Бесплатный фрагмент - Забытая ария бельканто

Глава 1

Такси подъехало к высокому деревянному забору. Максим открыл дверцу и медленно вышел. Потянул за лямку тяжелый рюкзак, накинул на плечи и осторожно вынул с заднего сиденья гитару в кожаном чехле. Таксист вытащил из багажника чемодан и вернулся на водительское место:

— Удачи на родине.

Гравий обыденно захрустел под колесами машины.

— Спасибо.

Максим стоял у калитки, искал кнопку звонка и не находил. Опустил взгляд и удивился:

«Раньше вроде выше была, а теперь уставилась в грудь выцветшим глазом», — он потрогал облупившуюся коричневую краску и нажал на звонок. Внезапно прошлое загудело в голове расстроенной шестистрункой.

«Не поеду я в этот Лондон!» — Максим в сердцах скинул с письменного стола пластиковую коробку, и разноцветные флэшки врассыпную покатились по натертому мастикой паркету.

«Максимушка, ты должен! Вернее, так надо», — только бабка умудрялась просить, требуя при этом безоговорочного подчинения.

Тяжело вздохнув, вспомнил, что самую важную флэшку — с записью выступления, принесшего решающие голоса на кастинге, — так и не нашел тогда. Хотя обыскал вечером каждый угол своей комнаты. Чертовщина. Или мистика. Или знак, что жизнь, которую он рисовал в амбициозных мальчишеских планах, не случится никогда.

Максим звонил долго. Не открывали. Скинул рюкзак, убрал выдвижную ручку чемодана. Осторожно примостил к нему гитару и снял куртку. Подпрыгнул. Ухватился за обитые холодным железом края забора, подтянулся на жилистых руках и заглянул во двор. Глаза ослепил багровый солнечный диск. Максим зажмурился и спрыгнул. Огляделся. Поселок словно вымер — ни человека, ни собаки.

— Оглохли что ли?! — он отчаянно забарабанил по двери кулаком. Вынул из кармана джинсов телефон. Позвонил. Гудок. Еще один. Наконец ответили:

— Слушаю.

— Иван Семенович, это я.

— Прилетел? Завтра ждали тебя.

— У дома стою.

— Скоро буду.

Максим спрятал мобильник и надел капюшон. Наглухо, под горло, застегнул молнию куртки и спрятал в карманы начинающие мерзнуть руки. Раздражение отступило. Накатила усталость.

Известие о смерти бабки. Ярость, что не успевает на похороны из-за бюрократической волокиты с визой. Тщательные сборы с мыслями «как сложится теперь учеба, и вернусь ли вообще в академию». Досрочная сдача экзаменов — благо, год пахал по всем предметам, и декан искусств пошел навстречу. Перелет. Московские пробки.

Он полной грудью вдохнул апрельский воздух, пропитанный терпким запахом еще не до конца прогретой земли и едва уловимым тонким цветочным ароматом мускариков.

В голове запульсировали строчки:

«Ты приехал домой, пусто — нет никого.

И не ной, не дави на жа-а-лость!

Ты здесь гость, ты — чужой. Не откроет никто.

Всем плевать на твою уста-а-лость».

— Да, Стрельцов. Дома тебя действительно некому ждать, — присел на корточки и прислонился спиной к забору.

Резко стемнело. Вечер обострил контуры домов и деревьев, придавая им несвойственную при дневном свете жуть. Максим поежился. Охватило волнение. В свои двадцать четыре темноты боялся, как девчонки крыс или пауков.

В студенческой деревне друзья беззлобно подшучивали, делая ставки, через сколько минут он проснется, если в комнате выключить ночник. Максим не обижался: дуться на традиционный сарказм англичан считалось дурным тоном. Да он и сам не упускал случая подколоть однокурсников. За острый язык его прозвали «Our dear Max Bowman».

Иррациональный страх уходил корнями в детство. В тот самый день.

Максим сидел в гостиной за массивным обеденным столом из красного дерева. Болтая ногами, не достающими до пола, быстрыми штрихами зарисовывал фарфоровую статуэтку, стоящую за стеклом буфета. Вместо забранных в высокую аккуратную прическу волос — хаотичные зигзаги куделек. Поднятая в шпагате ножка на бумаге превратилась в коленку кузнечика с пяткой-пуантом.

Бабка встала с кресла и подошла к столу. Склонилась над художеством внука и, как обычно, заворчала:

— Максимушка, ну почему просто не передать то, что видишь? Смотри, какая у тебя несуразица вышла!

— Не-су-ра-зи-ца, — согласился Максим и еще больше удлинил шею балерины.

«Жирафья шея», — засмеялся и наградил танцовщицу пятнышками.

В комнату зашла мама, и бабка тут же принялась нахваливать Максима:

— Софья, твой сын очень одаренный мальчик! — она протянула маме рисунки, но та, как всегда, отмахнулась:

— Я опаздываю! Машина уже ждет. Буду поздно.

Максим встрепенулся:

— А Робина?! — вскочил, подбежал к книжному шкафу и достал книгу в старинном переплете. — Ты же обещала!

— Прочитай сам: уже достаточно хорошо знаешь английский, — мама подошла, небрежно чмокнула Максима в макушку, обдав приторным ароматом духов, и поспешно выскользнула из залы.

Максим прислушался к стуку каблуков, считая ступеньки; узких — двадцать восемь: мама пробегала их быстро, и шесть пологих: на них шпильки замедляли ход. Дождался тихого скрежета ключа в замке:

«Ушла».

— Максимушка, иди ужинай и сразу спать, а я к себе. Голова разболелась. — Бабка скрылась за дверью.

Максим прочитал вслух несколько страниц, ведя пальцем по строчкам. Дошел до незнакомого слова, записал его в словарик, который всегда носил с собой. Убрал книгу на место. Спрятал недорисованную карикатуру балерины в выдвижной ящик комода. Шариковую ручку засунул в карман рубашки и, поймав ногами под столом мягкие тапки, засеменил в свою комнату, стараясь не смотреть в неплотно задернутые тяжелыми портьерами окна.

— Проверю, что бабушка делает, — он привык разговаривать сам с собой, заполняя тишину слишком большого для троих дома. — И вовсе не страшно, — бодрился, вышагивая в шерстяных носках по длинному коридору. На минуту остановился перед небольшим затемненным пятном: не горело несколько настенных бра в виде больших свечей в канделябрах. Осторожно подкрался к массивной двери, потянул ручку на себя и заглянул в комнату.

Бабка полулежала в кресле. Тканевый абажур торшера рассеивал свет, делая очертания ее лица мягче. Густые с легкой проседью волосы убраны в длинную косу, обвитую вокруг головы. Сложенные на груди руки с перстнями на тонких длинных пальцах казались детскими. Кровать под балдахином расстелена. Гора пуховых подушек красовалась на пуфике. На туалетном столике, среди многочисленных разноцветных склянок и коробочек, стоял небольшой граммофон — вещица, к которой бабка никого не подпускала.

Черный диск монотонно крутился под изогнутой лапкой с острой иголочкой на конце — Максим однажды тайком проверил: больно колет палец, — а из большой золотистой трубы, похожей на растущие в саду фиолетовые и розовые цветы, с тихим потрескиванием лилась песня на незнакомом языке.

Максим вгляделся:

«Дышит?» — оставаясь дома один, он боялся, вдруг бабка умрет — старая ведь уже. Заметив, что кружевной лиф ее ночной сорочки медленно поднимается и опускается, успокоился и вернулся в гостиную.

— Робин в лесу жил, а там и волки, и медведи, и люди разные попадались. А я дома. Кого мне бояться? — быстро спустился по лестнице, проверил, заперта ли входная дверь, юркнул в свою комнату, зажег свет и закрылся на щеколду.

Старинные часы в холле пробили девять. Максим поинтересовался у большого плюшевого медведя, вальяжно развалившегося на диване между книжной полкой и кроватью:

— Как считаешь, Михыч, бабушка узнает, что я зубы не чистил? — и тут же ответил за медведя, понизив голос: — Нет, я тебя не выдам!

Засмеялся, схватил зверя в охапку, завалился на коврик и начал крутиться на спине, отталкиваясь пятками от пола. Плафоны люстры на потолке заиграли бликами. Максим зажмурился, а когда открыл глаза, в комнате было темно.

От неожиданности он вскрикнул. Вскочил и протянул руку к выключателю. Щелчок. Света нет. Еще один — тщетно.

Максим старался рассуждать спокойно:

— Скорее всего, пробки. В подвал надо идти. Телефон бабушка спрятала. Сам виноват — нечего математику списывать. Фонарик в кладовке, кажется, лежит. Добегу быстро и все сделаю, — он прислушался. В доме ни звука. — Интересно, в саду фонари горят? — на ощупь добрался до окна, раздвинул занавески и снова вскрикнул, прикрыв ладонью рот.

Со стороны флигеля к дому двигалась светящаяся человеческая фигура. Максим осел на пол и обхватил колени:

— Мамочки, кто это?! — по спине и затылку словно муравьи забегали. В груди заколотилось сердце.

«Что делать? Бабушку звать? А вдруг оно услышит? — подполз на четвереньках к выходу и привстал на носочки. Дотянулся до потаенного гвоздя, вбитого в дверь и прикрытого вешалкой со спортивным костюмом. Снял деревянный лук. Вытащил стрелу из колчана и медленно отодвинул щеколду. — Оно, наверное, до дома не дошло еще?! Ой, не доплыло. Тьфу! Что они там делают, привидения? Ходят? — мысли скакали беспорядочными букашками. — Надо бабушку спасать!»

Дверь скрипнула. Максим от неожиданности икнул, выглянул в холл и оцепенел. Бледный лунный свет пробивался сквозь слуховое окно. Через входную дверь просачивалось мутновато-белое очертание мужской фигуры. Сначала появились широкие плечи. Голова в странной высокой шляпе, похожей на цилиндр. То ли пальто, то ли плащ струился волнами, словно дул ветер. И ноги… Они двигались, как у обычного человека, перешагивающего через низкий забор, но только очень медленно.

«Крадется», — Максим перестал дышать. Глаза непроизвольно расширились. Сердце переместилось сразу в оба уха, а спину защекотала стекающая вдоль позвоночника струйка пота. Он вцепился в притолоку мокрой ладонью и напряг живот, преодолевая позыв в туалет.

Призрак медленно двигался в его сторону. Максим не мог пошевелиться. В середине холла силуэт остановился. Попав в пучок лунного света, сформировался в густой плотный туман с белесым отливом. И в этот момент Максим увидел лицо призрака. Очень похожее на бабушкино, но не строгое, а печальное. Максим не выдержал напряжения и крикнул:

— Уходи! У меня вот что есть! — он вскинул оружие.

Привидение зашевелило губами, расставило ручищи в стороны, пытаясь то ли схватить, то ли обнять, и, склонив голову набок, двинулось на Максима. Большие грустные глаза смотрели в упор.

Максим никак не мог попасть раздвоенным концом стрелы в натянутую тетиву. В отчаянии швырнул лук в привидение. Оно протяжно охнуло, пропуская оружие сквозь себя.

Удар лука о паркет показался Максиму оглушительным взрывом. Он заорал. Развернулся на пятках. Прыгнул в комнату. Сшиб стул, больно ударившись коленкой. Споткнулся в потемках о медведя. Схватил его и забился под письменный стол.

«Щеколду не задвинул!» — внезапно внизу живота словно ослабили тугой узел. Штаны стали горячими.

Еще какое-то время Максим прислушивался, стараясь уловить посторонние звуки, но кроме глухих частых ударов в груди ничего не различал. Часы в холле отмерили четверть десятого. Наверху бабушка зашаркала тапками. Шаги приближались. Скрип двери, вспышка света в лицо.

— Максимушка, ты тут?

Из воспоминаний выдернул слепящий глаза круг и неожиданно резко прозвучавший в тишине знакомый голос:

— Здравствуй, — садовник опустил фонарик, — в супермаркет зашел. Жанна Яковлевна только завтра пожалует.

Максим с трудом поднялся на затекших ногах:

— Здравствуйте, Иван Семенович.

Садовник крепко сжал ладонь Максима:

— С возвращением, — он ловко выцепил из кармана брюк связку ключей и открыл калитку, — иди за мной.

Максим накинул на плечо лямку рюкзака, схватил гитару, чемодан и поспешил за Иваном Семеновичем.

Дом казался покинутым. Ставни закрыты. Плющ разросся, скрывая местами кирпичную кладку. Его курчавая шевелюра спускалась с крыши и шапкой нависала над эркером первого этажа. Вдоль выложенной плиткой дорожки — от калитки до крыльца — выстроились в ряд фонари, выпустив навстречу сумеркам короткие тени. Над головой, глухо ухнув, пролетела потревоженная птица.

— Электричество отключили? — с тревогой спросил Максим.

— Вторую неделю с перебоями. Кабель в поселке меняют. Пришлось генератор старый в порядок приводить. Свет в доме есть.

Максим вздохнул с облегчением: не хотелось в первую же ночь вздрагивать от каждого шороха на новом месте.

«На новом. Сказанул, тоже мне», — в детстве облазил здесь каждый сантиметр.

Они обошли дом слева, поднялись по широким ступеням крыльца и остановились перед металлической дверью. Садовник поставил сумки на низкую скамью у каменных балясин, и передал фонарик:

— Посвети-ка. Замки менял после смерти Алисы Витальевны. К ключу не привыкну.

Максим вздрогнул: он редко называл бабушку по имени. Когда в деканате сообщили о смерти Алисы Витальевны Стрельцовой, не сразу сообразил, о ком идет речь.

Вошли в холл. Иван Семенович скинул обувь и прошелся вдоль стены, щелкая выключателями:

— Алиса Витальевна всегда следит… следила, чтобы везде свет горел. Не экономила на этом.

«Для меня старалась».

Тугой ворот водолазка вдруг сдавил Максиму горло.

— Комната где твоя, не забыл? — Иван Семенович уже гремел посудой и шуршал пакетами на кухне.

— Помню, — Максим огляделся.

Центральную часть холла занимала печка. Старинная. Облицованная цветными изразцами с замысловатым кружевным орнаментом. В детстве он любил забираться на высокую лежанку и отогреваться после прогулки на морозе.

Из кухни выглянул Иван Семенович с большим ножом в руке:

— Чего застыл. Воспоминания?

— Да. Навалилось как-то.

— Немудрено. Мог бы почаще приезжать, — садовник что-то кромсал: с кухни доносились частые постукивания ножа о дерево. — Алиса Витальевна каждый год тебя ждала. Комната всегда наготове.

«Столько лет скучал по дому. А приехал — все чужое».

Иван Семенович снова выглянул. На этот раз, с куриной тушкой, обмазанной чем-то коричневым:

— Через полчаса ужин. Мясо. Салат. Пить будешь? Не знаю, что у вас там принято.

Максим машинально ответил:

— Виски, джин, эль, пиво… Эдвард угощал ромом. Из Ямайки, — он все еще стоял на пороге, не решаясь шагнуть вперед в прошлое, — но я, вообще-то, пью редко.

Иван Семенович твердой походкой вернулся с кухни, взял у Максима рюкзак и чемодан:

— Полегче: виски с джином не держим. Есть красное сухое. Пятнадцатилетней выдержки. Алиса Витальевна предпочитала его, — он развернулся и пошел к комнате Максима.

Тот поспешно скинул кроссовки и поплелся за ним, прижимая к груди гитару. Иван Семенович ковырялся ключом в замке:

— Опять заедает. Смазать надо, — открыл дверь, пропустил Максима, поставил чемодан и кинул рюкзак на тумбу у стены: — Жанна Яковлевна вчера убиралась. Твои вещи Алиса Витальевна просила регулярно стирать, чтоб не залеживались. Ничего не разрешала выбрасывать.

Максим буркнул стеснительное «благодарю», осторожно положил на кровать гитару и присел на краешек стула у письменного стола.

— Ну, не буду мешать. За стол позову, — садовник вышел и прикрыл дверь.

«Семеныч совсем не изменился. Только плечи, кажется, шире стали, и морщин прибавилось».

Он обвел взглядом комнату:

«Словно вчера отсюда вышел. Лук. Колчан со стрелами на двери висит. А грозилась выкинуть. Михыч на привычном месте развалился, — он протянул руку и потрепал медведя по голове, потрогал карандаши в стаканчике: — Наточены. — И почему-то стало нестерпимо трудно дышать. — Что же не так?»

Он чувствовал себя расстроенной гитарой: колки изо всех сил закручивали, забыв сначала слегка ослабить натяжение струн, и они издавали дребезжащие звуки, не в состоянии вступить друг с другом в резонанс.

Максим встал, вышел в коридор и медленно побрел в комнату бабки. Приоткрыл казавшуюся раньше тяжелой дверь и застыл на пороге. В нос бросился забытый цитрусовый запах ее туалетной воды, смешанный с лавандой — бабка набивала сухой травой холщовые мешочки, сшитые на старой ножной машинке, и распихивала по всем шкафам от моли.

«Мыло. Еще было мыло! — Максим вдруг захотел, чтобы в руке очутился душистый увесистый кусок. Включил свет, в два шага оказался у платяного шкафа, открыл приветственно скрипнувшую створку и, не раздумывая, нырнул рукой между постельного белья. — Есть! — Достал потрескавшийся брусок, поднес к носу и с силой вдохнул едва ощутимый аромат: — А ведь как она бесила меня привычкой тайком засовывать его на мои полки!»

Он положил мыло в задний карман джинсов, сел на кровать, провалившись в мягкую перину, и замер. С большой фотографии, перетянутой черной атласной лентой, на него смотрела мама. Волосы собраны в высокий хвост. Вызывающий изгиб черных бровей напоминал зигзаг четвертной паузы. Улыбка уголками губ. Едва заметная сеточка морщинок под глазами.

Мамины похороны прошли без Максима. Он помнил только большое черное пятно завешенного тканью зеркала в холле. И то, что все время плакал. Да! Голоса… Бабкин слезливый сокрушался, садовника монотонный утешал. И еще… Максим уверен, что ночью в комнату приходил призрак. Его печальное лицо склонилось над ним в ту самую секунду перехода между сном и бодрствованием, которую почти невозможно отследить. Максим с трудом открыл опухшие глаза со слипающимися ресницами. Не было ни страха, ни желания закричать. Пусть делает с ним, что хочет. Все равно маму не вернуть.

На следующий день бабка приставила к Максиму Ивана Семеновича, а сама до ночи просидела в комнате и с кем-то приглушенно беседовала по телефону.

Садовник развлекал Максима как мог. Вместе подстригали кусты, живой изгородью окружившие дом по периметру. Сколотили скворечники, которых могло хватить на весь поселок. Обычно молчаливый и сдержанный, Иван Семенович рассказал о каждом растении с клумбы.

«Он ведь тогда вроде отца мне стал», — вдруг вспомнилось, как садовник впервые появился у них в доме.

Прошла неделя или две после той ночи с привидением. Максим трое суток пролежал с высокой температурой. Его то накрывало колпаком, под которым отсутствовали звуки и ощущения, то вытаскивало наружу, где сразу нагружали всем. В ушах тихий пульсирующий звон. Рядом гудят шмелями мама и бабушка. Пахнет мятой и едкими лекарствами. Приятная прохлада влажной ткани на пылающем лбу. Сладкая микстура с горчинкой наполняет пересохший рот слюной. Он открывает глаза, щурится, ловя взглядом плывущие предметы бабкиной комнаты.

«Я сплю? — недоумевает, пытаясь привстать, и тут же падает на подушку, подкошенный слабостью. — Или не сплю? — Поднимает руку и с интересом наблюдает, как она подрагивает. — Я кто?»

Когда Максим окреп, он аккуратно вставал с бабкиной перины и выходил из комнаты на разведку. И однажды краем уха услышал разговор о себе.

Бабка с тревогой напоминала маме, что врач, приглашенный из города, рекомендовал «не оставлять ребенка одного». Детская психика в «пограничном состоянии» очень ранима.

«Я ранен? — дивился Максим их словам. — И теперь мама всегда со мной будет?» — такая болезнь вполне его устраивала.

Первое время у них получалось: бабка переносила лекции в консерватории, а мама перестала примерять красивые платья и по вечерам оставалась дома. Но постепенно все вернулось к привычному переругиванию: мать чаще задерживалась на работе, бабка злилась.

А потом появился Иван Семенович. Максим сразу понял, что с бабкой они давно знакомы. После ужина ушли в сад. Максим спустился на кухню, подкрался к раскрытому настежь окну. Осторожно отодвинул цветок в горшке и, выглянув на террасу, уловил обрывки разговора:

— Если бы тогда… — бабкин голос перешел на шепот.

— Не надо, ты же знаешь, как я отношусь к тебе.

Но что поразило Максима больше всего, так это то, что Иван Семенович встал, склонился над бабкой, сидевшей в плетеном кресле, взял ее руку и поцеловал.

Максим тут же представил Ивана Семеновича Робин Гудом, а бабку — его возлюбленной Мэриан.

«Вот бы узнать их тайну!»

С тех пор он всякий раз оказывался рядом, когда Иван Семенович общался с бабкой. Но на людях они обращались друг к другу только на «вы» и обсуждали исключительно домашние дела.

Постепенно Иван Семенович стал если не другом, то близким человеком, проводившим с Максимом больше всех времени. Ему и задал он однажды мучивший вопрос:

— Почему мама с бабушкой все время из-за меня ругаются?

На что Иван Семенович пространно заметил:

— Цветок, вырванный с корнем и вновь пересаженный в тот же самый горшок спустя время, приживается плохо.

Сейчас, сидя в опустевшей бабкиной комнате и глядя на мамину фотографию, Максим вспомнил эту фразу, и смысл ее наконец дошел до сознания:

«Время. Прошло время. Я вернулся, и начало болеть то, что когда-то считалось моими корнями», — двенадцать лет сжались в один день. День, когда казалось, кончилась жизнь, и все потеряло смысл.

Перед самым вылетом в Лондон он целый день не выходил из комнаты, игнорируя бабкины призывы. То к столу звала, то просила впустить поговорить. А он сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, брал одну за другой школьные тетради, сваленные стопкой, рвал на мелкие кусочки и расшвыривал по полу.

«Пусть убирает, старая чистюля! — он тер покрасневшие глаза, пытаясь пересилить очередной поток слез. — Вот уеду и напрочь забуду вас всех! Маме не нужен был. Теперь и бабка от меня избавиться хочет».

Выхватил толстый блокнот с коричневой обложкой. Раскрыл на первой странице. Замельтешили схематично прорисованные человечки с раскинутыми в стороны руками, скрещенными ногами. В прыжке. В упоре лежа. Максим стиснул зубы. Не хватало духу порвать свои наброски, облегчавшие заучивание «степов» и «дропов».

В пятом классе, ожидая приезда Ивана Семеновича, всегда забиравшего его после хореографии, Максим заглянул в кабинет современного танца.

Ритмичная музыка ударила в уши. Казалось, пол вибрировал. Четверо ребят в черных костюмах кружили по залу. Раз — взмах. Два — прыжок. Поворот. Падение. Прокрутка.

Максима накрыло состояние парения. Он задышал прерывисто, задерживая вдох всякий раз, когда танцоры крутились то на спине, то на руках. С портфелем в руках пытался повторить с виду простые движения.

По дороге домой он умолял Ивана Семеновича не говорить бабке, что на хореографию больше не пойдет, а запишется на «этот, прыгающий танец». Иван Семенович остановил машину на светофоре, повернулся к Максиму и усмехнулся:

— Хочешь би-боем стать?

— Нет, я как они хочу!

Садовник не сказал ни «да», ни «нет», но с того дня делал вид, что не замечает, из какой аудитории выбегал Максим по понедельникам, средам и пятницам. А иногда и сам приходил посмотреть на баттлы в спортивном зале.

Дома Максим частенько стоял в холле и раскачивался из стороны в сторону, стараясь уловить тот самый «грув». Бабка, в очередной раз застав его за этим занятием, недоумевала:

— Максимушка, что ж ты дрыгаешься, как муха, попавшая в паутину?

К седьмому классу он стал лучшим би-боем в районе, а за неделю до отъезда в Лондон прошел кастинг на Фестиваль брейк-данса в Москве.

Максим тяжело вздохнул, заново проживая то время. Встал, еще раз окинул взглядом бабкину комнату и вернулся к себе. Расчехлил гитару и начал тихим перебором наигрывать пришедшую в голову мелодию.

Свою нынешнюю — акустическую — любовно называл «Arrow». Отец Эдварда Томса, сэр Роберт, подарил.

Эдвард учился на кафедре «Популярной музыки». Вместе жили в общежитии и посещали уроки исполнительского мастерства.

Отец Эдварда входил в совет директоров компании «Gibson» и носил титул баронета. Эдвард искренне радовался тому, что он младший сын своего отца, поскольку его увлечение рок-музыкой вызывало у того явное недовольство. Но препятствовать пристрастиям сына он не собирался и оплачивал обучение в консерватории.

История произошла в начале августа прошлого года на Robin Hood Festival, Максим с Эдвардом махнули в Шервуд. В эти дни туда стекались многочисленные любители побороться на мечах, испытать удачу в схватке с лесными разбойниками, поглазеть на искусных жонглеров, поучаствовать в костюмированном представлении. Да и просто на дармовщинку угоститься жаренной на костре дичью и хмельным элем.

Пока Максим соревновался в меткости, стреляя из лука по прикрепленной к дереву мишени, Эдвард встретил знакомых по колледжу и приударил с ними по элю.

К тому моменту, когда Максим выиграл главный приз турнира стрелков — небольшой кубок с выгравированной надписью «The bravest and most accurate archer», Эдвард не на шутку сцепился с одним из бывших однокашников. Образовалась куча-мала, и Эдвард пропорол бедро о торчащий сук.

Рана оказалась не настолько серьезной, чтобы ехать в больницу — первую помощь оказали на месте, но Максиму пришлось тащить друга на себе до автобусной остановки, а в Ноттингеме брать такси до квартиры, которую они снимали на лето.

Эдвард стонал и охал, как маленькая мисс. И еще неделю изводил капризами, делаясь беспомощным тот час, как Максим выражал намерение пойти прогуляться.

Отец Эдварда узнал о несчастном случае. Приехал и долго беседовал с сыном — о чем, Максим не слышал, так как предпочел деликатно выйти на балкон, — а на следующий день подарил Максиму гитару с дарственной надписью на грифе: «Thanks from Sir Robert Thomson».

— Ужинать! — громкий окрик Ивана Семеновича выловил Максима из прошлого.

Он убрал гитару в чехол, скинул верхнюю одежду, достал из рюкзака футболку и шорты свободного кроя, переоделся и пошел на кухню.

Запах жареной курицы со специями защекотал нос. Резко захотелось есть — последний раз перекусывал в самолете.

За столом садовник интересовался учебой, студенческой жизнью в городке. Максим отвечал односложно, а в голове неотвязно зудел вопрос: «От чего умерла бабушка?»

— Завтра в три к нотариусу, так что, выспишься, — садовник собрал грязные тарелки и положил в раковину.

Максим вскочил:

— Я сам могу помыть!

— Сиди. Успеешь еще, — покончив с посудой, Иван Семенович налил чай и придвинул к Максиму вазу с конфетами. — Алиса Витальевна твои любимые всегда держала.

Максим напрягся:

«Почему он о главном молчит?»

— Да, просила тебе передать кое-что, если с ней… — Иван Семенович запнулся на полуслове, странно посмотрев из-под густых нависших над глазами бровей. — Допивай, — он буквально выдавливал из себя каждое слово: — Я в библиотеке жду.

Вышел из-за стола, накрыл салфеткой вафельный торт и аккуратно расправил на ручке плиты кухонное полотенце. Максим вылил остатки чая, сполоснул чашку и пошел следом.

Библиотека примыкала к бабкиной спальне и соединялась с ней дверью, спрятанной в складках портьер.

А еще сюда можно было проникнуть, поднявшись по очень узкой и крутой потайной лестнице, которую Максим нашел совершенно случайно, исследуя подвал, куда Иван Семенович брал его на подмогу, когда возникала необходимость перенести картошку или банки с засолкой. Садовник выращивал огурцы и помидоры в теплицах, и собственноручно закатывал на зиму. Максим вдруг вспомнил эпизод из прошлого.

На кухне стоит укропный дух. Из большой кастрюли идет пар. Садовник, в длинном фартуке и пилотке из газеты, опускает щипцами металлические крышки в кипяток. Бабка сидит за столом, чистит чеснок и рассуждает:

— Жениться вам надо, Иван Семенович — хороший глава семейства из вас бы вышел.

Он кидает на нее настороженный взгляд. Мама раскачивается в кресле, перелистывает журнал с женщинами в красивых платьях и украшениях:

— Двадцать первый век на дворе, в магазинах всего полно, а вы по старинке квасите.

Иван Семенович миролюбиво отзывается:

— За этим рецептом вся улица к матери бегала.

Мама презрительно хмыкает, встает, кидает журнал на столик и уходит. Максим пропускает их перебранку мимо ушей. Ничто не может сегодня испортить ему настроение! Стараясь, чтоб его не заметили, он таскает из огромного таза с водой по одному огурчику с колючими пупырышками. Убегает за флигель и, закрыв глаза от удовольствия, громко хрустит, не боясь, что отсюда его услышат.

Максим остановился в дверях. В детстве библиотека казалась огромной, а сейчас сжалась в небольшую залу, уставленную высокими, под самый потолок, застекленными стеллажами.

«Все, что может вместить человеческая мудрость, хранится на этих полках, Максимушка», — любила повторять бабка, ловко залезая на стремянку и подавая ему по одной тяжелые книги. Чего здесь только не было: собрания сочинений русских и зарубежных классиков, историческая и приключенческая литература — самый любимый закуток Максима. Поэзия, книги по искусству. Но особое место занимали оперные клавиры. Их бабка с благоговением доставала раз в неделю, когда протирала пыль. Сама. Не доверяли никому прикасаться к своим «сокровищам».

Детская литература для Максима выписывалась в букинистических магазинах — современные издания бабка не признавала, и он с нетерпением ждал похода на почту, чтоб получить заказ. Новые книги читали вслух. Бабка чинно усаживалась на мягкий стул, обитый красной, с золотым орнаментом, тафтой. Раскрывала лежащую на журнальном столике книгу и начинала…

Тембр бабкиного голоса менялся — становился выше, протяжнее. Максиму все время чудилось, что вот-вот, и она перейдет на пение. Бабка отмечала карандашом фразы, которые он должен был выписывать в специально отведенную тетрадку.

— Макси-и-им! — голос садовника вновь выдернул из нахлынувших воспоминаний и показался громоподобным. — Слышишь? Предназначается только тебе.

Максим отпрянул и уперся спиной в дверь. Иван Семенович стоял на стремянке и протягивал конверт.

— Что это? — Максим подошел поближе. Под ложечкой заныло.

Большой плотный конверт. Коричневая бумага. Красная сургучная печать. Сверху бабкиным почерком написано «Максимушке, когда меня не станет». И дата. Ровно за три дня до ее смерти.

— Я не в курсе, — садовник с кряхтением спустился с лестницы. — Алиса Витальевна просила, чтоб ты без свидетелей открыл.

«Что-то он не договаривает», — Максим пристально вглядывался в лицо садовника:

— От чего она умерла?

Иван Семенович устало вздохнул:

— Поздно уже разговоры разговаривать. Все завтра. Пошли, — дождался, когда Максим выйдет, закрыл на ключ бабкину комнату и добавил: — Домой пойду. Завтра к семи буду.

Максим встрепенулся:

— Гостевые комнаты свободны.

— Уговор у нас с Алисой Витальевной был. Давно еще. Я живу в своем доме.

Максим проводил садовника до калитки. Вернулся к себе. Сунул бабкино письмо в письменный стол и, не раздеваясь, лег на кровать поверх покрывала.

«Жесть. Еще немного и зареву», — со злостью смахнул слезы, вспоминая, когда последний раз так накатывало.

В колледже. Тьютор отправил в библиотеку за учебниками. Максим отвлекся, разглядывая огромный читальный зал, и на вопрос «книгохранителя» «What’s your ID?», громко ответил: «What’s the idea? I don’t have them yet!», чем вызвал радостный смех стоявших рядом студентов.

«Слишком длинный и непонятный день».

Вспомнилась цитата из «Хроник Нарнии», переписанная красивым почерком под присмотром бабки:

— Плакать неплохо, пока ты плачешь. Но рано или поздно слезы заканчиваются, и тогда надо решать, что же делать, — Максим перевернулся на бок, поджал ноги и закрыл глаза.

Глава 2

Он проснулся от настойчивого стука. Окинул комнату рассеянным взглядом, соображая, где находится. Сквозь неплотно задернутые ночные шторы пробивалось солнце, оставляя яркую полоску на кейсе гитары. Нераспакованный чемодан привалился к платяному шкафу. Из расстегнутого рюкзака свисали вещи. На письменном столе, в бутыли, декорированной салфетками, — большой букет сухих физалисов. Бабка любила эти цветы, называя «разбитыми сердцами». По осени собирала в саду охапками и расставляла по комнатам в хрустальных вазах.

Максим взял с тумбочки мобильник и взглянул на экран:

«Ого! Полпервого. Ну я и дрыхну», — вскочил с кровати, натянул штаны, босиком подбежал к двери и отпер щеколду.

На пороге стоял Иван Семенович в темно-сером костюме и при бабочке. Выбритый, густо пахнущий одеколоном.

— Добрый день. Через час выезжаем.

— Куда?

— К нотариусу.

Максим взъерошил густые волосы:

— Забыл, — и начал оправдываться: — Обычно рано встаю, а тут…

— С дороги не грех поспать.

На кухне раздался звон разбитой посуды. Иван Семенович недовольно поморщился:

— Жанна Яковлевна.

«Домработница», — в памяти Максима мгновенно всплыл облик плотно сбитой курносой женщины. В детстве он ее побаивался.

После завтрака садовник, как обычно, отвозил бабку на лекции в консерваторию. Максим сидел на кухне, жевал ароматный оладушек, макая его в пиалу со сметаной, и нахваливал стряпню Жанны Яковлевны:

— Вам на шоу поваров надо выступать, — он старался усыпить бдительность домработницы.

— Ешь, ешь, — она улыбнулась, обнажив верхние десны, и подложила Максиму добавки.

«На пирата похожа. Зубы, наверно, специально вставила, чтобы надежнее золото спрятать», — Максим брезгливо поморщился, увидев, как Жанна Яковлевна помешала суп, зачерпнула ложкой из кастрюли дымящуюся жидкость, подула на нее и шумно втянула губами.

«Сколько раз бабушка просила из общей посуды не пробовать! Не буду ее борщ!» — он соскочил со стула, бочком подошел к большой деревянной кадке, стоявшей у батареи. Приподнял накрахмаленную тряпицу, отщипнул кусочек липкого теста и незаметно запихнул в рот, облизнув пальцы.

— Спасибо, Жан Якливна!

— Иди, уроки делай, — она собрала со стола грязные тарелки и загрузила в посудомойку.

Максим добежал до своей комнаты и нарочито громко хлопнул дверью. Осторожно, стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся на второй этаж. Минуты три наблюдал за домработницей, прячась за перилами:

«Котлеты жарит».

Он преодолел коридор, вдыхая терпкий чесночный запах, юркнул в гостиную и включил телевизор. Сразу убавил звук. Компьютер бабка строго по часам выдавала и то после проверки домашнего задания. А в одиннадцать передача про животных!

Максим переключил на детский канал, забрался с ногами на кожаный диван и мгновенно переместился вместе с диктором в саванну.

Африканские слоны, радуясь долгожданным дождям, набирали воду в хоботы и окатывали друг друга. У самого берега торчала рельефная морда крокодила.

— Берегись! — предупредил Максим об опасности зазевавшуюся антилопу.

— Та-а-ак! — раздалось за спиной.

Максим ойкнул и вжал голову в плечи, словно кровожадный хищник только что клацнул зубами около его шеи. Перед ним возникла Жанна Яковлевна и уперла руки в бока:

— Это мы так уроки учим? Вот я сейчас Алисе Вита…

Максим заткнул уши.

«Дождевая лягушка. Один в один. Глаза выпучила, надулась, того гляди лопнет! Рот маленький. Обиженный такой ротик, — он непроизвольно хихикнул, — и платье маскировочное, светло-коричневое. Сливается с обоями».

Жанна Яковлевна шевелила губами.

«Бородавок только не хватает. А, может, есть?» — Максим разжал пальцы.

— … Семенович с города приедет, вот он тебе задаст трепку! — продолжая верещать, домработница взяла с журнального столика пульт и нажала на кнопку. Саванна исчезла. Максим вскочил с дивана:

«Теперь не узна́ю, чем схватка с крокодилом закончилась!»

Он увернулся от Жанны Яковлевны, размахивающей руками:

— Неправда! Иван Семеныч меня ни разу не наказывал! — и шустрой мышкой проскочил в свою комнату.

— Там полотенце свежее. Зубная щетка и паста, — Иван Семенович прервал воспоминания Максима, — бритву на свой вкус купил, не знаю, какой пользуешься.

— Спасибо.

— Будешь готов — спускайся. Надо распоряжения дать домработнице.

— Распоряжения?

— Ты хозяин теперь. Она справлялась, что и когда готовить. И во сколько приходить.

Максим нахмурился:

«Какой я хозяин?! — он не собирался тут задерживаться, — дом продам, куплю фургон и уеду».

Словно подслушав его мысли, садовник сказал с досадой:

— Хотя… Молодежь теперь все больше деньги интересуют, да городская жизнь, — он повернулся и поплелся на кухню.

Максим сконфузился:

«Будто ростом меньше стал».

Послышался заносчивый возглас домработницы:

— И долго мне еще дожидаться?

— Сколько надо, столько и подождёте, — отрезал садовник.

Максим наскоро заправил постель, распахнул шторы, открыл форточку, впуская порыв свежего ветра и птичий гам.

В ванной тщательно брился. Глядя в зеркало, хмурил брови, чтобы в разговоре с домработницей выглядеть солиднее. Пока умывался холодной водой, вспомнил случай из детства.

Бабка всегда прятала сладости. То на верхнюю полку буфета, то в кладовку, среди коробок с обувью. Но у Максима словно нюх обострялся, и ноги сами несли к «тайнику». Попытки стащить пару конфет редко удавались, когда домработница была дома. Он ненавидел ее за привычку неслышно подкрадываться и портить удовольствие.

— Ну-с, и что ты тут делаешь, а? — победоносно звучал над самым ухом ее противный голос.

Максим вздрагивал и застывал с развернутой шоколадкой в руке, а Жанна Яковлевна доставала из кармана фартука блокнот и карандаш.

— Украл конфеты из ящика для рассады, — записав, она удивленно подняла брови: — Я ж сама Алисе Витальевне посоветовала сюда схоронить; думала, в теплице точно не найдешь.

«Я везде найду!» — Максим злился и пытался сообразить, как перехитрить противную Жабу. С того дня он решить следить за ней.

«Должна же она проколоться?!»

И однажды случай представился.

После обеда обитатели дома расходились на тихий час. Садовник — во флигель. Бабка — к себе наверх. Мама облюбовала диван в гостиной, а Жанна Яковлевна обычно устраивалась в холле, у печки. Она сдвигала два мягких кресла, застилала их пледом и укладывалась, как в люльку. Ноги в плотных колготках не умещались и торчали, словно куриные лапки из хозяйственной сумки.

Максим подозревал, что Жаба выбрала это место специально, чтобы надзирать за ним. В тихий час не разрешалось ни читать, ни рисовать. Дверь в его комнату держали приоткрытой. Иногда удавалось заснуть, особенно, если уставал на тренировке по брейку. Но чаще всего мучился, ворочаясь с боку на бок.

В тот день за завтраком Жанна Яковлевна проворно налила бабке кофе:

— Алиса Витальевна, мне бы отлучиться после обеда.

— Надолго?

— Всего на часок.

Бабка посмотрела на мать:

— Софья, у меня репетиция к прослушиванию. Ты никак свою встречу отменить не можешь, Максимушку чтоб одного не оставлять?

— Нет, я заранее предупреждала, что уеду, — мама сделала глоток, поставила чашку, встала. Отмерила Максиму дежурный поцелуй в макушку и упорхнула.

Бабка тяжело вздохнула, отложила на блюдце кусок тоста и молча вышла из-за стола.

«Опять из-за меня ссорятся», — от досады Максим пролил какао. Жанна Яковлевна тут же затерла пятно на скатерти и посыпала солью:

— Аккуратнее!

— Я не специально, — настроение скатилось, как ледянка с горки. Максим поблагодарил за завтрак и побрел в свою комнату.

В холле одевалась бабка:

— Максимушка, поднимись ко мне. На столе оставила либретто. Перечитай «Аиду» — в выходные в Большом дают, — а вечером перескажешь мне.

«Ненавижу оперы!» — Максим сжал кулаки.

— Можно я на Ютуб зайду? — спросил он с вызовом.

— Интернет когда-нибудь погубит человечество, — назидательно произнесла бабка, — там много полезного, но только безумец оставит ребенка в его сетях без присмотра.

— А глаголы учить за шестой класс вместо четвертого я значит не ребенок?!

Бабка часто заморгала:

— Но тебе же легко дается английский, репетитор отзывается очень лестно.

— Ага, ему деньги платят, вот и льстит, — пробурчал Максим себе под нос.

— Что?

— Ничего.

После обеда Жанна Яковлевна вперевалочку протопала к калитке. Максим спрыгнул с окна и бухнулся в одежде на кровать. С полчаса разглядывал лепнину на потолке и соединял в узоры мелкие трещинки в побелке.

«На печку что ли забраться? Ага! Сразу Жаба появится по закону подлости, — он промаялся еще какое-то время и вдруг услышал, как открылась входная дверь. — Вернулась?! — второпях скинул покрывало и залез с головой под одеяло. Замер и плотно зажмурился.

Знакомые шаги осторожно проследовали к его комнате. По спине пробежал неприятный холодок. Скрип. Тишина. И снова вкрадчивая поступь домработницы. Теперь уже по лестнице на второй этаж.

«Пронесло, — Максим встал. Любопытство побороло страх. — Надо посмотреть, что она делает». — Бесшумно прокрался к двери и выглянул из комнаты.

Никого. Пол неприятно холодил босые ноги. Максим на цыпочках поднялся по лестнице. Вжимаясь в стену, двигался по коридору, проверяя двери. В гостиной пусто. В туалете с ванной темно. Гостевые комнаты заперты.

«К бабушке? Зачем? — его вдруг осенило. — А вдруг это воры? Жаба им сказала, что я один остался, вот и залезли. — От страха затряслись руки. Зря не взял лук или кочергу! Он вернулся в гостиную и выхватил из чехла бильярдный кий. — Отбиваться буду».

Перед дверью бабкиной комнаты остановился и прислушался. Ни звука. Не мог же он ошибиться? Точно кто-то проник в дом! Максим заглянул в замочную скважину.

Домработница рассматривала в большую лупу какую-то вещицу. Максим поднял кий, напряг шею и пинком открыл дверь:

— Что вы здесь делаете?!

— А-а-а! — она вскочила, уронив деревянную резную шкатулку. Драгоценности рассыпались по полу.

— Это бабушкино!

Жанна Яковлевна кинулась подбирать бусы, кольца, сережки, браслеты, большие красивые ленты с камнями — Максим не знал, как они называются — и складывать все в шкатулку.

— Конечно, конечно, — красная, она пыхтела, ползая на коленях, — Алиса Витальевна просила свезти к ювелиру сережки: замочек заедает.

— А почему вы крадетесь, как шпионка? — наседал Максим. Страх исчез. Осталось злорадство.

— Чтоб тебя не разбудить, Максимушка.

— Я не спал. Все слышал. И ви-дел! — он взял со стола «Сто балетных либретто», засунул книгу подмышку и чинно проследовал вон.

«Пусть теперь только попробует бабушке на меня пожаловаться!» — вернул кий на место в гостиную, прошел к бабушке, уселся поудобнее и принялся за «Аиду».

Максим перестал таскать конфеты. Всякий раз, как находил лакомства, перед глазами вставала Жаба, копающаяся без спроса в бабкиных вещах. А уж на нее он точно не хотел походить.

Как-то раз он включил телевизор. Домработница тут как тут. Достала свой блокнот, но Максим вытащил из кармана припрятанную бумажку и громко зачитал:

— Десятое апреля двухтысячного года. Шкатулка, — он насмешливо наблюдал, как лицо Жабы покрылось красными пятнами. Она шумно задышала и поджала тонкие губы. С того дня домработница присмирела.

Максим покончил с утренним туалетом, вернулся в комнату, облачился в джинсы и водолазку и заспешил на кухню. В дверях приостановился. Жанна Яковлевна стояла у окна вполоборота к садовнику, раздувая ноздри. Презрительно сжатый рот напоминал куриную гузку. Иван Семенович в длинном белом фартуке поверх пиджака хлопотал у плиты.

Домработница скрестила руки и насмешливо наблюдала за ним.

— Может, вы у нас в кухарки заделаетесь?

— Может, — ответил садовник спокойно и налил в глубокую тарелку три половника супа. Поставил на плоское блюдо и посыпал рубленой зеленью. — Не велика премудрость.

— Ну-ну, — домработница поправила воротничок и переместила кружевную наколку на затылок.

«Раньше на жабу походила, а сейчас матерый такой бульдог. Цапнет, если бдительность потеряешь. Манжеты на запястье не сходятся. Ноги расставила, как на ринге», — Максим представил, как Жанна Яковлевна боксирует и рассмеялся.

Садовник и домработница обернулись.

— Всем добрый день, — Максим уселся за стол, разложил на коленях салфетку и понюхал первое, — традиционный английский сырный с курятиной?!

— Сам варил, — садовник придвинул плетеную корзинку с хлебом.

— Лучше б щи или борщ с пампушками, — подала голос домработница.

— Мы на кулинарном деле готовили такой, — заметил Максим, зачерпнул полную ложку дымящегося супа, подул на него и отправил в рот. — Очень вкусно, благодарю.

Иван Семенович впервые улыбнулся:

— Обедай и поедем. И да… — он вынул из кармана фартука большую связку ключей и положил на стол, — все что есть.

Жанна Яковлевна воскликнула:

— По какому праву вы их у меня забрали?

Садовник невозмутимо поставил второе — внушительный кусок мяса в окружении зеленого горошка — и растер ладони. Максим приподнял брови:

— Ростбиф?

— Да, сэр.

Максим отрезал небольшой кусок, отправил в рот и прикрыл глаза:

— Признавайтесь, петрушку добавляли?

— Грешен, — на лице садовника отобразилось блаженство.

Домработница подскочила и хотела взять ключи, но Иван Семенович опередил ее.

— Что вы себе позволяете? — взвилась она, — мне на ужин муку и… уборку по средам делаю!

— А вы не торопитесь с уборкой, может ваши услуги не понадобятся.

«Гениальная идея!» — Максим осознал, что садовник озвучил его давнишнее желание.

Домработница взмахнула руками:

— Как не понадобятся?! Я без малого сорок лет в этом доме! Раньше вас, между прочим, намного раньше вас! И жалование Алиса Витальевна обещала в следующем месяце прибавить.

Иван Семенович смотрел в пол. Максим отложил салфетку, встал и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Уважаемая Жа… — чуть не выскочило «жаба», — Жанна Яковлевна. Я вам очень признателен за то, что вы все эти годы верой и правдой служили моей бабушке. Но ее больше нет, а мне помощь по дому не требуется — нас и с готовкой муштровали в колледже, и убираться могу не хуже пылесоса.

Садовник отпустил смешок. Жанна Яковлевна побледнела. Покраснела. Кашлянула. Повернула голову набок, пристально вглядываясь в лицо Максима, и завопила:

— Вы не можете так со мной поступить! — она топнула ногой, — Я верой, правдой… Верой и правдой.

— Мне очень жаль, но это мое окончательное решение. Выходное пособие вы получите… — он запнулся.

— У нотариуса вся информация, — подсказал садовник.

— Нотариус! Точно! — злобно выкрикнула Жанна Яковлевна. — Вот кто вас на место поставит! Я знаю. Мне Алиса Витальевна говорила.

— Что говорила? — уточнил садовник.

— А это не вашего ума дело! — домработница развязала передник, содрала с головы кружевную наколку и швырнула на подоконник. — Увидимся на оглашении.

— Вас подвезти? — предложил Иван Семенович.

Жанна Яковлевна презрительно фыркнула, выскочила в холл, на ходу скидывая тапки. Достала из шкафа пальто. Кряхтя, вытащила ботинки, уронив стойку для обуви. Натянула берет и вышла, хлопнув дверью.

Иван Семенович посмотрел на часы и снял фартук:

— И нам пора.

Максим быстро вымыл посуду, не обращая внимание на протесты садовника. Заскочил в свою комнату за рюкзаком, накинул куртку и через пять минут сидел в машине.

Ехали быстро. Иван Семенович вел одной рукой. Вторую вальяжно положил на подлокотник. Максим откинул сиденье. За окном мелькали подмосковные просторы. В голове привычно застучало:

«Зеленое поле преследует взгляд

Сквозь сито осин и берез.

Уж сам от погони отделаться рад:

В глазах зарябило до слез».

Он приоткрыл окно и полной грудью вдохнул насыщенный травяной горчинкой воздух. Вспомнил, как в детстве бабка выводила в луга за поселком.

Сначала сама проходила вдоль участка, проверяла нет ли глубоких ям. Тщательно выискивала битые стекла и мусор. Убедившись, что безопасно, командовала:

— А теперь, Максимушка, бегай и кричи сколько хочешь!

И он кричал. Сначала односложное «а». Осмелев, разгонялся и несся, несся с оголтелыми воплями. Раскинув руки. Едва касаясь ладонями щекочущих стебельков. Навстречу порывам ветра, сбивавшим волосы со лба. Закрывал глаза и бежал, почти отрываясь от земли, представляя себя парящей птицей. Переполняла уверенность, что стоит разогнаться еще сильнее, и он взлетит.

А потом они шагали по узкой тропке среди шелестящей пшеницы ростом почти с бабку. Максим срывал один за другим тугие колоски. Вышелушивал зернышки, набивал ими рот и держал, пока не разбухали от слюны. И с наслаждением жевал.

Стоило об этом вспомнить, и на языке возник тонкий хлебный вкус с молочным оттенком. Максим с грустью улыбнулся.

При въезде в Москву начались пробки. Садовник искусно лавировал среди машин, избегая столкновений. В след ему сердито гудели клаксоны.

— Не люблю город. В Лондоне так же водят?

Максим представил утреннюю толчею в метро, ощутив деликатные тычки локтей в бока и усмехнулся:

— Я пару раз всего кэбом пользовался — очень дорого и не факт, что вовремя доедешь, — он с интересом глазел на яркие рекламные щиты и набитые людьми маршрутки.

— Хватайте кэб, Ватсон — мы едем на Бейкер-стрит! — засмеялся садовник и свернул во дворы.

Машина запетляла по узким дорожкам.

— Долго еще?

— Приехали, — садовник нашел парковочное место, выровнял машину и ловко втиснулся задним ходом между одинаковыми джипами.

Максим вышел и потянулся. Обвел взглядом просторный двор и увидел, как в арку вбежала Жанна Яковлевна.

«Обалдеть! — он подавил зевок. — На ковре самолете добиралась?»

Садовник нажал на брелок. Автомобиль пиликнул, маякнув фарами.

— Идем. Без десяти.

Нотариальная контора занимала подъезд на первом этаже кирпичной многоэтажки. Массивная дверь с позолоченными ручками сразу внушала уважение к тому, кто находился за ней. «Санин Илья Рудольфович», — уточняла надпись на табличке.

«Просторная прихожая. И обувь почистить можно, — Максим снял куртку. — Стойка для сушки зонтов на паука похожа».

Они прошли в небольшую залу. Стены обиты лакированными деревянными панелями. Мягкие кресла. Одно — массажное.

«Да. Непростого нотариуса выбрала бабка».

— Кабинет там, — садовник указал направо.

Широкий коридор мерила шагами Жанна Яковлевна. Заметив Максима, демонстративно отвернулась. Иван Семенович кивнул в сторону обтянутого бархатистой тканью стула. Максим не успел присесть. Из кабинета вышла моложавая женщина в деловом костюме с пышным жабо, подколотым брошью.

— Стрельцов Максим Федорович? — она обвела цепким взглядом присутствующих.

— Я.

Женщина что-то отметила в папке-планшете.

— Климов Иван Семенович?

— Я, — отозвался садовник.

— Юданова Виолетта Игоревна.

— Должна подойти, — ответил садовник.

Максим хотел было спросить «кто это?», но решил, что потом разберется.

— Пахомова Жанна Яковлевна?

Домработница ткнула Максима в спину:

— Посторонитесь, молодой человек, — и первой зашла в кабинет.

Илья Рудольфович сидел во главе длинного стола, инкрустированного под мрамор. Седые волосы уложены в аккуратную волнистую прическу. Окладистая бородка. Приятное лицо.

«Джузеппе Верди с бабкиного портрета в спальне!»

Нотариус с поразительной для преклонного возраста легкостью обогнул стол и подал руку Максиму:

— Здравствуйте, Максим Федорович. Примите мои соболезнования, — он степенно кивнул садовнику и домработнице. — Располагайтесь, где вам будет угодно, — указал на стулья, окружавшие стол.

— Благодарю, — Максим осторожно присел на край стула, рюкзак кинул под ноги. Положил руки на стол и тут же убрал:

«Не хватало еще потные следы оставить на полировке», — он поднял голову и сравнил с отражением большую хрустальную люстру на высоком потолке.

Жанна Яковлевна с шумом выдвинула ближайший к креслу Ивана Рудольфовича стул и плюхнулась на него. Садовник опустился на небольшой диванчик при входе.

Секретарша нотариуса скрылась за дверью между застекленными стеллажами с документами и через минуту вернулась с большим серебряным подносом. Ловко выставила на плетеную подставку четыре чашки дымящегося кофе, сахарницу и вазу с пирожными.

— Сливки, карамельный сироп?

— Спасибо, не надо, — дуэтом ответили Максим и садовник.

— Милочка, а ликер у вас есть? — бросила Жанна Яковлевна.

Секретарша принесла и поставила перед домработницей узкий высокий стакан с носиком:

— Прошу вас.

Домработница отхлебнула из чашки. Вылила себе весь алкоголь. Потянулась к вазе, чуть не искупав кружевной воротник в кофе, и взяла два пирожных, успев накрошить на стол.

Илья Рудольфович кому-то позвонил:

— Вы на подходе? Хорошо, — и посмотрел на помощницу, — Ольга.

Секретарша, бесшумно передвигаясь на высоких каблуках, достала конверт из папки на букву «С».

— Будьте добры, ваши паспорта, — она собрала документы и передала все нотариусу.

«Целый ритуал», — Максим расслабился и сел поудобнее.

Дверь распахнулась, и кабинет влетела девушка:

— Прошу прощения… — она говорила с придыханием, — мне очень неудобно… так вышло.

«А это еще кто?» — Максим посмотрел на садовника. Тот улыбался незнакомке.

Илья Рудольфович привстал:

— Виолетта Игоревна, прошу, присаживайтесь.

Виолетта стянула с головы розовую вязанную шапку. Размотала шарф. Скинула длинное пальто мышиного цвета. Сунула в сумку перчатки. Секретарша подхватила ее одежду и повесила в шкаф.

«Еще бы Травиатой назвали, — Максим изучал неожиданную гостью, которой, похоже, здесь кое-кто был рад. — Бледная, как стена. Волосы, правда, зачетные. И глаза. Ничего так. Ресницами хлопает, как веером машет. Руки убрала. Тоже боится стол заляпать. Надо Семеныча спросить, что…»

Его размышления прервал нотариус:

— Еще раз приветствую всех.

Домработница доела пирожное, вытерла рот салфеткой и кашлянула. Секретарша села за письменный стол у окна и застучала по клавиатуре компьютера. Садовник выпрямил спину, а Виолетта уставилась на Максима.

«Ого! Смотрит, как на врага!»

Илья Рудольфович встал:

— Зачитывается завещание восемьдесят четыре эн пэ, за номером сто девяносто четыре, семьдесят шесть, тридцать два. Место составления — город Москва, время составления четвертое апреля две тысяча пятнадцатого года, семнадцать ноль…

— А можно покороче как-то? — перебила Жанна Яковлевна.

— Процедура оглашения — стандартная, — нотариус поправил очки и продолжил: — Я, гражданка Стрельцова Алиса Витальевна, десятого октября одна тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, паспорт…

Максима не волновало наследство. Он хотел разделаться со всей этой канителью и вернуться к лондонской жизни.

«Раз пригласили, что-то достанется. И насчет учебы бабка наверняка позаботилась».

Закончить академию — дело принципа, чтобы доказать ей, пусть и после смерти, что он добился успеха в современном танце.

— …Завещаю своему внуку, Стрельцову Максиму Федоровичу, седьмого декабря одна тысяча девятьсот девяностого года рождения, паспорт… Все имущество… Кроме флигеля…

«Как кроме? — Максим вслушался в монотонную речь нотариуса.

— Флигель со всем содержимым я завещаю Юдановой Виолетте Игоревне, седьмого августа одна тысяча девятьсот девяносто второго года рождения…

Максим чуть не крикнул:

«Какая, к черту, Юданова? — внутри просыпался вулкан. — И как я дом без флигеля продам? — мысли скакали, как би-бой на танцполе. — О чем вообще бабка думала?»

— …Пожизненное содержание в размере…

«Семенычу перепало», — машинально подумал Максим, и тут же вздрогнул от пронзительного крика домработницы.

— Шкатулка?! — она встала, уронив с грохотом стул. — Вы что такое читаете? Какая шкатулка?! — подскочила к нотариусу, пытаясь вырвать бланк. — Это подлог! Я видела завещание Алисы Витальевны, и в нем мне положено…

— Жанна Яковлевна, попрошу вас, сядьте. Вопросы сможете задать после оглашения.

Илья Рудольфович поднял руку с завещанием и отступил к стене.

«Во бабка дает! — Максим скрестил руки. — Знала значит, что Жаба приворовывает. Мой шантаж — детские забавы по сравнению с ее местью. Браво, Алиса Витальевна!»

Домработница тяжело опустилась на стул и принялась что-то шептать себе под нос. Нотариус дочитывал:

— Личность завещателя установлена. Дееспособность его проверена. Подпись подлинная, — он достал из кармана пиджака платок и вытер лоб.

Первой очнулась домработница:

— Это что сейчас было? — она вскочила и наклонившись вперед, почти легла на стол. — Алиса мне лично показывала завещание! И флигель мне, и деньги, круглая сумма, и…

— Зачитанное завещание единственно подлинное, в чем я удостоверился в присутствии двух свидетелей, — резюмировал нотариус, — а именно…

Жанна Яковлевна перебила:

— Врете вы все! Сговорились, да? И свидетели ваши купленные! — ее лицо побагровело, а рот искривился и дергался. — Я на вас в суд подам! Негодяи! Сорок лет прислуживала, как верный пес, и где благодарность?!

— А вам не кажется, что вы уже получили свое? — встрял садовник.

— На что вы намекаете? — домработница метнула в него колючий взгляд.

— Я не намекаю. Прямо говорю. И нечего тут пыхтеть, как самовар!

Жанна Яковлевна беспомощно хватала воздух ртом. Секретарша принесла стакан воды, но домработница гневно отвела ее руку. Схватила сумку. Выбежала из кабинета, громко топая, и так шарахнула дверью, что закачались стеллажи.

Илья Рудольфович сел в кресло:

— Ольга, позвоните вечером гражданке Пахомовой и напомните, чтобы она взяла ключ от ячейки, где хранится вышеупомянутая шкатулка.

Секретарша быстро сделала запись в блокноте, а нотариус поинтересовался:

— Максим Федорович, вам все понятно в отношении содержания завещания вашей бабушки?

«Ни черта мне не понятно, но спрошу не здесь и не у вас, — Максим посмотрел на садовника: — Он же явно знаком с этой Юдановой! Почему не предупредил о ее существовании?»

Нотариус встал:

— Если что — звоните в любое время.

В прихожей все молчали. Иван Семенович помог Виолетте надеть пальто. Вызвался подержать сумку и перчатки, пока она оборачивала шарф.

«Обхаживает наследницу престола», — Максим презрительно хмыкнул.

— Вас что-то не устраивает? — Виолетта натянула перчатки и уставилась на Максима скептическим взглядом.

«Серая мышь заговорила!» — Максим резко застегнул молнию на куртке, развернулся и вышел на улицу, закрыв дверь ногой.

Виолетта выскочила следом и преградила дорогу:

— Я вам, кажется, вопрос задала?

— А я вам, кажется, на него не ответил.

— Тогда спрошу по-другому, если позволите. Как вам жилось все эти годы, уважаемый Максим Федорович, совесть не мучила?

— А что с моей совестью не так?

— Не ругайтесь, — подошел садовник. — Виолетта, ты в общежитие? Давай подвезем.

— Спасибо, Иван Семенович, я с этим в одну машину не сяду.

— А ничего, что «этот», стоит и все слышит?

— Не нравится, когда на вас не обращают внимания? А бабушке за столько лет ни разу не позвонить — это нормально?! Алиса Витальевна вас любила! Каждый день вспоминала своего «Максимушку»! А вы даже на похороны не удосужились приехать!

— Я…

— Виолетта, не надо ссориться.

— А вы не выгораживайте его, Иван Семенович! Наш «Максимушка» вполне взрослый мальчик. Пусть ответит, если есть что!

— Да ты вообще кто такая, а?! — не выдержал Максим. — Флигель оттяпала и радуйся!

— Перестаньте! — садовник встал между ними.

— Я кто такая? — Виолетта выглянула из-за плеча Ивана Семеновича. — Я та, кто обвиняет тебя, Максим Стрельцов, в смерти Алисы Витальевны…

— Спятила?! — Максим сжал кулаки.

— …если бы ты был рядом, то Алису Витальевну не убили бы! — Виолетта повернулась и побежала прочь.

Максим остолбенел, слово получив удар под дых.

— Как убили? — он перевел взгляд на садовника. Тот развел руками и вздохнул:

— Поехали. По дороге объясню.

Глава 3

До поворота на МКАД Иван Семенович не проронил ни слова. Максим незаметно разглядывал его профиль, не решаясь начать разговор. Нос с горбинкой. Губы плотно сжаты. Тяжелый подбородок выдвинулся вперед, словно ящик с карточками книг в бабкиной библиотеке.

Солнце слепило, выглядывая между домами — пришлось опустить защитный козырек. С трудом встроились в поток спешащих из столицы машин. Ядовитый закат огненной лавой залил частный сектор слева от дороги, придавая затянувшемуся молчанию зловещий оттенок.

«Что там эта ненормальная вопила?» — слова Виолетты давили невыносимыми децибелами на слух, словно злоумышленник врубил на полную мощность невидимую стереосистему и прижал колонки к ушам Максима.

«Обвиняю в смерти! — болезненный звуковой хук справа. — Убили! — попытка атаковать слева. — Если бы ты был рядом!» — громкость зашкалило сразу с двух сторон.

Максим не выдержал:

— Иван Семенович, вы можете объяснить, кто такая Юданова, и с какой стати в киллеры меня записала? — удары сердца пытались обогнать стук колес на ребристой шумовой разметке, обрамляющей пешеходный переход.

Садовник достал из-под сиденья минералку.

— Открой, будь добр.

«Он что, издевается?!» — Максим весь сжался и выпалил:

— Какая к черту минералка? Прямо скажите, что тут произошло, пока я лондонскую ссылку отбывал?

Садовник невозмутимо открутил крышку и сделал пару глотков.

— Сразу всего и не объяснишь…

— А вы постарайтесь!

— …ученица она.

— Какая еще «ученица»?

— …Алисы Витальевны. Пятый год с ней занимается… Занималась.

— Допустим. А флигель тут причем? За какие-такие заслуги бабка… — Максим запнулся. — Бабушка завещала его ей?! — Он еле сдерживался. Ненависть к покойнице затопила нутро: — А, понятно, очередная блажь выжившей из ума старухи!

— Максим! Полегче. Сирота девчонка. Вот и жалела ее Алиса Витальевна.

— Так жалела, что в наследницы записала? — Максима трясло, голос срывался. — Меня всю жизнь чужими людьми пугала, а сама… — Он закашлялся от попавшей в горло слюны. Отдышался и выпалил: — Откуда вдруг такое доверие?!

— Да не в доверии тут дело.

— А в чем?

— Мало ли что у Алисы Витальевны на уме было. Раз Виолетте отписала, значит есть причина. Давай, успокаивайся. Разберемся мы со всем этим, поверь.

Проехали указатель на санаторий «Сосновые просторы». Иван Семенович свернул на грунтовую дорогу и сбавил скорость:

— Прибыли. Выйди, я вплотную к забору припаркуюсь.

Максим выскочил из машины, хлопнув дверцей.

«Хороша старая стерва: меня, значит, вышвырнула, как паршивого котенка, а себе новую игрушку нашла? Малохольную эту пожалела, видите ли! А родного внука не жалко было на край света отправить в тринадцать лет? — он достал из рюкзака ключи, трясущимися руками отпер калитку и побежал к крыльцу. — Думал, уеду сразу, как дом продам, а теперь фига с два! Семеныч тоже хорош — скрывал, что у бабки пять лет фаворитка тусуется!»

На кухне Иван Семенович быстро накрыл на стол, достал из буфета водку. Налил себе и Максиму. Сел:

— Алису Витальевну и Софью помянем, — резко выдохнул и опрокинул стопку в рот, — пусть земля им пухом будет.

Максим машинально выпил. Горло обожгло. Он хватанул ртом воздух, глаза заслезились. Иван Семенович протянул маринованный помидор, а сам понюхал кусок черного хлеба и зажмурился. Захрустел зеленым луком.

— Картошку бери. С огорода. Сорт Алиса Витальевна выбирала. Рассыпчатую любила. И укропу, укропу добавь.

Каждый раз, когда Иван Семенович вспоминал бабку, у Максима появлялся неприятный холодок в подвздошье. Сейчас еда казалась безвкусной, хотя аромат зелени, смешанной с растопленным сливочным маслом, вызывал аппетит.

Садовник налил по второй:

— Ты как уехал, Алиса Витальевна сильно переживала. Музыку свою перестала слушать. Сядет в темной гостиной в кресло и качается, качается.

— Переживала она. Так я и поверил, — Максим заерзал на стуле. — Избавилась от обузы, и дело с концом.

— Да пойми ты! — рявкнул садовник. — Боялась она.

— Чего боялась?

— Чего-то боялась… — Иван Семенович замолчал.

Максим наблюдал за движением желваков на его лице:

— Бабушку что, убили? Эта полоумная про убийство кричала.

— Одна из версий у полиции. Там и вправду странности есть, — Иван Семенович почесал щеку и добавил, глядя в пол: — В толк не возьму, почему Алиса открыла в тот день? Получается, знала его или…

— Кого знала?

— Кстати, а ты письмо-то читал?

— Какое письмо? — Максим нахмурился. — А, которое вы мне вчера передали. Нет еще.

В кармане толстовки завибрировал телефон. Максим вынул его и уставился на экран:

— Незнакомый номер.

Садовник вытянул шею:

— Легок на помине. Следак. Матвеев фамилия. Дело Алисы Витальевны ведет. Вроде толковый. Не бери, до утра потерпит. Все равно на завтра нас вызывал. Вот, кстати, и спросишь, что накопали за это время. — Он поставил чайник на плиту, чиркнул спичкой и принялся за селедку.

Максим досадливо скинул вызов. Почему Семеныч прямо не отвечает?

— Вы про странности начали говорить. Что бабушка впустила кого-то. Знакомого.

В дверь позвонили. Садовник замер с обглоданной рыбьей тушкой в руке. Максим положил недоеденный огурец на тарелку и встал из-за стола. Спрятался между арочным проемом и холодильником, чтобы остаться незамеченным. Иван Семенович вымыл руки:

— Кого это на ночь глядя принесло? — он метнулся к окнам и задернул шторы. Скинул фартук, бесшумно пресек холл и щелкнул входными замками. На пороге стояла Виолетта.

Максим выдохнул:

«Вспомни дуру, она и появится», — он прошагал к печке, нарочито шаркая тапками, и прислонился к ней спиной:

— Интересно, с чем на этот раз пожаловали, уважаемая воспитанница моей присно поминаемой бабушки? — Максим скрестил руки на груди. — Решили мне еще одно убийство приписать? Хотя, судя по выражению лица, не одно, а целую серию.

— Иван Семенович, попросите, пожалуйста заморского гостя прекратить свою арию.

— Виолетта, ну ты-то хоть помолчи! — садовник втянул ее внутрь и захлопнул дверь.

Виолетта покраснела. Присела на край кожаного диванчика и достала из сумки большой конверт:

— Вот, нотариус передал. Вернее, помощница его. В общежитии поджидала. Сказала — личное.

— Разберемся. Руки у тебя ледяные, — садовник повернулся к Максиму: — Чаю налей, пожалуйста, — он нарочито выделил последнее слово.

— А что, варежки с обогревом сломались?

Виолетта беспомощно пискнула:

— Иван Семенович!

Садовник помог ей снять пальто, недовольно зыркнув на Максима.

«Прикинулась невинной овечкой, а тогда коршуном налетела. Откуда что взялось», — Максим пытался разглядеть на бледном лице Виолетты тень притворства.

— Пошли на кухню. Поешь. Опять небось не ужинала — все для своих кошек экономишь, — садовник приобнял Виолетту за плечи и повел на кухню.

«Интересно, чего Семеныч с ней так возится? Обыкновенная аферистка. Посмотрим, как ужин сметет, скромняга, — Максим решил наблюдать за бабкиной любимицей. — Долго не сможет из себя хорошенькую строить. Проколется. Обязательно проколется!»

— Спасибо, Иван Семенович, — Виолетта резко остановилась, и Максим чуть не наступил на подол ее длинной шерстяной юбки. — Я только попью, если можно.

«Умирающий лебедь, — Максима передернуло. — Статуэтку Оскара в студию!»

Садовник усадил Виолетту на стул. Налил дымящийся чай и придвинул конфеты. Виолетта обхватила кружку ладонями и осторожно сделала глоток. Максим разглядывал письмо, лежащее на столе.

«Один в один, как у меня: конверт коричневый, сургучная печать. И чернила фиолетовые. Прикольно бабка развлекается. Послания с того света шлёт».

Садовник добавил Виолетте кипятка, достал из кармана жилетки небольшой футляр и надел на нос очки:

— «Юдановой В. И. От Стрельцовой А. В. Когда меня не станет! Лично в руки! Вскрыть в присутствии моего внука, Стрельцова М. Ф. Седьмое апреля две тысячи пятнадцатого года».

«Ого! Тоже за три дня до смерти написано, — удивился Максим. Виолетта подняла голову. Большие серые глаза блестели. — Носом шмыгает. Реветь собралась? Без меня».

— Иван Семенович, во сколько завтра в полицию? — Максим чувствовал на себе изучающий взгляд бабкиной ученицы. Так и порывало спросить: «Чего смотришь, не нравлюсь?»

Суток не прошло, как познакомился с этой девицей, а вбиваемые на занятиях по этикету манеры и навыки общения испарились, как выкипающая вода в надрывно свистящем чайнике.

Садовник резко встал, отодвинул стул — тот противно скрипнул ножкой по кафелю, — подошел к плите и выключил конфорку. Чайник затих.

— К одиннадцати. Я пойду, а вы с письмом разбирайтесь. Виолетта, позвони, как освободишься: до метро подброшу. Или, лучше прямо до общежития.

— Спасибо, Иван Семенович, — Юданова взяла салфетку и высморкалась.

Максим расправил плечи, сунул руки в карманы джинсов и в упор посмотрел в глаза садовнику:

— Я не готов сейчас вскрывать какие-то странные конверты. Особенно, вместе с ней, — он кивнул в сторону Виолетты и заметил на ее щеках слезы. Напор моментально спал, но желания продолжать беседу не возникло. — Без меня разбирайтесь. — Развернулся и вышел в холл.

— Максим! — крикнул садовник. — Алиса Витальевна велела вам вместе читать!

— Перепоручаю это таинство вам.

Перед тем, как захлопнуть дверь в свою комнату, он расслышал приглушенные рыдания Юдановой и утешения садовника:

— Ну, все, все. Бывает. Допивай и поехали. В другой раз поговорите.

Часы в холле отмерили двенадцать ударов. Максим сидел в одежде на нерасправленной кровати. Перед ним — выпотрошенное бабкино письмо. Надо же додуматься засунуть маленький тетрадный листок в пять одинаковых конвертов из плотной бумаги! Это что, новый способ усиления конфиденциальности? Пока открывал, взмок, словно отжался не один десяток раз на кулаках.

«Интересно, у Юдановой один конверт или тоже „top secret“?» — Максим засмеялся, представив, как субтильная Виолетта пытается достать тайное послание тонкими пальцами. Злится. Нервничает, а потом срывается на слезливое причитание и кутается в свой километровый шарф. Внезапно Максиму стало стыдно. Он вспомнил, как орошал слезами подушку первый год учебы в колледже.

Мало того, что знаний английского оказалось недостаточно, и после тестирования попал на два класса младше. Так еще и мерз постоянно. В спальне напротив входа треть стены занимал камин. Топили его с декабря по март два часа в день, строго после завтрака. Максим иногда сбегал с уроков под предлогом взять кофту и подолгу стоял, прижавшись к теплой керамической плитке, любовно поглаживал ее и вспоминал далекую печку в бабкином доме.

Кровать Максима стояла в углу у окна в одну раму, и зимой стылый морозный воздух гулял меж щелей гордым лордом. Ребята смеялись, наблюдая, как перед сном Максим доставал из чемодана невесть как попавшие туда связанные бабкой носки из грубой шерсти. Натягивал их поверх спортивных лосин, а на голову надевал «брейк-дансовую» шапку для кручения. Синтетическая накладка на лбу и макушке защищала голову от вездесущего ледяного сквозняка.

И сырость. Вечная сырость. Максиму казалось, что ее запах преследовал его даже летом, когда наступала жара, и прохлада комнаты спасала от зноя.

Эпопея с умыванием собирала вокруг него по утрам толпу гогочущих сэров. Максим никак не мог взять в толк, почему англичане так ненавидят проточную воду. Дефицит? Но на географии рассказывали, что выпадающие в стране осадки по своему числу превышают число испарений, и острова со всех сторон окружены водой.

А из кранов в школе течет либо холодная, либо горячая. Чтобы набрать теплую, надо заткнуть раковину металлической пробкой на цепочке. И вот тогда уж можешь плескаться сколько влезет. Высморкаться? Пожалуйста! Но потом изволь умываться собственными соплями. А обычная чистка зубов превратилась в пытку. Он раздобыл банку из-под джема и с трудом подпихивал ее к крану, расположенному так близко к краю раковины, что ладонь не пролезала.

Максим тряхнул головой, смахивая тоскливые воспоминания и развернул тетрадный листок в клеточку. Каллиграфический бабкин почерк в который раз приветствовал его вычурными завитушками:

«Дорогой Максимушка! Мой любимый и родной вну́чек! Сейчас я попрошу тебя сделать для меня что-то очень важное! И отнесись к моей просьбе серьезно! Пожалуйста!»

Максим протер глаза.

— Чего это она восклицательные знаки впихнула после каждого предложения? Даже на бумаге продолжает кричать, — он представил бабку в строгом платье из темного бархата. На открытой горловине крупная брошь в форме виноградной лозы с ягодами цвета вина, рюмочку которого бабка позволяла себе по праздникам.

Она надевала это платье исключительно в оперу. Вспомнились сборы на премьеру «Набукко» Джузеппе Верди. «Бука» — про себя назвал ее Максим. Мама в последний момент отказалась ехать. И бабка, отведя в сторону руку садовника, подававшего ей пальто, начала то ли кричать, то ли петь, называя Софью «неблагодарной дочерью и никудышней матерью». А Максим стоял на лестнице, вжав голову в опущенные под тяжестью чувства вины плечи.

«Они обе меня ненавидят! Одной мешаю по операм разъезжать, а другой — с кавалерами встречаться», — он скинул куртку с шапкой на пол и завопил:

— Я тоже никуда не поеду! Не заставите! — спрыгнул со ступеньки и помчался в свою комнату. Заперся изнутри, чтоб отстали наверняка.

Оперная музыка действовала на Максима странным образом. Слушая соловьиные рулады одетых в старинные костюмы артистов — как на картинках в книгах про принцев и принцесс, — он мечтал об одном: чтобы бабка и мама смотрели на него с тем же обожанием, с каким они лицезрели чужих дядек и тётек, изображающих страдания на сцене. Он ревновал бабку к ее пластинкам, потому что видел, каким отрешенным становилось ее лицо, когда играл граммофон. И тут уж даже вопрос не задай — бабка подносила указательный палец к губам и блаженно улыбалась.

А мама… Иногда ему до кожного зуда хотелось прижаться к ней. И пусть считает маленьким! Лишь бы обняла, погладила по голове. Он готов стерпеть любое наказание — за разбитый графин или содранную коленку, — только бы заметила.

Раньше не понимал, откуда бралось ощущение неловкости в их отношениях. Когда подрос, подметил, что мама никогда не смотрела ему в глаза. Специально избегала, или он просто не существовал для нее?.. С таким равнодушием можно смотреть не пенку в стакане молока, думая о чем-то своем.

Часы пробили три. Максим отогнал флёр прошлого и принялся изучать бабкино письмо.

«Помнишь, как мы искали подарки? Ты еще возмущался, что мама подсматривает». Максим явственно увидел маму в легком сарафане василькового цвета и льняном жакете.

Широко расставив руки, она кружила по холлу, а бабка хлопала в ладоши перед маминым носом:

— Холодно, Софья, холодно!

Мама приподняла с глаз цветастую косынку и недовольно воскликнула:

— Что за нелепый розыгрыш?

Максим надулся:

— А подсматривать нечестно!

— Так полдня можно по дому бегать, а мне через два часа французов в аэропорту встречать.

— Могла бы уж и подыграть. Эка невидаль — французы. Подождут твои лягушатники! — проворчала бабка.

Мама передала Максиму повязку. Он прижал теплую ткань к носу. Пахло духами. Подкинул косынку, и шелковое облачко опустилось на перила, безжизненно повиснув, словно гигантская мертвая бабочка.

Бабка досадливо поморщилась и подошла к печке. Подтянулась на носочках и вытащила из углубления в стенке ярко красный куб, перевязанный золотистой лентой. Развернула шуршащую обертку и сунула в руки мамы коробку:

— Максимушка сам сделал. Открывай!

Максим во все глаза следил, как мама достала картонное сердце, обклеенное с двух сторон невообразимым количеством розочек из алой гофрированной бумаги.

«Бабушка не призналась, что помогала мне скручивать непослушные цветы. И два ряда сама на клей сажала, пока я соображал, как правильно делать», — он зажмурился от сладкого предвкушения похвалы.

Мама повертела поделку в руках:

— Миленько. Времени, наверное, много потратили? Могли бы просто букетом обойтись. Вот куда я это теперь дену? — она вытянула из бутонов атласную петельку, оглядела холл и повесила подарок на гвоздь, торчащий в стене между печкой и кухонной аркой. — Пусть тут будет. Красиво же? — и, пританцовывая, побежала к себе.

Максим провожал маму полными жгучих слез глазами:

— Бабушка, ей не понравилось? Это потому, что я один цветок неровно налепил, да? — он сдерживался, чтобы в конец не разрыдаться.

Бабка сдвинула брови:

— Нет, что ты! Сердце волшебное. Просто чудо, какое сердце! — подошла и крепко обняла хлюпающего носом Максима. — Пойдем-ка мы торт резать.

В этот момент мама, прижимая мобильник плечом к уху, спустилась по лестнице:

— Да. В сейфе возьми, и расписка чтоб у меня на столе лежала. Катю предупрежу. Все. На связи. — Она повернулась в бабке: — К ужину не ждите.

— С днем рождения, мамочка! — отчаянно крикнул Максим.

Мама застыла на месте, скользнула взглядом поверх его головы, кивнула и тут же погрузилась в разговор по телефону.

Максима накрыла злость. Он отшвырнул письмо и взял гитару. Стащил чехол и забренчал:

— В призрачном тумане скрылся Альбион,

А по нервам чиркнул острый, острый ножик:

Виолетта ткнула пальцем: «Это он!» —

И рванула, убегая со всех быстрых ножек!

Вдруг в холле раздался грохот. Максим замер и прислушался. Что за чертовщина? Шаги? Сразу вспомнил о призраке. Неприятный озноб, пробежав по затылку, вернул детский страх.

«Входная дверь заперта. Окна — тоже… Хотя! Смешно: оно же сквозь стены проходит! — Максиму стало не по себе, рука автоматически потянулась к луку, что спрятался на двери за стиранными вещами. — Глупости! Даже если это оно, что мне сделает? Убьет? Хотело бы, в детстве замочило бы. — Он положил гитару на кровать, подбежал к двери и рывком открыл ее.

Бледный лунный свет пробивался сквозь слуховое окно, едва освещая холл, а через входную дверь просачивалось мутновато-белое очертание мужской фигуры. Все те же широкие плечи. Круглая голова, на этот раз без шляпы, а вместо пальто — старомодный приталенный пиджак.

Максим упер руки в бока и крикнул:

— Вы кто и что здесь делаете?

Призрак шевелил губами, не издавая при этом ни звука, и отчаянно жестикулировал, как сурдопереводчик. Словно приглашал куда-то.

— Не слышу! Громче можете? — Максим силился вспомнить отрывок, который им задавали классе в восьмом учить на трех языках. — Вы тут живете? Угадал? — Он сделал шаг вперед. Страх исчез, появился интерес. — А почему не разговариваете? Как у Оскара Уайлда, помните? «Достигнув верхней площадки лестницы, он, отдышавшись и придя в себя, решил продемонстрировать свой знаменитый дьявольский хохот, который выручал его в стольких случаях. Поговаривали, что от этих звуков за ночь поседел парик лорда Рейкера, а три французские гувернантки леди Кентервиль заявили о своем уходе, не прослужив в замке и месяца».

Полупрозрачная фигура засветилась ярче, превратившись в плотный сизый сгусток.

— Эй, сейчас хохотать начнете? — Максим опешил от вида столь неожиданной метаморфозы. — Может, не надо? — Он ринулся к привидению, подошел вплотную и, окончательно поборов испуг, шагнул сквозь него. Легкий ветерок коснулся волос. Лампочки в люстре замигали и зажглись все разом. На кухне с шумом распахнулась форточка, и порыв прохладного ночного воздуха всколыхнул занавески. Максим резко обернулся. Никого.

«Это что, галлюцинация? Но я же его видел! — он еще раз оглядел холл, открыл кладовку, сбегал на второй этаж — все комнаты заперты. — Да он, похоже, сам чего-то испугался!»

Вернулся к себе.

«Может, бабка в письме про призрака упоминает?» — и развернул листок:

— Ты сам знаешь, где взять то, что может мне помочь! — Максим перевернул бумагу. На другой стороне почерк бабки был неровным: — Умоляю тебя, никому не доверяй! Только Виолетте! Она должна все знать наверняка! Держись ее! Целую! Люблю! Твоя несчастная бабушка А. С.-Ф.

Максим несколько раз перечитал послание. Что за паранойя? «Не доверяй никому!» Семеныча тоже в чем-то подозревала? А Виолетта… Что она «знает наверняка?» И подпись странная. Алиса Витальевна Стрельцова — это А. В. С., а не А. С.-Ф. Точно крыша поехала.

Из бабкиного сумбура Максим понял одно: она запрятала что-то для нее очень важное в печурки — углубления на внешних стенах печки, куда он зимой запихивал на просушку мокрые варежки на резинках, а по праздникам они с бабкой прятали друг от друга подарки.

Максим выбежал в холл. Осмотрел выемки, подсвечивая себе фонариком телефона:

«Она издевается? А я повелся на дурацкий квест!» — открыл заслонку, ощупал холодное кирпичное нутро — пусто. Распахнул небольшую металлическую дверцу и достал еще один конверт. Снова сургуч. Снова игра в матрешки — пять одинаковых конвертов прятали фотографию с надписью на обороте: «Царица ночи! Помните: ночь! Ночь! Ночь!»

Максим опустился на пол:

— Не, я точно свихнусь с ее старческими выкрутасами! Какая к черту «ночь»?! — с фотографии на него смотрела красивая молодая девушка. Волосы собраны в высокую замысловатую прическу с крупными ракушками завитков. Корона полумесяцем искрилась под невидимым освещением. Черное платье обтягивало стройную фигуру, а глаза, густо обведенные темными тенями, казались огромными.

И вдруг Максим пронзила догадка:

«Это же Юданова! — он вскочил, заметался между холлом и кухней: — Не может быть!» — Посмотрел на часы. 5: 55. Нормально. Набрал номер садовника. Бодрый голос ответил сразу:

— Слушаю.

— Иван Семенович, мне срочно нужен телефон Юдановой.

— Что, позднее раскаяние настигло?

— Я серьезно. Это насчет… — он вдруг вспомнил предостережение бабки. — Короче, мне с ней связаться надо.

— Перезвоню.

Гудки, и почти сразу входящий:

— Скинул эсэмеской. У тебя все?

— Да, спасибо вам. Простите за беспокойство.

— До встречи.

Максим внес номер в телефонную книгу. Помедлил с минуту. Внутри зрела решимость поскорее покончить с бабкиными загадками.

«Раз без этой серой мыши не обойтись, придется какое-то время потерпеть ее присутствие. Ну, что ж, Виолетта, дитя лета, вызываю тебя на баттл! Ваши с бабкой оперы против моего фанка!» — Максиму прямо сейчас захотелось оказаться на танцполе. Он сделал стойку на руках и замер, замысловато прицокивая языком. Перенес вес тела на правую, а левую закинул за голову. Развел широко ноги, согнув правую в колене, резко замахнулся левой, словно отталкиваясь от воздуха. Перекатился на спину и принялся вращаться, переходя со спины на руки и обратно.

Адреналин разогнал кровь, и Максим почувствовал прилив сил. Такое состояние обычно испытывал перед выходом на сцену или перед экзаменом.

«Только вперед!» — сел на корточки и набрал номер Виолетты.

Глава 4

Максим с трудом дождался утра. Поспать не удалось. Как только глаза начали слипаться, за дверью послышался тихий тоскливый вздох. Максим вскочил с кровати и выбежал в холл. Ни души. А в гостиной кто-то расхаживал, скрипя рассохшейся паркетной доской.

Максим осторожно достал из рюкзака связку ключей. За пару секунд преодолел ступеньки. Включил в коридоре настенные светильники, подобрал ключ и распахнул дверь.

— Выходи! — он вглядывался в полутемную комнату. Азарт смешался со страхом и будоражил. — Столько лет торчишь в доме — покажись! Хватит притворяться, я же тебя видел?!

Обшарив все комнаты, спустился к себе и рухнул в мягкое кресло, решив во что бы то ни стало подкараулить привидение. Крепился, яростно растирая мочки ушей, но через полчаса провалился в густой ватный туман.

Перед глазами мелькала Виолетта в серебристой короне. Строго заглядывала в лицо и бабкиным голосом заунывно тянула:

«Царица но-о-чи!» — и тут же начинала рыдать, размазывая по щекам черные подтеки.

Он вынырнул из бессознательного омута. Прислушался. Ни звука. Гулкий бой часов в холле заставил вздрогнуть.

«Полседьмого. Скоро Семеныч придет», — поплелся на кухню, жадно напился из-под крана и умыл разгоряченное лицо. Схватил куртку, переобулся в кроссовки и вышел на крыльцо.

Небо заволокли плотные облака. Над кронами сосен в дальнем углу участка с резким карканьем носились вороны, не поделив прошлогодние гнезда. Порыв сырого ветра немного взбодрил. Максим мерил шагами дорожку от дома до калитки, размышляя о странном появлении призрака:

«Что ему надо от меня? — краем глаза заметил в одном из окон флигеля тусклое мерцание. Рванул было туда, но, заслышав звук подъезжающей машины, передумал и поспешил навстречу Ивану Семеновичу.

У полицейского участка едва нашлось место для парковки. Приехали заранее, пришлось с полчаса торчать в душном коридоре возле кабинета с табличкой «Матвеев А. А.», слушая разговоры разношерстной публики.

— Да он одно и то же заладил второй месяц: «Идет следствие, идет следствие. Как только появится новая информация, мы вам сообщим», — небритый пожилой мужик в полголоса жаловался соседу.

— Дармоеды кругом! — поддакивал тот, кивнув в сторону шедшего вразвалочку с кипой бумаг майора с заметным брюшком. — Вон, смотри какой холеный! По кабинетам отсиживаются, а нам пороги обивай, чтоб мало-мальски с мертвой точки сдвинулось дело.

Максим перехватил взгляд садовника:

«Меня потрясывает, а Семеныч спокойный такой, будто каждый день сюда мотается. Сидит в обнимку с каким-то пухлым портфелем».

— Седьмой уж день как пропала, — полная женщина с красным лицом всхлипывала и вытирала слезы концом платка.

— Она же не первый раз из дома уходит, — мужчина в кепке, похожей на блин, назидательно выговаривал женщине: — Сама знаешь, с приветом твоя мамаша, что угодно учудить может.

«Вот и бабка на старости лет, похоже, умом тронулась», — Максим наклонился к уху садовника и зашептал:

— Иван Семеныч, вы говорили «толковый следователь», а люди вон, жалуются.

— А ты поменьше слушай чужие разговоры. Лучше подумай, что спрашивать будешь, когда позовут. Чтоб без мелодрам.

Дверь кабинета открылась, и рослый лейтенант вывел плешивого мужика в потертой кожанке. Он посмотрел на Максима немигающим взглядом и оскалился, обнажив железные зубы:

— На морском песочке были только мухи, на волнах качался вздутый труп старухи, — резко наклонился, пахнув в лицо Максима гнилостным запахом вперемешку с перегаром. Максим отпрянул к стене и вцепился в лавку.

— Хохлов, отставить! — рявкнул конвоир. — Еще пятнадцать суток захотел?!

— Для нас нету закона: мы пацаны с района! — заголосил задержанный, вышагивая по коридору, высоко поднимая колени и отбивая чечетку каблуками ободранных сапог.

Неожиданно садовник громко рассмеялся. Посетители молча уставились на него. Максим похолодел:

— Иван Семенович, вы в порядке?

Садовник хлопнул его по плечу:

— Ты бы свое лицо видел! — он зашелся раскатистым хохотом, собрав на себе испуганные взгляды.

— Madhouse, — буркнул Максим.

Из-за двери кабинета выглянул рыжий паренек:

— Климов, Стрельцов, проходите.

Максим метался по кухне. Он чувствовал себя загнанным в клетку зверем. Садовник мариновал шашлыки в большой кастрюле. Куски мяса противно чавкали в его руках, напоминая хлюпающую под ногами землю в студенческом огороде после проливного дождя.

— Почему вы мне про деда не сказали?

— Не успел.

Садовник обтер руки полотенцем:

— Филипп приходил ко мне за день, как Алису Витальевну…

— Бабка что, за итальянца замуж вышла?

— Да сядь ты наконец, не мельтеши!

— Не могу я сидеть! Меня сейчас разорвет от всего этого! Что еще за дед из Милана объявился? — внезапно он остановился и перешел на шепот: — Вы тоже считаете, что маму убили из-за какого-то браслета? Бабушка в показаниях написала, что ее выследили ювелиры… — Он силился припомнить фамилию: — Глассо. Нет, Грассо!

— Максим, я понимаю, что на тебя сейчас все вылилось, как из ушата. Но ты сам двенадцать лет от бабушки отбрыкивался. Ни на звонки, ни на письма…

— Не прощу я ей…

— Не перебивай!

Садовник вышел в холл и вернулся с кожаным портфелем. Щелкнул блестящей пряжкой и выложил на стол обмотанный скотчем большой пакет: — Это твой дед, Филипп Карлович Бельский оставил тебе. Тут деньги. — Вынул файл и протянул Максиму: — А это завещание. Читай.

Максим взял плотный бланк на гербовой бумаге и сел за стол. Пробежал глазами по строчкам и со злостью глянул на садовника:

— Откупиться решил зарубежными банковскими счетами? Мне родной дед нужен был, а не его… — он снова заглянул в завещание, — дом в сто двадцать квадратных метров в Бусто-Арсицио! — скулы горели, получив пощечину обиды. — И где он сейчас, а?! Слабо́ прийти, в глаза внуку посмотреть?

— Максим, окстись, какие «глаза»! Тебе ж Матвеев сказал, что умер Бельский, у-мер! Аккурат через два дня после Алисы Витальевны. И похоронены рядом. Вот завтра и навестим их.

— Не собираюсь я никого навещать!

— Дело хозяйское.

Под строгим взглядом Ивана Семеновича Максим сник:

— Как-то дружно они с бабкой помереть решили.

Садовник убрал все обратно в портфель:

— У меня полежит пусть. До лучших времен.

Достал из духовки противень — кухня наполнилась запахом жареного чеснока и специй, — разложил по тарелкам мясо, перенес салатницу на обеденный стол и открыл холодильник.

— Водку будешь?

Максим помотал головой.

— Как знаешь, — Иван Семенович вернул бутылку на место. — Ты, кстати, телефон Виолетты зачем вчера просил?

— Так. Дело к ней… — слегка запнулся, вспомнил: доверять можно только себе. — Письмо хотели вместе посмотреть.

— Посмотрели?

— Нет. Сказала, что весь день на учебе, а потом работает.

Максим скрыл, каких усилий стоило упросить Юданову приехать. Да что там приехать! Трубку швырнула, как только голос услышала. Потом еще несколько раз сбрасывала, пока он не догадался отправить сообщение: «Нашел твою фотографию в черном платье и короне. С надписью от Алисы Витальевны».

Виолетта перезвонила сразу. Расспрашивала, что за фотография. Тут уж Максим настоял, что разговаривать будет при встрече.

«Упрямая ослица. Поскорей бы вся эта эпопея с наследством закончилась, — Максим вдруг понял, что тяготится обрушившейся информацией. — В Англии все отлажено за столько лет. А тут… Бельские, Юдановы, убийства. Детективный роман какой-то. И я хорош: сдался мне этот флигель! Устроил ярость из-за утерянного гроша». — Он слабо улыбнулся, вспомнив, как лабал это произведение на ксилофоне со студенческим оркестром на отчетном концерте.

Садовник вернул в реальность, тряханув за плечо:

— Вы уж как-то наладьте разговор, а то, словно кошка с собакой. Пойми, вины-то нет на девчонке, что Алиса Витальевна ее приблизила.

Максим хотел возразить, но вспомнил о своем решении заключить временное перемирие с бабкиной ученицей.

— Вы про деда что знаете? — он пристально смотрел на садовника, пытаясь отгадать его мысли.

Тот невозмутимо резал сочную свиную отбивную.

— Алиса Витальевна в молодости в Италию ездила. Там и познакомилась с твоим дедом. Сначала все нормально, вроде, шло. А потом не заладилось у них что-то. Вот она и уехала обратно в Союз. А там уж мать твоя родилась. Ох, и намучилась с ней Алиса! Одним словом, сорванец. — Иван Семенович неожиданно улыбнулся и добавил, слегка наклонившись вперед: — Девчонки обычно в куклы играют, а Софья — в войну с пацанами. И в школе Алиса Витальевна из директорского кабинета не вылезала: ни дня не проходило, чтоб мать твоя не натворила что-нибудь. А по деревьям как лазила… Сосед все время грозился, что пристрелит за яблоки.

— Что же ей, своих яблок мало? — Максим задумчиво взял из вазы крупное гладкое яблоко и поднес к носу. Зажмурился и принюхался — будто и впрямь запахло антоновкой. — У бабушки всегда урожай хороший. Был.

Садовник усмехнулся:

— Свои — это не то. Софья бедовая росла. Ей приключения по душе. Вся в отца.

— А что за браслет в показаниях?

— Браслет… — садовник отодвинул пустую тарелку. — Филипп Алисе на помолвку подарил. Сам сделал. Насколько я в украшениях ни бум-бум, а на это смотришь, и баб понимать начинаешь. — Он помолчал и добавил едва слышно: — За такую красоту и убить можно. Наверное. — Тряхнул головой, словно смахивая навязчивые мысли и встал. — Давай по одной. За деда твоего.

— Не буду! — Максим упрямо сдвинул брови и до боли сжал вилку. — Он нас бросил, а я пить за него?!

Садовник вздохнул:

— Молод ты еще старших судить. Думаешь, не понимаю, каково, когда только черное и белое видишь кругом?

— Может, дед и убил? — не унимался Максим. — В показаниях врач скорой написал, что бабушка деда прокляла и все про какие-то алмазы кричала.

— Мало ли что человеку за минуту до смерти причудится? Филипп винился мне, что не мог приехать раньше.

— Я пожалеть его должен?!

— Да ничего ты не должен, — Иван Семенович тяжело поднялся. — Пойду пленкой чеснок накрою.

Максим смотрел на сутулую спину садовника:

«Заколебал увиливать! Вижу ведь, что темнит! Разговор обрывает, утешает меня, как маленького „не волнуйся, разберемся!“ — он вскочил и в сердцах выкинул остатки мяса в мусорное ведро. Машинально перемыл посуду, заварил кофе, бухнув пять кусков рафинада, и уселся на диван у окна. — Он упертый, а я еще упрямее!» — Сделал поспешный глоток и обжегся:

— Черт! — высунул язык и с шумом задышал, как собака в жару.

На поверхности кофе лопались мелкие пузырьки воздуха. Максим вспомнил уроки физики:

«Гидрофилы — это вещества, энергия притяжения которых к молекулам воды превышает энергию водородных связей. Вода растворяет сахар, потому что ее молекула намного проще молекулы сахара. Получается, Семеныч косит под простачка, а чуть я поднажму — уходит от ответа. Хорошо устроился! — от волнения Максим вскочил и принялся мерить кухню шагами. — Я найду к тебе подход! И на эмоции меня больше не поймаешь, старый хрыч!»

Он выплеснул недопитый кофе в раковину, сполоснул кружку и ушел к себе в комнату. Достал бабкины письма, перечитал несколько раз и запихнул на дно чемодана.

«Как в колледже учили? „Искусный переговорщик всегда держит фокус на цели“. Моя цель — разобраться со всем этим безумием и свалить обратно в Лондон. И если надо стать пай-мальчиком и потерпеть бабкину любимицу, я готов».

Максим позвонил Виолетте. Она пролепетала, что приедет вечером. Максим чуть не обронил участливое «встретить?», но вовремя спохватился:

«К чему такая галантность, виконт британских островов? — в сознание зудела ревностная мыслишка: — Что в этой Юдановой такого, что бабка повелась? Поет классно. Окей. Мало ли в консерватории певичек?»

К полудню распогодилось. Яркое солнце в окружении свиты из перистых облаков заняло почетное место в зените. Садовник, в стеганной жилетке и надвинутой на лоб обтягивающей шапочке, перетаскивал из подсобки в теплицу ящики с высокой кустистой рассадой.

Максим решил пройтись по поселку. Переоделся в шерстяную водолазку. В узкий карман джоггеров с трудом запихнул телефон. Проверил, на месте ли кредитки. Вчера после визита в полицию заехали в банк. Максим с недоумением перечитывал выписку. Оказывается, бабка за три дня до смерти открыла счет на его имя.

«Будто знала, когда помрет! И на Семеныча генеральную доверенность на похороны оформила», — он закрыл комнату на ключ — осторожность не помешает. Через окно кухни проследил за садовником. Тот вскапывал землю под яблонями в глубине сада.

В холле Максим еще раз обшарил печку. Тщетно. Новых сюрпризов обнаружить не удалось. Мысли переметнулись на фотографию:

«Что за ночь? Предостережение? Или намек, что я темноты боюсь. А может… — он замер от осенившей догадки: — Призрак! Она знала о призраке! — Максим машинально протянул руку, чтобы повесить ложку для обуви на крючок, но промахнулся. Тишину холла пронзил звон металла.

Помахав садовнику, Максим вышел за ворота. Надвинул капюшон толстовки на глаза — не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал. Заливистый лай невидимых за высокими заборами собак провожал от дома к дому. Максим хмыкнул:

«По очереди вступают, словно по мановению дирижерской палочки. Полнолуние что ли так действует на них? Когда приехал, молчали, а тут разошлись. — Он быстро пересек улицу, свернул за угол, оставив позади здание детского сада, и оказался на центральной площади. — Да, изменился поселок. Почту обновили. Банки на каждом углу. Вместо продуктового — сетевой. Памятник Ленину будто меньше стал. Только бабульки перед рынком все также запасами с огородов торгуют».

Завибрировал телефон. Максим полез в карман, резко потянул двумя пальцами мобильник и не удержал — тот выскользнул и упал на асфальт.

— Черт! Матвеев. Нашел время звонить! — Максим сбросил вызов, с досадой разглядывая треснувшее защитное стекло: — «Месяца не прошло, как купил». — Он завертел головой в поисках салона сотовой связи.

На торце торгового центра тускло светился рекламный баннер с надписью «Рай для вашего телефона». Перевернутая буква «р» висела на торчащих из стены проводах. Название словно подтверждало догадку Максима, что вряд ли тут он найдет приличный аксессуар.

«Зайду. Все равно выбирать не из чего в это дыре», — он поднялся на второй этаж и открыл дверь.

Его встретил мелодичный звон металлических подвесных трубочек. Вдоль стен стояли застекленные шкафы с подсветкой. На полках — модели телефонов.

— Is there anyone here?

Тишина.

Максим подошел к прилавку и перегнулся через витрину.

— Ну и сервис: заходи, кто хочешь, бери, что хочешь, — крутанул шляпку серебристого настольного звонка, и тут же, словно из-под земли, перед ним возникла полноватая розовощекая девушка.

— Здравствуйте! — она заморгала густыми наклеенными ресницами, смутно напомнив Максиму кого-то из прошлой жизни.

«Как у нее веки не устают носить эти опахала?»

— Вам что-то подсказать? — привычным жестом девушка одернула белую блузку, выпятив обтянутую пышную грудь.

«Конкина!» — Максим не ожидал увидеть в роли продавщицы бывшую одноклассницу.

Первая любовь обычно у многих несчастная. Максиму повезло. В шестом классе влюбился в отличницу Светку Конкину. Потому что веселая. Потому что всегда ее дом открыт для гостей. Потому что ее мама, учительница начальных классов, варила большую кастрюлю густого сладкого какао с пенкой. Пить его можно было сколько хочешь. А еще Светка заразительно хохотала над несмелыми шутками Максима и в этот момент так изящно перекидывала за спину толстые косы, схваченные резинками, что красивее этого жеста он ничего в жизни не видел.

Даже мамины бесчисленные вечерние платья и украшения не производили такого впечатления. Хотя он любил украдкой наблюдать, прячась за перилами на втором этаже, как она дефилировала внизу, репетируя статную походку перед очередным светским приемом.

И мама была намного красивее Светки. Черные смоляные волосы оттеняли белую кожу, как у бабкиных фарфоровых купальщиц на трюмо. Когда мама смеялась, карие глаза становились похожи на темные камни в ее сережках, которые переливались при свете люстры, висевшей под потолком. Совсем рядом — руку протянешь, и можно потрогать прохладные хрустальные подвески.

Весь февраль Максим и Светка ходили на перемене по коридорам, держась за руки. На уроках садились за одну парту, в буфете он каждый день покупал ей газировку.

Кульминацией стал школьный утренник в честь двадцать третьего февраля. Светкин отец выступал на торжественной части в актовом зале. Он горячо призывал любить родину, говорил, как важно жить и работать в своей стране, чтобы приносить ей пользу. И все дружно хлопали и улыбались.

После чаепития он вышел из класса и вернулся с потертой гитарой. Исполнил несколько песен, которые назвал «советскими». Максиму очень понравились и сами песни, и то, как бархатисто звучал голос Светкиного отца. И даже лысина, немного поблескивающая под люминесцентными лампами, не портила впечатление о нем. Максим громче всех кричал «браво», а Светкин отец подошел к нему и вручил гитару со словами: «Это вам, молодой человек. Дарю по просьбе моей дочери». Подскочила Светка и упросила показать несколько аккордов.

Играть на гитаре оказалось куда проще, чем заучивать бесконечные пассажи в этюдах Черни под контролем бабки. Она заставляла Максима заниматься на фортепиано даже по воскресеньям.

Через две недели Максим исполнил на концерте ко дню восьмого марта «Королеву красоты».

Светке он подарил сережки — мама выбрала у себя в ювелирном салоне, — а после дискотеки поцеловал в щеку.

Скандал разразился на следующий день. Светкин отец приехал ни свет ни заря и принялся долбить в металлические ворота. Максим сквозь тюлевые занавески видел, как он, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял садовнику, а потом сунул в руки коробочку. Максим издалека узнал ее.

«Сережки! — щеки обожгло. — Сейчас все бабушке расскажет! — он заметался по комнате, засовывая в шкаф разбросанные по комнате вещи. — А вдруг и про хореографию проболтается? Засада! До конца жизни без инета и телефона!» — запер дверь и приложил к ней ухо.

Дождался, когда Иван Семенович поднимется на второй этаж, постучит в комнату бабки, войдет к ней, и осторожно выглянул в холл.

Шаги. Стук. Теперь уже в мамину комнату. Максим весь превратился в слух. Мама вышла в коридор. Бабушка начала издалека:

— Софья, ты водила Максима к себе на работу?

— Водила. А что?

«Началось», — Максима обволакивало тоскливой дымкой всякий раз, когда они выясняли отношения.

— А то, что сейчас приходил господин… — бабка замолчала.

— Господин Конкин, — садовник назвал фамилию Светкиного отца.

— Господин Конкин, — продолжала бабка, повышая голос, — вернул золотые сережки с изумрудами, обозвав нас мещанами, буржуями и…

— Торгашами, — Иван Семенович снова пришел на помощь.

Мама засмеялась:

— Он просто болван. Неотесанный болван. Сережки восхитительны. Идеально подходят к зеленым глазам его Светланы.

Бабка уже кричала:

— Софья! Я запрещаю тебе развращать моего внука!

— Твой внук еще и мой сын! Имею я право выбрать ему подарок для любимой девушки?!

Бабка взвилась грудными обертонами:

— Сын?! — пауза. — Ты, наконец, вспомнила, что у тебя есть сын?! И о какой девушке может идти речь, если Максимушке всего двенадцать?! Это верх неприличия!

В голове у Максима защелкало:

«Она красиво так орет… Тики-тики-тики-так… Будто арию поет… Тики-тики-тики-так, — раздражение на бабку росло, — а называть меня „Максимушка“ в двенадцать лет прилично?! За-дол-ба-ли!»

— Алиса Витальевна, вам нельзя волноваться, давление поднимется, — загудел Иван Семенович примирительно, — а Максиму пора на хореографию.

Максим выдохнул и подумал с тоской:

«Я следующий».

Словно прочитав его мысли, бабка заголосила:

— Максимушка!

Поспешные шаги по лестнице. Максим запрыгнул в комнату. Быстро достал из портфеля первый попавшийся учебник. Раскрыл на середине и начал читать вслух:

— На Земле разные растения живут не изолированно одно от другого, а совместно, образуя группировки, а иногда…

В комнату постучали, и в тот же миг влетела бабка:

— Максимушка, я очень прошу тебя, на будущее, не совершать опрометчивых поступков, о которых впоследствии ты можешь жалеть.

Максим насупился:

«Вечно загадками говорит и пугает какими-то „последствиями“».

Он вскочил со стула, размашистыми движениями засунул кеды и треники в спортивную сумку:

— Что хочу, то и делаю. И спрашивать у вас не собираюсь, — он поймал огорченный взгляд садовника, стоящего за бабкиной спиной, и назло продолжил с еще большим рвением: — И вообще, я опаздываю! — выключил настольную лампу и выскочил из комнаты.

Бабка не пошла за ним. Иван Семенович всю дорогу вез молча. Тренировка прошла из рук вон плохо. А на следующий день Максим узнал, что Светку отец перевел в другую школу. Телефон не отвечал. На порог квартиры Светкина мама не пустила, попросив не искать встреч с дочерью.

«Болван! Мерзкий плешивый болван! — Максим со злостью колотил подушку. К ужину не вышел. Полночи проплакал. И подаренную гитару с тех пор не брал в руки — закинул в кладовку.

— Я могу вам чем-то помочь? — повторный вопрос вернул в реальность.

Максим снял капюшон, и девица ахнула:

— Стрельцов?! — ее глаза округлились, а нарисованные брови поползли вверх.

— Привет… — он помедлил, подбирая имя: — «Светка — грубовато, Светлана — официально». — Остановился на нейтральном: — Света?

Максим присматривался к Светке, выискивая ту девчонку, в которую был влюблен.

«Та веселая всегда была, а эта словно ее черно-белая фотка. Радость изображает, а глаза грустные».

— А я смотрю: ты не ты? — Конкина кокетливо поправила собранные на затылке в массивный пучок русые волосы. — Какими судьбами? Ты же в Лондоне живешь, да?

— Да.

— Ой, про бабушку твою слышала, — Светка дотронулась до локтя Максима. — Соболезную.

— Спасибо.

— А я тут работаю, два через два, — Конкина раскинула руки. — А по выходным — в кафэшке на углу.

— Учишься?

— Колледж закончила в Москве. Сейчас на экономическом. Заочно. Отец онкологией заболел. На лекарства много денег уходило. Но все равно не помогло — умер через два года. — На секунду ее лицо помрачнело и тут же приняло восторженно-заинтересованный вид. — Слушай, давай по кофейку? Я пораньше закроюсь. Арсен все равно за товаром уехал. — Светка снова затеребила пучок.

«Чего она так суетится? Аж подмышки у кофты вспотели», — кроме неловкости от внезапной встречи иных чувств Максим не испытывал.

— У меня дела.

— Подождут твои дела! Сто лет не виделись. Хочу все о тебе знать!

— Что «все»?!

— Как жизнь заграницей? Почему не писал, не звонил?

«С какого перепугу я тебе писать-звонить должен?» — Максим вспомнил, с каким надменным лицом Светкина мать запретила ему разыскивать дочь, и тут же ему стала противна и Светка, и ее «кофеёк».

— Ты извини. В другой раз.

— Какой «другой»? — Светкин лоб сморщился гармошкой. — Стой здесь и никуда не уходи! — Она исчезла за дверью подсобки.

«Прицепилась, как пиявка!»

Конкина вернулась в куртке и с сумкой в руках:

— Пошли ко мне. Посидим. Школу вспомним.

— Извини, я правда не могу. — Максим прикидывал, сколько потеряет времени, прежде чем отделается от Светки: — «Главное, чтобы Виолетту на пропустить, а то психанет и уедет, а мне без нее не разгадать бабкины причуды».

Конкина напирала:

— Тогда я вечерком к вам загляну. Диктуй мобильник. — Она достала из сумки телефон.

— Я не помню свой номер.

— Ну, значит ты звони, договорились?

— Договорились. Пока. — Максим развернулся и вышел под сердитый звон «музыки ветра».

Светка выбежала следом:

— Телефон не забыл?

Максим предпочел не оборачиваться. Пересек площадь. С ходьбы перешел на бег и через десять минут открывал калитку.

Глава 5

Посреди дорожки, согнувшись, стоял Иван Семенович. Одной рукой он опирался на фонарный столб, в другой держал ведро. Рядом валялся шланг. Вода образовала большую лужу между клумбами, обложенными валунами.

— Вовремя… ты… — садовник говорил с придыханием. Лицо бледное. Щеки ввалились. — Нагнулся коровяк развести, и поясницу прихватило. — Он сделал шаг и вскрикнул, выронив ведро: — Черт! Током бьет. Воду выруби — за сараем кран.

«Каким током?! Какой кран?!» — Максим застыл как вкопанный на внезапно ослабевших ногах. Он попытался подхватить садовника под локоть трясущимися руками:

— Чем помочь?

— Тише-тише! — лицо садовника покрылось испариной. — В скорую звони.

Максим поднял ведро и побежал к дому. Вернулся. Кинул ведро под куст сирени. Оттащил шланг к хозблоку и закрутил вентиль. Достал телефон и взглянул на садовника: «Черт, он же еле на ногах держится!»

— Да не суетись ты так, — садовник медленно выпрямился.

Максим дрожащими руками набрал номер и вызвал скорую.

— Иван Семенович, что еще сделать?

— Мне прилечь надо. На крыльцо не поднимусь. Давай туда, — он слабо махнул в сторону скамьи на террасе.

Максим осторожно перекинул руку садовника себе через плечо. Иван Семенович мычал, стиснув зубы.

«Какой же он тяжелый», — Максим вытер выступивший на лбу пот. Садовник приволакивал левую ногу и каждые полметра останавливался, чтобы перевести дух.

«Наконец-то!» — Максим помог Ивану Семеновичу лечь, поправляя под спиной жилетку.

Садовник слабо улыбнулся и проговорил извиняющимся голосом:

— По весне всегда обостряется. Алиса Витальевна знала: витамины пить заставляла наперед. А по мне, стопка за ужином сто крат полезнее любой аптекарской дряни.

— Вам водки принести?

— Да ну тебя! Это я так, к слову.

— Вы же не умрете?

Иван Семенович засмеялся и тут же скривил лицо:

— Ерунду не говори. От радикулита еще никто не помирал. Укол сделают, и снова встану в строй.

— Я сейчас! — Максим метнулся в дом, схватил со своей кровати одеяло и, вернувшись, накрыл садовника. — Где же скорая?

— Так с районной пока доедет. Небось, все пробки собрала. Пятница. — Садовник глянул с прищуром: — Струхнул?

Максим поежился и спрятал руки в карманы толстовки.

— Вижу, что душа в пятки ушла. Смотришь, как Алиса тогда, в Свердловске.

— «Тогда»?

— В шестидесятом дело было. Мы вышли на банду братьев Вязовых. Много через этих сволочей душ загублено. А тут — удача: на простенькой краже взяли пацана, а он оказался наводчиком. Решил, дурак, на дело раньше пахана выйти. Ну, и застучал парнишка со страху, застучал.

— Кто это «мы»?

Садовник крякнул и попытался перевернуться на бок:

— Я как после ФЗО в армии отслужил, сразу в милицию пошел. А ты думал, что: Иван Семенович Климов только в земле копаться умеет? Старлеем ходил в тот год.

Максим обомлел:

«Семеныч — милиционер?!»

— Радикулит аккурат в ту зиму и заработал: морозы на Урале не то, что тут. Ядреные. Прям после истории с твоей бабушкой.

Максим присел на край скамьи:

— Что за история?

Садовник вымученно улыбнулся:

— Алисе тогда грамоту дали. Сам, лично, в больнице вручал. — Он закрыл глаза и провел рукой по воздуху, точно по написанным строчкам: — За самоотверженную помощь, оказанную органам милиции в борьбе с уголовной преступностью, и проявленное при этом мужество. Вот!

«Офигеть!» — Максим смотрел на садовника, не моргая.

— Она путь хотела срезать через дворы: лекарство матери-туберкулезнице несла из ночной аптеки. А тут мы, в засаде сидим. Вот на Алису, как на живца, бандюки и вышли. Но не растерялась твоя бабушка: тараном пошла на одного. Повалила, а он, гадина, с ножом на девчонку. Если б мы не подоспели, добил бы, как пить дать. — Иван Семенович замолчал.

Максим перестал дышать, боясь спугнуть накативший на садовника приступ откровенности.

— Мать у нее на следующий день умерла. Алиса с теткой осталась. Я какое-то время им продовольственный паек оставлял — жалко девчонку. А потом перестал ходить… — садовник осекся.

— Почему? — осторожно спросил Максим.

— Она смотрела на меня, как затравленный зверек. До мурашек прям. То ли боялась, то ли ночь ту проклятую вспоминала. Ну, я и решил не бередить ей душу. А как в Италии повстречал, сразу признал…

— В Италии?!

Раздался звонок. Максим вскочил:

— Скорая!

Садовник попытался привстать:

— Открывай.

Молодой врач, не обращая внимание на протесты садовника, оформил госпитализацию. Максим помог санитару перенести носилки с Иваном Семенычем в машину, проводил ее взглядом до поворота, закрыл калитку, и вернулся на террасу.

«Если б паспорт собственными глазами не увидел, никогда бы не подумал, что Семеныч такой старый. Это ж ему десять лет было, когда война закончилась! А с бабушкой, вообще, получается целую вечность знаком?! А она в четырнадцать лет с бандитами в схватку вступила… Интересно, сколько еще скелетов в нашем семейном шкафу?!»

Солнце спряталось за крышами, и сразу от земли потянуло холодом. Небо заволокло сизыми тучами. Приближалась гроза. Крупные капли покрывали дорожку темными пятнами. Максиму вдруг стало неуютно на улице. Он занес пластиковые стулья на террасу и зашел в дом.

За окном лил дождь, отбивая барабанную дробь по водосточным трубам и карнизам. Раскаты грома взрывались петардами. То тут, то там чернильное полотно неба распарывали молнии. Ветки сирени хлестали по замутненным потоками воды окнам.

Максим задернул кухонные шторы. Запиликал телефон. Максим посмотрел на экран и сразу ответил:

— Здравствуй. Сейчас выйду, — выскочил в холл, накинул куртку и побежал к воротам.

Дождь лил стеной. За калиткой стояла Юданова. По ее лицу, облепленному волосами, стекала вода. Мелкие капли на ресницах блестели при свете фонаря.

— У тебя что, зонта нет?

— От ветра сломался, — Виолетта протянула зонт, похожий на дохлую летучую мышь.

— Заходи.

Юданова прошла мимо Максима. Он заспешил следом.

— А плащ тоже сломался?

Юданова оглянулась:

— В общежитии оставила.

«Чокнутая! Кто же в дождь ходит в туфлях и платье?»

Пока Виолетта переодевалась в сухую одежду, Максим вскипятил чайник и сбегал в подвал за вареньем.

«Ну, бабуля, будем отпаивать твою вокалистку. А то еще простудится и голос потеряет, примадонна».

Виолетта стояла в арочном проеме кухни. Волосы заплетены в толстую косу. Вельветовый бабкин халат в мелкий цветочек смотрелся мешковато, а вязанные носки на ногах казались несуразно большими.

Максим сдержал усмешку.

— Прошу, — он открутил крышку у банки. — Меня в детстве всегда малиновым вареньем лечили. И тебе надо. Для профилактики.

Виолетта села на стул.

— Спасибо за одежду.

— На здоровье.

— Я ночевала не у себя…

— Мне все равно, где ты ночевала.

Виолетта высвободила ладони из рукавов и обхватила кружку.

— У моего ученика на Сходне бабушку в больницу забрали. Мама на хлебозаводе сутки трое, а Мишка маленький еще. Подготовишка. Вот я и осталась.

Максима взяла досада.

«Того и гляди реветь начнет», — а вслух он добавил: — Пей, пока не остыл. Я за письмом.

Виолетта вскочила:

— Ой, и мое! — принесла из холла сумку, достала подмокший коричневый конверт и положила на стол. — Не волнуйся, без тебя не открывала.

Максим развернулся на пятках и пошел к себе.

«Больно надо волноваться, — его неприятно удивила реакция на присутствие Юдановой. — Похоже, я ее боюсь. То рыдает, то мямлит, то орет, как ненормальная».

Они несколько раз перечитали оба письма, но ясность не наступила.

— Дорогая моя девочка! Если ты читаешь это письмо, значит произошло то, чего я так страшилась все эти годы!

— «Все эти годы», — машинально повторил Максим, уставившись на размытые фиолетовые чернила.

— Но ты ничего не бойся! Максимушка очень хороший! Он защитит тебя! Держись его!

— «Максимушка хороший», «держись его», — Максим ударил ладонью по столу: — Что значит «держись его»? Она нас сватает что ли? Точно из ума выжила на старости лет, если…

— Не смей так говорить про Алису Витальевну!

Максим опешил.

«Опять с полу-оборота завелась».

— Я думаю, как этот бред… — он осекся и с опаской посмотрел на бабкину любимицу. — Как во всем этом разобраться. Что еще за «царица ночи»?

Виолетта взяла фотографию и долго на нее смотрела.

— В прошлом году старшекурсники ставили отрывок из оперы «Волшебная флейта». Дипломный проект. Лена Скворцова связки надорвала. Я на все репетиции ходила и выучила партию Царицы ночи. Алиса Витальевна послушала и сказала, что смогу исполнить. А снимок с показа. В гриме.

Виолетта встала. Выпрямилась. Развела руки в стороны. Растопырила пальцы звездами и запела:

— Der Hölle Rache kocht in meinem Herzen, Tod und Verzweiflung, Tod und Verzweiflung flammet…

Максим подпрыгнул, будто над ухом взорвалась сотня хлопушек:

— Предупреждать надо!

Сердце бухало на два форте. Звуковой поток прошелся дрожью по телу. Кухня мгновенно показалась тесной, не вмещая оглушительные рулады.

Виолетта опустила руки:

— Извини.

— «Извини». Так заикой можно остаться.

Виолетта молчала.

— Ладно, — Максим на всякий случай отошел к окну. — О чем там поется?

— Царица ночи просит свою дочь убить Зарастро. — Виолетта набрала в легкие воздуха: — Ужасной местью сердце кровоточит, смерть и страданья воспламеняют Ночь! И если ты Зарастро не замочишь, то будешь ты отныне мне не дочь!

— Черт! Юданова! — Максим закрыл уши.

Виолетта рассмеялась:

— Шучу. Там немного другой перевод. А если кратко, то речь о мести.

— О мести? — Максим неожиданно зевнул и достал из кармана джинсов телефон. — Третий час ребусы разгадываем. Кому и за что мстить-то? Семенычу? Жабе Яковлевне? А больше я никого тут не знаю. — Он замолчал, вспомнив про Конкину, и задумчиво добавил себе под нос: — Придется замочить Виолетту Юданову. Мои барабанные перепонки точно на тебя зуб имеют.

— Дурак ты, Стрельцов, — Виолетта помрачнела. — Я пойду.

— Куда ты на ночь глядя? — Максим перехватил ее руку с сумкой: — Не обижайся. Ты клево поешь, правда. И вообще, давай думать, что за викторина?

Он взял письмо:

— Флигель у нас добротный! Арнольд Маркович говорил, до революции строили!

Максим цокнул языком:

«Причем тут флигель? Дурка полная. А имя мужика мне знакомо: бабка про него в детстве что-то говорила».

— Не знаешь, кто такой Арнольд Маркович?

— Нет, — Виолетта поежилась.

Максим продолжила читать, обращаясь к ней:

— Помнишь, мы с тобой писали викторину по операм?

— Можно мне какую-нибудь кофту?

— Сейчас, — он сбегал в свою комнату: — Держи.

— Спасибо, — Виолетта накинула свитер Максима на плечи и обмотала рукава вокруг шеи.

— Что за викторина?

— У меня до третьего курса тройка по «истории оперного искусства» стояла. Профессор Поляков считал, что пою неплохо, а вот в оперной драматургии не разбираюсь.

— Это как?

— Я с ним поспорила насчет Онегина, — Виолетта встала, подошла к окну и потянулась к форточке.

Максим опередил:

— Открыть?

— Да. Душно.

«То ей холодно, то душно», — он распахнул створку. Дождь закончился, и в кухню ворвалась ночная прохлада вместе с запахом мокрой листвы.

Виолетта сделала неопределенный жест:

— Нас в школе как учили? Онегин — типичный представитель своей эпохи. В его личности нашло отражение сложное переплетение диалектики «старого» и «нового». И Ленского убил, идя на поводу у «мнений света», и любовь к Татьяне стала для него лакмусовой бумажкой. — Виолетта язвительно процитировала: — «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов, томясь в бездействии досуга без службы, без жены, без дел, ничем заняться не умел». Фу! Создали философию на пустом месте.

Максиму дико захотелось спать.

«Еще пара заумностей, и у меня мозги закипят».

— При чем тут Онегин, моя бабушка, добротный флигель и викторина?

Виолетта словно не замечала иронии в голосе Максима:

— Один старец сказал: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного».

Максим сел за стол и опустил подбородок на сложенные руки:

«Приплыли. Так же вот и моей бабульке, наверно, мозги пудрила».

Виолетта поджала губы и выговорила:

— У Онегина все проблемы из-за отсутствия веры. Будь он с духовным стержнем, сумел бы возродиться. Но тогда, скорее всего, Пушкин не написал бы гениальный роман в стихах, а Чайковский — оперу. Вера без дел мертва!

Максим не понял почему последняя фраза прозвучала для него звонкой пощечиной. Может, потому что его возраст приближался к двадцати шести? Или дело во взгляде? Юданова смотрела на него строгим бабкиным взглядом. Без осуждения. С печальным укором. Словно он вновь «несмышленый» мальчишка, в очередной раз огорчивший бабушку и не заслуживающий материнской любви. Максим вскочил:

— Мы в час ночи будем о вере рассуждать или с долбанными письмами, наконец, разберемся?!

Виолетта растерянно заморгала:

— Максим…

— Что «Максим»? Заколебался всю жизнь себя никчемным чувствовать! — Он вцепился в край стола и выкрикнул: — Для матери словно и не сын был, бабка вечно воспитывала! Теперь еще ты проповеди читать будешь, Царица ночи!

Виолетта прикрыла рот руками. Максим застыл, уставившись на фотографию. Точно! Ночь!

— Я знаю, где искать твою викторину.

Глаза Виолетты расширились.

— Как она выглядит?

— Листок из тетрадки в клеточку.

— Нам надо ночью идти во флигель, понимаешь?

Виолетта замотала головой.

— Неважно! Пошли! — Максим рванул в холл, утягивая за собой Юданову.

— У меня обувь мокрая, — тоненьким голосом прощебетала она.

— Бабушкину возьмешь, — Максим достал с полки черные войлочные боты с молнией: — На.

Виолетта присела на диванчик в прихожей и сняла носки. Максим оценивающе посмотрел на ее узкие маленькие ступни:

— Пожалуй, великоваты.

Виолетта молча натянула носки и надела обувку Алисы Витальевны. Встала, сделала пару шагов. Максим хохотнул, а она нахмурилась:

— Очень смешно!

— Расслабься: сойдет для сельской местности.

— Ой-ой! Посмотрите на него: лондонский денди объявился в нашем захолустье! — в интонации Виолетты появились предвестники арии Царицы ночи.

«О, нет! Сейчас Иерихонская труба включится! Мой слух этого не вынесет!» — Максим поспешно накинул куртку и открыл дверь: — Только после вас.

Огромная круглая луна освещала сад, время от времени скрываясь за полупрозрачной дымкой черных облаков. В воздухе смешался аромат крокусов, обильно высаженных вдоль дорожки, и терпкий древесный запах пропитанной влагой яблоневой коры. Максим резко остановился. Виолетта уткнулась в его спину.

— Фонарик!

Виолетта полезла в карман халата:

— Телефон сел.

Максим посмотрел на экран своего мобильника:

— Десять процентов. Жди здесь. В кладовке поищу.

— Я с тобой!

«Струсила! — внезапно Максим проникся сочувствием к Виолетте. Сочувствием и благодарностью. За то, что не придется идти во флигель одному. — Главное, чтобы не догадалась, что я до чертиков темноты боюсь: обязательно припомнит, язва».

Они вернулись в дом.

«Все-то у Семеныча на своих местах», — Максим удовлетворенно взял с полки компактный светодиодный фонарик. Щелкнул выключателем.

Виолетта вскрикнула и прикрыла лицо:

— Стрельцов, ты специально?

— Надо же проверить. Мощный. Подойдет.

Одноэтажный, бурого кирпича флигель на гранитном цоколе, окруженный кольцом кустарника, всем своим видом будто хотел сказать: «Я вас не ждал». Глубокие окна выглядели запавшими глазами приземистого старика, привыкшего терпеливо сносить и дождь, и морозы, и зной. Лунный свет бликовал в мутных от разводов стеклах, создавая иллюзию, что внутри кто-то спешно приглушил фитиль керосиновой лампы.

«Чертова бабка! — Максим медлил, — навела жути».

— Открывай, — шепнула за спиной Виолетта.

Входная дверь поддалась не сразу. Недовольно взвизгнув несмазанными петлями, пропустила Максима и Виолетту внутрь. Пахнуло затхлостью. По скрипучим половицам они прошли узкий коридор и очутились в небольшой прихожей, соединенной с комнатой. Максим выхватил фонариком кусок полинявших обоев и нашел выключатель. Щелчок — загорелась люстра в три лампочки. Одна помигала и тут же погасла. С белого абажура взлетела большая муха и с тревожным жужжанием закружила, ударяясь о сероватую лепнину на потолке.

— Откуда она здесь?

— Зимовала. А ты чего шепчешь? — Максим и сам заговорил тихо.

— Не знаю. Вдруг кто услышит? — Виолетта осторожно присела на массивный сундук, укрытый полосатой рогожкой.

Максим оглядел увешанные картинами стены и сказал, повышая голос на последнем слове:

— Кто тут тебя услышит, если только призрак?

Виолетта натянула поверх халата свитер и подняла воротник до ушей:

— Зачем пугаешь? — подошла к древнему буфету с причудливой резьбой и провела пальцем по столешнице: — Да-а, ну и пылища. Я Алисе Витальевне с уборкой помогала перед Рождеством, когда домработница уезжала куда-то. — Она выдвинула широкий ящик в нижнем отделении. — Странно…

— Что?

— Тут чистые льняные полотенца стопками лежали, а под ними — серебряные ложки, вилки. А сейчас ничего нет.