Бесплатный фрагмент - Жамочкино-Крапивня

Моей маме, Юлии Ивановне Швечковой посвящается…

Жамочкино-Крапивня. Лучшее время жизни

Каждый год, долгими осенними вечерами, сидя в своей московской квартире в Сокольниках, я провожу для себя выставку картин и… воспоминаний. Достаю зарисовки, этюды на холстах и картоне, расставляю их вдоль стен и всматриваюсь в это, теперь уже ушедшее, необыкновенное время — в мое художественное лето.

Многие знают, но все-таки напомню, что лето для художника пора особая. Нашему брату-артельщику много и не нужно, а вот свет — тот просто необходим! Нет, необходимы и свет, и цвет, но главное, конечно — это свет, а летом его, как говорится, предостаточно.

Как же это хорошо получилось, что дача моего учителя живописи находится совсем недалеко от моей. Что называется велосипед в руки и…

Ой, прошу прощения — велосипед в ноги, и вперед! Каких-то десять минут езды от моего дома до станции Шматово на велосипеде, там пару остановочек на местной электричке-кукушке до Сотниково, и вот они начинаются, эти замечательные места Приокско — Террасного заповедника, а если быть совсем точной, то самой его окраины. Но сегодня я своим ходом. Еду в Жамочкино с запада. Мелькнула в окне поезда старинная Спасо-Преображенская церковь (ХVIII в.) села Верзилово.

Имение Верзилово связано с князем-декабристом Федором Петровичем Шаховским. О самой усадьбе Верзилово ходит много легенд: про подземные ходы, про призрака замурованной барской дочери Шаховского, про некого Александра, которого убили и чей дух теперь бродит по парку… Ох, что-то задумалась опять! А вот и комфортабельные дома Нового Ступино, еще чуть-чуть и Сотниково. Выхожу из вагона, иду назад по насыпи к шоссе и любуюсь цветущим кругом золотарником. Вот он где — настоящий кадмий средний! Перехожу железнодорожную линию Сотниковского переезда, немного прохожу вперед, поворачиваю направо, и взору открывается большое поле с пасущимся на нем стадом коров — особой достопримечательностью этих мест. В моем альбоме хранится фотография, где Терентий, так зовут моего наставника, пасет коров вместе с двумя молодыми пастушатами. Не знаю, но вполне может быть, что именно в этих краях и родились когда-то строки его известного стихотворения, позже положенного на музыку композитором Владимиром Булюкиным:

И пастушонок златокудрый

Стоит и смотрит на меня,

Простишь ли мне, мой дивный отрок,

Что я топчу твои поля.

А он лишь мило улыбнется

И побежит свояси прочь…

Иду дальше: справа, вдоль железнодорожного полотна, березовая роща. Прозрачная, светлая, радостная! Знаю, что там всегда есть грибы, особенно много беленьких. Ныряю в березняк и теперь уже продвигаюсь к дому тенистой тропкой. В дымке за полем видна деревня с удивительно сказочным названием Крапивня (упоминается в летописях с 1577 года) и с не менее забавным именем центральной улицы — Кукуевской, заканчивающейся небольшим хуторком на выселках, где когда-то живал первый сторож местного садового товарищества Василий Андреевич. Несколько лет, как его не стало, и теперь хуторским хозяйством заправляет его жена — баба Дуся.

Много дальше, на высоком месте, кстати одном из самых заметных мест юга Подмосковья, к востоку от Жамочкино, видна стройная, в три яруса колокольня Спасо-Преображенского храма села Бортниково, где служит отец Павел — бывший спортсмен, мастер спорта и чемпион мира по гребле на байдарке, участник боевых действий в Афганистане.

До чего же тихо кругом, и так привольно, так хорошо! Отец Терентия, Аркадий Павлович, звал эти места Вороньей слободкой, а Терентий — именьицем «Жамочкино», и вот почему. Хорошо знаю, что Аркадий Павлович, как только дом отстроил, так стал его называть пряником или жамочкой. Сын подхватил идею сразу. Вот так, с его легкой руки, а точнее словца, и закрепилось Жамочкино в истории этих мест. Народ сюда приезжает все больше творческий: бывают ученые, писатели, музыканты, а то и артисты, но чаще художники. Последним сразу приглянулась эта идея. Разлетелось словцо по книжицам да по статейкам журнальным и прижилось, знать, полюбилось оно. Прямо старосветские и названье, и настроение. Кругом приволье, простота, сошедшая сюда со страниц романов Тургенева и Лескова. Весело иду, напеваю что-то под нос, собираю грибы. Благодать! Обычно я прихожу в усадебку с грибами. Меня здесь ждут и всегда радушно встречают. Вспомнилось из ранних травниковских стихотворений:

Приехать на дачу пораньше весной,

Пока еще спят мои невидимки:

За шкафом сопит старожил-домовой,

И гномы свернулись в корзинке.

Спит старый Потап, сунув желудь под щеку

Спит Грин, укрывшись пучком из травы,

В рассохшейся вазе для фруктов спит Фёкла,

Спит Горя, и спят три Совы.

Окно приоткрыть, тишину выпуская

Погладить рукою буфет,

На лавочку сесть у крыльца и оттаять

Хотя бы на несколько лет.

Внимать баритонам шмелиных напевов

Шептанью прозрачных берез,

Черпнуть синевы из апрельского неба

И ею коснуться волос.

Поставить и пить свой чаек травяной

За ним написать пару строчек,

А вечером снова вернуться домой

С пригоршней смородины почек.

Не знаю как для кого, а для меня дача моего друга — необыкновенная! Со старожилом-домовым, приютившимся за шкафом, с басовыми напевами шмеля, напоминающего мармеладку, травяным чаем из сорванных у забора трав, и… далеким детским воспоминанием-ощущением обыкновенной сказки, растворенной прямо в воздухе, которым дышишь.

Все здесь неспешно-безмятежно: переливы-прятки солнечных лучей в листве, теплый ветер, ласкающий траву и мое лицо, вздрагивающие иголки на сосне, перемешанные ароматы трав и цветов, путешествующие вместе с ветром… А еще — малюсенький-премалюсенький гномик, всегда с поднятой в приветствии маленькой рукой, живущий в складках причудливого камня-грота, венчающего альпийскую горку. Каждый год, приезжая, я всегда посматриваю на его пещерку и очень боюсь, что он не выйдет из нее меня встречать. Нет, всегда на месте, всегда рад.

Участок хорошо спланирован, чувствуется во всем рука мужчины, хозяина, художника. Учитель мой — человек статный, под два метра ростом, крупного сложения. Волосы длинные с сединой, носит их, собирая в хвост. За бородой следит, обычно она небольшая. Открытый большой лоб подчеркивает в нем философа и мыслителя, а умные, выразительные глаза, говорят о человеке любящем и добром. Рубахи носит из хлопка и на выпуск и частенько прогуливается с посохом. Их в доме много, и каждый необычен: «Травниковские всё штучки», — говорят местные старожилы и эдак прищуриваются со знанием дела.

Дом и парк был освящен о. Василием из села Сенино в 2007 году. Погуляю-ка по небольшому парку, что возле дома. На каждом шагу здесь ждет что-то обыкновенно-необыкновенное — будь то старый путейный фонарь, отдыхающий среди кустов лилейника или японский сад с уединенной пагодой-беседкой, сделанной плотниками Беляевыми из Малино по эскизам самого хозяина, а много позже в точности воссозданной и отреставрированной ребятами из Узбекистана: братьями Шурали, Нурали и Мухаммедом. Недалеко отсюда — манящие дремой качели, укрытые сенью фруктовых деревьев, самое крупное из которых — Аркашина яблоня — посажена отцом Терентия ещё на заре освоения этих земель. Гуляю, а босые ноги ласкает нагретое дерево разбегающихся по парку дорожек.

Почему мне здесь так уютно и по-детски защищенно? Как в саду у волшебницы из сказки «Снежная королева», в котором царит вечное лето, и цветы разговаривают друг с другом… Уж сколько лет мы дружим с Терентием, а я до сих пор разгадываю эту тайну.

Нет, без этого мне нельзя! Вот и удается сбежать из Москвы, чтобы погостить здесь летом, предаваясь ни с чем не сравнимой радости творчества, радости созерцания покоя и тишины…

Места вокруг именьица Жамочкино щедро живописны: солнечные березовые и темные хвойные леса, цветистые поля, сочные луга, овражки и неожиданные опушки — да и не мудрено такое хозяйство при заповеднике. Все здесь правильно — и появляющиеся на глаза зайцы, шустрые лисы, неспешные бобры, таинственные выдры, угрюмые кабаны-вепри, а то нет-нет и сохатый выйдет к лесной речке. Раздолье для всякого любителя природы, а для художника особо! Что ж, завтра с утра на этюды, а пока травниковского чайку и тихих песенок цикад и сверчков. Хорошо-то как!

Художнице Ирине Суриной

Мастихином с деревянной ручкой

И изящным золотым кольцом

Ты писала сад китайский скучным,

Пасмурным, сырым осенним днём,

Выставив этюдник кое-как.

Пахло смесью масляно-льняною…

Перемешанные с тучною водою,

Шлёпались мазки, ложась врастяг.

Краски оживились, то не скрою:

На этюде роза расцвела —

Так забавной, пухлой запятою

Киноварь на свежий холст легла…

20 октября 2007 г.

И цвет, и свет, и тишина. Березовые рощи в Жамочкино

Лето, лето! Долгожданное, знойное, пьянящее травами и цветами, щедрое ягодами и прочими дачными дарами!

Почему именно летом хочется встать раным-рано и бродить по лесу, вдыхая прохладу и любуясь просыпающейся листвой, травой, землей? Вот солнечные лучи осторожно пронизывают кроны берез, путаясь в их белых стволах, и рассыпаются радугой в каплях росы. Вот птичка незамысловатой трелью встречает зарю. Земля дышит, предлагая свою силу всему растущему, живущему, просящему. Дает, ничего не прося взамен, оделяя, награждая, одаривая… Иду, неспешно поглядывая вокруг, и на всякий случай разгребаю траву палкой: а вдруг белый гриб ждет меня как раз под этой березой? Мы с моей двоюродной сестрой Ларисой, заядлым грибником и знатоком белых, опят, лисичек, частенько «охотимся» за ними в грибную пору. Есть что-то в этом от древних женщин-собирательниц: разбрестись по лесу в разные стороны, аукаясь, и снова встретиться на богатом на урожай местечке, и меряться корзинами: что там у тебя? А сколько радости каждый раз, когда видишь шляпку темного благородного цвета в траве, а потом аккуратно срезаешь гриб — и в кузовок! Как же славно!

С вечера готовлю этюдник. Художник в пору этюдов похож на рыбака или грибника. Та же штормовка, кепка-панамка, рюкзак, термос, стульчик, ну и краски с кистями. Вот и спешишь искать мотив, а дело это совсем непростое. Порой долго ходишь, присматриваешься, щуришься. Как только найдешь подходящий сюжет, то устраиваешься основательно, как рыбак. Знаешь, что теперь надолго.

Хорошее место

Как-то сразу мне полюбились эти места. До этого много где приходилось бывать на этюдах, а здесь вот и чаще, и дольше, и не первый год. И дело не только в том, что недалеко от моей дачи, в небольшой березовой рощице, расположились и дом, и мастерская моего учителя, а еще и в другом: тихо, спокойно в Жамочкино-Крапивне, а оттого и пишется легко, и думается непринужденно, и мечтается в верном направлении.

Прежде, чем познакомить читателя с этим местом и нравами его жителей, начну-ка, пожалуй, с истории. Итак, как же всё начиналось?

Знакомясь еще в Москве с фото- и киноархивами семьи Алексеевых, нашла в них фотографии, датированные июлем 1995 года. Тогда, четвертого июля, в день своего ангела, Терентий, вопреки обыкновению, не пошел в церковь на службу, а поехал с родителями и со своим другом, джазовым музыкантом Вадимом Данковым в одно местечко, что с версту от деревеньки Крапивня Малинского уезда, как сказали бы раньше, посмотреть, где будет стоять их будущий дом. «Машину оставили у дороги и решили прогуляться пешочком, вспоминает Травник. — Шли долго по тропинке, вдоль поля, шли от самого шоссе. Трава по пояс, жара, слепни да оводы донимают. Ох, и далеким же показался мне тогда этот путь! Радовало одно — красота и тишина необыкновенные и воздух чистый-чистый. Впереди шел папа, своим обычным строевым шагом, бодро и слегка подпрыгивая, за ним — я с мамой, и в конце плелся Вадим. И это понятно: человеку, который без машины никуда, идти пешком да по жаре — ну совсем тяжело. Дошли до оврага с небольшой речушкой, спустились вниз. Лицо обдала жаркая влажность, запахло тиной, сырой землей и крапивой. Перешли, влезли на пригорочек и замерли. „Красиво-то как!“ — воскликнул отец и стал расчехлять ручной землемер, который накануне сам и сделал. Достал топорик. Из валявшихся палок наделал колышков, и не дожидаясь нас, пошел измерять и столбить законные сотки. Мама, со свойственной ей заботливостью, начала доставать прихваченный с собою завтрак, чтобы покормить Вадима и меня. Мы сели под большой березой, облокотившись на нее спинами, и приступили к трапезе. Тогда я и почувствовал себя настоящим дачником. Больше такого незабываемого удовольствия от чего-либо подобного я ни разу не испытывал. Первое, что тогда пришло мне в голову — это то, что можно жить неплохо и так: главное, тепло, сухо, тихо. Живи себе — не хочу. Вот что делает с нами повседневность городского нашего бытия! Чуть тишину почувствуешь, воздуха свежего глотнешь — и уже хорошо».

Большой дом

В сентябре 1998 года владимирские ребята привезли сруб из кругляка и подвели его, что называется, под крышу. Это был первый дом на поле. Его местные дети так и прозвали — большим. Вокруг стояли пока что только сарайчики, да туалетные будки, а тут — домище целый!

Вообще-то всякий дом, в том числе и дачный, живет своей жизнью, иногда отдельной от жизни его обитателей. Вот и наш «большой» дом — не исключение. Зимой его можно сравнить с айсбергом, дрейфующим со льдами — замерзшим, одиноким, спящим. А весною он, как проснется, то покряхтит, расправит стены и обрадуется яркому, пробуждающему солнцу. Летом, конечно же, дом наполняется людьми и, как самый радушный хозяин, служит им: защищает от непогоды и бережет их ночной сон; укрывает своей прохладой знойным днем и привечает гостей и друзей чаепитиями и посиделками. Осенью… Осенью, наверное, грустит. У большого дома своя биография — с невероятными историями и множеством тайн, даже с кладами. И каждая комната — со своим характером, впрочем, как и обитатели дома… Казалось бы, всего два этажа и комнат в нем меньше десятка, а по ощущению — большая усадьба с библиотекой, кабинетом хозяина, спальнями, кухней, просторным холлом, верандой, мансардой и чердачком. Любезен большой дом и никогда не устает рассказывать о своих хозяевах…

Несколько слов о китайском натюрморте

Натюрморт — это всегда живой рассказ, а иногда и пространное эссе, написанное кистью и красками. Вот этот, к примеру, очень говорящий: чайный сервиз, расписанный иероглифами! Многим хорошо известно, что Терентий интересуется китайской культурой, философией, историей, серьезно занимается китайской народной медициной и является учеником известного на родине историка и философа Джа Цо Лианя. Здесь, в его загородной мастерской, много вещей именно из Китая. Да и сам он давно практикуется в написании иероглифов, является большим знатоком таких практик, как цигун и фэн-шуй; многие годы изучает китайскую астрологию. Приходилось бывать в Китае и мне.

А теперь расскажу вам об арт-студии «Дизайн от Пуантэ». Да-да, это целая история об интересном творческом эксперименте моего наставника, когда небольшая группа художников: Нина Петухова, Анима, Ольга Хаустова, Александра Максимова, Татьяна Кудинова объединились для работы в созданном им направлении «Pointe».

Немного подробнее… Было время, учитель много путешествовал, особенно по малой и средней Азии. В своих взглядах он всегда был, да и остается сторонником простой жизни, естественного питания, натуральных тканей, дерева и глины в быту. Хорошо разбирается в этнической культуре. Это и привело его к созданию подобного стиля в декоративно-прикладном искусстве. В 2004 году он пригласил художников к сотрудничеству. Это был оригинальный по придумке дизайнерский ход: посуда, деревянная мебель, украшения из разных материалов, одежда и даже придорожные камни расписывались безо всяких эскизов, было и вязание, и шитье. Со временем вышли в свет и каталог работ студийцев, и набор открыток, а их работы и по сей день представлены в интернет-галерее студии.

Позже он подарил этот проект своей ученице и последовательнице, флористу и фотохудожнику Татьяне Кудиновой, которая продолжает его и сегодня.