Бесплатный фрагмент - Записки от Киски

Книга первая. О таинственных записках

Дорогие дети!

У меня нет полной уверенности, что это именно моя киска сама писала эти записки. Мне их передавала мама, а иногда кто-то из друзей, запечатанными в конвертах, а меня всегда не было дома, когда эти записки приходили. Однако штемпели на конвертах оставались неразборчивыми, так что писавшего выдавала лишь простая подпись: «Твоя Киска»…

Мама всегда очень загадочно, вручала их мне, а когда я спрашивала о них, уходила от прямого ответа до тех пор, пока я совсем не выросла. Особых сомнений не было, но всё же записки от киски казались самостоятельными, особенно, если учесть кляксы в виде кошачьих лапок.

Записки были адресованы мне, потому что меня тогда не было дома — мы с папенькой путешествовали. Путешествовали мы в собственном экипаже, так что такое времяпрепровождение было одним из самых приятных для меня в те времена. Мы с папенькой упаковали свои вещи в маленький кожаный саквояж и повесили его сбоку экипажа, укрепив ремнями — так мы и проехали много миль по окрестностям.

Потом мы с папенькой много ходили пешком, осматривая все дома и крутые холмы в округе, потому что старина Чарли, наш конь, был ещё довольно силён, а я слишком мала, а ещё я всё не сводила глаз с нашего саквояжа, подвешенного сбоку: мне всё же этот способ хранения вещей в путешествии не казался безопасным, я бы охотнее предпочла узелок с платьями на коленях. Лишь саквояж лишал меня удовольствия в нашем путешествии — мне всё время казалось, что он незаметно для нас упадёт, и я потеряю все свои наряды, и мне совершенно не в чем будет предстать перед тётей, к которой мы собственно и направлялись. Но саквояж оказался вполне надёжным, и я к своему великому удовольствию каждый день переодевалась в свои лучшие наряды, так что особенно об этом и не задумывалась.

На четвёртый день после нашего приезда пришло письмо от мамы, в котором она сообщала мне великое множество указаний о том, как себя вести, а к этому посланию была приложена и первая записка от моей Киски. Оба письма я дни напролёт хранила в кармане своего передника. Это были самые первые письма в моей жизни, и я ими очень гордилась. Я показывала их всем, и все громко смеялись над моей киской, спрашивая, неужели я верю, что все эти записки моя киска написала сама.

Мне тоже начало казаться, что мама водила её лапкой, как иногда моей рукой, направляя перо в моём чистописании.

Я попросила папу как можно осторожнее выведать у мамы, в своём письме, действительны ли мои догадки, но в следующем письме от мамы, пап прочитал мне из него вот что:

«Передай Хелене, что я не держала Киску за лапку, и совсем не помогала ей писать эти записки».

Это придало мне уверенности, что моя Киска сама умеет писать, ведь я даже когда-то пыталась её этому научить, Правда, тогда безуспешно, но она вполне могла запомнить мои уроки.

Лишь взрослой девушкой я начала в этом сомневаться. Видите ли, я всегда полагала, что моя киска такая замечательная, что должна обладать какими-то особенными достоинствами. Хотя и прекрасно понимала, что кошки вообще не умеют ни читать, ни писать, но думала, что моя киска способна на большее. Ведь другой такой киски не бывало ни у кого в мире!

Надо же, я уже совсем взрослая, и моей киски давно нет на этом свете, но вдруг сегодня я ясно вспомнила её именно такой, какой она тогда была.

Она родилась чудесным крошечным котёнком, но росла довольно быстро, очаровывая всех вокруг, и даже быстрее, чем мне хотелось превратилась во взрослую кошку. А мне хотелось бы, чтобы та навсегда осталась маленьким котёнком, с которым было так весело играть. Её шкурка была восхитительной тёмно-серой с чёрными полосами по бокам, как у тигра. У неё были очень большие глаза и уши, а ещё невероятно длинный с заострённой кисточкой хвост. Это делало её похожей на лисичку, а та и вообще на неё походила: хитренькая и озорная, может у неё и были в роду лисы.

А ещё она вытворяла такое, на что ни была способна ни одна кошка в мире: она умела мастерски играть в прятки. Вы когда-нибудь слышали, чтобы кошка играла в прятки? И самое замечательное, что она всегда сама водила и выручала. Едва заслышав, как я закрываю калитку во двор, возвращаясь из школы в полдень, она бежала вверх по лестнице так быстро, как только могла, — и с того места наверху, могла озирать все окрестности через оконные перила. Как только я открывала дверь, киска смешно, но тихо мяукала. Примерно так мяукают кошки, когда зовут своих котят.

Я тут же торопилась к лестнице, но едва ступала на первую ступеньку, киска убегала от меня прочь, мчалась во всю мочь и пряталась под кроватью, а когда я входила в комнату с надеждой, что моя хвостатая подружка уже там, то там киски и след простыл. Стоило позвать её, как та тут же вылезала из-под кровати, но если бы я вышла из комнаты и спустилась вниз по лестнице одна, та вмиг бы покинула свой пост и тут же заняла место у лестницы, снова зазывая меня странным мяуканьем.

Как только я появлялась, она убегала и пряталась под кроватью, как и раньше. Порой она так и делала. Так повторялось по три-четыре раза; эту игру также любила и моя матушка, предлагая взглянуть на трюки киски незнакомцам. Хотя и странно, но та не любила повторять свои трюки, едва замечала, что за ней наблюдают другие люди. Когда я звала её, киска вылезала из-под кровати, и если обнаруживала в комнате незнакомцев, подбиралась прямо ко мне самым скромным шагом, как будто оказалась под кроватью по чистой случайности, и что бы я не говорила и не делала, её шалостям в тот день был конец.

Она обычно следовала за мной, совсем как собачка, куда бы я ни направлялась. Каждый день она сопровождала меня в школу, а по воскресеньям было особенно нелегко уговорить её не сопровождать меня в церковь. Однажды киска так и проследовала за мной туда, что заставило многих невольно рассмеяться, а там это было совершенно не к месту, и всем сразу стало довольно неловко. Это была церемония похорон профессора из колледжа.

Семья профессора была в сборе а когда пришло время выйти и сесть в экипажи, чтобы отправиться на кладбище, всех по очереди вызывали по именам. Когда пришла наша очередь, мои родители прошли вперёд, взявшись за руки, за ними мы с сестрой, а за нами вслед на полном серьёзе проскользнула моя киска и проследовала за мной, незамеченной в толпе. Она шла вперёд медленно и неторопливо, прямо за нами с сестрой на полных правах члена семьи, что в общем-то было правдой. Окружающие заулыбались, а когда мы проходили через парадную дверь, и уже начали спускаться по лестнице, послышались мужские насмешки, стоявших там джентльменов разного возраста. И не удивительно, ведь это и правда, наверное, было весьма забавно. Через миг кто-то выскочил вперёд и схватил мою киску. Вот же поднялся шум, когда та грозно подала голос! К тому же киска расцарапала лицо своему обидчику, так что тот с готовностью опустил её на место. Едва я услышала её голос, обернулась и тихо позвала её. Киска быстро подбежала ко мне, и я подхватил её на руки на всю остальную часть пути. Но я заметила, что даже мои родители не смогли удержаться от смеха даже на миг. Пожалуй, это были единственные похороны участием кошки.

Киска прожила несколько лет после событий, описанных в её записках.

Прошло немало времени, прежде чем её шёрстка снова отросла после страшного падения в бочонок с водой и щелочным мылом. Тем не менее, всё же отросла и выглядела так же великолепно, как и раньше. Никто не узнал бы о случившимся с ней, вот только после того печального случая киска стала слабеть зрением. Оба её глаза часто слезились, и бедной киске часами приходилось умываться, сидя на крыльце, иногда мяукая она заглядывала снизу вверх мне в глаза, ударяя по своим лапой, будто хотела сказать:

— Разве не видишь, как болят мои глаза? Не видишь? Ну сделай хоть что-нибудь?

В одном ей не было равных, после тех печальных событий она лучше ловила мышей, хотя и не столько ради пропитания, сколько для собственного удовольствия. Помню, как матушка рассказала кому-то:

— А этой киске пришлось понежиться в колыбельке! Кажется, ей даже понравилось, как её опекают, но это это было очень смешно, особенно смотреть, как та воротит нос от жёсткого мяса. Жаль было, и хотелось когда-нибудь угостить её вкусной вырезкой!

Наконец, благодаря вкусному питанию и малой подвижности, киска так поправилась, что стала неуклюжей, и настолько ленивой, что не хотела ничего делать, кроме как лежать, свернувшись калачиком, на мягкой подушке.

Поначалу она спала на моём маленьком стульчике, на вязаной зелёной подушке, спала уже много лет, о чём я немало сожалела, потому как из-за этого не могла пользоваться им сама. Но теперь, когда стульчик стал для неё тесноват, она завладевала самыми удобными местами в доме, какие только могла найти. Поначалу облюбовала диван, потом кресло, а потом под чьей-то кроватью. Но где бы ни приходилось, именно то место оказывалось у всех на пути, и бедолагу стряхивали со стульев, диванов и передвигали кровати, на которых ей нравилось лежать, и в конце концов киска поняла это, и едва заметив, как кто-то приближался к стулу, дивану или кровати, где ей довелось улечься, то решительно уклонялась в сторону. Было очень забавно наблюдать за тем, с каким обиженным и укоризненным выражением мордочки она медленно вставала, разминала лапы и уходила в поисках нового места для ночлега. Все в доме, кроме меня, ненавидели её, а я не раз ссорилась из-за неё. с прислугой. Даже моя матушка, добрейший человек, изо всех, а кого я когда-либо знала, в конце концов потеряла терпение и завела такую беседу:

— Хелена, твоя Киска так постарела и располнела, что ей самой уже ничто не мило, только всех мучает. Полагаю, было бы милосерднее её убить

— Убить мою киску?! — воскликнула я и разрыдалась так громко так громко и безутешно, что, кажется, напугала матушку, потому что та быстро успокоила:

— Не волнуйся, дочка, мы не будем этого делать, если в этом не будет необходимости. Но ты ведь не хочешь, чтобы твоя Киска мучилась.

— Она вовсе не мучается! — воскликнула я, — Просто всё время хочет спать. Если совсем оставить её в покое, может проспать весь день. Было бы ужасно убивать её за это. Так и меня можно убить!

После этого я стала ещё усерднее присматривать за своей Киской и на ночь забирала её к себе в постель.

Но дни Киски были сочтены. Однажды утром, прежде чем я проснулась, моя маменька вошла ко мне в комнату и села на край кровати.

— Хелена, — сказала она, — Я должна сказать тебе кое-что, от чего тебе станет очень плохо, но надеюсь, ты будешь хорошей девочкой и не расстроишь из-за этого маму. Ты же знаешь, что родители всегда делают то, что считают лучшим для детей.

— Что случилось, мамочка? — спросила я очень испуганно, но не подумав про Киску.

— Твоей Киски больше нет, — ответила та. — Она умерла.

— И где же она? — воскликнул я. — Что же её убило? Неужели она больше не вернётся к жизни?

— Нет, — ответила моя матушка, — Она утонула.

И тут я поняла, что произошло.

— Кто это сделал? — вымолвила я.

— Кузен Джози, — ответила она, — Но он постарался, чтобы Киска не мучилась. Она сразу оказалась на дне.

— А где он её утопил? — спросила я.

— Внизу, у мельницы, в Мельничной долине, там, где глубже всего, — ответила матушка, — Мы велели отнести её туда.

При этих словах я горько заплакала.

— Это то самое место, куда я раньше водила её поиграть! — воскликнула я. — Больше никогда ни пойду туда! И с кузеном Джози больше ни словом не обмолвлюсь!

Моя матушка пыталась утешить меня, но всё впустую, сердце моё так и рвалось из груди.

Когда я спустилась к завтраку, обнаружила в столовой своего кузена Джози за чтением газеты с самым невозмутимым видом. Он был студентом колледжа и часто останавливался у нас. Завидев его, я снова почувствовал негодование и горечь. Опять разревелась, сжала кулаки подбежала к кузену, потрясая кулаком перед самым его носом.

— Слово даю, что никогда не буду с тобой разговаривать, пока жива, — кричала я, — Хотя приходится. Ты просто убийца, настоящий убийца, вот ты кто! И когда ты уедешь в дальние страны миссионером, надеюсь, тебя съедят каннибалы! Надеюсь, они съедят тебя живьём, подлый старый убийца!

— Хелена Мария! — послышался сзади суровый голос моего отца. — Хелена Мария! Сию же минуту выйди из комнаты!

Я угрюмо вышла, бормоча себе под нос:

— Мне всё равно, он убийца! И я надеюсь, что его утопят, если не съедят! В Библии сказано, да воздастся по делам твоим. Его самого нужно утопить!

За это угрюмое бормотание я так и осталась без завтрака, а после меня заставили просить прощения у кузена Джози, но в душе я так и не простила его — ни капельки — только губами, просто повторяла слова, которые мне велели сказать, и с тех пор я не перемолвилась с ним ни словечком и не смотрела в его сторону, насколько было возможно.

Моя добрая мама предложила завести мне ещё одного котёнка, но я не захотела. Через некоторое время моя сестра Анна получила в подарок хорошенького серого котёнка, но я никогда с ним не играла и вообще не обращала на него внимания. Я оставалась так же верна своей Киске, как и она мне, и с того дня и по сей день не заводила никакой другой!

I

Дорогая моя хозяйка Хелена!

Я знаю, что так называет тебя твоя мама, потому что я только что запрыгнула на письменный стол и посмотрела, пока её не было в комнате; и уверена, что имею полное право называть тебя также, потому что если бы ты была моим собственным котёнком, и ты была бы также похожа на меня, то не смогла бы любить тебя больше, чем сейчас. Сколько раз я мирно дремала у тебя на коленях! И сколько вкусных кусочков мяса ты припасала для меня от своего ужина! О, я никогда в жизни не позволю ни крысе, ни мыши прикоснуться к чему-либо из твоих вещей.

Я чувствовала себя очень несчастной после того, как ты уехала вчера, и не знала, чем себя занять. Отправившись в сарай, я решила немного вздремнуть на сене, потому что считаю сон действительно одной из самых приятных вещей для тех, кому грустно, но мне было так одиноко без старого Чарли, цокающего копытами в своём стойле, что я не смогла этого вынести, поэтому я пошла в сад, улеглась под кустом дамасской розы и принялась охотиться на мух. На том кусте есть одна разновидность мух, которую я люблю больше изо всех, что я когда-либо пробовала. Стоит понять сколь велика разница между тем, как я ловлю мух, и тем, как это делаешь ты. Я заметила, что ты никогда их не ешь, и удивилась, как ты, всегда такая добрая ко мне, можешь быть такой жестокой, убивая бедных мух просто так. Я часто жалела, что не могу поговорить с тобой об этом. Теперь, когда твоя маменька научила меня писать, я смогу сказать тебе очень многое из того, из-за чего я часто была недовольна, потому что не могла заставить тебя понять. Я совершенно обескуражена тем, что учусь говорить по-английски, и не думаю, что кто-то прилагает много усилий для изучения кошачьего языка; таким образом, мы, кошки, полностью ограничены обществом друг друга, что не позволяет нам узнавать больше, чем могли бы; и к тому же нам очень одиноко в месте, где содержится так мало кошек, как в Амхерсте. Если бы не кошка миссис Хичкок и судьи Дикинсона, я бы действительно забыла свой родной язык. Когда ты дома, я не возражаю против этого, потому что, хотя я и не могу с тобой разговаривать, я понимаю каждое слово, из тго, что ты мне говоришь, и мы так славно играем в красным мячиком. Сейчас он в нижнем ящике письменного стола в гостиной. Едва твоя мама захотела так со мной поиграть, повернулась ко мне и сказала:

— Бедная киска, некому с тобой поиграть, пока Хелены нет дома!

И мне показалось, что я вот-вот расплачусь. Но полагаю, что очень глупо плакать из-за того, с чем ничего нельзя поделать, поэтому я притворилась, что что-то попало мне в левый глаз, и потёрла его лапой. Я очень редко плачу из-за чего-либо, если только это не «пролитое молоко». Должна признаться, я часто плакала из-за него: и с молоком для кошек так постоянно бывает. Его часто наливают в старую битую посуду, которая бьётся от малейшем стуке, а затем устанавливают их именно там, где они наверняка будут больше всего мешать. Сколько раз Джози опрокидывал моё голубое блюдце в сарае, и когда вы думали, что я сытно позавтракала молоком, на самом деле у меня ничего не оставалось, кроме мух, которые годятся разве что на закуску. Я так рада возможности рассказать об этом, потому что знаю, что тогда вернувшись домой, ты угостишь меня получше.

Надеюсь, ты нашла конские каштаны, которые я спрятала для тебя на дно кареты. Я не могла придумать, что бы ещё положить, что напоминало бы обо мне, но, боюсь, ты никогда не догадаешься, что это именно я положила их туда, что тоже очень жаль, потому что карабкаться с ними по решётке было невероятно трудно, и мои челюсти до сих сильно болят, потому что растянулись из-за того, что я выбирала самые большие каштаны, какие только могла найти.

На террасе растут три прекрасных одуванчика, но не думаю, что они сохранятся к твоему приезду. Какой-то незнакомец что-то делал в вашем саду, но, хотя и внимательно наблюдала за ним всё это время, так и не могла понять, что он там делал. Боюсь, тебе это не понравится, но если я узнаю о нём побольше, расскажу тебе в следующем письме.

До свидания.

Твоя нежная киска.

II

Я очень хочу, чтобы вы с папенькой немедленно развернулись, где бы вы ни были, когда получите это письмо, и вернулись домой как можно скорее. Если вы не приедете в ближайшее время, вам будет некуда возвращаться. Я так напугана и взволнована, что у меня дрожат лапы, и я дважды разлила чернила, так что на дне чернильницы осталось совсем немного, и они такие же густые, как рисовый пудинг. Так что прошу прощения за внешний вид этой записки, но я постараюсь поскорее рассказать об ужасном положении дел здесь. Не прошло и часа с тех пор, как я закончила писать вчерашнюю записку, как услышала странный шум в гостиной и побежала посмотреть, что стряслось. Там стояла Мэри, повязав голову своим самым жутким синим платком, в платье для стирки и с большим молотком в руке. Как только она меня увидела, так и вскрикнула:

— Что за кошка! Вечно путается под ногами! — и бросила в меня молоток, а затем с грохотом захлопнула дверь в гостиную. Я выбежала и прислушалась к окнам, потому что была уверена, что Мэри затеяла что-то нехорошее, скрывая это ото всех. Такого шума я ещё не слыхивала: всё вверх дном, а через несколько минут, как думаешь, что случилось? Целый ковёр рухнул мне прямо на голову! Я чуть не задохнулась от пыли и почувствовала, что у меня, должно быть, переломаны все кости; но мне удалось выползти из-под ковра, и я услышала, как Мэри крикнула:

— Вот только попадись мне на глаза, проклятая кошка! Лучше бы Хелена забрала её с собой!

Тут я ещё больше убедилась в том, что затевается что-то страшное. Я выбежала в сад, вскарабкалась на старую яблоню у самого крыльца и залезла на ветку, с которой лучше видно окна гостиной. О, моя дорогая Хелена, можешь ли себе представить, что я почувствовала, едва увидела все эти стулья, столы и книжные полки, сваленные в кучу посреди комнаты, книги, сложенные в большие корзины, и Мэри, которая разом отворяла все окна. Я забыла тебе написать, что твоя маменька уехала вчера вечером. Полагаю, она отправилась в Хэдли с визитом, и мне кажется, что Мэри пыталась сбежать со всем накопленным добром.

Её можно было бы перевезти до того, как она вернётся. Через некоторое время в задние ворота вошла та уродливая ирландка, что живёт в доме мистера Слейтера. Вы знаете, о ком я, — та самая, что прошлой весной облила меня холодной водой. Едва я завидела её, поняла, что они с Мэри собираются убить меня, пока вас всех нет. Потому я спрыгнула с дерева, в спешке сломав свой лучший коготь, и убежала в Бейкерс-Гроув, где ужасно провела остаток дня дрожа от холода и голода. В низинах лежал снег, и я промочила лапы, из-за чего почувствовала себя ещё ужаснее. Я не смогла найти ничего съестного, кроме старого высохшего крота. Весной они никогда не бывают вкусными. На самом деле никто не знает, какую тяжёлую жизнь ведём мы, кошки, даже самые успешные! С наступлением темноты я пошла домой, но Мэри заперла все двери, даже маленькую, ведущую в сарай на заднем дворе. Поэтому мне пришлось запрыгнуть в окно подвала, чего я никогда не делала с тех пор, как сильно растянула плечо, упав на край кастрюли с молоком.

Я подкралась к ступенькам кухонной лестницы тише мыши, если уж на то пошло, и прислушалась.

Из разговора Мэри с ирландкой я поняла, что они собирались сделать. Но я никогда не понимала ирландского, и хотя слушала до тех пор, пока мои лапы не свело судорогой от долгого сидения в одной позе, но так ничего и не поняла. Я не поняла даже того, что говорила Мэри, а обычно я её прекрасно понимаю. Мне пришлось очень неудобно ночевать в ящике с морковью. Как только я услышала, что Мэри спускается по лестнице в подвал, я спряталась в арку и, пока та снимала сливки с молока, проскользнула наверх и побежала в гостиную. Там был такой же беспорядок: ковра не видно, окон тоже, и, кажется, несколько стульев унесли. Весь фарфор лежал в больших корзинах на полу в кладовой, а одежда твоих родителей не в шкафу, а в детской — разложена на стульях. Это ужасно — стоять и смотреть на всё это, не имея возможности что-либо сделать. Не думаю, что раньше я в полной мере осознавала, как плохо быть всего лишь кошкой. Я только что посетила улицу по соседству и обсудила происходящее с кошкой судьи, но та уже слишком стара и глупа, к тому же так занята своими шестью котятами (причём самыми невзрачными изо всех, каких я когда-либо видела), что не проявляет ни малейшего интереса к делам своих соседей.