6+
Загадки древних крюков

Бесплатный фрагмент - Загадки древних крюков

Исторические рассказы о русских певческих иероглифах

Объем: 204 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

От автора

Странная грамота

Не многие сегодня знают, что в России существовали и существуют иероглифы, которые употребляются практически повседневно. Автор этих строк не боится того, что слово «иероглифы» кому-то покажется не русским, не удачным для темы книги, а значит неправильным для употребления. Слово «иероглиф» придумали древние греки. Христианский апологет, проповедник Священного Писания среди книжников эллинской эпохи, основоположник Александрийской богословской школы — Климент Александрийский, живший в II — III веках, называл так надписи, которые высекали на камнях, употребляя греческие слова «иероглифика граммата». Если внимательно присмотреться, то само понятие «иероглиф» состоит из двух слов: «иерос» — «священный» — и «глифо» — «вырезать» («высекать»). То есть, в буквальном смысле словосочетание «иероглифика граммата» означает «священно-высеченные письмена». И как звучит! Какое важное значение эти слова придают всем начертаниям и текстам, какого бы свойства они не были, которые являют перед нами образцы иероглифического письма!

В этой книге речь пойдет вовсе не о языковых иероглифах. Но именно о «священных письменах», которые на Руси называли «тайносокровенными». И это не древняя глаголица, это не исполненная глубоким смыслом кириллица, не забытое ныне руническое письмо, которому обучали русских царских наследников аж до самой петровской эпохи. Нет. Мы расскажем о письменах, которые на самом деле являются обыкновенными нотами. То есть — грамотой, но не языковой, а нотной, музыкальной.

Вот почему мы назвали эту грамоту «странной». Она не помогает чтению или познанию прямого смысла. Она скорее помогает погружению в иной природный мир, в космос музыки и мелодии, в дыхание Вселенной и Божьего Света, в глубины чувств, переживаний, молитвы и разговора с Создателем.

Эти громкие слова неслучайны. Ведь каждый человек, который хотя бы раз побывал в храме, например — в православном, убеждался в том, что во время богослужения ничего не говорится, а всё — поется. Разговор с Богом происходит не прозаически, а с помощью пения. В самые главные минуты литургии мы слышим протяжное — «Тебе поем, Тебе благословим». А вместе с людьми — «ангелы поют на небесах». Точнее сказать мы понимаем, что язык богослужения — есть язык пения.

Итак, речь пойдет об уникальной нотной грамоте, которая существовала в Древней Руси, в царской и императорской России, при советской власти (в скрытых скитах и храмах), и существует поныне, включая зарубежье, куда уехало за последние столетия несколько миллионов ее знатоков — старообрядцев.

Называют эту грамоту — «знаменным пением», то есть пением по знакам. А сами знаки величают «крюками», потому порой говорят так: «крюковое пение». Эти крюки — поистине национальное достояние русской православной цивилизации, хотя прообразы такой грамоты существовали еще в Византии, и нечто отдаленно похожее обрисовывалось в Европе. Но в период расцвета у нас — в XV—XVII веках, знаменное пение и крюки стали поистине уникальным явлением не только российской, но и мировой цивилизации. Аналогов им в мире, в истории последних столетий просто не существует!

Это не значит, что нет на свете других нотных грамот или систем. Такое заявление было бы абсурдным. Как раз наоборот — грамоты, связанные с записью музыки, существуют и развиваются. Однако крюковые ноты остаются своим, собственным неповторимым кодом культуры России, бриллиантом в ее духовной сокровищнице.

Вот о них — древних крюках — и пойдет наш рассказ. Кому-то такой сюжет заранее может показаться скучным, ибо музыкальная тематика не предмет широкой популярности. Но не спешите закрывать данную книгу. С помощью жанра исторического расследования мы погрузимся в загадочные чащи былых времен. И читателю тут доведется узнать много любопытных фактов, открыть для себя некоторое количество увлекательных историй, достойных пера хорошего беллетриста.

Итак, приоткроем еще одну завесу над тайнами русской истории. Попробуем прочитать и понять то, что хорошо знали наши предки, а мы в большинстве своем попросту забыли — то ли от лени, то ли от отсутствия любопытства, как говорил поэт. Предлагаю читателю путешествие во времени и пространстве, причем, не только с помощью букв, но и с помощью нот. А это значит, что история должна зазвучать, и мы поможем ей это сделать. Тогда она откроется во всей своей полноте. Ибо ушедшие люди и поколения оставили после себя артефакты: предметы, тексты и рисунки. Но сами, «живьем», они уже не смогут рассказать нам о том, что было на самом деле. Однако «оживление» возможно осуществить с помощью странной нотной грамоты, то есть реанимировать, воспроизвести и услышать звуки прошлого. И — главное — это прошлое будет звучать именно так, как и тысячу лет назад! В этом парадокс нот — их всегда можно сыграть или пропеть, то есть оживить и повторить реальность такой, какая она была!

Предлагаю читателю стать соратником и сподвижником автора в занимательных трудах по оживлению истории. Этому, собственно, и посвящена данная книга.

Попробуем?

Песнотворец Иоанн Дамаскин (ок. 675 — ок. 753 или 780). Гравюра из русского журнала «Родная старина» 1933 г. (Латвия), посвященного знаменному пению.

Глава 1

Было время — пели и без нот

Если взять в руки старинную нотную книгу, то первоначально может показаться, что перед нами обычный древнерусский текст. В самом деле, начинается страница такой книги с витиевато выписанной заглавной буквицы. Затем идут обычные слова, предложения — словом, никакого намека на ноты. Но если внимательно присмотреться, то нетрудно заметить, как над каждой строкой текста терпеливая рука писца нанесла еще один ряд замысловатых значков, похожих на малопонятную грамоту. Это и есть древняя нотная запись. Крюки эти, непонятные для нас, прекрасно разбирал и по ним воспроизводил мелодию обычный мало-мальски образованный россиянин. Крюки эти являлись способом записывать и воспроизводить мелодику, которую со временем стали называть «музыкой». Хотя в древности слово и мелодия считались неразрывными.

Можно ли определить словами, что есть «музыка»?

Человечество многие тысячелетия пыталось выразить смысл и суть этого понятия. Но оно не поддается формулировкам.

Говорить об определении музыки столь же непросто, сколь и определять такие понятия, как «любовь» и «счастье», «добро» и «зло».

Все ли, что мы слышим, что облечено в звуки, является музыкой? Века мировой истории минули, но и сегодня мы видим, что в древности о музыке рассуждали почти так же, как и ныне. Но и не совсем так. Ибо музыка ассоциировалась с пением. Разве не близки нам слова Иоанна Златоуста, называвшего музыку «духовным напитком»? Ее величали «сладкодушным утешением» и «подобием философской премудрости», «согласным художеством» и «глаголом таинственным», «наукой, познающей согласованность во всем и являющейся вторым разумом человеческого естества» и «искусством, доходящим до сердца через ухо, подобно тому, как живопись есть искусство, доходящее туда через глаза».

«Музыка изображает одни предметы невидимые», — писал поэт Гавриил Державин. А музыковед Серов называл ее «языком души».


Обратимся к словарю. Что такое ноты? Вот один из ответов: нота (с латинского — «знак», «метка») в музыке — это графическое обозначение звука музыкального произведения, один из основных символов современной музыкальной нотации.

Сколько существует или существовало нотных систем? Можно сказать — много, и это не будет ошибкой. Другое дело — приемлемы ли эти системы сегодня, употребляются ли они в обиходе.

Как мы уже говорили, в европейских христианских храмах всегда пели во время богослужений. Начиная с первых веков нашей эры. А что и как пели в начальные столетия от Рождества Христова? Как передавали мотивы следующим поколениям? Мы не знаем ответа на эти вопросы, потому что не имеем записей нот. А ведь ноты могли бы задать важные для исполнителей характеристики обозначаемого звука, его высоту, длительность и последовательность исполнения.

Видимо, пение (а именно оно было во главе угла в понимании людей тех времен, хотя существовали в тысячелетней истории цивилизации и музыкальные инструменты) передавалось по памяти, на слух, по опыту и знанию. От человека к человеку, от отца к сыну и так далее. То есть долгие времена в разных концах земного шара пели без нот! И ничего, существовали, не оставались в неведении.

Однако необходимость использования и записи музыки (пения) заставило некоторых мыслителей изобретать нотную грамоту. Видимо многое из наследия стало забываться или передаваться с трудом, неполноценно. А что говорить о великих знатоках, которые могли просто неожиданно уйти из жизни и унести с собой навсегда целые пласты музыкальной культуры! Такие потери можно было расценить как трагические.


Источником для русской знаменной нотной грамоты во многом послужила византийская (палеовизантийская) нотация. Ее научно называют Coislin notation (Куаленская нотация). Но затем крюки «пошли» своим, оригинальным путем. Из византийской же литургической традиции заимствовали принцип организации музыкальных произведений — осмогласие. Мелодика знаменного распева была основана на звукорядах церковного Обихода и отличалась плавными оборотами, волнообразной уравновешенностью.

Одним из тех, кто начал работу по спасению (запечатлению) музыкально-певческого наследия в западной Европе, стал итальянец Гвидо д’Ареццо (Guido d’Arezzo, ок. 992 — ок. 1050). Ему принадлежит идея записывать звуки как кружочки и квадратики на четырех линейках (как бы «по полочкам»), то есть на нотном стане. Это был уже XI век, уже прошла тысяча лет христианства. Ввел тогда во всеобщее употребление данные ноты — папа Иоанн XIV (в 1026 году).

На изобретенном линейном стане ноты оказались удобны, но не показывали некоторые особенности той мелодии, которую они представляли. Они фиксировали в первую очередь высоту и длительность. В отличие от них крюки получили при записи каждый (!) свой характер, подчеркивающий суть пропеваемого текста. Следует сказать, что еще до Гвидо д’Ареццо именно в Византии делались неоднократные попытки создания нотной грамоты, основанные на пометах в текстах рукописных богослужебных книг. По этим пометам можно было запросто воспроизводить мелодии песнопений.

Считается, что 80 процентов языков в современном мире не обладают собственной письменностью. Но при этом нет ни одного народа, в культуре которого не существовало бы пения или музыки. В этом скрыт «культурный код», сконцентрированный народом, его исторический опыт, его представления об устройстве мироздания.

Мастера пения передавали наследие ученикам. Важно было при воспроизведении пения проявить точность, особенно, в высоте или длительности звуков. Без нот такое стало уже просто невозможным. И особое место в этой истории занимает православная традиция. Пение воплощалось в христианском богослужении, а мелодика даже и в колокольном звоне. Традиции эти, как мы уже знаем, были взяты у Византии.

Как это происходило? Об этом — в следующих главах.

Запись стихиры Иоанну Златоусту. Крюки. Рукопись XII в.

Глава 2

В которой мы совершаем погружение в историю духовного пения и таинственных крюковых знаков

Немало «белых пятен» в русской истории, в истории русской музыки, в частности — пения. Еще больше — настоящих загадок, решение которых стало бы не просто значительным культурным явлением, но и поистине исследовательским подвигом. Известный исследователь древнерусской музыки А. В. Преображенский в начале XX века глубокомысленно заметил, что всякий народ пишет свою автобиографию в трех книгах: книге дел — в своей истории, книге слов — в своей литературе, и в книге искусств. И эта последняя написана особым, символическим языком.

Узнать характер народа, понять его быт, его историческое развитие, движение невозможно, не прочитав все эти книги. И мы бы считали себя крайне обделенными, если бы, скажем, знали литературу XIX века, но по какой-либо причине никогда не слышали современных ей великих творений М. И. Глинки, А. П. Бородина, М. П. Мусоргского, П. И. Чайковского. И вот что удивительно — чем основательнее мы погружаемся в пучину веков, тем больше ощущаем различие в полноте содержания трех упомянутых книг. Летописи и документы хранят память о наиболее значительных событиях. История Руси в фактах всплывает с VIII столетия, а по данным археологических раскопок — с V—VI веков. Существуют и другие многообразные косвенные источники для реконструкции истории.

Вторая книга — книга литературы — на своих страницах разворачивает грандиозную панораму жизни наших соотечественников, начиная с первых же лет существования Русского государства. Уже со «Слова о полку Игореве» можно говорить о вершинных достижениях творческого духа подвижников древнерусской литературы.

Работа над рукописями, передача знаний в древние времена. Со старинной миниатюры.

Что касается книги третьей, то здесь дела обстоят несколько иначе. Сама эта книга распадается как бы на несколько частей. Это и живопись, и архитектура, и декоративно-прикладное искусство, и, конечно же, — музыка. Многие материальные памятники, разрывая путы времени, продолжают жить и сегодня. Но музыка — памятник не материальный. Однажды я нашел в архивной рукописи записок поэта Г. Р. Державина такие слова: «музыка представляет предметы невидимые… изображает одно чувство сердечное и ничего телесного изобразить не может».

Способна ли музыка сохранить дух эпохи, донести до нас черты того далекого времени, когда зарождались первые традиции в истории искусств Древней Руси? Да, способна. Для этого существуют два пути. Путь первый — изучение устного народного творчества. Путь второй — прочтение нотных записей.

Ученые уже давно скептически относятся к попыткам ретроспекций в древность с помощью устного музыкального фольклора. Ведь первые записи его образцов были произведены лишь в середине XVIII века! Могла ли мелодия, скажем, за семь столетий, передаваясь из уст в уста, дойти до слуха записывающих в первозданном виде, неискаженной? Вряд ли. Слова можно поменять местами, даже можно пересказать текст по-своему, но смысл этих слов останется верным. Мелодия же искажается сразу, как только в ней появляются малейшие неточности…

Оставался и остается лишь один самый верный путь — второй — изучение древнерусской нотации. Но путь этот давно вывел исследователей на край громадной пропасти, мост через которую разрушен. Дело в том, что система древнерусской нотной записи почти не поддается расшифровке. Мы ныне можем воспроизвести мелодии по нотам лишь только с конца XV столетия. А что же ранее?! Разве ничего не было?! Было. И свидетельство тому — многочисленные рукописи и книги, испещренные сложными нотными построениями, своеобразной музыкальной грамотой, которую последующие поколения попросту забыли.

Трудно представить себе, чего бы мы были лишены, если бы до нас так и не дошло, скажем, «Слово о полку Игореве» или же «Слово о законе и благодати» Илариона, относящиеся к эпохе XII века. Предположим далее, что, имея на руках эти замечательные создания русского гения, мы не смогли бы их прочитать…

Между тем мы совершенно лишены громадного музыкального наследия именно этого периода нашей истории! Мы знаем, как действовали, что думали современники князя Игоря, но не знаем, как и что они пели, что слушали.

Как, например, пел тот же Боян?! А ведь он именно пел свои творения — «Слово» не оставляет в том сомнения: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити…» — и так далее.

Неужели мы этого никогда не услышим?

Неужели мы будем держать в руках омертвевшие книги, в которых начертаны лишь таинственные знаки, но уже нет мелодии!..

С этим трудно смириться. Столетия исследователи всерьез были заняты проблемой спасения музыки Древней Руси из плена забвения.

Однажды историк Н. М. Карамзин в своем великом произведении «История государства Российского» привел летописные сведения о гениальном древнерусском иконописце Андрее Рублеве. Как мы знаем, единственный рукописный список «Слова о полку Игореве» погиб при пожаре в Москве в 1812 году. Не сохранилась и летопись с единственным (!) достоверным упоминанием о деятельности Андрея Рублева. И если бы А. И. Мусин-Пушкин и А. Ф. Малиновский не издали текст «Слова», если бы Н. М. Карамзин не включил дословно тот самый отрывок из летописи в свою «Историю», мы бы могли остаться в неведении еще на долгие годы. К счастью, этого не произошло.

В мире существует не так уж много музыкальных систем. Но не так уж и мало, если учесть, что музыкальная система, как и языковая, не может строиться произвольно, а зиждется на твердых законах, которые нельзя просто выдумать из головы или учредить неожиданным указом.

Фрагмент рукописи крюковой нотации XII века.

Многие уже привыкли к нотной системе, где на пяти длинных, во всю страницу, линейках обычно наносятся круглые значки с вертикальными линиями. В зависимости от начертания этих круглых знаков и соединения вертикальных линий определяется длительность звука, его высота. Дополнительные значки на таком нотном стане определяют размер, в котором должна воспроизводиться мелодия, ее ритм, наконец, характер ее звучания: если грустно — то минор, если весело, задорно — то мажор. Для знания этого вовсе не нужно иметь специального музыкального образования.

Но если вполне возможно понять смысл прочитанного древнерусского текста, скажем, XII — XVII столетий, потому что структура этого текста и многие слова остались неизменными и по сей день, то музыкальную нотацию этого же периода куда труднее понять, а то не понять и вовсе. Почему?

Происходит это от того, что пятилинейная система записи нот утвердилась на Руси только к концу XVII столетия. До этого же в ходу была совсем иная нотная грамота. Никаких линеек не было и в помине. Для записи нот употреблялись специальные знаки. Их так и называли — «знамена». А так как музыка в Древней Руси была нераздельно связана с текстом, и не могло быть и речи о том, чтобы она существовала сама по себе, отдельно, без слов, то и систему нотного обозначения целиком именовали так: «знаменное пение».

Знаменное пение, как мы уже знаем, было органичной частью миросозерцания древнерусского человека. Оно существовало параллельно с народной музыкой — песней, танцами. К великому сожалению, песни не записывались на ноты, они передавались из поколения в поколение изустно, на память. Знаменное пение требовало большей строгости и правильности в исполнении, потому что было связано с духовной жизнью людей, происходило из недр православной церкви. Поэтому-то его тщательно записывали, дабы не было ошибок и разногласий.

Мы уже говорили о том, что если взять в руки древнюю нотную книгу, то на ее страницах заметны будут над текстом ряды необычных значков. Нотная запись постепенно перекочевала в книжную культуру, заняла там свое почтенное место, стала особым видом оформления рукописных сборников. К этому можно добавить и то, что певческие нотные книги стали особым образом украшать, придумывать замысловатые буквицы, заставки, орнаменты, пытаясь некоторым образом отличить их от украшения обычных текстовых фолиантов. «Тайносокровенность» знаменной нотации требовала также и особенного оформления нотных страниц. В этом проявлялась любовь писцов к иероглифической грамоте.

Знаменная (или крюковая) нотация появилась на Руси после принятия христианства, в конце XI — начале XII столетия, под влиянием подобной же византийской традиции.

О появлении на Руси первых нотных певческих рукописей повествовала все та же Степенная книга, написанная во второй половине XVI века.

Существуют нотные рукописи и еще более раннего времени. Такие ноты вообще невозможно воспроизвести, если, правда, не считать, что по ним пели точно так же, как и по другим — «знаменным». В тексте книги нет никаких обозначений, кроме регулярно проставленных специальных точек, которые явно указывают на конец некой мелодической строки, а также упоминания в самом начале — к какому «гласу» относится песнопение. Видимо, переписчик такой книги прекрасно знал, что тот, кто будет ею пользоваться, разбирается в нотной грамоте не хуже его. А так как книги были редки и одной рукописью пользовались многие певчие, даже разных поколений, то можно сделать вывод, что музыкальное образование не было уделом узкого круга людей. Мелодии легко заучивались на память, передавались на слух.

Фрагмент песнопения — кондак с хабувами Борису и Глебу. Рукопись начала XII столетия.

Певческая традиция была быстро усвоена русскими умельцами. Прошло немного времени, и началась ее активная переработка. В результате чего на Руси и появилась совершенно новая крюковая музыкальная письменность, не встречаемая нигде более, даже среди славянских народов. Известный музыковед Ю. В. Келдыш, анализируя причины ее появления, пришел к выводу: «Эта письменность сложилась не стихийно, не в результате отдельных случайных отклонений от византийской нотации, а явилась плодом сознательных и целенаправленных усилий».

С этого самого момента мы можем проследить удивительную закономерность и взаимозависимость в том, как «писались» упомянутые нами три книги жизни народа: история, литература и искусство. В периоды, когда происходили решительные изменения в государственной или политической жизни Русского государства, всегда возникали тенденции к изменению в области языка, а следовательно, и в музыке. Становилось на ноги крепкое христианское Русское государство, и тому способствовала новая славянская азбука, созданная Кириллом и Мефодием, и литература, базирующаяся на азбуке, а одновременно расцветала по форме и содержанию новая музыкальная грамота, свойственная переживаемому периоду. Если теперь вновь сделать скачок через время, например — в век XVIII, то заметим, что и та эпоха также была подвержена указанной закономерности. Бурные изменения в государственной сфере, наполнявшие Россию с петровских времен, породили и культуру XIX века с ее литературным языком, пушкинской традицией в поэзии и прозе. В этот момент что-то должно было решиться окончательно и в музыкальном мире. Вопрос стоял остро: будет ли развиваться музыкальная нотная система исключительно по западному образцу, или же примет свои формы, естественно связанные с традициями древности, уходя корнями в глубокую структуру крюкового пения.


Знаменная нотация имеет громадное количество знаков — их счет в различных комбинациях можно довести до ста. Названия этих «знамен» имеют как греческие, так и (в подавляющем большинстве) чисто русские наименования. Среди них мы встречаем такие: «стопица», «голубчик», «статья», «стрела», «тряска», «запятая» и т. д.

Начертание знаков было предельно простым. Заучить их не составляло труда всякому, кто сталкивался с этой системой. Названия же знаков соответственно были очень близки к начертанию и зачастую брались по аналогии с предметами быта или окружающего мира. На иллюстрации к книге видно — какие бытовали «естественные» начертания и названия крюков.

Примеры названий некоторых знаков крюковой нотации.

Иногда в крюках или в их сочетаниях можно заметить своеобразную картинку, начертанную схематично и отражающую какое-то действие, событие. Мы в самом деле видим изображение знака, будто стрела с оперением в ее хвостовой части летит по небу, «под облачком». Есть много бытовых примеров. Или даже явно нарисованы две фигуры в лодке — с названием «два (двое) в челну». И так далее…

Каждому знаку, конечно же, соответствовал определенный звук или даже сочетание звуков. Кроме того, в некоторых из них были «запрограммированы» длительность звука, его высота и характер воспроизведения. Последний мог быть четырех видов: «простой», «мрачный», «светлый» и «тресветлый».

Звуковой диапазон, заложенный в крюках, отражал возможности тембра обычного человеческого голоса и поэтому соответствовал, скажем, звуковому диапазону настроя современной скрипки: от «соль» малой октавы до «ми» второй октавы. Каждый знак мог исполняться как «просто», так и «мрачно», «светло» и «тресветло».

Наставления по певческому делу в доступных пределах разъясняли характер воспроизводимой мелодии, пользуясь приведенной выше терминологией:


Крюк простой возгласить мало выше строки.

Мрачный — мало просто выше возгласить.

Светлый — мрачного выше возгласить.

Стрелу светлую — подержав, подернути вверх дважды.

Громосветлую — из низу подернути кверху.

Голубчик малой — гаркнуть из гортани.

Запятую изнизка взять.


На Руси последовательность церковного пения в зависимости от календарных недель, праздников регулировалась в рамках «осьмогласия». Попеременно, каждую неделю, песнопения исполнялись в одном из восьми гласов, по традиции, идущей еще из Византии и которую разработал еще в начале VIII столетия выдающийся песнотворец Иоанн Дамаскин.

Запомнить все гласы, с учетом комбинаций крюков, было непросто. Для этого и вырабатывались «памятогласия», своеобычные стихи для запоминания осьмогласной последовательности.

«Памятогласия» бывали простые и краткие, шуточные и серьезные. Порою их распевали перед началом занятий в певческих школах. Одна из таких «семинарских» попевок звучала так:


У нас в Москве, на Варварской горе, услыши ны, Господи.


Здесь каждое слово соответствовало определенному гласу, как если бы мы привели аналогичную «считалочку», по которой дети запоминают цвета радуги: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», — где первые буквы слова соответствуют первым буквам названий цветов радуги.

Столетия школьного обучения давали о себе знать.

К сожалению, эти «считалочки» стали забываться. А ныне их почти никто не употребляет.

Существовали и более подробные «памятогласия»:


1-й глас: «Пошел чернец из монастыря».

2-й: «Встретил его вторый чернец».

3-й: «Издалеча ли, брате, грядеши?»

4-й: «Из Константине града».

5-й: «Сядем себе, брате, побеседуем».

6-й: «Жива ли, брате, мати моя?»

7-й: «Мати твоя умерла».

8-й: «Увы мне, увы мне, мати моя».

Детская школа и методы обучения грамоте в Древней Руси. Фрагмент миниатюры из рукописного Жития преподобного Сергия Радонежского, XVI век.

Заучивание крюков не было простой схемой. В их начертание и значение вкладывался определенный нравственный смысл. Поэтому, когда составляли крюковые азбуковники и расписывали чрезвычайно усложненные и развернутые «памятогласия» (тоже с учетом первых букв и т.п.), всем нотным знакам присваивали некоторое философское значение.

В одном из пособий XVII века мы находим весьма полезные и важные пословицы-наставления:


Крюк простой — крепкое ума блюдение от зол.

Мрачной — крепкое целомудрие нам и надежа…

Стопица — смиренномудрие в премудрости…

С сорочьей ногой — серебролюбия ненависть.

Голубчик — гордости всякия ненависть…

Змейца — земныя суетныя славы отбег.

Скамейца — срамословия и суесловия…

Мечик — милосердие к нищим и милость…

Фита — философия истины всегдашное любление.


Трудно представить себе, какой глубокий и многогранный смысл видел певчий в начертанной крюками знаменной рукописи. Приходилось не только понимать комбинации знаков, а также уметь их воспроизводить, но и должным образом осмыслить, а осмыслив, соответствующим образом доносить до слушателя.

Незримыми нитями были связаны и начертания крюков, и их звуковая гамма, и наставления к ним. Разве неудивительно, например, вот такое их взаимодействие, сочетание:

«Змейца», по аналогии с ее первоначальным прототипом — византийским апострофом, рисовалась, как мы уже знаем, в виде змейки. Пелась же она достаточно быстро в виде короткой мелодии, уходящей сначала вверх, а потом сразу же — вниз. Комментировалась «змейца» соответственно: «суетныя славы отбег»…

Рисунок «скамейцы» символизировал обычную скамейку (похоже, что изображена скамейка на ножках). Этот знак называли иногда «беседкой», а беседка — место, где можно посидеть, неторопливо поговорить. Поется «скамейца» как один низкий («простой») длительный звук (или два звука). В этой протяжности, успокоенности скрыт смысл знака — «срамословия и суесловия отбег»…

Иосиф Волоцкий (Санин) за своими письменными трудами. Фрагмент миниатюры из Лицевого свода.

Конечно же, за столетия крюковая нотация претерпела множество изменений. Появлялись новые ответвления, постепенно уходили в небытие старые. Самая древняя безлинейная нотация — «кондакарная» — быстро исчезала. Знаменная же система записи нот сохранилась в веках. Известны были такие ее разновидности, как «столповое знамя», «демественное знамя» или «демественный роспев» (возник на рубеже XVI — XVII веков, слово «роспев» иногда писали и как «распев»), «путевое знамя» или «путь» (созданный в эпоху Ивана Грозного), «казанское знамя» (в честь взятия Казани войсками Ивана Грозного).

В разные времена возникали попытки создания и иных, как бы экспериментальных систем, но они кончались плачевно. Никто не проникался новыми веяниями, и эти системы оставались известны лишь самим их создателям или узкому кругу лиц.

Отчего же столь широко распространенная и в то же время глубоко укоренившаяся музыкальная азбука Древней Руси все-таки перестала существовать, в чем причина столь необычного явления?

Ответ на этот вопрос нелегок.

Постараемся очертить хотя бы контуры ответа…

«Книжное научение» в российской древности. По фрагменту картины художника А. Максимова.

Глава 3

Московский глас, Иван Грозный и справщик Парфений Уродивый

Москва в XIV столетии, переживая период настоящего расцвета, стала также новой и отныне постоянной отчиной традиционного духовного песнотворчества и песноделания. Нет сомнений в том, что в эпоху Куликовской битвы, в княжение великого князя Дмитрия Ивановича Донского и его наследников, в то время, когда из Троицкого монастыря озирал внутренним оком неоглядные просторы земель и времен русского народа преподобный Сергий Радонежский, во времена, когда творил великий Андрей Рублев, что в Москве было немало исправных и знаменитых хоровых наставников, славных отцов и учителей, носителей древнего искусства.

Но имен их мы также не знаем.

Однако крылосы московские упоминаются уже в 1382 году в «Повести о прохождении Тохтамыша царя». А значит, что за два года до этого звучал в торжественные дни победы над мамаевыми ордами тысячеустый хор в московских храмах. И ему же было суждено печаловаться нехитрой проникновенной мелодией о памяти погибших друзей и родичей, отдавших жизни свои в страшной, но знаменательной сече у слияния Непрядвы и Дона.

Здесь же, в Москве, через столетие, изгнав за пределы родной земли последние ханские полчища, станет строить и возрождать жизнь на Руси князь Иван III. Он начнет наново строить Кремль — сердцевину Русского государства. Он возведет полные «велелепия» храмы, невиданные царские терема. Он же определит и основу первого постоянного придворного хора — «клыроса» (незаметно древнерусское слово «крылос» превратилось в «клырос», а затем в «клирос») государевых певчих дьяков. К 1479 году была завершена постройка Успенского собора в Москве. Тогда же и огласил пространные своды громадного храма своим отменным сладкогласием новый государев хор.

Вновь созданные клыросы заботились уже не только о праздничных песнопениях. Государевы потребности в хоровом деле стали разнообразнее и шире. Куда бы ни отправлялся князь, всюду теперь сопровождали его отборные певчие. На выездах и приемах — поют; на охоте или отдыхе в поле — они тут как тут; чуть какое веселье — и снова кличут хор. Государевы певчие не только твердо знают свое дело, но теперь становятся авторитетом для иных хоров. Столица задает отныне свой, особый тон.

Крюковая (знаменная) нотация, употребляемая в XVI веке. Из рукописи Соловецкого монастыря (по И. Н. Заволоко).

Нет-нет, да и сам государь со своими приближенными боярами встанет в ряд с певчими и споет полюбившееся песнопение. А то и сам дерзнет: почнет сочинять «произвол» — перекладывать старинную мелодию на свой манер.

Царь Иван Васильевич Грозный был этому делу голова. Не только сам пел и несказанно потрясал «красным пением с своею станицею» весь двор и гостей, но и иных к сему принуждал. А особо искусных распевщиков привечал и одаривал. Многих при себе держал и содержал. Потому многие и прославились. О чем исчерпывающе повествует уникальный письменный памятник XVII века — «Предисловие откуду и от коего времени начася быти в нашей Рустей земли осмогласное пение…», — содержащий в себе многочисленные сведения по истории музыкального искусства в Древней Руси. Вот что можно прочесть в этой книге:

«…Из Киева прежде все благочестие… в Великий Нов-град, и потом от Великого Нова-града, иде само в царствующий град Москву благочестие и во всю Русскую землю… Но едва начаша друг от друга учитися, тогда начат и пение множитися… И мы… в возраст начахом приходити, и сами учитися, и слухи своими от некоих слышахом про старых мастеров, глаголю же про Феодора попа, прозвище Християнин, что был зде в Царьствующем граде Москве славен и пети горазд знаменному пению и мнози от него научишася и знамя его и доднесь славно. И от его ученик слыхали котории с нами знахуся, что-де он Християнин сказывал своим учеником, что в Велицем Нове-граде были старые мастеры: Савва Рогов, да брат его Василий, во иноцех Варлам, родом кореляне, и после де того тот Варлаам митрополитом во граде Ростове был, муж благоговеин и мудр, зело пети был горазд знаменному и троестрочному и демественному пению был роспевщик и творец. И у того у брата его Саввы были ученики, вышереченный поп Християнин, да Иван Нос, да Стефан — слыл Голыш.

Распространение традиций и влияния Московской певческой школы с XVI столетия.

И тот Иван Нос да Християнин были во царство благочестивого царя и великого князя Иванна Васильевича всеа Русии. И были у него с ним в любимом его селе, в слободе Александрове, а Стефан Голыш тут не был, ходил по градом и учил Усольскую страну и у Строгановых учил Ивана по прозвищу Лукошко, а во иноцех был Исаия, и мастер его Стефан Голыш много знаменного пения роспел. А после его ученик его Исаия тот вельми знаменного пения распространил и наполнил. И от тех же Християновых учеников слышахом, что-де он им сказывал; некто де во Твери диякон зело был мудр и благоговеин, то-де распел стихиры евангельския; а Псалтырь роспета в Великом Нове-граде, некто был инок именит Маркел; слыл Безбородой, он-де ея роспел. Да он же сложил канон Никите архиепископу Новгородскому, вельми изящен. А Триоди роспел и изъяснил Иван Нос, будучи в слободе у царя Иванна Васильевича, и… стихеры и славники роспел он же».

После многих веков почти молчания читатели-потомки вдруг получили как неописуемой щедрости подарок, целый список имен замечательных распевщиков — древнерусских композиторов. Среди них старейшие — Савва и брат его Василий Роговы. Автор «Предисловия…» рассказывает нам, что учениками Саввы Рогова были Федор Христианин (в советское время его порой называли Федором Крестьянином), Иван Нос да Стефан Голыш. У последнего был еще свой ученик — Иван Лукошко. А сам по себе, в том же Новгороде, откуда вышли родом Роговы, еще и работал «инок именит» Маркел Безбородый.

О Маркелле надо сказать особо. Игумен Хутынский по прозванию Безбородый жил и творил в середине XVI столетия. Известно, что он был замечен митрополитом Макарием как талантливый агиограф и знаток крюкового церковного пения. Собственно по этой причине его и привлекли для работы над созданием некоторых житий и служб, связанных с новыми русскими святыми, в частности, для готовящихся к обнародованию Великих Четьих-Миней. Между 1549 и 1552 годами Маркелл Безбородый взялся за работу над увековечением памяти к тому времени канонизируемого святого — преподобного Саввы Сторожевского. Он мог быть иноком Саввино-Сторожевского монастыря, возможно предположение о его проживании и в Пафнутиево-Боровской обители (Новгородская летопись). Одно известно точно, что он после 1552 года (то есть уже после создания Жития преподобного Саввы) стал игуменом Варлаамо-Хутынского монастыря в Новгороде. Одним из последних известных фактов биографии Маркелла является сообщение о том, что он перестал быть игуменом, а затем, в 1557 году, поселился в Антониевом монастыре. Здесь за полгода он создаст еще одно Житие, принесшее ему известность, — Никиты, епископа Новгородского. Затем Маркелл отправляется в Москву, возможно, работает в сфере гимнографии по заказу весьма высокопоставленных особ (предполагается, что даже самого Ивана Грозного). На этом сведения о нем исчезают из документов.

Рукопись крюкового письма, XVI век.

В некоторых источниках встречается странное написание имени Маркелла — Марко. Это «итальянизированное» имя может многое говорить об этом человеке. Не только о широте его кругозора и образования, но и, возможно, даже о происхождении.

Маркелл был действительно выдающимся деятелем своей эпохи, возможно, еще недооцененным нами по достоинству. Удивительный знаток тайнописи и древнего крюкового письма, он, как выяснилось, употреблял в своих сочинениях закодированные и шифрованные записи. Например, ставил «не случайные» буквы и свои инициалы в первых строках строф к написанным им службам, посвященным тем или иным святым (службы эти и поныне входят в церковный обиход), при этом иногда исключая гласные, что усложняло расшифровку. То есть Маркелл употреблял варианты скрытого, усложненного и запутанного акростиха, методы шифрования и кодирования, известные как краегранесие и краесловие. Употреблял, между прочим, там, где подобное не поощрялось, да и не очень-то было принято делать. Из известных написанных Маркеллом знаменных службах главные — Никите Новгородскому, Никите Переяславскому и Иоасафу, царевичу Индийскому. В них эти шифровки есть. Хотя делал это не один Маркелл. Например, известны акростихи Тихона Макарьевского, о чем мы расскажем позже.

Благодаря своим «шифровкам» (и не только им) Маркелл стал одним из основателей традиции азбучных канонов на Руси, которая была подхвачена и развита только столетие спустя — в XVII веке. Вот для примера один из образцов своеобразной «шифровки» Маркелла, которую он оставил в Службе Иоасафу, царевичу Индийскому. Если мы начнем последовательно выписывать начальные буквы тропарей, построенных в виде акростиха, то прочитаем: «Цр iасф пне млбн прншу в пснх убги Мркл». Краегранесие здесь сочетается с исключением большинства гласных букв. А если мы попытаемся их вставить в нужные места, то легко прочтем: «Царю Iоасафу пъние молебно приношу въ песняхъ убогiй Маркеллъ».

Излюбленная подпись гимнографа и агиографа — «Мркл» — встречается часто в заглавных буквах строк его трудов. Это нельзя назвать хитростью или, например, странностью автора. Скорее здесь им реализовывалась некая передававшаяся от человека к человеку древняя традиция, бытовавшая в монашеской среде многие столетия, и не только на Руси.

Митрополит Макарий писал о нем («История Русской церкви». Том 3. Отдел 2. Глава VI): «В службах святому Савве Сторожевскому и святому Иакову Боровицкому повторяются то с буквальною точностию, то с небольшими изменениями тропари и другие песни из канонов игумена Маркелла святому Никите Новгородскому и замечается во всем такое сходство с этими канонами, что как будто они вышли из-под пера самого Маркелла». А вот мнение знатока церковного пения — русского профессора-эмигранта Ф. Г. Спасского, опубликовавшего уже в XX веке в Париже замечательную статью «Поэт XVI века, игумен хутынский Маркелл Безбородой»: «Маркелл — русский художник, даровитый и оригинальный, единственный в истории церковной нашей поэзии, не замеченный, утонувший в неуклюжих и незвучных произведениях многочисленных подражателей Пахомия Серба… За век до Аввакума Маркелл дает образец славянского богослужебного языка, сдобренного современным ему русским говором».

Итак, одна страничка текста из «Предисловия откуду и от коего времени начася быти в нашей Рустей земли осмогласное пение…» позволяет проследить то, как распространялось в пределах крепнущего Московского государства хоровое церковное пение. Кроме просто многочисленных умельцев и знатоков стали появляться школы, направления, самостоятельные, особенные учителя и ученики. Для начала представим себе цепочку преемственности среди них, а также попробуем определить степень и широту распространения в Московском государстве искусства известных певчих.

Страница рукописи Стихир Федора Христианина, XVI в.

География развития музыкального дела только учениками Саввы Рогова говорит сама за себя. Но появление такой значительной фигуры, как Федор Христианин, — заслуга не только Саввы Рогова. Его выдвинула сама история, многовековой народный труд по развитию и совершенствованию хоровой культуры. «Переводы» и «переложения» Федора Христианина сохранились до наших дней. Некоторые из них распространялись в многочисленных списках. Каждая находка нового списка — громадное событие.

Теперь нам известны и другие имена распевщиков той эпохи. Например, Логин Шишелов (Усольская школа), Фаддей Суботин и дьякон Троице-Сергиева монастыря Иона Зуй. Но самое интересное то, что одна и та же проверенная временем и столетиями мелодическая формула получила в то время разнообразные варианты распева.

Школа XVII в., Россия. С картины художника А. Рябушкина.

Их называют теперь так. Во-первых. местные «переводы» — Московский, Новгородский, Усольский. Во-вторых «переводы» монастырские — Троицкий, Кирилловский, Соловецкий (по названию обителей). И, наконец, «переводы», связанные с именами авторов — Крестьянинов, Лукошков, Логинов и другие. Так возникли и развивались певческие центры, каждый из которых имел своих выдающихся распевщиков, сохранял свои традиции, взяв за основу мастерство и авторитет мастеров-руководителей.

Отчего же русские распевщики получили такую известность именно в это время? Ответ на вопрос можно найти в том же тексте упомянутого «Предисловия…». Ведь здесь не раз встречается имя «благочестивого царя и великого князя всея Русии» Ивана Васильевича, прозванного Грозным. И встречается неслучайно. То есть не для того только поспешил сказать о нем автор текста, чтобы отметить, в какую эпоху жили московские и новгородские уставщики. Он стремился показать ту особую заботу, с которой именно в это время относились к труду мастеров хорового дела.

А Иван Грозный вошел в российскую историю еще и как отменный знаток певческого искусства. Сам музыку определял и тексты писал. Духовная поэзия Грозного позднее прочно вошла в обиход пения. Часто встречаются его известные стихиры, то подписанные «Творение царя Иоанна деспота российского», то более лаконично — «Творение царево». Долгое время существовала и еще одна стихира, авторство которой приписывалось неведомому песнотворцу, скрывшемуся под псевдонимом Парфений Уродивый.

Стихира сочинения царя Ивана Грозного. Фрагмент нот. Рукопись конца XVI — начала XVII века.

Мы могли бы внести это странное прозвище в составленную нами схему и тем самым увеличить ряд известных композиторских имен. Но на самом деле «Канон Ангелу Грозному воеводе» — так называлось его сочинение — принадлежал все тому же Ивану Васильевичу. Парфений Уродивый — один из его литературных псевдонимов.

Царь всероссийский создал, например, стихиры Владимирской иконе Богородицы. В них замечена специалистами особая степень творческого начала, выявлен авторский мелодический тип «подобна» (тип песнопения), послуживший образцом для распевания стихир, удивляет немалая свобода в отношении стереотипов мелодики. То есть царь Иван Васильевич обладал недюжинным творческим потенциалом и профессионализмом в сфере духовной музыки. Но при этом автор стихир сумел очень тонко соблюсти древние правила и традиции, так как он сумел сохранить многовековую структуру стиха, по количеству строк и основных соотношений кадансов (каданс — это завершение музыкального блока произведения, обычно это последние два его такта).

К этому же времени появляются в духовном пении на Руси первые зачатки многоголосия. О том, как это происходило, речь дальше. Но весь XVII век прошел в эмоциональных и воинственных диспутах: как, зачем и нужно ли подражать западному хоровому многоголосию или же следует хранить свято доставшееся в наследство строгое единогласие. Однако жизнь оказывала свое ничем не остановимое воздействие. Так или иначе, уже к началу XVII столетия хоровое исполнительство на несколько голосов прочно вошло в обиход не только народного, бытового, но и духовного пения.

Один лишь существенный, а быть может, и определяющий фактор достался в наследие новому многоголосию от Древней Руси. То было величайшее достижение всего многовекового русского хорового искусства, его отличительная черта в сравнении с мировой хоровой культурой. Национальной особенностью певческого искусства российских мастеров было, по словам Б. Асафьева, «великое, всецело русское древнее звукоискусство роспевания». Внутреннее стержневое единство мелодики, сочетаемое с естественными возможностями варьирования и превращений внутри самого напева, наподобие возможного варьирования и превращений в обыкновенных народных песнях, при сохранении основного мотива — вот в чем была особенность этого «звукоискусства». Словом, при существовании определенного напевного стержня исполнителю всегда предоставлялась возможность воспроизвести его с новыми оттенками, с новой интонацией, живо, искусно, выразить свое переживание, отношение к нему.

Иван Шайдуров. Фрагмент рукописи, 2-я половина XVII в. «Сказание о пометках, еже пишутся в пении над знаменем».

Это по-своему строгое, сдержанное, но богатое по внутреннему сосредоточенному состоянию искусство вариантности распевания (роспевания) было тем неисчерпаемым и важнейшим наследием, которое получили творцы новой, многоголосной музыки в послепетровскую эпоху. Интонационное мышление, сложившееся за века русской музыкальной культуры, стало не только надежным багажом и путеводной нитью для распевщиков, но и было неизбежной составной частью их собственного мышления. Мелодическое чувствование, чутье, чуткость в сочетании с глубочайшим и сокровенным смыслом заложенного в распеве понимания бытия человека в мире, его происхождения, жизни на земле, онтологической природы и исторической роли отвечали самым наивысшим состояниям человеческой души в их эмоциональном и моральном проявлении, отражали человеческие помыслы о счастье и покое, о прошлом, настоящем и будущем, о смысле жизни, об истине и лжи, о надежде, любви, о добре и зле.

Недаром мелодическое наследие Древней Руси называлось особо — роспевом (чаще ранее после «р» употребляли тогда букву «о», хотя «а» также встречалось не однократно, а теперь общепринята), но не музыкой, не искусством мелодики, не хоровым мастерством, ни тем более достижением игры на инструментах.

Фрагмент миниатюры из «Годуновской псалтыри», 1594 год. Царь Давид-псалмопевец.

В послепетровское время многое исчезло из древнерусской музыки — ее строй, ее лад, ее нотная система, ее внутреннее аскетически суровое единогласие. Но не исчезло главное — распев, то сокровище эпического, мифологического действа, подобное искусству вязания, если его можно представить перенесенным на музыкальную почву. Распевность не исчезла, она лишь «переоделась» в иные одежды, свойственные иной эпохе. Но то была традиция прежняя, русская, живущая и выживающая в веках, как и русское слово, русский язык, русское чувство истории, русская идея, русский народ и русская земля.

Появилось на Руси новое веяние — партесное пение, то есть пение на голоса, по партиям — и снова слышатся в нем древние интонации. Пришло с Украины и Белоруссии искусство канта, хоровой хвалебной песни, и вновь мы узнаем среди разнородных напевов русский стиль и характер распевности. Попытались проникнуть в быт такие песнопения, как псальмы, особый жанр домашних духовных песен, привнесенный не без влияния католицизма через Польшу и Малороссию, но столкнувшись с крепкой и устоявшейся традицией также отошли в сторону.

Петр I привез в новую столицу — Санкт-Петербург — свой собственный хор, насчитывавший три десятка певчих. А в 1713 году хор государевых певчих дьяков был окончательно переименован в придворный хор. Перемены были в разгаре.

Борис Годунов наблюдает за обучением своего сына Федора. Фрагмент литографии XIX в.

Что же привело «знаменное пение» к постепенному уходу из повседневности, к прекращению глобальной традиции? Об этом в следующей главе.

Глава 4

Нотная революция умельцев Московского Печатного двора

Отчего же столь широко распространенная и в то же время глубоко укоренившаяся музыкальная азбука Древней Руси все-таки перестала существовать? Ответ на этот вопрос не прост. «Сему же знаменному нашему пению и в нем развращению, речеи начало никто же никако же нигде же может обрести», — восклицал, скорбя душою и сердцем, замечательный знаток древнерусской музыки середины XVII века инок Евфросин. В своем «Сказании» он даже попытался эмоционально выразить причину такого упадка: «Мнози бо от сих учителей славнии во дни наша на кабаках валяющаяся померли странными смертьми и память их погибла с шумом». В самом деле, именно эти времена являются рубежом, отделявшим от нас древние крюковые распевы. Именно в XVII столетии произошел, как определял крупнейший исследователь Н. Д. Успенский, кризис певческого искусства.

Тому было множество причин. Одна из них — так называемая «хомония»… Словечко это не сходило с уст многих распевщиков и музыкальных деятелей на протяжении нескольких столетий. Произнесенное вслух, по-московски, с выговором на «а», оно звучало как «хамония», будто производное от корня «хам». И это не просто каламбур. Реальное действие хомонии в области знаменного пения можно сравнить лишь с «хамскими» действиями какого-нибудь переписчика, вносящего отсебятину во многовековой труд поколений летописцев. Хомония не просто внедрялась в музыку, но и систематически, исподтишка, незаметно разрушала ее, как инородное тело или болезнь.

Лист из «Азбуки» Ивана Федорова. Острог, 1578 г.

Врагом крюковой системы оказалась сама ее сердцевинная суть — неразрывная связь мелодии и текста, ее певческая основа. С течением времени русская речь меняла свои формы. Многие глухие звуки, как, например, «ъ» и «ь», перестали произноситься, хотя ранее в слогах имели явственное полугласное произношение. И устная речь и письменность переживала это явление степенно и с достоинством, отдавая дань времени и историческому развитию народной языковой культуры. Но музыка столкнулась с непреодолимыми противоречиями. Если гласные звуки в произношении пропадали, то во время исполнения песнопений, когда мелодия оставалась прежней, их нужно было продолжать петь. Если же не учитывать «старый» текст, где гласные еще употреблялись, то необходимо было заполнять пробелы, как-то их пропевать. Иначе говоря, например, древнерусское слово «днесь» (означающее — «сегодня») ранее писалось «дънесь» и, соответственно, читалось примерно как «денесе». То есть из трех прежних слогов в новом слове остался один. Но мелодия напева написана была в древности с учетом трехсложного произношения! Значит, необходимо было что-то изменить. На выбор следовало предпринять один из двух возможных шагов. Как писал автор трудов о древнерусской музыке А. В. Преображенский, можно было сделать так: «все три знака (крюка. — К.К.-С.) распеваются на один слог «днесь», и тогда была бы целиком сохранена принадлежащая ему мелодия, напев, или эти три знака заменяются одним, двумя — и тогда предстояло какое-то изменение напева. Русские певцы не пошли ни по тому, ни по другому пути: они нашли третий, когда в угоду напеву и старому произношению стали распевать это слово трехсложно как «дэнэсэ». Что же получилось в результате? А вот что. Множество давно забытых гласных заполнило тексты песнопений. Певцы порой даже сами не понимали того, о чем поют. Не говоря уже о тех, кто слушал. Наименование «хомового» пение и получило от того, что типичные окончания слов «хъ», «мъ», «въ» пелись как «хо», «мо», «во».

Но и это еще полбеды, если бы к этим «хо», «мо», «во» не прибавлялись еще более непонятные слова, известные в истории русской музыки как «аненайки» и «хабувы». Смысл этих длинных бессвязных вставок в песнопениях никто не мог объяснить уже в XVII столетии. Ясно было одно, что достались они в наследство от Византии и постепенно обрели какое-то абсолютно невразумительное содержание. Вот как пелась строка демественного роспева XVII века «в память вечную будет праведник»: «во памя ахабува ахате, хе хе бувее вечную охо бу бува, ебудете праведе енихи ко хо бу бу ва». Получалась не просто бессмыслица, а чудовищный текст, с какими-то «ахами», «ехами» и даже насмешливыми, ехидными «хе-хе». И это-то в серьезных по содержанию песнопениях!

Но это мы говорим только о «хабувах». Что же еще те самые странные «аненайки»? Они звучали и вовсе беспардонно. Разобраться в том, что поют, было совершенно невозможно. Пожелание «Многолетия», к примеру, пелось так: «много ле-ле-та — инаниениноейнетеинеинеенаиненаинаааааини…» — строчку эту (вернее, несколько строчек) мы обрываем, хотя в реальности ее следовало бы еще долго продолжать.

Возмущению, которое вызывали «аненайки» и «хабувы» у многих современников, не было предела.

Иван Трофимович Коренев, автор знаменитого предисловия к «Грамматике мусикийской» Николая Дилецкого, изданной в XVII столетии, был настроен тогда наиболее воинственно из всех: «Нам подобает не смеяться, а плакать, — писал он, — ибо они, омрачившись и простотой и тьмой невежества… слова превратили в беспорядочные слова, а великую силу — в беспомощные ворожбы и бессловесные блеяния козлов… Нет на земле такого человека и не будет, который так бы говорил… О тьма невежества! О бессмыслие мрака!.. Никак иначе не следует петь, как только умом и сердцем и вещать разумными устами».

«Азбука», изданная печатником Василием Бурцовым, 1637 г. Московский печатный двор.

Столкновение двух лагерей — сторонников и противников «хомонии» — было долгим и принципиальным. Защитники «аненаек» пытались выдвинуть свои аргументы. И весьма убедительные. Во-первых, говорили они, подобные припевки вроде «эх, ах, ай, ой, ой-ли, ой-да, ай-но» встречаются широко и в народных песнях, где явно имеют свое место в мелодическом и ритмическом построении куплетов. Приводился даже пример такой песни: «Ой-да, уж вы горы, ай-но, а-ах, ой-да, почему же ой-да вы, горы, ничего вы не спородили, ой-да, не спородили, ай-но». Во-вторых, относительно хомового пения, иначе его еще называли пением на «он» («онным»), в качестве довода ссылались на праславянские языковые корни. Ссылались справедливо. Крюковое хомовое пение во многом действительно сохраняло фонетические, звуковые достоинства древнерусского языка. В этом можно было углядеть некоторый консерватизм, но одновременно проследить и глубокую традицию.

Беда же подстерегала любителей хомонии в другом. Многочисленные ошибки, описки, начертания понаслышке за долгие столетия привели и к искажению древнего произношения. «Молодые отрочата, учившиеся пети у подобных себе, а иные писати, списывают друг у друга, и перевод с перевода, и тетрадки с тетрадок, не зная добре ни силу речи, ни разум стиха, ни буквы ведая, и в той переписке от ненаучения, или от недосмотра описываются», — замечал современник. Никакие спасительные меры по сохранению отдельных эталонов-образцов нотных рукописей для переписывания, как, например, запись на титульном листе одного сборника — «не отдати никакоже, держати его книгохранителю в казне на свидетельство» — не помогали. Это и дало повод упомянутому выше иноку Евфросину сделать горький вывод: «Много убо и безчислена опись злая в знаменных книгах. Редко такой стих обрящется, который был бы не попорчен…»

Уже тогда, в середине XVII века, в пору наступившего кризиса крюковой нотной системы, лучшие умы понимали, что необходимо принять важные меры по упорядочению древнерусской музыкальной грамоты, привести ее к единству сообразно времени, для большего удобства и распространения. Именно тогда, в годы расцвета книгопечатания, возникли первые идеи внесения коррективов в знаменное пение. Именно тогда впервые по-настоящему зародилась идея, — отпечатать все нотные книги.

Ныне мы можем слышать подлинную музыку, воспроизведенную по крюковой записи, благодаря многочисленным подвижникам. Но только ту, которая родилась в основном не раньше середины XVI столетия. Потому что как раз в это время были изобретены новые, добавочные знаки для нотной грамоты — так называемые «пометы».

Кокизник (сборник попевок для учения знаменному пению). Рукопись XVII столетия.

Первенство в создании «пометного знамени» принадлежит новгородскому распевщику Ивану Акимовичу Шайдурову. Основной труд его до нас не дошел. Но многочисленные ссылки на него и переписанные отрывки встречаются в самых разных музыкальных сборниках.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.