Бесплатный фрагмент - Зеркало судьбы: тени Желетово

ОТ АВТОРА

Дорогие читатели,

Перед вами — «ЗЕРКАЛО СУДЬБЫ: ТЕНИ ЖЕЛЕТОВО», девятый и заключительный роман в серии книг, посвящённых тайнам зеркального мира. Этот мир живёт уже много лет, переплетая судьбы героев, скитающихся сквозь страницы разных историй.

Этот роман — подарок. Моим родителям, научившим меня видеть магию в обыденном. Моим друзьям, поддерживавшим меня даже в те моменты, когда сами зеркала казались пустыми. Нашим и моим детям — тем, кто, быть может, однажды перечитает это произведение и найдёт в нём что-то важное для себя. И вам, читающим эти строки, — потому что без вас зеркала остались бы просто стёклами.

О МИРЕ

Мои книги — не просто отдельные истории. Это единая вселенная, где некоторые герои переходят из романа в роман, где события прошлого влияют на будущее, а зеркала хранят не только отражения, но и судьбы.

Периодически в романах появляется Фолиант — страж, искуситель и вечный вопрос без ответа. Впервые он явил свою истинную природу в романе «Адениум. Фолиант: Исповедь зеркального князя», но его следы можно найти и раньше. Он — лишь один из тех, кто связывает миры.

Некоторые персонажи, в том числе Энки и Кот-Хроникёр, появляются в нескольких моих романах, создавая между ними смысловые связи.

В данный момент у меня написано 12 романов и ещё 1 находится в стадии написания.

В каждом из романов — свои законы, свои загадки, но Желетово — место особенное. Здесь сошлись все нити. Здесь зеркала не просто отражают — они помнят.

О ЧЁМ ЭТА КНИГА?

Она — о выборе, который нельзя отменить. О том, что каждое отражение когда-то было реальностью, а за каждым исчезновением стоит чья-то жертва. О детях, которые видят то, во что взрослые уже разучились верить.

Но главное — она о памяти. Даже если разбить все зеркала, тени прошлого останутся с нами. Иногда — всего на секунду дольше, чем нужно.

Спасибо, что идёте этим путём.

Ваш проводник в Зазеркалье,

Михаил Ордынский

P.S. Желетово не отпускает и не отпустит. Даже если вы закроете эту книгу.

ЗЕРКАЛО СУДЬБЫ: ТЕНИ ЖЕЛЕТОВО

ПРОЛОГ: Семь отражений

Жаркий августовский воздух над Желетово был густым, как варенье, которое уже третий день варила в своей кухне тётка Марфа. Пыль, поднятая редкими проезжающими машинами, оседала на листьях подсолнухов у заборов, превращая их в сероватые, усталые лопасти. В центре деревни, у сельмага с выцветшей вывеской, стоял профессор Воронцов — высокий, сутуловатый, с тронутыми сединой висками и глубокими морщинами у глаз, будто прочерченными карандашом. Он задержался на пороге, ощущая, как пот медленно сползает по спине под рубашку.

— Опять ваши гости по лесу шляются, — проворчала продавщица, заворачивая пачку «Беломора» в газету. — Вчера дотемна не возвращались. У нас тут не курорт, сами знаете.

Профессор молча кивнул, бросив взгляд на часы — шестнадцать тридцать. Он торопился. В кармане пиджака лежал потрёпанный блокнот с пометками, которые он делал последние три дня: замеры, координаты, странные аномалии в поведении зеркал. На улице мальчишка лет двенадцати — Максим Громов — гонял мяч, пыль вздымалась за ним рыжим шлейфом. Мяч со стуком ударился о стену сельмага, откатился к ногам профессора.

— Эй, дядя, кинь сюда! — крикнул мальчишка, вытирая лоб грязной ладонью.

Воронцов поднял мяч, на мгновение задержав взгляд на ребёнке. В его глазах — ни тени того, что он видел вчера в старом зеркале у реки.

— Лови, — бросил он, но мяч пролетел мимо, покатившись к луже. Максим фыркнул, догнал его и снова принялся бить по облупленной стене.

Профессор сунул папиросы в карман и зашагал к окраине деревни, где уже собирались остальные.

                                            * * *

Река Лужа извивалась между холмов, как серебряная змея, оставляя после себя сырые, поросшие осокой берега. В дупле старого дуба, склонившегося над водой, будто заглядывая в собственное отражение, стояло зеркало. Не простое — треснувшее по краям, с потускневшей амальгамой, но невероятно древнее. Его привезли сюда неделю назад, аккуратно завернув в холстину, и с тех пор оно ждало.

— Тут место нехорошее, — пробормотал Саша Морозов, молодой ещё лесник, но уже с привычкой хмурить брови, как старик. — Бабка моя говорила — кто в это зеркало посмотрит, тот…

— Бабкины сказки, — перебил мужчина в очках, нервно щёлкая зажигалкой. Пламя то вспыхивало, то гасло, будто не решаясь гореть при свете дня. — Мы здесь не для мистики собрались.

Профессор Воронцов подошёл последним, доставая блокнот. Шестеро других уже стояли полукругом перед дубом — две женщины, трое мужчин, один, кажется, даже из академии. Все они приехали сюда по его приглашению, все подписали бумаги о неразглашении.

— Шестнадцать сорок семь, — пробормотал он, записывая. — Эксперимент начинается.

                                            * * *

Максим не собирался их преследовать. Он просто хотел поймать кузнечика — большого, зелёного, с длинными усами, — но тот ускакал в сторону реки. А там… там они стояли. Взрослые, серьёзные, с какими-то приборами. Мальчишка притаился в кустах, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Зеркало в дупле было покрыто паутиной, и от этого казалось ещё старше, ещё таинственнее. Но когда женщина в красном платке осторожно стёрла паутину рукавом, стекло вдруг стало идеально чистым — будто его только что вынесли из мастерской.

— Оно… — начала она, но замолчала.

Отражения в зеркале двигались чуть медленнее, чем сами люди. Профессор поднял руку — его двойник повторил движение с опозданием в секунду. Мужчина в очках засмеялся, но смех оборвался, когда его отражение продолжило улыбаться уже после того, как он снова нахмурился.

— Что за чёрт…

Женщина в платке протянула руку, коснулась поверхности.

И её пальцы вошли внутрь.

Стекло не разбилось, не треснуло — оно приняло её, как вода принимает камень. Она вскрикнула, но звук будто растворился в воздухе. Все замерли. Даже ветер стих.

Максим, прижав ладонь ко рту, почувствовал, как по спине побежали мурашки. В зеркале теперь было видно не только их — там, в глубине, за спинами отражений, стоял кто-то ещё.

И этот кто-то смотрел прямо на него.

                                            * * *

Тишина на берегу стала плотной, как вода перед грозой. Женщина в красном платке вырвала руку из зеркала — пальцы были целы, сухи, но на них остался лёгкий серебристый налёт, будто прикосновение ртути.

— Это не может быть… — начала она, но слова застряли в горле.

Её отражение не последовало за движением. Оно застыло, сохраняя позу с протянутой рукой, и улыбалось — широко, неестественно, так, как не улыбаются живые люди.

Мужчина в очках отпрянул. Его двойник в зеркале медленно снял очки, протёр их несуществующей тряпочкой и водрузил обратно на переносицу с невозмутимостью часового мастера.

— Что за чертовщина?! — Его голос сорвался в крик, но звук не разлетелся, не отразился от деревьев — он будто утонул в вате, растворился в воздухе, не оставив даже эха.

Профессор Воронцов стоял неподвижно, чувствуя, как холодный пот стекает по вискам. В зеркале его отражение уже не копировало его. Оно смотрело на него — изучающе, почти с жалостью.

— Послушайте… — начал один из гостей, учёный с седой бородкой, но тут его двойник в зеркале резко повернул голову и зашипел.

Настоящий человек отшатнулся, споткнулся о корень и рухнул на песок. Его отражение рассмеялось — беззвучно, лишь плечи дёргались в такт неуслышанному хохоту.

В кустах Максим прикусил губу до крови. Сердце колотилось так сильно, что казалось, его удары должны быть слышны всем на берегу. Он хотел бежать, но ноги не слушались — словно корни проросли сквозь его кеды и впились в землю.

Профессор внезапно резко обернулся — не к зеркалу, а в сторону кустов. Максим замер. Он не мог его видеть. Не мог. Но старик смотрел прямо на него — или сквозь него — и в его глазах было нечто, от чего мальчику стало ещё страшнее: не паника, не злость, а.… понимание.

Потом профессор резко развернулся и прижал ладонь к зеркалу.

                                            * * *

Стекло не было холодным. Оно не было и тёплым. Оно было никаким — словно прикосновение к самой пустоте.

Профессор Воронцов стоял перед зеркалом, но это уже не был берег реки. Вокруг расстилалось белое, безграничное пространство — ни неба, ни земли, только белизна, режущая глаза.

Перед ним стоял он сам.

Тот же высокий рост, те же морщины у глаз, но… в этом человеке не было усталости. Его плечи не сгибались под невидимым грузом, в его глазах не таилась та постоянная горечь, что годами копилась в душе профессора.

— Останься, — сказал двойник. Его голос был мягким, как шёпот листвы. — Здесь нет неудач. Нет потерь. Здесь ты можешь быть тем, кем должен был.

Профессор молчал. В руках он сжимал блокнот — тот самый, куда записывал все наблюдения.

— Ты же устал, — продолжал двойник. — Устал бороться. Устал проигрывать.

Профессор опустил взгляд на блокнот. На последней странице, под записью «16:47. Эксперимент начинается», дрожащей рукой он вывел:

Они не исчезли. Они выбрали.

Он провёл пальцем по строке. Чернила размазались, слова исчезли.

— Нет, — сказал он просто.

                                            * * *

Тишина.

Максим, наконец вырвавшись из оцепенения, выполз из кустов. Берег был пуст. Ни профессора, ни его спутников — только семь пар следов на песке, обрывающихся у самого зеркала, будто люди растворились в воздухе.

Зеркало… Оно снова было обычным — потускневшим, покрытым тонкой паутиной трещин. В нём отражался лишь лес, река, небо.

Мальчик сделал шаг ближе.

И тогда он увидел их.

В глубине стекла, далеко-далеко, стояли семеро. Шестеро — спиной к нему, неподвижные, как статуи. Лишь один обернулся.

Профессор Воронцов.

Он смотрел прямо на Максима. Не звал, не махал рукой — просто смотрел. Потом медленно поднял палец к губам.

Тише.

Мальчик отпрянул. Ветер, наконец сорвавшись с места, рванул по воде, взъерошил листву, завыл в тростниках.

А в зеркале уже никого не было.

                                            * * *

Вечер спускался на Желетово тягуче, как патока, окрашивая реку в свинцовые тона. Максим, дрожа от холода, хотя августовская ночь была тёплой, наклонился над чем-то блеснувшим у корней дуба. Осколок зеркала — не больше ладони, с неровными краями, будто вырванный из целого с мясом.

Когда пальцы коснулись стекла, в нём мелькнуло лицо. Женщина в красном платке, её рот растянут в беззвучном крике, глаза выпучены от ужаса. Она била кулаками по невидимой преграде, и Максим вдруг понял — она стучит в стекло с той стороны, пытаясь вырваться обратно.

— Не бери это! — хриплый голос за спиной заставил мальчика вздрогнуть. Лесник — Саша Морозов — выхватил осколок из его рук так резко, что края впились в ладонь, оставив тонкие красные полосы.

— Но там тётя… — начал Максим.

— Там ничего нет! — Лесник швырнул осколок в реку. Вода всплеснулась, на миг став идеально гладкой, зеркальной, отражая небо с уже зажжёнными звёздами. Потом рябь размыла отражение, и река снова стала просто рекой.

— Домой иди. И если увидишь ещё такие — не трогай. Это… — Лесник замолчал, глядя на свои руки. На указательном пальце, там, где он прижал осколок перед броском, остался серебристый след, будто кожа пропиталась ртутью.

                                            * * *

В московской высотке, где окна отражали ночной город, как разбитое зеркало, Алла Воронцова стояла у стекла, сжимая в руках блокнот мужа. Кожаный переплёт был потёрт на углах, страницы пожелтели от времени.

— Дело закрываем, — следователь в потёртом пиджаке щёлкнул авторучкой, оставив на столе пятно чернил. — Добровольный уход. Никаких следов насилия.

— Он не ушёл бы, — голос Аллы звучал ровно, но пальцы сжали блокнот так, что костяшки побелели. — Не оставив…

Она открыла последнюю страницу. Чернильная строчка: «Они не исчезли. Они выбрали».

Следователь пожал плечами, шаркая подошвами по паркету.

— Люди странно исчезают. Особенно умные. В архиве полно таких дел.

Дверь захлопнулась. Алла медленно провела пальцем по строке, будто пытаясь стереть её. За окном мелькнуло движение — в отражении на секунду возник силуэт: высокий, сутуловатый, с знакомой сединой у висков. Она резко обернулась.

Комната была пуста.

— Закрой дверь на ключ, — прошептала она в пустоту. — И не смотри в зеркала перед сном.

                                            * * *

Лунный свет пробивался сквозь листву, рисуя на тропе причудливые узоры. Максим шёл, спотыкаясь о корни, хотя дорогу от реки до деревни знал как свои пять пальцев. Воздух пахнет прелой листвой и чем-то ещё — металлическим, резким, как запах батареек.

На тропе перед ним сидел чёрный кот. Не просто чёрный — его шерсть переливалась, как жидкий графит, отражая свет так, что казалось, будто каждую шерстинку выковали из металла.

— Ты… видел их? — будто спросил взгляд кота. Не голос — именно взгляд, потому что пасть животного не шевелилась.

Максим зажмурился. «Нет-нет-нет, коты не могут…» Когда он открыл глаза, тропа была пуста.

Лужа у корней старой берёзы дрожала от его шагов. На секунду вода застыла, превратившись в идеальное зеркало. В нём отражалось не его лицо, а чьё-то другое — мужское, с глубокими морщинами вокруг рта и глазами, в которых плавали целые галактики.

Потом капля упала с листа, и отражение рассыпалось.

Где-то в глубине леса заухал филин. Будто смеялся. Будто знал что-то, чего не знал Максим.

А на тропинке, там, где сидел кот, лежал маленький осколок зеркала. Совсем крошечный. Но достаточно большой, чтобы хранить в себе целый мир.

Часть 1. ПРОБУЖДЕНИЕ ТЕНЕЙ

Глава 1. Витрина с призраком

Автобус, скрипя тормозами, выплюнул его на обочину, будто стыдясь доставить пассажира в такое место. Максим Громов спрыгнул на растрескавшийся асфальт, и пыль тут же облепила сапоги — рыжая, как воспоминания, от которых он двадцать лет бежал. Желетово встретило его тем же кисловатым запахом полыни и перегретого металла, тем же пыльным ветром, шаркающим по крышам, будто старик, перебирающий пожелтевшие фотографии.

Он потянулся за рюкзаком, и в этот момент витрина сельмага поймала его отражение — но не то, что должно было быть. Вместо его измождённого лица, в стекле застыл фасад церкви, сгоревшей ещё в девяностых. Чёткий, будто вырезанный из времени: белые стены, позолота куполов, даже голубь на кресте — всё так, как он запомнил в последний день перед исчезновением. Максим замер, пальцы сами сжали гильзу в кармане — ту самую, единственный сувенир из другой жизни.

— Чёрт… уже началось, — прошептал он, и слова утонули в гуле уезжающего автобуса…

Витрина моргнула — и снова стала обычным стеклом, за которым маячили банки с солёными огурцами и пыльные пачки «Беломора». Но он знал: это не галлюцинация. Это оно. То самое, что двадцать лет назад забрало семерых и оставило ему только гильзу да вопрос без ответа.

— Громов? Да неужто?

Голос прозвучал так, будто его протащили по гравию. Максим обернулся. Из-за угла, опираясь на палку, словно на третью ногу, вышагивал Морозов — «Лесник», как его звали ещё со времён, когда лесничество не было синекурой для пьяниц. Лицо его походило на кору старого дуба: морщины-трещины, глаза-сучья, глубоко вросшие в темноту.

— Здорово, дядя Саша, — Максим нарочно сделал голос грубее, чем чувствовал.

— Ты чё, с ума сошёл? — Морозов схватил его за рукав, и пальцы впились в ткань, как когти. — Сюда? Сейчас? Да ты знаешь, какое число?

Максим знал. Шестнадцатое августа. Ровно двадцать лет.

— Работа, — соврал он, отводя взгляд.

Лесник фыркнул, и из его лёгких вырвался звук, похожий на скрип несмазанных дверей.

— Работа… Оно тебя ждёт, пацан. Всё это время ждало. — Он кивнул на витрину, и Максим понял: старик видел. Видел церковь в стекле.

— Кто ещё приехал? — вдруг спросил Морозов, сузив глаза.

— Да никто. Я один.

— Врёшь. Оно никогда не берёт поодиночке.

И, не дав ответить, заковылял прочь, оставив за собой шлейф запаха — хвои, махорки и чего-то ещё, сладковато-гнилого, будто подпорченных ягод.

                                            * * *

Михаил Воронцов приехал на час позже, но Желетово встретило его без иллюзий — только пыль да покосившиеся заборы. Дом, который он снял у местной библиотекарши Воробьёвой, оказался старой избой с печкой и скрипучими половицами, но зато в пяти минутах от того места, где исчез отец.

— Водопровод, конечно, шалит, — говорила Воробьёва, провожая его по узкому коридору. — А по вечерам скрипит крыша. Но вам, наверное, это даже нравится? Писателям ведь нужна «атмосфера», да?

Она улыбнулась, и Михаил поймал себя на мысли, что её губы напоминают старый переплёт — потрескавшиеся, но ещё держащие форму.

— Да, спасибо, — ответил он автоматически, разглядывая полки. Библиотека Воробьёвой была не просто собранием книг — это был архив Желетово. На одной из полок он заметил папку с надписью «1999».

— Можно? — Он уже тянулся к ней, когда Воробьёва резко перехватила его руку.

— Позже. Сначала покажу, где чайник.

Но он успел разглядеть угол фотографии, торчащий из папки. Чёрно-белый снимок. Группа людей у реки. И в центре — отец, в той самой шляпе, которую так и не нашли.

«Добровольно», — вспомнилась ему последняя запись в отцовском дневнике.

За окном скрипнули качели. Михаил вздрогнул — ему показалось, что на мгновение в стекле отразилось не его лицо, а чьё-то другое.

Молодое.

С улыбкой.

И совсем не его.

                                            * * *

Лена Белова сидела на складном стуле у края поля, где ржаные колосья смыкались с лесом, будто золотая река, впадающая в тёмное море. Кисть в её руках скользила по холсту легко, почти бездумно — она писала этот пейзаж уже третий день, и сегодня, наконец, свет был идеальным: солнце, застрявшее где-то между полднем и вечером, отбрасывало длинные тени, превращая поле в шахматную доску из света и тьмы.

Но что-то пошло не так.

Она собиралась добавить мазок охры к дальним деревьям — и вдруг краска потекла вниз, как слеза. Не просто стекала, а извивалась, оставляя за собой красноватый след, будто холст исторгал кровь. Лена замерла. Вместо леса на холсте проступали силуэты — неясные, размытые, но людские. Один, второй, третий… Семь фигур, стоящих в ряд, будто на старом групповом фото.

— Что за чёрт…

Она резко отдернула руку, и кисть упала в траву, оставив на зелени кровавую каплю. Ветер внезапно стих, и тишина стала такой густой, что Лена услышала, как у неё в груди учащённо стучит сердце.

Это просто игра света. Просто краска смешалась…

Но когда она посмотрела на холст снова, один из силуэтов — высокий, в шляпе — медленно повернул голову.

                                            * * *

Андрей Ковалёв, которого все звали Дроном, даже не хотел ехать в эту дыру. Но Сашка настояла — «исследование для статьи», говорила она, хотя он знал: ей просто не терпелось покопаться в чужой трагедии.

Он сидел за столом в съёмной халупе, которую местные называли «офисом», и пялился в ноутбук. Курс акций падал, клиенты сыпались, как перезрелые яблоки, а он здесь, в Желетово, должен был делать вид, что его волнуют какие-то пропавшие двадцать лет назад чудаки.

— Чёртово зеркало, — проворчал он, глядя на своё отражение в окне.

И тут его двойник моргнул.

Андрей застыл.

Отражение — его точная копия, в той же чёрной рубашке, с той же усталой складкой у рта — смотрело на него, но не повторяло движений.

— Хватит, — прошептал он. — Хватит!

Двойник улыбнулся — широко, неестественно, как клоун на детском утреннике — и медленно поднял руку, будто махал ему.

Андрей посмотрел на свою руку. Она лежала на клавиатуре, неподвижная.

— Нет.

Он резко вскочил, и стул с грохотом упал назад. В этот момент двойник в окне засмеялся — беззвучно, но так, что Андрей почувствовал этот смех где-то в костях.

Он схватил первую попавшуюся вещь — кружку с остывшим кофе — и швырнул её в окно.

Стекло треснуло, но не разбилось.

А отражение исчезло.

                                            * * *

Река Лужа была неглубокая, больше похожая на большую лужу, как шутили местные. Влад бежал впереди, шлёпая по воде, как маленький дикарь, а Ксения плелась следом, недовольно морща нос.

— Ты как черепаха, — крикнул он, обернувшись. — Мы же ничего не найдём, если ты будешь идти, как бабка!

— А ты как дурак бегаешь, — огрызнулась Ксения, но ускорила шаг.

Даша шла последней, тихо, как всегда. Она редко говорила, зато видела то, чего не замечали другие.

— Смотрите! — вдруг воскликнул Влад, нагибаясь к воде. — Блестит!

Он сунул руку в мутную воду и вытащил осколок стекла — небольшой, с неровными краями, но странно тяжёлый, будто сделан не из стекла, а из чего-то плотного, почти металлического.

— Дай посмотреть, — протянула руку Ксения.

Влад нехотя отдал осколок, и она подняла его к солнцу.

— Тут что-то есть…

Она присмотрелась — и вдруг вскрикнула, чуть не выронив стекло.

В глубине осколка, будто за толщей воды, смотрели глаза.

Не отражение. Не их собственные.

Чьи-то другие.

— Это портал, — тихо сказала Даша, и её голос прозвучал так, будто она знала это всегда.

Влад замер, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.

— Какой ещё портал?

— Он ведёт туда, — прошептала Даша, не отрывая взгляда от осколка. — Где они.

И в этот момент все трое почувствовали одно и то же:

Кто-то смотрит на них из воды.

Не спереди.

Из глубины.

                                            * * *

Телефон звонил слишком долго, будто сигнал пробивался сквозь толщу лет. Михаил прижал аппарат к уху, глядя в окно, где вечер уже разводил по стеклу сизые акварели сумерек. Когда Алла Воронцова наконец ответила, её голос показался ему странно плоским — будто не живая речь, а запись, проигранная на изношенной кассете.

— Мам, я нашел кое-что… — начал он, перебирая пальцами угол фотографии с отцом.

— Где ты? — её вопрос прозвучал как щелчок затвора.

— В Желетово. В доме Воробьёвой.

На другом конце провода что-то звякнуло — будто рассыпались стёкла. Михаил непроизвольно сжал телефон крепче.

— Уезжай. Сейчас же. — Голос матери стал резким, как зимний ветер. — Не копай глубже, Миша. Закрой дверь на ключ. И не смотри в зеркала перед сном.

— Но папа…

— Твой отец сделал выбор! — Она почти крикнула это, и вдруг в трубке раздался странный звук — будто кто-то медленно проводил пальцем по мокрому стеклу. — Они все сделали выбор…

Связь прервалась. В тишине комнаты осталось только тяжёлое дыхание Михаила и едва уловимый шелест — будто за стеной кто-то перелистывал страницы старой книги.

                                            * * *

Максим Громов не любил ночные прогулки — особенно здесь, особенно сегодня. Но водка, выпитая в компании с Лесником, требовала выхода, а туалет в съёмной халупе давно не работал. Он вышел во двор, и холодный воздух мгновенно обжёг лёгкие, напомнив Афган, где звёзды тоже висели так низко, что казалось — протяни руку, и они обожгут пальцы.

Когда он повернулся к дому, то увидел их. Две фигуры на опушке — одинакового роста, в одинаковых одеждах, с одинаково пустыми лицами. Близнецы. Они стояли, слегка раскачиваясь, будто деревья на ветру, и смотрели на него. Нет, не смотрели — повторяли. Максим поднял руку — и через три секунды они синхронно подняли свои. Он шагнул вперёд — они ответили движением, но с той же задержкой, будто эхо, запоздавшее в горах.

— Чёртов цирк… — прошипел он, доставая из кармана гильзу. Старый талисман был тёплым, будто живым.

Один из близнецов вдруг улыбнулся — слишком широко, обнажая ровные белые зубы. Второй повторил это выражение лица, но его улыбка была кривой, болезненной. Максим почувствовал, как по спине побежали мурашки — не от страха, а от узнавания. Где-то он уже видел эти лица. В том самом августе 1999-го, когда семеро исчезли у реки.

Он резко развернулся и зашагал к дому. Через три секунды за его спиной раздались шаги — сначала в унисон, потом всё более рассинхронизированные, пока не превратились в хаотичный стук, будто дождь по жестяной крыше.

                                            * * *

Дом профессора Воронцова сохранил ту же строгую аккуратность, что и при жизни хозяина. Михаил осторожно провёл пальцем по корешкам книг в шкафу, ощущая подушечками лёгкий слой пыли — двадцать лет нетронутого покоя. Стол, за которым работал отец, был чист, если не считать массивного фолианта в кожаном переплёте, лежащего ровно по центру — будто кто-то специально подготовил его для сына.

«Зеркальный кодекс» — золотыми буквами вытиснено на обложке. Михаил открыл книгу, и старый пергамент хрустнул, будто вздохнул. Страницы были испещрены отцовским почерком — чётким, почти чертёжным, но чем дальше, тем более нервным, рваным. Последняя запись занимала целую страницу:

«Зеркало не отражает — оно выбирает. Каждый видит то, что готов принять. Но что, если оно показывает не то, что есть, а то, что могло бы быть? Альтернативную версию тебя? И что, если однажды ты предпочтёшь её настоящей?»

Михаил перевернул страницу. На обратной стороне — всего одно слово, написанное дрожащей рукой: «Добровольно».

В этот момент где-то в доме громко упало стекло. Михаил вздрогнул и обернулся к окну — в нём отражалась его собственная фигура, но… рука в отражении всё ещё листала книгу, хотя он уже отпустил страницы.

Он медленно поднял взгляд. Отражение в окне подняло голову на три секунды позже. И улыбнулось.

Не ему.

Чему-то за его спиной.

Глава 2. Кодекс без ответов

Код щёлкал ручкой с нервной частотой метронома, пока сканер пожирал страницу за страницей отцовского дневника. Экран ноутбука мерцал в полутемной комнате, отбрасывая синеватые блики на его небритую щёку. Он ненавидел эту провинциальную тишину, где даже пыль оседала с каким-то деревенским неторопливым высокомерием.

— Ну давай же, — прошептал он, ударив по клавише Enter с силой, достаточной для убийства таракана.

Программа зависла на мгновение, затем выдала всплывающее окно с текстом, который явно не присутствовал на бумажных страницах. Буквы дрожали на экране, будто написанные под водой:

«Семь грехов = семь ключей. Ищи там, где тень повторяет движение на счёт три. Они не исчезли — они распределились.»

Код откинулся на спинку стула, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.

— Вот же мёртвый батяня, — пробормотал он, — даже из могилы умудряется генерить баги.

Он потянулся за кружкой с остывшим кофе, но вдруг экран погас, а затем вспыхнул снова — теперь на нём медленно проявлялась фотография: семь человек у реки, их лица постепенно расплывались, как восковые маски у огня. Последним исчезло лицо профессора Воронцова — но перед тем, как растаять, его губы на экране шевельнулись, будто что-то говоря.

Щелчок ручки участился до пулемётной очереди.

                                            * * *

Аня прижала куклу к груди, чувствуя, как её собственное дыхание становится неровным. Кукла — обычная фарфоровая «Лена» с голубыми глазами и розовыми губами — вдруг показалась ей чужой. Она положила её перед зеркалом в спальне, как делала каждое утро, чтобы «Лена» могла «умыться».

— Привет, — шепнула Аня, как всегда.

Но сегодня кукла не просто отразилась в зеркале.

Её отражение моргнуло.

Настоящая кукла в руках Ани оставалась неподвижной, но стеклянная копия — нет. Голубые глаза в зеркале медленно повернулись к Ане, а розовые губы растянулись в улыбке, слишком широкой для фарфорового лица.

— Ты… — Аня потянулась к зеркалу дрожащими пальцами.

Отражение куклы повторило движение, но с задержкой — пальцы в зеркале коснулись стекла на три секунды позже. Аня резко отдернула руку.

— Мам! — крикнула она, но голос сорвался в шёпот.

В зеркале кукла подняла руку — настоящая в её ладонях оставалась неподвижной — и приложила фарфоровый палец к нарисованным губам:

Тсссс.

Комната наполнилась запахом лаванды — так пахли саше, которые мама клала в шкаф с кукольными платьями. Но все платья были упакованы месяц назад, перед переездом в эту чёртову деревню.

                                            * * *

Тамара Лебедева поправила очки, стараясь не показывать, как дрожат её пальцы. Очередной пациент — пожилой рыбак Рыбаков — сидел перед ней, его глаза неестественно блестели в свете настольной лампы.

— Ну как, докторша, — хрипел он, — я скоро сдохну или ещё помучаюсь?

— Ваши зрачки… — начала Тамара, но голос её предательски дрогнул.

Они были расширены до предела, чёрные, как ночное небо над Желетово, и совершенно не реагировали на свет. Такие же, как у предыдущих пяти пациентов сегодня. Такие же, как у той женщины в красном платке, что пришла вчера и исчезла, оставив после себя только запах мокрого пепла.

— Да плевал я на зрачки, — Рыбаков хрипло засмеялся. — Вот скажите, нормально, когда твоё отражение в воде улыбается, а ты нет? Я ж не дурак, я вчера не пил!

Тамара машинально записала «синдром Зазеркалья» в карточку — термин, которого не существовало ни в одном медицинском справочнике. Её ручка вывела эти слова с особой тщательностью, будто признавая поражение науки перед тем, что происходило в деревне.

— Вам нужно избегать… зеркал, — сказала она, понимая всю абсурдность совета.

Рыбаков разразился кашлем, в котором угадывались нотки истерического смеха.

— Да их тут везде доху… до фига! В витринах, в окнах, в чёртовых ложках!

Он резко встал, опрокинув стул. В этот момент свет в кабинете мигнул, и Тамара увидела — на секунду, не больше — как в зрачках старика отражается не её кабинет, а какое-то другое место: берег реки, круг из двенадцати камней, и семь фигур, стоящих по колено в воде.

Потом свет вернулся, и видение исчезло. Но запах мокрого пепла снова витал в воздухе, хотя окно было закрыто.

                                            * * *

Ольга Светлова разложила фотографии на кухонном столе, где пятна от чая образовывали архипелаг забытых кружек. Снимок, сделанный у реки вчерашним вечером, казался обычным — группа исследователей, Максим с его вечной гильзой в пальцах, Лена с блокнотом, Михаил, изучающий карту. Но когда она пригляделась, морозный палец пробежал по её позвоночнику.

На краю кадра, чуть в стороне от всех, стоял человек, которого не было в тот момент.

Мужчина в старомодном костюме, с тростью, лицо скрыто под широкими полями шляпы. Но самое странное — его фигура была чуть размыта, будто он двигался, когда затвор захлопнулся. Или… будто он не совсем принадлежал этому времени. Ольга поднесла фото к свету, и в этот момент её собственное отражение в окне за спиной не повторило движения.

— Ты что, не спишь? — голос Дюхи заставил её вздрогнуть.

— Посмотри, — она протянула фото, — ты его видел вчера?

Гром нахмурился, и его пальцы, привыкшие к струнам, нервно постучали по краю снимка.

— Нет. Но… — он перевернул фотографию, где Ольга всегда писала даты, — вот же чертовщина.

Надпись, сделанная её рукой «17.08.2019», теперь выглядела иначе — первые две цифры расплылись, превратившись в «19.08.1919».

Из коридора донёсся звук падающей трости.

                                            * * *

Михаил шёл за Лесником по едва заметной тропе, где ветки хлестали по лицу, как наказание за любопытство. Воздух пах прелыми листьями и чем-то ещё — металлическим, будто ржавые гвозди, забытые в древесной плоти.

— Вот тут, — Морозов остановился так резко, что Михаил едва не врезался в его костлявую спину.

Перед ними расчищенный участок леса, где в идеальном кругу стояли двенадцать зеркал разной формы и размера — от роскошного венецианского до простого куска полированного металла. Все они были покрыты мхом, но не разбиты, будто кто-то заботливо сохранял их годами.

— Не ходи туда, — прошипел Лесник, и его голос звучал так, будто сквозь него говорил сам лес. — Они не любят чужих.

— Кто «они»?

Старик повернулся, и Михаил увидел, что его глаза стали неестественно блестящими, почти как у пациентов Тамары.

— Те, кто смотрит из щелей мира. Они играют в прятки со временем.

Ветер внезапно стих, и в тишине Михаил услышал лёгкий звон — будто кто-то провёл пальцем по краю стекла. В ближайшем зеркале что-то мелькнуло. Не его отражение. Что-то… движущееся внутри.

— Ты уже привлёк их внимание, — Лесник схватил его за руку, — теперь они будут приходить чаще.

Из кармана Михаила выпал отцовский блокнот, раскрывшись на странице с надписью «Добровольно». Ветер внезапно поднялся снова, перелистывая страницы, пока они не остановились на схеме — точном изображении круга из двенадцати объектов.

Лесник перекрестился старым, почти забытым жестом.

— Твой батька тоже был любопытным. И где он теперь?

                                            * * *

Гром играл «Песню Теней» на старой гармонике, которую нашёл на чердаке дома Воробьёвой. Инструмент пахнул плесенью и воспоминаниями, а его звук был похож на голос утопленника — хриплый, прерывистый, но странно завораживающий.

Дети собрались вокруг, даже вечно ершистая Ксения затихла, прижав к груди блокнот. Влад первым заметил — стёкла окон в домах вокруг начали вибрировать в такт музыке. Не просто дрожать — они пульсировали, как живые, и в их отражениях что-то менялось.

— Смотрите, — прошептала Даша, указывая на витрину магазина.

В стекле, вместо их отражений, медленно проявлялась сцена у реки — семеро людей в старомодной одежде стояли по колено в воде, а перед ними на камне лежало большое зеркало в серебряной оправе.

Гром играл громче, и странная мелодия, казалось, проникала в сами стены. Окна домов теперь отражали только ту сцену — двадцать лет назад, но так чётко, будто это происходило здесь и сейчас.

— Они добровольно, — вдруг сказала Аня, не сводя глаз с куклы в своих руках. Та повернула голову к зеркалу без её помощи.

В этот момент лопнуло стекло в дальнем окне. Потом в следующем. И следующем. Как будто невидимая волна катилась по улице, разбивая всё на своём пути.

Но странное видение в осколках не исчезло. Оно стало ещё чётче.

И тогда все увидели — в зеркале на камне отражалось небо.

Но не то, что было над группой в тот день.

Какое-то другое.

С совершенно чужими созвездиями.

                                            * * *

Телефон Максима завибрировал в кармане, когда он выходил из душа, смывая с себя липкий страх после встречи с близнецами. Он достал аппарат, и пальцы его вдруг стали чужими, непослушными — на экране горело сообщение от неизвестного номера. Не цифры, а сплошные нули. И дата: 16.08.1999.

— Да ты шутишь… — прошептал он, но тело уже знало правду ещё до того, как он прочитал текст:

«Ты видел нас. Скоро увидишь снова. Они ждут.»

Гильза выпала из его пальцев и покатилась по полу, звеня, как падающий снаряд. Максим схватил её — тёплую, будто только что выброшенную из ствола — и вдруг почувствовал запах пороха. Его квартирка в Желетово никогда не пахла порохом.

Он поднёс гильзу к носу и понял — запах шёл не от металла. Он висел в воздухе, как призрак, смешиваясь с паром от душа. И где-то в этом пару на секунду проступило лицо — то самое, из 1999 года, из толпы у реки. Женщина в красном платке. Та самая, что первой коснулась зеркала.

Телефон снова завибрировал. Новое сообщение:

«Рыбаков уже с нами.»

                                            * * *

Следы на песке у дома рыбака были чёткими, как оттиск на свежей глине. Тамара стояла на коленях, проводя пальцем по последнему отпечатку — правый ботинок, размер сорок второй, стёртый носок. След обрывался перед треснутым зеркалом в прихожей, будто Рыбаков шагнул прямо в стекло.

— Зрачки, — прошептала она, поднимая очки на лоб.

На пыльной поверхности зеркала остались два чётких отпечатка — будто кто-то смотрел в него вплотную, так близко, что ресницы оставили узор на стекле. И между ними — трещина, идеально ровная, как дорожка для слезы.

— Он не сопротивлялся, — сказал Максим, осматривая нетронутую мебель.

— А как ты это понял? — Код щёлкал ручкой так быстро, что звук походил на тиканье сломанных часов.

— Потому что ублюдки всегда сопротивляются.

В спальне на тумбочке стояла фотография — Рыбаков лет сорока, с женой и ребёнком. Все трое смотрели в камеру с одинаковыми глазами — зрачки расширены, как у ночных животных. Тамара перевернула снимок. На обороте дата: 16.08.1999.

Из кухни донёсся звук падающей посуды. Когда они вбежали туда, на полу лежала разбитая тарелка, а в луже воды отражалось не потолок, а звёздное небо — такое, каким его видели в ту августовскую ночь двадцать лет назад.

                                            * * *

Они собрались в доме Воробьёвой — все, кроме Кати Светлова, которая сидела на крыльце, напевая что-то себе под нос. Михаил разложил на столе карту с отметками — круг из зеркал, река, место, где исчез отец.

— Мы идём туда ночью, — сказал он, и голос его звучал твёрже, чем он себя чувствовал.

— А если это ловушка? — Лена провела пальцем по своему блокноту, где недавние наброски превратились в изображения тех семерых.

— Конечно ловушка, — Максим крутил гильзу в пальцах. — Только мы уже в ней.

Код вывел на экран ноутбука усиленное изображение фотографии Ольги — странник во времени теперь был виден чётче. Его трость оказалась не просто тростью — набалдашник был выполнен в виде зеркального шара.

— Они хотят, чтобы мы пришли, — прошептала Даша, неожиданно появившись в дверях. За ней стояла Аня с куклой — та теперь держала в фарфоровых руках крошечное зеркальце.

Из коридора донёсся голос Кати — она пела «Песню Теней» наоборот, и от этого мелодия становилась ещё жутче.

— Они не хотят, чтобы мы ушли, — поправила её Аня, и её кукла медленно повернула голову к кругу на карте.

Ветер внезапно ударил в окно, принеся с собой запах речной воды и чего-то ещё — сладковатого, будто перезревшие ягоды, оставленные гнить на солнце.

Михаил посмотрел на часы. До полуночи оставалось три часа.

Где-то в доме упало зеркало.

Но никто не пошёл проверять.

Все и так знали — оно разбилось на семь частей.

Глава 3. Рисунки, которые сбываются

Лена провела кистью по холсту, добавляя последние штрихи к портрету Максима — морщину у глаза, след ожога на шее, ту особую напряжённость в уголках губ, которая выдавала в нём бывшего солдата. Краска ложилась странно вязко сегодня, будто смешивалась не с разбавителем, с чем-то более плотным, почти органическим. Она отложила кисть, чтобы стереть пальцем случайную каплю, и в этот момент картина перед ней изменилась.

Морщины разгладились, ожог исчез — на холсте теперь смотрел молодой мужчина с ясными глазами и той же гильзой в руках, но держал он её не как талисман, а как патрон перед заряжанием. Лена отпрянула, задев баночку с разбавителем. Жидкость растеклась по полу, но запах был не химический, а пороховой, будто в мастерской кто-то выстрелил.

— Боже … — она протянула дрожащую руку к холсту, но не осмелилась прикоснуться.

На обратной стороне, где она всегда ставила дату, теперь красовалась чужая подпись: «Громов А. В., 16.08.1999». Капли краски на подписи были ещё влажными. Лена резко накрыла холст тканью, но сквозь материю проступили контуры лица — теперь оно улыбалось.

Из коридора донёсся звук падающей гильзы.

                                            * * *

Андрей Ковалёв облокотился о раковину, всматриваясь в своё отражение. Вчерашний инцидент с двойником он списал на усталость и переизбыток кофеина. Но сегодня зеркало в ванной вело себя… послушно. Слишком послушно. Оно отражало его движения с идеальной точностью и без малейшей задержки.

— Ну вот же, никакой чертовщины, — пробормотал он, намыливая лицо.

Когда он открыл глаза, отражение всё ещё держало бритву у его горла — в той позиции, где он оставил её три секунды назад. Андрей замер. Капля пены скатилась по его щеке, но в зеркале лицо оставалось неподвижным и чистым.

— Хватит… — он швырнул в стекло стакан, но оно не разбилось, лишь заколебалось, как поверхность воды.

Отражение наконец ожило — подняло бритву и медленно провело по собственному горлу. По стеклу не пошла кровь — вместо этого появилась трещина, точь-в-точь как у Рыбакова. Из щели вырвался шепот:

— Всё под контролем, Андрюша?

Андрей отчаянно дёрнул ручку двери, но та не поддавалась. В зеркале его двойник улыбался, а за его спиной медленно проявлялись ещё шесть силуэтов.

                                            * * *

Ксения чертила карту Желетово с упорством топографа, готовящегося к войне. Её блокнот был усеян странными значками — крестики у реки, кружки вокруг определённых домов, волнистые линии вдоль лесной тропы. Влад тыкал пальцем в особенно густо помеченный участок.

— Это что, кладбище?

— Нет. Это где земля болит, — ответила Ксения, не отрываясь от рисунка.

Даша молча наблюдала, как её кукла повторяет движения карандаша Ксении — маленькая фарфоровая ручка чертила в воздухе те же линии. Код, проходя мимо, случайно задел взглядом блокнот и замер.

— Эй, это же… — он выхватил из рюкзака распечатку со сканами Кодекса. Узоры совпадали до мельчайших деталей. — Откуда ты знаешь эти символы?

Ксения пожала плечами, но её рука продолжала выводить новый знак — перевёрнутую восьмёрку с точкой посередине.

— Они мне снятся. Вот тут, — она ткнула в центр символа, — дверь. Но она не для всех.

Код побледнел. В Кодексе этот знак сопровождался единственной записью: «Locus transitus — voluntarie tantum». Место перехода — только добровольно.

Из кухни донёсся звук разбивающейся посуды. Все бросились туда — на полу лежала Аня, а вокруг неё в идеальном кругу располагались осколки разбитой тарелки. В каждом отражалось не потолок, а звёзды — те самые, что видела Лена на своём холсте.

— Они зовут, — прошептала Аня, поднимая лицо. Её глаза были неестественно блестящими. — Скоро будет семь. Как тогда.

Дашина кукла медленно кивнула.

                                            * * *

Старик Гущин сидел на своей веранде, как музейный экспонат, который забыли убрать. Его руки, похожие на спутанные корни, дрожали над стаканом самогона, в котором луна отражалась криво, словно пьяная. Михаил присел рядом, осторожно, будто боясь раздавить хрупкую нить, связывающую старика с реальностью.

— Вы же были там в тот день, — начал он, но Гущин закачался, и тень от его козырька скользнула по лицу, как занавес.

— Был. Да только не видел. — Старик хрипло рассмеялся, и смех его походил на скрип несмазанных качелей. — Они кричали, понимаешь? Рты разевали, жилы на шеях надулись… А звука не было. Как в кино без колонок.

Он вдруг выпрямился, и глаза его стали неестественно ясными, будто кто-то протер их изнутри.

— А он… твой батька… Он последним пошел. Оглянулся. И мне показалось… — Гущин схватил Михаила за руку, и пальцы его были холодными, как металлическая ручка двери зимой, — мне показалось, он улыбнулся. Будто рад был.

За спиной у них упала банка с гвоздями, рассыпавшись по полу веранды идеальным кругом. Гущин не повернулся.

— Они опять придут. Семь пар следов на песке. Только чьих — хрен его знает.

                                            * * *

Гром нашел стеклянную гармонику на чердаке дома Воробьёвой, где она пролежала, судя по слою пыли, все двадцать лет. Инструмент был странной конструкции — набор стеклянных пластин, подвешенных на медных струнах, с выгравированными по краям символами, похожими на те, что рисовала Ксения.

Когда он провел смычком по пластинам, воздух затрепетал, будто тонкая ткань реальности. Дети замерли — в лужах после вчерашнего дождя зашевелились отражения. Но не их лица.

— Смотрите… — прошептала Аня, приседая у самой большой лужи.

В мутной воде четко проступило изображение — берег реки, семеро людей в одежде конца девяностых, большое зеркало на камне. Профессор Воронцов стоял чуть в стороне, что-то записывая в блокнот. Гром изменил тональность, и изображение дернулось, как старая кинопленка.

— Боже, — пробормотал Максим, приглядываясь к одному из мужчин в толпе, — это же мой отец…

Вода в лужах начала вибрировать, принимая новые формы — вот женщина в красном платке тянется к зеркалу, вот ее рука погружается в стекло, вот остальные кричат беззвучно… Гром играл все громче, а на его висках выступал пот, хотя движения были почти ленивыми.

Вдруг все лужи одновременно потемнели. В них осталось только одно отражение — огромный черный кот, сидящий на берегу. Его глаза отражали небо, но не сегодняшнее — какое-то другое, с незнакомыми созвездиями.

                                            * * *

Ольга перебирала вчерашние снимки в маленькой темной комнате, которую Воробьёва разрешила использовать как фотолабораторию. Красный свет фонаря делал ее руки похожими на окровавленные, а тени на стенах двигались странно резко, будто не соответствуя движениям людей.

— Ну и дерьмо, — пробормотала она, рассматривая очередной кадр.

На каждом фото, в самом углу, появлялось одно и то же лицо — мужчина в старомодной шляпе, которого не было в момент съемки. Иногда он стоял спиной, иногда частично скрывался за деревом, но на последнем снимке смотрел прямо в камеру, улыбаясь. И улыбка эта была слишком широкой, как будто кто-то потянул уголки его рта нитками.

Ольга достала увеличительное стекло. При ближайшем рассмотрении стало ясно — в глазах незнакомца отражалось не Желетово 2019 года, а какое-то другое место. Та же деревня, но церковь цела, а на площади стоит памятник, которого никогда не было.

— Странник…, — вспомнила она название, которое придумал Код.

Вдруг на фотографии что-то изменилось. Она не сразу поняла, что — просто почувствовала ледяной укол в груди. Присмотревшись, она увидела: теперь на снимке, среди группы исследователей, стояла она сама. Но с руками, сложенными иначе. И с выражением лица, которого у нее никогда не было — смесь ужаса и блаженства.

Из красного фонаря посыпались искры. В последний момент, прежде чем свет погас полностью, Ольга увидела — все фотографии на столе теперь изображали одно и то же: семь фигур, стоящих перед зеркалом у реки. И восьмую — фотографа, который снимал их со стороны. В слишком современной одежде. С слишком знакомым лицом.

                                            * * *

Аня стояла перед трельяжем в спальне, кукла крепко прижата к груди. В отражении девочка и её фарфоровая спутница выглядели одинаково бледными, только у куклы глаза были шире, а улыбка — статичной, нарисованной.

— Если ты добрый… — прошептала Аня, ставя куклу перед зеркалом, — покажи правду.

Фарфоровые пальцы дрогнули. Не отражение — сама кукла. Глаза её в зеркале потемнели, стали глубже, человечнее. Аня почувствовала, как по её спине побежали мурашки, но не от страха — от узнавания. Эти глаза она где-то видела. В забытом сне. В чужом рассказе. В трещине на старом фото.

Кукла в зеркале подняла руку — настоящая оставалась неподвижной — и провела пальцем по стеклу. Там, где прошёл фарфоровый палец, осталась мутная дорожка, будто от слезы.

— Я видела, как они уходили, — сказала кукла голосом Ани, но на три тона ниже. — Они не плакали. Они смеялись.

Аня протянула руку, и в этот момент кукла в зеркале исчезла. Настоящая осталась на месте, но теперь её глаза были пусты — просто голубая краска, без глубины.

Из коридора донёсся крик Ксении:

— Аня! Мы идём в лес!

Девочка вздохнула и сунула куклу в карман. В зеркале её отражение на секунду задержалось, улыбаясь чуть шире, чем следовало.

                                            * * *

Лес встретил их тишиной, слишком густой для летнего вечера. Даже комары не жужжали, даже листья не шелестели. Только их шаги хрустели по валежнику, да Код нервно щёлкал ручкой, будто отстукивая код Морзе в честь их глупости.

— Вот, — внезапно сказал Лесник, останавливаясь перед едва заметной тропинкой. — Дальше сами. Я не пойду.

Максим первым шагнул вперёд — и замер.

Поляна. Двенадцать зеркал, расставленных в идеальный круг. Некоторые в роскошных рамах, другие — просто осколки, подвешенные на верёвках. Все покрытые мхом, но не тронутые временем.

— Боже… — прошептала Лена, но её голос пропал, поглощённый внезапно наступившей тишиной.

Они вошли в круг.

Первым заметил Дрон:

— Они… они не так отражают.

Действительно, отражения запаздывали ровно на три секунды. Максим поднял руку — его двойник в зеркалах повторил движение с точностью механизма. Но когда он опустил руку, отражения продолжали её поднимать.

— Что за ху… — начал Максим, но тут заговорила Лена.

Только голос был не её. Глубже. Мужской.

— Не смотри в глаза своему двойнику, — сказала она голосом профессора Воронцова. — Они выбирают через взгляд.

Её собственные глаза были закрыты. Тело напряжено, как струна.

В этот момент все двенадцать зеркал одновременно дрогнули, и отражения в них застыли — не повторяя больше движений оригинала. Они улыбались. Все одинаково. Все семеро.

Аня вдруг вскрикнула — её кукла выпала из кармана и покатилась к центральному, самому большому зеркалу.

— Не трогайте! — крикнула Лена всё тем же чужим голосом.

Но кукла уже коснулась стекла.

И исчезла.

В зеркале осталось только её отражение — машущее им на прощание.

Тишину разорвал первый звук за всё время — хрустальный смех, доносящийся со всех сторон сразу.

Из леса вышли Близнецы.

Их было двое.

Или двенадцать — по одному у каждого зеркала.

Или семь — как тех, кто исчез.

Ветер наконец зашевелил листья, принеся с собой запах речной воды и мокрого пепла.

Последнее, что они услышали перед тем, как зеркала одновременно погасли — голос Аниной куклы:

— Добро пожаловать домой.

Тьма сомкнулась над кругом.

Но где-то в глубине зеркал продолжали гореть четырнадцать пар глаз.

Семь — их собственных.

И семь — тех, кто ждал этого момента двадцать лет.

Глава 4. Ночь мимов

Тьма в круге зеркал была не просто отсутствием света — она казалась живой, плотной, как чернильная вода, заполняющая лёгкие. Лена первой сделала шаг, и её движение отразилось во всех двенадцати зеркалах одновременно, но с чёткой задержкой — ровно на три секунды. Она замерла, и отражения продолжали идти, будто её тени решили жить собственной жизнью.

— Не двигайтесь, — прошептал Максим, но его собственная тень в зеркалах уже поднесла палец к губам, повторяя жест с пугающей точностью.

Затем ритм изменился.

Лена повернула голову — отражения остались неподвижными. Она отступила на шаг — в зеркалах её двойники шагнули вперёд. Внезапно стало ясно: они больше не копируют оригинал. Они предвосхищают.

— Они играют с нами, — сказал Код, и его голос дрогнул, выдавая страх, который он тщетно пытался скрыть за привычной иронией. — Как будто мы для них… запоздалое эхо.

Ветер, которого не должно было быть в этом замкнутом пространстве, пробежал по кругу, заставляя зеркала дрожать на своих подвесах. В их глубине что-то шевелилось — не просто отражения, а нечто, наблюдающее из-за стеклянной поверхности.

                                            * * *

Наталья Орлова стояла чуть в стороне, её пальцы сжимали потрёпанный томик стихов отца, как единственный якорь в этом безумии. Она первая услышала шёпот — не снаружи, а изнутри зеркал. Сначала это были просто звуки, лишённые смысла, но постепенно они сложились в слова.

— «Стеклянный ветер, зеркальный свет…»

Она узнала этот стих. Один из последних, что отец написал перед арестом. Неопубликованный. Сожжённый.

— «Мы те, кого с тобою нет…»

Голос звучал как её собственный, но искажённый, будто пропущенный через старую плёнку. Наталья подошла к ближайшему зеркалу — треснувшему, с ржавой рамой. В нём отражалась не она, а молодая женщина в платье сороковых годов, с той же книгой в руках.

— Мама? — прошептала Наталья, хотя знала — её мать никогда не читала этих стихов. Не успела.

Женщина в зеркале улыбнулась и продолжила, но теперь на языке, которого Наталья не знала, хотя каждое слово отзывалось странным узнаванием где-то в глубине памяти.

Зеркало запотело, будто кто-то выдохнул на него с другой стороны. Когда конденсат исчез, женщина была уже не одна — за её плечом стоял мужчина в очках, с копной седых волос. Отец.

Его губы шевельнулись:

— «Выбирай, дочка. Но помни — здесь все стихи остаются незаконченными.»

                                            * * *

Андрей Ковалёв не выдержал. Всё это казалось ему абсурдным — зеркала, тени, голоса. Он привык к чётким алгоритмам, к биржевым графикам, где всё можно просчитать.

— Хватит! — Он резко шагнул к центральному зеркалу и ударил по нему кулаком.

Стекло не разбилось.

Оно приняло его.

Рука провалилась внутрь, будто в густую воду, и сразу же что-то схватило его за запястье. Андрей вскрикнул — не от боли, а от неожиданности. В зеркале его собственное отражение ухмылялось, держа его настоящую руку в железной хватке.

— Помогите! — его голос звучал чужим, детским.

Спас двинулся быстрее всех. Казалось, этот молчаливый гигант всегда оказывался в нужном месте — будто чувствовал беду ещё до того, как она случалась. Он схватил Андрея за пояс и рванул на себя.

На мгновение возникла странная пауза — реальность словно заколебалась, не решаясь, кому отдать добычу. Затем раздался влажный хлюпающий звук, и Андрей вылетел назад, падая на землю. Его рука была цела, но рукав рубашки мокрый, будто он окунул его в реку.

— Спасибо, — прошептал он, глядя на Спаса.

Тот лишь кивнул, но его глаза были прикованы к зеркалу. Там, где только что было отражение Андрея, теперь стояла фигура в чёрном плаще.

Кот Фолиант.

Его шерсть переливалась, как ртуть, а глаза отражали не лес, а звёздное небо — но не то, что висело над Желетово в эту ночь.

— Пора выбирать, — сказал кот, и его голос звучал одновременно из всех двенадцати зеркал. — Вы пришли сами. Теперь вопрос — сможете ли уйти?

Ветви деревьев над ними зашелестели, хотя ветер давно стих. Где-то в глубине леса завыли стеклянные псы.

А в зеркалах начали проявляться семь силуэтов.

Тех, кто сделал свой выбор двадцать лет назад.

                                            * * *

Код упал на колени перед странным устройством, наполовину вросшим в землю в самом центре круга. Механизм напоминал часы, но вместо циферблата — переплетение стеклянных трубок, заполненных ртутью. Стрелки, выточенные из какого-то синеватого металла, застыли на дате: 16.08.1999.

— Вот же чёрт… — он потянулся к механизму, но остановился в сантиметре от поверхности. — Это… это вообще невозможно.

Ртуть в трубках пульсировала, будто живая кровь, а при ближайшем рассмотрении стало видно — в серебристой жидкости плавают микроскопические изображения. Те самые семь человек. В движении. Как кадры старой киноплёнки.

— Они там, — прошептал Код, ощущая, как его рациональная картина мира трещит по швам. — Буквально заперты во времени.

Михаил склонился рядом, его дыхание оставляло мутные пятна на холодном стекле механизма.

— Можно ли его… завести обратно?

Код уже открыл рот, чтобы ответить, когда из кустов донёсся звук, от которого у всех похолодела спина — хрустальный лай, будто кто-то ударил по тонкому стеклу.

                                            * * *

Влад первым увидел их.

— Собаки… — его голос сорвался на писк.

Существа вышли из темноты плавно, без единого шороха. Их тела состояли из тысяч осколков, скреплённых какой-то невидимой силой. При каждом движении они звенели, как разбитая люстра. Но самое жуткое были глаза — в каждом, вместо зрачка, застыл крошечный человеческий силуэт.

— Это же… — Ксения прижала блокнот к груди. — Это те, кто потерялся в зеркалах до нас.

Один из псов подошёл ближе, и в его глазу-осколке они узнали Рыбакова. Рыбак словно кричал, ударяя кулаками по изнурительной прозрачности своего заключения.

Даша неожиданно шагнула вперёд.

— Они не злые, — сказала она, и её кукла (вернувшаяся неизвестно откуда) кивнула. — Они просто стерегут то, что нельзя выпускать.

Стеклянный пёс наклонил голову, и его осколочная шерсть зазвенела странной мелодией — почти как «Песня Теней», которую играл Гром.

                                            * * *

Луна в эту ночь была слишком большой и слишком близкой. Когда Даша указала на неё, все увидели — на диске ночного светила чётко просматривался силуэт сидящего кота.

— Фолиант зовёт нас, — прошептала девочка, и её кукла повторила слова синхронно, хотя губы у неё не двигались.

В этот момент все двенадцать зеркал одновременно вспыхнули голубоватым светом. Отражения в них наконец обрели ясность — теперь это были не искажённые копии присутствующих, а те самые семеро пропавших. Они стояли в аналогичном кругу, но по ту сторону стекла, и в их центре был виден такой же механизм, только его стрелки показывали текущую дату.

Профессор Воронцов сделал шаг вперёд. Его губы шевелились, но звук шёл не из зеркал — он раздавался прямо в голове у каждого:

«Выбор прост. Либо вы остаётесь здесь, либо кто-то должен занять наше место. Третьего не дано.»

Земля под ногами вдруг дрогнула. Механизм в центре круга начал тикать, и стрелки медленно поползли вперёд — сначала на минуту, потом на час.

Код посмотрел вверх. Луна теперь была полной, а силуэт кота занимал почти четверть её диска.

— Он не просто зовёт, — понял он. — Он показывает нам срок.

Стеклянные псы замолчали, выстроившись в идеальный круг за пределами зеркального. Их глаза-пленники смотрели на людей с немым укором.

Аня вдруг засмеялась — звонко, по-детски.

— Смотрите! — она указала на свою куклу.

Та держала в руках крошечную зеркальную сферу. В ней отражалось не текущее мгновение, а какое-то другое время — возможно, прошлое. Возможно, будущее.

Или то, что никогда не случится.

                                            * * *

Лес поглотил их за несколько шагов. Один момент они стояли в кругу зеркал — следующий миг каждый оказался один среди деревьев, которые внезапно стали выше, гуще, древнее. Воздух пахнул дождём и чем-то электрическим, будто перед грозой.

Лена шла, не видя тропы, её пальцы сжимали кисть, которую она не помнила, чтобы взяла с собой. В ушах звучал шёпот — не извне, а изнутри, как будто её собственные мысли вдруг обрели чужой голос.

— Останься. Здесь ты сможешь рисовать вечно. Никто не будет говорить, что это безумие.

Она закрыла глаза, но видение не исчезло — мастерская с бесконечными холстами, выставки, толпы поклонников. И главное — отец, живой, гордящийся ею.

— Нет… — прошептала Лена, но её ноги замедлили шаг.

                                            * * *

Аня бежала сквозь кусты, царапая колени о сухие ветки. Она не помнила, как оказалась одна, но теперь чётко слышала зов — тонкий, как паутинка, голос её куклы.

— Лена! Лена!

Зеркало стояло между двух берёз, странно целое среди лесного хаоса. Перед ним лежала кукла — та самая, фарфоровая. Когда Аня приблизилась, та подняла руку и поманила её, как живая.

— Ты… ты настоящая?

Кукла улыбнулась — не нарисованной улыбкой, а настоящим движением губ. В зеркале отражалась не Аня, а девочка постарше, в старомодном платье, с той же куклой в руках.

— Мы все настоящие, — сказала кукла. — Просто не всегда в одном времени.

Аня протянула руку, но в этот момент где-то близко прогремел выстрел.

                                            * * *

Максим не знал, что заставило его выхватить пистолет — может, годы войны, может, это шестое чувство, которое всегда спасало его в Афгане. Он видел, как другие застывали, поддаваясь шёпоту, как их глаза стекленели.

— Всем сюда! — крикнул он, но лес поглотил его голос.

Тогда он выстрелил в воздух.

Звук разорвал ночь, как нож — резкий, живой, не принадлежащий этому месту. Зеркала в отдалении задрожали, и по их поверхности побежали трещины.

Лена очнулась первой — её мечты о славе рассыпались, как песочный замок. Она увидела Максима, его руку с дымящимся пистолетом, и бросилась к нему.

Один за другим они выходили из леса — Код с исцарапанными руками (он пытался «починить» механизм), Дрон бледный, но целый, дети с широко раскрытыми глазами.

Последней вышла Аня, крепко прижимая куклу. Та больше не двигалась, но в её стеклянных глазах теперь отражалось небо — обычное, земное, с первыми лучами рассвета.

Зеркальный круг был пуст.

Только на земле лежали осколки стекла, и в каждом — микроскопическое отражение одного из семерых пропавших.

Максим поднял один осколок.

— Мы вернёмся, — прошептал он, хотя не был уверен, кому адресованы эти слова.

Из леса донёсся хрустальный лай.

Но теперь он звучал как прощание.

Глава 5. Синдром Зазеркалья

Тамара Лебедева наклонилась над Лёхой, направляя луч фонарика в его расширенные зрачки. Свет не вызвал ни малейшей реакции — чёрные точки оставались огромными, поглощающими свет, как крошечные дыры в реальности.

— Третий случай за сегодня, — пробормотала она, записывая наблюдения в журнал с дрожащими пальцами.

Код щёлкал ручкой с нервной частотой, будто пытался выстучать код, который вернёт всё на круги своя.

— Ну и что, доктор? Это навсегда?

Тамара не ответила сразу. Её собственное отражение в оконном стекле моргнуло на секунду позже, чем она.

— В медицине такого диагноза нет, — наконец сказала она. — Зрачки должны реагировать. Это базовый рефлекс.

Код неестественно рассмеялся:

— Значит, мы теперь официально ненормальные?

За дверью послышались шаги. Тамара знала — это следующие «пациенты». Все, кто был у того круга. Все, кто видел.

Она посмотрела на свои записи, где вывела: «Синдром Зазеркалья». Подчеркнула три раза.

                                            * * *

Григорий Сомов пахнул целлулоидом и пылью, как будто сам был частью архива, который стережёт. Его крошечный кинозал в подвале сельского клуба казался капсулой времени — с тяжёлыми бобинами плёнки, запахом окисленного металла и экраном, пожелтевшим от лет.

— Вот тут, — его дрожащий палец указал на кадр, где группа людей стояла у реки. — Смотри внимательно.

Михаил прильнул к экрану. Отец стоял чуть в стороне от остальных, его блокнот прижат к груди. Внезапно он повернулся — не к группе, а прямо к камере, будто знал, что сын будет смотреть эти кадры двадцать лет спустя.

— Он… он сам, — прошептал Михаил.

На плёнке профессор Воронцов уверенно шагнул к зеркалу и положил на него ладонь. Добровольно. Почти торжественно.

— Они все сами, — кивнул Сомов. — Но вот что странно…

Он перемотал плёнку назад. На этот раз Михаил заметил — в момент, когда отец касается стекла, в кадре на мгновение появляется восьмая фигура. Высокая, в чёрном плаще.

— Кот?

Сомов выключил проектор.

— Фильм кончился.

В темноте пахнуло мокрой шерстью.

                                            * * *

Владу снилось, что он проснулся в идеальном Желетово.

Трава здесь была мягче, солнце теплее, а в витринах магазинов отражалось только хорошее. Но когда он подошёл ближе, то понял — у всех людей нет лиц. Только гладкие овалы кожи, будто кто-то стёр их резинкой.

— Здесь лучше, правда? — раздался голос за спиной.

Анина кукла сидела на заборе, её фарфоровые пальцы сжимали что-то маленькое и блестящее.

— Где лица? — спросил Влад.

Кукла рассмеялась — звук, как звоночек с трещиной.

— Они же не нужны. Здесь все одинаковые. Здесь никто не плачет.

Она раскрыла ладошку. В ней лежало крошечное зеркальце, и в нём отражалось настоящее Желетово — с тенями, с морщинами, с его друзьями, которые искали его сейчас.

— Выбирай, — прошептала кукла.

Влад потянулся к зеркальцу, но в этот момент кто-то громко позвал его имя.

Он проснулся в поту. Над ним склонилась Ксения, её блокнот испещрён рисунками — все с его изображением, спящим среди безликих фигур.

— Ты кричал, — сказала она просто.

За окном первые лучи солнца играли в осколках разбитого зеркала.

В каждом отражалось что-то своё.

Но ни в одном — идеального мира.

                                            * * *

Архив Аркадия Рудакова напоминал лабиринт из пожелтевших бумаг — стопки папок, перевязанных бечёвкой, выцветшие фотографии, приколотые к стенам булавками, карты с отметками, сделанными дрожащей рукой старика. Михаил перебирал списки, и цифры складывались в жуткую закономерность:

— 1919, 1939, 1959, 1979, 1999… — его голос дрогнул. — Каждые двадцать лет ровно семеро.

Рудаков кивнул, поправляя несуществующие очки на переносице. Его пальцы оставляли влажные следы на бумаге.

— И всегда одни и те же обстоятельства. Зеркала. Река. Август. — Он открыл потрёпанный дневник с гербовой печатью. — Вот отчёт жандармерии за 1919 год: «Семеро местных жителей пропали без вести у реки Лужи при странных обстоятельствах. На месте обнаружено разбитое зеркало производства фабрики Барсукова».

Код щёлкнул ручкой, изучая фотографию 1939 года — группа людей в довоенной одежде стояла у того же круга деревьев.

— Блин, да это же те же самые…

Он не договорил. На снимке один из мужчин повернул голову — движение, невозможное для статичной фотографии. Его глаза были неестественно блестящими, как у всех, кто побывал у зеркального круга.

Из угла комнаты донёсся звук бьющегося стекла.

                                            * * *

Морозов пил самогон из горлышка, когда Михаил нашёл его на старой лесной вырубке. Бутылка была наполовину пуста, а глаза Лесника — полностью.

— Ты думал, я просто пьяный старик, да? — он хрипло рассмеялся. — А я там был. В девяносто девятом. Восьмым.

Он расстегнул рубаху — на груди зияло странное пятно, будто кожа там была стёрта, оставив только гладкую, блестящую поверхность, как полированное стекло.

— Оно взяло их. А меня выплюнуло. Сказало — не готов. — Морозов плюнул в сторону. — Двадцать лет жду. Может, в этот раз возьмёт.

Ветер шевельнул листья, и на секунду Михаилу показалось, что на груди у старика отражается не лес, а какое-то другое место — с серым небом и неподвижными деревьями.

— Что там? — прошептал он.

Морозов застегнул рубаху.

— Лучше не знать.

Он протянул Михаилу ржавый ключ, который всё это время сжимал в кулаке.

— Она тебе оставила. Твоя мамаша. Знает, что ты полезешь туда снова.

                                            * * *

Конверт от Аллы Воронцовой пахнул лавандой и чем-то ещё — горьким, как полынь. Михаил разорвал его дрожащими пальцами.

Внутри лежали:

1. Ключ с причудливым узором на бородке — точно такой же, как у Морозова.

2. Координаты: 56°42’19.6"N 37°33’27.1"E.

3. Листок с двумя словами: «Ищи в часовне».

Но самое странное было в самом конверте — когда Михаил поднёс его к свету, на бумаге проступил скрытый текст, будто написанный невидимыми чернилами:

«Они не исчезли. Они распределились. Семь грехов. Семь ключей. Семь шаров. Ты найдёшь первый там, где тень повторяет движение на счёт три. Не смотри им в глаза, сынок. Особенно своему.»

За окном что-то упало с глухим стуком. Михаил выглянул — на крыльце лежала фарфоровая кукла Ани.

Её лицо было обращено к старой часовне на окраине деревни.

А в глазах отражалось небо — но не дневное, а ночное, усыпанное чужими созвездиями.

                                            * * *

Вечер опустился на Желетово, как тяжёлая шаль, вытканная из теней и лунного света. В доме Воробьёвой пахло старыми книгами и пылью, смешанной с запахом ртути — едким, металлическим, словно сама память начала окисляться. Тамара сидела у окна, её пальцы нервно перебирали край медицинского журнала, где она ещё утром выписала симптомы «синдрома Зазеркалья»: расширенные зрачки, не реагирующие на свет; временная потеря ориентации; слуховые галлюцинации в виде шёпота. Теперь она проверяла их на себе.

— У вас у всех зрачки, как у совы в полнолуние, — пробормотала она, отстраняясь от Кода, который навязчиво светил ей в глаза фонариком телефона.

— Ну, знаешь, если уж на то пошло, у совы зрачки вообще не сужаются, — отозвался он, щёлкая ручкой. — Это анатомическая особенность.

— Спасибо, профессор. Теперь я спокойна.

Максим, сидевший в углу с гильзой в кулаке, хрипло рассмеялся:

— Вот и доктор заговорила, как мы. Скоро начнёшь материться, как я.

Но смех его оборвался, когда Тамара вдруг вскинула голову. Её глаза, чёрные, бездонные, расширились ещё больше.

— Они в моих глазах, — прошептала она.

Потом закричала.

Это был не крик боли, а крик человека, который видит нечто настолько чудовищное, что даже голос отказывается служить нормально — срывается, дрожит, как стекло перед ударом. Она схватилась за веки, будто пыталась вырвать что-то из-под них, изнутри.

— Держи её! — Михаил рванулся вперёд, но Лена опередила его, схватив Тамару за плечи.

— Тамара, дыши! Что ты видишь?

— Они… они смотрят через меня! — её голос звучал так, словно доносился из-под земли. — Как будто я — окно.

Аня, прижав к груди куклу, вдруг сказала тихо:

— Она не лжёт. В зеркалах люди всегда смотрят сквозь нас.

Код, побледнев, отступил на шаг.

— Это бред. Зеркала отражают, а не…

— А что отражают наши глаза? — перебила его Ксения, не отрываясь от блокнота, где её карандаш выводил странные линии, похожие на карту.

В комнате повисла тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием Тамары. Даже Максим, обычно не стеснявшийся в выражениях, молча сглотнул.

— Часовня, — внезапно сказала Александра, разглядывая записи профессора. — В дневнике отца упоминается часовня. Там что-то есть.

— Да, семь шаров, — пробормотал Михаил, перечитывая строки. — «Семь дверей, семь ключей, семь грехов».

— И семь жертв, — добавил Лесник из дверного проёма, где стоял, не решаясь войти. Его лицо, изборождённое морщинами, выглядело серым в тусклом свете лампы. — В 1999-м их тоже было семь.

Катя, до сих пор молчавшая, вдруг запела — тихо, почти шёпотом, но от этого ещё более жутко:

— Наоборот, наоборот…

Зеркало в прихожей задрожало, будто его поверхность превратилась в воду.

— Прекрати! — вздрогнул Дрон, но Катя только покачала головой.

— Так лучше. Они не любят эту песню.

Спас, до сих пор молча наблюдавший, резко развернулся к двери.

— Идём. Пока не стало хуже.

                                            * * *

Дорога к часовне петляла через лес, где деревья стояли, как немые стражи, их ветви скрипели на ветру, будто шепча предупреждения. Лунный свет пробивался сквозь листву, оставляя на земле узоры, похожие на трещины в стекле.

— Если там ещё и призраки, я официально требую надбавку за экстремальные условия, — проворчал Код, спотыкаясь о корни.

— Молчи, — прошипел Максим. — Слышишь?

Все замерли. Из чащи доносилось шуршание — не ветра, не зверя. Словно кто-то шёл, повторяя их шаги, но с опозданием в несколько секунд.

— Близнецы, — прошептала Даша.

Катя снова запела, теперь громче, и шорох стих, будто отшатнулся.

Развалины часовни возникли перед ними внезапно — чёрные, обугленные, с пустыми глазницами окон. Кирпичные стены поросли мхом, а вместо двери зиял провал, словно вход в гробницу.

— Очаровательно, — пробормотала Лена. — Прямо декорации к готическому роману.

Внутри пахло сыростью и чем-то ещё — сладковатым, химическим. Ртутью. На полу, среди обломков штукатурки, лежали семь шаров — стеклянных, с жидким металлом внутри. Они мерцали тусклым серебром, будто в каждом была заключена крохотная луна.

— Не трогайте, — предупредила Екатерина Зорина, но Влад уже протянул руку.

— Они тёплые…

На стене, там, где когда-то был алтарь, чьей-то дрожащей рукой было выведено:

«Кто войдёт — станет тенью».

— Ну вот, — вздохнул Дрон. — Как будто нам не хватало загадок.

Михаил поднял один из шаров. В ртутных переливах на секунду мелькнуло лицо — его отца.

— Он жив… — прошептал он. — Там.

И в тот же миг из темноты за спинами раздался голос, которого не могло быть:

— Миша.

Все обернулись. В дверном проёме, залитом лунным светом, стоял профессор Воронцов — точь-в-точь как на фотографии 1999 года.

— Ты опоздал, — сказал он. — Но дверь ещё открыта.

И шагнул назад, в темноту.

Глава 6. Песня Теней

Руины часовни дышали сыростью и тишиной, будто само время здесь замедлило ход. Стены, когда-то белые, теперь покрылись узорами плесени, словно чья-то невидимая рука вывела на них тайное послание. Код первым переступил порог, и пыль, вспугнутая его шагами, закружилась в лучах фонаря, как микроскопические призраки.

— Вот же они, — прошептал он, опускаясь на колени.

Семь стеклянных сфер, размером с кулак, лежали в нише за обвалившимся алтарём. Они были идеально гладкими, будто отполированными за века чьими-то невидимыми пальцами. Внутри переливалась густая, тяжёлая субстанция — не ртуть, нечто иное. Код достал портативный сканер, и экран замигал, выдавая бессвязные строки данных.

— Это не ртуть, — пробормотал он, прищуриваясь. — Состав… почти органический. Как будто это не металл, а что-то живое.

Михаил осторожно взял одну из сфер. Она была тёплой, пульсирующей, будто в ней билось крошечное сердце.

— Может, это и есть те самые «ключи»? — спросила Александра, но её голос звучал неуверенно, словно она боялась, что чаща за стенами подхватит её слова и унесёт в темноту.

Наталья Орлова, дочь репрессированного поэта, стояла чуть поодаль, её пальцы дрожали. Она подошла к шару, который держал Михаил, и вдруг, без объяснений, прижала его к уху. Глаза её расширились.

— Это… его голос.

— Чей? — нахмурился Максим, но Наталья уже не слушала.

— «Листья падают в пустые дворы, как письма, которые никто не прочтёт…» — прошептала она, и голос её дрогнул. — Это стихотворение отца. Он записал его в пятьдесят третьем… за месяц до ареста.

Лена провела рукой по холодной стене, будто ища опоры.

— Значит, эти шары — не просто артефакты. Они хранят… воспоминания.

— Или души, — тихо добавила Екатерина Зорина, перебирая засушенные травы в кармане.

Тишину разорвал внезапный крик снаружи. Все вздрогнули, обернулись.

— Это Рыбаков! — резко сказал Лесник, хватаясь за нож за поясом.

Они выбежали наружу, и свет фонарей заплясал по мокрому песку у реки. Следы Кита — большие, грубые — вели от костра прямо к воде. И обрывались. Будто он шагнул в реку… и растворился.

— Чёрт, — Максим пнул камень, и тот с плеском ушёл под воду. — Опять это зеркальное дерьмо.

— Но здесь нет зеркала, — пробормотал Код, водя лучом по поверхности реки.

— Оно не всегда выглядит как зеркало, — сказала Даша, и её голос прозвучал странно взросло. — Иногда это просто… дверь.

Михаил подошёл к воде, замер. Луна отражалась в чёрной глади, но отражение было не его. Там, в глубине, стоял мужчина в старомодных очках, с блокнотом в руках.

— Отец… — вырвалось у него.

— Не смотри! — резко дёрнула его за руку Александра. — Ты же знаешь, что они делают.

Но было поздно. Вода дрогнула, и отражение улыбнулось.

— Миша, — донёсся голос, но звучал он не извне, а изнутри, прямо в голове, как давно забытое воспоминание.

— Нам нужно уходить, — прошептала Тамара, и её пальцы сжали медицинский жгут в кармане так сильно, что побелели костяшки. — Сейчас.

Но никто не двигался. Все смотрели на воду, где теперь, рядом с силуэтом профессора, появилась ещё одна тень — широкая, грузная. Рыбаков.

— Он там, — просто сказал Лесник.

И тогда Катя Светлова, маленькая, хрупкая, подошла к самой кромке воды, встала на колени и запела.

Это была «Песня Теней», но не та, что звучала на деревенских праздниках. Она пела её наоборот — слова шли задом наперёд, мелодия выворачивалась, как чулок наизнанку.

И вода вздрогнула.

Отражения затрепетали, словно испугались. Профессор Воронцов поднял руку — не в приветствии, а в предупреждении.

А потом река взорвалась тысячами осколков.

Не воды — стекла.

Они вылетели из глубины, как стая прозрачных птиц, и рассыпались по берегу. Влад закричал, закрывая лицо руками, но осколки не порезали их. Они просто… исчезли, растаяв в воздухе.

Когда всё стихло, на песке не было ни следов, ни теней. Только семь пар глаз, полных ужаса и понимания.

— Они слушают, — тихо сказала Аня, обнимая свою куклу. — Им нравится, когда мы поём.

А где-то в глубине, в чёрной воде, что-то щёлкнуло.

Будто захлопнулась дверь.

                                            * * *

Дождь начался внезапно — тяжёлые капли врезались в землю, как серебряные пули, превращая дорогу в череду дрожащих луж. Катя Светлова стояла посреди этого водного хаоса, раскинув руки, будто дирижируя невидимым оркестром. Её голос, тонкий и чистый, выводил странную мелодию — знакомую, но вывернутую наизнанку, будто кто-то перемотал плёнку жизни назад.

— Она опять за своё, — пробормотал Максим, но в его голосе не было раздражения, только усталое понимание.

Катя пела «Песню Теней» задом наперёд. Слова распадались на слоги, сливались в нечто новое, древнее. И лужи — эти чёрные зеркала под ногами — начали отвечать ей.

Сначала это были лишь пузыри на поверхности. Потом — тени, скользящие под водой. А затем — лица.

— Они смотрят! — закричал Влад, отпрыгивая от ближайшей лужи.

Его отражение в воде моргнуло — на секунду позже, чем он сам.

Лена схватила Катю за плечо, но девочка вырвалась, продолжая петь. Теперь в каждой луже шевелились чужие черты: то ли людей, то ли того, что когда-то людьми было.

— Прекрати! — рявкнул Максим, но его голос утонул в грохоте грома.

Код, пригнувшись, тыкал пальцем в ноутбук, экран которого покрывался трещинами — не стекла, а света, будто сама реальность там ломалась.

— Нашёл файл профессора, — прошептал он. — Здесь сказано… семь шаров — это семь дверей. Но одна…

— Одна ведёт в ловушку, — закончила за него Александра, не отрывая глаз от воды, где теперь чётко отражался Рыбаков — его лицо было искажено немым криком.

Катя внезапно замолчала. Лужи застыли. На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием группы.

— Мы не должны были их трогать, — сказала Наталья Орлова, сжимая ртутный шар в дрожащих пальцах.

В её голосе звучало то же, что слышалось в стихах её отца — предчувствие конца, которое нельзя отменить.

                                            * * *

Тамара Лебедева не спала уже двое суток. Когда её веки наконец сомкнулись, она провалилась не в сон, а в кошмар.

Больница. Бесконечные коридоры, пахнущие спиртом и страхом. Она шла мимо палат, заглядывая в каждую — и везде лежала она сама.

Её двойники поворачивали головы, улыбались одной и той же улыбкой.

— Ты тоже здесь, — сказала одна из них.

— Здесь все, — ответила другая.

Тамара побежала, но коридор удлинялся, двери множились. Последняя палата была пуста — только зеркало во весь рост.

Она подошла ближе. Отражение не повторяло её движений.

— Кто ты? — прошептала Тамара.

Зеркало вздохнуло.

— Ты.

И протянуло руку.

Тамара проснулась с криком. На её запястье красовалась капля ртути — живая, пульсирующая. Она попыталась стереть её, но металл въелся в кожу, став частью тела.

За окном дождь стих. В лужах больше не было лиц.

Но где-то в глубине дома, в старой ванной комнате, запотевшее зеркало медленно, очень медленно, провело пальцем по туманной поверхности.

Оставляя след.

                                            * * *

— Значит, одна дверь — ложная? — переспросил Михаил, вертя в руках стеклянный шар.

Код кивнул, его пальцы дрожали над клавиатурой.

— Профессор писал, что выбрал неправильную… и потерял кого-то.

— А мы уже выбрали? — спросила Аня, прижимая к груди куклу, глаза которой теперь следили за каждым движением в комнате.

Никто не ответил.

Семь шаров лежали на столе, отражая в своих выпуклых боках искажённые лица склонившихся над ними людей.

Где-то за стеной заскрипела половица.

Будто кто-то невидимый сделал шаг ближе.

— Они ждут, когда мы ошибёмся, — прошептала Катя и снова запела — теперь совсем тихо, словно колыбельную.

Но на этот раз это была не «Песня Теней».

Это было предупреждение.

                                            * * *

Ольга Светлова перебирала фотографии дрожащими пальцами, будто боялась, что бумага обожжет кожу. Снимок часовни, сделанный всего час назад, лежал перед ней, холодный и необъяснимый. В левом углу, чуть размытый, стоял человек в старомодном пальто — высокий, худой, с лицом, которое казалось одновременно молодым и древним.

— Его там не было, — прошептала она, вглядываясь в изображение. — Я бы заметила. Я всегда замечаю лишних в кадре.

Михаил взял фотографию, и его пальцы оставили влажные отпечатки на глянцевой поверхности. Странник во времени смотрел прямо в объектив, будто знал, что его увидят именно сейчас. В глазах его читалось нечто среднее между предупреждением и приглашением.

— Это он, — сказал Код, прищурившись. — Тот, кто появляется на всех старых фото. Только теперь он здесь. С нами. В нашем времени.

Даша потянулась к снимку, но Лесник резко отстранил её руку.

— Не трогай. Это не просто картинка. Это дверь.

Морозов стоял у окна, его профиль резко вырисовывался на фоне грозового неба. Он молча наблюдал, как первые капли дождя оставляют на стекле извилистые дорожки, похожие на карту запретных мест.

— Вы не понимаете, куда лезете, — наконец произнёс он, поворачиваясь к группе. Его голос звучал хрипло, будто пропах дымом тысяч костров. — Я покажу вам кое-что.

Он вышел во двор, не оглядываясь, зная, что они последуют за ним. У старого дуба Лесник достал из-за пазухи склянку с мутной жидкостью и вылил её на землю. Огонь вспыхнул мгновенно — синий, почти невидимый днём, он побежал по невидимым тропинкам, выжигая на траве причудливые узоры.

— Видите? — Морозов указал на огненную карту. — Это тропа к кругу из двенадцати зеркал. И я её уничтожаю.

Пламя лизало корни деревьев, но не оставляло ожогов — лишь тёмные полосы, будто кто-то провёл по миру ластиком.

— Почему? — вскрикнула Александра. — Это же наш единственный шанс!

Лесник повернулся к ней, и в его глазах отразилось нечто древнее страха.

— Потому что я уже видел, что происходит, когда любопытные идут туда. В девяносто девятом… — Его голос сорвался. — Они не исчезли. Они остались там. Навсегда.

Михаил молча наблюдал за горящей тропой. В кармане его пальцы сжимали один из ртутных шаров — тот, что был чуть теплее остальных. Когда пламя дошло до середины поляны, он не выдержал и вынул сферу.

Жидкий металл внутри заволновался, принимая очертания человеческого лица. Профессор Воронцов смотрел на сына сквозь толщу стекла, его губы шевелились, произнося беззвучные слова.

— Он жив… — Михаил едва слышно прошептал. — Там.

В этот момент дождь усилился, затушив синее пламя. Но тропа уже исчезла — остались лишь семь человек, стоящих вокруг чёрного круга выжженной земли.

Катя внезапно запела — не «Песню Теней», а что-то новое, что звучало как обратный отсчёт. Её голос смешивался с шумом дождя, создавая странную гармонию.

Влад первый заметил — капли перестали падать на них. Они застывали в воздухе, образуя миллионы крошечных зеркал, в каждом из которых отражались чужие глаза.

— Они решили за нас, — сказала Тамара, разглядывая ртутный след на своей руке, который теперь пульсировал в такт её сердцу.

Михаил крепче сжал шар. Стекло под его пальцами стало тёплым, почти живым.

— Нет, — возразил он. — Это мы должны решить.

И в тот момент, когда первая капля коснулась земли, все услышали звон разбивающегося стекла — где-то далеко, в глубине леса, проснулось первое зеркало.

Глава 7. Кукла-проводник

Анин отражение в зеркале ванной комнаты моргнуло на секунду позже, чем она сама. Девочка замерла, сжимая в руках потрёпанную куклу Машу — ту самую, что отец подарил ей на последний день рождения перед исчезновением. Вода из незакрытого крана капала ритмично, как метроном, отсчитывающий время до чего-то неизбежного.

— Маша? — прошептала Аня, наблюдая, как кукла в зеркале медленно поворачивает голову, тогда как в её руках игрушка оставалась неподвижной.

Отражение куклы улыбнулось — не детской беззубой улыбкой, а взрослой, почти соблазнительной.

— Я могу показать дорогу, — прошептало зеркальное отражение голосом, в котором смешались Анин тембр и что-то древнее, дребезжащее, будто звук лопающихся стеклянных пузырей.

Аня почувствовала, как пальцы немеют. Вода в раковине внезапно перестала стекать — капли замерли в воздухе, превратившись в крошечные линзы, в каждой из которых отражались кусочки комнаты, сложенные как пазл неправильно.

— Куда? — выдохнула девочка, понимая, что спрашивает не отражение, а Нечто, притаившееся за зеркальной гладью.

Кукла в зеркале подняла руку, указывая пальцем (настоящая Маша имела лишь намёк на пальцы — грубые швы тряпичных лапок) на дверь в коридор.

— Туда, где тебя ждут. Туда, где папа не плачет по ночам.

Зеркало вздохнуло. Аня почувствовала это дыхание на щеке — сладковатый запах тления и лаванды, точь-в-точь как в бабушкином комоде с «особенными» вещами.

За дверью послышались шаги. Кукла в зеркале мгновенно обмякла, став обычной игрушкой. Но в последний момент Аня уловила движение губ: «Скоро».

Дверь распахнулась. На пороге стояла Александра с полотенцем в руках.

— Опять разговариваешь с Машей? — мать провела рукой по лбу, оставляя влажный след. В её глазах читалась усталость, но не та, что приходит к вечеру, а другая — глубинная, как трещина в фундаменте дома.

Аня крепче прижала куклу.

— Она обещала показать дорогу.

Александра замерла. Полотенце упало на пол, впитывая лужицу у ног.

— Что именно она сказала? — голос матери стал резким, как стекло.

Но Аня уже молчала, понимая, что совершила ошибку. В зеркале за её спиной чуть дрогнуло отражение — будто кто-то невидимый прошёл сквозь комнату, оставив после себя рябь на поверхности.

                                            * * *

Тамара Лебедева стучала карандашом по карте пациентов, пытаясь найти закономерность там, где её не могло быть. Восемь человек. Восемь одинаковых снов.

— Дом с зеркалами, — пробормотала она, перечитывая записи. — Все описывают одно и то же место. Длинные коридоры. Комнаты без дверей. И…

Она перевернула страницу. На последнем листе кто-то из пациентов (дрожащей рукой, вероятно, в полубреду) нарисовал круг из двенадцати зеркал. В центре стояла фигурка с огромной головой и тонкими конечностями — не человек и не зверь, а нечто среднее.

— Доктор? — медсестра постучала в дверь. — Третий опять кричит про «отражения в потолке».

Тамара вздохнула. Её собственное отражение в оконном стекле (ночь за окном превратила его в подобие зеркала) на мгновение моргнуло самостоятельно.

В палате №3 пациент сидел на кровати, уставившись в потолок. Его губы шевелились, повторяя одно и то же:

— Они ходят за стеклом. Они ждут, когда мы уснём.

Тамара подняла фонарик. На белом потолке не было ничего, кроме трещин, складывающихся в причудливый узор. Но когда она отвела взгляд, краем глаза уловила движение — будто трещины на секунду разошлись, открыв чёрную пустоту, в которой что-то шевелилось.

— Вам нужно отдохнуть, — сказала она, чувствуя фальшь в собственных словах.

Пациент резко повернулся к ней. Его глаза были неестественно блестящими, как мокрый асфальт под фонарями.

— Они уже здесь, доктор. В углах. В тенях. В наших… отражениях.

Холодный пот стекал по спине Тамары. Она вспомнила свой сон — бесконечные коридоры, двойников в больничных койках. И зеркало, которое дышало.

Когда она вышла из палаты, на стене напротив висело зеркало скорой помощи. В нём отражался пустой коридор.

Но на секунду — всего на секунду — Тамаре показалось, что в глубине стекла мелькнула чья-то спина, скрывающаяся за поворотом.

                                            * * *

Максим Громов шёл по лесной тропе, сжимая в кармане гильзу — свой талисман со времён Афгана. Луна освещала путь ровно настолько, чтобы видеть собственные ноги, но не дальше.

— Чёртов Лесник, — бормотал он. — Сжёг тропу, как будто это что-то изменит.

Ветер шевелил листья, создавая шёпот, похожий на сдержанный смех. Максим остановился.

— Кто здесь?

Тишина. Потом — шорох. Из-за деревьев вышли двое.

Нет, не вышли. Они появились — плавно, как изображение на проявочной плёнке.

Близнецы-мимары.

Они были точной его копией — от морщин вокруг глаз до Дрона на шее. Но что-то было не так… Их лица казались слегка размытыми, будто скопированными с плохой фотографии.

— Кто здесь? — повторил Максим, доставая нож.

Близнецы открыли рты. Их голоса прозвучали с задержкой, как эхо:

— Кто… здесь…

И затем, уже своим, страшным шёпотом, они добавили:

— Ты боишься… остаться…

Максим отступил. Нож в его руке дрожал. Близнецы сделали шаг вперёд — не синхронно, а с разницей в секунду, создавая жутковатый эффект стоп-кадра.

— Как отец… — прошептал правый.

— Как товарищи… — добавил левый.

— Как все, кого ты бросил… — закончили они хором.

Максим зарычал и бросился вперёд. Нож прошёл сквозь ближайшего близнеца, как сквозь дым.

В лесу раздался смех — не человеческий, а какой-то механический, будто лента магнитофона, прокрученная назад.

Когда Максим обернулся, тропа за ним исчезла. Вместо неё стояли двенадцать деревьев, расположенных по кругу. Их стволы были неестественно гладкими, почти… зеркальными.

А в глубине, между деревьями, маячила знакомая фигурка с куклой в руках.

Аня.

Или то, что выглядело как Аня.

— Максим… — позвало создание её голосом. — Мы ждём тебя…

Ветер донёс запах лаванды и тления. Максим сжал гильзу так сильно, что металл впился в ладонь.

Он знал, что это ловушка.

Но когда «Аня» повернулась и пошла вглубь круга, он сделал первый шаг вслед за ней.

Потому что в её руках кукла Маша держала нечто, от чего кровь стыла в жилах — фотографию профессора Воронцова.

И он улыбался.

Как живой.

                                            * * *

Ксения Воронцова рисовала с одержимостью хирурга, вскрывающего труп. Её карандаш скользил по ватману, вычерчивая контуры Желетово с топографической точностью — вот извивы реки Лужи, вот квадратики домов, вот тропинка к часовне. Но когда она добралась до северной окраины деревни, карандаш вдруг сам пошел вправо, будто чья-то невидимая рука направляла его.

— Что ты там… — начал Код, заглядывая через плечо, и замолчал.

На бумаге появился контур здания, которого не существовало — массивного, с причудливыми выступами, напоминающими застывшие волны. Окна располагались в хаотичном порядке, а дверей не было вовсе.

— Дом без дверей, — прошептала Ксения, и её голос звучал отрешенно, будто во сне. — Он стоит на краю. Он всегда стоял там.

Карандаш сломался с тихим щелчком, оставив на бумаге кровавую царапину от острой щепки. Лена, наблюдающая за процессом, вдруг побледнела:

— Я видела это место. На своих картинах. Только там было…

Она не договорила. Все поняли без слов. На её холстах этот дом всегда был покрыт зеркалами.

Андрей Ковалёв в это время сидел в кабинете, уставившись в экран ноутбука. Цифры сливались перед глазами — отчеты, которые он вез сюда, в эту богом забытую деревню, вдруг потеряли всякий смысл. В темном экране монитора отражалось его усталое лицо. И вдруг — отражение моргнуло.

— Чёрт! — Дрон отпрянул, опрокидывая чашку с холодным кофе.

Тёмная жидкость растеклась по столу, но он не стал вытирать её. В экране его двойник медленно поднялся, поправил галстук (настоящий Андрей был в потрёпанной футболке) и сел за воображаемый стол. Его пальцы забарабанили по несуществующей клавиатуре.

— Всё под контролем, — сказало отражение голосом Дрона, но с металлическим призвуком, будто голос проходил через синтезатор. — Всё под контролем. Всё под…

Андрей с размаху захлопнул ноутбук. В последний момент ему показалось, что двойник улыбнулся.

На улице стемнело неожиданно быстро, будто кто-то выключил солнце. Наталья Орлова стояла у колодца, слушая, как ветер играет в его каменной шахте странную мелодию. Потом она различила слова. Сначала шёпот, потом яснее:

«Тени спускаются по лестнице из света,

Каждая ступень — год, каждый порог — век…»

Она вцепилась в края колодца, чтобы не упасть. Это были строки её отца, никогда не публиковавшиеся, написанные в тюремной камере за день до расстрела. Стихи, которые она знала наизусть, но никогда не произносила вслух.

Из глубины колодца поднялся запах — не сырости и плесени, а чернил и старой бумаги. Наталья зажгла спичку и бросила её вниз. На мгновение свет осветил стены, покрытые… не камнем, а сотнями листов исписанной бумаги. Они шевелились, как крылья пойманных бабочек.

Спичка погасла. В темноте голос стал громче, теперь в нём звучали десятки других голосов, повторяющих те же строки хором. Наталья отступила, спотыкаясь о корни.

В эту ночь голоса разбудили всю деревню. Они доносились не только из колодцев — из водопроводных труб, из стаканов с водой на прикроватных тумбочках, даже из собачьих мисок. Ольга Светлова записала на диктофон: тридцать семь разных голосов, читающих стихи, молитвы, отрывки из дневников. Все тексты объединяло одно — их авторы исчезли в Желетово в разные годы.

К утру записи стёрлись сами собой. Вода в колодцах стала зеркально чистой. А на карте Ксении Дом без дверей теперь отбрасывал тень — хотя солнце светило с другой стороны.

                                            * * *

Лес встретил детей непривычной тишиной — даже ветер не шевелил верхушки сосен, будто притаился в ожидании. Влад первый заметил странный блеск между деревьями. Он схватил Ксению за руку, когда из-за ствола показалась голова — не зверя, а чего-то, лишь отдалённо напоминающего собаку. Существо вышло на тропу целиком, и Даша подавила крик.

Это был пёс, но словно собранный из осколков разбитого витража. Его тело переливалось всеми оттенками зелёного и серого, сливаясь с лесными тенями. При каждом движении стеклянные пластины слегка позванивали, как хрустальные подвески. Но самое страшное были глаза — в прозрачных глазницах застыли крошечные человеческие фигурки, словно насекомые в янтаре. Они шевелились.

— Не двигайтесь, — прошептал Влад, чувствуя, как у него холодеет спина. — Они реагируют на движение.

Стеклянный пёс повернул голову. В его левом глазу застывшая фигурка — женщина в платье 50-х годов — вдруг прижала ладони к стеклянной стенке своего заточения. Её беззвучный крик отразился в хрустальных гранях собачьего тела.

Из чащи вышли ещё двое. Один — из молочно-белого стекла с голубоватыми прожилками. Другой — совершенно прозрачный, заметный лишь по искажению воздуха и слабому звону. Они окружили детей, не приближаясь, но и не давая уйти.

— Это они… — Аня прижала куклу к груди. — Те, кто потерялся в зеркалах.

Катя неосознанно начала напевать — не «Песню Теней», а колыбельную, которой мать убаюкивала её в детстве. Стеклянные псы замерли, их звон затих. В глазах прозрачного пса фигурка — девочка в школьной форме — вдруг поднесла руки к ушам, будто услышала что-то прекрасное.

Аня сделала шаг вперёд. Кукла в её руках повернула голову к ближайшему псу — неестественно плавно, как в замедленной съёмке.

— Они показывают дорогу, — вдруг поняла Аня. — Они не охранники. Они… проводники.

Когда группа вернулась в дом, Аня сразу направилась к зеркалу в прихожей — старому, в деревянной раме, с потускневшей амальгамой. Она долго смотрела на своё отражение, потом медленно поставила куклу Машу перед зеркалом.

— Приведи меня к нему, — попросила она, и в голосе её звучала не детская решимость.

Кукла в зеркале улыбнулась — не зловеще, а печально, как взрослая, вынужденная рассказать ребёнку горькую правду. Она кивнула.

Настоящая кукла в руках Ани вдруг стала тяжёлой, как свинцовая. Девочка едва удержала её. Затем игрушка рассыпалась — не на части, а на тысячи мельчайших блёсток, словно сделанных из ртути. Они заструились по полу, собрались у основания зеркала и.… исчезли.

В зеркале же осталась кукла — теперь совершенно живая. Она помахала Ане рукой и пошла вглубь отражения, где лесная тропинка (которой не было в реальности) вела к Дому без дверей. С каждым шагом куклы тропа становилась чётче, а зеркало — глубже, превращаясь в туннель.

— Нет, — резко сказала Александра, хватая дочь за плечо. — Ты не пойдёшь.

Аня посмотрела на мать — и в её глазах было что-то древнее страха.

— Я уже там, мама. Разве ты не видишь?

Александра обернулась. В зеркале, среди деревьев, стояла маленькая фигурка — Аня, но в другом платье, с другой причёской. Она махала им рукой, зовя за собой.

Настоящая Аня дотронулась до поверхности зеркала. Стекло дрогнуло, как поверхность воды.

— Она права, — неожиданно сказал Михаил. — Мы все уже там. Просто ещё не помним этого.

За окном завыл ветер — первый звук за весь вечер. В этом вое слышались голоса из колодцев, звон стеклянных псов и далёкий, едва уловимый смех куклы, идущей по тропинке вглубь зеркального леса.

А на карте Ксении Дом без дверей теперь явственно отражался в озере, которого не существовало на местности. И в этом отражении в одном из окон горел свет.

Глава 8. Дом без дверей

Дождь прекратился внезапно, словно неведомая рука перекрыла небесный шлюз. Влажный воздух застыл между деревьями, наполненный странным сладковатым запахом — не то перезревших яблок, не то разлагающейся бумаги. Группа замерла перед тем, чего не могло существовать в здравом уме и твердой памяти.

Дом.

Нет, не просто дом — чудовищный кристаллический нарост, слепленный из тысяч, миллионов зеркальных осколков разной величины и формы. Одни были идеально гладкими, современными, другие — потускневшими, с черными прожилками времени. Они переливались в последних лучах заходящего солнца, но отражали не лес, не их потные, испуганные лица — а нечто совершенно иное. Интерьеры. Пустые комнаты с пыльными люстрами. Коридоры, уходящие в темноту. Лестницы, обрывающиеся в пустоте.

— Это… — Код бессмысленно щелкал кнопками своего сканера, экран которого выдавал лишь безумные цифры: 404, 707, 333. — Физически невозможно. Тепловое сканирование показывает минус двести градусов по Цельсию. Это ниже температуры жидкого азота.

Лена шагнула вперед, ее пальцы непроизвольно сложились в жест, будто она хотела нарисовать этот кошмар. В ближайшем зеркале ее отражение стояло спиной, рассматривая невидимую им картину на несуществующей стене. Художница протянула руку.

— Здесь нет дверей, — констатировала Тамара, обходя здание. Ее медицинский ум отчаянно искал логику там, где ее не могло быть. — Ни окон, ни вентиляции. Сплошная зеркальная поверхность.

Ленины пальцы коснулись холодного стекла. Оно дрогнуло, как поверхность пруда.

— Подождите! — крикнул Михаил, но было поздно.

Ее ладонь провалилась внутрь, словно зеркало было лишь тонкой пленкой воды. Отражение резко обернулось — и это было уже не совсем Лена. Глаза слишком широкие, улыбка слишком зубастая. Оно схватило художницу за запястье.

Лена вскрикнула. Настоящий, животный вопль ужаса.

Максим бросился вперед, выхватывая нож. Но зеркало уже втягивало Лену внутрь, как воронка. Ее пальцы царапали стеклянную поверхность, оставляя кровавые следы. На мгновение в проеме мелькнуло ее лицо — искаженное нечеловеческим страхом. Потом — тишина.

Группа замерла в оцепенении. Даша тихо всхлипывала, прижавшись к Кате. Влад сжимал в кулаке камень с реки — тот самый, что «не отражался».

— Черт возьми, — Максим плюнул, перекрестился по-старообрядчески и шагнул к зеркалу. — Если там чертов цирк, я хотя бы билет потребую.

Его рука исчезла в стекле. Плечо. И вот он уже кричал оттуда, изнутри, голос доносился будто через толщу воды:

— Идите! Здесь… Господи, здесь все не так!

Один за другим они проходили сквозь зеркало. Андрей долго колебался, нервно поправляя несуществующий галстук, пока Александра буквально не втолкнула его внутрь. Последней шла Аня, крепко сжимая пустое место в руках — там, где раньше была кукла Маша.

                                            * * *

Внутри пахло нафталином и старыми книгами. Холодно, хотя никаких источников холода видно не было. Они стояли в бесконечно длинном коридоре с высокими потолками. Стены были покрыты не обоями, не зеркалами — окнами. Но не настоящими. Это были как бы «экраны», показывающие…

— Это же я, — прошептал Дрон, завороженно глядя на одну из «рам». Там он, в идеально скроенном костюме, подписывал многомиллионный контракт. Его двойник поднял голову и подмигнул.

Лена увидела свою выставку в Париже. Толпы восторженных критиков, вспышки фотокамер. Ее картина — та самая, что она сожгла в порыве отчаяния — висела в центре зала.

— Не смотрите, — резко сказала Тамара, но ее собственные глаза не могли оторваться от «окна», где она принимала Нобелевскую премию по медицине. — Это… Это все ложь. Ловушка.

Коридор дышал. Буквально. Стены сжимались и разжимались почти незаметно. Паркет под ногами слегка пружинил, как живая плоть. Аня вдруг засмеялась — звонко, по-детски.

— Смотрите! — она указала на часы в резной деревянной раме. Стрелки двигались назад. Причем минутная делала полный круг за семь секунд, часовая — за минуту. — Мы идем назад во времени!

Код, бледный как мел, тыкал в часы сканером:

— Нет… Нет, это не время идет назад. Это мы. Наши молекулы… Они… — он сглотнул. — Они распадаются в обратном порядке.

В дальнем конце коридора что-то шевельнулось. Тень. Но не их тени — те вели себя странно, отставая на секунду, иногда замирая совсем. Эта же тень была чужой. И она приближалась, двигаясь рывками, как в старом немом кино.

Из кармана Ани вдруг послышался знакомый голос:

— Не бойтесь. Это всего лишь дом. А дома должны быть безопасными, правда?

Кукла Маша лежала у ее ног — целая, невредимая. Но глаза у нее теперь были из настоящего стекла. И в них отражался не коридор, а маленькая девочка в старомодном платье, стоящая в дверном проеме в конце коридора. Она махала им рукой.

Приглашая войти глубже.

                                            * * *

Коридор внезапно развернулся перед ними круглым залом, стены которого дышали мелкой дрожью, словно живая плоть под стеклянной кожей. В центре, на пьедестале из черного мрамора, стояло нечто, заставившее Кода ахнуть — сложный механизм из переплетенных стеклянных трубочек, внутри которых пульсировала ртуть.

— Календарь Мастера, — прошептала Лена, непроизвольно протягивая руку, но не решаясь прикоснуться.

Стрелки — тонкие, как паутина — показывали 16 августа 1999 года. 16:47. Внутри стеклянных шаров, подвешенных над механизмом, плавали капли ртути, принимая форму человеческих лиц — тех самых семерых, что исчезли у реки. Профессор Воронцов смотрел прямо на Михаила, его губы шевелились в беззвучном предупреждении.

— Это момент разлома, — сказал Код, проводя рукой над механизмом. Его пальцы отбрасывали странные тени — не на пол, а на стены, будто свет шел сразу из нескольких источников. — Время здесь… закольцовано.

В этот момент из-за колонны вышел человек. Вернее, то, что когда-то было человеком. Его кожа переливалась, как мокрая рыбья чешуя, то становясь прозрачной, то обретая матовость старого фарфора. Одежда — обычная фланелевая рубашка и джинсы — казалась чужеродной на этом мерцающем теле.

— А, новые гости, — его голос звучал странно, будто накладывался сам на себя с небольшой задержкой. — Я думал, вы придете позже. Или раньше. Здесь трудно следить.

Михаил шагнул вперед:

— Кто вы?

— Был Петром Сергеевичем Громовым. Учителем географии. — Существо улыбнулось, и в этот момент его лицо на миг стало совершенно нормальным — усталый мужчина лет пятидесяти с добрыми морщинами вокруг глаз. — А теперь… перебежчиком. Добровольным изгнанником.

Оно (он?) провело рукой по ближайшей стене, и зеркальная поверхность ожила, показав классную комнату. Дети за партами, солнце в окнах. Настоящий Пётр Сергеевич у доски с указкой.

— Я поменялся местами со своим отражением. Оно теперь живет моей жизнью. А я.… — он развел руками, и его пальцы на мгновение стали прозрачными. — Я живу здесь. Где нет ошибок. Где можно все исправить.

Тамара осторожно подошла ближе, медицинский взгляд фиксируя аномалии:

— Что с вашей кожей?

— Адаптация, — перебежчик улыбнулся. — Тело учится быть… гибким. В вашем мире я уже разлагаюсь в могиле. Здесь я могу быть кем угодно.

Он махнул рукой, и его облик сменился — вот он молодой парень в военной форме, вот старик с тростью, вот ребенок. Последний образ — точная копия Влада — заставил группу вздрогнуть.

— Хватит! — рявкнул Максим, хватая «учителя» за плечо. Его пальцы провалились в мерцающую плоть, как в густой туман. — Где выход?

Перебежчик покачал головой:

— Выход — это вход, только наоборот. Но сначала… вам нужно увидеть список.

Он провел их к дальней стене, где кровью (или чем-то похожим) были выведены семь строк:

1. Жадность

2. Гордыня

3. Похоть

4. Гнев

5. Лень

6. Зависть

7. ~~Страх быть забытым~~

Последняя строка была тщательно зачеркнута, поверх нее написано другое слово, почти стершееся: «Жертва».

— Это цена входа, — прошептал перебежчик. — Семь грехов, которые зеркало не может отразить. Они… застревают между мирами. А последний… — он тронул зачеркнутую строку, и его пальцы оставили серебристые следы. — Его можно заменить. Если добровольно.

Михаил медленно подошел к стене. Его пальцы сами потянулись к седьмой строке. В этот момент Календарь Мастера застрекотал, как сверчок, и стрелки дрогнули, показывая 2019 год.

Из глубины дома донесся звук разбивающегося стекла. Затем — тихий детский смех.

— Она просыпается, — сказала кукла Маша у Ани в руках, хотя ее губы не шевелились. — Хозяйка дома. Та, что боится быть забытой.

В зеркалах вокруг них мелькнуло движение — сотни маленьких девочек в одинаковых платьицах, бегущих куда-то вглубь отражений. Их босые ноги не оставляли следов на зеркальной поверхности.

Лена вдруг резко повернулась к перебежчику:

— А как выйти? Если… если кто-то захочет вернуться?

Учитель-недочеловек улыбнулся печально:

— Никто не хочет возвращаться. Разве вы еще не поняли? Здесь можно все исправить. Даже… — его взгляд скользнул по лицу Михаила, — даже встретить тех, кого потерял.

Он сделал шаг назад, растворяясь в стене, как чернильная капля в воде. На прощание его рука на миг обрела форму — обычную, человеческую — и показала на потолок.

Там, в огромном зеркале, отражался не зал, а уютная гостиная. В кресле сидел профессор Воронцов и что-то писал в знакомом потрепанном блокноте.

Михаил вскрикнул. Его отец поднял голову, улыбнулся… и поднес палец к губам.

Тише.

Не сейчас.

Еще не время.

                                            * * *

Внезапный скрежет стекла заставил всех вздрогнуть. На каминной полке, где мгновение назад ничего не было, сидел огромный черный кот. Его шерсть переливалась, как жидкий металл, а глаза… Глаза были зеркальными сферами, в которых отражалось не помещение, а бесконечная череда других глаз, смотрящих вглубь самих себя.

— Фолиант… — прошептала Аня, и кукла в ее руках дернулась, будто от электрического разряда.

Кот лениво облизнулся, но отражение в зеркале над камином вело себя иначе — оно пристально рассматривало каждого из присутствующих по очереди, останавливаясь дольше всего на Михаиле.

— Вы уже выбрали, — сказал кот, и его голос звучал как шелест переворачиваемых страниц старой книги. — Просто еще не знаете чего.

Максим сжал кулаки:

— Мы ничего не выбирали, чертова тварь!

Фолиант повернул голову, и его настоящие глаза на секунду стали обычными — зелеными, почти добрыми. Но отражение продолжало смотреть на них с холодной отстраненностью.

— Выбор не всегда делается сознательно, — произнесло отражение, в то время как настоящий кот молча умывался. — Иногда он происходит в момент, когда вы решаете не поворачивать назад. Когда делаете шаг в темноту. Когда верите, что у страха может быть лицо вашего отца.

Стены зашевелились. Сначала едва заметно — легкая дрожь зеркальной поверхности. Затем сильнее — стеклянные панели начали сдвигаться, сужая пространство зала. Из щелей между ними сочилась ртуть, образуя на полу причудливые узоры — то ли письмена, то ли карту.

— Дом закрывается, — сказал Код, тыкая в стены сканером. Прибор завыл, показывая невероятные цифры — давление росло с каждой секундой. — Нам нужно…

Он не договорил. Пол под ногами внезапно накренился, став почти вертикальным. Календарь Мастера зазвенел, как разбитый колокол, и стрелки завертелись бешено, показывая то 1999, то 2019, то какие-то совсем другие даты.

— Выход там! — крикнула Лена, указывая на внезапно появившуюся арку, за которой виднелся знакомый лес. Но арка находилась на потолке, и до нее было не добраться.

Тамара вдруг остановилась посреди хаоса. Ее лицо стало странно спокойным. Она посмотрела на ртутные узоры под ногами — они складывались в знакомые очертания: план больничного отделения.

— Я остаюсь, — сказала она просто.

Михаил попытался схватить ее за руку:

— Ты с ума сошла! Здесь…

— Здесь есть ответы, — перебила его Тамара. В ее голосе звучала та же интонация, что и в операционной, когда счет шел на секунды. — Я вижу… они все здесь. Мои пациенты. Те, кого я не смогла спасти. — Она повернулась к сужающимся стенам. — Я должна найти…

Ее последние слова утонули в грохоте рушащегося стекла. Стены сомкнулись вокруг Тамары, и на мгновение все увидели ее отражение — не одну, а сотни Тамар в белых халатах, стоящих в бесконечном коридоре больницы. Затем зеркальная поверхность стала матовой.

Фолиант прыгнул с камина и прошел сквозь смыкающиеся стены, как сквозь дым. В последний момент его отражение обернулось и бросило:

— Бегите. Пока не стало поздно выбирать.

Потолок рухнул, но вместо обломков из него хлынула вода — черная, густая, пахнущая старой рекой. Она несла с собой осколки стекла, которые складывались в странные фигуры — то ли буквы, то ли символы.

Аня вдруг закричала и бросила куклу в водяной поток. Та ожила, выпрямилась в падении и указала рукой вверх — туда, где арка теперь висела прямо над ними, и в ней виднелась луна настоящего мира.

— Вперед! — рявкнул Максим, подставляя ладони под ноги Даши и Кати.

Один за другим они карабкались по рушащимся стенам, цепляясь за выступы, которых секунду назад не было. Михаил последним бросил взгляд на зал — Календарь Мастера теперь показывал 1999 год, и в ртутных шариках плавали знакомые лица. Его отец снова поднял глаза и на этот раз ясно произнес, хотя звука не было:

— Иди.

Когда Михаил вывалился в холодную ночь настоящего мира, дом за его спиной вздохнул и сложился, как карточный домик. Но вместо обломков осталось лишь идеально круглое зеркало, лежащее в траве. В нем отражались звезды — но не те, что были в небе, а какие-то другие, расположенные в странных созвездиях.

Код, тяжело дыша, подполз к зеркалу и осторожно прикоснулся. Поверхность была теплой.

— Она там, — прошептала Аня, подбирая куклу, которая снова стала обычной тряпичной игрушкой. — Но она не одна.

Вдалеке, на опушке леса, мелькнул черный силуэт с горящими глазами. Фолиант сидел, наблюдая за ними, а его отражение в луне смотрело куда-то в сторону деревни, где в окнах домов один за другим начали зажигаться огни — хотя все жители должны были спать.

Последним исчезло зеркало — оно просто растаяло в воздухе, оставив после себя лишь мокрый след и слабый запах лаванды.

Глава 9. Обратная сторона стекла

Лес встретил их холодным дыханием ночи. Воздух был густым, словно пропитанным ртутной тяжестью, и каждый вдох оставлял на губах привкус металла. Максим шёл первым, сжимая в кулаке бейдж Тамары — тот самый, что нашёл в кармане, будто подброшенный невидимой рукой. Пластик был холодным, почти ледяным, а дата — «1999» — выцарапана ногтем, будто в спешке.

— Она не могла просто исчезнуть, — прошептал Михаил, протирая переносицу. Его голос дрогнул, но не от страха, а от ярости, сдержанной и бесполезной. — Мы все вышли. Все.

Лена молча провела пальцем по стволу берёзы — её кора под пальцами шелушилась, как старая краска. Она не рисовала, но в голове уже складывались мазки: тени, которые цепляются за спины, руки, вытянутые из темноты…

— А где доктор? — вдруг спросил Дрон, обернувшись. Его пальцы нервно дёргались, будто он снова проверял отсутствие сигнала на телефоне. — Она же была с нами.

Тишина. Даже Код, вечно щёлкающий ручкой, замер. Его глаза, обычно острые за стёклами очков, стали пустыми.

— Пароль, — пробормотал он. — Чёрт, я не помню пароль от ноутбука.

Александра резко схватила его за плечо:

— Успокойся. Это просто стресс.

— Нет, — перебила Катя Светлова. Её голосок, обычно звонкий, теперь звучал глухо, будто из колодца. — Он забыл. Они все забывают.

Ксения сидела на корточках, углем выводила на земле контуры дома — того самого, зеркального, без дверей. В окнах её рисунка виднелись крошечные фигурки.

— Там люди, — сказала Аня, прижимая к груди куклу. Та смотрела в темноту стеклянными глазами. — Но они не настоящие. Они… пустые.

Влад пнул камень, и тот, звеня, покатился в подлесок.

— Она не потерялась, — прошептала Аня. — Она ушла.

Максим сжал бейдж так, что пластик треснул.

— Всё это дерьмо, — прошипел он. — Мы идём назад.

— Куда? — Лена впервые за вечер подняла на него глаза. В них плескалось что-то чужое — может, отражение луны, а может, та самая тень, что теперь жила в её зрачках. — Ты видел, что там было. Дом схлопнулся, как карточный.

— А бейдж? — Максим ткнул ему в лицо обломком. — Он не мог просто так оказаться у меня!

— Могла, — вдруг сказал Код. Он говорил медленно, словно продираясь сквозь вату. — Если… если время там течёт иначе. Может, для неё это ещё 1999-й.

Тишина снова накрыла их, густая, как смола. Даже дети не шевелились — только кукла Ани тихо скрипнула головой, поворачиваясь к лесу.

— Ртутные шары, — внезапно сказала Александра. Она говорила ровно, как диктор, но пальцы её дрожали. — В часовне. Вы же слышали, что сказал Фолиант. Семь шаров — семь дверей.

— Одна ведёт в ловушку, — добавил Код машинально, будто цитируя инструкцию.

Михаил взглянул на рисунок Ксении. Дом на нём казался живым — окна дышали, а из трубы вился дым.

— Тогда решайте, — прошептал он. — Идём за Тамарой или к часовне?

Максим уже шагнул вперёд, но Лена перехватила его руку.

— Посмотри на них, — кивнула она на детей.

Аня гладила куклу по волосам, шепча что-то. Влад сжимал в кулаке камень — тот самый, что не отражался в зеркалах. Ксения дорисовывала у дома фундамент… и под ним — лестницу, уходящую вниз.

— Они знают дорогу, — сказала Лена. — И знают цену.

Максим выругался, но разжал пальцы. Бейдж упал в траву, сверкнув под луной. Дата «1999» теперь казалась не надписью, а Дроном.

— Часовня, — пробормотал он. — Но если её там нет…

— Тогда мы найдём того, кто её забрал, — перебил Михаил.

Они пошли, не оглядываясь. Только кукла Ани повернула голову назад, следя, как тени под деревьями шевелятся на секунду позже, чем должны.

                                            * * *

Тропа сужалась, смыкаясь над их головами сплетением чёрных ветвей, будто лес не хотел отпускать их дальше. Капли ртути на земле блестели, как слезы, оставленные невидимым плачущим великаном. Они не растекались, не впитывались в почву — застывали совершенными сферами, будто сама природа здесь подчинялась иным законам.

— Не трогайте, — резко сказала Екатерина Зорина, хватая Влада за руку, когда тот потянулся к ближайшей капле. — Это не просто металл.

Максим наклонился, всматриваясь. В выпуклой поверхности отражалось его лицо — но не нынешнее, изборождённое Дронами и морщинами, а молодое, каким он был двадцать лет назад, когда впервые увидел исчезновение семерых.

— Они ведут к реке, — прошептал Михаил, проводя пальцем над каплями, не касаясь. Дрожь пробежала по его спине. Отец мог идти по этим следам. Мог видеть то же самое.

Лена отломила ветку и осторожно подтолкнула одну из капель. Ртуть покатилась, сливаясь с другими, образуя тонкий ручеёк, струящийся меж корней.

— Как кровь, — невольно вырвалось у Дрона. Он тут же сморщился, будто пожалел о сказанном.

Река Лужа лежала перед ними, неподвижная и тёмная, словно полоса ночи, упавшая между деревьев. Ртутные следы терялись у самой воды, но теперь их внимание привлёк Гром — он сидел на коряге, держа в руках свою стеклянную гармонику. Пальцы музыканта скользили по краям инструмента, извлекая звуки, похожие на звон разбиваемого льда.

— Это же «Песня Теней», — прошептала Катя Светлова. Её голос дрогнул. — Но он играет её… наоборот.

Мелодия струилась, и вода ответила. Сначала рябью, потом — силуэтами, проступающими в глубине. Не отражения — нет, это были они: бледные, размытые, но узнаваемые. Женщина в красном платке. Мужчина в очках. И ещё пятеро. Семеро.

— 1999 год, — хрипло сказал Максим. Его пальцы сжали гильзу так, что металл впился в ладонь.

Силуэты в воде тянули к ним руки, беззвучно шевеля губами. Аня ахнула — её кукла вдруг замерцала, как плохая телепередача, и на миг в её стеклянных глазах отразилось не девичье лицо, а чьё-то чужое, взрослое.

Гром оборвал мелодию на высокой ноте. Вода вздрогнула, и силуэты рассыпались.

— Я не вызывал их, — музыкант говорил шёпотом, но каждое слово было отчётливым, как удар колокола. — Они сами приходят, когда играю. Особенно после того, как вы разбили круг…

— Что мы сделали? — Лена сжала свои пальцы, будто проверяя, реальны ли они.

Ответ пришёл неожиданно — из тени деревьев вышел Рудаков, краевед, с папкой, перевязанной грязной лентой. Его глаза блестели лихорадочно.

— Вы спросили про исчезновения, — он говорил быстро, путаясь в словах. — Вот. Архив. Каждые двадцать лет. Семеро.

Он раскрыл папку, и ветер зашелестел пожелтевшими страницами. Вырезки. Фотографии. Записи в дневниках.

— 1999, 1979, 1959… — Рудаков тыкал дрожащим пальцем в даты. — Всегда семеро. Всегда у реки. Всегда после того, как кто-то находил зеркало.

Михаил схватил листок — газета 1959 года, статья о пропавших туристах. В углу фотографии, почти незаметно, виднелся край зеркала, прислонённого к дереву.

— И что, никто не видел закономерности? — сарказм в голосе Максима был густым, как дёготь.

Рудаков засмеялся — звук, похожий на треск ломающейся кости.

— Видели. Но кто поверит? А те, кто верил… — Он провёл пальцем по горлу. — Случайные несчастные случаи.

Код вдруг схватился за голову:

— Чёрт, я помню! В 2019-м тоже было семеро! Рыбак, те подростки…

— Но мы остановили цикл, — прошептала Александра.

— Или запустили новый, — Гром провёл рукой по гармонике, издав жалобный звук.

Река вздохнула. На воде снова заколебались тени — но теперь их было больше. Не семь. Не четырнадцать. Десятки. Все те, кто исчез за сто лет. Все те, кого забрало Зеркало.

Аня вдруг вскрикнула — её кукла повернула голову на 180 градусов и застыла, уставившись в лес пустыми глазами.

— Она говорит, что мы опоздали, — перевела девочка дрожащим голосом. — Что теперь только слёзы Лилит покажут дорогу.

И тут все увидели — на старом дубе у реки, там, где когда-то висело зеркало, теперь сочилась ртуть, стекая по коре, как слезы.

— Какие ещё слёзы? — Максим обернулся к Екатерине.

Знахарка медленно покачала головой:

— Лилит — первая жена Адама. Та, что отказалась подчиняться. Говорят, её слёзы стали первыми зеркалами…

Вода в реке вдруг почернела. Где-то в глубине, очень далеко, что-то огромное шевельнулось.

— Нам нужно идти, — резко сказал Михаил.

Но тропа назад уже заросла.

                                            * * *

Больница встретила их запахом антисептика и тишиной, слишком густой для места, где должны быть слышны стоны больных, шаги медсестер, звон посуды. Пустые коридоры отражали их шаги эхом, будто повторяя с задержкой в несколько секунд. Зеркало в процедурной — обычное, прямоугольное, в алюминиевой оправе — висело криво, будто кто-то пытался сорвать его со стены.

— Здесь, — прошептала Даша, указывая на стекло.

Сначала ничего. Потом — лёгкое запотевание, будто кто-то выдохнул с той стороны. Контуры пальцев проступили медленно: сначала мизинец, потом безымянный, все пять, растопыренные, прижатые к стеклу изнутри. Отпечатки расплывались, стекали, но не исчезали — будто Тамара билась в невидимой ловушке, пытаясь прорваться к ним сквозь зеркальную гладь.

— Она жива, — Код дотронулся до стекла, тут же отдёрнул руку, будто обжёгся. Его лицо подёргивалось — он пытался вспомнить пароль от ноутбука, цифры уплывали, как рыбы в мутной воде.

— Но где «там»? — Максим стоял в дверях, сжимая гильзу. Его тень на стене была странно изломанной, будто состояла из нескольких несовпадающих силуэтов.

Аня прижала куклу к зеркалу. Та застыла, будто прислушиваясь.

— В Доме. Том самом. Только… он теперь внутри зеркал.

Влад швырнул в стену камень — тот самый, речной, не отражающийся ни в одной поверхности. Камень пролетел сквозь воздух со свистом, ударился о штукатурку, оставив вмятину.

— А если мы не сможем вернуться? — Александра говорила ровно, как на совещании, но пальцы её теребили край блокнота.

— Тогда останемся там навсегда, — пожал плечами Код. — Зато в хорошей компании.

Тишина. Даже кукла Ани не шевелилась.

— Решайте, — сказал Михаил. Он смотрел на отпечатки пальцев, которые теперь не просто давили на стекло, а царапали его, оставляя тонкие, почти невидимые следы.

— Мы идём, — твёрдо сказала Даша. Она уже раскрыла старую книгу, подарок бабки, страницы пахли полынью и чем-то горьким. — Но нам нужны три вещи.

Катя закусила губу, перебирая косички.

— Я могу спеть «Песню Теней» наоборот. Только… — она посмотрела на Дюху, — мне нужна твоя гармоника.

Музыкант молча протянул инструмент. Стекло запотело сильнее.

— Камень, — Влад подбросил свою находку и поймал. — Он не отражается. Значит, может разбить то, чего нет.

Лена вдруг засмеялась — коротко, нервно.

— Мы собираемся в сказку. Только вместо меча и щита — детские стишки и булыжник.

— А что у тебя есть? — огрызнулся Максим.

— Картины, — она потрогала свёрток с холстами. — Они показывают то, что будет. Может, покажут выход.

Екатерина Зорина развязала мешочек с травами.

— Это для обратной дороги. Чтобы тени не прицепились.

Спас, молчавший всё это время, вдруг стукнул кулаком по стене.

— Говорите, когда готовы.

Отпечатки на зеркале вдруг сжались в кулак — один резкий удар, и тонкая трещина побежала от центра к краям.

— Она торопит, — прошептала Аня.

Даша начала читать заговор — слова, похожие на скрип старых деревьев. Катя прижала пальцы к стеклянным пластинам гармоники. Влад замахнулся камнем.

Зеркало вздохнуло. Поверхность заколебалась, стала мутной, как вода в болоте. Где-то в глубине, очень далеко, мелькнуло лицо Тамары — бледное, перекошенное ужасом.

— Сейчас, — сказал Михаил и шагнул вперёд.

Стекло приняло его, как воду — не разбилось, не раскололось, просто пропустило внутрь, сомкнулось за спиной. Остальные последовали.

Последней шла Аня. Её кукла обернулась, глядя на пустую больницу, и прошептала что-то на забытом языке.

Трещина на зеркале затянулась.

В палате снова стало тихо. Только на подоконнике лежал речной камень — единственное, что не отразилось, не ушло вслед за ними.

Он ждал.

Глава 10. Часовня теней

Руины часовни дышали сыростью и забвением. Обвалившиеся своды пропускали лунный свет, который ложился на каменные плиты бледными пятнами, как пролитое молоко. Семь ртутных шаров, извлечённых из сумок и карманов, лежали на полу, образуя неровный круг. Каждый шар был тяжёлым, будто наполненным не просто металлом, а сгустками времени.

— По схеме из Кодекса, — прошептал Код, поправляя очки. Его пальцы дрожали — он всё ещё не мог вспомнить пароль от ноутбука, и эта дыра в памяти зудела, как незаживающая царапина.

Даша развернула книгу, страницы которой пахли затхлостью и ладаном.

— «Семь дверей, семь ключей, семь жертв», — прочитала она, и слова падали на камни, как зёрна.

Максим поставил последний шар. Металл внутри заволновался, заиграл серебристыми бликами, будто почувствовав близость собратьев.

— Теперь что?

— Ждём, — сказала Екатерина Зорина и рассыпала по краям круга сухие травы. Полынь, зверобой, что-то ещё — смесь пахла горько и терпко, как слезы.

Капли ртути в шарах начали двигаться быстрее, вытягиваясь в тонкие нити, тянущиеся друг к другу. Свет усилился, стал почти белым, болезненным для глаз. Воздух затрепетал, как перед грозой.

— Отойдите! — крикнул Михаил, хватая Аню за плечо.

Шары вспыхнули. Семь столбов света ударили в потолок, отразились от стен, соединились в центре круга. И тогда ожили зеркала — те самые, что когда-то висели в часовне, а теперь лежали в осколках среди мусора.

Каждый осколок теперь показывал не отражение. В них было Желетово, но иное — идеальное, как на открытке. Аккуратные домики с целыми крышами, чистая река, церковь, которую никто не сжёг. Но не было людей. Ни одного. Только ветер качал качели на пустой детской площадке.

— Где она? — Лена сделала шаг к ближайшему осколку. Её лицо в стекле отражалось бледным пятном, как призрак в этом безлюдном мире.

Тень отделилась от стены. Человек — если это был человек — вышел из-за обвалившейся колонны. Его одежда казалась старомодной: пиджак с широкими лацканами, брюки, заправленные в сапоги. Лицо… лицо было знакомым.

— Странник, — прошептал Дрон. Они видели его на старых фотографиях — всегда на краю кадра, всегда в стороне от остальных.

— Вы опоздали, — сказал Странник. Его голос звучал странно, будто наложенный на шум ветра. — Она уже не ваша.

— Кто? — Максим сжал гильзу.

— Тамара. Или та, что была Тамарой.

Влад поднял камень — тот самый, не отражающийся.

— Где она?

Странник улыбнулся. В его улыбке не было ни радости, ни злости — только усталость, бесконечная, как эти зеркальные коридоры.

— Везде. В каждом осколке. В каждом отражении.

Он поднял руку, и зеркала дрогнули. В них появились люди — точные копии группы, но… улучшенные. Лена — в платье, на котором не было пятен краски, с гордо поднятой головой. Дрон — в дорогом костюме, с золотыми часами на запястье.

— Они предлагали вам выбор, — сказал Странник. — Вы отказались. Она — нет.

В самом большом осколке показалась Тамара. Она была в белом халате, чистом, выглаженном. На груди — бейдж главного врача. И она улыбалась — так искренне, так светло, что настоящая Тамара, если бы видела это, никогда бы так не улыбнулась.

— Это не она, — прошептала Александра.

— Это её мечта, — поправил Странник. — Разве это плохо?

Катя вдруг запела — «Песню Теней», но наоборот, как учил Гром. Звуки, похожие на обратную перемотку плёнки, поползли по стенам. Зеркала задрожали.

Странник вздохнул.

— Вы упрямы, как те семеро в 1999-м.

Михаил шагнул вперёд.

— Мой отец… он там?

В глазах Странника мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Он сделал выбор. Как и вы сейчас.

Осколки зеркал начали сближаться, образуя подобие двери. За ней виднелось идеальное Желетово. И тень Тамары, машущая им рукой.

— Входите, — сказал Странник. — Если осмелитесь.

Даша продолжала читать заговор, голос её крепчал. Влад сжимал камень. Катя пела.

Они стояли на пороге — между разрушенной часовней и тем, что могло бы быть раем.

Им предстояло сделать выбор.

                                            * * *

Зеркальная поверхность задрожала, как поверхность воды от брошенного камня. Из серебристой глади вытянулась рука — точная копия руки Дрона, но с идеально подстриженными ногтями, с золотым часом на запястье, браслет которого блестел холодным светом. За рукой последовала голова, плечи, весь он — но другой. В дорогом костюме, который не висел мешком на плечах, с прической, какой не бывало даже в лучшие времена.

— Ну наконец-то, — сказал двойник Дрона голосом, в котором не было привычной дрожи. — Я ждал этого момента.

Один за другим из осколков выходили они — улучшенные версии. Лена — в платье от кутюр, с каталогом своих выставок в руках. Максим — в парадном мундире, грудь в орденах, которых он никогда не получал. Даже Анина кукла в зеркальной версии выглядела как фарфоровая антикварная игрушка, а не потрепанный тряпичный оберег.

— Прекрасные версии, не правда ли? — раздался знакомый голос.

Кот Фолиант появился из ниоткуда, как всегда — сначала как отражение в луже ртути, затем материализовался полностью. Его шерсть сегодня переливалась всеми оттенками серебра, а глаза отражали не присутствующих, а их идеальные двойников.

— Останьтесь, — сказал он, и в его голосе звучали сразу все соблазны мира. — Здесь вас ждет все, чего вы боялись потерять.

Михаил сжал кулаки. Его двойник — знаменитый писатель, лауреат, чьи книги стояли в витринах — протягивал ему первое издание с автографом отца.

— Он жив здесь, — прошептал двойник. — И гордится тобой.

Лена потянулась к своему отражению — та держала каталог с ее именем на обложке. «Лена Белова. Ретроспектива».

— Это же все, о чем ты мечтала, — сказала зеркальная Лена.

Катя вдруг запела — ту самую «Песню Теней», но наоборот. Сначала тихо, потом громче. Ее голос звучал как трещина в идеальной картине.

— Прекрати! — взвыл двойник Дрона, теряя совершенные черты.

Осколки зеркал затрещали. По идеальным лицам поползли трещины. Двойник Максима закричал что-то о чести и славе, но его голос распадался на отдельные звуки.

— Пою, как ты научил, — шептала Катя Дюхе, не останавливаясь.

Фолиант зашипел, его шерсть встала дыбом.

— Вы отказываетесь от совершенства?

— От фальши, — бросил настоящий Дрон, глядя, как его идеальная версия тает, словно снег на солнце.

Трещины множились. Теперь они складывались в узоры, похожие на древние руны. Воздух звенел, как натянутая струна перед разрывом.

— Еще! — крикнула Даша, продолжая читать заговор.

Катя взяла верхнюю ноту. В этот момент Влад швырнул свой камень — тот самый, не отражающийся ни в чем.

Удар. Грохот. Тысячи осколков, летящих в разные стороны.

И тишина.

Когда пыль осела, они увидели — зеркала разбиты. Двойники исчезли. На полу часовни лежали только семь потухших ртутных шаров и треснувшая гармоника.

Фолиант исчез. Но его последние слова еще висели в воздухе:

— Вы выбрали правду. Надеюсь, она того стоила.

Где-то в глубине разбитых зеркал что-то шевельнулось. Что-то настоящее.

                                            * * *

Последний осколок зеркала выпал из рамы с тонким звоном, похожим на звук разбитого хрустального бокала. И тогда из серебристой глубины вывалилось тело — живое, дышащее, но неестественно бледное. Тамара упала на каменные плиты часовни, как кукла с оборванными нитями. Ее халат был чистым, слишком чистым для этого места, будто только что из упаковки.

— Поднять ее! — закричал Максим, первым бросившись вперед.

Его руки ощутили странную легкость врача — будто она весила меньше, чем должна была. Тамара закашляла, из ее рта вырвалось облачко ртутного пара. Глаза открылись медленно, с трудом, словно веки были приклеены.

— Где… — ее голос звучал хрипло, как плохая запись.

В ладони, сжатой в кулак, обнаружилась смятая записка. Михаил осторожно развернул пожелтевший листок. Всего три слова, написанные знакомым почерком: «1999. Мы выбрали это».

— Отец… — прошептал он, и в этот момент стены часовни вздрогнули.

Своды застонали, как живые. С потолка посыпалась штукатурка, смешиваясь с ртутными каплями, все еще пульсирующими на полу. Последний шар — тот, что принесла Даша, — покатился к центру круга, оставляя за собой серебристый след.

— На выход! — рявкнул Спас, подхватывая Тамару на руки.

Но Лена замерла, глядя на шар.

— Подождите… Он…

Шар взорвался без звука. Из него вырвался столб ртутного пара, который не рассеивался, а принимал формы — человеческие силуэты, лица, руки, тянущиеся к ним. В воздухе запахло старыми книгами и грозой.

— Бегите! — завопила Екатерина, швыряя в пар горсть соли.

Они вывалились из часовни в последний момент, когда дверной проем рухнул, похоронив под обломками серебристые тени. Снаружи оказалось неожиданно тихо. Даже ветер стих, затаив дыхание.

Тамара пришла в себя окончательно. Она щупала свое лицо, как будто проверяла, на месте ли оно.

— Я была… там… — она говорила отрывисто, с трудом подбирая слова. — Они предлагали… больницу… идеальную… Никто не умирал…

Катя вдруг засмеялась — нервно, почти истерически.

— Вот и ответ. Они не исчезли. Они просто… остались.

На песке перед ними появились отпечатки. Крупные, четкие, кошачьи. Они вели к реке, становясь глубже с каждым шагом, будто несущий их зверь набирал вес.

Фолиант сидел на берегу, когда они подошли. Не оборачиваясь, помахал хвостом.

— Вы хорошо сегодня поработали, — сказал он без предисловий. — Но это только начало.

Речная вода перед ним была абсолютно неподвижной. Слишком чистой. Слишком… зеркальной.

— Что ты… — начал было Михаил, но кот исчез — просто растворился в воздухе.

Только тогда они заметили. Вода отражала не их. Не берег. Не луну.

Там, в глубине, стояло идеальное Желетово. И семеро людей у реки махали им руками. Среди них — профессор Воронцов.

— Папа… — сорвалось у Михаила.

Вода дрогнула. Отражение исчезло. Осталась только обычная река, темная и беспокойная.

Тамара сжала в руке записку.

— Они выбрали, — сказала она. — А мы?

Никто не ответил. Только кукла Ани тихо кивнула, будто соглашаясь с невысказанным вопросом. Где-то вдали, в разрушенной часовне, упал последний камень.

Начинался рассвет. Первые лучи солнца упали на воду, и на миг она снова стала зеркальной.

Часть 2. ТРОПА МИМОВ

Глава 11. Вход в искажение

Река Лужа лежала перед ними, словно расплавленное серебро, слишком гладкое, слишком неподвижное, чтобы быть водой. Она не текла — она застыла, превратившись в гигантское зеркало, в котором отражалось небо, но не их лица. Михаил наклонился, и его отражение не последовало за ним. Оно ждало, замершее у самой кромки, пальцы слегка шевельнулись — приглашающий жест.

— Оно нас зовёт, — прошептала Лена, и её голос дрогнул, будто она боялась, что вода его услышит.

— Ну и пусть зовёт, — Максим щёлкнул гильзой в кармане, но в его голосе не было прежней бравады. — Мы не идиоты, чтобы…

Рыбаков шагнул вперёд.

Никто не успел его остановить. Он двинулся к воде, как лунатик, широкое лицо — обычно красное от смеха — теперь было пустым, глаза остекленевшими.

— Кит, стой! — крикнул Дрон, но Рыбаков уже занёс ногу над водой.

Его сапог коснулся поверхности — и не провалился. Он ступил на воду, как на твёрдую землю.

— Господи… — выдохнула Александра.

Рыбаков сделал второй шаг. Третий. Отражение протянуло к нему руки — и в тот же миг рыбак нырнул вниз, будто под воду, но вместо всплеска — лишь лёгкая рябь, и поверхность снова стала гладкой.

На том месте, где он исчез, всплыли пузыри — но не воздушные, а тяжёлые, ртутные, переливающиеся металлическим блеском. Они лопались беззвучно, оставляя после себя дрожащие отражения — лица, которые никто не узнал.

— Он… он только что… — Код задохнулся, пальцы судорожно сжали кнопку ручки. — Это физически невозможно!

— Здесь многое невозможно, — раздался голос за их спинами.

Кот Фолиант сидел на прибрежном валуне, вылизывая лапу, но его тень — странно отстающая — всё ещё умывала морду. Глаза кота отражали не группу, а что-то другое: может быть, берег двадцать лет назад, может быть, то, что ждало их впереди.

— Вы решили войти. Без приглашения. — Фолиант повернул голову, и в его зрачках мелькнули силуэты семерых людей, исчезнувших в 1999-м. — Теперь игра пойдёт по моим правилам.

— Каким правилам? — Михаил стиснул зубы, но голос выдавал дрожь.

Кот лениво потянулся, и его тень сделала то же самое — на три секунды позже.

— Первое: здесь нельзя кричать. Звук привлекает их. — Он кивнул в сторону леса, где между стволов мелькали бледные фигуры — Близнецы-мимары, повторяющие движения невидимых оригиналов. — Второе: нельзя бежать. Бег — это признак добычи. А здесь всё ещё есть хищники.

— А третье? — спросила Аня, прижимая к груди куклу. Та в ответ повернула голову и уставилась на Фолианта.

Кот рассмеялся — звук, похожий на звон разбитого стекла.

— Никогда не соглашайтесь на подарки. Даже если это ваша самая заветная мечта. Особенно если это ваша самая заветная мечта.

Вода у берега вдруг заколебалась. На поверхности проступило лицо Рыбакова — широкое, улыбающееся, но глаза… глаза были чужими.

— Он там! — Влад рванулся вперёд, но Максим схватил его за плечо.

— Не двигайся, пацан. Это не он.

— Но мы не можем просто…

— Можем, — перебила Тамара. Её голос был ледяным, профессиональным, но пальцы дрожали. — Он уже мёртв. Или хуже.

Фолиант слез с камня и прошёлся по воде, оставляя за собой лёгкие, мгновенно исчезающие следы.

— Вы ещё спрашиваете, куда пропал ваш рыбак? — Он оглянулся, и в его глазах промелькнуло что-то почти человеческое — жалость? — Он сделал выбор. Как и те семеро. Как и вы сейчас.

Река вздохнула. Вода отступила на мгновение, обнажив дно — но вместо песка там лежали осколки, тысячи зеркальных осколков, и в каждом — чьё-то лицо.

Потом вода вернулась, и тени снова стали целыми.

— Ну что, — Фолиант повернулся к ним спиной, но его отражение в воде смотрело прямо на группу. — Вы всё ещё хотите войти?

Михаил посмотрел на реку. Где-то там был его отец. Где-то там — ответы.

Он сделал шаг вперёд.

Вода приняла его.

                                            * * *

Они шли по воде, и каждый шаг оставлял на поверхности круги, которые расходились слишком медленно, словно жидкость здесь была гуще обычного. Код намеренно топнул сильнее — отражение под ногами дернулось, но не сразу, а с задержкой, будто жило в другом времени.

— Эй, вы видите это? — он обернулся к остальным, и в тот же миг почувствовал, что что-то не так.

Тени.

Их не было.

Солнце стояло высоко, бросая резкие тени от деревьев на берегу, но под ногами группы — ничего. Только их собственные силуэты, странно плоские, будто нарисованные.

— Где наши тени? — прошептала Александра, инстинктивно прижимая Аню к себе.

Код резко повернулся — и тут же увидел их. Тени были, но не там, где должны были быть. Они отставали на шаг, на два, двигались чуть медленнее, а когда он поднял руку — его тень опустила.

— Они… они не повторяют нас, — выдавил он.

— Они предсказывают, — раздался чужой голос.

Группа вздрогнула. Между ними стоял человек, которого никто не помнил. Высокий, в выцветшем пальто, с лицом, которое невозможно было запомнить — будто оно состояло из сотен чужих черт.

— Кто вы? — Максим инстинктивно шагнул вперед, рука потянулась к ножу за поясом.

— Я не из вашего года, — прошептал незнакомец. Его голос звучал так, будто доносился из старого радиоприемника — с помехами, с хрипом. — Я искал выход. Но зеркала… они любят гостей. Особенно тех, кто заблудился.

— Вы один из пропавших? — Михаил вглядывался в его лицо, пытаясь найти знакомые черты.

— Я тот, кого забыли, — человек улыбнулся, и в его улыбке не было ничего человеческого. — А вы скоро станете такими же.

Он указал куда-то в сторону леса, и группа невольно последовала за его взглядом.

Там, между деревьев, стоял Максим.

Но не их Максим — не ветеран с потухшими глазами и Дронами на руках. Этот был другим: прямая спина, новенький мундир с медалями, которых в реальности никогда не существовало. Его лицо было гладким, без морщин, без следов усталости.

— Ну что, старик, — двойник ухмыльнулся. — Узнаёшь? Это я — каким ты мог бы стать. Если бы не спрятался в тех горах. Если бы не бросил их.

Максим замер. Его пальцы сжались так сильно, что гильза в кармане впилась в ладонь, оставляя кровавые следы.

— Ты… ты не я.

— Нет? — Двойник расстегнул воротник, показав Дрон — ровный, аккуратный, будто сделанный скальпелем. — А это? Ты же помнишь, как пуля прошла в сантиметре от сонной артерии. Только в твоей версии — ты не повернулся. Ты убежал.

— Заткнись, — прошипел Максим, но голос дрогнул.

— О, ты даже голос потерял там, в горах. Помнишь, как кричал, когда нашли Сашку? Ты же мог его спасти. Но ты…

— Я сказал, заткнись!

Максим рванулся вперед, но Фолиант внезапно оказался между ними, его шерсть вздыбилась, отражая сразу десятки лиц — всех, кто когда-либо смотрел в это зеркало.

— Я предупреждал: нельзя бежать. Нельзя кричать. — Кот повернул голову к двойнику, и тот отступил, будто испугавшись. — И никогда не разговаривайте со своими отражениями. Они всегда знают, что вам сказать.

Странник во времени засмеялся — звук, похожий на скрип старой плёнки.

— Он прав. Зеркала любят показывать то, что могло быть. Но никогда — то, что должно.

Код посмотрел на свои руки. Они дрожали. Он всегда считал себя человеком логики, чисел, кода — но здесь все законы рушились.

— Что… что нам делать? — спросил он, и даже сам удивился, как тонко звучал его голос.

Фолиант медленно моргнул, и в его глазах промелькнуло что-то древнее, чем этот лес, чем эта река.

— Идти вперед. И не оглядываться. Потому что, если вы обернётесь — вы увидите, кем уже стали.

А за спинами у них, в воде, тени наконец догнали своих хозяев — и улыбнулись.

                                            * * *

Аня не сразу поняла, что кукла в её руках начала шевелиться. Сначала это было едва уловимое движение — мизинец дрогнул, будто от ветра. Потом голова повернулась слишком плавно, слишком естественно, не с той деревянной скрипящей резкостью, к которой девочка привыкла за годы. Кукла смотрела на неё. Не стеклянными пуговицами-глазами, а настоящим, живым взглядом, полным тёплого понимания.

— Машенька… — прошептала Аня, и в этот момент кукла вырвалась из её рук.

Деревянные ножки застучали по прибрежным камням, неестественно быстро, с какой-то жутковатой грацией. Аня сделала шаг вперёд, потом ещё один — её тянуло следом, как будто между ней и куклой протянулась невидимая нить.

— Аня, стой! — крикнула Александра, но девочка уже шла, не оглядываясь, в сторону тёмного ельника, где между стволов уже мелькал белый сарафан куклы.

Влад первым рванулся вперёд. Его камень — плоский, с острыми краями, который он подобрал у воды минуту назад — просвистел в воздухе и попал точно в спину убегающей кукле. Раздался сухой треск, будто лопнула пересохшая ветка.

На секунду воцарилась тишина. Потом из трещин в разбитой кукле хлынул свет — неяркий, мерцающий, словно отражение луны в разбитом зеркале. И поползли… нет, не поползли — вытекли, как жидкое стекло, десятки пауков. Их лапки блестели, как отполированное стекло, брюшки переливались всеми цветами радуги, но прозрачные, пустые внутри. Они двигались странно — не плавно, а рывками, будто кто-то покадрово переключал их движения.

— Назад! Все назад! — закричал Код, но его голос сорвался на визг, когда первый паук дотронулся до его кроссовка. Материал сразу же потемнел, стал мутным, словно покрылся инеем.

Из чащи вдруг раздался голос Тамары — такой родной, такой знакомый:

— Я нашла их! Они все здесь! Идите сюда, скорее!

Михаил обернулся — врач стояла рядом, бледная, с широко раскрытыми глазами. Её губы были плотно сжаты. Голос звучал снова — из леса, из темноты между деревьями.

— Это не я, — прошептала настоящая Тамара, и её пальцы вцепились в рукав Лены так, что побелели костяшки.

Фолиант вдруг выгнул спину, его шерсть встала дыбом, превратившись в ощетинившуюся корону из игл. В его глазах отражалось не происходящее вокруг, а что-то другое — может быть, то, что было двадцать лет назад, может быть, то, что ещё только должно случиться.

— Не ходите туда, — прошипел кот. — Это ловушка. Они всегда так делают. Берут самый родной голос и вкладывают в него ложь.

Михаил не слушал. Его взгляд был прикован к силуэту, который виднелся вдалеке, за деревьями. Высокий мужчина в потрёпанном полевом костюме, с блокнотом в руках. Он стоял спиной, но Михаил узнал бы эти плечи, этот наклон головы в любой точке вселенной.

— Отец… — сорвалось с его губ.

Фолиант прыгнул ему на плечо, неожиданно тяжёлый, как будто весил не три килограмма, а все тридцать. Его когти впились в кожу сквозь ткань рубашки.

— Он ждёт, — прошептал кот прямо в ухо. — Они все ждут. Но если ты пойдёшь — ты не сможешь вернуться. Никто не возвращается добровольно.

Михаил почувствовал, как что-то тёплое и солёное катится по его щеке. Он даже не осознавал, что плачет. Вдали фигура отца повернулась — медленно, как в замедленной съёмке. Вот уже виден профиль, вот уже…

Фолиант резко ударил лапой по его щеке. Не сильно, но достаточно, чтобы Михаил моргнул. Когда он снова открыл глаза — силуэта не было. Только деревья, только тени, только тихий шепот из чащи, который теперь звучал как голос его матери: «Миша, иди сюда, сынок. Я скучаю».

Кот спрыгнул на землю и сел, обернувшись к группе. Его хвост подрагивал, как антенна, улавливающая невидимые сигналы.

— Вот и всё. Вы видели. Теперь выбор за вами — идти дальше или вернуться. Но помните: если вы сделаете шаг к ним — это навсегда. Зеркала любят гостей, но ненавидят, когда они уходят.

Влад поднял ещё один камень — на этот раз круглый, как яйцо. Он сжал его в ладони так сильно, что кожа побелела.

— А если мы разобьём все их зеркала?

Фолиант засмеялся — звук, похожий на звон хрустального бокала.

— Попробуй, мальчик. Но помни — каждое разбитое зеркало создаёт семь новых. И все они будут смотреть на тебя. Все будут помнить.

А вдали, между деревьев, снова мелькнул белый сарафан. Целая, невредимая кукла стояла и махала им, приглашая вглубь. Аня ахнула и потянулась вперёд, но на этот раз Александре хватило реакции схватить её за руку.

— Мы идём, — твёрдо сказал Михаил. Его голос звучал хрипло, но в нём не было дрожи. — Но мы вернёмся. Все.

Фолиант лишь прищурился, и в его глазах промелькнуло что-то, что можно было принять за жалость. Или за предвкушение.

— Как скажешь, профессор. Как скажешь.

Глава 12. Идеальные двойники

Желетово встретило их неестественной чистотой. Деревня сверкала, словно только что вымытая дождём и высушенная на солнце, но без единого следа жизни. Тротуары, выметенные до блеска, но без отпечатков подошв. Окна домов — чистые, сверкающие, но за ними не шевелились занавески. И отражения. Повсюду отражения — в витринах магазинов, в лужах у колодца, в полированных дверных ручках — но не их собственные. Тени людей, которых физически не было, двигались за стёклами, выполняя какие-то повседневные действия: женщина мыла посуду, видимая только в отражении окна; старик качался на несуществующей на самом деле качели; дети играли в мяч, который не оставлял следов на идеальном песке.

— Здесь… здесь всё есть, — прошептала Лена, — но ничего нет на самом деле.

Её голос прозвучал слишком громко в этой искусственной тишине. Даже их шаги не производили звука — ни скрипа, ни шороха, будто они сами стали призраками в этом городе-призраке.

Михаил первым заметил их. Семеро людей стояли у старого дуба на площади — именно там, где двадцать лет назад исчезла предыдущая группа. Они выглядели так, словно время не коснулось их: молодые, улыбающиеся, в одежде конца девяностых. Профессор Воронцов — отец Михаила — держал в руках тот самый блокнот, с которым исчез. Его пальцы были испачканы чернилами, как будто он только что дописал последнюю строчку.

— Мы выбрали это, — сказал профессор, и его голос звучал странно — слишком чистым, без привычной хрипотцы от бессонных ночей.

Аня вдруг вскрикнула и потянулась вперёд — её кукла, которую она держала с момента их входа в Зазеркалье, вдруг ожила в её руках и указала деревянным пальцем на группу пропавших.

— Они… они не настоящие, — прошептала девочка. — Они пустые внутри.

Дрон засмеялся — резко, нервно — и сделал шаг вперёд:

— Пустые? Да посмотрите на них! Они идеальны!

И правда, они были идеальны. Слишком идеальны. Кожа без пор и морщин, волосы, лежащие как на рекламном плакате, одежда без единой складки. Даже их улыбки были симметричными, будто отмеренными по линейке.

— Останьтесь с нами, — сказала женщина в красном платке — та самая, чьё лицо Максим видел в осколке двадцать лет назад. — Здесь можно стать тем, кем вы всегда мечтали.

И тут же перед Дроном возник его двойник — в идеально сидящем костюме, с золотыми часами на запястье, с уверенной улыбкой человека, который никогда не знал неудач.

— Видишь? — двойник распахнул руки, демонстрируя роскошный офис, отражавшийся в зеркальных стенах. — Это мог бы быть ты. Если бы не твои ошибки. Если бы не твои страхи.

Лена ахнула — перед ней стояла она сама, но с каталогами её выставок в руках, с медалями на груди, с гордой осанкой признанного мастера. Её двойник улыбнулась и протянула кисть:

— Я могу научить тебя. Настоящему. Тому, что ты так и не осмелилась попробовать.

Дети сбились в кучу. Даша крепко держала Аню за руку, а Влад сжимал в кулаке свой камень — единственное, что не отражалось в этом мире. Ксения что-то быстро рисовала в блокноте, но когда она подняла голову, её глаза были полны ужаса:

— Они не люди… Они — то, что мы о себе думаем. Наши мечты. Наши… несбывшиеся надежды.

Фолиант, до сих пор молча наблюдавший со стороны, вдруг прыгнул на плечо Михаила:

— Ну что, профессор? Готов встретиться со своим отцом? С тем отцом, каким ты его помнишь? Или, может быть, с тем, каким он мог бы стать?

Михаил сглотнул ком в горле. Его отец стоял в двух шагах, пахнущий табаком и чернилами, как в детстве. Он протягивал руку — ту самую, с родинкой на указательном пальце, которую Михаил помнил до мельчайших деталей.

— Сын… — произнёс профессор, и в его голосе звучала вся нежность, которой так не хватало Михаилу в последние годы перед исчезновением.

Рука дрожала, когда Михаил потянулся навстречу. Всего сантиметр отделял его от прикосновения, которое он ждал двадцать лет. Всего сантиметр между реальностью и мечтой.

— Папа… — сорвалось с его губ.

И в этот момент кукла Ани вдруг закричала — пронзительно, нечеловечески, как разбивающееся стекло:

— НЕ ТРОГАЙ ЕГО! ОН НЕ НАСТОЯЩИЙ!

Михаил отпрянул. В последний момент. Потому что теперь он видел — там, где должна была быть тень от отца, не было ничего. Только чистое, пустое пространство. Как в зеркале, которое забыли протереть.

                                            * * *

Александра медленно обводила взглядом лица «гостей», и её профессиональный журналистский взгляд сразу уловил странность. На щеке женщины в красном платке, где в старых фотографиях из дела 1999 года явно виднелась родинка, теперь была лишь гладкая, словно отполированная кожа. Мужчина в очках, который по документам имел Дрон от аппендицита, демонстрировал идеально ровный живот под закатанной рубашкой.

— Посмотрите на их кожу, — прошептала она Максиму. — Как у кукол. Нет ни одной отметины, ни одного изъяна.

Она невольно провела пальцем по собственному Дрону на запястье — напоминанию о неудачном падении в детстве. Этот Дрон был частью её, как и все остальные несовершенства. А эти… эти существа выглядели так, будто их вылепили из воска по каким-то глянцевым стандартам.

Женщина в красном платке улыбнулась, словно уловив её мысли, и жестом пригласила всех к столу, который появился из ниоткуда — длинному, сверкающему, уставленному яствами.

— Вы должны быть голодны после пути, — прозвучал её голос, сладкий, как сироп.

Лена первой подошла к столу и замерла. Ближе блюда оказались не едой, а искусными имитациями из тончайшего стекла. Виноградные гроздья переливались, как хрустальные люстры, жаркое сохраняло форму, но состояло из слоёв цветного стекла, даже хлеб был выдут из прозрачного материала с пузырьками воздуха внутри.

— Это… — начала Лена, но её перебил профессор Воронцов, уже наполнявший тарелку.

— Восхитительно, не правда ли? Здесь всё идеально. Никаких калорий, никакой грязи, никакого распада.

Он откусил кусок «хлеба», и Михаил с ужасом увидел, как острые края режут ему губы, но вместо крови сочился прозрачный сироп. Профессор жевал, улыбался, и его лицо не выражало ни малейшей боли.

— Пап, остановись! — крикнул Михаил, но его отец только покачал головой с доброй укоризной, как взрослый ребёнку, который ещё не понимает простых вещей.

Аня вдруг вырвалась из рук Александры и подбежала к своей двойнице — той самой кукле, что звала её в лес. Девочка с неожиданной для её возраста решимостью схватила куклу за руку и перевернула.

— Смотрите! — её голос дрожал. — Она пустая!

И правда — на сгибе локтя у куклы-двойника была маленькая дверца, и когда Аня дёрнула её, все увидели: внутри ничего. Ни костей, ни мышц, ни органов — только зеркальная поверхность, отражающая самоё себя в бесконечной рекурсии.

— Они все пустые! — закричала Аня, и её крик разлетелся по площади, заставляя «жителей» на мгновение замереть, как зависшую голограмму.

Фолиант, до сих пор наблюдавший со стороны, медленно подошёл и ткнулся носом в разлом на кукле. Его отражение в зеркальной внутренности было искажённым, растянутым, будто смотрящимся в ложку.

— Дети всегда видят первыми, — произнёс кот, и его голос вдруг лишился многоголосого эха, став обычным, почти человеческим. — Они ещё не научились обманывать сами себя.

Дрон отступил от своего богатого двойника, лицо его побелело.

— Но… но как они…

— Они — это то, что вы хотели бы видеть в зеркале каждое утро, — пояснил Фолиант. — Без морщин, без Дронов, без следов времени. Только вот… — он ловко поддел лапой кусок «ветчины» со стола, и тот рассыпался на сотни блестящих осколков, — без изъянов нет и сути.

Ксения, дрожащими руками, показала всем свой блокнот. Набросок, сделанный ею, изображал «жителей» Желетово — но не такими, какими они предстали перед группой, а в их истинном виде: пустые оболочки с зеркалами внутри, отражающими не их лица, а лица самих путешественников.

— Они питаются нашими мечтами, — прошептала девочка. — И чем дольше мы здесь, тем больше нас становится… там. — Она указала на пустые глазницы нарисованных существ.

Михаил посмотрел на отца. Настоящего ли? Того ли, который читал ему сказки на ночь? Или просто коллекцию его собственных воспоминаний, упакованную в удобную оболочку?

Профессор Воронцов улыбался, и в его улыбке было что-то ужасающе правильное.

— Сын, — сказал он, протягивая руку. — Останься. Здесь нет боли. Здесь нет потерь. Здесь можно быть счастливым.

И самое страшное — Михаил почти поверил. Почти.

                                            * * *

Тишина повисла густым, тягучим клейстером, когда последние слова Ани раскатились эхом по пустынной площади. Они пустые. Простые детские слова, разбивающие иллюзию вдребезги. Михаил смотрел на протянутую руку отца и видел теперь то, чего не замечал секунду назад — как свет неестественно преломляется в коже, как пальцы слишком идеально сгибаются в суставах, без привычной старческой скованности.

— Ты не мой отец, — прошептал он.

Улыбка на лице профессора не дрогнула, но что-то в глазах — нет, не в глазах, в отражении глаз — изменилось. Зрачки стали плоскими, как поверхность озера перед грозой.

— Мы — лучше, чем оригиналы, — ответил двойник, и голос его зазвучал странно, словно накладываясь сам на себя. — Мы не стареем. Не ошибаемся. Не разочаровываем.

Лена отступила от своего двойника-художницы, с ужасом глядя на её руки — пальцы двигались слишком плавно, без творческого беспорядка, без пятен краски, без тех самых мозолей от кисти, которые Лена так ненавидела и так гордилась одновременно.

— Это не искусство, — прошептала она. — Это… копия. Подделка.

В этот момент воздух содрогнулся.

Фолиант, до сих пор наблюдавший со спокойствием сфинкса, вдруг вздыбился, его шерсть пришла в движение, но не как у живого существа — она рассыпалась, превращаясь в миллионы мельчайших осколков, кружащихся в воздухе, как снег в стеклянном шаре. Под шерстью открылась не плоть, а бездна — чёрная, бездонная, усыпанная звёздами.

— Вы отвергли совершенство, — прорычал кот, и его голос больше не был игривым или ироничным. Он гремел, как землетрясение, сотрясая сами стены домов. — Вы предпочли свои Дроны, свои страхи, свои несовершенства.

Домики на площади вдруг заколебались, как декорации. Окна треснули, но не разбились — трещины сложились в узоры, будто кто-то нарочно создавал витраж из хаоса.

Странник во времени, до сих пор молча стоявший в стороне, вдруг шагнул вперёд. Его пальто развевалось, хотя ветра не было.

— Бегите, — сказал он, не оборачиваясь. — К перекрёстку у старой часовни. Там граница тоньше.

— А ты? — крикнул Код, сжимая в руках ноутбук, экран которого теперь показывал только белый шум.

Странник улыбнулся — впервые за всё время. Улыбка была грустной и очень человеческой.

— Я уже давно мёртв. Просто забыл об этом.

Он разорвал ворот рубахи, и группа увидела — вместо сердца у него пульсировал осколок зеркала, в котором отражались десятки, сотни лиц, сменяющих друг друга.

Фолиант рыкнул и прыгнул вперёд — но Странник встретил его, схватив за шею. Их столкновение вызвало вспышку ослепительного света, и на миг всем показалось, что они видят — действительно видят — саму ткань реальности, рвущуюся под напором двух этих существ.

— БЕГИТЕ! — закричал Странник в последний раз, и его голос рассыпался на голоса всех, кого группа когда-либо знала.

Они побежали.

Михаил в последний раз обернулся — его отец стоял на площади, всё ещё с протянутой рукой, но теперь его лицо начало расплываться, как картина под дождём. Профессор что-то говорил, но слова терялись в грохоте рушащегося мира.

Только Аня, бежавшая последней, разглядела — перед тем как исчезнуть в дыму и осколках, её кукла-двойник подняла руку и помахала ей на прощание.

И улыбнулась по-настоящему.

Впервые.

Глава 13. Ткач Времени

Лес становился все гуще, деревья — все выше, их стволы покрывались странными узорами, будто кто-то вырезал на коре письмена, которые невозможно прочесть, но от которых щемит сердце. Воздух был наполнен тихим жужжанием, как будто где-то рядом работал гигантский ткацкий станок, но звук этот не раздражал — он убаюкивал, вплетался в ритм сердца.

Они вышли на поляну, и перед ними предстало зрелище, от которого у Лены перехватило дыхание.

Старик сидел посреди поляны, окруженный светящимися нитями, которые тянулись отовсюду — из земли, из воздуха, из самих деревьев. Они переплетались в его пальцах, сплетаясь в огромный, бесконечный ковер, который расстилался перед ним и терялся вдали, растворяясь в тумане. Нити были разного цвета — одни золотистые, теплые, другие холодные, синие, третьи — черные, как ночь, и они пульсировали, словно живые.

— Это же… — начала Александра, но слова застряли у нее в горле.

— Время, — закончил за нее старик, не поднимая головы. Его голос был мягким, но в нем чувствовалась сила, которая не требовала громкости. — Вернее, то, как вы его видите.

Он поднял глаза, и группа замерла. Его глаза были без зрачков — сплошные белые полотна, но в них мерцали отражения всех возможных событий, всех выборов, которые когда-либо делали люди.

— Я Ткач, — сказал он. — Или то, что вы назовете Ткачом.

Максим шагнул вперед, его лицо было напряжено.

— Ты можешь… изменить прошлое?

Ткач улыбнулся, и в его улыбке было что-то бесконечно печальное.

— Нет. Но я могу дать вам шанс исправить одну ошибку. Только одну.

Он провел рукой над ковром, и нити засветились ярче. Вдруг перед Максимом возникла сцена — горы, пыль, крики. Его друг, Сашка, зовущий его, но Максим уже бежит, уже прячется, уже оставляет его.

— Ты мог повернуться, — прошептал Ткач. — Всего один шаг. Один выстрел.

Максим сжал кулаки, его глаза наполнились влагой.

— Я могу… исправить это?

Ткач кивнул.

— Но за все надо платить.

Михаил подошел ближе.

— А мне? Что ты можешь предложить мне?

Ткач провел пальцем по другой нити, и перед Михаилом возник его отец — в дверях, с чемоданом в руке. Последний разговор. Последние слова, брошенные в гневе.

— Ты можешь взять их назад, — сказал Ткач. — Но ты потеряешь что-то взамен.

Код нервно засмеялся.

— Это же просто сделка с дьяволом, да?

Ткач повернулся к нему, и в его белых глазах промелькнуло что-то похожее на удивление.

— Дьявол берет душу. Я беру только память.

— Какую?

— Ту, которую ты выберешь сам.

Код задумался. Его первая любовь — девушка с смехом, как звон колокольчика, с теплыми руками, которые он больше никогда не держал. Воспоминание было ярким, но уже далеким.

— Хорошо, — сказал он. — Возьми ее.

Ткач протянул руку, и тонкая золотая нить отделилась от ковра, потянулась к Лёхе, коснулась его лба. Он вздрогнул — и вдруг понял, что не помнит. Имя. Лицо. Только смутное ощущение чего-то теплого, чего-то важного, что теперь навсегда ускользнуло.

— Что… что я только что отдал? — прошептал он, но уже знал ответ.