Бесплатный фрагмент - Зеркаланто

Мечта мечты

А ночь кружится

Звездной метелью,

За окнами так темно, —

Мечта ложится

В своей постели

На стаи крылатых снов.

Но тают стаи,

Летают стаи

Отсюда — и никуда,

Никто не знает,

О чем мечтает,

О чем мечтает мечта.

Халатик сброшен,

И спать уложит

В кроватку мечту свою,

Пусть до рассвета,

Зимой и летом

Ей сны катрены поют,

Но тают стаи,

Летают стаи

Отсюда — до пустоты,

Никто не знает,

О чем мечтает,

Мечтает мечта мечты.

Мечта зевает

И засыпает,

Сны улетают на юг,

Она не знает —

Мечта скрывает,

Скрывает мечту свою.

Мечтовым стаям

Никто не ставит

Суровых границ черты —

Никто не знает,

О чем мечтает

Мечта мечты у мечты.

Продающий мечты

Стараясь до темноты

Вернуться в уютный кров,

Прохожие спотыкают шаги о вечер,

А я продаю мечты

По сто рублей за ведро,

Стою, никем на площади не замечен.

Кому-то дарят цветы,

Кому-то не по пути

А кто-то упал, туманами запорошен,

А я продаю мечты

Со скидками и в кредит,

О мире и о чем-то еще хорошем.

Все тротуары пусты,

И двери все на засов,

И осень пьет ванильный плед шоколадный,

И вянут мои мечты

На площади у часов,

Не взятые ни со скидками, ни бесплатно.

Молчу про свою беду,

Не закричу ни на миг,

Все так же напускаю я вид беспечный…

…Наутро люди пойдут,

Пойдут в безмечтовый мир,

Искать мечты, порастерянные навечно.

Как меняются снами

— …Это вы предлагали поменяться …?

— …а?

Подсаживается ко мне, жду какую-то подставу, только бы чего в кофе не подмешала, или как это у них сейчас делается…

— Это вы предлагали поменяться снами?

— Поменяться… чем?

— Да снами же, снами… Вы же сами мне во сне написали — а давай снами поменяемся…

— Да? И-и-и… — отчаянно думаю, как можно поменяться снами, где я сейчас достану сон, из кармана, что ли, вытащу, или из головы…

— Так вы мне это во сне написали, — не унимается она, — а как мы могли во сне снами поменяться, если мы и были во сне, и сон был один на двоих!

— И… и что это значит?

— Это может значить только одно… Значит, то была явь… Только в яви мы могли поменяться снами!

— А сейчас мы где, по-вашему?

— Ну, вы сами не догадываетесь?

— Во… во сне?

— Ч-ш-ш… они же услышат…

— Кто… они?

— Не… не знаю… но если мы всю жизнь принимали сон за явь, явь за сон… значит… это кому-нибудь нужно?

— М-м… наверное.

— Вы извините, что я так… но вы же сами написали, что хотите поменяться снами…

— А… ну да, да…

— Вот… номер мой, если что…

— С-спасибо, — уже начинаю о чем-то догадываться, тренинг какой-то, не иначе, возьмите номер телефона у случайного прохожего или подсядьте к случайному человеку в кафе…

— …как вам мой сон?

— …простите?

— Как вам мой сон?

Хочу спросить у этого старика, откуда он меня знает, тут же одергиваю себя, а чего ради я назвал его стариком, он же… черт, на вид ему лет тридцать, не меньше, и все-таки хочется назвать его стариком, которому лет двести, не меньше…

— …а вы не помните? Мы с вами менялись снами…

— Да?

— Я писал вам… вы согласились… Я подбросил вам свой сон про девушку…

— …которая путает, где сон, где явь?

— Совершенно верно…

Настораживаюсь:

— А… а вы уверены, что это… сон?

— Ну, конечно же сон… — он многозначительно смотрит на меня, — красивый сон, правда?

— Э-э-э… м-м-м… А я могу еще раз увидеть…

— …девушку во сне? Ну, вы же понимаете, сны, это штука такая, их же можно увидеть только единожды… не так ли?

Снова смотрит на меня еще многозначительнее, киваю, что да, да, кто бы сомневался, так оно все и есть.

Когда он уходит, разворачиваю номер телефона, уже понимаю, что там ничего нет…

Как строят фрегаты

…фрегаты строят те, кто сходят с ума — или наоборот, те, кто вернул себе рассудок, — здесь мнения расходятся, да лучше прятать эти мнения, а то мало ли что. Фрегаты строят где-то на чердаках — поэтому с нынешнего года чердаки запретили, хотя запретить бы надо фрегаты.

Итак, запрещенные фрегаты строят те, кто сошел с ума — вернее, сходить с ума тоже запрещено, потому что запрещен сам ум. Или те, кто наоборот, поднялся на ум, это как посмотреть. Фрегаты строят осторожно, из чего-то тонкого и невесомого, строят бесшумно — так что о фрегате узнают уже когда он вылетает в чердачное окно, треща перепончатыми крыльями, а тот, кто сошел с ума (Или? Или?) сидит на нем верхом.

Здесь уже во фрегат целятся все — и из вражеских цитаделей, и из той цитадели, откуда поднялся фрегат, потому что фрегат видно изо всех цитаделей, над домами, над крышами, над стенами, бескончными стенами, разделяющими цитадели, над, над, над…

…могу сказать, что я поднялся выше всех — и в то же время не могу этого сказать, потому что я не знаю, как высоко поднимались те, кто был здесь до меня, и был ли здесь кто-то вообще. Иногда я слышу их — я даже не могу сказать, кого их, потому что никогда их не видел, да можно ли их вообще увидеть. Они высоко — так бесконечно высоко, что мне на моем фрегате в жизни туда не добраться. Я только слышу их отголоски, настолько несоизмеримо сложные, что не могу понять даже отдельные обрывки… фраз? Мыслей? Образов? Этому нет названия в нашем языке, да и вообще ни на одном языке мира. Говорю так, тут же одергиваю себя, нет никаких языков, есть единый язык для всех цитаделей, только об этом никто не знает, кроме…

…доподлинно неизвестно, почему на цитадели падают обломки фрегатов — возможно, они поднимаются слишком высоко, где кончается небо, и начинается что-то другое. Быть может, они летят слишком долго — так, что сам фрегат истлеет и рассыплется в прах, и сам рулевой фрегата рассыплется в прах, и его истлевшие кости бесконечно падают в бездну.

Когда говорят, что каким-то цитаделям удалось подстрелить фрегат — не верьте, хотя все учебники истории в один голос будут твердить, что ни один фрегат никогда в жизни не поднялся над крышами, все они были сбиты меткими стрелами, да и вообще фрегатов не существует. И на экзамене будете рассказывать именно так, — фрегатов никогда не существовало, но их подстрелили.

…сегодня смотрел, как сжигают останки, упавшие на крышу кузницы. Мы не говорим — сотанки чего, мы просто говорим — останки. Собирались смотреть стар и млад, еще бы, такое событие. Правда, поговаривали, что тех, кто смотрел, тоже на кострах сжигать будут, или наоборот, какие-то премии выплачивать будут, или и так, и так. Я запомнил обломок мачты, клочок крыла и осколок кости, а больше ничего не было.

…потом стали приходит сны — тревожные, непонятные, как будто кто-то поднимается откуда-то из бесконечной бездны, отчаянно поправляет остатки крыльев и парусов, пытается услышать мой сон, пытается увидеть, где я, добраться до моего острова, парящего в небе — я зову его, я пытаюсь указать ему путь, зря я, что ли, работаю фонарем на площади — но понимаю, что он не доберется, рассыплется в пустоте.

Проснувшись наутро, я уже знаю, что пора забираться на чердак, который запретили, и строить фрегат, которые строить нельзя…

Распахнутая земля

…распахивал землю — настежь, бросал зерна, сеял дома, хотя толком не понимал, зачем я это делаю, потому что обещали конец света, а какие могут быть дома, если конец света. Осторожно спрашивал, наводил справки, так будет или не будет, — все говорили по разному, да вроде бы обещали, так кто их знает, вроде так, а вроде эдак. Возмущались — и что теперь, и не жить теперь — или наоборот возмущались, какие дома, какие зерна, конец света же, а он с зернами со своими.

Конец света явился в конце ноября каким-то там рейсом, вышел вместе с другими пассажирами, волоча за собой походный рюкзак с оторванной лямкой, кто-то встречал его табличками — «Конец Света», на кого-то сердились, что вы себе позволяете, в самом-то деле.

Как раз к тому времени на моем поле вырос дом — красивый, добротный, теплый, в котором можно было пережить все… кроме конца света, конечно же. Я смотрел на дом и думал, что с ним будет дальше, если вообще что-то будет.

В аэроропорту конец света спросил меня, где тут можно остановиться в ближайшей гостинице. Я смутился и осторожно предложил концу света свой дом — да нет, что вы, вы нисколько меня не потесните, дом и правда большой, нет, там не холодно, отопление есть, я каминов понаставил и полы с подогревом…

Конец света спрятался в доме от самого себя, надеясь пережить самого себя. К сожалению, у него это не получилось, кто-то отдал приказ нанести удар по концу света, здесь-то все и началось, вернее, кончилось…

Волосы для часов, косилка для космоса

…полный круг.

Здесь никого нет, говорю я себе, никого нет, откуда сигнал бедствия, черт бы его драл, вот так привидится непонятно что… Еще раз оглядываю пустую планету, если её можно назвать пустой, эту пустошь с бесконечным деревом… нет, даже не деревом — травой, кустом, не знаю, как назвать, начинается где-то на сорок пять градусов северной широты, тянется бесконечно длинными травинками… нет, травищами, которые тянутся и тянутся, охватывая планету.

…и — пустота.

Сигнал бедствия из ниотку…

— …это я вызывала.

— А…?

— Это я…

— Вы… — смотрю на бесконечную траву, спутавшуюся под порывами ветра.

— Да, я звала вас… Вы же можете рыть землю?

— Да, а… вы что… хотите, чтобы я…

— Ну, вы же ищете редкие металлы, не так ли?

— Вы хотите, чтобы я…

— …да. Вы можете вытащить из земли всю руду?

— Но вы же тогда?

— Мне надо срочно, очень надо! Имейте в виду, там внизу есть гольмий… много гольмия…

— Но вы же тогда…

— …я знаю.

— Вы действительно этого хотите?

— Да, да, и как можно скорее! А вы вытащите руду… вы можете её переплавить?

— Ну, это завод надо строить…

— Ну, вы же сможете, я знаю!

— Да, но…

— …а потом из сплава вы сможете сделать цепь?

— Конечно, но…

— Так сделайте, и поскорее, мне нужно поскорее, понимаете?

Понимаю, что ничего не понимаю, не выдерживаю:

— Да вы хоть понимаете, что сами погибнете?

— Я знаю, знаю… мне нужна цепь… срочно… красивая цепь…

…то, что я принимаю за инопланетный корабль, оказывается исполинскими часами, которые неведомо как перемещаются в пространстве и во времени, помахивая прогнившим ремешком, стрелки беспокойно мечутся, так-так-так-тик-тик-тик…

— …вы… конструктор?

— Ну… можно сказать и так…

— Вы можете сделать из меня… как бы это сказать…

— …вы уверены, что хотите перестать быть часами?

— Совершенно.

…смотрю на то, что получилось, что-то грабельное, чешущее, режущее, не пойми что, еще подумываю, что этим чем-то неплохо было бы расчесывать траву на планете, которой больше нет…

…мне доводилось видеть их еще раз, — вернее, это были уже не они, то есть, они, но не они: исполинская цепь, окруженная астероидами, оставшимися от планеты, и что-то граблеподобное, что могло бы расчесывать траву — мне кажется, они обнимали друг друга…

Неправильный роман

— …ну, знаете… так не положено, — многозначительно смотрю на книгу.

— А что не так? — книга отставляет чашку с недопитым чаем, приподнимается в кресле.

У меня перехватывает дыхание:

— Ну… вы понимаете, что книги вот так вот не входят к людям в дом?

— А… а что я должна была сделать?

— Ну как, что… ну, например, я должен был зайти в книжный магазин и вас купить… Или… или, например, вас кто-то забыл на улице, на скамейке, а я подобрал, ну или хотя бы какой-нибудь человек сунул вас мне в руки, и сказал что-нибудь вроде — нет времени объяснять, берите книгу — и я отнес вас домой…

— …ну а нельзя так, например, что мы с вами столкнулись на улице?

— Нет, это невозможно.

— Ну, или вы заблудились в незнакомом городе, и я показала вам дорогу?

— Н-нет, так тоже нельзя… Ну, хотя бы я сейчас вошел в дом, а вы лежали на столе, и неизвестно, кто и когда вас принес…

— Ну почему я должна лежать на столе, когда я хочу сидеть в кресле? И почему я не могу выпить чаю, если я хочу чаю? Кстати вы, как благовоспитанный хозяин, могли бы и предложить мне чашечку!

Хочу возразить, что книги не пьют чай, понимаю, что тогда меня объявят еще большим невежей, поэтому не остается ничего кроме как накрыть стол к вечернему чаю, поставить блюдо с запеченными снами, варенье из осенних звезд, книга приговаривает, что в те времена, когда её писали, варенье было куда лучше, и звезды ярче, и вода мокрее, и трава зеленее, и вообще…

— И все-таки это неправильно, — вырывается у меня.

— Что… что неправильно?

— Ну… — вспоминаю, спохватываюсь, — вот дом… вы хоть знаете, как я здесь очутился?

— Ой, да не начинайте, — вставляет дом, — опять я у вас виноват…

— Ну а как это понимать? Я просыпаюсь в незнакомом месте, в незнакомой спальне, в незнакомом доме…

— А что не так? Должны же вы были как-то попасть ко мне?

— Должен-то, должен, да только не так… ну… ну, хотя бы я получаю вас в наследство и приезжаю, или я ехал куда-то, у меня сломалась машина, я увидел вас вдалеке, пришел к вам…

— Ну, это страниц на двадцать вы еще ко мне ехать будете, зачем это, а?

— Затем, что ну не бывает так, не бывает, чтобы вот так ни с того ни с сего проснулся в незнакомом доме! Как я сюда попал? И… вообще, кто я вообще? Почему я ничего про себя не помню?

— Извините… я память вашу потерял, — смущается дом.

— Вот так, совсем хорошо…

— Ну вот, будет вам, чем заняться в романе, искать память… да и книгу посмотрите, там, может, потерянная глава или зашифрованное послание…

— Да вы меня совсем с ума сведете… Дом разговаривает, книга сидит в кресле и пьет чай… Так н бывает, понимаете вы?

— …ну, вы-то тоже хороши, вообще-то вот так в роман не попадают! — вспыхивает дом, какое счастье, что в переносном смысле, а не в буквальном, — в романе вымышленные персонажи должны быть, а даже если реальный человек попадет в роман, про него кто-то должен написать, написать, понимаете? А вы просто просочились в наш роман черт знает откуда окольными путями с черного хода, еще и возмущаетесь… Может, это вообще из-за вас все пошло крахом, а?

Понимаю, что крыть мне нечем.

— Что же… давайте я займусь книгой…

Открываю книгу, начинаю читать:

«- …ну, знаете… так не положено, — многозначительно смотрю на книгу.

— А что не так? — книга отставляет чашку с недопитым чаем, приподнимается в кресле.

У меня перехватывает дыхание:

— Ну… вы понимаете, что книги вот так вот не входят к людям в дом?

— А… а что я должна была сделать?…»

Ведьмины часы

…нам достались ведьмины часы — нет, не старинные часы с боем, и не карманные часики на цепочке, — а те часы с трех часов ночи до четырех утра, которые считаются темными, недобрыми. Часовой каждые сутки осторожно вырезал эти часы из ночи, осторожно склеивал края, а ведьмины часы подцеплял клещами и выбрасывал в безвременье. Нам разрешалось подбирать выброшенные часы, сшивать их тонкой иголкой — Аделаида была мастерица так делать — и жить в этих ведьминых часах, брести по времени, спотыкаясь на швах.

Нас считали ведьмами, хотя ничего ведьминского в нас не было — кроме того, что мы родились в ведьмины часы, с трех ночи до четырех утра. Остара, правда, уверяла, что ничего подобного, она родилась в четыре часа одну минуту — но её никто не слушал, никто не верил, а может, отправили сюда на всякий случай, кабы чего не вышло.

Когда в большом мире проходили сутки, в нашем мире проходило двадцать четыре дня, когда у нас миновал год, в большом мире проходило двадцать четыре года. Это был еще один повод, чтобы считать нас ведьмами — все наши ровесницы давно уже стали дряхлыми старухами, и изредка замечали нас под покровом вечной ночи ведьминого часа — молодых, как будто нестареющих, словно бы вечных. Конечно, это не прибавляло любви к нам, и это еще мягко сказано…

…иногда ведьмины часы и правда превращались в ведьмины часы — то в карманные часики, то в большие часы с маятником, то в песочные часы, то в огромные часы на башне. Нам казалось, что часы хотят превратиться во что-то, что могло бы управлять временем — но возможно, только казалось…

Что должно быть на портрете

…на первом портрете сына должно быть запечатлено его рождение — вернее, тот момент, когда он перестает быть деревом, осторожно пробует пошевелиться, неумело отрывается от своих корней, — это всегда больно, очень больно, но он должен сделать это сам, не пытайтесь никто ему помочь — пытается сделать первый шаг. Тут над смотреть в оба, сможет он сделать этот шаг или упадет. Если неловко свалится — значит, в его жизни все будет хорошо. Если же он сможет сделать этот самый первый шаг — значит, в жизни его ждут трудности, и даже не просто трудности, а что-то совсем нехорошее. Впрочем, это только суеверия.

На портрете показано, как сын сбрасывает ненужные ветви, расправляет ветви, которые превращаются в руки, — здесь на него надевают богатые одежды, которые подчеркнут его высокий статус.

Следующий портрет должен отобразить, как сын входит в фамильный замок, как отец показывает ему залы и коридоры, по которым ходили его предки из поколения в поколение. Здесь начинается своего рода рекурсия — на портрете сын смотрит на другие портреты, портреты прошлых поколений, которые в свою очередь смотрят на портреты своих предков.

Дальше должен быть портрет роскошного пира, где сын вкушает первую кровь из серебряного кубка.

Потом вы увидите портрет, на котором отец показывает сыну величайшие бои прошлого, черные против белых, е-два, е-четыре, пешка рубит коня, черные и белые клетки заливаются кровью, история записывает имя очередного победителя.

Следующее полотно должно быть поистине монументальным — полотно, на котором отец торжественно вручает сыну солдатиков, как положено на клетчатом поле — шестнадцать белых, шестнадцать черных.

Дальше можно увидеть еще несколько картин, которых нет — как сын спускается в подземелья замка, перебирает запыленные книги, которые никто не открывал несколько столетий, перебирает чертежи замков, дворцов, дирижаблей, экипажей, еще чего-то такого, написанного неведомо когда и кем.

Дальше картины нет — потому что никто не стал запечатлевать, как сын делает первый ход белыми, потом черными, потом, когда две пешки шагнули навстречу друг другу, он приказал им опустить оружие и пожать руки.

Дальше картины тоже нет, потому что на картинах не принято изображать семейные ссоры.

Следующей картины тоже нет — она была, она честно пыталась написать саму себя, но отец рассек её клинком, когда пытался заколоть сына.

Следующая картина есть — правда, она не сидит на стене, она беспокойно мечется туда-сюда, когда отец замахивается на сына клинком, все замирают, все в нетерпении ждут, что будет дальше — он не может стоять спокойно, он не может не атаковать, иначе будет разрублен пополам…

И…

…ничего не происходит. Картина не может передать слова сына — ты ничего мне не сделаешь, потому что…

…зато картина может передать лицо отца, только сейчас заметившего, что он на портрете, что его давно уже нет, что он никогда не задумывался об этом, что когда новое дерево сбрасывает ветви и листья, прежний хозяин замка становится портретом, и ничегошеньки он не сделает, ничегошеньки-ничего…

Потом можете посмотреть на картину, которой нет — как черные и белые возводят стены города, как над высокими башнями пролетает аэростат.

В конце коридора должна быть картина, которая изображает вхождение сына на трон — но её тоже нет, вместо неё посреди зала стоит высохшее дерево, в котором с трудом можно узнать очертания человека. Иногда черные и белые — они уже не помнят, кто есть кто — приносят к высохшему дереву высохшие цветы. Никто уже не помнит, что это за дерево, никто уже не помнит, почему перед деревом лежит раскрытая книга на странице «сколько дней наследник может прожить без крови…»

Где построена Музиция

…Музиция была построена на краю земли и неба — то есть, в те времена, когда возводили Музицию, она еще стояла на земле, тогда еще не умели слышать дрожь земли, вот и строили города где попало. А когда земля стала все больше опускаться, было уже поздно что-то менять — дома чем дальше, тем больше оказывались в воздухе, — вот, можете посмотреть на лестницы, которые тянутся к крылечкам, да, люди ухитряются забираться по ним в дома. Когда-нибудь Музиция совсем уйдет в небо, уже сейчас до отдаленных районов добираются на крылатых лодках…

Как стать настоящим замком

— …и за что я вам плачу? За что я вам плачу, спрашивается?

Герр Герр кричит на офцера Офицера так, будто он сам лично ему заплатил за охрану порядка, а порядок украли, вот и доверяй охрану порядка всяким там всяким…

— Я на вас нажалуюсь офицеру! — не унимается герр Герр.

— Позвольте, я и есть офицер.

Герр Герр краснеет, как перезрелый помидор, брызжет соком:

— …нет, ладно бы у герра Шмитда… или у герра Штрауба… или у герра Баума… или у герра Шимдтштрауббаума… но у меня! У герра Герра! Немыслимо!

Герр Герр снова в отчаянии показывает на разбитую витрину с таким пафосом, как бдуто от одного его жеста разбитая витрина снова соберется по осколочкам и встанет на свое место. Витрина сжимается под взглядом герра Герра, но при всем своем желании не может вернуться назад.

— Вы хоть понимаете, что сюда невозможно пробраться снаружи? — снова взрывается герр Герр, — не-воз-мож-но!

Больше всего герр Герр возмущается, что случилось невозможное — это ж куда годится, это же конец порядку, так, глядишь, и сам порядок украдут, вот так проснутся утром добрые бюргеры, а порядка-то и нет.

— Она не была разбита изнутри, — говорит Офицер.

— Что вы имеете в виду? Уж не хотите ли вы сказать, что…

— …она не была разбита изнутри.

— Уж не хотите ли вы сказать, что вор тайно пробрался…

— …видеокамеры не показали никакого вора.

— И мои замки… мои прекрасные замки! Начнется рабочий день, магазин откроется — он должен открыться, понимаете? И придут туристы, и что я им скажу? А? Что я им скажу?

Офицер теряется на минуту, потом тут же находит себя в лабиринте узких улочек, на то он и офицер. Отчаянно пытается понять, про какие замки говорит герр Герр, а ведь не бедный человек, если у него не одно родовое поместье, а штук несколько, ну так кто ему запретит…

— Мои замки… Да вы даже представить себе не можете, чего здесь только не было! Драхенбург! Эльц! Гогенцоллер! Нойшванштайн!

Офицер не верит своим ушам, еще пытается что-то возразить, хотя какое тут может быть «возразить», герр Герр не тот человек, чтобы ему возражать, и вообще…

— …Монсвальт…

Тут уже Офицер не выдерживает, вспыхивает, как спичка:

— Но… позвольте, его же не существует!

— …да как не существует, если он стоял вот здесь! — герр Герр в гневе показывает на прилавок.

Офицер задумывается, не позвонить ли в психиатрическую помощь, и тут же хлопает себя по лбу, осененный:

— Вы продавали сувениры, не так ли?

— Совершенно верно, ну а что же, по-вашему? Уж не подумали ли вы, что я продаю настоящий Нойшванштайн, наше величайшее достояние? Это все эти виноваты…

— Кто эти?

— Ну, эти… эти самые…

Герр Герр не договаривает, кто — эти самые, офицер снова настороженно смотрит на витрину:

— Боюсь, все намного сложнее… в магазин никто не входил, а витрина разбита изнутри!

— …не желаете ли экскурсию?

— А…?

Пытаюсь понять, что я вижу, вроде бы пока в Голландии был, ничего такого не пробовал, или нет, заходил же в какую-то крохотную кафешечку за чашечкой кофе, мало ли чего они мне в этой чашечке поднесли, судя по цене, которую они с меня содрали, там не кофе был в этой чашечке, ой, не кофе… вот и мерещится теперь не пойми что…

— …не желаете ли экскурсию?

— Нет, не отстанет глюк, так и будет за мной шариться, крохотный замок на пустоши, совсем крохотный, мне по пояс…

— Э-э-э…

— …всего пять евро…

Хочу ретироваться, тут же спохватываюсь, задумываюсь, а почему бы и да…

— …уважаемые туристы, перед вами уникальный замок двенадцатого века…

— Разве вы настоящий?

— А… разве нет?

— …но, насколько мне известно, настоящий замок…

…герр Герр, мы нашли ваши замки.

— Отлично, а то я уже думал… Это… это еще что такое? Это что такое, я вас спрашиваю, а?

— Позвольте, это…

— …ваши замки, герр Герр…

— Да вы что, издеваетесь? Вы что, издеваетесь, я спрашиваю? Это же… это… От них одни обломки остались, вот что!

— Ну что же, скажите спасибо тому негодяю, который раскрыл замкам правду!

— Какую еще правду?

— Правду о том, что должны сделать замки, чтобы стать настоящими… Скажите спасибо тому, кто рассказал им о сражениях, о битвах…

— …и что мне теперь со всем с этим делать? Как я их должен продавать? Вы хоть понимаете, что я разорен?

— Ну… я полагаю, что на руины замков тоже найдутся покупатели…

— Он полагает! Вы посмотрите на него, он полагает! Где порядок, я вас спрашиваю? Где порядок?

Герр Герр смотрит на офицера так, будто это он виноват, что пропал порядок, что он сию минуту должен достать из кармана порядок и вернуть его на место…

…эта книга предназначена прежде всего для замков — чтобы замки могли прочитать и узнать правду о самих себе, о том, что должен делать настоящий замок…

— …вы… это вы писали?

— Да, я хотел помочь замкам…

— Ну ничего себе, вот уж помогли так помогли! В жизни не думал, что замки будут строить свой город!

— А разве это запрещено законом?

— Нет, но… — офицер понимает, что ничего не может сделать, действительно, нет такого закона, чтобы замкам строить свои города, и даже порядок не нарушен, город-то по всем нормативам построен, не придерешься…

…собираются на ежегодное празднество, посвященное отбытию очередного города сувенирных замков в дальнее странствие к чужим землям под чужими солнцами…

Правда о правде

…здесь вы узнаете правду о вас, правду, которой вы даже не предполагали, правду, от которой у вас волосы встанут дыбом, вы в гневе захлопнете книгу и скажете, что ничего этого быть не может, что автор сошел с ума, и много еще чего вы наговорите. Ладно, я и не жду, что вы мне поверите, мое дело — сказать вам правду, пока я существую, хотя, скорее всего, они ничего мне не сделают, потому что понимают — никто не поверит, хоть я криком буду кричать.

Здесь я расскажу вам кто вы. Вот кем вы себя считаете? Впрочем, неважно.

Я вам скажу, вы кто. Вы — ошибка.

Просто ошибка. И все, кто окружает вас, они тоже ошибки. Вот вы… дайте-ка взглянуть на вас попристальнее… Точно, вы зациклились, вы раз за разом повторяете одно и то же, но не замечаете этого. Вас вырезали и выбросили сюда, и, конечно же, вы не помните, не можете помнить, вы раз за разом повторяете — если пришла зима, должна прийти весна, если пришла весна, должно прийти лето, если пришло лето, должна прийти осень, если пришла осень, должна наступить зима… и так по кругу. Вы даже не понимаете, что это неправильно, что у вас была какая-то задача, которую вы провалили, потому что зациклились…

Или вон тот, вы посмотрите на него… Да, вы его не знаете, ну так это и неважно. Он должен был поднять на небо солнце, только ему забыли добавить строку — как именно удержать на небе это самое солнце. Вот он снова и снова поднимает солнце, оно снова и снова падает, он снова и снова… и так до бесконечности.

Или вон та, есть сказали раздвинуть границы вселенной, а до какой степени раздвигать, не сказали, вот она до сих пор и разгоняет звезды.

Вы этого всего, конечно, не замечаете, вы думаете, так и надо, ну вы не можете думать иначе, вы же ошибки. Вот вы рождаетесь, живете, стареете… Во всем в этом должно быть что-то еще, что выведет вас на новый уровень, в бессмертие — но это что-то еще вам забыли добавить, и вы из поколения в поколение расцветаете весной, бегом пробегаете лето, облетаете осенью, зима заметает вас вечным снегом…

…да вы не слушаете меня, вы только мрачно киваете про себя — еще один сумасшедший нашелся, некогда мне тут с ним. Так я вас ни в чем и не переубеждаю, я не умею переубеждать, потому что я тоже ошибка — в меня встроили умение рассказать вам правду, но у меня не хватает умения заставить вас поверить, или вам не вложили умение верить мне…

…а? Что там, в настоящем мире, откуда нас выкинули? Да я-то откуда знаю, я ведь тоже не помню, каким был тот мир, мне же тоже не оставили памяти, как и вам всем… Хотя постойте… помню… а вот, там дорожка в лесу, а на ней разбросаны драгоценные камни, и…

…все-таки меня стерли. И исповедь мою стерли. И вас, похоже, тоже сот…

Бумажный город

— …гостиницу подыскиваете?

Тэ-экс, сейчас начнется, а я вот гостиницу знаю, всего за сто миллионов тысяч, и ехать до неё всего две тысячи световых лет, и крыша там всего в одном месте протекает, и клопов всего сто тысяч штук на квадратный миллиметр, живи, не хочу…

Поворачиваюсь к говорившему, чтобы намекнуть, что с гостиницей как-нибудь сам разберусь, и вообще, а не пошли бы вы, господин хороший, далеко и надолго — замираю.

Вот черт…

Показалось…

Нет, не показалось, я даже слово вспоминаю — оригами, только они обычно стоят в каких-нибудь витринах, а не разгуливают по улицам…

— Э-э-э…

Могу вам показать отличную гостиницу, совсем недалеко… правда недалеко…

Смотрю на расписание автобусов на остановке где-то нигде, кажется, его писали еще во времена крестоносцев, ищущих Святой Грааль. Понимаю, что выбора у меня не так уж и много.

— Э…

— …всего десять минут ходьбы…

Как во сне сворачиваю за бумажным человеком на что-то, что при богатой фантазии можно назвать дорогой, мне кажется, что пять мнут назад её здесь не было. Думаю, когда меня пристукнут по темечку, прямо сейчас или за очередным поворотом, как бы намекнуть, что и брать особенно нечего…

Начинает накрапывать какая-то паршивая морось, которую даже дождем нельзя назвать, мой странный провожатый поёживается. Спохватываюсь, а ведь он размокнет здесь ко всем чертям, — сам не знаю, почему стаскиваю с себя куртку, пытаюсь прикрыть идущего впереди, он бормочет что-то сверхпочтительное, ну что вы, ну не стоит, но все-таки укрывается моей курточкой. Чувствую, как мерзкий холодишко начинает пробирать до костей, мой спутник добавляет, что ничего-ничего, сейчас придем…

Почему-то уже не удивляюсь, когда вижу бумажный город, укрытый чем-то вроде зонтика от дождя. Мой провожатый (я до сих пор не знаю его имени, да есть ли оно у него) бормочет что-то, что вот сюда, пожалуйста, по лестнице, да не бойтесь, она прочная, а теперь вот сюда, направо…

— …Это… это гостиница?

— Э-э-э… ну-у… видите ли… это… Я подумал, что мой особняк ничем не хуже гостиницы…

— …твой? И с каких это пор ты стал считать его своим?

Оборачиваюсь на насмешливый голос, — этот бумажный человек выглядит куда сложнее, в богатых одеждах, кажется, у него даже что-то вроде крыльев. Едва не спотыкаюсь о бумажную кошку, вот черт…

— Вообще-то по закону наследство переходит к старшему брату…

— А… ваши родители… — осекаюсь, понимаю, что ляпнул что-то не то.

— …о, не беспокойтесь, у них уже свой замок… А нам оставили этот, старый…

— Нам? Вообще-то младший сын должен сам себе выстроить особняк, не так ли?

Не выдерживаю:

— А вы всегда так встречаете гостей?

Старший брат спохватывается:

— Да, да, простите… сию минуту… соберем на стол… вы не думайте, у нас даже есть человеческая еда… а вы правда человек? Нет, правда-правда человек? А то знаете, есть такие люди, выглядят, как люди, а присмотришься — ну совсем-совсем не люди, маниаки называются…

— Не маниаки, а манекены, — младший брат недовольно фыркает, как можно перепутать одно с другим, и вообще…

— Нет-нет, я не манекен… и не маньяк.

— О, это радует… а то знаете… всякое бывает…

На ночь устраиваюсь в довольно уютной кровати, я думал, будет хуже, а у них здесь довольно неплохо. Младший брат (имя? имя?) заглядывает в комнату, ну как вы тут, все ли хорошо, не нужно ли чего…

— Да нет, все… все отлично.

— А у вас зажигалки не найдется?

Хлопаю себя по карманам, тут же вздрагиваю:

— Э-э-э… так вы же… вы же бумажный, как же вы…

— Что — как же я?

— Ну… вы же не можете курить.

— Совершенно верно.

— Так зачем вам…

— Ну… гхм…

Он еще ищет какие-то объяснения, я уже понимаю все.

— Э… не найдется. Не курю.

— Я видел у вас сигареты…

— …да бросил я, бросил… и зажигалки у меня нет.

— О… ну, тогда простите за беспокойство…

— Да ничего…

— Спокойной ночи.

— И вам…

…просыпаюсь от шороха, ну так и есть, я так и думал, что этим кончится, что он будет рыться в моем рюкзаке, — хватаю его, бережно, чтобы не порвать, отчаянно соображаю, что делать дальше, решение приходит само собой…

…разворачиваю его — раз, два, три, сам удивляюсь, что получается так быстро и легко, — смотрю на листы в моих руках, только сейчас замечаю, что на них что-то написано мелким шрифтом, вот у них как все устроено, судьба записана на страницах… Выискиваю ручку, уж что-что, а ручка у меня была…

— …так где, вы говорите, это было?

— Этого не было… что вы, это лишь авторская фантазия, не более.

Что-то мне не очень-то и верится… — он с подозрением смотрит на меня. Я уже вижу, из чего он сложен, черт меня дери, откуда эта способность, а ведь теперь не отмахаешься, смотрю и вижу, что мелким шрифтом написано на его страницах, — кто-то сбросил факел на бумажный город, случайный прохожий видел над городом крылатую скрипку Мелодии, которая сбросила факел, а это значит, надо атаковать Мелодию, и чем скорее, тем лучше, пока она не…

…не дочитываю, разворачиваю — у меня это уже ловко получается — думаю, что и как здесь можно переписать, ничего не приходит на ум. В отчаянии подношу зажигалку, тут же отвожу в сторону, как только пламя касается огня, — прячу листы за пазуху…

Следы на песке

1

— …а это не опасно?

— Ну что вы, что тут опасного…

— Нет, ну может, таблетки какие…

— Ой, мамаши, вам лишь бы таблетками детей затравить по любому поводу…

— Ну… это же ненормально…

— А что нормально, в телефоне сидеть, света белого не видеть? Или… криминальную хронику почитать, так вообще волосы дыбом, это нормально?

— Да говорят, запретить это надо…

— …самих их всех запретить надо, дозапрещались до посинения…

— …Лада!

Лада бежит по песку, оставляет причудливые следы, похожие на письмена на непонятном языке…

— …ну, с уверенностью могу сказать, что плоскостопия нет… все в порядке…

— Нет, ну вы сами-то подумайте, вот так вот она летом на пляж выйдет, и…

— …и что? Летом на пляже кого только нет, после некоторых вообще как на городской свалке, или телеса свои вывалит, или туалетов им понаставили, а они в море… того… а вы про следы…

— Ма-а-м! — Лада заливается слезами, смотрит на море, которое беспощадно слизывает следы, — ма-а-м!

— Да погоди ты, не видишь, взрослые разговаривают! Ну вот, Ириночка, а у нас сейчас прохладненько, а на шведском столе…

— …Лада! Лада!

— Лада!

— Вы девочку здесь не видели?

— Это которая в море утонула?

— Да вы что?

— ..ну вот что мне с ней делать? Взяла, полезла, дурища, следы свои спасать… Еле вытащили её… У-ух, я её устрою…

— Это мы вам устроим, что по телефону треплетесь, за ребенком не смотрите! Дождетесь, что сообщим куда следует! Не нужна вам ваша Лада, так и скажите!

Спасатель сжимает зубы, так и хочется сказать что-нибудь такое… такое… а нельзя…

2

— …Лада… ваш выход…

Лада идет по песку, блестит ослепительно-белыми зубами, вышагивает по песку:

— …а сегодня, дорогие телезрители, мы с вами отправимся…

Идет, оставляет следы на песке пустыни, ветер подхватывает причудливые письмена…

— Лада! Лада, вы куда?

Лада бросается за ускользающими следами, которые слизывает ветер — нет, поздно, исчезли безвозвратно…

— …Лада… вы извините, но вы работаете здесь последний день…

3

— …и что мы здесь жрать будем?

— Вот так, мир гибнет, а он про жрать…

— И что теперь, не жрать теперь?

— Что там по радио слышно?

— Ни черта, накрылось ваше радио… все накрылось… допрыгались, блин…

— …ну, давайте знакомиться, что ли… вас как зовут?

— Лада.

— У меня первая машина была Лада… ну что вы на меня так смотрите, вы это сто миллионов раз слышали, да?

— Ага, а еще что хмуриться не надо, Лада…

— …чего там, на наш век-то жратвы хватит?

— На наш, может, и хватит, а дальше вот что…

— Придурки, не могли нормальный бункер построить…

— А тебе тут хоромы в сто ярусов нужны с золотыми колоннами?

— Да, нужны!

— Ой, да не ссорьтесь вы, вон, посмотрите, что творится, в перископах этих ваших, небо звездное и солнце светит…

— Ну, атмосфера-то тю-тю, вот и светит…

— Допрыгались, блин… это эти всё…

— Да какие эти, когда эти!

— Слушайте, вы тут будете продолжать цапаться, кто кому чего зачем куда? Еще тут хотите сражение устроить? Да правильно, чего мелочиться-то, поубиваем все друг друга, и дело с концом…

— А это что, это чтобы на улицу выходить, что ли? Типа скафандров что-то…

— Навроде того…

— …Это мы как давно выходили?

— Да месяц уже прошел, не меньше…

— А следы-то смотри, все еще наши следы на песке…

— А ты как хочешь, ветра нет, океаны пересохли на хрен… Так и будут эти следы тут до скончания века…

— …Лада!

— Чего это она…

— Рехнулась девка…

— Да она с самого начала какая-то такая была…

— Лада! Ла-а-ада-а-а-а!

Лада не слышит, бежит по песку, оставляет причудливые следы, будто письмена на непонятном языке…

— Лада?

…падает, как подкошенная, кашляет кровавыми кляксами, сгорает без огня…

…замирают в ледяном безмолвии следы на песке…

4

— …Это здесь.

— Где здесь, я ничего не вижу, пустыня мертвая… песок…

— Смотрите… здесь… следы на песке…

— Точно… ноты… ноты для космических струн…

— Сможете сыграть?

— Думаю, что да… Запрещают они мелодии… я им позапрещаю…

— …как вам удалось её спрятать?

— …долгая история… они бы её в жизни не нашли… в жизни бы не догадались искать следы на песке…

Лянчжу из завтра

Водитель останавливается возле чёткой границы, за которой асфальтированная дорога сменяется чем-то футуристическим, мерцающим в сумерках. Дальше нельзя: дальше начинается Лянчжу. Иду к границе, показываю разрешение, смуглый человек в постоянно меняющихся одеждах долго и внимательно изучает мой документ, будто раздумывая, пропустить или нет. Я все-таки надеюсь, что пропустит: ехать сюда за тридевять земель и вернуться ни с чем мне не очень-то и хочется.

Наконец, человек на границе нехотя меня пропускает: почему-то мне кажется, он сканирует мои мысли и мысленно советуется с кем-то где-то нигде — хотя про телепатию мне никто ничего не говорил. Я оглядываюсь в поисках хоть чего-нибудь, на чем можно было бы доехать, уже смиряюсь с тем, что придется долго тащиться пешком неведомо куда, — когда прямо передо мной в пустоте раскрываются изящная дверца, за которой виднеется просторный зал с чем-то парящим, на чем можно сидеть, скрестив ноги. Вспоминаю свои навыки по скрещиванию ног, сидушки как будто чувствуют мое замешательство, стремительно перемещаются, чтобы я мог сесть и поставить ноги.

Меня встречает улыбчивый отрешенный человек, который кажется, думает о чем-то своем, смотрит куда-то не просто сквозь меня, а сквозь пространство. Мы пьем что-то чайное из парящих в воздухе чашечек, я все боюсь потерять равновесие, хотя понимаю, что мне этого не позволят.

— …так вы уверяете, что являетесь империей Лянчжу?

— Совершенно верно.

— И как я понимаю, вы из какой-то альтернативной реальности, где ваш город не был разрушен наводнением?

Он отвечает как-то неопределенно, я до сих пор до конца не понимаю его язык, — и да и нет одновременно, и не да и не нет, и так, и так, и не так, и не так. Я все еще до конца не понимаю их язык, хотя, казалось бы, в языках понаторел основательно.

— Из потом, — добавляет мой собеседник низким грудным голосом.

— Потом, потом… Он показывает куда-то вверх, я понимаю, что речь идет о будущем.

— И через сколько лет после наводнения это ваше… будущее? — кажется, вопрос прозвучал недостаточно вежливо, хотя я использую все мыслимые и немыслимые обороты, сесе, буюнсе, бухаоисы, как могу напрягаю связки, чтобы произнести с нужной интонацией, чтобы не получилось что-нибудь неприличное, за что меня испепелят на месте.

— Когда земля станет пустыней.

Понимаю, что мне это ни о чем не говорит.

— Вы говорите…

— …и солнце в полнеба.

Меня осеняет:

— То есть, вы переместились сюда, потому что расширяется солнце?

— Не совсем так… — он оценивающе смотрит на меня, словно пытается понять, пойму я или не пойму, — ну, да… так.

Понимаю, что он считает меня недостаточно умным, не будет объяснять, что к чему.

— И поэтому вы решили перебраться сюда?

Знак согласия — вернее, даже не согласия, а с каким-то подтекстом, что иначе было бы невозможно.

— А как вы планируете решать проблему с, мягко говоря, недовольством китайских властей?

Снова отрешенно улыбается:

— Для нас это не проблема.

Вспоминаю видеохроники с отчаянными попытками войск пробиться на восточное побережье Китая, где теперь раскинулась Лянчжу.

Его взгляд как будто прорезает пространство:

— Не проблема.

Я понимающе киваю — для них это действительно не проблема, они как будто не замечают нас, отставших от них на миллионы лет.

— А что вы можете сказать насчет Властительства Чуди на севере?

Он отвечает что-то, в чем я с немалым трудом узнаю что-то вроде «Понятия не имеем».

— Значит, это не из вашей реальности?

— Совершенно верно.

— Я так полагаю, нам следует ожидать появления новых земель, какого-нибудь Нутэнвака в Сибири?

— Вполне возможно.

Я чувствую, что за этим «вполне возможно» стоит намного большее, чем то, что я понял — но я не могу прочувствовать всех тонкостей языка.

— А где же теперь люди, которые раньше жили на побережье?

— Они здесь.

— Но мы не можем с ними связаться, люди беспокоятся за своих близких!

— Они здесь. Вы их не видите.

— И…

— …этому нужно научиться…

— …видеть тех, кого нет…

— …они есть.

— …то есть, есть, но мы их не видим… и вы можете научить нас видеть…

— Это легко…

Он показывает мне — как, вижу, что показывает со всей аккуратностью — но я не понимаю, не чувствую, это как если бы в первом классе на меня уравнение с интегралами вывалили, и давай, решай.

— Не понимаете? — на этот раз он смотрит не сквозь меня, а вглубь меня, куда-то в самую суть.

— Э… а… я попытаюсь разобраться…

— …вы ищете своих близких?

— Э… нет, я переживаю за других людей…

…я не говорю ему правды, что ищу самого себя, что я сам исчез здесь, на восточном берегу Китая — в редакции до сих пор не знают об этом, никто не нзает, кроме меня…

(запись удалена)

Еще одна тайна Бирюзабет

…была у Бирюзабет еще одна тайна — то есть, то, что она считала тайной, потому что так-то все об этом знали, болтали между собой, — а где Бирюзабет, а-а-а, а она опять к этому к своему пошла, к какому этому, ну к этому этому. Бирюзабет выбиралась из дома под покровом ночи — так было романтичнее — огибала группку людей, застывших на углу дома — один из них целился в двух других, мама Бирюзабет все хотела отнять у него обрез, папа не соглашался, пусть будет так, я с них когда-нибудь картину напишу — так до сих пор и пишет. А братья Бирюзабет, Инь и Янь (Инносент и Ян) все хотели оттащить куда-нибудь этого, который целился, кинуть куда-нибудь в грязь, чего им тоже не позволяли…

…а да, да, про этого этого, который…

Бирюзабет неслышно выскальзывала из дома, торопливо пробегала мимо застывших людей, мимо уютных магазинчиков, где можно было полюбоваться на всякую всячину, мимо толпы на площади — дядюшке О, Стену нравилась в толпе одна девушка, но он даже не осмеливался взять её за руку, только иногда приносил к её ногам цветы, — так вот, Бирюзабет пробегала мимо всего этого, мимо женщины, которой позволили уйти, но она не ушла, пожелала остаться со своим сыном, он почему-то был в костюме космонавта, они там многие были в костюмах космонавтов, только космического корабля нигде не было видно.

Так вот, Бирюзабет проскальзывала мимо всего этого, осторожно поднималась по мраморным ступеням в замок — Бирюзабет называла его замком — петляла по коридорам, чтобы, наконец, оказаться в неприметной комнате, где болезненного вида человек с бесцветным лицом держал телефонную трубку, которая почему-то тянулась из чемодана, — его губы чуть приоткрылись, чтобы что-то сказать, когда его оставили.

Бирюзабет любила осторожно прикасаться к шершавому пиджаку, иногда — в минуты особого волнения — бережно трогать теплую руку — это было странно, ведь человек был совершенно неподвижен, и казалось, что он должен быть мертв, и холоден, как камень.

Пару раз Бирюзабет посылала запрос Тем, нельзя ли вернуть этого, с серым лицом, — реакция Тех была совсем неожиданной. Обычно они отвечали что-нибудь утешающее, ну, например — мы рассмотрим вашу заявку, мы рассмотрели вашу заявку, извините, не можем, — но на этот раз они просто смеялись. Потом, правда, извинялись перед Бирюзабет, это у нас нервное, сами понимаете, работа такая — Бирюзабет ничего не понимала.

Ближе к рассвету Бирюзабет возвращалась домой, неслышно проскальзывала по черной лестнице, поднималась в свою спальню. В комнате Бирюзабет на кушетке в углу лежит Агата — так звали ту, которая жила здесь раньше, вернее, и сейчас живёт, только её остановили. Потом Ушедших стало слишком много, Те позволили Ушедшим обустроиться в домах остановленных, только осторожно, перенесите самих Остановленных на софу или в кресло в углу, или переставьте куда-нибудь, если человек остановился на лестнице. До сих пор помнят скандал, когда кто-то выставил бывшего хозяина в сарай возле дома.

Бирюзабет укрывала Агату клетчатым пледом, рассказывала что-нибудь о себе, о мире, каким он был, каким он стал — почему-то никогда не упоминала о человеке с серым лицом, — как ей казалось, это была её тайна…

Здесь будет замок моих детских снов…

…мы до сих пор не знаем, что случилось с прекрасным и величественным городом, чья красота поражает своим великолепием даже самые искушенные умы. Больше всего исследователей удивляет то, что на руинах наипрекраснейших городов не осталось ни следа земли, как будто её и не было вовсе, но такого просто не может быть…

…чер-р-р-рт…

Вырубать город из цельного куска астероида — это та еще задачка, скажу я вам, это вам не на земле камень дробить, это нужно забыть ко всем чертям все, чему учили на земле, если вообще чему-то учили. Перво-наперво накрепко прицепитесь к этому проклятому камушку диаметром сколько-то там километров, а то видывал я таких кретиноголовых, которые начинали дробить отбойными молоками прямо так. Вот и уносило их ко всем чертям, а это верная смерть, уж можете даже не сомневаться, никто их там подхватывать не будет, в этом-то и весь прикол.

…или вот еще, когда кто-нибудь какую-нибудь загогулину или башенку выпиливает, а она и отвалится ко всем чертям вместе с тем, кто выпиливал, вот умора-то, смотреть, как он на башне на своей кувыркается. Один такой докувыркался, что его этой башней пришибло, по стенкам размазало, кровищи было целое облако… Тут я начинаю понимать, чего они нас на эти города отправили, чёрта с два они отпустят того, кто самый красивый город выстроит, они отпустят того, кто выживет в этом проклятом городе, и черт меня побери, это буду я, это должен быть я…

Ничего, ничего, дотерпеть, доделать, выбраться отсюда, если только дадут выбраться, если не врут, а то наобещали амнистий, а сами черта с два кого-то отсюда выпустят… Так что доделать, доделать, не сойти с ума, не сдохнуть, а то такое чувство, что я уже миллион раз тут подох. Выбраться отсюда, главное, выбраться, а там уже хакнуть еще какой-нибудь фрегат, мне уже не привыкать, они думают, уберегут от меня фрегаты, ничего они от меня не уберегут, новый фрегат, и на полной скорости туда, где небо в алмазах, где огромные алмазные глыбы падают с неба, где астероиды из чистого золота, где… Много чего — где, это я знаю, где это все, остальные не знают, никто не знает, это небо в алмазах только моё, это всё будет моим, а потом уже как-нибудь продать все это, есть же черные рынки в конце концов, и вообще…

…пыль… пыль, это вообще отдельная тема, пыль эта окаянная, она же не оседает ни хрена, её же надо пылесосом этии утягивать, только пылесос этот не тянет ни хрена, забивается в два счета, а выдают один на сутки, да какие к черту сутки, тут один в час надо выдавать, а то и в полчаса. В пыли не видно ни хрена, ау, я свой город не вижу, я его как строить должен? Иногда кажется, эта дрянь даже в шлем просачивается, хотя эти там клялись и божились, что этого уж никак не может быть, ага, врите больше, не может быть, вы еще соврите, что вентиляция у вас работает, воняет здесь, как… как не скажу, где, нет такого запаха больше нигде во вселенной, вот что я вам скажу…

…чер-р-рт… ничего, ничего, доделаю город, я не я буду, если не доделаю, здесь будет храм моих детских снов, а здесь будет замок моих детских страхов, а на этой улице будет жить моя первая любовь, только улица будет совсем не такая, а сюда я поставлю каменного дракона, а здесь будет дом в виде крылатого фрегата, который я хотел построить лет в шестнадцать, улететь куда-нибудь никуда, какое там поступать, вам надо, вы и поступайте, вам надо, вы и работайте, вам надо, вы и… и… и много чего всякого «и»… Тогда правда казалось, что все будет само собой, достаточно угнать фрегат, он сам собой управлять будет, и сам себя чинить будет, и топливо само будет появляться не пойми откуда… Чер-р-рт…

…чер-р-р-т, мозгов-то нету, правильно, ну на хрена молоток привязывать, им размахнуться надо посильнее и выронить, и пусть себе летит, кувыркается, может, кто подберет, зачем мне молоток, сейчас шлем сниму, зубами грызть буду, не, ну а чего… вот уже и правда молоток подхватили, кто-то с победным видом помахивает моим молоточком, вот скотина… Правильно, молоток я потерял, а скотина он, логика у меня железобетонная…

А здесь будет…

…ну нахрен, нахрен, не то, все не то, это не город, это фигня какая-то получается, позорище долбанное, а не город, вот что я вам скажу, потому что здесь не хватает Неба В Алмазах, а без Неба В Алмазах город не получится. Жму на связь, ну только посмейте не ответить, я не знаю уже, что с вами со всеми сделаю, да ничего я с вами не сделаю, кто я вообще…

— Слушаем вас.

— Мне это… материал нужен…

— …по правилам вы обязаны строить из того, что…

— …Да вы не понимаете, вы дослушайте, я вам координаты скажу, а там…

…здесь будет рубиновая звезда, а здесь алмазный дворец, в жизни не думал, что у меня будет алмазный дворец, а вот нате вам. Здесь надо работать аккуратно, резаком, резаком, — соскальзываю, меня уносит куда-то никуда, сердце пропускает два удара, трос не дает мне улететь в звездные бездны, мой город не отпускает меня…

Передатчик оживает, бормочет что-то, поздравляем, вы победили, можете быть свободны, фрегат заберет вас — не понимаю, какой, к черту, фрегат, никуда я отсюда не уйду, даже не надейтесь…

— …а ведь сработало.

— Да ну?

— Ну да… говорил тебе, никто оттуда не вернется…

…мы до сих пор не знаем, что случилось с прекрасным и величественным городом, чья красота поражает своим великолепием даже самые искушенные умы. Больше всего исследователей удивляет то, что на руинах наипрекраснейших городов не осталось ни следа земли, как будто её и не было вовсе, но такого просто не может быть…

Легенда о книге

6000

…легенда о книге не имеет ничего общего с реальностью: посмотрите разные варианты этой истории, и вы убедитесь, что каждый описывает книгу по-своему: кто-то видел большой том с толстым корешком, кому-то попадалась совсем маленькая книжонка, легкая, как перышко. Подумайте сами, если рассказчики не могут прийти к общему мнению, какая должна быть книга, то стоит ли им вообще верить?

Про обложку книги тоже рассказывают разное — кто-то встречал синие обложки, кто-то красные или зеленые, а кто-то и вовсе говорит, что на обложках видели изображения колдунов, драконов, звездолетов и призраков. Это может значить только одно — никто из них никакой книги не видел, потому что их не существует.

5000

…слухи и легенды о почитателях книг живы до сих пор — кто-то рассказывает о городах, где хорошим тоном считалось сидеть вечером у очага и перелистывать страницы книги. Кто-то рассказывал про целые храмы, в которых царил настоящий культ книги, и монахи денно и нощно переворачивали листы. Откуда пошел этот ритуал, доподлинно не известно.

4000

…жуткое верование, погубившее немало умов. Найдите такого безумца, и он поведает вам, что если смотреть на страницу, можно увидеть далекие миры, которые никогда не существовали, людей, которые никогда не жили, события, которые никогда не происходили. Страшное зрелище представляли собой люди, которые сидели над раскрытыми книгами и грезили наяву, а потом рассказывали истории, поражающие воображение.

3000

…вы сами подумайте, кого хотите видеть своим градоначальником — человека, который на полном серьезе уверяет, что вот эта закорючка в книге означает солнце, хотя она совершенно не похожа ни на какое солнце, а вон та группа крючочков — заяц. Вы сами подумайте, как такой безумец может управлять городом, даром, что в остальном он очень умен…

Треугольное время

…мой мир треугольный, он живет не в пространстве, а во времени, мой мир пересекает несколько временных линий…

…непонятно?

Постараюсь объяснить…

Представьте себе время как прямую линию.

А рядом еще одну.

И еще.

И еще.

И…

…нескончаемый поток времен.

Вот в этом потоке времен и живет мой треугольный мир — не под прямым углом к временам, а как-то наискосок, потому что… я не знаю, почему, я не знаю, откуда берутся такие миры, растянувшиеся не в пространстве, а во времени…

А

Бэ

Цэ

Три вершины.

А — летнее утро, кофе на террасе, клетчатая скатерть, девушка напротив открывает рот, чтобы что-то сказать, я не знаю, кто эта девушка, я не знаю, что она скажет, я не знаю, почему она плачет, — ведь это только одно-единственное мгновение, одна точка, и все. Я никогда не узнаю, что будет дальше, потому что точка А — самая крайняя точка моего мира в будущем, дальше в будущее мне ходу нет.

За секунду до А — две точки, они пересекают два мира, в одном из них я хожу по своему богатому дому за секунду до того, как увижу на садовой дорожке девушку, в другой точке (она лежит в параллельной реальности) я сам иду по садовой дорожке к дому девушки.

Я все еще не знаю, как её зовут.

Я все ещё не знаю, как зовут меня самого. Видите ли… Я живу от точки А к точкам Бэ и Цэ, от завтра к вчера, от пятого июня две тысячи тридцатого года к девятнадцатому ноября две тысячи двадцать первого — это точка Цэ.

Нет, я живу не из будущего в прошлое, не совсем так. Мой треугольный мир наклонен, поэтому каждый следующий срез времени проходит не в этих мирах, а параллельных, которые чуточку отличаются. Так в одном мире я держусь за пылающую щеку, перескакиваю в следующий мир, отстраняюсь от Анны, но она даже не замахивается, выбегает из комнаты. Мой мир перебрасывает меня в следующие варианты реальности, я вижу Анну на сцене,

Сама себе о самой себе

Какая-то сказка о сказке

Нашепчет — на чердаке чердака

Рассказывает себе…

Я вижу, что это её последняя песня, я уже умею определять, сколько кому осталось песен, — одна, одна, и даже меньше, я понимаю, что она не допоет, сорвется на полуслове, — на хрип, на вскрик, последняя песня сорвется с неё как листок с дерева, останутся пустые ветви, как поздней осенью, даром, что Анна только-только вступила в пору раннего лета… Я понимаю, что она не допоет, я…

Реальность снова меняется, я оказываюсь в новой точке, сижу в кафе с Эллой, душа Эллы укрыта песнями с ног до головы, как молодое дерево цветами и листьями, — её хватит надолго, лет на двадцать, на тридцать, а потом…

…я скольжу дальше по своему треугольному миру, в одной из реальностей мы ссоримся о чем-то с Анной в машине, в другой реальности в машине не Анна, а какая-то другая, даже не помню её имени, а Анна проходит мимо по улице, я её не знаю, замечаю краем глаза, она ускользает за поворот, я чувствую смутную тревогу, тут же отгоняю её от себя, некогда, некогда…

…точка Бэ. Я захожу в маленькое кафе, открываю ноут, мне нужно работать, мне нужно искать людей, на которых растет хотя бы одна песня. Вздрагиваю от внезапного «Здесь свободно?» — даже не успеваю сказать нет, она садится напротив, ну что ей нужно, что, поднимаю глаза, только сейчас вижу, что она усеяна песнями, которые вот-вот посыплются с неё градом…

…точка Цэ. Она стоит на отлете от других, в ноябре двадцать первого года, в реальности, где я уже понимаю, что ничего не добьюсь, я не умею видеть неспетые песни, умел, но уже разучился — вижу силуэт в темном переулке, бросаюсь на неё, озлобленный на весь мир, сжимаю беззащитное горло — и только когда обмякшее тело падает к моим ногам, только сейчас вижу, что она буквально рассыпается неспетыми песнями, которые со звоном и громом катятся по улице…

…судить меня не за что, судить меня будут в той реальности, а моя жизнь захватила только одну точку, одно мгновение этого мира, — точку Цэ.

Иногда я думаю, что происходит со мной за пределами моего треугольника, подвешенного во времени, — ведь там что-то есть на всех линиях судьбы, первые шаги, первый день рождения, первый класс, первая любовь, в одном мире я умею видеть песни, но это запрещено, в другом мире песни видеть можно, но я не умею, в третьем…

…этого я ничего не знаю, снова начинаю свой путь из точки А, где клетчатая скатерть и кофе на веранде, и женщина напротив хочет что-то сказать, я вижу на её глазах слезы, я еще не знаю, что это за женщина, и почему она плачет, я еще ничего не знаю.

Иногда мне кажется, что мой мир начинает скользить куда-то в сторону — чуть-чуть назад по линиям времени и чуть-чуть вбок. По крайней мере, точка А становится все более размытой, призрачной, все больше похожей на сон, а раньше точки Бэ появляется утро понедельника, когда я понимаю, что контору пора закрывать, что ни одного человека, усеянного песнями, я так и не найду.

Иногда я думаю про другие миры, живущие во времени — если они вообще есть, эти другие миры, — треугольные, квадратные, круглые, а может, даже и не плоские, а объемные — кубы, пирамиды, шары, причудливые фигуры. Может, они вообще меняют свои очертания, или стремительно двигаются по времени, — по прямой, по кругу, а то и вовсе как захотят… Может ли мир, замкнутый во времени, обладать собственной волей, собственным разумом? Или тот, кто живет в таком мире, умеет управлять своей вселенной? Каких размеров вообще может быть мир — от одной маленькой точки до миллионов лет, где человеку приходится проживать множество инкарнаций? Мне видятся парные миры, один из них лежит где-нибудь в средних веках, а второй в реальностях далекого будущего, где так и не открыли электричество, зато прекрасно владеют магией.

Если бы я был кем-то другим, я бы стал искать способы вырваться из своего мира на поиски других миров во времени — но это бы был уже не я. иногда мне кажется, что если мой треугольник подвинется еще немного, точка Бэ окажется в реальности, где я не умею видеть неспетые песни, зато чувствую другие миры — очень смутно, очень неясно, и я нахожусь в этом мире всего одно мгновение, поэтому не успеваю ничего понять…

…точка А.

Летнее утро.

Кофе и клетчатая скатерть на веранде…

Синий потолок

— …что вы можете сказать о новой игре? Насколько это опасно для молодёжи?

— Могу сказать, что это крайне опасно, мы до сих пор не сталкивались ни с чем подобным. Люди буквально сходят с ума…

— Напомните, в чем заключается суть игры?

— …когда вы переходите по ссылке, перед вами открывается что-то вроде социальной сети — с той лишь разницей, что она не имеет ничего общего с реальной жизнью…

…привет, а чем вы потолок красите, что он у вас синий, и светится?

Какой потолок, это небо вообще!

А небо — это что?

Ты чего, прикалываешься? Ты откуда взялся такой?

Из третьего сектора.

Это где?

…слушай, а почему вы под землей живете?

А где еще жить прикажешь?

…люди начинают на полном серьезе верить, что там, за пределами мира, что-то есть, кто-то даже находит выход и исчезает в никуда…

Невидимый кто-то

Чудная забота

В своем ориентире

У тех, кто о вечном поет:

Невидящий кто-то

В невидимом мире

Видение ищет свое.

И видит в заботах,

В межзвездном эфире,

Как меж цитаделей и сёл

Невидимый кто-то

В невидящем мире

Видение людям несет.

Теряющий тропы,

Стальными мечами

Сомненья на пики воздев,

А люди торопятся,

Люди проходят,

Видение не разглядев.

Устав от похода,

По пасмурным землям,

Весь век в бесконечном пути,

Невидящий кто-то

С невидимым кем-то

Друг друга не могут найти.

Мимолетно о крыльях

…идти крадучись, прятать свои крылья под длинным плащом…

— …вы арестованы.

— …А?

— Вы арестованы… пройдёмте.

— …снимите плащ.

Сбросить плащ, проклинать себя за то, что не обрезал крылья, на что-то надеялся, непонятно, на что.

— Вам выпала величайшая честь…

Натянуть тетиву.

Поразить цель с одного выстрела.

— Отлично, вы не оставите в городе ни одной живой души…

…город в тумане на острове вдалеке…

— …в атаку!

Хлопанье сотен крыльев.

Вверх, вверх, вверх, выше, выше. Прочь от горсточки островов, повисших в пустоте.

Сколько может лететь человек.

Кто и когда проверял это.

Уже не разговоры — только мысли о том, есть ли другие острова.

За пять минут до бора

— …а эта вселенная может жить только восемь минут, — говорит он кому-то за дверью, слышу только шарканье ног, щелчки вспышек фотоапаратов, — на большее её законов физики не хватает. Когда я нашел её, она жила только три секунды, я смог дотянуть до восьми минут, не более… Видите, ей хватает времени только чтобы создать водород и гелий… и снова исчезнуть…

Щелчки вспышек.

Шарканье ног.

Скрип инвалидной коляски.

Снова хриплый голос:

— Вы знаете, мне кажется, она успевает чему-то научиться… в последнее время я вижу у неё зачатки гелия и бора…

Сжимаю зубы, а-а-а, исчезни уже, исчезни, ну когда, когда… тут же проклинаю себя за такие мысли, ничего не могу поделать…

— …ну что вы ломитесь, не видите, закрыто! Читать умеете, или где?

— Вот… посмотрите…

— Это еще что вы такое сюда притащили?

— Вселенная… посмотрите… она…

— Ну, мы вообще-то людей лечим, а не…

— Ну, может, посмотрите? Видите же, она уми…

— …вообще я в жизни не думал, что буду создавать какую-то клинику для вселенных, я вообще не задумывался о вселенных… Но знаете, когда я подобрал этот мир, обреченный умирающий мир…

— …подобрали?

— Да… тогда я вообще не понимал, что это такое, какая-то вспышка в темноте ночи… Я только понимал, что это доживает свои последние секунды… Сам не знаю, почему я бросился с этой вселенной в больницу, чего я ждал…

— …а мне вот никогда не доводилось видеть другие вселенные…

— …это вам так кажется, вы просто не обращали внимания на огоньки в темноте ночи, призрачные огоньки…

— А я думал, другие вселенные отделены от нашей…

— Так и есть.

— …и их нельзя увидеть…

— …а вот здесь вы ошибаетесь, вселенные видно, и еще как.

— И вы побежали в больницу…

— …да, вы понимаете, как это абсурдно смотрелось, в больницу со вселенной… Он растаяла в моих ладонях, тогда я первый раз задумался, что если бы была больница для вселенных…

…понимаю, что проваливаю работу, жестко, безнадежно, что меня от журналистики на пушечный выстрел держать надо, не меньше…

— …в жизни не думал, что вселенных окажется так много, а теперь вон, и места для них не хватает, дом расширять приходится… Рабочих рук не хватает, уже не знаю, что делать…

…понимаю, что это мой шанс…

…первым бросаю ком земли, хоть я ему не родственник, и вообще никто, только об этом здесь не знают…

«…Я, находясь в здравом рассудке и светлой памяти, завещаю…»

…оглядываю владения, еще не верю, что все это мое. Когда иду по лестнице, она изгибается куда-то не пойми куда, не иначе как очередная вселенная проскальзывает мимо меня, убегает на чердак. Думаю, куда я отправлюсь в первую очередь, весь мир у моих ног…

Вы действительно хотите отключить генератор?

Да

Да, я действительно хочу. Почему-то зажмуриваюсь, я не хочу видеть, как тают вселенные, рассыпаются на мириады осколков…

— …вы говорите, никто не видел, как он выходил из дома?

— …да вы по видеокамерам посмотрите, не выходил он не из какого дома, вот здесь поднимался по лестнице, зашел в щитовую… и не вышел.

— …но не мог же он просто исчезнуть?

— Да черт его знает, что тут с этими вселенными делается…

— К этому моменту никаких вселенных уже не было, генератор-то выключен был…

…иногда мне и вовсе приходится делать безумные поступки, чтобы сберечь мир… вот, например, попался мне один космос, таких законов физики, как у него, я вообще нигде не видел… Я вот сам толком не понимаю, как догадался бросить в космос каплю крови… Вселенная приняла мою кровь, она стала чем-то… чем-то вроде человека, понимаете? Я и ахнуть не успел, а этот умирающий вихрь частиц уже сидит передо мной во плоти, спрашивает — как вам пришло в голову помогать вселенным? Тут я вспомнил, что раньше когда-то пытался в журналистику податься, не вышло ничего… а у него, видно, получилось… у космоса этого… ну как получилось, я его в доме оставил, даже завещание на него оформил, чтобы если что, он за мирами присмотрел… я-то не молодею, а его вселенная может еще тысячу лет протянет…

Шампунь для легенды

…легенда сбросила с себя плащи и доспехи, со звоном и грохотом упавшие на кафель, и забралась в до краев наполненную ванну, даже не замечая, как вода льется на пол, и по ней уже плывут какие-то фрегаты в поисках дальних берегов. Легенду все еще мелко трясло, но она заставила себя не думать ни о чем, ни о чем, долго растирала себя мочалкой, на который лила и лила какой-то новомодный гель, «Легендариум», специально для легенд, сделает ваши легенды неотличимыми от правды, как написано на флаконе, ну-ну, врите, врите больше. Легенда долго расчесывала и мылила волосы все тем же Легендариумом, пока не стала похожа, ну если не совсем на правду, то на такую полуправду, в которую готовы поверить заскучавшие туристы на экскурсии.

Легенда наконец-то расслабилась и расправила крылья. Ничего, она им всем еще покажет, всем, всем, всем, которые не верят, которые посмеиваются, которые… зря, что ли, она создавала себя из пустоты, из ничего? У других легенд были хоть какие-то зачатки, да какие зачатки, они вообще появились на всем готовеньком, так в сердцах думала про себя легенда. То ли дело она, еще несуществующая, отчаянно выискивала, из чего ей вообще появиться — из темной рощи, которую однажды проезжал рыцарь, имени которого история не сохранила, и его путь пересекся с путем другого рыцаря из другого княжества. Ну и что, что они даже не поссорились, ну и что, что первый рыцарь ехал через лес за тысячу лет до того, как второй рыцарь ступил под своды леса. Это не мешало легенде рассказывать о величайшем сражении, которое длилось три дня и три ночи, и разумеется, оба рыцаря погибли, и это послужило началом величайшей войны между двумя княжествами. Или наоборот, княжества воевали, когда встретились их рыцари… Легенда каждый раз рассказывала по-разному, ну так на то она и легенда.

Легенда закуталась в полотенце, насухо вытерла золотые волосы и золотые крылья, долго сидела на уютном диванчике в ванной перед зеркалом, раскрашивала себя, чтобы стать настоящей легендой. Ничего, она им ещё всем покажет, этим всем, которые в неё не верят, она ещё войдет в учебники истории, как настоящая правда. Зря, что ли, она выбиралась из деревенских захолустий, пробивалась в столицах, плясала на празднествах, рассказывая саму себя? Она покажет этим… которые пришли на все готовенькое, которых сразу признали фактами, а ведь они ни разу не факты, а нате ж вам, гордо смотрят со страниц учебников истории… Она покажет им всем, её ещё узнает весь мир, осталось только убрать последнего свидетеля, который, кажется, ни о чем не подозревает…

Закопанные мысли

…когда меня ненадолго отпустили из общего механизма, я тайком ото всех отправился к той опушке высохшего леса, где целую вечность назад закопал слова, которые теперь нельзя было упоминать, и мысли, о которых теперь нельзя было думать. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что слова и мысли истлели, как прошлогодние листья, и рассыпались, стоило мне к ним прикоснуться. Тогда я еще не понимал, что мысли не могут жить сами по себе, если их не думать, и слова не живут сами по себе, если их не говорить. Я пытался что-то вспомнить, — вспоминать было нечего, воспоминания рассыпались в прах. Почему-то я пытался собрать пепел — как будто надеялся еще склеить из него что-то, я сам не знал, что…

— …где вы закапывали мысли?

— А…?

— Где вы закапывали мысли?

Я не верил своим глазам, я не понимал, откуда он взялся, почему бетонная плита, уже готовая обрушиться на меня, застыла в воздухе, а он остановился надо мной, кто он, я не знаю, я никогда его не видел — и спрашивал:

— Где вы закопали мысли?

Я поспешно ответил, и тут же спохватился, буквально закричал во весь голос:

— Постойте! Я… вы… меня… вы… откуда…

— Я не могу вам сказать.

— …вы… оттуда? — я показал куда-то вперед, имея в виду не вперед, а нечто другое, что впереди…

— Да.

— …и… — отчаянно соображаю, что можно спросить…

— …простите, нет.

— Что нет?

— Не могу?

Хочу спросить — что не можете, — понимаю, что он имел в виду, нет, он не может забрать меня с собой.

— Да я… не про то… а… там… будут слова? Мысли?

— Если вы сказали правду, то…

…он не договаривает, время снова начинает бешено мчаться вперед, седьмой корпус рушится, погребая меня под собой…

Дом, построенный из времени

…чтобы построить дом во времени, возьмите битву… даже не так, какую-нибудь мелкую стычку двух войск, двух враждующих княжеств, — именно мелкую стычку, ничего не значащую.

А потом просто подождите. Ждать придется несколько веков, может быть — тысячелетий, но кто строит дом во времени, тот никуда не торопится. Это вам тоже нужно запомнить, если собираетесь жить во времени, а не в пространстве.

Смотрите внимательно за обеими княжествами — если вам, конечно, повезет. Потому что может и не повезти, княжества могут прожить всего несколько веков, а то и несколько лет. А потом послушайте, что говорит каждое княжество про короткую стычку, которая была когда-то бесконечно давно. Каждое княжество будет рассказывать, как крохотная группка его доблестных войск разгромила огромную армию другого княжества.

Посмотрите внимательно, как из крохотной стычки вытягиваются две совершенно разные и в то же время такие похожие истории. Возьмите эту развилку и воткните в землю двумя историями вниз. Это первая опора вашего дома.

Найдите вторую такую же опору, третью, четвертую — пока не сможете сложить достаточно большой шалаш. Этого вам хватит на первое время, чтобы укрыться от непогоды, а уж если вы решили жить во времени, то с непогодой будете сталкиваться частенько.

В следующем выпуске мы расскажем, как построить дом побольше и посерьезнее, если к тому времени вы все еще решите остаться жить во времени. А пока присмотритесь к деревьям — ветвистым развилкам реальности, они вам сейчас понадобятся…

Не шестой я

…они скажут…

…нет, они ничего не скажут, потому что они ничего обо мне не знают. Поэтому они не спросят:

…это вы их убили?

Так вот, они не спросят этого, потому что они никогда меня не видели, и не увидят, — они увидят только заколотых людей на улице — одного, двух, десятерых — они не поймут, что это сделал я.

Потому что это не я.

И в то же время я.

И в то же время…

…впрочем, все по порядку…

…нас пятеро.

Вернее, не так — меня пятеро.

Во-первых, тот я, который на безымянной земле под безымянным солнцем, тот я, который покрывает тонкой пленкой бесконечный океан, пробивается к свету редкими не то цветами, не то листьями. В глубине одного из таких цветков пробуждаюсь я, мыслю, следовательно, существую. Потом цветок умирает, гаснет, вместе с ним гаснет мое сознание, я пробуждаюсь в новом ростке, чтобы вскорости опять погаснуть.

Во-вторых, тот я, который перемещается в космосе наподобие кальмара, выплескивая из себя частицы пыли. Всякий раз, когда я засыпаю, мое тело переносится в другую точку вселенной — иногда на какую-то планету, иногда внутрь астероида, иногда в раскаленные недра звезды или в изогнутые пространства черных дыр. Да, забыл сказать, что меня много, очень много, иначе бы меня уже не было. Когда-нибудь останусь последний я, но это будет уже после кончины вселенной.

В-третьих, тот я, который оцифровал свое сознание и поселился в глубине космической станции, которая потеряла управление, и теперь плывет в пустоте космоса, пока не разобьется или не сгорит в пламени какой-нибудь звезды, — мои расчеты показывают, что это будет Антарес, но траектория станции может и поменяться, и не раз, если она столкнётся с чем-нибудь.

Четвертый я — это отрезок времени длиной где-то в тысячу секунд — который существовал еще до того, как появилось Солнце, не говоря уже о Земле. Я перемещаюсь из будущего в глубокое прошлое, и мне кажется, мой путь не закончится в момент начала вселенной, меня что-то ждет по ту сторону Большого Взрыва.

Пятый я живу на чужой земле под чужим солнцем — притяжение здесь так велико… впрочем, о чем я говорю, представьте себе исполинскую почти плоскую махину, покрытую мощной броней от падающих с неба камней — да, здесь бывают дожди из алмазов — я медленно двигаюсь в сторону неприступной крепости, мы должны её атаковать, мы должны победить, не спрашивайте, почему…

…ах да.

Заколотые люди.

Дело в том, что есть еще я без номера. Этого меня нельзя назвать шестым я или первым я, или вообще хоть каким-нибудь я. Почему? Не спрашивайте, это… это невозможно объяснить. Это просто… ну… вот так. Пятый я, который живет в завтра, вот вы живете в сегодня, а я живу в завтра, я вижу вас, как вы идете по улице, только вы не двигаетесь, здесь ничего не двигается, потому что здесь еще не существует времени. Только я вам ничего плохого не сделаю, не волнуйтесь, я никого не убивал.

Тот я, который без номера, никого не убивал.

Простите, все так сумбурно… Видите ли, я еще никогда не говорил с людьми, даром, что я сам человек, первый раз мне приходится писать что-то, может быть, я вообще делаю все неправильно, и меня никто не поймет.

Так вот.

Я, я, я, я, я и еще один я.

Заколотые насмерть люди, это не я их заколол, зачем мне закалывать людей, я ничего против них не имею, я вообще их не знаю — то есть, иногда читаю истории каких-то людей, но какое мне до них дело, я никогда не задумывался о том, чтобы вмешиваться в человеческую историю, хотя, быть может, напрасно. И уж, по крайней мере, я бы убил кого-то… преступника какого-нибудь, а не кого попало, кого я нашел, заколотых не пойми чем…

Буду думать… вот, например, Феликс Флагман, убит ударом в спину. Феликс Флагман, который разрабатывал какие-то космические корабли с оцифрованным сознанием, зачем мне его убивать, только вредить себе…

Буду думать дальше, вот, например, М, я знаю её только как М, потому что эта буква была у неё на свитере, её тоже закололи в спину, и я четко вижу след когтя бронированных бойцов чужой земли под чужим солнцем…

Гости, которых нет

…стелим скатерти, накрываем столы в маленьком кафе под открытым небом. Ждем гостей.

Гости прибывают в половине пятого, сходят по трапу, мы встречаем их на берегу. Показываем остров и руины разрушенного святилища, в который раз повторяем легенду о том, что на этот остров якобы прибывают только мертвые, погибшие в бесконечной пучине океана. Ведем гостей к столу, прячем под перчатками истлевшие кости, под масками и париками — голые черепа.

Вечереет, гости садятся на свой корабль, они еще не знают, что это корабль-призрак, они пожимают нам руки своими руками, с которых еще не сошла плоть, — очередной туристический лайнер тает в тумане где-то над океаном, потому что призраки не скользят по воде, а парят в воздухе сумерек…

Мой Фрегат

…я не думал, что заботиться о фрегате будет так сложно: фрегат тосковал об океане, и мне приходилось каждый день выводить его в океан, даром, что никакого океана давным-давно не было. Я учил фрегат парить над бездонной пустотой, где когда-то плескались волны, я вынимал для него из праха кости огромных рыб, чтобы они тоже парили рядом, я искал также и останки чаек и буревестников, чтобы их побелевшие кости метались над фрегатом. Я находил для фрегата давным-давно затонувшие суда, с которыми он мог сражаться, и побеждать — а фрегат был так благодарен мне, что даже стеснялся сказать, что он никакой не военный, а мирный пассажирский фрегат, который перевозил людей. Мы вместе искали на дне океана бесчисленные сокровища, их было так много, что фрегат не мог поднять их на борт, и они тянулись за ним по туману.

Я думал, что будет со мной, когда я перестану быть, — беспокоился даже не о себе, а о фрегате. Фрегат пытался рассказать мне, что я стану очередным призраком на его борту, а когда раскаленная пустыня Земли окончательно исчезнет, проглоченная Солнцем, фрегат отправится в плавание по звездам, и я вместе с ним…

Осень на пороге

Первого сентября приходила осень — останавливалась на пороге, ставила на крыльцо потрепанный чемодан, стучалась в дом. Мы не знали, что такое осень, но на всякий случай, а потом уже по привычке открывали дверь, приглашали к столу, наливали чашку чаю.

По вечерам приходила луна, заглядывала в окна, мы подозревали, что она пишет историю нашей жизни, но луна загадочно молчала. Мы закрывались от неё занавесками, луна заглядывала в щелочки, мы боялись, что она расскажет про нас какую-нибудь страшную тайну, даром, что никакой страшной тайны у нас не было, а вдруг…

Иногда приходил торговец, у которого не было имени — вернее, было, но он бережно прятал его в складках плаща. Однажды мне удалось разглядеть кусочек его имени, выскользнувшего из-под плаща, но оно было написано на непонятном языке и непонятными знаками. Торговец выкладывал перед нами свой нехитрый товар — жизни, тысячи жизней, мириады жизней. Мы не знали, что такое жизни, но каждый раз вежливо смотрели, перебирали все до последней — должен же был кто-то их смотреть. Чтобы не обижать торговца, мы даже покупали пару-тройку жизней, — торговец всякий раз повторял, что каждый может взять только одну, только одну — ставили на полку, вставляли в рамку, вешали над кроватью, а то и осторожно закладывали между страницами книг. Никто из нас никогда не пользовался жизнями, да и честно сказать, мы не знали, что с ними делать…

Подстреленная осень

…осень я заметил сразу же, как только вышел из дома, — рыжую, наглую, внезапную посреди знойного лета, она ощерилась золотыми листьями, пожухшей травой, прохладными утренними туманами, бесконечно высоким синим небом. Осень, казалось, не замечала меня, слишком была увлечена охотой — еще бы, вон сколько вокруг разлеталось сентябрей, только успевай хватать. Я невольно залюбовался ослепительно-рыжей осенью, еле спохватился, что надо вскинуть ружье, прицелиться, и…

Бах!

Осень стремительно сорвалась с места, ускользнула прочь — я даже не успел увидеть, куда она исчезла, не убежала, а именно исчезла, оставив за собой горстку желтых листьев. Я так и не успел понять, ранил я её или нет, и все-таки, кажется, что нет — ни кровинки не упало на залитую полуденным зноем лужайку. Я досадливо скрипнул зубами — что может быть лучше пледа из осени, а осени в наших краях встречаются редко, это же надо же было так упустить…

Сумка лета

…когда лето уходит, главное, не торопиться, не бежать за ним сломя голову, как это делают многие и многие, в итоге ломая себе шею. Надо подождать, пока лето вернется, оно всегда возвращается на день, на два, потому что постоянно забывает что-то, то зонтик, то сумку, то июнь, то август — и вот тогда-то и нужно сделать вид, что вы-то и есть то самое нужное и важное, что забыло лето, и оно заберет вас, и только потом спохватится, что вы не зонтик и не кошелек, и даже не июнь, и не август — но будет поздно.

Моя эволюция

…к десяти годам я решил попробовать эволюционировать — наверное, было поздновато, но лучше поздно, чем никогда, тем более, что остальные даже и не думали заниматься чем-то подобным. Мне казалось, у меня есть все необходимое для эволюции — цепкие пальцы, длинный хвост, глаза, близко посаженные друг к другу, я умел неплохо лазать по скалам и перепрыгивать со скалы на скалу. Мне казалось, у меня получится, хотя я толком не знал, что именно должно было получиться.

Я вообще не понимал, откуда мне было известно про «эволюционировать», а ведь пришло откуда-то из ниоткуда, что если я на четырех лапах, и умею лазать по деревьям и скалам, то я могу и должен эволюционировать. Прежде всего я попытался спуститься с ветки и встать на две лапы — получилось не очень хорошо, но все-таки получилось. Правда, меня тут же попытался сожрать… а у него не было названия, ведь язык еще никто не придумал. Впрочем, я тут же догадался схватить подвернувшийся под руку камень и с хрустом и треском проломил череп врага.

Потом я отправился в город — это было, наверное, рановато, но надо же было когда-то начинать. Город оказался очень нарядным и уютным, он светился пор ночам.

Мне нужно было много что сделать в городе — проснуться, застелить кровать, выпить кофе, пойти на работу. Я помнил, что на работе нужно было что-то доделать, и что-то очень важное — только я не помнил, что именно, кажется, нажать на какую-то кнопку. Я не знаю, откуда я это помнил, но ведь помнил же…

Прогулка с человеком

…иногда я брал с собой на прогулку человека — это было несложно, достаточно было сложить его кости в мешок и тихонько полететь над улицей. Город в присутствии человека преображался до неузнаваемости — мертвенно-неподвижные руины становились уютным кафе, в запыленной и засыпанной обломками арке показывался маленький магазинчик, где можно было купить какой-то особый сорт мяса, я раньше и не знал, что мясо может быть разное. Пустырь в центре города становился тенистым парком, где можно было встретить свою любовь, а потом ждать её совершенно безнадежно — целую вечность. Оскаленные руины, торчащие высоко в небо, превращались в высотки с квартирами за какие-то баснословные суммы. Человек просил не бросать его подольше, чтобы подняться в дорогие квартиры — но они получались какие-то расплывчатые, ненастоящие, потому что при жизни человек там не был.

Иногда я брал с собой человека из какой-нибудь другой эпохи, чтобы покосившиеся столбы на перекрестках становились газовыми фонарями, а руины старого дома превращались в роскошный особняк.

Намного реже я брал с собой человеков не из вчера, а из завтра — из того завтра, которое могло бы стать, но не стало. Это было намного сложнее, ведь от них не осталось даже костей, но в то же время и проще — не надо было ничего с собой тащить. Город преображался, человек тащил меня в какой-то узкий проулок между домами, смотрите, а здесь мебельный магазин, а вот он сам ваши мысли читает, и чертит интерьер, как вам надо, а тут же и распечатывает…

Так было до того дня, когда я взял с собой сразу двух человеков, одну из вчера и другого из завтра, и тогда…

…до Прихода Города

Мне показывали в небо, говорили — сан.

Я обещал.

Теперь выполняю своё обещание, показываю в небо, говорю — сан.

На стене висит пустой прямоугольник, на котором написано — родители.

Пытаюсь вспомнить, что было, когда прямоугольник был не пустым — не могу.

…город Золотой… его так и называли, город Золотой, хотя он был не под каким не голубым небом, и прозрачных ворот у него не было, и яркой звезды тоже. Город Золотой — так его называли, когда он бродил по бесконечной пустыне, тщетно пытаясь найти золото, которого больше не было. В детстве меня водили на пустырь, усеянный высохшими деревьями, рассказыали, что когда-то они были зелеными, цветущими и благоухающими, еще когда в пустыне было золото, которое можно было добыть и продать куда-то туда, по ту сторону звезд. Больше с того времени ничего не помню, показывали на небо, куда-то в определнную его точку, говорили — сон или сан, что-то такое, брали с меня обещание, что я своим детям тоже покажу куда-то туда в небо, тоже скажу сон или сам.

Город догадался спускаться в глубину не пространства, изрытого городом, а времени, еще не изрытого городом, в те времена, когда не было никакого города, и золото безмятежно таилось в глубинах пустыни — город снова вгрызался в пустыню, вытаскивал золото без остатка, а потом опускался еще на тысяччу лет назад, когда не было никакого города, и золото…

Разумеется, когда город спускался в прошлое, он исчезал в настоящем, потому что в настоящем уже не было золото, и незачем было опускаться в пустыню с далеких звезд, разворачивать золотодобывающие комбинаты. Исчезали эпохи, исчезали поколения, я жил в минус трехтысячном году до Прихода Города, а на фотографии моих родителей была пустота, потому что они жили в плюс двухтысячном году, вернее, уже не жили, там уже ничего не было, не могло быть. Город неумолимо приближался к тем временам, когда золото только зарождалось в земле, и что город будет делать дальше, мы не знали.

По ночам мне снились миры, которые покупали наше золото, и ичезали, когда город спускался в прошлое и исчезал в настоящем. Исчезали, не успев никого предупредить о проклятом городе, не покупайте у него ничего, ничего, все обман, все исчезнет, все разлетится в прах.

Пару раз я сам пробовал золото — но ничего не понял, в голове замелькали какие-то цифры, какие-то видения, и все. Ну а как ты хотел, говорили мне, это же шифровалщик нужен, расшифровывать, понимать, где тебе. Потом, конечно, наказали, двадцать пять плетей на главной площади, мне выдали эти плети, и я не знал, что с ними делать, и никто не знал.

Когда город дошел до самого начала, которое было одновременно его финалом, — так вот, к тому времени остался я один, по вечерам проверял, как работает город, а потом развлекал себя тем, что листал пустые страницы газет с новостями, которые должны были быть завтра, но их не было, потому что никакого завтра уже не было. иногда перелистывал пустые страницы книг, которые тоже должны были быть написаны завтра, но никакого завтра уже нет.

…так вот, когда город дошел до самого начала, я увидел, как появляется золото — осыпается с деревьев, падает в землю, тает в глубине еще не пустыни. Впервые в жизни я спешился с города, прошел по земле — чтобы сорвать золото с ветки и попробовать его, еще свежее, еще не истлевшее от времени…

Золото нахлынуло на мой разум — жестоко, больно, беспощадно. Я осторожно взял город под уздцы и повел за собой — теперь я знал, что делать…

Те, кто догадался

…было у него и еще одно увлечение, настолько странное, что даже я, его лучший друг, его не понимал: где-то когда-то ему попалась странная история о существах, которые знали о мире не все и не сразу, а ошибались, пробовали, снова ошибались, то ненавидели весь мир, то обожали его до безумия.

Время от времени он сотворил несколько таких созданий и смотрел, что они будут делать. Он следил, как они ссорились и мирились, мечтали и отчаивались, ненавидели и любили. Так продолжалось до того момента, пока они не начинали догадываться, что они живут не там, где должны жить, и их сотворил не тот, кто должен был их сотворить. Тогда он развеивал их в прах, и через некоторое время создавал новых.

Так продолжалось до тех пор, пока он не решил оставить тех, кто догадался о правде — знал бы он тогда, чем это обернется…

Мир, где случилось то, что случилось

…был у нас и еще один обычай — в конце сентября мы отправлялись в мир, где случилось то, что случилось. Уходили на неделю, хотя кто-то ухитрялся оставаться на целый месяц, а некоторые наоборот, бывали в мире, где случилось, где-то пару часов, и возвращались обратно. Их пытались прищучить, что ты, в самом деле, ну и что, что ты с ними в ссоре, это ты здесь с ними в ссоре, в мире, где ничего не случилось, а в мире, где случилось, они тебя ждут, собирают на стол, заваривают чай, покупают на ужин что-то такое особенное, чего в жизни не покупали.

Кто-то пытался остаться подольше, а то и насовсем — тех тоже одергивали, это не ваш мир, в вашем мире ничего не случилось, а там случилось, там нельзя, понимаете? Ну можно, только осторожно, совсем чуть-чуть, а не так вот, насовсем, у вас же мужья и жены, родители и дети в мире, где не случилось, а вы…

Хуже всего пришлось тому поколению, которые… ну как вам сказать… Мужья из мира, где не случилось, приходили в мир к женам, где случилось, а потом… В общем, эти дети как бы не существовали, и не как бы тоже не существовали, один как-то даже в школу одно время ходил…

…мы хотели, чтобы наши дети остались здесь, в мире, где все случилось, — а то и так народу почти не осталось, а так хоть будут дети, которых нет. Власти относились неодобрительно — до того момента, как решили повторить то, что случилось, звали наших детей — пойдемте, пойдемте, вы…

Нам пришлось срочно сооружать какие-то поселки для своих детей, которых не должно было быть. А со следующего года перестали ходить в мир, в котором снова случилось. В первых числах на этот раз апреля собирались на семейных торжествах, вспоминали что-то, толком даже не могли сказать, что…

Рука из вечного Нового года

…а салатик передайте пожалуйста…

А вам какой?

Этот… который с этим… не помню… скажи, я скажу…

А, да, да, поняла…

А у нас вечяный новый год.

И пир горой.

И нарядные платья, Ленка вон в чем-то синем, утягивающем до безобразия, Вадик чему-то посмеивается, вспоминает какие-то шутки тысячетлетней давности.

По привычке смотрим туда, где должен быть телевизор, но его нет, потому что там пустота. Там же должен быть Славик со своим телефоном, на который он все это снимает, но его тоже нет, потому что тоже пустота. К пустоте потихоньку привыкаешь, да ко всему потихоньку привыкаешь, например, к руке. Рука в чем-то серебристо-сиреневом, шелковом у меня на плече, иногда соскальзывает с моего плеча, чтобы проползти по столу, взять бокал, когда все чокаются или подцепить на вилку что-нибудь, неважно, что, потому что рука все равно не сможет это съесть.

Зедесь как-то быстро ко всему привыкаешь — и что четвертой стены нет, и что на плече у меня лежит рука, просто рука, и что у нас вечный новый год, и пьем, и не пьянеем, и вообще…

…бьют куранты, в спешке царапаю на бумажке желание, столько желаний, и все не то, все кажется каким-то мелким, незначительным, не тем. Рука выхватывает у меня листок, хочу вызвериться, а ну отдай, это мое, тут же спохватываюсь, ей же тоже хочется написать желание, так давай, скорее, еще же надо на свечке сжечь и заплом выпить…

…куранты добивают двенадцать, черт, не успели, укоризненно смотрю на руку, она подталкивает мне листок, это еще что, я, что ли, должна твои желания исполнять…

Читаю, не верю себе, это что, розыгрыш какой-то, или что, или…

…здесь как-то быстро ко всему привыкаешь, и что меня больше нет, и что от меня теперь тоже осталась одна рука, которая лежит на плече Ленки, Ленка наливает мне вино, чтобы я с ней чокалась, Ленка не помнит, кто я, черт меня дери, и черт её дери, и вообще черт дери всех нас. Если бы она знала про Вадика, если бы она только знала, а то ведь не знает ничего, гогочет над его шутками, которые еще вышли из моря с первыми сухопутными рыбвами…

Я (вернее то, что от меня осталось) осторожно вывожу на листке бумаги то, что писала мне безымянная рука про Вадика, чего не знает Ленка, и не знает Стасик, который есть, но которого в то же время нет.

Подталкиваю листок к Ленке, читает, понимающе кивает, черт возьми, она знает, знает все… подносит бумагу к пламени свечки, бумага вспыхивает…

Все понимаю.

Осторожно подхватываю свечку, подношу не к бумаге, а к самому пространству, уже понимаю, что будет. Вадик и Ленка мечутся в пылающем пространстве, Ленку почему-то жалко, Вадика почему-то тоже, хотя Вадика жалко быть не должно…

…обрывок сгоревшей фотографии, которую обрезали минимум два раза, прежде чем она сгорела…

(Название стерто)

…сначала ничего, просто мимолетное наваждение, кажется, здесь лежала чья-то куртка, или нет, показалось, больше отдыхать надо, чтобы не мерещилось…

…это уже потом…

— Здесь кто-то жил… здесь… в этой комнате.

— Ну да, конечно, мы в доме живем и не знаем, что рядом с нами кто-то жил!

— Ну а как ты это объяснишь? Смотри, вещи валяются, будто их кто-то только что бросил, запах тоже… несвежий… вон, пачка чипсов открытая, будто только что кто-то ел…

— Слушай, давай выйдем отсюда, не нравится мне тут…

— …а эта комната…

— Какая комната?

Роняю вилку на стол, вспоминаю, была же какая-то комната, почему мы вообще за обедом заговорили про комнату, какую еще комнату…

После обеда почему-то поднимаюсь на третий этаж, провожу рукой по ровной стене, почему мне кажется, что здесь была дверь…

…это уже потом…

— …пап, а где мама?

Хочу что-то ответить, вздрагиваю, а ведь правда, где… мама… черт, а ведь должна же быть мама…

— …а что они сделали, все те, кто…

— …кто что?

Китти не договаривает, Китти исчезает, я уже понимаю, что она исчезнет.

Из дневника Макса:

…сегодня утром пили кофе…

(обошлось, ничего не случилось)

…потом вышел на улицу…

(…обошлось…)

…потом…

— …что… — Агнесса показывает мне последнюю оборванную запись, — что он мог сделать потом?

— Может… что-то увидел на улице…

— Ну, все мы что-то видим на улице, ну дальше что?

— Ну… он увидел такое, чего видеть нельзя… Или видеть можно, но нужно делать вид, что ты этого не видишь…

Из дневника Агнессы:

…вижу чашку кофе, пишу, что вижу чашку кофе, эй вы там, которые видят меня — я вижу чашку, на ней нарисованы синие птицы, и я вижу кофе и цветок сакуры в кофе, эй вы там, я вижу сакуру. Я выхожу на улицу, эй, вы, там, я выхожу на улицу, я смотрю на небо, это на тот случай, если запретили — я смотрю на небо, я вижу утренние звезды, а еще…

(…запись обрывается…)

— …значит… что-то нельзя видеть именно на небе.

— Слушай, а может, хватит, а?

— Что хватит?

— У нас что, люди лишние, или как? Ты понимаешь, что мы все исчезнем к чертям, если будем вот так пробовать, что можно видеть, что нельзя?

— А ты понимаешь, что мы все равно исчезнем…

— Ну да, через много лет, когда нам восемьдесят стукнет или там девяносто…

— Да не-ет… Они же уже просекли, что мы что-то поняли… Они теперь только того и ждут, когда мы раскопаем еще что-нибудь, чтобы всех нас стереть дочиста…

— …дверь там.

— Чего-о?

— Дверь там, говорю… тебя не держит никто.

…итак, нас осталось семеро…

(стерто)

(стерто)

(стерто)

(стерто)

(стерто)

(стерто)

(стерто)

…до сих пор не понимаю, как так получилось, мое имя стерто, но почему-то не стерт я сам, до сих пор не знаю, или они ошиблись, или играют со мной, ждут, когда я узнаю что-нибудь, чего не должен знать, или сделаю что-то, чего не должен делать…

Париж в Париже