Бесплатный фрагмент - Защита рода

ЭКСКУРСИЯ ПО МУЗЕЮ

Музей закрывается. Думаете, это так просто? Нет. Это настоящее таинство: дождаться пока уйдут сотрудники, пройтись по всем залам, кабинетам, хозяйственным помещениям и закуткам, закрыть все, что не закрыто, выключить все, что не выключено, проверить и поставить на сигнализацию.

Сегодня эта честь выпала Нине Николаевне Оленевой, искусствоведу по образованию, музейной хранительнице по должности и экскурсоводу по совместительству, милой молодой двадцатишестилетней девушке. Она сидела у себя в кабинете, закрыв глаза и откинувшись в кресле, и ждала, когда все покинут здание.

Вот тяжелые, но быстрые шаги Оксаны Григорьевны — директора, женщины дородной, строгой и справедливой.

А это шаги Эльвиры Евгеньевны Мирной. Шпильки в пятнадцать сантиметров цокали по плиткам пола уверенно, по-хозяйски.

Эля приоткрыла дверь в кабинет Ниночки. В проеме показалась упакованная брюнетка, тюнингованная от кончиков темных волос до педикюра в прорезях босоножек. Скривив идеальный носик и сверкнув черными очами, она презрительно бросила: «Не забудь сигнализацию включить, курица! Вот ведь ни кожи, ни рожи, а такого мужика отхватила. Что он в тебе нашел?» — и громко хлопнула дверью. Ну да, по сравнению с этой мисс вселенной у скромного музейного хранителя вместо двух девяносто было от силы два по семьдесят, зато талия была как у осы. Гордость Нины — густые волнистые русые волосы до попы. Но после того, как муж приобрел привычку таскать ее за косы, она постоянно делала невнятную гульку.

В кабинет заглянула Мира:

— Тебя подождать? Могу подвезти.

— Нет, не надо. Мне еще в магазин.

Несмотря на почти одинаковые имена: Эльвира и Эльмира, девушки были совершенно разные. Мира в пику своей фамилии — Злобина, была божьим одуваном: маленькая, подвижная, с беленькими кучеряшками и огромными голубыми глазами, она производила впечатление глупой птички. И только посвященные знали, что это лучший сисадмин города.

Эльмира Иосифовна Злобина за год работы в музее так и осталась непонятным субъектом для Нины. Невероятно любопытна, просто до умопомрачения. Иногда казалось, что она и в компьютерщики пошла потому, что через Интернет можно узнать все про всех. Настораживала ее способность подходить практически бесшумно. Иногда казалось, что утром, когда шаги сотрудников были узнаваемы в предрабочей тишине, это белокурое чудо крадется, задерживаясь и прислушиваясь у каждой двери.

Странно, что у музейной хранительницы чувство опасности вызывала хрупкая белокурая фея с чистым взглядом огромных глаз. Нина ругала себя за подозрительность, тем более, что сисадмин всегда была доброжелательна, улыбчива, в редкое свободное время таскалась за экскурсоводами и экскурсантами, кивая и поддакивая во время рассказа. Это было довольно забавно, а иногда и полезно, когда группа была сложная, неконтактная.

Наконец, собралась домой и смотритель, а по совместительству гардеробщица — Олимпиада Ивановна Валова, для всех добрая бабушка, рядом с которой можно погреться. Она тоже была любопытна, но ее способ добычи информации отличался от Миркиного умением разговаривать. Именно у этого члена музейного коллектива аккумулировались все сплетни города. Наверное, поэтому Ниночка никогда не делилась своим наболевшим с бабой Липой, и все, что та знала, было почерпнуто у третьих лиц.

Одним словом, в этом коллективе девушка чувствовала себя одиноко, впрочем, как и везде уже целых пять лет, с тех пор, как умерла бабушка. Одинока, несмотря на свой двухлетний замужний статус.

За окном затихала жизнь маленького городка. Ниночка любила тишину, которая здесь, в храме истории, была волшебной, густой с оттенками шепотков, шорохов и тихой чуть слышной музыки: тиканьем часов, далекой заоконной жизнью города, шелестом истории, гулкими шагами в пустынных залах, скрипом старого паркета. Можно было потрогать мягкие обивки и ажурно вырезанные статуэтки и представлять себя знатной дамой в шелках и бриллиантах. Можно было даже присесть на обитую бархатом банкетку и коснуться пожелтевших клавиш кабинетного рояля.

Вместо забитой, запуганной маленькой неудачницы в зале кружилась красивая изящная аристократка, стройная, с длинной шеей и худенькими плечами — так видела себя она сама в массивных старинных зеркалах. Бабушка говорила, что у Нинель аристократическая тонкая кость. Поэтому в зале с настоящей усадебной мебелью и атрибутами светской жизни музейная хранительница чувствовала себя королевой.

Единственным новоделом в экспозиции была бабушкина скатерть. Музейная хранительница сама постелила ее на комод начала ХХ века, поскольку сверху сыпалась штукатурка. Теперь посетители восхищались не только старинной мебелью, но и цветочной вышивкой по всему периметру. Не модной — крестом, а великолепной гладью. Переливы оттенков, аккуратные стежки — просто невозможно пройти мимо! Ниночка прикасалась, закрывала глаза и представляла свою бабушку молоденькой девушкой, склонившейся над пяльцами.

Бабуля запомнилась маленькой и сгорбленной с белыми длинными волосами, подобранными в гульку, со строгим взглядом и редкой улыбкой одобрения. Именно такой она осталась на фотографии, в кабинете Нины. Уже пять лет, как ее нет, но в голове внучки часто звучал строгий голос, дающий едкие комментарии на все Ниночкины глупости и промахи. А ей так хотелось слов одобрения, поддержки. Во всяком случае, Алексея в качестве мужа эта суровая старушка никогда бы не одобрила.

В наследство от бабушки осталась квартира в центре города, нынешнее место жительства семьи Оленевых, и домик в деревне, куда Нина вот уже пять лет не могла съездить — сначала было сложно морально, а сейчас — физически: транспорт туда не ходил, а нанять машину слишком дорого. Леша такие траты никогда бы не одобрил. Сама Нина на права сдать не пыталась — чувствовала себя в салоне любого автотранспортного средства плохо, особенно на заднем сидении: начинала задыхаться. В детстве с родителями она попала в аварию и единственная выжила. Папа умер на месте, а мама — по дороге в больницу. Пятилетняя девочка выжила чудом — ни одной царапины. Заботу о сиротинке взяла на себя бабушка Оля, властная, авторитарная, она самозабвенно любила свою единственную внучку. Почти всю жизнь бабушка прожила в деревне Долгое, расположенной среди сосновых лесов на берегу красивейшего глубокого озера с темной, как чай, водой. Даже воздух там был волшебный — чистый, целебный.

Вскоре после гибели ниночкиных родителей государство выделило бабушке с внучкой квартиру, и они переехали в центр города. Пять лет назад девушка осталась одна. Сказать, что это была потеря — ничего не сказать. Нелюдимой девушке, не имеющей подруг, предпочитавшей танцулькам или гулянкам книги, как будто вынули сердце. Внутри было пусто, холодно и одиноко.

Через три года после этого на горизонте возник греческий бог, Лелик Козлов, веселый, разбитной. Он интересовался историей дворянских фамилий, местными семейными легендами, выспрашивал о бабушке и ее семье. Ниночка, напротив, в то время говорить о своей семье не могла — все еще было больно. А о местной истории рассказывала с удовольствием. Он очаровал девушку и въехал в ее квартиру. На все про все ему хватило пары недель. Много ли нужно недолюбленному одинокому ребенку?

Однако его восхищения своей женой хватило ровно до штампа в паспорте. Сразу же после женитьбы прекратились кино-рестораны-конфеты-букеты и начались для Нины готовка-стирка-уборка, а для Лелика — диван-телевизор-пиво. И вечный поиск работы, пока неудачный. Ниночка иногда думала, что невозможно на ее зарплату столько сибаритствовать, но решила: лишнего не просит — и ладно. Откуда берется дорогая выпивка, эксклюзивная закуска и новый айфон она не интересовалась, чтобы не нарываться.

Чем больше проходило времени, тем чаще тянуло девушку в бабушкину деревню, где она была по-детски счастлива. В памяти возникал и берег лесного озера, где она купалась, и светлый сосновый лес, куда с деревенскими женщинами ходила за земляникой, черникой, грибами, и огромная русская печь в доме, на полатях которой в зимние вечера было уютно лежать и слушать бабушкины рассказы.

Кстати, Мира, откуда-то узнав, что у коллеги есть домик в деревне у озера, не раз просила показать свои владения. Но обладательница наследства отказалась. Она пока не готова была делить эти воспоминания ни с кем.

Иногда девушка просыпалась в поту от кошмара, что дома уже нет, как и всей ее семьи, рода — так гордо называла бабушка многочисленных когда-то родственников.

А сейчас из всего рода осталась одна Нина Николаевна Оленева с тираном-мужем Лешей в придачу, белокурым красавцем, просто Аполлоном. Кстати Лелик после свадьбы взял фамилию жены, став не Козловым, а Оленевым. Теперь шикарная внешность прекрасно сочеталась с дворянской фамилией. Но женщину уже давно перестал восхищать его внешний облик. Особенно когда красивый рот кривился, греческий нос морщился, глаза совсем по-олимпийски метали молнии, а руки могли больно ущипнуть или даже ударить. Но больнее всего он бил словами: недотепа, недоженщина, фригидная, уродина. Иногда женщина не понимала, зачем она вообще Алексею сдалась, если его в ней ничего не устраивает. Но сама на разводе не настаивала и продолжала плакать, когда никто не видит, замазывать или скрывать под одеждой нередкие синяки.

Директор смотрела сочувствующе, Мира жалела, а львица шипела, что так и надо таким овцам и ела глазами этот эталон мужской красоты, когда он приходил к Ниночке в день зарплаты за деньгами. Была бы ее воля, Элечка сама бы и денег дала, и себя в придачу.

Кстати, работать он тоже не хотел: не для того учился, чтобы идти на тридцатку каким-нибудь мастером. Только начальником или крутым инженером на большие тысячи. При этом, не стесняясь, жил на мизерные деньги своей супруги.

Из невеселых мыслей Нину Николаевну вывел хлопок двери в задней, уже проверенной части здания. Страх пригвоздил ее к полу, парализовал, прошел мурашками по телу. Все же закрыто! Или нет?

ТРУП?

Постояв и выровняв дыхание, осторожными шажками на цыпочках женщина пошла на звук. Снова прислушалась: еще удар, скрипы, звякнул крюк — и тишина! Маленькая фигурка застыла от ужаса. Постояла некоторое время, решая, идти или — пошло оно все — закрыть, не проверяя, поставить на сигналку. А там при любом движении приедут охранники. Но какое-то болезненное любопытство, какое бывает перед комнатой страха, возобладало, и она медленно двинулась вперед. Ярая любительница детективов, девушка всегда возмущалась, когда герои, как идиоты, непременно бежали от маньяков туда, откуда не выйти, шли прямо в ловушки. Сейчас она была такой идиоткой.

На самом деле, в музее официально было два выхода: один парадный, с огромной лестницей, поднимающейся прямо от входа. Дверь массивная — ни выбить, ни отжать не возможно.

Другой — пожарный с запирающейся решеткой и металлической дверью.

Но можно было выйти и войти тайным ходом, известным только посвященным. Улица славилась своей сплошной застройкой, и к музею примыкало здание, в котором располагалось несколько контор. Некоторые из них работали до позднего вечера.

Так вот в подсобке музея имелась деревянная лестница на чердак, которая почти не использовалась. А по чердаку можно было пройти в соседний дом. Единственное препятствие — крышка наверх, которая не распахивалась, а сдвигалась, причем, с большим трудом. Ниночке, например, это было не под силу. К тому же помещение закрывалось на старинный металлический полуметровый крюк.

Именно с той стороны раздавался шум.

Нина подошла к подсобке. Крюк на месте, шум прекратился: либо кто-то затаился, либо уже убежал. Музейная хранительница застыла на месте, не в силах сделать и шагу. Мелькнула мысль выйти на улицу и попросить помощи.

Постояв минут пять и не слыша больше ни звука, испуганная девушка взяла стоявшую на тумбе у выхода серебряную статуэтку, тихонько сняла крюк и распахнула дверь.

Первое, что она почувствовала — порыв воздуха. Крышка на чердак была сдвинута. «Наверное, дети хулиганят», — вслух успокоила она себя. Как дети могут сдвинуть крышку, она не хотела думать. Пара шагов, и ей открылся вид на подножие лестницы, где у деревянных ступенек среди ведер и швабр лицом вниз лежало неестественно вывернутое, скрюченное тело в дорогом костюме и шикарных ботинках. Нина подошла, наклонилась и повернула голову лицом к себе. На нее уставились мертвые глаза. Первый раз в жизни девушка уплыла в обморок.

ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА. ЧАСТЬ I

Чудесный день! Оленку разбудили птичьи песни и луч солнца, нагло пробравшийся сквозь занавески полатей. Девочка поморщилась, и проснулась. В доме уютно пахло теплом: огонь в печи весело потрескивал, мама готовила завтрак.

Вчера тятька отчитал Оленку за то, что до вечера с Митькой по дворам носилась: «Не девочка, а сорванец какой-то!». И отцу было обещано исправиться, и мамке помогать, и утром молитвы читать, и со двора ни ногой. Таким ярым обещаниям способствовала хворостина, сумевшая пару раз попасть по мягкому месту егозы.

Собираясь быть послушной, Оленка спрыгнула с лежанки, умылась и подошла к красному углу с ликами святых. Икон было много. Они занимали весь угол и почти всю прилегающую к нему стену. Девчушка не знала, как выглядят столичные соборы и дворцы, о которых иногда рассказывал отец, но думала, что их великолепие нисколько не лучше иконостаса в родном доме. Золотые оклады, яркие камушки, расписные лики. Красота! В солнечный день комната просто сияла. Особенно ей нравилась Богородица Скоропослушница. Стоя перед иконами после очередной провинности, Оленка обращалась с молитвами именно к ней. Настолько сочувствующе и по-доброму глядела красивая тетенька! Часто молитва переходила в задушевную беседу:

— Вот, матушка, я же сама пострадавшая! С забора свалилась, дед Федос крапивой стеганул, яблоки просыпались, да еще и Митька смеялся. За что меня наказывать? Я уже и сама наказанная. Да даже яблок тех не хотелось, Митяй подбил. Сказал, что девчонка никогда не сможет федосовых яблок натырить.

Отец с матерью переглядывались и отворачивались от страдалицы, пряча улыбки. Но Оленка чувствовала, что уже не сердятся.

Ей вообще доставалось гораздо меньше, чем братьям, которых было пятеро, и все они были уже при деле. Даже предпоследний, Мишка, который был старше единственной сестры на два года, уже ходил с отцом на сенокос, бегал с ребятами купаться и задирал нос перед младшей: «Мала еще, вот через пару лет в школу пойдешь, тогда и возьму тебя на озеро».

Про трех старших отец говорил: «Отрезанные ломти», поскольку жили они уже самостоятельно. В отчем доме из детей остались только Григорий, Михаил и младшая Оленка вместе с отцом, мамкой и старенькой бабушкой Ириньей.

И этим утром девочка была абсолютно счастлива: умылась, помолилась, солнышко светит, сарафан красивущий, провиниться еще не успела и, может быть, бабушка ее за брусникой возьмет. Чем не счастье!

ОХРАНА

И Нина очнулась. От видения или сна осталось послевкусие счастья, которое таяло по мере возвращения памяти. Подсобка. Ступеньки. Труп?!

Стараясь не глядеть в сторону лестницы, выскочила, пролетела три зала, ворвалась в кабинет администратора и нажала на кнопку экстренного вызова охраны. Агентство располагалось через три дома от музея, поэтому два молодца одинаковых с лица в форме появились буквально через пять минут после вызова.

Ниночка взглянула на молодцев, вспомнила любимый мультик, представила, как они скажут: «Что — новая хозяйка — надо?» — и ее накрыла истерика, она начала хохотать, размазывая слезы по лицу.

Через несколько минут, стакан воды и пару салфеток она смогла дать показания, бессвязные и непонятные.

— Ладно, веди, показывай свой труп, — устало и снисходительно проворчал один из охранников.

— Труп не мой, а мужской, незнакомый. Может из конторы какой. Его, похоже, с чердака сбросили.

Они дошли до подсобки, молодцы отодвинули с дороги свою провожатую и первыми вошли в тесное помещение. Два недоуменных лица повернулись к пострадавшей:

— И где труп?

Девушка протиснулась между охранниками и удивленно уставилась на пустую лестницу. Потом подняла глаза вверх — крышка была закрыта.

— Ну как же, он здесь лежал, видите, ведра сдвинуты, они обычно не так стоят, и крышка закрыта, а была сдвинута. Вот здесь лежал. Скрюченный.

Парни синхронно развели руками и один из них снисходительно и как-то успокаивающее, как больному ребенку сказал:

— Шла бы ты домой, красавица! Привиделось что-то. Может от усталости, а может, употребляешь чего?

— Да как вы можете! Я такого страха натерпелась! А вы!

— Вот-вот, у страха глаза велики! — охранники, подталкивая сопротивляющуюся Ниночку, закрыли подсобку. Она обреченно шла, думая, что может, и правда показалось? А может, он совсем и не мертвый был? Очнулся, встал и ушел своими ногами? Ладно. Утро вечера мудреней.

МИЛЫЙ ДОМ

Нина не помнит, когда начала не любить приходить после работы домой. Ее бы воля — оставалась бы ночевать на работе: в кабинете директора такой замечательный диванчик! Она однажды его опробовала, когда Леша напился и устроил дебош с рукоприкладством. Это было в День пограничника. Муж бил себя бутылкой в лоб, разорвал хорошую майку и дал Нине затрещину за то, что она не служила в десантуре, хотя сам в конфетно-букетный период рассказывал про стройбат. Тогда она еле-еле смогла незаметно улизнуть из дома, позвонила директрисе, и та разрешила переночевать у нее в кабинете — мало кто знал, что кабинет директора не имел сигнализации. Потом Оксана настаивала на освидетельствовании — благо шишка на затылке была ого-го! — и на разводе. Ниночка подумала-подумала и отказалась — ну, кому она нужна, куда пойдет, да и Леша чуть не в ногах валялся на следующий день, обещал, что больше ни-ни, и в любви вечной клялся.

Оксана Григорьевна поджимала губы куриной попкой, качала головой и молчала. Ниночка же думала, что старорежимная тетка ничего не понимает в семейной жизни, что муж обязательно перевоспитается, когда найдет работу. А сейчас это так, от скуки. Но на работе больше не ночевала. Когда Леша сильно напивался и буянил, она сбегала на улицу и бродила по ночам, пока муж не засыпал. Потом потихоньку прокрадывалась домой. И так до следующего раза.

Вот и сегодня домой идти не хотелось, и шла она медленно, наслаждаясь приближающейся осенью, уже поселившейся желтизной в листве деревьев, запахами увядания и быстрыми сумерками. Мысли о происшествии толпились в голове, перебивая друг друга, наскакивая, превращаясь в кашу. Было или не было? Перед глазами стояла картинка со скрюченным телом. Куда делось? Как можно было так быстро его убрать? А может, живой был… Да нет! Глаза были определенно мертвые. Да, еще статуэтка! Она осталась там, но когда пришли охранники, ее уже не было! А еще одежда… Мужчина явно не местный — таких красивых начищенных, блестящих и явно дорогих туфель Нина раньше не видела. Именно туфель. Раньше, когда так называли мужскую обувь, ей хотелось хихикать: такое название в ее понимании предполагало шпильки, изящество, разнообразие цвета. Но вот на трупе точно были туфли. И костюм — дорогой, сразу видно, и галстук — все под тон. «Как денди лондонский одет», — вспоминалось образованной музейной работнице.

Или все-таки привиделось? А может, приснилось? «Ладно, подумаю об этом завтра, — знаменитой фразой она подвела итог внутренним спорам. — В магазин!».

Однако в кошельке денег было кот наплакал. Чем накормить мужа — вечный вопрос замужних женщин. Самый выигрышный вариант — пару куриных окорочков, которые можно и на суп, и на второе употребить. Хлеб и кефир. Леша не разрешал жене есть вечером, потому что, по его словам, не любил жирные тушки. Поэтому в корзинку отправилась еще пара яблок — совсем уже роскошь по ее деньгам.

На улице уже ходили группками и парами студенты близлежащего колледжа, приехавшие пораньше. Послезавтра осень. Хотелось просто побродить по набережной, впитывая остатки лета, наслаждаясь одиночеством. Но дома ждал злой и голодный огнедышащий дракон. Хотя какой дракон — обычная ящерица. Ниночка улыбнулась такому сравнению и прибавила ходу.

Позвонив в свою дверь, девушка стала ждать, когда муж откроет ее. Был в этом момент какого-то унижения. Подходил он медленно, открывал замки, снимал цепочку, распахивал дверь и стоял, преграждая дорогу и разглядывая жену. Потом отступал, и только тогда хозяйка квартиры могла в нее войти.

Сегодня Ниночку опять встречал разъяренный взгляд Леши.

— Где шлялась? — руки в боки, треники пузырятся на коленях, ворот футболки растянут. И не потому, что Ниночка за его одеждой не смотрит. В шкафу все полки и плечики заполнены. Леше так удобно, и не перед кем марафет наводить — его слова.

Устало вздохнув, женщина отодвинула злое туловище, вошла, села на тумбу, чтобы снять туфли.

— На работе задержалась, с сигнализацией проблемы были, — рассказывать мужу о происшествии не хотелось.

— Жрать нечего, а она шляется не пойми где! — голову ожег подзатыльник.

«Сам бы приготовил, все равно целый день дома сидишь», — вертелось на языке, а прозвучало:

— Я быстренько, сейчас все будет. — Нина встала.

— Ладно тогда. — шлепок по попе. — По телеку сегодня футбол — меня не трогать, есть в комнате буду, принесешь. — И пошел в комнату, больно оттолкнув Нину плечом.

«Слава Богу!» — подумала Ниночка, потирая ушибленное место, и привычные домашние дела накрыли с головой: приготовить еду на ближайшие пару дней, убрать следы жизнедеятельности мужа, приготовить одежду на завтра. Когда она доползла до кровати, муж уже спал, как всегда по диагонали. Усталая женщина свернулась клубочком на самом краю, чтобы не потревожить хозяина, и, засыпая, подумала: «А некоторые еще и сексом умудряются заниматься, хорошо, что Леша с недавних пор забил на это неприятное занятие».

НОВЫЙ ДЕНЬ

В редких подъездах нет «нехорошей квартиры», жильцы которой портят кровь всем соседям. В подъезде Оленевых такая имела место быть — Тамара с Семеном и ее пригулянный (по словам всезнающей соседки Лилии Сигизмундовны) сын — ребенок двадцати лет отроду, который уже оттрубил свое в колонии и чувствовал себя паханом среди местной молодежи. Впрочем сынуля дома не показывался. А вот Тома с Семой бухали ежедневно, на что — не понятно, поскольку постоянно нигде не работали. Было забавно наблюдать, как по утрам две анорексичные фигуры, взявшись за руки и пошатываясь, выходили из подъезда навстречу приключениям. Забавно потому, что с вечера, громко поругавшись, Томка, как часто водилось, выгоняла своего благоверного из квартиры и запирала дверь. А так как, по-видимому, ключ у них был только один, а от подъезда не было вообще, Семен бегал вокруг дома, громко и нецензурно выражал свой взгляд на происходящее, звонил в домофон, перебирая все квартиры по очереди, и когда, наконец, кто-то из соседей не выдерживал психической атаки и все-таки открывал ему подъездную дверь, он начинал биться в дверь квартирную. По звукам казалось, что крепость штурмуют осадным орудием. Томка сидела как мышка, а замученные соседи вызывали, наконец, наряд полиции. Доблестные гаранты закона приезжали, проводили бедолаге автомобильную экскурсию по городу на час-два от силы и возвращали к отчему дому, напоследок сделав физическое внушение. Притихший и слегка протрезвевший скандалист тихонько скребся в дверь, подруга сдавалась, впускала. И воцарялась тишина.

Итогом ночного спектакля был недосып и испорченное настроение у всех жителей подъезда. Кроме сладкой парочки.

Ниночке негатива добавили еще и воспоминания о вчерашнем происшествии. Тревожила пропавшая статуэтка и сдвинутые ведра. Осторожно встала с постели, чтобы не потревожить спящее тело мужа, умылась, оделась и вышла в подъезд.

На втором этаже щелкнула дверь, приоткрылась. Лилия Сигизмундовна, следившая в дверной глазок за жизнью всего подъезда, в шикарном бархатном халате до пола и домашних туфлях выплыла на площадку. Это была большая женщина, хоть и маленького роста, поэтому просто обойти ее было трудно, и Нина остановилась под осуждающим взглядом.

— Душа моя, — начала соседка хорошо поставленным низким голосом. Если бы факт ее работы нянечкой в детском саду не был самой дамой широко обнародован, можно было бы подумать, что она оперная певица. — Я хотела бы сделать тебе замечание. Ты совсем не ухаживаешь за своим мужем. Поздно приходишь с работы, плохо следишь за одеждой. С такой-то внешностью и растянутые треники! Куда это годится! Знаешь сколько сейчас одиноких женщин? Ведь уведут. Поверь моему опыту!

— Лилия Сигизмундовна, при всем моем уважении, я не могу с вами разговаривать: спешу на работу. — Тоненькая фигурка, наконец, прошмыгнула почти под рукой атаманши. — Я приму к сведению ваши замечания.

Иногда эта женщина казалась Нине той самой свекровью, о которой сочиняют анекдоты и рассказывают обиженные невестки. Дама, совершенно не понимая неуместности своих замечаний, вмешивалась в жизнь Оленевых, и не только их.

На первом этаже у нехорошей квартиры ее караулил Сема, видимо, услышав голоса сверху. Иногда Ниночке казалось, что выход и вход в их подъезде — это квест с препятствиями.

— Дай сотню, с получки отдам, плохо мне. — Действительно, руки и ноги алконавта тряслись, в глазах полопались капилляры.

— Сем, ты нигде не работаешь, с какой получки?

— Завтра устраиваться пойду, вот те крест! — Он сделал какое-то невообразимое движение рукой по туловищу.

— Нет у меня денег, Сем. А ты, если завтра на работу собираешься, не пил бы сегодня. — Девушка ловко обежала Семена и вышла из подъезда, не слушая его сердитого бормотания.

А вот на работу Нина ходила с удовольствием. Здесь каждый пришедший сразу попадал в атмосферу тепла и заботы. Начиналось все со смотрителя Олимпиады Ивановны, уютной добродушной женщины с располагающей улыбкой и морем сплетен в запасе. Не секрет, что бабушка Липа, как называли ее молодые сотрудницы, иногда пропускала посетителей без билетов. Ну а что делать, если денег нет, а пройти хочется?

И посетители, пока раздевались, обилечивались и любовались сувениркой, как-то незаметно рассказывали пожилой женщине о своей жизни. И, когда они уходили, эта миссис Холмс знала всю подноготную: кто — откуда — куда — семейное положение, работа, финансы, дети и многое другое. У бабы Липы было одно замечательное качество: душевность. Плохо — посочувствует, хорошо — порадуется, спросят — ответит. Поэтому к Олимпиаде Ивановне шли все, и начать утро с ее улыбки, а если повезет, и ее пирожка — к удачному дню!

Первый этаж музея представлял собой холл и, уходящие вправо и влево коридоры. В выставочные залы вела парадная лестница с ажурными перилами и ковровой дорожкой. С левой стороны располагались фондохранилища, а с правой — кабинеты музейных работников. Владения хранителя были первыми, а резиденция директора — последней. Между ними гудела аппаратная, где царствовала Мира, гостиная, царство экскурсоводов, с кофемашиной и удобными креслами.

Ниночка устроилась на шикарном офисном стуле, который ей подарили от всего коллектива на день рождения, и, закрыв глаза, расслабилась. Это был небольшой дзен, насыщение энергией перед рабочим днем. Вот со скрипом открывается тяжелая входная дверь в музей, слышится густой голос директора, звонкий ответ бабы Липы. Шаги начальницы можно узнать из тысячи. Несмотря на свою комплекцию, Оксана Григорьевна двигается всегда стремительно. А вот цокают каблучки Эльвиры. Можно представить ее упакованную фигуру: прическа, волосы, костюм, шпильки. Как ей удавалось выглядеть на миллион при минимальной зарплате экскурсовода — загадка!

Шаги Миры практически не слышны, и ее приход можно различить только по скрипу тяжелой металлической двери аппаратной. Начинается рабочий день.

Погрузившись в бумаги, девушка не обращала внимания на внешний шум: детские экскурсии, немногочисленные посетители, разговоры сотрудников — все это становится ненавязчивым фоном, под него очень хорошо работается. Сегодня она заканчивает полугодовой отчет, а все экскурсии и часть бумажной работы перебросили на Эльвиру, чем та очень недовольна.

Но отчет сам себя не сделает, а Нина Николаевна документы оформляет быстро и грамотно, чем пользуются все, подсовывая ей часть своей бумажной работы. Даже безобидная Мирочка.

В дверь стукнули, в приоткрывшуюся щель показалась голова бабы Липы:

— Слыш, Нинуль, я пошептаться. Тут какая-то машина красная у музея стоит, уже третий раз вижу. На нашей стоянке-то только свои ставят. А у этой ни разу водителя не видела. Прихожу — стоит, ухожу — стоит.

— Не знаю, баба Липа, я вчера уходила — не видела. — Ниночка испуганно взглянула на сыщицу.

— А может, караулят кого? Сердечный интерес? У Эльки, что ли новый ухажер? Или твоя симпатия? — В глазах пожилой женщины жгучий вопрос и толика жалости.

Ниночка устало улыбнулась:

— Ну, вы скажете, Олимпиада Ивановна. Какая симпатия? — затем тяжело вздохнула, — я глубоко и надежно замужем.

Входная дверь скрипнула. Сыщица местного разлива шустро поскакала навстречу пришедшим. Через минуту она позвала и Нину:

— Нина Николаевна, подойдите, пожалуйста. Здесь гости местными художниками интересуются.

Музейная хранительница вышла к посетителям. Ими оказалась интеллигентного вида пожилая пара. Скептически оглядев худенькую фигурку, дама спросила:

— Дорогуша, нам бы художника.

— А вы с какой целью интересуетесь, — полюбопытствовала девушка.

— Хотим предложить небольшую работу. — Женщина взглянула на спутника, как будто просила поддержки. Он незаметно кивнул.

— А какого вида эта работа? Вы хотите портрет, пейзаж или что-то другое.

— Что-то другое, — таинственно произнесла женщина.

— Дорогая, кончай тянуть кота, давай по существу, — вступил мужчина, видимо, потеряв терпение. — Расскажи девушке суть вопроса, а она непременно — учительский взгляд на Ниночку — нам поможет его решить.

— Все, что в моих силах, — терпеливо улыбнулась сотрудница музея.

— Нам нужно подделать подпись, — огорошила ее женщина.

— Как подделать? — девушка никак не ожидала такого поворота.

— Понимаете, дорогуша, мы приехали из Москвы, — многозначительная пауза, — оформлять наследство, дом в деревне. А тут на завещании подписи не хватает. Составлялось все давно, в деревенской администрации. Сейчас там кроме двух домов ничего нет. А чтобы документ до ума довести, нужно еще пять бумажек. У нас времени впритык. Вчера договорились с нотариусом в соседнем здании, а сегодня он взад пятками. Даже деньги вернул. У них вчера, говорят, приезжая шишка пропала, вроде даже из заграницы. Так там такой переполох, проверки. Вот мы и решили, что легче подпись подделать, чем по инстанциям таскаться. У нас образец-то этой подписи есть. А художник и чернила по цвету подберет, и скопирует, как надо.

Находясь в шоке от ситуации, разум Нины однако выцепил из сказанного факт пропажи иностранной шишки. Вдруг это тот самый труп, который валялся вчера в подсобке? Это объяснило бы его дорогой прикид. С другой стороны, она в одном фильме видела, как иностранный командировочный забухал, а его в течение нескольких серий все искали. Могло быть? Могло. Это Россия, детка.

— Так что насчет художников? — девушка вздрогнула, сфокусировала взгляд на чету, улыбнулась и твердо сказала:

— Вы понимаете, что это нарушение закона? Ни один художник таким заниматься не будет.

— Но об этом же никто не узнает, — посетительница изумилась так искренне, что даже умудренная опытом Олимпиада Ивановна хмыкнула:

— Ну, вы даете. Я знаю, Нина Николаевна знает, и на камерах запись идет. — Здесь баба Липа слукавила, поскольку камеры писали только изображение, звук не фиксировался.

Взгляд несостоявшейся мошенницы заметался по потолку и стенам. Заметив камеру, она глупо помахала в нее ручкой и, схватив мужа под руку, потащила его на выход.

— Анекдот, — подвела итог происшествию старейшая музейная сотрудница, и вернулась к кроссворду, потом, что-то вспомнив, вскинулась:

— А ты заметила, какой мужчина сейчас к директору прошел? Красавец! Он у Оксаны сейчас.

Но музейной хранительнице, было не до того. Она получила пищу для размышлений и пошла в свой кабинет.

Сдав отчеты, Нина решила пообедать в гостиной. Ходить с коллегами в кафе через дорогу было дорого, поэтому — ура контейнерам с домашней едой.

В общей гостиной одуряюще пахло кофе. Там уже сидела Эльвира, которая нервно вздрогнула при виде коллеги.

— Ты чем после обеда заниматься будешь? — Нину удивил этот вопрос, поскольку Эля редко интересовалась кем-то, тем более той, которую шпыняла уже два года, с самого знакомства. Львица вообще не любила никого кроме себя, ее жертвы уже давно перестали обижаться. Причем себя красавица любила взасос — боготворила, лелеяла, готова была расцеловать. Ну и Бог с ней!

— Я сегодня по плану инвентаризацию начинаю. Мне, кстати, помощь нужна, — это прозвучало просительно. Ну не умела Ниночка ставить на место зарвавшихся наглецов и включать в себе начальника. И кошечка чувствовала это, сразу превращаясь в фурию:

— Я и так сегодня четыре экскурсии провела и на три запроса ответила — твою, между прочим, работу выполняла. После обеда меня не будет. Делай свою инвентаризацию сама, идиотка! — брюнетка элегантно развернулась и сердито поцокала из гостиной. Через секунду она входила в кабинет директора отпрашиваться.

Разогрев нехитрый обед — рис с котлетой, Нина присела на кресло у небольшого столика. Однако что теперь делать с инвентаризацией хранительница не знала: одной не справиться. Марина, младший научный сотрудник в отпуске — покоряет Крым. Чуть кольнула зависть. Эх, попутешествовать бы, даже по России — мечта. Особенно Байкал, Дальний Восток. Девушка улыбнулась, потом вспомнила своего благоверного, давящего диван, и грустно вздохнула: «Ладно, каждому свое. И на нашей улице когда-нибудь перевернется фура с колбасой».

В комнату влетела Мира:

— Ты представляешь, к Оксане Григорьевне приехал представитель фирмы «Mes voyages», хотят нас в тур включить! Вау-вау-вау! Они будут экскурсии организовывать в усадьбу и к нам. От нас — экскурсоводы. Нинка, это такой шанс для тебя! Иностранная фирма! Ты же полиглот? Французский, немецкий и английский? Я вот тоже сейчас на курсах английского учусь.

Ниночка улыбнулась:

— Ты молодец! Ну, а экскурсии… Это же еще в стадии договора. Давай не будем торопить события.

— Ладно. Насчет экскурсий не будем. Будем насчет представителя, Ты не представляешь, какой мужик! Высоченный! Глаза синие-синие! Задница — класс! Я уверена, на торсе все шесть кубиков.

Нина улыбнулась энтузиазму подруги и, вспомнив намечающийся живот Леши, вздохнула:

— Давай, Мир, попытай счастья.

Их разговор прервала директорша, резко открывшая дверь. Мира тихонько выскользнула из помещения, а директор, проводив ее многозначительным взглядом, обратилась к Нине:

— Девочка моя, я тебя сегодня тоже отпускаю пораньше. Мне тут сейчас из охранной фирмы позвонили, о вчерашнем инциденте рассказали. Велено тебя беречь, — Оксана улыбнулась. — Иди домой. Сегодня все равно инвентаризацию проводить некому. А музей я закрою.

Ниночка обрадовалась. Когда еще она придет домой пораньше! Есть шанс, что Алексей еще не дома. Вроде, сегодня на какое-то собеседование собирался насчет работы. Можно, наконец, просто поваляться и книжку почитать. Кажется, она начинала какой-то детектив.

В таком приподнятом состоянии девушка подошла к двери в квартиру и обнаружила, что она открыта! Леша, который кроме стандартных двух личин и задвижки установил на новую металлическую дверь еще и цепочку, который закрывал все замки, даже выходя на пять минут к соседу, и открытая дверь?!

В памяти пронеслось вчерашнее происшествие. Думается-то всегда о плохом.

Она тихонько приоткрыла дверь и вошла внутрь. Из глубины квартиры раздавались непонятные звуки. Нина вспомнила классику детективного жанра — труп и включенный телевизор — остановилась. Перед глазами возникли мертвые глаза вчерашнего трупа. В груди противно сжалось. Сделав над собой усилие, она вошла в комнату. Первое, что бросилось в глаза — бледные ягодицы мужа, двигавшиеся между длинных женских ног. Второе — торжествующее лицо Элечки, получающей или имитирующей удовольствие. Во всяком случае, свой кайф от унижения соперницы она точно получала.

Нина Николаевна Оленева замерла от… Даже не известно от чего больше: от боли, обреченности, унижения. Список чувств девушки можно продолжать и продолжать…

Однако действо продолжалось, муж трудился, музейная львица подыгрывала и громко стонала. Нина застыла в ступоре.

Вдруг дверь квартиры стукнула и послышался голос Лилии Сигизмундовны:

— Лелечка, родной мой, ты чего это дверьку не закрыл? Что-то случилось?

Случилось. Сразу несколько событий: Лелик прервал фрикции и обернулся на дверной проем; Нина, встретившись взглядом с мужем, вздрогнула и метнулась на выход; Эля захохотала, а вездесущая Лилия Александровна, удивленно глянув на рванувшуюся к выходу хозяйку квартиры, дошла до дверного проема и оцепенела.

— Вон пошла! — заорал Алексей непонятно кому: Лилии или продуманной любовнице. Вскочил с постели, запрыгал, надевая сначала боксеры, потом брюки, накинул, не застегивая, рубашку и рванул мимо шокированной Лилии Сигизмундовны за женой.

РАССТАВАНИЯ И ВСТРЕЧИ

Ниночка выскочила из дома, ничего не замечая вокруг: куда бежать, к кому? Ответов не было и она буквально рухнула на скамейку. В груди жгло, ноги ослабли, голова готова была взорваться. Как так-то? Пять лет душа в душу. Ну ладно, не душа в душу. Плохо жили. Но предательство за что? За то, что кормила, одевала, терпела все закидоны? Из подъезда послышался шум: хлопнула дверь, кто-то быстро спускался. «Лешка!» — взорвалось в голове. Девушка вскочила и на ватных ногах, спотыкаясь, поспешила скрыться. Как чувствовала. Из подъезда выбежал провинившийся муж. Это она, глупая, думала, что провинившийся. Сам он таковым себя явно не считал. Разъяренным вепрем налетел на хрупкую девушку, схватил за волосы, потащил к подъезду и заревел:

— Ты, сука, куда намылилась? Быстро домой.

Из недалеко припаркованной машины вышел мужчина, в росте и комплекции которому наш Аполлон изрядно проигрывал и, в несколько шагов преодолев расстояние до пары, завернул руку скандалисту:

— А ну, девушку отпустил, говнюк!

Оказалось, что у Лелика низкий болевой порог, поэтому жену он отпустил и завопил:

— Что ты делаешь, мудак! Больно же! — визгливые подвывания заинтересовали соседей. Кто-то вышел на балкон, а на крыльцо нетвердым шагом вывалился хозяин нехорошей квартиры.

— Эй, мужик, кормильца отпусти, — язык заплетался, но Сема храбро вступился за соседа. Смелости способствовала огромная доза алкоголя и, может быть, не только.

Спаситель не обратил внимания на сомнительного заступника и чуть наклонился к незадачливому мужу, дергающемуся в болевом захвате:

— То есть этой хрупкой женщине не больно, а тебе, козлина, больно? — В голосе незнакомца послышалось не только возмущение, а еще и искреннее удивление. — Тебя мама не учила, что девочек обижать нельзя?

Он толкнул свою жертву в сторону подъезда:

— На, держи своего кормильца.

Лелик, освобожденный из захвата, по кривой побежал в подъезд, на ходу оглядываясь и злобно вопя:

— Только приди домой!..

Ниночка стояла ошеломленная. Во-первых, ее никто и никогда так не защищал от супруга, а во-вторых, она увидела, как домашнему тирану дали отпор, и — главное! — ей это понравилось. То, что у Алексея она же и осталась виноватой, было в порядке вещей.

Однако куда теперь идти, Ниночка не представляла.

Спаситель стоял рядом и ждал. Ее реакции, действий или благодарности? Девушка повернулась, заглянула в глаза незнакомцу и поплыла. Не потому, что красивые — что есть, то есть, не потому, что удивительного чистого лазурного цвета, лазоревого, как говаривала бабушка, глядя на незабудки. Не из-за этого. Просто никто и никогда не смотрел на нее с таким выражением восхищения, обожания, поддержки и сочувствия. Вот бывает в жизни, когда видишь что-то и думаешь: мое! Посуда, предметы интерьера, одежда. Так и с людьми. Мир делится на мое и не мое. Этот чуть грубоватый, но надежный и теплый человек был Ниночкин от черной макушки до кроссовок сорок огромного размера. Большой мужчина, которому она была как раз подмышку, осторожно взял ее тонкую кисть в свою большую надежную ладонь, другой рукой провел по щеке:

— Холодная! Куда тебя проводить, горемыка? Домой, я думаю, совсем не вариант.

— Не вариант, — тоненько пропищала девушка, откашлялась, — я, наверное, в музее переночую, работаю там, — уточнила она, внутренне содрогаясь от ужаса, вспомнив о трупе, — директор разрешит. На самом деле она собиралась переночевать в зале ожидания вокзала. Но сумочка с деньгами, документами и, главное, телефоном осталась дома, а полицейские могут заинтересоваться полуночницей. Ночевать в КПЗ совсем не хотелось.

— Ладно, утро вечера мудреней, — спаситель, увидев растерянность на лице жертвы домашнего насилия, решительно развернулся к машине. — Садись, обеспечу тебе ночлег по первому разряду. Завтра на работу отвезу.

— Не-не-не, — Ниночка в панике замотала головой, — я с незнакомцами в машинах не езжу. Я не такая!

— Такая — не такая! — Мужчина снова повернулся к паникерше, — Андрей, я вчера в музее у вас был, так что не совсем незнакомец. А тебя вроде Нина зовут?

— Нина Николаевна! — вздернула она подбородок, затем снова сгорбилась, подумав, что выбор-то у нее невелик: вокзал, музей с трупом, сумасшедший муж или темная улица с разными неприятностями.

— Соглашайся! — крикнул от подъезда Сережа, — у него машина классная, еще и денег заработаешь.

Андрей стремительно метнулся к подъезду, но тощий Попандопуло, несмотря на опьянение крайней степени, довольно быстро смылся, сшибая косяки, кодовый замок щелкнул, послышался топот, стук, мат, дверь в квартиру хлопнула, и все смолкло.

— Ну что, пойдешь? — устало произнес мужчина и протянул руку.

— Да, — Ниночка доверчиво вложила пальчики в твердую мужскую ладонь.

Несмотря на все свои фобии, девушка почувствовала себя в машине комфортно первый раз за всю свою сознательную жизнь. Машина была шикарной: в салоне мягко, удобно и тепло. Поначалу она следила за дорогой, ожидая очередной панической атаки, затем чуть слышное урчание мотора, комфорт и переживания последних двух дней сказались и она заснула.

ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА. ЧАСТЬ II

Оленка болела. Она лежала на печке и, как говорила баба Иринья, грела кости. Хотя, болела-то она вчера, а сегодня было уже лучше, но жар еще не спал. Вся бы стать сбегать к Митьке, книжку почитать или на пироги. Его мама, тетя Настя Егорова, громкая дородная женщина, пекла такие замечательные пироги с вишней! У тети Настасьи было два достоинства: выпечка и умение торговать. На городской ярмарке ушлая бабенка, как называл ее тятя, брала самую высокую цену за свою скотину. Перебить ее пока не удавалось никому.

На полатях было тепло, пахло овчиной. Мама с бабулей ушли к соседям, а в дом пришел Василий, старший брат. Из-за занавесок девочка видела, как отец сидел под иконами и сердито смотрел на сына:

— Зачем пришел? Ты, вроде, новой власти служишь? Вот и иди, служи. Но Василий батю не послушался, что было девочке удивительно. Папу Семена слушались все: и сыновья, и мама Маша, и даже батюшка Порфирий, приезжающий служить в местной часовне.

— Бать, дело серьезное. — Вася нервно комкал в руках картуз. — Сегодня Онисима раскулачили. Всю скотину со двора свели. Сейчас обоз на ссылку отправляют. Завтра к тебе собираются. Отец вскинулся:

— Да какой я кулак? Все своими силами нажил. Да вы помогали. Никогда на меня чужаки не работали. — В голосе отца Оленка услышала неприятные ноты обиды и какого-то бессилия. Василий упал на колени у ног отца:

— Батя, руби скотину, прячь иконы. Кто-то на тебя кляузу написал. — Тятька похлопал Ваську по плечу:

— Прорвемся, сынок, спасибо!

Оленка, как мышка затаилась на печке. Отчего-то ей хотелось плакать и не было сил смотреть на склоненную голову брата и слезы в глазах большого и надежного тяти. Она перевела взгляд в окно.

Шел дождь. По расхлябанной дороге ехала подвода с котомками и чемоданами. Среди котомок скрючилась фигурка друга Митьки. Олька поймала тоскливый взгляд товарища по проказам. Рядом сидела тетка Настасья, сгорбленная, сразу потерявшая свою стать и вытиравшая глаза уголком платка.

Оленка плакала, как и небо, провожая друга навсегда.

НАСТОЯЩИЙ

Пробуждение. Уже второй раз какой-то непонятный сон. Это точно бабушкино детство. Но как оно оказалось в подсознании у Нины? Ведь баба Оля никогда такого не рассказывала. Вытерев слезы, девушка оглянулась и поняла, что машина стоит. Темно. Шофера не было. Перед машиной располагался дом. Нет, ДОМ — большой, огороженный красивым, фундаментальным таким забором с колоннами и обрешеткой между ними. Все было освещено уличными фонарями. Само строение тоже было основательным, похожим на своего хозяина, который в данный момент возвращался к машине. Рядом с ним бежало шерстяное чудо — большая белая лохматая собака неизвестной Нине породы. Вообще девушка считала себя кошатницей. У бабушки постоянно были кошки, и все Мурки. Но эта собака очаровывала с первого взгляда. Хотелось запустить руки в шерсть, обнять, просто прижаться к такому чуду. Дверца распахнулась.

— Приехали, прошу в дом, это Лаки, бобтейл! Лаки, свои! — Собака чинно подошла, обнюхала, Завиляла хвостом и облизала гостье протянутые руки. Та присела и обняла это собачье чудо, теплое, мягкое и ласковое. Пес терпеливо замер. Девушка вообще как будто очутилась в другой жизни, где не было Леши с его изменой, Элечки и никаких страшных событий. Было спокойно, уютно и таинственно. А еще было ощущение полного доверия, которое, когда-то дарил папа. Такой же большой и надежный.

В доме тоже было все основательно. Пахло деревом. И неудивительно. Начиная с прихожей, все было отделано, судя по запаху, какими-то хвойными рейками. Впрочем, Ниночка не была строителем или каким-либо еще специалистом в этой области. Ей просто все здесь нравилось.

— Сейчас банька будет. Я с утра для гостя ее топил. Друг приезжал попариться. Еще остыть не успела. Пару полен подкину, и можно будет идти. — Хозяин пропустил гостью в дом, вошел следом и сразу заполнил прихожую до отказа. Но Ниночка не чувствовала страха или неудобства. Шла, куда сказано, брала, что давали, соглашалась со всем, что предлагали. Банька так банька.

Горожанка до мозга и костей, девушка любила свой душ и свою ванну. Из детства помнила общественную баню. Пока жили с бабушкой, ходили мыться на станцию в большое кирпичное здание с двумя отделениями: мужским и женским и высоким полком. Но это было давно. Поэтому хозяин прежде всего повел ее на экскурсию в натопленные помещения:

— Это предбанник. Здесь верхнюю одежду оставляем. Если жарко в парилке станет, можно на лавочке посидеть, остыть. Полотенца и простынь я повесил. Здесь — помывочная. Холодная вода в бочке, а этот кран откроешь — кипяток пойдет, смотри, не обожгись. Вот таз, шампунь, извини, только мужской, мыло. А вот здесь парилка. Веники я тебе запарил. Смотри, сразу из таза не парься, обожжешься. Все поняла?

Ниночка кивнула, половину не поняв. Андрей ушел. А она скинула одежду в предбаннике и сразу пошла в парилку. Дух там был замечательный! Никакие веники она, конечно, даже трогать не стала, а на полок легла и расслабилась. Было очень комфортно. Наслаждаясь можжевеловым духом, греясь, потея, она чувствовала, что вот это — тоже ее. Пора возвращаться в бабушкин дом.

Сквозь приятную дрему Нина услышала стук. Сил подняться не было.