Бесплатный фрагмент - Зернышко

13 февраля 1838 года в семье крестьян Никиты и Авдотьи Кантемировых со слободы Владимировка Царевского уезда Астраханской губернии родился мальчик, нареченный Филиппом. Событие сие добросовестно, каллиграфическим почерком в метрической книге Михаило — Архангельской церкви села Владимировка зафиксировал священник Петр Фаворский. И ничего, вроде, особенного нет, но это первое документальное сведение о моих дальних предках. Судьба бросила зерно огромной семьи, прочно занявшее место в ДНК моих детей и внуков.

Гроза

Наиболее запоминающиеся события детства чаще всего происходят в летние дни, когда с первым призывным криком сельских петухов, все мальчишки собираются на заветной тропке, змейкой скользящей вдоль каменных валунов и кустарников. Громыхая жестяными банками с червями, несутся босоногие рыбаки, рискуя сломать свои камышовые удочки об толстые ветки вишни, что бы занять самое рыбное местечко на тенистом бережке Кирпичной протоки. Филиппок в толпе почему-то сегодня особенно выделяется. Толи белоснежной чистотой рубашки-косоворотки, купленной тятенькой вчера на ярмарке, то ли удочкой, перевязанной через все удилище подаренной бабушкой Парасей, красной ниточкой, то ли спокойствием и уверенностью, что его местечко, облюбованное на правом бережке Зеленого островка, еще никому кроме него и соседского Данилки не известно.

Ну, вот и серебряная рябь речушки. Босые ноги смело ступают по сырой траве, змеи уже не опасны, даже если и наступишь, только встрепенется бедная и юрко исчезнет под громкий мальчишеский крик.

— Чего увязалась, Анютка. Ступай к Семену, вон он ужо закинул уду. Не ходи за нами, а то выдашь местечко.

Это Данилка буркнул соседской девчонке. И даже как-то угрожающе взмахнул в ее сторону удочкой. Анютка приостановилась, надула губки, и было хотела развернуться в сторону брата, но Филиппку было так сладко ее присутствие, так непонятно тепло было рядом с ней, что он, вопреки мальчишечьей солидарности, толкнул дружка на прибрежный песок и нарочито громко крикнул:

— Пускай идет, всем хватит!

А в душе свернулось: «А, вдруг, взаправду, скажет…». И тут же, как будто услышав его мысли, с гордостью и какой-то уверенностью, Анютка процедила сквозь зубы:

— Ни в жизнь не скажу.

И потопало кареглазое счастье за мальчишками, дергая время от времени низко свисающие ветки ивняка, обливая росистой прохладой важно шагающих друзей.

Еще с вечера она засобиралась на рыбалку. Брат Семен даже не возражал, так как всеобщая любимица частенько рыбалила с ним и его дружками. Но на этот раз она говорила, глядя в глаза доброму соседу Филиппке, отчего тот, слегка покраснев, отвел взгляд, а сегодня без спросу надел новую рубаху. Все к одному.

Подойдя к Лысой косе, где протока становилась глубиной с ладонь, ребятишки перебрались на Зеленый островок. Он несильно возвышается над водой. Бывало в половодье, земля его полностью уходила под воду, и только торчащие кустарники напоминали о его существовании. И даже в самое знойное лето зеленое богатство острова не желтело от жажды. Отсюда и название Зеленый остров. Филиппок узнал о нем от отца, когда тот брал его на большую рыбалку. Они шли на своем ялике по протоке к большой реке Охтуба, почти не гребли, течение несло, лишь изредка папенька подправлял ход веслом. Вдруг, на нос ялика села бесстрашная, довольно крупная, как две ладошки, птица. Рыбаки, замерли, что бы не спугнуть, понятное дело, птица на носу лодки к удаче. Перышки у нее шли волнами черная, белая, черная, белая, головка и шея розоватого цвета, длинный тонкий клюв и хохолок, как трещетка у сестры Лёли. Птица повертела головой, глуховато прокричала «Уд-уддд», поняла, что не туда попала, взмахнула полосатыми крыльям и полетела в сторону берега. Папенька заулыбался:

— Фуух, не напугали.

— А как ты понял? Она же улетела!

— Это удод, он, когда испугается чирикать начинает, а тут просто осмотрелся и полетел по своим делам. Удачно порыбалим.

Ребятишки вышли на берег островка, вдруг «Уд-уд-уд», и вдруг «Чирик-чирик»… Испугался гостей. Анютка удивленно поглядела на Филиппка.

— Это птица такая. Удод. Мне ее тятенька показал, красивая и умная.

— Я ее видел, ничего особенного. Птица как птица, с хохолком только. — Нарочито громко сказал Данилка. Но его прервал Филипп. Ему не понравился заинтересованный взгляд Анюты на друга.

— Мы рыбалить пришли, а ты кричишь и рыбу распугиваешь…

В тот день рыбалка особо не задалась. Две плотвички с ладошку да один карасик, даже уху не стали варить. Было собрались костер разводить, да тучи пошли странные какие-то, не то что бы испугались, но стало как то не по себе, положили в, сплетенный здесь же Анюткой, ивовый судок, улов, пошли домой. На обратном пути ветер усилился, ивы ложились к земле, накрывая тропинку, идти становилось труднее. После лютой жары, почти месяц стоявшей над степью, ниоткуда взявшийся прохладный ветер был скорее в радость. Но что-то угрожающее появилось в его резкости. Ребята ускорили шаг, уже почти бежали, понимая, что ничего хорошего ждать от погоды не приходится.

Еще не доходя до излома протоки, ребятишки увидели Семена, старшего брата Анютки, он бежал им навстречу, сердито маша кулаком, но как только сравнялся, увидел улыбающуюся Анютку, сразу успокоился, однако подзатыльники мальчишкам отвесил знатные. Вот так всегда, Анютка ослушалась брата, а виноваты другие. Ну, нет, конечно, на нее никто не сердился, разве, что чуточку. Семен взял сестру за руку и потащил домой, она оглядывалась, корча извинительные гримасы, но покорно почти бежала за братом. Мальчишки стояли, почесывая зашибленные затылки, однако ветер усилился, и ребята вновь побежали вверх по почти отвесной тропинке, помогая себе руками. Они были последними в числе убегающей рыбацкой когорты, но уже подбегая к окраине села, опять остановились, как ошпаренные.

И было от чего оторопеть.

Прямо перед ними, непонятно каким образом стали возникать огненные всполохи молний, похожие на рыбацкие сети, каждую минуту они возникали в новом месте, двигаясь к центру села. Каждый всполох оставлял за собой пылающие скирды, овины, бани, дома. Невероятный гроход грома просто оглушал. Ветер подхватывал пламя и перебрасывал на соседние подворья. Ужас, охвативший мальчишек, сковал все тело. Хотелось укрыться от этого кошмара. Все близкие и родные были там, за этой огненной пеленой. Село полыхало. А мальчишки стояли как вкопанные, завороженные страшным зрелищем.

От Михаило-Архангельской церкви пошел набат, такой, какого не слышали никогда раньше. Каждой клеточкой тело откликалось на тревожный звук колоколов. Золотые купола церкви, видные со всех концов села, отражали каждый всполох голубовато-желтым сиянием. И вдруг… Один из рукавов молнии вонзился прямо в церковный крест… Набат сменился невероятным громовым раскатом. И церковь вспыхнула как спичка. «Господи, спаси и сохрани!» прошептали онемевшие губы и одеревеневшие руки осенили крестом лица мальчишек. Очнулись лишь в тот момент, когда огромные капли дождя начали хлестать, причиняя боль как от Семеновых затрещин. Им так хотелось быть рядом с родителями, сестрами и братьями, но пламя еще полыхало, закрывая путь, и они спрятались от дождя под навесом для сена, стоящим за околицей, около проселочной дороги. Не разговаривая, только шептали «Господи, спаси и помилуй!», и крестились, крестились. Как будто верили, что сейчас все вернется, а это только им привидилось.

Потихоньку ветер начал стихать, дождь превратился в водопад и над селом поднялись клубы серо-белого пара, еще подсвеченного снизу огнем, но такого обнадеживающего. Ни молнии, ни грома. И уже казалось, что весь кошмар позади…

Но нет… От дальнего храма Иконы Божьей матери били набат, а «куркульская церковь», как называли между собой ее сельчане, не смотря на ливень догорала.

Как только дождь начал стихать Филипп и Данилка бросились что есть мочи в село. Окраинные дома стояли невредимыми, это вселило надежу, но уже на соседней улице цвета исчезли, одна чернота, гарь ослепляла и забивала нос, липкая жижа из копоти и грязи мешала идти. Дома не выгорели полностью, но стояли осиротевшие, без крыш, с пустыми окнами-глазницами, в клубах черно серого дыма. Люди толпились на дороге поодаль от жилья. Около домов, то здесь, то там лежали обгорелые односельчане, женщины причитали, нет, не причитали, а выли словами горя, выливая каждый звук, то выбрасывая руки в небо, то падая всем телом на грязные лужи. Лица, одежда все было черным от гари и грязи…

А над всем селом набат…

Жутко было заходить на свою улицу.

Но странное дело, пожар не коснулся ее середины, дома мальчишек стояли невредимые, а вот начиная с Анюткиного дома и до окраины села огненный вихрь осиротил и обескровлел людей. Все соседи стояли на дороге около погорельцев. Папа Филиппа, Никита Демьянович, был ростом выше остальных и выделялся на общем фоне сгорбившихся и в одночасье постаревших соседей. Он оглянулся и увидел испуганных ребят. Спокойно подошел к ним.

— Ну и, слава Богу, а то маменьки вас уже оплакивают. А ты чего новую рубаху надел. Ох, и попадет тебе, как изгваздился. Марш домой.

— А где Семен и Анютка, — спросил с надеждой в голосе Филиппок.

— Да где-то здесь они, не добежали, спрятались в овраге, слава Богу — со вздохом сказал отец, — а вот мамку они потеряли…

Он перекрестился: «Царствие небесное рабе Божией Наталье. Упокой душу ее, Господи…»

Филипп прослушал последние слова отца, он радовался за Анютку, Семена, он думал, что завтра они снова все вместе пойдут на выпас, что все будет легко и просто, как раньше. Но так уже не будет никогда.

Юродивый

Давеча Флиппок с папенькой ездили на ярмарку в Астрахань. Ну как ездили… Пешком ходили… Филя с отцом, три батрака и Буян с Цыганом, собаки охранные. Гнали скот на продажу, целый загон освободили. Не пересчитав, так и погнали. В дороге тятенька попросил Филиппка разобраться с количеством, вручил ему свой стрекач (палка погонщика). Филиппок загордился доверием отца. Стрекач был ровный, гибкий с металлическим наконечником. Никита Демьянович сам был грамотным и мог все подсчитать, он ведь сам построил дом для семьи в той части села, где жили свободные зажиточные крестьяне, сам вел большое хозяйство. Такое большое, что овец считали, загоняя их в загон. Если загон — полон, значит, овцы все целы. Но теперь посчитать можно было только во время привала, так, что пока гнали, Филиппка то с одной стороны стада помогал погонщикам, а если овцы начинали разбредаться в другую сторону, его стрекач перенаправлял их в общий поток уже там. Его детство проходило среди чабанов, но вот, как ни странно, помощник по хозяйству он был так себе. Как не приучал его Никита Демьянович ладить живностью, ничего не получалось у мальца. Тятенька как-то подарил ему беленькую козочку, уж он ее берег, ласкал. Но кто его знает, почему третьего дня загрустила Алька, притулившись к колодцу, и издохла. И вот сейчас, вроде гонит отбивающихся овец, а пока батраки не подбегут, не слушаются окаянные даже отцовского стрекача. «Не важный ты хозяин, Филиппок», — часто говаривал тятенька. Зато грамота, арифметика давались мальчонке легко, как глоток воды. Еще годки его в школе только палки пишут, да алфавит никак не запомнят, а ему в сельской библиотеке уже вторую книжку выдали «Егоркино счастье». Вот и решил тятенька сделать из сына государева человека, раз хозяйство ему не впрок.

Остановились на пригорке, что бы обзор был получше. Внизу пастбище богатое и густой пролесочек. На привале дядя Митя, батрак, развел костер, заварил свекольный взвар, достали хлеб, солонину. Пока готовили обед, Филиппок приступил к расчетам. Ну, с коровами понятно, их шесть, лошади две, а вот овец сколько?

Овцы мирно паслись на полянке, поедая вместе с травой козельцы и горицветы. Буян с Цыганом разлеглись на границе отары, поближе к костру, и ждали свих кусков солонины. Филипп осторожно пробирался между животными, стараясь не нарушать их покой. Одна, две, три… Вдруг его внимание привлекла пегая овца, стоящая ближе остальных к пролеску. Как то неестественно часто она отрывалась от еды и смотрела в сторону деревьев. Филиппок пошел к ней.

Дядя Митя подозвал собак. Они, неистово виляя хвостом, побежали к костру.