Бесплатный фрагмент - Жатва — IV

ФУТУРОПЕРФЕКТНЫЙ ОТЧЁТ О МОЕЙ ЖИЗНИ В ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ С КАРТИНКАМИ И ПОДРОБНОСТЯМИ

За 2 года до окончания школы Боря Гуанов узнал о новейшем великом открытии, перевернувшем мир и запавшем в его романтическую душу — изобретении лазера. Поэтому он сознательно выбрал Ленинградский Политехнический институт, где открылась одна из первых кафедр по квантовой электронике, прошёл практику в Государственном Оптическом институте и защитил дипломную работу о когерентности лазерного излучения. По распределению он попал в засекреченную лабораторию ЦНИИ «Гранит» и 18 лет с увлечением работал над созданием лазерной головки самонаведения крылатых морских ракет: как самого лазера, так и системы защиты от помех. В конце своей научной деятельности автор создал свой курс общей физики и преподавал его в Балтийском гос. университете «Военмех». О творческих озарениях и муках автора — в четвёртой книге из серии «Жатва».

КНИГА IV. УЧЁНЫЙ ТРУДОГОЛИК

Запись 6

6.1. Чужая душа — потёмки

— Нет, я заберу у тебя Пузю! Безобразие! Вот, у неё хвост совсем отощал, один позвоночник! — кричал Ник, ещё только наполовину высунувшись из гальки.

— Да забирай, истеричка! Я переживу! До чего же ты меня заводишь со своей Пузей! — кричал я в ответ. Пока Ник целовался с Пузей и кормил её, я остыл и спросил Ника:

— Что скажешь о моей женитьбе?

— Ну, что сказать — дура-дурой, запутавшаяся в своих комплексах. Что ты привязалась к Тамаре? Я понимаю, если бы она забеременела. А так, на коленях, предложение, «прошу руки Вашей дочери» — это даже не вторая половина ХХ века, а середина ХIХ-го. Начиталась Тургенева, соплячка. Угробила свои лучшие годы, в результате, не утолила свой сексуальный голод и была обречена на адюльтер, — раздражённо процедил Ник. Мне хотелось услышать от него хоть что-то человеческое:

— А рождение сына? Разве это не искупило все грехи, и мои, и Тамары?

— Да, Тамаре досталось, а тебе-то что? Отсиделась в Крыму, вот и всё искупление, — продолжал ворчать Ник, ходя за кошкой с миской кошачьего корма. Я сменил тему:

— Хотя я, конечно, уже давно отстал в научном смысле, но всё-таки как бывший учёный я хочу понять, как вам удалось оживить мой мозг через семь веков. Ты ведь тоже, как я понимаю, учёный. Пожалуйста, расскажи мне о состоянии современной науки.

— Хорошо, — согласился Ник. — Прежде всего, решена проблема получения практически неограниченной энергии — это термоядерные реакторы в океанах. Как я тебе уже рассказывал, произошла революция в биологии и медицине и как результат достигнуто практическое бессмертие человека. Мы можем починить любого, и он будет жить вечно как новенький.

Но вернуть к жизни умершего пока не получается. И это самая главная проблема современной науки. Над ней бьются биологи всего мира. Но у меня есть веские основания полагать, что решение этой задачи лежит не в области биологии, а в области физики. Я, собственно, и работаю над этим, и твоё появление в нашем времени — результат моего последнего эксперимента.

Я понял, что информационный сгусток, определяющий личность каждого человека, находится не в мире обычной материи из протонов, нейтронов и электронов, а в мире иной материи, существование которой в твоё время только предполагали и называли тёмной. После смерти этот информационный сгусток, испуская импульс тёмной энергии, смещается вовне тела умершего и существует сам по себе. Загнать его обратно в труп или в спящий клон — вот моя проблема. Секрет — в овладении тёмной энергией и воздействии тёмной энергией на тёмную материю. И, как видишь, мне удалось твой информационный сгусток, можешь называть его душой, поместить в прекрасное тело. Ты ведь доволен? Так что мозги у тебя тоже новые, никакого старья, — засмеялся Ник.

— Ник, ты великий ученый! — восхищенно воскликнул я. — Наверно, ты лауреат Нобелевской премии? Всемирная слава! Неограниченные возможности! Всеобщее уважение!

— Да никакого уважения, — грустно усмехнулся Ник. — Я обычный сотрудник Северного центра изучения тёмной материи и тёмной энергии. Моя работа с душами умерших — совершенно секретная, — он сделал круглые глаза. — Никаких Нобелей! О ней знают только пара человек — мои начальницы. Да и то, кажется, не совсем понимают значение моих работ. Пока мне от них достаётся больше шишек, чем пышек, — он задумался и замолчал.

— А как космос? Нашли где-нибудь внеземные цивилизации или хотя бы жизнь? — поинтересовался я.

— Нет, не нашли. Ещё в твоем веке была экспедиция на Марс, но откопали только какие-то микроскопические вроде бы окаменелости возрастом более трёх миллиардов лет. Да и то не довезли. Экспедиция погибла на обратном пути, и больше люди дальше Луны не летали. Совершенно ни к чему. Автоматы бурили лёд Европы и Энцелада, но и в этих подлёдных океанах тоже ни фига. Пытались установить связь с экзопланетами в доступной части Галактики. Опять мимо. И это неудивительно.

Я думаю, что биологическая стадия разума — это только краткий миг, она не может длиться долго. Либо этот разум уничтожит сам себя, либо перейдёт сначала в неорганическую форму разумных суперкомпьютеров. Скорость их самосовершенствования несравнимо выше скорости биологической эволюции, так как любые биологические ограничения могут быть сняты. Поэтому я считаю, что, в конце концов, разум и вовсе переходит в форму тёмной материи и энергии, то есть для обычного человеческого сознания — в нематериальную форму, в чисто духовную стадию.

Человечество, осознавая опасность подобной перспективы для существования нашего биологического вида и считая жизнь наивысшей ценностью, уже давно повсеместно запретило разработку разумных суперкомпьютеров, так что нам это уже не грозит. Мы, несовершенные биологические роботы, остановились на начальной стадии разума. И вряд ли зрелому разуму, который только и может существовать во Вселенной миллиарды лет, мы интересны. Хотя у меня такое чувство, что за нами непрерывно следят, но это уже вне современной науки.

Так что оказалось, что жизнь — явление исключительное, свойственное только Земле. Может быть, где-то в удаленных галактиках и была цивилизация подобных нам разумных существ, но нас разделяет не только бездна пространства, но и бездна времени. Поэтому, чтобы найти братьев по разуму, надо не только уметь летать со субсветовой скоростью, тем самым переносясь не только в пространстве, но и в далёкое будущее, — надо уметь ещё возвращаться в прошлое, в своё время. Сказать тебе по секрету, у меня есть кой-какие мысли на эту тему, — под конец он перешел на шёпот.

— Ты гений! — прошептал я восторженно. — Расскажи чуть подробнее, я ведь тоже когда-то был физиком.

— Как бы тебе это объяснить на пальцах? — задумался он. — Я почему попросил тебя поподробнее написать о себе? Мне нужны информационные ключики к твоей личности, чтобы найти её в прошлом и передать ей информационный пакет из будущего.

— Так может, ты вернешь меня, то есть мою душу, в мою молодость? — у меня захватило дух от такой перспективы.

— Ну, до этого ещё далеко! Пока, как говорится, чужая душа — потёмки. Для начала мне хотя бы твои записки в прошлое забросить, — с этими словами он чмокнул меня в щёку и стал погружаться в гальку.

— Мяу, мяу! — на прощанье пропищала мне исчезающая голова Ника.

Раздумывая над словами Ника, я вспомнил, что и в моё время настоящие открытия делались не в лоб, а где-то на периферии науки, на стыке разных наук, и не академиками, а младшими научными сотрудниками. И ещё я подумал о том, что люди по-прежнему как слепые котята тыкаются мордочками в тайны Вселенной и упрямо ползут куда-то, не ведая, что впереди, возможно, их ждет пропасть.

Мой замечательный вишер поведал мне о главных событиях начала XXII века, которые почему-то совпали с концом христианства, а может быть, и с первыми попытками воздействия на тёмную материю на Западе:

В 2117 году произошла цепь геологических катастроф вследствие крупных подвижек земной коры. Катастрофические землетрясения уничтожили Сан-Франциско и Лос-Анжелес, Мехико, Гавану, Лиму и Сант-Яго, все крупные города Японии, Филиппин, Индокитая и Индонезии, Сингапур, Калькутту и Дели, Ереван и Стамбул, Бухарест, Белград и Скопле, Женеву и Барселону. Всю Землю потрясло так сильно, что попадали небоскребы в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Чикаго, Момбае, Шанхае и арабских эмиратах. Развалилось здание Московского университета и других сталинских высоток, небоскреб «Газпрома» в Санкт-Петербурге. Забавно, что сорвавшаяся со стены от подземных толчков известная картина Брюллова «Последний день Помпеи» в Русском музее прихлопнула группу экскурсантов. Всё это произошло в течение нескольких месяцев как бы по цепочке, начиная с тихоокеанского огненного кольца и кончая Гималаями, Кавказом и Альпами. Установившаяся было мирная жизнь человечества была разрушена. Поднятая этими землетрясениями пыль застлала небо. Несколько месяцев по всей Земле Солнце и Луна едва просвечивали сквозь пыльные облака, а звёзд вообще было не видно. Тишина установилась так же внезапно, как началась эта тряска. Но перепуганные люди повсеместно стали рыть убежища и переводить наиболее важные предприятия под землю.

И когда он снял шестую печать…

произошло великое землетрясение,

и солнце стало мрачно как власяница

и луна сделалась как кровь.

И звёзды небесные пали на землю…

И небо скрылось, свившись как свиток;

и всякая гора и остров двинулись с мест своих.

И цари земные, и вельможи, и богатые,

и тысяченачальники, и сильные,

и всякий раб, и всякий свободный

скрылись в пещеры и в ущелья гор…

Ибо пришёл великий день гнева Его,

и кто может устоять?

И когда он снял седьмую печать,

сделалось безмолвие на небе,

и как бы на полчаса.

(Апокалипсис. Гл.6 п.п.12 — 15, 17, Гл.8 п.1)

6.2. Гранит науки

6.2.1. «Гранит» плюс

Грызу «Гранит» науки:

— Евгений Иванович Хлыпало и его зам;

— Толя Тарасов: «И ты, Брут!». Рядом со мной мой соратник Саня Дрёмин;

— русские «Поляны».

Когда я с Дрёминым попал в ЦНИИ «Гранит», я испытал глубокое разочарование и уныние. В лаборатории профессора Евгения Ивановича Хлыпало, заслуженного деятеля науки и техники, разрабатывали активную лазерную головку самонаведения морских крылатых ракет. Но лазеры там были в самом зачаточном состоянии. По сравнению с ГОИ всё было убого: маленький примитивный лазер, разработанный в каком-то учебном институте, укреплённый на табуретке, охлаждался с помощью садового насоса, погружённого в ведро.

Сам доктор Хлыпало был специалистом по автоматическому регулированию, в лазерах что-то понимали только два человека: руководитель нашей группы кандидат наук Константин Всеволодович Тюфяев и старший инженер Анатолий Тарасов. Но, конечно, такого специального лазерного образования, как у нас с Саней, они не имели. Мы же были простыми инженерами-исследователями, и иногда было трудно выносить ненормальное положение, когда начальники понимают меньше, чем рядовые исполнители. Из-за этого мои отношения с Толей были немного напряженными, но главным нашим бичом был заместитель начальника лаборатории Ростислав Дмитриевич, который, в отличие от других наших начальников, скажу дипломатично, не отличался эрудицией и имел психологию сержанта.

Мы с Саней рьяно взялись за перенесение опыта, полученного в ГОИ, в «Гранит». На опытном производстве заказали сварные стенды, поставили оптические скамьи и стали экспериментировать. В просторном помещении лаборатории у нас была узкая выгородка-стендовая, где мы с увлечением возились с аппаратурой и при этом пели и насвистывали мелодии «Битлз». Время от времени это счастье прерывалось запретом входить в стендовую из-за мелких нарушений правил техники безопасности. Зам знал, что для нас это самое суровое наказание.

Конечно, и здесь на нас как на самых молодых выезжали, когда надо было послать кого-нибудь на сельхозработы в подшефный совхоз «Поляны» недалеко от Приозерска. И я хлебал там кашу в полевых условиях.

Хотя перспектива получить Нобелевскую премию, о чём мечтали некоторые наши однокашники, оставшиеся в ГОИ (например, Юра Сидоренко), в «Граните» практически отсутствовала, но были свои плюсы. Например, у «Гранита» был ведомственный дом отдыха «Кубань» вблизи Туапсе. Ещё одним плюсом в «Граните» были частые командировки, как в Ленинграде, так и по стране.

Мы поддерживали связь с лабораторией в ГОИ, ведь там остались работать ребята из нашей институтской группы. И ГОИ, и «Гранит» были режимными учреждениями. Для прохода надо было иметь допуск по секретности, командировочное удостоверение и заявку на пропуск от принимающей лаборатории. С нашими друзьями, которые занимались в ГОИ той же проблемой увеличения частоты повторения импульсов неодимовых лазеров, мы обменивались последними лазерными новостями, а также выпрашивали у них оптические элементы лазеров: активные стержни, лампы накачки, осветители, интерференционные зеркала, призмы и прочее, — и выносили их на своем теле из ГОИ к себе в «Гранит». Таким вот не вполне официальным, но вполне бескорыстным способом двигался технический прогресс.

В Ленинграде я ездил ещё и на Ленинградский завод оптического стекла, и в ЛОМО, и в «Ленинец», и в ЛЭТИ, и в ЦНИИ им. Крылова, где тоже завёл полезные и приятные знакомства, не говоря уже об альма матер. Я регулярно посещал все международные и общесоюзные научно-технические выставки, устраиваемые в Ленинграде и Москве, старался познакомиться там с представителями разных фирм, в том числе и иностранных, занимающихся похожей тематикой, и набирал кипы проспектов с интересной информацией, т.е. старался быть в курсе новейших достижений.

Аналогичным образом я общался с контрагентами в других городах, куда я ездил в командировки. Так я облетал и объехал всю европейскую часть Союза. Деловые встречи я совмещал с осмотром достопримечательностей и научился плотно сжимать время. Так, однажды за двое суток я успел прилететь в Минск, пообщаться там в Белорусской Академии наук, в тот же день улетел на Западную Украину в Черновцы, устроился в гостиницу, посмотрел этот старинный университетский город, утром сделал свои командировочные дела и улетел в Москву, так как прямого рейса в Ленинград не было. Ближе к ночи я приземлился в аэропорту Быково, успел на такси в складчину доехать до Ленинградского вокзала, вскочил на последний поезд и утром был дома. После рабочих встреч зимой в лютый мороз в Свердловске нашёл и обошёл замечательный горный музей, в Одессе бывал на Привозе, но вечером в Оперный театр не попал. Харьков запомнился бетонно-серой конструктивистской архитектурой.

В Москве я бывал особенно часто и облазал все московские и подмосковные музеи. Бывал в Останкино, Кусково и Архангельском. Особенно мне полюбилось Коломенское, куда я ездил неоднократно. Посетил музей Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре, Донской и Новодевичий монастыри и многие другие московские церкви, иногда весьма удалённые.

Перед поездками я обычно составлял планы посещения достопримечательностей. В московские театры попасть было трудно, но мне повезло купить с рук билеты и в Большой театр на «Травиату», и в театр на Таганке на «10 дней, которые потрясли мир». Каждый раз я старался побывать в ГМИИ имени Пушкина и в Третьяковке, ходил по Кремлю.

Однажды в Кремле произошла невероятная встреча. Спускаясь по ступенькам Дворца Съездов, я неожиданно нос к носу оказался перед Леонидом Ильичём Брежневым, который пешком гулял по Кремлю с американским президентом, кажется, Фордом. Вся свита с автомобилями тихим ходом следовала за ними. Видимо, эта прогулка пешком была экспромтом, и охрана недоработала. Я мог зонтиком дотянуться до генсека, но, увы, стоял столбом, вытаращив глаза.

Кроме самой Москвы, много раз я бывал в Подмосковье, особенно часто в Лыткарино и в Загорске на заводах оптического стекла. В Загорске, конечно, моим любимым местом была Троице-Сергиева лавра с ракой святого Сергия Радонежского, «Троицей» Андрея Рублева, патриаршей ризницей и могилами Годуновых. Бывал и в таких захолустных городках, как Сергач, где, однако, выращивали кристаллы по новейшим технологиям. В Реутово в НПО Машиностроения, подмосковной фирме нашего заказчика Чаломея, меня поразили ангары огромных размеров, аэродинамическая труба и спускаемые аппараты «Востоков» и «Союзов», в которых мне удалось даже посидеть.

Главной задачей при приезде на место командировки было найти ночлег и сразу на вокзале или в аэропорту взять обратные билеты. Где я только не ночевал — и в гостиницах, и в доме колхозника на рынке, и просто на вокзалах! В Москве я ночевал поначалу у школьной подруги Людмилы, которая жила с мужем в каком-то подвале, а потом у родственников Тамары, в семье Антоновых, впоследствии — в ведомственной гостинице НПО «Полюс» — нашего основного контрагента по разработке лазерного передатчика. А обедать я любил в дешёвой шашлычной на ВДНХ, даже пройтись по которой среди цветущей сирени было приятно.

Пока мне не стукнуло 28 лет, военкомат регулярно присылал тревожащие меня повестки, хоть я и работал в оборонном институте. Мне вовсе не хотелось бросать интересную работу, да и в лаборатории не хотели лишиться такого специалиста, поэтому мне моментально выписывали командировку и отпускали поразмышлять на пару недель куда-нибудь подальше от города.

У меня было такое место — в селе Шапки. Там у сестры моей тёщи Клавдии Петровны была квартирка в совхозном двухэтажном кирпичном доме с центральным отоплением, но почему-то без водопровода зимой, зато колодец был рядом. Она там не жила, а я по военной тревоге приезжал туда с лыжами и жил отшельником, перемежая размышления и работу над статьями и изобретениями с лыжными походами. А природа в Шапках ранней весной во время призыва удивительная. Холмы и сосновые леса завалены снегом, но уже светло, солнышко, птички. Помню, дошёл я как-то на лыжах до заброшенной барской усадьбы, от которой осталась только аллея вековых деревьев. Ещё у меня там была любимая горка, с которой можно было хорошо разогнаться, и ключ, бивший из-под снега даже в сильный мороз. Раза три пережидал я там военную угрозу и отдыхал душой. Спасибо русским Шапкам, я примерял их наискосок и ни о чём не жалею.

6.2.2. Какая чудная земля

На крымских берегах и финских скалах:

— ректификат надо закусывать;

— парю над Феодосией с башни Кафы;

— ещё раз — запевать и закусывать;

— «Прощай, любимый город!»;

— наш камень в Озерках.

Лазер был только частью системы. Остальной электронной начинкой занимались другие сотрудники лаборатории. Общим продуктом был действующий макет системы наведения. Эти макеты ежегодно летом мы вывозили на натурные испытания. Поочередно через год мы ездили либо в Крым — в Феодосию, а позднее в Севастополь, либо в Озерки на карельский берег Финского залива. Эти длительные командировки, иногда больше, чем на месяц, были одной из самых привлекательных сторон моей работы в «Граните». В них сложилась очень дружная компания наших сотрудников. Мы ведь жили вместе в гостинице «Феодосия» или в общежитии в Озерках, вместе ехали или шли на работу к нашей аппаратуре, вместе проводили вечера и выходные. Конечно, Озерки и Крым — две большие разницы, но каждое из этих наших мест испытаний имело свои привлекательные черты.

В Феодосии наша аппаратура стояла в ангаре на территории военно-морской части на мысе Ильи. Позже я узнал, что на этом мысе во время гражданской войны производились массовые расстрелы феодосийских «буржуев», дворян и интеллигентов. Как пропитана кровью вся наша земля! А мы, не зная этого, любовались морским простором и с энтузиазмом настраивали свою аппаратуру.

С высоты этого мыса открывался замечательный вид на Чёрное море, по которому ходили военные корабли Черноморского флота, совершавшие манёвры. Они двигались, ставили дымовые завесы или включали пожарные помпы по нашему указанию. На горизонте проплывали и другие суда, по которым мы тоже работали.

Наши первые макеты включали только моноимпульсный лазер, посылавший к кораблю-цели короткие импульсы света в ближнем инфракрасном диапазоне, и фотоприемник, принимающий отражённые от цели сигналы, собираемые вогнутым зеркалом и регистрируемые фотоприёмником — вначале фотоумножителем, а в дальнейшем фотодиодами. Наведение макета на цель осуществлялось вручную с помощью поворотного стола через визир. Характерной при этом была скособоченная поза наводчика. Процедура взаимной юстировки передатчика, приёмника и визира была довольно кропотливой и проводилась периодически. Зарегистрированные приёмником сигналы наблюдались на экране осциллографа визуально и фотографировались, а позже автоматически измерялись и фиксировались на перфоленте или самописцами. Частота повторения импульсов вначале составляла несколько импульсов в секунду. Корабли крупным планом наблюдались в зрительную трубу.

Во время работы наш лазер громко стучал импульсами в лампе накачки как барабанщик и пищал как комар своей быстро вращающейся призмой, а также гудел насосом системы охлаждения. Раздавались возгласы: «Видимость 20 километров!», «Есть сигнал!», «В насыщении!», «Дальность 15 километров!», «Сигнал-шум тройка!», «Ни фига не вижу!». По громкой связи передавались указания на командный пункт: «Встать левым бортом!», «Поставить уголковый отражатель!», «Полный вперёд от нас!», «Куда его понесло?!». Работы хватало на несколько наших сотрудников одновременно, так как перед выходом корабля надо было проверить и при необходимости починить аппаратуру. При нас всегда находился кто-нибудь из начальства, оно ведь тоже любило командировки в Крым. В перерывах, когда цели на горизонте не было, можно было расслабиться и сбегать вниз, поплескаться в море.

На «гору» и с «горы», как мы называли нашу часть, всю нашу команду подвозил наш автобус. Шофёр был очень уважаемым человеком, так как кроме работы по будням в выходные он возил нас по всему Крыму на пикники. Ездили как на ближайшие пляжи — на Золотой пляж к востоку от Феодосии или в поселок Орджоникидзе к западу — так и подальше: в Планерское, то есть в Коктебель, в бухты Карадага, в Береговое по другую сторону Карадага, даже в Судак и бухты Нового Света. Предпринимали и дальние поездки с экскурсионными целями: в Старый Крым, Бахчисарай, Севастополь, на Южный берег Крыма — в Ялту, Алупку. Съездили разок и на Азовское море, на мыс Казантип.

Этой тропой ходил и здесь нашёл последнее пристанище Максимилиан Волошин:

— «Над зыбкой рябью вод встаёт из глубины

Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней»,

— внизу — мыс Хамелеон;

— «Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель…

По нагорьям тёрн узорный и кустарники в серебре»,

— на пути из Орджоникидзе в Планерское;

— «Ветшают дни, проходит человек.

Но небо и земля — извечно те же.

Поэтому живи текущим днём.

Благослови свой синий окоём.

Будь прост, как ветр, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля»,

— у могилы Волошина на горе Кучук-Янышар;

— «Преградой волнам и ветрам

Стена размытого вулкана,

Как воздымающийся храм,

Встаёт из сизого тумана»,

— плывём мимо Карадага.

Непременным атрибутом наших поездок были большие двадцатилитровые бутыли, которые мы наполняли на рынке сухим и креплёным вином. Кроме того, у нас всегда был запас спирта-ректификата, который выписывался для протирки оптики и, главное, для приготовления хладагента для лазера в больших количествах. Конечно, фактически наш лазер охлаждался не спиртовым, а простым водным раствором — ведь всем известно, что вода — лучший теплоноситель! А спирт использовался по прямому назначению, а также в качестве твёрдой, то есть жидкой валюты.

Закуска была самая простая: варёная колбаса, булка, помидоры, огурчики, лук. Лишь однажды изжарили по всем правилам шашлык из барашка, купленного на рынке и замоченного в вине. Бухали всерьёз: помню, по пути с одного такого сборища в гостиницу «Феодосия» мы с Сашкой не могли дотерпеть и справили малую нужду прямо на постамент памятника Ленину на привокзальной площади, благо, было темно. А что было бы, если бы нас поймали?

Не забуду два заплыва вокруг Карадага. Первый совершили мы вдвоём с Костей Тюфяевым. Нас высадили из автобуса в Коктебеле, а остальные поехали в Береговое. Первой целью была вершина самого Карадага — около 500 метров над уровнем моря. Казалось бы, невысоко, но, чтобы до неё долезть, пришлось неоднократно подниматься и спускаться по горным складкам, причём на жаре. С вершины мы бегом, петляя как слаломисты, спустились по долине Сад Неверных мимо Чёртова пальца к Сердоликовой бухте.

Однако спуска к пляжу в бухте не было, а был пятиметровый отвесный обрыв. Нужно было прыгать вниз. В это время к пляжу причалил катер с экскурсантами, которые высадились на пляж и криками подбадривали нас, предлагая свои надувные матрасы. Опасаясь за свои очки, я бросил их на матрас, но они отскочили и разбились о камень. Делать нечего, я повис на руках и спрыгнул. Костя тоже повис, но спрыгнуть долго не решался. Внизу собралась оживленная толпа экскурсанток, и только позже Костя признался, что у него под шортами не было плавок.

Дальше мы поплыли вокруг отвесной стены Карадага и заплыли в грот Дьявола — удивительную пещеру, заполненную морем. В глубине пещеры было совсем темно, а волны производили там странные всхлипы, как будто это и вправду был вход в царство Аида, где плачут души умерших, которые вопрошал Одиссей. Мы плыли мимо высоких скал Парус и Иван-разбойник, мимо бухты Барахты и Львиной бухты, мимо замечательных Золотых ворот. Красота Карадага незабываема. Так мы и доплыли до села Береговое, где соединились с остальными нашими ребятами.

Другой заплыв вокруг Карадага произошел через несколько лет, когда мы жили на плавбазе «Шкотов», стоявшей в военно-морском порту Феодосии. Эта новенькая плавбаза финской постройки поразила нас невиданным комфортом, особенно санузлами из нержавейки. Поэтому в тот год мы постоянно таскали с собой паспорт и пропуск в порт. В погожее октябрьское воскресенье мы отдыхали на пляже в Лягушачьей бухте Карадага, ближайшей к Коктебелю. Так как в прошлый раз мы с Костей легко преодолели 4 километра воды вокруг Карадага, я сагитировал ещё двух друзей — Вадика и Иру — повторить этот заплыв. Пришлось плыть на одной руке, выставив из воды вторую с полиэтиленовым мешком, в котором была одежда и документы.

Сначала всё было хорошо, мы плыли вдоль берега, иногда позволяя себе уцепиться за скалы и передохнуть. Но внезапно поднялся довольно сильный ветер, море раскачало, и прибой стал таким сильным, что пришлось держаться подальше от берега. Вода в октябре была уже далеко не парное молоко. Мы уже срезали извилины бухточек и мысов — скорей бы добраться до Берегового. Наконец, в середине Львиной бухты силы меня покинули. Выручила рыбацкая лодка, стоявшая там на якоре. Дотянув до неё, я сумел только перебросить мешок с одеждой и документами в лодку, а сам пошел ко дну, но всё-таки из последних сил вынырнул и зацепился за борт. Рыбаки вытащили меня в лодку, я отдышался и поплыл дальше. Паспорт я не подмочил, но сильно простудился и заболел.

В Феодосию я ездил раз семь. Обычно мы ездили туда и обратно поездом за двое суток, но иногда и самолётом, с начальством. Обратные билеты доставали с трудом, отмечались ночами по записи в очереди. Жили обычно в гостинице «Феодосия» на привокзальной площади. Гостиница была старая и ветхая. Номера — просторные, с высокими потолками, зато сортир был общий и грязный. Но лучшей гостиницы в городе не было, и заселиться в неё уже было большой удачей.

Там проживали даже знаменитости, например, Джигарханян, который, как ни попадался мне навстречу на лестнице, всегда шел по синусоиде. В один из заездов я с Сергеем Николаевичем Шаровым, тогда уже нашим начальником, приехали в Феодосию позже остальных наших сотрудников. Нам заранее забронировали двухместный номер.

Для всех приезжающих и отъезжающих было принято устраивать привальные и отвальные. Поэтому первым делом мы пошли на рынок и заполнили вином две наших тарных бутыли. Вечером в наш уютный номер собрались сотруднички — 14 человек, и все 40 литров были оприходованы. Собутыльники расползлись по разным углам в гостинице, а утром администрация попросила нас освободить номер. Пришлось нам тащиться с чемоданами в гору и искать там частное жильё. Именно тогда я понял, что холод лучше, чем жара, так как на холоде можно согреться, а от жары не спрячешься.

Питались в местных столовых, чем Бог послал. Иногда командировочные деньги кончались и приходилось перебиваться с кефира на хлеб и соль, стоявшие бесплатно на столах. Поневоле вспомнишь Высоцкого:

«В столовой номер два

Всегда стоит кефир,

И мыслей полна голова

И всё про загробный мир.

       А жить еще две недели,

       Работы на восемь лет,

       Но я докажу на деле

       На что способен аскет».

Вот типичное письмо командированного:

13/IX-78 Здравствуй, жёнушка!

Пока не получил от тебя подробных известий, как ты доехала, как дела дома, на работе, на курсах. Довольна ли ты жизнью или ворчишь? Как поминаешь мужа, добрым ли словом, или чем не угодил?

Очень беспокоит меня Илюшино здоровье. Просто чёрт побери, как ему не везёт. Опять придётся догонять в школе. Скарлатина — это ведь надолго? Но даже не в этом дело. Очень уж он хилый. И врачи здесь вряд ли помогут. Надо его закалять. Вот ужо приеду, будем бегать. А ты пока последи, чтобы он делал зарядку и обтирался холодной водой. Бегай с ним хотя бы перед телевизором. Тебе это тоже необходимо. Когда он поправится, ходи с ним в выходные куда-нибудь в парки или за город. Ну, а дома, конечно, должна быть спокойная обстановка.

Как денежные дела, передала ли ты доверенность Розалии? Надеюсь, не забудешь меня в бедственном моём положении. Сегодня разменял последнюю красненькую. Ну, а в остальном у меня всё по-прежнему. Куда-нибудь поедем в выходные. Васькин 20-го уезжает, Шаров должен явиться 15-го. На работе в общем всё идёт нормально. Информация идёт. Правда, боюсь, что могут продлить моё пребывание в Феодосии. Вчера ходил в кино, смотрел «Старое ружьё». Помню, ты этот фильм смотрела без меня. На меня, правда, эта кровища слабо подействовала.

Скоро придётся решать жилищный вопрос — истекает месяц пребывания в гостинице. Нужно будет выписываться и снова прописываться. Не знаю, что выйдет. Дрёмин пока ещё не может получить постоянный номер в гостинице и кочует из номера в номер. Так что положение не лёгкое. Надеюсь, Васькин поможет.

Ну, жду письма. Крепко целую тебя, Илюшеньку и всех домашних. Пока, любовь моя. Боря.

Иногда наши поездки по Крыму в автобусе носили не столько познавательный и рекреационный характер, сколько корыстный. При отъезде в Ленинград хотелось привезти родным южных фруктов. Обычно затаривали деревянные ящики на платформах во время остановок поезда в Джанкое и других украинских городах и станицах. Но несколько раз под руководством нашего зама предпринимались набеги на совхозные виноградники в окрестностях Феодосии. Ночью наш автобус подъезжал к сторожке, и за небольшую мзду нам разрешалось затарить наши ёмкости виноградом, который мы собирали на ощупь под южными звездами.

В общем, весёлых ситуаций было много, и они отразились в нашем песенном творчестве. Однажды во время нашего отдыха был объявлен конкурс на лучшую песню. Лёжа на пляже, я сочинил слова на мелодию «Цыплёнка жареного», получилась песня «КОМАНДИРОВАННЫЙ, ЗАПАТЕНТОВАННЫЙ», которую мы потом горланили на наших пикниках и во время езды в автобусе. Попробуйте спеть с чувством, получится лихо:

Ко-ман-ди-рованный,

Запатентованный

Из славного ЦНИИ «Гранит»,

Он на песочке,

На пятой точке

На пляже целый день лежит.

        Он встать не может,

        А совесть гложет,

        А совесть мучает как бес:

        Работы море,

        Пора бы, Боря,

        Толкать технический прогресс.

А в понедельник

Он не бездельник,

Ведь весь макет вверх дном стоит,

Кипит работа,

Не рубит что-то,

А выход завтра предстоит.

         Со-сре-до-точились

         И скособочились,

         Корабль вышел на простор,

         Система слажена,

         Но очень важно,

         Чтобы был трезвым командор.

Отбарабанили,

Начальство сплавили,

Теперь пошли за «сухарём»,

Помыли шею

И по Бродвею,

Кто в одиночку, кто вдвоём.

          Ему бы шляпу,

          Пальто из драпу,

          В родной дождливый Ленинград,

          Билетов нету

          До конца свету,

          Он и в товарный был бы рад.

Потом расчеты

И пересчеты,

Долги оплачивать невмочь.

Как после штрафа

Он вспомнит Кафу,

Но возвратиться всё ж не прочь!

Сергей Николаевич сочинил лирическую «Поднимался серенький дымок…» и лихую «В командировку нас прислали…» — на мотив из кинофильма про солдата Максима Перепелицу, а Костя Тюфяев на мотивы известных песен Утёсова создал популярные в нашей компании «Шаланду, полную приборов» и «У Чёрного моря».

Я тоже продолжил это творчество, так что скопился целый сборник фирменных песен, исполняемый нашим спитым и спетым хором а капелла на всех сборищах, даже спустя много лет. Эти песенки дают представление о нашей командировочной жизни, пожалуй, более полное, чем можно описать прозой, поэтому привожу вирши моего сочинения полностью:

КАВТОРАНГ* КАРАБАЧ

На мотив песни из кинофильма «Дети капитана Гранта».

На горе стоит макет,

Никого с ним рядом нет:

По техническим причинам перекур, —

А корабль до сих пор

Выполняет свой манёвр —

Пусть поплавает, на то ему мотор.

   А командованье бдит,

   И по громкой связи Костя говорит:

   «Кавторанг Карабач, прикажите,

   Ну, а Озолиньш пускай передаст:

   «Пять минут бортом к нам подождите,

   А потом валите к чёрту с наших глаз!»»

С КУНГа видно далеко,

Нет на пляже никого,

Но под камушком пара лежит.

Юра приоткрыл свой глаз,

Он наводчик — первый класс,

Не упустит он момент на этот раз.

    Наверху народец спит,

    И по громкой связи Юра говорит:

    «Кавторанг Карабач, прикажите,

    Ну, а Озолиньш пускай передаст:

    «Полчаса боком к нам полежите,

    А потом валите к чёрту с наших глаз!»»

Дело к вечеру идёт,

Коллектив Шарова ждёт,

А его наш куратор прижал.

Побеседует он с ним,

Из ушей повалит дым,

И захочется промыть мозги спиртным.

     Саша Дрёмин уже спит,

     И с глубоким чувством кто-то говорит:

     «Кавторанг Карабач, прикажите,

     Ну, а Озолиньш пускай передаст:

     «Полминуты ещё подождите,

     А потом включай, Володя, полный газ!»»

Вот и кончился наш срок,

Вам спасибо за урок,

Дорогой кавторанг Карабач.

Научились мы теперь

Пробивать любую дверь,

Даже если секретарша — лютый зверь.

      Мы её возьмем с собой,

      В Судаке зверь станет попросту ручной.

      Кавторанг Карабач, пощадите,

      Все бумаги Оля Вам передаст,

      Протоколы скорей подпишите,

      А потом валите к чёрту с наших глаз!

____________________________________

*Кавторанг = капитан второго ранга

МЫ ЖИВЁМ НА «ШКОТОВЕ»

На мотив песни «Битлз» «Yellow submarine».

    На двенадцатый причал

    Каждый пропуск заказал.

    Всё здесь сказочно для глаз,

    Даже финский у-мывальник.

Припев:

Мы живём на «Шкотове», ура!

На «Шкотове», ура!

На «Шкотове», ура!

Нам давно отчаливать пора,

Отчаливать пора, отчаливать пора.

     Если б видел это Ной,

     Он на ковчег бы плюнул свой.

     Только Юра, наш герой,

     «Шкотов» он назвал большой тюрьмой.

                    Припев.

     Для отчаянных бродяг

     Не преграда даже Карадаг

     Ну, а если кто дохляк,

     Ира дунет — станет здоровяк.

                    Припев.

     Без автобуса хоть плачь,

     Путь на «гору» — наш палач.

     Если завтра не придёт,

     Выходной опять в тоске пройдёт.

                    Припев.

      Ветер крепнет, льют дожди,

      Потепленья в октябре не жди.

      О, Розалия, спасай,

      Меховые куртки высылай!

                    Припев.

НО БЕЗ НАКАЧКИ ДЕЛО НЕ ПОЙДЁТ

На мотив «К тёте Наде на параде…»

Вот опять конец заказа,

Нам на это наплевать,

Ожидаем мы приказа

В Феодосию чесать

            Ведь работает отчасти

            Наш макет, наш макет,

            И не в железяках счастье,

            Счастье там, где тебя нет.

Припев:

     Но без накачки дело не пойдёт,

     Первично тело, а душа вторична.

     Кто сам до этого дойдёт, (2 р.)

     Того судьба не подведёт, (2 р.)

     И не застукает жена с поличным. (2 р.)

Хорошо, когда не надо

Блок паяльником лизать,

И когда из Ленинграда

Могут колбасы прислать.

              Ну, а если ночью даже

              Не с кем в шашки поиграть,

              То придется суррогатом

              Эти штуки заменять.

                        Припев.

Если ж кончилась монета,

Подпевай наш мотив.

От тоски на краю света

Выручает коллектив.

               В нём не скучно даже голым

               Плавать, пить и загорать.

               После отдыха такого

               Всю неделю тянет спать.

                           Припев.

Или вот ностальгическое, на мотив известной песни «Прощай, любимый город»:

От кучи забот,

Людей и хлопот

Любой отряхнуться бы рад.

И нас не манит

Твой мокрый гранит,

Ты холоден, мой Ленинград.

           Прощай, любимый город,

           Нас снова тянет к морю.

           Там ночи теплей

           И стопки полней

           В компании славных друзей.

Конечно, опять

Придётся паять

На шею повешенный блок,

Но каждый готов

Спустить семь потов,

И каждый по-своему бог.

            Прощай, бессонный город,

            Везут нас утром в гору.

            Скатай рукава,

            Берись за дела,

            Хоть с ночи трещит голова.

Здесь крутят кино,

На танцах полно,

Зазывно шумят кабаки.

А нам не до них —

Бутыль на двоих,

Пожатие нежной руки.

            Прощай, весёлый город,

            Мы сами лезем в горы

            И снова на пляж,

            Не слаб завтрак наш,

            Но в мыслях горячий гуляш.

И в кучу забот,

Людей и хлопот

Любой окунуться бы рад.

Нас снова манит

Твой мокрый гранит,

С тобой всей душой, Ленинград.

            Прощай, наш южный город,

            Мы здесь хлебнули горя,

            Тоска номеров,

            Долги, будь здоров,

            Командуй к отбою, Шаров.

Традиции нашего песенного творчества жили долго. Через много десятков лет, на 75-летнем юбилее Шарова, который отмечался в Военмехе, т.к. и он, наряду с работой в распадающемся «Граните», стал преподавать в Военмехе, я произнёс следующий спич:

«Дорогие товарищи!

Здесь уже много сказано о достижениях Сергея Николаевича в науке и технике. Я хочу показать вам ещё одну грань его таланта — он популярный в некоторых кругах поэт-песенник. Началось это на одном из крымских пляжей. В нашей тёплой компании командированных был объявлен конкурс на лучшую песню. И победителем в этом конкурсе стал Сергей Николаевич с его песней «Поднимался серенький дымок».

Давайте прислушаемся к гениальным словам этой замечательной песни. В первом куплете автор создаёт лирическую атмосферу лёгкой грусти о далёкой любимой: «Песенку донёс мне ветерок, Ту, что пела милая когда-то». Но уже во втором куплете автор напоминает нам о высоких гражданских чувствах: «Надо в Ленинграде доказать, На что способен лазер в Чёрном море». Кстати, эти строки вызвали в своё время репрессии со стороны представителей КГБ из отдела режима, и автору пришлось заменить их: «На что прибор способен в Чёрном море». И в четвёртом куплете автор показывает, что никакие трудности ему нипочём, и он способен творить даже чудеса: «Все характеристики найдём, Даже те, которых не бывает».

Наконец, после трудовой победы можно культурно отдохнуть, а именно выпить прекрасного натурального сухого вина, но отнюдь не спирта, на что падки некоторые несознательные командированные. Наш лирический герой предпочитает спортивный отдых на фоне замечательной крымской природы, о чём он говорит нам в пятом куплете, а в шестом — вновь возвращается к лирической теме о разлуке с любимой в Ленинграде. Тем самым он показывает нам высокий моральный пример, в отличие от других морально неустойчивых командированных.

Вторая песня Сергея Николаевича написана в совершенно другом стиле — это бодрый, почти военный марш. Здесь с самого начала ставится высокая цель государственной важности: «ЦНИИ „Гранит“ нам наказало — Приборы надо испытать». Колоссальный силы припев говорит нам, что достичь этой цели способен только высокоморальный герой: «А ты, родная, не горюй, На местных женщин не смотрю я». Второй и третий куплеты утверждают нас в мысли о том, что, несмотря на все трудности, победа будет достигнута. Четвёртый куплет показывает нам здоровый оптимизм и чувство коллективизма: «Бредём толпою наугад, Но знаем: будет нам потеха».

Сила героя песни очевидна — всякие там бычки и крабы разбегаются от него во все стороны, а если на пути героя встречается упрямый баран, то он будет съеден! Это предупреждение всем баранам, которые попытаются забодать нашего героя — их участь незавидна. Наш герой — не какой-нибудь идеалист-мечтатель. Он твёрдо стоит на земле и уверен, что его трудовой подвиг будет достойно вознаграждён — премия будет выплачена, товарищи! А теперь давайте все вместе мощным хором исполним эти шедевры».

(Все приглашённые на банкет полсотни человек по розданным текстам лихо горланили обе песни).