Бесплатный фрагмент - Заговор королей

Аналитико-художественное предисловие к изданию

«ДИПТИХ ВЛАСТИ: ЗАГОВОР КОРОЛЕЙ И НА СЛУЖБЕ ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА»

Перед вами — литературный эксперимент, исследующий анатомию власти в её двух ипостасях: уходящей вглубь веков и существующей в бестелесном цифровом пространстве. Этот диптих — не просто два романа под одной обложкой, а сознательное сопоставление двух систем, управляющих миром: системы крови и системы алгоритма.

«Заговор Королей» — это реквием по видимой власти. Власти, которая говорит на языке гербов, портретов предков и замковых стен. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что потомки Габсбургов и Бурбонов ведут борьбу не за троны (это было бы наивно), а за нечто более ценное — право на легитимность. Их трагедия в том, что они — живые носители исторической памяти в мире, предпочитающем исторической амнезии. Их сила — в понимании, что настоящая война ведётся не в пространстве, а во времени.

«На службе Её Величества» — это диагноз невидимой власти. Власти, которая отказалась от регалий в пользу анонимности. Где правило «миссия важнее агента» становится абсолютным законом цифровой эпохи. Если аристократы «Заговора» — пленники своей истории, то шпионы «Службы» — заложники безымянности. Их драма — в осознании себя переменной в уравнении, которую можно исключить без последствий для результата.

Художественная оптика исследования

Оба текста используют единый метод: микроскоп традиционного романа, приближенный к клеточной структуре власти.

В «Заговоре» это проявляется в сакрализации детали: складке на платье от Valentino, возрасте вина в бокале, намёке в светской беседе
В «Службе» — в десакрализации человеческого: агент как инструмент, любовь как уязвимость, правда как разменная монета

Образ святой Зиты, возникающий между романами, становится точкой сборки:

«Santa Zita, umile e pura…»

Её смирение и верность службе — единственный мост между миром, где служат Династии, и миром, где служат Системе. Она напоминает: любая власть держится не на силе, а на согласии служить.

Аналитический каркас

Власть как нарратив
Оба романа доказывают: реальная власть — не в распоряжении ресурсами, а в праве рассказывать истории. Аристократы продают миф о преемственности. Спецслужбы — миф о безопасности. Кто контролирует нарратив — контролирует реальность.
Иерархия против сети
«Заговор» исследит вертикаль крови — жёсткую иерархию, видимую в генеалогических древах. «Служба» — горизонтальную сеть, где связи важнее статуса. Но в обоих случаях предательство становится главным двигателем сюжета.
Анатомия предательства
Предательство в «Заговоре» — это нарушение кровного долга. В «Службе» — отказ от роли инструмента. Интересно, что в обоих случаях система карает не за действия, а за неправильную идентичность.

Философский подтекст

В конечном счёте, оба романа задают один вопрос: возможна ли честь в системах, основанных на цинизме?

Леопольд фон Габсбург и агент «Поэт» — двойники в зеркальной галерее истории. Один служит тени империи, другой — тени демократии. Оба обнаруживают, что служат не идеалам, а механизмам самосохранения системы.

О стилистике

Если «Заговор» — это барокко (сложные метафоры, многослойность, игра с историческими аллюзиями), то «Служба» — это минимализм (жёсткий ритм, обезличенность, клиническая точность). Такое стилистическое противопоставление — не недостаток, а метод. Он позволяет увидеть, как форма власти определяет форму её описания.

В заключение

Это издание — не чтение на один вечер. Это — интеллектуальный вызов. Предлагая их вместе, мы предлагаем читателю провести сравнительный анализ двух моделей власти: той, что хочет быть вечной, и той, что хочет быть невидимой.

И задать себе самый неприятный вопрос: какая из них ближе к нашей реальности?

Автор благодарит историков, экспертов по геральдике и специалистов по истории спецслужб, чьи консультации помогли сохранить баланс между художественным вымыслом и фактологической точностью. Все совпадения с реальными лицами и событиями случайны, хотя внимательный читатель найдёт в текстах множество аллюзий для интеллектуального упражнения.

Зигфрид фон Бабенберг

Заговор Королей

Стихи о святой Зите Габсбургской

Santa Zita, umile e pura,

Nel silenzio servi con amore,

Tra le mura di una casa sicura,

Porti luce, grazia e dolcezza nel cuore.

Pane ai poveri, conforto ai bisognosi,

Con le mani operose e il cuore gentile,

Nei gesti semplici, nei giorni laboriosi,

Sei esempio di fede, umiltà e stile.

O Santa Zita, prega per noi,

Guidaci nella via della carità,

Insegnaci a servire come te,

Con amore, umiltà e sincerità.

герцог Зигфрид фон Бабенберг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый читатель,

Перед вами — роман-исследование. Исследование тех сил, что продолжают незримо формировать нашу реальность, скрываясь за фасадом современности. Мир давно отказался от королей, но не от идеи иерархии. Он лишь заменил гербы на логотипы, а мантии — на дорогие костюмы от Brioni.

«Заговор Королей» родился из парадокса: в эпоху тотальной демократии и цифрового равенства интерес к аристократии, её этике, эстетике и особенно — к её тайнам — лишь растёт. Мы инстинктивно тянемся к историям о династиях, потому что они предлагают то, чего так не хватает в нашем стремительном мире: чувство преемственности, долга и принадлежности к чему-то большему, чем собственная жизнь.

Этот роман — попытка взглянуть на современную Европу глазами тех, кого принято считать анахронизмом. Но что, если именно эти «анахронизмы» видят картину целиком, пока мы увязаем в сиюминутном? Их борьба — это не попытка вернуть троны (это было бы наивно), а стремление вернуть себе место за столом переговоров, где на кону — душа целого континента.

Я старался избегать карикатурности. Мои герои — не злодеи из комиксов и не святые. Они — продукт многовековой селекции, трагические и одновременно величественные фигуры, обречённые нести бремя своего происхождения. Их трагедия в том, что они рождены править в мире, который больше не верит в правителей. Их сила — в том, что они умеют ждать.

Особое внимание было уделено деталям: топонимике, архитектуре, этикету, языку жестов. Ведь именно в мелочах скрывается подлинная сущность этого мира. Диалоги построены так, чтобы за светской беселой проступали вековые интриги, а намёки значили больше, чем прямые угрозы.

Это также и роман о выборе. О том, что важнее: долг перед предками или ответственность перед потомками? Можно ли оставаться верным традиции, не становясь её рабом?

Я благодарю всех, кто помогал мне в работе над этой книгой: историков, экспертов по геральдике, потомков старых семей, любезно согласившихся поделиться историями (иногда — при условии анонимности). Все совпадения с реальными лицами, разумеется, случайны, хотя читатель, знакомый с европейской элитой, несомненно, узнает некоторые аллюзии.

В конечном счёте, «Заговор Королей» — это приглашение к размышлению. О власти. О деньгах. О прошлом, которое никогда не отпускает. И о будущем, которое начинается прямо сейчас.

Приятного чтения.

Автор

Осенью 2022 года.

Роман в трёх частях

КНИГА ПЕРВАЯ

[Verse]

В подвале короля

Вино красное налито

Во рту пьянящий вкус

Испанская Изабелла

[Verse 2]

С ума сводит ностальгия

Воспоминания обжигают

Я ложусь на постель

В одежде. Один

[Chorus]

Испанская Изабелла

Вино и страсть ночей

Вся в мечтах она

Я лежу Вспоминая о ней

[Verse 3]

В небе звёзды мерцают

Глаза её со мной

Запах вина волнует

В эту тихую ночь

[Bridge]

Воспоминания греют

Как красное вино

Сан-Себастьян зовёт

Где она

Ждёт меня

[Chorus]

Испанская Изабелла

Вино и страсть ночей

Вся в мечтах она

Я лежу

Вспоминая о ней

ПРОЛОГ. Замок Амбрас, Инсбрук. Зима

Снег падал за окнами замка, укутывая Тирольские Альпы в безмолвное покрывало. В кабинете, где время, казалось, застыло в позолоте рам и дубе панелей, эрцгерцог Леопольд фон Габсбург склонился над пергаментом с генеалогическим древом. Его пальцы провели по линии, ведущей к Карлу V. — Опять эти плебеи в Брюсселе говорят о «демократии», — тихо произнёс он, обращаясь к портрету Марии-Терезии. — Как будто история — это выборы, а не кровь и долг. В камин упало письмо от цюрихского банкира. Пламя лизало бумагу, высвобождая строки: «Ваша Светлость, капитал ищет корни…» Леопольд улыбнулся. — Корни? Мы — не корни, мы — ствол. А они… листья на ветру.

Зима в Тироле не была временем года — она была состоянием мира. Воздух, кристально чистый и обжигающе холодный, словно хранил молчание веков. Заснеженные пики, подобные исполинским зубцам, пронзали низкое свинцовое небо, а первые лучи зимнего солнца пробивались сквозь облака, окрашивая снег в нежные перламутровые тона. Свет этот был обманчив — он не грел, а лишь подчеркивал величавый, безжалостный покой долины.

Замок Амбрас возвышался на утесе, неотъемлемая часть пейзажа, высеченная из самого времени. Его стены, сложенные из грубого тирольского камня, вобрали в себя многовековой холод. Они не просто стояли здесь — они наблюдали. Они помнили звон мечей, шепот заговорщиков, тяжелую поступь имперской гвардии. Готические окна с свинцовыми переплетами смотрели на мир подобно глазам старого хищника: устало, но с непоколебимым сознанием собственного превосходства.

Внутри царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в гигантском камине из черного мрамора. Воздух пахл стариной, воском для полировки древесины и едва уловимой нотой сухих роз — ароматом, который не выветрился со времен императрицы Сисси.

Кабинет эрцгерцога Леопольда фон Габсбурга был сердцем этой каменной твердыни. Стены его были сплошь увешаны портретами предков. Карл V с его знаменитым габсбургским подбородком, смотревший на потомка с холодной, вселенской усталостью. Мария-Терезия в парче и жемчугах, ее взгляд полон несокрушимой воли. Франц Иосиф с усами щеточкой и печалью в глазах, видевший закат империи. Они не просто смотрели со стен — они судили. Их молчаливый укор витал в воздухе, смешиваясь с дымом от камина.

За массивным бюро работы красного дерева, изготовленным в XVIII веке для одного из его прадедов, сидел сам эрцгерцог. Леопольд фон Габсбург. Он не был старым — ему едва перевалило за пятьдесят, — но в его осанке, в манере медленно откидываться в кресле, в самом взвешенном ритме дыхания чувствовался вес не прожитых лет, а унаследованных столетий.

Перед ним на столе лежало не генеалогическое древо. Лежала карта. Карта не земель, но крови. Пергамент, испещренный причудливыми линиями родства, брачными союзами, угасшими ветвями и теми, что еще тянулись к солнцу. Он изучал ее не с ностальгией поэта, вглядывающегося в утраченное прошлое. Нет. Он проводил инвентаризацию. Хладнокровную, точную, беспристрастную оценку активов. Каждый брак, каждая смерть, каждая лояльность — все это были активы и пассивы великой корпорации под названием «Династия».

Его превосходство не было позой. Оно было таким же органичным, как цвет его глаз — холодных, серых, унаследованных от бесчисленных поколений. Он не думал о том, что он лучше. Он знал это на клеточном уровне. Это знание было его крестом и его короной. Он физически ощущал тяжесть династии — давящее бремя долга, ожиданий и ответственности, что лежало на его плечах с момента первого вздоха. Иногда ему казалось, что он слышит их — всех этих Карлов, Фердинандов, Леопольдов — настойчивый, требовательный приказ истории.

Первая нить

Сумерки начали затягивать долину, окрашивая снег в синие тона. Леопольд отложил перо и зажег настольную лампу, абажур которой отбрасывал мягкий золотистый свет на столешницу.

Внезапная тишина была нарушена почти неслышным скрипом двери. Вошел Франц, его дворецкий, человек, чья собственная семья служила Габсбургам три поколения. На серебряном подносе лежало единственное письмо.

— От господина Хуберта, Ваша Светлость. Из Цюриха, — произнес Франц бесстрастным тоном, ставя поднос на край стола.

Леопольд кивнул. Франц растворился так же бесшумно, как и появился.

Конверт был из плотной, дорогой бумаги, с едва заметным тиснением в виде геральдической лилии — логотипом частного банка «Хуберт & Компаньон», основанного в 1789 году. Леопольд вскрыл его перочинным ножом с рукоятью из оленьего рога. Письмо было кратким, отпечатанным на той же фирменной бумаге.

«Ваша Светлость,

Надеюсь, зима в Тироле приносит Вам умиротворение. Времена меняются, и ветер с севера приносит не только холод. Капитал, как и вода, ищет стабильность. Истоки. Он устал от песка и миражей.

Возможно, настал момент вспомнить о прочном фундаменте.

С неизменным уважением, Ваш старый друг, Э. Хубер».

Леопольд перечитал послание дважды. Это не было предложением. Это было напоминанием. Зондом, осторожно запущенным в воду, чтобы проверить направление течения. Банкир из Цюриха, чей прадед давал ссуды его прадеду, напоминал о себе. О том, что настоящая сила — не в титулах, а в доверии. И в деньгах, которые это доверие обеспечивают.

Медленным, почти ритуальным движением Леопольд поднес лист к пламени свечи, горевшей на столе. Бумага вспыхнула, почернела и свернулась, превращаясь в пепел. Он наблюдал, как огонь пожирает осторожные слова банкира.

Когда от письма осталась лишь горстка серого пепла, он аккуратно стряхнул ее в массивную бронзовую пепельницу, отлитую в форме имперского орла. Двуглавый орел, хеттский символ власти над Востоком и Западом, теперь держал в своих когтях лишь прах от слов о силе капитала.

Леопольд откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на портрет Карла V.

— Истоки, — тихо произнес он в тишину кабинета. — Они всегда начинаются с нас.

Первую нить заговора только что закинули. И он ее принял.

ГЛАВА 1: УЖИН В СЕН-ЖАН-КАП-ФЕРРА

Принцесса Изабель де Бурбон поправила складки платья от Valentino. На столе — хрусталь Baccarat и лимонное оливковое масло с её плантаций в Андалусии. — Чарльз, — обратилась она к гостю, — вы пробовали это? Выращено на земле, которую моя семья хранит с времён, когда Лондон был римским портом. Лорд Чарльз Спенсер (из Виндзоров) поднял бокал. — Восхитительно. Напоминает мне наши яблоневые сады в Норфолке. Кроме шуток, плебеи сейчас помешаны на «органике». А мы… мы просто живём в этом. — Живём? — Изабель улыбнулась. — Нет, дорогой. Мы этим дышим. И именно поэтому, когда ветер перемен становится ураганом, люди ищут укрытие у наших стен. Они говорили о вине, погоде, но за каждым словом сквозила идея: Европа, уставшая от потрёпанных политиков, жаждет твёрдой руки. Руки в перчатке от Dior.

Воздух на Лазурном Берегу был иным — тёплым, солёным, пропитанным ароматом цистуса и моря. Он не обжигал лёгкие, как альпийский холод, а ласкал, обещая вечную весну. Вилла «Эклипс» белела среди кипарисов и оливковых деревьев, её строгие классические формы и огромные панорамные окна обращены к бескрайнему синему линию моря. Это была не крепость, как Амбрас, а стратегический командный пункт, замаскированный под райский уголок.

Терраса, где был накрыт ужин, висела над самым обрывом. Последние лучи заходящего солнца золотили скатерть безупречной белизны, играли в гранях хрустальных бокалов Baccarat и отражались в полированном серебре столовых приборов с гербом Бурбонов. Всё было бесшумно, идеально, выверено до миллиметра. Слуги в белых перчатках двигались как тени, предвосхищая любое желание.

Принцесса Изабель де Бурбон сидела во главе стола. Её платье от Valentino — шелковое, цвета шампанского — не кричало о себе, но безоговорочно доминировало. Каждая складка лежала идеально. Она не была красавицей в классическом понимании, но в её осанке, во взгляде холодных голубых глаз была та безупречная уверенность, которую не купить ни за какие деньги. Её красота была производной от власти.

Её гость, лорд Чарльз Спенсер, с видимым удовольствием откинулся на спинку плетёного кресла от Hermès. Он излучал ту особую, слегка потрёпанную элегантность, которую культивируют в себе английские аристократы — его пиджак был слегка поношен у локтей, но сшит на Сэвил-Роу, а часы на его запястье были старыми Patek Philippe, доставшимися от деда.

Изабель легким движением руки указала на небольшую фаянсовую рамочку с тёмно-зелёным маслом, в которую обычно макают свежий хлеб. — Чарльз, — голос её был низким, бархатным, с едва уловимым французским акцентом, — вы пробовали это? Выращено на земле, которую моя семья хранит с времён, когда Лондон был римским портом. — В её интонации не было хвастовства, лишь констатация факта, простого и неоспоримого, как восход солнца.

Чарльз поднял бокал с белым бургундским, изучая цвет вина на свете заката. — Восхитительно. Напоминает мне наши яблоневые сады в Норфолке. Кроме шуток, плебеи сейчас помешаны на «органике». — Он откусил хлеб, сделал паузу, наслаждаясь вкусом. — А мы… мы просто живём в этом. Мы даже не задумываемся об этом. Это как дышать.

Изабель позволила себе лёгкую, едва заметную улыбку. Её взгляд скользнул по бескрайнему морю, где яхты-призраки скользили к бухте Святого Трофима. — Живём? — Она мягко поправила его. — Нет, дорогой. Мы этим дышим. И именно поэтому, когда ветер перемен становится ураганом, люди инстинктивно ищут укрытие у наших стен. Они ищут не роскошь. Они ищут ту самую почву под ногами, которую мы никогда не теряли.

Они продолжили ужин, беседуя о последней выставке в Фонде Маг, о качестве улова в этом сезоне, о скандале в семье Гримальди. Их слова были лёгкими, светскими, отточенными. Но за этим фарфоровым фасадом скрывался стальной каркас. Каждая фраза о погоде была намёком на политическую нестабильность, каждое упоминание о вине — аллегорией к терпению, которое сейчас требовалось.

Они говорили на языке, понятном лишь тем, кто унаследовал право на него по крови. Они не планировали заговор. Они его предчувствовали. Они знали, что Европа, уставшая от потрёпанных временщиков-политиков, подсознательно жаждет твёрдой руки. Не грубой диктатуры, а уверенной, твёрдой руки в безупречной перчатке от Dior.

И они готовились эту руку предложить.

ГЛАВА 2: ОХОТА В БАВАРИИ. Лес близ Хоэншвангау

Утро встретило принца Фридриха Гогенцоллерна морозным дыханием. Его рука с ружьём Purdey не дрогнула. Выстрел прозвучал как аккорд в симфонии природы. — Превосходно, — сказал Леопольд фон Габсбург, наблюдая за добычей. — Ты всё тот же искусный стрелок. — Охотиться — не значит убивать, Лео. Это значит — помнить о порядке вещей. Кабан — в лесу, мы — наверху. А эти… — Фридрих мотнул головой в сторону невидимого города, — …верят, что можно переписать правила, сев за компьютер. Они шли через лес, и их разговор касался не денег, а духа. — Изабель предлагает фонд, — заметил Леопольд. — Фонд? — Фридрих хмыкнул. — Я предпочитаю дубы. Они живут дольше, чем любая валюта.

Утро в баварском лесу было не временем суток, — оно было ритуалом пробуждения мира. Воздух, морозный и острый, как лезвие штыка, обжигал лёгкие. Иней серебрился на ветвях вековых елей, превращая лес в хрустальный дворец. Каждый хруст подошвы по насту отдавался в тишине подобно раскату грома. Здесь, среди заснеженных холмов и тёмных силуэтов пихт, время текло иначе — медленно, величаво, подчиняясь вековым ритмам, а не тиканью биржевых часов.

Принц Фридрих Гогенцоллерн стоял неподвижно, как одна из сосен. Его лицо, обветренное и жёсткое, с орлиным профилем, выдававшим происхождение, было бесстрастно. Он не просто ждал добычу — он сливался с лесом, становился его частью. В его руках — изящное, но смертоносное ружьё Purdey, изделие оружейников с Сэвил-Роу, которое служило его семье три поколения. Оно было не оружием, а продолжением его воли.

Внезапно в чаще что-то качнулось. Мгновенная реакция. Плечи Фридриха развернулись плавно, почти лениво. Мускулы не напряглись, а собранно подчинились многолетней памяти. Выстрел прозвучал коротко, сухо, без эха. Не грубым взрывом, нарушающим гармонию, а точным, завершающим аккордом в великой симфонии природы.

Из-за ствола могучего бука вышел Леопольд фон Габсбург. Он был одет в безупречный тирольский лоден, и на его лице играла тень уважительной улыбки. — Превосходно, Фридрих. Ты всё тот же искусный стрелок. Без суеты, без лишнего шума. Как и подобает.

Фридрих не ответил сразу. Он опустил ружьё и медленно подошёл к трофею — старому, секачу, могучему и грозному даже в смерти. — Охотиться — не значит убивать, Лео, — произнёс он, его голос был низким и глухим, словно вобравшим в себя тишину леса. — Это значит — помнить о порядке вещей. — Он тронул сапогом могучий бок кабана. — Он — внизу. В лесу. Мы — наверху. Так было всегда. — Принц резко мотнул головой в сторону, где за холмами и туманом должен был находиться невидимый Мюнхен. — А эти… эти новые господа жизни, верят, что можно переписать эти правила, сев за компьютер. Устроить всемирную ярмарку тщеславия, где всё можно купить и продать. Даже место под солнцем.

Они пошли по тропе, утопая в снегу. Егеря сзади загружали их добычу. Разговор тек так же неторопливо, как их шаги.

— Изабель предлагает фонд, — заметил Леопольд, ловко обходя замшелый валун. — Консолидировать ресурсы. Влиять на умы через медиа, на политику — через лоббирование. Это разумно.

Фридрих Гогенцоллерн хмыкнул, и из его рта вырвалось облачко пара. — Фонд? — В его голосе звучала лёгкая, почти отеческая снисходительность к наивности партнёра. — Бумаги, цифры, договоры. Всё это мишура, Лео. Ветер перемен сдует её в один миг. — Он остановился и положил ладонь на шершавую, покрытую инеем кору старого дуба, стоявшего на опушке. Дереву было лет триста, не меньше. — Я предпочитаю дубы. Вот они — настоящие активы. Они молчат, растут и видят всё. Они живут дольше, чем любая валюта, любая империя и любой фонд на свете. В их кольцах — настоящая история. А не та, что пишут в учебниках.

Леопольд молча последовал за его взглядом, в котором читалась не просто любовь к природе, а глубокая, непоколебимая вера в незыблемый порядок, установленный не людьми, а самими основами мироздания. Они говорили на разных языках — один о духе, другой о механизмах. Но их цель была едина.

ГЛАВА 3: КАБИНЕТ В «САВОЙЕ» Лондон, отель «Savoy»

Лорд Чарльз Спенсер встретился с Кириллом Орловым, российским олигархом. Тот вертел в руках пепельницу Fabergé. — Ваша светлость, — начал Орлов, — я могу купить всё. Но как купить… это? — Он указал на портрет королевы Виктории. — Дорогой мой, — Чарльз улыбнулся, — это не покупается. Это арендуется. На условиях полного соблюдения протокола. Например, не надевать коричневые туфли после шести. Даже в Кремле. Орлов засмеялся. — Ладно. Что вы хотите? — Ваши ресурсы. Наш… бренд. Мы создадим фонд. Вы получите доступ в мир, где даже ваши деньги покажутся скромными. Потому что там считают не в долларах, а в веках.

Апартаменты River Suite. Кабинет в «Савое» был иным миром. Не мир застывшей истории Амбраса или солнечного величия Лазурного Берега. Здесь царила бесшумная, дорогая, современная мощь. Панорамные окна открывали вид на Темзу, где неспешно проплывали баржи, а на другом берегу высились стеклянные клыки Сити. Воздух пахл дорогим табаком, кожей и деньгами — старыми и новыми.

Лорд Чарльз Спенсер стоял у камина, в котором потрескивали настоящие поленья. Он держал в руке бокал с выдержанным виски, его взгляд был рассеянным, будто он оценивал не столько собеседника, сколько его место в сложной системе мироздания.

Его собеседник, Кирилл Орлов, сидел в глубоком кресле. Его массивная фигура, облаченная в идеально сидящий костюм от Kiton, казалось, излучала неукротимую энергию. Он нервно вертел в мощных пальцах пепельницу Fabergé — миниатюрное яйцо из горного хрусталя и золота, безделушку, стоившую как хороший автомобиль.

— Ваша светлость, — начал Орлов, его русский акцент придавал словам вес и некую прямолинейную грубоватость. — Я могу купить всё. Яхту. Футбольный клуб. Остров. — Он сделал паузу, и его глаза устремились на стену, где висел парадный портрет королевы Виктории в бриллиантовой диадеме. — Но как купить… это? Эту… уверенность? Этот взгляд? Как купить пятьсот лет истории?

Чарльз медленно повернулся. На его губах играла легкая, почти незаметная улыбка человека, объясняющего азы ребёнку. — Дорогой мой Кирилл, — произнёс он, и его голос был бархатистым, обволакивающим. — Это не покупается. Это… арендуется. — Он сделал глоток виски, давая словам просочиться в сознание. — На условиях полного и безоговорочного соблюдения протокола. Например, — он многозначительно опустил взгляд на лакированные оксфорды Орлова, — не надевать коричневые туфли после шести. Даже в Кремле. Особенно в Кремле.

Орлов замер на секунду, а затем разразился громким, искренним смехом. Он откинулся на спинку кресла, и пепельница Fabergé наконец замерла в его руке. — Ладно. Попался. Вы меня убедили. — Он вытер слезу умиления. — Что вы хотите? Конкретно.

Лорд Чарльз поставил бокал. Его лицо стало серьёзным, деловым. — Ваши ресурсы. Наш… — он слегка запнулся, подбирая слово, — …бренд. Мы создадим фонд. Структуру. Вы получите доступ в мир, где даже ваши деньги, Кирилл, покажутся скромными. — Чарльз подошел к окну и показал рукой на силуэты Сити. — Потому что там, вон в тех стеклянных башнях, считают в долларах и евро. А в моём мире… — он обернулся, и его глаза встретились с глазами Орлова, — …считают в веках.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев. Орлов перестал улыбаться. Он понял. Ему предлагали не сделку. Ему предлагали вступить в закрытый клуб, членский билет в который не печатали ни в одной типографии. Цена входа — его кошелек. Награда — шанс избавиться от клейма «нового русского» и стать если не равным, то хотя бы допущенным в святилище.

— Веков, — медленно повторил Орлов, впервые за вечер глядя на портрет королевы Виктории не с тоской, а с расчетливым интересом. — Это дорогая валюта. — Самая дорогая, — кивнул Чарльз. — И она никогда не дешевеет.

ГЛАВА 4: МОНАСТЫРЬ ЭСКОРИАЛ. Испания, усыпальница королей

Изабель де Бурбон стояла перед надгробием Филиппа II.

Свеча отбрасывала трепещущие тени. — Ваше Величество, — прошептала она, — простите нас. Мы не хотим тронов. Мы хотим вернуть миру порядок. Тот, который вы создали. К ней присоединился Леопольд. — Драматично, Изабель. Даже для нас. — Лео, мы не играем. Мы исполняем роль, которую нам отвела история. Иногда я чувствую, как их взгляды с портретов следят за нами. И спрашивают: «Что ты сделала?» — А ты что отвечаешь? — Что я купила Twitter. Чтобы их голоса услышали. Они рассмеялись, но смех затерялся в каменных сводах.

Воздух в усыпальнице был неподвижным, густым и холодным, словно высеченным из самого мрамора. Он пахнул пылью веков, застывшим воском и сухой, безжизненной святостью. Высокие своды готического склепа терялись в темноте, и лишь мерцание единственной свечи, зажатой в руке Изабель де Бурбон, отбрасывало трепещущие, пульсирующие тени на стены. Эти тени плясали на ликах каменных ангелов и на строгих надгробиях испанских монархов, заставляя их на мгновения оживать в призрачном танце света и тьмы.

Изабель остановилась перед массивным саркофагом Филиппа II. Её высокая, прямая фигура в тёмном шерстяном платье казалась почти невесомой в этом царстве вечного камня. Она не молилась. Она отчитывалась.

— Ваше Величество, — её шёпот был едва слышен, но он резал тишину, как стальное лезвие. — Простите нас. Мы не хотим тронов. Мы не стремимся вернуть себе скипетры и державы. — Она сделала паузу, и её взгляд скользнул по мрачной галерее гробниц, где покоилась мощь самой большой империи мира. — Мы хотим вернуть миру порядок. Тот самый, который вы создали. Порядок, при котором у каждой вещи, у каждого человека есть своё место. Иерархию. Уважение. Долг.

Из мрачной арки возникла ещё одна тень. Леопольд фон Габсбург подошёл неслышными шагами. Его тёмное пальто делало его почти невидимым в полумраке.

— Драматично, Изабель, — произнёс он тихо, и его голос, обычно такой твёрдый, здесь, в склепе, приобрёл металлический отзвук. — Даже для нас. Разговор с прахом великого короля-католика о порядке… это сильно.

Изабель не обернулась. Она продолжала смотреть на саркофаг. — Мы не играем, Лео. Мы исполняем роль, которую нам отвела история. — Она повернулась к нему, и в её глазах горел странный огонь — смесь фанатичной веры и холодной рассчётливости. — Иногда, в моём дворце, в самой гуще приёмов и переговоров, я чувствую, как их взгляды с портретов следят за мной. Не только Филиппа. Карла V, Фердинанда, Изабеллы Католической… Всех. И они спрашивают всего один вопрос: «Что ты сделала?»

Леопольд внимательно посмотрел на неё. Он видел не причуду, не женскую истерику, а ту самую железную решимость, что когда-то заставляла армии пересекать океаны. — И ты что отвечаешь? — спросил он, искренне заинтересованный.

Тень улыбки тронула идеальные губы Изабель. — Что я купила Twitter. Чтобы их голоса наконец услышали.

На мгновение в усыпальнице повисла ошеломлённая тишина. А затем Леопольд фыркнул. Изабель хихикнула. И через секунду они оба смеялись — тихим, сдержанным, но искренним смехом двух заговорщиков, понимающих сюрреалистичность своего положения. Потомки великих имперских династий, стоящие среди костей своих предков и обсуждающие покупку соцсети для установления нового мирового порядка.

Их смех, короткий и нервный, был поглощён каменными сводами, не оставив после себя ничего, кроме всё той же гнетущей, вечной тишины.

ГЛАВА 5: СОВЕТ КРОВИ. Вилла на Женевском озере

Первая встреча. Присутствовали: Габсбург, Бурбон, Гогенцоллерн, Виндзор (Спенсер), представитель Савойского дома и наблюдатель от Лихтенштейна. — Господа, — начала Изабель, — мы здесь не как заговорщики. Мы как… совет директоров. Только наш бизнес — Европа. — И какой наш актив? — спросил Фридрих. — besides history? — Легитимность, — ответил Леопольд. — В мире, где всё продаётся, мы — нет. Мы — оригинал. Без ярлыка. Чарльз добавил: — Нас не поймут, если мы будем говорить о власти. Но если мы скажем, что спасаем «культурное наследие»… О, это уже тренд. Этим пахнет деньги и влияние. Был основан «Фонд Единого Наследия». Первая цель — купить старейшую газету в Вене. Вторя — создать альянс с Ватиканом.

Вилла на Женевском озере. Библиотека. Комната была подобрана с безупречной точностью. Не пляжный дом в Сан-Тропе и не охотничий домик в Баварии, а солидная, строгая вилла на швейцарском берегу — нейтральная территория в самом сердце Европы. Библиотека, где они собрались, дышала спокойной уверенностью: тёмное дерево панелей, потрескавшиеся корешки книг в кожаных переплётах, тяжёлые портьеры, глушащие любой звук снаружи. Воздух был насыщен ароматом старой бумаги, полированного дерева и дорогого коньяка. Они заняли места в кожаных креслах, расставленных вокруг камина, где потрескивали поленья ольхи. Не было ни главного места, ни подчинённых — лишь едва уловимая иерархия, читаемая в мельчайших деталях: кто первым занял кресло, кто кивнул, а кто лишь позволил кивнуть себе. Присутствовали: Леопольд фон Габсбург, неподвижный и наблюдательный, как горный орёл.

Изабель де Бурбон, собранная и безупречная, будто сошла с парадного портрета.

Фридрих Гогенцоллерн, его плечи напряжены даже в покое, словно он всё ещё чувствовал отдачу ружья.

Лорд Чарльз Спенсер, с виду расслабленный, но взгляд его скользил по комнате, мгновенно оценивая и классифицируя.

Принц Витторио ди Савойя, молчаливый и несколько отстранённый потомок королей объединённой Италии.

Барон фон унд цу Лихтенштейн, тонкокостный наблюдатель с лицом бухгалтера и глазами наследника самой стабильной монархии Европы.

Изабель нарушила тишину. Её голос, тихий и ровный, идеально лег в акустику комнаты. — Господа, — начала она, окинув взглядом собравшихся. — Мы собрались здесь не как заговорщики. Заговор implies нечто тёмное, поспешное. — Она слегка отвела руку, как бы отстраняя саму идею. — Мы здесь как… совет директоров. Только наш бизнес — не сталь, не газ и не алгоритмы. Наш бизнес — Европа. Её душа. Её память. Фридрих Гогенцоллерн хмыкнул, сложив мощные руки на груди. — Поэтично. Но кроме history, какой у нас актив? What is our leverage? Земля? Замки? Титулы, которые стали брендами для продажи сувениров? — Легитимность, — без паузы, холодно и чётко ответил Леопольд. Все взгляды обратились к нему. — В мире, где всё продаётся и покупается, где любой может создать себе историю, мы — нет. Мы — не бренд. Мы — оригинал. Без сертификата подлинности, потому что он в нашей крови. Без ярлыка. Нас нельзя подделать. Лорд Чарльз мягко вклинился, разглаживая складку на брюках. — Леопольд абсолютно прав. Но есть нюанс. — Он сделал театральную паузу. — Нас не поймут, если мы будем говорить о власти. Обо всём этом… — он обвёл рукой комнату, включая портреты предков на стенах, — …наследственном праве. Нас сочтут сумасшедшими или, что хуже, несерьёзными. — Он leaned forward, и его голос стал заговорщическим, деловым. — Но если мы скажем, что спасаем «культурное наследие»? Поддерживаем «традиционные ценности»? Защищаем «европейскую идентичность»? О, — он усмехнулся, — это уже тренд. Это язык, который понимают все: от брюссельского чиновника до левого интеллектуала. Этим пахнет деньги. И, что важнее, влияние. В комнате повисло молчание, нарушаемое лишь треском огня. Взгляды пересекались, оценивая, взвешивая. Кивок Витторио ди Савойя был почти незаметен. Барон Лихтенштейнский что-то коротко записал в блокноте из тончайшей кожи. Изабель позволила себе маленькую улыбку победы. — Значит, решено. — Она не спрашивала, а констатировала. — Основываем «Фонд Единого Наследия». — Она посмотрела на Леопольда. — Первая цель — купить старейшую газету в Вене. Не контролировать, а купить. Чтобы наш голос звучал не как манифест, а как фон. Затем её взгляд перешёл на барона. — Вторая цель — создать альянс с Ватиканом. Нежный, неформальный. Их моральный авторитет плюс наша… светская легитимность. Идеальный баланс. Совещание, длившееся менее часа, завершилось. Никаких подписей, никаких протоколов. Только кивки, рукопожатия и безмолвное согласие тех, кто с рождения знал, что настоящее влияние редко требует бумажного следа. Они разъезжались по одному, их машины бесшумно увозили их в ночь, обратно в свои миры. Но теперь у них был общий проект.

ЭПИЛОГ: УТРО ПОСЛЕ

Замок Амбрас, Инсбрук. Рассвет.

Зимнее утро разливалось над долиной чистым, безжалостным светом. Снег лежал нетронутым покрывалом, и лишь следы косуль вели к лесу. В кабинете, где пахло старым деревом и воском, Леопольд фон Габсбург стоял у того же окна, что и в начале этой истории. Те же горы, то же небо, тот же молчаливый укор предков на портретах. Но что-то в нём изменилось — не сломленность, но иная, более глубокая уверенность. — Проиграли? — тихо спросил он, обращаясь к строгому лику Карла V, чья империя когда-то простиралась до краёв известного мира. Тишина была ему ответом. Но в ней он услышал иное. — Нет, — ответил он сам себе, и голос его звучал твёрдо. — Мы отступили. Чтобы сохранить достоинство. Иногда это единственная победа, которая имеет значение. На столе, рядом с незаконченной партией шахмат, лежало письмо на плотной бумаге с гербом Бурбонов. Почерк был узнаваем — твёрдый, уверенный, с изящными завитками. «Лео, Мы не вернули троны. Не вернули власть в том виде, в каком её знали наши предки. Но мы напомнили им — и, perhaps, самим себе — что есть вещи, которые не купить за все деньги мира. Уважение. Историю. Честь. Наше поражение на бирже и в политических играх — это урок. Для них — что мы всё ещё сила. Для нас — что сила эта должна искать новые пути. До следующей попытки. Ваша Изабель.» Леопольд взял письмо, перечитал его ещё раз. И улыбнулся. Впервые за долгое время — не холодной, расчётливой улыбкой стратега, а искренне, почти с облегчением. Они проиграли битву, но не войну. Более того — они, perhaps, наконец поняли, в чём истинная война. Их заговор провалился. Их фонд лежал в руинах, союзники разбежались, а новые хозяева мира праздновали победу. Но их мир — мир принципов, традиций, памяти — не рухнул. Он остался с ними. В стенах замков, в портретах предков, в титулах, которые нельзя было купить или продать. Они остались теми, кем были: хранителями. Хранителями традиций в мире, который стремительно забывал о них. И возможно, именно в этом — в этой упрямой верности себе — заключалась их главная победа. Не на бирже, не в политике, а в вечности. Он повернулся от окна. Внизу, в долине, просыпалась жизнь. Звучали колокола, дымились трубы ферм. Мир продолжался. И они всё ещё были его частью. Не хозяевами, но и не слугами. Столпами, на которых покоилось что-то важное, даже если никто уже не помнил, что именно. Леопольд взял с полки томик Тацита на латыни и открыл его на случайной странице. «Великие империи рушатся не от внешних ударов, а от внутреннего разложения». Он закрыл книгу. Возможно, их империя рухнула давно. Но они — нет. И в этом была вся разница. Он вышел из кабинета, чтобы встретить новый день. Не с триумфом, но и не с поражением. С достоинством. Этого пока хватало.

КНИГА ВТОРАЯ: ИГРА ПРЕСТОЛОВ

ГЛАВА 6: ВЕНСКИЙ ВАЛЬС НА ПОРОХОВОЙ БОЧКЕ

Дворец Хофбург, Вена. Приём в честь открытия фонда.

Бальные залы сияли под люстрами Swarovski. Леопольд фон Габсбург принимал гостей с холодной вежливостью, словно император, допускающий простолюдинов в свои покои. — Ваша Светлость, — томно произнесла дама в платье от Schiaparelli, — ваш фонд — это так… актуально. Особенно сейчас, когда все эти короны стали просто аксессуарами. Леопольд едва заметно улыбнулся: — Дорогая графиня, короны — это как тиары. Их не носят каждый день. Но когда надевают — должны сидеть идеально. В углу зала принц Фридрих Гогенцоллерн беседовал с архиепископом из Ватикана. — Ваше Преосвященство, мы не просим денег. Мы предлагаем вернуть людям веру в иерархию. Божественный порядок. — Сын мой, — архиепископ вздохнул, — сейчас даже папу римского слушают только если он пишет твиты. — Твиты? — Фридрих поморщился. — Мы предлагаем буллы. На пергаменте. Тем временем Изабель де Бурбон вела переговоры с медиамагнатом: — Представьте: реалити-шоу о жизни королевских семей. Но без вульгарности. С акцентом на традиции. — Принцесса, — магнат ухмыльнулся, — люди хотят скандалы. А не уроки этикета. — Ошибаетесь. Они хотят то, чего не могут иметь. А мы можем им это дать. Или… сделать вид.

Дворец Хофбург, Вена. Приём в честь открытия фонда «Единое Наследие».

Величественные залы Хофбурга, столетия бывшие сердцем имперской власти, в этот вечер сияли под бесчисленными хрустальными люстрами Swarovski. Их свет, отражаясь в золочёных канделябрах и паркетных зеркалах, создавал иллюзию невозможного — будто время повернуло вспять, и двойной орёл вновь парил над Европой. Воздух был густ от ароматов дамских духов — утончённых, сложных, как здешние политические интриги, — и дорогого табака из трубок старых аристократов.

Леопольд фон Габсбург стоял в центре Императорского зала, принимая гостей с холодной, отстранённой вежливостью. Его осанка, его чуть замедленные жесты, его манера смотреть на человека чуть свысока — всё выдавало в нём не хозяина приёма, но императора, милостиво допускающего простолюдинов в свои покои на один вечер. Он был воплощением той самой легитимности, которую они продавали.

К нему подплыла, словно корабль на всех парусах, графиня Анна-Мария фон Троп в ослепительном платье от Schiaparelli, которое больше походило на произведение современного искусства. — Ваша Светлость, — томно произнесла она, томно взмахивая веером, — ваш фонд — это так… актуально. Особенно сейчас, когда все эти короны, — она сделалa многозначительную паузу, — стали просто аксессуарами. Милыми безделушками для плебейских восторгов.

Леопольд едва заметно улыбнулся, уголки его глаз оставались неподвижными. — Дорогая графиня, — его голос был тихим, но каждое слово было отчеканено и падало, как монета, — короны — это как тиары. Их не носят каждый день к завтраку. Но когда их надевают — они должны сидеть идеально. Без малейшего намёка на фальшь. В этом и есть их сила.

В углу зала, в тени огромного портрета Марии-Терезии, принц Фридрих Гогенцоллерн вёл свою охоту. Его добычей был высокий сановник из Ватикана, монсеньор в сутане с пурпурными петлицами. — Ваше Преосвященство, мы не просим денег, — говорил Фридрих, его грубоватый тон контрастировал с дипломатичной обстановкой. — Мы предлагаем нечто большее. Вернуть людям веру не в Бога — это ваша епархия, — а веру в иерархию. В божественный порядок вещей. В то, что у всего есть своё место.

Архиепископ вздохнул, и его умное, усталое лицо скривилось в лёгкой гримасе. — Сын мой, — произнёс он с лёгкой грустью, — в наши дни даже папу римского мир слушает только тогда, когда он пишет твиты. И то, если они viral. Времена булл и посланий на пергаменте, увы, прошли.

— Твиты? — Фридрих поморщился, будто почувствовал дурной запах. — Мы предлагаем буллы. Настоящие. На пергаменте. Просто доставлять их будем через цифровые каналы. Содержание важнее формы, не так ли?

Тем временем Изабель де Бурбон окружила себя кольцом из медиамагнатов и владельцев телеканалов. Её цель был один — грузный, самоуверенный немец с лицом удачливого мясника. — Представьте, — говорила Изабель, её голос был обволакивающим и убедительным, — реалити-шоу. Но не вульгарное. О жизни… ну, скажем, определённых семей. Но без скандалов. С акцентом на традиции, на долг, на красоту ритуала. На то, как воспитываются дети, как ведётся хозяйство в поместьях. Скрытая реклама… образа жизни.

Магнат ухмыльнулся, попивая шампанское. — Принцесса, люди хотят скандалы. Измены, ссоры, разбитые сердца. Рейтинги. Кому нужны уроки этикета?

— Вы ошибаетесь, — парировала Изабель, и в её глазах вспыхнул стальной блеск. — Люди хотят то, чего не могут иметь. Они пресытились грязью. Они ищут красоту, порядок, намёк на тайну. А мы можем им это дать. — Она сделала паузу и добавила с лёгкой, почти невинной улыбкой: — Или, по крайней мере, сделать вид, что даём. Искусство иллюзии, знаете ли, всегда ценилось выше самой реальности.

Зал гудел. Вальс Штрауса лился с хоров. Казалось, это всего лишь светский раут. Но на кону стояло нечто большее — попытка купить не компанию, а целое общественное сознание. И они играли в эту игру с изяществом, достойным их предков.

ГЛАВА 7: ЛИСАБОНСКИЙ ЛАБИРИНТ

Офис фонда в Лиссабоне. Встреча с финансистами. «Единое Наследие», Зал заседаний с видом на Тежу.

Контраст с венским балом был разительным. Вместо бальных залов — минималистичный лофт с бетонными стенами и панорамными окнами. Вместо запаха воска и духов — кофе с кориандром и запах озона от дорогой электроники. Здесь, в Лиссабоне, старый мир пытался договориться с новым.

Леопольд фон Габсбург и лорд Чарльз Спенсер сидели за столом из светлого дуба, слушая молодого человека в кроссовках Limited Edition и худи от Off-White. Его звали Маркуш, и он был лучшим крипто-аналитиком, которого смогли найти их люди.

— Ваши светлости, — Маркуш щёлкнул пультом, и на огромном экране возникла диаграмма с растущим графиком, — мы можем запустить токен. Назовём его, скажем, «CrownCoin». Это не просто криптовалюта. Это символ. Это привлечёт миллениалов и зумеров. Создаст новую, цифровую лояльность.

Чарльз Спенсер медленно поднял бровь. Его взгляд, полный скепсиса, скользнул с экрана на молодого человека. — Миллениалы? — произнёс он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус и находя его неприятным. — Мои собственные внуки называют меня «бумером». И, знаете ли, я этим горжусь. Это значит, что я что-то пережил. Что-то, что они не застали.

Маркуш не смутился. Он привык к сопротивлению. — Суть не в возрасте, сэр. Суть в том, — он переключил слайд. На экране возникла стилизованная золотая монета с лазерной гравировкой в виде короны, — что вы продаёте не монету. Вы продаёте мечту. Покупку кусочка истории. Возможность прикоснуться к чему-то вечному за пару кликов. Это сильнее, чем любая акция.

Леопольд все это время молча вертел в пальцах настоящую золотую монету — дукат с профилем Франца Иосифа. Тяжёлый, прохладный, ощутимый символ реальной власти. — Интересно, — наконец произнёс он, его голос прозвучал глухо в стерильной тишине зала. — Но если мы начнём продавать историю по кусочкам… по токенам… что в конечном итоге останется нам? — Он поднял глаза на Маркуша, и в его взгляде читался неподдельный, философский интерес. — Если любой желающий сможет купить частичку нашего наследия, что останется от исключительности? От самой идеи легитимности?

Маркуш улыбнулся, как учитель терпеливому, но непонятливому ученику. — Вам? — Он сделал новый слайд. На нём были изображены причудливые цифровые изображения — NFT с гербами Габсбургов, Бурбонов, Виндзоров. — Вам останется это. Цифровые активы, право на роялти, управление платформой. Или, например, — он щёлкнул ещё раз, — право на виртуальную аудиенцию. Эксклюзивный чат с потомком династии в метавселенной. Это бесценно.

Чарльз Спенсер не выдержал. Он с отвращением отодвинулся от стола. — Боже правый. Виртуальная аудиенция? — Он смерил Маркуша взглядом, которым его предки, должно быть, смотрели на захваченных пиратов. — Я лучше буду до конца своих дней есть овсянку на воде и запивать её самым дешёвым виски, чем участвовать в этом… цирке. Продавать призрачные встречи с призраками былого!

Но Леопольд не разделял его порыва. Он продолжал смотреть на экран, на эти яркие, пиксельные короны. В его глазах читалась не радость, а холодная, расчётливая необходимость. — Чарльз, — тихо сказал он, не отводя взгляда от экрана. — Успокойся. Пойми простую вещь: если нельзя победить новую реальность… её нужно возглавить. — Он наконец посмотрел на своего соратника, и в его взгляде была вся тяжесть принятого решения. — Даже если эта реальность — полнейшая клоунада. Иногда, чтобы сохранить суть, нужно изменить форму. Даже на такую… нелепую.

Он отложил золотой дукат в сторону. Его решение было принято. Игра была неизбежна.

ГЛАВА 8: ОХОТА НА ОЛИГАРХА

Яхта «Анастасия» в Средиземном море.

Яхта была плавучим городом из полированного алюминия и бронированного стекла. Её палуба, выстланная текинским ковром, и впрямь напоминала футбольное поле, залитое ослепительным солнцем. На горизонте таяли очертания Лазурного Берега, но здесь, в нейтральных водах, царили свои законы.

Кирилл Орлов встретил их с распростёртыми объятиями, но в его глазах читалась привычная осторожность хищника, оценивающего добычу и конкурентов одновременно. На нём был белый костюм от Brioni, который лишь подчёркивал его мощную, медвежью стать.

— Господа, — развёл он руками, в которых бокалы с шампанским выглядели игрушечными, — я вас слушаю. Но мои партнёры… — он многозначительно постучал пальцем по виску, — они сомневаются. Они люди практичные. Любят цифры, графики, гарантии. А вы продаёте… воздух. Красивый, старинный, но воздух.

Изабель де Бурбон, в белом льняном платье, которое стоило больше, чем иная машина, молча подошла к самому борту. Её взгляд утонул в бирюзовой бесконечности. — Кирилл, — произнесла она, не оборачиваясь, её голос почти утонул в шуме прибоя, но все его услышали, — твои партнёры покупают футбольные клубы и супермоделей. Это как жевать сладкую вату — приятно, но пусто. Мы предлагаем нечто большее. — Она наконец повернулась к нему, и солнце выжгло в её глазах холодные голубые звёзды. — Вечность. Ну или её иллюзию. Что, впрочем, одно и то же.

Орлов громко рассмеялся, и его смех прокатился по палубе. — Вечность? Я могу купить остров. Переименовать его. Даже законы там свои писать. Но как купить вечность? Её в магазине не найдёшь.

— Очень просто, — вступил в разговор Леопольд фон Габсбург. Он стоял неподвижно, словно встроенный в палубу, его тёмный костюм был диссонансом на этом празднике жизни. — Ты не покупаешь её. Ты становишься её частью. Не той истории, что пишут в учебниках для плебеев. А той, что передаётся в генах. за закрытыми дверями. Той, что не умирает.

Фридрих Гогенцоллерн, мрачный и неловкий в этой обстановке, добавил, не глядя на Орлова, уставившись на горизонт: — Или можешь продолжать покупать яхты. Всё больше и больше. Их, как и тебя, забудут через поколение. Твое имя станет строчкой в списке Forbes за какой-то год. А потом и это сотрётся.

Орлов перестал улыбаться. Он медленно прошёл в салон, где на стене висел парадный портрет Екатерины Великой кисти неизвестного придворного живописца. Он смотрел на него долго, на её властный, спокойный взгляд. — Хорошо, — наконец сказал он, оборачиваясь. — Я в деле. — Он сделал глоток шампанского. — Но хочу одно. Чтобы мои внуки… чтобы они могли сказать, что их предок был не только богатым, но и… благородным. Понимаете?

Чарльз Спенсер наклонился к Леопольду, прикрыв рот рукой: — Ничего, что его дед был комиссаром? Красным до мозга костей? Говорят, лично расстреливал…

— Чарльз, — тихо, без упрёка, остановил его Леопольд, не отводя глаз от Орлова. — Благородство — это как титул. Иногда его нельзя унаследовать. Иногда его нужно просто купить. И заплатить за него гораздо дороже, чем за самую большую яхту в мире.

Орлов поднял бокал. — За благородство?

Леопольд чуть заметно кивнул, поднимая свой. — За благородство. Настоящее или купленное — неважно. Главное, чтобы в него верили.

ГЛАВА 9: ЛЮБОВЬ И ПРОТОКОЛ

Парк в Мадриде. Свидание дочери Изабель, Софии, с журналистом Маркосом.

Парк Ретиро, Мадрид. Аллея платанов.

Осеннее солнце пробивалось сквозь листву платанов, отбрасывая на песчаные дорожки кружевные тени. Воздух был напоён запахом влажной земли, увядающих роз и далёкого, едва уловимого дыма от каштанов, жарившихся у входа в парк. Здесь, в этом зелёном сердце Мадрида, время текло медленнее, словно сопротивляясь бешеному ритму современного города.

София де Бурбон шла под руку с Маркосом Ортегой. Её смех, лёгкий и искренний, звенел в тихом воздухе, нарушая чопорную атмосферу парка, где когда-то прогуливались дамы в кринолинах. Она была одета просто — тёмные джинсы, замшевые ботинки, кожаная куртка, — но на ней даже это выглядело как непринуждённая элегантность. Её спутник, Маркос, был её полной противоположностью и одновременно её отражением: он был красив той смуглой, жизнеутверждающей красотой, что рождается под андалузским солнцем, умен без надменности, остроумен без язвительности. И… он был плебеем. Журналистом-расследователем, чьи статьи будоражили умы и громили репутации.

— Твоя мать ненавидит меня, — констатировал он, срывая с ветки пожелтевший лист и вращая его в пальцах. В его голосе не было обиды, лишь констатация забавного факта.

София покачала головой, и солнечный зайчик играл в её каштановых волнах. — Она ненавидит не тебя, милый. Она ненавидит твои статьи. — Она лукаво улыбнулась. — Особенно ту, где ты назвал нашу семью «анахронизмом в дорогих одеждах». Она заставила меня переводить её вслух за завтраком. Это было… интенсивно.

Маркос рассмеялся, его смех был тёплым и громким. — А как иначе? Вы живёте в прошлом. В золотом веке, который никогда не существовал. Ваши дворцы — музеи, ваши титулы — антураж для таблоидов.

— Мы не живём в прошлом, — мягко, но твёрдо парировала София. Она остановилась и посмотрела на него, и в её глазах вдруг исчезла вся легкомысленность. — Мы храним прошлое. Как хранят редкие манускрипты или вино великих годов. Чтобы будущее не оказалось пустым, лишённым корней, состоящим из одного лишь сиюминутного настоящего. — Она тронула его рукав. — Ты же любишь старые книги? Настоящие, пахнущие временем? Вот мы — такие же. С золотым обрезом, с потёртым переплётом, с историей, вписанной на полях.

Маркос посмотрел на её руку на своём рукаве, затем взял её ладонь в свою. — Но книги, какими бы старыми они ни были, можно переиздать. Напечатать заново. А вас? — спросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а genuine curiosity. — Вас нельзя переиздать. Ваш тираж ограничен. Что будет, когда последний экземпляр будет прочитан?

София задумалась, её взгляд ушёл куда-то вглубь аллеи, в прошлое. — Нас? — Она повторила его вопрос, словно взвешивая ответ. — Нас нельзя переиздать. Нас можно только… прочитать. Или не прочитать. А если прочитать — то понять. Или не понять. — Она посмотрела на него, и в её взгляде была странная смесь печали и гордости. — В этом и есть разница между тиражом и оригиналом.

В это время на проспекте за деревьями, практически бесшумно, затонированный Rolls-Royce Phantom медленно последовал за парой, сохраняя дистанцию. В салоне, в кресле из перфорированной кожи, Изабель де Бурбон наблюдала за дочерью и журналистом. Её лицо было непроницаемой маской. Ни тени волнения, лишь холодная концентрация, как у хищника, вычисляющего траекторию прыжка.

Не отводя взгляда от сцены в парке, она нажала кнопку переговорного устройства. — Мануэль, — её голос был безжизненным и тихим, как шелест шёлка. — Найдите ему работу. Подходящую. В Африке. Или в Антарктиде. Изучать пингвинов. Или племенные обычаи. Что-то долгосрочное, с большим количеком командировок. И… финансируемое нами. Подальше от моей дочери.

В трубке послышалось короткое: «Слушаюсь, Ваше Высочество». Машина бесшумно тронулась с места, оставляя за собой влюблённую пару наедине с их сложным, невозможным будущим под сенью старых платанов.

ГЛАВА 10: БУРЯ

Замок Гогенцоллерн, Германия. Кабинет с видом на Швабские Альпы.

Кабинет принца Фридриха Гогенцоллерна напоминал не столько рабочее помещение, сколько музей военной истории. На стенах — портреты предков в мундирах, под стеклом — диаграммы сражений при Зедельнице и Кёниггреце. Сам Фридрих стоял у камина, лицом к гостю — лидеру консервативного движения «Европейский дух» Вольфгангу Краузе. Тот нервно перебирал пальцами, его демократичный костюм выглядел чужеродно в этой оправе из дуба и стали.

— Нам нужны ваши связи, — говорил Краузе, избегая прямого взгляда на портрет Фридриха Вильгельма IV. — Ваше имя. Оно значит для людей больше, чем все наши манифесты. Это символ. Преемственности. Порядка.

Фридрих не поворачивался. Он смотрел в огонь, словкак ища в нём ответа. — Моё имя, — произнёс он наконец, и каждый звук был отчеканен как пуля, — не для политических плакатов. Оно не для того, чтобы печатать его рядом с лозунгами о иммиграции или налогах. — Он медленно обернулся. — Оно для истории. Для того, чтобы напоминать, что у Европы есть костяк. Иерархия. То, что вы пытаетесь продать как «традиционные ценности», для нас — не программа. Это воздух, которым мы дышим.

Краузе попытался возразить: — Но без публичной поддержки…

— Поддержка бывает разной, — холодно прервал его Фридрих. — Мои предки понимали власть не как популизм. Отто фон Бисмарк, например, вводил социальное страхование не для рейтингов. Он укреплял государство, делая людей привязанными к нему. Это и есть консерватизм — не отрицание изменений, а управление ими. Ваше движение… — он чуть заметно поморщился, — …напоминает мне тех, кто кричит на улицах. Мы действуем иначе.

Тем временем в Лондоне…

Кабинет лорда Чарльза Спенсера в его доме на Итон-сквер был образцом британской сдержанности. Но сейчас эта сдержанность была взорвана. Чарльз, бледный, сжимал телефонную трубку так, что костяшки пальцев побелели.

— Как это произошло? — его голос срывался на крик, непривычный для этих стен. — У нас же договорённости! Мой семейный счёт ведётся у вас с времён Наполеоновских войн!

— Сэр, — голос банкира из Цюриха был ледяным, — приношу извинения. Но вышел новый регулятивный акт ЕС о противодействии отмыванию средств через исторические фонды. Ваши активы попали под срочные санкции. До выяснения обстоятельств.

— Каких ещё обстоятельств? Это же откровенный саботаж!

— Это закон, сэр. — На другом конце провода щёлкнул рычаг. — Или вы предлагаете нам его нарушить?

Вена. Дворец Хофбург. Кабинет Леопольда

Тишина в кабинете была осязаемой, нарушаемой лишь тихим потрескиванием поленьев в камине. Воздух пах старыми книгами, воском и властью — терпким, знакомым запахом, который Леопольд фон Габсбург вдыхал с детства.

Зашифрованное сообщение от Чарльза пришло неожиданно, отобразившись на экране устройства, замаскированного под старинную чернильницу. Леопольд прочёл его, не моргнув глазом. Ни одна мышца на его лице не дрогнула. Лишь пальцы, лежавшие на мраморном подлокотнике кресла, непроизвольно сжались, побелев в суставах. Холодный камень, столетиями вбиравший в себя решения, менявшие ход истории, теперь впитывал и его гнев.

Он откинулся на спинку кресла, его взгляд устремился в пустоту — не в отсутствие чего-либо, а в пространство за пределами этих стен, где разворачивалась настоящая битва.

— Это не санкции, Чарльз, — произнёс он ровным, металлическим голосом, обращаясь к безмолвному устройству. Голосом, лишённым всякой эмоции, кроме ледяной ясности. — Это нам объявили войну. — Он сделал паузу, позволяя словам повиснуть в тихом воздухе кабинета. — Тихую. Без выстрелов. Без громких манифестов. Но войну.

Его глаза, холодные и серые, сузились. — Они поняли. Наконец-то поняли. Что мы становимся опасны. Не как призраки прошлого, за которыми приятно понаблюдать в музее. — Он медленно поднялся с кресла и подошёл к портрету Марии-Терезии. — А как альтернатива. Как живое доказательство того, что их мир — мир сиюминутных котировок и цифровых химер — не единственно возможный. Что есть иная система отсчёта. И эта мысль для них страшнее любого оружия.

Он повернулся, спиной к портрету великой императрицы, лицом к окну, за которым лежала Вена — город, бывший свидетелем множества войн. — Что ж, — тихо сказал он сам себе. — Если это война, то мы знаем, как их вести. Наша армия — это не солдаты. Наша армия — это время. И мы всегда выигрываем, когда игра затягивается.

В его голосе прозвучала не угроза, а констатация факта. Факта, который его оппоненты из «Некст-Эра» ещё только предстояло осознать.

Мадрид. Офис Изабель де Бурбон

Изабель просматривала документы, которые доставил её личный юрист. Её лицо было непроницаемо.

— Всё ясно, — наконец сказала она, отодвигая папку. — Это работа «Некст-Эра». Тех, кто хотел купить нашу газету. Они не стали бороться с нами в медиаполе. Они просто… обошли. Использовали наше же оружие — законы, лобби, влияние. Очень изящно. И очень грязно.

Вернувшись в замок Гогенцоллерн…

Фридрих закончил разговор с Краузе и получил сводку от Леопольда. Он долго молча смотрел на пламя в камине, а затем изрёк мрачно, словно подводя итог не только сегодняшнему дню, но и всей их затее:

— Мы играли в деньги и власть. По старым правилам. По правилам, которые писали наши предки — с дуэлями, договорённостями, честью. — Он резко повернулся, и его тень гигантски взметнулась на стене, затмив портреты прусских королей. — А они играют в игру без правил. Потому что сами их пишут. Каждый день. Под себя. И это… это страшнее любой революции.

Он подошёл к бюсту Бисмарка, стоявшему на рояле. — Железный канцлер говорил, что великие вопросы решаются не речами, а железом и кровью. Он ошибался. Теперь их решают алгоритмы и параграфы. И мы к этому не готовы.

Тишина в кабинете стала тягучей и зловещей. Война была объявлена. И впервые за долгие столетия потомки тех, кто писал историю Европы, чувствовали себя не творцами, а пешками в чужой игре.

ГЛАВА 11: ЗАВТРАК С ИРОНИЕЙ

Вилла Изабель, Коста-дель-Соль. Утренняя терраса.

Утреннее солнце, щедрое и наглое, заливало террасу виллы «Эклипс». Оно играло в гранях хрустальных бокалов с свежевыжатым апельсиновым соком, превращая каждый из них в миниатюрный светильник. Безупречно накрытый стол ломился от изысканных блюд: испанский хамон, созревший за пять лет, сыры махон с ореховыми нотками, идеальные круассаны и тарелки со спелыми физалисами. Но атмосфера была далека от идиллии.

Изабель де Бурбон сидела, откинувшись на спинку кресла из светлого тика. В её руках был свежий номер El Mundo. На третьей полосе, чуть левее центра, красовался провокационный заголовок: «Бурбоны и криптовалюты: новая игра старых элит». Ниже размещалась карикатура: она сама в короне, сбрасывающая с горы скрижали, на которых было написано «Tradition», а в руках держащая планшет с графиком курса биткоина.

— Чарльз, — обратилась она, не отрывая взгляда от газеты, — ваши друзья из MI6 явно не дорабатывают. Нас уже сделали мемами. Буквально. — Она отложила газету на стол с таким видом, будто на неё попала капля яда.

Лорд Чарльз Спенсер, невозмутимо намазывая авокадо на поджаренный в тостере хлеб, даже не поднял глаз. — Дорогая, в этом-то и есть гениальность всего предприятия, — произнёс он с полным ртом. — Пусть думают, что мы забавляемся. Что мы — не более чем причудливые динозавры, осваивающие новые технологии. Пока они смеются, наш «CrownCoin» уже вырос на семнадцать процентов за ночь. — Он наконец посмотрел на неё, и в его глазах играли весёлые искорки. — Даже биткоин, этот вульгарный выскочка, вчера отдыхал.

В это время в стеклянных дверях, ведущих в сад, появилась София. Она была в бриджах для верховой езды и с сумкой через плечо. Её лицо было серьёзным. — Маркос звонил, — сказала она без предисловий, останавливаясь у стола. — Его назначают ведущим нового расследования на телеканале. Большой проект. Кажется, он вышел на что-то, связанное с нашими… «благотворительными фондами». Он задавал странные вопросы.

Изабель медленно отпила глоток сока. Она поставила бокал с таким звонким стуком, что даже Чарльз вздрогнул. — Напоминаю, дорогая, — её голос был холоден, как сталь, — что твой предок, король Филипп V, отрёкся от испанского престола из-за меланхолии. Унаследовал ли ты его склонность к депрессивным состояниям, я не знаю. Но я, — она посмотрела на дочь прямым, тяжёлым взглядом, — я готова отречься от тебя из-за этого журналиста. Без тени меланхолии. Исключительно по трезвом размышлении.

Воздух на террасе застыл. Тишину нарушил лишь скрип двери. На пороге стоял Леопольд фон Габсбург. Он был в том же костюме, что и вчера, и на его лице лежала печать бессонной ночи. Его осанка, однако, была безупречной — осанка полководца, проигравшего битву, но ещё не сложившего оружия.

— Фонд «Единое Наследие» под угрозой, — произнёс он без предисловий, подходя к столу. — Наши акции атакуют. Скоординированно, через сеть хедж-фондов на Каймановых островах и в Сингапуре. Это не паника рынка. Это именно что атака. Цель — обесценить активы до нуля и затем скупить их за бесценок.

Фридрих Гогенцоллерн, до этого молча разглядывавший старинную карту охотничьих угодий, висевшую на стене, обернулся. Его лицо было мрачным. — Охотиться на кабана — одно, — прорычал он. — Охотиться на нас — совсем другое. Они забыли, что мы сами — лучшие охотники. И что у каждой лисы есть своя нора, а у каждого кабана — свои клыки.

Солнце продолжало светить, сок продолжал искриться в бокалах, но завтрак был безнадёжно испорчен. Война из виртуальных заголовков и биржевых графиков переходила в новую, куда более опасную фазу.

ГЛАВА 12: СЛЕДЫ на ПЕСКЕ

Пляж в Марбелье. Встреча с неожиданным союзником. Ранний вечер.

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо и море в оттенки огня и золота. Волны лениво лизали песок, оставляя кружевные узоры из пены. На пустынном участке пляжа, отгороженном от посторонних глаз скалами и оливами, аристократы проводили импровизированный военный совет. Их тени вытягивались, становясь неестественно длинными и зловещими.

Изабель, сбросившие каблуки, чувствовала прохладу песка под босыми ногами. Леопольд молча смотрел на горизонт, а Чарльз с видимым отвращением стряхивал песчинки с ботинок от John Lobb. Фридрих, казалось, вообще не замечал окружающей обстановки, его мысли были далеко.

Именно в этот момент к ним по песку, легко и бесшумно, подошёл пожилой мужчина в безупречном белом костюме и панаме. Его появление было так же внезапно и неизбежно, как прилив. Это был дон Альберто де Медина. Его семья основала свой банкирский дом ещё тогда, когда Мадрид был лишь резиденцией кастильских королей.

— Ваши светлости, — начал он, с лёгкой улыбкой присаживаясь в плетёное кресло, которое ему моментально подставил невидимый слуга. — Мои предки давали loans вашим предкам под залог корон. Случалось, скипетры и даже фамильные тиары пылились в наших сейфах. — Он сделал паузу, давая им осознать вес этих слов. — Сейчас времена изменились. Но не принципы. Деньги по-прежнему правят миром. Просто язык их стал… цифровым.

Изабель медленно подняла бровь. Её взгляд был испытующим. — Вы предлагаете нам заложить короны? — спросила она, и в её голосе звучала лёгкая насмешка. — Боюсь, они давно уже не в нашей собственности. Музеи, знаете ли, весьма ревнивы.

Дон Альберто мягко рассмеялся. — Нет-нет, дорогая принцесса. Я предлагаю вам кое-что более ценное. То, чего нет у этих выскочек из «Некст-Эра» и прочих венчурных фондов. — Он откинулся на спинку кресла. — Time. Время. Мои банки могут… замедлить ход событий. Создать административные препятствия. Заморозить их атаки на ваши активы на 72 часа. Не больше. — Он посмотрел на каждого из них по очереди. — Дальше — ваша очередь. У вас будет три дня, чтобы нанести ответный удар.

Леопольд, до этого хранивший молчание, медленно кивнул. Его аналитический ум уже просчитывал варианты. — Это щедрое предложение, дон Альберто, — произнёс он. — Но ничто не бывает бесплатным. Что вы хотите взамен?

Старый банкир сложил руки на животе. — Что же может хотеть старик, у которого есть всё? кроме одного. — Его глаза блеснули. — Место в вашем совете. За одним столом. Моя семья верой и правдой служила королям триста лет. Мы тоже имеем право на legacy. Не по крови, возможно. Но по праву долгой и верной службы.

Чарльз наклонился к Изабель, прикрыв рот рукой, и прошептал с лёгкой брезгливой усмешкой: — Плебей. Но, надо отдать должное, с геральдикой на деньгах. Всё же лучше, чем совсем уж безродные выскочки. Хоть какая-то история.

Изабель не ответила. Она смотрела на дона Альберто, оценивая его. Он предлагал не просто помощь. Он предлагал сделку с историей. И в его глазах она читала то же понимание правил игры, что и у них. Пусть и на другом поле.

— Семьдесят два часа, — наконец сказала она. — Договорились.

Дон Альберто кивнул, поднялся и, не прощаясь, так же бесшумно удалился по песку, его белая фигура растворилась в вечерней дымке.

Они остались одни под наступающими сумерками, получив передышку. Купленную ценой допуска нового игрока за их стол. Игра усложнялась.

ГЛАВА 13: КОРПОРАТИВНЫЙ ЩЕНОК

Штаб-квартира «Некст-Эра», Лондон. Зал ситуационного анализа.

Здесь пахло озоном, свежим кофе и деньгами. Стеклянные стены, открывающие вид на Сити, мерцающие голубые экраны с бегущими цифрами — всё кричало о силе нового мира. В центре зала, на вращающемся кресле, сидел Майлз Харрингтон. На нём был чёрный худи с капюшоном, надетый поверх рубашки от Brunello Cucinelli — его единственная уступка дресс-коду. Он смотрел на гигантскую интерактивную доску, где в реальном времени ползли вниз графики акций фонда «Единое Наследие».

— Они думают, что история их спасёт? — усмехнулся он, отхлебнув латте с кокосовым молоком. — История пишется победителями. А победим мы. Мы её уже пишем. Каждым кликом, каждой транзакцией.

Его помощница, Дженни, выпускница Оксфорда с идеальным резюме, timidly, почти робко, сделала шаг вперёд. — Но их имена, Майлз… У них всё ещё есть weight. Определённая гравитация. Возможно, стоит предложить им сделку? Вместо тотальной войны — стратегическое партнёрство. Они получают лицо, мы — легитимность.

Майлз медленно повернулся к ней на кресле. Его лицо, молодое и умное, было лишено всякой снисходительности — лишь холодная уверенность хищника, который знает, что он на вершине пищевой цепочки. — Дженни, Дженни, — покачал он головой, — ты знаешь, почему я добился успеха, пока мои однокурсники писали диссертации о влиянии Ренессанса на современное искусство?

Он указал пальцем на экран, где продолжали падать графики. — Потому что я играю в шахматы. Я вижу на двадцать ходов вперёд. Я жертвую пешками, чтобы получить королеву. — Он встал и подошёл к окну, глядя на тысячелетнюю башню Лондонского Тауэра, которая казалась игрушечной с этой высоты. — А они… они играют в серсо. В красивую, старомодную игру с обручами и палочками. Их обручи — это их титулы, их родословные, их замки. — Он фыркнул. — И их обручи уже давно не золотые. Они ржавые. А мы играем на опциях будущего, а не на воспоминаниях о прошлом.

Тем временем, этажом ниже, в затемнённом помещении, известном как «Пит», его команда хакеров — лучших из лучших, купленных за огромные деньги у мировых спецслужб — уже вовсю работала. На их мониторах мелькали строки кода, схемы сетевых подключений, логины и пароли. Они взламывали серверы фонда «Единое Наследие». Их цель была проста: найти компромат. Не государственные тайны — они были никому не интересны. Им нужны были цифровые следы: скрытые переводы, неофициальные договорённости, приватные переписки, намёки на налоговые схемы. Всё то, что можно было обернуть в упаковку сенсационного разоблачения и вывалить на мир, добив тех, кого не взяли биржевые атаки.

Один из хакеров, парень с фиолетовыми волосанами и в очках с толстыми линзами, поднял большой палец вверх. — Босс, мы в их почте. Кажется, у нас есть переписка Бурбон с тем самым олигархом. Пахнет жареным.

Майлз, наблюдавший за процессом с планшета, улыбнулся. — Отлично. Грейте сковородку, ребята. Скоро будет большой взрыв. И не вздумайте жалеть масла.

Он снова посмотрел на Дженни. — Видишь? Не нужно предлагать им сделку. Нужно просто перезаписать их историю. Сделать новую, более… цифровую версию. Где они — не благородные герои, а жадные старики, цепляющиеся за прошлое. Публика обожает такие сюжеты.

Дженни молча кивнула, но в её глазах читалась тень сомнения. Она смотрела на падающие графики, и ей почему-то вспомнилась старая поговорка, вычитанная в одной из тех самых книг по истории: «Короли приходят и уходят, но горы остаются». Пока Майлз играл в шахматы, она вдруг подумала, что, возможно, его противники играли в го. Игру, которая длится тысячелетиями.

ГЛАВА 14: БАЛ-МАСКАРАД

Венеция, палаццо на Гранд-канале. Бал под масками.

Венеция в ночи была словно театральная декорация, подсвеченная золотом и отражённая в чёрной воде каналов. Палаццо эпохи Возрождения, с его арочными окнами и мраморными колоннами, тонуло в гуле голосов и звуках струнного оркестра. Маски — изящные, полумаски из бархата и папье-маше, усыпанные блёстками и перьями — скрывали лица, но не интриги. Под ними глаза горели тем же огнём, что и столетия назад: огнём амбиций, страха и желания.

Леопольд фон Габсбург в маске вороного бархата, отороченной серебром, вальсировал с графиней Анной-Марией фон Троп. Её семья владела не землями, а куда более ценным активом — сетью влиятельных медиа в Германии и Австрии. Её маска была белой, с налобником в виде стилизованной кобры, усыпанной бриллиантами.

— Ваша светлость, — сказала она тихо, её голос был почти шепотом, но он резал сквозь музыку, — ваши проблемы с «Некст-Эра» — это не просто атака на вас. Это тест на прочность для всех нас. Они проверяют, можно ли стереть нас, как устаревший файл. Если вы падёте, завтра придут за нами.

Леопольд вёл её в танце с безупречной точностью, его движения были выверены, как дипломатический протокол. — Значит, вы с нами, графиня? — спросил он, и его глаза за маской были непроницаемы.

Она слегка наклонила голову, и бриллианты на её маске вспыхнули. — Я всегда была за тех, кто носит корону. Даже если её не видно под маской. Даже если её вообще нет на голове. Важен сам принцип. Иерархия. Без неё мир превращается в хаос, а хаос — плохая среда для бизнеса.

В это время на балконе, выходившем на тёмные воды Гранд-канала, София и Маркос нашли минутку уединения. Она была в маске из голубого бархата, которая идеально сочеталась с её глазами, он — в простой чёрной полумаске, которую купил у уличного торговца.

— Твоя мать платит моему шефу, — сказал Маркос без предисловий, смотря на отражение огней в воде. — Знаешь, что самое смешное? Он даже не скрывает этого. Говорит, что это «спонсорская поддержка объективной журналистики». Чтобы я не «перегибал палку».

София вздохнула. Запах влажного воздуха и её духов смешивался, создавая горьковатый аромат. — А ты всё ещё веришь, что можешь быть объективным? — спросила она, глядя на него. — Или что журналистика вообще может быть объективной, когда на кону такие интересы?

Маркос повернулся к ней. Его лицо за маской было серьёзным. — Нет. Не верю. — Он признал это легко, без пафоса. — Но я верю, что правда — как вот эти старые камни, — он ткнул пальцем в парапет балкона, — она важнее. Важнее титулов, важнее денег, важнее всех этих игр, в которые играют здесь, внутри. Она останется, когда все эти маски истлеют.

Их разговор прервал внезапный порыв ветра. Он принёс с собой запах озона и далёкого дождя. Сначала послышался низкий гул, словно где-то далеко загремели литавры. Затем над Венецией разразилась настоящая гроза. Молния, ослепительно-белая, разорвала небо, осветив на мгновение фасады палаццо, застывшие гондолы и испуганные лица гостей на балконе. Вслед за этим грянул гром, оглушительный, как залп пушек.

Музыка в зале смолкла на полтакта. В наступившей тишине был слышен только шум ливня, обрушившегося на город. Гроза пришла неожиданно, как и многие события этой ночи, напоминая, что над всеми человеческими интригами есть нечто большее — слепая, безразличная сила природы.

Но даже она не могла остановить игру, что затеяли собравшиеся здесь. Она лишь стала её драматическим саундтреком.

ГЛАВА 15: ГОЛУБИНАЯ ПОЧТА И СТАЛЬНЫЕ РЕШЕНИЯ

Замок Габсбургов, Австрия. Кабинет Леопольда.

Кабинет Леопольда в Хофбурге был молчаливым свидетелем истории. Портреты предков в золочёных рамах, тяжёлые дубовые панели, пропитанные запахом воска и старины, и массивный письменный стол, за которым когда-то подписывались судьбоносные указы, — всё здесь напоминало о бремени наследия. Воздух был наполнен тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине и шелестом бумаги.

Леопольд фон Габсбург сидел за столом, держа в руках письмо на толстой, слегка пожелтевшей бумаге с водяными знаками. Конверт был украшен печатью Ватикана — скрещёнными ключами Святого Петра и тиарой. Его глаза медленно скользили по строчкам, написанным на изысканной латыни с вкраплениями итальянских фраз.

— Святой Престол беспокоится о душах, — прочёл он вслух, и его голос прозвучал в тишине кабинета как удар колокола. — О сохранении христианских ценностей в стремительно секуляризирующемся мире. Он предлагает поддержку… в обмен на влияние на европейскую культурную политику. Леопольд отложил письмо и посмотрел на Фридриха, стоявшего у камина. — Они хотят, чтобы мы стали их голосом в светском мире. Их мечом и щитом.

Фридрих Гогенцоллерн, мрачный и недвижимый, как одна из статуй в саду Хофбурга, не сразу ответил. Его взгляд был прикован к портрету Карла V, чья империя когда-то простиралась от Перу до Венгрии. — Они хотят, чтобы мы стали их светской рукой, — произнёс он наконец, и каждый звук был отточен, как клинок. — Чтобы мы протянули её туда, куда их духовная власть уже не дотягивается. Но мы не рука, Леопольд. Мы — голова. Мы думаем. Мы решаем. Мы не служим инструментом, даже если им кажется иначе. Он повернулся, и его глаза метнули искры. — Они предлагают союз? Пусть. Но мы определим его условия.

В это время Чарльз Спенсер находился в соседней комнате, оборудованной под современный ситуационный центр. На стене горели экраны с биржевыми сводками, картами медиа-покрытия и графиками влияния. Он говорил по защищённой видеосвязи с группой китайских инвесторов из Шанхая. Его голос был спокоен и уверен, но в глазах читалась лёгкая усталость от необходимости объяснять очевидное.

— Представьте, — говорил он, показывая им на экране логотип — стилизованную корону и римскую цифру I, — бренд «Imperial Trust». Это не просто продукт. Это ключ. К роскоши, к истории, к качеству, которое не измеряется деньгами. Ваши клиенты платят не за товар. Они платят за access. За доступ в мир, который для большинства остаётся закрытым. За право прикоснуться к наследию, которое мы охраняем.

На экране демонстрировались образцы: матовые тёмные бутылки, упаковка с золотым тиснением, рекламные ролики, снятые в интерьерах Хофбурга и других исторических локаций. Китайские партнёры молча кивали — их интересовали не эмоции, а цифры. И цифры были впечатляющими: предварительные заказы уже перекрыли план на два года вперёд.

К концу дня, когда солнце скрылось за шпилями венских соборов, они собрались в том же кабинете. Леопольд, Фридрих, Чарльз. На столе лежали распечатки писем, отчёты, финансовые выкладки.

— Итак, — Леопольд разложил ладони на столе, — у нас есть поддержка Ватикана. Их сети, их влияние, их доступ к умам и душам. У нас есть китайские инвестиции и рынок сбыта, который жаждет не товаров, но статуса. И у нас есть… он сделал паузу, …наша история. Наша легитимность. То, что они пытаются купить, но не могут.

Чарльз улыбнулся: — У нас также есть дон Альберто с его банковскими каналами и 72 часами передышки. И наш скромный «CrownCoin», который продолжает расти, несмотря на все атаки.

Фридрих мрачно добавил: — И у нас есть понимание того, что эта война будет вестись не на бирже и не в медиа. Она будет вестись там, где всегда велись настоящие войны — в умах людей. И там у нас преимущество. Он ткнул пальцем в письмо от Папы. Они думают, что используют нас. Но это мы используем их. Как использовали всегда. Церковь нуждается в светской власти не меньше, чем светская власть в церковной санкции.

Леопольд кивнул. Он подошёл к окну. За стёклами простиралась Вена — город, который видел взлёты и падения империй. — Они ударили по нашим активам. По нашим деньгам. Они думают, что это наше слабое место. Но они ошибаются. Он обернулся. Наше слабое место — это наша история. Наши скелеты в шкафах. Наши грехи. Но это же и наша сила. Они хотят играть в игру без правил? Что ж. Мы напишем новые правила. Старые, как мир.

Он взглянул на портрет Марии-Терезии, чья воля и дипломатия создали могущество Австрии. — Контратака начнётся завтра. Не на бирже. Не в прессе. В культурном поле. Там, где их алгоритмы бессильны. Там, где решают не деньги, а нарративы. И у нас есть лучшие рассказчики в истории.

Они собрали достаточно ресурсов. Но главный их ресурс был не в банковских ячейках и не в медиа-активах. Он был в том, чтобы заставить Европу вспомнить, кто она есть. И кому она обязана своим прошлым. И perhaps, будущим.

ГЛАВА 16: КОНТРАТАКА

Офис фонда «Единое Наследие», Цюрих. Ситуационный центр.

Воздух в подземном ситуационном центре фонда «Единое Наследие» был прохладным и стерильным, пахнущим озоном от серверов и дорогим кофе. Стены из матового стекла проецировали новостные ленты, биржевые графики и карты информационного поля Европы. Здесь, в самом сердце финансового Цюриха, готовились к бою на тех же полях, где их только что атаковали.

Леопольд фон Габсбург отдавал приказы тихим, мерным голосом, словно отдавал распоряжения на поле брани несколько веков назад. Его юристы, лучшие в своем деле, выращенные в тишине университетских библиотек и судебных залов, уже действовали.

— Иск против «Некст-Эра» подан, — доложил один из них, не поднимая глаз от планшета. — Основание — недобросовестная конкуренция, манипулирование рынком, попытка монополизации. Ссылаемся на прецеденты времён Великой депрессии. Закон, как известно, любит тех, кто знает его историю.

Почти одновременно медиа-союзники, те самые, чьи имена редко мелькали в прессе, но чьё влияние простиралось как паутина по всему континенту, нанесли удар. В нескольких влиятельных изданиях, известных своей респектабельностью, вышли статьи. Не кричащие разоблачения, а холодные, аналитические материалы о связях CEO «Некст-Эра» Майлза Харрингтона с сетью сомнительных офшоров в зонах с низким налогообложением. Статьи были выдержаны в стиле «мы всего лишь задаём вопросы», но вопросы были убийственными.

Изабель де Бурбон в это время находилась в свочном кабинете в Мадриде. Она держала в руке телефонную трубку из слоновой кости — антикварный раритет. — Дорогой Анри, — её голос был сладким, как испанский херес, но с лёгким налётом стальной стружки, — помнишь, я устраивала твоей очаровательной дочери свадьбу в нашем дворце в Севилье? Это было так прекрасно, не правда ли? — Она сделала паузу, давая ему вспнить и аромат апельсиновых деревьев, и звуки фламенко, и благосклонные взгляды титулованных гостей. — Сейчас у тебя появился chance вернуть этот маленький долг. Очень маленький. — Она назвала имя. Майлз Харрингтон. — У тебя ведь есть эти… фотографии? С того его неосторожного уик-энда в Монако?

Через час, без каких-либо поясняющих текстов, в сети появились фотографии. Нечёткие, сделанные скрытой камерой, но узнаваемые. Майлз Харрингтон в компании людей с сомнительной репутацией. Ничего криминального, но достаточно, чтобы образ гениального и чистого технократа дал трещину. Плебейская жадность, жажда низких развлечений — вот что проступало сквозь пиксели.

Но самый неожиданный ход сделала София. Вопреки прямому запрету матери, она дала эксклюзивное интервью Маркосу Ортеге. Оно вышло в его новом расследовании.

Она сидела в кресле в семейной библиотеке, на фоне портретов своих предков, и говорила спокойно и искренне: — Мы не идеальны. Мы совершали ошибки. Много ошибок. Но мы — не реликты. Мы — часть живой истории Европы. И мы пытаемся адаптироваться к новому миру, не растеряв того, что считаем ценным. — Она посмотрела прямо в камеру. — Разве стремление сохранить свою идентичность, свои корни, пока весь мир стремительно становится одним большим универмагом, — преступление? Мы не хотим властвовать. Мы хотим напоминать.

Это интервью стало громом среди ясного неба. Оно не оправдывало их, оно очеловечивало. Оно вызвало волну обсуждений. Кто-то кричал о лицемерии, но многие вдруг увидели в них не монстров, а таких же людей, пытающихся найти своё место в меняющемся мире.

Контратака была запущена по всем фронтам: юридическому, медийному, имиджевому. Они били тем же оружием, что и их противник, но с той разницей, что их клинки были отточены веками практики. Они не просто атаковали. Они вели свою собственную войну за нарратив. И впервые за долгое время казалось, что чаша весов начала колебаться.

ГЛАВА 17: ПЕРЕМИРИЕ С ПРИВКУСоМ СТАЛИ

Замок Шат-д'Э, Швейцария. Нейтральная территория.

Замок, выбранный для встречи, был образцом швейцарского нейтралитета: ничья земля, ничья история, ничья память. Его стены, отполированные до блеска, хранили молчание о всех сделках, что когда-либо заключались под его сенью. В библиотеке с дубовыми панелями и высокими окнами, выходящими на безмятежное альпийское озеро, встретились два мира.

Леопольд фон Габсбург стоял у камина, его тёмный костюм сливался с тенями. Майлз Харрингтон, в своём привычном худи и кроссовках, казался пришельцем из другого измерения. Они не пожимали руки.

— Вы атаковали нас, — начал Леопольд без предисловий. Его голос был ровным, без эмоций. — Целенаправленно и жестоко. Зачем? Что мы сделали вашему новому миру?

Майлз усмехнулся, оглядывая комнату с видом туриста в музее. — Вы — символы старого мира, — ответил он, пожимая плечами. — Живые памятники. А я строю новый. В нём нет места для пыльных реликвий. Вы мешаете прогрессу просто своим существованием. Ваша уверенность в собственном превосходстве. Это… меня просто раздражает.

Леопольд медленно повернулся. В его глазах не было гнева, лишь холодное любопытство учёного, рассматривающего редкий экземпляр. — Мир не бывает совсем новым, молодой человек, — произнёс он. — Он наслаивается, как геологические пласты. Ваши алгоритмы, ваши биткоины, ваши… — он слегка поморщился, — …стартапы. Они все используют то, что было открыто давно. Даже математика, на которой работает ваше искусственное мышление, была открыта арабами тысячу лет назад. Вы не строите новый мир. Вы просто достраиваете этаж к старому зданию. И плохо знакомы с его фундаментом.

Майлз замер. Эта мысль, простая и очевидная, казалось, впервые посетила его. Он привыл думать категориями разрывов и революций, а не преемственности.

Молчание затянулось. Его нарушили только треск поленьев и тихий ход старинных часов на каминной полке.

В итоге они заключили перемирие. Краткое, деловое, без лишних слов.

Условия были просты:

«Некст-Эра» прекращает все атаки на активы и репутацию аристократов. Отзывает иски, останавливает слив информации, убирает ботов.

Аристократы дают «Некст-Эра» доступ к своим брендам для создания совместных проектов. Ограниченный, контролируемый доступ. Коллекции одежды «вдохновлённые историей», цифровые платформы для изучения культурного наследия, даже возможность использовать их замки для съёмок рекламы — но с правом полного veto.

Это не был мир. Это была передышка. Обоюдное признание патовой ситуации.

После того как Майлз удалился, в библиотеку вошла Изабель. Она не спрашивала, она уже всё знала по выражению его лица.

— Мы выиграли эту битву, — сказал Леопольд, глядя на озеро, окрашенное закатом в багровые тона. — Но война продолжается. Она просто перешла в другую фазу. Теперь мы должны делиться властью. С теми, кого презираем.

Изабель улыбнулась своей холодной, ясной улыбкой. В её глазах не было ни поражения, ни триумфа. Лишь трезвая оценка. — Не презираем, Лео, — поправила она его. — Мы просто раньше не замечали. Считали шумом за окном. — Она подошла к нему и тоже посмотрела на озеро. — Теперь будем замечать. Изучать. И использовать. Они сильны в технологиях. Но мы сильны в долгой игре. Они правят квартальными отчётами. А мы правили веками.

Они стояли плечом к плечу, два потомка великих династий, глядя на наступающие сумерки. Проиграв победу, но выиграв войну за выживание. Ценой, которую они только начинали осознавать.

ЭПИЛОГ КНИГИ ВТОРОЙ

Сады Альгамбры, Гранада. Закат.

Воздух в садах Альгамбры был густым и сладким, напоённым ароматом цветущих жасминов и апельсиновых деревьев. Фонтаны шептали свои вечные песни, а вода, стекая по мраморным каналам, отражала последние лучи солнца, превращая их в жидкое золото. Здесь, среди древних стен, видевших правление мавров и католических королей, время текло иначе — неспешно, циклично, словно сама история задерживала здесь дыхание.

София и Маркос бродили по узким мостовым, их пальцы сплетены. Тень от их недавнего конфликта рассеялась, как утренний туман над Гранадой.

— Твоя мать простила тебя? — спросил Маркос, его голос был тихим, почти шепотом, чтобы не нарушить очарование этого места.

София улыбнулась, и в её глазах играли блики заката. — Она простила, — ответила она, — но назначила тебя нашим официальным летописцем. — Она сделала паузу, наслаждаясь его удивлённым выражением лица. — Говорит, что лучше иметь умного врага в свите, чем в толпе. Особенно если этот «враг» умеет находить правду… и доносить её до нужных людей.

Они рассмеялись, и их смех смешался с журчанием воды. Вдалеке стены древней креполи, окрашенные закатом в золотой и багряный цвета, казались декорацией к вечной пьесе о власти, любви и предательстве.

В это время в одном из залов Альгамбры, за ажурной решёткой окна, Леопольд и Чарльз наблюдали за парой. Их лица были серьёзны, но в глазах читалась некая умиротворённость после недавней бури.

— Возможно, в этом и есть будущее, — произнёс Леопольд, его взгляд был прикован к Софии и Маркосу. — Не в войне, не в противостоянии, а в… гибридизации. В умении принимать новое, не теряя старого.

Чарльз вздохнул с преувеличенной тоской. — Боже упаси. Гибридизация? — Он с отвращением поправил галстук. — Скоро придётся разрешить им носить коричневые туфли после шести. Или, чего доброго, пить пиво из бутылки. — Но в его глазах, вопреки словам, играла лёгкая, почти отеческая улыбка. Он понимал. Они все понимали. Правила игры менялись.

Они стояли молча, наблюдая, как последний луч солнца скрывается за горным хребтом. Сады погружались в мягкие сумерки, а огни в окнах Альгамбры начинали зажигаться один за другим, словно созвездия на тёмном небе истории.

Игра была далека от завершения. Но этот вечер был передышкой — моментом, чтобы перевести дух и подготовиться к финальной схватке.

Продолжение в третьей книге: «Корона из терний» — финальная часть, где старые и новые элиты столкнутся в решающей схватке за душу Европы.

КНИГА ТРЕТЬЯ: КОРОНА ИЗ ТЕРНИЙ

ГЛАВА 18: Рижский гамбит: САММИТ В РИГЕ

Отель «Neiburgs», Рига. Люкс «Ар-Нуво» с видом на Домскую площадь

Номер люкс напоминал оперную декорацию эпохи расцвета Риги. Высокие потолки с лепниной, витражные окна с причудливыми растительными орнаментами, мебель из темного дерева с гнутыми ножками. За окном, затянутым мелким осенним дождем, темнели остроконечные шпили Домского собора — немой свидетель смены империй, под чьей сенью теперь решалась судьба новой, призрачной империи.

Леопольд фон Габсбург стоял у окна, наблюдая, как снег кружится над брусчаткой. Его отражение в стекле казалось призрачным, наложенным на древний город. — Они выбрали Ригу не случайно, — произнёс он, не оборачиваясь. — Здесь всегда сталкивались империи. Шведская, Германская, Российская… Их тени до сих пор танцуют на этих улицах. Теперь пришла наша очередь сделать ход.

Изабель де Бурбон поправляла жемчужное ожерелье перед зеркалом в стиле ар-нуво, её пальцы двигались с холодной точностью. — Шведы, немцы, русские… Все оставили свой след в этих камнях, — заметила она, ловя его взгляд в отражении. — Теперь наша очередь добавить свой штрих. Не пушками, конечно. Но тем, что иногда сильнее пушек — влиянием.

В дверь постучали. Вошёл лорд Чарльз Спенсер с видом человека, только что проигравшего состояние в карты. Его обычно безупречный вид был слегка помят, а в глазах читалась тревога. — Орлов вышел из игры. Его яхту «Анастасию» арестовали в Гибралтаре по обвинению в отмывании денег. — Он нервно провёл рукой по лицу. — Совпадение? Не думаю.

Фридрих Гогенцоллерн мрачно разглядывал карту Европы на стене, его пальцы сжались в кулаки. — Нас загнали в угол. Но углы — лучшее место для защиты. Здесь нельзя ударить в спину. Только в лоб. И мы ещё помним, как это делать.

Внезапно зазвонил телефон Чарльза. Его лицо побелело, когда он взглянул на экран. Поднеся аппарат к уху, он несколько секунд молча слушал, прежде чем тихо положить трубку. — Это был мой контакт в MI6. Нас предали. Не правительство… корпорация. Та самая, что хотела купить нашу газету. «Некст-Эра» сделала ход конём.

Изабель медленно поднялась, её платье мягко шелестело. — Значит, война? — спросила она, и в её голосе прозвучала стальная нотка.

— Нет, — Леопольд повернулся к ним, его лицо было спокойно, но глаза горели. — Это просто… рыночная конкуренция. А мы для них — всего лишь стартап. Древний, с богатой историей, но всего лишь стартап. Который можно купить, перепрофилировать или ликвидировать.

Той же ночью акции их фонда «Единое Наследие» рухнули на бирже. А на рассвете пришло официальное уведомление: кирилл орлов в срочном порядке отзывает все инвестиции «в связи с изменившейся геополитической ситуацией и возросшими рисками».

Их империя, построенная на намёках и доверии, дала трещину. Но они всё ещё стояли у карты Европы, готовые к следующему ходу.

ГЛАВА 19: ЧАСОВЫЕ МЕХАНИЗМЫ

Подвал ратуши, Рига. Тайное собрание.

Город на поверхности жил своей жизнью: шумел рынок, звонили трамваи, туристы фотографировали готические фасады. Но здесь, в подземелье рижской ратуши, время текло иначе. Воздух был насыщен запахом влажного камня, старого дерева и пыли веков. Они спустились по узкой винтовой лестнице, что вилась как каменная змея, в помещение с голыми, грубо отёсанными стенами. Сводчатый потолок терялся в полумраке, подпираемый мощными контрфорсами. Единственным источником света были масляные лампы, отбрасывающие трепещущие тени на лица собравшихся.

Здесь, вдали от надменных взглядов и светских условностей, собрались те, кого никогда не приглашали на балы в рижский замок. Потомки остзейских баронов в потертых, но безупречно сшитых сюртуках; наследники курляндских герцогов с гордыми профилями и холодными глазами; отпрыски ливонских рыцарей, чьи предки крестом и мечом несли свою веру в эти земли. Они были живыми реликвиями, хранителями иной, забытой истории Балтии — истории, где немецкая речь звучала при дворах, а их семьи правили этими землями столетиями.

Старый граф фон Берг поднялся с грубой деревянной скамьи. Его движения были медленными, точными, он опирался на трость с набалдашником из полированного серебра, на котором был выгравирован фамильный герб — вздыбленный грифон. Его голос, низкий и хриплый, заполнил подвал, словно звук древнего колокола.

— Наши семьи правили этими землями, — произнёс он, и каждое слово падало с весом свинцовой печати, — когда Москва была ещё деревней на болоте, а её князья платили нам дань мехами. Мы видели, как приходили и уходили короли, империи, республики. Мы научились одному: ждать своего часа. Молчать. И помнить.

Леопольд фон Габсбург стоял в центре круга, ощущая на себе тяжесть их взглядов. Он чувствовал, как история оживает в этом сыром подвале, как тени прошлого сгущаются вокруг. Это была не ностальгия — это была сила, дремавшая столетиями и теперь пробудившаяся.

— Ваша поддержка? — спросил он прямо, без церемоний. Его голос прозвучал чётко, нарушая мистическую атмосферу.

Граф фон Берг улыбнулся — редкой, беззубой улыбкой старого хищника. — Земли. Титулы. Сети. Всё то, что не купить за новые деньги. Всё то, что не имеет цены на бирже. — Он сделал паузу, чтобы его слова повисли в воздухе. — Но взамен мы хотим голос. Не просительный, а решающий. Место в вашем совете. Не для того, чтобы править. Для того, чтобы нас наконец услышали.

Изабель де Бурбон, до сих пор хранившая молчание, обменялась с Леопольдом быстрым, почти мгновенным взглядом. В нём не было ни удивления, ни страха — лишь холодный расчёт и понимание. Это был риск. Признать этих «теней истории» равными партнёрами. Допустить их за свой стол.

Леопольд кивнул. Почти незаметно. — Добро пожаловать в историю, господа, — сказала Изабель, и её голос прозвучал в подвале с торжественной ясностью. — Не в качестве зрителей. А в качестве соавторов.

Старый граф медленно склонил голову. Сделка была заключена. Не на бумаге, не на бирже — в пространстве памяти и крови. Часовые механизмы истории, остановленные на столетии, снова начали свой тихий, неумолимый ход.

ГЛАВА 20: ЛИСА В КУРЯТНИКЕ

Штаб-квартира «Некст-Эра», Лондон. Зал ситуационного анализа.

Воздух в зале был густым от напряжения, словно перед грозой. Голубые экраны, обычно показывающие уверенный рост, теперь пылали алым — графики падали обвально, как скалы после оползня. Майлз Харрингтон стоял посреди этого цифрового апокалипсиса, его лицо искажено гримасой ярости. План, выстроенный с математической точностью, давал сбой в самый неподходящий момент.

— Как они посмели? — шипел он, сжимая в руке стресс-болл с логотипом компании. — Я предлагал им партнёрство! Делился технологиями, открывал доступ к платформам! А они… они предпочли вцепиться в свои пыльные титулы!

Его помощница Дженни, выпускница Оксфорда с безупречным резюме, робко сделала шаг вперёд. Её голос дрожал, но в глазах читалось нечто большее, чем страх — понимание. — Возможно, сэр, они просто хотят сохранить то, что им дорого? То, что нельзя измерить в денежном эквиваленте. Их историю, их…

— Дорого? — Майлз с силой ударил кулаком по стеклянной поверхности стола, отчего затрещали мониторы. — Они живут в музеях! Со своими портретами предков, фамильным серебром и выцветшими гербами! Пора выставить их за дверь вместе с экспонатами! Они мешают прогрессу просто своим существованием!

В этот момент один из техников-аналитиков поднял голову от монитора, его лицо было бледным. — Сэр, у нас проблема. Серьёзная проблема. — Он проглотил комок в горле. — Обнаружена утечка. Кто-то внутри организации передал данные о наших планах… им. Всё: схемы атак на фонд, координаты хедж-фондов, даже… даже переписка с нашими «друзьями» в регулятивных органах.

Повисла мёртвая тишина, нарушаемая лишь тихим гудением серверов. Майлз замер, его гнев сменился ледяным спокойствием хищника, учуявшего опасность.

— Предательство, — прошептал он, и в этом слове был весь ужас человека, который верил лишь в лояльность, купленную за деньги. — Кто?

Техник беспомощно развёл руками. — Пока неизвестно. Следы ведут в отдел кибербезопасности, но… всё чисто. Сработал профессионал.

Майлз медленно обернулся к стене экранов, где продолжали ползти вниз графики. Его взгляд упал на портрет королевы Виктории, который он в иронии повесил здесь же. Теперь эта ирония обернулась против него.

— Они думают, что играют по нашим правилам? — спросил он тихо, почти про себя. — Хорошо. Тогда мы поменяем правила. Найдём этого крота. И сделаем так, чтобы никто больше не смел предавать «Некст-Эра».

Но впервые за долгое время в его голосе прозвучала неуверенность. Он осознал, что имеет дело не с корпорацией-конкурентом, а с чем-то гораздо более древним и опасным — с системой, где предательство было такой же частью игры, как и верность. И против этого у него не было алгоритмов.

ГЛАВА 21: БАЛ ПОСЛЕДНЕЙ НАДЕЖДЫ

Рижский замок. Бал в честь дня независимости Латвии.

Залы сияли огнями. Аристократы смешались с политиками и бизнес-элитой. Леопольд вёл переговоры с министром экономики.

— Ваша светлость, — говорил министр, — ваши инвестиции в наши замки… это очень важно для туризма.

— Мы инвестируем не в камни, — ответил Леопольд. — Мы инвестируем в душу Европы.

В углу зала София де Бурбон говорила с Маркосом.

— Ты должен опубликовать это, — шептала она, передавая ему флешку. — Здесь доказательства их махинаций.

— Почему ты это делаешь? — спросил он.

— Потому что некоторые вещи важнее семейной чести. Правда, например.

Их разговор прервал внезапный гул. Свет погас. Наступила тишина.

Хм, пользователь предоставил детальный план и отрывок из романа, а также запросил анализ и соображения. Видно, что это серьезная работа с глубокой проработкой мира и персонажей.

Нужно дать качественный фидбэк, который будет полезен для дальнейшей работы над текстом. Стоит выделить сильные стороны: атмосферность, диалоги, конфликт между традицией и современностью. Также важно отметить гениальные ходы вроде провала заговора и выбора корпорации в качестве антагониста.

Критические замечания должны быть конструктивными: немного раскрыть антагониста, проверить темп третьей книги, убедиться в мотивации второстепенных персонажей. Главное — сохранить уважительный и поддерживающий тон, так как работа действительно впечатляет.

Ответ уже готовится с акцентом на эти моменты, осталось его оформить.

Отличная кульминационная сцена! Она идеально сводит все нити романа воедино. Вот возможное продолжение и развитие этого момента, сохраняющее атмосферу и накал:

Их разговор прервал внезапный, низкий гул, шедший не снаружи, а из самих стен замка, словно старинная кладка содрогалась от надвигающейся бури. Люстры, секунду назад сиявшие тысячами хрустальных подвесок, мигнули раз, другой и разом погасли, погрузив бальный зал в кромешную, оглушительную тьму.

Наступила тишина. Не та, что бывает в библиотеках — трепетная и уважительная. А тяжёлая, бархатная, звенящая тишина катастрофы, в которой застыли крики, шёпот и даже дыхание. На долю секунды, показавшуюся вечностью, исчезли ранги, титулы и состояния. Все стали просто людьми, застигнутыми врасплох в каменной ловушке.

Затем тишину разорвал испуганный возглас женщины, и по залу прокатилась волна сдавленного, нарастающего хаоса. Послышался звон разбитого бокала, чьё-то сдавленное «Ах!», нервный смешок.

Маркос инстинктивно схватил Софию за руку. В его пальцах было напряжение steel spring, готовой распрямиться. Флешка с доказательствами махинаций её семьи была зажата в его ладони как козырь, который теперь, в этой внезапной тьме, мог стать и смертным приговором.

— Не двигайся, — его голос прозвучал глухо, прямо у её уха. — Это не случайность.

В другом конце зала Леопольд фон Габсбург замер, прервав на полуслове министра. Его глаза, привыкшие к сумраку замка Амбрас, быстрее других начали различать очертания в темноте. Он видел, как по периметру зала, словно тени, задвигались люди охраны, их силуэты выделялись на чуть более светлом фоне окон.

— Кажется, ваша система энергоснабжения нуждается в более надёжных инвестициях, господин министр, — произнёс Леопольд, и его голос, холодный и абсолютно владеющий собой, прозвучал как вызов наступившему хаосу. В его тоне не было ни страха, ни даже раздражения — лишь лёгкая, уничижительная констатация факта.

Именно в этот момент из динамиков, предназначенных для оркестра, раздался не музыки, а гладкий, синтезированный голос, лишённый всяких эмоций, словно его создал алгоритм:

«Уважаемые гости. Приносим извинения за временные неудобства. Идёт проверка систем безопасности. Просим сохранять спокойствие и оставаться на своих местах. Аварийное освещение будет активировано через тридцать секунд».

Но эти тридцать секунд растянулись на века. Леопольд почувствовал, как по спине у него пробежал холодок, не имеющий ничего общего со страхом. Это было понимание. Понимание того, что это не проверка. Это — демонстрация силы. Сообщение, адресованное лично им.

«Мы можем в любой момент выключить вам свет. Остановить вашу музыку. Прервать ваш красивый бал. Мы контролируем вашу реальность».

Он мысленным взором увидел не Рижский замок, а кабинет в Лондоне, где молодой человек в худи отдавал эту команду. Это был их ответ. Не биржевая атака, не компромат в прессе. Это был чистой воды перформанс. Унижение.

Внезапно с глухим щелчком заработали аварийные светильники, бросившие на стены и лица гостей резкие, уродливые тени. Зал предстал в новом, сюрреалистичном виде: позолота потускнела, краски поблёкли, напудренные дамы выглядели испуганными старухами. Иллюзия была разрушена, обнажив голую, неприглядную реальность.