Бесплатный фрагмент - Запах солнца

Запах солнца

Он был похож на вечер ясный

Ни день, ни ночь, — ни мрак, ни свет

Окно было открыто. В него бился ветер. Он размахивал шторами и посвистывал. Солнце обливалось золотом, играя своим желтым брюхом. В комнате было светло. Паша открыл глаза. Протер их руками и встал с кровати. Пошел в ванную. Сбросил балласт и помылся. Почистил зубы. В белой раковине ползла жуткая штуковина. Называли их сороконожками. Он включил воду и смыл её. Надел синего цвета рубашку, джинсы. Взял пачку сигарет и деньги. Открыл дверь и начал спускаться по лестнице вниз. Было жарко, но терпимо. Из верхнего кармана рубашки он извлек солнечные очки и надел. Лестница кончилась. Началась тропа, по сторонам рос виноград и акация. Паша шел, часто перебирая ногами и смотря вперед. Небо было чистым. Ни облачка. Все было под стать настроению. Красивое на красивом. Природа складывалась как картинки, одна на другую. Сойдя с тропинки, он вышел на дорогу с остатками асфальта по краям. Мимо домов, мимо столбов. Паша достал пачку сигарет, открыл. В ней был косяк. Не долго думая, он зажег зажигалку и затянулся. Он стоял и курил, разглядывая дом напротив. Тот был зеленого цвета в один этаж. Ничего особенного и привлекательного. Дом как дом. Но за белым забором гуляла девушка. Светлые волосы. В желтом платье и босоножках. Ноги. Паша влюбился в них с первого взгляда. Они были стройны и великолепны. Она ходила взад и вперед что-то держа в руках. Отправив бычок в урну, он ушел. Но решил, что сегодня вечером или завтра вечером обязательно зайдёт к этой милой даме. Вышел на набережную. Которая вся была выложена камнем. Справа море. Слева кафе. Море билось о берег, выкидывая из себя людей. Те же вставали и опять бежали в него. Дети, старики, молодые. Паша шел дальше. Кто — то метрах в сорока от берега, разложился на надувных матрасах и грел свое тело на солнце. Волны были то больше то меньше, мешая с собой песок, камни и ракушки. И людей в придачу. Он зашел в магазин слева, сразу после кафе «Жажда». Там играло местное радио. За прилавком сидел жирный мужик. Паша купил литр холодной воды. Вышел. Достал пачку красного Мальборо и закурил. Двинул дальше. Пляж кончался. Ему навстречу шли толпы людей, желающих опустить себя в море. Семьи, пары, дети. С пакетами, с матрасами. Они казалось брали с собой все, что у них было. И несли это в море. Кто курил на пляже, незаметно для себя прятали бычки в песок. Зарывая их ладонями. Пляж кончился. Море пенилось и разбивалось о стену пирса. Паша почти пришел. Здесь стояли небольшие моторные лодки и старенькие катера. Никого не было. Было тихо. Открыв бутылку, и сделав пять больших глотков, Паша выпил больше половины. Впереди был только холм. Не то что бы большой но метров шестьсот был точно. На взгляд было не просто определить. Он пошел вверх. Уклон был приличный, градусов семьдесят. Подъем занял минут пятнадцать. Когда он подходил к вершине холма, то сукин камень врезался в ногу, Паша оступился и упал. Пролетел метра два и встал. Отряхнулся и пошел опять. Обступив чертов камень, он выпрямился и встал на ровную поверхность. Перед ним было небольшое возвышение, по пояс. Там были записи типа: Саша две тысячи пятый год, был здесь, или Маша и Даша две тысячи второй были здесь. Он обошел памятник записей и облокотился на него спиной с другой стороны. А впереди было только море. На километры, на сотни, тысячи. Влево и вперед. Справа был пляж. Было видно, как море набирало сил и выбрасывало людишек из себя. Дальше за пляжем был такой же отвесный холм, как и этот. Это была бухта. Безмятежно красивая и давно им любимая. Здесь наверху обдувало соленным воздухом. Небо казалось ниже. Облака переваливались друг через друга и плыли вперед, прямо в бухту, прямо на него.

Вечером, вернувшись с прогулки, Паша достал бутылку белого и открыл. Включил, что-то из классики. Прикурил сигарету. Написал, что-то одно из лучших. Глотнул из бутылки. В раковине побежала сороконожка. Солнце завалилась за правый холм. Луна показала свою морду из-за левого. Повеяло соленным воздухом. Он допил бутылку. Люди разбежались, с намерением прыгнуть и победить волны. Шторы замотало из стороны в сторону. На пирсе все так же тихо. А впереди на километры и мили бескрайняя даль моря

С севера

С севера подул теплый зефир. Моя лодка скользит по Вельме. Я налегаю на вёсла и оглядываюсь по сторонам. На озере штиль. Гелиос, не спеша скачет по небу, на своей огненной колеснице, освещая теплым светом этот день. Лес, стоящий оградой вокруг, словно щитовой забор, отражается в глубоких водах, будто в зеркале. Кругом царит тишина. Я убрал весла в лодку и поддался течению. В небе закружил ястреб, высматривая добычу. Чаек здесь нет, они не тревожат этот уголок. Рядом с лодкой из воды выпрыгивает рыба, подгоняемая другой, хищной. Это быть может окунь или щука гонит плотву или уклейку. Вот утки из-за поворота взлетают вверх и выстраиваются в клин. По берегам в зарослях виднеются заостренные стволы деревьев, оставленные бобрами до следующего их визита. Я свешиваюсь за борт и всматриваюсь в воду. Сначала я вижу лишь свое отражение, но погодя минуту виднеется дно, песчаное местами илистое. Там же я замечаю сгнивший ствол дерева, упавшего в озеро, то ли стараниями ветра, то ли стараниями бобров. Откинувшись назад, я ложусь в лодку. Больше не буду грести, рано или поздно меня прибьет к берегу, может скалистой Итаки, может к берегам Скифов. Облака словно большие ленивые киты, плывут подгоняемые, как и я, ветром. День только набирает силы. Природа всем своим видом показывает, что она жива, и что только одна она хозяйка всему живому. И что всё живое разумно.

Валить деревья

Посвящается деду Коле.

Я брал палена из угла, где они были сложены и клал их в печь. Смотрел, как они загораются от тлевших там углей и чувствовал на лице жар. Положив под завязку, я закрыл дверцу и сел за стол. Налил себе в стакан красного, посмотрел на Лену. Она сидела напротив и что-то читала. Это был какой-то новый мировой бестселлер. На обратной стороне обложки, которого красовалась надпись вроде такой, что это уже шестая книга, этого авторитетного успешного и талантливого мастера слова и письма. Я открывал такие книги и после одной страницы закрывал. За окном была уже ночь. На часах девять вечера. Мы жили в деревенском русском доме в селе Воскресное. Собака, прижав уши, лежала возле печки, зевая и закрывая глаза. В доме было тепло, и я ходил в одной футболке. Шла вторая неделя октября, на улице было холодно. Выпив стакан, я налил снова. Из комнаты доносились звуки телевизора. Я надел куртку и открыл дверь в террасу. Собака тут же подскочила и замахав хвостом выбежала в открытую дверь. Там я обулся и вышел на улицу. Небо было всё в облаках. Ни проблеска луны, ни звёздочки. Ночь. Темная черная пугающая и загадочная. Я видел, как вдалеке полосой темнеет лес. Как собака бегает в свете лампы, и не забегает за границу света в темноту. И больше не было видно ничего. Иногда в этой тишине кроме жужжания лампочки над моей головой, был слышен то лай то вой соседских собак. Я докурил и вернулся с собакой в дом. Она так же легла у печки и начала зевать. Я выпил стакан и снова его наполнил. Лена всё также сидела и читала.

— Ну как дорогая, ещё топить? — спросил я.

— нет, милый. Так очень хорошо. Разве что ещё две дровинки подложи и хватит. — ответила она

— как скажешь. — сказал я.

Я немного отпил и встал из-за стола. Взял старую тряпку и открыл ею дверцу. Меня обдало жаром. Я видел, как те дрова, которые я туда положил совсем недавно, охваченные огнём сгорали в печи. Я взял ещё два берёзовых и положил к остальным. Закрыл дверцу и сел за стол. Над столом висели иконы. Лена была набожной. Я тоже верил в Бога.

— ну как дорогая, интересная книга? — спросил я.

— да так, ничего, почитать можно. Легко читается. — ответила она.

— ну, это главное. — сказал я.

— тебе она не понравится. — сказала она.

— с чего ты взяла? — спросил я.

— я знаю. Тебе такие книги не нравятся. Они слишком пустые. — сказала она.

— но тебе же они нравятся? — сказал я.

— мне да, а тебе на вряд ли.

— как знать. — сказал я.

— уж я то знаю. — сказал она.

Лена выпила чай, я допил бутылку и мы пошли в комнату. Я выключил свет, снял очки и в темноте еле нашел нашу кровать.

2

Утро выдалось хорошим. Мы, позавтракав яичницей и бутербродами с сыром, собирались ехать в лес. Солнце уже стояло высоко и немного грело. Я помнил, что сосед Николаич тоже собирался по грибы, но ему ехать было не на чем. Точнее было на чём. У него была старенькая Планета с коляской. Но в силу возраста, а Николаичу уже было под семьдесят, он не мог даже вытащить его из гаража и тем более справится с ним на ходу. Я оделся и вышел на улицу. Прошел мимо нашего дома и открыл соседскую калитку. Калитка, как и весь забор была зеленого цвета, да и дом весь был зеленого цвета. По двору бегали курицы. Два петуха важно ходили и посматривали за своими дамами. Справа от меня тянулась дровница, хлев и старенькая русская баня. Я прошел под окнами с белыми ставнями и зашел в дом. Первая маленькая комнатка была типа прихожей, тут стояли сапоги. Дальше во второй комнате слева была кухня, тут в углу стояли кастрюли, банки, сковородки и маленькая газовая плита с газовым баллоном. Справа была дверь в кладовую. Перед дверью в сам дом лежал старый чистый ковер. Я постучал и открыл. В самом конце комнаты стоял диван, на котором и сидел старик. Там, где стоял я, была русская печь и небольшой столик. А рядом с диваном стоял большой круглый стол. Я начал невольно вспоминать, как прибегал сюда юнцом, молодого Николаича…

— здорово дед! — сказал я.

— а Миша, это ты. Ну проходи, чего встал. — отозвался Николаич.

— да нет Николаич, я спросить пришёл. За грибами поедешь с нами? — спросил я.

— поеду. А когда?

— ну как соберешься — сказал я.

— так я собран.

— тогда через десять минут подходи к нам, и поедем. — сказал я.

— хорошо. — сказал старик. И я вышел, закрыл все двери, калитку. Лена была собрана. Я завел форд, Тайга бегала рядом со мной, пока я относил в багажник корзины с ножами. Закрыв дом и запустив собаку в машину, куда она легко запрыгнула, как только я открыл заднюю дверь, я выехал. Пока Лена закрывала ворота, подошёл Николаич. Я рукой показал ему чтобы он сел рядом со мной. Лена села назад к Тайге.

— ну, дед, куда поедем? — спросил я.

— я недавно, дня три назад был в Боровском, там были грибы, может и сейчас есть. — сказал старик.

— То есть в Боровское? — спросил я.

— да, давай туда. А ты дорогу то знаешь Мишка? — спросил он.

— конечно, знаю, я же там был. — ответил я.

— ну и славно, поехали. — сказал старик.

Машина покатилась, я включил вторую, и мы не спеша поехали. Дорога была неплохой. Местами попадались ямы или большие камни, которые приходилось объезжать. По левую руку тянулось поле, которое ещё в середине лета было полно полевых цветов. По правую лес стоял стеной. В нем чередовались елки сосны и ели. Проглядывались золотистые березы, одинокие осины и тополя. Ветер гулял в высоте, задевая и раскачивая только макушки. Минут через пятнадцать езды по сухой пыльной дороге, мы свернули в лес. Там я ехал предельно осторожно и медленно, потому что лесная дорога была больше похожа не на дорогу, а на испытательный полигон для джипов. Постоянные подъемы и спуски, из одного оврага в другой. Я ехал и думал о том, что было бы неплохо, если у меня был бы джип, потом думал о том, какой это может быть джип. Когда мы проезжали очередной ручей, я сказал деду, что дальше идем пешком, на что он засмеялся и сказал — не бойся, проедем, мы, мол, с Вовой проехали два дня назад, а с тобой точно проедем.

3

Солнце уже висело высоко, иногда поднимался холодный осенний ветер. Мы прошли по дороге ещё метров сто и взяли влево. Пробираясь через высокую траву я видел, как поле тянулось во все стороны. Впереди шел старик за ним я, а за мной Лена. Мы поднялись на холм и начали потихоньку спускаться. Дед ловко достал из левого сапога нож с красной рукояткой и стал высматривать грибы. Высокая трава кончилась и сменилась, мхом усеянным мертвыми иглами ёлок да низкой травой похожей на полынь. В низине, куда мы спускались, редко росли молодые ёлки. Я останавливался и рассматривал их почки. Они были больше похожи на соль, на большие кристаллы, которые блестели на солнце. Впереди возвышался лес. По левую руку тянулись высокие и стройные березы. Когда я на них смотрел, то возникало чувство, будто они все деревья-близнецы. Их золотые листья сияли, когда на них падал луч солнца. И это сияние смешивалось с блеском их белоснежных стволов и когда я смотрел на них в тот момент, я думал только о том, как прекрасна природа, сколько красок и света в этом мгновенье. Какая-то птичка сорвалась с ветки, солнце, загородила вереница облаков, и сияние сменилось слегка грустным, но теплым светом, что играл на листьях и стволах берез.

Я взял у Лены корзину что больше и мы разошлись. Дед уже был далеко впереди и только окрикивал нас. Мы ходили по полянкам и между ёлок, срезая грибы. Половина из них была съедена червями, их мы оставляли там же где и брали. Они же не только для нас растут, так что на здоровье червячки. Собрав уже по половине корзины, мы с Леной решили зайти в лес и посмотреть грибы там. Старик держался от нас в метрах тридцати и постоянно что-то бормотал. Что именно я разобрать не мог, но его бормотание помогало мне определить его местонахождение. Граница леса напоминала плато, что возвышалось метров на шесть-восемь. Я поднялся наверх, а Лена шла по низу.

— а тут хорошо дорогой. — сказала Лена.

— ещё бы. Такой лес и такая удачная погода. — сказал я.

— да, а в Петербурге дожди. — сказала она.

— там всегда дожди. — сказал я.

— ну не всегда. — сказала Лена.

— всегда. Если не дождь, значит дождь. — сказал я.

— вот ты дурак! Солнечно там тоже бывает. — сказала она.

— ага, бывает. После бутылки там всегда солнечно. — сказал я.

— ну, всё, хватит. — сказала Лена.

— правильно, лучше ищи грибы. — сказал я.

— дорогой, а где дед? — спросила меня Лена.

— вон там (я указал рукой). Дед! — крикнул я.

— а! — отозвался старик.

— вот видишь. Он здесь. — сказал я и спустился вниз. Мы пошли к Николаичу. У меня разболелись ноги, а Лена проголодалась, но дед собравший целый пакет, останавливаться не хотел. Пока мы все вместе шли обратно, он то и дело да срезал гриб за грибом и клал в пакет. Посмотрев, на мою половину корзины он покачал головой и посмеялся. Лена к концу собрала ещё грибов, её результат старого устроил. Мы шагали обратно, по высокой траве оставив лес позади. По правую руку остались себе стоять золотистые березы. Я с Леной взял левее, и мы взобрались ну бугор. Дед шёл понизу и изредка на нас поглядывал. Я решил постоять и скурил сигарету. Осмотрелся кругом. Вспомнил пару строк.

И падает тяжелый жёлтый луч

Из-за прозрачных белых круглых туч

Там хорошо…

4

Вернувшись, я затопил дом потом затопил баню. Постоял на дворе и выпил бутылку светлого пива, смотрел на вьющийся дым, который вылетал из труб, поднимаясь всё выше и выше, растворяясь в облаках. Ближе к вечеру я пожарил на костре мясо. Лена перебрала, помыла, сварила и пожарила грибы. Перед тем как сесть за стол и начать есть, мы сходили помыться в баню. Как же хорошо выходить оттуда укутавшись в халат, ступая по росистой траве, вдыхать холодный вечерний воздух. А какое там небо! Поднимешь голову вверх, а там только звёзды. И они так низко висят, на этом черном полотне. А как они сияют своим серебром. И холодом от них не веет, а каким-то загадочным теплом и покоем. Лай собак разносится эхом. Заходишь в тёплый дом, на столе лежит всё что нужно. Я наполняю стакан. Мы приступаем к еде. Тайга моментально съедает свою порцию. Я слегка откидываюсь на стул и потягиваю вино. Лена берет в руки тот новенький бестселлер и продолжает читать. Я вспоминаю сегодняшнюю прогулку. Вспоминаю Николаича, как этот старик, по — другому, его и не назовешь, ведь ему уже за семьдесят, ловко бродит по полям и лесам, и с большим азартом собирает ягоды и грибы. Его голубые глаза до сих пор сияют искрой, как у мальчонки, добротой и желанием к приключениям. В городе таких стариков не встретишь. Они вяло существуют, доживая свой век. И не только одни старики, но и молодые, находящие радость и смысл жизни в деньгах и карьере. Та цивилизация, которую мы видим, сделала из людей паразитов. Вместо того чтобы жить в гармонии с природой, мы её просто уничтожаем, разменивая её на богатства, которые как бы мы не хотели, в гробу никому не пригодятся. Ещё я подумал о христианстве, о православии. О современных войнах и о политике. Так, пока я обо всё этом думал, я выпил бутылку и достал себе высокогорный коньяк.

— дорогой, может, мы останемся здесь? — спросила Лена. Она смотрела в книгу и изредка поднимала глаза на меня.

— ты готова жить в деревне? — спросил я.

— да, тут так хорошо. — ответила она.

— это да. — сказал я. И этот коньяк, тоже хорош. Я вдарил и налил по новой.

— мы можем завести ещё собаку и кошку. — сказала она.

— это можно. — сказал я.

— а как тут будет хорошо малышу? — сказала Лена.

— рожать будешь здесь в городе? — спросил я.

— ну да. Почему нет? Тут же рожают. — сказала она.

— рожают. — сказал я. Жить здесь было бы прекрасно, но это не осуществимо. Я это знаю и она это знает, и все эти разговоры ничего ровным счетом не значат.

— дорогой? — спросила она.

— да дорогая? — спросил ее я в ответ.

— а ты не сопьешься? — спросила она.

— я думаю, нет. — ответил я.

— а что ты будешь делать, если мы останемся здесь жить? — спросила она.

— я буду писать книги. — ответил я.

— а их будут покупать? — спросила она.

— думаю да. Ведь ты же покупаешь то, что читаешь. — сказал я.

— но это же бестселлер, это роман. — сказала она. Лена подняла книгу в мягкой обложке и показала мне название книги и автора.

— мои рассказы хуже этих романов? — спросил я.

— нет. Но они совсем другие. — сказала она.

— но ведь не хуже? — сказал я.

— не хуже. — сказала она.

— или я мог бы писать стихи. — сказал я.

— каким-нибудь музыкантам в качестве песен? — спросила Лена.

— нет. Они не поют таких вещей. — сказал я. Уже давно, никто стоящего ничего не поет.

— это да. А что же тогда остается делать? — спросила она.

— ну я могу поехать в город и найти там работу. — сказал я.

— а я чем буду заниматься? — спросила она.

— чем угодно. — сказал я.

— Может ничем? — сказала она.

— можешь и ничем. — сказал я.

— а как же наши родные? — спросила она.

— мы будем к ним приезжать. — сказал я. Или не будем к ним приезжать.

— на выходных? — спросила она.

— через выходные. — сказал я.

— а кем ты будешь работать? — спросила Лена.

— лесорубом. — ответил я. Наверняка это очень интересная работенка.

— это интересно. — сказала она.

— не очень. — сказал я.

— почему? — спросила она.

— мне будет жаль деревья. — сказал я. Мне и вправду будет их жаль. Но другой работы я здесь точно не найду.

— но ты будешь получать деньги. — сказала она.

— и валить деревья — ответил я, встал и отрыл дверцу печки. Меня обдало жаром. Я смотрел как раскаленные угли будто звёзды, лежат себе и мерцают на черных потухших углях. На улице ночь. А в деревне только лай собак.

Пожары

Было три часа ночи. Я стоял во дворе укутанный в халат. Тёплая июньская ночь. Бледное чистое небо. Вдалеке темнеет лес. Моя полугодовая собака бегает по вчера скошенной траве, с языком наперевес. В доме все спят. В поле крякают утки. Соседские собаки спят. Кругом царит тишина и покой. Сова ухает в лесу. В этот день, уже после обеда произошло моё знакомство с оставшимся безымянным для меня мужичком. Это произошло по моей вине, но былого не вернуть. Я буду звать его читатель — Фомой. С Фомой я познакомился в соседней деревне, куда поехал в магазин, так как наш был закрыт. Вообще — то я хотел посидеть у озера, потянуть пива и перечитать севастопольские рассказы, но не сложилось.

Около полудня я остановился возле магазина. На входной двери висел замок, видимо продавщица ушла на обед, решил я. Когда она ушла? Скоро ли придет? Я не знал. Через дорогу, у дощатого забора стоял мужичек. Сестра, которая составила мне компанию в этом маленьком путешествии, предложила спросить у него, не знает ли он, когда откроется магазин? Я вышел из машины. Незнакомец, увидев меня, перешел дорогу, и подошел ко мне. Немного о незнакомце, точнее о Фоме.

Он был невысокого роста, быть может, метр шестьдесят. В синей старой кепке. Уши были оттопырены и больши. Почти лыс. Волосы виднелись только на затылке. Он был выбрит, кроме усов. Они кончались, свисая на уголках его губ. Губы тонкие. Нос не большой. Голова маленькая и приплюснутая. Правый глаз постоянно прищурен, почти закрыт. Глаза были серыми. Одет он был в старую белую рубаху, давно потерявшую свой цвет. Синие штаны на резинке, которые он частенько подтягивал. Новые синие кеды. Поверх рубахи был пиджак серого цвета. Я думаю, пиджак тот был явно старше меня. У него были красивые будто позолоченные пуговицы, с какой — то гравировкой. Правда, с какой я не разглядел. Он говорил достаточно громко, с выражением и чувством каждое слово. Иногда он причмокивал и облизывал губы. Вот каким я встретил Фому. Поначалу его лицо было серьезным, но потом видно что-то, вспомнив он улыбнулся, и глаза его заблестели как у мальчонки.

— не знаете, скоро ли откроется магазин? — спросил я Фому.

— а да должно скоро. Она, видать, корову доить пошла, скоро придет. Видите! Замок то один висит, это значит, она придет ещё. А когда два замка, это когда товара нет. — ответил он.

— вот как, ну тогда подождём. — сказал я и достал сигарету. Было солнечно. Теплый ветерок покачивал макушки белых берез. Маленькая пчёлка перелетала от цветка к цветку шиповника, что рос справа от того места где мы стояли. Его розовые распустившиеся бутоны прятали в себе маленькую труженицу. Я повернулся к Фоме. Он посмотрел вверх, прищурил левый глаз, и потом глянул на меня. Правой рукой он потянулся ко мне почти касаясь, как бы требуя моего внимания и заговорил.

— Слушайте-ка! А с вами бывало? — спросил он и уставился на меня.

— что? — ответил я.

— А вот что! Я раньше — то в Андриаполе жил, ну и вот. А у нас там рынок есть знаете? — продолжал он.

— Знаю. — отвечал я, слушая его в пол уха.

— Ну и вот. Там ещё две остановки есть, знаете? — спросил он.

— Да, припоминаю. — соврал я.

— Так ну и вот. У вас то наверное такого не случалося, а там значит, на этом рынке палатка с рыбой. И вот тогда она загорелась! Ух! Горит всё! полыхает! Ну слава богу пожарных вызвали. А пожарные то приехали, и знаете, что? — спросил он возбужденно. Я отрицательно помахал головой, а он продолжил — Пожарные то приехали, а проехать туда не могут! Там то всё огорожено, а огораживать нельзя то. А палатка то горит. Ну и поломали они там всё, потушили. Потом сильно ругались, что всё было огорожено. Вот как. А с вами случалось такое? — все также возбужденно спросил он.

— Нет. — сказал я.

— А вот у нас случалось, да. Вот как. — сказал он. Фома опять нахмурился, прищурился и посмотрел вверх. Повторил свой жест рукой и глянул на меня.

— Слушайте-ка! А у вас бывало, пожар в доме? — спросил он.

— Нет. — ответил я.

— А вот у меня случалось однажды такое! Я был маленьким совсем, у нас тогда дом чуть не сгорел! Представляете! Дом! Так я нас спас! -Фома улыбнулся и выпрямился горделиво как ребенок. — Я тогда хожу по дому, печь мы только затопили. Чую! Запах какой — то. Матушке говорю, сейчас сгорим! А она мне всё отстань да отстань. И вот представляете, чуть не сгорел! Как повалил дым из печки обратно! Я матушку за руку и бегом из дома. Но обошлось. Приехали тогда эти и разобрались. — Фома засмеялся. — А ведь как оказалось. Труба то вся в саже этой была, вот дым и обратно пошел. Но как нам потом сказали, что не правильно топим мы. Надо бы мешать сосну с березой, а не отдельно. Тогда и сажи меньше будет. Вот как. У вас то, бывало такое? А у нас да, бывало.

Я уже давно докурил и смотрел на этого мужичка. Он стоял и своим прищуром поглядывал то под ноги, то на меня, то по сторонам. Иногда переминаясь с ноги на ноги, он что-то ещё бормотал, но что разобрать я не мог. Я смотрел на дверь магазина и думал о том, как скоро придет продавщица. Тут мои мысли прервал мой новый знакомый.

— слушайте-ка! А случалось ли с вами вот какое дело? Жил я значит тогда в квартирном доме в два этажа. И представляете, он чуть не сгорел! Из — за проводки! Раз! И чуть не сгорел. Цельный дом квартирный! Вот смеху то было! И так быстро всё загорелось! Ковры, стены, всё вспыхнуло! Но хорошо пожарные приехали вовремя. Во как у меня бывало. А у вас бывало? Ха! Из — за проводки! — Фома опять засмеялся. Я, честно говоря, не мог понять причин для смеха, но он явно видел в этом что-то смешное. Я огляделся и увидел женщину, смотрящую на нас. Точнее насколько я понял на Фому. Женщина та стояла у ворот длинного дома.

— давно ли вы здесь живете? — спросил я его.

Он посмотрел на меня, потом на землю.

— давно. — бросил он и на пару шагов отступил от меня. Он отвернулся и посмотрел на полуразвалившуюся трубу печки на соседнем доме, старом магазине. Фома снова улыбнулся и повернулся ко мне. Я закурил новую, готовый к новым историям.

— скоро совсем развалиться. — заметил Фома.

— это точно. — я тоже посмотрел на трубу, которой и трубой то уже не назовешь.

— А знаете, у нас в озере водится рыба морская. — спокойно сказал он.

— правда? — спросил я.

— а вы не слыхали? Она ещё в красной книге записана, во как! Такая небольшая. — Он показал руками размеры рыбы. — Я однажды знаете, плыл по озеру, удочку закидывал, спиннинг! Вот так — И он стал показывать руками как — Тяну, тяну и что! Представляете, забыли сетку! Вся сетка в рыбе морской. Сетка сгнила и рыба сгнила! Забыли. Как так? Ладно сетка, рыба то тоже. — он вздохнул. — И рыба сгнила и сетка — Фома замолчал. — А с вами такое бывало?

— нет, не бывало. — ответил я. — И что, правда, морская? — спросил я. Я решил его спросить, потому что мне показалось он загрустил.

— самая настоящая. — ответил он. Я потушил сигарету. Фома подошел ко мне, почти вплотную.

— слушайте-ка, а грозу вы видали? — спросил он.

— конечно, видал. — ответил я на его манер.

— а я знаете было дело, такую видал эту грозу. Деревья знаете, как в поле растут? Вот по одному? Так вот шел я по полю, небо то всё черное, а впереди дерево одинокое стоит. И тут на тебе! Гроза прям в дерево! Да как расколет надвое! Знаете такое? Видали как гроза в дерево? И так прямо надвое! Уууу страшно тогда мне стало — и Фома по новой рассмеялся. — больше я знаете, в грозу не ходил в поле, страшно. А то же знаете, как оно бывает, она в человека попадет и всё! Нет человека!

На третьем доме вверх по улице от нас, крыша выстланная листами железа засияла на солнце. Мимо проехала машина, Фома что-то пробормотал ей вслед и уставился на свои новенькие кеды. Я смотрел на него и мне он казался тем стариком, в котором куча энергии и сил, которых точно должно хватить на одно или два, важных последних дел. Я думаю он мог бы встать ещё до рассвета. Взять спиннинг сети веревку и уплыть в море. Быть невероятно далеко от берега уже тогда, когда люди из его деревни только начинали просыпаться. Фома поднял свои прищуренные глаза и посмотрел на меня.

— слушайте-ка, а вы видали когда-нибудь, как человек всмятку падает? — оживленно спросил он.

— честно говоря, нет. — сказал я. Да и не было у меня таких желаний.

— а я вот видал. Было это знаете, как? Стройка у нас была. Дом квартирный мужики строили. И вот значит бригадир дурак! Дождь то только прошел, а он мужика погнал на крышу! А мужик то пьяный был. Там трезвому то нечего делать, а он пьяного погнал. Так тот и полез на крышу. Все мокрое же было. Залез он на верх и всё. Нет мужика — смятка. Он — то с этой крыши вниз и всмятку! Вот так вот. Был человек и не стало человека. Вот вы видали такое? А я видал — Фома вздохнул и замолчал. Я достал новую сигарету и закурил. Мы ещё немного постояли. Фома глядел по сторонам и что-то невнятно бормотал себе под нос. Продавщица не приходила и я решил прокатиться по окрестностям. Попрощавшись с Фомой, я пошел к машине, он пошел в сторону дома где стояла женщина. Я завел мотор и мы поехали. Мы выехали на главную улицу и на первом перекрестке ушли направо в Зыбино. Проехав деревню насквозь мы решили ехать дальше. Дорога петляла. По обе стороны тянулся редкий лес. Наконец он кончился и мы выехали в поле. По правую руку поле сбегало вниз. Мы вышли из машины и осмотрелись. Там в низине блестела речка. Мы сели обратно и развернулись. Приехав назад к магазину я увидел, что дверь была открыта, а значит, обед кончился.

На реке

Было теплое майское утро. Трава, вся пропитавшаяся росой, блестела на первых лучах солнца. Паша шёл со спиннингом по берегу и закидывал лесу с живцом в реку. Та тянулась, извиваясь, далеко за лес, но ему некуда торопится. Берег реки, то поднимался в чащу, то спускался в поле. Он осторожно обходил бобровые ямы у самого края, когда-то провалившись туда два раза, Паша стал внимательней. Вся природа дышала. Повсюду слышна песня лесных птиц. Солнце поднималось всё выше. Он надвинул козырек кепки на глаза и продолжал идти. Ласточки кружили высоко в небе, а это значило, что дождя пока что не будет. Небо было чистым, только вдалеке лениво плыли облака. Сейчас самое время для ловли щуки. Она должна идти на нерест, и он будет её ждать. Местные мужики обычно за день ловят минимум штук по двадцать, но ему их столько не нужно. Они везут рыбу продавать на рынок, ему же она нужна только на ужин, ну на два ужина, не больше. Пройдя поле, он смотал лесу и поднялся в лес. Солнечный свет лучами пронизывал тени деревьев. На листьях нависла паутина, было видно, как капли росы собираются на ней, как она блестит ещё в прохладном воздухе утра. Под ногами мох, заваленный елочными иглами. Здесь ему нравилось всё. Кругом всё живое. Слева папоротник прячется в тени. Справа здоровенный муравейник, в котором с сумасшедшей скоростью бежит жизнь. За муравейником и высокой ёлкой, обрыв, а за обрывом река. Паша достал сигарету из кармана рубашки и закурил. Он снял с плеча сумку и положил рядом с удочкой. Сам сел на пень. Всё что он мог охватить глазами, было чудесно. В воздухе висела тишина. Не натянутая не беспокойная, а совершенно нежная спокойная тишина. На воде появись круги. Паша видел поле с которого пришел, оно осталось справа от него. Слева лес кончался опушкой и опять сменялся полем. Дальше снова виднелся лес который уходил вправо так круто, что реки было не разглядеть. Здесь, где он неторопливо затягивался сигаретой, река делала поворот в градусов пятьдесят. На том берегу росли маленькие редкие березы. За ними, вдалеке, как он видел ещё с поля, лежали невысокие холмы, которые тянулись, куда то к горизонту. Докурив и оставив бычок в земле, Паша спустился вниз. Разложил удочку, насадил на крючок нового живца, так что кончик крючка вышел наружу сквозь нижнюю губу. Становилось теплее. Он снял старую кожаную куртку и положил её поверх сумки. Он забрасывал к тому берегу, к высокой траве, щука должна была быть там, на глубине. Насколько он знал, там были ямы. Паша достал бутылку ещё прохладного пива из сумки, открыл и отпил. Снова закинул спиннинг и начал сматывать катушкой лесу. Тут он почувствовал удар, подсёк, как его научили. Леска натянулась. Это был не сильный удар. Паша стал сматывать быстрей. Спиннинг слегка согнулся на самом конце.

— а вот и ты моя хорошая! — сказал он и всё крутил и крутил, когда на поверхности показалась щука. Она билась в разные стороны словно сумасшедшая, того и гляди сорвется. Рыба явно не хотела попасться. Но Паша ещё немного смотал лесу и резким движением выбросил её на берег. Положил спиннинг и подошёл к ней. Она изгибалась и хватала ртом воздух. Он знал, что ей надо сломать хребет. Все ломают руками и я смогу. Обязательно смогу, иначе нельзя. Нужно облегчить её страданья. Щука была не большой, грамм триста. Взяв рыбу в руки, он посмотрел на неё.

— а говорят у вас души нет. Как же нет, когда ты жить так хочешь. -сказал он. Рыба билась у него в руках, скользкая, но он держал крепко. -Ну, это не мне решать, у кого она есть, а у кого нет. У той сумасшедшей суки навряд ли была душа ну или что-то за душой. Она мне знаешь, что говорила? Говорила, что я сосунок, слышишь? Говорит я слабак. Силенок, говорит у тебя не хватит сосунок. А я ей сказал тогда, еще одно слово сука и я тебя порежу. А она не поверила, думала не смогу. — сказал Паша и бросил щуку на траву, взял бутылку с сигаретой и сел рядом. Солнце уже маячило высоко. Всё кругом было залито его светом. Река блестела будто зеркало. Только в лесу оставалась тень. Он поправил кепку, всё собрал и пошёл дальше с сумкой на плече. В которой лежала пачка сигарет, спички, нож и щука.

Фиеста

Я надеваю белую майку, поверх неё клетчатую рубашку, в крупную клетку, сине-красную, чёрные брюки, расчесываю волосы и укладываю их на бок. На часах уже восемь утра, я обуваю свои кеды, накидываю пиджак, обычный черного цвета. Открываю два дверных замка, беру рядом стоящий на комоде рюкзак с тетрадями, кричу бабуле, что сидит в комнате и смотрит телевизор.

— пока!

Открываю дверь и слышу в ответ.

— пока дорогой! С Богом.

Закрываю дверь на оба замка. Спускаюсь по лестнице с четвертого этажа, нащупав в кармане сигареты с зажигалкой, открываю дверь. Закурил. Пиликает телефон, и я вижу, как к моему подъезду подъезжает новенький чёрный форд. За рулем которого сидит моя подруга Люся, с которой мы просто дружим, и которая мне давно нравится. Я делаю ещё две затяжки, бросаю в урну половину сигареты и сажусь в машину.

— Паша привет! — сказала она.

— привет. — сказал я.

— как тебе моя новенькая тачка? — спросила она. Люся провела рукой вдоль торпеды.

— прикольная. — сказал я. Черный пластик не произвел на меня никакого впечатления.

— мне тоже нравится, всё как я хотела. — сказала она и переставила селектор в режим движения.

— здорово. Мои поздравления. — сказал я.

— спасибо. — сказала она. На её щеках появился румянец.

— да, не за что. — сказал я.

— кстати, ты готов к зачёту? — спросила она.

— к какому? — спросил я в ответ.

— как к какому? По экономике. — сказала она.

Тут я посмотрел в её удивительные зеленые глаза и в ответ пробормотал, что да, готов. Совсем забыл сказать, что я будущий экономист, только вот именно сейчас, к концу первого курса, начинаю понимать, что экономист я никакой. Как то не нравятся мне все эти счёты, расчёты и подсчёты, макро и микро экономики. По мне уж лучше чем-то полезным заниматься, только вот чем, я пока не знаю. Знаете, мне вот нравится студенческая жизнь, всё в ней нравится. И сессии и лекции и Люся. С ней мы знакомы с начала учебного года и так уж совпало, что живет она в трёх домах от меня. И так как её отец был каким-то там полковником, я честно не силен в этом, да и не помню деталей рассказов Люси. Знаю, что они могли себе позволить купить ей новенькую иномарку, что они и сделали на смену первой старой. Вот она и ездила в университет на машине, а меня брала в придачу, чтобы не скучно. И так мы ездили почти целый год. На дворе май, Люся носит приталенное бежевое пальто, и маленькие сапожки на каблуках. Её золотистые волосы и зеленые глаза заставляют меня влюбляться в неё раз за разом, как я её вижу. Первое время я пытался, как-нибудь расположить её к себе, понравится. Но всё бесполезно, я ей не был интересен, ни на грамм. Я часто подходил к зеркалу и думал. Неужели я так некрасив? Нос вроде так себе, но глаза хороши, да и губы вон какие. Может просто не в её вкусе? Но почему? Это было отвратительно. И я поняв обреченность ситуации, больше ничего не делал. Наше общение было минимальным. Только поездки в институт в Москву и иногда обратно домой. Конечно, мне это не нравилось, но что я мог поделать? Вот именно, ничего… Поэтому я просто лёг на воду и поддался течению. Ещё со мной учится отличный товарищ Игорь. С ним то мы обычно и общаемся в стенах института. Он был клубным парнем, всегда в моде, в курсе и при деле и общение с ним было очень простым. И вот пары кончились, зачет успешно сдан и мы с Игорем решаем пойти в парк, неподалеку. Зашли в ларёк и купили пива. Небо было чистым, воздух теплым, конец мая, конец учебного года, всё было просто прекрасно. Наконец, дойдя до любимой лавочки, что под тополем, мы сели, я открыл бутылку и хлебнул холодного темного пива.

— Слушай, ведь если задуматься, лень — это мать изобретательства. — сказал я.

— а кто тогда отец? — спросил Игорь. Он стоял и пил свою бутылку.

— об этом я не думал.

— ведь если есть мать, должен быть и отец. — сказал он.

— это верно. — согласился я.

— может труд. — сказал он.

— нет. Вряд ли. — сказал я.

— ну кто тогда?

— наверное, это интерес. Потому что интерес, он ни к чему не обязывает. Появился, как мгновение и точно также прошел. А труд это труд. — сказал я.

— труд сделал из обезьяны человека. — сказал стоявший рядом Игорь.

— какая чушь. — сказал я.

— это точно.

Допив первую и отправив её в мусорное ведро, я открыл новую бутылку и уставился на цветущий тополь. Я подумал о том, как мало ему нужно для своей цикличной жизни, и как много он дает человеку. Ведь это и, правда, интересно. Он ничего не требует и не просит взамен. А человек, в первую очередь, неосознанно потребляет его плоды и во вторую, осознанно наплевательски, пользуется его плодами, пользуется им всем. Человек как яд, как вирус, как болезнь — всё уничтожает вокруг, взамен ничего не давая, этому всему. Так мы просидели чуть больше часа рассуждая о природе. На вокзале разошлись по своим направлениям. Я зашел в поезд и сел к окну. Напротив на деревянное сидение села милая девушка с длинными, чуть ниже плеч, темными густыми волосами. Глаза её были серо-зеленого цвета, она скромно улыбалась, читая Достоевского, и иногда смотрела в окно. А я смотрел на неё и тоже иногда в окно. Она была в одной белой блузке и темных брюках. Так мы вдвоем и ехали, до моей остановки и как оказалось её. Она вышла первой и ушла налево. Я вышел следом и ушел направо. Всё, то время, что я шел домой, мои мысли были заняты ей. Я думал о том, кто она такая? Почему прежде я её не видел? Увижу ли её ещё раз?

2

Сегодня был неплохой день. Я сдал зачёт, везде успел, даже пообщался с каким-то писателем детективов или что-то вроде того. Когда я просто стоял и курил на перроне, этот парень попросил сигарету и загрузил меня своей проблемой. Минут сорок назад только пришел домой, а времени сейчас я вам скажу уже почти восемь вечера. Сходил в душ, поужинал и теперь сидел с бабулей перед телевизором.

— Бабуль я сегодня общался с писателем. И знаешь, он постоянно рассказывал о том, что хочет, что-то раздуть, точнее не что-то, а свои произведения. Мол, он их мастерски раздувает. Я все слушал и не как не мог понять, зачем и что это вообще значит? — сказал я.

— не знаю Павлик. — сказала она, глядя в телевизор.

— может он дурак? — не удачно пошутил я.

— а может ты дурак? — сказала она. И развернувшись впилась в меня взглядом.

— а я то что? — сказал я.

— не суди Паша, и не судим, будешь. Если ты чего-то не знаешь, что знают другие, это не значит, что все кругом — дураки.

— но я не в том смысле.

— в том в том.

Я помолчал, подумал, посмотрел на бабулю. Она сидела в своем кресле и улыбалась.

— ну да, ты права. — сказал я.

— подумал?

— подумал.

— вот видишь, как полезно думать, прежде чем сказать. — сказала бабуля.

— вижу.

— вот и молодец, иди, кстати, завари чай.

Я встал и ушел на кухню включить чайник. Из верхнего шкафчика достал две белые кружки, из соседней дверцы банку сахара, насыпал заварки и залил всё кипятком. Сверху положил по два листка мяты и понёс в комнату. Бабушка сидела и переключала каналы, остановившись на новостях, она глянула на меня и вздохнула.

— ох, Павлик, как тебе будет тяжело жить. Ладно, я старая… А ты — то совсем юнец, а в стране такое творится. Раньше хоть, что-то строили, а сейчас? Этот Лупин Антон Антонович только и обещает, только обещает. Пенсии нам урезал, войны всякие. Да…

Я подал бабуле её кружку, а сам сел рядом.

— так вот мой дорогой. Никогда не обещай и не клянись, слышишь? Это не хорошо. Мы никогда не можем знать, что будет с нами через час, полчаса, не говоря уже о следующем дне. Поэтому сынок будь умнее и честнее с самим собой и с окружающими. — сказала она.

— как скажешь. — ответил ей я.

— так-то лучше, кстати, к завтрашнему дню готов? — спросила она.

— а что завтра?

— институт.

— ну да.

— не ну да, а иди и посмотри ещё разок, всё ли собрано и сделано. — сказала она.

— ага. Сейчас. — ответил я. Я отпил чай и пошёл к себе в комнату. Тетради, лежавшие на столе, кинул с учебниками в рюкзак, вышел на балкон и достал сигарету. А отсюда неплохой вид всё-таки открывается. Двор, в котором я вырос, первый раз упал и первый раз влюбился. Да, это хорошее место. Все мои друзья умещались в соседних подъездах, а не на страницах в интернете. Много времени прошло. Хорошего времени. Я докурил и закрыл балконное окно, вернулся в комнату. Тааак бабуля мне говорила Чехова почитать, сейчас и начнем. Я нашел, какой-то сборник, уселся на диван и стал читать. Знаете, я часто вспоминаю деда. Он был знатным дедом. Иван Михайловичем его звали. Родителей не помню, да и как помнить, когда они разбились на машине, когда мне было два года. С того момента и растили меня бабуля с дедом. Помню вечера, такие знаете уютные и спокойные с ними двумя. Они постоянно подшучивали друг над другом. Родителей не вспоминали. Старались не вспоминать. Бабушка всегда плакала, когда я вдруг заводил разговор или сама ненароком заговаривалась. На праздниках, за обедом и ужином мы читали молитву, вставая из-за стола и держась за руки. С бабулей, мы каждое воскресное утро ходили в храм на утреннюю службу. Шли рано, рано. Обычно ещё темно было, разве что летом солнце уже освещало все наши улочки, и мы одинокие, но не заблудшие путешественники, а как будто одни во всём городе идём с ней в храм. Они по профессии инженеры и поэтому яростно хотели выучить меня инженером, но увидев мои успехи в этом деле, от затеи, конечно с сожалением, но отказались. Дед мне всегда говорил:

— Павлик не будь дураком. — говорил он.

— не буду дед. — отвечал я. Я не собирался быть дураком ни за что в жизни.

— ой, боюсь, будешь. — продолжал он. А еще отворачивался и покачивал головой.

— да нет дед. Честное слово. — говорил я ему.

— слово мне даешь? — говорил он, глядя мне в глаза.

— слово даю! — радостно отвечал я.

— ну и дурак, ты Пашка!

— нет, не дурак.

— дурак. Не надо Паша никому, и мне в том числе, давать слов своих и обещаний. Ты делай. Поступками мне своими покажи, что ты не дурак, тогда и поверю. — говорил он.

— хорошо. Я докажу. Вот увидишь. — упирался я.

— вот и хорошо. А теперь иди бабушке помоги. — говорил он. И я убегал из комнаты на кухню на помощь бабуле, а та меня гладила по голове и только говорила:

— иди отдохни сынок, или погуляй сходи, вон все ребята на дворе.

А я ей отвечал, с деловым видом.

— нет. Я пришел тебе помочь. Давай помогу. Что сделать?

— я уже всё сделала. Иди, иди погуляй. — Улыбаясь, говорила она.

И конечно я долго не сопротивлялся, а собирался и бежал на двор. Вот так лежу сейчас вспоминаю и так хорошо и горько. Деда нет. И я как то даже привык, что его нет. Привык, как привык курить. Как привык умываться по утрам. Как привык надевать штаны и рубашку. А как вспомню, то так и жду, когда он зайдет ко мне в комнату или крикнет мне что-нибудь своим хриплым басом. Но он не зайдет и не крикнет. И я это знаю. И от этого очень не по себе.

3

На следующий день бабули не стало. Она просто шла домой, и у неё остановилось сердце. Она упала, и кто-то из прохожих вызвал скорую. Я был в институте. Мне позвонили, сообщили новость. А дальше… Я не хочу об этом рассказывать.

Дальше я вернулся домой. В пустой, холодный дом. Бросил в прихожей рюкзак и уехал в Москву к Игорю. Мы пошли в бар, потом пошли ещё в один. Напившись почти до отключки, поехали в его любимый клуб. Игорь ушёл внутрь, а я остался один, пьяный непонятный, стоять на улице, в руке с его или ни его, но с тем, который он мне дал пистолетом. В трех метрах от меня стояло четверо ребят и трое девчонок не менее пьяные, чем я. Один из них очень много говорил, видимо шутил и кричал. Кричал он наверняка еще и потому, что из клуба доносилась эта сумасшедшая музыка и говорящего спокойным голосом вряд ли бы кто-нибудь услышал. Он был заводилой и забиякой, как говорила моя бабуля. Я достал сигарету из-за уха и поджёг её. Тут этот веселый парень, как я заметил, повернулся в мою сторону и что-то начал кричать. Я его не слышал. Только рот его безобразно открывался и закрывался, бесконечно быстро. А руки помогали ему говорить он их поднимал и опускал, разводил по сторонам и махал ими, но всё бесполезно. Тогда этот парень подошёл ко мне и в шаге остановился. Я, наконец, услышал, что же он мне говорил.

— эй! Эй, дурачок! Что это? — Кричал он, мне показывая на руку.

— пистолет. — ответил я ему.

— ты что дебил? Зачем тебе пистолет? Где твоя мама мудачек? — продолжал он.

Я стоял, молча. Нет, не потому что мне нечего было ответить, а просто потому что он говорил и не мог остановиться, видимо он был под наркотой. Он продолжал.

— слушай, эй? Паренек! Где родители то твои а? Знаешь кто хуже дурака? А? Дурак с инициативой! Ха-ха-ха! Это про тебя, понял? Че молчишь? Эй, дебил! Где папа то с мамой твои? Они штуку то эту видели?! — И он всё продолжал и продолжал. Игорь не возвращался. Я начал думать о том, как же Павлик тебе повезло. Все как обычно Павлик. Сходил пива попить. Музыка всё также громко играла. Компания начала курить косяк по кругу, а этот заводной стоял и дергался передо мной, и всё орал и орал. Неожиданно в моей голове на долю секунды, на одну тысячную, одну миллионную, пронеслась картина могильного памятника моих родителей. Злость или даже не она, ни ненависть, ни бешенство, а какая-то обида свела меня с ума и обуяла мой разум. В глаза хлынули слёзы, дыхание сдавило, в ушах застыл гул. Я поднял правую руку. Посмотрел на этого шута, сквозь водную пелену глаз. Он был размыт. Он был уродлив. И я нажал на курок. Выстрел! Грохот! Крик! Он пятится назад и падает. Из клуба выбегает Игорь и подбегает ко мне, я отталкиваю его, бросая в него пистолет. Закрываю глаза, открываю. И бегу оттуда что есть сил.

4

Следующее я помню плохо. Помню, что пробежал пару районов на одном дыхании. За следующие два, у меня открылось второе дыхание раз семь, и я был уверен, что рухну под ближайшим забором, но я бежал. Выкинул телефон, потому что знал, что по симке найдут. Выкинул, еще, когда закончил с первыми двумя районами. Помню, увидел сообщения от Игоря (Ну ты и мудак. Беги). Дальше помню, я поймал машину. В ней сидел какой-то таджик или узбек. Он повёз меня к соседнему дому от моего. Я заплатил ему пятьсот рублей. И ещё попросил выключить ту хрень, что он назвал музыка, и включить, что-то нормальное или сидеть в тишине. Когда бежал я протрезвел, но спустя десять минут в машине, я снова был пьяный. Я не следил за временем. Оно неслось слишком быстро, и я знал, что должен очень быстро валить отсюда куда подальше. В следующий момент я уже бежал по лестнице в квартиру. Дома не включая света, вытряхнул рюкзак и запихнул туда джинсы, футболку и трусы. Достал заначку с подработок, заначку бабули, всё убрал в носок, носок в рюкзак. Закрыл дверь и побежал вниз, к машине. Мы поехали на остановку. Остановились, я дал ему ещё двести рублей. Он уехал, а я зашагал в другую сторону, к другой, нужной мне остановке. Когда я подходил, автобус уже стоял и слепил меня фарами. Он вот-вот собирался трогаться. Я забежал и сел в самый конец. Ехать мне было, пять сотен километров. Людей внутри было немного. Человек десять. Одни старики. Я подошел к водителю назвал остановку, которая была конечной, расплатился и сел обратно. Он на меня слегка покосился, но ничего не сказал. Мне было всё равно. Автобус тронулся. Я закрыл глаза и уснул. Снов не было, ничего не было. Я спал как убитый от выпитого. Проснулся спустя пять часов, от того что у меня безумно свело ногу. Она онемела и стала совсем ватной. Внутри неё покалывало, и болели все мышцы. Ехать, как я понял, оставалось не больше часа. В автобусе было душно, но из десяти осталось всего двое людей. Это были какие-то старики. Оставалось всего три остановки. На первой я выбежал и тут же побежал в кусты. Сделав дело, я достал помятую пачку сигарет и выудил от туда одну. С удовольствием я скурил эту дьявольскую штуку и зашел обратно в автобус. Видов из окна особых не было. Я не думал о ночи. Не о чём не думал. Ковырялся в рюкзаке и посматривал в окно. И спустя час тряски, я вижу вдалеке, знакомый с детства развалившийся храм, с зеленой, большими кусками, отпадающей краской. Речка впереди белеет. Кругом всё зелено, солнце высоко, светит и греет. Автобус трещит, свистит и наконец, останавливается. Открываются двери. Бабуля с дедом выходят через переднюю дверь. Я вылезаю сзади, с рюкзаком за спиной. Приехал.

5

Расстегиваю рубашку на две пуговицы вниз, закатываю рукава по локти и иду по этому старому городу. Он кстати старше, чем Москва, но в нём до сих пор нет газа. Спасибо вам Лупин Антон Антонович, наверное, никогда и не будет. Но самое лучшее, это здешние люди. Глаза раскрыты, на губах улыбка, конечно не у всех, но и у тех, у кого её нет, на лицах нет печали и печати смерти. Нету болезненной желтизны. В глазах ненависти нет. Они жизни рады, живут! А там… В шести часах отсюда, в огромном мертвом городе — маленькие мёртвые люди. С газом, светом, нефтью, золотом и дерьмом.

Но я иду. Мимо площади Лепина, где он бронзовый маленький до сих пор смотрит на всех сверху вниз. Почему кругом эти памятники? Непонятно. Не понимаю. А может и не нужно мне этого понимать а? Ведь кто я такой? А вон впереди моя остановка. Мне нужно доехать до конца города, а уж дальше пешком. Автобус как раз подъехал. Я зашел, заплатил и сел. Полупустой. Здесь, да ещё и летом, он мало, кому нужен. Спустя десять минут я выхожу и иду в магазин напротив остановки. Там я покупаю полтора литра простой воды, батон хлеба, кусок сыра, две банки мясных консервов, рис пачку, три пачки сигарет. Запихиваю кое-как это всё в рюкзак, вешаю его обратно за спину и ощущаю прибавку в весе, но это ерунда. Деньги у меня еще есть, месяца на два точно хватит, а там посмотрим. Что-нибудь придумаем. Я ухожу с главной дороги и по обочине начинаю путь к цели. Идти не так далеко, около пятнадцати километров. Как раз разомну ноги, спину. Ходить — полезно, ещё бабуля говорила мне. Позади остается старая железнодорожная станция, там стоят груженые щебнем и углем вагоны. Людей нет. Сегодня выходной. Сегодня никто никому не нужен. Ни щебень, ни уголь, ни вагоны. Дальше по дороге возвышается старая водонапорная кирпичная башня. Она красива до безумия. Я бы там поселился. Да, она послужила бы отличным домом. Оттуда наверняка открывается потрясающий вид. Но я иду дальше и оставляю её позади. Там куда я иду, меня ждёт старенький дом. Тот дом, в котором меня никто не будет искать. Про него забыли все. Его строил ещё какой-то мой прадед. То есть, было это давным-давно. Последний раз, я был здесь в шестнадцать лет, зимой. И то проездом на два дня. Мы с моим троюродным дядей, кому он и принадлежит, ехали в город Н. к его новой жене. Четвертой по счету. И как раз заехали проведать халупу, как он называл это место. Он тогда напился, а я ушёл гулять по берегу деревенского озера.