Бесплатный фрагмент - Загадки Вятки

Загадка 1. Была ли Вятка основана ушкуйниками?

Вопросы, вопросы

В 2024 году город Киров ярко и торжественно отметил своё 650-летие. Сравнив две даты, легко подсчитать, что он был основан в 1374 году. Откуда это известно? Кто об этом впервые сказал или написал? На что опирается это мнение? Насколько оно обосновано? Все ли ему доверяют? Нет ли тут какой-то ошибки?

Многие над этим не задумываются. Не потому что им всё равно. Просто привыкли считать, что история — не их дело. А раз это так, то пусть учёные сидят в архивах, роются в документах и доказывают свои гипотезы. Если же историки и вместе с ними городские власти сказали, что Кирову 650 лет, значит, так оно и есть.

Вроде бы верно. Однако, как минимум, есть два «но». Во-первых, чиновники не всегда интересуются мнением учёных. И во-вторых, у двух учёных всегда три мнения, и какое из них правильное, порой не знают они сами. Не потому что недостаточно умны или наоборот слишком хитры, а потому что требовать от социальных наук математической точности нельзя. Даже в математике дважды два не всегда четыре. Тем более в истории что-либо утверждать можно только с массой оговорок. Причём нет гарантий, что завтра это не изменится.

Конечно, такое случается нечасто, и почти всегда — итог огромной работы длиной в годы и даже десятилетия. Большей части которой, как айсбергу, навсегда суждено остаться невидимой, известной узкому кругу коллег, озвученной на региональных конференциях и изданной малым тиражом. Как на такое опереться?

Тем не менее полвека, прошедших с 600-летия г. Кирова — срок немалый и вполне достаточный, чтобы спросить, что нового мы узнали о его судьбе? Хотя бы потому, что это имеет отношение не только к чужим диссертациям, но к каждому из нас и неразрывно связано с будущим наших детей и внуков. Так почему бы этим не поинтересоваться?

С чего начать?

Возможно, следует начать с того, что юбилей 1974 года, на который плотно завязано нынешнее торжество, не был ни первым, ни единственным. Семнадцатью годами раньше в 1957 году столица Вятской земли торжественно отметила своё 500-летие. Поскольку тогда было принято вести её историю с 1457 года, когда великий московский князь Василий II послал на Хлынов большое войско, чтобы привести его под власть Москвы, но столичная рать не смогла им овладеть. Из чего можно заключить, что к тому времени Хлынов был уже хорошо укреплён и похож на настоящий город.

Отголоском этого юбилея стали раскопки в исторической части города, которыми руководил Лев Павлович Гуссаковский (1923—1977), выпускник Кировского пединститута и аспирантуры Московского института истории материальной культуры. Где под научным руководством академика Б. А. Рыбакова, пожалуй, самого известного советского археолога, он с успехом защитил кандидатскую диссертацию.

В 1956 году Л. П. Гуссаковским было заложено несколько шурфов в начале улицы Московской и на территории Александровского сада. Изучив найденные артефакты, археолог пришёл к неожиданному выводу, что Хлынов возник не в середине XV века, а в конце XIII века и таким образом, как минимум, на полтора века старше. При этом на главном городском холме — Балясковом поле какое-то время соседствовали два поселения: русское в районе Вечного огня и праудмуртское вблизи Раздерихинского оврага. Со временем второе поселение исчезло, а первое распространилось на весь холм. Что произошло, неизвестно. Однако напрашивался вывод о том, что русские поселенцы заставили соседей покинуть обжитые места. О чём в советской стране говорить было не принято.

Неудивительно, что отчёты Л. П. Гуссаковского на долгие годы были положены под сукно, и опубликованы только после смерти учёного. Тема на какое-то время была закрыта, и вскоре местные власти по воле Н. С. Хрущёва были вынуждены переключиться с «тёмного» прошлого на «светлое» будущее — ускоренное строительство коммунизма, освоение космоса, овладение ядерной энергией, борьбу с религией и другими «старорежимными» пережитками.

Составной частью этой политики стала новая антицерковная компания, в ходе которой в течение 1958—1964 гг. на территории Кировской области была закрыта половина церквей, запрещено Великорецкое и другие паломничества, введён государственный надзор за соблюдением религиозных обрядов. В такой ситуации возвысить слово в защиту Православной Вятки было трудно, почти невозможно. Могло показаться, что изучение начальной истории Вятской земли утратило свою актуальность. Но это впечатление было обманчивым. Мудрые люди понимали, что история развивается по спирали, и на новом витке тема непременно вернётся в повестку дня. Так и произошло.

Навстречу новому юбилею

Одним из организаторов 500-летнего юбилея города Кирова стал Анатолий Васильевич Эммаусский (1898—1987), заслуженный и авторитетный историк, который посвятил педагогическому институту и его историческому факультету более четверти века. Результаты раскопок Льва Гуссаковского, одного из учеников Анатолия Васильевича, тайной для него не были. Как и то, что с выводами молодого археолога согласились не все. Звучали мнения, что тот механически перенёс опыт работы в Великом Новгороде на Хлынов, не учтя особенностей его климата, состава земли и прочей специфики, из-за чего его датировки не точны. Хотя было очевидно, что требовать совершенства от первых исследований невозможно.

Так или иначе, но Л. П. Гуссаковский в Киров больше не вернулся, осел в Москве и ещё два десятилетия преподавал в столичных вузах. И всё же молодому археологу удалось главное — задать вопросы, которые хотя и были сочтены неудобными, но забыты не были. Особенно, если вспомнить, что в старые, добрые времена было принято считать, что Хлынов был основан в XII веке и является едва ли не ровесником Москвы.

Профессор Эммаусский об этом, конечно, знал. Как и о том, что впоследствии эта точка зрения была пересмотрена Александром Степановичем Верещагиным (1835—1908), авторитет которого среди местных краеведов и учёных был очень велик. После чего они перестали доверять вятским летописцам и указанным в них датам. В отличие от похода ушкуйников 1374 года, в реальности которого никто из них не сомневался. Поэтому, когда на рубеже 1960-1970-х гг. с вершин власти поступил запрос на новый юбилей, профессор Эммаусский обратился именно к этому событию. Что, образно выражаясь, позволило «убить сразу двух зайцев» — не нарушить консенсуса в отношении вятских рукописей и при этом сделать город древнее на целое столетие.

Конечно, открытия Л. П. Гуссаковского позволяли сделать больше и из 1457 шагнуть сразу в 1181 год, без промежуточной остановки в 1374 году. Однако тогда к этому никто не был готов. Ни учёные, ни местные власти. Поскольку от первых это требовало радикальной переоценки научного наследия А. С. Верещагина, а от вторых смелости встать в один ряд с Москвой, недавно отметившей своё славное 800-летие. Но где Москва, и где Киров? Потому было решено не шагать так широко, и с этим трудно не согласиться.

Требуется открытие!

Прежде чем рассказать о том, как 1374 год стал датой основания города Кирова, хотелось бы напомнить поговорку «кто платит, тот и заказывает музыку», которая имеет отношение не только к музыке, но ко всему, что вокруг происходит. Поэтому, если единственным источником финансирования науки является государство, результаты исследований учёных предсказать нетрудно — что государство закажет, такими они и будут.

Так работают учёные во всем мире, в том числе за рубежом. С той разницей, что кроме государственного бюджета там имеются другие источники финансирования. Например, различные фонды, формирующиеся за счёт пожертвований корпораций и частных лиц. Поэтому, если какой-либо чиновник потребует от заведующего кафедрой в Оксфорде или Йеле переписать историю, ему вежливо покажут на дверь и обязательно припомнят об этом на следующих выборах.

В СССР было иначе. Система управления наукой была ориентирована не столько на её развитие, сколько на контроль деятельности учёных. В чём важную роль играли предметные кафедры при высших учебных заведениях, во главе которых стояли, как правило, авторитетные учёные — коммунисты, подотчётные местным партийным органам. Хорошо, если таких кафедр было несколько. Тогда между учёными могла возникнуть хоть какая-то дискуссия. Однако, если в городе был только один институт и при нём только одна профильная кафедра, дискуссия заканчивалась, не начавшись. После разговора с заведующим, который быстро и убедительно объяснял более молодому и дерзкому коллеге политику партии и правительства. После чего тому приходилось замолчать. Порой на долгие годы. Пока эта политика не изменится, или не сменится заведующий кафедрой.

Тем временем г. Киров бурно развивался. Постепенно, но неуклонно превращаясь из центра аграрной губернии в крупный промышленный центр. Мощный импульс этому развитию был дан в годы Великой Отечественной войны, когда в Кировскую область были эвакуированы многие предприятия.

Чтобы обеспечить их рабочей силой, город, как мощный насос, закачал в себя из вятской глубинки тысячи жителей, для которых в новых районах были построены деревянные бараки. На большее в условиях войны ни сил, ни средств не хватило.

После войны бараки стали постепенно менять на кирпичные дома, обустраивать улицы и проспекты, площади и скверы, что привлекло в город новых переселенцев. В итоге с 1957 по 1974 год население Кирова выросло почти вдвое. По сути это уже был новый город, и новый юбилей должен был эту новизну подчеркнуть, а также стать поводом для награждения областной столицы высокой наградой — Орденом Трудового Красного знамени.

Почему об этом важно сказать? Потому что иначе не понять, как город смог так быстро пройти путь от своего 500-летия, которое он отметил в 1957 г., до 600-летия в 1974 году. Как и того, почему члены кафедры истории СССР Кировского пединститута были вынуждены закрыть глаза на спорные места в «Материалах об основании города Вятки (Кирова)», которые представил на их суд А. В. Эммаусский.

Так или иначе 21 декабря 1970 года кафедра признала вывод о том, что Киров был основан в 1374 г. и первоначально назывался Вяткой «достаточно мотивированным». После чего 21 июня 1971 г. Кировский горком КПСС принял постановление о подготовке к празднованию 600-летия города, и работа закипела.

Открытие, которого не было

Любому, кто знаком с официальной версией основания города Кирова, известно, что в её основе лежат сообщения русских летописей о походе новгородских ушкуйников, который состоялся в 1374 году и проходил через Вятский край.

В Воскресенской летописи читаем:

«Идоша на низ рекою Вяткою ушкунцы разбойницы, 90 ушкуев, и пограбиша Вятку и шедше взяша Болгары, хотеша и город зажещи, и даша им откупа 300 рублев. И оттуду разделишася на двое: 50 ушкуев поидоша на низ по Волзе к Сараю, а 40 ушкуев поидоша вверх по Волзе, и дошедше Обухова, пограбиша все Засурие и Маркваш и перешед за Волгу суды все иссекоша, а сами поидоша к Вятке на конех и много сел по Ветлузе идуще пограбиша».

К анализу этого сообщения мы ещё вернёмся. Пока же отметим, что учёным оно стало известно задолго до того, как профессор Эммаусский предложил вести историю г. Кирова от описанного в нём события. С момента публикации в 1859 году Воскресенской летописи в восьмом томе «Полного собрания русских летописей».

Очевидно, что исследователи вятской старины не могли оставить сообщение Воскресенской летописи без внимания. А. А. Спицын (1858—1931) включил его в «Свод летописных известий о Вятском крае», А. С. Верещагин (1835—1908) опубликовал в первом выпуске Трудов Вятской учёной архивной комиссии, П. Н. Луппов (1867—1949) поместил в начале «Истории города Вятки». При этом никто из них не утверждал, что в этом сообщении «Вяткой» названа не река или местность, а город.

Впервые об этом было сказано в статье А. В. Эммаусского, опубликованной в справочнике «Город Киров», изданном в 1959 г. по следам 500-летнего юбилея города. В ней автор деликатно предположил, что по окончании похода 1374 года ушкуйники могли поселиться на Вятке. Спустя десять лет эта гипотеза превратилась в аксиому. Несмотря на то, что добавить нечто существенное к тому, что уже было давно известно, учёному не удалось. Единственной новацией было то, что в отличие от своих предшественников профессор Эммаусский предложил опираться на текст не Воскресенской, а Троицкой летописи, о чём следует сказать подробнее.

Троицкая летопись была создана в начале XV века и долгое время хранилась в библиотеке Троице-Сергиева монастыря, где в 1760-е гг. была обнаружена академиком Генрихом Миллером (1702—1783). В начале XIX века к ней не раз обращался Н. М. Карамзин (1766—1826), работая над своей «Историей государства Российского». Однако дальнейшее изучение этого источника прервано трагедией, случившейся в сентябре 1812 года, когда в оккупированной французами Москве случился пожар, и большая часть города погибла.

Сгорела и Троицкая летопись. Долгое время она считалась утраченной. Сохранились лишь выписки, на основании которых уже в советские годы её попытался реконструировать большой знаток древней книжности Михаил Дмитриевич Присёлков (1881—1941). Эта большая работа увенчалась успехом. В 1950 году восстановленная Троицкая летопись была опубликована и введена в научный оборот. В связи с этим обращение к ней профессора Эммаусского представлялось, действительно, актуальным и интересным.

Проблема состояла в другом. В том, что сообщения Воскресенской и Троицкой летописей о походе 1374 года близки, почти идентичны. За небольшим исключением — в последней более подробно перечислены «плавсредства» ушкуйников — «лодьи, поромы и насады и павузкы, и стругы, и прочая суды», которые те, сойдя на сушу, были вынуждены уничтожить. Что, конечно, интересно, но к разгадке тайны основания вятской столицы ничего не добавляет. Однако это не помешало учёным согласиться с выводом А. В. Эммаусского о том, что она была основана в 1374 году. После чего эта дата вошла во все справочники и энциклопедии, заставив несколько поколений кировчан гордиться происхождением от «речных пиратов». Хотя, по сути, никакого открытия не было.

Однако не будем никого осуждать. Тем более, что свою гипотезу профессор Эммаусский высказал не на пустом месте.

Три Вятки, и все мимо

Давайте ещё раз внимательно вчитаемся в сообщение Троицкой летописи, которое для ясности мы переложили на современный язык. В нём трижды упоминается Вятка. Принято считать, что как минимум одно из этих упоминаний относится не к реке или местности, а к городу. Однако так ли это?

«В тот же [1374] год плыли вниз по Вятке ушкуйники — разбойники, всего на 90 ушкуях, которые пограбили Вятку, и захватили Булгар. Угрожали сжечь город, но получили 300 рублей откупа и отступили. После чего разделились на двое: 50 ушкуев спустились по Волге к Сараю, а 40 ушкуев поднялись по Волге до Обухова и пограбили всё Засурье и Маркваш. Затем переправились через Волгу, посекли все лодки, паромы и насады, повозки и струги, а сами на лошадях по суше пошли к Вятке и в пути по Ветлуге пограбили множество сел».

Итак, мы видим, что главной целью ушкуйников был Булгар — богатый и хорошо укреплённый город, в прежние времена являвшийся столицей Волжской Булгарии, а затем ставший центром одного из улусов Золотой Орды. Очевидно, что овладеть им было непросто. Для чего «речным пиратам» пришлось собрать немалые силы — более двух тысяч человек. Понятно, что в пути вся эта вооружённая до зубов ватага могла добыть пропитание, прежде всего, грабежами и разбоем. Поэтому летописец без обиняков называет участников похода «разбойниками», что современникам и так было понятно.

Что же касается слов «Вятку пограбиша», в которых некоторые видят указание на разграбление г. Вятки, то для этого ушкуйники должны были бы войти в реку Вятку не с Моломы, как обычно, а с Кобры, Летки или Чепцы. Сделав приличный круг и добавив к своему путешествию несколько сотен вёрст, что представляется неоправданной тратой времени и сил. Поэтому я на стороне тех, кто слова «Вятку пограбиша» относит к поселениям на реке Вятке, которые ушкуйники разграбили на пути к Булгару. Стараясь пройти этот отрезок пути как можно быстрее, чтобы застать его жителей врасплох.

Как показали дальнейшие события, это было не лишено смысла. Бесчинства ушкуйников в Засурье не остались безнаказанными, и вскоре им пришлось ретироваться. Разбойников вынудили перейти на другой берег Волги, где те уничтожили свои лодки, пересели на коней и пошли через Поветлужье к Вятке, продолжая грабить и разорять встречные поселения.

Здесь в тексте летописи снова упоминается Вятка. По мнению А. В. Эммаусского, на этот раз как город, который ушкуйники решили сделать базой для своих новых набегов на соседние земли. Наподобие Тортю (Тортуги) — гористого острова в Карибском море, который когда-то служил базой для флибустьеров.

На первый взгляд, логика в этом есть. Как и флибустьеры, ушкуйники также были пиратами, только не морскими, а речными. К тому же, уничтожив свои лодки, разбойники не могли немедленно вернуться в Новгород и должны были где-то осесть, чтобы соорудить новые суда. Однако это не более чем гипотеза, поскольку ни в Троицкой летописи, ни в других памятниках древней книжности о «вятской Тортуге» ничего не сказано. В отличие от острова Тортю и пиратов Карибского моря, не раз засветившихся как в мировом кинематографе, так и документах своей эпохи.

Не гордости ради

Казалось бы, тут можно поставить точку. Заключив раз и навсегда, что ушкуйники к основанию вятской столицы непричастны. О чём в известных нам письменных источниках ничего не сказано. Как нет достаточных оснований утверждать, будто одно из трёх упоминаний Вятки в Троицкой и Воскресенской летописях относится к городу, а не к реке или местности.

Неслучайно, наиболее грамотные участники дискуссии предпочитают говорить о праздновании «650-летия первого упоминания Вятки», не добавляя к этому слово «город». Что исторически наиболее точно. В то время как другие продолжают твердить о 650-летии города Кирова. Впрочем, упрекать в этом никого не хочется. Ведь, на самом деле, не все обязаны быть историками. К тому же юбилей города — событие не только научное, но также общественно-политическое. Прекрасный повод сделать множество добрых дел — побелить и покрасить фасады домов, привести в порядок парки и площади, заасфальтировать улицы и озеленить дворы, обратить на себя внимание федерального центра, которым Киров не избалован. В конце концов, так ли важно, сколько городу лет, и кем были первые вятчане?

Важно. Хотя бы потому, что «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Мы все чем-то похожи на наших предков и интересуемся их жизнью не только для того, чтобы ими гордиться, но стремимся разглядеть в них себя. Найти ответы на вопросы, которые волнуют нас здесь и сегодня. Как дерево запускает корни в землю, чтобы расти ввысь, также и мы вглядываемся в прошлое, чтобы идти в будущее и при этом прочно стоять на ногах. Поэтому заданный выше вопрос можно перефразировать так: с кем когда-то «повелись» вятчане, чего при этом «набрались», и как это наследие живёт в нас, наших умах, сердцах и делах?

При этом не секрет, что абсолютному большинству кировчан до ушкуйников нет дела, и их можно понять. Жизнь полна забот, и их так много, что иногда второстепенное приходится оставлять за бортом, на запасных путях. Подобно тому как в кладовке пылятся старые вещи. Слишком памятные, чтобы выбросить, но уже не настолько нужные, чтобы всегда иметь их под рукой.

И всё же это не повод не задумываться над прошлым. Особенно тем, кому для этого даны умы и таланты, должности и зарплаты, и с кого поэтому спросится больше остальных. Согласны? Тогда вперёд! Но уже в следующей главе.

Загадка 2. На что опереться?

Кто такие ушкуйники?

Полвека назад, назначив предками кировчан ушкуйников, организаторы 600-летия Кирова должны были предвидеть, что это вызовет к ним интерес. В первую очередь у самых дерзких и решительных, которые увлекут остальных, и те, волей или неволей, пойдут следом.

С тех пор столько воды утекло! Позади остались «застой» и «перестройка», гласность и демократизация, лихие девяностые, сытые нулевые, пандемия и другие крутые повороты истории. За это время сменилось несколько поколений кировчан, а речные пираты по-прежнему в чести. Ушкуйникам ставят памятники и помещают их ладьи на эмблемы городских юбилеев. Казаки считают себя их потомками, а магазины радуют горожан новым хлебом «ушкуйник». Любители исторической реконструкции рубят остроги и берутся за мечи, снимают фильмы и записывают песни, прославляющие подвиги речных пиратов. Энтузиасты предлагают спустить на воду несколько ушкуев и отправиться на них по Вятке, Каме и Волге, устраивая в соседних губерниях презентации Кировской области. При этом тот, кто знаком с «подвигами» ушкуйников, от таких предложений не может не вздрогнуть.

Не отстают и краеведы, которые неожиданно увидели в лихих новгородцах борцов против золотоордынского ига. Забыв о том, что те не брезговали грабить русские города. Например, как это случилось в 1375 году с Костромой и Нижним Новгородом. О чём в Воскресенской летописи в переложении на русский язык читаем:

«В том же [1375] году… из Великого Новгорода на 70 ушкуях вышли разбойники во главе с воеводами Прокопием и Смолянином. Пришли к Костроме и ополчились на бой. Против них вышли горожане во главе с воеводой Плещеем. Костромичей собралось более пяти тысяч, новгородцев же только две тысячи. Потому новгородцы решили разделиться на два отряда. Один из них тайно по лесу обошёл костромичей и ударил им в тыл, а другой в лицо. Воевода перепугался, бросил войско и бежал. Костромичи тоже побежали, и многие из них были убиты. Другие же разбежались по лесам, но были схвачены и взяты в плен.

Увидев, что город никем не охраняем, новгородцы вошли в него и разграбили. Стояли в нём целую неделю. Нашли всё, что было припрятано, и присвоили себе всякий товар. Взяли с собой всё самое ценное и лёгкое, а тяжёлое и лишнее побросали в Волгу и сожгли. Пленили множество христианского народа — мужчин и женщин, юношей и девиц и увезли с собой.

После чего пошли к Нижнему Новгороду и там также сотворили много зла. Погубили множество бесермян и христиан, а других вместе с жёнами и детьми взяли в плен и отняли у них весь товар. Продолжили плыть вниз по течению, свернули в Каму и там снова многих пограбили. Возвратились в Волгу и, дойдя до Булгара, продали всех христианских пленников.

Затем поплыли к Сараю, в пути нападая на христиан и бесермянских купцов и отнимая у них товар. И так дошли до устья Волги и города Астрахани, где их разбил и погубил Астраханский князь по имени Салчей. Всех до единого, без милости. Ни один не спасся. А имение их забрали бесермяне. Так погибли злые разбойники, по слову Христову: «Какой мерой мерите, такой же отмерится вам».

Разграбить русский город. Сжечь церкви и дома. Убить сотни людей. Без разбора, своих и чужих. Отнять товар у купцов. Награбить столько, что не увезти, из-за чего часть награбленного выбросить в реку. Взять в плен женщин и детей, чтобы затем продать их на невольничьем рынке. Вообще, грабить всех, никого не жалея. Лишь для того, чтобы затем вернуться в родной город, превратить награбленное в начальный капитал, открыть лавку и начать своё дело, оплаченное кровью и слезами других людей.

Каким из этих «подвигов» ушкуйников следует гордиться кировчанам? В чём они должны им подражать? Почему за все эти годы никто не усомнился в том, что вятчане, действительно, являются их потомками? Хотя, как было сказано выше, твёрдых свидетельств тому нет.

Не потому ли, что, хотя между нами — даль веков, в чём-то мы, в самом деле, похожи. Поэтому бесчинства ушкуйников не у всех вызывают осуждение, а для кого-то даже служат примером. Настолько ярким и притягательным, что ему хочется подражать. Даже тому, кто с гордостью называет себя православным. Хотя сказано, что в Царство Небесное войдут не ушкуйники и прочие «брани хотящие», а миротворцы (Мф. 5:9). Причём это может случиться весьма неожиданно. Например, завтра. Так почему бы не задуматься об этом сегодня.

На что опереться?

Размышляя над тем, как из ушкуйников можно стать миротворцами, интересно узнать, что об этом думали наши предки? Разделяли это стремление или, наоборот, гордились бесчинствами речных пиратов?

Ответить на эти вопросы могут вятские летописцы. Среди них два века назад большим авторитетом пользовалась «Повесть о стране Вятской», которую в своих трудах цитировали Н. М. Карамзин (1766—1826) и Н. И. Костомаров (1817—1885), с почтением переписывали местные священники и краеведы. Без неё не было бы легендарной «Истории вятчан» А. И. Вештомова, статей и книг А. С. Верещагина и А. А. Спицына, П. Н. Луппова и А. В. Эммаусского, В. В. Низова и Л. Д. Макарова, Д. К. Уо и А. Л. Мусихина.

Споры о достоверности «Повести о стране Вятской» продолжаются по сей день. Однако углубляться в них мы не станем. Лишь заметим, что об ушкуйниках в ней не сказано ни слова. Хотя в начале XVIII века, когда она создавалась, об их похождениях уже было хорошо известно.

Впрочем, одно совпадение всё же есть. В «Повести» сказано, что Вятку, действительно, основали новгородцы. Но не ушкуйники, а «самовласцы» — полноправные граждане, которые в 1174 году решили покинуть свой город, чтобы не участвовать в распрях между русскими князьями. Прожив семь лет в городке на Каме, летом 1181 года переселенцы пришли на берега реки Вятки и населили их, сломив сопротивление местных жителей — чуди и вотяков. О чём позже мы поговорим более подробно. Пока же заметим, что об ушкуйниках в «Повести» ничего нет.

Равно как ничего не сказано о них в «Сказании о вятчанах», которое до недавнего времени было известно в двух редакциях — краткой и пространной. Буквально в наши дни в Москве в одном рукописном сборнике был найден третий список, который пока ещё не опубликован. Известно лишь, что он близок списку краткой редакции, который котельнический купец Павел Петров в 1796 году прислал в г. Вятку.

Куда более интересен список пространной редакции, который в 90-е годы XX века американский историк Даниэль Кларк Уо обнаружил в… Ташкенте. Бывает же такое! Какие сюрпризы может преподнести жизнь! Американский профессор из города Сиэтл через океан летит в Узбекистан, приходит в Национальную библиотеку имени Алишера Навои и находит в её фондах рукопись, послужившую протографом для создания «Повести о стране Вятской», о которой местные историки и краеведы спорят уже не одно столетие. На что указывают пометы, сделанные на полях этой рукописи рукой Семёна Поповых, вероятного автора «Повести», а также совпадение дат, событий и целых фрагментов текста.

Каким же образом вятская рукопись оказалась так далеко от родной земли? Изучив её путь, профессор Уо установил, что сборник, в составе которого она находится, накануне 1917 года был подарен в библиотеку Казанской Духовной академии её ректором епископом Анатолием (Грисюком), будущим Одесским митрополитом и новомучеником. Отчего по имени своего прежнего владельца получил название «Анатольевского сборника». Там он в общих чертах был описан историком и богословом К. В. Харламповичем (1870—1932). После чего в 1974 г. поступил из Казани в Ташкент, где в 1991 г. был заново открыт и изучен Даниэлем Кларком Уо и в 1996 г. представлен на научной конференции в Кировском пединституте.

Справедливости ради следует заметить, что сокращённый список «Сказания о вятчанах» купца Павла Петрова также не остался незамеченным. В частности, в последние годы жизни с ним работал профессор А. В. Эммаусский. Однако список Петрова настолько краток, что оценить его по достоинству Анатолий Васильевич не смог, увидев в нём лишь краткий пересказ «Повести о стране Вятской». Настолько они похожи.

И всё же в одном эти рукописи расходятся. В обеих редакциях «Сказания о вятчанах» пришедшие на Вятку переселенцы названы не «самовласцами», а «холопами», бежавшими из Великого Новгорода при весьма странных обстоятельствах. Вкратце, в пересказе на русский язык, история такова:

Будто бы в 1174 году правивший в Великом Новгороде князь Ярослав Владимирович послал своих бояр и воевод во главе большого войска на Корсунь (Херсонес). Они пришли, осадили тот город и стояли под ним семь лет. За эти годы их жёны, не дождавшись своих мужей и решив, что те убиты, «по естественной немощи» сжились со своими холопами и другими мужчинами и прижили от них детей. Спустя семь лет в Новгород пришли вестники и сообщили, что все воины живы и скоро возвратятся домой. Услышав об этом, жены и дочери испугались, вместе со своими «рачителями» бежали из Новгорода и со временем оказались на берегах Вятки.

Так ли было на самом деле? Поговорим об этом позже. Пока же заметим, что ни в одной из русских летописей нет ни князя Ярослава Владимировича, ни похода новгородцев на Херсонес, ни его семилетней осады, ни бегства из Новгорода неверных жён со своими холопами и другими «рачителями». При этом под тем же 1174 г. в ряде летописей упоминается осада русским войском Вышгорода, которая продолжалась семь (по другим сведениям девять недель) и также закончилась ничем. Как знать, может именно это событие послужило поводом для басни о бежавших на Вятку холопах?

Так или иначе, никаких ушкуйников «Сказание о вятчанах» не знает. Молчат о них и другие рукописи. Поэтому, как бы кому-то не хотелось назначить предками вятчан «речных пиратов», опереться на местные летописцы и сказания не получится. Ничего такого в них нет.

«Ничтожная поправка»

Справедливости ради, следует заметить, что мысль о причастности ушкуйников к вятской истории была высказана задолго до торжеств в честь 600-летия город Кирова. Причём таким авторитетным знатоком старины как Александр Степанович Верещагин (1835—1908). Причиной чему явилось недоверие учёного к «Повести о стране Вятской» и её датам. Что не лишено смысла, поскольку они, на самом деле, вызывают немало вопросов.

Расцвет научной деятельности А. С. Верещагина пришёлся на вторую половину XIX — начало XX вв., когда трудами Археографической комиссии были изданы, пожалуй, все наиболее известные памятники русской книжности. Начиная с опубликованной в 1846 году Лаврентьевской летописи до местных летописных сводов, увидевших свет в начале XX века.

Среди них обширную группу составляли Новгородские и Софийские летописи, которые интересовали вятских историков больше других. Так как могли пролить свет на начальную историю русской Вятки, «темнота» которой уже тогда стала «притчей во языцех».

Внимательно изучив эти летописи, и не найдя в них ничего общего с «Повестью о стране Вятской», А. С. Верещагин одним из первых усомнился в её достоверности. Однако отрицать появление новгородцев на берегах Вятки не стал и предположил, что книжник описал его не совсем адекватно или, проще говоря, приврал. Не из корысти, а из самых возвышенных, патриотических соображений, чтобы удревнить историю вятчан и тем самым ещё более их «воспрославить». Для чего ему будто бы пришлось сделать малость — исправить в дате похода новгородцев одну цифру. Точнее, букву, которыми в допетровские времена было принято обозначать даты.

В одной из своих работ Александр Степанович писал:

«Нельзя решительно утверждать, что в „Повести“ 1174 год, вместо летописного 1374 года, поставлен не намеренно. Предисловие „Повести“ … прямо указывает на желание её составителя воспрославить своих вятских праотцев и связать их начальную историю с историей знаменитых новгородских древних славян. Кто знает — может быть и наш составитель „Повести“, по тем же побуждениям, букву летописного известия (6882—1374), обозначающую 800, заменил буквой, обозначающей 600 (6682–1174), и такой ничтожной, по-видимому, „поправкой“ поход новгородцев на Вятку отнёс ко времени более раннему, чем он был, ровно на двести лет».

Так вместо 1374 года, знакомого нам по Воскресенской, Троицкой и другим летописям, в «Повести о стране Вятской» появился 1174 год, а речные пираты превратились в полноправных и благочестивых «самовласцев».

Заметим, что А. С. Верещагин не утверждал, будто Вятку основали ушкуйники. Он лишь деликатно, со множеством оговорок предположил, что их поход 1374 года мог отразиться в «Повести». Смутно и неточно, как небо в ветреный день отражается на поверхности реки, покрытой лёгкой рябью.

Однако уже вскоре, после смерти А. С. Верещагина, его робкая гипотеза превратилась в аксиому. Как в старой шутке о том, что величие учёного определяется тем, насколько лет он смог затормозить развитие науки. «Повесть о стране Вятской» стали считать недостоверной, её автора — фальсификатором, а ушкуйников — родоначальниками всех вятчан. Несмотря на то, что этого не утверждали ни сам Александр Степанович, ни вятские книжники, ни составители русских летописей.

Разматывая клубок

Время опровергло гипотезу А. С. Верещагина. Благодаря Даниэлю Кларку Уо и открытию «Сказания о вятчанах», мы узнали, что автор «Повести» никаких букв и дат не исправлял, а позаимствовал 1174 год именно из этого источника, в котором причудливо перемешаны быль и небыль. Впрочем, таковы почти все древние рукописи. Однако это не повод игнорировать всё, что в них сказано. Хотя бы потому, что дыма без огня не бывает.

Следовательно, и 1174 год также появился в этих рукописях не на пустом месте, а был или заимствован из пока неизвестного науке источника, или возник в результате творческой переработки известия о взятии Болванского городка 24 июля 1181 года. Из которого неизвестный книжник решил вычесть семь лет — срок проживания новгородцев на Каме, и получил, что беглецы оставили родной город в 1174 году.

Какая из этих гипотез верна, покажет время. Пока же, по мнению А. Л. Мусихина, наиболее вероятным представляется второй вариант, а именно, что «в более раннем вятском летописании существовала только одна дата — 1181 год, которая никак не соотносится с датой похода через Вятку ушкуйников в 1374 году». Всё остальное, включая появление в рукописях холопов и самовласцев — результат творческой переработки этой даты и краткого сообщения о взятии Болванского городка.

Подобного тому, что содержится в другом широко известном памятнике той эпохи — «Летописце старых лет», где сказано: «В лето 6689-е июля в 24 день от Великого Новаграда житилие приидоша в страну земли Вятския и взяша рекомый град Болван, яже ныне именуется Микулицыно». На русский язык это можно перевести так: «24 июля 1181 года жители Великого Новгорода пришли на Вятскую землю и взяли город Болван, который ныне называется Микулицыно».

Принято считать, что работа над «Летописцем» была начата в Москве и затем продолжена на Вятке. Возможно, книжником из окружения первого вятского епископа Александра, который имел первоклассную библиотеку, сам был не чужд литературного труда и являлся автором нескольких сочинений. Таких как «Сказание о зачале Николо-Коряжемского монастыря и о начальнике его старце Логине», которое было написано в конце жизни святителя, или «Вопросов к Собору наименьшего из архиереев», написанных накануне Церковного Собора 1666 года и адресованных его участникам.

Известно, что на этот Собор епископ Александр возлагал большие надежды. Считая своё назначение в Хлынов ссылкой и ожидая, что ему будет позволено вернуться на Коломенскую кафедру. Однако эти надежды не сбылись. После чего в 1667 году ему пришлось продать свою «вятскую дачу», проститься с Москвой, окончательно перебраться в Хлынов и приступить к созданию Архиерейского дома.

Первым шагом в этом направлении стала ревизия обширных владений Никольской Соборной церкви, которая до учреждения епархии являлась главным храмом Хлынова и всей Православной Вятки. В ней хранился чудотворный Великорецкий образ святителя Николая, отсюда начиналось Великорецкое паломничество, сюда из села Никулицкого крестным ходом приносили «начальную» вятскую икону святых князей Бориса и Глеба.

По прибытии в Хлынов епископу Александру предстояло внимательно рассмотреть все эти традиции, в том числе узнать что послужило поводом для церковных торжеств. Именно тогда в «Летописце старых лет» появились два сообщения, важность которых трудно переоценить — о взятии Болванского городка и явлении Великорецкой иконы, «что стоит в Соборной церкви». Последняя ремарка позволяет предположить, что эти сообщения могли быть заимствованы из рукописи, обнаруженной в ходе упомянутой выше ревизии, которая растянулась на весь 1668 год.

Возможно, именно тогда было создано «Сказание о вятчанах», в основу которого неизвестный книжник положил записи, дошедшие до нас в составе «Летописца». Решив сдобрить свой труд подробностями, невероятными для академической науки, но зато яркими и поучительными.

Такими как рассказ о происхождении вятчан от неверных жён, согрешивших со своими холопами и вынужденных, подобно Адаму и Еве, бежать из родного города и долгое время скитаться в чужих краях.

В чём можно усмотреть, если не неприязнь автора «Сказания» к хлыновцам, то явное недовольство своим положением. Тем, что ему также пришлось не по своей воле оставить дорогой сердцу край и поселиться в чужой стране. Что перекликается с мыслями и чувствами самого епископа Александра, вынужденного, вопреки его желанию, оставить богатую Коломну и поселиться в далёком и бедном, спрятанном за непроходимыми лесами и болотами Хлынове. Откуда в январе 1674 года он решится сбежать. Самовольно оставит кафедру, уедет в родную Коряжму, примет схиму и уже никогда не вернётся ни в Хлынов, ни в Коломну, ни в Москву.

Все эти параллели позволяют предположить, что первый вятский епископ Александр, если сам не является автором «Сказания о вятчанах», то каким-то образом способствовал его появлению. Что же касается неверных жён и беглых холопов, родством с которыми его автор «наградил» вятчан, то сильно фантазировать ему не пришлось. Поскольку тогда у многих на слуху была «басня о холопьем городе». Популярная настолько, что о ней писали даже Сигизмунд фон Герберштейн (1486—1566) и Петр Петрей (1570—1622). Оставалось лишь вставить эту басню в «Сказание» и в его текст нужную дату, вычтя из указанного в «Летописце» 1181 года семь лет.

Так в вятских рукописях появился 1174 год, сильно смутивший А. С. Верещагина. Впрочем, не его одного. До тех пор, пока, разматывая клубок из древних рукописей, исследователи не протянули ниточку от «Повести о стране Вятской» к «Сказанию о вятчанах» и «Летописцу старых лет». Доказав, что все попытки игнорировать эти источники тщетны. Каждый из них достоин внимания. Просто надо научиться отделять зёрна от плевел.

«Повесть о стране Вятской»

Возможно, окончив свой труд, автор «Сказания о вятчанах» искренне радовался тому, что история получилась на славу — яркой, динамичной, поучительной и душеполезной. Однако так думали не все. В самом деле, трудно представить, что бы хлыновцы легко согласились со своим «холопским» происхождением. Особенно люди состоятельные и состоявшиеся, критически мыслящие, привыкшие «доверять, но проверять» и на всё иметь своё собственное мнение.

Добавьте к этому желание «мiрского» человека не выглядеть хуже других людей, и вы поймёте, как появилась на свет «Повесть о стране Вятской». Пожалуй, самое знаменитое и загадочное сочинение, споры вокруг которого не утихают до наших дней. В том числе о том, что побудило её автора взяться за перо? Какая мысль прошла сквозь неё красной нитью, стала лейтмотивом, главной темой? Ради чего были предприняты все эти труды?

Учёные отвечали на эти вопросы по-разному. Как правило, в соответствии со своим призванием и родом занятий. Учитель Вятской мужской гимназии и краевед А. Л. Тянгинский (1824—1866) считал, что «Повесть» была написана с целью «передать потомству благочестивые подвиги предков». Историки А. С. Верещагин и А. А. Спицын ценили её за уникальные сведения о разных событиях, прежде всего церковного характера. В том числе за рассказ о том, как возникли первые крестные ходы из сёл Никульчино и Волково и паломничество на реку Великую. Что позволило П. Н. Луппову предположить, будто она была написана с целью обосновать и защитить эти традиции в глазах приезжих архиереев. Д. К. Уо считал главной темой «Повести» «самовластие» вятчан, понимая его как способность к самоуправлению. Что бросало вызов имперским тенденциям Петровской эпохи, породившей это сочинение.

Все эти темы в «Повести», действительно, присутствуют. Какая из них главная? Об этом лучше спросить у самого автора, и подсчитать, какие слова встречаются в ней чаще всего. Результат вряд ли кого-то удивит, и всё же он показателен. Абсолютными лидерами здесь являются «град» и «горожане», которые встречаются в тексте 60 раз. Далее следуют: «Вятка» и «вятчане» — 54, «Новгород» и «новгородцы» — 48, «образ» — 25, «народ» — 24, «святой» — 19, «Хлынов» — 15, «самовластие» — 12, «церковь» — 9 раз.

Из чего можно заключить, что автор «Повести» стремился рассказать о начале Вятской страны и её первых жителях, городах, храмах и святынях. Что заставляет вспомнить полное название другой рукописи, о которой было сказано выше — «Сказание о вятчанах. Как и откуда пришли на Вятку крещёные люди и населили Вятскую землю». Получается, что обе рукописи рассказывают об одном и том же. С той разницей, что героями «Сказания» являются неверные жёны и холопы, а героями «Повести» полноправные и благочестивые граждане, самовластно управлявшие своей страной без малого три века. Хотя ни того, ни другого авторы так и не смогли доказать.

Образно говоря, «Повесть о стране Вятской» можно назвать ответом образованного и патриотично настроенного хлыновца на упрёки, вымыслы и домыслы автора «Сказания» в адрес вятчан. Обидные и не выдерживающие критики. О том, что будто бы в жилах жителей Вятской страны течёт кровь блудных жён, поправших святость брака, согрешивших с холопами и тайно бежавших из Новгорода. Обидно? А как же! Особенно, если учесть, что вся эта история «вилами на воде писана».

Смириться с этим автор «Повести» не хотел и не мог. О чём в своём сочинении написал прямо, без обиняков, со всей определённостью. При этом, даже в переложении на русский язык, мы можем ощутить, как глубоко его ранила эта неправда:

«Так жили новгородцы на Вятке, долгие годы никем не покорены, самостоятельно управляя собой и охотно принимая на Вятку множество людей, приходивших из других городов. Оставшиеся же в Новгороде люди, сильно прогневались на вятчан и, желая приобрести милость от российских князей, наговаривали и клеветали на вятских жителей, называли их беглецами из Новгорода и разорителями княжеских вотчин. Более того, называли вятчан разбойниками и самовольниками, не платящими дани великим князьям… Вятчане же не отвечали на оскорбления жителей Новгорода, называвших их беглецами. Тогда те, из мести, приписали к прежней клевете, будто на Вятку бежали те новгородцы, что сжились с чужими жёнами и прижили от них детей, пока другие горожане семь лет воевали вдали от Новгорода. В ответ на это оскорбление вятчане написали новгородцам, что ничего подобного нет ни в одной из древних летописей, и что они покинули Новгород с согласия и по воле самих его жителей».

Достойный и справедливый ответ. Равно как и требование предъявить доказательства. Если же таковых нет, то перестать возводить напраслину. Однако это не мешает нам обратиться к автору «Повести» с тем же требованием, и для начала познакомиться с ним поближе.

Семён Поповых

Глядя то, как часто автор «Повести о стране Вятской» пишет о храмах, чудотворных иконах и крестных ходах, читатель может подумать, что это она написана церковным лицом — священником, монахом или, на крайний случай, чтецом или псаломщиком. И это в самом деле так. Но лишь отчасти. Как так? А вот послушайте.

Более ста лет назад А. С. Верещагин предположил, что наиболее вероятным автором «Повести» является Семён Федорович Поповых (1656 — ок. 1717), который в конце жизни служил скромным дьячком в Богоявленском соборе Хлынова. Как и его ближайшие родственники — отец Федор Исакович и брат Павел. При этом на годы жизни Семёна Поповых выпало так много выпало значимых событий, что в ином случае их хватило бы на несколько поколений хлыновцев.

Весной 1657 года, когда будущему книжнику не было и года от роду, в Хлынов пришла «моровая язва» — смертельная болезнь, грозившая погубить до трети горожан, и лишь благодаря чудесам от иконы Вятского Спаса город был спасён. Осенью того же года Хлынов стал центром новой епархии, которую возглавил епископ Александр.

В 1663 году, когда Семёну исполнилось семь лет, воевода Григорий Афанасьевич Козловский начал возводить вокруг Кремля и Посада новые укрепления — высокие стены с башнями, земляной насыпью и рвом. Работы заняли три года и потребовали участия многих горожан. Конечно, Семён и его сверстники были ещё малы, и наблюдали за ними со стороны. Однако столь удивительное преображение Хлынова не могло не произвести на них сильное впечатление.

Как и страшный пожар 3 августа 1679 года, который Семён Фёдорович застал уже взрослым, женатым человеком. Двор Поповых находился вблизи Богоявленской церкви, в самом центре Хлынова, который в считанные часы превратился в пепелище. И всё же город возродился, отстроился. После чего в нём один за другим встали уже не деревянные, а каменные храмы, возведённые по благословению святителя Ионы.

Когда весной 1674 года епископ Иона приехал в Хлынов, Семёну Поповых было 18 лет и 43 года, когда осенью 1699 года владыка преставился ко Господу. Вся молодость будущего книжника пришлась на годы правления этого деятельного и авторитетного архиерея. Знали ли они друг друга? Несомненно. Особенно, если учесть, что отец Семёна — Фёдор Исакович служил дьячком при Кремлёвском Богоявленском соборе. Когда же в 1696 году было решено заменить обветшавший деревянный собор каменным, Семён Поповых пожертвовал на это доброе дело восемь рублей. По тем временам весьма значительную сумму, на которую в те времена можно было приобрести десять собольих шуб. Стоимостью, в современном масштабе цен, более миллиона рублей каждая.

Однако стоп! Откуда у скромного дьячка такие деньги? Первым этот вопрос осмелился задать Алексей Леонидович Мусихин, давний исследователь жизни Семёна Поповых. И правильно сделал! Поскольку, ответив на него, мы приблизимся к верному пониманию, как личности автора «Повести», так и самого произведения. А именно того, каким сочинением оно является — церковным или светским? От чего зависит, в какой степени мы можем доверять автору.

Изучая жизнь Семёна Поповых, А. Л. Мусихин обратил внимание на новый вид источников — частные договорные акты, запечатлевшие огромный объём самой разнообразной информации. В итоге ему удалось выявить 66 актов, в которых в период между 1672 и 1711 гг. упоминается имя автора «Повести о стране Вятской». При этом почти половина из них (32 акта) связана с приобретением С. Ф. Поповых недвижимости — деревень и домов, огородов и сенокосных угодий, мельниц и тому подобного. Вторая группа (14 актов) связана с выдачей денег в долг. Как правило, под залог недвижимости крестьянам, владевшими соседними земельными участками.

В результате этих операций Семёну Поповых удалось сконцентрировать свои земельные владения в Хлынове вокруг его дома и огорода, а также в селе Ильинском и новой Филипповской слободке Чепецкого стана, возле речки Якимчёвки в Берёзовском стане и на правом берегу реки Вятки ниже слободы Дымково. При этом ни в одном из исследованных актов Семён Фёдорович Поповых не назван «дьячком». Чаще всего составители документов писали его «хлыновцем» или «хлыновским посадским человеком». Есть основания предполагать, что с 1689 по 1699 г. он служил в хлыновской таможне, дослужившись до звания «таможенного головы». После чего дважды избирался «бурмистром» — высшим должностным лицом или, проще говоря, «мэром» Хлынова, среди прочего разбиравшим споры населения по гражданским и торговым делам. И только в двух документах Семён Поповых записан «дьячком» — переписи Хлынова 1710 года и синодике Богоявленского собора.

Всё это, по мнению А. Л. Мусихина, «заставляет нас кардинально пересмотреть взгляды на личность и биографию Семёна Поповых». Вместо скромного дьячка перед нами появляется «высокопоставленный чиновник местной вятской администрации», который большую часть жизни занимался сугубо «мiрскими» делами, никак не связанными с наукой или богословием, и только в конце своих дней заинтересовался историей. Подобно тому, как в наши дни бывшие чиновники, выйдя на пенсию, увлекаются составлением родословных и написанием мемуаров, не имея ни должного образования, ни опыта работы. Из-за чего на всех их трудах неизбежно лежит печать непрофессионального и поверхностного взгляда.

Поэтому даже при всём желании назвать Семёна Поповых первым вятским историком вряд ли будет справедливо, так как профессионально изучением истории он не занимался. Из-за чего относиться к его сочинению следует с осторожностью, критически. Доверяя, но проверяя. Что однако ничуть не умаляет ценности «Повести о стране Вятской» как исторического источника, подобного которому надо ещё днём с огнём поискать.

От мифов к правде

Как «Сказание о вятчанах» попало в руки Семёна Поповых, неизвестно. Возможно, вместе с архивом его отца Фёдора Исаковича, одного из наиболее образованных хлыновцев того времени. Как нельзя исключить, что именно Фёдор Исакович является автором и сочинителем. В любом случае круг книжников того времени был невелик, все знали друг друга.

Примечательно, что служение при Богоявленском соборе Фёдор Исакович начал в 1667 году после переезда в Хлынов епископа Александра и ревизии Никольской Соборной церкви. Богоявленская церковь, в которой он служил дьячком, находилась в Кремле рядом с Никольским храмом. Поэтому, если в ходе его ревизии, в самом деле, была обнаружена рукопись с датой взятия Болванского городка, находки было не утаить. Так или иначе «Сказание» попало в руки сына Фёдора Исаковича — Семёна Фёдоровича, который не прошёл мимо и, сверив текст «Сказания» с другими рукописями, взялся за переработку. В результате около 1706 г. на свет появилась «Повесть о стране Вятской», в которой от басни о холопьем городе остались только князь Ярослав Владимирович и 1174 год, а поход на Корсунь и история с бежавшими из Новгорода неверными жёнами и холопами исчезли.

Вместо них главными героями сочинения Семёна Поповых стали «самовласцы» — полноправные новгородские граждане, которые решили оставить родной город по весьма благочестивой причине — чтобы не участвовать в княжеских междоусобицах и не проливать в них кровь православных христиан. Подобных той, что случилась в начале 1170 года, когда войско Суздальского князя Романа осадило Новгород, и только по молитвам перед иконой Божией Матери «Знамение» город был спасён. Не исключено, что ушедшие на Вятку новгородцы могли быть участниками той осады и свидетелями этого чуда. О чём автор «Повести» прямо не пишет и всё же не преминул об этом чуде упомянуть. Поскольку от той же иконы, но уже в Хлынове произошло ещё одно чудо.

31 декабря 1695 года в 3 часа ночи в западном конце Хлынова неожиданно загорелась деревянная церковь святых царей Константина и Елены. Все её святыни и убранство погибли в огне. «Только неким образом удалось вынести из огня святое Евангелие, животворящий Крест и икону Знамения Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии», — говорится об этом в «Сказании о Царёво-Константиновской церкви», автором которого является… Догадались, кто? Правильно! Семён Поповых. И это снова неслучайно, так как сгоревший храм был построен тщанием его отца Фёдора Исаковича и не без помощи автора сочинения.

Возможно, именно тогда, после пожара, уничтожившего труды отца и сына Поповых, у Семёна Фёдоровича родилась мысль сохранить, хотя бы на бумаге, память об их делах. Поскольку, человеческая память не всегда благодарна и не самый надёжный источник, но, если что-то написано пером, этого уже не вырубишь топором. Опыт оказался удачным и вдохновил Семёна Фёдоровича на новые труды. В том числе на ответ автору «Сказания о вятчанах», согласиться с которым он не мог. Примерно также, как сегодня не все из нас согласны с происхождением вятчан от ушкуйников. Поскольку же клин принято вышибать другим клином, холопов и неверных жён решено было «вышибить» из рукописи и сознания земляков благочестивыми «самовласцами». Не сильно заботясь о том, что в письменных источниках о них ничего не сказано. По сути, заменив один миф на другой.

Кому-то и сегодня эти фантазии греют душу. Другие же скажут, что правда дороже, и именно к ней мы призваны пробиться. Чтобы не блуждать, как между трёх сосен, среди ушкуйников, холопов и самовласцев, которых книжники разных лет определили нам в предки.

Возможно именно сейчас, когда эти фантазии потускнели, мы сможем вглядеться в лица хлыновцев более внимательно и трезво. Чтобы увидеть их не в сиянии славы или пыли веков, а такими, какими они были на самом деле. В чём старые рукописи не являются помехой. Просто надо научиться читать между строк и проверять слова жизнью, которая не обманет.

Загадка 3. Кем были предки вятчан?

Три вопроса

Даже в том случае, если «Сказание о вятчанах» и «Повесть о стране Вятской» полны ошибок и откровенных небылиц, это ещё не повод их отвергать. Просто надо отделить начальный красочный слой от поздних напластований, историческую правду от неизбежных фантазий, вымыслов и домыслов.

Тем более что сообщение «Летописца старых лет», на которое они опираются, при всей своей краткости очень информативно. Давайте ещё раз напомним о нём: «24 июля 1181 года жители Великого Новгорода пришли в пределы Вятской земли и овладели городом прозванным Болваном, который ныне называется Микулицыно».

Конечно, вслед за Александром Андреевичем Спицыным (1858—1931) мы можем спросить, «каким удивительным стечением обстоятельств могло сохраниться известие о том, что именно 24 июля 1181 года был взят Никулицын?». Вопрос в самом деле уместен. Ведь между этим событием и временем, когда оно было записано, прошло без малого пять веков. Ответить на него мы пока не можем. Поэтому не будем умножать число гипотез и попробуем ответить на другие, не менее интересные вопросы:

1. Почему новгородцы пришли именно на Вятку?

2. Почему решили овладеть Болванским городком?

3. Почему это сражение состоялось именно 24 июля?

Возможно, кто-то скажет, что это произошло случайно. На что я отвечу: «Не верю!». Хотя бы потому, что в те времена люди ничего просто так не делали. Жизнь была слишком трудна, сил и ресурсов не хватало, поэтому каждый шаг приходилось просчитывать заранее. В том числе путешествие из Новгорода на Вятку длиной в три тысячи вёрст, которое даже при самом благополучном раскладе должно было продлиться более месяца. В течение всего этого времени надо было чем-то питаться, останавливаться на ночлег, сохранить себя и товарищей от диких зверей и разбойных людей.

Сегодня, собираясь в далёкую поездку, мы стараемся продумать всё до мелочей. Хотя нам не нужно прокладывать маршрут так, чтобы не сбиться с пути и не умереть с голода. Для чего достаточно взять с собой лишь банковскую карту. Всё остальное можно приобрести в пути — от хлеба и сланцев до билета на самолёт и брони в гостинице. Восемь веков назад было иначе. Не было железных дорог, автобанов и аэропортов. Дорогами служили реки, передвигаться по которым приходилось без лоций и карт, полагаясь на память и совесть проводника, который мог сбиться с пути и завести в непроходимые дебри.

Однако не будем без меры сгущать краски и представим, что нам всё же удалось достичь цели и основать поселение. Тем временем, пока мы путешествовали, лето закончилось. Вместе с ним закончились и все припасы. Как не умереть с голода? Где взять хлеб, если урожаи малы, и купить его у местных племён не получится, так как они сами еле сводят концы с концами? Как хозяйствовать на новом месте, если нет ни семян, ни готовых посевных площадей, особенности климата и почвы неизвестны, и никто не хочет нам помочь?

Ушкуйникам было проще — они не скрывали своих намерений, грабили «всё и вся» и затем торопились скорее вернуться домой. Но, если мы пришли не грабить, а жить, то отмахнуться от этих вопросов не получится. Поэтому не удивительно, что участники похода 1181 года заранее продумали все детали и приняли все меры к тому, чтобы их долгое и опасное путешествие не закончилось провалом.

Почему Вятка?

Отвечая на этот вопрос, как правило, вспоминают о богатствах Сибири, один из путей в которую лежал через Вятский край. Однако одно дело — воспользоваться рекой Вяткой для путешествия в Сибирь, пройти и исчезнуть, и совсем другое — прийти и поселиться на её берегах.

Почему же для своей колонии новгородские переселенцы выбрали земли, расположенные между устьем Чепцы и устьем Моломы? Не потому ли, что они расположены точь-в-точь на широте Великого Новгорода? Судите сами: координаты Детинца Новгородского кремля 31°16 восточной долготы и 58°31 северной широты. При этом Хлынов расположен на широте 58°36, Никульчино — 58°34, Орлов — 58°31, Котельнич — 58°17 северной широты.

В связи с чем уместно предположить, что новгородцы, преодолев три тысячи вёрст по северным рекам, намеренно пришли на свою географическую широту, на которой солнце движется точно по такой же траектории, как в их городе. Из-за чего Новгород и Вятка освещаются одинаково. Поэтому и вегетативный период развития растений, который зависит от освещённости, в обоих регионах примерно одинаковый. Что должно было позволить переселенцам выращивать хлеб и другие культуры на новом месте в те же сроки и с помощью тех же технологий, как на родине.

Интересовало ли это ушкуйников? Ничуть! Речные пираты грабили поселения на любой широте. При этом после набега они немедленно меняли дислокацию, чтобы пострадавшие не собрались с силами и не отняли награбленное. Если бы пираты решили основать или сделать своей базой какой-либо город, он немедленно привлёк бы внимание ограбленных племён, стал бы целью мести и грабежа. Другое дело — земледельцы, кровно заинтересованные в том, чтобы максимально облегчить выживание на новом месте, и для этого поселиться на своей географической широте.

Как новгородцы могли догадаться, что средняя Вятка находится на широте их родного города? Очень просто — по солнцу, наблюдая за его движением вдоль горизонта. Например, пока в течение семи лет жили на соседней Каме. О чём в «Повести о стране Вятской» сказано:

«И, дойдя до реки Камы, построили небольшой городок. Здесь они услышали о реке Вятке и о живущих на её берегах народах чуди и вотяках, что те владеют многими землями и угодьями и, опасаясь нападения русских племён, окружают свои жилища рвами и земляными валами. Между тем занимаемые теми народами земли удобны для поселения, и завоевать их не трудно».

«Удобны для поселения». О том, что скрывается за этими словами, книжник не говорит. Однако, что может быть «удобнее», чем привычно хозяйствовать на новом месте, как у себя дома? Поскольку же земли по берегам Чепцы и Вятки уже были заняты вотяками, новгородцы решили на них напасть, отобрать зерно, разорить поселения, захватить поля и на них хозяйствовать. Возможно, кто-то скажет, что «влезть в головы» новгородцев всё равно не получится, и это не более чем гипотеза. Не будем спорить. Лишь заменим, что дальнейшие события оправдали эту гипотезу сполна.

Почему 24 июля?

Летом 1181 года передовой отряд новгородцев поднялся по Каме, вошёл в Чепцу и стал продвигаться вниз по течению, «пленяюще отяцкие жилища и окруженныя земляными валами ратию вземлюще и обладающе ими». Когда начался и как долго продолжался этот поход? Летописцы об этом не сообщают. Однако известно, что решающее сражение за Болванский городок состоялось в день памяти святых Бориса и Глеба 24 июля (ст. стиля).

Чепца невелика. Пройти её можно всего за несколько дней. В связи с чем уместно предположить, что вторжение началось в середине июля. При этом в «Сказании о вятчанах» о разорении чепецких поселений ничего не сказано. В нём новгородцы сразу оказываются под Болванским городком. Почему автор «Повести» решил дополнить рассказ такими подробностями? Возможно, потому что, регулярно бывая в этих местах, где у Семёна Поповых были земли и работавшие на них крестьяне — «половники», он не раз слышал подобные легенды и предания.

Так или иначе, разорение вотяцких поселений, в ходе которого пришельцы присваивали себе часть нового урожая, выглядит важной частью их плана. Иначе ближайшей зимой колонистам пришлось бы пережить лютый голод.

Чтобы этого избежать, сегодня мы отправились бы в магазин или на рынок, чтобы купить излишки зерна. Однако восемь столетий назад уровень земледелия был не так высок, и приобрести зерно было сложно и даже порой невозможно. Тем более почти в «промышленных масштабах» — на целую колонию. Оставалось одно — попытаться забрать зерно силой. Например, во время страды, когда часть урожая уже убрана, и зерно засыпано в житницы. Что новгородцы и сделали, напав на поселения вотяков во второй половине июля, когда на Чепце шла уборка зерновых.

При этом незваные гости поставили местных жителей перед выбором: прервать работы, выйти из полей и дать пришельцам отпор, но при этом остаться без хлеба, или же продолжить уборку и пропустить грабителей через свои земли, понадеявшись, что они уйдут восвояси. Судя по тому, как проходило вторжение, вотяки выбрали второй вариант и решили пропустить новгородскую дружину сквозь свои владения. Но они жестоко ошиблись, так как незваные гости пришли на берега Вятки не для того, чтобы пограбить их и уйти, но чтобы на них поселиться.

Окончательно это стало ясно лишь, когда, «исплыв» Чепцу и дойдя до Болванского городка и Никулицкого мыса, пришельцы сошли на берег и стали готовиться к сражению. Почему они не прошли мимо? Разве мало на берегах Вятки подобных мест — удобных для поселения мест и при этом никем не занятых, за которые не пришлось бы сражаться и проливать кровь? Зачем пришельцам понадобились именно Никулицкий мыс?

Почему Болванский городок?

Согласно «Повести о стране Вятской» новгородцы не смогли пройти мимо Болванского городка потому, что он стоял на очень красивой и высокой горе. О чём сказано:

«Завершив плавание по реке Чепце, новгородцы вошли в великую реку Вятку и, спустившись по ней немногим более пяти вёрст, на правом берегу, на высокой красивой горе увидели чудской город, окружённый земляным валом и перед ним ископанным рвом, от реки же Вятки защищённый глубоким оврагом, который местные чудские племена называли Болванским городком, а ныне его называют Никулицыно по реке Никуличанке.

Увидев тот город на красивой высокой горе, новгородцы захотели взять его с боем и дали обет своим прародителям, великим российским князьям страстотерпцам Борису и Глебу, что будут поститься, ни есть, ни пить до тех пор, пока не получат тот Болванский чудской городок во владение и не поселятся в нём».

Очевидно, что столь подробное описание Никулицкого мыса могло быть составлено тем, кто видел его воочию. При этом, оказавшись рядом, легко понять, что ценность этого мыса не только в красивых видах, что открываются с его вершины. Его высокие и отвесные склоны практически неприступны, благодаря чему местные племена испокон веков использовали Никулицкий мыс в качестве дозорного пункта и военной заставы.

Если же вспомнить, что в те далёкие времена реки были дорогами, то значение такой заставы трудно переоценить. Поскольку выше неё по реке Вятке находятся устья Летки и Кобры, по которым издавна приходили на Вятку жители северных земель. И всё же это лишь видимая сторона айсберга, большая часть которого скрыта под толщей воды.

Название «Болванский» напоминает о том, что городок на Никулицком мысу был не только логистическим, но также культовым центром. «Болванами» в те времена называли идолов, которых в нашем лесном краю вырезали из дерева и ставили на «капище», чтобы перед ними принести в жертву быков, овец, птиц и других животных. При этом часть туши сжигали на костре, а другую выносили на «требище», чтобы собравшиеся на моление люди могли подкрепиться.

Если у христиан богослужения связаны с событиями в земной жизни Иисуса Христа, Богородицы и святых, то языческие (народные) моления были связаны, как правило, с земледелием и совершались в особых местах, считавшихся «богоизбранными», словно специально созданными для таких священнодействий.

Одним из таких мест был Никулицкий мыс, с вершины которого в течение всего года местные жители могли наблюдать за солнцем и согласовывать с этими наблюдениями сроки полевых работ. Примерно также, как в наши дни садоводы вглядываются в небо, не село ли солнце в тучу, считая, что это предвещает ненастье.

В таких наблюдениях нет ничего сложного. Достаточно знать, что в течение календарного года (солярного цикла) в каждой точке горизонта солнце всходит дважды. Первый раз при движении вдоль линии горизонта справа налево (с юга на север). Второй раз при движении слева направо (с севера на юг). При этом каждая точка имеет свой азимут, которым называют угол между направлением на север и на предмет. В данном случае на солнце.

На широте г. Кирова солярный цикл начинается 22 декабря (здесь и далее — нового стиля), когда солнце всходит в крайней правой точке горизонта с азимутом 139°. В наши дни при наблюдении с вершины Никулицкого мыса эта точка находится примерно на середине отрезка между трубами Кирово-Чепецкого химкомбината и местной ТЭЦ.

После чего восходы солнца начинают смещаться вдоль горизонта влево (к северу) и 22 марта, в день весеннего равноденствия, достигают точки с азимутом 90°. Определить её положение легко, даже без использования специальных приборов. Она находится на перепаде высот, образованных высоким берегом, на котором расположен г. Кирово-Чепецк, и поймой реки Вятки. Согласно многолетним наблюдениям именно в этот день в нашей местности начинает таять снег, напоминая крестьянину о приближении весеннего сева.

Конечно, определить время посевной можно и другими способами. К тому же весна на весну не приходится. В среднем, это первые числа мая. О чём вятские земледельцы и садоводы знают не понаслышке, и потому все майские праздники проводят в трудовых подвигах в полях и на приусадебном участке. При этом в высшей степени примечательно, что своей вершиной Никулицкий мыс обращён к точке горизонта с азимутом 56°, в которой солнце всходит именно в этот промежуток времени, а именно 7 мая. Найти её на линии горизонта просто. Для этого надо мысленно разделить мыс пополам прямой линией и провести её до пересечения с горизонтом. Затем встать пораньше, прийти на вершину мыса и встретить рассвет. Если солнце взойдёт от места пересечения справа — значит, можно ещё подождать. Если слева — значит, пришло время весеннего сева.

Как долго длится посевная? Это зависит от множества факторов, в первую очередь, от погоды. Однако в любом случае его следует закончить до того, как, продолжая движение вдоль линии горизонта, солнце спрячется за лесной массив, расположенный возле посёлка Боровица на правом берегу Вятки. Словно после посевной ему захотелось немного отдохнуть. Там 22 июня, в день летнего солнцестояния (солноворота), в точке с азимутом 40° солнце «развернётся» и поспешит в обратном направлении. С этого момента восходы будут смещаться вправо (к югу). Это время сенокоса, сбора грибов, лекарственных растений и трав.

Наконец, 6 августа солнце достигнет известной нам точки с азимутом 56°, к которой Никулицкий мыс обращён своей вершиной. Это означает, что приблизилась жатва, уборка зерна и прочего урожая, которую следует завершить до дня осеннего равноденствия — 22 сентября, в который солнце снова взойдёт в точке горизонта с азимутом 90°. После чего к 22 декабря солнце «докатится» до крайней правой (южной) точки горизонта с азимутом 139°, развернётся и даст начало новому календарному году.

Конечно, Никулицкий мыс в этом не уникален. На Вятке немало мест, с которых можно вести подобные наблюдения. В черте современного города Кирова таких возвышенностей можно насчитать более десяти. И всё же есть одна деталь, на которую, в контексте разговора о битве за Болванский городок, нельзя не обратить внимание. Настолько это совпадение примечательно. Дело в том, что 6 августа нового стиля — это 24 июля старого стиля, день, в который новгородцы решили овладеть Болванским городком. И это многое объясняет.