Бесплатный фрагмент - Зелёный город

Пастырь

ПСАЛОМ 22

1 Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

2 Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,

3 подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

4 Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня.

5 Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

6 Так, благость и милость [Твоя] да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

Я ни в чём не нуждался в тот день. Высокое голубое небо покрывало весь мир лазурью, сочная трава всё ещё блестела утренней росой.

Мои овцы разбрелись по всему пастбищу, и время от времени до меня, сидящего неподалёку под деревом, доносилось их ленивое блеянье и звук работающих челюстей.

Я прикрыл глаза и сладко улыбался, думая о сыне, которого моя прекрасная жена подарила этому миру и мне две недели назад. Теперь я знал, что род мой будет продолжен, и потому душу наполняло благодатное спокойствие.

Птицы всей земли пели для меня одного. Нежные звуки перемежались пронзительными трелями.

Мне захотелось пить. Я открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света, залившего поляну. Овцы не обращали на меня ни малейшего внимания.

О опёрся на свой высокий посох и, припадая на левую ногу, направился в сторону ручья.

Вода в нём оказалась настолько чистой, что каждый камень на дне сиял в подводном свете, словно жемчужина, а каждый малёк серебряной нитью создавал рябь.

Став коленями на грязную почву, я ничуть не пожалел испачканных одежд, потому что вода из ручья показалась мне слаще вина, которое могли бы пить короли. Пропало даже чувство голода, а свет в моей душе загорелся с новой силой и страстью к жизни.

И только по счастливой случайности я поднял взор и увидел одну из своих овец на противоположном берегу. Неизвестно, как она смогла там оказаться, ведь течение было быстрым, а из растительности — только сухой колючий куст, так как сразу за ручьём начинала свое возвышение огромная каменная скала.

Недолго думая — ведь овцы были всем, чем я владел — я приподнял края одежды и ступил в воду. Холод уколол мои ноги, но тут же пришло и тепло — и я, осторожно ступая, вскоре настиг беглеца.

Однако, как только я приблизился, овца резво отпрыгнула в сторону и, отбивая на камнях дробь, скрылась за раскрошенным валуном.

Мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ней.

Зайдя за камень, овцы я не обнаружил, зато увидел косую длинную щель, уходящую вглубь скалы. Пахло оттуда сыростью, тянуло мраком. Мне не хотелось входить, так как я знал, что, если заблужусь, то никогда не выйду наружу.

Блеянье несчастного потерявшегося животного заставило меня решиться.

Я сделал всего шаг и тут же осознал, что вокруг смолкли все звуки. Исчезли голоса птиц, исчез шёпот ручья.

Я знал, что за спиной у меня светит солнце, но стоял в кромешной тьме и не мог обурнуться.

Весь мир поглотила пещера.

И тьма эта была живой. Я чувствовал её липкие прикосновения. Она изучала меня. Касалась моих волос, моих рук, моего живота, старалась познать меня всего. И когда её холодные пальцы коснулись моего сердца, она отпрянула.

Втянув руку вперёд, я ожидал, что е увижу её, но смог разобрать очертания пальцев.

Где-то в пещере зародился свет — нет, некое подобие света.

Я увидел над собой серое небо. Оно не было затянуто тучами, но висело очень низко, почти у самой моей головы. Опустив глаза, я разобрал под ногами иссушенную серую почву, покрытую бесконечной сетью трещин.

Я оказался в огромной долине.

Я не знал, день там был или ночь, так как мне показалось, что времени нет. Обернувшись, я окончательно утвердился в своей догадке: за спиной, насколько хватало взора, я видел ту же бесконечность, что и предо мной.

И тогда я сделал шаг вперёд. Ожидал ли я, что это вернёт меня на пастбище или что сухая земля провалится у меня под ногами, я не знал. Не произошло ничего.

Опираясь на посох, я двинулся вперёд.

Казалось, что я шёл несколько часов, а искривлённые чёрные деревья, находившиеся неподалёку, не приблизились ни на шаг. И тут внезапно я оказался рядом с ними. В ту же секунду я понял, что так гнетёт меня — хоть на ветвях и не было листьев, чтобы убедиться, я чувствовал: ни разу за целую вечность ветер не проносился в этих краях. Я набрал полную грудь воздуха и не ощутил прилива сил. Духота сжимала моё горло.

С надеждой я посмотрел по сторонам. Хотя раньше мне казалось, что равнина не прерывается, теперь я заметил озеро. Не раздумывая, ведь иной цели я пока не нашёл, я направился туда.

До самой кромки воды почва не впитала в себя и капли влаги. Положив на землю посох, я потянулся к воде.

Наощупь она напоминала пустоту. Подняв ладонь к лицу, я увидел, что капли скатываются с неё, оставляя кожу сухой. Зачерпнув эту водную пустоту, я приложился к ней губами и сделал несколько глотков, но жажда осталась со мной и даже усилилась. Не зная, что предпринять, я попробовал снова. Когда на третий раз я опустил руку к воде, то невольно отпрянул. Оттуда на меня смотрело моё отражение, а на месте глаз у него темнели чёрные провалы.

Я отпрянул от воды настолько быстро, что упал на спину, а посох мой глухо стукнул о землю.

Озеро исчезло.

Я лежал на земле, не смея пошевелиться. Спустя некоторое врем я услышал тихое блеянье моей овцы. Это придало мне сил.

Опираясь на посох, я поднялся, не зная, куда идти. Вся серость этого мира слилась воедино, пульсируя как один организм и становясь то настолько тёмной, что я не смог бы различить своих рук, то немного светлее, как в осенний вечер перед бурей.

За мной кто-то следил. Я чувствовал это своим существом, осознавая, что мою спину пронизывает чей-то взгляд. Я не смел обернуться и не мог пойти быстрее, будто на лодыжку мне подвесили железо. Один раз мне показалось, что я ощутил горячее дыхание на своей шее, и резко хлопнул по ней ладонью.

Существо отдалилось, но не ушло. Оно мягко ступало за мной след в след, словно давая понять, что уже настигло меня и теперь выжидает.

Я был на грани. Неизвестность порой может свести человека с ума, — я предпочёл знать правду.

Всего на мгновение я увидел тень. Она взметнулась, протянула ко мне холодную длинную руку в последней попытке схватиться за моё горло, и растворилась в воздухе.

Моё сердце бешено колотилось, ладони стали мокрыми, а на лбу выступил пот. Я был близок к тому, чтобы закричать, но боялся открыть рот, потому что страшная тень могла войти в моё тело.

Тихое блеянье донеслось до меня с другого конца долины. Овца звала меня.

Снова я шёл несколько часов.

Деревья, к которым лежал мой путь, менялись. Они становились ниже, ветви из чёрных преображались в более светлые. Когда я приблизился, то понял, что стою не в мёртвом саду.

Меня окружали люди.

Я не слышал их дыхания. Каждый был одет в чистое, они стояли без всякого порядка, пустыми взглядами уставившись за горизонт. Я осторожно пробирался мимо, стараясь никак не коснуться ни одного из них. Казалось, никто не знал о моём присутствии, однако я чувствовал, что они, как и та тень, следили за мной.

Среди этих людей были мужчины и женщины, старики и дети. Под их кожей будто бы не было ни кровинки, таким безукоризненно белыми казались их лица.

Я шёл через толпу, пока совсем не выбился из сил. Мои ноги отказывались повиноваться и дрожали; я упал на колени и перевёл дух.

Тогда я и заметил перемену.

В глазах каждого их окружения загорелись жёлтые огоньки Сначала тусклые, как пламя угасающей свечи, постепенно они становились ярче — настолько, что смотреть было невозможно. Я сощурил газа, но это не помогло. Теперь легион мёртвых смотрел на меня.

Желтизна их глаз не освещала ровным счетом ничего. Никто, в том числе и я, не отбрасывал тени. А сияние становилось ярче.

Я слышал этот свет. Неровным гудением он вливался в мои уши, заставляя их болеть.

Обеими руками я закрыл глаза, но не мог избавиться от слепящей иллюзии. Я кинулся вперед и ударился — видимо, о ноги стоящего впереди.

Они окружили меня. Я чествовал, как их руки легли мне на плечи, на спину. Еще немного — и разорвут.

Последним, что я вспомнил, были лица моих жены и сына.

Заблеяла овца.

Я оказался в кромешной тьме и решил, что ослеп. Через время я понял, что больше не ощущаю ледяных рук, и осторожно открыл глаза.

Вокруг было пусто. Ни одного отпечатка подошвы на пыльной равнине.

Я заплакал и не смог выжать из себя ни единой слезы. Как хотел я выбраться из этой мрачной пустоши!

Овца снова позвала, и я пошёл.

Вдали я снова увидел людей. Мой страх был настолько силён, что в спешке я попытался повернуть в другую сторону. Ничего не вышло — в любых направлениях передо мной были люди.

Я решил, что ни за что не пойду к ним, и в ту же секунду почувствовал приближение тени.

Мне не оставили выбора.

Казалось, страхи мои были напрасными: в этот раз мне уделили еще меньше внимания.

На многие километры вперед и в стороны передо мной простиралось кладбище. Тысячи безымянных могил маленькими холмиками взрывали землю. У каждого холма сидел человек.

Я видел мужчин, безучастно глядящих на могилы. Женщин, щекой прижавшихся к земле. Детей, двумя руками зарывшихся в грунт.

Вначале осторожно, а затем осмелев, я проходил через бессчетное количество безмолвных рядов. Никто не поднял головы, чтобы оглянуться на меня. У каждого здесь было своё дело и своё горе. Они ждали.

Постепенно я дошёл до конца. В этом месте я был лишним. Скорбь не знает тревог.

Я был не один. У меня появился спутник.

Он шёл, низко опустив голову, и ничего не говорил.

Совсем ещё мальчик, он был едва ли старше восьми лет. И что-то в его облике казалось мне невероятно знакомым.

После всего пережитого я опасался его, но он просто шёл рядом, и постепенно моя тревога улеглась.

За каждый пройденный час что-то изменялось. Сначала я не замечал этого, но ребёнок, изо всех сил старавшийся догнать меня, выровнял шаг. Он стал старше.

С щёк исчезла детская припухлость и, хотя он оставался всё так же бледен, в нём прибавилось сил. Волосы стали длиннее, лицо покрылось пушком. Он не смотрел на меня.

Но я смотрел. Шло время, мы тоже шли. Мальчик старел. Моя догадка оказалась верна: это был я.

Вот «я» достиг моего возраста. А после стал старше самого себя.

Я с интересом следил за собой. Кожа под глазами у двойника начала съёживаться, пух над верхней губой превратился в жёсткую щетину. Руки, такие гладкие в начале, растрескались — видимо, от тяжёлой работы. Спина согнулась, заставляя его сильнее размахивать руками при ходьбе. Шаг оставался таким же твёрдым.

Мой двойник становился ниже. Исчезли все признаки развитых мышц, он хромал и не мог нагнать меня, и я не знал, как поступить.

Он упал на колени, оперся на руки и попробовал за мной ползти. Всё это поразило меня до глубины души. Я побежал и увидел, что не сдвинулся ни на шаг. Судорожно повернув голову, я не увидел старого человека. На том месте, где он упал, лишь земля топорщилась новым холмом, на вершине которого лежал младенец — я сам.

Овца заблеяла в последний раз, и я рванулся на этот звук. Вокруг было пусто, но я чувствовал, как невидимые кусты впиваются шипами в мою одежду, разрывая её в клочья. Они хотели, чтобы я остался.

Серость начала темнеть — я мог потерять ориентир и остаться плутать в темноте, но не позволил себе сомневаться.

Тьма сгустилась и покрыла собой весь мир.

Сжав зубы, я шёл вперед.

Внезапно мои ноги словно покрыл лёд. Дыхание перехватило.

Обеими руками я схватился за посох и ударил им по… воде.

Я стоял в середине ручья.

Нежное солнце освещало берег, птицы не прерывали своей утренней песни.

Моя овца выбиралась из воды, возвращаясь на пастбище.

Полной грудью я втянул в себя воздух. Он освежал, изгонял тьму из моих лёгких.

Дома меня ждали.

Начинался день.

Зеленый город

15 февраля

Сегодня утром было очень холодно. Я проснулась оттого, что ногу свело — во сне она выбилась из-под одеяла. Отопление нам давно уже отключили, и мама постаралась старыми тряпками закрыть все уголки в окнах. Но толку от этого не много получается. Мы очень часто греем воду в кастрюле на кухне, чтобы было теплее. Но мама боится, что скоро отключат и газ.

Несколько раз уже приходил к нам серьезный мужчина в темном костюме. Он о чем-то говорил с родителями, и они нервничали. А мама потом плакала. Они сказали, что это — социальный работник, который хочет, чтобы я уехала с ним, потому что у моих родителей нет денег, чтобы кормить меня, и условий, чтобы меня содержать.

Это правда. Я уже давно в школе не была. Она, вроде, «бесплатная», но на самом деле это совсем не так. Деньги нужны и директрисе, и учителям, и стенам в коридоре. Но больше всего они нужны таким семьям, как наша, только у нас они не водятся.

Впрочем, школа уже давно меня не занимает. Конечно, было бы здорово ходить туда, читать с кем-то забавные книжки, бегать по коридорам и болтать с другими девчонками. Вот только тот факт, что в школу-то надо бегать каждое утро через весь город, не радует меня. Теплой одежды нет. Пробовал кто в мороз спокойно пройти несколько улиц? Ну, как же. Есть такие ненормальные — я их видела — идут почти что голышом, и не поморщатся. Но я-то не из них, мне пальто нужно. Дома не намного теплей, но стены защищают. А школа никуда не денется. Папа ругает меня за такое отношение к учебе. Он хочет, чтобы я стала ученым, как он, ну, или хотя бы доктором. Или хотя бы… кем-нибудь.

А вот что мне нравится — так это когда есть какая-нибудь тайна. Я, наверно, стала бы замечательным археологом. Или кем-нибудь из тех, кто изучает всякие непонятные штуковины вроде дыр во времени и инопланетян. Но папа и слушать про такие «глупости» не хочет, а мама только смеется.

Я хотела уже с этой темой и закончить, но почувствовала такое негодование, что хочу объясниться. Самой себе объяснить, почему наука — это жуткая ерунда.

Вот взять, к примеру, папу. Он работает в своей клинике уже пятнадцать лет. С ума сойти, какой это срок! Мне было, выходит, минус пять лет, когда он туда поступил. Он сидит там с утра до вечера и пишет отчеты. Все отчитывается и выплескивает чернила — и конца-краю тому нет. Правда, иногда он рассказывает про какие-то опыты, но говорит о них туманно и настолько скучно, что я вообще не могу понять, как он еще не убежал в Австралию. Конечно, увезти в Австралию нас с мамой было бы непросто — особенно маму, она уж ни за что не уедет. Такая уж у нее привычка — сидеть на одном месте. Она как-то рассказывала, как с подружками совершила налет на вишневые деревья. Что была ночь, а они взяли ведра и пошли потихоньку. Было темно и страшно, но всем вместе было захватывающе и необычно. И вот залезли она на дерево и собирают вишню — мама наверху, а подруги ее внизу ловят ветки и качаются на них. И тут в домике, что был в саду, зажегся свет. Ух, я перепугалась бы! Казалось бы, самый жуткий момент! Но нет, мамина история, как и сама мама, потопталась на месте и замялась — тот садовник посмеялся и всех угостил. И еще она сказала, чтобы сама я так никогда не делала, иначе стыда не оберешься.

Так что все сразу ясно — мама не поехала бы ни за какие блага. И папа к своей лаборатории привязан дальше некуда.

Но теперь все может перемениться. Родители очень беспокоятся из-за того, что мы такие бедные, и что я даже не могу в школу ходить, а ведь меня так и забрать могут.

И еще мама беременна. Она сказала, что у меня будет брат или сестра через всего-навсего один месяц. И начала плакать. Я ее утешала, спрашивала, чего же она плачет, ведь это очень здорово, что с нами будет жить кто-то еще, да такой маленький! А она сказала — иди поиграй, и слезы вытерла, как ни в чем не бывало.

И все-таки нам плохо живется. Лиля из моего класса говорит, родители ее учат, что деньги для счастья вовсе не нужны и что можно и без них обойтись. Что за глупые родители! Нам не надо золотого канделябра, но если бы они пожили недельку вот так — без теплых одеял и отопления, без каши и чая — им бы сразу стало ясно, что хоть немного денег человеку надо. Даже если их не хватит, чтобы купить мишек гамми.

Папа говорит, у него есть что-то на примете. Это что-то грандиозное, потому что он даже маме не признается, что это. А она волнуется, и малыш в ее животе волнуется тоже. Уж не знаю, что папа задумал — только пусть все уж будет поскорей.

17 февраля

Какие же тонкие у нас стены. Когда я ходила в школу, там было ясно сказано: подслушивать — большое преступление. Даже хуже, чем если вдруг не скажешь «спасибо» после обеда. Но что поделать, если звуки так и рвутся через все маленькие щелки прямо ко мне в уши?