Бесплатный фрагмент - Записки Черного Повара

Глава 1

День Первый

Начало лета. Число не знаю.

Лес какой-то. Барона Власа, что ли.

После драки.

Ноги отваливаются. Руки тоже.

Двуручником махать — это тебе не поварешкой в котле. Устал, короче. Злой.

Но взяли в отряд. «Черное Отребье». Щит не наврал. Сказал Олафу — этот, мол, и в котле, и в бою не слажает. Олаф — мужик здоровый, бородатый, топором машет отменно — глянул. Хмыкнул. «Пусть будет». Вот и весь разговор, он у них главный.

Я теперь повар. И боец. Как всегда, в общем.

Сегодня этих, ну, бандитов, гоняли. В лесу. Логово ихнее.

Налетели быстро. Я с краю шел. Дрын свой, двадцатикилограммовый, на плече.

Шум, гам. Наши рубятся. Я тоже. Какой-то хмырь на меня полез — получил по башке плашмя. Потом еще один. Этому уже острием хватило. Кровища. Вонь. Нормальная работа, короче.

Главный у них там хрен в тряпках был. Костями бренчал. Маг, типа. Некромант, как Щит потом сказал.

Гадость.

Он свинью дохлую поднял. Огромную. Уже разлагаться начала, шкура кусками висит, ребра торчат. И паразиты, блин. В дырках копошатся. Эта тварь на наших поперла.

Вонючая — жуть.

Смотрю — эта свинья на Олафа прет. А тот с двумя сразу возится. Ну, я подскочил. Замахнулся от души. Меч аж взвизгнул. Врезал по хребтине этой падали. Кости хрустнули. Свинья пополам почти. Вонища еще хуже стала. Ошметки полетели. Гадость. Тот, который с рапирой, мелкий такой, модный, аж скривился. Неженка. А орк, зеленый, здоровый, который рядом рубился, только крякнул одобрительно.

Некроманта этого потом быстро угомонили — эльф темный, с луком, ему стрелу в глаз загнал. Тихо так. И точно в глаз.

Потом Олаф на останки свиньи этой глянул. На меня. «Сваришь?»

Я пожал плечами.

«А куда деваться, командир? Не выбрасывать же».

Хоть и тухлятина знатная.

И работы с ней будет… уйма.

Готовка

Щит сказал, что я молодец. И с мечом, и что за свинью взялся.

Остальные пока косятся. Ну и хрен с ними. Привыкнут. Один гоблин мелкий, шаман ихний, вроде, все ходил вокруг, нюхал. «Сильный дух, — говорит, — дух смерти и перегноя». Ну, спасибо, утешил, падла. Попросил его потом каких-нибудь корешков едких найти, чтоб паразитов из туши вытравить.

Притащил каких-то вонючих клубней, вроде тюльпаны дикие. Гоблин сказал, жечь будут. То, что надо.

Запасы тут… М-да.

Прошлый повар, видать, совсем отчаялся. Или руки из задницы. Мука с мышиным пометом. Жир — воняет так, что глаза слезятся. Какие-то коренья, вроде сельдерей, все в плесени. Тьфу.

Но соль есть. И перец. Это главное. Соль все исправит. Ну, или почти все.

Так, вепрь. Точнее, то, что от него осталось. Труп, как не крути, все равно труп. Шкура висит клочьями, мясо рыхлое, того и гляди развалится. И дыры до ребер. Еще и я его рубанул.

И паразиты, конечно. Куда ж без них.

Первым делом — в ручей его. Промыть как следует. Холодной водой. Чтоб хоть часть грязи и этой дряни смыть.

Потом гоблинские корешки эти. Натер ими тушу снаружи и внутри. Они жгучие, аж кожа на руках горит. Пусть полежит так с полчасика. Эта едкость должна большую часть гадов выгнать или прибить. И мясо чуть уплотнит, не даст развалиться при готовке. Главное — не передержать, а то совсем дубовое станет, и вкус убьет.

Пока оно там маринуется в этой жгучей дряни, надо начинку делать. Мясо старое, вкуса в нем своего уже почти нет. Значит, надо вкус ему дать.

Наловил пару крыс в лагере бандитском. Свеженькие, жирненькие. Еще птаху какую-то мелкую подстрелил из рогатки один из пацанов обозных. Тоже освежевал.

Все мясо мелко порубил. Туда же — лук проросший, что нашел. Его зеленая часть горечь даст, а сама луковица, если подгнившую часть срезать, еще сладость сохранила. И чеснок дикий, его всегда с собой таскаю немного. Он и запах свой даст, и остроту. Все это солью, перцем хорошенько.

Перец нужен черный, жгучий, чтоб пробрало.

Тушу вепря еще раз промыл от гоблинских корешков. Аккуратно.

Теперь начинка.

Запихал внутрь это месиво из крыс, птахи и лука. Оно и вкус даст, и сочность. А чтоб форма держалась, обмотал тушу найденными в лесу гибкими лозами. Как корсет такой получился. Не развалится теперь.

На гарнир что? Картоха эта пятнистая. Почистил, вырезал все черное. Нарезал крупно. Обжарю ее в остатках того вонючего жира. Если жир сильно перетопить, вонь уйдет, останется только основа. А картоха впитает и соль, и перец, и дым от костра.

Будет ярко.

Соус. Вот тут просто. Насобирал в подлеске каких-то ягод, вроде брусники, кислых. Земляники, сладкой. Подавил их, добавил воды немного, проварил с щепоткой соли. Кисло-сладкий соус отлично к жирному мясу идет. И к тухлятине тоже. Оттенит, сбалансирует.

Ну и на вертел его, болезного. Можжевеловых веток в костер подкинул. Дым у них — вещь. И запах лесной дает, и горечь лишнюю убирает. Крутить долго. Не спеша. Чтобы жар равномерно проходил. Снаружи чтоб корочка взялась, хрустящая, темная. А внутри — чтоб пропеклось, соки дало. И чтоб эта начинка из крыс и птахи свой аромат мясу вепря передала. Следить надо, чтоб не подгорело. По цвету сока смотреть, что капает. Сначала мутный, потом светлеть начнет. Как прозрачный почти станет — готово.

Часа четыре, не меньше, ушло. Снял. Разрезал. Лозы эти держат форму. Внутри — начинка, пар идет. Картоха рядом в котле огромном, походном шкворчит, золотистая. Соус в котелке булькает, кисленький такой, ароматный.

Первым Олаф попробовал.

Отрезал кусок мяса. Полил соусом. Закусил картохой. Пожевал. Крякнул. «Жить будем». И мне кивнул. Это, считай, похвала. Остальные тоже накинулись. Жрать-то охота. Даже тот модник с рапирой ел. Картоху особенно нахваливал, зараза.

Завтра опять куда-то тащиться.

Лишь бы не пришлось опять трупы готовить. Хотя… какая разница. Мясо — оно и в аду мясо.

Блюдо дня: Некро-вепрь «Смерть Паразитам», фаршированный последней надеждой и дикими грызунами, под ягодным взваром, с печеной картохой.

Глава 2

День Второй.

Опять без числа. Лето, вроде, продолжается.

Трясина какая-то, вонючая.

По пути ко второму логову этих, бандитов.

Ноги вязнут. Вокруг туман, сырость. Комары жрут, сволочи. И воняет болотом.

Отряд злой, молчаливый. После вчерашней жратвы хоть силы есть тащиться, но настроение — хуже некуда.

Одно радует — двуручник сегодня больше за спиной висел, чем в руках.

Дорога дрянь, но пока тихо.

Шли с самого утра. Тоскливо. Под ногами хлюпает. Иногда кто-то провалится по колено в эту жижу, выругается. Олаф только зыркнет — и дальше.

Этот, с рапирой, который вчера от мяса нос воротил, сегодня чуть не утоп в какой-то яме. Вытащили его, всего в тине. Он потом долго отплевывался и жаловался, что его куртка, он еще ее как-то умно пытался назвать, теперь пахнет, как… ну, не розами, в общем.

Есть охота. Вчерашний вепрь, конечно, сытный был, но уже того. Кончился. Рыл в отряде больше трех десятков, сожрут лошадь и не заметят.

Я по сторонам глядел. Привычка такая.

Может, что съедобное попадется. Травы какие, коренья. И тут смотрю — на коряге старой, что из болота торчит, сидит оно. Здоровое, с кулак размером, склизкое, переливается всеми цветами радуги. И не одно. Целая колония. Слизни. Только огромные, жирные. И светятся слегка, как гнилушки в темноте.

Фу, думаю.

Гадость.

Тут этот гоблин, шаман ихний, Глаз, что ли, или Сглаз его кличут, не помню, рядом оказался. Тоже на слизней уставился.

«О-о-о, — говорит, — Духи Тины щедрый сегодня. Послать свои детей».

Я на него покосился.

«Жрать это что ли?» — спрашиваю.

Гоблин зубы свои кривые оскалил.

«Можна! — говорит. — Если правильно духа просить. И кишки вынуть нада. А то живот скрутит — обдрищешься».

И хихикает, падла.

Но он вчера с корешками помог, так что, может, и сейчас чего дельное.

Пока собирали этих слизней, я еще пошарил вокруг.

Нашел какие-то мясистые листья, росли прямо из воды, широкие такие, с фиолетовыми прожилками. Понюхал — пахнут остро, как перец, но с какой-то сладостью. Напоминают базилик.

Гоблин сказал, это «шептунья-трава». Если много съесть — будешь шепот духов слышать. А если немного — то просто вкус хороший.

Ладно, поверим.

Еще наковырял луковиц болотных, почти как домашние. Твердые, мелкие, но когда одну раскусил — внутри сочная, хрусткая, с легкой кислинкой. Типа лука дикого, только болотный вариант.

Готовка

Привал сделали как с болота вышли и отошли чутка. Костер развели, дымит — комаров хоть немного отгоняет.

Слизни эти. Ну, что сказать. Выглядят так себе.

Первым делом, как гоблин велел, кишки из них вынул. Там внутри такая зеленая жижа, вонючая. Выбросил подальше. Потом промыл их раз десять в котелке с водой. Слизь с них сходит плохо. Но я тертый калач.

Вспомнил, как Мастер учил. Их надо солью засыпать, они тогда всю слизь выпустят. Так и сделал. Засыпал щедро солью, оставил на полчаса.

Они там все извивались, пенились.

Выглядит стремно, конечно, но что делать.

Потом опять промыл. Стали такие… плотненькие, уже не такие скользкие.

Решил их тушить. Сырыми есть этих радужных уродцев я бы и под плахой не стал.

В котел налил воды немного. Кинул туда луковицы болотные, порезанные. Пусть дадут бульону основу и кислинку. Когда закипело — закинул слизней. Пусть поварятся минут десять, чтоб всякая гадость из них вышла, если осталась. И чтоб помягче стали. Они при варке цвет свой радужный почти потеряли, стали просто серыми. Ну и слава богам, а то есть светящуюся еду как-то не по себе.

Пока они там варились, я эту «шептунью-траву» нашинковал.

Пахнет интересно.

И немного остатков муки нашей мышиной наскреб по сусекам.

Развел ее водой, чтоб загуститель был.

Слил первый бульон со слизней. Вонял он, конечно, знатно. Залил свежей воды, опять луковиц добавил, и туда же — листья «шептуньи». Посолил, поперчил. И этих слизней обратно. Пусть теперь тушатся на медленном огне. Минут сорок. Чтоб все вкусы в себя впитали.

А в конце — мучную болтушку эту, для густоты.

И еще раз перца черного, чтоб наверняка.

Этот гоблин, сказал его зовут то ли Глаз, то ли Сглаз, я не понял. Он все крутился рядом.

Нюхал, бормотал что-то про «благосклонность духов трясины». Даже пару каких-то сушеных травок своих кинул в котел. Сказал, «для аромата и доброй силы».

Когда отошел, я их вытащил и выкинул.

Ну его, не знаю что это.

Щит подошел, заглянул в котел. «Ну ты, Брюква, и даешь, — говорит. — Такое жрать».

А сам слюну сглотнул.

Знаю я их. Сначала нос воротят, а потом от котла не отвадишь.

Остальные молчали.

Ждали.

Голод — не тетка, владетель и повелитель.

Когда было почти готово, Олаф подошел. Заглянул в котел. Посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

Мол, что нашел, из того и сварил.

Он только хмыкнул и криво ухмыльнулся.

Но в глазах что-то вроде… любопытства? Или это мне показалось.

Снял котел с огня.

Выглядело… ну, как густое рагу из диких слизней и травы с дороги. Серое, с зелеными вкраплениями травы. Запах — острый, пряный, с какой-то неуловимой болотной ноткой.

Не так уж и плохо.

Слизни стали мягкими, жевательными. Не резиновые, слава богам. Вкус у них свой почти отсутствовал, но они хорошо впитали ароматы лука, травы этой шаманской и перца. Подливка получилась густая, насыщенная. Острая, но с какой-то свежестью от этих болотных луковиц.

Олаф попробовал первым.

Молча.

Потом еще ложку зачерпнул.

Остальные ждали.

По отмашке налетели как саранча и все разобрали.

Ели быстро. Даже тот, с рапирой, ел и не морщился. Может, после купания в болоте ему уже все равно было.

Гоблин свой нос в миску засунул, чавкал громко. «Духи довольны!» — провозгласил с набитым ртом.

Ну, что сказать.

Жить можно.

Даже вкусно получилось.

Приправы сделали дело.

Завтра, говорят, уже должны до логова следующего добраться. Значит, опять драка. И опять думать, из чего потом жрать готовить.

Эх, работа…

Блюдо дня: Радужные выползни болотные «Шепот Духов», тушеные с шептуньей-травой и луковицами топи, в пряной подливке.

Глава 3

День Третий.

Все еще это баронство Власа.

Наконец-то дошли до второго логова.

Кажется, лето в разгаре. Жарко.

Уставшие, но злые по-хорошему.

Ожидали драки, а тут… сюрприз.

Настроение у отряда боевое, Олаф пару раз даже что-то вроде шутки отпустил. Ну, как шутки. Рыкнул чуть менее свирепо, чем обычно. Для него это почти что смех. Двуручник сегодня поработал, да. Хорошо поработал.

Добрались до этого бандитского логова.

Ждали засады, рубилова.

А там — тишина. И трупы. Много трупов.

Бандитских. Раскиданы, как куклы. И не наши поработали. Здоровые такие следы на земле, будто гигант прошел.

«Минотавры», — сказал Олаф, осматривая разгром. — «Видать, территорию не поделили».

Только он это сказал, как из-за развалин сарая выскочили они.

Три штуки.

Огромные, бычьи головы, мускулы буграми. Ревут, топорами своими машут, размером с меня каждый.

Ну, тут и началось.

Олаф командовал четко. «Щиты — вперед! Лучники — по глазам! Маилс, Брюква — с флангов, по ногам рубите! Остальные в копье».

Я свой дрын схватил, и вперед.

Минотавр — тварь сильная, но неповоротливая. Пока он на наших щитовиков пер, я ему сбоку под коленку и саданул. Он взревел, присел. Тут ему уже и сверху прилетело.

Орк наш, Гроб его кличут, десятник, такой же здоровый, как этот бык, только зеленый, своей дубиной ему башку проломил.

С остальными двумя тоже быстро разобрались. Темный эльф-лучник, он всегда такой тихий и незаметный, двоим стрелы точно в глазницы вогнал.

Красиво, ничего не скажешь.

Остальные добили.

Без потерь обошлись. Олаф — огонь!

Только Щита немного рогом зацепило, но он сказал — царапина, до свадьбы заживет. Хотя какая у него свадьба, старый хрыч, в каждой деревне по бабе.

После драки Олаф приказал обыскать логово. Авось чего ценное осталось.

Ценного особо не было, но нашли несколько мешков крупы. Типа ячменя, но какая-то странная. На вид — ничего, зерно к зерну. Но я взял горсть, попробовал на зуб — твердая, как камень. И запах такой… лежалый. Если просто сварить — жрать будет невозможно, только зубы ломать. Да и развариваться будет вечность.

Еще нашли у минотавров немного сушеного мяса. Жесткое, как подошва старого сапога, и соленое до чертиков.

Но мясо есть мясо.

«Ну что, повар, — Олаф на меня глянул, — сообразишь чего из этого добра?»

Я хмыкнул.

А куда деваться.

Готовка

Крупа эта… задачка. Сразу видно, пересушена сильно. И старая. Ей влаги не хватает, и мягкости. Просто так варить — бестолку.

Тут хитрость нужна.

Вспомнил, как Мастер учил с такой дрянью обращаться. Ее надо сначала «оживить».

Тьфу ты. И тут некромантия.

Залил ее холодной водой, да побольше. И оставил часа на три. Пусть напьется, набухнет. А чтоб быстрее процесс пошел и вкус лежалый убрать, кинул туда пару горстей свежей хвои еловой, размолотой. Хвоя и аромат даст, и горечь небольшую, которая затхлый дух перебьет. И немного кислотности, чтоб зерно размягчилось.

Пока крупа там «оживала», занялся мясом минотаврьим.

Ну, в смысле из их запасов, не будем же мы гуманоидов жрать.

Сухое, жесткое.

Порезал его на тонкие ломти, поперек волокон. Так жевать легче будет. И отбил хорошенько обухом топора. Каждый кусок. Долго, нудно. Чтобы волокна размягчились. Потом эти отбитые «подошвы» залил остатками вчерашней болотной воды (чистую-то экономить надо!), куда добавил много-много дикого лука, что насобирал еще по дороге, и того самого проросшего, что был у бандитов. Лук сок даст, и остроту, и сладость. И мясо размягчит еще сильнее. Мариноваться так ему часа два, не меньше. Пусть пропитается.

Это, по сути, как в старые времена знать готовила. Берут жесткое мясо, отбивают, луком обкладывают — и на огонь. И оно тает во рту.

Ну, у нас не знать, конечно, но принцип тот же.

Крупа набухла знатно.

Воду слил, хвою выбросил. Теперь ее варить. Но не просто так. На дно котла положил слой тех самых листьев «шептуньи-травы» с болота. Они и аромат дадут, и не дадут крупе пригореть. Сверху — крупу. Залил свежей водой, так, чтоб только покрыла. И на медленный огонь. Пусть томится. Не варится бурно, а именно томится. Долго. Часа полтора, не меньше. Периодически помешивать, чтоб не пристала. Соль, перец.

Когда крупа почти готова стала, мягкая, но не размазня, занялся мясом.

Костер развели посильнее. На сковороде сгорит. Нужна хорошая жаровня, или плоский камень. Нашли подходящий камень, прокалили его на огне.

Куски мяса достал из лукового маринада. Лишний лук стряхнул. И на раскаленный камень их! Шкворчит, дым идет! Обжаривать быстро, с каждой стороны по паре минут. Чтобы корочка схватилась, а внутри сочным осталось. Лук, что был в маринаде, тоже на камень кинул, рядом с мясом. Пусть поджарится, карамелизуется. Он сладость даст.

Ну вот, вроде и все.

Разложил по мискам: горка душистой, разваристой крупы. Сверху — ломти этого «стейка по-минотаврски». И горстка жареного лука.

Пахнет — обалденно.

Мясом, дымком, луком, травами.

Олаф первый взял пробу.

Долго жевал. Потом посмотрел на меня.

«Брюква, — говорит. — Ты, мать твою, шаман, а не повар».

И зачерпнул еще.

Сглаз что-то буркнул рядом, вроде не злобно.

Отряд уплетал за обе щеки.

Орк, Гроб, тот аж причмокивал. Говорит, мясо мягкое, как его батя готовил.

Крупа тоже пошла на ура.

Сытые, довольные.

Даже потери после такой жратвы не так остро ощущаются. Хотя сегодня их и не было, слава Олафу!

Интересно, что завтра будет?

Нужно будет спросить, сколько до последнего лагеря.

Блюдо дня: «Воскрешенная Каша» и «Бычий Стейк», из ячменной крупы с ароматом хвои и шептуньи-травы, с мясом минотавров в луковом маринаде.

Глава 4

День Четвертый.

Опять это баронство. Лес у логова.

Последнего, надеюсь. Лето. Жарко. Мухи жрут.

Хреново. Если честно.

Злой, да. Но больше… пусто как-то. Словно кишки вынули.

И не из-за драки. Клещ… Тьфу.

Ну, дошли до логова этого, бандитского. Главного.

Олаф глянул, говорит: «Много тут сволочи. Видать, те, кто от быков удрал, все сюда сбились».

Прав оказался. Народу — тьма.

Рубились долго. Зло. Их как тараканов на кухне. И эти гады, как крысы в бочке. Кусались до последнего.

Я своим дрыном махал, только успевай. Вокруг мясо, кровища. Обычное дело.

И тут, значит, момент такой. Я одного урода приложил, а другой, здоровенный такой, с топорищем, мне сбоку заходит. Я его поздно заметил, уже не увернуться. Ну, думаю, все, Брюква, «отготовился». А Клещ этот… пацан мелкий… он рядом всю дорогу крутился. И тут тоже все вокруг меня. Увидел, видать. Рванул и под топор этот сам полез. Прямо мне под ноги почти упал, когда его рубануло. Меня только древком топора зацепило, синяк будет.

А ему… ему в живот со всей дури. Я того урода, что Клеща ткнул, потом пополам развалил.

Со злости.

Когда угомонились, глянули — наших трое полегло. Двое сразу, а Клещ еще дышит.

Но там… фарш. Кишки по земле.

Безнадега, короче. Сглаз, гоблин, башкой помотал. «Все, — говорит. — Духи песню поют. Назад никак». Остальные? Да похрену им было. Ну, трое из мяса полегло. Завтра новых наберут. Обычные дела. Щит только подошел, меня по плечу хлопнул. Цел, мол?

А меня трясет. Из-за меня ведь пацан… Он мне по дороге все уши прожужжал, как жратва моя ему нравится. «Повар, — говорит, — кабы не твоя еда, я б тут давно с тоски подох. А вчерашний твой стейк — это ж песня! Мамка моя, царство ей небесное, так мясо не готовила! Вот бы сейчас… рагу из морских гадов, знаешь, как у нас на побережье… креветки там, мидии… Эх…».

Подошел я к Олафу. Он добычу осматривал, командовал, чтоб раненых перевязали.«Командир, — говорю. — Клещ этот… он меня закрыл. Можно я… приготовлю ему чего? Пока не помер».

Олаф на меня глянул. Долго так.

Потом кивнул. «Делай. На всех».

ГотовкаНа всех. Ага. А из чего? Морских гадов этих сраных тут нет. И не будет. Но Клещ… Он хотел.

Надо что придумать. Хотя бы обманку.

Что есть? Грибы нашел белые, плотные. На краба похоже, если порезать правильно. В лагере, в корзинах, кабачки какие-то мелкие, хрусткие. Пойдут. Мясо вяленое. Если его вымочить, отбить и тонко-тонко, то за кальмара сойдет. Лук кольцами — тоже туда же.

Запах. Вкус. Вот где засада. Рыбешка сушеная в мешках у бандитов нашлась. В порошок ее. И соль эта, что Щит притащил, йодом отдает, как море. Травы еще нашел, свежие, пахнут остро, резко. Пусть будет, как морской бриз. Хрен с ним.

Грибы, кабачки обжарил чуть. Мясо это вымоченное, лук — тоже. Все отдельно, чтоб не в кашу. Бульон сварил на какой-то требухе, что от бандитских запасов осталась, кинул туда порошок этот рыбий, соль. Проварил. Потом все в котел. Аккуратно. Мукой немного загустил. И трав этих сверху, чтоб пахло. Получилось… месиво, конечно. Но цвет светлый. И запах… Соленый. Резкий. Чуть рыбой отдает. Издалека, может, и за морское сойдет. Самому себе врал, короче.

Клещ лежал. Уже почти не дышал. Хрипел только. Я к нему с миской.«Клещ, — говорю. — Жратва. Как ты просил. Морская, типа». Он глаза приоткрыл. Мутные. На миску глянул. Еле-еле губами шевельнул.«По… вар…«Я ему ложку этого варева в рот сунул. Он глотнул. Раз. Другой.«М-мо… ре…» — выдохнул. И все. Голова набок. Отъехал. С ложкой во рту. Моей стряпни.

Сидел я над ним, как истукан. Жизнь, за ложку похлебки. Потом уже отряд жрал. Молча. Даже этот, с рапирой, слова не сказал. Наверное, всем не по себе было. Или просто жрать хотели. Еда как еда. Только горькая и соленая. Очень.

Клещ. Идиот ты, Клещ.

Блюдо дня: «Прощальное Рагу Обманного Моря», из того, что под руку попало, с привкусом скупых слез и солдатской крови.

Глава 5

День Пятый.

Наконец-то из лесу вылезли.

Городок какой-то. У замка этого Власа.

Число… Да похрен. Лето еще, вроде.

Устал. Пыльный. Голодный.

Но хоть не так паршиво на душе, как вчера. Просто жрать охота. Нормальной еды. Не падали какой-нибудь.

Утром из леса этого выползли. Дорога пошла. Пылища — не продохнуть. Часа три тащились. Увидел — городок. Ну, как городок. Деревня большая, забор гнилой вокруг. Дома — кривые, серые. Собаки лают. Детишки слюнявые зырят. Все как обычно. Замок над этим всем торчит. Тоже мне, замок, крепость, скорее. Старая, облезлая. Камень сыпется. Башни — кривые, вот-вот рухнут. Но ворота — здоровенные. Железом обиты. И стража на стенах — копьями тычут. Боится, видать, барон. Или так, для виду. Въехали. Двор. Узкий, грязный. Воняет — навоз, помои, кислятина какая-то. Куры бегают. Мужики мешки таскают. Суета. Не похоже, что гостей ждут.

Олаф слез с коня. Пошел к дому главному. Тоже сарай обшарпанный. Мы стоим, ждем. Вскоре вышел. Злой.«Барон, — говорит, — синий в хлам. Велел нам пир готовить, а сам ужрался. Расчет завтра, если проснется». Пир. Ну-да. Посмотрим…

Я не ошибся. Завели в залу. Длинная, темная, столы — доски кривые. И на них… жратва. Мать честная. Горы, да. Но чего? Мясо — уголь снаружи, кровь внутри. Овощи — каша. Хлеб — камень. А вино… от двери несет уксусом. Урод какой-то в колпаке белом бегает, орет на девок. Повар ихний, видать. Морда — сытая, довольная. Пузо во.

Наши глянули, но есть не стали. Даже Гроб, орк, и тот нос скривил. Шмыг, этот модник, чуть не сблеванул. Олаф на меня. «Брюква. Иди. Кухня. Сделай нормально. Продукты — от барона. Гостям». Я кивнул. Хоть делом займусь.

Готовка

Кухня — дым, грязь, жир везде. И этот, в колпаке.

Увидел меня, набычился.

«Ты кто такой? Тебя не звали! Валю с кухни!» — орет.

«Повар, — говорю. — Жратву нашим готовить буду». «Жратву?! — аж заверещал. — Я тут главный! Я…»

Тут я пригляделся, рожа вроде знакомая. Ба! Точно он, Пышка, вместе у Мастера были. Только Пышку выгнали, за лень и воровство. И руки из жопы. А я до конца отбатрачил. Но он, видать, не понял намека Мастера.

«Пышка? — говорю. — Здорово! Все так же харчи портишь?«Он аж красный стал. Как рак.«Да я… да ты… — зашипел. — Поединок! Кто пирог лучше! А? Отряд твой судит! Проиграл — вон с кухни!«Я ухмыльнулся. Пирог. Его не зря Пышкой прозвали. Ладно. Запасы тут, глянул, есть — мясо, мука, овощи. Неплохо.«Давай, — говорю. — Пирог так пирог».

Пышка заметался. Как таракан на горячей сковородке. Противень самый большой схватил. Тесто месит. Муку, воду — бух, бух. Все на глаз. Жидкое тесто, липкое. Кое-как раскатал. Шмяк на противень. Края — кривые, толстые. Начинка. Мясо взял, что пожирнее. Куски — с кулак. На сковородку кинул. Лук тяп-ляп, туда же. Дымина пошла. Шипит, горит. Специй сыпанул — все, что нашел. Вонь — горелым, острым. Ужас.

Я поглядел на это буйство красок. Рукава закатал. Мука — хорошая. Белая. Масло свежее. Яйца. Прям на слезу пробило… Тесто буду рубленое делать. Песочное. К мясу — самое то. Хрустеть будет. Муку на стол. Масло холодное — кубиками, в муку. Ножом — чик-чик-чик. Быстро. Чтоб не таяло. Желток туда. Воды ледяной ложку. Соль. Собрал в ком. Тесто холодным должно быть. Тогда нежное. В тряпку его, и в погреб. Пусть полежит. «Отдохнет».

Начинка.

Мясо долго выбирал. Свинина, лопатка. Говядина с жирком. Нарезал. Не мелко, не крупно. Чтоб жевалось.

Лук — много, мелко. Грибы — белые, свежие. Тоже пойдут.

Сковорода чугунная. Жир нутряной растопил. Лук — до золота. Чтоб сладкий был. Грибы — влага чтоб ушла. Вынул. Мясо на ту же сковородку. По чуть-чуть. Чтоб жарилось, не тушилось. Корочка чтоб была. Сок внутри. Все мясо обжарил. Назад лук, грибы. Соль, перец черный, молотый. Тимьян сушеный нашел — хорошо к мясу. Бульона мясного пару ложек (кости валялись, быстро сварил). Потушил все минут десять. Чтоб вкусы сошлись. Начинка — сочная, пахнет. Остудил.

Пышка свой «пирожок» уже в печь сунул. Печь тут здоровая. Жарко. Он его так и пихнул. Дверь закрыл. Стоит, пыхтит. Довольный.

Я тесто достал. Две части — побольше, поменьше — основа, крышка.

Раскатал. В форму, смазал жиром.

Края ровные. Начинку выложил. Сочную. Горкой. Крышку раскатал. Накрыл. Края защипал. «Косичкой». Дырку в середине. Для пара. Из теста остатков — листики, завитушку. Просто. Но красиво. Желтком смазал. Для цвета. Золотого.

Печь уже не такая жаркая. После Пышки. Дров подкинул. Жар нужный подождал. Пирог — в печь. Не на самый огонь. Потихоньку. Пусть печется.

Запах по кухне. Сначала — Пышкин. Задымило, аж глаза щипет. Потом — мой. Масло сливочное. Тесто. Мясо. Грибы. Травы. Разница… есть. Девки-служанки носами повели.

Пышка злится. Сопит.

Свой пирог вытащил. Первый.

Ну… большой. Да. Где-то сгорел, где-то бледный. Пахнет… не очень.

Потом я свой.

Золотой. Румяный. Корочка — хрустит. Аромат — слюни текут.

Даже Олаф заглянул. Носом повел. «Ага», — говорит.

Вынесли пироги. Отряд ждет. Злой, голодный. Пышка свой «блин» на стол — бабах!«Жрите, кушать подано!» — рявкнул. Щит отрезал кусок Пышкиного. Пожевал. «Тьфу ты, клей с углями». Никто больше не стал. Побрезговали.

Олаф нож взял. Мой пирог режет. Разломил. Пар идет.

Пахнет! Начинка — сок течет. Тесто хрустит. Олаф откусил. Жует. Еще.«Вот, — говорит. — Это пирог. А то — говно». И сплюнул на пол.

Отряд на мой пирог — как саранча. Мигом съели. Крошек нет.

Пышка красный был. Как помидор. Потом плюнул. Глянул на свой пирог недоеденный. И свалил. Больше не видел его у барона.

Кухня моя, можно жрать готовить. Нормальную еду, для мужиков. Из хороших продуктов! Наконец-то!

Блюдо поединка: Пирог «Сила Свежих Продуктов», начинка — мясо трех сортов, грибы, травы. Тесто — песочное, хрустящее. Аж не верится…

Глава 6

День Восьмой.

Из замка Власа ушли. Наконец-то.

Дорога. Казначей подсказал — 21й день лета.

Живот полный.

Три дня на кухне барона, как сыр в масле. Я готовил — отряд жрал. Отъелись. Морды — во! Довольные. Спали. Оружие чистили. Почти отпуск. Только воняло во дворе.

На четвертый день Олаф пришел. «Барон, — говорит, — оклемался. Расчет дал, контракт новый тоже дал». Контракт — казначея баронского везти. К герцогу какому-то. Четыре дня, сказали. Дорога ровная. Хоть не болото. Хотя… как повезет.

Идем. Пылища.

Впереди — казначей. Боров. На кобыле жирной.

Мы — сзади. Охрана. Кого тут охранять? Я со Щитом. Гроб, орк, рядом. Здоровенный, а языком треплет — как баба.

«Щит, помнишь, — гудит Гроб. — У барона Кривозуба постовались? Жратва — одна баланда. Финн еще, тогда поваром у нас был. Говорил — крысиные хвосты — для силы мужицкой, ха! А раз, сам видел, палец в чане плавал. Человечий. Финн — случайность, говорит. Мясник, мол, криворукий. Потом весь двор задристали. И Финн в первом ряду». Щит хмыкнул. Кивнул.«Ага, помню. Кривозуб еще потом Олафу платить не хотел… А Олаф схватил мешкок с медью недоплаченной. И по башке. Зубы — в разные стороны. Кривые. По всему замку. Собирали потом. Монеты медные, не зубы». «А вот еще, помнишь? — ржет Гроб. — Когда Олаф еще десятник был. А командиром это был, Змей… та еще гнида. Казну отряда, со своими карманами путать начал. Ну, Олаф его в лес увел. Поговорить по душам. Вернулся один, говорит Змей в отставку и в другие земли ушел, счастья искать. А у самого сапоги змеевы за ремень заткнуты».

Обычные байки. У всех так. У самого телега.

Щит на меня зырк.

«Брюква, а ты чего? Откуда Пышку знаешь?». «Пышка… — говорю. — Повар руки из жопы, а гонору — много. Мастер его выгнал, за воровство. И за то что продукты портил, с особым цинизмом. Все что в руки не возьмет — все в помои. Мастер как говорил: „Если повар сам жрет и не блюет — еще не все потеряно!“ Пышка блевал, много. Первый год мы сами все жрали, Мастер даже не пробовал». «Мастер твой… суровый мужик», — крякнул Гроб. Я кивнул. Суровый.

Гроб отвалил к своим, его сменил Сглаз, шаман. Глаза желтые, зырк-зырк. Нос огромный, крючком, весь в борадавках.«Брюква-повар, — заскрипел. — Хороший повар! Еда твоя — духам нравится! А у нас, гоблинов, главный бог, бог Еды — Великий Граухаль! Жаба-Бог! Жрет все! Благословляет!»«Жаба? Бог?»«Ага! — Сглаз аж подпрыгнул. — О-о-огромный! Как замок! Три замок! В Болотах Юга. Мы дары носить ему. Рыба тухлая. Утопцы. Черви жирный, змеи. А он… кхм… отвечать! Радугой рыгать!«Тьфу ты. Ну и боги. Сглаз аж светился. Какие боги — такие и жрецы.

Разговоры эти, байки дурацкие…

Слушаю. Олаф рядом шел. Молчал. Потом вдруг говорит, сам себе будто: «Все из-за него». Мы притихли. Даже Сглаз свой рот прикрыл. Олаф редко говорит. А если говорит — значит, дело серьезное.

«Из-за кого, командир?» — Щит спросил. Осторожно так. Олаф сплюнул.

«Темный Владыка». Он огляделся. На дорогу пыльную. На лес кривой. На нас, оборванцев.

«Тысячи лет назад его, вроде как, прибили. Боги старые да герои. Думали — навсегда. Хрен там. Сотню лет назад он опять вылез. Как глиста из задницы. И с тех пор все кувырком. Мир наш гниет. Изнутри. Из-за него». Олаф нахмурился. Борода его колючая аж задергалась.

«Все эти бароны, герцоги… они как черви в трупе. Каждый свой кусок урвать хочет. Грызутся. Воюют. А почему? Потому что страх. Он этот страх сеет. Отчаяние. Безумие. Каждый думает — если не я, то меня. Сожрут. И прав, сука, оказывается». Он махнул рукой. Сплюнул.

«И магия эта… вся кривая стала. Извращенная. Раньше, говорят, светлая была. Лечила. Строила. А теперь — только кровь, ритуалы, проклятья. Он ее отравил. Как колодец». Олаф замолчал. Посмотрел вдаль.

«Вот и живем. Как крысы. Каждый контракт — как кусок сыра гнилого. Вроде жрать можно, но точно траванешься. И все из-за этой твари. Пока его кто-нибудь опять не пристукнет… не будет жизни». И снова замолчал. Надолго. Мы тоже молчали. Что тут скажешь. Правда. Она такая. Горькая, как хина.

Так и шли до темноты.

Молча. Солнце вниз, уже скоро привал.

Тут — хрясь! Что-то круглое. Большое. Из кустов — на дорогу. Прямо перед казначеем. И все в глазах — штук десять, все на ножках. Один глаз — самый большой. Посередке. Зыркает. Под ним пасть огромная. Слюни.

«Бехолдер! Откуда? На дороге?» — Олаф орет.

Наши за железо.

Казначей визжит, как свинья.

А Снайдер, дроу. Тихий. Лук вскинул.

Пиу-пиу-пиу! Быстро. Каждая стрела — в глаз.

Тварь взвыла. Бульк-бульк. Задергалась. Обмякла.

Мы и не успели ничего. Снайдер лук опустил и молча ушел в конец отряда.

Олаф подошел.

Тварь ногой пнул.

«Ну, — говорит. — Ужин. Брюква, сготовишь?»

Я на эту тушу.

Глаза… большие. Пасть вся в слюнях.

Пожал плечами.

Хорошо.

Готовка:

С тушей возиться не стал.

Шкура толстая, мясо — как бревно. А глаза… да. Продукт. Вырезал, аккуратно. Круглые. Упругие. Внутри — желе какое-то. Оболочка — мясная. Промыл. Долго думать не стал.

В обозе мед был, баронский. В бочонке. Хороший. Липовый. Мы много чего утащили, пока он пьянствовал. В котелок воды. Мед на огонь, растопил. Имбиря сухого щепотку. Корицы. Тоже баронские запасы. Для запаха. И остроты. Соус — кисло-сладкий. Пряный. Глаза эти. В муке обвалял. И мука баронская. Хорошая. На сковородку. Жир раскалил. Обжарил быстро. Со всех сторон. Корочка золотая. Надулись чуть. Как шарики. Румяные. Потом шарики — в соус медовый. Потушил минут пять. Пропитались. Глазурь.

Получилось… странно.

Красота — страшная сила. Сильно страшная. Шарики румяные. Блестят.

Пахнут — мед, имбирь, жареное.

Разрезал. Желе внутри — плотное. Как мармелад.

Оболочка — мягкая. Сочная. Тает.

Олаф первый.

Пожевал.

«Хм. Сладко, — говорит. — На змеятину похоже. Но жрать можно».

Отряд — налетел.

Казначей — не стал. Позеленел.

Дурак. Нам больше.

Вкус… такой. Сладковатый. Деликатес.

Не на каждый день.

Блюдо дня: «Медовые Яблоки, Глазные», с имбирем и корицей.

Глава 7

22 день Жарня, 1103 года

Запись в сем дневнике от двадцать второго дня месяца, именуемого в простонародье Жарнем, года же от Изгнания Того-кого-не-называют-в-приличном-обществе Тысяча Сто Третьего.

Местоположение: Мерзкая дорога, ведущая от убогого замчишки барона Власа (да разразятся его погреба чумой винных мушек!) к предположительно менее убогому обиталищу герцога Флэша (о коем, впрочем, слухи ходят не менее обескураживающие).

Право слово, милостивые государи (хотя кто, кроме меня, прочтет сии строки, писанные наспех уворованной у нашего необтесанного кулинара тетради?), я счел своим долгом вмешаться. Ибо терпеть далее косноязычие, коим пестрят предыдущие страницы, выше моих эстетских сил!

Ну посудите сами, «Какая разница, все равно тащиться» или, о боги, «Морды — во! Довольные». Фи! Так изъясняются разве что портовые грузчики после третьей бутыли кислого пива, а не хроникер, пусть и самопровозглашенный! А перл о жабе-боге, что «радугой рыгает»? Мой желудок до сих пор исполняет пируэты от одного воспоминания! Варварство, чистейшее варварство!

Нынешний же день добавил к душевным терзаниям еще и физические.

С самого утра небеса разверзлись потоками столь обильными, что даже самые отъявленные грешники в нашем пропахшем потом и кровью отряде (а таковых, смею заверить, большинство) взмолились бы о пощаде любому божеству, способному заткнуть эту небесную течь.

Мой новый камзол из тончайшего заморского сукна, чудом восстановленный после того злосчастного падения в болото (о, эта деревенская швея у барона Власа, да пошлют ей боги шелковых ниток и острых игл!), мои белоснежные гамаши и, о ужас, драгоценное жабо из брабантских кружев — все это превратилось в жалкое, мокрое подобие одежды! Боюсь, на сей раз ущерб непоправим. Сердце мое обливается слезами, столь же горькими, как капли этого нескончаемого дождя.

Впрочем, о нашем поваре, Брюкве.

Когда сей индивид впервые предстал перед нами, я, признаться, испытал легкий шок. Гора мышц, взгляд, не обремененный излишней мыслью, и лексикон, состоящий преимущественно из междометий и фразы «я в нее ем» (произносимой, впрочем, с обезоруживающей искренностью). Первое впечатление — типичный представитель пушечного мяса, коих в нашем отряде, увы, большинство.

Однако, должен отдать ему должное, в бою этот мужлан не так уж и плох. Машет своим неподъемным дрыном (ибо мечом сие орудие назвать язык не поворачивается) с какой-то первобытной яростью и, что удивительно, эффективностью.

Но истинное изумление постигло меня, когда он впервые взялся за готовку. Из отбросов, гнили и чего-то, что даже Сглаз побрезговал бы назвать едой, он умудрялся сотворить нечто… съедобное. Порой даже, о чудо, вкусное! И вот тут-то и кроется главная загадка. Когда этот мужлан пишет о своих кулинарных экзерсисах, слог его преображается! Пропадают «хрены» и «жопы», появляются структура, логика, даже некая техническая точность! Будто в его массивную черепушку на время вселяется дух какого-нибудь придворного месье Ля Труфеля! Я склонен полагать, что сей феномен объясняется суровой муштрой. Несомненно, он где-то учился поварскому искусству, и за каждую грамматическую ошибку в описании приготовления какой-нибудь «Похлебки а-ля Помойная Яма» его нещадно били по рукам линейкой. Иначе как объяснить сей контраст? Хотя, как он, с его-то внешностью и манерами, вообще мог попасть на обучение к приличному Мастеру — ума не приложу.

Готовка

Сегодня, впрочем, никаких кулинарных изысков от Брюквы ждать не приходилось.

Ливень не прекращался ни на минуту. Развести костер казалось затеей столь же безнадежной, как попытка научить нашего орка Гроба пользоваться носовым платком. Но и тут наш повар проявил неожиданную смекалку, достойную скорее опытного лесовика, нежели кухонного работника. Он выбрал место под густой, раскидистой елью, чьи лапы хоть немного сдерживали потоки воды.

Затем велел парням притащить несколько толстых, уже основательно промокших бревен. Два из них он уложил параллельно, на небольшом расстоянии друг от друга. На них, поперек, еще два, создав некое подобие колодца или помоста. Внутри этого «колодца», на земле, он расчистил площадку от мокрой хвои. Мелкие сухие веточки (где он их только нашел в такую погоду?!) и бересту он уложил шалашиком, прикрыв сверху куском просмоленной кожи, который всегда таскает с собой. Затем, с помощью огнива и какого-то своего секретного трута, он долго, терпеливо высекал искры. Огонек сначала робко лизнул бересту, затем, укрытый от прямого дождя этим бревенчатым навесом и куском кожи, потихоньку разгорелся. Бревна-подставки постепенно просыхали от жара снизу и сами начинали тлеть, давая устойчивый жар.

И, о чудо, над костром даже удалось натянуть подобие тента из плащ-палаток, так что кипящий котелок с какой-то простой, но горячей похлебкой (кажется, из остатков вчерашних глаз бехолдера и какой-то крупы) стал для нас, промокших и замерзших, истинным спасением.

Да, этот Брюква полон сюрпризов.

Грубый, необразованный, но в своем деле, и не только кулинарном, как выясняется, он порою демонстрирует таланты, которых от него никак не ожидаешь. И тетрадь я ему, пожалуй, верну.

Блюдо дня: Суп «Дождевое Глазное Рагу», из свежих овощей и остатков монстры.

Фетр ля Шмыг, эстет и страдалец по принуждению.

Глава 8

23 день Жарня, 1103 год

Все та же дорога к этому, герцогу Флэшу.

Доставляем казначея барона.

Дождь.

Все еще дождь.

Льет, как из ведра. Не переставая. Мокрый, злой, холодный.

Хочется в тепло, к огню. И чтоб эта вода с неба капать перестала. И чтоб под ногами не хлюпало.

Утром нашел свой журнал.

Лежал в мешке с провизией. Как будто и не пропадал.

Открыл — а там… нацарапано что-то. Почерк такой… выпендрежный. Буквы с завитками.

Точно, Шмыг, этот модник недоделанный, лазил.

Слог Шмыга прям блеск, как бриллианты в навозной куче.

Прочитал.

Ну, сначала разозлился. «Косноязычие», «варварство», «мужлан».

Ишь ты, грамотей выискался! Хотел было страницы эти вырвать к чертям собачьим.

А потом дочитал…, а он там и хвалит, вроде. Про готовку мою, про бой. И что я, типа, «полон сюрпризов».

Ну, ладно. Пусть будет.

Может, и правда, не совсем я дуб дубом.

Дорога в грязь.

Развезло все, глины по колено. Кони вязнут, люди падают. Мат-перемат стоит.

А Олаф знай себе погоняет: «Шевелись, отребье! Казначея к сроку доставить надо! Не на прогулке!». Куда тут шевелиться, когда ноги из грязи не вытащишь.

Шли мы, значит, впереди, дозором. Я, Щит да Сглаз этот. Чтобы, значит, если какая засада — мы первые и огребли. И вот, значит, идем. Лес по сторонам. Мокрый, мрачный. Дождь все сечет.

Вдруг — хруст!

И из кустов, прямо перед нами, на дорогу выползает… змеюка. Только не простая змеюка.

Огромная! Толщиной с меня, а то и больше.

Длиной — метров десять, не меньше. Голова — как ведро. И смотрит на нас, не моргая.

Щит орет «Анаконда» и ну на нее…

А она — р-раз! И уже обвилась вокруг него.

Быстро так, я и глазом моргнуть не успел.

Щит только крякнул, лицо краснеть начало. Змеюка его сжимает, кости трещат.

Я свой дрын схватил. Давай ее по башке лупить, по хребтине.

А ей — похрен. Чешуя толстая, как броня.

Меч рубит, кровь течет. А ей хоть бы хнык. Бесполезно.

Щит уже хрипеть начал.

А Сглаз, гоблин, стоит рядом, не шелохнется.

Глаза закрыл, что-то бормочет себе под нос. Руками машет, как будто комаров отгоняет. И слова такие странные, тягучие… на гоблинском, видать.

Смотрю — змеюка эта дергаться перестала. Кольца свои чуть ослабила. Голова так… поникла. Глаза мутные стали. Засыпает, что ли?

«Мачи ее, Брюква! — шепчет Сглаз, глаза не открывая. — Дух змеи спит! Руби шею! Руби!»

Ну, я и рубанул. Куда он показал, под самую башку. Раз, другой. Хрясь! Голова эта и отвалилась.

Туша обмякла, Щит на землю брякнулся, кашляет, отплевывается.

Живой. Повезло. Огромная тварь. И вонючая.

Подоспели остальные.

Олаф глянул. На змею. На Щита. На нас.

«Ну, — говорит. — Хоть ужин будет. Со свежим мясом».

Точно. Ужин. Змеятина.

Под дождем.

Романтика, блин.

Готовка

Змею эту освежевали.

Мяса — на весь отряд хватит, и еще останется. Белое такое, плотное. Если жарить — на курей похоже.

Ну, посмотрим.

Дождь все льет. Костер развести — опять проблема.

Но я уже наученный. Бревна колодцем, сверху навес. Разгорелся, родимый.

Что с мясом делать?

Жарить под дождем — не вариант. Варить — тоже не то.

Вспомнил, как в дальних жарких странах готовят. В листьях, в глине. Так и мясо сочным остается, и ароматы все внутри.

Нашел листья лопуха большие. Ну, или что-то на них похожее, широкие такие, плотные.

Мясо змеи нарезал кусками, с ладонь размером.

Посолил, поперчил.

Нашел у себя в мешке остатки имбиря, чеснока дикого немного. Все это мелко порубил, мясо натер.

Каждый кусок завернул в эти листья, как в конверт. Несколько слоев.

А потом глиной обмазал. Глины тут, в этой грязи — завались. Толстым слоем, чтоб как шар такой получился.

И эти глиняные шары — прямо в угли.

В самый жар.

Огонь сверху побольше развел. Пусть пекутся.

Долго. Часа два, а то и три.

Глина жар держит, мясо внутри как в печи томится.

И соки все свои сохраняет, и ароматы.

Когда время вышло, достал эти «бомбы» из костра.

Глина почернела. Остудил немного.

Потом глину разбил. Она кусками отвалилась, а под ней — листья.

Подгоревшие, конечно.

А внутри мясо — белое, нежное.

Пар идет, аромат — чеснок, имбирь, и что-то такое… пряное, дикое.

Разложили по мискам.

Отряд налетел. Мясо и правда, как курица. Только сочнее.

И вкус такой… интересный. Необычный.

Листья эти тоже свой аромат дали, чуть горьковатый, но приятный.