Бесплатный фрагмент - Зеркальный Новый Год

ЗЕРКАЛЬНЫЙ НОВЫЙ ГОД™

Магические хроники новогоднего коллапса

ПРОЛОГ: Последнее целое зеркало

За окном падал снег — не тот липкий, праздничный, что кружится в свете фонарей, а тихий, равнодушный, будто небеса стряхивали пепел. Анастасия Светлова сидела за столом, сжимая в пальцах красную ручку, как нож. Перед ней лежала рукопись — очередной криминальный роман, где убийцей, по иронии судьбы, был Дед Мороз. Она зачеркнула абзац, оставив на полях пометку: «Слишком много сантиментов. Убийца не должен раскаиваться».

В комнате пахло кофе и чем-то электрическим — будто гирлянда, которую она так и не повесила, перегорела прямо в коробке. За стеной соседи орали «Last Christmas», фальшивя на три октавы. Анастасия стиснула зубы.

— Новогоднее настроение — это диагноз, — пробормотала она, глядя на оставленный кем-то на столе мандарин. — И мне его не ставили.

И не надо.

В зеркале напротив, в которое она принципиально не смотрела, отражалась не она — высокая, в чёрном свитере с дыркой на локте, с тёмными кругами под глазами, — а Настя-2: улыбающаяся, с распущенными волосами, в блёстках, которых у Анастасии не было и в помине. Двойник подмигнул, поправил невидимый бант и взял со стола тот самый мандарин.

Настоящая Настя этого не видела.

Она потянулась к кружке — не новогодней, с оленями, а обычной, треснувшей ещё в прошлом году, когда Михаил, тогда ещё «Профессор Ёлка», а не бывший жених, поставил её на полку слишком резко. Кофе был холодным. Она всё равно сделала глоток.

За окном кто-то засмеялся — звонко, глупо, по-новогоднему.

— Идиоты, — прошептала Анастасия, но в голосе не было злости. Только усталость.

                                             * * *

В это же время, в лаборатории на другом конце города, Михаил Орлов доказывал коллеге, что любовь — это химическая реакция, а ёлки — просто углеродные структуры с гирляндами.

— Взгляни на данные, — тыкал он указкой в график, где пик «новогоднего чуда» аккурат совпадал с выбросом дофамина. — Всё это — биохимия. Никакой магии.

За окном падал снег — идеальные шестигранники, которые Михаил мог бы описать формулой, если бы не был занят развенчанием праздничных мифов.

— Но как же… романтика? — неуверенно пробормотал коллега, физик-теоретик, который втайне писал стихи.

— Романтика, — Михаил фыркнул, поправил очки, — это эволюционный механизм, чтобы люди не передумали размножаться после первого свидания.

Он потянулся к чашке с кофе. На поверхности плавало печенье с предсказанием.

— «Скоро ты встретишь свою бывшую… и кота в короне», — прочитал он вслух и тут же сморщился. — Опять эти дурацкие алгоритмы. Кто вообще программирует эти надписи?

Печенье внезапно самовоспламенилось.

Михаил задумчиво наблюдал, как оно сгорает дотла, оставляя после себя пепел в форме вопросительного знака.

— Любопытно, — пробормотал он. — Но объяснимо.

Где-то вдалеке заиграли куранты. Михаил вздрогнул — не потому, что поверил в предсказание, а потому, что вспомнил: два года назад в этот момент он целовал Анастасию под омелой.

А потом она разбила вазу.

А потом они разошлись.

Он вздохнул, стряхнул пепел с рукава и потянулся за следующей порцией кофе.

За окном падал снег.

Где-то в городе треснуло зеркало.

Но этого никто не заметил.

Пока.

                                             * * *

В баре «У Падающей Звезды» пахло жареным сыром и грехом — тем приятным, новогодним, что прощается ровно до первого января. Лиза «Зеркальце» стояла на стремянке, развешивая гирлянды так густо, что потолок напоминал звёздное небо после взрыва в мастерской у Деда Мороза.

— Жизнь — как коктейль, — напевала она, приклеивая очередную блёстку к стене, — если невкусно, добавь алкоголя и… ой!

Блёстки рассыпались по полу, закатились под стойку, где уже прятались три потерянных сердца (в переносном смысле) и один настоящий кулон (в самом прямом — его забыла блондинка в прошлую пятницу).

Зеркала за стойкой, обычно честно отражавшие пьяные улыбки и случайные поцелуи, сегодня вели себя странно. Вместо Лизы с бантом в волосах в них мелькала Анастасия — то ли хмурая, то ли просто сосредоточенная, — а в соседнем стекле, будто в параллельной вселенной, Михаил что-то доказывал невидимому собеседнику, размахивая указкой.

— Интересно, — Лиза прищурилась, — это они там, или я тут что-то добавила в свой утренний кофе?

Она потянулась за шваброй, чтобы смести блёстки, но та вдруг ожила и убежала в угол, где стояла статуя из парка — та самая, что изображала «Вдохновение» и уже три года ждала, когда её наконец помоют.

— Современное искусство, — вздохнула Лиза и плюхнулась на стул.

В этот момент дверь распахнулась, впустив порыв морозного воздуха и Снеговика-Философа, который таял с достоинством, оставляя за собой мокрый след и глубокомысленные фразы:

— Быть или не быть? Главное — не таять до финала третьего акта.

— Ты уже растаял во втором, — заметила Лиза, но Снеговик не расслышал — его голова уже превратилась в лужу.

                                             * * *

В магазине «Книги и Карамель» пахло старыми фолиантами и ностальгией. Артём «Стихоплёт» сидел за прилавком, склонившись над «научным дневником», где между формулами квантовой механики прятались стихи — робкие, как первоклассники на утреннике.

— Магия — это просто недоказанная физика, — бормотал он, вычёркивая строчку. — А стихи — это… э-э… эмоциональные уравнения.

На полке за его спиной дремал старый фолиант в кожаном переплёте — тот самый, что через пару часов должен был превратиться в кота. Пока же он лишь подозрительно подрагивал, когда Артём в рифму упоминал «любовь».

— Ты обещал рифму на «любовь» … где она?! — прошептала у него за ухом Фея Невыученных Уроков, появившись в облаке пыли и запахе ластиков.

Артём вздрогнул и поставил кляксу, которая тут же приняла форму разбитого сердца.

— Она… в процессе, — пробормотал он, прикрывая ладонью стих. — Как и теория струн.

Фея вздохнула — так вздыхают учителя, которые уже тридцать лет видят один и тот же сон про двойку в журнале.

— «В процессе» — это не рифма, — сказала она и исчезла, оставив после себя только конфетти из исправленных ошибок.

Артём потёр переносицу. За окном падал снег — идеальные шестигранники, которые он мог бы описать в хокку, если бы не боялся признаться, что пишет их.

Внезапно все книги на полке разом перевернулись корешком к стене. Все, кроме одного — того самого фолианта, который вдруг муркнул.

— Галлюцинации, — твёрдо сказал Артём. — Недостаток сна. Или… переизбыток карамели.

Он потянулся за шоколадной фигуркой Деда Мороза, но та ожила и убежала вглубь магазина, оставляя за собой след из растопленных «хо-хо-хо».

Где-то в городе треснуло зеркало.

Но этого пока никто не заметил.

                                             * * *

По ту сторону отражений, где законы физики пляшут под дудку абсурда, Фолиант — пока ещё не кот, а Князь Зеркал в полном облачении (чёрный плащ с созвездиями на подкладке, корона, съехавшая набок от ярости) — метал громы и молнии, которые на практике оказывались лишь хлопушками с конфетти.

— Я повелеваю тьмой, а не… э-э.… гирляндами! — его голос гремел, но тут же сорвался в фальцет, когда очередная светящаяся нитка обвилась вокруг его запястья, как браслет на дискотеке.

Зеркальный дворец, обычно холодный и безупречный, сегодня напоминал склад новогодних украшений после погрома — гирлянды свисали с хрустальных люстр, шары катились по мраморному полу, а в углу скромно мигал застрявший в зеркальной поверхности снеговик.

Кот-Хроникёр, чёрный, как ночь перед экзаменом, с очками на кончике носа, невозмутимо водил пером по странице:

— Запись №-1: Князь Зеркал снова облажался. Как обычно. Особо отметить: гирлянда на троне — это новый уровень.

— Это не гирлянда! — Фолиант дёрнулся, и корона с грохотом скатилась на пол. — Это… э-э.… символ власти над светом!

— Символ власти сейчас жуёт твой шлейф, — заметил Кот, указывая пером на маленького зеркального дракончика, который с упоением глодал бархат.

Где-то вдалеке, в мире людей, часы пробили полночь — вернее, должны были пробить, но застряли на одиннадцатом ударе, будто кто-то намертво вцепился в стрелки.

— Они опять не верят, — Фолиант схватился за голову. — Опять смотрят в зеркала и не видят нас! Как я должен править, если…

— Править? — Кот зевнул, обнажив клык. — Ты вчера превратил свой скипетр в леденец. И съел.

Тень пробежала по зеркальным стенам — где-то в мире людей рождалась трещина. Первая. Роковая.

                                             * * *

В квартире Анастасии пахло кофе и одиночеством. Она держала в руках вазу — подарок от Артёма, нелепый, с розами, которые при ближайшем рассмотрении оказались капустой (или он считал, что это символично?).

— Книги и карамель, — фыркнула она, поворачивая вазу в руках. — Идиотское сочетание.

Ваза выскользнула из пальцев, как неловкая мысль, и разбилась с тем самым звуком, который бывает только перед катастрофой — слишком громким для такой маленькой вещи.

Осколок, острый, как последнее слово в ссоре, отлетел к зеркалу — и вонзился в отражение. Стекло треснуло, будто лёд на озере в тот момент, когда понимаешь, что слишком далеко зашёл.

В трещине, узкой, как дверь в другой мир, мелькнули глаза — золотые, вертикальные зрачки, полные возмущения и голода.

— И вот… начинается, — донёсся откуда-то голос Кота-Хроникёра, но Анастасия не расслышала — её собственный крик заглушил всё:

— Что за… КТО ТЫ ТАКОЙ?!

Зеркало рассыпалось, как карточный домик под напором правды, и на осколки, звеня новогодней печалью, плюхнулся Фолиант — теперь уже кот, но корона (помятая, но гордая) всё ещё держалась на одном ухе.

— Я властитель тьмы и.… э-э… — он огляделся, унюхал запах тунца из холодильника и поправился: — Где тут у вас тунец?

За окном, в мире, который ещё не знал, что время остановилось, падал снег — первый и последний в этом году.

ЧАСТЬ 1. ОСКОЛКИ (23:00 — 18:00 до Нового года)

Глава 1. Антипраздничный ритуал

Рассвет 31 декабря вполз в окна Анастасии Светловой нехотя, будто стесняясь своей праздничной сущности. Она стояла посреди комнаты, утопая босыми ногами в ковре, который Михаил когда-то назвал «пылесборником эмоций», и методично давила гирлянду. Провода хрустели под каблуком с таким же удовлетворением, с каким она когда-то рвала его письма.

— Два года, — процедила она сквозь зубы, — а этот пластиковый ужас всё ещё не разлагается. Как и мои воспоминания.

За окном детский хор выводил «В лесу родилась ёлочка» с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Анастасия натянула наушники, где Том Йорк пел о конце света — куда более подходящий саундтрек для этого дня. В зеркале напротив её отражение скривилось от первых аккордов, но сама Настя этого не заметила — она уже три года принципиально не смотрела в зеркала дольше трёх секунд.

Кофейная кружка с надписью «Лучший редактор» (подарок коллег, который она терпеть не могла) приняла в своё нутро красное вино — тёмное, как её настроение. Настя налила до краёв, оставив ровно столько места, сколько требовалось для ненависти ко всему этому новогоднему абсурду.

— Глава двенадцатая, — пробормотала она, швырнув взгляд на растрёпанную рукопись. — «Убийца оказался Дедом Морозом». Вот бы реально так — чтобы все эти «хо-хо-хо» закончились мордой в сугробе.

Телефон заурчал, как раздражённый кот. На экране улыбалось фото Лизы — блондинка с розовой прядью, вечно сияющая, будто проглотила гирлянду. Анастасия взяла трубку, уже зная, что услышит.

— Приходи в бар! — голос Лизы звенел, как разбитый ёлочный шар. — У нас тут статуя из парка танцует! Представляешь? Современное искусство ожило!

— Танцы, — Настя сделала глоток вина, которое на вкус оказалось её собственным раздражением, разлитым по бутылкам. — Ещё одна болезнь декабря.

— Не будь Гринчем, — засмеялась Лиза, и в трубке что-то хрустнуло — странно, будто трескался лёд в стакане, который никто не наполнял.

Анастасия повесила трубку, не прощаясь. В квартире воцарилась тишина, если не считать приглушённого «Radiohead» и отдалённого эха детского хора. Она потянулась за вином, но бутылка оказалась пуста — как и её терпение к этому дню.

Внезапно в комнате стало холоднее. Не просто «открыли окно» холоднее, а «призрак прошлого прошёл сквозь тебя» холоднее. Анастасия дёрнула плечом — не то, чтобы ей было страшно, просто… неприятно. Как когда понимаешь, что забыла выключить утюг, но уже вышла из дома.

Зеркало напротив, то самое, которое она ненавидела больше всего (потому что оно висело ровно на том месте, где когда-то целовалась с Михаилом), вдруг запотело. Не целиком — только в одном углу, будто кто-то с той стороны дышал на стекло.

Но Анастасия этого не заметила. Она уже открывала вторую бутылку, мысленно составляя список причин, почему Новый год — худший праздник в году. На первом месте, конечно же, была его настырная способность заставлять людей надеяться.

                                             * * *

Холодильник открылся с сопротивлением, будто сам не хотел демонстрировать свое праздничное содержимое. Внутри, на полке, предназначенной для забытых соусов и залежалых йогуртов, возлежало оливье в форме гроба — кулинарный шедевр, который Анастасия приготовила для кузины, любительницы готики. Салат лежал в идеальной гробовой позе, украшенный сверху крестом из двух маринованных огурцов. Рядом желтела записка: «Съешь морковку. Хотя бы одну».

— Как будто морковка искупит грехи всего этого новогоднего лицемерия, — пробормотала Анастасия, тыкая вилкой в салат.

Запах кофе, вчерашнего и горького, смешивался с чем-то электрическим — будто перегоревшая гирлянда, которую она так и не выбросила, решила напомнить о себе ароматом. Она принюхалась. Да, определённо пахло жареным проводом. Или её нервами.

Она захлопнула дверцу, но холодильник неожиданно издал жалобный писк, будто напоминая, что внутри ещё есть бутылка шампанского — подарок от Лизы с надписью «Выпей меня, если станет совсем грустно». Анастасия передёрнула плечами.

— Станет грустно? Лиза, я уже три года в перманентном декабре.

Повернувшись, она случайно поймала взгляд на зеркало — то самое, которое висело напротив холодильника, как немой свидетель всех её утренних и ночных метаний. На секунду ей показалось, что её отражение не повторило движение — будто задержалось на долю секунды, прежде чем скопировать жест.

— Бред, — прошептала она, отводя глаза. — Просто усталость. Или вино.

Но в углу зеркала, там, где рама слегка отходила от стены, зияла трещина — тонкая, как паутина, но неожиданно глубокая. Вчера её точно не было. Анастасия нахмурилась.

— Надо же, — проворчала она. — Даже зеркала в этом доме разваливаются от тоски.

Она махнула рукой и направилась к шкафу, где на верхней полке пылилась коробка с ёлочными шарами — нераспакованная с прошлого года, а может, и с позапрошлого. Коробка была перевязана лентой, на которой когда-то красовалась бирка «Хрупкое!», но теперь это больше напоминало ироничный комментарий к её жизни.

Анастасия потянулась за ней, но картонная панель внезапно поддалась, и один шар выскользнул, упав на пол с тихим, но выразительным стуком. Стекло разлетелось на десяток осколков, которые странным образом не разбрызгались по полу, а аккуратно улеглись в форме слова:

«Скоро».

Она замерла, уставившись на осколки.

— Что за…

Но прежде, чем она успела договорить, где-то в глубине квартиры раздался громкий треск — будто лопнуло что-то большое, хрупкое и очень важное.

Анастасия обернулась.

Зеркало в прихожей, то самое, которое она ненавидела больше всего, теперь было полностью разбито.

И посреди осколков, свернувшись клубком и нелепо поправляя корону, сидел кот.

Чёрный. С вертикальными зрачками. И выражением морды, которое ясно говорило: «Да, я здесь. Нет, тебе это не снится. И да, мне нужен тунец».

Анастасия широко раскрыла глаза.

— Ты… что…

Кот вздохнул, поднялся, отряхнулся (несколько осколков звякнули обратно на пол) и произнёс:

— Я властитель тьмы. Ну, в теории. А на практике… — Он огляделся. — Где тут у вас тунец?

За окном, как ни в чём небывало, детский хор продолжал петь «В лесу родилась ёлочка».

Но мир Анастасии Светловой только что дал трещину.

И это было только начало.

                                             * * *

Телевизор бубнил «Иронию судьбы» с той особой настойчивостью, с которой неотвязные родственники спрашивают про личную жизнь. Анастасия швырнула в него взгляд, полный такого презрения, что даже неодушевлённый предмет должен был бы съёжиться. Она схватила пульт и тыкнула кнопку с силой, достаточной для убийства праздничного настроения у всего подъезда. Экран моргнул, и вместо пьяного Лукашина появился научно-популярный канал, где ведущий с дотошностью маньяка, объяснял принципы квантовой запутанности.

— Чёртов профессор Ёлка, — прошипела Анастасия, вглядываясь в экран. Ведущий повернулся в профиль — та же небрежная чёлка, те же очки, которые вечно съезжали на кончик носа. — Даже тут торчит. Как закон подлости в праздничной упаковке.

Она швырнула пульт на диван, где он безнадёжно увяз между подушками, словно принимая сторону вселенского заговора против её спокойствия. За окном внезапно завыл ветер — не просто зашумел, а именно завыл, как отвергнутый любовник под балконом. Анастасия потянулась к ноутбуку, решив утопить раздражение в работе.

Экран ожил, демонстрируя двенадцатую главу её нового романа. Курсор подмигивал ей с навязчивой регулярностью, будто отсчитывая секунды до неизбежного конца года. Она начала печатать, но буквы выходили не те: вместо «убийца» упрямо появлялось «Дед Мороз», «жертва» превращалась в «Снегурочку», а «кровавый след» — в «петарды».

— Что за… — Анастасия ударила по клавишам с такой силой, что ноутбук вздрогнул. Курсор в ответ начал мигать в ритме курантов — раз-два-три, раз-два-три. — Прекрати! — крикнула она технике, чувствуя, как границы между реальностью и абсурдом стремительно размываются.

Внезапно её веки стали тяжёлыми, как новогодние обещания, которые никто не собирается выполнять. Глаза закрылись сами собой, увлекая за собой в тёмные воды забытья.

                                             * * *

Во сне перед ней расстилался бесконечный коридор из зеркал, где в каждом отражении сидел тот самый чёрный кот в короне. Он методично пожирал страницы её рукописи, причмокивая с видом гурмана на гастрономическом фестивале.

— Не трогай финальную главу! — крикнула она во сне, но кот только поднял на неё взгляд, полный кошачьего превосходства.

— Мяу, — сказал он, и это прозвучало как «Ты сама всё испортила».

Звонок телефона разорвал сон, как ребёнок — новогоднюю упаковку. Анастасия дёрнулась, смахнув со лба непослушную прядь волос. На экране горело имя, которое она не стирала из памяти только из лени: «Михаил».

— Алло? — её голос прозвучал хрипло, будто она действительно кричала во сне.

— Я под окном, — раздался знакомый тембр, от которого по спине пробежали мурашки. — Вернуть подарок… и поговорить.

Анастасия подошла к окну и дёрнула штору. За стеклом бушевала метель, которой час назад точно не было — снег валил с такой плотностью, будто кто-то на небесах устроил подушную бойню. Внизу, посреди белого безумия, стояла одинокая фигура в растянутом свитере, держащая в руках что-то завёрнутое в подарочную бумагу с надписью «С Новым годом».

— Ты… — начала она, но язык заплетался, как гирлянда после праздника. — Ты видишь этого кота у себя за спиной?

Михаил обернулся. Чёрный кот в короне важно восседал на снегу, вылизывая лапу. Он поднял глаза, встретился взглядом с Анастасией и демонстративно откусил кусок от ленты на подарке.

— О боже, — пробормотал Михаил, и в его голосе впервые за два года прозвучало не научное любопытство, а настоящий ужас. — Значит, это не галлюцинация?

За окном метель внезапно стихла, оставив после себя звенящую тишину. Где-то вдалеке пробили куранты, отсчитывая время до неизбежного. Кот зевнул, показывая острые клыки, и исчез, оставив после себя только растерянного Михаила, разбитое зеркало и Анастасию, которая вдруг поняла: этот Новый год точно не будет обычным.

Глава 2. Физика и Магия

Лаборатория университета в канун Нового года напоминала космический корабль, брошенный экипажем на произвол судьбы. Лишь Михаил Орлов продолжал сражаться на передовой науки, тыкая указкой в график, который уже два часа служил ему щитом против праздничного безумия. Его голос звучал с той проникновенностью, с какой священник читает проповедь в пустом храме.

— Видите? — он провел пластиковым наконечником по кривой, напоминающей кардиограмму человека, увидевшего цены на шампанское. — Пик так называемого «новогоднего чуда» идеально совпадает с выбросом дофамина. Никакой магии — чистая биохимия.

Единственный оставшийся коллега, аспирант Семен, зевнул так выразительно, что мог бы претендовать на роль в опере. Его глаза слипались, будто заговоренные новогодними обещаниями «больше не пить».

— Михаил Викторович, — пробормотал он, потирая переносицу, — может, хватит? Даже сканер томографа сегодня украсили гирляндой.

Михаил сжал указку так, будто это был последний аргумент в споре с невидимым оппонентом. Его взгляд упал на фотографию на стене — снимок телескопа Хаббл, где далекие галактики образовывали узор, поразительно похожий на новогоднюю елку.

— Если бы любовь была формулой, — произнес он вдруг, — её бы уже разобрали на кварки. Но нет — предпочитают писать стихи и верить в чудеса.

Он швырнул указку на стол, где та немедленно закатилась под микроскоп, будто ища защиты от праздничного безумия. В чашке с кофе, который уже шесть часов пытался стать нефтью, плавало последнее печенье с предсказанием. Михаил подцепил его пальцами, оставив в черной жидкости маслянистый след.

— «Ждёт тебя кот, корона и бывшая», — прочитал он вслух и фыркнул. — Глупости. Особенно про бывшую.

Бумажка вдруг вспыхнула синим пламенем и исчезла, оставив после себя лишь запах паленой судьбы. Михаил замер, рассматривая свои пальцы — чистые, без следов огня. Научное объяснение этому явлению упорно не приходило в голову, зато почему-то вспомнилось, как Анастасия в прошлом году называла его «ходячим учебником физики без раздела про любовь».

Телефон зазвонил с такой настойчивостью, будто звонивший знал, что его вот-вот выбросят в окно. На экране подпрыгивало имя «Артём», сопровождаемое фотографией кузена в дурацком свитере с оленями.

— Ты забыл мамин подарок! — раздался в трубке голос Артёма, но звук шел будто из пустого зала, обрастая странным эхом. — Опять твоя «научная важность», да?

— Я.… — начал Михаил, но его перебило громкое мяуканье на другом конце провода. Не обычное «мяу», а такое, будто кот только что прочитал «Критику чистого разума» и нашел в ней логические ошибки.

— Что это? — спросил Михаил, невольно прижимая телефон к уху.

— Что что? — ответил Артём, но его голос вдруг стал странно медленным, будто замедлялся вместе с временем. — У.… меня… нет… ко…

Связь прервалась. Михаил опустил телефон и вдруг заметил, что его кофе замерз — не просто остыл, а превратился в полноценный кусок льда с вкраплениями молекул кофеина. На поверхности отчетливо читалось слово «верь», словно кто-то выцарапал его квантовой иглой.

За окном лаборатории внезапно повалил снег — не обычный, а какой-то слишком уж идеальный, как на открытках из детства. Каждая снежинка падала с геометрической точностью, образуя перед зданием университета странный узор, напоминающий кошачий глаз.

Михаил потянулся за курткой, вдруг осознав, что все сегодняшние странности — печенье, замерзший кофе, звонок кузена — складываются в уравнение, которое он пока не мог решить. Единственное, что он знал наверняка: если где-то и есть ответы, то они точно у той, кто уже два года принципиально не поздравляла его с Новым годом.

                                             * * *

Улицы города, обычно такие предсказуемые в своих физических проявлениях, внезапно начали вести себя как первокурсник на экзамене по квантовой механике — совершенно непредсказуемо. Михаил остановился посреди тротуара, снял очки, протер их, снова надел, но зрелище не изменилось: снежинки падали вверх. Не просто медленно кружились в восходящих потоках воздуха, а именно падали вверх — с той неумолимой решимостью, с какой шампанское покидает новогодний стол после полуночи.

— Атмосферная аномалия? — пробормотал он, доставая блокнот с надписью «Научные наблюдения». — Или я просто переработал?

Рука сама потянулась к ручке, и вдруг, к своему ужасу, он обнаружил, что пишет не формулы, а стихи: «Снег летит к созвездьям ввысь, будто время вспять вернулось…» Михаил замер, рассматривая строчки, будто они принадлежали другому человеку. Его почерк, но слова… слова были словно из другого измерения, где он носил кожаную куртку вместо лабораторного халата и знал аккорды, а не законы термодинамики.

Он захлопнул блокнот с той решимостью, с какой запирают шкаф с алкоголем перед приходом тещи, и ускорил шаг. Витрина цветочного магазина блестела впереди, отражая уличные огни и… его самого. Но не того Михаила, который стоял на тротуаре с лицом, выражавшим научное смятение, а другого — с гитарой за спиной, в расстегнутой рубашке и с ухмылкой, достойной рок-звезды.

Михаил резко обернулся. За ним никого не было, если не считать голубя, который смотрел на него с выражением глубочайшего презрения. Когда он повернулся обратно к витрине, его отражение-рокер подняло руку в саркастическом приветствии и растворилось, оставив после себя только обычное отражение и трещину в стекле, похожую на гитарный гриф.

— Цветы, — сказал он себе вслух, как команду. — Научный метод гласит: если подарок не нравится — добавь тюльпанов. Или хризантем. Или чего она там любит…

Дверь магазина звякнула колокольчиком с подозрительно знакомым звуком — точь-в-точь как звонок на его последней лекции. Внутри пахло не столько цветами, сколько временем — тем самым, детским, когда он еще верил, что букеты могут исправить любую ошибку.

— Для той, что ненавидит праздники? — раздался голос за спиной.

Михаил вздрогнул. Перед ним стояла старушка, чьи глаза напоминали сову — не мудрую лесную, а именно ту, что видела слишком много и давно перестала удивляться. В ее взгляде читалось знание, которое обычно приходит только с опытом работы в КГБ или после тридцати лет продажи цветов.

— Вы… откуда знаете? — выдавил он.

Старушка улыбнулась, показав зуб, который явно пережил несколько смен политического режима.

— Вижу по глазам. У всех вас одинаковый взгляд — будто Новый год — это диагноз, а не праздник. — Она ловко сформировала букет, добавив к тюльпанам несколько веточек омелы. — Берите. Она все равно скажет, что ненавидит цветы, но поставит их в воду. Проверено.

Михаил взял букет, и вдруг ему показалось, что лепестки на мгновение вспыхнули золотым. Он моргнул — нет, обычные цветы, обычный магазин. Только старушка вдруг показалась ему выше, а ее пальцы — слишком изящными для ее возраста.

— С праздником, профессор, — сказала она, и в ее голосе вдруг зазвучали нотки, не принадлежащие старухе. — И помните: законы физики работают до тех пор, пока кто-то не решит их нарушить.

Дверь захлопнулась за ним с таким звуком, будто закрывалась последняя страница учебника по рациональному мышлению. На улице снег все еще падал вверх, голубь все так же смотрел с презрением, а в кармане у Михаила вдруг запищал телефон. Сообщение от Артёма: «Не забудь, мама ждет нас к семи. P.S. Твой кот здесь. P.P.S. Он говорит».

Михаил посмотрел на букет, потом на снег, летящий к небу, потом снова на букет. Где-то в городе били куранты, хотя до полуночи оставалось еще шесть часов. Он глубоко вздохнул и пошел вперед, к дому Анастасии, с ощущением, что законы этого дня пишутся не в его блокноте, а в каком-то другом, гораздо более странном месте.

                                             * * *

Автобусная остановка встретила Михаила пустой скамьей и философом из снега, который явно читал слишком много Камю в оригинале. Снеговик сидел (если снежную глыбу можно назвать сидящей) с таким видом, будто собирался открыть тайны мироздания, но передумал в последний момент.

— Быть или не быть? — произнес он голосом, напоминающим скрип несмазанных саней. — Главное — не таять до кульминации.

Михаил замер, букет в его руках слегка дрогнул, будто цветы тоже слышали абсурдность происходящего. Снеговик подмигнул (что было особенно впечатляюще, учитывая, что его глаза были из угольков) и начал стремительно терять форму, как надежды на трезвый Новый год.

— Погодите! — Михаил потянулся к нему, но пальцы схватили лишь горсть мокрого снега. За три секунды философ превратился в лужу с двумя угольками на дне и морковкой, торчащей под углом сорок пять градусов — возможно, в последнем акте протеста против несправедливости мироздания.

Он сунул руку в карман за платком и наткнулся на неожиданную находку — билет в кино. Бумажка была теплой, будто только что вышла из кассы. «Интерстеллар, 18:00, ряд 5 место 12». Тот самый сеанс, после которого они поссорились с Настей из-за парадокса близнецов и никогда больше не ходили в кино. На билете красовалось свежее кофейное пятно, идеально совпадающее по форме с тем, что осталось на его рубашке два года назад.

— Это невозможно, — пробормотал Михаил, но тут же поправился: — Это ненаучно.

Где-то вдали зазвонили колокола, но не церковные — скорее, как в магазине, объявляющем распродажу иллюзий. Он поднял голову и увидел дом Анастасии — тот самый, с балконом, на котором они когда-то встречали рассвет после вечеринки. В окне мелькнула тень, и на мгновение ему показалось, что в полумраке сверкнула корона. Затем раздался звон бьющегося стекла — тот самый звук, который он слышал в ночь их расставания, когда Настя разбила бокал об пол.

Михаил ускорил шаг, букет в его руках внезапно стал тяжелее, будто впитал всю неловкость предстоящей встречи. Тротуар под ногами странно пружинил, как будто город превратился в гигантский батут, а снег теперь падал вбок, образуя замысловатые узоры, похожие на химические формулы.

Он уже почти подбежал к подъезду, когда заметил, что тень от фонаря не совпадает с его фигурой — она была выше, тоньше и с гитарой за спиной. Тень повернула голову и показала язык, прежде чем раствориться в темноте.

Из кармана снова запищал телефон. Сообщение от неизвестного номера: «Пора признать, что не все можно объяснить формулами. С уважением, Кот-Хроникёр. P.S. Тунец в холодильнике».

Михаил глубоко вздохнул и нажал на кнопку домофона, понимая, что сегодня законы физики явно взяли выходной. В ушах звенела тишина перед бурей, а в горле стоял ком, похожий на тот, что бывает, когда понимаешь — некоторые уравнения действительно лучше решать сердцем, а не умом.

Глава 3. Роковая ваза

В магазине «Книги и Карамель» царила та особая предновогодняя атмосфера, когда даже воздух казался густым от ожидания чуда. Аромат старых книг смешивался с ванильным дыханием карамели, создавая странный коктейль из ностальгии и детских воспоминаний. Артём Соколов, владелец этого странного заведения, стоял за прилавком, заворачивая в подарочную бумагу хрустальную вазу. Его длинные пальцы, обычно такие ловкие при перелистывании страниц редких изданий, сейчас казались неуклюжими и непослушными. Бант упорно не хотел завязываться, бумага мялась, а скотч прилипал ко всему, кроме того, к чему был нужен.

— Чтоб хоть что-то напоминало о прекрасном, — пробормотал он, отбрасывая со лба непослушную прядь волос. Его голос звучал устало, с той особой интонацией человека, который слишком долго носит маску циника, но где-то глубоко внутри всё ещё верит в чудеса.

Ваза в его руках была нелепым выбором для подарка Анастасии — слишком хрупкая, слишком вычурная, слишком… красивая. Совсем не такая, как сама Настя с её вечными чёрными свитерами и язвительными комментариями. Но в этом и была идея — показать ей, что мир не ограничивается криминальными романами и холодным кофе.

— Искусство — это наука для тех, кто не дружит с логикой, — громко произнёс Артём, словно защищаясь от невидимого обвинителя. Его слова повисли в воздухе, смешавшись с запахом горячего шоколада, который варился в крошечной кофеварке за прилавком.

В этот момент воздух перед ним словно задрожал, и на прилавке появилась Фея Невыученных Уроков. Это крошечное создание в платьице из промокательной бумаги выглядело крайне недовольным. Её крылышки, напоминающие страницы старого дневника, нервно подрагивали, рассыпая вокруг блёстки исправленных ошибок.

— Где рифма к «любовь»? Ты обещал! — прошипела фея, тыча острым пальчиком в его потрёпанный блокнот. От неё пахло школьными воспоминаниями — ластиками, чернилами и той особой пылью, что скапливается в углах классных комнат к концу учебного года.

Артём машинально прикрыл ладонью последнюю страницу блокнота, где между сложными математическими формулами прятались стихи — робкие, несовершенные, но искренние.

— Она… в процессе, — пробормотал он, избегая взгляда феи. — Как и теория струн. И квантовая гравитация. И вообще всё в этом мире.

Фея фыркнула, и в воздухе рассыпались новые блёстки. Вдруг все книги на ближайшей полке разом повернулись корешками к стене, словно стыдясь своих названий. Все, кроме одной — «Зеркальная магия для чайников» лежала так, будто её только что положили туда. Её обложка поблёскивала, как мокрая мостовая после дождя, а когда Артём протянул руку, книга… замурлыкала.

Тихо, но совершенно отчётливо.

— Это галлюцинация, — твёрдо сказал он себе, потирая переносицу. — Недостаток сна. Или… — его взгляд скользнул к полке с шоколадными фигурками, — переизбыток карамели. Да, определённо карамели.

Он потянулся за шоколадным Дедом Морозом, но едва его пальцы коснулись фольги, фигурка вдруг ожила. Маленький шоколадный человечек ловко выскользнул из его рук и шмыгнул под ближайший стеллаж, оставляя за собой след из растопленных «хо-хо-хо».

Фея Невыученных Уроков закатила глаза с таким мастерством, что могла бы преподавать драматическое искусство в лучших театральных вузах.

— Ну вот, — сказала она, складывая крошечные ручки на груди. — Теперь и конфеты от тебя убегают. Что дальше? Книги начнут читать тебя? Полки запоют рождественские гимны? Или, — она сделала драматическую паузу, — ты наконец допишешь это стихотворение?

Как в ответ на её слова, «Зеркальная магия для чайников» снова замурлыкала — на этот раз громче и настойчивее. Артём осторожно приоткрыл страницу, и из книги выпала закладка — полоска пергамента с надписью: «Когда разобьётся ваза, начнётся настоящая магия». Буквы слегка светились в полумраке магазина, а когда Артём перевернул закладку, на обратной стороне обнаружилась приписка: «P.S. Не говори, что мы тебя не предупреждали».

Где-то в глубине магазина что-то упало с глухим стуком. Артём резко обернулся, но там никого не было. Только трещина в старом зеркале у кассы стала чуть длиннее, а его отражение на миг показало ему не его самого, а кого-то другого — человека с гитарой за спиной и ухмылкой рок-звезды.

Фея вздохнула и исчезла в облаке блёсток, оставив после себя только запах чернил и чувство, что мир стал чуть менее логичным, чем пять минут назад. Артём посмотрел на часы — до Нового года оставалось ровно двенадцать часов. Ровно столько, сколько нужно, чтобы всё окончательно пошло наперекосяк.

Он осторожно взял завёрнутую вазу, чувствуя, как хрусталь холоден под пальцами, и вдруг осознал, что боится не столько того, что подарок не понравится Анастасии, сколько того, что она разобьёт его. Причём в самом буквальном смысле.

                                             * * *

В магазине внезапно заиграло радио, которое Артём точно помнил выключенным. «Jingle Bells» в исполнении, напоминающем то ли рок-концерт, то ли пьяные колядки, заполнило пространство. Гитара визжала так пронзительно, что дрогнули стёкла в витринах.

— Для Михаила-2 — хитовую балладу! — протрезвевшим голосом объявил диктор, и тут же гитара заиграла сама собой, без музыканта. Струны перебирала невидимая рука, извлекая звуки, от которых по спине Артёма пробежали мурашки — не от страха, а от странного узнавания, будто эта мелодия жила в нём всегда.

Он потянулся выключить радио, но прибор вдруг расплылся в воздухе, как акварельный рисунок под дождём. Вместо него на прилавке осталась только лужа радужных бликов, в которой отражалось небо — но не магазинное, а какое-то другое, с фиолетовыми облаками.

— Ладно, — пробормотал Артём, протирая очки. — Либо я сошёл с ума, либо мир решил, что Новый год — отличный повод отказаться от законов физики.

Взяв завёрнутую вазу, он вышел на улицу, где снег теперь падал не вниз и не вверх, а по спирали, образуя сложные узоры, похожие на уравнения из его блокнота. Воздух звенел предчувствием, и каждый шаг отдавался эхом, будто город превратился в гигантский резонатор.

Квартира Анастасии встретила его тишиной, нарушаемой только скрипом половиц под ногами. Она открыла дверь, оглядев подарок скептическим взглядом, каким обычно рассматривала рукописи начинающих авторов.

— Это что? — спросила она, принимая свёрток. — Ты решил, что мне не хватает в жизни хрупких вещей?

— Я подумал… — начал Артём, но в этот момент ваза выскользнула из рук Анастасии.

Падение длилось неестественно долго. Хрусталь вращался в воздухе, ловя свет от гирлянд, и на мгновение Артёму показалось, что он видит в нём отражения — себя, Настю, Михаила, каких-то незнакомых людей — все они мелькали в гранях, как в калейдоскопе.

Ваза разбилась с мелодичным звоном, и осколки разлетелись по полу, чтобы тут же собраться в идеальные пятиконечные звёзды. Они светились мягким голубоватым светом, выкладывая на паркете созвездие, которого нет ни в одном астрономическом атласе.

— Это… — начала Анастасия, но один осколок вдруг подпрыгнул и полетел к зеркалу в прихожей.

Он вонзился в стекло с тонким звоном, и трещина расцвела, как молния в ночном небе. Паутинка разломов мгновенно покрыла всю поверхность, рисуя сложный узор, напоминающий карту неизвестных земель.

— Этого не может быть… — прошептал Артём, отступая. — Это же просто стекло!

Но зеркало уже переставало быть просто зеркалом. В трещинах заиграли странные огни, и отражения в нём стали двигаться самостоятельно. Анастасия схватила Артёма за рукав, и он почувствовал, как дрожат её пальцы — впервые за все годы знакомства.

Из глубины зеркала донёсся звук — не голос, а скорее его тень, обрывок эха:

— Скоро…

И тут же вся поверхность зеркала взорвалась тысячей осколков, которые зависли в воздухе, образуя сложную трёхмерную конструкцию — то ли врата, то ли клетку. В проёме мелькнула тень с горящими глазами и короной на голове, но рассмотреть её было невозможно — свет бил в глаза, как вспышка фотоаппарата.

Когда Артём смог снова открыть глаза, осколки лежали на полу, образуя фразу: «Добро пожаловать в игру». Самые мелкие кусочки стекла сложились в стрелку, указывающую на часы — до полуночи оставалось ровно одиннадцать часов и сорок минут.

Анастасия первая нарушила тишину:

— Ты… ты специально купил эту чёртову вазу?

Артём мог только покачать головой, глядя, как последние осколки на полу меняют положение, складываясь в новые узоры — то ли предсказания, то ли предупреждения.

                                             * * *

Осколки вазы, разлетевшиеся по полу, ещё не успели затихнуть, как из трещины в зеркале выпала записка. Она медленно планировала вниз, будто не решалась коснуться земли, и лишь когда её край зацепился за осколок с острым, как бритва, краем, она наконец замерла. Бумага была странной — не белой, а перламутровой, словно её вырезали из внутренней части раковины, и буквы на ней не были написаны чернилами. Они шевелились, извиваясь, будто крошечные червяки, пытающиеся вырваться за пределы строки.

— Попробуй поцеловать учёного. Для науки, — прочитала Настя вслух, и её голос прозвучал так, будто она только что обнаружила, что в её кофе плавает таракан.

Подпись внизу — «Кот-Хроникёр» — подмигнула ей и тут же свернулась в спираль, как будто смеясь.

— Это что, шутка? — Настя повертела записку в руках, ожидая, что вот-вот из неё выскочит что-нибудь ещё — может, клоунский нос или хотя бы предупреждение о том, что её разыгрывают. Но бумага лишь хихикнула тонким, как лезвие, звуком и рассыпалась в пыль.

Артём, до этого момента стоявший в оцепенении, вдруг ожил, словно его встряхнули за плечи.

— Это… это же материализованная метафора! Или, может, гипербола? — Он схватился за блокнот, который, казалось, всегда был у него под рукой, даже если секунду назад его там не было. — Нет, нет, это определённо оксюморон!

— Это определённо бред, — Настя протёрла пальцы о джинсы, будто пытаясь стереть с них следы магии.

Но Артём уже не слушал. Он выхватил телефон, с такой силой набрал номер, что, казалось, экран вот-вот треснет.

— Михаил! Ты должен это видеть! — прошипел он в трубку, и его голос дрожал, как у школьника, который только что обнаружил, что его домашнее задание ожило и теперь пляшет на столе.

Из динамика донёсся рык — не человеческий, даже не звериный, а какой-то… зеркальный. Глухой, будто звук прошёл через толщу воды, и в то же время металлический, словно кто-то провёл ногтем по стеклу.

— Привет, кузен, — раздался голос, в котором угадывались интонации Михаила, но с примесью чего-то дикого, необузданного. — Это… э-э… твой зеркальный близнец?

Артём замер, и его пальцы, сжимавшие телефон, побелели.

— Ты… ты поёшь? — выдавил он наконец.

— Ага. Играю на гитаре. И, кажется, у меня татуировка.

— Какая татуировка?!

— Не знаю, не вижу. Зеркало кривое.

Настя, до этого момента наблюдавшая за этим диалогом с выражением человека, который вот-вот либо закричит, либо разобьёт что-нибудь ещё, внезапно рванула к стене, где висел молоток.

— Всё, хватит! — Она схватила инструмент так, будто это был не молоток, а священный меч, которым она собиралась разрубить гордиев узел этого безумия.

— Настя, подожди! — Артём бросился к ней, но было поздно.

Удар молотка по зеркалу прозвучал, как выстрел. Стекло не просто разлетелось — оно взорвалось, осколки рассыпались по комнате, но не упали, а зависли в воздухе, будто решили, что гравитация — это скучно.

И из центра этого хаоса, с короной набекрень и выражением крайнего недоумения на морде, вывалился кот.

Он приземлился на лапы с грацией, достойной циркового артиста, но тут же споткнулся о собственный хвост и шлёпнулся на пол.

— Где тут у вас принцесса? — пробормотал он, отряхиваясь. — И… тунец?

Настя опустила молоток.

— Вот блин, — сказала она. — Теперь у меня говорящий кот.

— Кот?! — Фолиант вскочил, корона с грохотом упала на пол. — Я — Князь Зеркал, Повелитель Отражений, Маг Тысячи Лживых Ликов!

— Ага, — Настя подняла корону и нахлобучила её ему обратно. — Тогда, где твоя магия, князь?

Фолиант открыл пасть, явно собираясь произнести что-то величественное, но вместо этого чихнул.

Из его носа вылетела гирлянда и, мигнув три раза, упала замертво на ковёр.

Настя закрыла глаза.

— Я сплю. Или сошла с ума.

— О, — сказал Фолиант, — это только начало.

И где-то в глубине разбитого зеркала засмеялся Кот-Хроникёр.

Глава 4. Кот в короне

Фолиант медленно повертел головой, осматривая квартиру с видом аристократа, случайно забредшего в трущобы. Его нос сморщился, будто он учуял не столько запах кофе и старых книг, сколько тонкий аромат вселенской несправедливости.

— Твоя квартира выглядит, как моя жизнь после краха магии, — заявил он, поднимая лапу, словно собираясь стряхнуть с неё пыль веков.

Настя скрестила руки на груди, и её пальцы непроизвольно сжались, будто она уже представляла, как обхватывает ими кошачью шею.

— Если ты галлюцинация — я тебя придушу, — сказала она ровным голосом, каким обычно сообщала редакторам, что их рукописи годятся разве что для розжига костра.

Фолиант фыркнул, и его усы дёрнулись, будто их кто-то дёрнул за невидимые ниточки.

— О, угрозы! Как оригинально. В моём мире за подобное превращали в лягушек.

— В твоём мире, видимо, не было кофе, — Настя потянулась к кружке, стоявшей на столе, но кот опередил её, ловко вонзив когти в ручку и притянув её к себе.

Он заглянул внутрь, и его зрачки сузились в тонкие чёрные линии.

— В моём мире это считалось бы ядом, — прошептал он с придыханием, будто перед ним была не остывшая арабика, а чаша с цикутой.

И прежде, чем Настя успела что-то сказать, он приник к краю кружки и сделал глоток.

Наступила тишина.

Потом раздался звук, похожий на треск перегоревшей лампочки, и Фолиант исчез. На его месте зависла гирлянда — старая, потрёпанная, с облезлыми лампочками, которые вдруг замигали.

Не просто так.

Они выстроились в слово:

«П О М О Г И»

Настя застыла.

— Ты… ты превратился в новогодний декор?

Гирлянда дёрнулась, словно обидевшись, и снова стала котом. Фолиант покачнулся, его глаза сфокусировались на Насте с некоторым опозданием, будто он только что вернулся из очень дальней командировки.

— Это был… неконтролируемый телепорт, — пробормотал он, пытаясь встать на все четыре лапы и периодически проваливаясь сквозь пол, будто гравитация о нём забыла.

— Прекрасно. У меня дома кот, который пьёт кофе и превращается в электрогирлянду, — Настя провела рукой по лицу, будто пытаясь стереть с него грим безумия. — Ладно. Сейчас возьму себя в руки, вызову скорую, психиатра, экзорциста…

Дверь распахнулась с такой силой, что ручка врезалась в стену, оставив вмятину в виде удивлённого смайлика.

На пороге стоял Михаил, его волосы торчали в разные стороны, будто он только что участвовал в гонке с шаровой молнией, а очки сползли на кончик носа, открывая глаза, полные научного ужаса.

— Настя, у тебя… кот. В короне.

Фолиант, до этого момента пытавшийся удержать равновесие, услышав это, резко поднял голову — и тут же свалился с дивана.

Корона с громким звоном покатилась по полу, выписывая замысловатые круги, будто пытаясь решить уравнение, в котором все переменные внезапно стали мнимыми числами.

Михаил медленно закрыл дверь, не сводя глаз с кота, будто перед ним был не живой организм, а неопознанный научный феномен, нарушающий все известные законы физики.

— Объясни, — сказал он очень тихо, — что это за… объект?

— Это Фолиант, — ответила Настя с убийственной невозмутимостью. — Князь Зеркал, Повелитель Отражений и, судя по всему, жертва собственных заклинаний.

Фолиант поднялся, отряхнулся с видом оскорблённого монарха и уставился на Михаила.

— А ты кто?

— Михаил Орлов. Астрофизик.

— О! — глаза кота вспыхнули. — Значит, ты разбираешься в чёрных дырах?

— Теоретически, да.

— Прекрасно. Потому что моя магия сейчас ведёт себя именно как одна из них.

Михаил медленно снял очки, протёр их, снова надел, потом снял ещё раз, будто надеялся, что без них картина мира станет более логичной.

— Ты утверждаешь, что ты… маг?

— Был магом, — поправил его Фолиант с горькой усмешкой. — Пока не разбилось то зеркало. Теперь я застрял здесь, в этом… — он окинул квартиру взглядом, полным презрения, — в этом царстве линейного времени и отсутствия волшебного туна.

— Туна?

— Да! ТУНА! — кот топнул лапой, и где-то вдалеке, как эхо, звякнула корона. — В моём мире он падал с неба по пятницам. Здесь же… — он бросил скорбный взгляд на холодильник, — здесь, я подозреваю, его даже нет.

Настя вздохнула так глубоко, будто пыталась вдохнуть сразу весь кислород из комнаты, чтобы лишить их всех возможности говорить.

— Всё, хватит. Михаил, если ты не спишь и это не галлюцинация — помоги мне понять, что происходит.

Михаил открыл рот, но в этот момент корона, докатившаяся до его ног, вдруг подпрыгнула и водрузилась ему на голову.

В комнате повисла тишина.

— Интересно, — прошептал Фолиант, — а если ты её наденешь, ты тоже превратишься в гирлянду?

Михаил медленно поднял руку, дотронулся до короны, потом до своего лба, будто проверяя, не начал ли он уже превращаться в новогодний декор.

— Я… я, кажется, понял, — сказал он очень тихо.

— Ну? — Настя приподняла бровь.

— Я либо сошёл с ума, либо…

— Либо?

— Либо это какой-то очень странный, очень неожиданный и очень ненаучный эксперимент.

Фолиант фыркнул.

— О, учёные. Всегда ищут логику там, где её нет.

И в этот момент корона на голове у Михаила замигала.

Точно так же, как гирлянда.

Только на этот раз лампочки сложились в другое слово:

«Б Е Г И»

                                             * * *

Тень в углу комнаты вдруг зашевелилась, отделилась от стены и приняла очертания огромного кота в профессорских очках. В лапах он держал кожаный блокнот, из которого торчало перо, писавшее само по себе, оставляя на странице чернильные кляксы, складывающиеся в слова.

— Запись №1: Люди по-прежнему идиоты, — провозгласил кот бархатным голосом, в котором звучала тысячелетняя усталость.

Михаил отпрыгнул назад, наступив на собственную шнуровку и едва не рухнув на Фолианта. Корона с его головы слетела и покатилась к новоприбывшему, но тот ловко отшвырнул её лапой.

— А это кто?! — выдохнула Настя, впервые за вечер демонстрируя что-то кроме сарказма и раздражения.

— Ваша совесть. В меху, — невозмутимо ответил Кот-Хроникёр, прищуриваясь и поправлял очки лапой. Его шерсть переливалась всеми оттенками ночи, а глаза светились жёлтым светом старых уличных фонарей.

Фолиант, до этого момента валявшийся в позе поверженного монарха, вдруг оживился:

— О, это ты! Ну и где ты пропадал, пока я тут в позоре кувыркался?

— Записывал. Наблюдал. Смеялся в лапу, — Кот-Хроникёр показал клыки в подобии улыбки. — Кстати, твоя корона криво сидит. Опять.

В этот момент воздух в центре комнаты сгустился, закрутился в мини-вихрь и с хлопком выплюнул демона в жилете. Энки держал в руках бутылку шампанского, которая немедленно начала пениться, как разъярённый кот.

— Ой, я опять не туда? — ртутные глаза демона беспокойно забегали по комнате. — Я думал, тут вечеринка… Ну, или хотя бы поминки по здравому смыслу…

Бутылка взорвалась с грохотом новогоднего салюта. Пробка со свистом пролетела мимо уха Насти и выбила окно на балконе. Оттуда донёсся возмущённый вопль:

— Кто там швыряется?! Где мои варежки-ы-ы…

Все обернулись к балкону, где в кресле-качалке сидел Дед Мороз, уже наполовину покрытый льдом. Его борода напоминала сосульку, а посох беспомощно дрыгал в ледяном плену.

— Ой… — Энки почесал затылок. — Кажется, я опять заморозил что-то важное?

— Только посмотрите! — Фолиант подскочил к окну. — Он же настоящий! Ну, был настоящим. Теперь больше похож на эскимо.

Настя закрыла глаза, словно молясь о терпении, но когда открыла их снова, её взгляд упал на зеркало. Вернее, на то, что из него вылезало.

Из осколков стекла, как из двери, вышла… она сама. Точнее, её солнечный двойник в блёстках и с гирляндой на шее. Настя-2 потянулась, как кошка, и сияя улыбнулась:

— Ой, а что, так нельзя было?

Не успела настоящая Настя открыть рот, как её двойник подлетела к Михаилу и звонко чмокнула его в щёку. Учёный покраснел, как новогодний шар, а у настоящей Насти из ушей буквально повалил пар. Её висок дымился, как перегретый чайник.

— Ты… это… как… — она захлёбывалась словами, а её пальцы судорожно сжимались и разжимались.

— Ой, ну ты и злюка! — Настя-2 склонила голову набок. — Я же просто хотела поздороваться. По-новогоднему.

— По-новогоднему, — прошипела оригинальная Настя, — это когда я беру эту гирлянду и…

— Запись №2, — невозмутимо проговорил Кот-Хроникёр, — человек №1 демонстрирует классический пример когнитивного диссонанса: ненавидит собственное отражение за то, что оно счастливее оригинала.

Фолиант тем временем подошёл к зеркалу и постучал по нему лапой:

— Так-так, кто-то явно злоупотребил порталами. Кто вас всех выпустил?

Из глубины зеркала донёсся смех, похожий на звон разбитого стекла. Энки нервно дёрнулся и случайно заморозил вазу на столе. Дед Мороз на балконе продолжал ворчать:

— И олени где? И варежки? И почему я в пижаме?!

Михаил, всё ещё красный от поцелуя, осторожно потрогал свою щёку, будто проверяя, не осталось ли на ней следов магии. Настя-2 тут же подскочила к нему:

— Ой, а давай ещё разок? Для науки!

Оригинальная Настя издала звук, напоминающий одновременно рык и стон, и схватила со стола первую попавшуюся вещь — как оказалось, это был замороженный Дедом Морозом апельсин. Она прицелилась…

Кот-Хроникёр вздохнул и записал:

— Запись №3: Начало зеркального апокалипсиса. Причина: недостаток тунца в рационе участников.

                                             * * *

Фолиант вскочил на журнальный столик, сбивая стопку редакторских правок Насти, которые разлетелись как испуганные птицы. Он вытянул лапу в величественном жесте, корона на его голове съехала набок, придавая ему вид пьяного монарха.

— Я властитель… — начал он торжественно, но голос внезапно дрогнул, — э-э.… где мои рифмы?!

Он замер в позе, достойной памятника, ожидая, видимо, что воздух вокруг наполнится магическими символами или хотя бы бенгальскими огнями. Вместо этого кухонный шкафчик с грохотом распахнулся, и оттуда вылетел бутерброд с колбасой. За ним второй. Третий. Вскоре вся комната наполнилась летающими бутербродами, которые строили в воздухе сложные фигуры, словно новогодние снежинки, пахнущие чесноком.

— Ну вот, — пробормотал Фолиант, наблюдая, как один особенно наглый бутерброд с сыром приземлился ему на голову, — вместо заклинаний — гастрономическое шоу. Я определенно что-то делаю не так.

Михаил осторожно поймал пролетающий мимо бутерброд, осмотрел его со всех сторон, как редкий минерал, и даже понюхал.

— С точки зрения физики… — начал он.

— Не начинай, — перебила Настя, снимая с плеча бутерброд с красной икрой. — Я отказываюсь верить, что это вообще происходит.

В этот момент её телефон заиграл «Jingle Bells» в рок-обработке. На экране мигало имя «Лиза». Настя нажала на громкую связь, и тут же раздался визгливый вопль:

— Насть, ты не поверишь! У меня тут демон в баре признаётся в любви! Мне нужны свидетели, а то никто не поверит!

На фоне слышался бархатный голос Энки: «Ну да, я демон, но у меня же тоже есть чувства… Ой, опять заморозил стойку…»

Настя медленно опустилась на диван, отчего несколько бутербродов встревоженно взмыли вверх.

— Я сплю. Или сошла с ума, — прошептала она, глядя, как бутерброд с огурцом нежно приземляется на голову её зеркального двойника.

Настя-2 радостно захлопала в ладоши:

— Ой, как весело! Давайте устроим бутербродный дождь! Можно с икрой!

— Запись №4, — раздался спокойный голос Кота-Хроникёра, — человек №1 демонстрирует классические симптомы отрицания. Человек №2 пытается применить научный метод к сверхъестественным явлениям. Человек №3 (зеркальная версия) продолжает быть невыносимо жизнерадостной.

Он записывал это в свой блокнот, периодически отбиваясь лапой от назойливых бутербродов. Один особенно настойчивый, с ветчиной и сыром, кружил вокруг него, словно пытался прочитать, что там пишут.

— Человечество обречено, — заключил Кот-Хроникёр, затем добавил после паузы: — P.S. Тунец украден.

Фолиант тут же встрепенулся:

— Что?! Кто посмел?! — Он бросился к холодильнику, распахнул дверцу и заглянул внутрь. Его уши печально опустились. — Пропал… Пропал последний кусочек… Моя драгоценность…

Михаил, научное любопытство которого явно перевешивало чувство самосохранения, подошёл к зеркалу и осторожно потрогало его поверхность.

— Интересно… — пробормотал он. — Если теория мульти вселенной верна, то где-то существует мир, где бутерброды не летают, а коты не носят корон…

— Глупости, — фыркнул Фолиант, устроившись на плече у Насти. — Такой мир был бы ужасно скучным.

Настя-2 тем временем устроила бутербродный танец, кружась среди летающих бутеров, а замороженный Дед Мороз на балконе начал потихоньку оттаивать, приговаривая:

— Вот вернутся олени… Я вам покажу, где зимуют варежки…

Кот-Хроникёр наблюдал за этой сценой, его перо быстро скользило по странице, оставляя следы, которые иногда складывались в маленькие рисунки — то летающий бутерброд, то корону, то банку с тунцом с надписью «Пропала без вести».

А в углу комнаты, почти незаметно, трещина в зеркале стала чуть больше. И если бы кто-то присмотрелся, то увидел бы, как в её глубине мелькает тень, похожая на гигантскую кошку с крыльями…

Глава 5. Научный метод

Михаил Орлов, доктор физико-математических наук, лауреат премии «Учёный года» и человек, способный объяснить природу чёрных дыр с помощью чайника и двух яблок, стоял на коленях перед котом в короне и с научной тщательностью ощупывал его уши. Его пальцы дрожали не от страха, а от того невыносимого возбуждения, которое испытывает исследователь, столкнувшийся с явлением, ломающим все известные законы мироздания.

— Биологически — кот, — бормотал он, приподнимая Фолианту веко и заглядывая в зрачок, где вместо обычной кошачьей вертикальной щёлочки плавало что-то вроде микроскопической галактики. — Но корона… — он дотронулся до металлического ободка, и тот звонко отозвался, как камертон, — это квантовая запутанность? Или, может быть, локальное искривление пространства-времени в форме головного убора?

Фолиант терпеливо позволял себя осматривать, хотя его хвост уже начинал подёргиваться раздражёнными толчками.

— В моём мире, — процедил он сквозь зубы, — за такое обращение с князем зеркал превращали в подставку для зонтов.

Михаил не услышал. Он замер с выражением человека, внезапно осенившего великой и ужасной мыслью.

— Может, мы в матрице? — прошептал он, и его глаза загорелись тем особым светом, который обычно предшествовал десятичасовым лекциям о теории струн.

В углу комнаты Кот-Хроникёр, не отрываясь от своего блокнота, пробормотал:

— Запись №5: Учёный №1 приближается к экзистенциальному кризису. Скоро начнёт измерять свою жизнь в планковских единицах.

Тем временем Настя-2, солнечное отражение главной героини, с грацией балерины разливала чай по кружкам. Её движения были так полны неестественной для этого мира радости, что даже ложка в её руке звенела как-то особенно мелодично.

— Я бы добавила сахара! — объявила она, насыпая в чай белые кристаллы с такой щедростью, что на дне кружки начал формироваться маленький айсберг. — И любви!

Она сделала воздушный поцелуй в сторону чайника, и тот в ответ радостно пустил пар.

Оригинальная Настя, наблюдая за этим с выражением человека, который вот-вот либо задохнётся от ярости, либо устроит казнь египетскую, одним движением выхватила у двойника кружку.

— Хватит уже этого… этого…

Она не успела договорить. Чай в кружке с треском превратился в лёд, выпирая наружу причудливыми кристаллами. На самой поверхности застыл узор — идеально ровное сердце, будто вырезанное мастером-ювелиром.

— Ой! — Настя-2 захлопала в ладоши. — Смотрите, он тебя любит!

— Это не «любовь», — прошипела Настя, тряся кружкой, как если бы надеялась стряхнуть с неё и ледяное сердце, и собственное раздражение. — Это… это нарушение термодинамики!

Михаил, оторвавшись от исследования кота, тут же потянулся к кружке с видом ребёнка, увидевшего новую игрушку.

— Фантастически! Абсолютно чистый лёд, мгновенная кристаллизация без видимого источника холода… — он уже доставал из кармана лупу, когда в дело вмешался Энки.

Демон с ртутными глазами появился из ниоткуда, как обычно — в самый неподходящий момент и с самым неуместным предложением. В его руках бутылка шампанского искрилась подозрительным розовым светом.

— Кстати о чувствах! — воскликнул он, с трудом удерживая бутылку, которая пыталась вырваться, будто живая. — Я тут улучшил рецепт! «Шампанское со вкусом ностальгии» — теперь с нотками перца и.… э-э… чего-то ещё.

Он небрежно дёрнул пробку, и та с хлопком вылетела, угодив прямо в лоб замороженному Деду Морозу на балконе (тот только крякнул: «Опять…"). Игристая жидкость с шипением наполнила бокалы, издавая аромат, странным образом напоминающий смесь ёлочных шаров, бабушкиного варенья и.… да, определённо жгучего перца.

— За ваше… — Энки не успел закончить тост.

Первый же глоток вызвал у всех приступ чихания. Артём, до этого молча наблюдавший за происходящим, чихнул так сильно, что его очки слетели на пол и, к всеобщему удивлению, встали на ручки, как маленький мостик.

Но самое странное произошло с Михаилом. Его глаза вдруг стали стеклянными, губы дрогнули, и он прошептал:

— Ольга Петровна, школьный бал, омела…

— Что? — Настя нахмурилась.

— Наш первый поцелуй, — Михаил говорил словно в трансе. — Ты тогда сказала, что это «чисто научный эксперимент»…

Комната замерла. Даже бутерброды (те самые, что продолжали летать после провального заклинания Фолианта) остановились в воздухе. Настя покраснела так, что могла бы посоревноваться с гирляндой на ёлке.

— Это… это не ностальгия, — выдавила она. — Это отравление!

Энки виновато почесал затылок:

— Ну, технически, ностальгия — это и есть вид мягкой интоксикации прошлым…

Фолиант, воспользовавшись моментом, стащил со стола кусок колбасы и с торжествующим видом улёгся под ёлку, как пародия на праздничного льва. А в углу Кот-Хроникёр выводил в блокноте:

— Запись №5.1: Любовь + шампанское + перец = гарантированный хаос. Формула проверена. P.S. Князь Зеркал украл колбасу. Опять.

                                             * * *

Фолиант вскочил на спинку дивана, сбивая по пути три летающих бутерброда, которые с возмущённым хрустом разлетелись в разные стороны. Его корона, уже изрядно помятая за вечер, светилась призрачным синим светом, отбрасывая на стены тревожные блики.

— Внимание, смертные! — провозгласил он, хотя из-за того, что в этот момент наступил на собственный хвост, прозвучало это скорее, как «вниимааааййй!» — До полуночи осталось ровно двенадцать часов. Если мы не починим зеркало…

Он не успел закончить. Настенные часы, старые советские «Слава», вдруг взорвались громким боем. Раз. Два. Три… Счёт пошёл далеко за двенадцать. Когда механизм добрался до тринадцати, стекло на циферблате треснуло ровно пополам, и из щели показалась маленькая лапка, которая дразняще помахала и исчезла.

— …время остановится, — закончил Фолиант уже гораздо тише, глядя, как маятник часов замер в неестественно искривлённом положении.

Михаил, до этого момента делавший заметки в блокноте (под заголовком «Наблюдения за аномальными явлениями», а ниже мелкими буквами: «Пожалуйста, пусть это будет галлюцинацией»), медленно закрыл тетрадь. Его пальцы дрожали, но голос сохранял научную твёрдость:

— Это просто сбой механизма. Часы старые, пружина…

— Пружина? — Фолиант фыркнул так, что из его носа вылетели две искры и одна конфетти в форме звезды. — О, наивный! Это время самоё рвётся по швам! В вашем жалком трёхмерном мире даже катастрофы происходят с такой топорной прямолинейностью…

Настя схватила со стола телефон и сунула его Михаилу:

— Позвони куда-нибудь. В психушку. В скорую. В службу экзорцизма. Хоть куда!

Михаил набрал номер автоматически, его пальцы помнили последовательность цифр лучше, чем собственное имя. В трубке раздались гудки, а затем… смех. Тот самый, бархатный, с лёгким сиплым оттенком, который они уже слышали сегодня.

— Приветствую, человек №2, — прозвучал голос Кота-Хроникёра. — Запись №6: попытка обращения за помощью. Предмет: зеркальный двойник. Диагноз: острая реальность.

Михаил опустил телефон и уставился на экран, где вместо номера психиатрической лечебницы светилось: «Вызов: Самому себе».

— Следующий звонок — в церковь? — спросил он так искренне растерянно, что даже Настя на мгновение перестала хмуриться.

В этот момент входная дверь распахнулась с такой силой, что с полки слетели две фарфоровые собачки (подарок тёти Маши на новоселье) и, к всеобщему удивлению, зависли в воздухе, занявшись вальсом. На пороге стояла Лиза, её обычно идеально уложенные волосы торчали в разные стороны, а на щеке красовался отпечаток губ в форме сердечка — явно демонического происхождения.

— В баре все зеркала показывают апокалипсис! — выпалила она, хватая Настю за руки. — Ну, то есть не просто апокалипсис, а типа… наш бар в огне, но при этом Энки там в смокинге смешивает коктейли, а я… — она вдруг замялась, — я целую кого-то, кто очень похож на меня, но с рогами…

Энки, скромно стоявший за её спиной, вдруг чихнул, и из его кармана выпали три визитки: «Энки. Демон. Бармен. Несёт добро (иногда в замороженном виде)».

Михаил машинально поднял одну и прочитал вслух:

— «Специализация: шампанское со вкусом ностальгии и прочие греховные напитки»…

Но все перестали его слушать, потому что Лиза вдруг вскрикнула. Она подошла к осколку зеркала, ещё оставшемуся на стене, и все увидели: в отражении её глаза стали жидким металлом, как у Энки, а вокруг головы плавала слабая нимбоподобная дымка.

— Ой, — сказала Лиза, тыча пальцем в своё демоническое отражение. — А это мне идёт!

Фолиант, тем временем, устроился на плече у Михаила и с видом профессора, объясняющего очевидное особенно тупым студентам, изрёк:

— Зеркальный мир сливается с вашим. Скоро отражения станут реальнее, чем оригиналы. А потом… — он многозначительно замолчал.

— Потом? — спросила Настя, хотя по выражению её лица было видно, что она уже пожалела о своём любопытстве.

— Потом вы все станете персонажами в чьём-то сне. Или, что ещё хуже, — он бросил взгляд на блокнот Кота-Хроникёра, — в чьей-то книге.

В углу комнаты Кот-Хроникёр, услышав это, лишь хищно улыбнулся и записал: «Запись №6.1: Князь Зеркал наконец-то понял суть происходящего. Жаль, что это его не спасёт».

                                             * * *

В углу комнаты, где тень была особенно густой, Артём сидел, склонившись над своим блокнотом. Его перо скользило по бумаге с необычной даже для него плавностью, выписывая не формулы и расчеты, а строки, которые сами складывались в рифмы.

— Любовь — это осколки… — прошептал он, и чернила на бумаге вдруг вспыхнули мягким голубым светом, будто в них заключили кусочек зимнего неба.

Фея Невыученных Уроков, до этого невидимо кружившая над его плечом, вдруг материализовалась, усевшись на край страницы. Её крылья трепетали, как листки календаря, сорванные декабрьским ветром.

— Наконец-то! — воскликнула она таким тонким голоском, что в бокале Насти-2 затрепетали блики. — Я ждала этой строфы три года, четыре месяца и…

— Замолчи, — пробормотал Артём, но без злости, скорее с удивлением, рассматривая свои стихи. — Почему оно светится?

— Потому что настоящие стихи всегда светятся, — ответила Фея, исчезая в облачке пыли, пахнущей старыми чернилами и школьной доской.

В этот момент с балкона раздался громкий треск. Дед Мороз, до этого наполовину замороженный, вдруг встряхнулся, и лёд с него осыпался, как скорлупа. Его борода, ещё секунду назад напоминавшая сосульку, теперь дымилась, как перегретый чайник.

— Кто спёр моих оленей?! — прогремел он голосом, от которого задрожали даже самые стойкие ёлочные игрушки.

Никто не успел ответить. Дед Мороз слепил снежок с такой яростью, что тот засвистел в воздухе, как снаряд, и пробил стену, оставив после себя аккуратную дыру в форме звезды.

— Это не снежок… — прошептал Михаил, научный ум которого уже начал подсчитывать скорость, массу и прочие параметры этого «снежка». — Это граната какая-то!

— В моё время, — проворчал Дед Мороз, отряхивая полушубок, — снежки были снежками, а гранаты — гранатами. А теперь…

Он не закончил. Фолиант, до этого момента наблюдавший за происходящим с видом страдающего режиссёра плохого спектакля, вдруг вскочил на подоконник. Его корона, уже порядком помятая за вечер, вдруг засияла так ярко, что пришлось зажмуриться.

— Хватит! — провозгласил он. — Если вы все намерены продолжать этот фарс, то хотя бы делайте это в правильном месте!

И с этими словами он прыгнул в зеркало — не в целое, а в то самое, разбитое, осколки которого всё ещё висели в воздухе, как островки в море хаоса.

Зеркало не просто приняло его — оно словно разошлось, как вода, приняв в свои глубины пушистое тело. На мгновение все замерли, глядя на то, как исчезает его хвост.

— За мной! — донёсся из глубины его голос, уже слегка приглушённый. — Если, конечно, не боитесь…

Лиза первой сделала шаг вперёд.

— Ну, я всегда хотела оказаться по ту сторону барной стойки, — сказала она и, схватив за руку Энки, прыгнула вслед за котом.

Энки лишь успел испуганно вскрикнуть:

— Ой, я не умею плавать в отражениях!

— Не бойся, — раздался из зеркала голос Лизы. — Здесь есть коктейли!

Энки моментально исчез в зеркальной поверхности.

Настя и Михаил переглянулись. В его глазах читался научный интерес, в её — желание придушить кого-нибудь, хоть кого-нибудь, хоть саму себя.

— Я, пожалуй, останусь, — сказал Дед Мороз, доставая из кармана крошечных оленей (они оказались у него за пазухой). — У меня ещё подарки не упакованы.

Артём, не отрываясь от своих светящихся стихов, машинально шагнул вперёд — и зеркало приняло его, как родного.

Остались только Настя и Михаил.

— Ну что, учёный, — сказала Настя, — веришь в зеркала?

— После сегодняшнего — верю даже в Деда Мороза, — честно ответил он.

И они шагнули вперёд — вместе, как когда-то в школьные годы под омелой, только теперь не для «научного эксперимента», а потому что другого выхода попросту не оставалось.

Зеркало сомкнулось за их спинами с тихим звоном, оставив в комнате только Кота-Хроникёра, Деда Мороза и разбитые часы, которые показывали без пяти вечность.

Кот-Хроникёр сделал последнюю запись в своём блокноте:

«Запись №7: Они вошли. Теперь посмотрим, найдут ли выход. P.S. Тунец всё-таки был съедобен».

И, прихватив блокнот в зубы, он прыгнул в последний осколок зеркала, который тут же рассыпался в звёздную пыль.

Глава 6. Скорая магическая помощь

Воздух в квартире Анастасии сгустился до консистенции перестоявшегося киселя — тяжёлого, липкого, пропитанного электричеством надвигающегося хаоса. Энки метался по комнате, его ртутные глаза переливались всеми оттенками паники, от бледного серебра до почти чёрного свинца.

— Ой-ой-ой, — бормотал он, хватаясь за затылок, — сейчас, сейчас вызову помощь! Настоящую! Ну или почти настоящую…

Он сжал кулаки, зажмурился, и из-под его пальцев брызнули искры — не золотые, не магические, а какие-то жалкие, зелёные, словно последние угольки умирающего костра. Вспышка — и посреди комнаты с глухим плюхом возникли три снеговика. Не просто снеговики — в белых халатах, со стетоскопами из морковок и тонометрами, свисающими, как ненужные украшения, с палок-рук.

— Ой… — Энки замер, разглядывая своё творение. — Это же медицинские снеговики, да?

Снеговики молча переглянулись. У одного вместо глаз были пуговицы от старого пальто Насти, у второго — монетки, а третий, самый важный, с угольками-глазницами, тут же направился к Фолианту, тыча ему в лапу тонометр.

— Не трогайте меня, смертные! — зашипел кот, но снеговик был непреклонен. Манжета надулась, стрелка дёрнулась и замерла на отметке «Бесконечность».

— Ну, — сказал снеговик голосом, похожим на скрип несмазанных саней, — пациент скорее мёртв, чем жив. Но, учитывая, что он кот, это нормально.

Кот-Хроникёр, не отрываясь от своего блокнота, лениво поднял взгляд и тут же вернулся к записям.

— Запись №6.1: Демон вызвал скорую помощь. Получил снеговиков. Логично.

Он подошёл к самому большому снеговику, постучал когтем по его «грудной клетке» — та оказалась слеплена из мокрого снега и тут же провалилась внутрь.

— Диагноз: острая магическая недостаточность, — произнёс Кот, словно диктовал протокол ветеринарного осмотра. — Лечение: тунец и признание в любви. Второе — факультативно.

Снеговик задумался, потом отломил себе палец и написал на стене: «Рекомендации: 1. Рыба. 2. Любовь. 3. Не разбивать зеркала». Буквы тут же поплыли, превратившись в мокрые потёки.

— Пять секунд, — констатировал Кот. — Новый рекорд глупости.

Тем временем Михаил, всё ещё не верящий в происходящее, но уже начавший подозревать, что это не массовый психоз, а что-то гораздо хуже, подошёл к «пациентам». Настя-2 сидела на диване, беззаботно болтая ногами, а Фолиант, скинувший с себя тонометр, яростно вылизывал лапу, словно пытался стереть следы оскорбительного обследования.

— Квантовая суперпозиция кота и ёлочной игрушки… — пробормотал Михаил, снимая очки и протирая их краем рубашки. — Если это галлюцинация, то мой мозг явно переработал.

Он постучал по короне Фолианта — та издала тонкий, как паутинка, звон колокольчика.

— Прекрати! — взвизгнул кот. — Это не игрушка, это символ моей власти!

— Власти над чем? — поинтересовался Михаил. — Над снеговиками?

Фолиант замер, его усы дёрнулись.

— Над… э-э… зеркалами. Ну, в теории.

— В теории, — повторил Михаил, — а на практике?

— На практике, — вмешался Кот-Хроникёр, не отрываясь от записей, — он уронил корону в суп две недели назад и теперь она звонит, как дверной колокольчик.

Фолиант фыркнул, но не стал отрицать.

Тем временем Настя (настоящая) стояла у разбитого зеркала, сжав кулаки. Её отражение — Настя-2 — поймало её взгляд и радостно помахало.

— Исчезни, — прошипела Настя.

— Ой, а что, так нельзя было? — Настя-2 склонила голову набок, как любопытный воробей.

— Нет!

— А если очень хочется?

— Тогда тем более нет!

Настя схватила со стола первую попавшуюся вещь — кактус в горшке (подарок Лизы «для защиты от негатива») — и швырнула его в зеркало. Кактус пролетел сквозь отражение, как сквозь воду, и исчез.

— Ой, — сказала Настя-2, — а он колючий.

— Это ещё что, — пробормотала Настя, — вот я тебя сейчас…

Но закончить угрозу она не успела — в этот момент Энки, всё ещё пытавшийся понять, как управлять снеговиками, случайно чихнул.

И заморозил Деда Мороза.

Опять.

                                             * * *

Воздух в квартире густел от перенапряжения, как сироп, оставленный на медленном огне. Настя стояла посреди хаоса, ощущая, как её терпение испаряется с каждым новым абсурдом. Она сделала глубокий вдох — пахло жжёной электрикой, мокрым снегом от медицинских снеговиков и едва уловимым ароматом катастрофы.

— Всё, хватит! — её голос прозвучал резко, как удар хлыста. — Все вон! Немедленно! На выход!

Она размашисто указала на дверь, но в тот момент, когда её пальцы должны были обозначить направление к спасительному выходу, дверной косяк дрогнул, заколебался, словно мираж в пустыне, и превратился в идеально отполированную зеркальную поверхность. В отражении чётко виднелась Лиза, стоявшая за стойкой своего бара, которая махала рукой с какой-то беспечностью, будто наблюдала за представлением.

— Эй, Насть! — кричало отражение Лизы, его голос звучал приглушённо, словно доносился из-под воды. — Ты там как? У нас тут демон влюбился, а у тебя?

Настя зажмурилась. Где-то в глубине квартиры с характерным звоном разбилась ваза. Только вот ваз в квартире не оставалось — последнюю она разбила час назад, запустив цепную реакцию магического коллапса.

— Это сон, — прошептала Настя, впиваясь ногтями в ладони. — Это просто очень плохой сон.

— Ой, — встрепенулся Энки, подбегая к ней с бутылкой шампанского, в которой пузырьки складывались в странные узоры, напоминающие то ли письмена, то ли кардиограмму. — Тебе нужно успокоиться! Вот, специальное шампанское — со вкусом забытых обещаний.

Он торжествующе протянул ей бокал, но Настя лишь отвела руку.

— Я не пью с демонами.

— Ну хоть глоточек! — настаивал Энки, его ртутные глаза подёргивались тревожными бликами. — Оно волшебное!

Михаил, уже успевший пережить несколько стадий отрицания, молча взял бокал и осушил его залпом.

— На вкус как… — он задумался, пытаясь подобрать слово. — Как будто я обещал что-то важное, но не сдержал.

— Точно! — обрадовался Энки. — Это и есть забытые обещания!

Лиза, недолго думая, последовала примеру Михаила. Артём, всё ещё пытавшийся вести научные записи, машинально поднёс бокал к губам — и тут же его лицо исказилось в странной гримасе.

— Соль, — сказал он.

Все замерли.

— Что? — переспросила Настя.

— Соль, мне нужна соль, — повторил Артём, но слова выходили из его рта странно размеренными, будто он читал стихи. — Без неё шампанское слишком сладко, и в горле щекочет гладко.

Он замолчал, уставившись на всех с выражением человека, который только что осознал, что говорит рифмами.

— Ой, — сказал Энки. — Кажется, побочный эффект.

— Ты… — Артём попытался снова заговорить, но фраза снова вышла стихотворной. — Ты, демон, совсем идиот, мне теперь рифмовать весь рот.

Фолиант, до этого момента вылизывавший свою корону (которая, кажется, действительно звонила, как колокольчик), вдруг поднял голову. Его кошачьи зрачки сузились в тонкие чёрные полоски.

— Я вспомнил! — воскликнул он, подпрыгивая на месте. — Чтобы починить зеркало, нужен смех того, кто его разбил!

В комнате воцарилась тишина. Все, включая медицинских снеговиков (один из которых к этому моменту уже растаял наполовину), повернули головы в сторону Насти.

Она почувствовала, как десятки глаз впиваются в неё, ожидающе, почти умоляюще.

— У меня аллергия на смех, — холодно заявила она. — Особенно новогодний.

— Но… — попытался возразить Михаил.

— Нет.

— Может, просто попробуешь? — встряла Лиза из зеркала, её голос звучал так, будто она комментировала весёлую вечеринку, а не магический апокалипсис.

— Нет.

— Хотя бы улыбнуться? — предложил Энки.

Настя скрестила руки на груди. Её лицо оставалось неподвижным, как маска.

— Я не улыбаюсь. Особенно когда вокруг меня бегают коты в коронах, снеговики-терапевты и демоны, которые не умеют готовить нормальное шампанское.

Фолиант тяжело вздохнул.

— Ну тогда мы все умрём.

— Преувеличиваешь.

— Нет. Без смеха зеркало не починить. Без зеркала магический хаос поглотит реальность. А без реальности…

— Без реальности что? — процедила Настя.

— Без реальности не будет тунца, — мрачно заключил кот.

В углу комнаты Кот-Хроникёр, не отрываясь, вёл записи.

Запись №6.2: Человек №1 отказывается смеяться. Мир обречён. P.S. Тунец тоже.

                                             * * *

В натянутой тишине, где даже воздух казался спрессованным в плотные слои недосказанности, Кот-Хроникёр медленно перевернул страницу своего блокнота. Кожаный переплёт скрипнул, словно вздыхая под тяжестью записанных глупостей. Он протянул лапу, показывая запись остальным, и в этом жесте была театральность судьи, оглашающего приговор.

— Запись от двадцать третьих семнадцать, — произнёс он голосом, в котором смешивались презрение и профессиональное любопытство. — Человек номер один, Анастасия Светлова, последний раз демонстрировала признаки смеха пять лет назад. Причина: кот в штанах.

Настя ощутила, как все взгляды впиваются в неё, словно иглы. В памяти всплыл тот день — дождливый ноябрьский вечер, Михаил в глупом свитере с оленями, и этот жалкий уличный кот, застрявший в детских штанишках, которые кто-то повесил сушиться во дворе. Тогда, против воли, из её горла вырвался смех — резкий, неожиданный, как вспышка молнии в тёмной комнате.

— Это не считается, — сквозь зубы процедила она, но уголки её губ предательски дёрнулись, будто пытаясь вспомнить забытое движение.

Фолиант, до этого момента мрачно размышлявший о судьбах мира (и тунца), вдруг оживился.

— Кот в штанах! — воскликнул он. — Это же почти как я в короне! Ты должна засмеяться снова!

— Я не буду смеяться из-за твоей дурацкой короны, — отрезала Настя, но её голос потерял привычную твёрдость.

В этот момент из зеркала, где всё это время беззаботно болталась Лиза, протянулась рука с высоким бокалом. Жидкость внутри переливалась всеми оттенками зелёного — от ядовитого изумруда до мягкого цвета молодой листвы.

— Держи, — сказала Лиза, и её голос звучал так, словно она предлагала не магический эликсир, а очередной коктейль для вечеринки. — «Смех Гринча». Выпиваешь — и ты либо захохочешь, либо превратишься в новогодний декор. Пятьдесят на пятьдесят.

Настя скептически посмотрела на бокал. Пузырьки в жидкости лопались с тихим звоном, напоминающим смех детей. Где-то глубоко внутри, в том месте, которое она давно замуровала под слоями цинизма и чёрных кофейных кружек, что-то дрогнуло.

— Это нелепо, — сказала она, но всё же взяла бокал.

Первый глоток обжёг горло вкусом ментола и чего-то неуловимо знакомого — как запах мандаринов из детства. Второй глоток… и мир взорвался конфетти. Настя чихнула, и из её носа и рта вылетели сотни разноцветных бумажных кружочков, которые кружились в воздухе, медленно оседая на пол.

Все замерли, наблюдая, как конфетти, словно подчиняясь невидимым силам, начинают складываться в узор. Бумажки дрожали, перестраивались, и через мгновение на полу чётко проступило лицо Михаила — точнее, его выражение в тот момент, когда он, учёный-астрофизик, понял, что законы физики больше не работают. Рот в форме буквы «О», глаза, расширенные до размеров чайных блюдец, и одна торчащая в сторону прядь волос, словно антенна, улавливающая сигналы вселенского абсурда.

Настя почувствовала, как в груди поднимается что-то тёплое и колючее одновременно. Это было почти… почти смешно. Но пять лет привычки не смеяться создали в её горле пробку, и вместо смеха получился лишь странный хриплый звук, похожий на то, как если бы сове пытались выдать патент на изобретение велосипеда.

В этот момент раздался звонок в дверь. Точнее, это должен был быть звонок, но поскольку дверь теперь была зеркалом, звук получился странным — будто кто-то бьёт хрустальный бокал серебряной ложкой.

Все обернулись. В зеркальной поверхности появилось изображение Снегурочки 2.0 — в очках с AR-дисплеями, с планшетом в руках и выражением лица, уставшего IT-специалиста, вынужденного объяснять бабушке, как пользоваться мессенджером.

— Ваш портал в зеркальный мир требует срочного обновления, — монотонно произнесла она. — Нажмите «Да» или… — она вздохнула, — ну, ладно, только «Да». Альтернативы нет. Система уже начала загрузку.

За её спиной мелькнуло предупреждение: «Версия 1.2.3 магии зеркал устарела. Риск коллапса реальности: 87,4%».

Фолиант подскочил к зеркалу, его корона свалилась набок.

— Подождите! Мы ещё не готовы! Настя ещё не засмеялась!

Снегурочка 2.0 равнодушно посмотрела на него через очки.

— Счётчик уже начался. У вас осталось… — она посмотрела на невидимый другим интерфейс, — двенадцать минут. Рекомендую сохранить все открытые эмоции перед перезагрузкой.

Настя, всё ещё с бокалом в руке, наблюдала, как конфетти-Михаил на полу медленно распадается на отдельные кружочки. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль, что всё это — зеркала, коты, шампанское со вкусом разочарований — было бы смешно, если бы не было так грустно. Или, наоборот.

Она подняла взгляд и встретилась глазами с настоящим Михаилом, который в этот момент пытался научно объяснить Снегурочке, почему обновлять магию в произвольный момент — плохая идея. Его очки сползли на кончик носа, а руки размахивали так энергично, что сбивали с гирлянд воображаемые пылинки.

И тогда, совершенно неожиданно для себя, Настя почувствовала, как уголки её губ сами собой поползли вверх. Это ещё не был смех. Это было только обещание смеха. Но для сломанного зеркала, возможно, и этого было достаточно.

Глава 7. Бар «У Падающей Звезды»

Бар «У Падающей Звезды» в эту необычную ночь напоминал не столько питейное заведение, сколько сюрреалистичный театр абсурда, где каждый актёр забыл свою роль и импровизировал с отчаянной решимостью. Воздух был густ от смешения запахов — жареного сыра, корицы и чего-то неуловимого, что можно было бы назвать «ароматом надвигающегося хаоса», если бы такой аромат существовал в парфюмерных каталогах.

Ожившая статуя из городского парка, чьи каменные бедра ещё хранили следы голубиного помёта, отплясывала ламбаду с грацией сейсмического толчка. Её каменные пальцы сжимали воображаемого партнёра так крепко, что в мраморе появились трещины, складывающиеся в подобие улыбки.

— Наконец-то весело! — воскликнула Лиза, перекрикивая музыку, которая сама по себе представляла странный симбиоз джазовой импровизации и звуков ломающейся мебели.

В углу, за столиком, который ещё час назад был обычным столиком, а теперь покрылся инеем в форме математических формул, Дед Мороз методично оттаивал свою бороду в кружке глинтвейна. Каждый раз, когда он подносил кружку ко рту, из бороды выскальзывали маленькие сосульки и со звоном падали на пол, где тут же превращались в крошечных снеговиков, которые тут же начинали философствовать о бренности бытия.

— Быть или не быть? — спрашивал один, тут же тая от собственной глубокомысленности.

— Главное — не таять! — отвечал другой, уже наполовину превратившийся в лужу.

У стойки, в призрачном сиянии, напоминающем тусклый свет холодильника, парил Призрак Несъеденного Оливье. Его прозрачный силуэт временами принимал форму идеального салата, а затем снова расплывался в меланхоличное облако.

— Ты даже морковку не доела… — шептал он Насте, протягивая ей эфемерную вилку, которая рассыпалась в воздухе, едва она попыталась её взять.

Зеркала за стойкой, обычно послушно отражавшие посетителей, теперь показывали альтернативные версии прошлых праздников. В одном Михаил целовал Настю под омелой — его очки запотели от романтического порыва, её руки сжимали его плечи с неожиданной нежностью.

— Это был мой кузен, — сквозь зубы процедила настоящая Настя, наблюдая за сценой. — Ты перепутал нас, потому что мы были в одинаковых платьях.

— В одинаковых… — Михаил покраснел так, что его лицо могло бы послужить новогодним украшением. — Но почему…

— Семейная традиция, — отрезала Настя. — Которая теперь отменена.

В другом зеркале Артём, ещё не «Стихоплёт», а просто Артём, писал что-то на салфетке. Стихи? Признание в любви? Список покупок? Буквы расплывались, как чернила под пролитым бокалом, но было видно, как его губы шевелятся, подбирая рифму. В этот момент настоящая салфетка в руках настоящего Артёма вспыхнула голубым пламенем.

— О! — воскликнул он, не столько испуганно, сколько заинтересованно. — Автограф будущего!

Энки, демон с ртутными глазами, тем временем устроил настоящее шоу за стойкой. Его руки двигались с такой скоростью, что оставляли после себя серебристые следы, как кометы в ночном небе. Бутылки, шейкеры и странные склянки с подозрительно шевелящимся содержимым летали в воздухе, подчиняясь его неумелой, но искренней магии.

— Демонический лайв-коктейль! — объявил он, смешивая ингредиенты, которые, по всем законам физики и здравого смысла, не должны были сочетаться.

На глазах у изумлённой публики в шейкере зародилось мини-торнадо. Оно кружилось, набирая силу, выплёвывая то конфетти, то кусочки льда в форме сердец. И вот, с особым шиком, торнадо извергло варежку Деда Мороза, которая шлёпнулась прямо в его же глинтвейн.

— Мои варежки! — взревел Дед Мороз, выхватывая мокрую рукавицу. — Наконец-то!

— Ой, — смущённо пробормотал Энки. — Я думал, это будет вишенка.

Лиза, не обращая внимания на хаос, ловко поймала в воздухе летающий бокал и наполнила его коктейлем, который переливался всеми цветами северного сияния.

— Это «Зеркальная симфония», — сказала она, подмигивая Насте. — Один глоток — и ты увидишь себя такой, какой тебя видят другие.

— Спасибо, — сухо ответила Настя. — Я предпочитаю оставаться в блаженном неведении.

Но даже её цинизм не мог противостоять магии этого места. Бар «У Падающей Звезды» в эту ночь перестал быть просто баром — он стал эпицентром чудес, местом, где трещины между мирами становились видны невооружённым глазом, где каждое отражение рассказывало свою версию правды, а демоны учились делать коктейли.

И где-то в углу, в тени, Кот-Хроникёр вёл свои записи: «Запись №7.1: Люди всё ещё пытаются праздновать. Демоны всё ещё пытаются творить добро. Мир определённо катится к чертям. P.S. Тунец украден».

                                             * * *

Воздух в баре сгустился до консистенции недопитого коктейля — сладковато-горького, с привкусом несбывшихся обещаний. Настя-2, сияющая как новогодняя гирлянда, подняла бокал с напитком, который переливался всеми оттенками наивной надежды.

— За ошибки, которые делают нас людьми! — провозгласила она, и её голос звенел, как стеклянные шарики на ёлке.

Оригинальная Настя, сидевшая в позе, которая могла бы послужить учебным пособием по искусству сарказма, медленно подняла свой бокал. Чёрный лак на её ногтях отсвечивал тускло, как угли в угасающем камине.

— И за тех, кто эти ошибки исправляет, — добавила она. — Молотком.

Где-то за стойкой с грохотом упал молоток, будто сама вселенная поставила восклицательный знак в конце её фразы. Призрак Оливье вздрогнул и ненадолго принял форму идеального салата — что в данных обстоятельствах выглядело как жест капитуляции.

Фолиант, тем временем, взобрался на стойку с грацией циркового акробата, у которого вот-вот откажут задние лапы. Его корона съехала набок, превратившись из символа власти в подобие модного аксессуара для несостоявшейся фотосессии.

— Пора навести порядок в зеркалах, — заявил он, тыча лапой в ближайшую отражающую поверхность. — Хотя бы в одном из миров должен быть хоть какой-то смысл!

Его когти коснулись стекла, и оно задрожало, как поверхность пруда, в который бросили камень. Отражения поплыли, смешались, а затем начали показывать странные альтернативы. В одном зеркале Михаил в кожаном жилете и с гитарой за спиной пел что-то про квантовую любовь, его голос звучал фальшиво, но искренне. В другом — Настя в очках с оленями на оправе писала рождественские рассказы, где злодеи раскаивались, а снег падал вовремя.

Кот-Хроникёр, не отрываясь от своего блокнота, пробормотал: — Запись №404: Человечество выбрало не ту ветку эволюции. Ошибка: магия не найдена.

Михаил, наблюдая за своим рок-альтер-эго, машинально поправил очки и пробормотал:

— Интересно, в той реальности я хотя бы защитил диссертацию?

— Ты защитил диссертацию о любви, — прошептало ему зеркало, и буквы «о любви» сложились в сердечко, которое тут же рассыпалось, когда Настя бросила в отражение салфетку.

В этот момент Лиза, которая последние десять минут наблюдала за Энки с выражением, обычно свойственным кошкам, созерцающим особенно упитанную канарейку, вдруг сделала шаг вперёд.

— Ты знаешь, — сказала она демону, — ты самый милый демон из всех, что я встречала. Даже с твоими… — она сделала жест вокруг глаз, — ртутными проблемами.

Энки замер. Его глаза, обычно подвижные, как ртуть в термометре, вдруг остановились, застыли. В руках у него был коктейль «Адское пламя», который он только что собирался поджечь для драматического эффекта. Вместо этого напиток начал стремительно покрываться инеем, пока весь бокал не превратился в глыбу льда. И не просто льда — кристально чистая масса приняла форму идеального сердца, которое продолжало пульсировать внутренним голубоватым светом.

— Ой, — пробормотал Энки, рассматривая своё творение. — Это… э-э.… не то, что я планировал.

— Зато красиво, — улыбнулась Лиза и дотронулась до ледяного сердца. Оно не было холодным — скорее, напоминало прохладу первого зимнего утра, когда ещё не знаешь, радоваться снегу или ругать его за неудобства.

Призрак Оливье, наблюдавший за этой сценой, вдруг принял форму свадебного торта, что в контексте происходящего выглядело либо как намёк, либо как пищевая ностальгия. Настя-2 захлопала в ладоши, а оригинальная Настя сделала глоток своего напитка, будто пытаясь смыть с языка привкус сентиментальности.

Фолиант, всё ещё возившийся с зеркалами, вдруг отвлёкся:

— Эй, а если я.… — он потянулся лапой к ледяному сердцу, но Кот-Хроникёр резко одёрнул его за хвост.

— Запись №405: Князь Зеркал пытается украсть чужое сердце. Опять. — пробормотал он, делая пометку. — P.S. Тунец тоже украден.

В этот момент все зеркала в баре одновременно замигали, как экраны сбоящих телевизоров, показывая на мгновение странную картину: они все были здесь же, в этом баре, но… другие. Счастливые. Смеющиеся. Даже Настя. Особенно Настя.

Затем изображение исчезло, оставив после себя лишь обычные отражения — слегка искривлённые, немного грустные, но вполне узнаваемые. Где-то за стойкой снова упал молоток, на этот раз как будто смиряясь с неизбежным.

                                             * * *

Артём перелистывал страницы своего блокнота с выражением человека, который только что обнаружил, что его паспорт внезапно стал сборником анекдотов. Там, где ещё час назад были аккуратные колонки цифр и графики, теперь красовались сонеты. Прекрасные, лирические, с идеальной рифмовкой и совершенно не поддающиеся научному анализу. Его пальцы дрожали, когда он переворачивал страницу за страницей, а буквы будто подмигивали ему в такт мигающим гирляндам.

— Это… — он попытался сглотнуть ком в горле, — это невозможно. Я никогда не писал стихов. Особенно про… — он всмотрелся в строку, — «твои глаза как парадоксы теории струн»?

За его плечом раздался лёгкий, словно шорох страниц, смешок. Фея Невыученных Уроков, маленькая, с крылышками, похожими на скомканные черновики, устроилась у него на плече, свесив ножки.

— Ошибаешься, — прошептала она, и её голос пахнул мандаринами и пылью школьных учебников. — Ты всегда их писал. Просто раньше прятал между формулами.

Артём поднёс страницу к носу. Чернила действительно пахли мандаринами — теми самыми, что лежали на столе в канун Нового года, когда он в двенадцать лет впервые попробовал рифмовать «любовь» и «кровь». Запах был таким явным, что у него защекотало в носу.

В этот момент Снегурочка 2.0 ворвалась в бар с энергией системного администратора, вызванного на срочную перезагрузку вселенной. Её очки с AR-дисплеями вспыхнули голубым светом, когда она подключила к зеркалам невидимые провода, свисавшие с потолка, как гирлянды из чистой математики.

— Обновление завершено! — объявила она, тыкая в невидимую клавиатуру. — Теперь ваши чувства будут транслироваться в прямом эфире на всех магических частотах. Лайки, репосты, сердечки — всё как в реальной жизни, только искреннее!

Зеркала замигали, показывая то Настю с её едва заметной улыбкой (частота: 0,3 герца), то Лизу, излучавшую столько тепла, что могла бы обогреть небольшой городок, то Энки, чьи ртутные глаза отражали всех сразу, словно он был живым зеркалом.

Настя вскочила, опрокинув стул. Её тень на стене сделала то же самое, но с явным опозданием, будто нехотя.

— Выключите. Это. Сейчас. Же, — произнесла она, и каждое слово падало, как гиря на хрупкий лёд приличий.

Снегурочка 2.0 нажала невидимую кнопку, и зеркала взорвались. Но вместо осколков — конфетти. Тысячи, миллионы разноцветных бумажек заполнили воздух, кружась в медленном танце, будто снежинки, не решающиеся упасть. Они оседали на волосах, плечах, в бокалах, и каждый кусочек бумаги отражал чьё-то воспоминание, чью-то эмоцию, чьё-то «а что, если».

Когда конфетти наконец улеглось, оказалось, что все зеркала исчезли. Все, кроме одного — старого, с трещиной в форме сердца, висевшего за стойкой ещё с тех пор, когда бар назывался просто «У Звёздочки». Трещина пульсировала слабым светом, как далёкая звезда, до которой ещё не дошла весть о её собственной смерти.

Фолиант подошёл к зеркалу, его корона съехала набок, превратившись из символа власти в нелепый, но милый аксессуар. Он обернулся к остальным, и в его глазах — обычно таких надменных — светилось что-то похожее на надежду.

— Пора нырять, — прошептал он, и его голос звучал как скрип страниц старой книги, которую открывают после долгих лет забвения.

За окном барные часы пробили полночь, но стрелки не шевельнулись — они застыли на границе между «когда-то» и «когда-нибудь». Где-то в углу Призрак Оливье вздохнул и ненадолго принял форму идеального праздничного стола, за которым всем хватило места. Даже тем, кто боялся признаться, что хочет там оказаться.

Кот-Хроникёр закрыл свой блокнот с тихим стуком, похожим на щелчок выключателя в пустой комнате. Его последняя запись гласила: «Запись №7.9: Они готовы. Наконец-то. P.S. Тунец подождёт».

Глава 8. Не тот двойник

Воздух в баре «У Падающей Звезды» сгустился до консистенции недопитого коктейля — сладковатого на поверхности, но с горьким осадком на дне. Настя-2, сияющая как перегоревшая гирлянда, набросила на шею шнур мерцающих лампочек, которые мигали в такт её неестественно радостному голосу:

— Я — твоё новогоднее настроение! — объявила она, кружась так, что блёстки с её ресниц осыпались, как иней с перегруженной ветки.

Оригинальная Настя стояла неподвижно, словно вырезанная изо льда. Её пальцы сжали ножницы для разрезания гирлянд (инструмент, всегда лежавший у неё в ящике «на всякий праздничный случай») с такой силой, что металл запищал.

— Я тебя «настрою»… — прошипела она, — на поминальную службу.

Ножницы щёлкнули в воздухе с угрожающей театральностью, но Настя-2 лишь рассмеялась — звонко, как колокольчик на дурацкой рождественской шапке.

В этот момент зеркало за стойкой барной стойки задрожало, как поверхность озера, в которое бросили камень. Стекло пошло рябью, и из него выступила фигура — кожаная куртка, растрёпанные волосы, гитара за спиной. Михаил-2, рок-версия, ступил в реальный мир с грацией человека, который привык выходить на сцену, но забыл, куда девал последний аккорд.

— Посвящаю песню… э-э.… — его взгляд метнулся между двумя Настями, — вам обеим?

Гитара в его руках заиграла сама собой — что-то между балладой о неразделённой любви и гимном квантовой физики. Оригинальный Михаил, наблюдавший эту сцену, машинально поправил очки и пробормотал:

— Это же нарушение всех законов… — он запнулся, — …музыкальной теории.

Настя (та, что с ножницами) покраснела. Не то чтобы она никогда не краснела — но обычно это был медленный, ядовитый прилив крови к лицу, как восход солнца над полем боя. Сейчас же щёки вспыхнули мгновенно, будто кто-то щёлкнул выключателем где-то у неё внутри.

— Ты… — она повернулась к рокеру, — ты даже в альтернативной реальности не можешь выбрать что-то одно?

Михаил-2 замялся, его пальцы замерли на струнах.

— В этом-то и смысл квантовой суперпозиции, — вдруг сказал он с неожиданной серьёзностью. — Пока не сделаешь выбор, существуют все варианты сразу.

Кот-Хроникёр, наблюдавший эту сцену с высоты барной стойки, тяжело вздохнул и сделал запись в своём блокноте. Чернила (пахнувшие сегодня почему-то глинтвейном) легли на бумагу с выражением глубочайшего профессионального разочарования:

— Запись №666: Любовный треугольник с участием зеркал. Браво, человечество.

Его очки запотели от возмущения, превращая происходящее в размытое пятно, что, пожалуй, было лучшим способом восприятия текущей ситуации. Фолиант, устроившийся рядом, пытался ловить ртом собственный хвост — возможно, в попытке создать философскую метафору о бесконечности, но больше напоминая обычного кота, у которого заело мозги.

— Ты же должен быть мудрым правителем зеркал, — напомнил ему Кот-Хроникёр.

— Ага, — Фолиант наконец поймал хвост и тут же отпустил его, — но это скучно. А вот смотреть, как люди путаются в трёх соснах — весело.

Лиза, наблюдая эту сцену из-за стойки, небрежно бросила:

— Знаешь, а ведь если сложить их вместе — оригинал, зеркало и рок-версию — получится идеальный мужчина.

— Это как? — насторожился Энки, чьи ртутные глаза вдруг приобрели оттенок ревности.

— Умный, красивый И умеет играть на гитаре, — объяснила Лиза, смешивая какой-то коктейль, который светился в темноте, как северное сияние.

— Я могу научиться! — поспешно заявил Энки и тут же случайно заморозил шейкер.

Тем временем Настя-2 подошла к оригинальному Михаилу и игриво поправила его галстук (который он, впрочем, никогда не носил — видимо, он появился исключительно для этого жеста).

— Он же просто боится признать, что хочет быть таким, — прошептала она, указывая на рокера. — А ты?

Оригинальная Настя в этот момент уже поднесла ножницы к шнуру гирлянды на шее у своей двойницы. Лампочки тревожно замигали, как предсмертная агония светлячка.

— Последний шанс, — прошипела она. — Исчезни.

Но в её голосе, обычно твёрдом, как гранит, появилась трещинка — маленькая, почти незаметная, но достаточная, чтобы туда просочился вопрос: «А что, если я действительно хочу быть такой, как она?»

                                             * * *

В баре воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием гирлянд и нервным постукиванием ножниц в руках Насти. Это затишье длилось ровно до того момента, когда Настя-2 внезапно сделала стремительное движение к Михаилу-учёному и прикоснулась губами к его щеке.

В воздухе что-то щёлкнуло, как будто сработал невидимый затвор камеры. Чашка с кофе, которую Михаил как раз подносил ко рту, застыла в воздухе, образовав идеальную коричневую параболу, которая так и не завершила своё падение. Сам Михаил превратился в живую статую — только глаза за очками бешено вращались, словно пытались вычислить алгоритм произошедшего.

— Вот же… — оригинальная Настя не закончила фразу, а швырнула в свою двойницу первую попавшуюся под руку вазу.

Стекло разлетелось на сотни осколков, которые в полёте внезапно слиплись, превратившись в белоснежного голубя. Птица плавно опустилась на барную стойку, поправила крылом воображаемый галстук и произнесла человеческим голосом:

— Пора признать правду.

Голубь тут же чихнул конфетти и исчез, оставив после себя лишь несколько перьев, медленно опускавшихся на застывшую в воздухе кофейную лужу.

Фолиант, наблюдавший эту сцену с высоты холодильника (куда он забрался в поисках тунца), торжествующе поднял лапу:

— Я понял! Зеркальные двойники — это ваши подавленные желания! Они материализуются, когда…

— Значит, я… — Настя перебила его, медленно поворачивая голову в сторону своей сияющей двойницы, — хочу быть идиоткой в блёстках?

В её голосе звучала такая концентрация сарказма, что даже Кот-Хроникёр на секунду оторвался от своего блокнота. Фолиант же лишь многозначительно прищурился:

— Ну… да. Только ты предпочитаешь называть это «боязнью выглядеть глупо». Что, в принципе, одно и то же.

Михаил-2, до этого момента нервно перебирающий струны гитары, вдруг оживился. Его пальцы сами собой заиграли мелодию, которая начиналась как рок-баллада, но неожиданно перетекала в что-то среднее между колыбельной и гимном астрофизиков.

— Это… — он сделал паузу для драматического эффекта, — «Просто посмотри в зеркало».

Первый же куплет вызвал неожиданную реакцию. Лиза тут же подхватила мелодию, хотя явно слышала её впервые. Энки начал барабанить пальцами по замороженному коктейлю, выстукивая вполне приличный ритм. Даже Артём, до этого момента яростно вычёркивавший стихи из своего научного блокнота, невольно начал покачивать головой в такт.

Только Настя стояла неподвижно, сжав кулаки, но даже её сопротивление не могло остановить магию момента. Лампочки на гирляндах начали мигать в такт музыке. Чайник на стойке (никем не включённый) вдруг присоединился к импровизированному оркестру, свистя на высокой ноте. Даже очки Михаила-учёного, всё ещё застывшего в странном полупоцелуе, запотели в ритме песни.

— …и в зеркале ты увидишь, — пел Михаил-2, — того, кем мог бы стать…

Настя резко развернулась к ближайшему зеркалу — треснувшему, с затемнёнными краями. В нём отражалась она сама, но… другая. Без ножниц в руках. Без привычного напряжения в плечах. С лёгкой улыбкой, которая казалась одновременно чужой и до боли знакомой.

— Выключите это, — прошептала она, но её голос потерял привычную твёрдость. Где-то глубоко внутри, в том месте, которое она тщательно скрывала даже от самой себя, что-то дрогнуло — как первая трещина в толстом зимнем льду.

Призрак Оливье, наблюдавший эту сцену, вдруг принял форму идеального праздничного стола, на котором стояла нетронутая тарелка с салатом и две рюмки — одна полная, другая перевёрнутая. Это длилось всего мгновение, но все успели заметить. Даже Настя. Особенно Настя.

                                             * * *

В баре воцарилась странная пауза, будто сама вселенная затаила дыхание, наблюдая за развитием событий. Лиза, опершись локтем о стойку, изучала Настю и ее двойника с выражением бармена, который видит клиента впервые за десять лет без алкогольного тумана в глазах.

— Твоя копия — это же ты, но без защиты! — воскликнула она, указывая пальцем, на котором вдруг самопроизвольно появился блестящий лак праздничного красного цвета.

Настя замерла. Ее тень на стене, обычно такая же непоколебимая, как и хозяйка, вдруг сделала самостоятельное движение — шагнула вперед и на мгновение слилась с отражением Насти-2. В этом странном симбиозе было что-то щемяще-знакомое: тень держала в руках цветок — не праздничную розу, а простенький одуванчик, какими Настя любила играть в детстве, до того, как научилась считать их сорняками.

— Это… — начала Настя, но слова застряли в горле, как застряла много лет назад первая невыплаканная слеза.

В углу Артём, забыв про все научные дневники, выводил в блокноте формулу, которая никак не поддавалась рациональному объяснению. Его перо скользило по бумаге, оставляя следы, которые пахли мандаринами и чем-то неуловимо детским.

— Любовь равна зеркалу, умноженному на гнев плюс страх в квадрате, — пробормотал он, и буквы вдруг вспыхнули розовым светом, осветив его изумленное лицо.

Фея Невыученных Уроков, до этого момента тихо хихикавшая у него за плечом, вдруг зааплодировала крошечными ладошками.

— Наконец-то правильная формула! — воскликнула она, и ее голосок звенел, как первый школьный звонок после долгих каникул.

Настя сжала кулаки. В глазах мелькнуло что-то дикое, почти паническое — как у животного, загнанного в угол собственными эмоциями. Она сделала резкое движение вперед и схватила двойника за руку. Кожа под пальцами оказалась удивительно теплой, почти живой.

— Исчезни! — прошипела она, и в голосе слышалось странное сочетание ярости и отчаяния.

Настя-2 начала таять, но не как снег под солнцем, а как воспоминание, которое слишком долго держали под замком. Ее черты расплывались, становясь прозрачными, но в последний момент она успела шепнуть:

— Но я же твоя… надежда.

Последнее слово повисло в воздухе, материализовавшись в крошечную снежинку, которая медленно опустилась на ладонь Насти. Та сжала пальцы, ожидая холодного укола, но вместо этого почувствовала странное тепло — как от далекого, но не забытого огня.

Кот-Хроникёр закрыл блокнот с глухим стуком. Его последняя запись гласила: «Запись №8.9: Человек №1 столкнулась с собой. Результат: ничья. P.S. Тунец украден».

Фолиант, наблюдавший эту сцену, вдруг перестал гоняться за собственным хвостом и замер в неестественно мудрой позе. Его корона, до этого болтавшаяся нелепо набекрень, вдруг выправилась, став на мгновение настоящим символом власти.

— Ну что, — произнес он торжественно, — теперь вы понимаете?

Но никто не ответил. Даже зеркала молчали, показывая лишь отражения — чистые, без посторонних примесей. Только где-то в углу, в самом темном зеркале, мелькнул силуэт — ни Настя, ни ее двойник, а кто-то третий, пока еще не готовый выйти на свет.

Глава 9. Ледяной дед

Последние кристаллы льда с бороды Деда Мороза со звоном упали на пол, превратившись в крошечные колокольчики, которые тут же растаяли, словно стесняясь собственного существования. Дед Мороз потянулся, кости его затрещали, как пересохшие дрова в печи, и первое, что он произнес, было не «С Новым годом», не «Где подарки?», а громовое:

— Где мои олени?!

Голос его раскатился по бару, заставив дрожать бокалы на полках. Энки, который до этого момента прятался за Лизой, робко высунул голову, его ртутные глаза беспокойно заискрились.

— Э-э.… — начал он, потирая затылок. — Я их… слегка заморозил.

— Слегка?!

— Ну, они теперь в Антарктиде. — Энки поспешно добавил: — Зато не растают!

Дед Мороз покраснел так, что его щёки стали напоминать переспелые яблоки, готовые лопнуть от внутреннего давления. Без лишних слов он схватил со стола снежок (который, как все вдруг заметили, больше напоминал гранату с мишурой вместо чеки) и швырнул его в потолок.

Раздался оглушительный БА-БАХ!, и в потолке образовалась дыра размером с праздничный стол. Но вместо обломков сверху посыпались… звёзды. Маленькие, мерцающие, как те, что вешают на ёлки, только настоящие. Одна из них, самая яркая, по дуге пролетела через весь бар и аккуратно упала в карман Насти, будто знала, куда направляется.

Снегурочка 2.0, не отрываясь от своего голографического планшета, вздохнула:

— Буду вызывать магическую страховку.

Фолиант, тем временем, решил взять ситуацию в свои лапы. Взобравшись на стойку (и случайно опрокинув три бокала), он торжественно поднял лапу и провозгласил:

— Я, Фолиант, Князь Зеркал, повелеваю… э-э.… вернуть оленей!

Раздался хлопок, и в воздухе появилась… рогатая шапка. Не олени, не сани, а просто шапка с помпоном, которая тут же ожила и заговорила голосом Кота-Хроникёра:

— Наденьте меня на того, кто ведёт сани.

Все замолчали. Даже Дед Мороз, чей гневный пыл на секунду угас, уставился на шапку с выражением человека, который внезапно осознал, что его жизнь стала слишком странной даже для него самого.

— Это что за… — начал он, но шапка перебила:

— Я серьёзно. Наденьте.

Дед Мороз медленно, с подозрением, протянул руку. В тот момент, когда пальцы коснулись меха, шапка вдруг… заурчала.

— Ой, — пробормотал Фолиант. — Кажется, я немного перепутал заклинание.

Кот-Хроникёр, не отрываясь от своего блокнота, записал:

«Запись №9.3: Дед Мороз получил шапку вместо оленей. Коэффициент абсурда: приемлемо.»

А в кармане Насти звезда тихо светилась, будто знала что-то, чего не знал никто другой.

                                             * * *

Михаил, до этого момента молча наблюдавший хаос, вдруг оживился. Его глаза за стеклами очков заблестели с тем знакомым блеском, который обычно появлялся перед особенно сложными лекциями о квантовой физике. Он выпрямился, поправил галстук (который почему-то оказался перевязанным в форме банта) и торжественно провозгласил:

— Можно использовать принцип левитации! Если создать электромагнитное поле, соответствующее…

Дед Мороз, не дав закончить, схватил ученого за шарф и притянул к себе так близко, что Михаил смог разглядеть каждую морщинку на его красном от гнева лице.

— Где мои варежки?! — прогремел Дед Мороз, и из его бороды выпало несколько сосулек, которые тут же превратились в крошечных снеговиков-философов.

Где-то в углу барной стойки звонко зазвенел колокольчик, хотя никто к нему не прикасался. Звук был таким чистым, что на мгновение все замерли, даже разгневанный Дед Мороз. В этой внезапной тишине Лиза вдруг ахнула и полезла под стойку.

— О боже… — ее голос донесся из-за барной стойки, — так вот где они были!

Она вынырнула, держа в каждой руке по варежке. Но это были не обычные варежки — из их «пальцев» свисали нитки, и они… вязали сами себя. Новые варежки. Которые, в свою очередь, тоже начинали вязать следующие.

— У вас тут… — Лиза завороженно наблюдала, как трикотаж множится прямо на глазах, — самовоспроизводящийся трикотаж.

Дед Мороз выпустил Михаила из цепких пальцев и замер, наблюдая за этим чудом. Его борода вдруг перестала быть грозной — теперь она казалась просто большой и пушистой, как у доброго дедушки из детских книжек.

— Это… — он протянул руку, и одна из новорожденных варежек тут же напрыгнула на него, — это мои бабушкины узоры! Как они…

Тем временем Артём, забыв обо всем на свете, смотрел на свою тетрадь. Строчка «Лёд твоих глаз», которую он написал пять минут назад, вдруг начала расползаться по странице, как живая. Буквы выползали за пределы бумаги, карабкались по барной стойке и устремлялись к окнам. Где бы они ни касались стекла — появлялся иней. Не обычный зимний узор, а четкие, ясные линии, складывающиеся в.… портрет Насти.

Но не той Насти, что стояла сейчас с перекошенным от негодования лицом, а какой-то другой — мягче, моложе, с глазами, в которых еще не поселилась привычная колючесть. Иней сверкал на стекле, и казалось, что это изображение вот-вот оживет.

— Это… — прошептал Артём, и его голос дрогнул, — это же стихотворение материализуется…

Фея Невыученных Уроков, сидевшая у него на плече, удовлетворенно кивнула:

— Наконец-то! Я же говорила — рифмы должны оживать. Иначе какой смысл?

Настя, увидев свой портрет на окне, открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но в этот момент звезда в ее кармане вдруг стала теплее. Она замолчала, и только губы ее дрогнули — возможно, от злости, а возможно, от чего-то другого, чего она сама не могла понять.

Кот-Хроникёр наблюдал эту сцену, делая пометки в своем блокноте. Его запись гласила: «Запись №9.6: Люди создают чудеса, даже не понимая как. Дед Мороз получил бесконечные варежки. Поэт — ожившие стихи. Все довольны. Мир стал немного абсурднее. P.S. Тунец все еще украден».

                                             * * *

Снегурочка 2.0, не отрываясь от своего голографического интерфейса, провела пальцем по невидимому экрану. Ее очки вспыхнули синим светом, когда она произнесла с интонацией системного администратора:

— Оптимизирую параметры пользователя «Дед Мороз». Версия 1.0 устарела.

Раздался звук, похожий на перезагрузку древнего компьютера, и Дед Мороз начал стремительно уменьшаться. Его красный кафтан сморщивался, как фольга, борода съеживалась, а посох превращался в зубочистку. Через мгновение на полу стояла кукла ростом с бутылку шампанского, но с той же грозной осанкой и сверкающими глазками.

— Что за… — его голос теперь звучал как писк надувной игрушки, — чертовщина?! Верните мой прежний размер!

Он размахивал крошечным посохом, который теперь напоминал зубочистку с звездочкой на конце. Лиза, не удержавшись, подняла его и засунула в карман своего кожаного пиджака, откуда тут же раздались приглушенные ругательства и стук посоха по ткани.

Фолиант, наблюдавший эту сцену с высоты барной стойки, торжественно поднял лапу:

— Внимание, у нас осталось шесть часов! — объявил он, затем задумался. — Для спасения мира нужны: смех, олени и.… э-э.… бутерброд?

Кот-Хроникёр, не отрывая пера от бумаги, пробормотал:

— Запись №12: План спасения мира включает молочные продукты и хлебобулочные изделия. Человечество достойно именно такого финала.

В этот момент из кармана Лизы вылез разъяренный Дед Мороз-лилипут и начал колотить посохом по ноге Энки, который стоял ближе всего. Картина была настолько абсурдна — крошечный старичок в красном, атакующий растерянного демона, — что Настя, никогда не смеявшаяся просто так, вдруг фыркнула. Звук вырвался неожиданно, как пробка из давно не открывавшейся бутылки.

Это был не смех, нет. Скорее, короткий выдох с примесью иронии и чего-то еще. Но этого хватило. Трещина в большом зеркале за стойкой, до этого расходившаяся все дальше, вдруг слегка затянулась. Всего на миллиметр, но этого было достаточно, чтобы Фолиант подпрыгнул от восторга, сбив со стойки три бокала.

— Она засмеялась! — воскликнул он. — Ну, почти. Это начало!

Дед Мороз, все еще яростно колотящий Энки по ботинкам, вдруг остановился. Его крошечное лицо осветилось пониманием.

— Так вот в чем секрет! — его писклявый голосок теперь звучал торжественно. — Смех чище, чем колокольчики на моих санях. Он…

Он не успел закончить, потому что Лиза снова сунула его в карман, откуда тут же раздались приглушенные возмущенные вопросики. Но зеркало уже начало меняться — его поверхность заиграла новыми оттенками, а в глубине что-то шевельнулось, будто пробуждаясь от долгого сна.

Кот-Хроникёр сделал последнюю запись в этой главе: «Запись №9.9: Смех прозвучал. Мир начал залечиваться. P.S. Дед Мороз теперь карманного размера. P.P.S. Тунец все еще отсутствует.»

Глава 10. Хроники безумия

Кот-Хроникёр восседал на барной стойке, словно древний летописец на троне из пожелтевших фолиантов. Его чёрная шерсть сливалась с полумраком, только очки поблёскивали холодным блеском, отражая мигающие гирлянды. Он прищурился, наблюдая, как Артём, сжав в руках блокнот, декламировал стихи статуе из парка, которая, казалось, вот-вот рассыплется от скуки.

— Глава десятая, — провозгласил Кот, и его голос звучал так, будто он диктовал приговор. — Люди всё ещё не поняли, что магия реальна. Типично.

Перо в его лапе скользило по странице само, вьiписывая витиеватые строки, а на полях то и дело появлялись маленькие «ха-ха», будто сама бумага смеялась над происходящим.

— Запись номер… — он задумался, пересчитывая лапой невидимые нули, — …бесконечность минус три. Человечество продолжает верить, что законы физики незыблемы, даже когда статуи плачут, а гирлянды душат их, как змеи. Наивные.

Тем временем Артём, не замечая саркастического взгляда Кота, воодушевлённо жестикулировал, зачитывая строки своего «научного дневника», который давно превратился в сборник любовной лирики.

— «Осколки зеркал — это звёзды, что упали…» — начал он пафосно, но тут же споткнулся о собственный шарф.

Статуя, стоявшая в углу бара, медленно повернула каменную голову. Её глаза, высеченные из мрамора, вдруг наполнились влагой, и по неподвижным щекам покатились тяжёлые слёзы. Они падали на пол с глухим стуком, превращаясь в крошечные шарики для пинг-понга, которые тут же раскатились по всему помещению.

— «…и теперь мы танцуем на их осколках», — закончил Артём, растерянно глядя на каменную плакальщицу.

— Ты… ты только что заставил статую заплакать, — произнесла Лиза, вытирая бокал и одновременно пытаясь увернуться от гирлянды, которая, словно живая, обвивала её талию.

— Это не я! — Артём отчаянно махнул руками. — Это… атмосферное явление!

— Запись: человек номер четыре отрицает магию, даже когда она бьёт его по носу шариком для пинг-понга, — невозмутимо продолжил Кот-Хроникёр.

Энки, тем временем, пытался помочь Лизе украсить бар, но его демонические способности снова дали сбой. Вместо того чтобы аккуратно развесить гирлянды, он нервно щёлкнул пальцами — и те ожили, извиваясь, как разъярённые удавы. Одна из них обвила его шею, другая — Лизу за локоть, а третья, самая наглая, устроилась на люстре, мигая в такт их учащённому сердцебиению.

— Ой, — пробормотал Энки, краснея. — Кажется, я снова всё испортил.

— Ничего страшного, — Лиза рассмеялась, пытаясь высвободить руку. — Теперь у нас есть «гирляндный удав». Может, добавим его в меню?

— «Коктейль с удавом: сначала душит, потом согревает», — тут же предложил Артём, подбирая с пола шарик и подбрасывая его в воздух.

Кот-Хроникёр фыркнул, записывая: «Человек номер три и демон номер один продолжают игнорировать законы физики в пользу законов абсурда. Гирлянды пульсируют в ритме их сердец — если это не метафора любви, то что тогда?»

Лиза, наконец высвободившись, потянулась к Энки, чтобы снять с него гирлянду, но та лишь плотнее обвила его плечи, словно ревнуя.

— Может, оставим так? — предложила она, улыбаясь. — Выглядит… мило.

Энки покраснел ещё сильнее, и гирлянда тут же замигала ярче, окрашивая его щёки в розовый свет.

— Запись: демон, который мог бы повелевать тьмой, теперь покорно мигает, как новогодний фонарик. Падение нравов.

Артём, тем временем, подошёл к статуе и осторожно коснулся её каменной щеки.

— Интересно, если я прочту ей стихи про любовь, она растает?

— Лучше не надо, — вздохнул Кот. — А то она ещё начнёт писать тебе ответные сонеты.

Но было уже поздно. Артём, вдохновлённый, начал декламировать, а статуя, в ответ, роняла новые шарики, которые теперь уже подпрыгивали в такт его рифмам.

— Запись номер… э-э… бесконечность минус два: мир окончательно сошёл с ума. И, кажется, мне это нравится.

                                             * * *

Михаил Орлов сидел на полу среди осколков зеркала, похожий на учёного-археолога, раскапывающего древние таблички с запретными знаниями. Его очки сползли на кончик носа, а в глазах читалось то самое выражение, которое бывает у физиков, когда они понимают, что Вселенная играет с ними в дурные шутки. Он осторожно поднимал один осколок за другим, поворачивал их к свету, и странное дело — стеклянные фрагменты, казалось, тянулись друг к другу, как кусочки магнитной мозаики, образуя причудливые узоры.

— Здесь даже гравитация пишется с ошибкой… — пробормотал он, наблюдая, как осколки вдруг выстроились в подобие карты с извилистыми линиями, напоминающими то ли реки, то ли границы между мирами. Одна особенно длинная трещина извивалась, как змея, образуя надпись: «Добро пожаловать, если осмелишься».

— Профессор, вы там не перегрелись? — раздался голос Насти. Она стояла в дверях, закатив глаза, но в её интонации сквозило не раздражение, а скорее усталое любопытство. В кармане её кожаной куртки что-то слабо светилось.

Михаил не ответил. Он был поглощён странным открытием: когда он прикасался к осколку с цифрой «23», тот начинал вибрировать, издавая едва слышный звон, будто где-то далеко звонил крошечный колокольчик. Учёный поднёс стеклышко к уху — и вдруг услышал собственный голос, но такой, каким он был пять лет назад: «Настя, я, кажется, могу объяснить любовь с точки зрения квантовой запутанности…»

— О чёрт, — вырвалось у него, и он выронил осколок, который, упав, встроился обратно в зеркальную карту, дополнив её новым маршрутом.

Настя тем временем засунула руку в карман и нащупала там звёздочку — ту самую, что упала с потолка, когда Дед Мороз швырялся снежками-гранатами. Звёздочка была тёплой и пульсировала, как живая. Она поднесла её к глазам и вдруг услышала шёпот, похожий на собственный голос, но только из детства: «Ты же знаешь, кто всё это начал».

— Да ну тебя, — фыркнула Настя, но не выпустила звёздочку, а сжала её в кулаке. В тот же миг где-то в глубине квартиры снова прозвенел колокольчик — чистый, будто зимний ветер задел ледяной кристалл. Она оглянулась: ни у кого из присутствующих не было колокольчиков. Даже у Фолианта, который в этот момент увлечённо грыз край научного блокнота Михаила, видимо, решив, что бумага — это новый сорт тунца.

— Эй, пушистый вандал! — взвизгнул Михаил, увидев, как его бесценные расчёты превращаются в жвачку для кота. Но было поздно — Фолиант, довольный собой, лизнул лапу, и страницы блокнота вдруг засветились голубым светом. Чернила поползли по бумаге, перестраивая формулы в строчки, а графики — в сердечки.

— Что ты наделал?! — Михаил схватил блокнот и с ужасом прочёл: «Дорогая А., если бы ты была элементарной частицей, я бы посвятил тебе всю свою неопределённость…»

Чернила пахли её духами — теми самыми, с ароматом чёрной смородины и чего-то запретно-горького. Михаил покраснел до корней волос, а Настя, заглянув ему через плечо, вдруг фыркнула:

— «Неопределённость»? Серьёзно? Это лучшая метафора, которую ты смог придумать?

— Это не я писал! — завопил Михаил, швыряя блокнот на стол, где тот тут же сложился в бумажный самолётик и улетел в сторону Лизы.

Фолиант же, довольный произведённым хаосом, умывался, причём его корона съехала набок, превратившись в нелепый цирковой аксессуар.

— Я властитель тьмы и.… э-э.… переделыватель любовных писем! — объявил он гордо, но тут же чихнул, и из его носа вылетело конфетти, сложившееся в слово «Простите».

В этот момент звёздочка в Настиной руке снова зашептала: «Помнишь, как всё начиналось?» — и перед её глазами промелькнуло воспоминание: она, двенадцатилетняя, в новом платье, разбивает вазу, а потом зеркало, потому что в отражении увидела не себя, а какую-то другую Настю — весёлую, смеющуюся, ту, которой она боялась стать.

— Чёрт, — прошептала она, сжимая звёздочку так, что та чуть не впилась в ладонь.

А колокольчик между тем звонил снова — теперь уже явно за её спиной. Но когда она обернулась, там никого не было. Только Кот-Хроникёр, который, прищурившись, записывал в свой блокнот: «Запись №404: Люди продолжают не замечать очевидного. Звонок без колокольчика, любовь без признаний, магия без волшебных палочек. Типично».

И где-то в углу, в луже разлитого шампанского, отражались сразу три луны зеркального мира, а на одной из них, если приглядеться, можно было разглядеть крошечную фигурку Деда Мороза, который отчаянно размахивал руками, пытаясь поймать сбежавших оленей.

                                             * * *

Призрак Несъеденного Оливье грустно парил над праздничным столом, его прозрачная вилка безнадёжно ковыряла в тазу, выуживая одинокие кусочки моркови. Майонезные волны медленно колыхались, отражая тусклый свет гирлянд, будто это было не блюдо, а миниатюрное море тоски.

— Никто так и не доел морковку… — прошелестел он голосом, похожим на звук застревающего холодильника. — В двенадцатом году её хотя бы до середины съедали…

Настя, сидевшая напротив, неожиданно потянулась к салату. Её пальцы, обычно такие решительные, когда нужно было разорвать контракт или выбросить ёлочные игрушки, теперь дрогнули над вилкой. Что-то в этом призрачном блюде напоминало ей бабушкин дом, где оливье пахло не майонезом, а ожиданием чуда. Она наколола кусочек моркови — идеально ровный, как будто вырезанный специально для детской тарелки — и отправила в рот.

Вкус ударил по памяти: снежинки за окном, смех двоюродных сестёр, дедушка, рассказывающий дурацкие анекдоты… Та Настя ещё верила, что, если загадать желание под бой курантов, оно обязательно сбудется. Где-то глубоко в горле встал комок, и она резко отодвинула таз, но было поздно — призрак уже улыбался во всю свою прозрачную физиономию.

— Вкусно, да? — прошептал он, и его голос вдруг стал тёплым, как кухня в старом доме. — А помнишь, как ты в восемь лет украла из салата всю колбасу и спрятала её в карман платья?

— Заткнись, — буркнула Настя, но вилка снова потянулась к тазу сама собой. В этот момент где-то за спиной раздался электронный звук — будто кто-то перезагружал Вселенную.

Снегурочка 2.0 материализовалась из пиксельного вихря, её очки в стиле киберпанк проецировали в воздухе диаграммы, которые тут же рассыпались на снежинки. Она щёлкнула пальцами, и из невидимого планшета вырвался голографический экран с надписью: «Прогноз магической погоды».

— Сегодня — хаос, — объявила она деловым тоном айтишника, объясняющего, почему сервер опять упал. — Вероятность летающих бутербродов — 87%. Шанс неожиданных признаний — 63%. — Она прокрутила экран, и те перевернулся, показывая завтрашний день: — Последствия. Вероятность — 100%.

Лиза, разливавшая коктейли, закатила глаза:

— А можно прогноз попроще? Например, когда уже этот ваш портал в зеркальный мир заработает как надо?

Снегурочка 2.0 нахмурилась, её очки замигали красным:

— Системные требования не соблюдены. Не хватает… — она задумалась, сканируя комнату взглядом, — эмоциональных ресурсов. Рекомендуется: признаться в чувствах до полуночи. Иначе — вечный цикл.

— О, чёрт, — пробормотал Михаил, который как раз в этот момент пытался склеить свои испорченные записи. — У нас что, теперь и любовь по расписанию?

Фолиант, дремавший на стойке, вдруг поднял голову, и его корона со звоном упала в бокал с шампанским. Все зеркала в баре — а их было ровно семь, не считая осколков — вдруг запотели, а затем синхронно вывели одно слово: «ПОРА». Буквы стекали по стеклу, как слёзы, оставляя за собой трещины в форме сердец.

Кот-Хроникёр, наблюдавший за этим с высоты холодильника, ехидно записал: «Запись №666: Вселенная официально перешла на драматические эффекты. Даже зеркала стали сентиментальными».

Фолиант вздохнул, вылавливая корону из бокала. Капли шампанского, падая на пол, превращались в крошечные звёздочки и тут же гасли.

— Ну что, прыгаем? — спросил он, и в его голосе впервые за вечер не было ни намёка на пафос. Только усталость кота, который слишком долго пытался быть львом.

Настя посмотрела на Михаила. Он стоял, сжимая в руках искалеченный блокнот, где среди любовных признаний ещё виднелись обрывки формул. Где-то между «Ты как гравитация — необъяснима, но очевидна» и «E=mc²" лежали годы несказанного. Зеркала пульсировали тревожным светом, отражая не их лица, а какие-то другие версии — может быть, те, что остались в прошлом, а может, те, что могли бы быть.

— Прыгаем, — неожиданно сказала Настя и протянула руку. Не ему — зеркалу. Стекло под пальцами оказалось тёплым, как та самая звёздочка в кармане.

И тогда все семь зеркал разом треснули, открывая проход в мир, где снег шёл вверх, тени светились, а самое главное — где можно было наконец увидеть себя настоящих. Даже если для этого придётся разбиться вдребезги.

ЧАСТЬ 2: ОБРАТНАЯ СТОРОНА (18:00 — 23:00)

Глава 11. Снегурочка. exe

Снегурочка 2.0 стояла перед зеркалом, её пальцы скользили по пустому воздуху, будто разглаживая невидимую клавиатуру. В очках с AR-дисплеем мелькали зелёные строки кода, отражаясь в стекле, которое уже не просто показывало мир, а пересчитывало его. Надпись в углу её виртуального интерфейса мерцала с бесстрастной беспощадностью бухгалтера перед квартальным отчётом:

«Обновление магии до версии 2.4. Загрузка: 3%…»

— Ваш портал в зеркальный мир устарел, — произнесла она голосом, в котором смешались интонации айтишника на третьей чашке кофе и древнего духа, уставшего от человеческой нерасторопности. — Хотите рискнуть без патчей?

В воздухе вокруг неё вспыхивали пиксельные снежинки — не настоящие, а словно вырванные из старой видеоигры. Они таяли, не долетая до пола, оставляя после себя лёгкий запах перегретого процессора.

Михаил, не в силах удержаться от соблазна тыкнуть в наукообразное чудо, потянулся к «экрану», который существовал лишь в цифровом поле зрения Снегурочки.

— С точки зрения квантовой физики, если интерфейс неосязаем, то и сопротивление…

Его пальцы дёрнулись, будто укушенные невидимой собакой. Волосы встали дыбом, приняв форму, достойную учебника по теории относительности. Надпись перед зеркалом резко сменилась на красную:

«Несанкционированный доступ. Запуск защиты: хаос. exe»

— Вот чёрт! — Михаил отпрянул, потирая кончики пальцев. — Это же просто электромагнитный импульс, но почему-то пахнет жжёной корицей…

— Потому что магия, — процедила Настя, впервые за вечер позволив уголку губ дрогнуть в сторону чего-то, отдалённо напоминающего улыбку. — Теперь ты похож на учёного, которого ударило молнией прямо во время лекции о безопасности.

— Я и есть учёный, которого ударило молнией во время лекции о безопасности!

Лиза, не теряя времени, подошла к Снегурочке 2.0 и со знанием дела постучала по её короне — ровно так же, как когда-то била по зависшему ноутбуку в своём баре, когда тот отказывался печатать чек в самый разгар вечера.

— У меня так техника оживала. Помогло?

Корона издала тонкий, обиженный писк, словно старая Windows, внезапно осознавшая, что её собираются заменить.

— Не трогайте аппаратную часть! — Снегурочка 2.0 поправила очки, в которых мелькнуло предупреждение: «Системная ошибка: пользовательский интерфейс несовместим с человеческой глупостью». — Вы же не стучите по голове врача, когда он ставит вам диагноз?

— Ну, это зависит от диагноза, — фыркнула Лиза.

— И от врача, — добавил Энки, случайно материализовав в воздухе маленький снежок, который тут же упал на корону Снегурочки. Та зависла на секунду, а потом выдала:

«Обнаружено внешнее охлаждение. Возможна некорректная работа эмоциональных модулей».

— Ой, — сказал Энки, глядя, как снежок тает у неё на лбу. — Я опять всё испортил?

— Нет, — Снегурочка 2.0 стряхнула капли воды с невозмутимостью сервера после внезапного отключения. — Это просто ещё один баг. В версии 2.3 я хотя бы не замерзала при контакте с демонами.

— А в версии 1.0? — поинтересовался Фолиант, прыгая на стол и тут же опрокидывая стакан с водой.

— В версии 1.0 я была обычной Снегурочкой. Пелёнки, санки, дед Мороз с варежками… — её голос на мигу дрогнул, словно где-то в глубине кода остался незакрытый цикл ностальгии. — Потом мир усложнился.

— Или упростился, — пробормотал Кот-Хроникёр, записывая в блокнот: «Запись №11: Человечество обновило даже мифы. Теперь они требуют перезагрузки».

Михаил, тем временем, осторожно тыкал в воздух рядом с зеркалом, будто пытаясь на ощупь найти дверную ручку в тёмной комнате.