все лето Михаил приводил в порядок свое хозяйство. Подправил ставни, палисадник, изгородь, выкосил огород.

— Ты бы, Миша, нанял трактор-то огород продисковать, пусть под паром постоит лето, — посоветовал ему дед Игнат.

— Это как так под паром? — удивился Михаил.

— Огород-то давно не паханный, — объяснял дед Игнат своему соседу. — Дернина одна, надо сейчас обработать дисковой бороной, дёрн срезать, чтобы он, пока тепло, успел сопреть, — А по осени надо будет плугом вспахать. И весной разок плугом, а потом бороной зубовой пройтись. Михаил так и сделал, как советовал ему дед Игнат.

В начале осени Михаил решил поставить себе на участке новую баню и принялся закладывать под нее фундамент. Дед Игнат, управившись с огородом, собрав с него урожай, целыми днями пропадал на участке у Михаила, помогал ему как мог.

— Фундамент почти готов, — радовался Михаил, — сруб уже заказал, скоро привезти должны. Найму мужиков достраивать баню и уже к первому снегу затоплю свою баньку. Как считаешь, отец? — Михаил и сам не понял, как у него вырвалось слово «отец». А дед Игнат и не заметил этого, так как для него было обычным делом, что некоторые мужики из деревни называли его отцом. Михаил же сначала смутился случайно вырвавшемуся у него слову, но через мгновение, это слово он нашел подходящим применительно к деду Игнату.

— Хо, паря, скорый ты шибко — заулыбался дед Игнат. — Сруб-то надо сначала, чтобы выстоялся, усадку дал. Рассчитывай на следующую осень только.

— Как так? — удивился Михаил, — на фундаменте же будет всё стоять?

— Дерево-то живое, хоть и спиленное! — пояснял дед Игнат. — Дышит и живет оно. В первый год будет то ссыхаться, то набухать, корежить и вести в разные стороны его будет, пока оно не успокоится. Вот тогда и косяки можно будет вставлять для окна и двери, внутри работать. Год еще будет дышать. Зиму вымораживаться, лето сохнуть. Вот через год только и можно будет сготовить полностью.

— Жалко, еще год получается мне в своей старенькой гнилой баньке мыться, — немного взгрустнул Михаил. — А я уже добрым делом хотел и попариться хорошенько и в сугроб с головой. Мы на Северах так и делали. Только под бани у нас бытовки были приспособлены.

— О, паря, разве из вагончика получится баня! — засмеялся дед Игнат. — Так ополоснуться только, пыль смочить! Баня-то завсегда должна быть из тёсанного бревна!

Так в разговорах, спорах, советах и проходило общение Михаила с дедом Игнатом. Наш герой полюбил и рассказы Анны Васильевны. Он привык к её монотонному частому говору. Речь ее как-то успокаивала, убаюкивала. Но больше всего нравилось Михаилу наблюдать за Валентиной, общаться с ней. Хотя к своему удивлению наш герой замечал, что некоторая робость в общении с этой женщиной до конца так у него и не проходила.

Старики тоже стали подмечать это. Как-то в отсутствии дома Валентины Анна Васильевна завела со своим мужем разговор о Михаиле.

— Сосед-то наш, Миша, вроде бы мужик хороший, не хамоватый, домовитый.

— Честный работяга, — пояснял старик. — Жизнь видимо не ласкала его, но человеком остался, это главное.

— На Валюшку-то смотрит иной раз как кот на парное молоко, — продолжала старуха. А Вальке-то он тоже понравился. Я сразу подметила.

— Ну их дело, молодое, чаво уж лезть-то туда.

— Я и не лезу. Ты тогда также говорил, когда она с Борькой связалась. А что потом после свадьбы получилось, помнишь. Неделя не проходила, чтобы она в слезах да в синяках к нам не прибегала. А Матвейку, когда она вынашивала? Под ружье её ставил, да на мороз голой выгонял из дому. А потом вслед ей из ружья палил. Ох и натерпелась она от него. Только и вздохнула она свободно, когда его на полгода, варнака этагого, закрыли. Матвейку может и родила благодаря этому. Грешно это говорить. Но вот унесла его нечиста сила в тайгу тогда, так я не раз и перекрестилась.

— Чаво вспоминать-то сичас! — оборвал старик её. — Жизнь сама распорядилась, как лучше должно быть. А Борька-разбойник сгинул, так сам виноват, что не по-людски жил.

— Вальку жалко, всю жизнь молодой вдовицей прожила, — затараторила Анна Васильевна. — И ни за кого же не вышла потом. Матвейку все ей жалко было. Боялась за него. Мол если Борька себя так вел, так другой мужик чужого ребенка жалеть не будет, не примет, а её самою навеском попрекать будет. Так и живет одна-одинёшенька. А может у них с Мишей чё получится?

— Да, уймись ты старая, — раздраженно сказал старик и вышел из избы.

— Ой, дай Боженька счастья Вальке моей! — посмотрела на потолок Анна Васильевна, перекрестившись.

Михаил сильно сдружился с семьей Беловых. Почти каждый день он бывал у них в гостях. Находясь у них в доме Михаил, наконец, начинал понимать, чего в жизни всегда не хватало ему. Валентина нравилась ему. И она в ответ относилась к нему с теплотой. Но сделать первый шаг Михаил не решался.

— Фу, ты черт, бабы испугался? — досадовал на себя Михаил, сидя один вечерами у себя дома. — Баба как баба, всё у неё на своем месте, как и у других баб, а сколько их у тебя было и ничего.

— Сноровку что ли я растерял всю? — сетовал на себя Михаил.

Валентина чувствовала нерешительность Михаила. Но решила пока не торопить события.

Так прошла осень и начало зимы. Михаил отпраздновал с семьей Беловых Новый год. Он настолько сроднился с ними, что теперь не понимал, как он жил все эти годы без семьи и родных.

В феврале, накануне праздника, Михаил снова отправился к Беловым. Анна Васильевна и Валентина накрывали на стол, а дед Игнат управлялся во дворе.

— Проходи Миша, садись за стол, — приглашала Анна Васильевна гостя к столу.

— А я не с пустыми руками, — выставлял он на стол некоторые принесенные с собой продукты.

— Ты что Миша, все носишь нам, мы не бедствуем, — все время обижалась Анна Васильевна, когда он приносил что-нибудь с собой к столу.

— Ну я же от чистого сердца, да и не привык я на дармовщинке жить, — успокаивал он старуху.

Валентина, хлопотала вместе с матерью, приносила их кухни и ставила на стол пироги и закуски. Анна Васильевна в это время как обычно тараторила на кухне. Михаил сидел за столом и наблюдал как Валентина ловко расставляла еду на столе. Наклоняясь над столом, Валентина задела своей грудью плечо Михаила и словно обожгла его. Михаил инстинктивно положил свою ладонь на бедро Валентины и несильно сжал её. Но тут же испугался. Он вдруг решил, что Валентину возмутит его действие и она отвесит ему за его выходку хорошую оплеуху. Но Валентина лишь молча одёрнула его руку и направилась в кухню.

Тут на пороге появился дед Игнат, стал снимать с себя верхнюю одежду и стягивать с ног валенки.

— Эх, морозец сегодня хорошо пробирает, — говорил дед, подсаживаясь к столу. — Ты что это сосед красный весь как рак сидишь?

Михаил еще не отошел от того, что произошло между ним и Валентиной, и не знал что ответить.

— Жарко у тебя, отец, в избе натоплено, — только и мог придумать Михаил, что ответить своему соседу.

Из кухни вышла Анна Васильевна, а за ней Валентина. Обе уселись за стол. Валентина сидела и смотрела на Михаила так, как будто бы ничего не произошло. Это несколько успокоило его.

— Ну, давай, паря, за нас с тобой выпьем, — сказал дед Игнат, поднимая рюмку.

— Поздравляем вас, мужички! — смеясь, поздравляла Анна Васильевна.

— С праздником! — чокаясь рюмкой, поздравляла Валентина, улыбаясь Михаилу.

Михаил понял, что скандала никакого не будет. Выпив рюмку в честь праздника, совсем успокоился. Вечер в доме Беловых прошел как всегда тепло и душевно. Валентина в этот раз говорила и смеялась больше обычного. От этого она казалась Михаилу еще желаннее.

В конце вечера деда Игната немного разморило. И Анна Васильевна отправила его спать, а сама ушла в кухню. Михаил и Валентина остались наедине. С кухни доносился грохот тарелок и шум воды. Анна Васильевна принялась за мытье посуду. Из соседней комнаты доносился негромкий храп деда Игната.

— Валя, — начал было Михаил, — я давно хотел тебе сказать, предложить, то есть хотел, чтобы ты знала….хотел сказать. Михаил почувствовал, как голос его дрогнул и во рту все пересохло. Валентина молча положила свою ладонь на руку Михаила. Михаил воспринял это как добрый знак.

— Валя, давай прогуляемся.

— Пошли.

Они быстро оделись.

— Мам, мы прогуляться пойдем, — громко сказала Валентина, накидывая на голову пуховый платок.

Они долго гуляли по заснеженной и тёмной деревне. Основательно промерзли.

— Зайдём ко мне, предложил Михаил.

Валентина молча кивнула головой.

Войдя в дом, у входной двери Валентина сняла с головы свой пуховый платок и держала его в руке. Наш герой не стал включать свет, оба стояли в темноте. Он помог Валентине снять верхнюю одежду. Сняв полушубок с ее плеч, он выпустил одежду из рук и обнял Валентину за плечи. Развернув её, он поцеловал Валентину. Её губы в ответ раскрылись. Она стала целовать его. Руки Михаила поползли по телу Валентины, жадно изучая его. Рука Валентины выпустила платок. Он упал рядом с полушубком, лежащим на полу.

За окном стало уже светать. Валентина лежала в объятиях Михаила на его кровати, а он спокойно затягивался сигаретой.

— Валя, давай поженимся и жить будем вместе.

— Ты Миша, вроде не из робкого десятка, а так долго ходишь вокруг да около, — улыбнулась в ответ Валентина.

— Так, значит ты согласна?

— Согласна, — ответила она.

Весь день они не выходили из дома. Дед Игнат не приходил к Михаилу.

— Значит мама с папой все поняли про нас, — опустив глаза, вслух размышляла Валентина.

Вечером Михаил и Валентина пошли к старикам.

— Отец, мама, мы с Валей хотим пожениться, — объявил Михаил старшим Беловым.