Бесплатный фрагмент - Железные цветы

Библиотека Беляевского фонда поддержки и развития литературы

Несколько глотков из Иппокрены

…там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

струи Арагвы и Куры…

М. Ю. Лермонтов

Знающие люди утверждают, что петербургский поэтический мейнстрим — стихотворения для души. И это несомненная правда, наглядным подтверждением чему служит новая книга петербургской поэтессы Нелли Бородянской. Она звучит детскими голосами, волнует чувственными обертонами зрелой женщины, мягкой акварелью и балтийским графитом набрасывает скетчи уличных сценок. Впечатления от путешествий и встреч становятся миниатюрами в легкой музыкальной тональности рифм и ритмических рисунков. Но как же они рождаются?

По наитию, говорят одни. Когда потребует поэта к священной жертве Аполлон, утверждают другие. Когда б вы знали, из какого сора, признаются третьи… Да вот беда: все эти высказывания в действительности ничего не объясняют. А может, правда — все это вместе: стоит Аполлону призвать поэта, как на того снисходит Бог весть откуда наитие, и вот уже изо всякого сора рождается…

Стоп! Отнюдь не из мусора! У Бородянской, например, для этого нужно взять легкое дыхание, немного иронии, музыку детского спектакля, щепотку морали, чуточку вуайеризма, горсточку обиды, заправить талантом и… результат неожиданно разбегается по разным главам. В одной шмель грубо, в лучших басенных традициях мнет чувствительную ромашку, в другой лучшим подарком для мамы становится снежинка. Только поверишь в детскую непосредственность автора — и сразу под южным небом звучит танго в Иудее, Персей и Андромеда творят легенду в Яффо (то бишь нынешней Яффе), а Пилат строит храм в Кейсарии (не путать это основанное в 1977 году поселение с древней Кесарией Палестинской, существовавшей во времена пятого прокуратора Иудеи в другом, расположенном юго-западнее месте). И снова петербургские акварели, призраки, сны, воспоминания…

Немного морали в сторону московского золотого тельца — и вас ожидает внезапное падение на темную сторону силы, а затем: «Выпью бокал вина и начну ваять /Рунами алых рифм эпилог любви…». Приходится соглашаться с поэтессой, что «В красном платье шикарном я фатально- вульгарна, /Но животно-желанна». А когда среди самоироничных рассказиков в стихах неожиданно тяжело падают обсидиановыми бусинами русского хокку в могилу слова: «не пугай меня, проснись, мама» — невольно подступают слезы. И это все та же традиция имперской северной столицы.

Но постойте, если вернуться к началу нашего разговора, необходимо признать, что литературный мейнстрим (напомню для тех, кто изучал не английский, а скажем, маорийский, нганасанский и суахили, что на языке родных осин это просто-напросто «главный поток»), подобно речным потокам складывается из вод нескольких притоков. Иначе не бывает. Так что в петербургской традиции, пусть даже не в такой степени, как стихи для души, распространены и стихотворения для ума. И опять-таки у Бородянской игры в женщину-вамп прекрасно сочетаются с обращением к Татьяне Лариной и библеистическими текстами. Что никоим образом не удивительно: ведь поврозь бездушный ум не менее страшен, чем безумная душа…

Но простите, отвлекся. Библейские сюжеты плавно продолжают книгу, одновременно выявляя воды еще одного притока, питающего петербургский мейнстрим — культурную традицию. Хотите убедиться — обратите внимание на сноски, сопровождающие стихотворения на библейские (Саломея, Юдифь) или исторические (Замок Павла I) мотивы.

Наконец, завершение сборника — ранние, трогательные стихотворения, которые так будят воспоминания беззащитной юности, за пахи и ароматы весны. Казалось бы — рецепт хорошей книги прост, но под этой обложкой собрано несколько маленьких сборников, в каждом из которых своя большая изюминка для взыскательного читателя.

И надеюсь, чтение этой книги доставит вам, досточтимые читатели и читательницы, не меньше живительной влаги для ума и души, чем вашему покорному слуге

Андрею БАЛАБУХЕ

Из цветочной серии

---

Роза

Под жарким солнцем поникла Роза —

Почти не дышит,

А все прекрасна…

Шипы сухие немой угрозой

Глядят капризно, торчат опасно.

Еще шикарна… еще богемна…

Еще пленяет… еще волнует…

Что снится Розе? — Сады Эдема,

И гордый рыцарь, что расколдует.

Прискачет к Розе в лучах рассветных

Герой достойный из древней саги…

В кошмарах Роза боится ветра

(А пуще ветра боится влаги).

Так в полудреме —

Цветов царица —

Скучает Роза от жизни прозы…

И верит в сказку,

Что в стане принцев

Найдется рыцарь, достойный Розы.

Мечтала Роза — ждала героя…

Пришел садовник в дешевых туфлях,

Облил «царицу» речной водою —

Забили соки… бутоны взбухли…

Стыдливо Роза кривила губы:

— Какая низость!

Какая наглость!

Пьянела Роза от ласки грубой…

Алела Роза…

и распускалась.

Ромашка

Погожим днем повеса-Шмель

Летел долиной —

Был респектабелен и смел

Полет шмелиный.

Под ним, во всей красе — ярки

И многолики

Благоухали цветники —

Герань, Гвоздики…

Раскрыв фиалок паруса

Без церемоний

Затмила напрочь бирюза

Кармин Бегоний…

Затерли желтым Васильки

Мимоз кудряшки…

Лишь безучастно у реки

Росла Ромашка.

Не леди и не топ-модель —

Простолюдинка.

— Не на нее ль… повелся Шмель?.. —

Шипит Кувшинка.

Бушует Фрезий акварель

Под стон Гортензий:

— Очками розовыми Шмель

Глаза завесил!

А Шмель уже Ромашку мнет

И опыляет —

Ломает почки, стебель гнет

В песок вжимает…

Слетает желтая пыльца

С его тельняшки…

Что ж ты, любимая, в слезах?

— Терпи, Ромашка! 

Подорожник

Подорожник расцвел —

в его листьях устроилась фея,

Позволяя ему

созерцать неземную красу.

Он был рад быть лакеем,

в парадной зеленой ливрее,

Собирая в листочки,

как в ковшики, фее росу.

А она без стесненья

топтала сорняк-подорожник,

Добавляя в истерики

слезы и долю острот.

Подорожник живуч —

переедет его внедорожник —

Будет более гибок…

А значит, и строже подход!

Он терпел, упрекая

себя за нехватку терпенья,

Он старался для феи

драконов окрест одолеть.

А она, как актриса,

в экстазе своих выступлений,

Чтоб форсировать боль,

применяла то пряник, то плеть…

Он лечил ее нимбы

и рвал свои листья — на крылья,

Пересохший, усталый

и яростно втоптанный в грязь,

Выживал на пределе…

потом отлетел от бессилья.

А она ему вслед:

«Оборванец! Ничтожество! Мразь!»

Он летел во весь дух,

становясь по дороге сильнее,

Познавая взаимность

любви и пределы чудес,

Оставляя в минувшем

проклятья покинутой феи,

Постигающей боль

просыпаться мучительно без…

Фиалка

Лазурью платья пленяя взгляды

В тенистой роще росла Фиалка.

Оболтус-Жук был иного склада —

Любил сраженья и догонялки.

Соприкоснулись они случайно

И опьянели в одно касанье…

Напрягся стебель, и зазвучали

В бутонах струны от колебаний…

И для Фиалки Жук стал героем,

Ее кумиром, ее владыкой…

(Хотя водился он с мошкарою

И слыл повесой да прощелыгой).

Но грянул с неба громадный дятел

И в одночасье склевал героя…

Порвались струны. Завяло платье.

И почернела Фиалка с горя.

Но как-то утром тень Махаона

Цветок накрыла крылом махровым —

Запели струны внутри бутонов…

И распустилась Фиалка снова.

Одуванчик

Он был одним из тысяч одуванчиков,

Ничем не выделяясь из сословия.

Но, видимо, Амур стрелой обманчивой

Случайно зацепил нутро коровье.

Корова Одуванчика не трогала.

Из-за него не ладила с сестрицами —

Хранила… Да губами нежно чмокала

И хлопала огромными ресницами.

Но только краток век у одуванчика.

И, невзирая на ее старания,

Он как-то раз рассыпался фонтанчиком

От одного неловкого дыхания…

---

Из детской серии

---

Снежинка

У окна стою в пижаме.

Снег кружится — я смотрю.

На Восьмое Марта маме

Я снежинку подарю.

Сестра

Я так люблю свою сестру,

Но смех ее веселый

Я редко слышу —

Поутру

Она уходит в школу.

Приходит — достает тетрадь

И аккуратно очень

В ней начинает рисовать

Почти до самой ночи.

Вот и сегодня у нее

До вечера мороки,

Опять тетрадку достает

И делает уроки.

Но позвала сестренку мать,

А я один остался —

Открыл заветную тетрадь

И сразу разобрался:

Нашел фломастеры в столе —

Размашисто рисую

Бабу Ягу на помеле

И тройку удалую,

На два листа морскую гладь

И танкер супермощный…

Теперь сестра оценку «пять»

Получит в школе точно!

Перед выходом в школу

Перед выходом в школу

Столько страхов и дум…

Но портфель упакован,

Отутюжен костюм,

Блуза белого цвета,

Как тетрадка, чиста,

Не забыты конспекты,

И указка взята,

Туфли новые впору…

Но не чувствует ног

Перед выходом в школу

Молодой педагог.

Триптих про папу

Лужи

В апрельском солнце лужи

Горят со всех сторон!

Зачем же держит папа

Меня за капюшон?

Мне б хоть одним ботинком

В такую наступить

И топнуть, чтоб на брызги

Блестящие разбить,

Чтоб в небеса взметнулся

Сноп капель золотой…

Я вырвался от папы —

Бултых! И под водой…

Сверкающие брызги

Летят со всех сторон…

И снова тащит папа

Меня за капюшон…

Несет домой… Я плачу —

Ну, как тут не рыдать,

Когда такие лужи

И хочется гулять?!…

Ботинки

Ура! Пришел с работы папа,

И я к нему скорей бегу!

Сниму с него, подпрыгнув, шляпу,

И шарф стянуть я помогу…

Несу ему из кухни плюшку…

Танцую… — папа, посмотри!

Веду его к своим игрушкам —

Что хочешь, папочка, бери…

Вот «Мерседес», вот фура мчится,

Вот самосвал и трактора…

Но за компьютер он садится —

Своя у папочки игра…

Зеленый танк и два пикапа,

Кавалериста на коне…

Я положу в ботинки к папе —

Пусть утром вспомнит обо мне!

Меж галактик

В толчее шагаю твердо,

Потому что мне видна

Впереди, как парус гордый,

Папы сильная спина.

По лесам и по ухабам…

Я нигде не пропаду!

Ведь за лучшим в мире папой,

Словно хвостик, я иду.

Я шагаю меж галактик,

Меж созвездий и планет

За знакомой курткой папы, —

Ведь надежней папы нет.

Так я шел и не боялся.

…Но потом пришла беда:

Он ушел, а я остался

Меж галактик навсегда.

— — —

Я проснулся и заплакал —

Хмурый день от сна не спас…

Ведь в реальной жизни папа

В самом деле бросил нас…

Из серии «Земля обетованная»

---

А в Израиле Пурим

Сияющей лазурью окрашен небосвод.

Беспечный праздник Пурим по городу идет.

По всей проезжей части бушует карнавал:

Индеец «Зоркий Ястреб», центурион и галл…

Шагают ходулисты, жонглирует жонглер,

Вот графа Монте-Кристо приветствует Вильфор,

Монтекки с Капулетти оставили вражду,

И взрослые, и дети, ликуя, чуда ждут,

Здесь даже Гарри Поттер Волан-де-Морту рад,

Проблемы и заботы уносит маскарад.

Кухарка и вельможа, блестящий Мистер Икс…

А ведь под маской может скрываться террорист.

Но ангелы на крышах наш праздник стерегут —

Невидно и неслышно раскроют и найдут

Преемников Аммана — противников Эстер,

За стойкой ресторана дежурит Люцифер.

В стране, что каждый праздник грозят взорвать и сжечь,

Такую безопасность попробуй обеспечь!

Посланника «Хамаса» попробуй обнаружь!

Поэтому средь масок — сотрудники спецслужб,

Поэтому в оконце скрывается стрелок…

А с неба в маске Солнца на праздник смотрит Бог.

Сияющей лазурью окрашен небосвод.

Беспечный праздник Пурим по городу идет!

Танго в Иудейской пустыне

В Иудейской пустыне,

Где, как в веху Талмуда,

Вдоль дороги верблюды

Жуют ковыль,

Есть оазис доныне

(Упомянутый в Торе), —

Это Мертвое море,

Где вечный штиль.

Соляные кристаллы,

Как сугробы, белеют.

Это море мелеет…

Густит водой…

Это море устало,

Это море не вечно

Но пока что беспечно

Струит покой.

За горами свернулось

Утомленное солнце

И блестящим червонцем

Упало в штиль.

Мне немного взгрустнулось

В Иудейской пустыне,

Где верблюды доныне

Жуют ковыль.

Яд Ва-Шем. Детский мемориал

Мошик был прехорошенький, как младенчик с иконы…

Сара — мамино солнышко… Авиталь и Иона…

Погремушки-куличики… ямы, печи да кости…

Ручки, локоны, личики …сметены Холокостом.

В зеркалах преломляется свет свечи Яд Ва-Шема,

Имена оглашаются в тишине оглашенной.

Ручки… локоны… личики… Авиталь и Иона…

Стерты в пепел — в количестве ПОЛТОРА МИЛЛИОНА

Йерушалайм

В лучах рассветных

Святой и Вечный

Господень град —

Столица мира — Йерушалайм…

В плену у сна…

Здесь на погибель и во спасенье

Христос распят.

Здесь начинались

Союзы, Ложи и Ордена…

Что видишь в грезах, заветный город?

Какие сны?

Царей — Давида и Соломона?..

Хирамов Храм?..

Рассвет величья…

Деленье царства напополам?..

Царей растленье… Святынь крушенье…

Кошмар войны?..

Проснешься чистым погожим утром,

а за Стеной

На месте Храма мечети Купол,

что над Скалой…

Спешат на службу — священник, пастор,

Раввин, мулла…

Трубят шофары, звенят тягуче

Колокола…

В лазурном небе горят на солнце

Церквей кресты…

Для трех религий, Йерушалайм,

священен Ты!

Кейсария

Порталы, мозаики, цепи аркад —

Кейсарии древней руины…

Трибуны ревут — ипподром-амфитеатр

Захвачен забавой звериной.

Хитоны евреев, туники гетер,

И римские тоги патриций

Взвиваются…

Зубы гиен и пантер

Вонзаются в горла и лица…

Окончился бой — гладиаторов кровь

Смывает с арены смотритель…

И в театр — на драму о кознях богов

Стремится пресыщенный зритель.

В висячих садах расцветает миндаль,

Рождается Новая Эра.

Отсюда в Европу Священный Грааль

На нефах везут тамплиеры…

С ордой мамелюков разрушит султан

Античный оплот паладинов.

Затянет легенд и сказаний дурман

Кейсарии древней руины.

Укроются мифы в песке и плюще,

Но может, окрест колоннады

Мелькнет в своем белом с подбоем плаще

Тоскующий призрак Пилата.

Яффо

Прибоем о причал, луной над минаретом,

Меняет Яффо свой сорок четвертый век —

Густая тьма лежит на скалах Андромеды —

В ней мертвый Ной бредет достраивать ковчег…

Пугающе стучат копыта Буцефала…

И Ричард тоже здесь… за рыцарским столом…

А мы с тобой сидим на пирсе у причала,

С начала всех начал — под звездами вдвоем.

Ты помнишь, что еще с рождения планеты

Слиянием миров, была я лишь твоей?

Я для тебя, Персей, останусь Андромедой,

И ты спасешь меня от всех невзгод, Персей!

Прибоем о причал, волной дробясь на брызги

Моя любовь к тебе жива из века в век.

Нас Яффо сочетал в предшествующих жизнях —

На этом берегу мы строили ковчег…

Всегда и вечно здесь — в Земле Обетованной,

В кровопролитье битв… в притонах и дворцах…

В плену у короля… наместника… султана… —

Ты находил меня по промыслу Творца.

Мы вместе навсегда — Персей и Андромеда…

Где явь, а где мираж, уже не разберешь.

Нам вместе суждено идти по жизни этой

И в следующих вновь ты здесь меня найдешь!

Из Петербургской серии

---

Ностальгия

В далекой стране, где все время весна и лето,

Где ласково солнце, а берег целует волна,

Мне всюду мерещится город гранитный этот,

Где я в постоянном смятенье и вечно больна.

Где белая ночь, рассеченная шпагами шпилей,

Взирает на сфинксов из марева северных волн,

Мосты до рассвета разводят железные крылья,

И вздыблен под царственным всадником бронзовый конь.

Где Зимний дворец держат спины могучих атлантов.

Где ангел с крестом, Монферраном воздвигнутый ввысь,

Глядит на бродягу-бездомного с томиком Канта.

Где в каждом фасаде — поэзия, поиск и мысль!

Где стены домов помнят цену блокадного хлеба.

Где тучи лиловы и холоден солнца софит…

И мне в акварель безупречного здешнего неба

Охота добавить растертый балтийский графит.

Замок Павла

Мрачный замок в закате алом.

Режет ночь силуэт креста.

Это здесь убивали Павла

Благородные господа.

Павел-Павел, несчастный Павел…

Перед гибелью столько мук…