Бесплатный фрагмент - Заметки

Заметки
Глава 1

Заметки от 20 октября 2024 года

Я осознал, что физически нахожусь в широком холле больничного отделения пульмонологии. В полной прострации. Так, кажется, называется это состояние. Мое сознание полностью угнетено. Чувствую себя как будто в темном и тесном тоннеле. Здесь нет сырости, не бегают крысы. Но стены кажутся невероятно толстыми. Они давят на меня. Ни одна мысль не может пройти сквозь поросшие мхом кирпичные блоки.

Я в западне.

Мое лицо освещает тусклый свет. Кажется, что я пробуждаюсь от столетнего сна. Потеряв счёт времени, ощущаю себя марионеткой опытного невидимого гипнотизера. На смену волнению приходит умиротворение, а после — блаженство. В глаза вдруг бьет уже по-настоящему яркий и ослепительный свет. Кажется, что глазные яблоки вот-вот расплавятся, однако тут же ощущаю приятное тепло. За долгое время разум, наконец, освобождается от невидимых оков. Наблюдаю за собой как будто со стороны и понимаю:

Я не хочу возвращаться в реальность.

В виде астральной проекции смотрю на собственное тридцатилетнее тело. Оно постарело? Нет, просто испортилось, как если бы за ним не ухаживали. Да, так и есть. Взъерошенные волосы, впалые щеки, синяки под глазами. И кому-то явно следовало бы побриться. Испытываю жалость к себе. Даже некое подобие отвращения. Наверное, больше остального меня раздражает взгляд. Два пустых бездонных кратера — пристанище всепоглощающей тьмы. При желании в них можно провалиться, и едва ли выберешься обратно. Есть места, откуда нет выхода. Там тело ждет разложение, а душу — вечные муки. Думаю о том, что представляет собой человек без души. Не нахожу ответа. Это не страшно.

Свою душу я давно продал дьяволу.

Я сижу на деревянном потертом стуле. Обшивка спинки, на удивление, мягкая и приятная. Медсестра буквально вытолкала нас из палаты. Это произошло не более получаса назад. Ей нужно было спокойно помыть полы, а мужчины, с ее слов: «Даже сидя на ровном месте способны создавать грязь!» Что ж, мы не стали спорить. Да и что способны сделать четверо крепких мужчин против одной женщины в плохом настроении и со шваброй в руках?

Думаю, ответ очевиден.

Постояв у входа в свою палату в некоторой нерешительности, я все же принял решение обосноваться в холле. Сел на стул. Кажется, я задремал. Черт возьми, в этом отделении сон набрасывается на меня при любом удобном случае. Опять вернулся в реальность. Состояние отвратное. Будто сутки напролет разгружал вагоны с мешками цемента. Решил взглянуть на время. Взял в руки телефон и… сам не понял, как вот уже тридцать минут, словно одержимый, записываю поток своих мыслей в текстовых заметках смартфона. Понял это лишь в процессе. Почувствовал, будто застал самого себя за чем-то непристойным и неприличным. Неприятное ощущение.

Сначала я испугался. Несколько минут смотрел на телефон, как будто это было инопланетное устройство. Наконец, решился перечитать написанное мною ранее. Стало страшно, но потом… я ощутил спокойствие. Тут же продолжил писать об этом. Какое-то наваждение, не иначе.

Мысли мои настолько сумбурные, что читать их постороннему будет тяжело. У меня в голове сплошная путаница. К черту. Я — крысиный король. Сотни моих мыслей обвили хвостами друг друга. Каждая пытается броситься вперед, назад, в сторону. Спрятаться. Напасть. Бесполезно. Так только хуже. Теперь это крепкий и удушающий узел, а исход лишь один — смерть. Мои мысли — вот моя истинная тюрьма и будущая могила.

И глубина ее неизмерима.

Я все пишу и никак не могу остановиться. Может, это все от скуки, а может, мне просто нужно излить… тьму? Или душу? Или, по крайней мере то, что от нее осталось. То, что осталось от меня. Да, пусть это будет частью моей терапии. Да, точно. Есть болезни, которые нельзя вылечить медикаментами. Моя душевная опухоль не поддается лечению. Она уже дала метастазы. Оперировать бесполезно. Химиотерапия бессильна. Что остается теперь, когда нет надежды на исцеление? Но порой оно и не нужно. Не думаю, что я хочу исцеления. Я так привык уже жить с этим. Хочу лишь облегчить боль. Унять этот нескончаемый зуд под моей кожей. Понять, что же творится внутри моей черепной коробки. Кто там живет? Что там живет? Да, это хорошая цель.

С это и стоит начать.

Так что же со мной происходит? Точно, я сижу на деревянном стуле. Зажатый между рядом сложенных инвалидных кресел с одной стороны и дырявой больничной каталкой — с другой. Понимаю, что меня это вовсе не теснит. Наоборот, я ощутил нечто приятное и родное, словно это мама и папа обнимают меня с двух сторон. Наверное, так чувствуешь себя, когда находишься в объятьях близких. В таких объятьях хочется утонуть и раствориться без остатка. Ну, по крайней мере я чувствовал так себя в далеком детстве. Вот только с взрослением я утратил это ощущение. Теперь, когда меня обнимают, я ощущаю лишь чужой запах. Неприятно. А еще мне становится тесно. Нечем дышать. Хочется оттолкнуть от себя человека как можно дальше.

Забавно.

В отделении пульмонологии мало занятий, которые бы позволяли с удовольствием скоротать время. Обычно, чтобы «убить» его, я ложусь спать днем. Меня не смущает твёрдая койка или неудобная сырая подушка. Странно, но когда мне хочется убежать от реальности, уснуть можно даже на холодном твердом камне. А вот ночью сон даётся мне тяжело. Именно в такие моменты я понимаю, что нахожусь в чужой постели среди чужих людей. В чужом мне мире. Мне это не нравится. Очень сильно хочу домой. К Феликсу. Чувствую себя одиноким. Людям кажется, что нет ничего страшнее одиночества. Но разве в своих переживаниях и скорбях мы можем быть не одни?.. Может, так и бывает. Мне этого уже не узнать. Я одинок всю свою жизнь.

Феликс…

Я не выхожу за пределы больничного корпуса, хоть на это совершенно нет запрета. Пациентам разрешено покидать отделение не более, чем на два часа. Два часа непозволительной роскоши. Нет, это скорее издевка. Боюсь, что если выйду за порог больничного корпуса, то разревусь и уже не смогу зайти обратно. Просто пойду по дороге прямо, совершенно не зная куда и зачем, просто отсюда. Пока я на территории отделения, время снаружи будто замерло. Мне проще так думать, по крайней мере. Не хочу ничего видеть за пределами этих стен. Людей за забором больницы, проезжающие мимо автомобили, шум улиц, … все это неприятное напоминание о том, что где-то там кипит жизнь. Но сейчас я хочу сузить её до больничного городка, корпуса номер восемь, отделения пульмонологии, второго этажа и палаты номер три.

И ничего больше. Больше нет ничего.

Зато другие пациенты частенько выходят на улицу. В основном, конечно же, покурить. Пневмония тут у каждого первого встречного, но они все равно бегают во двор каждые пять минут, смешивая внутри своего тела коктейль из никотина и воспаления легких. Сигарета за сигаретой. Из-за сигаретного дыма даже дважды срабатывала пожарная сигнализация. Нет, меня это не злит. Хоть я и не курю, но нахожусь тут дольше многих курящих.

Забавно.

Даже моего соседа, старика, имя которого я так и не узнал, уже успели выписать. А ведь ему далеко за шестьдесят. Для удобства я буду называть его Дядюшка. Это был обыкновенный старик, такой лысеющий, но еще крепкий телом, с узкими глазами, орлиным носом и тонкими губами. Есть в его внешности что-то неприятное, будто от него заранее ожидаешь какой-то подлости или грубости. Я слышал, что у Дядюшки хронические болезни сердца и лёгких. Погодите, как там это называлось… ах, да: хроническая обструктивная болезнь легких и хроническая сердечная недостаточность. Вот так. Кажется, все верно.

У Дядюшки были жуткие отёки. Ноги как у утопленника, такие огромные и синюшные. А вот лицо красное, потное, со вздутыми венами, как будто он только что пробежал настоящий марафон без остановки. Выглядело со стороны забавно, хотя со стариком явно было что-то не так. Он без кислородной маски дышать-то и нормально не мог. Сатурация едва ли переваливала за восемьдесят две единицы. Я не знаю, что именно это значит, но медсестры говорили об этом с недовольством. Значит, это было плохо. Со слов самого Дядюшки, его привозили сюда уже в четвёртый раз за последние пару месяцев. Дома его хватает разве что на неделю-две, а потом он резко начинает задыхаться. И вот Дядюшка снова выписывается. Что ж, если он и вернётся, надеюсь, меня уже тут не будет. А он точно вернётся. И когда-нибудь уже с концами.

Я это чувствовал.

А ещё Дядюшка то и дело на все жаловался. Я запомнил это очень хорошо. Бывает, молчит большую часть дня, решает свои бесконечные кроссворды, что-то бубнит под нос, а потом его словно прорывает. Начинал внезапные разговоры о политике или о войне, типа: «Россия опять выделила несколько миллионов на строительство школ в Татарстане, слыхал?» Да неужели! Или, например: «Очередного чиновника задержали за взятку. У него вся квартира забита сумками с деньгами. Яблоку негде упасть! А ему хотят дать два года! Всего два года, мать вашу!!!»

Слушая его из раза в раз, противный зуд снова овладевал моим телом. Колючей змеей он обвивал каждую мою конечность, торс и шею, пробирался куда-то в мозг. Туда, где я не мог достать эту тварь. А старик все болтал. Хорошо, что Дядюшке можно было просто кивать в ответ. Кто-то любит говорить, а кто-то слушать. А я вот люблю молчать и… убивать. Хотя второе — это, скорее, необходимость. Да, так и есть. Вот я и написал это. Как камень с души упал. Фух, это оказалось гораздо проще, чем я думал.

Заметки определённо мне помогают.

Чтобы не торчать все время в палате, я выстроил себе незатейливый маршрут: иду по коридору, минуя палаты, вплоть до лестничной площадки возле поста медсестер. Медленно спускаюсь на первый этаж. Иногда замираю на лестничном пролете и смотрю через большое окно. Отсюда прекрасный вид на арку, разделяющую больничный городок в открытый мир. Эта арка вызывает у меня двоякие чувства. Порой я могу глядеть на неё целый час. С надеждой, что скоро выйду из нее после выписки и… что буду делать дальше? Не знаю. А порой смотрю на арку со страхом, что кто-то выйдет из неё и… что? Этого я тоже не знаю. Не могу разобраться в своих мыслях в этот момент. Испытываю надежду и страх. Мне вообще кажется, что эти чувства как сестры: всегда вместе.

Однако… Феликс. Рыжий кот, которого я подобрал десять лет назад. Он валялся возле моего подъезда. Совсем котенок. Такая кроха. Он не превышал размера моего указательного пальца и походил на личинку какого-то совершенно неузнаваемого создания. Видимо, его оставила умирать дворовая кошка-мать. Я не был удивлен. Казалось, что Феликс был уже мертв. Таких в помете убивают сразу. В естественной среде обитания он бы точно не выжил. Слабый, недоношенный… неполноценный. Может быть, поэтому я решил забрать его себе.

Ведь я и сам был таким же.

С тех пор мы с Феликсом были неразлучны. Две вольные птицы. Это был самый ласковый и спокойный кот из всех, каких я знал. Из благодарности за спасение, а может и по иным причинам, Феликс всегда знал, когда мне было плохо. Он избавлял меня от страданий, прогоняя одиночество. Его мурлыканье было бальзамом для души. Его ласка — средством от всех проблем. Я люблю этого кота, я… люблю его.

Все-таки генетика — штука весьма интересная. Живя в домашнем уюте — без забот, Феликс всегда стремился выбраться на волю. Дворовые гены, не иначе. Когда я возвращался с работы домой, он так и норовил выбежать в подъезд. А стоило распахнуть окна в теплое время года — Феликс тут же бросался наружу. Он убегал, это правда. Но я всегда знал, что этот кот убегает не от меня.

Он бежит к свободе.

Что ж, я всегда считал, что любые отношения строятся на свободе выбора. Я сразу принял натуру Феликса, а потому решил, что бессмысленно удерживать его в четырёх стенах. И в один прекрасный день я просто перестал закрывать форточки на окнах. Феликс начал каждый день пропадать на улице. Он мог уйти с утра понедельника и вернуться лишь к вечеру пятницы. Грязный и потрепанный. Иногда в ссадинах и ранах. Но он всегда возвращался. А я всегда его ждал. Странно, но несмотря на мою любовь к нему, я совсем не опасался за судьбу Феликса. В конце концов, он должен был умереть еще тогда, едва очутившись в этом жестоком внешнем мире. Да, Феликс, который по-настоящему никогда не был и не будет моим котом, живет в долг. И когда-нибудь он не вернется.

Но я всегда буду его ждать.

Но вернемся к действительности. Удивительно, совершая свой ежедневный больничный обход, я прямо сейчас лицезрел Феликса по ту сторону окна. Он приходил ко мне каждый день. Замечал меня и, убедившись в моем здравии, уходил прочь. Вот так просто. Мимолетный взгляд, и Феликс был таков. Наверное, именно это и было самым большим проявлением любви ко мне за всю мою жизнь. Он волновался обо мне. Переживал.

После встречи с Феликсом я спускаюсь по лестнице дальше и иду прямо. По пути почти никого не встречаю. Разве что родственников, что приносят пациентам «передачки». Потом упираюсь в другую лестницу, поднимаюсь и, «вуаля» — оказываюсь в другом конце коридора своего родного отделения. Этот нехитрый маршрут отнимает у меня не более пяти минут, но порой он кажется мне целой вечностью. А вот лестницы даются мне тяжело. Наверное, из-за постоянных уколов. Я уже сбился со счета, настолько часто мне вгоняли иглу в задницу. После последней дозы антибиотика я еле волочил ноги. Мне кажется, что у меня развивается абсцесс. Возможно, в следующий раз, когда я спущу штаны, он лопнет и зальет гноем и кровью весь персонал. Не понимаю, пугают ли меня эти мысли или нет.

Забавно.

Ощущаю себя стариком. Может, так влияет пребывание в больнице, а, может,

мне просто хочется выглядеть больным. Я знаю, что отчасти я болен, но это никак не связано с моей пневмонией. На рентгене этого не увидеть. Это где-то в моей голове. Где-то в сердце, в легких, в печени. Или в душе, хотя все же не думаю, что у таких, как я, она есть. Скорее всего, вместо неё пустота, которую просто периодически нужно чем-то забивать. Как бездонную яму, которую надо бесконечно засыпать землёй, пока сам же в неё не свалишься от усталости. Что-то в этом роде.

А еще этот чертов зуд…

Здесь кормят не очень вкусно. Вернее, просто невкусно. Еда пресная. Но говорят, что соль вредит здоровью. Одна пациентка, противнейшая женщина, открыто критикует местную пищу. Думаю, что это уже чересчур. Вижу, как повара расстраиваются. Недавно эта стерва разгромила безобидную солянку. «Да тут даже мяса нет!» — вот что она кричала всю трапезу. А я вот думаю, что если в таком месте, как это, готовят то, что хотя бы отдаленно напоминает солянку, то, значит, повара уже не зря получают свои деньги. Кстати, лично мне даже попался кусочек настоящего мяса. Наверное, я просто удачливый. Куплю лотерейный билет, когда выпишусь.

Меня пичкают антибиотиками почти две чертовы недели с тех самых пор, как я сюда попал. Это случилось шестого октября. Сидеть без боли невозможно. Микрофлора в моем кишечнике, наверное, уже мертва. Пытаюсь питаться правильно. Ем фрукты и различные кисломолочные продукты. Думаю, что так я заселяю свой желудочно-кишечный тракт полезными бактериями. Восемьдесят процентов всей иммунной системы — это наш кишечник. Думаю, это многое объясняет. Ты то, что ты ешь, верно? Что ж, тогда в последнее время я — пресная каша и горький чай с разводами на стенках чашки. Здесь всегда чай с разводами. Интересно, как он таким получается? Хотя, думаю, лучше мне об этом не знать.

Пока пишу все эти заметки, решил перебраться в свою палату. Пора поставить телефон на зарядку. Не хочу, чтобы мой смартфон отключился на самом интересном месте. Если то, что я пишу вообще кому-то может быть интересным. Ну вот, кабель питания подключен. Что ещё? Ах, да. Ванная комната. В отделении пульмонологии она представляет собой большую и не очень чистую раковину. Когда я раздеваюсь и встаю в нее, мне кажется, будто сейчас меня будет мыть какой-то великан, уж слишком комично эта раковина выглядит. Я не ощущаю себя неловко или унизительно, но почему-то хочу, чтобы этот процесс закончился как можно скорее. Делаю все быстро, лишь немного тяну время, когда первая струя горячей воды покрывает тело. Редкие секунды роскоши.

Врачи говорят, что мне лучше. Или нет. Я не совсем их понимаю. Показания врача-ординатора и главного врача вечно разнятся. Но в целом динамика по выздоровлению есть. Я тут уже четырнадцать дней и проведу еще как минимум несколько. Да, несколько дней до выписки. И вот что я заметил. Сейчас, лежа на своей больничной кровати. Прямо в эту самую секунду. Я заметил, что меня не тянет убивать. Когда я находился первые дни в палате и смотрел на своих спящих соседей, я представлял, как режу им глотки карманным ножом. Я взял его с собой для резки фруктов. Но мысли об убийстве не приносят мне облегчения теперь. Странно. Ведь обычно я думаю об этом постоянно: мне нужно убить кого-то. Или себя, на худой конец.

Сбросить стресс. Так это называется. За последние пять лет я убил двоих, но до того, как попасть в больницу, желание лишить кого-то жизни стало просто невыносимым. Оттого и этот вечный зуд. Кто-то внутри меня вызывает его. Я стараюсь держаться, но порой расчесываю себя до крови. Рву волосы на голове и грызу ногти. Главному врачу это не нравится, но я говорю ему, что это просто нервы. Меня решили проверить на наличие паразитов. Выписали какие-то препараты и добавили несколько исследований. Идиоты, хоть в одном они и правы. Это и правда паразит. Но он где-то глубже. И им его не найти. Только я могу сделать это. Найти и убить. Может, и к лучшему, что я сейчас тут. Но что будет, когда я выйду? Не знаю. Объявили отбой. Думаю, что попишу ещё немного. Эти заметки захватили все моё внимание. На деле же понимаю, как сильно я устал. Что ж, для первого раза неплохо.

Ложусь спать.

Глава 2

Заметки от 21 октября 2024 года

Говорят, что осознать свою проблему — пятьдесят процентов решения этой самой проблемы. В таком случае я решил её на все сто, ведь я даже знаю, что мне помогает. Убивать. Я не знаю, как описать это. Все люди, так или иначе, выпускают свой стресс, неудовлетворенность жизнью. Или «заедают». Вот, допустим, накопилась в твоей жизни куча дерьма, да такая, что не разгрести. Некоторым хочется зарыться в одеяло, выключить телефон и сожрать целое ведро мороженого перед просмотром сериала в полном одиночестве. И им становится легче. Или разбить что-то, напиться, сходить на танцы, пробежать десять кругов вокруг стадиона. Почти каждый человек знает, как ему выпустить свой пар. Моя проблема за последние десять лет состояла в том, что я совсем не понимал, как справляться со своим накопившимся стрессом. Он просто рос внутри меня и не давал спокойно жить. Заполнял все мои мысли и тело.

Я пробовал находить утешение в алкоголе. Ждал выходных больше всего на свете. В итоге начал выпивать и в будни. Со временем не представлял свой день без выпивки. И все же это не спасало. Эффект временный и слабый. Записался в тренажерный зал. Постарался приучить себя к дисциплине. Это даже дало свои плоды, однако через четыре месяца зал закрыли. Я снова ушел в себя. Стало еще хуже. А стресс все рос. Мне было плохо.

Мне было очень плохо.

Я знал, что со мной что-то не так. Какая-то затяжная депрессия или что-то вроде того. Но я воспринимал это как некий стиль жизни. Образ мышления. Думал, что у меня просто такой тип личности. Характер. Называйте, как угодно. Когда все держишь в себе. Еще у меня повышенная тревожность. Такие люди всегда есть в любой компании. И никто не говорит, что они больны. Просто они нужны, чтобы на их фоне другие выглядели более спокойно или что-то в этом роде. Ведь есть люди весёлые, а есть грустные. Есть спокойные, а есть буйные. Вот и я думал, что не болен, а просто принадлежу к какому-то определённому типу личности. Не знаю. Мне тяжело даётся, когда дело касается описания собственных чувств.

Шли годы, и я понял, что мне нужна помощь психолога. Или кто там занимается всеми этими эмоциональными штуками в голове. Тревожность стала невыносимой. Вечное чувство вины, гиперответственность. Ощущение, что я не достоин ничего хорошего в этой жизни. Я часто думаю о том, что хочу уехать и жить один в лесу. Нет, возьму с собой Феликса. Я почти всегда хочу просто сесть и зареветь, но никак не могу. Постоянные мысли о смерти. Мысли о том, что без меня будет лучше. В первую очередь мне самому. И зуд, зуд, зуд. Кто-то сказал, что у меня выгорание из-за прошлой работы. Да, тот год был и правда сущим кошмаром. Бесконечные переработки, отсутствие выходных и прочее. Только за последний месяц перед увольнением мы работали каждый день с утра и до самой ночи в течении целых шести недель! Даже я понимаю, что это слишком. И ещё этот «помол»… я думаю, что моя пневмония плохо поддается лечению именно из-за него.