Бесплатный фрагмент - Железнодорожница

Пролог

Теплым майским вечером я сидела в кабинете заведующего кафедрой, не в силах оторваться от интереснейшего занятия. В общем-то, все сотрудники и преподаватели давно разошлись — на часах было семь вечера, — и мне не возбранялось сделать то же самое. Но как я могла уйти, если сегодня из учебного отдела прислали нагрузку на следующий учебный год? И впервые в жизни я, именно я и никто другой, могла распределить ее так, как мне заблагорассудится?

Нагрузка — это число часов, выделяемое на учебные дисциплины. От того, кому из преподавателей какие дисциплины и часы дадут, напрямую зависит их зарплата на весь следующий год. И не только зарплата, чего уж там. Достанется тебе дисциплина посложней — и зарплату можно не трогать.

Конечно же, первым делом я распределю нагрузку себе, любимой. Уж я выберу то, что надо. Мне деньги очень нужны. Ну а что, золотишко надо себе покупать? Надо. Я вытянула руку с растопыренными пальцами и насладилась видом колечек со сверкающими бриллиантиками. Опять же, на пляжи Таиланда и Вьетнама надо ездить? Еще как надо! Не отдохнешь в отпуске — потом весь год работать не сможешь.

Конечно, это все оплачивает мой замечательный муж, доктор технических наук, профессор и начальник кафедры. Но, как говорится, деньги лишними не бывают. Что мешает мне откладывать на крупную покупочку? На квартиру в новостройке, к примеру? Несколько таких квартирок купить, и старости можно не бояться. Хотя мне до старости как до Луны пешком, но все же. Сколько у нас на кафедре бедолаг, которые всю жизнь отпахали, а сейчас получают мизерную пенсию! И вынуждены на пенсии работать. А все потому, что в молодости себя не обеспечили.

Итак, приступим. Что я себе возьму? Конечно же, «Управление железными дорогами», там и курсовичок есть, который студенты сами делать не станут. Да и проходят они это на последнем курсе, когда уже работают. Правда, Малькова может обидеться, ведь раньше она эту дисциплину вела. Ну так дам ей утешительный приз — «Деловую игру», там тоже заработать неплохо можно. Впрочем, Малькова женщина неглупая — не станет же она на жену своего начальника обижаться. Пожалуй, «Деловую игру» я тоже себе оставлю. А Мальковой дам что-нибудь другое.

Ой, дипломники! Возьму себе максимум — восемь человек, и все заочники. Заочники сами никогда дипломы не пишут.

— Йес! — я откинулась на спинку крутящегося кресла, потирая руки и представляя, сколько удастся заработать.

Так, самое время перейти к распределению других преподавателей. В первую очередь надо дать моей подруге Наташке то, что она хочет. Подруга все-таки. Хочет она свое «Грузоведение», пусть получит. Но что тогда выделить Тарасовой? Она же ничего, кроме «Грузоведения», не знает. А учиться ей уже поздно, полтинник стукнул. Ох, нелегкая эта работа…

Неожиданно дверь со скрипом отворилась, и мое увлекательное занятие наглым образом было прервано. Да еще и кем!

На пороге стояла бывшая супруга моего мужа — худая женщина в джинсовом костюме, платиновая блондинка с прической «каре». У меня, кстати, прическа один в один, как у нее — Пал Саныч предпочитал такой типаж. Разъяренный вид Татьяны Олеговны ничего хорошего для меня не предвещал.

— Женила все-таки его на себе? — рявкнула она беспардонно.

— Мы! — я подчеркнула. — Мы с Пал Санычем решили пожениться.

— Ага, скажи еще, что ты любишь его, — протянула бесноватая баба. — Нашла себе дедушку, старого, дряблого, тьфу! Тебе тридцать лет — ему семьдесят! Позор!

Ну нет, я поставлю нахалку на место!

— Вы сами на пятнадцать лет его моложе, — напомнила я. Сердце заколотилось как бешеное. — Что-то же вы в нем нашли в свое время!

— Ты не сравнивай! Ему тогда было всего сорок, и я сына родила! У нас было все серьезно.

— Так и я сына могу родить! — Господи, зачем я связываюсь? Надо выгнать ее, и не вступать ни в какие споры.

— Ты? — губы Татьяны Олеговны насмешливо скривились. — Да ты же чайлдфри! И у него без «Виагры» небось не встанет. Да и цель твоя в другом — обобрать дедка по максимуму.

— В смысле «обобрать»? — парировала я. — Я сама из обеспеченной семьи, у меня и машина есть, и карьера в гору идет.

Женщина схватилась рукой за спинку стула. Ну хоть не садится, и то хорошо. Если повезет, то уйдет в скором времени.

— Ты знаешь, — продолжала она, — а я даже рада, что он на тебе женился. Ведь больше, чем так, он не смог бы себя опозорить. И то, что ты выжмешь его как лимон, а шкурки бросишь под ноги, я уверена. Пусть это будет его расплатой за то, что меня бросил, а потом еще и с работы уволил. Ты ведь в курсе, что я здесь проработала много лет, и тоже на руководящей должности?

— Вас никто не увольнял, вы просто вышли на пенсию!

— А вот и нет, мне до пенсии еще два года оставалось, а пришлось уйти в никуда. И знаешь, как ушел от меня всеми уважаемый Пал Саныч? Он унес все до последней ложки! Так что ты сейчас пользуешься тем, что я заработала! Ты спишь на простынях, которые я — я купила! Ты жрешь из моих сервизов! И главное, ты сына моего из собственного дома выгнала!

Это было уже слишком!

— Вон отсюда! — я подскочила со стула и указала ей на дверь.

— А я еще не все сказала! — ее лицо на глазах покрывалось красными пятнами, и даже голова пожилой женщины затряслась. Она судорожно продолжала сжимать спинку стула. — Почему после вашей свадьбы мой сын ушел из дома, ответь! Ему что, на ста квадратах места не хватило? Сейчас ты сына прогнала, а завтра Пал Саныча в могилу загонишь. И квартиркой завладеешь, да?

— Да вашему сыну заботиться надо было об отце! — я тоже повысила голос. — Хотя бы разговаривать с ним иногда, внимание уделять! И принять надо было выбор отца, и со мной подружиться! А он в позу встал, козочка невинная! Не понравилось ему, видите ли, что папе счастье улыбнулось! А теперь поделом ему, пусть останется без квартиры, не моя печаль!

Тут я была права. Сын вел себя высокомерно и вальяжно, как напыщенный индюк. Почему-то он думал, что ему все положено только потому, что он сын. Со мной никогда не здоровался, всем своим видом показывал, что я пустое место. Приходя домой с работы, запирался в своей комнате и отдыхал.

Прежние пассии Пал Саныча, может, и были никем. Бравируя своей молодостью, они ждали от него лишь денег, да побольше. Но я-то — другое дело. Я искренне интересовалась Пал Санычем, я разделяла все его хобби. Мы и с собачкой вечерами гуляли, и на концерты ходили, и каждый вечер смотрели старые фильмы. И как итог — я, чужая по крови, стала ближе любого родственника!

Пал Саныч обожал смотреть старые фильмы, особенно советского производства. Они напоминали ему детство и юность, ушедших родителей. Он вспоминал своих одноклассников и друзей, и себя самого в то время. И мы каждый вечер находили в интернете очередной такой фильм, смотрели и пересматривали, подолгу обсуждали.

«Ты заметила, дорогая, что люди тогда были другие? — спрашивал Пал Саныч. — Только посмотри, какие девушки порядочные, а парни какие!»

«Вообще-то люди всегда одинаковые, — пыталась я возразить. — А тебе не кажется, что этими фильмами людей просто учили, как жить правильно?»

«Нет, — качал головой муж, — тогда именно так и жили, а фильмы лишь отображали действительность».

— Моя жизнь прошла зря! — со слезами в голосе продолжала кричать Татьяна Олеговна. — Все, что я с мужем наживала, ни мне, ни сыну не достанется! Я в общежитии живу, сын — на съемной квартире! И все из-за тебя!

— Да что ты там наживала? — от возмущения перешла я на «ты». — Кем бы ты была без Пал Саныча? Спасибо скажи, что хотя бы…

В следующий момент произошло нечто страшное и невероятное. Прямо в голову мне прилетел железный стул, на который опиралась злобная баба. И я, разгоряченная спором, даже не успела заметить, как это случилось.

Перед моими глазами разлетелись и растаяли разноцветные искры. Неловко падая, я удивилась, почему вдруг стало темно. Как будто выключили свет. Хотя его никто и не включал — дневного света хватало.

Глава 1

— Альбина! Очнись!

Я очнулась от чего-то неприятного, слабо поморщилась и открыла глаза. Надо мной склонилось лицо совершенно незнакомой женщины, обрамленное мелкими желтыми кудряшками.

— Очнулась наконец-то! — вздохнула с облегчением женщина. — А я тормошу тебя, водой в лицо прыскаю!

Так вот откуда это неприятное ощущение — лицо мокрое. Я хотела поискать в сумочке влажные салфетки, чтобы вытереться, но стоило мне оглядеться, как увиденное привело меня в изумление и шок. Где я? Большая полутемная комната с дощатым полом и побеленными известкой стенами. Запах сырости и пыли. Вдоль одной стены устроился обшарпанный стол, вдоль другой — облезлый диван. Я сидела на стуле перед другим столом — с бумагами, прямо у окна. Внизу большого окна — маленькое окошечко.

Вдруг это окошечко отворилось снаружи. Перед окном стоял какой-то мужик и протягивал мне через окошечко мелочь.

— Один до Седанки, — сказал он.

Я застыла, не понимая, что от меня требуется. Тем временем за спиной мужика появились еще люди.

— Альбина, ты что, — закричала женщина в кудряшках, — давай быстрее билет, электричка с минуты на минуту подойдет! А-а!

Она сама отдала мужику билет и взяла у него деньги.

— Ты что, уснула и никак проснуться не можешь? — участливо спросила она, разогнав толпу пассажиров. — Ну ничего, сейчас смену мне передашь, и езжай домой. Завтра тебе к восьми вечера — в ночь, так что выспишься. А потом два дня отдыха. Удобный все же у нас график.

Из окна было видно, как люди бегут вверх по лестнице, некоторые даже перескакивая через две ступеньки — слышен был гудок и грохот подходящей электрички.

У окна появилась какая-то женщина:

— Привет! — помахала она рукой.

— Что, Катюш, на электричку опоздала? — помахала ей в ответ женщина в кудряшках.

— Ну да, — расстроенно протянула пассажирка, — пока свиней кормила, пока одевалась… Свет, Альбин, а следующая когда будет?

Значит, эту с кудряшками Светкой зовут. А пассажиры свиней кормят? Я что, в деревне?

— Ой, а ты что, карточку не выставила с ближайшими электричками? — не дожидаясь моего ответа, Светка схватила с подоконника картонку. — Ну, конечно, эти уже прошли. Катюша, ты пока на большом расписании посмотри! Через десять минут следующая. Может, зал ожидания тебе открыть?

— Нет, не надо, я на платформе подожду, погода вроде хорошая.

Так! Значит, вздорная баба, бывшая моего нынешнего, вырубила меня стулом, а потом отвезла в глухую деревню свиней кормить? Вот же мразь! И как только справилась в ее-то годы? Я, конечно, девушка миниатюрная, но все же! А может, она сына позвала на помощь? Тот при машине. Значит, они стащили меня со второго этажа, потом эта бесноватая отвлекла вахтершу, а сын тем временем вынес меня, затолкал в свою машину и — адью? Ловко придумано.

Сейчас они сделают вид, что я — не я и лошадь не моя, а потом выждут время, когда можно будет признать меня без вести пропавшей. Хотя для этого вроде три года надо. Поэтому хрен они угадали! С головой у меня все в порядке, вон, не болит даже. Так что выберусь я отсюда очень скоро, и предстанут, они, голубчики, перед честным и справедливым судом, как миленькие!

Ой, а как же Светка? Почему она меня знает и называет чужим именем? А, я, кажется, поняла — она в сговоре с ними.

Блин, блин, а почему тогда заводчица свиней меня знает? И тоже называет Альбиной?

Мои мысли прервал деликатный стук в окошечко. Опять какой-то мужик. Я открыла.

— Здравствуйте! Мне один до Артема, пожалуйста.

Интеллигент местный. Слова-то какие выучил: «пожалуйста». Не удивлюсь, если, получив билет, скажет «спасибо». Ой, только как же выдать ему этот билет-то? Я оглядела стол. Справа от меня стоял какой-то непонятный агрегат. А рядом с ним коробка, набитая маленькими картонными карточками.

— Девушка, две минуты осталось! — занервничал интеллигент.

Я обернулась с надеждой к Светке.

— Ты что, подруга, забыла, как это делается? — подбежала она. — Куда ему?

— До Артема, — сказала я совершенно незнакомое мне название станции.

— Значит, смотрим, — Светка повернулась к висевшему на стене огромному стенду с таблицей, — Артем — это третья зона. Пятнадцать копеек. Теперь берем билетик из коробочки.

— Вот! — я быстро вытащила коричневый картонный билетик с круглой дырочкой посередине.

— Теперь выбиваем на билетике третью зону, — коллега набрала на агрегате цифру «три». Щелк — и на билетике появилась едва заметная перфорация.

В специальном блюдечке я увидела монету в двадцать копеек. А билет стоит пятнадцать. Черт, где у них тут мелочь?

Светка выдвинула неприметный ящичек с разделителями. Я залезла в отдел с пятаками. На секунду замешкалась, разглядывая необычные пятаки желтого цвета.

— Женщина, давайте без сдачи, — закричал пассажир, — электричка подходит!

Я сунула в окошечко билетик и даже сдачу.

— Спасибо, — услышала я уже издалека, хотя никакого «спасибо» я не заслуживала.

Не так уж сложно, оказывается, продавать билеты на электричку, просто приноровиться надо. Хотя зачем? В самое ближайшее время я займусь вопросом, как мне отсюда выбраться.

Я продолжила с любопытством осматриваться. На подоконнике громко тикал будильник. Полвосьмого. Выше него на стене висел отрывной календарь. Вглядевшись в яркие черные цифры, я чуть не упала со стула. На календаре значилось, что сегодня аккурат двадцатое мая…1982 года. Четверг. «Ну деревня!» — хотелось мне воскликнуть, прямо, как в старом советском фильме. За столько лет календарь не удосужились поменять?

— Ты отчет написала за смену? — спросила Светка.

Какой отчет? Не понимая, о чем она говорит, я подняла брови и пожала плечами. Сдался мне ее отчет! У меня дома свои дела.

— А, вот, нашла! — Светка схватила со стола лист бумаги. — Сейчас я подпишу, и можешь ехать домой.

Ехать домой? А что, я не здесь проживаю в компании с курами и свиньями? Ну да ладно, пошутили и хватит!

Я поднялась из-за стола — неожиданно тяжело. Странно, и где же моя всегдашняя легкость? Сделав пару шагов к выходу, я увидела огромное зеркало, которое стояло, прислоненное к стене — без рамы, без подставки, — и решила оглядеть себя перед выходом на улицу.

И тут, при беглом взгляде в зеркало… Боже, меня как будто ледяной водой окатили. Из ведра. Из гремящего цинкового ведра!

Сказать, что я была ошарашена — значит, ничего не сказать. Сначала я просто застыла, совершенно ничего не понимая. Потом я крепко зажмурилась, надеясь, что неприятное видение исчезнет. Но когда я вновь открыла глаза и увидела то же самое, то просто закричала от ужаса.

— Ты что? — подпрыгнула Светка со стула, который успела занять после меня. — Что-то важное вспомнила, да? Точно, ты же говорила, что сегодня у твоего Вадима зарплата! И надо проследить, чтобы он ее не пропил!

Какой к черту Вадим!

Из зеркала на меня взирала недовольным взглядом толстуха килограмм этак триста! Я подошла поближе и чуть не задохнулась от возмущения и обиды. Коротенькие жиденькие волосенки неопределенного цвета, без всякой формы. Ни грамма косметики. Голубенькое ситцевое платье, которое я даже дома постеснялась бы носить! И — о, ужас! — где мое золото и бриллианты?

Я вытянула руки перед собой. Так и есть — ногти, ни разу не тронутые ни одной порядочной маникюршей, фу! И — ни колец, ни браслетов! Посмотрела вниз на ноги — а это что еще за калоши на мне? Ведь я — худенькая блондинка, привыкшая прыгать, как блошка, на своих шпилечках!

Я готова была взвыть, взреветь от ужаса и обиды. Мои руки непроизвольно потянулись к голове, чтобы вырвать остатки жалких волосенок!

Так, стоп! Надо взять себя в руки и ни в коем случае не паниковать!

— Где моя сумка? — повернулась я к Светке.

Та, занятая работой, ответила не сразу:

— Вот же она!

Господи! У меня едва челюсть не отвисла. Вот эта синяя тряпочная торба и есть моя сумка? Превозмогая брезгливость и стыд, я обшарила сумку. Все, что я нашла — невзрачный коричневый кошелек и какие-то документы. Ни золота, ни бриллиантов. Так, а что в кошельке? Там лежали маленькие странные купюры. Желтоватые с надписью «один рубль», зеленые — «три рубля», голубые — «пять рублей», и мелочь весьма странного вида. «Государственный казначейский билет СССР» — прочитала я на трехрублевой бумажке. Слева красовался герб СССР, под ним что-то очень мелким шрифтом, а еще ниже — 1961 год. Купюра выпуска прошлого века!

Меня прошиб холодный пот, казалось, вот-вот грохнусь в обморок.

Дрожащими руками я раскрыла паспорт с гербом СССР на бордовой обложке. «Новосельцева Альбина Леонидовна, дата рождения — 30 января 1952 года». Час от часу не легче! Так этой тетке в зеркале столько же лет, сколько мне — тридцать (ну если верить отрывному календарю, согласно которому сейчас 1982 год)! И теперь я — это она?

Мне приходилось смотреть фильмы, где герои по непонятному стечению обстоятельств меняются телами на время. Может, это как раз такой случай? А еще я читала книжки о попаданцах — от скуки в самолете. Но мне ни разу не удалось дочитать их до конца — полет заканчивался раньше, чем последние главы. И я даже не знаю, удается ли этим попаданцам вернуться в свою привычную налаженную жизнь!

Так что же, выходит, я — попаданка? Я застонала. Черт бы побрал эту бесноватую Татьяну Олеговну вместе с ее растяпой-сыном!

— Ты домой едешь или нет? — повернулась ко мне Светка. — Скоро же твоя электричка.

Я растерянно посмотрела на нее. Билет она мне не предлагает купить. А, может, для нас, сотрудников, проезд бесплатный? Среди документов в сумке было удостоверение с надписью «Министерство путей сообщения СССР» и еще какая-то бумага.

— Давай уже, иди, — поторопила меня Светка, — тебе ехать только двадцать минут, потом до дома идти столько же. А надо еще успеть перехватить зарплату, пока твой все не пропил.

В электричке я опять достала паспорт. На странице с семейным положением значилось, что муж Альбины — Новосельцев Вадим Игоревич, и он с 1950 года рождения. Я перелистнула страницу и чуть не заорала на весь вагон.

— Только не это! Только не это! –мне хотелось кричать, как героиня старого французского фильма, когда у нее от сквозняка захлопнулась дверь, и она осталась на лестничной клетке в одном нижнем белье.

Из записи на следующей странице явствовало, что у меня есть дочь, 1974 года рождения, и, значит, ей восемь лет.

Я нервно дрожала — как мне привыкнуть к мысли о том, что я в чужом теле? В чужой жизни. И все мои мысли были, конечно же, о том, как мне теперь выцарапаться из этого ужаса.

Но вскоре, под мерный перестук колес и плавно плывущие пейзажи за окном вагона я начала успокаиваться и подумала вот о чем. Ведь если высшим силам понадобилось меня сюда перебросить, значит, им это для чего-то нужно? Может, я — и именно я нужна здесь с какой-то целью, миссией? Что, если не просто так я еду сейчас по адресу, найденному в паспорте? Что, если я должна помочь этой несчастной Альбине и ее родным?

Предположим, я устрою в их жизни заметное улучшение. И высшие силы отправят меня назад, к моей привычной жизни? Знать бы наверняка.

— Вы не знаете, какая станция будет через двадцать минут? — с беспокойством спросила я у соседей по вагону.

— Вроде Вторая речка, — ответили мне.

На одной из станций вошла компания молодых парней с небольшой черной коробочкой — приемником. «Где ты, моя темноглазая, где? В Вологде где-где-где, в Вологде-где…», — пел высокий мужской голос. Я отвернулась к окну, чтобы не напугать людей своим плачем. Следующим вечером мы с Пал Санычем собирались идти на международный симпозиум. И платье шикарное висело в шкафу, и речь была приготовлена. Я должна была выступать перед цветом мировой науки, а теперь что? Что меня ждет?

Благо, все станции объявлялись по громкой связи, и я не перепутаю нужную. Светка сказала, что от станции до дома мне идти примерно минут двадцать. А вот в какую сторону? Надо уточнить адрес в паспорте и спросить у прохожих, куда идти.

Первый же прохожий объяснил мне, что Енисейская, дом два — это от станции налево и наверх, потом прямо-прямо, и направо наверх. Ладно, найду.

И вот иду я, тяжело ступая, вдоль улицы Енисейской. Слева море, справа — жилой массив из хрущевских пятиэтажек. Получается, работаю я в частном секторе, а живу вполне себе в городе. За все время пути мимо проехал один автобус — желтый Икарус, да несколько машин вроде «Жигулей». Ни одной иномарки в пределах видимости. Эх, как там моя японочка без меня? Стоит, небось, сиротливо возле университетской помойки — больше в то утро припарковаться было негде.

Люди на тротуаре встречались нечасто, да оно и понятно — время девять вечера, а завтра всем рано вставать на работу. Женщины в таких же дурацких платьях — ситцевых, льняных. Мужчины в брюках и рубашках. И ни одного человека в джинсах!

Наконец я приблизилась к дому номер два по улице Енисейской. Обычная пятиэтажка, рядом с ней еще две такие же, все вместе образуют двор полукругом. Во дворе несколько сооружений для детей — небольшие песочницы с грибочками (навес от солнца), железные «радуги» для хождения по перекладинам, две горки. Для взрослых — две деревянные беседки, доминошный стол и множество лавочек.

Ни одной легковушки во дворе, зато в единственном «кармашке» стоит огромный грузовик, уж не знаю, какой марки.

У одного из подъездов стоял высокий худой мужчина в очках. На вид лет шестидесяти. Был он опрятно одетый, весь из себя представительный. На нем был темно-коричневый костюм, такого же цвета кепка-восьмиклинка и начищенные до блеска ботинки.

Он оживился при виде меня:

— Ты в магазин не заходила? — заговорил он, поминутно кашляя. — Ну и правильно, я уже несколько раз сходил, все купил. Ритку накормил. Ну а Вадим пьяный пришел и спать бухнулся. Как он еще доехал, — дед неодобрительно покачал головой, глядя на тот самый грузовик в «кармашке».

— Он что, пьяный на грузовике приехал? — у меня все похолодело внутри. — И во двор на нем заехал? А если бы задавил кого?

— Э, — старик махнул рукой и достал из кармана пачку «Беломора», — в первый раз, что ли? Сколько ездит, и еще ни разу никого не задавил. Да ты на него не ругайся, зачем? И не разводись ни в коем случае! Ценный же кадр! Такие мужья на дороге не валяются! — слова эти прозвучали с явным сарказмом. Похоже, тесть с зятем не очень-то ладили.

Из соседнего подъезда выбежал худой темнолицый мужичок в серой фуфайке и направился к нам.

— Дядь Лёнь, угости папироской, пожалуйста.

Губы мои невольно скривились, и я отступила на шаг назад.

— Привет, Альбин, — поздоровался маргинал, не обращая внимания на мою неприязнь, и опять повернулся к деду: — Представляешь, дядь Лёнь, папаша сказал, точно женится на Синеглазке.

— Ох-хо-хо! — засмеялся дед. — Так Витька теперь молодожен! Поздравляю!

— Ага, — осклабился мужичок, — а мне хоть из дома беги! Нужна мне такая мачеха? Чую, подведут они меня под монастырь. Завидую я твоим детям, такой у них отец — порядочный, непьющий, эх!

Немногочисленные люди, проходившие мимо, приветливо нам кивали и здоровались, называя по именам. Похоже, в этом дворе все друг друга знают, как в деревне.

Глава 2

— А почему Синеглазка? — мы поднимались по лестнице в подъезде, и голос мой прозвучал громче обычного.

— Тише ты! — одернул меня дед. — Да притащил Витька девку из какой-то деревни. Ровесница сына, а пьет так, что глаза вечно с синими кругами. Вот и прозвали ее Синеглазкой.

Дед на первый взгляд казался человеком словоохотливым, однако, ничего лишнего он старался не говорить. Пока мы с ним стояли на улице, а потом поднимались в квартиру на третьем этаже, мне удалось — путем наводящих осторожных расспросов — выяснить немногое. Квартиру эту когда-то дали деду с его женой по причине того, что их частный дом в центре города снесли при строительстве дороги. Дали большую, четырехкомнатную — потому что в семье было трое детей, включая меня.

Супруга дяди Лени (так его называли все соседи) была родом откуда-то из средней полосы России, и лет несколько как скончалась. Сын женился и куда-то переехал. Младшая дочь тоже уехала. А я со своей семьей осталась и живу с престарелым родителем.

Дед получал максимальную пенсию — сто двадцать рублей, и не работал. Занимался внучкой, кормил ее, водил гулять, покупал необходимые вещи. Каждый день бегал в магазин, любил сидеть на лавочке у подъезда или с мужиками за доминошным столом. В общем, достаточно бодрый дед.

На третьем этаже он остановился возле деревянной двери, покрашенной светло-коричневой краской, и повернул ключ.

Представляю, как сейчас на меня налетит растрепанное маленькое существо и начнет орать противным, пронзительным голоском:

— Мама-а! А что ты мне принесла-а?

Но ничего такого не произошло.

Длинный темный коридор встретил нас тишиной и кислым запахом старой мебели. Дед щелкнул выключателем, и я увидела расположение квартиры. Справа была ниша с вешалкой. Тут же были полки для хлама и этажерка для обуви. Прямо по курсу — еще один коридор, который мимо туалета и ванной вел в кухню.

Я сняла Альбинины калоши и прошла по коридору налево. По пути мне встретилась дверь в комнату. Очевидно, дед ее занимал. Из коридора виднелась небольшая кровать, шкаф и два стола.

Пройдя мимо этой комнаты, я оказалась в большом помещении, из которого были проходы в две маленькие комнаты. И это убожество гордо именуется четырехкомнатной квартирой, которую дали для большой семьи! Три смежные комнаты и одна отдельная!

В зале — так называлось большое помещение, смежное с маленькими комнатками, — неяркий свет шел от люстры с пластмассовыми висюльками. В старом протертом кресле с деревянными подлокотниками устроилась с ногами девочка. Несмотря на свои восемь лет, она уже была полноватая, с надутыми щечками, и косичкой, стянутой на конце ленточкой.

Услышав мои тяжелые шаги, девочка поднялась с кресла и положила книжку на табуретку.

— Что читаешь? — спросила я.

— «Незнайку в Солнечном городе».

Меня вдруг захлестнула волна теплоты и жалости к этой девчонке. Она не бежит с воплями и требованиями вкусняшек. Сидит себе, книжки читает. Не наглая, не хитрая.

Я перевела взгляд к стене, на которой висел огромный ковер с диковинными узорами. На диване спал мужчина в уличной одежде и ботинках.

Перехватив этот взгляд, девочка вдруг подбежала к дивану, пытаясь загородить от меня лежащего там мужчину.

— Мамочка, не бей его, пожалуйста! — истерически закричала она. — Я сейчас сниму с него ботинки, только не надо его ботинком по морде!

Я остолбенела. В каком же аду живет эта семья! Слава Богу, я в нормальной семье выросла, где никто не пил.

— Успокойся, Рита, — я не могла спокойно смотреть, как она своими маленькими ручонками пытается развязать шнурки на ботинках.

Мужчина, не просыпаясь, вдруг поднял ногу и тут же со стуком уронил ее обратно, на совсем не мягкую поверхность засаленного дивана.

— Он пьяный почему-то всегда по дивану ногами бьет, — словно оправдывая поведение мужика, объяснила девочка и вдруг добавила: — А в карманах ничего не было.

— В каких карманах? Ты что, лазила у отца по карманам?

— Ну ты же сама сказала — проверить карманы, потому что сегодня получка, — смутилась Рита.

— И что, там ничего не было? — у меня внутри неприятно обожгло. — Вообще ничего?

— Ничего, — девочка виновато глядела на меня снизу вверх.

Меня опять накрыла жалость к ней. Вот что ее ждет во взрослой жизни с такими нарушениями психики? Ведь она, по всей видимости, истерически любит своего папу. А вот он ее — нет. Иначе подумал бы о ребенке, прежде чем зарплату пропивать.

И что с ней будет, когда вырастет? Будет всю жизнь бегать за мужиками, которым плевать на нее? Будет их защищать, оберегать, содержать? А то и вовсе — пойдет по отцовской дорожке и сопьется?

Я содрогнулась, глядя на ее дрожащие губки и грустные глазки, готовые в любой момент разразиться слезами.

— Ничего-ничего, — я притянула девочку к себе и погладила по темным волосам, — тебе повезло, я сделаю из тебя человека. С моим-то опытом работы в образовании.

— Что? — переспросила девочка, не понимая, о чем я.

— Ничего, пойдем лучше в твою комнату. Покажешь мне, какой там у тебя порядок.

Да, комнатка дочери Альбины оказалась совсем малюсенькой. Помещалась тут лишь односпальная кровать с панцирной сеткой, небольшой полированный шкаф да письменный стол. Метров восемь, наверно. Хотя для ребенка, наверно, пойдет.

Письменный стол был завален всякой канцелярией: учебники, тетрадки, альбомы для рисования. Тут же в беспорядке валялись ручки, кисточки, резинки и прочее. На стул небрежно брошена школьная форма с грязноватым воротничком. Портфель валялся под столом.

На кровати валялось скомканное одеяло, а покрывала вовсе не было.

Хорошая ведь девчонка! Скромная, не лезет ко мне с лицемерно-умильным «мамочка-мамуля», выпрашивая плюшки. Сидит себе, книжки читает, никого не трогает. Но нельзя же весь день читать книжки и ничего не делать по дому! Эдак она затеряется в своих книжках, от реальной жизни отстанет.

— Ты как уроки делаешь? — повернулась я к Рите. — Ты как здесь находишь нужную тетрадку? А если девочки из класса придут да такой бардак увидят?

Она молча пожала плечами.

— Девочки не придут — ты же сказала, не водить никого из школы. А то увидят, что у нас папа пьет, будут нехорошее говорить.

Я опять на мгновение остолбенела, но быстро взяла себя в руки.

— Тебе бы полку повесить, и на нее учебники складывать, — оглядывала я пространство. Стены были скучные — никаких обоев, просто побелка.

— Нельзя полку, — пояснила Рита, — опять скандал будет.

— Какой скандал?

— Папа будет кричать, что с этой полкой целый день трахаться надо. А ты будешь кричать, что он гвоздь забить не может.

У меня округлились глаза при слове «трахаться» из детских уст.

— Ну ладно, пусть без полки. Но есть же для всего этого место внутри стола.

— Нет там места, — ответила девочка, — там мои игрушки.

Я не поленилась открыть дверцу стола. Там нашелся небольшой медведь с надорванной головой, пупс и две замызганные маленькие куколки.

— У тебя так мало игрушек? — удивилась я.

— Ты сказала, что раз я пошла в школу, то все, игрушки закончились.

Я в который раз остолбенела. Собственному ребенку не купить несчастную куклу, не захотеть порадовать? В восемь лет очень хочется куклу, по себе помню.

— Так, ладно, — решительно сказала я, — сейчас мы здесь с удовольствием начнем убираться.

Девочка заметно поскучнела, она явно не понимала, что от нее требуется.

— Не переживай, я тебя научу. И пойми одно: я тебе не враг, а друг. Научишься убираться, сама потом не сможешь в грязи сидеть.

Мы носились с ведрами и тряпками, смеялись и разговаривали. Иногда приходил из своей комнаты дед и одобрительно смотрел на нашу суету. А муж Альбины спал, как убитый, только иногда ногой ударял по дивану.

Уставшие, мы сидели на аккуратно заправленной кровати и любовались наведенным порядком.

— Кстати, ты ходишь в какие-нибудь кружки или секции? — поинтересовалась я у Риты.

Понятно, что танцы с ее полнотой не совсем то, что надо. Но в советское время было много других направлений.

— Я хотела в музыкальную школу записаться вместе с девочками из класса, — мечтательно произнесла она в ответ. — Но ты сказала, что это — деньги на ветер. Пианино дорогое, за занятия надо платить семь рублей в месяц. А это все равно, что подойти к форточке и выкинуть туда деньги, — по-видимому, повторяла она слова матери.

— Но ты хочешь играть на пианино?

— Да, — кивнула девочка, — очень. Я пару раз ходила вместе с Танькой, мне очень понравилось. Но потом учительница музыки сказала, что за занятия надо платить. И все, больше я не ходила, потому что деньги в форточку.

Во мне закипала неописуемая ярость, и в первую очередь на Вадима, который умудряется пропивать зарплату целиком и полностью.

— Скоро ты начнешь ходить на музыку вместе с Танькой, — серьезно пообещала я, — а теперь мы по очереди помоемся и ляжем спать.

И правда, время приближалось к одиннадцати вечера.

Я зашла в ванную и чуть не застонала. Господи, где же та шикарная ванная в профессорской квартире? Стены до середины окрашены светло-зеленой краской, а выше — побелка. На огромном гвозде под потолком висит синее пластмассовое корыто. Железный умывальник и небольшое зеркальце над ним. Но самое страшное — ванна была до середины залита мутной водой, в которой плавали какие-то белые тряпки.

— Рита! — позвала я. — Что это в ванне?

— Постельное белье! — девчонка смотрела на меня снизу вверх, не понимая, о чем я.

А я не понимала, о чем она.

— Почему оно здесь? — недоумевающе спросила я.

— Так ты же сама сказала, чтобы я потопталась по нему хорошенько. Так я каждый час залезала и топталась.

— Для чего? — я схватилась за голову.

— Чтобы лучше отстиралось!

Господи, что за бред? Я сняла висящую под потолком синюю пластмассовую лохань, и швырнула в нее белье, постаравшись посильнее отжать. Поставила лохань на пол — потом разберусь, сейчас мне надо помыться. Потом я нащупала на дне ванны пробку, — она, кстати, оказалась то ли из чугуна, то ли еще из какого металла, — и вытащила.

Вода стала потихоньку уходить, обнажая совершенно неприглядное дно ванны — серое с ржавой полосой.

Я заглянула под ванну. Из моющих средств обнаружилась лишь маленькая пластмассовая баночка с какой-то коричневой вонючей пастой. Рядом лежала видавшая виды щетка. Понятно, что ржавую полосу этим не отмоешь, но хотя бы навести элементарную чистоту можно попробовать.

Отдышавшись от проделанной работы, я решила наскоро принять душ и быстрее идти спать. Как я и ожидала, на одной-единственной маленькой полке под зеркалом не нашлось ни одного шампуня. В мыльнице лежали два куска мыла — одно большое, хозяйственное, а другое, поменьше — простое детское. Они что, этим голову моют? Стоит ли удивляться, что у Альбины волосы такие жидкие и тусклые?

Кое-как помывшись, я пошла в свою спальню. Она оказалась такой же маленькой, как и комната дочери. Только кровать была побольше — двуспальная, и шкаф трехстворчатый. У окна примостилась гладильная доска, а в углу за кроватью — старая швейная машинка.

Порывшись в шкафу, я обнаружила несколько более-менее приличных платьев и блузок. Но даже они не скрасят такую ужасную фигуру. Решено — сажусь на жесточайшую диету. И как раз в этот момент желудок требовательно заурчал. Я вспомнила, что за весь вечер ничего не съела. И наверняка желудок в этом теле растянутый — огромный, как ведро.

На одной из полок нашлась помада оранжевого цвета, наполовину использованная. И маленький флакончик духов «Быть может», кстати, запах мне понравился. В ближайшее время стоит озаботиться покупкой косметики. Ходить с бледным лицом и глазками-пуговками я не собираюсь.

На одной из полок лежали разноцветные клубки ниток, спицы и множество мелочей для вязания. Здесь же обнаружилась стопочка журналов по вязанию. Хобби. На мой взгляд, скучное и нудное. Я этим точно не буду заниматься.

Перед сном я решила зайти к деду. Постучавшись, я отворила дверь и увидела, что он сидит за столом, а на столе — початая бутылка водки и рюмка. Тут уж я совсем взгрустнула. Значит, дед тоже пьет, только втихую?

— Заходи, — обернулся он к двери.

— Да я ненадолго. Спросить хотела, почему ты такой худой, а я такая толстая?

— А я откуда знаю? — удивился он. Немного подумав, он добавил: — Может, потому что у меня зубов нет?

— Как зубов нет? — в который уж раз я остолбенела. — Вообще нет, даже вставных?

— Так вставные надо на что-то крепить, — пожал он плечами, — а у меня ни одного своего не осталось. Один за другим сами выпали, еще в молодости.

Я долго ворочалась на неудобной постели. Периодически до меня доносился глухой стук Вадимовой ноги по дивану. А потом и вовсе стало не до сна. Дверь тихонько отворилась, и рядом со мной нарисовалась Рита в байковой пижамке.

— Ты что не спишь? — я привстала на постели.

— Не могу уснуть, — виновато сказала она.

— Почему? Тебе завтра надо в школу?

— Да.

— Так, значит, ложись и спи. Завтра вставать рано.

— А можно я с тобой лягу? Мне так страшно!

Девчонка забралась ко мне на кровать.

— Что страшно-то?

— Ты знаешь, у одной девочки из нашего класса недавно мама умерла. Сидела с каким-то дядей в машине в гараже, и они вместе угорели от выхлопных газов. А папа этой девочки на что-то обиделся и уехал из города.

И такие вещи запросто рассказывают детям, нисколько не опасаясь за их психику? Интересно, а дети понимают, кто был этот дядя, и на что обиделся папа?

— И с кем осталась эта девочка?

— С бабушкой. Хорошо хоть, в детдом не отдали. И я теперь так боюсь! А вдруг с тобой что-то случится? Или с папой? А вдруг вы разведетесь?

— Такова жизнь, — тяжело вздохнула я, — понимаешь, все люди, которые есть в нашей жизни — они с нами не навсегда. С кем-то мы будем год, с кем-то тридцать лет. Но так или иначе, все равно расстанемся.

— Но почему, почему?

— Потому что человек — не игрушка. Ни один человек тебе не принадлежит. И если он хочет уйти, его надо отпустить, понимаешь?

— Как это отпустить?

— Ну, дать ему свободу. А еще испытания нас закаляют. Если не знаешь горя, то не знаешь и радости. Я знала одного мальчика, — я вспомнила одного своего выпускника, — так он в два года сиротой остался. Родители его сильно пили, потом отец повесился, а мать в пьяной драке зарезали. Так вот, этот мальчик никогда не пил и не курил. Поступил учиться. А после учебы работал, налаживал контакты с людьми. Через год уже ездил на «Геллен…», ой, на «Волге». Жена у него хорошая, дочка, две кошки и собака. А все потому, что он повзрослел рано, и надеялся лишь на себя.

— Я так не хочу, — покачала головой Рита, — я хочу, чтобы мама и папа всегда были рядом. Я столько знаю девочек и мальчиков, у которых родители развелись. Не разводись с папой, пожалуйста! Он хороший!

Где-то на подоконнике громко тикал будильник.

— Рита, принеси будильник, пожалуйста, — попросила я, — его же, наверно, завести надо.

— Зачем? Вы же с папой по радио просыпаетесь.

Я не заметила, как уснула. Мне снился Пал Саныч. Будто подходит он к моей кровати и робко прячет в кармане маленькую коробочку. И глаза у него такие добрые-добрые, голубые-голубые. А я-то понимаю, что в коробочке новый подарочек для меня из ювелирного…

…За окном, завешенным белым тюлем, светало. Я присмотрелась к громко тикающему будильнику. Без пяти шесть. Абсолютная тишина царила в доме.

И вдруг, ровно в шесть, по радио грянул Гимн:

«Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки великая Русь!

Да здравствует созданный волей народов

Великий, могучий — Советский Союз!»

Раздались несколько громких звуковых сигналов, и мелодичный женский голос объявил: «Московское время — двадцать два часа». Заиграла бодрая ритмичная музыка. И не захочешь — встанешь.

Из комнаты деда раздавался надсадный кашель — вот они, последствия «Беломора!»

Мужика на диване уже не было.

— А где Вадим? — не поняла я.

— Поехал на работу, — ответил мне дед.

— Да когда он успел?

— Только что вышел.

Стремглав я понеслась умываться и одеваться. Благо, на улице тепло, и много на себя надевать не надо.

Выскочив из подъезда, я увидела, как Вадим уселся за руль и захлопнул дверь кабины. Я отчаянно замахала руками и со всех ног бросилась к грузовику.

К тому времени, как я подбежала, он уже открыл дверь, спрыгнул на асфальт и побежал открывать капот, не обращая на меня никакого внимания.

— С-сука! Не заводится!.. — огласился утренний двор отборнейшими матами. — Да… насос! Да… ты в… сука!

Краем глаза я заметила, как в окнах и на балконах стали появляться люди. Мне стыдно было смотреть в их сторону. Представляю, как сейчас на крышу грузовика полетят тухлые яйца и гнилые помидоры.

Но нет, ничего не летело, и никто не ругался. Осторожно взглянув в сторону окон, я заметила смеющиеся лица. Да уж, концерт бесплатный.

Из разных подъездов выбежали два разных мужика и помчались к грузовику.

«Сейчас бить будут, — зажмурилась я, — мы же весь дом перебудили».

Но мужики прибежали с совсем другими намерениями.

— Что, Вадюха, не заводится? — с сочувствием загалдели они. — Может, чем подсобить?

— Да вот, — объяснял им что-то Альбинин муж.

Наконец, усилиями троих мужиков дело сдвинулось, и машина завелась. Я только диву давалась. Какие же тогда люди были отзывчивые! Не такие, как сейчас — другие!

— Ой, мужчины, помогите мне дверь открыть, — обратилась я к соседским мужикам, — мне в кабину надо, с мужем сегодня по делам еду.

Один из мужиков с усилием нажал на кнопку блестящей ручки, и дверь открылась. Я поставила одну ногу на ступеньку, а другую на пол кабины, и, схватившись за поручень, еле как забралась в машину. Ух, до чего же сиденье жесткое! И внутри все — и бардачок, и панель управления — железное. Как же я затосковала по суперсалону своей любимой Тойоты!

Вадим тем временем пожал соседям руки и залез на водительское сиденье. Увидел меня.

— Чо ты? — проорал он, обдавая меня запахом мазута и перегара.

— С тобой еду!

— Чо тебе там надо?

— Да не «чо», а «что»! — проорала я в ответ фразу героини одного старого советского фильма. — Дела у меня там!

— Ты чо, в гараж собралась? Зачем? Позорить меня перед всеми?

Я предусмотрительно не стала говорить про гараж. Иначе грубиян, чего доброго, вытолкает меня из кабины.

— К подружке мне надо, — заявила я, — она там рядом живет.

— Где рядом? Там и домов-то нет! За… со своими подружками! От них толку никакого, один вред!

— Пусть не совсем рядом, я от гаража пешком пройдусь.

— Иди на автобус! — настаивал Вадим.

— Я не хочу на автобусе, я на машине хочу!

— Ладно, скажешь, где тебя высадить, — он начал было успокаиваться. И вдруг опять заорал: — Ты дверь-то закрыла, дурко?

— Ты как меня назвал? «Дурко»? — я аж задохнулась от возмущения. — Да я же — кандидат наук!

Я осеклась, поняв, что сказала лишнее. Это в той, прошлой жизни, я была кандидатом наук, а здесь и сейчас, — эх!

— Совсем чокнулась баба! — Вадим перегнулся через меня и с силой хлопнул дверью. — А то еще ума хватит дверь не закрыть, — зло зыркнул он на меня.

Я тяжело и нервно вздохнула. Да лучше уж муж на сорок лет старше, но спокойный и порядочный профессор, чем молодой, но дикарь!

Вадим хладнокровно смотрел на дорогу. На каждом ухабе меня встряхивало так, что, казалось, вот-вот какая-нибудь часть тела оторвется. Интересно, это машина такая или Вадим специально так делает?

Искоса поглядывая на него, я отметила, что мужик в общем красивый — и лицом, и телом. И волосам его Альбине остается лишь позавидовать — темные, густые, волнистые.

Я бы даже сказала — похож на красавца-актера из старых французских фильмов. Но я так не скажу. Тот актер и его герои никогда не пили до посинения. А Вадим пьет, как лошадь.

Чем же так больна его душа? Почему вместо жизни он выбирает пьяный угар?

Может, толстая жена ему претит? Но зачем тогда живет с ней? Долго ли собраться нищему — только подпоясаться. Может, жалеет? Или из-за ребенка терпит? Или идти некуда?

— Ты на работе где обедаешь? — решила проявить я заботу. — В столовую ходишь?

— Чо? — переспросил он, не расслышав в грохоте кабины.

Тут грузовик опять некстати заглох, и прямо посреди дороги. Машин вокруг было мало, но все же не очень приятно вот так встать и все перегородить.

— Да это хуже ср… жопы! — хлопнул Вадим руками по баранке. Я же говорил, езжай на автобусе! — рубанул он рукой воздух и выскочил из машины.

Я тоже решила выйти на воздух. Интересно было осмотреться в незнакомом месте. Дорога широкая, по обе стороны от нее кирпичные пятиэтажки с маленькими балкончиками. На крышах я заметила довольно большие буквы, которые складывались в слова: «Ленин. Партия. Коммунизм», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить».

Между домов притулилось небольшое серое здание с причудливо изогнутой крышей. «Кинотеатр «Искра», — прочитала я название из таких же огромных букв. По обе стороны от входа висели яркие цветные афиши. Название мне не удалось разобрать. Зато я разглядела нарисованного актера на одной из афиш. Боже мой! Это же молодой Челентано с какой-то тележкой!

Между тем маты Вадима гремели уже на всю улицу.

Автобусная остановка располагалась не очень-то близко. Но я была уверена, что все люди от мала до велика тычут пальцами в нашу сторону и смеются.

Я еще раз внимательно огляделась по сторонам. Да это никак тот самый город, в котором я жила в той, прошлой жизни? Только я сейчас не в центре, а где-то на окраине? Вот уж не думала, что придется пожить в таком захолустье!

Вдруг с нами поравнялся грузовик — почти такой же, как у Вадима. Только этот был не с голубой кабиной, а с зеленой. Вопреки моим ожиданиям, он не проехал мимо — со скрипом остановился возле нас, и на дорогу спрыгнул молодой шофер с кудреватым чубом и усиками.

— Сломался? — он быстро прошел к капоту.

— Да вот… — и Вадим опять разразился нецензурщиной.

Мужчины деловито возились с машиной и переговаривались.

— Давно ты у «дикарей» работаешь? — спрашивал молодой шофер. — Два года? И тебе до сих пор новую машину не дали? Я у «румын» полгода всего, и уже на новой, с конвейера. Не ломается, не глохнет. Никаких забот не знаю.

«Дикари», «румыны» — это что, интересно? Названия предприятий? Быть такого не может. Стало быть, неофициальные названия.

— Да я думаю уходить от них, — ответил Вадим, — пусть сами со своим старьем койлаются. Я что, другую автоколонну не найду? Говорят, в «гэвээсе» новые КАМАЗЫ пригнали — туда подамся…

А еще мне стало любопытно, как усатый парень так быстро вычислил, что Вадим работает у «дикарей».

— А как ты понял, что он у «дикарей» работает? — решилась я спросить.

— Да вот же, — засмеялся парень добродушно, — видишь, на бампере три полосы?

Я взглянула на бампер. И впрямь, одна за другой шли яркие полосы: зеленая, желтая и красная.

Глава 3

Вскоре мы подъезжали к воротам с гавкающей надписью наверху «ГлавДальСтрой». Однако, я не растеряла оптимизма. Подумаешь, надпись! В учреждении занимаются тяжелым и опасным физическим трудом — такие люди, по идее, должны отличаться добротой и отзывчивостью.

Только теперь до меня начало доходить, почему их называют «дикарями», и почему Вадим настаивал, чтоб я ехала на автобусе. В радиусе пяти километров не было абсолютно ничего — ни домов, ни магазинов, ни остановок.

— Как ты отсюда добираться будешь? — спросил Вадим, нервируя меня громким голосом. — Далеко, небось, до твоей подружки? А я уже не смогу подвезти, рабочий день начался.

Как раз в этот момент к воротам подъехали несколько дежурных автобусов, из которых выходили сотрудники, преимущественно мужчины.

— Слушай, — жалобно посмотрела я на него, — я со вчерашнего дня ничего не ела. У вас тут есть какая-нибудь столовая?

— Какая столовая? — в глаза он по-прежнему старался не смотреть, видимо, стыдясь за вчерашнее.

Тем временем мы уже въехали на огромную территорию, заставленную грузовыми машинами разных моделей. Вадим с грохотом заглушил мотор и выпрыгнул из кабины. При этом он продолжал ругаться такими словами, которые приличным людям лучше не слышать.

— Одни проблемы с тобой! — единственная фраза, которая была цензурной. — Пойдем, там у нас закуска осталась.

Я засеменила следом, радуясь, что расчет мой оказался верным. Как бы ни был человек зол, но голодному в помощи вряд ли откажет.

Вскоре мы оказались в небольшой прокуренной комнатке с грязным, ни разу не мытым, окошком. Здесь стояло жесткое старое кресло, несколько стульев и табуреток. У другой стены — заваленный хламом стол, а в углу примостился диванчик и небольшой холодильник.

— В холодильнике посмотри, — сказал Вадим, — а мне бежать надо, машиной заниматься.

— Спасибо, дорогой, — пролепетала я. Вадим, явно не привыкший к такому обращению, вздрогнул и впервые посмотрел мне в глаза — ошарашенным взглядом, затем стремительно вышел.

Я с сомнением подошла к холодильнику. Представляю, что там осталось после вчерашней пьянки! Вдруг дверь скрипнула, и в помещение кто-то вошел.

Я повернулась и увидела невысокую женщину средних лет. Лицо смуглое, одета в вязаную кофту с юбкой, на голове повязана полупрозрачная голубая косынка.

— Здравствуйте, — сказала я как можно вежливей.

— Здравствуйте, — разглядывала меня женщина.

— Я жена вашего шофера, Альбина. Проголодалась вот, а муж сказал, здесь закуска кое-какая осталась.

— Понятно, а я диспетчер, Клавдия Васильевна. Да какая там закуска? Подожди, сейчас бутербродов тебе принесу.

Добрая женщина принесла мне пару бутербродов с молочной колбасой и чай в термосе.

— До чего колбаса вкусная! — удивилась я.

— Да обычная, из гастронома, — теперь уже она удивлялась. — А кто твой муж-то?

— Новосельцев.

— Э-эх, — брови Клавдии Васильевны сочувственно и одновременно осуждающе сошлись на переносице.

— Ну, мужья разные бывают, — я виновато развела руками.

Я заметила, что она смотрит на меня как-то странно — как будто очень хочет сказать что-то важное, но не знает, стоит ли говорить. Я в ответ посмотрела заинтересованно и доброжелательно.

«Ну давай же, говори!» — нетерпеливо посылала я ей невербальные сигналы.

И женщина не удержалась, заговорила.

— Ты знаешь, хороший человек твой Вадька, добрый, простой, улыбается всегда, — начала она.

Я чуть не поперхнулась бутербродом. Значит, с посторонними он добрый, простой и всегда улыбается? А на домашних выпускает пар?

— Вчера получка была, так мужики скинулись, водки набрали, — продолжала между тем Клавдия Васильевна. — А твой пьяный — дурно-ой! Напился и вырубился. И валяется на диванчике. Мужикам домой надо, а Вадька лежит, как мешок с дерьмом. Ты уж извини, но я люблю все по правде говорить. А Фролов им и говорит, мол, так и так, мужики, вы расходитесь, а я Новосельцева сам до дома дотащу.

— А Фролов тоже шофер? — я уже доела бутерброд и внимательно слушала.

— Да, он тоже из нашего отряда, только такой, знаешь ли, себе на уме. На «Жигули» копит. Деньги не пропивает, в кубышку откладывает. Мужики над ним смеются, хвостовиком обзывают — ну потому, что он на свои не пьет, а им «на хвоста падает». И еще его называют «Фролов — золотые пятки».

— «Золотые пятки»?

— Ну да, он же со всеми не скидывается, поэтому его обычно за водкой в магазин посылают. Бегает быстро, вот и «золотые пятки».

— Да уж, весело у вас тут, — с сарказмом заметила я. — Только как он Вадима до дома тащил, если тот сам на машине приехал?

— А получилось вот как. Когда мужики разошлись, я сюда зашла проверить, все ли в порядке. И вижу: подходит Фролов к твоему и пытается разбудить. Еле как растолкал. А как Вадька проснулся, Фролов ему и говорит: «Можешь мне денег дать? А то водка закончилась, надо сбегать». Ну, Новосельцев в карман залез, пачку денег оттуда вытащил и Фролову отдал. И опять уснул.

У меня мороз пошел по коже от этого рассказа. Конечно, что-то подобное я ожидала услышать. Но такое?

— Да как же так? — я еле усидела на стуле от волнения. — Получается, мой муж всю зарплату отдал этому… этой крысе?

— Ты что, думаешь, я не пыталась ему помешать? — горячо заговорила Клавдия Васильевна. — Я Фролову говорю: «Ты зачем у него все деньги забрал? Ты же ни за какой водкой не пойдешь, пьянка давно закончилась!». А он мне: «Я у него занял, ясно? Потом отдам! Ты, главное, не говори никому». А я на него смотрю и ничего понять не могу. Как это занял? Получка — это же приличная сумма. Как он потом отдавать будет такие деньги?

— Он и не собирается ничего отдавать! — с уверенностью сказала я. — Не для того брал. Ну хочешь ты занять, ну не хватает на что-то — так подойди к человеку, когда он трезвый, расписку напиши. А так, еще и обманом…

Клавдия Васильевна грустно покачала головой:

— Я тоже так думаю. И знаешь, мне кажется, Фролов уже не первый раз так делает. Очень уж ловко все провернул.

У меня зла не хватало! Это же грабеж среди бела дня! Девчонке отказали заниматься в музыкальной школе из-за вот этих денег! Вадим месяц пахал на нервной, тяжелой и опасной работе — чтобы что? Чтобы кто-то поскорей на личный автомобиль себе накопил?

По-видимому, все эти мысли отразились у меня на лице, потому что Клавдия Васильевна вдруг испуганно отшатнулась.

— Ты только не говори никому, а то еще Фролов, чего доброго, меня за углом пристукнет!

«Я его самого пристукну!» — скрипнула я зубами, а вслух сказала:

— Спасибо, что накормили, Клавдия Васильевна! Пойду я, до свидания.

Я вышла на крыльцо и закашлялась, вдохнув едкий белый дым от множества дизельных машин. Царила утренняя суета. Кто-то заводил машину и прогревал, кто-то носился с воплями, изобилующими матами. На всех бамперах красовались те самые три полоски — отличительный знак «дикарей».

Я нашла глазами трехэтажное здание из белого кирпича. Думаю, это и есть их управление, или, как они его называют, контора.

В вестибюле сидела девушка с журналом, должно быть, вахтерша.

— Вы к кому? — спросила она.

— К директору.

— Паспорт!

— Да я не взяла, — растерялась я, — села утром с мужем в машину и поехала.

Меня прошиб пот. Вот же я дура! Побежала с утра и даже сумку с собой не взяла. И как теперь домой добираться, ведь даже проезд на троллейбусе оплатить нечем?

— Вы жена кого-то из шоферов? — спросила тем временем девушка.

— Да, я жена Новосельцева.

— Ладно, проходите, — она что-то записала в журнал. — Приемная на втором этаже.

— Спасибо большое, — я приложила руку к груди в знак благодарности и помчалась на второй этаж.

Я оказалась в длинном узком коридоре с вереницей дверей, на которых были надписи: «Бухгалтерия», «Отдел кадров», «Архив» и другие. На несколько минут я замешкалась: очень уж заинтересовали плакаты и стенды на стенах. Были тут и стенгазеты, и доски с портретами сотрудников, и стенд с черно-белыми фотографиями из колхоза с названием «Шефская помощь».

Одна из дверей хлопнула, и в коридор вышла женщина в синем костюме и белой блузке с жабо. В руках у нее был поднос с чашками.

— Товарищ, вы к кому? — не прошла она мимо.

Я посмотрела на нее как можно приветливее.

— Мне надо в приемную, к товарищу директору.

— Я его секретарь, Вера Ивановна, — с достоинством представилась женщина.

— Очень приятно. Меня зовут Альбина, я жена шофера Новосельцева, и у меня очень важный разговор к директору.

— Хорошо, — кивнула Вера Ивановна, — проходите в приемную, я скоро подойду. Василий Иванович у себя.

Я открыла дверь с надписью «Приемная» и оказалась внутри просторного светлого кабинета. На столе у секретаря лежал перекидной календарь, стояла печатная машинка. По обе стороны от стола стояли шкафы с папками.

Не успела я примостить свою тяжелую мадам Сижу на диванчик для посетителей, как дверь директора отворилась. И оттуда выглянул мужчина средних лет в темно-синем костюме с бордовым галстуком. По кабинету распространился приятный запах одеколона. Мужчина был гладко выбрит, темные волосы аккуратно причесаны.

У меня сердце ухнуло куда-то вниз. Директор! И не какой-нибудь, а такого крупного транспортного предприятия!

— Вера Ивановна вышла? — спросил он. — А вы ко мне?

— Да. Здравствуйте, Василий Иванович.

— Заходите!

Ковровое покрытие скрывало стук каблуков, и, слыша лишь стук своего собственного сердца где-то у горла, я прошла за директором в его кабинет.

— Слушаю вас, — Василий Иванович уселся за свой черный блестящий стол, предложив мне устроиться в одном из кресел.

— Меня зовут Альбина, я жена вашего шофера Новосельцева, — начала я.

— Есть такой в третьем отряде, — директор нахмурился.

— Я с него вины не снимаю, — продолжала я, — он вчера напился в гараже, а значит, уже виноват.

Василий Иванович понурился:

— Да, есть у нас такая беда, — согласился он с тяжелым вздохом, — как получка — так пьянка! Что ты с ними будешь делать! Шофера! Элита рабочего класса! А пьют, как…

— Так вот, вчера была зарплата, а муж пришел домой без копейки денег, — я начала успокаиваться, и сердце уже не колотилось так бешено. — Сначала я подумала, что он попросту пропил их. Но что-то тут не сходится. Как возможно пропить столько денег? Вот даже если посчитать. Какая примерно у человека зарплата? Ну, скажем, рублей сто двадцать…

Директор с иронией рассмеялся:

— У нас шофера меньше четырех сотен не получают. Ну, может, самый молодой, который только пришел и полмесяца машину ремонтировал, тот получит рублей триста шестьдесят. А у тех, кто имеет хотя бы третий класс, зарплата четыреста рублей. Насколько я знаю, ваш муж — водитель первого класса. У него зарплата минимум четыреста пятьдесят, а то и пятьсот — если на ремонте не стоял.

— Странно, а я слышала, что зарплата, — я чуть не сболтнула «в Советском Союзе была», но вовремя спохватилась, — сто двадцать рублей.

— Сто двадцать рублей — это у инженера в каком-нибудь НИИ, — опять рассмеялся Василий Иванович, — они там весь день чаи гоняют да кроссворды разгадывают. Вот у них и может быть сто двадцать рублей. А мы прибыль везем государству! Вы знаете, какие километры эти машины наматывают, какой груз перевозят?

Он вдруг посерьезнел.

— Мне странно другое. Почему вы, законная жена, не знаете, сколько ваш супруг зарабатывает?

У меня внутри возник неприятный холодок. Все, вляпалась! Блин, блин, и как же выкрутиться? Но тут сам директор мне невольно помог.

— Я так понимаю, он ни разу полностью зарплату вам не приносил, — тихо произнес Василий Иванович.

— Да, так и есть. Так вот, я поняла, что пропить так много просто нереально. Ну, и решила приехать сюда на разведку.

Я передала наш разговор с Клавдией Васильевной.

— Только вы не говорите Фролову, кто его сдал. А то она боится, — закончила я.

Надо было видеть, как поменялось лицо Василия Ивановича от услышанного. Он весь побагровел, желваки заходили. Он неловко повел головой, как будто старался избавиться от тесного воротника с завязанным галстуком. Нажав на какую-то кнопку, он решительно выговорил:

— Вера Ивановна! Казарикина ко мне, срочно!

Через минуту в кабинет вошел тщедушный паренек в робе. Наверно, механик или слесарь. Шофера — те работали не в робе, а в обычной одежде.

— Что скажешь о Фролове? — обратился к нему директор.

— Рвачушка, — развел руками Казарикин, — из-за рубля сто метров в говне проплывет. Никому не помогает, не занимает. Наоборот, старается себе лишнюю копейку урвать.

— Было такое, что он у Новосельцева занимал и не отдавал? — директор вперил в паренька грозный взгляд.

— Было, — подтвердил тот, — было, что у пьяного выпрашивал и не отдавал. Новосельцев все равно потом не вспомнит.

Василий Иванович глухо простонал и ударил себя ладонью по лбу.

— Я думал, у нас хорошие ребята работают!

— Так и есть, почти все хорошие, — успокоил его Казарикин, — но ведь в семье не без урода.

Я, кажется, поняла: этот Казарикин — информатор директора!

Василий Иванович жестом отпустил Казарикина и опять нажал на кнопку:

— Вера Ивановна, Фролова ко мне, срочно! Пока он не уехал!

Вскоре в дверь деликатно постучали и на пороге возник молодой парень — низкорослый, со светлыми, торчащими, как у ежика, волосенками.

— Вызывали, Василий Иванович?

— Проходи, Фролов, и дверь за собой закрой! — вид директора не предвещал ничего хорошего для вошедшего паренька. — Итак, Фролов, поступила информация, что ты неоднократно выхаривал деньги у пьяного Новосельцева. Не отпирайся, свидетели есть.

Блеклые маленькие глазенки Фролова при этих словах расширились до состояния пятикопеечных монет, губы задрожали. И он едва не сполз по стенке на пол. Дрожащими руками он нащупал ближайший стул и хотел на нем примоститься.

— Тебе не разрешали садиться! — прорычал директор, вставая из-за стола.

— Да я же, Василий Иванович… я бы отдал… потом…

— А мне дочку сейчас кормить надо, — взвилась я, — потом — суп с котом!

Полумертвый взгляд рвачушки переместился на меня.

— Вы что, жена его? Так ваш муж все равно бы пропил…

— Не твое дело! — грохнул кулаком по столу Василий Иванович. — Он заработал, он и пропил! Значит, так, Фролов, сейчас с моим водителем поедешь к себе домой, возьмешь деньги, которые отнял у Новосельцева. А потом на моих глазах, с извинениями, отдашь их его супруге! Одна нога здесь, другая там!

Директор открыл дверь и вышел в приемную.

— Вера Ивановна, вызывайте Иванова, пусть на моей «Волге» отвезет Фролова до дома и привезет обратно!

— Слушаю, Василий Иванович, — донесся до меня услужливый голос секретарши.

Запинаясь на ровном ковровом покрытии, Фролов бросил на меня ошарашенный взгляд и вышел.

«А как ты думал? — ответила я ему мысленно. — Это Новосельцев с Альбиной люди простые — уж они бы никогда не додумались пойти с такой проблемой к самому директору. А я среди начальства столько крутилась, что меня голыми руками не возьмешь!».

Василий Иванович вернулся в кабинет и тяжело вздохнул:

— И ведь не пришьешь ему ничего. Воровства вроде нет — Новосельцев сам ему деньги отдал. Грабежа — тоже.

— Мошенничество, — пожала я плечами.

— Опять же, не хочется в милицию звонить, свою автобазу позорить, — задумчиво размышлял Василий Иванович. — Если только на партсобрании его разобрать. Но тогда и вашего мужа по головке не погладят. Он, хоть и в нерабочее время напился, но все же…

— Знаете, — сказала я, — моему мужу это будет очень даже полезно. И, если вы примете такое решение, я вам только спасибо скажу. Пусть понесет заслуженное наказание, может, хоть чему-то научится.

Через полчаса Фролов вошел в кабинет с пачкой денег, аккуратно завернутой в тряпицу.

Пачка, которую он мне протянул, оказалась довольно внушительной. Я пересчитала. Тут были и темно-фиолетовые банкноты по двадцать пять рублей, и красные десятирублевки, и другие купюры.

— Восемьсот тридцать два рубля, — выговорила я, не узнавая собственный голос.

— Так ведь я и в прошлом месяце у него занимал, — пояснил Фролов, -поэтому такая сумма. Вы это… простите меня.

— Ладно, я прощаю, — от радости я решила проявить великодушие, — только ты запомни и никогда больше так не делай.

— Не сделает! — прогремел директор. — Слово даю!

— Спасибо вам огромное, Василий Иванович, — с чувством сказала я, поднимаясь со стула.

— Пожалуйста, — кивнул начальник. Мы обменялись добрыми взглядами, и я вышла из кабинета.

Теперь мне хотелось подпрыгнуть к самому потолку узкого коридора и завизжать от счастья. Такие деньжищи у меня в руках! Я даже к Вадиму почувствовала невольное уважение и благодарность. Надо же, как много он способен заработать — мужик, силища!

Однако, как теперь идти с такой пачкой денег? У меня ни сумки, ни карманов. И вокруг автобазы никакой цивилизации. А ну как отберет кто-нибудь? Я нашла женский туалет, закрылась в кабинке и спрятала деньги в объемистый бюстгальтер. Немного подумала и предусмотрительно оставила в зажатой ладони несколько купюр. Мне ведь нужны будут деньги на проезд, а может, и в магазин какой-нибудь захочется зайти.

Хотя нет, в магазин, пожалуй, не надо. Профессор Терентьева с нашей кафедры всегда говорила, что полученные деньги должны переночевать дома, для лучшей сохранности. Примета такая есть. Я ее неукоснительно соблюдала, и в деньгах у меня недостатка не было.

Глава 4

На улице стоял грохот — грузовики один за другим выезжали за ворота. Неожиданно возле меня остановился один, с зеленовато-коричневой кабиной и прицепом-самосвалом. И, хоть я в марках грузовиков не особо разбираюсь, этот узнала сразу — КАМАЗ. Конечно же, — знаменитый КАМАЗ.

Стекло кабины медленно опустилось, и я увидела лицо незнакомого мужчины.

— Ты жена Новосельцева? — уточнил он. — Садись, подвезу до перекрестка, я на Шамору еду. А от перекрестка пешком до дома дойдешь.

Я залезла в кабину. Да, здесь было поприличнее, чем в кабине у Вадима. Даже лежанка была, завешенная шторками.

— Да мы, бывает, на дальняк по двое ездим, — объяснил мужчина, перехватив мой взгляд, — один спит, другой рулит.

— Понятно.

Но на КАМАЗЕ тоже трясло нещадно. А мужик, похоже, нормальный, непьющий.

— Ты Вадюху не ругай сильно, — улыбнулся он, — не самостоятельный он у тебя, это есть! Его надо за ухо везде водить. А сам по себе он хороший, добрый, простой. Улыбается всегда. К нему подход надо найти, в руки взять. Вечером ужин ему приготовь с небольшим графинчиком вина, он и не побежит где-то пьянствовать. Будет знать, что дома всегда нальют.

«Найти подход» — словосочетание для меня неприятное. Однажды поступила к нам студентка на платной основе. Лобик низкий, глазенки злобные, тупые. Ни текст выучить, ни задачу решить не могла. «У меня же мозгов, как у рыбы», — оправдывалась она в ответ на наши замечания. И, главное, не старалась нисколько, пары прогуливала. А ее мама звонила в деканат и возмущенно орала: «Вам надо найти к ней подход!». И я так удивлялась. Нам надо? А почему это нам надо? Мы что, за нее учиться должны? Или мы по окончании учебы работать вместо нее пойдем?

А уж искать подход ко взрослому мужику — и вовсе увольте! Графинчики перед ним ставить, скакать вокруг него? Стол сервировать по всем правилам? Обойдется! Пока он не поймет, что это ему самому надо — быть адекватным человеком, — никто ему не поможет! С другой стороны, с ним действительно надо что-то делать. Ну ладно, в этот раз обошлось, директор помог вернуть две зарплаты. А дальше? Не буду же я каждый раз ходить к начальству, в самом-то деле!

— А еще лучше, — продолжал раздавать советы водитель, — устроиться вместе с ним на одну работу и самой все контролировать.

— По-моему, это комично будет выглядеть: здоровый лоб приходит на работу в сопровождении, — ответила я, — вы же сами всем гаражом смеяться будете, мол, опять жена за ручку привела.

— А тебе не все ли равно? Пусть смеются. Зато деньги целы, и муж трезвый, — весело заметил мой собеседник, держась двумя руками за огромную баранку.

Я покосилась на него с недоверием. Нянчить здорового мужика? За ручку его водить? По-моему, это нонсенс. Я сама вкалываю на железнодорожной станции, и мне тоже требуется забота и внимание.

Наконец, КАМАЗ остановился.

— Ну все, отсюда добежишь, — сказал мужик, — бывай!

Я поблагодарила и спрыгнула на залитый майским солнцем асфальт остановки. Людей было немного. Время близилось к обеду, понятно, что все давно на своих предприятиях.

— Вы не подскажете, как отсюда дойти до Енисейской? — обратилась я к пожилому мужчине, который курил в ожидании своего троллейбуса. И опять я поразилась: как же просто в те времена было с курением. Попробуй в мое время закурить на остановке, рядом с остальными людьми!

— В ту сторону дорогу переходите, — загалдели в ответ все, кто был неподалеку, — видите пятиэтажки? Вот мимо них идете прямо-прямо… Потом опять будет дорога, и от нее направо…

— Да нет, так она заблудится! — громче всех заявила неравнодушная женщина в вязаной серой кофте. — Проще сесть на двадцать третий и доехать до Енисейской.

— Так это же на другую остановку надо идти, — возражали ей.

— А что тут идти? Видите, автобус остановился? — женщина показывала налево. Действительно, совсем недалеко, не больше трех метров. — Вот туда идите и ждите двадцать третий!

Поблагодарив отзывчивых людей, я направилась в сторону той остановки. По пути мне попалась интересная башня с вращающимися часами наверху. Между остановками, вдоль тротуара, раскинулись огромные газоны с цветами — красными, белыми, голубенькими. И кстати, между двумя полосами дороги тоже был узкий газон с такими же цветами. Благодать!

Перейдя по зебре, я увидела ряд домов, стоящих торцами к дороге, и на каждом торце сверкали огромными стеклянными витринами магазины. Одна из вывесок гласила: «Галантерея». О, надо зайти! Может, там найдется что-нибудь нужное для улучшения внешности Альбины. Я взглянула на несколько пятирублевых бумажек, зажатых в ладони. Интересно, много ли удастся купить?

В первом отделе продавались всякие мелочи. У меня аж глаза разбежались. Чего тут только не было! Нитки, иголки, тесемки, ленты, невидимки с украшениями, просто невидимки, заколки, разноцветные автоматики, бусики, брошки, клипсы. Но какие автоматики и заколки для коротких жидких волос — усмехнулась я. Купить клипсы? Ну уж нет, я на себя надену только золотые сережки.

Я взглянула на молодую продавщицу. У нее тоже были короткие волосы, красиво завязанные шелковой лентой. Может, и мне так попробовать? Все же интереснее будет смотреться.

— А можно купить ленту для волос, как у вас? — обратилась я к продавщице.

— Вам какого цвета? И какой длины?

— Ну, длину можно как у вас примерно, а вот цвет, — я задумалась. Мой любимый красный цвет к бледному лицу не подойдет. А блеклый потеряется. — Давайте несколько разных.

— Вы можете примерить и выбрать, — предложила девушка.

— Нет, пусть сразу будут разные. Дома примерю.

Может, бусы купить? Их тут невероятное количество, самых разных расцветок. Если надеть лучшее Альбинино платье — серое с люрексом, какие бусы к нему подойдут?

Продавщица, заметив мой интерес к бусам, сняла с подставки и положила на стеклянный прилавок длинные синие бусы. Настолько длинные, что их можно несколько раз обернуть вокруг шеи.

— Ой, то, что надо! — восхитилась я.

— Вам завернуть?

— Конечно. А пакета у вас нет?

— Что вы, — покраснела продавщица, аккуратно заворачивая мои покупки в тонкую коричневую бумагу, — пакеты же дефицит.

— А сумки?

— Есть несколько, — она показала на одну из витрин, — только такого цвета остались.

Сумки были более-менее, небольшие, кожаные — не то, что страшная Альбинина торба. Но они все коричневого цвета. А мне надо синюю. Хотя…

— А у вас есть еще коричневые бусы?

— Есть только с белыми и коричневыми бусинами.

— Давайте.

Будет целых два лука на первое время — зеленое платье с коричневыми аксессуарами и серое платье с синими. Останется только синюю сумку найти. Ой, а эти калоши? Я расстроенно посмотрела на ноги. Решительно придется искать нормальную обувь.

Я сложила свертки в новую сумку и прошла в следующий отдел.

Пахнуло приятными ароматами. Отдел косметики и парфюмерии! И народу почти нет, всего две женщины толкутся у прилавка. Наконец-то у меня будет человеческое лицо!

— Девушка, а жидкая подводка есть?

— Я занята, — грубо отрезала девица за прилавком. Она выписывала на листочке бумаги какие-то цифры.

Не повезло с продавцом на этот раз. Ладно, пока посмотрю, что здесь есть. Так, пудра имеется как рассыпчатая, так и компактная — уже хорошо. Тональный крем «Балет» — его я тоже возьму. Помада есть, но цвета не те — в основном, ярко-оранжевого цвета в пластмассовых тюбиках. Тушь «Ленинградская» со щеточкой в черной картонной коробочке. Тени в прозрачной коробочке, в основном, голубые и сиреневые.

Ой, духи! «Красный мак» — типа, запах как наркотик? «Золушка» — а на коробочке совсем не Золушка нарисована. «Лесной ландыш», «Сигнатюр», «Подарочные». Невелик выбор, но все же.

Девица, наконец, оторвалась от своих цифр и таким же грубым голосом сказала:

— Слушаю!

— Подводка жидкая есть?

— Нет.

— А хотя бы карандаш для глаз?

— Нет, — в глазах девицы скользила издевательская насмешка.

Еще бы, толстая тридцатилетняя тетка интересуется косметикой! Как же смешно! Ничего, я скоро похудею, и тогда посмотрим! Лишь бы у моего нынешнего тела не оказалось гормональных нарушений. Представлю, что у меня нет зубов, как у деда, и через месяц приведу фигуру в порядок.

— А тушь-брасматик? — продолжила я пытать продавщицу.

— Тушь только такая, — она показала на «Ленинградскую».

— Хорошо, давайте такую. И еще мне надо компактную пудру, тональный крем и помаду. А помада только такая?

— Какая такая? — огрызнулась девица.

— Оранжевая. Других цветов вообще нет?

— Все перед вами.

— Моя любимая, «морковка», — мечтательно сказала какая-то женщина из числа покупателей, — я всегда ей пользуюсь.

— Все же хотелось бы потемнее, — сомневалась я и вдруг увидела круглую коробочку с надписью «Румяна», а цвет — бордовый с кирпичным отливом — такой меня вполне устраивал. — Во, давайте румяна, буду их вместо помады использовать.

— Все? — так же грубо спросила продавщица, укладывая мои покупки на оберточную бумагу.

— Нет, не все. Карандаша для губ нет?

— Нет, — было ответом. Ну, кто бы сомневался!

— А духи можно выбрать?

— Ой, женщина, возьмите «Красный мак», не ошибетесь, — опять влезла в разговор покупательница.

— А вдруг он мне не подойдет? Я хочу все понюхать.

В итоге я выбрала все же «Красный мак», рассчиталась за покупки и пошла к выходу.

На улице ко мне подлетела цыганка — самая настоящая, размалеванная, в широких цветастых юбках.

— Помаду хочешь, перламутровую?

Я не подала вида, что испугалась. Главное, в глаза ей не смотреть.

— Извините, я не крашусь, — и ускоренным шагом я прошла к следующему магазину.

О, «Книги» — то, что надо! Наверняка, там и канцтовары есть. Куплю хотя бы карандаши для рисования — может, подойдут вместо косметических.

Домой я попала в районе трех часов дня. Нашла на кухне кастрюлю с супом. Суп был бесцветный, с картошкой, лапшой и куриными шейками. Самое то для похудения.

— Тебе мой суп понравился? — удивился дед, входя на кухню. — Ешь-ешь, я его с душой варил. А хлеб что не берешь? Я свежий купил.

— Я без хлеба, — решительно сказала я. Худеть так худеть! — А к чаю что?

— В смысле? — удивился дед.

— Ну с чем у нас чай сегодня?

— С чем он может быть? — пожал он плечами. — С таком.

Я рассмеялась. С таком! Просто так, значит. Похоже, дед питается весьма скромно. Ну, и я такую же моду возьму. Для диеты самое то!

В семь часов вечера я уже спускалась по лестнице к железнодорожной кассе на станции Спутник. Сверху отлично проглядывалось все поселение. Деревянные домики, окруженные неказистыми заборами, стояли близко друг от друга. Между двумя рядами домов — что-то типа дороги, но это даже не грунтовка. А асфальта и в помине не было. Да — «деревня, глушь, Саратов».

За жилым массивом шел огромный пустырь, заросший кустарниками и травой. И совсем на отшибе, возле лестницы — «избушка на курьих ножках», называемая кассой. Неужели мне всю ночь сидеть в этом деревянном курятнике вдалеке от людей? Надо поинтересоваться у Светки, есть ли хотя бы тревожная кнопка или что-то в этом духе.

Кстати, Светка уже открыла дверь кассы и стояла на крыльце, улыбаясь. Наверно, издалека увидела мою величественную фигуру.

— Привет, — помахала я, подходя к крыльцу.

— Привет! Что-то ты рано сегодня, обычно опаздываешь, — откликнулась Светка.

Мы вместе прошли в сырое полутемное помещение кассы.

— Как смена прошла? — поинтересовалась я.

— Да все хорошо, только отчет еще не сделала.

Вот и отлично. Я хоть успею тут освоиться, да заодно подсмотреть, как делать этот самый отчет.

— Слушай, Свет, — решилась я, — а у нас ничего нового не появилось для безопасности?

— Какой безопасности? — удивленно захлопала она ресницами.

— Какой — нашей! Вот я одна всю ночь тут буду сидеть…

— И что? В первый раз, что ли?

— А ты сама не боишься?

— А чего тут бояться? — рассмеялась Светка. — Коммутатор вон стоит. Если что, набрала Океанскую, и они милицию вызовут.

Да, представляю. Пока я буду набирать эту Океанскую, пока они позвонят в милицию, да пока та милиция приедет. За это время деревянную избушку спалят, и выскочить не успеешь.

Я поежилась. А ведь в самом деле, долго ли? Бензином побрызгать, спичку кинуть, и адью. Мало ли придурков? Я для себя решила, что зал ожидания никому открывать не буду. И в самое ближайшее время узнаю, нет ли вакансий на других станциях. Я ведь по пути видела другие кассы. Все они каменные, вокруг много людей, много сотрудников железной дороги. А тут…

Странно как-то. Сидит женщина-кассир одна — с деньгами, без телефона, без тревожной кнопки, без «куклы», и никому дела нет до ее безопасности.

— Слушай, Свет, — решила я выяснить другой немаловажный для себя вопрос, — а где лучше покупать порядочную косметику и одежду?

Светка вздрогнула, повернулась и уставилась на меня с недоумением. Да, не ожидала она такого вопроса от Альбины.

— А тебе зачем?

Докатилась же Альбина — такие вопросы ей задают!

— Ну как зачем? — удивилась я в ответ. — У меня же дочь растет. Какой пример для нее, если мать ходит, как лохудра?

Светка для приличия отвернулась, чтобы не показать мне, как ей это смешно.

— Ну так где? — проявила я настойчивость.

Светка тяжело вздохнула. Сама-то она выглядела вполне прилично, и с проблемой — где что достать, — явно знакома не понаслышке.

— Если нужна импортная косметика и одежда, а она самая приличная, то надо ехать на барахолку на Геологическую, — сказала она. — Но там ужасно дорого. Я вот прошлым летом туфли там себе отхватила, так они стоили сто двадцать рублей, а это почти половина моей зарплаты.

— Да, дорого, — согласилась я, — а в центре города в больших магазинах вообще нельзя достать?

— Можно, если блат есть. У моей соседки есть блат в ГУМе, но она сама работает в торговле, ей проще. Она девочкам привезет коробки конфет дефицитные, а они ей — одежду или обувь.

— А простому человеку как быть?

— Ходи почаще по магазинам, может, повезет и что-нибудь выкинут. Если стоит большая очередь, значит, что-то дают. Занимаешь очередь и стоишь часа два. Но дают по одной вещи в руки, чтобы всем хватило.

— И всем хватает?

— Бывает, не хватает, — грустно улыбнулась Светка, — но обычно они сразу говорят, что товар заканчивается, и очередь не занимать.

— Ужас какой!

— Больше всего повезло женам моряков, — Светка мечтательно закатила глаза, — вот у них с этим полный порядок! На Океанской Ирка работает, у нее муж моряк. Простой матрос, представляешь, а она живет — как сыр в масле катается. А уж жены комсостава — так те, вообще! Во-первых, мужа годами дома нет — уже какая экономия. Ирка, пока муж в рейсе, ходит в кассу пароходства и зарплату за него получает.

— Да ты что? — изумилась я. — То есть, зарплату не ему отдают, а жене?

А сама подумала: «Вот бы Вадим в моря ходил, а мне его зарплату выдавали!»

— Да, — подтвердила Светка, — а потом, после рейса, ему отдают остатки, там тоже сумма внушительная. Во-вторых, муж Ирке с каждого рейса привозит чеки.

— Что за чеки?

— Их еще боннами называют. Такая книжечка с купюрами, ее выдают за то, что моряк за границей был. Валюта у нас в стране запрещена, поэтому вместо валюты дают эти чеки. Они выглядят почти так же, как наши рубли, но на них можно покупать вещи в «Альбатросе».

— Что за «Альбатрос»? — живо заинтересовалась я.

— Валютный магазин на Эгершельде. Там, говорят, чего только нет — и продукты, и кофе, и сигареты «Мальборо», и колготки, и вещи, и обувь, и косметика. И все импортное, качественное, модное. О-ой! — Светка опять мечтательно закатила глаза.

— А нельзя у этой Ирки купить хоть немного чеков да сходить в этот «Альбатрос»? — пришла мне в голову замечательная идея.

— Не-а, — в Светкином взгляде застыла безысходность, — тебя туда не пустят без пропуска.

Вот это поворот! Советского человека не пустят в советский магазин без пропуска?

— Магазин же не обычный, — объяснила моя коллега, — Ирке в пароходстве выдавали пропуск, и фотографию ее туда вклеивали, и печать ставили. Так что можешь об этом не мечтать даже.

Но меня в эту минуту охватило дикое упрямство. Как это не мечтать? Муж у меня есть? Есть. Значит, дело за малым — всего лишь уговорить его пойти в море! И я это сделаю, чего бы мне ни стоило!

Глава 5

Ночка действительно выдалась неспокойной. Как я и ожидала, покоя мне было не видать, как своих ушей. Полночи шарахались пьяные компании, ведь назавтра ожидалась суббота. А как известно, если народ знает, что вставать чуть свет на работу не надо, то зачем спать?

И вот часов до трех утра в мою избушку долетали с улицы звуки гульбы: пьяные крики, пьяные разговоры, громкая музыка. Я предусмотрительно выключила свет и не подходила к окнам. Мало ли, вдруг кому придет в голову швырнуть бутылку в стеклянное окно?

После трех наступила тишина, аж до звона в ушах. И вроде бы спать хотелось, но не могла же я лечь на сыром диване, где до меня спал кто-то другой. Потом я догадалась заглянуть в тумбочку, которая, должно быть, помнила времена Сталина и странным образом до сих пор не развалилась. Там я нашла несколько относительно чистых простыней, которые насквозь провонялись сыростью и пылью.

Кое-как постелила и легла, но сон не шел. Майская ночь выдалась прохладной. Казенное верблюжье одеяло совсем не грело, а обогревателя я нигде не нашла.

И это, по словам Светки, график удобный! Может, и удобный, но какая жесть по ночам работать! Решено — как только будет возможность, переведусь в нормальную кассу. А потом поступлю в железнодорожный институт — думаю, трудностей не возникнет — я же сама сколько лет преподавала «Организацию перевозок на транспорте», — и засяду в теплом кабинетике где-нибудь в управлении.

Я не заметила, как провалилась в сон. Проснулась от стука в оконце. За стеклом стоял тот самый местный интеллигент, ну который «спасибо», «пожалуйста». Блин, блин, уже утро, и, наверно, надо открывать кассу, начинать продавать билеты.

Интеллигент забрал билет и побежал по лестнице к первой электричке.

А я кое-как умылась, используя висящий на стене допотопный умывальник и тазик под ним.

Потом подошла к зеркалу и критически осмотрела себя со всех сторон. Я не я буду, если не приведу Альбину в божеский вид.

Сегодня на мне было серое платье с синими бусами. Кстати, туфли я нашла дома, на антресолях — синие на серой платформе, вполне приличные. И почему Альбина их не носила?

Я достала из сумки расческу и принялась за волосы. Долго создавала начес и косую челку. Потом перевязала синей атласной ленточкой и подколола невидимками, чтобы конструкция не развалилась. Ну вот, теперь более-менее приличный вид!

Нанесла тональный крем и пудру на лицо. Результат — ну не то, чтобы потрясающий, но сойдет.

Канцелярский карандаш упорно не желал рисовать линию на верхнем веке, видимо, мягкости не хватало. На ладони, если намочить, проводит линию, а на веке — ни в какую! Ладно, тогда я достала тушь, поплевала в нее, взяла на спичку немного черной массы и аккуратно провела по верхним векам. О, получилось! Оказывается, у Альбины миндалевидный разрез глаз. И весь вид стал каким-то интересным, загадочным, драматическим.

Окрыленная первыми успехами, я накрасила тушью ресницы. Улет!

А вот красным карандашом из коробки сразу удалось очертить линию губ. Прекрасно! Теперь надо набрать пальцем румяна и нанести их на губы.

Несколько минут я любовалась собой в зеркале. Мне хотелось петь и плясать от радости, снося по пути неказистую мебель своим тучным телом!

Неожиданно в окно по-хозяйски постучали. Я увидела женщину в возрасте, невысокую, с мелкими короткими кудряшками.

— Открывай! — крикнула она.

Должно быть, сменщица.

— Альбина, ты куда это так намалевалась? — охнула женщина, вваливаясь в помещение. — На праздник небось?

— Да, в театр юного зрителя с дочкой идем, — нашлась я.

Сменщица — уж не знаю, как там ее зовут, — смотрела на меня во все глаза. Однако, пусть привыкает, я теперь всегда так буду ходить!

Перед выходом я еще надушилась «Красным маком» и только тогда пошла на электричку.

Электричка шла в город, и народу в вагоне было совсем немного. Зато в обратном направлении — за город — электрички шли переполненные. Всю дорогу я из окна с удивлением рассматривала толпы с ведрами и рюкзаками.

— На дачи народ едет, — прокомментировала женщина с соседней лавки.

— Как они там помещаются только? — отозвалась я.

— Да как, вон видишь, толпятся, как селедки в бочке. В проходах стоят, в тамбурах.

Вот же дикость, — поражалась я. Неужели нельзя чуть позже поехать, когда толпа схлынет? Да и вообще, зачем туда ехать? Сомнительное удовольствие — постоять враскоряку на грядках, под палящим солнцем.

— Зато ягоды летом наедятся, — словно услышав мои мысли, сказала женщина, — и овощи свои, и картошка. Но для этого потрудиться надо, каждые выходные поездить. У моей свекрови дача на тридцать втором километре. Так там с электрички еще полчаса через лес идти. И ничего!

Брр, я надеюсь, в моей семье нет дачи. Да если и есть, я туда точно не поеду.

Я вышла на перрон станции Вторая речка. Немногочисленные пассажиры на платформе потянулись к распахнутым дверям электропоезда.

Я вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Светловолосый мужчина в зеленой военной форме остановился на полпути к дверям вагона и, решительно развернувшись, подошел ко мне.

— Альбина, — произнес он дрогнувшим голосом.

На меня устремился взгляд светло-серых глаз. Электричка тем временем, весело поблескивая стеклами в лучах утреннего солнца, набирала ход и стремительно передвигалась дальше по своему маршруту.

Мужчина неотрывно смотрел на меня, а я не могла оторвать глаз от него. Взгляд его был полон любви и одновременно боли. Светлые брови слегка вздрагивали, сходясь к переносице.

— Я вернулся, — наконец, сказал он, и с неожиданной грустью поправил: — вернее, мы вернулись.

— Хорошо, — сказала я, не зная, как мне реагировать на эту новость.

Я совершенно не понимала, кто он для Альбины, и откуда вернулся. Но он смотрел с такой любовью и грустью, что у меня аж дух захватывало.

— Как живешь, Альбина? — голос его опять дрогнул. — Семья, дети?

— Муж, — пожала я плечами, — и дочь восьми лет.

Светлые брови опять дрогнули у переносицы. В светло-серых глазах отразилось отчаяние и даже, где-то в глубине, обида.

«Электропоезд, следующий до станции Первая речка, прибывает на четвертый путь», — раздался равнодушно-энергичный голос по громкой связи.

Опять вереница зеленых вагонов за спиной у мужчины заиграла солнечными бликами.

— Зря ты тогда так… — неожиданно пробормотал он и стремглав бросился к открывающимся дверям вагона.

Я осталась стоять в полном недоумении. Кто это был? Судя по всему, мужчина в военной форме всерьез любит Альбину, а она его. Я же видела этот взгляд, полный любви. Но тогда почему она когда-то поступила «так»? Как «так»? Получается, она променяла этого бравого офицера на пьющего Вадима? Но почему?

Нет, мне обязательно надо как можно больше узнать о прошлом Альбины. Во-первых, интересно, а во-вторых, чтобы понимать, о ком и о чем идет речь. Решено, прямо сейчас приду домой и усядусь просматривать семейные фотоальбомы!

Многие люди спрыгивали прямо с платформы и шли через пути к жилому массиву. Но я со своим весом побоялась прыгать с такой высоты, и пошла по виадуку. То и дело попадались яркие цветные железные щиты, прикрепленные к перилам виадука: человек перебегает пути, а поезд совсем рядом, и красноречивая надпись: «Сэкономишь минуту — потеряешь жизнь!».

Почему в мое время нигде не висят такие предупредительные знаки?

Войдя в квартиру, я с порога услышала какую-то ругань из зала. Ну конечно, выходной день, все дома.

— Сидишь дома целыми днями, киснешь! — выговаривал Вадим Ритке, которая сидела с ногами на диване и плакала. Рядом валялась книжка.

— Я не поняла, — сказала я, увидев эту картину, — по-твоему, восьмилетний ребенок должен бежать куда-то из дома? И что делать на улице, вокруг дома бегать?

Вадим застыл посреди зала, глядя на меня так, как будто впервые увидел. Хотя, может, он и правда никогда не видел свою жену с прической и макияжем. Мне на мгновение показалось, что у него глаза, как у кошки — с вытянутыми зрачками. Я помотала головой, прогоняя видение.

— Пусть идет во двор и бегает, — неуверенно пробормотал он, — чего дома сидеть?

— Она не мартышка, чтобы бесцельно бегать, — возразила я уверенно. — Ты взрослый человек, работаешь, деньги зарабатываешь. Так возьми и свози ее куда-нибудь — в театр, в кино, в цирк, на выставку. Да полно интересных мест, где маленький человек может провести время с пользой для себя. В конце концов, возьми свой грузовик и отвези ее к морю, красивые места покажи.

Ритка перестала плакать и лишь испуганно переводила взгляд с отца на меня и обратно.

— Я вот, к примеру, во вторник поведу ее в музыкальную школу и узнаю насчет поступления, — продолжала я в полной тишине, — потому что я знаю — ребенком надо заниматься. Он сам еще ничего не знает и не может. И выговаривать ей, что она дома сидит, киснет — несправедливо.

Я подмигнула Ритке:

— Рита, а ты скажи — вот я вырасту, начну зарабатывать, тогда и не буду дома сидеть. Буду в отпуск ездить — хоть в Европу, хоть в Америку!

Тут я наткнулась на ошеломленный взгляд Вадима и поняла, что сморозила глупость. Сейчас же советское время, можно по путевке съездить лишь в страны социалистического лагеря, да и то не во все. И не каждому это под силу. А когда Ритка вырастет… Если она 1974 года рождения, значит, вся ее юность придется на страшные девяностые и начало двухтысячных. А тогда особо не было возможностей по миру покататься. Эх!

Я махнула рукой и отправилась мыть руки и завтракать. Однако, что ни говори, а на любого абьюзера найдется свой абьюзер. Вон как Вадим заткнулся, получив отпор.

После завтрака я вернулась в зал. Ритка сидела уже не на диване, а в кресле со своей книжкой. На диване, перед допотопным телевизором, лежал Вадим, хмурый и недовольный.

— К нам сегодня придет кто-нибудь в гости? — он потянулся к газете с программой телевидения.

— Надеюсь, что нет, — ответила я.

Да, немного же у людей развлечений! Посмотреть черно-белый телевизор, по которому ничего интересного не показывают, да гостей принять.

— Где у нас фотоальбом? — спросила я у домочадцев. — Забыла, куда его положила в прошлый раз.

— Какой альбом? — удивленно покосился на меня Вадим.

— С фотографиями семейными. Хочу пересмотреть.

Теперь он даже привстал на диване и смотрел на меня, как на дуру.

— Что, крыша поехала, как у мамы твоей?

— Не трогай мою маму, понял?

Неужели этот дом настолько дремуч, что даже элементарных фотографий нет? Вот уж не думала.

— У дедушки есть фотографии, — сказала вдруг Ритка, — только они не в альбоме, а в пакетик целлофановый завернуты.

Очень интересно! У такой большой семьи всего лишь горстка фотографий, завернутых в какой-то пакетик?

Дед читал газету, лежа на кровати, когда я вошла.

— Фотографии? — переспросил он и посмотрел на меня как-то странно. Я бы даже сказала, обеспокоенно. — Мне их искать надо. Давай я потом найду.

Я огляделась. Комната совсем небольшая, метров двенадцать, ну четырнадцать. Из мебели только кровать, шкаф, да тумбочка, помнящая восстание Спартака. Я еще в первый вечер приняла ее за стол. А, и еще один стол, за которым дед выпивает по вечерам. Где тут долго искать?

— Давай-ка я тебе помогу найти, — решительно сказала я, — где посмотреть, в шкафу или в тумбочке?

— Да на кой-они тебе сдались? — дед с неожиданным раздражением отбросил газету. — Сказал же, потом найду!

— Потом — суп с котом, — возразила я, — потом гости придут, времени не будет.

Кряхтя и поминутно отпуская нецензурные словечки, дед полез в тумбочку и извлек оттуда видавший виды пакетик. Причем, как ни странно, сразу.

— На, смотри.

Я уселась на стул и положила фотографии перед собой на столе. Все снимки были черно-белые, ни единой цветной. Любительских очень мало, в основном, сделанные в фотоателье по великим праздникам.

С первой потрепанной фотографии строго взирала молодая девушка в белом беретике и темном платье. Я прочитала на обороте: «2 сентября 1945 года, в день Победы над Японией». Значит, это мама Альбины. Интересно, она как-то участвовала в войне?

— А есть какие-нибудь ордена, медали? — решилась я поинтересоваться.

— Были, — вздохнул дед, — только Володька еще в детстве проиграл их. Осталось всего несколько штук.

Он достал из тумбочки пластмассовый футляр из-под бритвы. Там лежал один орден — Великой Отечественной войны, да несколько медалей. Одна из них с надписью «За Победу над Японией». И если Вадим прав, и мать Альбины действительно имела проблемы с психикой, так ничего удивительного. Молодая девушка такую войну прошла!

На следующей фотографии та же девушка, но значительно старше, с красиво уложенными волосами и внушительным колье на шее. Рядом с ней улыбалась похожая на нее нарядная женщина — должно быть, сестра. Внизу стоял штамп фотоателье и год — 1967.

Попались две фотографии: на одной худой паренек в кепке на берегу залива, на другой — он же на фоне величественного здания явно сталинской постройки.

— Это я в тридцать девятом году, — прокомментировал дед.

Осторожно перекладывая фотографии, я увидела очередную — с двумя почти одинаковыми девочками, которые весело смеялись, держа в руках мячики. «Альбиночке пять лет, Олечке три годика», — гласила надпись на обороте. Значит, это Альбина с сестренкой. А брата, который постарше, нигде нет. Скорее всего, он непутевый, — сделала я вывод.

Были еще несколько фотографий с сестрами, по мере их взросления. Вот они в школьной форме, вот возле подъезда на лавочке.

И вдруг я наткнулась на весьма странную фотографию.

На ней была Альбина. Но только совсем не такая, как сейчас. Не сразу узнаешь. Боже, до чего интересная девушка! В черном поблескивающем платье, а может, и не в черном, поди разбери на черно-белом снимке. Стройная, как кипарис, с тонкой талией — что называется, фигура «песочные часы». Шелковистые русые волосы мягкой волной струятся до плеч. Улыбка Мона Лизы — загадочная, аристократическая.

В одной руке она держала высокий бокал на тонкой ножке, а под другую руку ее поддерживал счастливый молодой человек. И это был тот самый мужчина, которого я сегодня видела на станции Вторая речка, только молодой! И не в форме, а в костюме с галстуком.

У меня аж дух захватило. Такая пара! И явно они на каком-то праздничном приеме. И этот парень сегодня ведь сходу узнал Альбину, несмотря на пропасть между ее образом тогда и сейчас! Что же у них тогда случилось, в самом-то деле? В том, что они были парой с весьма серьезными намерениями, я не сомневалась ни минуты. И счастливой парой. Так почему же он уехал куда-то и лишь недавно вернулся, а она вышла за алкоголика и стала выглядеть такой чувырлой?

Тут из зала донесся ленивый окрик:

— Аля! Альбина! — звал Вадим.

Я решила проигнорировать. Не хватало еще бегать по первому требованию. К тому же, я занята.

Но нудные крики не прекращались.

— Аля! Альбина! — он явно вознамерился меня достать, взять измором. Не на ту напал!

— Закрой дверь, пожалуйста, — попросила я деда.

Но не успел дед встать, как на пороге возник лохматый, недовольный Вадим.

— Ты думаешь меня кормить? — возмущенно произнес он.

Ну да, ну да, для некоторых мужчин «жена — это друг человека».

— Тебе что, три года, что тебя надо кормить? — повернулась я к вошедшему.

Он вытаращил глаза. Удивительно, как еще челюсть не отвалилась.

— Ты здесь в первый раз и не знаешь, где кухня находится? — спокойно продолжала я. — Попроси дочку, она покажет, где кухня. Открой холодильник и найди там себе еду. У тебя для этого есть руки, ноги и прочие приспособления. Ты не инвалид, слава Богу. А я занята.

Дверь тихонько закрылась с той стороны, а я продолжила свой увлекательный просмотр.

Следующая фотография заставила меня окаменеть. Боже! Сначала меня бросило в жар, затем по телу заструился неприятный холодный пот.

Со снимка на меня холодно взирал тот самый светловолосый мужчина со станции Вторая речка, и теперь он был в военной форме и фуражке. А рядом с ним победоносно улыбалась… сестра Альбины! На обороте было написано «Мамочке и папочке от Олечки и Димочки в день свадьбы, 5 июля 1972 года». Это… это что это? У меня слов приличных не было!

Дед тем временем в волнении ходил по комнате из угла в угол.

— Ты просила меня выбросить эту фотографию, — говорил он извиняющимся тоном, — я помню это. Но я не смог, понимаешь? Вы ведь обе мои дочери. Ты моя дочь, и она — моя дочь! Ну не смог я это выбросить, прости меня, дурака старого! Давай я сейчас ее выброшу!

И он в самом деле потянулся к фотографии.

— Нет! — я закрыла собой ворох фотографий и добавила потише: — Не надо.

Из прихожей до нас вдруг донесся какой-то грохот, потом маты Вадима, а следом пронзительные Риткины крики:

— Папочка, папочка!

Что такое? Вадим собрался уходить к маме? Потому что не накормили, не обслужили, не подали, стол не сервировали? Пусть катится. Интересно, как его там примут без копейки денег?

Дед ринулся в прихожую, и теперь оттуда слышались его причитания. Я тоже решила выйти на шум.

На полу у кладовки растекалась лужа белой краски, присыпанная осколками стекла. Дед своим носовым платочком суетливо протирал Вадиму рот, перепачканный белой вязкой субстанцией.

— Папочка нашел банку с краской в нише, — завывала Ритка испуганно, — и подумал, что это сметана!

Глава 6

К моему великому неудовольствию и великой радости домочадцев, в тот вечер не обошлось без гостей.

Около пяти часов в дверь позвонили. Я вздрогнула от неожиданности, а Ритка, отбросив книжку, радостно помчалась открывать. У деда тоже хлопнула дверь. Только Вадим остался валяться на диване перед телевизором. Зато не преминул мне указать в сторону прихожей:

— Иди встречай — Пашины пришли, как обычно.

Я с трудом подавила недовольный стон. Какие-то Пашины, которых я знать не знаю. И что мне с ними делать? Развлекать разговорами? Угощать пирогами? Которых нет, кстати.

Понятно, что скучно. Из развлечений лишь черно-белый телевизор, мерцающий в углу на тумбочке, да несколько полок с книгами в «стенке». Ни телефона, ни интернета. Но искать развлечения в гостях, которые свалились, как снег на голову? Мы в моем времени давно привыкли собираться в кафе или ресторане, а не тащить людей к себе домой.

Нехотя поднялась я с кресла и прошла в прихожую.

— Ань, Ань, побежали в мою комнату играть! — прыгала вокруг светловолосой девочки счастливая Ритка. — Давай сегодня играть «в школу»!

— Давай, — радостно откликнулась Аня, — только, чур, я — учительница!

— Нет, я — учительница! — возразила Ритка. — Ты же в прошлый раз была!

— А давай по очереди!

— Давай, — и девчонки, не обращая на взрослых внимания, унеслись в комнату Ритки.

Навстречу мне ступила женщина, по-видимому, мать Ани и подруга Альбины. Такая же кубышка, только пониже ростом. Простое лицо без грамма косметики. Длинные волосы, застегнутые «автоматиком» в хвост. И умные, я бы даже сказала, хитрые, бледно-голубые навыкате глаза.

— Привет! — заговорила она, прищуриваясь. — А мы сегодня к Янским ездили. Так хорошо время провели! Они же новую квартиру получили, на Некрасовской, представляешь, трехкомнатную. И дом новой постройки, девятиэтажный, с лифтом. У них там такая кухня большая, так удобно! Все помещается, и даже диванчик стоит, и стол со стульями! И прямо из кухни выход на лоджию! Вот, на обратном пути, решили к вам заскочить.

Ага, прямо одолжение сделали!

Мы вошли в зал.

— Ой, Валюша, привет! — Вадим сел на диване. — Присаживайся!

— А я вязание с собой захватила, — гостья принялась рыться в своей необъятной хозяйственной сумке. Наконец, она вытащила на свет Божий огромный клубок ниток цвета детской неожиданности и начатое вязание на спицах. — Неси свой журнал.

— Какой журнал? — не поняла я.

— Ну тот, по которому мы вяжем.

Чуть подумав, я вспомнила, как нашла в шкафу у Альбины стопку пыльных журналов и клубки разноцветных ниток.

— А, да, конечно, сейчас принесу.

Я принесла всю стопку, не понимая, какой из журналов понадобился.

— А вязание? — удивилась Валюша. — Ты же тоже будешь вязать? Мы же вместе начали по той схеме.

Блин, блин. Я почувствовала испарину на лбу. Я же совершенно не умею вязать. Как-то не посещало меня желание ковыряться в нитках. Но как теперь выкручиваться? Ведь, судя по всему, Альбина регулярно вяжет в компании этой тетки.

— Нет у меня вязания, — пробормотала я первое, что пришло в голову.

— Как? — подруга уставилась на меня и даже отложила в сторону свои нитки.

У меня плечи сами собой поехали вверх.

— Да как-то пропало.

— Куда пропало?

Теперь уже и Вадим смотрел на меня с испугом, как будто привидение увидел посреди дня.

Я хлопнула себя по лбу. Ну, конечно.

— Представляешь, убиралась недавно в шкафу, — я старалась говорить как можно естественнее, — и вдруг вижу, в нитках моль завелась!

Валюша вскрикнула.

— Как? Мы же на днях с тобой вязали, с нитками все в порядке было.

Я развела руками.

— Не может быть, чтобы моль! — вторил ей Вадим.

Я опасливо покосилась на него. Только бы у мужика не хватило ума попереться в спальню и посмотреть, где нитки. Хотя, он же «бытовой инвалид» и вряд ли знает, как в шкафу дверь открывается.

— Надо было мне тебе позвонить от Янских, — сказала Валюша, — я бы у них взяла для тебя нитки. Как же ты сегодня без любимого занятия?

— Да обойдусь, — заверила я, — телевизор вон посмотрю. Вадим, включи что-нибудь интересное.

— Интересное! — неожиданно возмутился он. — Сейчас программа «Здоровье» закончится, и в шесть футбол начнется. Я буду смотреть, ЦСКА с «Торпедо» играют. Я этот матч неделю ждал!

— А по первой программе? Там есть что до шести посмотреть?

— Там «Советы и жизнь», а потом «Дневник съезда». И я переключать не собираюсь. Я еле как вторую программу настроил, а сейчас…

— Ладно, — махнула я рукой, — мы тогда просто поболтаем.

Раз уж от гостей никак не отвертеться, так может, удастся узнать от Валюши что-нибудь интересное? Подробности жизни Альбины, к примеру?

Но она завела заунывный разговор о своей Анечке.

— Представляешь, второй класс, а она уже подружилась со всеми мальчишками в классе. Они ей помогают во всем. То ручку запасную дадут, когда у нее закончится, то портфель до дома донесут, то еще как-нибудь выручат. А один мальчик так и вовсе — в кино ее пригласил.

— Так это же хорошо, — улыбнулся Вадим.

— С одной стороны, хорошо, — со вздохом согласилась Валюша, — мне все так говорят. Может, хоть лучше, чем я, в жизни устроится. А то я все училась и училась. В школе золотая медаль, в институте красный диплом. Уже и сюда по распределению приехала, а жениха все не было и не было. Ну и чем это закончилось? Выскочила за первого попавшегося, а теперь вот любуюсь на свидетельство о разводе.

Несмотря на болтовню, она успевала вывязывать петельки на спицах, регулярно сверяясь со схемой в журнале.

— А где сейчас твой Валерка, не знаешь? — поинтересовался Вадим.

— Да где, — там же, в Арсеньеве. Он же, как я ему пинка дала, в Арсеньев подался, на завод устроился. Недавно звонил мне на работу, жаловался, что его обокрали в тамошнем общежитии. А я-то ему что должна? Я нарадоваться не могу, что развелась…

— По новой замуж не собираешься?

— Что ты! Да и за кого? В нашем НИИ все порядочные мужики давно разобраны, на коротком поводке у жен ходят. А снова выходить за работягу — да что ж я, с ума сошла? Чтобы опять все, как с Валеркой? Я — научный сотрудник, а он — простой слесарь? Нет уж, хватит с меня одной ошибки молодости.

Так, значит, Валюша у нас — ученая дама с весьма раздутым самомнением! Интересно, что же ее так тянет в дом простой билетной кассирши и шофера? Не иначе, какой-то свой интерес. Попользуется, а потом ручкой помашет, как пить дать.

Меня охватила привычная тоска по той, прежней моей жизни. До слез доводили воспоминания — и о том, как мы с Пал Санычем ездили на концерты и спектакли, и о наших заграничных поездках. Помню, как в Израиле я сунула в Стену плача записочку с желанием выйти замуж за моего профессора. И ведь сбылось же, совсем скоро сбылось. Но как же быстро все закончилось!

Интересно, Альбина сейчас находится в том, моем теле? Не натворила бы глупостей. Она ведь женщина простая, и вряд ли поймет любовь между ней и семидесятилетним Пал Санычем.

В разговорах прошло больше часа, и я стала замечать, как Валюша нет-нет да кинет на меня странный взгляд. Как будто чего-то ждет или на что-то надеется. Что ей, интересно, надо?

Вдруг дверь Риткиной комнаты отворилась, и девочки выскочили в зал, принеся с собой смех и веселые разговоры. Аня подбежала к матери и прижалась к ее широкому бедру.

— Мама, мама, а когда мы ужинать будем? Я уже есть хочу!

Валюша погладила девочку по голове и опять кинула на меня странный взгляд, в котором сквозило непонятное разочарование.

— Альбина, мы ужинать сегодня будем? — оказывается, уже и Вадим проголодался.

И вот что мне теперь делать? Тащить свою громадную задницу на кухню и готовить ужин? Накрывать, сервировать, подавать? Как официантка бесплатная? Я скрипнула зубами. Больше всего мне сейчас хотелось встать, затопать ногами и заорать на них всех: «Вон!» — и стукнуть какой-нибудь палкой Валюше по ноге, совсем как в старом советском фильме.

С невероятным усилием я сдержалась и, проклиная все на свете, поперлась на кухню.

Доставая из холодильника колбасу и сыр, а из хлебницы свежий хлеб, я торжественно пообещала себе, что больше никогда не попаду в такую дикую ситуацию. Пока не знаю, как, но я это сделаю! Никаких гостей больше! Ни одна подружка больше не явится со своим ребенком ужинать в обмен на свою болтовню! Я им не мать Тереза, в конце концов!

Не понимаю я эту Альбину. Собственной дочери куклу купить не может, зато гостей приучила к ежедневным ужинам. Зачем, спрашивается? Может, думает: ах, это же друзья, помогу им в трудную минуту, а потом они мне помогут? «Ха-ха» три раза.

На плите закипал ребристый железный чайник. Никакой микроволновки, понятно, и в помине не было. Поэтому чай будет горячим, а бутерброды холодные. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

И ведь на кухню их не позовешь. Дом хрущевской постройки, в малюсенькой кухоньке помещается лишь кухонный стол, плита и холодильник. В углу есть маленький столик, но, если за него сядет хотя бы один человек, места вообще не останется. Поэтому маленький столик используется для хлебницы, солонки и разделочной доски.

— Давай я тебе помогу дотащить все это до зала, — на кухне появился дед.

— Ой, спасибо тебе большое! — обрадовалась я.

На один поднос мы поставили чашки с чаем, на другой бутерброды и вазочку с печеньем и понесли все это в зал, уворачиваясь по пути от бегающих в восторге девчонок.

Бутерброды и печенье смели в один миг. Гости для приличия высидели еще минут десять, и стали собираться домой.

Провожая их в прихожей, я подумала, что Альбине, где бы она ни была, может не понравиться, если я начну отваживать ее друзей. Хотя, как посмотреть. Может, она и сама ими тяготилась. Просто ей не хватало решительности от них избавиться. И тогда я, наоборот, окажу ей неоценимую услугу.

Я зашла в комнату к деду и плотно прикрыла за собой дверь. Ритке и Вадиму не стоит слышать наши разговоры. Ритке — потому что она ребенок, а Вадиму — потому что он инфантильный, как ребенок. А такие, как известно, не умеют держать язык за зубами.

Дед уже поставил на стол свою вечернюю бутылку водки.

— Ты совсем не закусываешь? — спросила я.

— Как же? — удивился он. — Закусываю, ириской. У меня в ящике стола всегда ириски лежат.

Я рассмеялась:

— Разве это закуска?

— О-о, на фронте вас не было, — парировал он, — там сто грамм без всякой закуски выпивали.

— Мы же не на фронте.

— Понятно, что не на фронте. Но расслабляться не следует, приучать себя к роскоши — тем более, — назидательно добавил дед. — И так проблем хватает.

— Проблем хватает, — согласилась я, — ты знаешь, мне так не понравилась эта ситуация с гостями. Может, я неправа, не знаю…

— А я тебе сколько про это говорил! — вскрикнул с упреком дед. — Да эта Пашина хитромудрая, как змея, только и делает, что по гостям с дочкой ходит. Там пообедают, там поужинают, а свои денежки откладывают и летом в Москву едут. И Светка такая же. «Ой, я мимо шла и решила зайти». Да и иди к себе домой, раз мимо шла! Мимо она шла! Вот и иди — мимо! — сказал дед словами одного из героев старого советского фильма.

— Светка — это моя сменщица, что ли? С работы?

— Да, она же недалеко от нас живет. «Ой, я мимо шла и зашла». И сидит, и сидит, чушь всякую рассказывает, только время твое тратит. А тут незаметно и обед подходит. Ты сама ешь, и ее кормишь. Она потом то в новом платье придет, то с новой прической, а ты только и работаешь на унитаз. Говорил я тебе — гони их всех в шею! А ты — ну как же, неудобно! А неудобно только на потолке спать, одеяло падает.

Широко, однако, Альбина живет, по-купечески. Два семейства кормит помимо своего собственного.