Бесплатный фрагмент - Зарево. Фатум

historias tuas immortales futuras

Часть 5

Штефани Шайер

1

Языки пламени взметнулись к сумеречным серым небесам. Затуманенный слезами взгляд устремился за красными всполохами, пожирающими старые вещи. Горела старая куртка. Горел старый кожаный рюкзак. Горели давно уже не нужные документы, что тащила за собой балластом. Горели журналистские заметки прежних времен. Сгорало тряпье, сгорали листы бумаги, сгорало всё: и в этом поглощающем пламени в угли превращалось сердце, в прах обращались чувства, пеплом становилась кровь.

Болезненный спазм сжал горло змеиной удавкой. Тело не чувствовало холода. И боли я тоже не чувствовала — ужасная, бесконечно глубокая и бескрайняя пустота. Она разорвала безжалостно, бесчеловечно, беспощадно. Вывернула наизнанку, пустила кровь вскрыв старые шрамы — препарировала всё, что оставалось от душевного спокойствия, разбила все стены, что выстраивались болью и слезами. Хитиновый покров оказался срезан с сердца затупленным заржавевшим ножом. Медленно. Мучительно. И каждое движение неумелого палача стало лишь новой гранью начертанной пытки.

Капля за каплей, дабы вбитая вглубь травма вскрылась и утопила. Чтобы я захлебнулась воспоминаниями, как вспыхнула и сгорела в синем пламени чужой агонии, как осталась без опоры и единственного смысла. Осталась одинокая и потерянная, точно легкий флюгер, оказавшийся в центре бури — в отчаянной попытке стараясь схватиться за прошлые столпы собственного мироздания, но еще сильнее отрываясь от реальности и утопая в вязком болоте. Как внутри была лишь пустота и слабость. Как ничего не хотелось. Как жить не хотелось. Как умирать не хотелось.

Небо цвета пороха и эбенового дерева. Треск костра и огонь, кусающий холод раннего рассвета. Солнечный диск, подкрадывающийся к неровной кромке пыльного голубого горизонта.

Я вновь и вновь проживала страшные минуты, каленым железом изрешетившие израненное сердце. Каждую секунду. Каждый звук. Каждый запах. Каждый цвет. Каждое ощущение. Каждое движение. Каждую судорогу. А затем бесконечной чередой черно-белых картинок замелькали дни пустой и бестолковой борьбы. Следом за ними — кроваво-зеленые мгновения, начавшиеся столкновением с «Горгоной».

Кровь Стивена, стекающая со стены. Паракордовая петля Михаэля. Обезображенное лицо Сэма.

Я больше никого не могла потерять. Не пережила бы. Не выдержала. Я больше не хотела. Не хотела. Я не хотела…

Вытерла нос тыльной стороной ладони, смахнула леденеющие на морозе слезы. У горизонта всполохнуло золотом, пронзило угольно-кедровые перистые облака. Огонь пожирал вещи, возложенные на алтарь былого. Я оплакивала на этом жертвенном костре остатки своих неудавшихся ролей; из разрушенных частей лепила и собирала себя заново. Собирала по остаткам. Создавала по крупицам. Истина заключалась в том, что слишком многое вложили в меня близкие люди, чтобы позволить Небесам разыграть мою жизнь дешевым спектаклем. Слишком многое мне дали, слишком многому обучили, чтобы я позволила себе сдаться.

Устремила взгляд к безмолвному небу. Практически с вызовом, с непоколебимым упрямством — рушьте оболочку, дробите кости, разрывайте сердце, но огонь внутри потушить не удастся. Я создала себя сама, впитав всю любовь, всю веру, все знания, которые мне дарили, и была готова вновь перестраиваться и старательно перекраиваться по выверенному и доработанному лекалу. Не готова терять кого-то, но вполне способна бороться в одиночку.

Срывались хлопья снега. За спиной стоял черный маслкар. Тело грела пропахшая табаком водолазка. Поверх водолазки — футболка, с серебристой Змееволосой девой в районе сердца. А вместе с мусором сгорали остатки эмоционального груза, что волокла за собой непосильной ношей.

О, Матерь, пусть простят горгоновцы, пусть поймет Крис…

В руках сжимала свою идентификационную карточку, которую бережно хранила все три месяца, с самого дня нашего приезда в °22-1-20-21-14. Лицо, кажущееся чужим. Личный номер для базы жнецов. Основные сведения. Род деятельности. Название издательства. Печать допуска, добытая непосильным трудом. Когда-то такое важное, теперь — бессодержательное и бесполезное. Я швырнула карточку в костер, и тот с голодным треском принял ее в пламенные объятия. Символичное прощание с прошлым. Пусть горит, пусть всё горит. Возврата нет.

И я слабо усмехнулась. Усмехнулась всему: разрушенному Государству, померкшему лику Трех, безмолвной Матери и безучастным Небесам, ушедшему прошлому, призрачному грядущему, кадаверам, фанатикам, жнецам, «Горгоне». Усмехнулась самой жизни. Слабо, несмело пока, почти вынуждено. Хотелось упасть на колени и выть раненным зверем, но… Но я продолжала стоять, смотреть на догорающий огонь и поднимающееся из-за горизонта солнце. Понимать отдаленно, что продрогла до костей, но не двигаться с места.

Молиться Небесам бесполезно, и я возложила прошлое, боль и страхи на прощальный алтарь Змееволосой девы, силясь в минуту отчаяния хотя бы в ней отыскать секундного спасения. Пути назад не было, и я готовилась прокладывать себе дорогу вперед.

***

Вскрик застрял в горле и провалился куда-то вглубь. Я рвано вдохнула, падая на бок и перекатываясь. Подхватила рюкзак, ударила им наотмашь озверевшего кадавера и, выкроив себе несколько секунд времени, сорвалась с места и со всех ног кинулась прочь. Поскользнулась на льду, припорошенном тонким слоем снега, удержала равновесие практически с Небесной помощью. Рокот взбешенного зараженного откликнулся многоголосым тревожным отзвуком пустого парка развлечений.

Пустая обойма. Семь мертвых тварей. Обагренный кровью белоснежный снег. И один кадавер, всё ещё следующий за мной по пятам. Дикий и свирепый. Пущенный в него нож улетел мимо; впрочем, на что я надеялась? Так и не научилась хорошо метать…

Холодный воздух обжигал легкие. Дыхание сбилось. От волнения заложило уши — слышала точно через воду, и это чертовски мешало ориентироваться.

Время. Нужно время. Немного времени, чтобы перезарядиться.

Нырнула под горку вперед ногами, прокатываясь по земле спиной. Внезапно справа бугорок дергано двинулся. Еще одна тварь, покрытая снегом, начала подниматься, неестественно вывернув в мою сторону голову. Я выхватила нож, тугими ремешками закрепленный на предплечье. Подлетела к кадаверу и, пока не успел вскочить на ноги, ударила в голову резким движением сверху-вниз. Исступленный кадавер тем временем по-звериному мчался за мной. Гнойная слизь лилась из его ран и рта. Быстрый. Слишком быстрый и агрессивный, чтобы позволить ему приблизиться.

Пустилась бегом. Высокий причудливый каркас аттракциона впереди.

Рывок. Нужен всего-то еще один рывок. Главное не выдохнуться сейчас. Главное сейчас не упасть.

Взобралась на одном дыхании наверх, по узким хлипким металлическим перекладинам. Подтянулась на покрытую льдом площадку. Из рюкзака — запасная заряженная обойма. Движения уже отточенные и выверенные. Передернула затвор в ту секунду, когда кадавер с разбегу ударился о каркас. Вибрация прошла по площадке; зараженный пророкотал и ухватился за перекладины окровавленными пальцами, а я, не медля ни секунды, выстрелила.

Кровавый фейерверк брызнул на снег. Тело, замерев на долю мгновения в воздухе, рухнуло. Воцарилась поглощающая тишина, дрожащая и пугливая, а я, тяжело дыша, опустилась спиной на площадку. Серое небо высоко надо мной, изрешеченное ломаными линиями каркасов. Портфель, набитый тряпьем для костра и вытащенными из вендингового автомата снэками, рядом.

С момента моего позорного бегства минуло долгие полторы недели, и они продемонстрировали во всей красе: каково это, когда время останавливается.

Неимоверно долгие девять дней. Бесконечно длинные ночи, дрожащие восходы и душащие закаты. Несколько первых суток превратились в монолитное серое пятно памяти — тогда притупился страх, ощущение холода и голода, усталости. Вроде бы провела их практически безвылазно в машине. Ехала бесцельно вперед (как мне казалось, куда-то в сторону центра), не особо следя за дорогой. Как открылось в дальнейшем, я намотала кучу кругов, успев даже пересечь условную границу с Восточными землями и проехать вглубь тех территорий. Пришла в себя, когда обнаружила стрелку в красном секторе топливомера. Тогда и случился приступ паники и осознания. Совершенно одна. Вокруг — безжизненная выжженная пустыня, медленно укутывающаяся в снежное одеяло. У меня — минимальный запас провианта, нет теплых вещей и практически не осталось бензина. Боеприпасы ограничены. Рация мертва. Остатки разрушенной цивилизации оставлены где-то далеко. Ещё страшнее — я сбежала от горгоновцев. Без их защиты. Без их поддержки. Одна.

Первой реакцией стало отчаянное желание вернуться. Найти бензин и ударить по газам обратно. Но только куда, куда обратно? Дорога стала лабиринтом, в который я сама себя завела. Проеханные городки слились чередой цифр в сознании — как отличить, как вспомнить? Уставший воспаленный мозг усиленно работал: бензин, карта, по достопримечательным объектам определить свое местоположение; компас, построение маршрута; речь извинений; подготовиться к болезненной встрече лицом к лицу с воспоминаниями…

Следом за отчаянием — принятие. Я не могла позволить себе вернуться. Подвела. Обманула Роберта, пообещав не сбежать, даже если дела станут совсем паршивыми; не оправдала ожиданий, оступилась. Бросила Нормана и Сару, оставила Стэна. Предала Криса. Что можно было придумать в оправдание своему хаосу? Струсила. Позволила эмоциям и ужасу взять верх. Так старательно прятала и игнорировала старые раны, что появление новых привело к логическому завершению — иррациональному неконтролируемому страху. Только мысль о том, что могла потерять кого-то еще, уже доводила до истерики.

Мне хотелось верить, я пыталась убедить себя, что бегство — единственный ключ к собственному спасению, что это — время, возможность восстановиться, способ продолжить жить. Стояла посреди пустой дороги без малейшей убежденности в верности решений и адекватности действий. Но назад не вернулась. Даже когда спустя несколько дней уже заправила полный бак и разобралась со своим местоположением.

Когда пришла в себя, страшнее стало и ложиться спать. Осознала, что лишилась караула, оберегающего сон, и в случае опасности могла рассчитывать только на себя; да и в бронированных машинах горгоновцев даже в худшие дни начала эпидемии спалось спокойнее, чем в маслкаре. И без того беспокойные дрёмы стали и вовсе полусознательными. Кажется, я слышала в недолгие часы сна каждый шорох, каждое дуновение ветра. Я искала укромные места. Пряталась и от возможных мертвецов, и, что еще опаснее, от возможных живых. С ужасом поняла, что засыпаю, держа под рукой заряженный пистолет и нож.

Постепенно формировала свой распорядок. Обыскивала машины, рыскала по домам. Устроила набег на полуразрушенный полицейский участок, где чуть не угодила в пасти мертвецам. Чудом спаслась, использовав практически все знания, что получила от горгоновцев. Они бы гордились, увидев, насколько меткими были мои выстрелы, отточенными — движения, сильными — удары и прокаченной — выносливость. Но после схватки с кадаверами я почти сутки не выбиралась из машины. Вроде бы от шока и испуга даже протемпературила.

Предрассветные часы в участке на некоторое время вытеснили из мыслей всё остальное. Темные его коридоры и работающий с перебоями фонарик. Дрожащие руки и эхо выстрелов. Полусгнившие кадаверы и трупный яд в воздухе… Впрочем, эта опасная авантюра принесла плоды: я смогла отчасти восполнить недостаток боеприпасов и раздобыть дробовик.

Дробовик, который в секунду моего созерцания неба над заброшенным парком развлечений находился в машине.

Тяжело поднялась. Закрепила нож на предплечье. Пистолет — в кобуру. Нужен патронташ, еще лучше — иметь бы разгрузочный жилет. Надела портфель, осторожно спустилась вниз. Только тогда поняла, насколько рискованно было лезть по перекладинам. Каркас местами изношен, кое-где металл не выдержал перепадов температур крайних месяцев. Спрыгнула на землю, покосилась на распростертое тело кадавера. От кровавой каши, казалось, даже шел небольшой пар (вероятнее всего, шалило воображение), а тишина парка давила на уши зловещим ожиданием.

Задерживаться бессмысленно и опасно.

Натянула баф на лицо и, посматривая по сторонам, направилась в сторону моей нынешней обители, к маслкару и оставленному дробовику.

Когда бежала из резиденции, то не думала о пункте следования. Откровенно говоря, задумалась об итоговой цели пути только после обноса полицейского участка — предо мной оказались открыты дороги во все стороны. Ничем не стесненная, никем не ограниченная. Странное чувство вольности, давно задушенной Тремя и жнецами. Личная независимость вошла в симбиоз с тотальной внешней свободой. Пьянящее чувство дезориентировала многообразием выбора. Поначалу мне хотелось направиться на Север. Место, куда тянулось сердце, где когда-то боевой дух народа не смогли в корне выжечь даже Трое. Место богатой культуры, вотчина прежнего многобожия. Место, где началась эпидемия. По идее, кадаверов там могло быть уже меньше — подыхают же они от отсутствия пищи, — и маленький шанс уберечь себя от кровожадных тварей становился весомой причиной выбрать Север местом следования, но… Тогда пришлось бы пересечь Перешеечную область. Проехать путь, который прошла с «Горгоной». И, в первую очередь, миновать °13-16-8-28 и резиденцию. А я понимала: окажусь рядом, не смогу проехать мимо. Привязанность к горгоновцам оказалась куда глубже и крепче, чем представлялось раньше.

А я решила окончательно и бесповоротно попрощаться с «Горгоной». Пусть даже продолжала носить их форму.

Взгляд на Восток не устремлялся. Мне нечего было там искать — разве что вспомнить несколько рабочих поездок, каждая из которых принесла немало седых прядей мне с Сэмом и Эндрю. Неожиданно я заметила, что, когда вспоминала о них и бытности журналиста, эта часть жизни не воспринималась своей. Будто больше не чувствовала с ней родства и связи: опустило, ушло, растворилось полуночным сном.

Но много думала о Сэме. О том, как некогда близкие друзья мы стали абсолютно чужими людьми друг для друга. Истина крылась в простом. Эмпат перестал потакать эгоцентрику: я выбрала себя. И когда так нуждалась в простом понимании от Сэма (ни помощи, ни поддержке — понимании), он упрямо давил. А когда осознал ошибку, когда сам решил меняться, поняв наконец, что мир куда сложнее, чем деление на черное и белое — оказалось поздно.

Я до сих пор не понимала, что произошло. Многократно воспроизводила тот день в памяти. Что потянуло Сэма на улицу? Как он столкнулся с зараженным? Вопросов было больше, чем предположений и ответов, а признать еще откровеннее, я даже не рисковала думать и искать в случившемся правду. Но лицо Сэма отпечаталось в памяти вместе с оглушающей болью от внезапной потери. Второй потери за тот короткий срок. Дорт был дорог мне. Несмотря ни на что. Сэм оставался последним связующим звеном с тлеющим минувшим. Последней нитью, что связывала меня с тенью прошлой себя. Его смерть — разрыв с тем немногим, что оставалось. Рухнул оплот былого. И хотя я думала, что мне хватит сил раз за разом переживать старые раны, в тот миг силы иссякли. Бежала, чтобы взять паузу, выдохнуть, остановиться и восстановиться, прежде чем вернуться… Но, уже уезжая, понимала: будет лучше, если не вернусь. Боль пройдет, я заглушу ее, а «Горгона» продолжит жить и без меня. Я не успела полноценно стать ее частью. Она ничего не потеряла. И Льюису будет лучше без меня. Ему предстоит многое, я буду мешать. Буду уязвимостью, которую он не может себе позволить.

И ночь побега сгорела в рассвете наступающего дня вместе с вещами, тянувшими за собой прошлое. Своими собственными руками перечеркнула ушедшее, и мне не было жаль. Не всего, по крайней мере.

Путь к Западным землям отрезало Черное нагорье и расположенный там скалистый массив «Чертоги» — по словам Роберта, миновать тот путь на машинах было практически невозможно, учитывая даже развернувшееся пару лет назад строительство подгорных тоннелей, соединивших Центр и Запад прямыми дорогами. Конечно же, дерзнуть было можно, но в одиночку даже для меня это казалось чересчур. Не рискованно, нет — самоубийственно.

Хотя, будто нынешнее мое положение возможно охарактеризовать иным словом.

Оставался лишь путь к Центру. И, пожалуй, хотя бы раз в жизни стоило увидеть белокаменный Мукро. Судьба уберегла, и мне не довелось узреть столицу ни через решетку следственной камеры, ни из автозака жнецов; но она же, шагая рука об руку со Смертью, разбила баррикады и разрушила стены, оставила от Государства призрак и стерла порядки и ограничения Трех. Великий и сверкающий в солнечных лучах закрытый Мукро стал лишь очередной точкой на карте.

Горгоновцы говорили, что это красивый город. И если не знать историю и то, что прячут за собой белоснежные стены административных зданий, может даже влюбить в свои проспекты и летящие ввысь перспективы. Я обвела Мукро красным треугольником на карте и решила подготовиться к поездке, и морально и, в первую очередь, физически. Собрать всё, что было можно. Потом же, после Мукро… Нет, об этом пока не думала.

Клокочущий крик разнесся низким эхом где-то вдалеке. Я оглянулась, пригибаясь и заводя руку к пистолету. Кадавер был вне зоны видимости, по звуку — очень далеко. Верхние кабинки колеса обозрения бесшумно покачивались от гуляющего в высоте ветра. Стекла ресторанного комплекса разбиты, внутри черно от пожара. Рокот повторился глухо и злобно, и я поспешила перебраться через дыру в заборе. Еще раз бросив взгляд на оставленный парк, медленным бегом устремилась через полуразрушенную улицу пригорода.

Постоянно отслеживая окружающую обстановку, добралась до окраины. Крайний небольшой дом, максимально неприметный. Еще раз осмотрелась и юркнула через открытое окно внутрь — не игнорируя ни одну из мер безопасности проверила помещение; закрыла окно на щеколду и только затем, используя некогда принадлежавшие Стивену отмычки, проникла в пристройку, служившую гаражом. Закрылась. Выдохнула, на секунду облокотившись лбом о дверь.

Пара оконцев, завешанных плотной темной тканью, выходила во двор. Свет проникал из нескольких небольших щелей. У дверей в гараж, готовый в любой момент к выезду, стоял черный маслкар. В самой пристройке, помимо моей машины — хозяйский раскладной диван, несколько полок со всякими инструментами, да небольшой переносной мангал. На диване гора из одеял и подушек, не меньше их раскидано и на полу — один из итогов моих похождений по близлежащим домам, минимальная попытка обеспечить себя теплом холодными ночами. Около мангала — остатки тумбочек, стульев, бумаги, журналы, старые книги хозяев (которые я не посчитала нужными для сохранения); все для костра. В эту же кучу скинула найденное за день тряпьё — тоже сгодится для костра.

Добрела до машины. Переложила в открытый багажник провиант и пару бутылок: большая с бензином, маленькие с водой. Подумала о том, что хорошо было бы сегодня прокипятить снега… В багажнике же — сумка с оружием, вещмешок с одеждой. Стопка книг. Маленькая походная подушка и спальный мешок. Оставила там портфель, перехватила ореховый батончик и пачку сока, медленно дошла до дивана и тяжело опустилась.

На противоположной стене неказистая мишень, изрядно потрепанная и измученная. Рядом с ней — многочисленные царапины и углубления от неудачных попыток попасть ножом в цель.

В то время, когда я условно отдала предпочтение дороге в Центральные земли — нескончаемая иллюзия выбора во всей красе, — погода испортилась окончательно: ветра, снег (как давно не было таких снегопадов!), влажный мороз, пробирающий до костей. Правда, паршивость погоды ограничивала не только мое передвижение, но и отчасти активность кадаверов. Твари послабее почти впали в спячку, но… Но те, кто питался — словно получили пресловутую дозу адреналина. Подпускать озверевших зараженных нельзя на расстояние выстрела, а еще лучше вообще не попадаться им на глаза, ибо тут же низкий рокочущий клич манил «сородичей» на пиршественный обед.

И поначалу я думала, что самым страшным в побеге станет голод, холод и живые мертвецы вокруг.

Но самым страшным стало Сообщество.

Ромбические символы встречались на брошенных машинах, погнутых дорожных знаках и залитых кровью стенах, и выглядели они не знаменем спасения, а скорее жутким предостережением — «бойся, ибо нами движет безумная жестокость и жажда крови». Возникало чувство, что фанатики вобрали в себя все ужасы, что творили Трое и жнецы, и возвели их в абсолют. Неприкрытая парадигма прежних лет «либо труп, либо раб», но приправленная анархическим беззаконием и макабрической пляской разгулявшейся инфекции. Глаза, окруженные переплетенным лучами, наблюдали пристально и злобно, точно каждое твое движение вновь было под прицелом. Точно люди, столь привыкшие постоянно жить в страхе теней с серпами, даже на краю пропасти осознанно создавали монстров, желающих сломить волю и подчинить рассудок.

За эти девять дней я трижды натыкалась на «религиозные захоронения»: адепты Сообщества собирали трупы кадаверов в остроконечные горки и предавали огню, а обгоревшие кости покрывали красной охрой.

Первый раз лицом к лицу я столкнулась с действиями фанатиков по отношению к живым дней шесть назад в очередном безликом городе на границе с Восточными землями. Городок, вероятно, был одним из «купольных». Я рыскала в домах, когда услышала шум и, благодарю Небеса, додумалась затаиться. Рискнув краем глаза выглянуть из окна на улицу, увидела, как адепты тащили небольшую группу людей к машинам — волоком, за волосы, за шивороты; тех, кто пытался упираться, жестоко избивали. Несчастные оказались закинуты в фургон. Один из мужчин, отбивавшийся особенно яростно, под женские крики и мольбы о помощи был ударен по коленям. А затем один из фанатиков взмахнул кувалдой… В тот же миг я дернулась вниз. Прижалась к стене, крупно дрожа. Закрыла рот руками. От каждого звука удара вздрагивала сильнее. Жалобный крик превратился в настоящую истерику. Не знаю, что случилась с вопящей, но затихла она внезапно и резко. Даже когда фургон уехал, я долго еще не могла ни подняться, ни покинуть дом. А когда осмелилась — села в маслкар и, стараясь не смотреть на кровавое месиво на другой стороне улицы, ударила по газам. Буквально в ту же ночь после случившегося в одной из машин, оставленных на трассе, нашла дневник неизвестной. Та описывала, как с семьей пыталась скрыться от преследующих их «безумцев». Залитый кровью салон автомобиля и явное отсутствие кадаверов. По всей видимости, скрыться от Сообщества не удалось.

Я тяжело вздохнула и упала на подушку, натягивая одеяла на ноги. Следовало разжечь огонь, но усталость оказалась сильнее. Окинула сонным взглядом окружающее помещение: забитые тканью и ватой щели, проклейка скотчем. Сама не заметила, как укуталась в многослойный кокон.

На подушке, у самого лица, лежала пачка сигарет — нашлась в бардачке маслкара. У Криса всегда была привычка делать себе табачные нычки где попало. Я даже примерно помнила, когда он её туда засунул. Наш вечерний выезд из резиденции. Проветриться, отвлечься. Первый снег. Поцелуй с запахом табака и кофе. Обжигающее сердце, что вот-вот выпрыгнет из груди…

Я была достаточно смелой, чтобы бросить все и рискнуть собственной жизнью. И достаточно трусливой, чтобы испугаться крепкой привязанности. Хватило смелости остаться в одиночестве. Трусость не дала быть с Крисом предельно честной. Тщетная попытка не утонуть ещё сильнее, когда уже находишься на самом дне — словно выстроенные из дыма стены что-то меняли.

И, пожалуй, помимо прочего в моем бегстве было еще кое-что: попытка сохранить нашу с Льюисом независимость. Мы оба понимали, что завязли. И оба знали, что это непозволительная роскошь.

Притянула пачку сигарет ближе, уткнулась носом в подушку, обняла многочисленные подбитые одеяла, накрытая таким же ворохом сверху. За стенами — тишина. На улице — дремлющий замерзший мир.

***

Три дня. Три дня спустя после кошмарного нападения кадаверов на резиденцию. Я до сих пор тяжело воспринимаю происходящее и не до конца могу поверить в случившееся. Постоянно возвращаюсь мыслями к тому утру и пытаюсь понять: могло ли сложиться иначе? Возможно ли было избежать стольких жертв? Существовал ли малейший шанс спасти Стивена?

Стивен. Вспоминаю его голос и добродушный смех, улыбающиеся серые глаза и тёплый взгляд. «Сначала настоящее, — повторял он, — потом — прошлое». Про будущее, конечно же, речи никогда не шло. У нас с Сарой так и остались лежать припасенные для Дэвиса коллекционные виниловые пластинки. Стивен любил их, собирал до судного дня. Буквально через месяц должен был наступить пятилетний юбилей его горгоновской службы — знаковый день для всякого бойца группы, — и мы хотели сделать ему подарок. Не успели.

Не успели.

Отвратительные слова. Тяжелые и неотвратимые. Разливаются щемящей обидой и звериной тоской.

Стараюсь отвлечь себя, ощутить раннее утро. На дежурстве незаметно рассыпается ночь к рассвету, растворяются часы в наблюдении. Сижу на крыше резиденции. Полоска деревьев у горизонта становится совсем золотой — всё вокруг дышит осенью. Стелющийся у земли туман практически прозрачен. Но не могу смотреть на него без перебрасывающих обратно воспоминаний.

Наверное, где-то внутри чувствую вину — иррационально и глупо, — и не могу объяснить, в чем конкретно стараюсь найти свою ошибку. Перебираю варианты того, как могли развиваться события, если бы поступила иначе в любой из моментов… И осознавать, что тогда я сделала всё, что могла, выбирала наиболее правильное из возможного — еще горче.

«Всех не спасешь». Слова Роберта, которые повторяю раз за разом. Жертвы неминуемы. Смерти неминуемы. А мы не всесильны.

Всех не спасешь…

Когда на крыше открывается дверь, вздрагиваю и оборачиваюсь через плечо. Йозеф немного щурится, когда солнечные лучи слепят его, а затем выше поднимает меховой воротник на куртке, делая шаг в мою в сторону:

— Не помешаю? — спрашивает он дежурно, и не думая получить ответ.

— Помешаешь, — отзываюсь невозмутимо, и мужчина на мгновение замирает. — Если поднялся просто прогуляться, пожалуйста, шастай по крыше в свое удовольствие. Если опять попытаешься завести беседы, то готовься к неприятному для себя исходу, — отворачиваюсь к панораме города, к блеснувшим в первых лучах рассвета почти недвижным лопастям ветрогенераторов. Редкие порывы ветра перебирают мои волосы и несут за собой запахи прелой листвы и мокрой земли.

— Ты всегда так холодна, — слышу смешок за спиной. — А ведь я просто хотел отвлечь тебя праздными разговорами. Дни сумасшедшие, тяжелые…

— Я ведь вроде достаточно прямо сказала, нет?

— Штефани, не отвергай дружбу, которая может стать для тебя полезной, — вдруг проговаривает Йозеф сухо.

Вскинув бровь, оборачиваюсь. Слова его скользкие, настораживающие.

И в этот момент является спасение в лице Михаэля. Боур, держа в руках термос, поднимается на крышу, чтобы сменить меня на дежурстве. Провожает стушевавшегося Алькана взглядом — Йозеф спешно удаляется, хлопнув дверью с такой силой, что звук прокатывается гулким эхом во внутреннем дворе резиденции.

— Опять донимает? — спрашивает горгоновец сдержанно, не спеша подходя ко мне и протягивая термос. — Если тебя напрягает — скажи. Думаю, мы сможем найти необходимые слова.

— Спасибо, Михаэль, всё в порядке. Ему наскучат эти попытки даже быстрее, чем он выведет меня из себя. А главное, надеюсь, быстрее, чем он выведет из себя вас, — улыбаюсь мягко, наливая в крышку кофе; аромат поднимается горячим паром и отдает корицей и яблоками. Боур давит смешок и, качнув головой, оглядывается. — Всё спокойно, — отвечаю прежде, чем он успевает задать вопрос. — Никаких следов зараженных. Перед рассветом только двух лисиц видела, — замолкаю на мгновение, отпивая кофе и ежась под пледом. Погода по-осеннему кусающая, пробирающая промозглостью до костей обжигающей холодом. Смотрю на Михаэля, уперевшего руки в бока. — Как Крис?

— Наконец-то спит. Правда, умудрился поверх снотворного залить в себя кофе, но, в общем-то, я за столько лет уже не удивляюсь, — мужчина вздыхает и наконец садится на второй раскладной стул.

Боур потирает переносицу и зевает, встряхивая головой. Уставший. Под глазами его залегли глубокие тени, на лице читается тревога и давящая усталость. Горгоновцы своими переживаниями не делятся, но Михаэль в этом плане совсем скуп — раз за разом разыгрывает спектакль, будто ничего не происходит. Глыба, глушащая эмоции и замыкающая их в себе. Не представляю, какой хаос происходит в его грудной клетке, ибо он не дает ни крупице этой бури прорываться. Горгоновцы находят свои способы выплеснуть, заглушить, пережить; Боур же пытается всё поглотить и перемолоть незаметно для остальных. Должность преемника Роберта давит на его плечи грузом ожиданий и стремлением сохранить образцовость и безукоризненность.

И порой, глядя на Михаэля, мне страшно за него. Он раз за разом спасает прочих — вполне реально, вполне физически, — но кто сможет спасти его, если ему потребуется помощь, о которой он не просит?

Вдруг Боур оборачивается, смотря в мои глаза ровно и смело.

— Штефани, не сверли меня взглядом, пожалуйста. Я физически ощущаю, как ты пытаешься меня препарировать без скальпеля и ланцета.

— Я могу у тебя кое-что попросить? — спрашиваю без промедления, а Михаэль вздыхает, опираясь подбородком о руку.

— Давай. Только предупреждаю, что не всякую просьбу смогу выполнить.

— Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужно выговориться, ты скажешь об этом, — от моих слов на щеках Михаэля перекатываются желваки. — Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужна помощь, ты скажешь об этом, — я и сама вдруг ощущаю легкую дрожь в голосе. — Роберту. Горгоновцам. Мне. Кому угодно, ладно?

— Я в полном порядке, Штефани.

— Я тоже, — срывается с моих губ негромко, и Буор чуть ведет головой. — И именно поэтому я тебя прошу. Потому что знаю, что может скрываться за этими словами. Пообещай мне.

— Главное не потерять жизнь глупо, — говорит Михаэль расплывчато, переводя взгляд к горизонту. — Главное не потратить ее напрасно.

***

Ранний рассвет. Вчерашняя стычка с кадаверами в парке развлечений казалась не более, чем замылившимся дурным сном. Вокруг все белым-бело. Снег шел, не переставая, несколько дней. Легкий сумрак и дрожащая тишина, пахнущая колючим холодом — не так должно выглядеть двадцать восьмое число второго осеннего месяца, но погода решила подогнать зиму и спрятать в снежных объятиях следы случившейся катастрофы.

Когда я только оказалась в этих местах, то поначалу не могла сориентироваться, где конкретно нахожусь: полупустой пригород, не избежавший пожарищ и обстрелов, не обладал яркими характеристиками, да и заснеженный мир вокруг превращал всё в белую непримечательную пустыню. Однако же в неведении мне было уготовано оставаться недолго. В один из первых дней, когда я только искала себе укромный уголок, судьба вывела меня на крутой склон, открывающий обзор на город на холме и ведущую из него дорогу.

°18-21-2-10-12-16-15.

Руины у Перешеечной.

В тот далекий летний день, когда мы с Эндрю и Сэмом пересекали это место на карте, и я подумать не могла, что город-легенда, город-миф будет открыт моему посещению. Пограничная служба находилась на объездной и, хотя сам город считали «вратами» между Центром и Севером, абсолютно весь транспорт миновал Руины и пересекал границу через объездную. В °18-21-2-10-12-16-15 велась служба, а потому сам купольный городок и красные стены древней полуразрушенной крепости и боевых башен можно было увидеть только со стороны. Прямая дорога через город открывалась лишь для особых случаев (а еще вернее, для особых гостей в лице Трех), а потому посетить это окутанное легендами место стало моей «идеей фикс». Однако же, «вылазку» на территорию города я постоянно откладывала. Сначала пыталась обустроить себе укрытие, обследовала пригород, добывала пропитание… Если быть честнее — просто побаивалась. Наверное, мне необходимо было эмоционально настроиться на сольное исследование местности.

Преодолела границу города достаточно легко. Миновала заграждения и перелезла через металлические заборы, установленные чисто номинально. Фактически я оказалась в Центральных землях. Красный камень укреплений высился по правую руку. По левую — безграничный простор с ключевыми наземными дорогами в направлении Рубежей. Сам же город скроен из отпечатков столетий и целых эпох: темный камень домов, готические своды и остроконечные шпили. Тут же рядом — некогда работавшие неоновые вывески, остатки осовремененного ресторанчика, застекленная до обстрелов высотка. Украшенный золотой символикой Трех белоснежный величественный лучковый фасад администрации, а чуть дальше — угловатый сгоревший собор, темные башенки которого пронзали пепельные небеса; вместо изображений Матери в нем, должно быть, усыпанный червонными звездами потолок, да множественные скульптуры Незримых. Саму Матерь можно найти где-то глубже в городе, в закромах заброшенного парка — стоит она, раскинув руки, чтобы обнять возносящегося мольбы…

Я неспешно продвигалась вперёд. Похоже, вышла на центральную площадь. Здесь, пожалуй, ещё ощущалась жизнь, хотя казалось, она неотвратимо приближалась к своему естественному концу. Странное дело, но я не чувствовала ни страха, ни паники. Не знаю, чем это объяснить, но с того самого момента, как я ступила на территорию Руин, у меня возникло непостижимое чувство, будто оказалась дома. Точно полузабытое воспоминание, образ из снов. Умиротворение, граничащее с горделивостью возвратившегося после долгих странствий дитя — я шагала по улице, жадно осматривая застывшее в ускользающем миге величие. Далекое от красот создаваемой Тремя империи, столь же далекое по времени от моего рождения.

Но когда я опускала глаза ниже, на дороги и заметенные обочины, липкий страх и ужас сдавливали горло. Останки лежали в сугробах, застыв, словно статуи. И их вид возвращал к реальности сильнее, чем замерзшие пальцы и ноющие мышцы.

Мертвые не могли рассказать, что произошло. Погибшие не могли позвать на помощь. Все вокруг замерло в безмолвии. Только снег. И тишина.

Парочка полуразложившихся кадаверов шаталась по другую сторону проспекта. Я поспешила уйти в проулки, оставшись незамеченной зараженными, но… Но кроме меня и мертвецов в городе был кто-то еще.

Уйдя на достаточное расстояние от центральной площади, услышала звуки, явно не принадлежащие кадаверам: будто кто-то тянул по земле тяжелый металл или что-то похожее. Бредом сознания или галлюцинацией двухнедельного безмолвного одиночества это быть не могло, я находилась в достаточно здравом уме.

Животное? Выжившие? Тащащий за собой что-то мертвец?

Эхо голосов, подхваченное ветром, донеслось отчетливо. «Грузи контейнер живее, я уже жопу отморозил! Пора возвращаться в тепло, хочу поскорее очутиться в жарких объятиях твоей подружки!». А следом — словесная перепалка под маниакальный гиеноподбный смех.

В первую секунду я замерла на месте. Эхо обманчиво, сказать точно, где находились мужчины — нельзя. Голоса не то что не внушали доверия, они пугали до замирания сердца. Внутренняя чуйка вопила: «Это фанатики! Сообщество! Беги, беги скорее!», и я почти дернулась вперед…

Но журналистское любопытство просило подождать. Горгоновская осторожность подсказывала оценить обстановку. Здравый рассудок удерживал на месте, вынуждая прислушаться. И, пожалуй, в тот день это спасло мне жизнь — уже через пару мгновений мимо поворота, куда я едва не бросилась, прошли несколько человек, настолько увлечённо ругаясь, что не заметили ни переулка, ни свидетеля. Спустя минуту донёсся рев моторов и натужное кряхтение буксующих машин. Под аккомпанемент моего бешено колотящегося сердца машины тронулись по дороге к выезду. Судя по звуку — на юг.

Грудной стон кадаверов раздался позади; обернулась всего на секунду — один зараженный неловко пытался выбраться из разбитого окна на улицу, — и двинулась к выходу на проспект. Может, оставленные машинами следы дадут мне подсказку? Может, внезапные гости отметились привычным знаком? Может, забыли что-то, чем сама смогу поживиться?

Перехватив удобнее дробовик, настороженно вышла на территорию сквера. Все, что случилось далее, отпечаталось в памяти ускоренной покадровой съемкой.

Неслышно оседающие снежные хлопья. Деревья в белой шапке. Полуразрушенное остроконечное здание на фоне. Я успела заметить груженый тугими вещмешками квадроцикл. Подтянутый высокий мужчина возился с проводами, когда обернулся. Наша переглядка — всего миг, которого достаточно, чтобы понять, кто есть кто. В груди похолодело от страха. Бей или беги. И я побежала. Сорвалась с места, словно подхлестнули плети Небес. За спиной раздалось: «Стой, сука!». Мужчина рванул за мной.

Ускорилась. Не оглядываясь, ни на секунду не сбавляя темпа. Вперед и вперед, быстрее.

Убежать. Затеряться. Спрятаться. Переждать. Не привести преследователя к очагу. Не попасть в его руки.

Быстрее. Быстрее.

Через узкую улочку. Высокие стены темных домов. Поваленный огромный дорожный фонарь. «Остановись, красавица, мы просто побеседуем!». В конце улицы — просвет и нестройные ряды обнаженных деревьев лиственного леса. Бежать. Бежать. Прочь. Вглубь.

Нырнула под фонарем в ту же секунду, как пуля просвистела над головой и выщербила камень стены. Еще один выстрел ушел в сторону; хвала Матери, преследователь меткостью не отличался. Не чувствуя земли под ногами устремилась в лес, не разбирая, куда мчусь, но на грани сознания, практически рефлекторно, примечая ориентиры. Вывернутая коряга. Небольшой сторожевой домик. Стена старой каменной кладки. Подтянулась. Перескочила на другую сторону, перекатываясь. Ощущение, будто выбило весь воздух из легких. Выдох. Вдох. Секунда промедления, а затем вновь бежать, петляя меж деревьями. Вдалеке показалась расчищенная территория. Кованый забор. Фасад здания, неразличимый еще за переплетенными ветвями. Быстрее. Бежать. Спрятаться.

Преследователь внезапно выскочил спереди. Безумная улыбка, направленный на меня пистолет: «Ты пойдешь со мной, дорогуша!». И оглушающий грохот выстрела.

Время остановилось. Замер мир. Гулкий удар сердца по ребрам отозвался болью и глухим стоном. Держа поднятым дробовик, я смотрела на растекающуюся кровь. Нашпигованный свинцом преследователь застыл на короткий миг, открыл беззвучно рот.

И повалился на землю.

Пошатнулась. Эхо выстрела гремело в ушах. Зубы выбивали марш. А я не могла оторвать взгляда от трупа. Алым становился снег под ним. Застеклевшие глаза устремились вверх.

Убила. Живого человека убила.

***

Это было похоже на марионеточный спектакль, где роль фантоша в руках невидимого кукловода принадлежала мне. Эмоции и мысли исчезли. Остались рефлексы и доведенные до автоматизма действия. Более-менее я пришла в себя, когда уже сидела у разведенного костра, закутанная в одеяла и держащая во рту незажженную сигарету. Около маслкара покоились украденные с квадроцикла вещмешки. Я забрала их. Также, как и забрала оружие у трупа. Цинично и холодно. А теперь лишь с ужасом поглядывала назад, на доказательства спущенного курка.

Если бы не выстрелила, это сделал бы адепт. Либо ты, либо тебя. Выбора не оставалось.

Наверное, мне должно было быть стыдно или страшно. Страшно было; но не от содеянного, а от того, насколько близко ко мне в этот раз подкралась смерть. От того, что могло произойти, попади я в руки фанатиков. От того, что они могли вернуться.

Шок глушил вину. Бесконечно повторяла наставления горгоновцев, слова Роберта. Не пыталась оправдать себя, но старалась не позволить начать себя упрекать.

Секундная мысль — сорваться и уехать в резиденцию, найти там покой мечущейся душе. Но вдруг горгоновцы не примут? Вдруг кого-то не стало за эти дни? Нет, не смогу, не выдержу… Путь выбран. И если уж идти — то мужественно. И сегодняшний день лишь очередное доказательство тому, что смогу постоять за себя сама, смогу за свою жизнь бороться.

Костер потрескивал тихим шепотом. Сердце ухало по ребрам слишком уж размеренно, дрожали руки, а внутри ширилась пустота. Перед глазами — алый снег. Задушить мысли тяжело, особенно находясь с собой наедине. До безумия, до ужаса захотелось прижаться к Льюису, ощутить его безмолвную поддержку или услышать нужные слова. Хотя бы просто знать, что он где-то рядом.

Крис бы задушил мою уязвимость, утопил бы сомнения и стер в порошок самотерзание. Сарказмом вытравил боль, да серьезной искренностью заставил бы поверить в правильность действий. Даже если ошиблась. Даже если была виновата.

Подожгла сигарету. Густой горько-древесный дым первой затяжкой сбил дыхание. Отравляюще. Удушливо-едко. Затяжка. За ней следующая, в глупой попытке утихомирить мысли. Легче не стало — вместо пряного послевкусия ореха на губах ощутила вкус губ Льюиса.

Болезненно сжалось сердце, из дрогнувших пальцев чуть не выпала сигарета, которую тут же выкинула в мангал. Я зажмурилась, опустила лицо на колени — слез не было, но горло стянуло спазмом. Тишина била молотом по голове, кричала о помощи, а костер нашептывал повернуть обратно, но каждая клетка внутри меня умоляла идти дальше. Так правильнее, так нужнее.

Выбор сделан. Мосты сожжены. Пути назад нет.

Удивительно, каким слабым делает нас человек, рядом с которым можно горы свернуть, звезды достать и преисподнюю пересечь.

2

Я ждала, что кто-нибудь из Сообщества явится за «потеряшкой»: целые сутки следила за изменениями в городе, вернувшись для этого в парк аттракционов и забравшись на колесо обозрения. Идея была рискованной, зато оттуда с помощью горгоновского бинокля могла отслеживать и дорогу, и площадь. Шум дробовика привлек с пару десятков зараженных, что принялись рыскать по улицам в поисках добычи. Ночью же поднялся сильный порывистый ветер, снег крыл землю, давно уже отвыкшую от его объятий — климат возвращался на многие десятилетия назад. Дикая пляска погоды отзывалась завыванием в щелях и чечеткой по крыше, мешая спать. Впрочем, я и без того крутилась в лихорадочном состоянии, не в силах даже задремать. Мысли стали тягучи и вязки. Я порой теряла над ними всякую власть, и тогда воспоминания и образы продолжали разыгрывать спектакль уставшего и пребывающего в полусне мозга. Бесконечный бег в лесу от преследователя обрывался объятиями Криса, а из резиденции я делала шаг в коридоры больницы, где все никак не могла найти кабинет Гивори, но находила воспоминания многолетней давности; бежала от них и попадала в кабинет редакции, где вместо Сэма в углу сидел жнец, чье лицо скрывалось тенью. Бежала, бежала, бежала, а крупные хлопья снега сыпались на голову, таяли в волосах, что шипели и извивались, подобно змеям. Снег укутывал, обжигал черные от сажи пальцы… Я крутилась на диване, прислушиваясь к шуму на улице, и пыталась припомнить, когда спала крепким спокойным сном — тогда, когда его оберегали те, кому доверяла.

Из мыслей не выходил лес по другую сторону города и фасад здания, укрывшегося за деревьями. Нутром тянуло вернуться туда.

Наутро, не дожидаясь рассвета, собралась. Взглянула на неразобранные вещмешки, украшенные символикой Сообщества, и пообещала себе, что займусь ими после возвращения. Вынырнула из более-менее теплого убежища в холодный темный мир — ветер еще озлобленно гулял по улицам, снега насыпало выше щиколотки.

Мимо руин фортификационной стены, поглядывая на покинуто-усопшие улицы; воздух полон миазмов страха и тревоги. Чувствовалось, что по городу бродит безликая смерть — заглядывает в пустые дома, незримой тенью скользит по останкам Государства, обсасывает косточки истлевшей жизни. И я брела по территории, захваченной Костлявой, зная, что Смерть неустанно наблюдает: когда оступлюсь, когда отчаяние станет невыносимым грузом, когда пытка тишины преобразится в нестерпимую муку, когда не хватит смелости или сил, когда не хватит умений или удачи… Но я не боялась. Знала, что не умру. Не сейчас уж точно.

Выбрала дорогу в обход, тем самым минуя и кадаверов, и оставшийся в лесу труп. За ночь его, должно быть, засыпало снегом. Зараженные, даже если и проходили рядом, тело не тронули — они не падальщики, им нужна свежая живая кровь. Возродившаяся мертвечина не стала некрофагом.

Саваном накрывало мир сланцево-серое небо, да черно-зеленая пелена не позволяла наступить рассвету; но стоило мне пересечь Руины, пройти по лесной тропе за каменную кладку старых укреплений, как у горизонта яркие лучи вспороли плотные облака — по неровному строю деревьев скользнули холодные медовые лучи.

Впереди, за высоким кованым забором, высились стены усадьбы.

Серо-оливковый фасад с отделкой из разноцветного мрамора, элементы позолоченной бронзы, украшающие величественный фриз и венчающие карнизы. Колонны, обрамляющие заплетенный мертвым плющом балкон второго этажа, увенчаны капителями в виде причудливых силуэтов — не сразу я различила припорошенные снегом изображения змеиных голов. Солнечные лучи прокрались по лепнине и спрятанным в нишах статуям к окнам. Здание словно вспыхнуло изнутри, вобрало в себя неукротимую волю пробивающегося сквозь небесную сталь рассвета.

Попытки обнаружить лазейку в частых прутьях забора оказались тщетны. Силиться перелезть и оказаться на острых пиках тоже не хотелось, а потому оставалось только взломать замок на воротах, что я (пусть и не с первой попытки) сделала. Замерзшие пальцы плохо держали отмычки, а любой шорох казался настигнувшей опасностью.

Хвала Небесам и Матери, что все обошлось.

Закрыла за собой ворота, обернулась к прямой дорожке, ведущей к парадному входу. Остроконечные кипарисы по обе стороны от нее казались торжественно-смиренными. Отчего-то сердце волнующейся птицей билось в груди. Я будто шла мимо шпалеры солдат.

С замком самой усадьбы пришлось провозиться еще дольше. Солнце успело подняться градусов на двадцать выше горизонта, когда наконец, распахнув обе створки тяжелых высоких дверей, я вошла в холл. Вместо отталкивающего затхлого — еле различимый запах сухих трав, древесины и пыли. Определить, пользовались ли поместьем, или оно играло роль музея, очень тяжело. Помещения «живые».

Осторожно двинулась вперед, озираясь. Картин на стенах не было. Была лепнина, были пилястры и зеркала. Интерьер богатый, но строгий. Высокие потолки украшены ритмичными по рисунку кессонами. Широкая лестница спускалась с холл, связывая два этажа. Прямо над ней висела огромная хрустальная люстра.

Я неспешно поднималась вверх, невесомо касаясь перил кончиками пальцев. Странно пульсировало в голове и в районе солнечного сплетения. Волнение, от которого становилось нестерпимо трудно дышать.

Небольшой коридор тянулся по обе от меня стороны; прямо же от лестницы зеленая с серебром дорожка вела к полуприкрытым светлым дверям. Помедлив, направилась туда. Осторожно дотронулась до ручки, что имела форму птичьей лапы, сжимающей красный, нарочито грубо обработанный камень. Секундное замешательство, распахнутая дверь и вдох, застрявший в горле.

Просторный кабинет в полутьме. Книжные стеллажи, огромный рабочий стол, а за ним, на стене, визави дверям, единственное полотно во всем поместье.

Из золотой рамы на меня смотрел лик Змееволосой девы.

Я не могла оторвать от нее взгляд, в то же время не решаясь войти. Сотни мыслей пронеслись за долю секунды, круговорот эмоций взорвался вспышкой под ребрами и тут же обжег нутро. Из меня вырвался не то всхлип, не то смешок. Неведомо почему глаза наполнились слезами. Шагнула в кабинет тяжело, словно ноги обратились в камень. Обессилено скинула рюкзак на пол, ощущая, как внутри закипает.

— Что за издевательские шутки судьбы?.. — слова сквозь слезы, стянувшие удавкой. — Почему из всего многообразия символов здесь ты?

Я смотрела на изображение, а перед глазами возникали горгоновцы. Каждый. Перед глазами пролетали все эти чертовы месяцы с начала эпидемии. Перед глазами — кровь на моих руках и развевающееся полотнище в момент прощания с погибшими военными. И та ночь, когда я ударила по газам, мчась во тьму крепчающего мороза. Побег, столько же постыдный, сколько трусливый, а потому перечеркивающий любую возможность вернуться.

Змееволосая дева смотрела, препарируя душу.

— Я ведь ушла. Сбежала, бросила всё позади. Я ведь каждого из них оставила! Тебя оставила, вычеркнула из своей гребанной жизни! Почему ты меня преследуешь? Что тебе еще от меня нужно? — надрывные вопросы сливались в один, вырываясь жалобным воем. — Что тебе от меня нужно?!

Я упала на колени, роняя голову на грудь и поскуливающе всхлипывая. Злость мешалась с бессилием. Проникшие сквозь распахнутые двери лучи скользнули по полотну, и дрогнули серебристые змеи, оживленные игрой света.

Из всех городов и мест, из всех поместий и резиденций, из всех изображений и символов — судьба привела именно сюда, поставила на колени перед Змееволосой девой, чье бледное лицо горделиво взирало на мое одиночество и отречение.

— Что тебе от меня нужно? — почти неслышный повторяющийся вопрос сорвался с губ. Я подняла глаза, взглянула на изображение с мольбой. — Почему ты не можешь меня отпустить?..

***

День начинается неторопливо. Мы до сих пор пытаемся устранить последствия нападения на резиденцию — на рассвете начали очередную уборку территории, вывезли оставшийся мусор после взрыва, а теперь, когда солнце поднялось, еще и прибрали двор от листвы — ветер несет ее и несет, будто мы можем забыть о наступлении осени, аромат которой струится в каждом воздушном порыве. Солнце светит ярко, но тепла не дает.

Хелена возвращается в резиденцию с мешком трав — ее сопровождал Норман во время выхода, — довольная и счастливая. «Вот из этих получится отличный чай на холода, эти пойдут на отвары от кашля и простуды, эти — для лечения болей в желудке. А еще я собрала несколько десятков узелков для молельных скруток — возможно кто-то захочет преподнести дар Матери». Череда, мята, мелисса, железница, шиповник, шалфей, полынь, чабрец, ромашка, хвощ… И еще десятки связок, почти любовно заплетенных джутовой веревкой. Среди многочисленных веточек, цветов, листьев бросаются в глаза мелкие белые соцветия.

Покори.

Хорошо помню их россыпь на темных ночных буграх Перешеечной области. Тогда мне было неведомо название, потом уже Льюис рассказал об этих цветах, характерных для Севера и приграничных к нему территорий — мы с Крисом страдали бессонницей (вновь), он варил кофе, я лежала на спальном мешке, подбивая под голову его куртку, запах табака из которой ничего не могло вышибить. Горгоновец негромко читал мне на память легенды — о богах и героях, о ледяных просторах и белых цветах, высаженных Небожителями в память о великих воинах, и о черных покори, являющихся тем, кто божеств прогневал. Безусловно красивые, но порой мрачные сказки.

И сейчас, когда Хелена перебирает травы, чтобы разложить их для сушки, я невольно возвращаюсь мыслями к уехавшим в ночи на выезд в °17-21-20-30. К резидентам, что отправились (но скорее потому что надо и о них волноваться), но больше — к горгоновцам. К Михаэлю. К Стэну. К Саре.

К Крису.

Знаю, что всё будет в порядке, что они вернутся целыми и невредимыми, но… Но ощущения после вчерашней церемонии прощания остры — они обтесывают страхи, обгладывают кости. Самое странное, что вместе с этим пугающим знанием крепнет дух. Ибо на кону значительно большее, чем долг или обязанность, и даже более ценное, чем выживание. Не всех неопределенность судьбы бросает из стороны в сторону. Не все оказались в центре пучины под натиском хмурых волн и бесконечной тьмы под ногами, где нет ни малейшей точки опоры. Что-то остается незыблемым. Кто-то остается незыблемым. «В пекле самой темной ночи, в реках крови и огня. Кто стал горгоновцем однажды, тот им остался до конца». Я бесконечно благодарна Роберту за то, что он позволил мне присутствовать — хотя бы издали, хотя бы опосредованно, — и должным образом проводить Стивена, что стал мне близок и дорог. Пока не до конца осознаю, насколько большая мне тем оказана честь.

Помогаю Хелене с травами. Потом оставляю ее вместе с Моникой и Каролиной, а сама ухожу к Норману. Пока он чистит оружие, я штопаю водолазки и футболки. Стежки словно ложатся ровнее, когда вместе с Роудезом разгоняем шутки с ничего до истерического гогота, и наш еле сдерживаемый смех разносится по коридорам резиденции криком чаек.

К Роберту являюсь ближе к двенадцати.

— Нашел в машине резюме некоторых операций прошлого года на территории Штиля, — говорит Сборт, передавая мне внушительную стопку документов. — Почитай, изучи, оставь свои комментарии по стратегии и тактике действий. Будет неплохо, если сможешь предложить варианты изменений в шагах подразделений и отдельных групп.

Располагаюсь на диване в кабинете командира. Роберт затачивает ножи, параллельно слушая мои рассуждения и направляя поток мыслей, делая замечания и отвечая на вопросы.

Пытаюсь полностью отдаться мозговому штурму, но раз за разом бросаю взгляд на часы и обрываю мысли о о том, как обстоят дела у группы выезда.

Но раз за разом возвращаюсь во вчерашний день и вспоминаю полотнище на древке, терзаемое ветром.

***

Я знала, что где-то в районе Руин находится поместье офицеров Серпенсариевской гвардии, но и подумать не могла, что его восстановили и содержали в должном виде. Вероятнее всего, в последние годы в поместье размещались Трое, когда являлись в °18-21-2-10-12-16-15; в периоды их отсутствия вотчина предшественников «Горгоны» и её первых командиров использовалась как библиотека, архивное хранилище и музей, открытый для посещения высокопоставленных лиц и их приближенных.

Поначалу, вернувшись в свой укромный закуток, мне на эмоциях хотелось собраться и уехать — куда-нибудь подальше, чтобы и Руины остались для меня лишь призрачным воспоминанием, — но поняла: сколько не беги, себя всюду таскаешь следом. Здесь, в самом Мукро или где-то на подступах к Штилю я все равно останусь с собой, со своими мыслями и сомнениями. Да и нельзя было избавиться уже от Змееволосой — прав был Роберт, говоривший о ее яде, становившемся твоей кровью.

Просидела у зажженного костра, пряча лицо в ладонях. Сумбур в голове, еще больший хаос в чувствах. Вспыхивающие воспоминания практически насильственно игнорировала. А затем поднялась, в полусознательном состоянии начала складывать скудные пожитки в машину. Прихватила всё, что смогла раздобыть… Еще через каких-то полчаса, проехав по обнаруженной среди развалин дороге, я парковала маслкар в оборудованном гараже поместья — нетрудно догадаться, что его построили совсем недавно для транспорта Трех. Через час перенесла оставшиеся нужные вещи в дом и разожгла камин в командирском кабинете.

Глянула через плечо на Горгону и высокий стул у рабочего стола. Интересная визуальная иллюзия — входящий в кабинет видел бы сидящего командира, закрывавшего бюст и лицо Девы, со змеиным ореолом.

До самого вечера я осматривала поместье — обошла собственнически комнаты, похозяйничала в библиотеке, оценила сервиз в столовой, запахнула плотными шторами окна. Позволила себе расстелить походную кровать в кабинете. В окнах, располагавшихся по два по обеим сторонам от Горгоны, виднелись верхушки леса и скрывающееся среди деревьев раскрасневшееся солнце.

Я бродила по комнатам и коридорам рука об руку с призраками минувшего и собственными демонами, занимала себя рассматриванием аутентичных деталей интерьера. Возникало чувство, будто реставраторы боялись потревожить прежний облик поместья, осквернить его присутствием символики лиц, предкам которых офицеры гвардии помогли занять трон. Многое переменилось за столько лет, и в период кровопролитных войн прошлого никто даже предположить не мог исхода, с которым столкнулись уже мы.

В зале для аудиенций, где высокие потолки украшали орнаментальные фрески, а стрельчатые своды покрывала позолота и резьба, висело единственное доказательство присутствия в поместье нашего времени. Во всю стену распростерлось изображение Трех — безликих теней, снабженных лишь атрибутами личной власти, — объединенный образ всех поколений монарших особ. А может, когда-то здесь располагались императорские портреты?

Было то, что сильно отличало «Горгону» от своего гвардейского предшественника. Серпенсарии склоняли колени пред коронами. Горгоновцы стояли гордо выпрямившись, не позволяя Змееволосому символу опускаться. По крайне мере, такой была «Горгона», с которой меня свела судьба — верной, но гордой.

Я достала нож, перехватила за лезвие в нерешительности.

Три безликие тени смотрели из затертого пережитого, напоминали об ушедшем времени и воспламеняли в памяти тот жертвенный костер, который я вообразила символом своего перерождения. Усмехнулась горько и несмело — видимо, от поэтичности избавит только могила, — и швырнула нож.

Лезвие вошло в грудную клетку Властителя.

Ночь провела в забытье — сны предыдущей повторялись с издевательской точностью, — и вырвал меня из него протяжный болезненный стон. С трудом распахнула веки, не до конца осознавая, что звук из грудной клетки принадлежал мне. Почудился он в предрассветном мраке чужим, призрачным, потусторонним.

Одинокий звук утонул в холоде комнаты. За окном ночь медленно сменялась утром. Ощущение, будто я потерялась во времени, будто смутно помнила себя.

Себя помнила смутно. Зато ускользающий со сновидением образ Криса, пытающегося поймать меня за руку, видела четко: Льюис был такой реалистичный, настолько живой, что подорвалась на кровати, с клокочущим сердцем осматриваясь по сторонам.

О, Матерь! Пощади! Дай забвения, забери чувства, чтобы внутри не осталось ничего, чтобы засасывающая пустота обратилась в пыль и растворилась… Со стены на меня взирал лик Горгоны. В голубом сумраке не желающей уходить ночи Змееволосая словно сочувственно нахмурилась; и отчаяние мое в ту секунду было столь велико, что я была готова начать молиться даже этому рукотворному символу — одновременно напоминающему и отрезвляющему, взывающему к эмоциям и здравому рассудку.

Символу, который спасает душу, пожирая ее без остатка.

Уснуть уже была не в силах. В полутьме разобрала вещмешки фанатика: совсем немного провианта, самодельное оружие и мешочек ароматного табака. Льюис бы оценил. А еще — путевые заметки. О том, какие города адепт успел посетить, скольких человек «очистил» и скольких «просветил». И от скупого описательного перечня по коже пробежал холодок — многие десятки человек с краткими приписками кровавого исхода. Одна только мысль о том, что я могла пополнить этот список, вызвала тошноту. И, признать откровенно, решить, что хуже — оказаться принесенным в жертву «лучшему миру, который приведут за собой ожившие мертвые» или пополнить ряды потерявших рассудок отморозков, — невозможно.

Труп в лесу уже не казался чудовищной ошибкой. Убила убийцу, мучителя и потрошителя. Моральная дилемма, где из двух зол выбралось меньшее, конечно разрешилась, но от этого убийство не перестало быть таковым. Однако, оставшись с кровью на своих руках, возможно, смогла прекратить многочисленное кровопролитие, которое бы фанатик продолжал учинять.

Сэм выбрал быть святым. Но Небеса не уберегли его.

Я предпочту быть грешной. Пусть мои демоны помогают выжить.

Солнечный луч скользнул по лицу Змееволосой, и Горгона точно одобрительно усмехнулась.

***

Две недели со дня смерти Сэма. Две недели со дня моего бегства. Когда подсчитывала дни, зачеркивая линии на выцветшем листе бумаги, казалось, что миновали годы, столетия. Стоило чуть отпустить мыслей с цепей, как те сразу срывались скакать по воспоминаниям, разрывая нестерпимой тоской, а потому я постоянно следила за тем, чтобы не всплыли лица перед глазами, имена не проникали в размышления — а время продолжало течь неторопливо, но неумолимо. Порой чудилось, будто становлюсь пленницей собственной головы — всё борюсь с навязчивыми идеями, не позволяя им одержать верх надо мной.

Первый день третьего осеннего принес с собой сильную метель. Она обрушилась внезапно, накрыв мир снежным месивом. Вокруг почернело, полуденное солнце скрылось за пеленой, когда я обыскивала последний из оставшихся мной не посещенных погранпостов города. Холод пробирался за воротник, обжигал щеки. Ноги тонули в быстро растущем слое снега. Я пыталась подбодрить себя немногочисленными, но необходимыми находками, однако они не могли мне помочь не заплутать в сгущающейся серой мгле, согреться в крепчающем морозе и добраться до поместья.

Поместье, ставшее за столь краткий срок родным — не могла отделаться от ощущения, что оно мое.

Единственным ориентиром служил лес. О том, как пробираться сквозь его лабиринт деревьев-близнецов предпочитала не думать, чтобы не растерять последние силы на иррациональные переживания.

Сквозь стрекочущий ветер прорвалась череда беспорядочных выстрелов. Ярким желтым пятном на другой стороне сквера мелькнула куртка молодого парня. Следом за ним выскочили три агрессивных кадавера, старающихся загнать «добычу» в угол. Незнакомца теснили к стенам. Всего на секунду мелькнула мысль о том, что я могла поскорее скрыться и остаться незамеченной, ведь зараженным не было до меня дела, но… Но что-то толкнуло выхватить пистолет и выстрелить в воздух, привлекая к себе внимание. Метель сильная, твари слишком близко к выжившему, вдруг промажу? Зараженные дрогнули, замерли на мгновение, обернулись на эхо выстрела, а в следующую секунду два из них кинулись в мою сторону. Прицелилась, спустила курок. Первая пуля под воздействием ветра зацепила кадавера лишь по касательной. В голове точно щелкнуло, доли секунды хватило, чтобы скорректировать отклонение — эхо еще двух выстрелов и два тела, одно за другим, повалились на снег. В этот же миг парень уложил оставшегося кадавера чем-то, что успел перехватить с земли.

Ветер скорбно вскрикнул, вздымая с земли снежные вихри.

— Подожди! Прошу! — донесся голос парня, когда я устремилась к лесу. — Я чистый! Неинфицированный! — слова тонули в шуме метели.

— Рекомендую найти укрытие и переждать бурю, — громко ответила, ускоряя шаг. Пробираться становилось труднее, ветер с мокрым снегом бил в лицо.

— Умоляю!

И эта мольба о помощи была такой искренней, что я невольно замерла.

Ну не мог же он быть фанатиком? Да и смысл был его спасать, если собиралась бросить на растерзание морозному вихрю? Сердце гулко билось в груди, а мне четко подумалось: «Если он попробует напасть, то я просто его застрелю. Попытается убить — и я окажусь быстрее». Эта мысль возникла с такой холодной ясностью, что на мгновение исчезла даже метель.

— Поторопись, — махнула рукой торопливо приближающемуся незнакомцу.

— Спасибо! О, Матерь, спасибо! — тараторил он, в знак мира поднимая пустые руки. — Я чист, не инфицирован, не вооружен. Совсем один. Спасибо, ты спасла меня, не знаю, что…

— Идем, — перебила его, кивком указывая в лес, — если не хочешь оказаться погребенным в снегу, оставим диалоги для подходящего места.

Обратная дорога — практически на ощупь. Вернувшись в поместье, первым делом разожгла камин. Парень внимательно (немного даже испуганно, но анализируя) посматривал по сторонам, но ничего не спрашивал, да под ноги не лез. Я же хозяйничала, подкидывая в огонь дрова и разогревая воду. За окном бушевала метель. Пахло смолой, теплым деревом; потрескивал огонь.

— Зовут как? — бросила через плечо, поддевая горящие поленья кочергой. — Как здесь очутился? Откуда ты?

— Морис Конради, — последовал ответ. Голос у юноши, несмотря на легкое волнение, был сильным и твердым. — То есть… Я не хотел так официально. Просто Морис, — помедлил. — Я родом с Востока, но сюда приехал по магистрали Центра. Машина заглохла на подъезде к городу, думал, что смогу пешим ходом бензина найти, но в итоге на мертвецов нарвался. Они быстрые, черти, попались, еле оторвался, — и чуть тише добавил, — да и то не без помощи. Я уж с жизнью прощался… Вроде хорошо стреляю, но тут почти все пули впустую ушли, разрядился, — он, качнув головой, шумно выдохнул. — В общем, спасибо еще раз. Если бы не ты, возможно… Сейчас для меня всё было бы иначе.

Крайние слова проговорил тихо и бесчувственно. Я обернулась и увидела его отрешенное бледное лицо, карие безэмоциональные глаза, под которыми залегли темные круги.

— Голоден? — спросила как можно мягче. Морис неровно кивнул. — Как в Центральные земли попал?

— Стажировку проходил. В начале лета вступил на службу пограничником, перебросили к линии Рубежей. Только обустраиваться начал, а тут… Сама знаешь. С начала эпидемии границ Центра и не покидал, но последний месяц какие-то помешанные начали на выживших нападать, пришлось искать более безопасное место, — он вдруг замер, с легким недоверием окидывая меня взглядом. — Ты ведь не?.. — не договорил. Замолчал боязливо.

— Нет. Если бы была членом Сообщества, то и от кадаверов бы не спасала.

Морис ответил не сразу.

— Значит они — Сообщество? А зараженные твари — кадаверы?

— «Сообществом» фанатиков называют все, с кем я сталкивалась до тебя. Не уверена, что эти «адепты новой веры» (или старой, тут уж как посмотреть) сами себя так величают, но негласно за ними именно такое название закрепилось. А «кадаверами» зараженных прозвали на Севере, где эпидемия и началась, — я поднялась. Вытащила из сумки две пачки быстроприготовляемой лапши, запыленную банку тушенки, что достала из-под завалов бывшего погранпоста. Картинка вырисовывалась не самая радужная, веяния Сообщества расползлись во все стороны. — Значит, говоришь, фанатики уже как минимум месяц в границах Рубежей хозяйничают? А кадаверов в той стороне много? — Конради настороженно наблюдал за каждым моим движением. Вздохнула. — Не пытайся во мне увидеть врага, — но, с секунду прикинув, серьезнее добавила, — я не нападаю, но защищаюсь до последнего. Так что если в твоей головушке будут зреть какие шальные мысли — гони их сразу, — и резким движением вскрыла банку тушенки кинжалом, который нашла среди экспонатов на втором этаже. Рукоять его была выполнена в форме двух сплетенных змей.

— Я стану доверчивее, когда и ты хотя бы представишься.

Никогда бы не подумала, что подобная просьба может ввести в ступор. Кем я была? В прошлом — оппозиционная журналистка. В нынешнем — беглец. Тень того, кем могла стать.

— Мое имя — Штефани Шайер. Этой информации будет вполне достаточно для того, чтобы переждать бурю за окном.

Конради нетвердо кивнул, перенимая протянутую ему тарелку с лапшой и тушенкой. Я тут же отвернулась, безмолвно давая понять, что на дальнейшие расспросы отвечать не намерена. Твердо убеждала себя, что накормлю парня и выпровожу, как только метель успокоится. Я не искала ни попутчиков, ни спутников и не хотела пускать кого-либо в выстроенную отшельническую крепость.

Но Морису было суждено задержаться.

У бедняги к вечеру поднялся сильный жар, и, хотя внешних признаков заражения не наблюдалось (как и не было знакомых «этапов трансформации» в кадавера), я не могла позволить себе рисковать. Почти двое суток провела практически без сна, наблюдая за состоянием Конради, пытаясь сбить высокую температуру и привести мучащегося в сознательное чувство. Морис бредил. В его бессвязных речах проскальзывали имена, мольбы, куски молитв — он просил прощения, вновь пытался спасти кого-то, находясь в галлюцинациях снов. Я не отходила от него ни на минуту, а в между приступами лихорадки дремала в кабинете, закрываясь на ключ.

Периодами редких прояснений рассудка Морис лишь просил пить. Иногда его затуманенный взгляд останавливался на мне, и он, точно вспоминая что-то, пытался улыбнуться.

Словно Судьба насильственно создавала вокруг меня болезненные образы прошлого, испытывая на прочность.

В ночь второго дня Конради метался на кровати, стеная и задыхаясь, и я была уверена, что он не сможет дожить до утра. Однако упрямо продолжала говорить с бредящим Морисом, протирала его лицо смоченным холодным платком, вливала ложкой воду в рот — та стекала по его пересохшим губам, скатывалась подобно слезам на влажную от пота подушку, — держала за руки и просила прийти в себя. Использовала последнюю ампулу сильного жаропонижающего, оставшегося еще от Михаэля… Метель бесновалась за окнами, хрипя и плача, ударяла в двери и окна, точно умоляя впустить ее внутрь поместья, чтобы погрести нас вечным сном белоснежного холода. В камине догорали последние угольки, и я сама лихорадочно ждала рассвета. Не молилась, нет. Пила остывший горький кофе и, кажется, даже выкурила пару сигарет — призрачное присутствие Льюиса поддерживало и давало сил.

С первыми лучами солнца Морис провалился в спокойный сон, и лишь влажное постельное белье да таблетки на тумбочке напоминали о лихорадке. Я тяжело опустилась в кресло напротив кровати, устремила взгляд на витиеватую лепнину на стене. Конради ровно дышал, а в растворяющемся полумраке терялись и очертания ночных страхов. Смертельная усталость отзывалась слабостью в теле, тяжелыми веками и дурной головой — в ушах не то шумело, не то пищало. Перед глазами плыли разноцветные круги. Не знаю, как долго просидела, слушая дыхание Мориса. Солнце поднялось, его лучи прокрались в заснеженный лес. Ветер утих. Температура Конради нормализовалась.

Я дошла до кабинета, держась о стену. Закрылась, добрела до кровати и, рухнув на нее, мгновенно уснула.

Прошла пара дней, прежде чем Морис окончательно пришел в себя и поднялся на ноги. Слабость оставалась, он продолжал подкашливать, но в целом хорохорился и бодрился, прилежно принимал таблетки и смиренно выслушивал рекомендации. Искренняя благодарность Конради прослеживалась в каждом его слове и действии, в деликатном подборе тем и умении промолчать. Последнее особенно ярко продемонстрировала ситуация, когда он впервые зашел в мой кабинет, принеся чашку горячего чая.

Вечерело. Я стояла у окна и смотрела на заходящее солнце, и мысли мои были очень далеко от поместья: они блуждали по коридорам резиденции, старались найти ответы на оставшиеся вопросы, прокручивали раз за разом возможные варианты разговора с горгоновцами, подбирали подходящие извинения и… Не находили их. Я заметила Мориса боковым зрением, когда он замер на месте, въедаясь взглядом в портрет Горгоны.

— Ты знаешь, чье это поместье? — спросил после небольшой паузы Конради, ставя чашку. Конечно, сам он понял, чье оно, но хотел понимать, известно ли то мне.

— Командиров Серпенсариевской гвардии, — ответила непринужденно и легко, будто меня саму это не поразило раньше. — Отреставрированное и подготовленное для встречи высокопоставленных гостей в периоды их передвижения по стране. Хотя такое трепетное отношение к первозданному образу поместья вызвано, скорее, искренней любовью его смотрителя.

Почти незаметным кивком указала на разложенные на рабочем столе дневники и кожаные книги в мягком переплете. С самого дня моего прибытия в поместья я жадно изучала библиотеку и архив, записи хранителя музея, учетную документацию, подробно рассказывающую о здешних экспонатах; журналы посещений, заметки офицеров, письма политических деятелей. Обернулась к Морису, продолжая держать руки заложенными за спину ладонью на ладонь. И Конради тотчас выпрямился. Глаза его округлились. Он пожелал спешно «доброй ночи» и покинул кабинет. Я не сразу поняла, что вызвало в нем такую резкую перемену, но… Футболка, что была надета поверх водолазки. Футболка с вышитым у сердца ликом Змееволосой девы, которую он впервые увидел на мне.

Морис принял меня за горгоновца. Он не стал ни озвучивать свое предположение, ни спрашивать напрямую; потом узнаю, что у Конради не возникло даже сомнений в своем озарении. Я же сделала то, что делала в резиденции: не стала лезть в чужую голову. Зачем пытаться убедить или разуверить в чем-то человека, когда его предположения играют тебе на руку? К тому же, в общем-то, с моей стороны лжи и не было: во-первых, Морис сам сделал для себя вывод. Во-вторых…

А во-вторых осталось где-то далеко. Тенью за пределами поместья и Руин у Перешеечной. Дрогнувшим голосом в °13-16-8-28, в кабинете Роберта. И должно оно было давно раствориться, сгореть в костре полумраком утра, но продолжало змеиться за мной невидимой нитью.

***

В стенах Серпенсариевского поместья укрывались призраки прошлого — горгоновского и моего собственного. Вместо страха или мук, однако же, я испытывала лишь необычайное спокойствие и крепость духа, точно тени эти берегли, укрывали и наделяли силой преемников, пришедших в их дом. Я ощущала незримое присутствие живших здесь ранее офицеров. А еще мне казалось, будто рядом были и мои горгоновцы — вот обернусь и увижу Роберта, услышу смешки Нормана с Сарой или пересекусь взглядом со Стэном. Порой чудилось, что за спиной стоит Крис и вот-вот заговорит. Это выматывало, но я научилась жить с этим, и когда смирилась — пришла необъяснимая внутренняя уверенность.

Ковала из призраков непробиваемую броню.

Трое суток мы с Морисом провели в поместье, не выходя на улицу ни на шаг. Два дня в городе слышалась стрельба — и ночью, и днем, — и по звуку было ясно, что перестрелку вели друг с другом выжившие. Я могла только предполагать ее причины, но разум и сердце твердили, что это фанатики загнали кого-то в лабиринт Руин. Подтвердить свои догадки не спешила. Улицы сохранят память, можно будет осмотреться, когда все завершится. Город на пару дней ожил. С Морисом поглядывали на дым, что виднелся над деревьями, дежурили и следили за обстановкой. Спала я все так же тревожно: пожалуй, даже более тревожно, чем прежде. Доверять Конради еще не могла, хотя здраво понимала, что к нему мои подозрения явно лишнее. «Своих чувствуешь сразу», — звучал в голове голос Роберта… Но вторил ему голос Криса, твердившего, что «доверять нельзя никому, даже себе».

Ночью второго дня в городе прогремел взрыв. Огненное облако взметнулось вверх, опалило серые тучи красным штормом камней и остатков боезаряда. Спавший Морис подорвался с постели, упал на пол, закрывая голову, а я стояла, сцепив руки за спиной, и смотрела в окно, глядя на дрожащее пламя. Предчувствие неминуемого становилось острее.

За стрельбой и взрывом явился закономерный результат: Руины заполонили кадаверы, собравшиеся со всех уголков и близлежащих местностей. Мы с Морисом наблюдали из окон поместья за тем, как полуразложившиеся гниющие туши брели по лесу, рыща источник шума. Значительно страшнее и опаснее медленных обезображенных тварей — агрессивно-активные; они бесновались по снегу, отпрыгивали от деревьев и мало уже напоминали людей. Да и зараженных периода начала эпидемии.

3

— Думаешь возвращаться еще раз было разумной идеей? — прокряхтел Морис, пробираясь за мной через обрушенную часть дома и поглядывая назад. Дрожащая тишина утра прерывалась редким отдаленным рокотом кадаверов.

— Я не звала тебя с собой. Ни в первый раз, ни сейчас, — придерживаясь о стену, спрыгнула на землю. Невдалеке виднелся раллийный грузовик, изрисованный символикой Сообщества и многочисленными надписями неоднозначного содержания. Я выпрямилась, посматривая по сторонам и ожидая, когда спустится Морис, самым честным ответом на вопрос которого было «нет». — А раз ты вызвался добровольно, будь так любезен искренне верить в мои решения.

Осеклась, обдумывая сказанное. Поскорее прогнала мелькнувшую мысль и, взяв дробовик наизготовку, перебежками устремилась к грузовику.

Рискованным было и в первый раз сюда приходить, но нам несказанно повезло: зараженные, привлеченные ночью шумом, ушли в восточную часть города, приблизившись к объездной дороге и пригороду. Мое предположение о бойне в Руинах подтвердилось. Несколько догорающих обезличенных машин, транспорт фанатиков (уже привычно сдобренный «украшательствами»), и наспех организованный жертвенник, рядом с которым покоилось несколько обезображенных тел. Раллийный грузовик, оставленный недалеко от старого черного храма, оказался снабжен боеприпасами — и вновь Сообщество поражало объемами и качеством своего снабжения. В момент, когда найти оружие оказывалось практически невозможно, фанатики раз за разом демонстрировали пугающую чудовищность арсенала… И глупо было бы такое добро оставить. Два захода остались за нашими с Морисом плечами, а я уже обдумывала, как ближайшие дни буду заряжать патроны и делать самодельные взрывчатые устройства. Конради же, надрываясь, тащил мины и динамит.

Обнаруженная на территории поместья крипта вместо склепа оказалась Серпенсариевским тайником — собственно именно ее мы и приспособили под импровизированный склад (я с ужасом понимала: если этот склад рванет, то и моя машина, и само поместье, и мы вместе с ним окажемся похороненными — здесь не получится сценария резиденции). С другой стороны, максимум возможного для установления безопасности было предпринято. В остальном — воля Матери и Небес… Но где-то глубоко в душе я надеялась, что Змееволосая убережет от драматичного исхода, защищая свою обитель.

— Ты решила начать полномасштабную войну с мертвецами? — попытался разрядить обстановку Морис.

Я, распахнув двери грузовика, глянула на парня серьезно и спокойно:

— К сожалению, есть монстры пострашнее кадаверов.

Заплетенный лучами глаз Сообщества нарисован оранжевым на лобовом стекле.

Сборы спешные. Когда рокочущие крики раздались ближе, мы решили уходить и не рисковать понапрасну, но вместе с кличем кадаверов расслышали и встревоженные человеческие голоса. Переглянулись с Морисом озадаченно — спрятаться и переждать? Предпринять перебежку? Слишком велик шанс оказаться в западне, а потому, вооружившись — бегом на улицу.

Глухой рев кадаверов внезапно прозвучали совсем близко. Еще миг, и мы с Конради столкнулись с тремя вынырнувшими из-за поворота мужчинами. Не успели все испугаться, направить оружие… Один взгляд дальше по улице. Панический ужас, на мгновение дезориентирующий. По авеню за живой плотью мчались обезумевшие зараженные. Секундный шок сменился гулом слившихся в один криков: «Бежим!», «Уходим!», «Кадаверы!».

Морис дернулся в сторону леса, но я, перехватив его за шиворот, увлекла за собой в лабиринт улиц. Трое незнакомцев бросились за нами следом. Отстреливались от подступающих тварей все разом — единение перед лицом смертельной опасности, безрассудная вера в то, что никто не является адептом Сообщества… Кровавый фейерверк брызг обжег снег под ногами. Краем глаза увидела свою цель — остатки фортификационной стены и вход в старую полуразрушенную сторожевую башню.

— Давай, поторопись! — я подтолкнула Мориса. — Прямо, налево, направо и вверх по лестнице! Второй пролет, дверь с красным крестом!

Мои одиночные скитания не прошли даром.

Зараженный, издав пронзительный крик, прыгнул на меня. На секунду остановилось время, когда тело его поднялось в воздух, а я взметнула дуло дробовика вверх. Выстрел. Отскок в сторону. Выхватила одну из гранат, что забрала из грузовика. Отточенное повторяющимися уроками Стэна движение одной рукой. Чека. Бросок. И бегом за Морисом. Обратный отсчет; трое незнакомцев за мной в башню. Только пересекла порог, как взрыв раздался позади. На мгновение обернулась. Двое мужчин, минуя меня, рванули вверх по лестнице. А третий, провалившись ногой в отсыревшем полу, упал. Он тщетно пытался выбраться, но лишь сильнее застревал.

— Твою же!.. — я бросилась на выручку.

Дробовик на землю, кинжал в руку — принялась вспарывать ткань крепко зацепившихся плотных брюк. Незнакомец ломал доски. Попытка отползти, достать ногу.

— Мертвецы! — вскрикнул он. Несколько кадаверов устремились ко входу. Вместо дробовика, где оставался крайний патрон, выхватила пистолет.

Считать выстрелы. Двенадцать. Одиннадцать. Десять. Мужчина выбрался из зубастой ловушки старой крепости.

— Наверх! Давай! Уходи! — крикнула ему, выпуская еще две пули.

Прихрамывающий незнакомец двинулся с максимальной возможной скоростью на лестницу и выше. Забрав дробовик и медленно отступая, я продолжала отстреливать единичных кадаверов, что быстрее прочих приближались к нам. Шесть. Пять… Адреналин. Бешеное сердцебиение. Вверх по лестнице.

Мгновение. В двери башни вместо ожидаемого кадавера вбежал еще один живой. Обезумевшие глаза мужчины устремились на меня. Губы искривила гримаса плотоядной ухмылки. Видела. Я видела его на Востоке. С кувалдой. И прежде, чем успела подумать, прежде, чем он успел броситься по лестнице…

Вскинутый пистолет. Выстрел. Вошедший меж глаз свинец. Замерший миг. Рухнувшее тело.

Первая секунда — оторопь. Вторая — увеличивающийся писк в ушах, становящийся практически невыносимым. Легкая дезориентация и кислота, подступившая к горлу, задрожавший мир и приступ паники от содеянного. Рокот кадаверов… Не помню, как миновала лестницу, два пролета, как влетела в распахнутую дверь с красным крестом… Ее захлопнули следом за тем, как я пересекла порог. Боковым зрением уловила, как дверь подпирали; Морис обеспокоенно смотрел на меня, пока я металась от стены к стене, в попытке успокоиться. Дыхание глубокое, рваное и хриплое. «Спасибо» двух незнакомцев утонуло в сознании. Уловила их внешность фотоснимками памяти. Тот, что застрял — молодой, лет тридцати, русоволосый, глаза светлые, нос с горбинкой. Второй, который дверь подпирал — постарше лет на десять; крепкого сбитого телосложения, волосы темный с сединой. Третий, что стоял поодаль и с ужасом смотрел на дверь — возраста среднего меж своими спутниками, кареглаз и черноволос. Он не благодарил. Но одарил взглядом почти злобным.

— Ты куда нас завела?! — прохрипел он, тыкая пальцем в сторону двери. — Что за дерьмище?! Мы в ловушке! Я говорил, говорил вам! — слова уже были обращены к его спутникам. — Нельзя на баб полагаться! Черт…

Я же в спешке доставала из портфеля репшнур и карабины, вспоминая уроки Нормана.

— Возьми себя в руки, Андреас! — мужчина постарше прикрикнул, перевязывая ручки двери веревкой. — Помогай лучше!

— Да чем я помочь могу?!

В небольшой камерной комнате с потрескавшимися зелеными стенами — лишь следы человеческого присутствия. В башню бесспорно заглядывали и в последние годы, но явно уж использовали не по прямому назначению.

Из бойницы задувал ветер.

— Что ты делаешь? — озадаченно и недоверчиво спросил русоволосый, глядя за тем, как я закрепляю крюк с веревкой в одной из расщелин.

— Мы спустимся через окно на другую сторону от стены, — ответила, не поднимая головы. Морис кинулся помогать забивать крюк глубже. Крепко. Должно выдержать… В отличие от дверей. Очередной удар сбившихся в кучу кадаверов вышиб песок из деревянных досок.

— Идея отвратительная! — рыкнул названный Андреас. В моей голове еще звенело и шумело, руки еще дрожали, а перед глазами уже было не одно, а два убийства. — Эта херь не выдержит! Твою мать, подохнем здесь из-за…

— Да закрой ты рот! — не выдержала я. Поднялась стремительно, с вызовом глядя на мужчину. — Умолкни уже!

— Повтори-ка! — гаркнул он, делая шаг…

А я подняла дробовик:

— Нет-нет-нет, приятель: место!

— Сбрендила?! Думаешь, я девку слушаться буду?!

— Еще слово, и я разукрашу стену твоей кровью, — слова, точно не мной сказанные. — Красный прекрасно будет смотреться на зеленом, — я разыгрывала то ли невозмутимую выдержку Роберта, то ли хладнокровную агрессию Льюиса. И играла (если играла) отменно. — Морис, давай первым. Я за тобой.

— Мы не против, — примирительно заверил мужчина с сединой. — Всё в порядке. Ситуация стрессовая, давайте сдерживать эмоции. Адам, — он обратился к молодому человеку, которому я помогала выбраться из капкана башни, — пойдешь за девушкой. Андреас следующий. Я спущусь замыкающим.

***

На ходу дозарядила дробовик. Снег хрустел под ногами, а от однотипных деревьев рябило в глазах. Завывал ветер, забираясь под одежду и кусая кожу. Темные тучи заволокли небо, пожрали солнце.

Всё дальше и дальше от поместья, но в тот же миг и прочь от опасности — кадаверы оставались там, у смотровой башни; хотя я была почти уверена, что некоторые из тварей, выбив двери, выпрыгнули в окно и теперь рыскали по нашему следу в заснеженной лесной глуши. Выйти из серого лабиринта стволов стало первоочередной задачей, возвращение домой свершится позже.

Я шла чуть позади от новоиспеченный знакомых, рядом со мной важно вышагивал Морис. Ноги по щиколотку уходили в снег, редкие птицы перелетали с шумным криком, и эхо доносило из глубины чащи рокочущий клич — отзвуки доходили с небольшими интервалами и, если меня не обманывал слух, источник шума следовал за нами по пятам, приближаясь с большей скоростью, чем мы могли надеяться.

Боль давила в виски. Я перебирала варианты дальнейших действий, стараясь найти среди отвратительных наименее паршивый; увы, крайние месяцы из других выбирать не приходилось.

С одной стороны, нужно где-то спрятаться и переждать: возвращаться сейчас слишком опасно. Идти к поместью через лес — запутаться в однотипном блеклом пейзаже, постараться миновать дорогу через город — наверняка столкнуться с кадаверами, а перестрелки крайних дней привлекли слишком много тварей в Руины. С другой, прятаться объективно негде. Я исследовала эту местность, прошла по укромным уголкам Руин, блуждала среди развалин — путь до парка развлечений и пригородных домов извилист и сложен, он может оказаться даже более опасным в усиливающейся непогоде. Город кишил монстрами, как мертвыми, так и живыми: шустрых кадаверов слишком много, адепты Сообщества поблизости. Вариант вернуться в поместья уже не казался безрассудным. Можно было попробовать пройти мимо лесного озера, где некогда располагался летний домик останавливающихся в городе монархов. Дорога там ужасная, но она есть, и это главное. Мы могли бы выйти к восточной границе бывших оборонительных сооружений, а там даже деревья что ли понятнее — я не могла заблудиться. По крайней мере, надеялась на это.

Мне не было дела до внезапно появившихся знакомых. Ни куда они шли, ни как планировали добираться. И уж тем более я точно знала: предложат направиться с ними — отвечу отказом. Слишком рискованно. Слишком много «но». Слишком много условностей. Для чего им нам помогать? Что у них на уме? Кто они? Куда бы нас привели, кому бы представили, как нужно было бы вести себя? На что обратить внимание? О чем беспокоиться, о чем промолчать? Нет, даже чрезмерно много причин полагаться лишь на себя и лишь себе доверять.

Украдкой глянула на Мориса. На лице его скользила усталость, сам он весь точно согнулся — портфель с боеприпасами тянул вниз. Отчего-то в памяти всплыли горгоновцы. Сердце пропустило болезненный удар, дрогнули уголки моих губ. Снег под берцами хрустел. Дробовик в руках. В тщетных попытках отвлечься постаралась осмотреть идущую впереди троицу.

Адам, молодой человек, которого я прикрыла, прихрамывал — видимо порядочно потянул ногу.

— Так понимаю, фанатики пришли в город за вами? — спросила без конкретного адресата. — Вы ведь недавно прибыли на территорию Руин, верно?

— А вы хорошо здесь ориентируетесь? — задал ответный вопрос мужчина, что оставался неназванным. — Давно в городе?

— Достаточно, чтобы заметить изменения в миграции населения, — бросила слегка насмешливо. — Стараетесь переменить тему и увильнуть от ответа? Есть что скрывать?

— Да нет; Сообщество правда шло за нами по пятам. Хвала Небесам, стычка произошла не где-то в дороге, а в руинизированных лабиринтах, и мы смогли спрятать людей, навязать свои правила столкновения и отбиться.

— Спрятать людей? Сколько вас?

Среди деревьев показалась дорога. Я украдкой сверилась с компасом на запястье — мы вышли к восточной границе города, к заброшенной объездной дороге.

— Не многовато ли вопросов? — огрызнулся Андреас.

Морис бросил на него уничижительный взгляд и сжал зубы.

— Мне кажется, что ты пытаешься создать конфликт, — проговорила холодно. — Осторожнее, у тебя может получиться.

Андреас круто обернулся.

— Полегче, девочка, не думай, что можешь мне угрожать, — и демонстративно покрутил в своих руках пистолет. И, наверное, было можно пропустить этот театральный жест мимо внимания, но я, шумно выдохнув, вскинула дробовик, передергивая помпу. Эффект моментальный: Андреас побледнел и сделал полушаг назад, Адам отскочил, напрягшийся Морис замер, неназванный мужчина поднял руки в успокоительном жесте. Доля секунды, удлиненная сознанием и разыгрываемая в деталях памяти.

— Я не думаю тебе угрожать, я предупреждаю: не испытывай мое терпение, иначе подам твою тушку мертвецам в качестве аперитива.

Мужчина с сединой вдруг дрогнул. Нахмурившись, с большим вниманием посмотрел в мое лицо, точно стараясь кого-то во мне узнать.

— Мы совсем забыли познакомиться, — сказал он осторожно. — Меня зовут Ансельм Блэк, — в эту секунду сердце гулко ухнуло по ребрам, и я окончательно перевела взгляд от Андреаса, — я бывший командир разведывательного взвода воздушно-штурмовых войск. Долгое время после начала эпидемии пробыл в °17-21-20-30.

Ансельм Блэк. °17-21-20-30. Это он помог Крису забрать Михаэля из больницы. Это он рассказал о Сообществе и кадаверах.

Я глянула на пугливо-настороженного Андреаса, что еще с минуту назад бахвалился, и опустила дробовик.

— Благодарю, конечно, но к чему мне эта информация? Что имена сейчас значат?

— Видимо, что-то еще значат, — многозначительно ответил Ансельм, почти незаметным кивком указывая на опущенное оружие. — И был бы признателен услышать имя в ответ.

— Штефани, — отозвалась после небольшого промедления. — Если, конечно, это что-то для вас изменит.

Рокот кадавера эхом прокатился по лесу, и десяток птиц с криком сорвался в темнеющее небо.

— Что ж, время расставаться, — проговорила я, глянув на дорогу. Да, если идти до летнего домика, придется наматывать серьезный круг, но это представлялось единственным вариантом. — Желаю вам избежать встречи и с мертвыми, и с живыми, — взглянула в лицо Ансельма. — Прощайте.

— До встречи, — сказал он тихо. Адам чуть склонил голову на прощание, в то время как Андреас, круто развернувшись, торопливо удалялся.

***

Книг в кабинете становилось больше — они лежали на столе, на полу, заняли пустые полки шкафов. Я бесконечно много читала — летописи, боевые заметки, журналы военных действий, фолианты, справочники, вновь дневники. Записная книжка Гивори практически утратила пустые листы — мои записи множились, я училась у призраков прошлого, добавляя их память и знания к полученным от горгоновцев. Тренировалась утром, вечером, бессонными ночами, когда читать становилось невыносимо. Перенесла в кабинет портрет Трех в качестве мишени, метала ножи. Удачные попадание были скорее исключением, а не закономерностью, но вновь и вновь я перехватывала рукоять лезвия, начиная метать заново. Тренировки, разработанные когда-то Норманом и бывшие для меня почти смертельным испытанием, стали привычной зарядкой, выработанной привычкой, от которой уже не могла избавиться.

Мы вернулись с Морисом в поместье ближе к вечеру, о встреченных Ансельме и его спутниках даже ни разу не заговорили. Признать откровенно, обратная дорога оказалась слишком тяжелой для праздных бесед. Внезапно налетевшая метель, крепчающий мороз и плохая видимость — чудом только мы не натолкнулись на блуждающих кадаверов, а, быть может, и твари в такую непогоду замерли и затихли.

Тяжело просушить вещи, еще труднее — согреться. Морис, укутавшись в тканое одеяло, сидел на полу перед камином, зачарованно смотря на огонь и раскачиваясь из стороны в сторону, пока я пыталась оживить кипятком уже дважды заваренные кофейные зерна. На длинном столе лежала толстенная книга «Великие штурмы и осады последних ста лет» с многочисленными закладками — об этом труде как-то говорил Роберт, и я была вне себя от счастья, когда в библиотеке поместья нашла почти не обветшалый томик, — рядом покоился результат сегодняшнего выхода в город: боеприпасы.

Промерзшие пальцы плохо слушались, а мне вдруг подумалось, что в этом была какая-то особая злобно-ироничная прелесть: я мерзла, согревалась, чувствовала себя паршиво и тосковала по оставленным где-то далеко людям… Потому что была жива. Следовало радоваться даже неприятному томлению на душе, кусающему морозу — ведь это напоминало о теплящейся в жилах жизни. Нельзя было согреться лишь с замершим сердцем, нельзя было проснуться лишь с замолкнувшими ударами в грудной клетке.

А где-то далеко, наверное, глупые мысли в эту же минуту лезли в голову Льюису. По-крайней мере мне очень хотелось верить в то, что он тоже удивленно-живой прислушивается к наступающей ночи. Что продолжает делать то, что ему всегда прекрасно удавалось — жить назло смерти, бороться назло всему. Что горгоновцы живы и бодрствуют. Что резиденция в безопасности, и не тревожат её жуткие происшествия.

— Ты мог уйти с Ансельмом, — проговорила негромко Морису, прислушиваясь к стонущей метели за окном. — Судя по обрывкам их разговора, они вполне неплохо обустроились где-то на окраине. Да и людей у них явно побольше, — села рядом с Конради, протягивая ему чашку. — Вероятно, там менее тоскливо, чем в старом пустом поместье, — улыбнулась внезапно искренне.

— Однажды, когда я отдам тебе долг своей жизни, — парень добродушно усмехнулся, — подумаю об этом. Или мешаю своим присутствием?

Я ответила не сразу:

— Не мешаешь.

Мне хотелось сказать, что Морис ничего не должен: разве я могла оставить его в тот день один на один с кадаверами? Или бросить мучиться в лихорадке и бреду? Конечно, нет. Тогда к чему убежденность в том, что он стал моим должником? Но в момент, когда планировала это озвучить, вспомнила себя и свои чувства почти четырехмесячной давности: прибытие в °22-1-20-21-14, ужасы первых часов и дней эпидемии, мертвецы, тотальная дезориентация, эмоциональная смерть. И «Горгона», благодаря которой осталась жива. Разве я не чувствовала себя должником? Разве отменяли эти чувства слова Сборта о том, что он не мог поступить иначе?

Сердце хотело вернуться, но я постыдно боялась — не только того, что ряды военных могли поредеть (хотя, даже я продолжала жить, могла ли Смерть посягнуть на «Горгону?»), но того, что горгоновцы не приняли бы меня обратно. Пока Морис чувствовал себя должником, я ощущала себя предателем. Иррационально и глупо, возможно, но избавиться от этого ощущения не могла.

Внешняя кротость и умиротворение Конради скрывали его твердость и проницательность — конечно, тогда это были лишь мои догадки, которым только предстояло подтвердиться, — но в не примечательной на первый взгляд жестикуляции, в отточенных движениях читалась и муштра юнкерского училища, и отпечаток разразившейся трагедии пожравшей наш мир эпидемии. И что-то еще, практически неуловимое, но благородное и фундаментальное. Однако из-за времени, что провела бок о бок с «Горгоной», Морис всё равно казался мне мальчиком. Вдруг я очень четко ощутила, что именно отличало горгоновцев от прочих — внутренняя неподдельная сила и стойкость, безусловная в себе уверенность, что были ощутимы за дурачествами, эмоциями и игривой снисходительной пренебрежительностью.

Мысли бежали, перетекали одна в другую. Я цеплялась за небольшие крючки и распутывала сети, стараясь структурировать все в голове…

Ансельм Блэк. Никогда бы не подумала, что встречу этого человека. Он был лишь одним из имен, скользнувших мимо, а сегодня внезапно ожил. Меня волновало нахождение на территории Руин не столько конкретно его, не столько людей, которых мужчина за собой вел, а фанатиков, рыщущих за ними, кадаверов, привлеченных разыгрываемой борьбой. Хотелось думать, что скрыться в затерявшемся среди заснеженного леса поместье — панацея, спасение; но надеяться рискованно. Нужен запасной план, вариант отхода, если переждать напасть не удастся.

— Знаешь, когда эпидемия началась, я стремился оказаться среди выживших, — проговорил вдруг Морис, продолжая смотреть на огонь, что отражался в его карих глазах, — но потом оказалось, что они несут в себе опасности больше, чем кадаверы. Вместо того, чтобы наконец стать плечом к плечу против общего врага, люди вновь стали грызться, а дурман искусственной свободы заставил сдерживаемых внутри демонов прорваться, — Конради горько усмехнулся. — Размышляю об этом постоянно, стоит только глаза закрыть. Откровенно говоря, поначалу боялся, что и ты… — он замолк на секунду, прежде чем обернуться ко мне. — Я думал, что ты убьешь меня. Просто оттягиваешь момент.

— А сейчас уже так не думаешь? — хмыкнула тоскливо, не понимая, как на подобное признание реагировать.

— Не знаю, — внезапно признался парень. — Не верю в это. Не хочу верить.

Ответила не сразу:

— Я последний человек, которого стоит опасаться.

И тогда я сама в это верила. Но в воспоминаниях буквально на мгновение всплыл убитый в тот день адепт — и сухо так, с пугающим принятием. Продрогшая до костей, старалась согреться подобием кофе. Заканчивался самый холодный день за крайние недели.

Языки пламени плясали в камине, потрескивали поленья. Теплый аромат древесины ткал уют у очага, пока за окнами бесновался ветер со снегом. Я знала, что не усну в грядущей ночи и вновь проведу часы за изучением планов битв ушедших лет, характеристик земель из путевых записок монархов. Знала, что время до утра будет пахнуть порохом и приобретет цвет играющих бликов огня на дроби.

***

Утренняя планерка у Роберта оглушающая: результаты выезда Льюиса в °17-21-20-30, встреча группы с Ансельмом Блэком, обескураживающие подробности Северной заразы, истинное имя зараженных — кадаверы, — слухи о Сообществе, символику которого находила все эти месяцы случайными подсказками судьбы… На время даже забываются часы вчерашней ночи, поиски Моники и мертвецы. Новая информация поглощает. Отрезвляет и пьянит в один момент, и голова немного кружится от кипящей работы мозга. Ответов много, а вопросов еще больше.

Когда речь всё же возвращается к вчерашнему, на время замолкаю. Кого я тогда старалась спасти сильнее? Монику или себя? Но закрывая глаза постоянно возвращаюсь к яблоням. К жуткому кличу зараженных и их сверкающим в ночи глазам. Анализирую. Гоню оторопь прочь. Мне есть, что сказать. Наконец нахожу силы заговорить.

Обвинение Джона Грина — серьезное. Но мне кажется, нет, даже убеждена, что не могу ошибаться. Уверена, все ответы на поверхности, стоит лишь руку протянуть. Роберт сдержан в реакции, осторожен в наводящих вопросах… А когда горгоновцы покидают кабинет командира, я задерживаюсь по его просьбе — откровенно говоря, до безумия боюсь, что он вновь заговорит о вчерашнем вечере и Монике. Не хочу вновь переживать те эмоции и знаю, что воспоминания накроют лавиной запахов, тактильных ощущений и физического удушья. И в голове маятником будут греметь слова, которые беспорядочно шептала, пробираясь через высокие заросли, доходящие до груди «Я не умру. Я выживу. Я не умру. Я выживу».

Страх силен. Неотступное упрямство сильнее.

Смотрю на Роберта, делающего пару отметок в полевом журнале — каждое утро командир его заполняет, не столько для «отчетности происходящего», сколько для создания мнимой стабильности и ощущения привычного уклада, — и Сборт кивает мне на стул напротив.

— Я не буду тебя надолго задерживать, — говорит мужчина, поднимая взгляд от журнала. — Давай обойдемся без лишних предисловий, Штеф, — сердце пропускает удар, чувствую неладное. — Я хочу предложить тебе носить горгонейон на груди официально и приглашаю стать бойцом «Горгоны».

Мгновение. Второе. Ощущение холода, ползущее по позвоночнику к макушке. Чудится, что даже дыхание пропало. Замираю, глядя на Роберта широко распахнутыми глазами, и ощущаю, как в висках пульсирует. Мир сжимается до беспорядочного писка в ушах.

— Что, прости?.. — выдавливаю сипло, а в следующую секунду из меня вырывается нервный смешок, но Сборт серьезен как никогда.

— Я не прошу давать ответ мне прямо сейчас. Подумай, взвесь все «за» и «против», — отвечает горгоновец без толики сомнения. — Если будешь согласна, проведем все необходимые процедуры. Я запишу тебя членом группы со дня встречи в °22-1-20-21-14, считай, что там был для тебя испытательный срок. И когда вся эта репетиция конца сущего завершится, а она завершится, я хочу, чтобы тебе зачлась та работа, которую ты выполняешь, — слова Роберта долетают сквозь шум. — Кадаверы смертны. Рано или поздно жизнь вернется на круги своя, и новый мир будут строить из праха и костей прежнего. «Горгоне» найдется в нем место. А тебе место в «Горгоне», — мужчина делает недолгую паузу, глядя в мое лицо. — Штефани, навыки можно наработать. Но нутро не обманешь. В тебе горгоновская кровь.

А я ничего не могу произнести, ибо лишена всяких слов. Предложение Роберта задевает гораздо глубже, чем можно представить. Манит и пугает, настораживает и влечет. Кажется странным, неестественным, и в тот же миг самым ожидаемым где-то в закромах сознания.

Горгоновец? Я?.. Но ведь я просто…

Кто я? Кем стала? Кем всегда была?..

— Мне нужно время, — единственное, что выдавливаю, смотря в глаза Роберту.

Он кивает, будто только такой реакции и ожидал; а я чувствую, что решение уже пришло, что ответ уже знаю, что другого просто не существует… Но поднимаюсь нетвердо и отхожу к двери, у которой в нерешительности замираю. Оборачиваюсь к Сборту, сглатывая тугой комок в горле:

— Ты ведь им не сообщал о своем решении, верно? — и прежде, чем он успевает сказать хоть что-то, продолжаю. — Я могу попросить тебя оставить этот разговор между нами? До момента, пока смогу дать ответ?

Мужчина молча склоняет голову в согласии.

***

Солнце замерло в зените.

Лагерь выживших слишком примечателен, пусть и достаточно неплохо укреплен. Ансельм занял несколько крупных пригородных домов, обнесенных высокими кирпичными стенами. Тяжелая бронетехника служила дополнительным ограждением от мертвецов и предостережением для неназванных живых гостей — хотя не думаю, что она была способна устрашить фанатиков, — по периметру натянута проволока со всяким звенящим барахлом. Трое дежурных, располагающихся на разных точках осмотра.

— Что думаешь? — спросила у Мориса, опустив бинокль.

Парень, завершающий запись надиктованной ему заметки, шмыгнул носом:

— Согласен с тобой, это временная стоянка, не более. Не поверю, что они в здравом уме решили бы обосновываться здесь на продолжительное время, — голос Мориса звучал низко и хрипло. — Там из плюсов только вариативность путей отхода.

— Местность просматривается со всех сторон. Тут не то что от Сообщества не уберечься, тут от кадаверов не спастись, — нахмурилась, удобнее перехватив балку аттракциона. — Дежурные на виду, любой олух их без труда уберет. Настолько плохое место даже для стоянки, что подозрительно. Особенно с учетом того, что в Руинах есть, где спрятаться.

— Не похоже и на западню, — Конради поднялся, перенимая из моих рук бинокль. — Могли же они просто остановиться в первом более-менее пригодном месте. Кто знает, какие на то могли быть причины? Вероятно, и местность пока не изучили, не до этого было.

Спорить с последним не приходилось — первые два дня, когда Ансельм и выжившие появились в Руинах, были ознаменованы перестрелками с Сообществом. Вчера выход Блэка в город омрачился кадаверами на улицах и вечерней метелью. Поздней ночью, как мы думали с Морисом, вновь произошло столкновение с фанатиками — я и Конради наблюдали за его последствиями на подступах к парку аттракционов: кровь, изрешеченные выстрелами машины, бурый дым. Но, что странно, трупов практически не было.

— Сколько же эти танки жрут топлива…

— Это не танки, — качнула головой, — бронетранспортеры. Но ключевого вопроса это не меняет, расход топлива сумасшедший. Может это и стало причиной вынужденной стоянки, — проговорила тише, начиная осторожно спускаться. — А может мы просто недооцениваем смекалку Ансельма, и всё это представление — отвлекающий маневр от истинного расположения лагеря.

В тот день я действительно задремала только под утро и, проспав пару часов, подорвалась, убежденная в необходимости отыскать пристанище Блэка и хотя бы навскидку прикинуть, чем такое соседство может нам грозить. Воодушевленный Морис засобирался следом, мол, «наконец осмысленная деятельность, жалкое прозябание прошедших недель убивало».

Поиск лагеря Ансельма не стал сложным: в восточном направлении располагалось не так много укромных мест, и логичнее всего было проверить первым то, которое и мне некогда служило убежищем. Следы бойни нашлись и здесь.

Морис, кряхтя, спрыгнул с каркаса аттракциона на снег:

— Неужели они убили всех фанатиков, которые были в городе?

— Очень надеюсь, что им хватило на то сил и ума, — ответила, туже застегивая тактические перчатки. — Потому что если затишье связано с отъездом адептов из города, это не предвещает ничего хорошего. Один выживший фанатик приведет за собой десяток новых, только уже осведомленных о том, какие силы им будут противостоять, — я замолчала, цокнув и подняв глаза к непривычно голубому небу. — Не нравится мне это все. Ты много кадаверов сегодня видел? А ведь только вчера их было не меньше сотни, да еще и многие из них — агрессивно-активные твари. А трупов, настоящих трупов, много заметил? Стычка произошла здесь, на подходе к лагерю — если бы столкнулись в городе, мы бы услышали хоть какие-то отзвуки; но оглянись: пара-тройка сожженных тел? Не соответствует гробовой тишине, трупов должно быть больше. Потому что кадаверов было больше. Адептов явно было больше. Вспомни дни до этого. Сходятся картинки в одну? — Конради молчал. — Вот и у меня нет.

— А если Ансельм увез тела подальше и только тогда сжег?

— А эти решил оставить для разнообразия пейзажа? — я саркастично хмыкнула. — Нет, не верится. Вероятно, покидающие место фанатики забрали все тела, что успели.

— Зачем?

— Возможно как раз за тем, чтобы избежать подобного сожжения, совсем не похожего на религиозные захоронения культа. С другой стороны, если бы Сообщество просто хотело придать тела огню, мы бы наверняка обнаружили жертвенный костер где-то в центре — сектанты выбирают фанфары, зрелищность…

На мгновение замолчала, вспоминая все сказанные Робертом слова, все подчеркнутые мною строки в книгах Серпенсариевской библиотеки, схему, которую чертила на коричневой бумаге и расписывала по пунктам каждую из ее ветвей; вспоминая всё, над чем работала крайние дни, какие выводы строила, какую информацию находила и обрабатывала. Сообщество компилировало разрушение людского благоговения пред Богиней Матерью, механизм церковного института Трех, идеи вероучения Посла Небесного и архаичные традиции культа древних Небожителей, Ушедших богов. И это было лишь тем, что можно вычленить извне. Происходящее внутри секты даже представить страшно. Но имели мы дело явно с прожженными манипуляторами, играющими чужим сознанием, как с глиной.

— Слишком многое указывает на то, что фанатиков не перебили, — наконец выдавила я. — Если они действительно уехали за подмогой, в Руинах небезопасно оставаться. Поместье сокрыто в лесу, конечно, но риск слишком велик.

— Почему ты не рассматриваешь вариант, что адепты просто попрятались в городе и зализывают раны?

— Я не отрицаю эту возможность. Однако все же думаю, что вероятность их отъезда выше, — пробираясь через сугробы двинулась к выходу из парка. — Они не стали бы прятаться… О, нет, не в их стиле! Разве могут проповедники существовать без ораторских выступлений? Без символики своих побед везде и всюду? Алтарей? — горько усмехнулась. — «Вера в древних Небожителей стала временем, когда несущие озарение убивают, а сомневающиеся умирают». Концепция Сообщества соткана их этого, Морис. Даже их символы не более чем отсылки на архаичные религиозные доктрины. А вот способы воздействия на людей — возведенная в абсолют жесткость школы Трех.

Морис обернулся на меня, изгибая брови к переносице:

— Ты над этим ночами сидишь, да?

— В частности.

— И зачем? Истина понятна без лишней мишуры: фанатики опасны и безумны. Сталкиваться с ними — самоубийственно.

— Потому что после бесконечных попыток спастись, можно понять, что бежать некуда. Негде прятаться и некому молиться, — я остановилась на месте, придерживая Мориса и вглядываясь через кружево ветвей на тянущуюся улицу. Показалось. — Нужно понимать, чему мы противостоим. Какие у него есть слабые места, какие уязвимости. Как можно спасти себя при столкновении, как вести себя безопаснее…

— «Чтобы использовать змеиное противоядие, нужно знать, какая змея тебя укусила», верно? — двусмысленно спросил Конради, почти незаметно улыбаясь, и глаза его светились озорным блеском.

Я нахмурилась.

— Напомни-ка, Морис, ты ведь куда-то ехал из Центра? В сторону Северных земель? — проговорила, глядя парню в лицо. — Твоя лихорадка уже как неделю завершилась, физически ты вроде бодрячком, состояние стабилизировалось. Я ведь не держу тебя, наоборот: можешь взять любую из бесхозных машин. Я сориентирую даже территориально, по каким дорогам ехать не стоит, где Сообщество мелькало, где заправки пустые, — Конради сдержанно выдохнул, раздосадовано сжимая губы. — Ты мне ничего не должен.

— Я ляпнул лишнего? — перебил он прямым вопросом. — Так я учту. Штеф, я умею подбирать слова и держать язык за зубами. Неуместная шутка — не повод гнать меня в шею, — и смотрел тоже открыто, твердо, с уверенностью и достоинством.

Двинулась дальше, выдыхая через нос и кладя руку на рукоять кинжала, прикрепленного к бедру на манер Льюисовского мачете.

— Зачем тебе оставаться?

— Потому что впервые за долгое время я знаю, зачем просыпаюсь по утрам, а не мечусь бесцельно из стороны в сторону, — Конради говорил тихо и посматривал по сторонам, вышагивая рядом. — У меня появилось направление: разузнать подробнее о Сообществе, найти лагерь Ансельма, обдумать маршрут в Западные земли, о котором ты говорила, — Морис помолчал, затем спокойно добавив, — У меня не осталось ни дома, ни людей, к которым можно вернуться. Так зачем мне куда-то уезжать?

Я выскользнула в дыру забора, пока Конради ловко перебрался через него, спрыгивая на смешанный с грязью снег.

Если оставаться в Руинах опасно, то дорога в Западные земли походила на единственный логичный вариант дальнейшего пути — а добираться туда действительно сподручнее не в одиночку… Сумбур в голове. Сомнения. Давление в висках. Когда я только приехала в сюда, Руины у Перешеечной стали не только физическим олицетворением разрухи, но и специфической иллюстрацией моего внутреннего состояния — они напоминали о давно забытых битвах, собственных утраченных возможностях и разочарованиях. Но теперь мне тяжело было принять решение уехать. Я не хотела опять бежать. Устала бежать.

Морис молчал, не прерывая моих клубящихся размышлений.

Тишина вокруг. Отсутствие кадаверов. Угроза внезапного возвращения Сообщества. Только, казалось, я нашла себе спокойное место, где могу спрятаться от ужасов задыхающегося мира, как и оно втянулось в вакханалию макабрических плясок.

Или все же рискнуть, остаться в стенах поместья, надеясь, что опасность минует? Может я сгущала краски и нагнетала?

Или уехать? В таком случае, когда будет лучше? Что еще можно найти среди развалин города? Какой выбрать путь?

Незаметно мы с Морисом миновали дорогу, более-менее уцелевшие кварталы города, прошли мимо храма до старого парка, где замерли сложившие руки в молитвенных жестах скульптуры — мертвый сухой плющ обвивал разукрашенный временем камень. Дрожащее безмолвие, отсутствие ветра; холодные солнечные лучи, ложащиеся мозаикой света и тени на высеченные скульпторами черты лиц. Обугленные деревья, облаченные в снег.

— Штеф! — окликнул меня пригибающийся Морис, и я тут же машинально села, выхватывая пистолет и круто оборачиваясь.

Из-за развалин показались две фигуры. Подскочивший адреналин не успел затуманить разум — различила в напряжённых настороженных людях Ансельма и жестикулирующего мужчину, как две капли воды похожего на Адама. Близнец. Его выдала отличающаяся походка и явно появившиеся не вчерашним вечером татуировки на рёбрах ладоней.

Переглянулась с Морисом и поднялась, махнув рукой заметившему нас Ансельму.

Как узналось, исчезновение тел и кадаверов ни на шутку встревожило не только меня, но и Блэка. К сожалению, сам Ансельм уже без всякого сомнение знал, что это значило, и его скитания по городу в компании Гавриила Бергмана (любезно представившегося и поблагодарившего меня за помощь брату) имели цель предотвратить возможный исход сего действа.

— Мы искали трупы, хотели сжечь. Фанатики подкармливают кадаверов, — хрипло добавил Ансельм, — патроны Сообщества для лишенных рассудка раболепствующих адептов презентуют это символичным подношением самой Смерти, но в действительности просто натравливают озверевших монстров на выживших. Я надеялся, что они сбросят тела где-то в черте города (оно, вроде как, и логично, чтобы мы оказались у кадаверов под носом), но засланный патрон решил перестраховаться.

— С каких пор зараженные сжирают трупы? — спросила недоверчиво.

— Всегда так делали, пока кровь достаточно свежая — час-два. Но иногда, если тело в хорошем состоянии или еще по каким-то причинам, интерес могли и дольше проявлять.

Я, продолжая хмуриться, кивнула. Да, горгоновцы никогда не ждали «час-два». Появившихся зараженных убирали как можно быстрее, от тел избавлялись не медля.

— А агрессивные твари, что начали видоизменяться из-за частого питания, даже падальщичеством занимаются, — поддакнул Гавриил, ежась от внезапного порыва ветра.

— Руины не были безопасны. И безопасными не станут, — вдруг произнес Ансельм. — Через пару дней мы покинем эту территорию, чего и вам советуем. Двинемся на Запад. Если вдруг пожелаете присоединиться, будем рады. Лишними умеющие держать оружие руки не станут, — и чуть тише добавил, внимательно глядя в мои глаза, — мы там многие бывшие отшельники, Штефани.

— Я пошлю вам весточку, если передумаю. Увидишь буквы над небом Руин.

Блэк добродушно усмехнулся.

***

Ночь холодна. Большая желтая луна, беспристрастная и молчаливая, замерла в черном небе в дымке редких облаков. Тускло белел снег, кипарисы казались выше и острее, и всё вокруг застыло, замерло, закостенело. Тени скользили по замерзшей земле. В мертвой тишине слышался лишь шорох снега под ногами да далекий вой ветра — чуждого и отрешенного, как сама эта замерзшая земля. Странное предчувствие скреблось меж ребер. Обволакивала неясная тревога, словно в ночи скрывалось нечто, желающее притронуться ко мне. Словно кто-то хотел коснуться меня, докричаться, дозваться.

Я прогуливалась по территории поместья, сцепив руки за спиной и смотря на начищенные до блеска берцы. Тихий шелест крыльев заставил вздрогнуть и поднять взгляд вверх — крупная черная птица, вспорхнувшая с крыши, растворилась в темноте неба, оставляя меня наедине с мрачными мыслями.

Когда Сообщество зародилось? Кем? Насколько многочисленно? Почему так хорошо вооружено? Насколько «патроны» -командиры здравомыслящи? Как многое черпают в древних верованиях?

Вернуться к горгоновцам? К Крису? Присоединиться к Ансельму и уехать на Запад или направиться туда вдвоем с Морисом? Оставить Конради и скрыться одной? Остаться в Руинах? Спрятаться, переждать? Понаблюдать, проследить, чтобы в случае опасности ударить по газам в направлении резиденции — предупредить, уберечь?

Остаться на улице, лечь в снег и, раскинув руки, устремить взгляд в небеса, чтобы к утру замерзнуть? Вернуться в поместье, отогреться у камина и в сотый раз окинуть взглядом карту города? Пустить пулю в голову или вновь попытаться метнуть нож в лик Трех?

Выдохнула полной грудью. Остановилась. Взглянула на фасад поместья. Величественный, благородный. Неприступный и по-своему эпохальный. Змеиные головы, венчающие капители. Змеиный узор, ползущий по карнизам. Я бежала от нее в её же объятия. Что сказал бы Роберт? Каким взглядом бы меня одарили горгоновцы? Что смогла бы прочесть в глазах Криса?

Достала из кармана пачку сигарет — краткая иллюзия, самообман, что Льюис где-то рядом, — закурила неспешно, вдыхая густой дым. Руки немного дрожали, волновалось внутри. Единственный сейчас способ сохранить мысли в порядке и найти внутренний покой в хаосе — признать, что я растеряна и не могу решиться ни на один из предполагаемых вариантов.

Тошнотворное ощущение от никотина, усиливающего разочарование. Самообман никогда не был способом пережить боль, но я раз за разом пыталась играть с собой в игры.

Если быть откровенной, чего я по-настоящему боюсь? Боюсь ли? Хочу ли в действительности бежать на Запад? Хочу ли бежать?..

Бездна ночи. Замерший круг светила. Может, Льюис тоже не спал, может, тоже сейчас смотрел в темные небеса и видел ту же самую луну. Сигаретный дым — лишь призрак присутствия Криса рядом. Вспоминая каждое мгновение — его голос, его прикосновения, его взгляды, — я все пыталась возродить ту краткую иллюзию, которую мы создавали вместе. Кого обманывали сильнее? Друг друга? Сами себя? А сейчас мне оставалось лишь злиться на свою глупость. Знала же, что иллюзия рассыплется, что будет тяжело и больно.

Бросила недокуренную сигарету на снег.

Всё хорошо. Всё под контролем. Я достаточно сильна, чтобы справиться. Достаточно сильна, чтобы преодолеть и эти трудности. Я возложила страх на жертвенный алтарь тем холодным, озаренным всполохами огня рассветом, когда бежала из резиденции, и выковала из его остатков чешуйчатую броню.

4

Выпустила крайнюю пулю. Кадавер, пытающийся напасть со спины на отбивающегося от другой твари Мориса, упал замертво. Затворная рамка ушла назад. Я злобно ругнулась, пытаясь быстро сменить обойму на запасную, но замерзшие пальцы слушались плохо… Еще один зараженный выскочил из зияющей дыры в деревянном аптечном полу. Его налитые кровью и гноем глаза смотрели на меня. Тварь клацнула обнаженными зубами, вскочила на четвереньки. Твою мать! Зараженный ринулся вперед.

Успела отскочить ровно в секунду, когда кадавер прыгнул. Еле удержалась на ногах. Выхватила кинжал. Перекинула его лезвием к локтю и ударила в висок оборачивающегося зараженного. За резко выдернутым лезвием потянулась темно-красная полоска крови. Тело повалилось к моим ногам, а я, выпустив обойму в карман варбелта и продолжая держать кинжал, сменила заправленный запасник. Щелчок. Передернула затвор резким движением ладони. Вскинула пистолет, стреляя в еще одного кадавера, что, придавленный упавшим стеллажом, скулил и рычал, пуская зловонную жижу из разорванного подобия пасти. Запыхавшийся растрепанный Морис добил огромную, сросшуюся с чужой плотью тварь. Туша рухнула на хлипкий прогнивший пол.

— Скоро их будет больше, — прохрипел Конради, убирая назад липнущие ко лбу темные пряди. Он стремительно направился ко мне, закидывая сумку с медикаментами на плечо. — Мы столько шума наделали, что…

— Уходим, — перебила его, устремляясь к выходу.

Раннее утро. Солнце только подкралось к горизонту. Я была почти уверена, что мы тихо, без риска и лишних трат боеприпасов, сможем мотнуться в город. В развороченных магазинах уже нечего искать, но в оставленных домах еще было можно найти крупы и консервы. Нам не нужно много: так, чтобы безбоязненно себя чувствовать, если в случае чего придется несколько недель не показывать носа из поместья (или его крипты, вполне пригодной для роли тайного убежища). Маршрут хорош: заглянуть в обнаруженную вчера аптеку, расположенную в историческом доме позапрошлого века; может еще разок порыскать по оставленным машинам Сообщества. И вроде даже всё шло хорошо, по плану…

Но планы имеют привычку рушиться в самый неподходящий момент. Да еще и, как назло, сразу по нескольким фронтам.

Когда мы только зашли в аптеку — еще не успев ни обнаружить проломленный пол и затопленные подвалы, ни пробудить разбухших от воды кадаверов, — услышали эхо выстрелов. И, почему-то, у меня даже не возникло сомнений в том, что это был Ансельм, тоже решивший, что раннее утро будет самым безопасным временем для вылазки. А теперь я с Морисом как можно незаметнее стремилась скрыться.

Клокочущие звуки зараженных множило эхо, стирая границы и заставляя думать, что они окружают со всех сторон — на короткий миг от дикой паники закружилась голова. А вдруг кадаверы повсюду? Вдруг весь город кишит ими? Вдруг за эти недолгие минуты, проведенные в аптеке, монстры вылезли из своих укрытий и, подпитанные свежей плотью, выследили нас, как подбитую дичь? Вдруг уже некуда бежать?

Рокот сжимал в кольцо. Звуки борьбы и глухой вскрик — внезапно слишком близко — замерла, опираясь о стену и пытаясь выровнять быстрое сбившееся дыхание. Переглянулась с раскрасневшимся Морисом, что посмотрел в мои глаза серьезно и многозначительно. Парень кивнул, а я украдкой выглянула из-за угла, следом вновь прижимаясь к стене. Ансельм и еще трое в пределах видимости. И кадаверы. Не меньше нескольких десятков.

Сердце колотилось в горле. Переполняющее чувство ужаса и ощущение близкой смерти: перед глазами мир пошел пятнами, уши сдавило давление. Лихорадочный поиск выхода. Мы с Морисом могли броситься в другую сторону или рискнуть укрыться в каком-нибудь из зданий. Плевать где. Спрятаться. Переждать.

Два выстрела. Рычание мертвецов и крики людей. Конради знаками указал на дома по другую сторону дороги. Вероятно, сможем залечь там, либо рискнуть и поискать убежища в черном храме. Кивнула, подталкивая парня вперед.

И в секунду, когда мы вынырнули из-за угла, я круто обернулась.

— Уходите! Уходите! — долетел до ушей крик Ансельма.

Блэк тяжело передвигался, держась за ногу. Двое мужчин, под очередной рявк Ансельма, бросились бежать. Кадаверы стремительно двигались за раненым Блэком. Один из активных зараженных подготовился к прыжку, но военный извернулся и выстрелил пару раз, пока тварь не упала. И, наверное, попытка спастись могла даже удаться, но еще несколько мертвецов показались из-за угла здания, и стрекочущий их крик наполнил улицу.

Момент — всего пара секунд, замедленных сознанием. Сомнения еще короче — ринуться поскорее прочь от опасности или помочь, как однажды Ансельм помог Крису?

И я рванула к Блэку.

Когда чутье говорит «действуй», тебе остается лишь повиноваться ему. Это уже не «бей или беги», это другая, совершенно иначе подчиняющее себе реакция. Рефлекс.

— Штеф! — Морис бросился за мной.

Бежала, не чувствуя земли под ногами. Быстрее. Увереннее. Страх, адреналин, непонимание — густой коктейль, разливающийся по венам. Но вместо ожидаемого — обратный эффект. Огонь внутри разгорался ярче, питая жажду действия. Не думала. Бежала, что есть сил. Время сжалось и растянулось, создавая ложное ощущение вечности.

— Помоги Ансельму! — крикнула Конради, следом стреляя в засекших нас кадаверов. Я не заметила ни лица Блэка, ни того, как действовал Морис. Механически вела обратный отсчет пуль, прикидывая, куда можно отступить. — Давайте, за мной, скорее!

Мимо уходящих в небо обугленных стен. По стеклам и истлевшим останкам, сокрытым снегом. Искаженные силуэты. Обломки и разбросанные куски бетона. Раны города, которым никогда не зажить. Ветер срывал снег с крыш и разносил его круговертью. Спутники неслись за мной, отчаянно пытаясь не отставать — не знаю, откуда во мне взялось столько силы и сноровки. Впрочем, я и не тащила на себе плотно сбитого Ансельма.

Только бы не ошибиться в пути. Только бы сделать правильный выбор! Зачем, Небеса, зачем повела их за собой?! Но до осознания ответственности далеко, в ту секунду я лишь неслась вперед, то и дело оборачиваясь и выпуская пули в неустанно следующих за нами кадаверов.

В стволе осталась крайняя пуля. Жуткая мысль пронзила, не дав опомниться: «Не трать ее, Штеф! Не приведи Небеса, она станет твоим спасением от мучительной смерти». И я рыкнула, ускорив бег и ощущая под ногами палки и ветки поваленного дерева.

— Вперед! Давайте, давайте, не сворачивайте! — поторопила мужчин, сама остановившись и подхватив одну из прочных веток. У меня не больше минуты, да и то в лучшем случае… — Я догоню! А вы — вперед!

— Штефа…

— Вперед я сказала!

Морис, дернув губой, огрызнулся и потянул Ансельма за собой. Я же бросилась в сторону, к засыпанным снегом машинам. С одного удара рукояткой пистолета выбила стекло в одной из них. Зафиксировав один конец ветви о спинку кресла, уперла второй в клаксон. Плаксивая сирена ударила по ушам. Одернула руки — ветвь скоро сползет, но на время грохочущий звук отвлечет внимание тварей — и бросилась за удаляющимися мужчинами.

Нагнала их у выхода из проулка на развилку, и чуть не вскрикнула облегченно: застава.

— Налево! Вперед по линии забора метров пятьдесят, дыра по правую! Зеленый дом — ориентиром!

Клаксон кричал еще пару мгновений, а затем умолк, и громкое сбивчивое наше дыхание оглушило страшнее исчезающего эха сигналки.

Нырнули в дыру забора. Ансельм чуть не упал; хрипло застонал, но продолжил бежать, и только сейчас я заметила тянущиеся за ним кровавые следы. По запутанному двору. Зеленые стены дома с выбитой дверью. В помещение буквально ввалились. Несколько шагов вглубь, подальше от открытого пространства. В соседнюю комнату. У окна прижалась к стене и сползла вниз, понимая, что ноги больше не держат. Тьма спряталась по углам, от ужасного смрада защипало в глазах — натянула ворот водолазки на лицо, но и он не спасал от вони. Кислота наполнила глотку. Морис согнулся от рвотного позыва и закрыл рот и нос руками. Блэк тяжело осел на пол, стискивая зубы.

— Здесь рядом выгребная яма. Нас не учуют. Но теперь молчим, — тихо выговорила с усилием. В груди барабанило сумасшедше. Руки дрожали. Саму нехило трясло.

Воздух пропитан гнилью и разложением. Морис, преодолевая тошноту, приблизился к Ансельму — бедро того кровило.

— Штырь, — произнес Блэк одними губами. На лице его выступила испарина; при такой морозной погоде со лба его обильно тек пот. — Не страшно.

Пока Морис накладывал жгут из подручных средств, я, прислонившись затылком к стене, прислушивалась к звукам на улице. Ветер. Далекое эхо. И шум собственной крови в ушах.

Когда на полу проплыла тень с улицы, почувствовала, как сердце упало вниз. Глаза Блэка округлились. Морис, перехватив удобнее крупный нож, обернулся в сторону входа и приготовился. Я, сглотнув, достала кинжал и чуть обернулась к окну, точно могла что-то разглядеть под таким углом. Время остановилось, и только под ребрами дрожало непозволительно сильно.

Металлический привкус во рту. Холодный пот.

Тень неторопливо скрылась — медленная тварь — и я тяжело повернула голову в сторону дверного проема. Дыхание казалось слишком шумным, а свет с улицы слишком ярким. Мучительное ожидание…

Но кадавер прошел мимо.

***

Около полудня. Белый солнечный диск проглядывал из-за ржаво-кирпичных облаков.

Ансельм тяжел; как Морис умудрялся тащить его один? С виду не особо мощный Конради оказался на удивление сильным и выносливым.

Сам Блэк хорохорился, старался шутить и всячески подбадривать своих хмурых помощников, хотя выражение его лица выдавало болезненность каждого движения. И я, и Морис, взвалив Блэка на плечи, напряженно поглядывали по сторонам, ожидая нападения кадаверов. Почти миновали путь, прошли парк аттракционов: сейчас обиднее всего попасться и помереть.

Впрочем, еще более обидной могла стать смерть от рук людей Ансельма.

Смотровые заметили нас заблаговременно, но помогать не бросились, а подозрительно наблюдали за нашим приближением.

— Послушай, Блэк, — процедила сквозь зубы прежде, чем нас могли услышать. — Если вдруг там окажется западня, ты первый об этом пожалеешь.

— Не доверяешь никому, да? — Ансельм постарался улыбнуться. — Что ж, правильно делаешь. Но подвоха не будет никакого, я тебе клянусь в этом, — говорил он с большой одышкой. — Но сразу скажу, что публика у нас там разношерстная. В лучшие времена все разные роли играли, по полярные стороны раскиданы были… Хотя, наверное, публичное мировоззренческое столкновение всё равно будет менее опасно, чем ваш утренний марш-бросок.

— Я отказываюсь принимать участие в безумных затеях второй раз за день, — прохрипел Морис, давя смешок.

— Прежде, чем мы окажемся внутри, я бы всё же очень хотел, чтобы вы ответили на мой ранее озвученный вопрос. Почему вы сделали это? Почему кинулись мне помощь? Зачем рисковали?

— Все вопросы туда, — краем глаза заметила, как Морис качнул головой в мою сторону. Ансельм выразительно обернулся.

Я ответила не сразу:

— Богиня Матерь зачла тебе старый должок в час нужды, — слова сорвались с губ будто сами собой. Я ощутила тяжелый взгляд Блэка, но не повернула головы, продолжая смотреть вперед, на спешно спускающихся с площадки смотровых.

— Это значит…

— Ровным счетом ничего. Я лишь ответила на твой вопрос. Не более.

— Тебе стоит знать, — внезапно проговорил Ансельм после небольшой паузы, — что среди выживших находятся Харитина Авдий и Харрисон Хафнер, — информации ударила по голове. Я стиснула зубы, но беспокойства не выказала.

— Авдий? — переспросил всполошившийся Морис. — Харитина Авдий и Харрисон Хафнер? Жена и внук Оберга Авдия? Идейного вдохновителя «Анцерба»?

Блэк подтвердил. Я смотрела вперед, покусывая в волнении губу изнутри.

«Анцерб». Два года прошло с момента, когда «Горгона» поставила точку в деятельности этой антиправительственной — а потому преступной — организации, базирующейся в Западных землях. Всё, что меня связывало с «Анцербом» — несколько выпущенных заметок о наиболее ярких диверсиях, да аллюзорные метафорические статьи. Главред нашего издания позволял писать провокационные материалы, помогал с публикацией. Самое значимое (приведшее по итогу к встрече со жнецами и долгим разборкам) — репортаж с места подрыва «Анцербом» плотины на Волунтасе. Хватило же тогда мне ума произнести название организации, до того момента еще не только ни озвученное официальными СМИ, но даже не признанное самим правительством. Впрочем, сказать, что сделано было то случайно — не совсем честно. Спустя столько времени до сих пор тешил душу факт, что я стала практически первой, во всеуслышание признавшей существование организации под терракотовыми знаменами.

Что еще я знала об «Анцербе»? Остальная информация вычленялась уже из заявлений Трех и доползавших слухов: о том, что горгоновцы сломили сопротивление организации, перебили ее совет, а тело самого Оберга Авдия доставили в Мукро в гробу терракотового цвета (воспринято это было монархами крайне негативно). О том, что жена Оберга исчезла. Что не найдены были и внуки Авдия: агитационная художница и наследник «Анцерба». Что преследования жнецов не увенчались успехом, а «Горгона» не принимала участие в дальнейших действиях против остатков организации.

Воспоминания пронеслись яркой вспышкой перед глазами. Так давно это все случилось, словно в другой жизни. Словно в чужой жизни. Тогда «Горгона» для меня была не больше, чем еще одним символом Трех. Недосягаемая спецгруппа, члены которой сокрыты мраком и окутаны тайной. Не написать о них. Не найти информации. Довольствоваться домыслами да легендами. Тогда я даже предположить не могла, что всё так круто повернется. Буквально всё.

Признать откровенно, мне даже не хватило сил удивиться тому, что Харитина Авдий и Харрисон Хафнер оказались живы. Обнаружились здесь. У границ Центральных земель. У меня под носом.

— Собранные здесь люди — результат нашей с Харрисоном работы, — бросил Блэк вполголоса, отмечая главное. — Харрисон держит линию, а они держатся за него.

— И ты? — слегка вскинула бровь.

— Я — человек служивый, Штефани, — отозвался Блэк отрывисто. — И вполне привык выстраивать порядок там, где другие видят хаос. Чтобы выжить, нужно оставаться в строю. И пока строй работает слаженно — у нас есть преимущество перед тварями живыми и мертвыми.

Может в тот день действительно стоило сразу уходить? Вновь окольными путями вернуться к поместью? Оставить Блэка и распрощаться? Но крики кадаверов то и дело разрезали морозную тишину, и почти тогда же двое смотровых распахнули тяжелые ворота двора, пропуская нас внутрь.

— Ансельм! Живой! Мы было думали… — один из мужчин перехватил у нас из рук Блэка. Второй (явно еще один военный, больно уж выправка и манера держать оружие считывались) темноволосый и сероглазый, недоверчиво оглядывал нас с Морисом. — Харрисон с ребятами ушел тебя искать.

— Твою же… — прохрипел Блэк, кривясь. — Ладно, разберемся. Роккур, убери пушку, это свои, — Ансельм оступился, еле удерживаясь на ногах. Увидев встревоженные взгляды встретивших добавил спешно, — всё в норме, напоролся на штырь. Не критично.

— Идём к Бергманам, пусть тебя латают, — проговорил один из караульных.

— Да, надо бы. И Харитину позвать, гостей представить… — Ансельм обернулся. — Штеф, вам нужно немного подождать здесь. Я оповещу о вашем прибытии, и тогда вас пропустят. Буквально пара минут. Элиот побудет с вами. Простите, что приходится оставлять вас на улице, но…

— Ансельм. Тебе нужна медпомощь, — деликатно оборвала, кивнув на его дрожащий ноги.

Блэка увели практически насильно.

Трехэтажный дом из красного кирпича был отмечен символикой Трех, выдавая жилище местного градоначальника. Значит, внутреннее пространство организовано таким образом, чтобы обеспечить максимальную функциональность и безопасность, а цоколь, вероятнее всего, оборудован под убежище.

Из окон, одергивая шторы, выглядывали люди.

Легкое волнение поползло по телу. Морис натужно сопел позади меня, да и у самой ныли зубы от напряжения.

— Ансельм всегда такой? — спросила как можно дружелюбнее, переводя взгляд на оставшегося с нами смотрового.

Мужчина, помолчав, чуть потянул уголок губ, изгибая брови к переносице:

— Чрезмерно опекающий и переживающий? Да, зачастую. Это его достоинство и главный недостаток, — затем посерьезнел, глядя в наши с Морисом лица. — Отряд Ансельма, что утром вернулся, доложил об огромном количестве кадаверов в городе. Всё настолько плохо?

— Все живы. Значит не настолько плохо.

— Не все, — ответил мне мужчина чуть тише. Затем выдохнул, протягивая руку Морису. — Элиот Роккур. Спасибо, что вернули Блэка.

— Морис Конради, — парень крепко пожал протянутую ему мозолистую ладонь; я успела заметить сетку маленьких белых шрамов, оплетающую пальцы Элиота. — Сказал бы, что можете обращаться, но пока не горю желанием на постоянной основе устраиваться спасателем.

— А вы, судя по всему, Штефани, — выдохнул Роккур, переводя взгляд. Он многозначительно склонил голову, и лишь чудом я не вскинула бровь на этот неожиданный жест. — Ансельм рассказывал, что пересекался с вами на территории города.

— Предлагаю сразу опустить формальные обращения. Протоколы не заполняем, в заседаниях не участвуем, а комфортная коммуникация это всегда важно, — ответила мягко, не понимая даже, что сказала практически те же самые слова, что произнес Роберт в нашу первую встречу. — Не знаю уж, что про меня наговорил Ансельм…

Закончить мысль, однако, не успела. По стеклу окна первого этажа постучала молодая девушка, кивком указывая Роккуру на дверь, и он проводил нас с Морисом внутрь, сам оставшись на улице.

Не сказать, что в доме было сильно теплее, чем на улице. Темный, полупустой — вряд ли обнесли мародеры, больше похоже на спешные сборы бывшего хозяина, — мрачное затишье окутало, давая понять, что здесь уже давно не живут полноценно. Стены выцвели, шторы висели небрежно, пыльное зеркало в прихожей отражало только тень прошлого. Дом дышал забвением, пропитался насмешкой судьбы — не спасло ни золото, ни современные некогда системы безопасности. Остро чувствовалось, что не было души в этом месте ранее; не найти ее было тем более сейчас. Нависающие паутинные сети обрамляли окна и дверные проемы. Всё вокруг потускневшее, мертвое.

На задворках мыслей уловила, как скрипнул пол наверху. Подняла голову, замечая украшенную объемными рельефами падугу. Среди образов и цветочного орнамента различила слова: «В единстве — сила».

Изящная девушка, укутанная в сливочного цвета дублёнку, представилась Акирой. Монолидные светло-серые глаза ее, густо подведенные черным карандашом, смотрели пронзительно, но благожелательно: «Вас ждут, пройдемте». Мы с Морисом проследовали за ней мимо закрытых дверей и скинутых в кучу пожиток в большой зал и, наверное, девушка проводила бы нас дальше, но путь преградили двое мужчин. Одного из хмурых «надзирателей» я сразу узнала.

— Ансельм сообщил об обилии тварей в городе, — надменно процедил Андреас. — Мы не против, чтобы вы немного переждали, но всё оружие вы должны сдать. Чужаки не будут находиться в этих стенах вооруженными. Мало ли, что взбредет вам в голову.

— Андреас, перестань, пожалуйста, — начала Акира, но тот зыкнул на нее настолько агрессивно, что девушка замолчала.

— Сначала оружие. Потом гулять по дому. И уж тем более к леди Авдий никто не зайдет без досмотра.

Я переглянулась с Морисом, качнула головой еле заметно. Конради в согласие моргнул.

— Сдавайте оружие. Вам запрещено его здесь носить, — Андреас криво усмехнулся.

Здравый рассудок, который должен был бы намекнуть промолчать или хотя апеллировать к тому, что и мы сами-то не знаем, что придет в голову собравшимся вокруг, упрямо молчал. Я вскинула подбородок, расправляя сильнее плечи:

— Что-то не припомню, чтобы спрашивала у кого-то разрешения.

В этот же миг двустворчатая дверь распахнулась, открывая взгляду малую темную залу. На пороге замерла уже не молодая высокая женщина. Холодная неприступная элегантность, твердый взгляд. Даже заношенная одежда на ней выглядела как эталонный образец высокого стиля и утонченного вкуса.

Стоящий за Андреасом мужчина сделала полушаг назад, Акира потупила взгляд.

— Я уж думала, вы умудрились заплутать в одном прямом коридоре, — женщина оправила шерстяную шаль терракотового цвета на плечах. Харитина Авдий. — Акира, золотко, я попросила что-то непонятное? Или наших гостей настолько впечатляет этот дохлый интерьер, что они предпочли остановиться и рассмотреть сетку паутины в углах, заставив меня ожидать?

— Нас впечатляет, что нас заставляют ожидать, озвучивая нелепые запреты. К сожалению, Акира не смогла проводить меня и моего спутника, ибо оказалось, что для свободного передвижения необходимо разоружиться. А я, знаете ли, не склонна прислушиваться к просьбам, касающимся ограничения моей свободы и безопасности.

— Это не просьба, — одернул меня Андреас. — Это требование.

— В таком случае, — проговорила я тверже, обернувшись к мужчине, — твои слова и вовсе не представляют ценности. Ты не смеешь отдавать мне приказы.

— Ты и вправду забываешься, девоч…

— Гофман, закрой, будь добр, свой рот, — Харитина театрально вздохнула, махнув рукой. — Акира, золотко, прекрати ты уже слушаться этого балбеса. Если у него между ног скрюченный стручок, это не делает его ни мудрее, ни уж тем более авторитетнее, — Андреас побагровел, открыл даже рот для ответа, но женщина продолжила речь, не обращая на того ни толики внимания. — Морис, если не ошибаюсь? Акира, проводи мальчика в теплое место, предложи горячего чая; смотри, как продрог. Штефани, приглашаю тебя побеседовать пока со мной. А то рассказы Ансельма сумбурные, поди там разбери, что и о ком он говорит. Не беспокойся, прошу, никакой подоплеки и скрытых помыслов. Блэк присоединится к нам после перевязки, а твой спутник сможет прийти, когда согреется. И, конечно же, оружие может оставаться при вас.

— Но, леди Авдий, Харрис…

— Замолчи, Андреас. Харрисон не будет против.

***

Поленья негромко потрескивали в огне, по комнате растекалось тепло и хвойно-перечный запах. Лишь оказавшись в сравнительной безопасности я начала чувствовать усталость, даже легкую сонливость.

Когда только заходила за Харитиной в малую залу, была уверена, что представлюсь бывшим корреспондентом: расскажу о своих репортажах, посвященных «Анцербу», начну расспрашивать об организации, о том, как Авдий очутилась в здешних краях. Была уверена, что воскрешу тот образ, пепел которого развеяла. Что, оказавшись с Харитиной лицом к лицу, вдруг решу, будто безопаснее и правильнее будет солгать, но вместо этого вновь предпочла водить оппонента кругами за его собственными мыслями и сомнениями. Я сидела напротив Авдий, и чувствовала руку Роберта на своем плече; неосознанно копировала его позу, положение рук при жестикуляции. А сама всё думала о том, что сейчас делает Морис, что говорит. Мы не успели переброситься и фразой, и мне оставалось лишь молить Небеса о том, чтобы Конради предпочтет не сильно разглагольствовать. Почему-то была уверена, что он не обмолвится о поместье, о том, как строится наша жизнь в крайние дни… Но не знала, как отреагирует на возможные вопросы обо мне, какие слова могут сорваться с его губ.

Поначалу Харитина завела почти светскую беседу: о плохой погоде, остервеневших кадаверах, сложностях поиска ресурсов и тоске по прежним временам, где существовал спокойный сон, надоедающая до чёртиков рутина и стиральная машинка с деликатным режимом. О том, что где-то на Западе должна находиться внучка Ариса и внучатый зять леди Авдий — Моро — которому удалось увезти жену в безопасное место в самом начале эпидемии. Затем наш диалог перетек в рассуждения о Сообществе.

Авдий оправдывала все сплетни, что вились вокруг ее персоны. Женщина умело выстраивала беседу — старалась вывести на сложные темы и деликатные вопросы, подловить на неосторожных высказываниях или проскользнувшей эмоции. В леди Авдий невооруженным глазом виделся мастер игры слов и тонкого намека, способный изворотливо маневрировать внутри разговора. Проблема заключалась лишь в том, что я не собиралась быть пойманной на её манипуляции, и раз за разом сама задавала двусмысленные вопросы, явно намекающие на «Анцерб», и намеренно не замечала косвенных указаний на мою связь с «Горгоной».

Харитина, оправив короткостриженные серебристые волосы, закурила длинную сигарету.

— Мне так утомительно играть, Штефани, было бы неплохо говорить откровенно. К тому же никто не станет подслушивать наши с тобой перешептывания, — женщина вальяжно откинулась на спинку кресла. — Ты ведь знаешь, кто я, верно? А я знаю, кто ты. Ансельм заочно посвятил нас обеих в тайны друг друга, — прежде, чем я ответила, Харитина подняла руку. — Не стоит в очередной раз изворачиваться. Мне действительно просто интересна судьба других змеек.

— Боюсь я не совсем та, за кого вы меня принимаете, — ответила, мягко улыбнувшись.

Леди Авдий усмехнулась, выпустив колечко дыма и постучав длинным ногтем по сигарете.

— Ладно уж, могу понять, почему ты так увиливаешь от ответов, но ведь ты и к чаю даже не притронулась. Неужто не хочешь согреться? Или думаешь, что я собралась тебя отравить?

— С учетом того, насколько сильно вы убеждены в том, что я горгоновец, не могу исключать эту вероятность. Кто знает, какие личные обиды таятся в вашем сердце после уничтожения «Анцерба».

— Роберт в своё время поспособствовал тому, чтобы наследие «Анцерба» как раз-таки уцелело. Я помню, что жива благодаря горгоновскому командиру, что остались живы и мои внуки. Что мой муж избежал пыток жнецов, и тело его было доставлено в Мукро с должными почестями, — пепел с сигареты Харитины сорвался на столешницу. — То, что случилось с организацией, стало следствием многих причин и, поверь, горгоновцы не стали колом в ее сердце.

— Но стали гвоздями в крышке её гроба, — я чуть понизила голос. — Насколько, конечно, мне известно из слухов.

— Мой внук с тем был бы готов поспорить; но рекомендую с ним имя «Горгоны» не поднимать, больно уж остро реагирует. Настолько сильно, что Ансельм не стал делиться с ним ни своими предположениями касательно одной личности, обнаруженной среди Руин, — в словах Харитина скользила хитрость, — ни тем, что по осени в °17-21-20-30 пересекся с членами группы. Представляю, как отреагировал бы мной внук, узнай, что Ансельм помогал человеку, с которым у Харри взаимная смертельная неприязнь, — я старалась оставаться невозмутимой, но чувствовала, как испытующе всматривалась в мое лицо Авдий. — Богиня Матерь, как ты молчалива! Впрочем, бывали дни, когда и более упрямые личности становились разговорчивы. Хотя, может, там роль сыграл ведущий допрос Харрисон. С кем же он вел беседу, дайте Незримые памяти… Кристофер Льюис!

Это был удар под дых.

Я дернулась, буквально на долю секунды глянув в лицо Харитины, но этого оказалось достаточно: женщины улыбнулась победоносно, а я сжала зубы, мысленно ругая себя и Криса.

— Оу, это имя для тебя не чужое, верно?

Подумать только, среагировать так глупо и опрометчиво! Иронично, что даже в этой ситуации единственным уязвимым местом для меня стал чертов Льюис!

— Кристофер не стал бы разговорчивым, даже с ножом у горла, — я осторожно перехватила фарфоровую чашку и демонстративно отпила чай. — Если, конечно, под «разговорчивостью» вы не подразумеваете саркастичные замечания и неуместные шутки.

— Именно их, дорогая, — Харитина улыбалась. — Ну, хвала Матери, а то мне уж казалось, что и Ансельм, и я ошиблись. Признать откровенно, мне подумалось, что ты действительно не связана «Горгоной». Больно уж юная и… Изящная, — и вновь не успела я ответить, как Харитина продолжила. — Так что с остальными горгоновцами?

— Да хранят их Небеса и Змееволосая Дева. Надеюсь, остаются в добром здравии.

— Да хранят Небеса, — согласно кивнула женщина, на что я лишь вопросительно изогнула бровь. — В битвах с мертвецами пускай побеждают живые. В битвах с идолопоклонническим рабством пускай побеждает воля к свободе.

— «Леди Анцерба» не изменяет себе, — усмехнулась невольно. — Взор Трех заменился глазом фанатиков, а вы все также мечтаете о терракотовых цветах на могилах деспотов, и всё равно, чьими руками эти могилы будут вырыты. Впереди такой далекий, такой сложный путь на запад… — повела головой, театрально-задумчиво проговаривая слова. — По пятам следует Сообщество, в ваших рядах много беззащитных людей и, кажется, тех, кто способен противостоять мертвым и живым недостаточно. Вам действительно «просто интересна» судьба горгоновцев? Или на краткий миг уже представили, как бы предложили внуку объединиться с ними? Как бы он отреагировал?

С губ Харитины не сходила улыбка.

— К сожалению, Штефани, жизнь слишком четко дала мне понять, что в ней нет места ни пристрастности, ни предубеждениям. Один из моих внуков отрекся от семьи и стал жнецом, по слухам, одним из непреклоннейших в Мукро. Он не пришел, когда семья в нём нуждалась, и уничтожил всё, что с ней его связывало. Лучший друг Харрисона, «истинный анцербовец», продал организацию и всех своих самых близких людей за личную эфемерную безопасность. «Истинный жнец», засланный в мой родной °3-6-18-1, чтобы идти по следу «Анцерба», помог моей семье покинуть Теневые берега, переправиться через Кровавый залив на Север. Мы все вальсируем на серой стороне, создавая вокруг себя личный ад и рай, и любое наше решение будет воспринято другими бесчисленным множеством разных реакций, — женщина развела руками. — Как бы отреагировал Харрисон? Не знаю. И не вижу смысла пытаться предугадать то, что рисовано перьями по водной глади. Раскидывать карты следует лишь в миг, когда вся колода в твоих руках.

— Да, верно. И ваши руки сейчас пусты.

Недолгое молчание воцарилось в комнате. Леди Авдий смотрела в мои глаза, чуть склонив голову:

— Одна карта все же есть. Однако пока не могу понять ее аркан.

— Я могу подсказать: карта не из той колоды, которую бы вы желали. Бывшая журналистка, в свое время даже об «Анцербе» писавшая.

Но Харитина внезапно рассмеялась. Я лишь чуть изогнула бровь, оставаясь неподвижной.

— Дорогая Штефани, даже оскорбительно! У тебя было достаточно времени, чтобы придумать более правдоподобную ложь.

Мое недоумение было неподдельным. Впервые за многие месяцы я озвучила правду и… В нее не поверили. Восприняли шуткой, неумелым обманом — что говорить о Харитине, если и мне произнесенные слова показались чуждыми, настолько далекими, что не странно усомниться в действительности сказанного. Но, как и всегда, лучшей ложью оказалась окутанная смутной пеленой правда.

Я только набрала воздуха в грудь, чтобы наступать собственными вопросами, как дверь резко распахнулась, и в комнату волевым шагом ворвался мужчина лет тридцати-тридцати пяти.

Чуть вьющиеся темные волосы были уложены назад, серо-голубые глаза смотрели пронзительно. На шее виднелся длинный белый шрам — точно кто-то старался перерезать артерию. Увидев меня напротив Харитины, мужчина замер. Взгляд его скользнул по моему лицу и задержался. Непозволительно долго.

— Харрисон, с возвращением, — голос Харитины вынудил нас обоих обернуться к лучезарно улыбающейся женщине. — Ты опоздал со спасением Ансельма. Блэку уже помогли наши гости.

***

Кадаверы бесновались среди сугробов, пока с неба срывался порох снега. Пепел напоминал. Тучи затягивали, опускающееся солнце проглядывало белесой точкой. Часы миновали с момента возвращения Блэка «в обитель выживших», а я стала вынужденной пленницей обстоятельств.

Убрала бинокль от лица, тяжело вздыхая — мое желание как можно скорее вернуться в поместье разбивалось об обилие мертвецов на улицах, — и передала его стоящему рядом Элиоту, держащему в зубах незажженную самокрутку.

— Скоро разбредутся, не переживай, — успокаивающе заверил меня мужчина. Голос его был полон снисходительного дружелюбия. — Пара часов ничего не изменит. Куда тебе торопиться?

— Некуда, ты прав. Вот только если бы я задерживалась по своему желанию, то не было бы ощущения скованности. А так кажется, что ситуация не совсем в моих руках.

Порыв ветра растрепал мои волосы и сбил некрепкий огонек полупустой пластиковой зажигалки, которой Элиот чиркал уже добрую минуту. Молча наблюдая за Роккуром, я достала из нагрудного кармана пачку Льюисовских сигарет, вытащила тяжелую металлическую зажигалку. Также без слов подожгла самокрутку склонившегося к огню военного. Синий язычок огня лизнул кончик неровной бумаги, а я вдруг подумала, что у Криса даже самоделки были идеально ровные, одна аккуратнее другой. Вспомнила, как предрассветными часами, когда оба не могли уснуть, сидели в кабинете второго этажа резиденции: я рассуждала о несуразном вслух, разрисовывая крючковатыми деревьями углы записной книжки, а Льюис улыбаясь слушал, мастерски закручивая табак в бумагу — ловко и непринужденно.

Достала губами сигарету. Роккур галантно перенял зажигалку, помогая закурить. Дым табака наполнил легкие, и я ощутила мнимое присутствие Криса рядом. Будто только так могла поддерживать связь с ним, будто только так могла ощутить хоть немного его тепла — иллюзорный Льюис за моей спиной словно оберегал, давал смелости и сил продолжать играть для собравшихся вокруг людей. Харрисон Хафнер и леди Авдий. Элиот Роккур и Андреас Гофман. Братья Бергманы. Акира и не показывающиеся выжившие, явно испытывающие по отношению нашего с Морисом присутствия внутреннее беспокойство и даже подозрения.

Никто из них не доверял мне. И никому из них не доверяла я.

Предрассудки по отношению ко мне и Конради были хорошо заметны по косым взглядам, по наблюдающим за нашими передвижениями «надзирателям», по искусственной тишине на втором этаже. Настороженность пропитывала воздух, ожидание. Почти никто не появлялся внизу, нас с Морисом не приглашали подняться наверх — возможно, потому я принципиально не желала оставаться в стенах дома и вышла на улицу к Элиоту. Наверное, потому хотела как можно скорее вернуться в оставленное поместье, надеть поверх водолазки горгоновскую футболку, что должна бы уже высохнуть к моему возвращению. Вновь опустить в ножны кинжал со змеями, что оставила на рабочем столе воткнутым в карту.

Благо хоть после того, как я в очередной раз достаточно жестко запротестовала (уже Харрисону) отдавать оружие, больше ни меня, ни Мориса этим вопросом не доставали. Конради, впрочем, и доставать сейчас было невозможно — бедняга, пригревшись, уснул полусидя на софе в большом зале. Его не волновала ни окружающая обстановка, ни незнакомцы, настолько он устал и выбился из сил. Бессонная ночь, утренний марафон на выносливость и смесь адреналина с инстинктом самосохранения. Норман бы сказал, что Морис не уснул, а впал в режим энергосохранения-восстановления.

А еще Морис также хорошо умел держать язык за зубами. Ансельм не скрывая улыбки рассказал, что «улыбчивый Мойше», хоть и вел себя достаточно благожелательно и дружелюбно с Акирой и Бергманами, тут же замолкал, если вопросы касались меня или места, откуда мы пришли. Конради не проронил ни слова. Даже не признался, как давно мы знакомы и при каких обстоятельствах произошла встреча.

Думая о напряженной реакции выживших, я не могла забывать и расположения Ансельма. Здесь крылось что-то глубже, чем простая благодарность — Адам тоже был признателен, однако это не мешало ему поглядывать настороженно, — благосклонность же Блэка чувствовалась не только в личном общении, но и в том, как он презентовал нас третьим лицам.

Хрупкие солнечные лучи разрезали морозно-серые облака золотом, приоткрывая раны пепельного молчаливого неба. В этом мрачном пейзаже, созданном прозрачным орнаментом переплетенных черных ветвей, существовало нечто прекрасное. Непостижимое противоречие красоты природы и ужас жизни.

Выпустила дым носом, вглядываясь в неровную линию горизонта, и всё пыталась понять, почему Харрисон так спокоен: кадаверы буквально находились у стен его пусть временного, но прибежища; злобные, агрессивные, насытившиеся подношениями фанатиков… И почему так спокойна я.

— Вы же продумывали пути отхода на непредвиденный случай? — спросила у Элиота, не оборачиваясь. — Это ведь дом бывшего градоначальника, верно? Что он себе здесь соорудил? Потерна из убежища? Подземная парковка с выходом-туннелем?

Услышала довольный смешок Роккура.

— Думаю, такие вещи тебе лучше с Харрисоном обсудить, — сказал мужчина спустя небольшую паузу. — А он уж решит, стоит ли делиться информацией.

— Ты давно его знаешь? — спросила, бросив недокуренную сигарету на снег.

— С самого начала эпидемии на Севере. Я помогал эвакуировать людей, когда мы еще думали, что эвакуация происходит. Да и что вообще есть место, куда можно эвакуироваться… Короче во время наивных надежд и пустой веры, — в ответ на мой взгляд Роккур сделал еще одну затяжку. — Помню, вечер был жаркий, душный. Командир отдал приказ забрать и вывезти «значимых личностей» (кто-то «договорился», полагаю Хорст) и там на посадочной и я познакомился и с Харрисоном, и с Харитиной. Мы должны были доставить их на один из вертодромов Запада, да только… Не долетели. Подбили нас в воздухе над Чеботарским заливом у берега Перешеечной, — губы Элиота дернулись. — Бортача и второго пилота потеряли сразу при крушении. С Небесной помощью добрались до берега. Командира дня через три после мертвецы загрызли, когда он пытался девочку спасти. Мы тогда еще до последнего надеялись, что зараза не всем передается… — мужчина замолчал. — Богиня Матерь, будто жизнь прошла… Так много времени минуло.

— Да, — вырвалось паром. — Будто жизнь прошла.

***

Я судорожно пытаюсь вспомнить, когда в последний раз обувала каблуки — в памяти не четко всплывает книжный магазин и оставленные туфли на шпильках — и даже с некоторой опаской посматриваю на переливающиеся босоножки на моих ногах, серебристые ремешки которых привлекательно оплетают щиколотки. Поднимаюсь легко и немного удивляюсь, насколько невесомо ощущаю себя. Делаю несколько шагов из стороны в сторону, и только затем, придерживая волосы, обращаю взгляд к зеркалу.

На мгновение замираю, даже выдохнуть забыв. Черное струящееся платье оголяет спину. Вырез до середины бедра откровенен, но элегантен. Даже мироощущение меняется, я словно выше, худее, совсем хрупкая, сотканная из звездной пыли и хрусталя. Статуэтка. Комплимент из далекого прошлого отзывается светлой тоской под ребрами.

Кручусь перед зеркалом, глядя на волны блестящих волос, на очерченные ключицы, на ставшее еще более подтянутым тело (результат нескончаемых тренировок), на льющийся шелк — подчеркнутая талия, изгиб в пояснице — и сама собой любуюсь. Облик такой родной, такой естественный, и в тот же миг чуждый и далекий. Чокер из нескольких нитей жемчуга на шее отливает перламутром. Немного затемненные глаза смотрят томно, снисходительно даже.

Сара подарила нам маленькую сказку — привезла красивую одежду с вылазки. Невероятной красоты белье, шелковые рубашки, расшитые кристаллами платья, костюмы в пайетках и блестках; туфли, босоножки, ворох украшений и целый чемоданчик косметики. Маленькая радость среди вереницы нагруженных суматошных дней. Возможность окунуться в эстетику, примерить «прошлое», ощутить его полноценно. Наш с ней вечерний «показ мод» — маленькое представление, заряд энергией, поток комплиментов и восхищенных взглядов. Не могу упрекнуть горгоновцев за невнимательность, они перманентно окружают нас с Карани заботой и всячески осыпают любезностями; но я и сама знаю, что нынешнее амплуа совсем другое. Я сама собой восхищаюсь в этот момент.

Но это платье словно создано для меня. Наверное, даже слишком долго не покидаю комнату: раздается стук, и после моего краткого «Входите!» в комнату проскальзывает Крис. Он замирает у двери, окидывая меня взглядом, и внимательные его глаза горят не привычным бесноватым огнем, а чем-то глубинным, спокойным, и смотрит Льюис так, что у меня перехватывает дыхание, и отчего-то начинают дрожать колени.

Я беззащитна перед ним. Уязвима.

— Что? — выговариваю нетвердо, оборачиваясь к зеркалу и проводя ладонями по бедрам, стараясь скрыть волнение за попыткой оправить платье. Странное смущение смешивается с ощущением себя желанной.

Смотрю на Кристофера через зеркало. Он продолжает стоять, выпрямившись и заведя по-горгоновски руку за спину, и взгляды наши встречаются. Льюис только набирает в грудь воздуха, чтобы произнести что-то, как в приоткрытую дверь заглядывает Йозеф:

— Богиня Матерь! Штефани, ну ты просто чистый секс! — Алькан присвистывает, пожирая меня взглядом. — Вырез вообще роскошен! Какие ноги, слушай, я просто… — но слова его растворяются где-то в коридоре, ибо вскинувший бровь Льюис бесцеремонно захлопывает дверь прямо перед носом Йозефа.

— Если бы я не знала тебя, решила бы, что ревнуешь, — смеющиеся слова вырываются сами собой.

Крис тянет губы в ухмылке, чуть сощурившись:

— Что ты, милая. Просто вы с Сарой объявили приватную вечеринку. Не помню, чтобы туда приглашали Йозефа.

— Мне приятно услышать пару комплиментов в свою сторону, — откликаюсь, чуть опустив голову и глядя на Криса из-под ресниц. Голос глубже. — От тебя ведь не дождалась.

— А я никогда и не скрывал, что ты чертовски привлекательна, — просто отвечает Льюис, пожимая плечами. — Что в платье, что в форме. Хоть бодрая, хоть заспанная. Всегда.

— То есть я сейчас выгляжу «как всегда»? Ничуть не лучше, чем обычно? — и сама не знаю до конца, то ли искренне обескуражена тем, что не воспринимаюсь в вечернем платье «особенной», то ли просто хочу уколоть Криса. Ведь, будучи предельно с собой честной, от его слов тепло расплывается в груди, и легкое волнение щекочет под ребрами, выбивая воздух из легких.

Замечаю, что ремешок на щиколотке расплелся и упал.

— То есть сейчас ты просто показываешь еще одну грань своей красоты, — говорит Кристофер безмятежно, подходя неторопливо и опускаясь передо мной на колено.

Не успеваю ни озадачиться, ни переспросить. Мужчина осторожно подхватывает меня под лодыжку и упирает мою ногу о свое согнутое колено. Сердце обрывается. Чувствую, как мурашки пробегают по коже, опоясывают у копчика. Руки у Криса чуть прохладные, а моя кожа, кажется, горит. Льюис, продолжая смотреть мне в глаза, переплетает ремешком щиколотку вновь.

— Спасибо, — произношу одними губами, когда мужчина поднимается, скользнув (будто нечаянно) по моей ноге пальцами. Шпилька позволяет мне быть практически одного с горгоновцем роста, и я смотрю в его глаза прямо, удивляясь где-то на грани сознания, до чего они потемнели, стали практически болотного цвета.

Один шаг в пропасть до фатального проигрыша.

— Позволите проводить вас? — театрально выговаривает Льюис. — А то черт его знает, какие там Йозефы еще по коридору разгуливают.

— Буду безмерно благодарна, — отвечаю в том же тоне. Вкладываю пальцы в протянутую Крисом руку.

***

Элиот явно приврал, когда говорил, будто кадаверы разбредутся за пару часов. Уже темнело, а тварей на улице меньше не становилось. Ансельм настаивал, чтобы мы с Конради переждали ночь под крышей их убежища. Группа выживших с ним не спорила, но особо и не поддерживала. Андреас же проявлял откровенное неприятие нахождением на территории «чужаков»; Акира, как я поняла — его невеста, беспрекословно поддерживала своего возлюбленного. Правда, агрессия Гофмана была направлена по большей мере в мою сторону. Как нашептал потом Блэк, Андреас никогда не стеснялся неприкрытой мизогинии и искренне верил в то, что неприязнь обоснована. Единственная женщиной, которую он ни то чтобы уважал, но хотя бы не позволял едких замечаний в ее сторону — Харитина Авдий. Бороться с выпадами Андреаса было бесполезно, и Ансельм лишь порекомендовал не обращать внимания: «Мы уже привыкли к смраду из его рта. Он делает свою работу, остальное значения не имеет». Так или иначе, тем страннее становилось наблюдать за красавицей Акирой, покорно находящейся подле Андреаса, и тем яснее — за печально смотрящим на это Элиотом, явно нежно симпатизирующим девушке.

Адам и Гавриил казались любезными. Большую часть времени они проводили наверху, где проходили сборы — Харрисон и Ансельм действительно готовили людей покидать Руины, — но когда спускались вниз, достаточно приветливо общались со мной и Морисом. Близнецы-медики явно давно знали и Ансельма, и Харрисона. К сожалению, Блэк не утолил моего любопытства и не сказал, как жизнь пересекла их пути с Хафнером.

В общем-то всю вторую половину дня я была не более, чем тенью: мы с Морисом располагались на первом этаже, на улицу уже почти не выходили — Элиота на посту сменил крайне неприветливый мужчина, и лишних волнений не хотелось.

С самим Харрисоном я практически не разговаривала. Мы обменялись «любезностями» при знакомстве, да пару раз пересекались в коридорах, однако я перманентно ловила его внимательные взгляды на себе. Отчего-то больше всего в те секунды хотелось ввернуть какую-нибудь Льюисовскую фразочку в искренней надежде, что Хафнер окажется с ней знаком. Не знаю, как удержалась не высказать предположений о шраме на шее Харрисона.

Харитина наблюдала за сборами, не стесняясь комментировать нерасторопность людей:

— Мы могли уехать два дня назад, — говорила она, глядя, как Бергманы выносят из дома тюки с одеждой.

— Ты знаешь, что мы потратили это время на поиск провизии и топлива, — ответствовал Харрисон спокойно, сложив руки за спиной.

— Вот именно, Харри, мы потратили это время, да и еще и заплатили за него четырьмя жизнями. Не самый рациональный обмен. Впрочем, излишняя расточительность была свойственна и твоему деду, да будут объятия Матери для него теплыми. Жаль, мы не можем быть избирательны в привычках, которые перенимаем. С другой стороны, у людей зачастую такой паршивый вкус, что мир рисковал бы вымереть за несколько первых порожденных им поколений.

Морис проспал большую часть времени. Под вечер его растолкал Адам, пришедший пригласить всех к столу. Только тогда я ощутила голод и осознала, что за целый день ничего не ела. Это был единственный раз, когда я увидела практически всех выживших, собранных под крышей — около тридцати человек. Дети, женщины, мужчины, старики. Тусклый свет свечей, ветер за окном, холод комнаты, скромный ужин. Этот искренний жест был красноречивее всяких слов — с нами поделились небогатыми припасами, с нами разделили общий стол.

За столом еще раз пересеклась взглядом с Харрисоном, но почти сразу же отвлеклась на разговор с Ансельмом — он предлагал утром обсудить присоединение нас с Морисом к их группе, еще раз пригласив проследовать всем вместе на Запад. Сообщество обосновалось в стороне Центра, подстерегало на подступах к Востоку, мелькало в землях Перешеечной области. Запад казался единственным верным направлением; а там можно было пуститься дальше, к островам Теневых берегов в слепой надежде, что инфекция не добралась до них.

Внутри меня клубился хаос, сумбур, сомнения. Что-то необъяснимое отчаянно противилось даже думать о согласии на предложение. Я пыталась оправдать себя стремлением оставаться одной, ни к кому не привязанной, ни с кем не скрепленной узами.

Сопение спящих сливалось в монотонный гул. На улице завывал ветер, которому вторили крики зараженных, в небольшую щель плотных штор заглядывал бледный лунный диск. Я лежала на спине, прикрыв глаза и вслушиваясь: на втором этаже ходило несколько человек, скрипел металл во дворе, пару раз хлопнула дверь залы, где жила Харитина. Согреться тяжело, не спасали ни слои одежды, ни многочисленные одеяла. Всякий покой исчезал в ледяной пустоте. Ночь тянулась бесконечно долго, время замерло в морозном плену. Каждая последующая попытка согреться и задремать — все более тщетная.

Безоглядное стремление пройти сквозь эту холодную мглу сгущающихся мыслей.

А что если кадаверы не уйдут и утром? Сколько еще нам с Конради находиться здесь? Терпеть косые взгляды? Бояться на секунду отвлечься? Ожидать подвоха?

Сердце билось ровно, глухо.

Чисто теоретически, я могла осмотреть первый этаж — наверняка потаенный выход из дома разблокирован на случай непредвиденной ситуации, почти наверняка найти его будет несложно. Не обязательно будить Мориса и пытаться скрыться в ночи, но знать путь отступления нужно.

Поднялась легко. Почти бесшумно пробралась мимо спящих и вынырнула в дверь.

Темнота коридоров. Затхлый запах сырости. Мое дыхание в тишине. Комната за комнатой в напряженном прислушивании к переменам в звуках и шорохах — не хотелось бы ни с кем обсуждать полночные блуждания — пока не оказалась в небольшой домашней библиотеке. Классическое место для «тайной двери» или скрытого хода.

Искать в потемках неизвестность — заранее проигрышное дело. Но я ощупывала стены под картинами, касалась книжных корешков и осматривала стеллажи. Чутье подсказывало, что не могла ошибаться. На улице шумел ветер, завывал тоскливо, и на душе становилось поганее (хотя, казалось бы, куда сильнее?); комок стоял в горле, непослушные замерзшие пальцы скользили по потертым обложкам… И в один момент у ощутила холодный материал.

Замерла. Ощупала книжную стопку — муляж — и только хотела потянуть её на себя, как в коридоре мелькнул дрожащий свечной огонек.

— Что-то ищешь? — от внезапного вопроса вздрогнула, делая шаг прочь от стеллажа и кладя руку на пистолет.

Из тьмы коридора показалась фигура Харрисона. Мужчина, заложив руку в карман брюк, неспешно вошел в залу. Он чуть склонил голову к груди и смотрел на меня точно из-под бровей, подняв свечу чуть выше.

— Средство от бессонницы. Какую-нибудь скучнейшую повесть, — ответила непринужденно, опираясь плечом о книжную полку. — Но, похоже, лучшим лекарством станет знакомое место без чужаков в радиусе выстрела. Хотелось бы минимизировать потенциальные источники опасности.

— Мы впитывали недоверие с кровью и молоком, множили его жизнью в Государстве и возвели в абсолют, оказавшись в окружении мертвецов и фанатиков, — мужчина прошел к зеркальному шкафчику, открыл его створку. Поставил свечу на кофейный столик. — Но судя по тому, что жива ты и твой приятель, да и мои ряды пока не поредели, возможно, следует поумерить предвзятость, — Харрисон достал квадратную бутылку с медового цвета жидкостью и пару бокалов. — Могу предложить виски. Может от бессонницы не поможет, но согреет и немного расслабит.

Слова «Норман бы оценил предложение» замерли непроизнесенными на губах. Я глянула в сторону темного коридора, лишь на мгновение удивившись собственному спокойствию и невозмутимости.

— Если только совсем немного.

Харрисон приглашающе кивнул на небольшой диванчик, а сам налил в стаканы виски.

Села, наблюдая за неспешными движениями мужчины. Он протянул мне стакан — на указательном пальце левой руки Харрисона блестел золотой перстень с янтарем — и опустился на противоположную сторону диванчика. Отпил первым, держа бокал слегка небрежно.

— Позволишь вопрос, Штефани? — спросил, когда пригубила стакан. — Откуда ты? — взгляд пристальный, цепкий. — Как оказалась в этой местности?

— Это два вопроса, — слегка улыбнулась.

Хафнер чуть сощурился:

— И все же.

— Падение Государства открыло все дороги, эпидемия вынудила искать спасения, а фанатики — бежать. Не думаю, что мой рассказ отличается от десятка таких же, что ты уже слышал, — кивнула наверх, намекая на занявшую второй этаж группу людей. — Не думаю, что он сильно отличается и от твоего собственного.

— Кто ты? — вопрос в лоб. Слишком прямой и вызывающий. — Ты заинтересовала Харитину, — добавил Харрисон в попытке смягчить. — Да и Ансельм будто с тобой знаком.

— Харитина приятная женщина, а с Блэком я познакомилась только среди Руин.

— Андреас рассказал о вашей первой встречи. Достаточно подробно.

— Что ты хочешь от меня услышать? Или стремишься напугать? — усмехнулась, делая небольшой глоток виски, не спуская глаз с мужчины напротив.

— По описанию Гофмана представлял тебя сильно иначе, — хмыкнул он. — Но в действительности просто хочу узнать, кто ты. Твое лицо кажется смутно знакомым.

«Возможно, ты успел два года назад увидеть мой прямой эфир с подорванной „Анцербом“ плотины, который жнецы снесли практически сразу же», — подумала, но озвучивать не стала. Лишь пожала плечами:

— Прошлое призрачно, а будущее эфемерно. Какая разница, когда мертвецы разгуливают по миру, и кажется, что впереди лишь больший мрак? Да и не стоит забивать голову лишними лицами, — Харрисон поднял стакан к свету, намеренно рассматривая переливы бликов на гранях стакана. — Утром мы с Морисом вероятнее всего покинем вас. Я пока не готова отправляться на Запад.

— До утра многое может перемениться.

И вновь обратил пронизывающий взгляд ко мне, не скрывая заинтересованности, а я не могла отделаться от мысли: передо мной очередной человек, бывший слухом, призрачным образом, почти легендой на шепчущихся устах. Живой и настоящий. Совершенно обычный. Под глазами его залегли голубые тени, потрескавшиеся губы были искусаны. От Хафнера в один момент веяло уверенностью и сомнениями, непоколебимой волей и внутренней несвободой. Такой же противоречивый, как и организация, которая вспыхнула и погасла на Западе. Двойственный, как и «Анцерб».

Взгляд мой скользнул ниже, замер на белой полоске шрама.

Крис лишь единожды упоминал (да и то мельком), как находился в плену у «Анцерба». Вскользь об этом сегодня сказала Харитина, может нечаянно, а, может, намеренно проронив, что допрос вел Харрисон. На секунду воображение подбросило десятки вариантов того, что могло тогда происходить, как Льюис себя вел, как вырвался.

— Штефани? — вопрос Харрисона вывел из оцепенения.

Сделала еще глоток из стакана, отворачиваясь от мужчины.

— Старый шрам на твоей шее. Были веселые деньки? — сориентировалась быстро.

— Бывали.

Его пальцы едва заметно постукивали по стеклу, взгляд время от времени задерживался на моём лице — не дольше, чем нужно, но достаточно, чтобы я это почувствовала. Харрисон начал говорить медленно: размышления о поиске свободы, о борьбе за справедливость. Общими фразами, свойственными и для Штиля, и для Севера — будучи в резиденции я начиталась подобных трактатов и заметок вволю, ведя беседы с Робертом, наслушалась рассказов о речах «освободителей»; я и сама когда-то давно, в другой, в чужой жизни, по которой прошел уже траур, писала такими общими аллюзивными метафорами, — и было непонятно, делился ли он личным или сплетал из общих образов осторожную приманку. А возможно и прощупывал такими обтекаемыми мыслями мою реакцию, старался разглядеть в эмоциях отношение к прошлому, разгадать, какую роль могла играть и чем жила. В его манере говорить скользила собранность человека, который не спешит раскрывать карты.

Что Харитина, что Харрисон жонглировали словами, пытались манипулировать — они крепко держались за то, чем жили прежде, и не нужно было знать об их принадлежности к «Анцербу», дабы заметить это. По ним было видно, как часто они оглядываются назад, думая, что ушедшее до сих пор значимо.

Или это для меня прошлое стерлось? Или просто то прошлое, перестало быть моим?

Я понимала отчасти, почему Хафнер и Авдий не отпускают «Анцерб». В своей борьбе за лучшую жизнь он стал символом для многих, и его история прошла сквозь границы городов — не смогли удержать ее Трое, не смогли стереть в момент зарождения жнецы. Смутные воспоминания нашептывали, что когда-то и для меня это было значимо, что когда-то в душе жило больше сопереживания терракотовой организации, нежели отторжения. Но глядя теперь на Харрисона, я видела уставшего человека, сердце которого запутано в сетях мнений и ожиданий других.

Хафнер старался увлечь в разговор, а я не могла выкинуть из мыслей образ Льюиса. Он остался далеко. И, наверное, я никогда больше его не увижу. И это мой выбор. Но отчего так больно?

Перевела тему, увлекла Харрисона в разговор о Сообществе. Мне нужны были подсказки, дополнительные сведения, новые подробности с первых уст: куда еще расползлась эта зараза? Чего они хотят? Неужели нет ничего, кроме нечеловеческой злобы и агрессии? Харрисон в словах был осторожен, словно каждую фразу предусмотрительно проговаривал в мыслях, прежде чем озвучить. Анцербовец старательно избегал причин, по которым он с группой выживших оказался где-то в Центральных землях, лишь вскользь упомянул, как менялись города в поисках провизии, мест для лагерей и призрачного намека на то, что эпидемия хотя бы куда-то не добралась. Как им встречались люди, спасающиеся в административных сооружениях, укрытиях баронов и бункерах градоначальников… И ромбические символы.

Помню, как мужчина напрягся, как дернулся его кадык, а глаза, словно остекленевшие, уперлись взглядом в противоположную стену. Хафнер замолчал на время, а потом, перескочив какой-то промежуток времени в своих воспоминаниях, поделился, как он и еще шестьдесят четыре человека, будучи на стоянке близ границ Рубежей оказались захвачены врасплох. Адепты Сообщества налетели с рассветными лучами: попытка оказать сопротивление вывела фанатиков из себя, и они устроили резню. Сухой сжатый пересказ Харрисона делал произошедшее еще страшнее. У меня пошла дрожь по телу.

— Скольким удалось спастись? — спросила севшим голосом.

— Двадцать два человека, — ответил он тихо. — Адепты не жалели никого: дети, женщины. Все без разбора. Я до сих пор помню и эти лица, и не могу простить себе, что не смог предотвратить смерти. Хуже было только родителям, что потеряли своих дете… — и оборвался. Повернул голову ко мне, и в непроницаемом лице мелькнуло подобие сожаления. — Прости. Не лучшая тема.

— Я сама завела ее, — качнула головой, отворачиваясь и глядя на стакан в моих руках. Под ребрами тоскливо скреблось.

Мы провели несколько часов с Харрисоном, погруженные в неспешные разговоры, а затем я лишь на мгновение закрыла слипающиеся глаза. Когда открыла их в следующую секунду, то даже поморщилась от яркого света.

Заснеженное бескрайнее поле. Белое небо. Мутная линия горизонта, теряющаяся в светлой дымке. Вокруг бесконечное серебристое полотно без единого пятна цвета — и нет ни звука, ни дуновения ветра, ни даже холода. Мои шаги тоже неслышные, невесомые; я не сразу поняла, что вовсе иду. Из ниоткуда. В никуда. Тишина настолько всеобъемлющая, что движение собственной крови по венам чудилось страшным грохотанием, удары сердца — грозным мифическим тараном, стремящимся пробить грудную клетку. Смутное предчувствие зазмеилась по телу. Уже видела что-то подобное, что-то чувствовала… Подняла глаза к перламутровому пыльно-серому небу. Снег валил крупными хлопьями. Медленно. Бесшумно. Кружился, оседал на мои волосы, плечи, руки.

Руки. Опустила на них взгляд. Вместо длинных перчаток до локтя — яркая алая кровь. Горячая. Липкая. Оплела пальцы и ладони, размазалась по предплечьям. А вместо ужаса или страха во мне — поглощающая чернота в грудной клетке, где царила еще большая тишина, нежели вокруг. Кровь капала с пальцев на белоснежный снег. Ударялась о кожу начищенных ботинок. Легкая боль пульсировала где-то в плече. Хлопья снега становились всё больше, всё пушистее, всё дольше зависали в воздухе.

Я подняла глаза от рук к пустому горизонту, но внезапно увидела высящееся надо мной здание резиденции. Полуразрушенное. Заплетенное мертвым засохшим плющом. Серыми пятнами лежала на стенах копоть. Укутывал не то снег, не то пепел. Несмелым шагом я взошла на ступени. Распахнула тяжелые двери; те раскрылись без единого звука. Белый свет скользнул по мраморному полу, по искусаному контуру рухнувших стен. Гробовая тишина. Никого нет. Словно тысяча лет прошла, и я лишь призрак, гуляющий по таким же фантомам прошлого.

Мне не хотелось подниматься по парадной лестнице, чтобы взглянуть с высоты отсутствующего второго этажа на пустующие просторы. Мне не хотелось сворачивать в правое крыло в любопытстве узнать, льется ли еще болезненный желтый свет из-под дверей — ведь такой образ никак не мог быть настоящим, всё обостряла игра воспаленного сознания, художник-страх; значит до сих пор жутковатое свечение должно быть написано. Я сразу побрела влево — туда, где располагались горгоновские комнаты. Где когда-то были люди, что мне дороги.

Здесь почти всё, как раньше. Что дальше — не важно? Давно ведь уже перестало быть важно. Очень давно, задолго до эпидемии, до игры в оппозицию, до журналистской безрассудности.

Я открыла дверь в кабинет Роберта, но вместо ожидаемой комнаты — больничная палата. Пустая кровать. Льющийся яркий солнечный свет. Оставленные вещи.

Боль не утихла. Она никогда не утихала.

Сделала шаг назад. Слезами застелены глаза. Я не могла, даже на мгновение. Можно ли было сжечь, перерезать, задушить всё, что осталось от истерзанной и израненной окровавленной души? Можно ли было залечить, залатать? Можно ли было выбрать не чувствовать вообще ничего?

Так много лет было неважно, что дальше. Неоправданный риск стал привычным. А потом на останках тлеющего мира вдруг обнаружился новый смысл. И, боясь вновь потерять, сбежала. Оставила. Предала. Хотя обещала остаться, даже если всё начнет рушиться.

Потолок исчез. Крупными хлопьями валил снег. Я прошла по коридору в комнату, где жила вместе с Норманом и Сарой, где жила рядом с Крисом. Открыла со страхом дверь — но там обнаружился тот же кабинет, что и раньше, и только пеплом укрылись кровати и стеллажи, притащенные картины и цветочные горшки. Кардиган Нормана валялся на полу. Словно серое пятно. Теплая шаль Сары висела на дверце шкафа полупрозрачной тенью. Вещи Роудеза и Карани точно обратились в камни, но не было ничего, что указывало бы на Льюиса. Ничего, что могло бы напомнить Криса.

А я чувствовала, как черная дыра в груди становилась шире, сильнее засасывала.

«Льюис? — мой голос не слышен, он потух в звенящей пустоте, оказался заглушен беспредельной тишиной. — Крис, пожалуйста, ты так нужен мне!»

Судьба решает, кто мы. Никто не избежит своего фатума. А я запуталась во тьме.

Обернулась, чтобы выйти, но вновь перед глазами бесконечная белизна такого же нескончаемого поля.

«Штефани?» — от хриплого мужского голоса вздрогнула. Развернулась резко и ощутила слабость в ногах. Метрах в десяти стоял Льюис. На фоне белого неба, белого снега, белого горизонта. Облаченный в яркую черную форму. В выглаженную черную футболку, на которой поблескивала серебристая горгоновская эмблема. И черные тату Криса на его бледной коже тоже казались неестественными, и чудилось, что вместо причудливых узоров по рукам и шее мужчины двигаются змеи. «Штеф, милая…» И в эту же секунду по губам мужчины заструилась кровь. «Нет!» — вскрикнула, срываясь к Крису. Тонкими алыми струйками кровь покатилась по его подбородку и шее, превращаясь на груди в огромное увеличивающееся пятно.

Я бежала быстрее, а Крис отдалялся. Снег словно засасывал меня. Ноги не слушались. Льюис, пошатнувшись, рухнул на колени. Кровь залила снег вокруг него. «Шайер, милая, проснись». И в момент, когда мне оставалась последние шаги, когда я уже протянула руку, чтобы успеть коснуться, удержать… Земля подо мной обрушилась. Ветер в спину, попытки ухватиться за воздух, а вокруг чернота, темнота, настоящая тьма. А я летела вниз, видя удаляющуюся точку белого света. «Пожалуйста, ты должна сейчас проснуться!»

«Льюис!» — крик замер на моих губах, бешено колотящееся сердце долбило грудную клетку, не давая сделать и вдоха.

И, чувствуя, как начинаю задыхаться, я открыла глаза.

Темная библиотечная комната. Потухшая свеча, рядом с ней — небольшая скрутка трав, еще дымящаяся. Я, уснувшая полусидя, бережно укрыта одеялом.

Голова гудела, а в груди горело — действительно до удушья, до боли. Простонав, поднялась, и одеяло упало на пол; ветер за окном перестал и только тишина, холод, голубая тьма ночи… Мозг еще не успел обработать увиденный сон, даже вспомнить вчерашний день, как внимание привлек скользнувший по книжным полкам белый свет, и я моментально обернулась к окну, расплатившись глухой головной болью за резкое движение.

Но это тут же забылось. За окнами, где-то среди тьмы располагающихся ниже улиц, отчетливо мелькнули огоньки высоких фар. А затем за стеклом замаячило несколько теней. Одна из них замерла и медленно повернула голову, расплываясь в жуткой улыбке. На лбу — клеймо.

— Сообщество! — мой крик прозвучал одновременно с хлопком выстрела и звуком бьющегося стекла.

Я, схватившись за голову, упала на диван. Мгновение. Выхватила пистолет. Вдох. Голоса. Шум на втором этажа. Клич Харрисона, звук ломающейся двери и забирающегося в библиотеку из окна незнакомца. Выдох. Подскочила, тут же вскидывая пистолет и стреляя. Заклейменный упал, тело забирающегося в дом следом повисло на раме. Кровь потекла по светлому покрытию стен. Алое на белом.

Бойня началась в коридоре. Автоматная очередь, безумный смех. Топот наверху. Голоса Ансельма и Элиота. Шум машин на улице.

Проверить, скрыт ли на книжной полке рычаг? Время и риск. Бежать в коридор к Блэку? Попасть в пекло.

Иного пути нет. Его никогда не было. В самое пекло!

Клокочущее сердце и шум в ушах. Добраться бы только до своего портфеля, до оружия… Вылетела в коридор из тьмы библиотеки и тут же отпрянула — огнем полыхнуло покрытие стен, в глубине дыма ухнул глухой хлопок.

«Вяжи их! — безумный голос прорвался через вакханалию звуков. — Всех вяжи!»

Страх подобрался к горлу, время замедлилось, словно приготовляясь испустить последний выдох. Смерть — единственное в жизни предрешенное. Вихрь звуков. Жар огня. Не время для слабости или сомнений. Рванула вперед. Слева налетел фанатик, занося руку с длинным разделочным ножом. Чудом отскочила в сторону, прогибаясь в спине, а в следующую секунду, когда мужчина замахнулся, ударила его по руке ногой с разворота — нож отлетел в сторону — и следующим же ударом куда-то в район груди.

Заметила приближающихся со спины. Хотела выстрелить, но первый противник налетел, сбивая на пол. Пистолет покатился в сторону, а от боли в спине потемнело в глазах. Секундная дезориентация; но прежде, чем ноги мои успели перехватить, с силой всадила фанатику по яйцам каблуком берца. Второго подхватила под ногу, резко дергая. Он упал прямо рядом со мной. Я тут же ударила его по горлу предплечьем наотмашь. Следующим движением выхватила его пистолет из кобуры. Первый выстрел — в схватившегося за промежность. Откат в сторону. Подскочила на ноги и выстрелила в лежащего на полу. Рванула к своему пистолету, подхватила его с пола.

Вихрь пламени перекинулся на лестницу, с которой скатились двое сцепившихся в рукопашной схватке. А я словно оказалась заточена в секунде, когда чужие движения замедлились. Ужас от того, что делаю, был сравним с животным необузданным стремлением выжить.

— Морис! — прокричала в никуда. Дыхание вырывалось из груди с хрипом.

— Штефани! — голос Конради прервался стоном. Звуки ударов.

Кинулась на голос Мориса. В небольшой комнате он и Элиот отбивали атаку пятерых от двери в покои Харитины. Круговерть боя. Не успев прицелиться, выстрелила в фанатика, но лишь цепанула его плечо — затворная рамка чужого пистолета ушла назад, и я швырнула его в одного из нападающих. В этот же миг пуля просвистела у меня над головой и, намеренно падая, я спряталась за диваном.

Выпустить оставшиеся пули в этих фанатиков. Схватить портфель — там запасная обойма, а там уж с помощью Небес и Мориса с Элиотом… Но в дверной проем влетели еще несколько адептов.

Выстрел за выстрелом. Крайняя пуля.

К черту! К портфелю!

Рванула в сторону. Резкий удар даже не сразу осознала — пистолет выпал из ослабевших рук, я задохнулась от боли в ногах, — а следом двое схватили меня за руки, скручивая и давя к полу. Я отбивалась. Несмотря на боль. Несмотря на слабость. Словно в ожидании последней минуты открылось второе дыхание, точно произошел выброс всей энергии.

Совершила резкий рывок вперед. Тело освободилось из хватки адептов, и я мгновенно встала на ноги. Боль усилилась. Я не обращала на нее внимания. Волнение и адреналин пронизывали каждую клеточку тела, делая меня сильнее и быстрее. Но всё ещё недостаточно. Всё ещё слабее. Всё ещё в западне. И уже не видела ничего, происходящего вокруг. Ничего не слышала. Постаралась нанести несколько ударов, но вновь оказалась схвачена. Вновь до боли вывернули руки. Вцепились в волосы.

— Добей уже строптивую суку! — прогремел прокуренный голос надо мной.

Всё. Кончено. От панического ужаса задохнулась воздухом, предпринимая ещё одну тщетную попытку вырваться.

— Нет-нет-нет, парни, — предо мной выступил высокий мужчина. — Дамочки с характером во вкусе Арчибальда.

Я не успела ужаснуться словам, ибо в следующую секунду наступила острая боль и тьма.

5

От смрадного запаха уже не мутило, а долгое время пути слилось в бесконечные часы дороги, которые уже не могла даже навскидку подсчитать. Воспоминания мешались в неразборчивую кучу, сплошную череду тошноты, боли и притупленного страха. Я отчетливо помнила лишь пару моментов. Как первый раз пришла в себя: на холодном металлическом полу крытого кузова, в клетке, окруженная с одной стороны беспрестанно плачущими и умоляющими о пощаде незнакомцами, с другой — редкими узнаваемыми лицами. Меня пытался привести в чувства Гавриил, рядом нависал перепуганный окровавленный Морис, а Ансельм отгонял обезумевших людей, старающихся напасть на «новое мясо, собранное Постигшими». В клетке рядом сидел почти бессознательный и изрядно избитый Харрисон и чуть более целый Адам; еще в одной — Харитина, Андреас и Элиот. По словам Блэка, часть людей затолкали в прочие машины автоколонны — кого-то отбивающегося, кого-то раненного, кого-то полумертвого. На мой хриплый вопрос, что стало с другой частью, Ансельм болезненно переменился в лице и промолчал. Слова излишни.

Моя левая рука перевязана пропитавшимися кровью лоскутами чьей-то разорванной футболки. Куском ткани была затянута и нога чуть выше колена — непрекращающаяся ноющая боль постепенно стала даже привычной, — гудела голова, губа оказалась разбита. Со всех сторон вопли, слезы и стоны, какофония звуков, от которой волосы на загривке вставали дыбом и холодный пот катился по копчику. Раз за разом я проваливалась в бессознательное, полубредовое состояние. Раз за разом приходила в себя в вонючем кузове, пропахшем кровью, застоялым потом, мочой, гнилью и бензином.

Несколько раз мы останавливались. Это были небольшие поселения, где фанатики брали провиант, куда скидывали умерших в дороге или откуда сажали в машину новых людей. Кусочки этих «селений» мы могли различить лишь в редкие моменты, когда адепты приоткрывали брезенты, закрывающие кузов, или когда ветер оказывался сильнее и поднимал темную завесу, позволяя поймать глазам кусочек света.

В сознательном состоянии я насчитала две таких остановки. Одна была сделана примерно часов в десять утра. Вторая — когда на улице вновь стало темно; тогда же адепты закинули своей «добыче» немного пищи — подгоревшие остатки каких-то хлебных лепешек, — и часть людей буквально принялась биться за крохи еды. В ту минуту я была даже рада тому, что от боли и тошноты желание поесть становилось последним из возможных. Адепты же и поили плененных — периодически в кузов мог перелезть один из фанатиков, набрать из пугающей на вид канистры в грязную ржавую посудину воды и поить из нее подползающих к клеткам. Омерзение и брезгливость были сильными. Но спустя сутки жажда оказывалась сильнее.

Различить новопойманных просто, и главную роль в этом играл даже не внешний вид. Поведение. В глазах считывался рассудок, ужас и отвращение, воля и страх. Но те, кто колесил в клетках если не долгие месяцы, то точно недели, буквально были лишены рассудка. И это не просто пугало. Это наводило архаической жути.

Существовало еще одно воспоминание, заклейменное в моей памяти.

Та вторая стоянка. Помню наползающую темноту. Меня мутило, и сознание плыло разводами по воде; с улицы доносились разрозненные голоса, среди которых поначалу даже различала отдельные фразы — «Посуше бревна притащи!», «Хвороста, больше хвороста!», — но затем все они начали сливаться в хор. Заунывная песня. Слов не разобрать, но от звучания ее рвалось сердце. Костер, судя по доносившемуся треску, разгорался огромный. «Богиня Матерь оставила нас, и мы стали слепы! Обретите же прозрение в адовом пекле — в хвори и воскрешении наше спасение!».

А затем вновь песня, клич кадаверов, звуки кувалды, бьющейся о камни — о, я знала, что скрывали за собой эти звук! — а потом леденящий кровь крик и вторящие ему голоса: «Гори ясно! Отдай свое тело и душу! Гори ясно! Пусть твои кости станут пеплом! Гори ясно!»

Помню, я глянула тогда на побелевшего Блэка. Он держался за прутья клетки и остекленевшими глазами смотрел на черный брезент, и от каждого нового визга вздрагивал. Запах горящей плоти. Я знала, что в своё время Ансельм вырывался уже из цепких лап Сообщества, но мужчина ничего не рассказывал, не отвечал на вопросы, практически не реагировал — видимо, когда шок прошел и Блэк понял, что вновь оказался в плену у адептов, сознание отчаянно принялось сопротивляться уверовать в то.

В мыслях моих раз за разом отголосками проносилась брошенная фанатиком фраза: «дамочки с характером во вкусе Арчибальда». Что для схвативших меня стало приказом, для меня обратилось предостережением.

Я сидела рядом с молчащим Морисом. Сама, притянув ноги к груди, уперлась лбом о колени.

Среди безумцев и искалеченных. Пока на улице устраивалось жертвоприношение самой смерти и мертвецам, ее несшим. Без оружия.

Но на моей руке, под рукавом, всё ещё был паракордовый браслет, в фастексе которого скрывалось небольшое заточенное лезвие.

***

— Давай, двигайся резче! Шевелись! — меня грубо толкнули в плечи и, ничего не видя из-за мешка на голове, я оступилась на неровных ступенях и почти упала. Конвоир схватил под локоть, удержав и толкнув вперед.

Едва успевала следовать за ним, тяжело шаркая по коридорам (судя по всему по коридорам), где резкие повороты и перепады уровней создавали полное ощущение хаотичности и беспорядка. Шла покорно и спокойно, не вырываясь, не сопротивляясь — пусть думают, что я полностью во власти их контроля — но внутри горело и рвалось. Судорожно думала, что делать. Судорожно силилась понять, где нахожусь. Судорожно пыталась что-то разглядеть через маленькие щели в мешке, но они были слишком узкими. Неизвестность душила. Связанные за спиной руки вспотели, во рту пересохло. Не переживать, не отчаиваться, держать себя в руках.

Пахло странно и дурно, впрочем, нос уже привык к вони. Когда нас вытаскивали из машин, темень стояла жуткая — наступила глухая ночь — но за тот десяток секунд, когда на голову мне ещё не успели надеть мешок, я успела различить отдельные детали окружающего пейзажа и вздрогнуть.

Вытянутое здание, некогда принадлежащее жнецам этой территории. Возвышенность, откуда открывался вид на пересечение Волунтуса и восточного притока Гаудима, за которым простирались земли Старых Рубежей. Теряющееся в темноте контуры гидроэлектростанции.

°17-6-17-6-13.

Обожгло легкие. Ударило в голову. Ночь тут же зашумела, загромыхала, засвистела, завизжала. Дикая ночь. Пощечина от жизни.

°17-6-17-6-13!

Я была здесь. Не единожды. Здесь когда-то училась вместе с Сэмом. Сюда мы ездили по работе. Именно тут состоялась моя встреча с человеком, помогшим раздобыть таможенные документы и снабдившим меня информацией для поездки в Перешеечную область — и в секунду, когда я открыла рот, чтобы вздохнуть, а на мою голову накинули пыльный мешок, перед глазами пронеслось всё, оставленное в прошлом: квартира на окраине города, освещенная теплыми осенними лучами; главред в другой комнате, телохранители у дверей и долгая проверка на отсутствие прослушек… Сэм всегда болел за Штиль, с самой юности переживал о далеком юго-западе, соединенным с материком опасным скалистым горным перешейком Арроганс. Оправдывал его жертвы и безрассудность, искал информацию о состоянии дел на передовой… И искренне верил, что вся оппозиция «Багровых небес» ведется во имя борьбы полуострова, помощи в его гражданских бойнях. Ради свержения Трех.

И последнее было истиной. Но ориентир лежал по другую сторону.

В тот миг, когда я осознала, где нахожусь, выцветшие обрывки прошлого автоматной очередью пронеслись перед глазами.

Север. Иванко Хорст. Амбициозный, рассудительный и осторожный лидер, снискавший себе сторонников во всех уголках Государства. Человек, в отличие от Трех, имевший лицо и имя — он был рядом со своими людьми, выходил к ним без конвоя охранников, а не вещал с балконов и отцепленных площадей; общался с подданными на равных и всегда оставался на стороне Севера. Север не избежал произвола политической полиции, но работавшие там жнецы считались усмиренными. Хорст решал проблемы подведомственных ему земель и сыскал уважение баронов Севера. Инициативный реформатор, ставший поперек глотки правительству Государства, ибо так много людей в него поверили… И я в него поверила. И тогда, тем осенним днем годы назад, я сидела в комнате напротив Вильдан Хорст — жены маркизуса Севера, что являлась еще и одним из таможенных баронов, — и планировала с ней и поездку в Перешеечную область, и публикации, что делались и должны были быть еще опубликованы. Осторожное отравление, опасная многоходовая игра, мелким звеном которой я становилась. Вильдан помогала с документами, сторонники Иванко пособили избежать казематов жнецов. И тогда казалось, что другого ничего нет, что в другое нельзя верить — либо черное, либо белое, и избежать игры невозможно, но… Всё оказалось сильно сложнее. Важное скинуло личину и оказалось пустышкой. Когда началась эпидемия, и мы с Сэмом оказались среди горгоновцев в лесу, я так боялась, что мое сторонничество откроется. А затем сокрытие этого факта перестало иметь значение, но я продолжала молчать, и только оказавшись в этих краях, ясно поняла почему: это не стало привычкой, нет. Я просто сменила сторону. Вместе с Тремя и Штилем померк Хорст. Осталось другое, впитавшееся в кровь змеиным ядом. Я продолжала молчать, потому что это уже была не моя сделка.

— Сюда их закидывай, — прокуренный мужской голос прорвался через мои воспоминания и разговоры других людей. С меня сдернули мешок, ловким движением срезали путы с рук и мигом толкнули в очередную клетку.

Еле удержалась на ногах, и буквально в то же мгновение в меня врезалась Харитина.

Восприятие — кубарем. Звук закрывающегося замка, а я пыталась осмотреться и понять, где мы. Анфилада залов. В том, где находилась — еще три клетки, одна из которых располагалась напротив, а две других по сторонам от «нашей». Люди в клетках распределены согласно полу и (похоже) критичности состояния. Переглянулась с Морисом, опасливо озирающимся, и Ансельмом, пытливо осматривающим исподтишка прутья. Харрисона закинули в клетку к тем, кто выглядел похуже — мужчина прилагал усилия, чтобы не рухнуть без сознания на пол. Знакомые лица то здесь, то там, но все равно слишком мало — какова вероятность, что кого-то увели в другие залы? Или же всех прочих…

Вздрогнула. Качнула головой. Прочь эмоции, нужен холодный разум. На противоположной стене пара дверей. Чуть в стороне чернел проем, тусклый грязно-оранжевый свет очерчивал лестницу, ведущую вниз. Слева, рядом с выходом в коридор, откуда нас привели — полки со всякими склянками, содержимое которых не могла различить из-за снующих туда-сюда фанатиков и толкающихся в клетке людей. Справа, у отрывающейся анфилады, еще одна приоткрытая дверь. Рядом — огромный металлический стол, куда из мешков фанатики высыпали наше оружие. Специально, в насмешку, мол, смотрите, оно так близко, но вы не дотянитесь! Адепты громко спорили, отбирали друг у друга понравившиеся стволы и ножи.

И тут меня осенило. Пистолет Льюиса. Мой пистолет, на затворной рамке которого выцарапано «Палач Змееволосой». Его выбили из моих рук. Какова вероятность, что подобрали? Слишком высокая. Но, с другой стороны, что им даст мелкая надпись? Кто ее поймет? Да даже если и поймет — какая разница, кого они поймали? Даже если поймет, разве найдет владельца пистолета среди всех привезенных людей (а ведь сегодня в клетки закидывали не только нас, пойманных среди Руин)? Даже если кто-то вспомнит, что этот пистолет был выбит из моих рук — что с того? Просто пистолет, который мог у меня оказаться сотней способов. Что с того? Ничего. Абсолютно ничего.

Кроме странной злости, что эти суки забрали мой пистолет.

— Вот, еще одну закиньте!

Я только и успела, что оглянуться и увидеть, как отчаянно сопротивляющуюся Акиру толкнули к нам в клетку. Девушка тут же схватилась за прутья, принялась дергать их и сыпать проклятиями вперемешку с мольбами. Адепты-конвоиры хищно посмеивались, и я кинулась к Акире. Схватила ее за плечи, резко разворачивая к себе.

— Тише, успокойся, — проговорила я быстрым шепотом, увлекая девушку за собой вглубь клетки. — Не привлекай лишнего внимания, успокойся.

— Пусти!

— Акира! — я сжала пальцы на ее плечах сильнее. Голос мой терялся для фанатиков среди стонов, хрипов и стенаний прочих заключенных. — Сейчас вырваться не получится, криками ты сделаешь только хуже. Дыши глубже. Не дергайся. Не шуми. Нужно подождать, мы выберемся отсюда.

— Мы здесь умрем! — прохрипела девушка, вновь дергаясь, но я заглянула в ее глаза и уверенно и четко произнесла:

— Мы выберемся. Даю тебе слово. Ты должна верить мне.

Гудящие голоса внезапно затихли. Из тьмы коридора в помещение вошел высокий черноволосый мужчина в сером, на лице которого играли блики от подрагивающего света одинокой лампочки. На вид он казался не старше Криса.

Завидев вошедшего притихли фанатики, а сидящие в клетках склонились, опустили головы и уперли в пол глаза, сделали шаг вглубь, точно прячась от и без того тусклого света. Я продолжала стоять прямо, следя взглядом за незнакомцем — от него не веяло флером фанатичного безумия, бесовского помешательства; но было нечто другое, темное, вдумчивое, манипулятивное, — он посматривал на людей в клетках, и в один миг его взор замер на мне…

Буквально пара секунд. Жаром обдало изнутри. Необъяснимое чутье зазмеилось по телу притупленной безоговорочной уверенностью.

Предо мной был жнец. И, смотря в мои глаза, он внезапно усмехнулся.

— Эстер, че ты замер? — окликнул один из фанатиков мужчину. — Смотри, скока добра притащили! Хошь себе что-нибудь взять?

— Опишите всё, отнесите в хранилище, — звучно ответил Эстер, наконец отворачиваясь и уходя к столу. — Хварцы скоро прибудут, не думаю, что ты горишь желанием отчитываться перед Арчибальдом за наведенный бардак.

— Да брось, Хьорт, мы ведь добычу и мясо притащили: скока народу собрали! Здесь и для развлечений Арчи, и для потех Дениз, и для нужд Говард…

— Заткнись, Зука. Говоришь много, — Эстер остановился у стола, скептически оглядывая гору оружия. — Разберитесь со всем и проваливайте, вас ждет народ в других отсеках. А что со свежаком делать, Арчибальд сам определится, — мужчина, собравшийся уже уходить, неожиданно принялся разгребать пистолеты, в следующую секунду вытаскивая… Мой. Я непроизвольно напряглась. Эстер, подняв пистолет выше и внимательно осмотрев его сбоку, ухмыльнулся. — Вот эту вещицу я, пожалуй, заберу, — и, прежде чем скрыться за дверью, он еще раз обернулся, прямо посмотрев на меня.

Время тянулось, и происходящее вокруг было сродни сумасшествию: нескончаемые стенания и стоны, темнота — адепты, после того, как покинули наш отсек, вырубили единственную тусклую лампочку, — во мраке смешались контуры помещения, очертания людей, растворились линии пола, стен, потолка, создавая ощущение могильной тьмы, пронизанной давящим на психику напряжением. Звуки, издаваемые от страха и безнадежности, складывались в воздухе в непроницаемую пелену, заполняющую сознание до свиста. Даже самые отчаянно-смелые, пытающиеся докричаться, вырваться из клетки, устали и сели на пол. Тотальное непонимание того, что делать дальше.

Поговорить бы с Ансельмом, когда-то сбежавшим из лап Сообщества, да только привлечем внимание адептов, то и дело проверяющих «дисциплину».

Я пыталась пообщаться с женщинами, оказавшимися вместе со мной в ловушке. Большинство из них начинали встревоженно трепетать, заламывать руки и стараться от меня отдалиться: «Не приближайся, дурная! Он придет и нас всех покарает!». Запуганы. Истерзанны. Истощены. От меня отшатывались, как от прокаженной, и никто не говорил, чего конкретно боится, какая конкретно кара ждет. Через пелену мрака видела попытки Харрисона тоже начать с кем-то диалог, но результат был идентичен: испуганные возгласы пронзали тишину, ужас и тревога ощущались тяжестью в легких. Не знаю, как сама не закричала, не забилась в угол, схватившись за голову и принимаясь раскачиваясь из стороны в сторону — но, на удивление, безумный страх, что испытывала, лишь прочищал голову, заставляя мозг работать активнее.

Нога ныла. Спина гудела. Но я не обращала на боль внимания. Сейчас не было на то времени.

Харитина сидела на полу, гордо выпрямившись и смиренно наблюдая.

Любые попытки наладить диалог с собратьями по несчастью рушились. Разговоры они считали катализаторами приближающейся беды, а «слишком горделивых, не желающих склониться» — ужасным проклятием, которое новоприбывшие стали олицетворять. Видя чужую бестиальность я лишь сильнее старалась хотя бы в чьих-то глазах увидеть здравый рассудок… И нашла.

Одна из девушек, что долгое время молча следила за мной, внезапно увлекла меня в сторону — мы переступили через спящих на полу, подошли к самой стенке, будто там наш шепот мог стать неслышным.

Девушка нашептывала. Сбивчиво, рвано, хрипло. Мысли ее перескакивали, она постоянно озиралась по сторонам; а в клетках двигались тени, чьи искаженные лица казались чужими и знакомыми одновременно, и безумие, которое только зачиналось, разворачивалось адом среди уходящих вглубь анфилады залов. Девушка говорила. О том, как здесь истязают, как ломают сознание, превращая людей в безвольных покорных рабов — она не знала (да и никто здесь не знал), куда затем отправляли «обработанных» людей, неофитов, новых адептов. Тех, кто сопротивлялся, называли «неугодными», «отвергнувшими прозрение», «ошибками в Великой чистке мира», а потому недостойными жизни — их убивали, приносили в жертвы, чтобы восславлять призрачных богов, кому Сообщество принялось поклоняться, и еще больше укреплять свою «избранность» в глазах уверовавших фанатиков.

В рассказе девушки — Лорен — всплывала смутно знакомая фамилия Хварцев. Как я поняла, здесь заведовала супружеская пара Арчибальда и Дениз, и каждый из них мог посоревноваться в жестокости. Арчи обожал изводить противящихся людей, оставлять в живых как можно дольше, но разрушать и искажать до неузнаваемости. Обычно его выбор падал на девушек — они отбивались, сопротивлялись, но всегда оказывались слабее. Ему нравились крики, и когда он утаскивал очередную жертву в свою каморку, вопли наполняли коридоры и, по словам рассказывающей, от этих визгов люди седели.

Но Дениз была страшнее Арчибальда. Ее пытки — изощреннее. Страсть к насилию — ужаснее. Крайне жестокая, фанатично и искренне поклоняющаяся расплывчатым идеалам Сообщества, уверовавшая в свою «избранность» и праведность «очищения мира от лишних людей, ошибочно переживших конец прежнего».

Возможно, решившаяся говорить Лорен рассказала бы больше, но грохот открывающихся дверей наполнил темные залы, прокатился протяжным отголоском. Девушка кинулась на пол, свернулась калачиком, притворяясь, будто спит, и внезапно по всех залах стало тише… Я глянула на Блэка, который знаками указывал всем лечь, почти сразу же почувствовала, как на плечо легла рука Харитины, увлекающей за собой. Мы опустились на пол, закрыли глаза. Перед моими глазами только и успел мелькнуть коридор. Сердце колотилось в горле, холод не ощущался из-за страха, гоняющего жар по телу.

Эхо тяжелых шагов и веселых голосов покатилось по темным закуткам, но слов не различала из-за стоящего шума в ушах. Секунда за секундой проходила, и казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Мы слышали, как кто-то проходит мимо нас, останавливается рядом, и с каждым шагом сердце стучало сильнее, а страх проникал глубже.

— Ой, Арчи, мы пропустили прибытие новичков, какая жалость… — интонации высокого женского голоса нагоняли жути.

— Поприветствуем их утром, а сейчас пойдем-ка, хочу поскорее твои ножки раздвинуть…

— Арчи, смотри, вот этот глаза открывал! — от смеха девушки волосы встали дыбом; я старалась не двигаться, практически не дышать. — Может оставим им весточку перед утренним пробуждением? Ну давай, Арчи, будет весело!

Я слышала, как открылся замок соседней клетки. Как распахнулась дверь. Как парочка схватила кого-то, выволакивая в коридор. Крик, попытки отбиться, ругательства и проклятия, звуки ударов, пока дверь заново закрывали. И никто, никто не двинулся, не пошевелился, не поднял головы. Харитина, рука которой лежала поверх моей, лишь немного надавила пальцами, безмолвно призывая не дрогнуть, не вскочить.

Крики звучали громче. Удары — многочисленней и сильнее. Хруст костей. Хлюпающий звук. Треск. Затем вновь хохот и звуки удаляющихся шагов.

Я лежала, дрожа изнутри, и не открывала глаз, даже когда вокруг затихло. Знала, что увижу, когда их открою. Слезы, собравшиеся в уголках глаз, покатились вниз. Ладони вспотели, мокрой стала спина.

С усилием распахнула веки.

На полу лежало тело. Вместо головы — каша плоти вперемешку с волосами и костями. Из ошметков шеи хлестала кровь.

***

Главное правило усвоилось быстро: молчи, играй в покорность, старайся не поднимать глаз.

Ещё двух пленников, пытающихся вырваться и начавших ругаться с адептами, с утра выкинули из клеток и утащили по лестнице куда-то вниз: очень скоро мы услышали вопли, не прекращающиеся до обеда. Примерно тогда же убрали с пола ночной труп. Тело его потянуло за собой кровавый след, который оставили «в назидание новоприбывшим». Я увидела лица Арчибальда и Дениз — от ее голоса и смеха внутри обрывалось, — что днем прогуливались мимо клеток, всматриваясь в лица и читая проповеди о лучшем мире, который всех нас ждет после того, как мы позволим себе очиститься и примем данное «постигшим» «прозрение».

Они вещали о разгневанных богах, что наслали на людей кару за возвышение Матери, за предание забвению древних ритуалов в их честь. О том, что спасти нас в апокалипсис может лишь беспрекословное подчинение Сообществу, его лидерам, которым Небеса даровали зрение в кромешной тьме нашего афеизма. О крови, что пролилась во имя «великой жертвы», о том, что новый мир родится лишь после того, как боги прошлого напитаются задолженными за долгие тысячелетия им жизнями. Что эпидемия — не больше, чем массовое жертвоприношение ради утопии будущего, что Сообщество — чистильщики, которые должны завершить его, найти и убить избранных богами в пищу. Новый мир пока не наступил, а значит не заполнились еще кровью божественные ритуальные чаши, значит продолжают по земле ходить люди, которым суждено лечь на заклание, и коль страшная чума не справилась — довершать начатое необходимо «постигшим»… И когда всё завершится, и придут лучшие времена, вступить в них позволено лишь избранным.

Кто-то начинал верить, потому что мрачнился рассудок. Кто-то из страха за свою жизнь. Кто-то из голода, в надежде, что перепадет лишняя крошка. Вакханалия и ад, где не разобрать ничего. Кто-то притворялся. Кто-то умирал от бессилия. Кого-то убивали в наказание. Кого-то истязали из прихоти.

Часы затирались, время меняло ход. Постоянная полутьма. Мигающий свет. Адепты могли принести миску еды на целую клетку, где сбивалось по двадцать-тридцать человек. Могли вылить воду на пол, чтобы умирающие от жажды были вынуждены слизывать тухлые капли влаги с грязного пола. Отказывающихся есть или пить ждало наказание. Отказывающихся выполнять приказы ждало наказание. Пытающихся себя убить ждало наказание. Если фанатики слышали где-то лишние переговоры — наказывали плетьми. Песнопения сменялись воплями о помощи.

Иерархия Сообщества уяснялась легко — не без помощи инстинкта самосохранения. Безумство отравляло «низших» фанатиков, исполнителей — тех, кого в ряды Сообщества затянули пытками или обманом, кто уверовал из-за отчаяния. Разум верха оставался, в большинстве своем, светел. Находились, конечно, искренне убежденные в истинность сумасбродного учения-компиляции; перед глазами жили и Дениз с Арчибальдом — я не была уверена, что их беспредельная жестокость вызвана одним лишь Сообществом, но в том, что идеология фанатиков обосновывала им и оправдывала перед другими их действия, сомневаться не приходилось, — но и Эстер, и многие другие «управленцы» демонстрировали лишь холодный расчет и полное понимание ситуации.

Мы быстро узнали, что значили «развлечения Арчи» и «потехи Дениз», и начали знакомство с первого. Одна из незнакомок которая лихорадочно нашептывала мне о том, что происходило в стенах бывшего офиса управления жнецов, ближе к вечеру следующего дня после нашего прибытия попыталась вырваться и сбежать, когда один из адептов вывел ее из клетки в туалет. Ее тщетный план провалился, не успев начать реализовываться, но она смело отбивалась. Тогда из своих «покоев» показался Арчибальд, привлеченный злобными ругательствами, и схваченная девушка плюнула ему в лицо, сказав, что «никогда не склонится». Губы его расползлись в гримасе, мало напоминающей улыбку: «Строптивая сучка, две недели, а ты всё брыкаешься! Как же мне это нравится…»

Я помню, как из закрытой двери доносились ее плач и мольбы прекратить. Помню ее крики. И как, закрыв уши, я пыталась их не слышать; ходила из угла клетки в угол, и зубы колотились друг о друга. Арчибальд выкинул бедняжку, побитую и полуголую, из комнаты на пол коридора. Застегнул брюки, скептически осматривая почти бездыханное тело у своих ног. Адепты оттащили ее в темную каморку, закрыли там одну. Ночью Арчибальд вновь изнасиловал ее и избил. А когда она совсем перестала сопротивляться — велел фанатикам «отвести ее на подготовку к ритуалу». Хуже лишь то, что девушка не была первой. И не стала последней. Арчибальд вылавливал тех, кто проявлял хотя бы какую-то твердость духа, и утаскивал, как паук. Ему нравились их крики, нравилось, когда они пытались отбиться…

Акира, видя это, старалась быть тенью. Пряталась в глубине клетки, не реагировала на тех женщин, что поначалу пытались вывести ее на эмоции и конфликт. Правда, поначалу девушка отказывалась есть и пить. Её буквально выворачивало не то что от вида тех помоев, которыми адепты поили и кормили пленников, но и от посудин, пола, стен, даже от вида других людей. Дошло до того, что Акира теряла сознание. Её организм будто сам пытался прекратить существование. Я начала поить её. Осторожно, по чуть-чуть, едва смачивая губы, когда та пребывала в полудрёме, где-то между сном и истощением. Сидела рядом с ней. Держала её голову, убирала волосы с лица. Говорила. Много говорила. Уговаривала и убеждала — все так же аккуратно, постепенно, — пока Акира не стала заставлять себя принимать пищу. Закрывая глаза, давя рвотный рефлекс. Но она стала пытаться поддержать в себе жизнь.

Харитину никто не трогал. Женщина была кротка и безропотна, и поражало, насколько филигранна оказалась ее маска смиренности. Я старалась играть также безукоризненно, но даже сама чувствовала, как порой прорывались взгляды и неосторожные жестикуляции. Я старалась играть в смиренность.

Страха было так много, что он стал непрерывным, и от того притупился. Он перерос в усталость. Я перестала постоянно представлять худший сценарий. Все меньше контактировала с теми, кто ещё сохранил рассудок, но чаще наблюдала за его теряющими — люди падали без сознания, страдали от бессонниц и галлюцинаций. Бесконечное мычание и стенания обращались фоновым шумом…

Но раз за разом подрывалась успокаивать плачущую Акиру. Раз за разом перешептывалась с Харитиной, когда нас никто не мог слышать. Раз за разом обменивалась с Блэком односложной жестикуляцией. Раз за разом подбадривающе улыбалась Морису. И думала, думала, думала… Так много рождалось в моей голове идей для побега — одна безумней другой — но все они могли привести лишь к смерти. В какой-то момент этого ада мне даже подумалось, что это не самый худший вариант. Хуже пожалеть о том, что выжил.

Как бы поступил Роберт? Что бы сделал Крис? Что предприняли бы в этой ситуации горгоновцы?

Внутри ломалось, но совсем не так, как того желали адепты.

Я процарапывала ногтем на коже ремня засечки, вела подсчет дней, и единственным, что помогало в них не потеряться, стало расписание Эстера Хьорта. Каждое утро он выходил из двери, расположенной у металлического стола, где всегда царил беспорядок; проходил по залам вальяжно и немного надменно. Затем к обеду возвращался к себе — к нему приходили адепты с рапортами и, хотя «хозяином» этого ада был Арчибальд, которого беспрекословно слушались и которому беспрекословно поклонялись, именно Эстер играл роль «ведущего отчетность надзирателя», — а к вечеру, когда крики о помощи становились невыносимыми, покидал здание и возвращался к зыбкой тишине поздней ночи. Он знал переплетения коридоров, знал схему этажей и расположение всех комнат, залов, кабинетов — это было видно невооруженным глазом: когда адепты то и дело поглядывали на план-схемы, Хьорт всегда шел по наитию. Эстер — здешний жнец, а в последнем я не сомневалась ни на секунду. С самого момента, когда увидела его в первый раз. Поняла. Почувствовала. Я следила за Эстером. Внимательно. И хотя для остальных адептов вполне сносно демонстрировала роль молчаливой и покорной девчушки, забитой в угол, видя Хьорта, головы опустить не могла.

Знакомство с «потехами Дениз» началось в момент, когда я разглядела наполнение склянок на полках. В них находились законсервированные части человеческих тел. Помню, как пересекшись взглядом с Блэком, кивнула ему в ту сторону, не скрывая шока на лице, а Ансельм лишь утвердительно махнул головой. Он не был удивлен. А затем Дениз Хварц показалась на лестнице, ведущей из подвального этажа, и в руке она держала торшер, выделанный из человеческой кожи. Мой взгляд застыл на ужасной картине, и я не могла отвернуться, а Дениз с улыбкой, жестокой и безумной, сначала оглядела реакцию людей в клетках, а затем обернулась к дежурившему Зуке: «Нравится? — спросила она в искреннем восхищении своей зловещей работой. — Я срезала еще парочку деталей, там татуировки такие симпатичные. Представляешь: натуральная кожа, причудливый узор. Вот думаю, абажур сделать, может? Или попробовать сумочку сшить?» Непроизвольно я отшатнулась, чувствуя, как от жути темнеет в глазах, и только Харитина, удержавшая за плечи, не позволила упасть.

Сердце замирало, а затем начинало биться сильнее при каждом шаге, который делала Дениз, а звук ее каблуков отражался в бесконечных переплетениях коридоров. Место, которое и без того в прежние времена жнецы заселили призраками и пропитали страхом, стало сосредоточением животного ужаса.

Ромбические символы были везде. Их рисовали на потолке, изображали на дверях, выводили на редких зеркалах. Красные глаза смотрели отовсюду, беспрестанно наблюдали — и если долгое время вглядываться в них, то начинало казаться, будто исходящие от них переплетенные лучи вдруг принимались шевелиться.

Я часто засыпала на спине, а когда открывала глаза, первое, что видела, были эти чертовы символы на потолке.

Впрочем, могло ли статься возможным ожидать иных символов на руинах Государства, где даже после падения Трех всевидящее око не смыкало век?

Вслед за усталостью шла злость. Я душила эмоции, давила их внутри, здраво понимая — любая лишняя приведет к краху. Только терпение нужно. Внимание. Хладнокровие и сдержанность.

Хьорт не был единственным жнецом среди адептов Сообщества, но оставался единственным, находящимся на территории этой тюрьмы постоянно. Некоторые жнецы входили в число своеобразных «охотников» — тех самых, что рыскали по землям и искали выживших, ловили и доставляли в селения или прямо в ведение Арчибальда. Тех самых, что поймали и доставили нас. Охотникам же выпадала роль и конвоировать «подготовленных и прозревших» (а в сущности — обращенных в овощи промывкой мозгов) в следующую «финальную» инстанцию. Там, судя по по обрывкам фраз и подслушанным отрывкам диалогов, руководил отец Арчибальда. Этот некто Говард, по всей видимости, был центральным звеном Сообщества, его названным лидером — Кормчим.

Самое главное в другом: охотники, а значит наиболее многочисленная и подготовленная подавлять сопротивление часть здешней экосистемы, периодически уезжали. Их отсутствие увеличивало шансы выбраться из плена. Также я заметила, что пару раз в сутки, примерно на рассвете и на закате, верующие адепты уходили на своеобразный диалог с высшими силами — они разбредались по комнатушкам не то молиться, не то впадать в состояние беспамятства. Даже дежурные залов, где содержались пленники, могли спокойно покинуть свои места.

Одним из главных смотрителей нашего и ближайшего зала был Зука, один из охотников. Белый шрам от клейма Сообщества располагался у него в районе кадыка. Светловолосый голубоглазый мужчина, вполне могший в прошлом быть рекламным лицом какого-нибудь модного бренда: встреть я его при других обстоятельствах, никогда бы не смогла подумать о его причастности к зверствам кровавой секты, которой он, к слову, был по-щенячьи предан. Толика безумства в его глазах переливалась искрами, будто бы даже придавая его лицу пугающей осознанности. Зука самозабвенно молился, искренне злился на отказывающихся узреть «истинный путь». Он следил за порядком в залах; экзекуции над провинившимися обычно перекладывал на плечи фанатиков, более охотных до крови, однако сам никогда не был прочь посмотреть на проводимую сессию наказаний. Возможно, когда-то именно это свело его с Дениз — пока она членила и потрошила, упиваясь мучениями и агонией своих жертв, Зука восторженно наблюдал и за процессом, и за самой зверюгой. Не то чтобы я приложила особые усилия, чтобы раскрыть их связь — парочка никогда не скрывалась.

Зука был не единственным любовником Дениз, но явно одним из самых страстных. Арчибальд к изменам жены относился спокойно. Он знал о них. Он присутствовал при них. Такие отношения между супругами Хварц вызывали немало вопросов, ведь, несмотря на все, Дениз с необычайной любовью смотрела на Арчи, с неописуемой нежностью ухаживала и беспрекословно следовала за ним.

Кровавый хаос, в котором терялся разум. Постоянно исчезающие перед нашими глазами жизни. Кровь, пронизывающая воздух своим тошнотворно-пронзительным запахом. Звуки пыток. Вопли, от которых сводило зубы. Жуткий рев истязаемых из глубин жандармерии, такой леденящий и безумный, что даже самые древние боги затихли бы, не в силах сопротивляться этому мрачному симфоническому оркестру смерти.

Время текло странным образом, и в этом тоже крылась мука. Я замечала на себе синяки и кровоподтеки, но не могла вспомнить, откуда они брались. Иногда понимала, что голова у меня мокрая, но словно липким туманом покрывались воспоминания. Казалось, что схожу с ума, и потому я концентрировалась, заставляла разум работать. Занимать себя разглядыванием окружающей обстановки бесконечно было нельзя, да и особо надежды то тоже не приносило, но я все тешилась мыслями о рациональности, о том, что «изучаю помещение для успешного побега».

Лестница вниз. Там, в подвальных помещениях, заведовала Дениз и ее прихвостни — даже адепты старались не совать туда носа и за глаза «хозяйки» называли те места «скотобойней». Крики оттуда ночами напоминали вопли из преисподней. От вони крови и гнили по утрам слезились глаза — тогда, по всей видимости, внизу открывали двери или проветривали помещения.

Две двери в кабинеты. Один из них — рабочий для Эстера. Второй — оборудованный под спальню для Арчибальда, которому как-то особенно сладко спалось под аккомпанемент какофонии звуков, издаваемых пленными. Он решал «рабочие вопросы» прямо здесь, в первых залах, не страшась людей за прутьями — о чем переживать? Они либо умрут, либо примкнут к Сообществу, «прозреют» и забудут обо всем, о чем помнить не следует, — и потому краем уха порой удавалось услышать важную информацию. В частности, я знала о грядущем обряде инициации. Подготовленных следовало сделать прозелитами, переправить из тюрьмы в «Общину», но перед этим их был должен осмотреть некто Уильям Билл Лэйтер — помощник Говарда и ключевая фигура в отслеживании новоявленных членов Сообщества. Очередной жнец? По всей видимости. Больно уж Эстер уважительно отзывался.

Что было в те дни? Что существовало в те часы? Все смешивалось, размывалось, переставало иметь значение. Не жизнь. Существование. Молча терпеть насмешки. Покорно принимать удары хлыстом, который, пущенный с другой стороны клетки, то и дело кусал кожу. Играть роль. Видеть глаза на потолке. Пытаться найти смысл в существовании и удержать в стальной хватке рассудок. Привыкнуть к смраду. Привыкнуть в красноватому мигающему свету. Стараться не конфликтовать с сидящими рядом в клетке.

Может, проще было бы умереть? Сколько раз жизнь давала на то шансы? Сколько раз подводила к краю? Как-то Роберт сказал, что страшнее смерти может быть лишь момент, когда ты пожалеешь о жизни — эти слова звучали в моей голове, стоило лишь закрыть глаза, проваливаясь в забытье сна, или распахнуть их в секунду пробуждения. Казалось, что я исчерпала все силы, но, перебирая бессонными часами ночи плетения паракордового браслета, настойчиво заставляла себя думать о том, что сделаю, вырвавшись из плена. Слезы скатывались по щекам незаметно. Мне хотелось обнять Льюиса, ощутить в его руках безопасность. Хотелось тишины. Чтоб звуки прекратились. Хотелось исчезнуть. Раствориться в пустоте, зияющей внутри ребер.