Бесплатный фрагмент - Забардаст!

Забардаст — распространенное слово в вахийском и некоторых других восточных языках. Выражает различные оценочные суждения: «Прекрасно», «хорошо», «ах ты, черт!», «ну, не фига себе», «полная ерунда».

Профессор Самуил Ахмед-уль-каюк

Мне же всегда особенно приятно было говорить то, что в голову взбредет.

Эразм Роттердамский.

Похвала глупости

---

   О причинах, побудивших автора создать

              это хулиганское произведение

Однажды дочь попросила меня сочинить «что-нибудь этакое» — веселое, прикольное и отвязное. Так она сформулировала. «Раскрепостись, не пыжься, не рожай каждую фразу по десять часов кряду. Что в голову придет, то сразу и пиши. Главное, больше стёба. Впрочем, — она с сожалением хмыкнула, — куда тебе. Не потянешь». Из духа противоречия я возразил и взялся доказать, что потяну. Последовав совету и раскрепостившись, решил написать о том, о чем совсем ничего не знаю. С жизнью высших сфер не знаком, с внешней политикой и дипломатией дела не имел, о Вахии не слыхал. Столь блаженное неведение позволило придать моему перу непринужденность и раскованность. Во всяком случае, я на это надеюсь.

И ещё. Не ищите в этой книге сомнительных параллелей и сходства с реальными событиями. Все персонажи и сюжетные линии вымышлены, и нет никаких оснований для привлечения автора к ответственности за диффамацию. Не ищите, не найдете.

А главное, вот что: улыбайтесь, улыбайтесь, не забывайте растягивать рот, желательно до ушей. Если не удержитесь от этого в процессе чтения, значит, не зря все затевалось.

Глава 1.
Друзей всегда мало

— Чего-то не хватает.

С этими словами Председатель Большой страны вылез из кабины реактивного истребителя (муляж на игровой площадке перед резиденцией), подошел к находившемуся рядом на лужайке дельтаплану и стал прилаживать крепления. Выглядел глава государства хорошо — в куртке «пилот», в летчицком шлеме. Подтянут и бодр.

— Что случилось? — спросил Министр заграничных дел, которого вызвали на аудиенцию в загородный дом гаранта конституции.

— Друзей не хватает. Международное положение ухудшается. Не знаешь, что ли?

Министр знал, но предпочитал не заговаривать об этом. По соображениям безопасности. Другое дело, когда об этом заговаривает сам глава государства. Тут нужно соглашаться. Поэтому Министр кивнул, правда, несколько судорожно.

Ухватившись за трапецию дельтаплана, Председатель повис в воздухе. Специальный кран закружил его по периметру площадки.

— Есть, конечно, сложности, — смущенно забормотал Министр, — но мы в постоянном режиме работаем, задействуем весь инструментарий, грубую силу, мягкую силу, имплементируем, внедряем, реализуем, проводим, добиваемся, вбрасываем, ведем пропаганду, вдалбливаем наконец…

Председатель соскочил с дельтаплана, расстегнул куртку, стащил с яйцевидного черепа шлем и суровым взглядом обвел Министра. Тот сглотнул слюну.

— Да, мы это знаем, — резюмировал Председатель. — При этом в его речи на какое-то мгновение прорезался кавказский акцент. Получилось что-то вроде «Да, ми ето знаем…». Министр вторично сглотнул слюну.

— Но понимаешь, — продолжил Председатель (он перешел на интонации и лексику более позднего периода политической истории Большой страны), — все говорят, что у нас нет друзей. Прежде были, а теперь нет. Журналисты спрашивают — кто ваши друзья, зарубежные лидеры интересуются. Вот Обама и Меркель допытывались…

— Уже не допытываются, — неосторожно брякнул Министр и, спохватившись, похолодел от ужаса. Но на этот раз пронесло. Председатель ограничился гневным прищуром.

— И хорошо, что не допытываются, значит, дошло до них. Значит, не зря мы старались. Лучше суровая ясность, чем гнилая неопределенность. Я прав или не прав?

Министр энергично затряс головой, что означало — правы, ясен пень, как всегда, по-другому и быть не может.

— А те, что все еще допытываются, которые не потеряли надежду? Трамп, например. Или Макрон. Могерини. Борис Джонсон. Берлускони всякие… Им надо отвечать?

— Как хочешь, — бросил Председатель. — Хочешь — отвечай, а не хочешь — так не отвечай. Главное, что именно отвечать. Или не отвечать. Понял?

— Да! Нет! — сумбурно отреагировал Министр.

— И я о том же. Проблемы это не снимает. Проблема с друзьями. Венгрия уже не друг. Болгария — тоже.

О Польше и вспоминать не хочется. Прибалты козни строят. Хохлы обвиняют. Турки самолет сбили. Сейчас снова в друзья набиваются, а потом возьмут и опять собьют. Белорусы фигу в кармане держат. Казахи себя пупом земли считают.

— А Россия?

— Россия… — лицо Председателя просветлело. — Мы с ней одно целое. Одна колыбель. Но друзья у нее — армия и флот.

— У нас тоже есть армия и флот, — неосмотрительно заметил Министр.

Председатель устремил на него хищный взор, подобно бойцовому петуху, оглядывающему цыпленка, который позволил себе пискнуть без спросу.

— Хочешь сказать, что нам друзей искать не надо? Это, между прочим, прямая обязанность министерства заграничных дел. Ты эту обязанность выполнять не желаешь?

В серых глазах Председателя полыхнуло.

— По-твоему нам друзей хватает? Или нет?

— Друзей всегда мало, — поспешно отозвался Министр.

— Сейчас не «мало», а нету. Ни хрена нету.

— А Китай?.

— Один китаец засунул в ж… палец.

— Американец, — сказал Министр.

— Что «американец»?

— Это про американцев так говорят.

— Хочешь сказать, что у китайцев нет ж…?

— Есть.

— И что же, они туда ничего не засовывают? Когда ж… есть, туда всегда засовывают. Думаешь, не все засовывают?

— Ну… — Министр наморщил лоб, сделав вид, что задумался.

— Ты что же, споришь? Ты со мной не спорь. Вот заимеешь друзей, тогда можешь спорить. А ж… есть у всех.

Тут Председатель щелкнул пальцами, явно намекая на то, что засунуть можно и тем, и этим. Пальцев на всех хватит. Но от этого ни китайцы, ни американцы друзьями нашими не станут. При этом глава государства укоризненно посмотрел на Министра. На международные дела поставлен, а такие простые вещи объяснять приходиться. Эх, что бы вы все без меня делали… Председатель подошел к стенному шкафу.

— Все мы вышли из гоголевской шинели.

Снял с плечиков толстую, серо-зеленого сукна шинель до пят. В таких в Гражданскую войну ходили хмурые комиссары с маузерами, сажавшие пули в контру и недобитую интеллигенцию.

— Это не гоголевская, — вырвалось у Министра.

— История не стоит на месте. О такой Гоголь мог только мечтать.

Облачившись в шинель, Председатель прочувствованно запел: «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди…». Допев, потрепал Министра по плечу:

— Будешь хорошо работать, такую же дам. Пробитую пулями. Хочешь?

Министр мотнул головой. Трудно было понять, что это: вежливый отказ или выражение радости в связи с предложенной обновкой.

Председатель хлопнул в ладоши. Явился помощник.

— Продолжим.

Помощник убежал и спустя минуту вернулся с начальником охраны и полным чекистским нарядом. Председатель снял шинель и облачился в скрипящую черную кожу, отливавшую нефтяным блеском. Наглухо застегнул куртку и надвинул на глаза фуражку с красной звездочкой. На груди, на шелковой подкладке заалел орден Боевого Красного Знамени.

— По врагам революции. Отчизны. Тверда чекистская рука, разя коварного врага.

Начальник охраны выложил на переносной столик наган, люгер, маузер, ТТ, вальтер, глок и разные другие револьверы и пистолеты.

Председатель вооружился и грозно повел бровями. Из-за высокого каменного забора показались щитымишени с фотографическими изображениями. Тут был серьезного вида человек в очечках и в тюремной робе, широкоплечий красавец с открытым взором, верзила в халате и тюрбане, европейцы в модных костюмах, главарь заокеанской демократии, какие-то госдеповцы и цэрэушники в плащах, с кинжалами и в противосолнечных очках, оскалившиеся литовцы, хищный грузин и поляки в конфедератках. Председатель повел стрельбу с двух рук. Мишени исчезали и появлялись снова.

Пригибаясь, он бегал по площадке, палил и приговаривал: «чистыми руками в горячее сердце», «семь пулек, как в Сараево», «если враг не сдается, его уничтожают», «надежно обеспечим мир и покой всего человечества», «восстановим историческую справедливость» и «не попадешь — пропадешь». Начальник охраны подавал обоймы и старался не попасть под обстрел. Когда все мишени были неоднократно поражены, Председатель вытер пот со лба и расстегнул кожанку.

Воспользовавшись паузой, Министр подал голос.

— Сирия — большой друг.

Председатель подул на раскаленный ствол.

─ Меновазия и Вьюжная Наседка ─ тоже большие друзья, — приободрился Министр. — Эти полные внутреннего достоинства суверенные государства…

─ Мы таких друзей ─ за х… да в музей, ─ безрадостно возразил Председатель. ─ Придумай что-нибудь еще.

— Тогда вот, — несмело сообщил Министр. — Есть один вариант… — Какой?

— Расширить наши отношении с Вахией. Укрепить. Сделать нашим другом это маленькое свободолюбивое государство.

— Вахия? — равнодушно поинтересовался Председатель. — Вах-вах? Или паф-паф? А может пиф-паф?

— При удачном стечении обстоятельств она может стать и паф-паф, и пиф-пиф и даже пуф-пуф, — убежденно заявил Министр. — Там много нефти. А еще газ, уран, молибден, алюминий и вся таблица Менделеева. — Подробнее, — заинтересовался Председатель. — Что за страна такая? Где находится?

— Вахия расположена в континентальной Азии. Это свободолюбивое островное государство давно провозгласило свою независимость. Но мы его долго не признавали. Руки не доходили. А теперь дошли. Признали и установили дипломатические отношения. Поскольку на территорию Вахии претендуют сразу несколько соседних держав — Узистан, Мудистан, Пиранья и Пим-ПомПам, она ищет верного друга. Трудности у нее большие.

— Какие?

— Вахия не имеет доступа к морю, а хочется, чтобы был.

— Ты же сказал — «островное государство».

— Это метафора. В смысле — гипербола. Остров в окружении врагов. К морю пробьется и тогда станет частью суши. Понимаете?

— Нет, не понимаю, — признался Председатель. — Но не имеет значения. Какая, в сущности, разница. Вот Украина имеет доступ к морю, а нам от этого легче?

— Нисколько, — потупился Министр.

— Главное, народ вахийский за кого? За красных или за белых?

— За кого скажут. А власти колеблются.

— Это нехорошо, — огорчился Председатель. — А кто там правит?

— Демократически избранное правительство. Парламент в виде Национальной ассамблеи. Но понарошку. В действительности — король. Точнее, был король, помер недавно. Сейчас дочь его, принцесса, руководит всем.

— Суверенная демократия, значит. Глубинная. Это хорошо.

— Принцесса прогрессивная. Училась повсюду, у нас тоже. Когда пришла к власти, мы дипломатические отношения и установили. Положительно нашу страну воспринимает. Но ее брат, принц Сарвак, воду мутит. Хочет сестру с трона сместить. С пиндосами и хохлами заигрывает, о правах человека заботится. Нет человека — нет прав, такой принцип.

— Там у нас посольство есть?

— В Пукоране? Открыли.

— Где-где?

— Пукоран — это столица Вахии… — Странное название.

— «Пук» — на вахийском означает блаженство, а «ран» — рай. Пукоран означает райское блаженство.

— Что, действительно приятный город?

— Обычный азиатский гадюшник.

— Гм, — Председатель почесал в затылке. — Любопытно. Ладно, пусть будет Пукоран. Я так понимаю, если постараться, Вахия станет нашей опорой.

— Точно! — подхватил Министр. — Большой опорой. Надежной. С ресурсами. Запустим экспортную линию. Будем поставлять танки, самолеты, пушки и водку. Ответ санкциям по-вахийски. Европейцы и американцы будут локти себе кусать.

— Молодец, — похвалил Председатель. — Хорошая мысль. Кто нам помешает? Будем крепить братские связи с Вахией. Вместе с Вьюжной Наседкой и Меновазией она станет надежным якорем нашей внешней политики и государственной безопасности. В общем, продумай программу и доложи. Отправим пару сотен конвоев с гуманитарной помощью, авианосец, балетную труппу, группу наркоконтроля и наших звезд, непревзойденных в своей попсовости — Билли Плебса с Грегуаром Закоркиным. Визит правительственной делегации. Заседание межправительственной комиссии. Что-нибудь разминировать, обезвредить. Конкретно, по-взрослому.

Министр с воодушевлением закивал головой и умчался отдавать указания. А Председатель продолжил заниматься делами государственной важности. Надел плотный комбинезон из неопрена, предназначенный для подводного плавания. Натянул ласты, примерил маску с трубкой. Помощник подтащил акваланг, подводное ружье, к которому присобачил гарпун-трезубец крупных размеров. Они подошли к краю глубокого колодца в дальнем углу лужайки.

— Докуда прорыли? — поинтересовался Председатель.

— Докуда велели.

— До Марианнской?

— Как велели.

— И до Филиппинской?

— И дотуда.

Председатель перевалился через бортик и сиганул вниз. Летел долго, но в конце концов долетел. Послышалось негромкое «бултых». Помощник с облегчением вздохнул.

Глава 2. 
Путч

Принцесса Фамида-ас-Сукко сладко потянулась. С постели вставать не хотелось, но звали государственные дела. После кончины папы-короля Джезказгана IV, который отличался свирепостью и диктаторскими замашками, она несла в массы идеалы свободы. Естественно, в сочетании с национальными и мусульманскими традициями, ведь иначе простой люд не примет просветительские новшества.

Фамида улыбнулась в предвкушении очередного дня, наполненного полезными делами, и глянула на себя в зеркало, укрепленное по с исламскому обычаю на потолке. Отражение ей понравилось. Черноволосая красавица. Носик, правда, слегка вздернут, не по-восточному. Ее родила Манихея-абу-Кута, 389 жена Джезказгана, звезда гарема, никогда не отличавшаяся супружеской верностью. Возможно, папа был прав, посадив на кол ее личного парикмахера Федю Додонова, у которого тоже был вздернутый нос. Джезказган всегда подчеркивал свое стремление к межцивилизационному взаимодействию и пришельцев с Запада карал с не меньшим удовольствием, нежели коренных вахийцев. «Справедливость превыше всего», — любил повторять отец нации.

Разделавшись с парикмахером, король не перестал любить свою дочурку, выделяя ребенка среди прочих отпрысков. Брал на руки, качал и бормотал под нос о взаимопроникновении культур. Ну, а Фамида, ни на секунду не сомневавшаяся в своем истинно вахийском происхождении, повзрослев, стала ощущать внутреннюю привязанность к Большой стране, родине убиенного парикмахера.

Маму Манихею венценосный супруг, кстати, тоже прикончил. Со слезами на глазах и раскаянием в душе. Признался, что был чересчур жесток, умерщвляя Додонова, достаточно было бросить его в темницу с крысами и ядовитыми пауками. Но теперь-то куда было деваться? Манихея вечно будет напоминать ему о непоправимой ошибке и ему трудно смотреть на нее: мучают угрызения совести. Чтобы не мучили, Джезказган приказал сбросить звезду гарема со стометрового минарета старинной городской мечети Моск-аль, символизировавшей то самое межцивилизационное взаимодействие, о котором он неустанно пекся. «А та звезда, что сорвалась и падает…», — взволнованно напевал Джезказган песню на незнакомом языке, наблюдая, как Манихея летит вниз, уверенно набирая скорость.

Однажды Джезказган услышал эту песню по радио, и она запала в его ранимую и чувствительную душу.

Мечеть Моск-аль воздвигли две тысячи лет тому назад в знак дружбы с древними славянскими племенами. Они явились на вахийскую землю с наилучшими намерениями, разрушая города, села и насилуя всякую женщину, попадавшуюся на пути. В Пукоране вожди этих племен заключили с вахийским ханом договор о «мире и любви», который считается первым совместным дипломатическим документом вахийцев и славян.

Впрочем, в последнее время в связи с обострением отношений между Большой страной и Украиной среди ученых возник спор. В Большой стране вахийский поход приписывают восточным славянам, основоположникам Древнерусского государства. В Киеве утверждают, что в действительности это были загадочные древние укры, а Древнерусского государства отродясь не было. Мол, было Древнеукраинское. В Большой стране в обоснование своей точки зрения ссылаются на название мечети — Моск-аль, но в Киеве заявляют, что это название — следствие исторического подлога и фальсификации истории и изначально мечеть называлась Укр-аль.

Пару дней назад Фамиду посетил украинский посол Матвий Козолуп, предложив официально переименовать мечеть, а заодно воздвигнуть на средства Киева мемориал матушки Манихеи, которая со всей очевидностью стала жертвой агрессивных происков русских империалистов. Нашептали кацапы свои грязные наветы на ушко Джезказгану, вот он с супругой невинной и расправился…

Кроме того, Козолуп выдвинул идею об увековечении памяти Феди Додонова. Посол подарил принцессе объемистый труд киевских историков Ж. Недыбайло и Х. Пердыщенко, восстановивших генеалогическое древо незадачливого парикмахера. Следуя их научным выводам, он вел свою родословную от запорожских казаков. Среди его предков нашлись два внучатых четвероюродных племянника Богдана Хмельницкого, дюжина наложниц гетмана Мазепы, Симон Петлюра и Владимир Винниченко.

К глубокому разочарованию Козолупа Фамида отказалась от изучения монографии Недыбайло и Пердыщенко. Во-первых, принцесса считала Федю Додонова не украинским, а сибирским цирюльником, во-вторых, она целый год проучилась в МУДИКСе — Международном университете дипломатической и консульской службы, элитном высшем учебном заведении Большой страны. Несомненно, это повлияло на ее мировоззрение.

Козолуп удалился раздосадованный, но до конфликта дело доводить не стал и намекнул принцессе, что к ее позиции относится с уважением. Вообще, Фамиде иногда казалось, что украинский посол старается мыслить широко и тяготится тем, что вынужден озвучивать чересчур прямолинейную линию официального Киева.

Как-то в разговоре он шутливо прокомментировал развернувшуюся на его родине кампанию украинизации. «Поскреби любого русского и найдешь татарина, — сказал он, — а поскреби любого украинца и найдешь русского, поляка или еврея». Принцессе такой подход пришелся по вкусу и она тут же заявила, что если поскрести любого вахийца, то можно обнаружить узистанца, мудистанца или выходца из страны Пим-Пом-Пам.

У нее сложилось впечатление, что на переименовании мечети Козолуп настаивал без излишнего задора и внутренней убежденности, словно по необходимости зачитывал официальную ноту украинского правительства.

Хотя, возможно, это было обманчивое впечатление…

Продолжая смотреть на себя в зеркало, Фамида откинула одеяло и пришла к выводу, что без одеяла она еще краше. Затем встала, бросила взгляд на фотографию в золотой рамке у изголовья, изображавшую юношу с проникновенным взором. «Мухин, ах, Мухин», — нежно прошептала она, с грустью подумала, что может уже никогда его не увидит, и начала быстро одеваться. Взглянула на часы. Половина первого. Ничего страшного — она глава государства и может позволить себе поспать. Но уже время, да, время. День обещал быть сложным.

Предстояло провести заседание Совета национальной безопасности и обсудить важный вопрос об отношении к радикальным исламистским движениям и группировкам. Их в Вахии хватало. Все привыкли к тому, что исламисты взрывают бомбы в культурных центрах, на рынках, у отделений полиции, захватывают заложников. Подобных организаций пруд-пруди, с ними пытались договариваться, но ничего это не давало. Иногда они шли на контакт, но потом с легкостью нарушали свои обязательства, порой исчезали и появлялись под другими названиями.

В последние месяцы большим влиянием стала пользоваться группировка «Похуддин-моджахеддин». Ее возглавила таинственная личность, о которой прежде никто не слыхал — Саддар Масуд. О нем слагали легенды. Будто бы овеял себя славой в ходе боев в Ираке, Афганистане, Чечне и являлся непримиримым врагом иностранных захватчиков. Саддар призывал к национальному возрождению, социальной справедливости, опоре на собственные силы, но, вместе с тем, не поддерживал примитивно националистические и обскурантистские идеи и проявлял милосердие. Запретил казнить пленников по пятницам, по часу в день разрешал слушать современную музыку и смотреть фильмы, снятые в мусульманских странах, ограничил тремя днями в неделю нападения на школы для девочек, христианские церкви, шиитские молельные дома, индуистские, буддистские и зороастрийские храмы. О синагогах речь не шла, поскольку евреев в Вахии давно истребили и синагоги сожгли. На это с завистью обращали внимание официальные делегации отдельных европейских стран. «Никаких проблем с дискриминацией евреев, никакого антисемитизма, как просто все решается».

Но вернемся к Саддару. Население, уставшее от неопределенности, с симпатией отнеслось к новому вождю. К его организации примыкали все новые и новые группы боевиков. Она превращалась в серьезную силу, с которой следовало искать компромиссное соглашение. Саддар не возражал, в отличие от тех радикалов и экстремистов, для которых терроризм стал формой существования. От него поступило предложение начать переговоры. Об этом и должна была пойти речь на Совете национальной безопасности.

После заседания предстоял арест Сарвака, которого Фамида, придя к власти, неосмотрительно назначила министром внутренних дел. Хотела задобрить брата, строила иллюзии, что он станет ей помогать, готова была закрыть глаза на его прежние козни. Хорошо, что секретные агенты держали ее в курсе. Что ж, Сарвак сам выбрал свою судьбу. Вчера состоялась его встреча с Козолупом и шефом резидентуры ЦРУ Джоном Смитом, и эти негодяи утвердили план государственного переворота. Хотят сыграть на том, что в стране экономический кризис и безработица, словно в этом она виновата! Будто Аллах прогневался на Вахию из-за принятых ею законов о равноправии женщин. Им разрешили ходить в кафе, играть в карты, в биллиард, танцевать на столах в барах, курить и носить купальные костюмы в светлое время суток.

Хорошо, что глава службы безопасности Рахман-урРахим обо всем доложил. Вилла Сарвака, наверное, уже оцеплена. Она поедет туда, чтобы все увидеть своими глазами. На месте решит — забросать дом гранатами, расстрелять из пушки или пустить в ход ядовитые газы.

Еще в дневном графике — посещение представления иностранного иллюзиониста Азада Закашмири. Не то, чтобы она так уж любила фокусы и фокусников, но простой люд подобные развлечения обожал, а время от времени полезно побывать в гуще народной.

Но все это после завтрака.

Фамида выпила кофе, съела булочку и уже собралась выходить, когда к ней в спальню ворвался ее личный помощник и наперсник Вова-Раззак, единственный, кому было позволено посещать принцессу в любое время дня и ночи без доклада. Наряду с исламом он принял православие, взяв при крещении имя Вова, и в зависимости от ситуации выступал в роли то мусульманина, то христианина. Он чутко прислушивался к своим чувствам и внутреннему голосу. Когда нужно было укреплять международное мусульманское единство и представлять страну на заседаниях Организации Исламская конференция, участвовать в замечательной игре «бузкаши» (вроде конного поло, только с головой козла вместо мяча) или побивать камнями неверных жен, Раззак ощущал себя мусульманином. Однако в некоторых случаях перестраивался на христианский лад. Например, в период рамадана, чтобы не истязать организм голодом.

Обязанности помощника принцессы Вова-Раззак совмещал с работой переводчика в посольстве Большой страны. Это обеспечивало прямой канал связи между столицами через посла Никодима Бухаевича Полугарова.

Обычно Вова-Раззак держался степенно и важно, сознавая свой вес в коридорах власти, но на этот раз был возбужден, говорил торопливо и сбивчиво.

— Моя принцесса! Спасайтесь! Отряды Сарвака разблокировали его виллу! Захватывают официальные учреждения! Вот-вот подойдут к дворцу! Рахман-ур-Рахим бежал в Пим-Пом-Пам!

Брат Фамиды, вступив в должность министра, создал многочисленные внутренние силы безопасности, гвардию, которая подчинялась ему лично.

— Вот черт… — вырвалось у принцессы. — Хотела же расформировать его банду. Не успела… Что армия?

— Выжидает. Начальник Объединенного комитета начальника штабов сказал, что по конституции вооруженные силы не должны вмешиваться во внутреннюю политику. Но я-то знаю, в чем дело. Американцы военным три полевые кухни пообещали и девять тонн сушеной кукурузы. Они и…

— Понятно. Откуда сведения о путче?

— Грицько по вотсаппу сбросил!

Вова-Раззак располагал сетью осведомителей, и Грицько считался одним из самых ценных. Он служил поваром в украинском посольстве и был в курсе тесных отношений Козолупа, Сарвака и Джона Смита. Вова-Раззак ценил мастера кулинарного дела, справедливо полагая, что чревоугодие развязывает язык, и на полный желудок чего только не выболтаешь. Повару оставалось только уши навострить.

— Я тут же в город. Повсюду флаги. Наши, вахийские, штандарты Сарвака и еще американские и украинские.

Майдан повсюду.

Снаружи послышался шум.

Принцесса и Вова-Раззак высунулись из окна. Вооруженные до зубов гвардейцы Сарвака сминали жидкое оцепление охраны дворца.

— Глупцы, — процедила Фамида. — Смена власти никогда еще не улучшала экономического положения.

Надо Маркса читать. И Энгельса.

— Ага, — поддакнул Вова-Раззак и неосторожно добавил: — Еще Каутского с Маркузе. — За это неосмотрительное высказывание он получил увесистый подзатыльник. Тонкая ручка принцессы была твердой как доска. Она изучала восточные единоборства и принимала участие в соревнованиях.

— Нужно меня спасать, — заявила Фамида. — Ради спасения нации. Не то придет весь это сброд меня отмайданить. И тебе тоже достанется. Ты же этого не хочешь?

Вова-Раззак решительным жестом подтвердил, что не хочет.

— Тогда как собираешься меня спасать?

— Для начала необходимо попасть на выступление иллюзиониста. Тысячи зрителей, руководство Национальной ассамблеи, дипломатический корпус. Там вас не тронут, не посмеют.

— А потом?

— Увидите. У меня с Азадом полный контакт.

— Но как туда добраться? Шатер на центральной площади. Как выбраться из дворца?

— Все учтено, моя принцесса. План «А» — сигаем в свингсьютах из окна. Но свингсьюты в кладовке в противоположном крыле дворца, можно не успеть… План «Б» — через каминную трубу, но на крыше нас могут заметить…

— Это все ерунда, — воскликнула принцесса. — Нужно что-то понадежнее. Не забывай, что речь идет о судьбе страны, а может и всего мира. Если Сарвак спутался с хохлами, это будет иметь далеко идущие последствия. Думай, болван! Если хочешь оставаться моим помощником!

— Есть! Бинго! — заорал Вова-Раззак, на которого, по всей видимости, снизошло озарение, а может, подействовало строгое предупреждение.

— План «В»?

— Нет!

— «Г»?

— Тоже нет!

— «Д»?

— Опять не угадали! План «Ц»!

— В смысле пипец? Или трындец?

— Нужны фломастеры, белые рубахи, синие штаны от вашего старого шальвар-камиса и каракулевая шапка, которую вам подарил Хамид Карзай!

Когда через полчаса гвардейцы Сарвака, преодолев не слишком упорное сопротивление дворцовой охраны, ворвались на этаж принцессы, они столкнулись с живописной парой запорожских казаков. Густые усищи свешивались почти до пола, вышиванки блистали химическим узором, шаровары полоскались над кожаными сапогами. Один красовался в папахе, другой был обрит наголо и только оселедец тощей козявкой свисал из середины голого черепа. Обтягивавшая его кожа была изборождена царапинами, сочившимися алой кровью, что придавало казаку особенно грозный вид. Вероятно, только что вышел из боя.

— Украинский спецназ приходит на помощь! — радостно орали казаки, размахивая ножками от стульев, которыми они лупили по коридорным светильникам. Те разбивались с веселым треском. — Разрушим гнездо мучительницы вахийского народа! Мир хижинам — война дворцам!

Гвардейцы почтительно оглядели казаков. Один из них поклонился и с уважением произнес: «Друзья издалека придут наверняка».

Удалившись на некоторое расстояние, казаки принялись привычно переругиваться.

— Ты изрезал мой лучший парик, усы можно бы и покороче… — сказал тот, что был ниже и тоньше.

— Нельзя ограничиваться полумерами, — отрезал второй, тот что был крупнее и выше. — Не та ситуация. К тому же я пострадал больше, чем вы. Не нашлось машинки для стрижки волос! Позор! Пришлось скоблить мою бедную голову каттером… Она вся горит. Была бы вторая папаха…

— Хватит с меня твоих жалоб. О другом надо думать. Где найти надежное место, чтобы нас не нашел Сарвак.

и можно было организовать сопротивление узурпатору?

— Я ведь объяснил, для начала нужно пойти на представление иллюзиониста. — Второй казак достал носовой платок и промокнул царапины. — Лучше посочувствуйте. Видите, как я страдаю. Мне бы в больницу, за квалифицированной помощью, а не фокусы смотреть. Все ради вас.

— Ради нации, — напомнил первый казак. — И ради тебя самого. В больнице тебе окажут квалифицированную помощь, но потом выдадут гвардейцам. А уж они тебе обязательно голову отрежут или еще что-нибудь.

Глава 3.
Задание

Министр заграничных дел был обескуражен, расстроен, раздавлен текущими обстоятельствами. Он попросил о срочной встрече с Председателем, и хотя первое лицо государства занималось неотложными делами, согласие было дано.

Министра проводили в то место лужайки, где он прежде никогда не бывал. Идеально ровная травяная поверхность была обезображена широкой и, судя по всему, глубокой ямой. Подойдя к краю, Министр увидел, что яма не просто глубокая, а очень глубокая. Даже слишком. Дна не разглядеть. Похоже, и не яма это вовсе, а бездонный колодец. Глава внешнеполитического ведомства плюнул, рассчитывая услыхать звук шлепающегося плевка, но так и не услыхал. Хотя ждал минут пять. Надеялся, но тщетно. Это не улучшило его душевного состояния. Захотелось горько заплакать. Но сановник взял себя в руки.

Тем временем подошел Председатель, облаченный в гидрокостюм. На ногах у него были ласты. — Выкладывай, что там у тебя, — как бы нехотя предложил он.

— Пиндосы, — пожаловался Министр. — То есть, америкосы. Уверен, что без них не обошлось. Китайцы тоже могли подсуетиться. А главные режиссеры — хохлы.

— А конкретнее?

— Вахию к рукам прибрали, — скорбно признался Министр. — Государственный переворот. Только мы начали думать, как программу двустороннего сотрудничества содержательно наполнить в соответствии с вашими мудрыми указаниями…

Глаза Председателя недобро сверкнули, кожа на лысеющем черепе собралась в гармошку. — Выходит, Вахия не друг нам? Обманул ты меня…

— Что вы! Как можно! — ужаснулся Министр, захлебываясь словами. — Да я же… Да мы же… Да на тот момент…

Председатель брезгливо скривился. — Нечего кудахтать. Докладывай по существу. Значит, хохлы. Черного моря им мало? Конотопа мало? Матери городов русских? На вахийское побережье позарились? Которого не существует в природе. А они его — заграбастать? Аттракцион неслыханной жадности…

— Уже успели поставить в Вахию тысячу вагонов сала, пять тысяч цистерн с горилкой и ракету «земля-воздух». — Одну?

— Больше у них не было. Да и эта не летает. Но вахийцам все равно. Они ее на площади перед парламентом вкопали, военные парады там устраивают. Еще наладили производство украинских национальных костюмов, приспособленных под мусульманские обычаи. В Вахии ведь ислам… Коран, шариат и все такое. Женщинам из рушников шьют бурки, хиджабы и никябы, а мужчинам в вышиванки вшивают карманы для семтекса. Смертникам нравится. Перед терактами селфи делают и поют «Реве та стогне Днiпр широкий».

— Обскакали нас.

— Парикмахерскую открыли, в центре Пукорана.

— Перукарню?

— Что?

— Перукарня — парикмахерская по-украински. Нужно знать язык предполагаемого противника. Книжку «Откуда исходит угроза миру» читал?

— Так это еще в начале 1980-х издавали. Про Соединенные Штаты…

— А ты вели новую редакцию сделать. Чтобы народ понял, кто за ниточки дергает. Тогда — сионисты, а теперь… Ну, чего я тебе буду объяснять. Перукарня, понимаешь. Во все тяжкие пустились.

— Стригут без зазрения совести. Нагло и бесстыдно. Мужикам оселедец оставляют. Женщинам косы закручивают. Как у Юли.

— Ну вот, что… — протянул Председатель. — А кто теперь правит-то в Вахии?

— Принцессу Фамиду ее брат сместил. Сарвак. Он в перукарню чаще других ходит. Всех туда гонит. Членов правительства и Национальной ассамблеи.

— А куда принцессу дели?

— Нигде найти не могут. То ли ей удалось скрыться, то ли ее…. ну… того…

Председатель вопросительно посмотрел на Министра и Министр печально опустил глаза.

— Вот оно как, значит, — промолвил Председатель. — Наших бьют, а мы… — Он погрузился в раздумья. Расхаживал по лужайке (в ластах это было непросто, приходилось высоко поднимать ноги), потирал лоб, сводил брови и пыхтел. Так прошло минут двадцать, пока лицо главы государства не озарила конструктивная мысль. Вплотную приблизившись к Министру, ухватил его за пуговицу.

— Вахию мы не отдадим! — металлически отчеканил. — Это будет второй Донбасс. Сирия. Афганистан. Вьетнам. Терроризм не пройдет! Но пасаран! На сало ответим пирожками с капустой и расстегаями, на оселедцы — стрижкой «под горшок», горилку вытесним первачом, косоворотки пошлем в гуманитарных конвоях. Баню построим!

Председатель перевел дыхание и отвернулся от Министра. Мол, я все сказал, а ты давай, действуй. Затем подозвал помощника. Оба приблизились к краю колодца.

— А я снова не застряну? В прошлый раз застрял. Не в том месте.

Помощник заверил, что все будет в ажуре.

— Гравитация не позволит. Лучшие умы расчетами занимались. Вас все время назад будет тянуть. А потом вперед. Туда-сюда, туда-сюда.

— Не гравитация, а сила притяжения, — поправил глава государства. — И не только физического, но и духовного. Нравственного. Патриотического. Сердец нашего народа. Всех народов. Марианнского. Филиппинского. Вахийского. Меньше иностранных слов, больше отечественных. Понял?

Помощник кивнул.

— И ты понял? — Председатель снова устремил взор на Министра. Тот нашел в себе силы тоже кивнуть.

— И попрошу не забывать! — Председатель возвысил голос. — Я в который раз рискую жизнью ради нации. Пусть все увидят, на что способен лидер Большой страны.

Он нагнулся над колодцем, всмотрелся в черную бездну.

— Плещется.

Министр прислушался и на всякий случай подтвердил: «вроде да», хотя никаких звуков не уловил.

Подали батискаф. Председатель нацепил маску.

— Сегодня в батискафе отправляюсь. И в маске. Служба безопасности условие поставила, чтобы в маске. Беспокоятся за меня.

— Мы все беспокоимся, — заверил Министр.

— Чтобы к моему возвращению была четкая программа восстановления законной власти в Вахии и ее возрождения. Кто там у нас послом?

— Полугаров, Никодим Бухаевич.

— Положиться можно?

— Опытный дипломат. Как на место прибыл, так сразу телеграфировать начал. По количеству телеграмм посольство в Вахии опередило наши посольства в Соединенных Штатах, Великобритании и Иране. Про Узистан, Мудистан, Пиранью и Пим-Пом-Пам я уже не говорю.

— Я эти телеграммы читал?

— Непременно! — Министр обратил свой взгляд в небо, словно призывая Господа в свидетели. — Я всегда тем, что вы читали, руководствуюсь. Полугаров каждый час сообщает «верхом».

— Что именно сообщает?

— По последним данным гвардейцы Сарвака захватили дворец, но принцессы там не было. Возможно, это ложь и на самом деле ее захватили и убили. Но, возможно, Фамида выскользнула и начала готовить народное восстание против узурпатора. Ждем новых телеграмм. Посольство отслеживает быстро меняющуюся ситуацию. Держит руку на пульсе.

— Отслеживать и держать — это правильно. Но мало. Надо не только отслеживать и держать, но еще эту самую ситуацию менять. Целенаправленно и конструктивно. С этим Полугаров справится? Приблизит Вахию к нашей материнской груди? Тут надо решительно… Они — нас, мы — их. Как в Афганистане. Дворец взяли, президента убрали, повара — тоже… По-суворовски. Кто удивил, тот победил. Не числом, а умением. Баба бьет задом, а танки передом.

— Во времена Суворова были танки?

— Была прозорливость великого полководца! — отчеканил Председатель. — Ручаешься за Полугарова?

— Нет, — нашел в себе мужество сознаться Министр. — Не ручаюсь. Телеграммы Полугаров отправлять умеет. А вот с остальным…. Насчет «мы — их» как-то не очень. Да и насчет танков — не очень. Он и вахийского языка не знает.

— Почему не изучил?

— На это время нужно. Сложный язык. Редкий. Смесь хиджабского диалекта бурушек индо-пакистанской группы с наречием горных племен Северного Вазиристана.

— Большая редкость. И как тогда он телеграммы пишет?

— Я не говорил, что пишет, я сказал, что отправляет.

— А кто пишет?

— Сотрудники.

— Значит, сотрудники посольства все же овладели смесью хиджабского диалекта бурушек индо-пакистанской группы с наречием горных племен Северного Вазиристана? — Председатель был доволен тем, что все запомнил в точности и сумел воспроизвести.

— Им переводчик подсказывает, что в стране происходит, они и пишут.

— Отслеживает тоже переводчик?

— Ну, да, — бесхитростно признался Министр, но тут же спохватился. — Но держат всё же они. Руку на пульсе.

— А… — задумался Председатель. — Для наших целей переводчика мало. Мы должны действовать деликатно, конфиденциально, вкрадчиво, вдумчиво и всесторонне, так чтобы никто не подкопался. Какие уж тут переводчики. Кто у нас вахийский знает?

— Да в общем никто. — Министр повесил голову.

От охватившего его изумления Председатель чуть не уронил акваланг, который пытался нацепить на себя в течение последних пяти минут. — Даже… у этих никого нет? Надежных и доблестных? У которых щит и меч?

Министр вытер набежавшую слезу.

— В МУДИКСе отказались от изучения вахийского языка.

— Как-как? — встрепенулся Председатель. — Не забывай, с кем говоришь, подбирай выражения.

— Простите, — покраснел Министр. — МУДИКС — это аббревиатура такая. Международный университет дипломатической и консульской службы. Прежде был институт, а теперь университет. Была буква «и», а стала «у». Звучит более протяжно и звучно.

— Вот так? — спросил Председатель и протяжно завыл: — Уууу! Похоже?

— Очень похоже, — пришел в восторг Министр и принялся подвывать: — Ууу-ооо-ууу-аааа….

— Молодец. Теперь многое проясняется.

— МУДИКС — это звучит гордо. В нашей стране, — уточнил Министр. — О признании дипломов МУДИКСа за рубежом мы пока не договорились. Но МУДИКС придет и к ним. Обязательно.

— И что… В МУДИКСе… никто?

— Отношений с Вахией мы долгое время не устанавливали, где эта Вахия толком тоже не знали. В последнем наборе был только один студент. Больше никто не захотел учить вахийский язык. Ну и закрыли обучение.

— Но один все же был? Или есть? — Председатель принялся взволнованно грызть загубник водолазной маски. — Как звать?

— С одной стороны, как бы есть… — Министр замялся. — А с другой… как бы и нет. — Политически неблагонадежный оказался. Мухин, Евгений. Склонен к самоуправству. К дебошу, насилию и либеральной демократии. Мы это не сразу подметили, его даже в министерство взяли. На оперативное направление. Но он не оправдал. В архив перевели, а он и там оплошал. Не понимал текущего момента. Под суд отдали. Публично-показательный процесс. Этот Мухин дискредитировал саму идею изучения вахийского языка.

— С этого места подробнее, — потребовал Председатель.

— Во время обучения выделялся распущенностью. Нездоровым образом мыслей, обернувшимся нездоровыми действиями. Преподавательница французского языка ушла в декрет. Преподавательница ораторского мастерства не выдержала напряжения и родила. Ректора, Петра Опанасьевича Бобинчика, госпитализировали.

Результат сильного душевного потрясения.

— И что его так потрясло?

— Зашел в Актовый зал и застал там Мухина и преподавательницу логики за планированием декретного отпуска. Когда на следующий день то же самое повторилось с преподавательницей стилистики, маститый ученый не выдержал. Лауреат, академик, тонкой организации человек и большой души. Воспринимает чужие страдания как свои собственные.

— Это все?

— Не все. С Мухиным в одно время принцесса Фамида училась. Он ее травил, сексуально домогался. В столовой суп на нее вылил. Или пытался. Или она на него. Детально неизвестно, но суп в травле использовался. Возможно, это послужило причиной того, что принцесса у нас только год проучилась. Из-за Мухина подорвала здоровье и стала легкой жертвой Сарвака, американских империалистов и укронацистов.

— Неужели Мухин единственный в нашей великой стране носитель вахийского языка? Кто-то же ему преподавал? Значит, носителей должно быть двое. По меньшей мере.

— Увы, — тяжело вздохнул Министр. — Преподавал патриарх лингвистики Самуил Ахмед-уль-каюк. Мухин был его единственным студентом. Когда разразился скандал, патриарх не выдержал и тронулся рассудком. От того, что питомец подвел. И больше некому преподавать. — Итак, Мухин — один… — Один.

— И вы его, единственную нашу надежду… — глаза Председателя сузились. Он со свистом втянул воздух, из ноздрей вырвались струйки пара. Министр догадался, что внутри отца нации клокочет гневное пламя, и он в мгновение ока может превратиться в огнедышащего дракона. Возьмет и превратится. Тогда карьера Министра закончится. Возможно, не только карьера.

— Единственного носителя вахийского языка под суд? А кто принцессу станет спасать, на престол сажать? А? Кто с этой девкой работать будет, я спрашиваю? Самоуправство, говоришь? Контролю не поддается? Насилие любит? Так это для нас самое оно.

Министр, сообразив, что попал впросак, с лёту перестроился.

— Самостоятелен, находчив, инициативен. Этого у него не отнять.

— Теперь правильно рассуждаешь. Ему сколько лет?

— Молод. МУДИКС меньше года назад закончил.

23 или 24.

— Следовательно, годится для работы с принцессой.

— А то, что он ее травил и домогался…

— Большой плюс. Значит, их связывают незримые узы. Значит, в охотку дело пойдет. Для нас Мухин перспективен. Где он сейчас?

Министр потупился.

— Под домашним арестом. Завтра с утра на судебный процесс….

— Что? — почти шепотом спросил Председатель, и этот шепот показался Министру страшнее любого рёва. — Единственный носитель под арестом? Да это саботаж…

— Не успел, хотел сказать, но не успел, — зачастил Министр, — это не я, это Федеральное агентство по охране порядка и нравственности, Комиссия по соблюдению морального облика и Министерство патриотизма, это всё они, коллегиально, как вы сами часто предписывали, а я бы сам никогда, но так обстоятельства сложились, его к нам по распределению, но где-то оступился, в чем-то недопонимание вышло, я его защищал, отстаивал, поверьте, и бабушку его уважал, она была заслуженным советским работником, но что я мог, вот я и… Председатель ощерился и стал похож на ихтиозавра.

— Немедленно!

Помощник подскочил с блокнотом наизготовку.

— Срочное поручение. Дралову, Жалову, Псалову и Малову. Мухина освободить. Реабилитировать. Собрать. Экипировать. Проинструктировать. Снарядить. Отправить. Если справится, орден дадим. Или два. Месяц сроку. Всё.

Дралов руководил Федеральным агентством по охране порядка и нравственности, Жалов — Министерством патриотизма, Псалов — Комиссией по соблюдению морального облика, а Маловым звали Министра заграничных дел.

Он преданно вытянулся, так что хрустнули позвонки. Председатель взял его за пуговицу.

— На тебе личная ответственность. Дралов поможет. Хохлы и пиндосы напирают. Нельзя терять ни секунды.

Вахия должна войти в круг наших друзей.

— А если Мухин не справится?

Председатель смерил Министра инквизиторским взглядом, означавшим, что не справиться нельзя и в этом случае пострадает не один Мухин. Посверлив так взглядом главу ведомства минуты две, надел маску, акваланг, залез в батискаф и ухнул в колодец.

Помощник перекрестился и предложил Министру выпить. Министр выпил.

Глава 4.
Шифровка из Вахии

Вернувшись к себе в ведомство и войдя в кабинет, Министр уселся в любимое дубовое кресло, в котором в прежние времена сиживали Андрей Леопардович и Гранит Михайлович. Вызвал помощника и поинтересовался: «Что там из Вахии?». Шифровка была одна, но длиннющая, страниц на шесть.

Здесь нужно сказать, что Министр, да и все руководство министерства заграничных дел на протяжении длительного времени вели борьбу за уменьшение количества шифртелеграмм, которые стоили немалых денег, за их краткость и лаконичность. Послов убеждали отправлять «верхом» только действительно важные сообщения, содержавшие в себе конкретную и чувствительную информацию. Все остальные сведения предписывалось передавать по открытым каналам связи — электронной почте, факсу, телефону.

В этой борьбе одерживались временные победы, но затем все возвращалось на круги своя. В министерстве именно телеграммы считались главным мерилом эффективности работы загранточек. Это нигде никогда не объявлялось, формально не фиксировалось, но такова была общая убежденность. По-своему обоснованная. Шифртелеграмма могла попасть на стол Министру, секретарю Совета безопасности, спикеру парламента, а то и самому Председателю. А факсовое или электронное сообщение застревало на уровне директоров и заместителей директоров департаментов.

По этой причине послы и генконсулы всякий раз, несмотря на окрики со стороны центра, стремились вернуться к сочинению пространных шифрдонесений. Преимущественно в них пересказывались домыслы журналистов и посетителей официальных приемов. Удельный вес по-настоящему значимых и интересных фактов и выводов в этих депешах был невелик.

«Ох уж этот Полугаров, — отметил про себя Министр. — Объемы наращивает. Забыл, что краткость — сестра таланта». Он тут же похвалил себя за новый оригинальный афоризм, с которым обязательно нужно будет познакомить членов коллегии министерства, глав загранучреждений, а возможно, и широкие слои общества. «Ай да я, ай да сукин-сын», — порадовался Министр, смутно припоминая, что некто нечто подобное по какому-то поводу когда-то уже говорил.

Начало телеграммы было обыкновенным и удивления не вызывало:

ВЕСЬМА СРОЧНО. ВНЕ ОЧЕРЕДИ.

СТРОГО СЕКРЕТНО.

Далее шло название:

«ПРИНЦЕССА ИСЧЕЗАЕТ»

— Эффектно, ничего не скажешь, — промычал себе под нос Министр. — Однако отдает Хичкоком. — Он решил при случае пожурить Никодима Бухаевича за журнализм и дешевую сенсационность. С другой стороны, название цепляло, будоражило, заостряло и настраивало. Непременная преамбула тоже раззадоривала:

«Посольство держит руку на пульсе чрезвычайного положения в Вахии всеми доступными ему средствами. Старший дипломат посольства (советник Рукояткин) в ходе государственного переворота посетил выступление иностранного иллюзиониста, во время которого произошло исчезновение принцессы. Указанное событие оцениваем неоднозначно».

«Раз неоднозначно, значит, ни хрена не знаете, — подумал Министр. — Но Рукояткин молодец. В стране переворот, а он — на представление. Добросовестно. Мужественно. Любой шанс использует для сбора информации. Впрочем, возможно, не захотел, чтобы билеты пропадали. Типичный жмот и болван. Глянем, что он нарыл на шесть-то листов». И Министр приступил к чтению основной части телеграммы.

«По поступающим сведениям…

«Ха, тоже мне, — снова оторвался от шифровки глава ведомства, — знаем, откуда они поступают, эти сведения. Газетки почитываете, да переводчика своего допрашиваете. А еще водителей, садовников, уборщиков и продавцов в магазинах из числа местного населения. Ну да ладно, не будем спешить с выводами».

«…принцесса Фамида в сопровождении своего личного помощника Вовы-Раззака, одновременно оказывающего переводческие услуги посольству…»

«Ну, как в воду глядел», — обрадовался своей проницательности Министр, но после этого прекратил ехидничать. Эта шифртелеграмма, бесспорно, не являлась образцовой, ей не хватало лапидарности, четкости, но ее содержание оказалось настолько любопытным и захватывающим, что Малов продолжил чтение с нараставшим вниманием и пауз уже не делал.

«…переодевшись запорожскими казаками, присланными официальным Киевом для участия в перевороте, сумели выскользнуть из королевского дворца, который штурмовали мятежники. Скрытно взяли моторикшу и доехали до центральной площади Пукорана, где для иллюзионистического представления был поставлен огромный шатер. Мастер оригинального жанра Азад Закашмири гастролирует по всему региону. По предварительным данным он гражданин Узистана, эту информацию проверяем.

На представление собрались сливки общества — члены Национальной ассамблеи, правительства, аристократических семейств, деятели науки и культуры, дипломаты, зарубежные журналисты. При таком стечении знаменитостей власти не решились арестовать принцессу. Она устроилась не в королевской ложе, где расположился Сарвак со своими приближенными и украинским послом Козолупом, а в середине партера. Но нельзя сомневаться, что по окончании представления Фамиду обязательно бы задержали.

Закашмири вел себя самобытно и дерзко. Представился великим волшебником, которому подвластны все стихии: вода, огонь, земля и воздух. Расхаживал по сцене в плаще изумрудного цвета и черном тюрбане, изрыгал пламя. Проглотил два кинжала, рапиру и молоток. Прирастил гусю отрубленную голову. Потом курице. Потом утке.

Кроме того, демонстрировались традиционные для иллюзионистов номера с распиливанием женщин. Их укладывали в ящики, закрывали и расчленяли. Затем живыми выводили из-за кулис.

Когда стихли аплодисменты, Закашмири объявил, что все эти фокусы — сущие пустяки, по сравнению с тем, что сделал принц Сарвак, то есть сместил с трона законную правительницу и сам уселся на ее место. Услышав это, Сарвак побледнел от гнева. Это было заметно, несмотря на его смуглую кожу. Приспешники узурпатора вскочили с мест, разразившись ругательствами, но сделать ничего не посмели. Предпочли дождаться завершения шоу, чтобы расправиться с заезжим наглецом.

Тем временем Закашмири приступил к очередному номеру. Ассистенты вынесли на сцену восковую фигуру покойного Джезказгана IV, взятую напрокат в городском краеведческом музее. Позже это подтвердил Рукояткин по результатам беседы с директором музея (запись беседы направляется дипломатической почтой). Хотели бы подчеркнуть ценность данного документа, поскольку дополнительных бесед с директором не предвидится. Его обвинили в государственной измене и публично утопили в нужнике перед зданием Национальной ассамблеи, в соответствии с древним и красивым вахийским обычаем. Персонал музея отправили перевоспитываться в угольные шахты.

Двумя пассами Закашмири оживил Джезказгана, который тут же попросил стакан рома, сигару и любимую наложницу. Ром и сигару принесли, а с наложницей просили подождать, мол, за ней послали и ее скоро доставят. В связи с дальнейшим развитием событий прибытие наложницы утратило свою актуальность.

При виде покойного монарха Фамида поднялась с места и крикнула: «Папа! Меня обижают!».

Джезказган быстро сообразил о ком идет речь и разразился отборными ругательствами и проклятиями в адрес сына, нарушившего волю покойного родителя и покусившегося на любимую (или нелюбимую, это как посмотреть) сестру. Лицо Сарвака пошло пятнами, глаза у него забегали, он явно растерялся. Затем пришел в себя и завопил: «Это провокация! Папа не настоящий!».

Последнее, что успел произнести Джезказган: «Лучше бы ты стал буддистом!». С этими словами выронил стакан с ромом из руки, сигару изо рта (стакан и сигару ловко подхватил Закашмири), неловко дернулся и вновь превратился в восковую фигуру. Выбежавшая на сцену стража потыкала в него ножами и, убедившись, что имеет дело с неодушевленным предметом, вернулась в зал.

Зрители одобрительно хлопали и кричали «бис». На верное, хотели, чтобы музейная фигура ожила еще разок. Прерывать это карнавальное действо Сарвак не стал, однако дал указание оцепить шатер вооруженными гвардейцами. Казалось, что Закашмири и принцессе ареста не избежать. Но ситуация развернулась непредсказуемо.

Ключевой номер назывался «Исполнение желаний». Заходит за ширму любой человек из зрителей и там исполняется его желание. Не любое, а самое сокровенное. Фокус, основанный на тонком знании человеческой психологии. Один зритель зашел и вышел с кораном. По глазам было видно, мужик на что-то другое рассчитывал, но сказать об этом вслух — Боже упаси! Точнее, упаси Аллах. Немедленно квалифицировали бы как преступление против ислама. Священная книга, как ни крути. Другой появился с молельным ковриком. Третий — с молельной шапочкой. И так далее. Но всё мужчины заходили, женщины, видно, стеснялись, опасались, что мужья про их желания узнают и не так истолкуют. Тогда Закашмири призвал переломить нездоровую гендерную тенденцию и обратился за поддержкой к принцессе.

Она на Сарвака и его клевретов зыркнула, но никакой реакции на их застывших физиономиях не уловила. А этот Азад настаивал, чтобы она своим примером повлияла на лучшую половину зала. В конце концов, согласилась. Завернула за ширму, фокусник обычные пасы свои проделал. Время шло, а она все не выходила. Встревожились все. Бросились за ширму, а там пусто. Сарвак в гневе. Самолично бросился на сцену, проверил оборудование артиста, включая ящики, из которых исчезали распиленные женщины. Принцессу и там не обнаружили. Тщательная проверка гостей на выходе тоже ничего не дала.

Нельзя исключать, что иллюзионное представление было устроено самим Сарваком, который таким образом решил ликвидировать низложенную принцессу. Открытая казнь могла иметь нежелательный международный резонанс, а держать Фамиду в заточении опасно. Даже из тюрьмы она могла бы вдохновлять сопротивление режиму, которое, несомненно, вскоре возникнет. Однако вполне вероятно, что принцесса воспользовалась случаем и бежала каким-то хитроумным способом. О новых моментах будем регулярно докладывать. Полугаров».

Закончив чтение телеграммы, Министр задумался.

«Да, неясностей много. Без Мухина не обойтись».

Глава 5.
Страдания молодого Мухина

В то утро Евгений Мухин, которого друзья называли запросто Жекой, не подозревал о том, что разговор Председателя и Министра заграничных дел окажет большое влияние на международные отношения, внешнюю политику Большой страны и его собственную судьбу. Да и с какой стати было подозревать? В то утро он вообще ничего не подозревал и не прогнозировал. Все и так было ясно. Жека пребывал в унынии и считал, что жизнь кончена. Во всяком случае, хорошая жизнь, и отныне будет только плохая.

Месяц назад ему исполнилось 23 года. Совсем недавно молодой человек закончил МУДИКС и поступил на службу в министерство заграничных дел, где сменил несколько департаментов. Омертвляющий дух чиновничества Мухину был противен, но он верил, что сможет преобразить это ведомство, увязшее в ретроградстве и косности.

Жека не был ни уродом, ни красавцем, а так — обычным парнем вполне симпатичной внешности, который еще недавно смело смотрел вперед, надеясь добиться того, о чем мечтал. Спасти мир, а заодно прославиться, разбогатеть, создать семью, получить высокооплачиваемую работу, дом, машину, деньги в банке, уважение коллег по работе и родственников. Теперь же он ожидал судебного приговора, конфискации имущества (которого было совсем немного — джинсы, пара костюмов, ноутбук, планшет и смартфон) и длительного тюремного заключения. На что еще мог рассчитывать асоциальный элемент, изолировавший себя от народных масс и от прочих сотрудников министерства, являвшихся частицей этих самых масс?

Допрашивал Мухина лично глава Федерального агентства по охране порядка и нравственности Викентий Ягуарович Дралов. Ввиду серьезности преступлений, совершенных фигурантом. Обстановка в комнате для допросов была обычная: стол, стулья, кресла, диван. Мухина усадили на диван, дали чаю с конфетами, чтобы расслабился и потерял бдительность. «За этим могут последовать жесткие меры, — подумал молодой человек, — и чаю уже не дадут. Поэтому надо пить, пока дают». Он выпил три стакана и съел десять конфет «Мишка косолапый». — Ешь, ешь, — подбодрил допрашиваемого Дралов. — Скажешь правду, дадим «Мишку на севере».

— Я всегда говорю правду, — пробубнил с набитым ртом Мухин.

— Правда бывает разная, — философски заметил Дралов. — У каждого своя. У кого правда, а у кого истина.

Они должны совпасть.

— А если не совпадут?

Дралов щелкнул пальцами. Одна из стен комнаты отъехала в сторону. Открылось просторное помещение, по которому сновали люди, облаченные в форму сотрудников НКВД. У некоторых она была измята, забрызгана кровью. Фигуры в белых халатах катили столики на колесиках с позвякивавшими инструментами для пыток и пузырьками с ядами.

— Это наша история, — потирая руки, сказал Дралов. — Виртуальное пространство, голографические технологии, цифровые инновации, электронный прогресс. Используем лучшие научные достижения, чтобы сберечь историческую память, увековечить ее в наших сердцах. Дать отпор фальсификаторам, соблюсти национальные интересы. Не забудем, не простим. Ты ведь патриот?

— Патриот, — после секундного колебания подтвердил Мухин.

— Тогда мы договоримся, — обрадовался Дралов. — Чем докажешь?

— «Никто не забыт, ничто не забыто», — процитировал Мухин.

— Это правильно. Но практическими делами надо доказать.

— Какими?

— На суде себя изобличишь. Публично. Мужественно, непреклонно. Расскажешь, как с младых лет подрывал устои. Как порочил страну и врагу помогал.

                                     * * *

К завершению обучения в средней школе Мухин утвердился в мысли, что в жизни можно чего-то добиться в двух случаях: если есть богатые и важные родители или если сильно повезет. С родителями (родичами, родаками, предками, стариками) повезло только отчасти.

Мухин жил вдвоем с бабушкой в большой квартире в добротном «сталинском» доме. В конце сороковых годов прошлого столетия эту квартиру получил прадедушка — за заслуги перед Отечеством, точнее, перед генералиссимусом и вождем всех народов, который это Отечество персонифицировал. Прадедушка был видным чекистом, выдвинувшимся в конце тридцатых годов прошлого века, после того как вождь народов расстрелял почти полностью руководство и личный состав Наркомата внутренних дел. Молодым везде у нас дорога, молодым везде у нас почет. Хотя прадедушке тогда еще тридцати не было, он совершил завидный скачок в карьере и сделался комиссаром госбезопасности.

Звали его Еремей Абрамович Мухин и он с юных лет боялся, что антисемитизм правящих кругов страны победившего социализма помешает ему подниматься по служебной лестнице. Возможно, в связи с этим в годы войны и после нее Еремей Абрамович не упускал случая подчеркнуть, что от злодеяний гитлеровцев в основном пострадали не сыны Израиля, а русские, украинцы, белорусы и другие братские народы. Подразумевалось, что евреи в число братских народов не входили, где-то рядом подвизались (иногда от них даже польза была), но по-настоящему не входили.

Будучи послом в одной европейской стране (на излете карьеры прадедушка перешел на относительно спокойную дипломатическую работу), он прославился одной фразой. После посещения нацистских лагерей уничтожения, располагавшихся на территории этой страны, он со всей искренностью поведал корреспонденту печатного партийного органа: «А все-таки наши лучше!».

«А все-таки наши лучше!» — эту фразу социалистическая пресса разнесла по всему социалистическому содружеству, отмечая превосходство советских лагерей над фашистскими. «Куда им до нас!», — писали газеты, ссылаясь на прадедушку, а также на политических и художественных авторитетов, в частности, на поэта Маяковского, заявившего: «У советских собственная гордость…». Вспоминали о том, что хотя концлагеря придумали англичане во время войны с бурами, по-настоящему в них вдохнул жизнь Владимир Ильич Ленин в период Гражданской войны. И лишь потом эстафету перехватили, точнее, попытались перехватить нацисты. Но ничего у них не вышло у этих извергов и обманщиков трудового народа.

Прадедушка вышел в отставку в начале шестидесятых годов счастливым обладателем пятикомнатной квартиры в центре Москвы, автомобиля «Победа» и дачи на Николиной горе. Все это явилось материальным выражением благодарности родины за длительную и беспорочную службу.

А вот личная жизнь у чекиста и дипломата не задалась. Еще в 1930-е годы он женился на известной киноактрисе, которая вскорости приглянулась видному члену Политбюро ЦК Коммунистической партии, известному своей любовью к искусству. Прадедушка продемонстрировал незаурядное гражданское мужество, стойкость и мудрость настоящего партийца и расстался с супругой. «Там ты нужнее», — сказал он, имея в виду, что улучшая быт и украшая личную жизнь руководящего работника, она будет способствовать культурному развитию и процветанию советского государства, укреплению его обороноспособности, военно-политической и экономической безопасности.

Впоследствии члена ЦК расстреляли, а бывшую киноактрису отправили в один из лагерей, которые так нравились прадедушке. Там ее уморили в течение полугода.

Утешением прадедушке служила дочь, появившаяся на свет в результате кратковременного супружества.

Прадедушка вышел из простой семьи, но мечтал жить красиво и дочку назвал Адельфиной. Она это имя терпеть не могла. В школе ее дразнили то Мальвиной, то балериной.

Дочка не простила папе того, что он с такой легкостью отпустил маму. Эпоха изменилась, соображения государственной целесообразности в расчет не принимались. Тем не менее Адельфина послушно отучилась на историческом факультете Государственного университета, а затем поступила в Высшую комсомольскую школу. На высоких общественных постах глубоко изучила особенности советского бюрократического менеджмента и прикипела к нему душой. Быстро продвигалась по партийной линии и, в конце концов, заняла крупную должность в Секретариате ЦК КПСС, где курировала молодежное движение.

Супружество, как и у отца, оказалось не особенно удачным. С мужем, Эфраимом Эрастовичем, она развелась. Случайный оказался человек, партийный работник, так и не взлетевший выше районного уровня. Не орел. Адельфина позаботилась, чтобы карьера этого ничтожества завершилась преподаванием истории в университете марксизма-ленинизма. Из виду супруга не выпускала и время от времени посещала его лекции, проверяя их идеологическое содержание.

Правда, сына Адельфина Еремеевна успела родить, в этом смысле Эфраим Эрастович не подкачал. Только вот воспитать отпрыска в настоящих большевистских традициях не удалось. Развращенный благосостоянием, который обеспечивало высокое положение матери, он пустился во все тяжкие. Шли семидесятые годы, сбивавшие молодежь с толку видимостью вседозволенности. Юноша вспомнил о своих этнических корнях, взял библейское имя Нафанаил (в свидетельстве о рождении был записан Николаем), изучал иврит, читал Солженицына и строил планы отъезда на историческую родину. Адельфина была вынуждена отправить его в психиатрическую лечебницу, согласовав этот самоотверженный шаг с вышестоящим руководством.

В психушке Нафанаила кормили галаперидолом и аминазином и другими нейролептиками, что способствовало переходу пациента в «овощное» состояние и постепенному физическому угасанию.

В день похорон к Адельфине Еремеевне явилась девица с внешностью не библейской, а совершенно русопятской, и с младенцем приятной наружности. Поведала, что прижила младенца от Нафанаила, нарекла Евгением и целый год добросовестно воспитывала в надежде на выход родителя из психушки. Теперь же, когда это произошло, но не так, как она рассчитывала, девица приняла решение отбыть в землю обетованную и начать там новую жизнь. Поскольку младенец являлся частью жизни старой, его предлагалось оставить бабушке. Бабушка подумала и согласилась.

В годы перестройки и последовавшей за ней эры истинной демократии Адельфина Еремеевна поначалу обрадовалась обновлению государства в духе ленинских традиций. Потом, когда стала вырисовываться истинная сущность перемен, опечалилась, но не потеряла оптимизма. До последних минут существования Коммунистической партии и Советского Союза оставалась на боевом посту, не желая уподобляться крысам, бегущим с тонущего корабля. Когда возмущенный народ ворвался в святая святых, чтобы арестовать слуг прежнего режима и раздобыть секретные документы, бабушка сохраняла спокойствие и невозмутимость. Облачилась в заранее припрятанный в кабинетном шкафу лагерный ватник, замотала шею грязным шарфом, голову покрыла темным платком. На ноги вместо изящных сапожек — войлочные чоботы «прощай, молодость». Под мышку — видавший виды топорик. Вместо дамской сумочки — потертый чемоданчик, с какими зеки возвращались из лагерей. Внутри, однако, находились не жалкие пожитки страдалицы, мотавшей срок, а секретные дела из личного архива.

На вопросы демократов, сновавших по коридорам здания, бабушка отвечала отрывисто: «С лесоповала. Лес рубят — щепки летят. Отрубим головы гидре тоталитаризма. С нами Бог и Андреевский флаг». Ее принимали за известную правозащитницу — жертву режима, встречали и провожали восторженно.

Бабушка умела держать удар и верила в будущее государства. В отличие от других марксистов, решивших, что все кончено и жизнь прожита зря. Вот и бывший супруг не пережил распада Советского Союза. Концепции, которые он вдалбливал в головы студентов, временно ушли в небытие. Университет марксизма-ленинизма переименовали в Академию современного бизнеса и стали брать немалые деньги за обучение. Новая администрация запретила рассказывать на лекциях о марксистской «пятичленке», то есть, о схеме мировой эволюции, построенной на последовательной смене пяти общественных формаций: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и коммунистической. В «пятичленке» Эфраим Эрастович души не чаял и этого удара не перенес. Отправился в похоронное бюро, купил самый дешевый гроб и улегся в него, прижав к груди брошюру вождя мирового пролетариата «Три источника, три составные части марксизма». После чего скончался. Бабушка восприняла этот финал как закономерное завершение своего неудавшегося брака. У нее был внук, ей было ради чего жить.

Миновали безумные девяностые, и она с удовлетворением подметила, что многие приметы советского прошлого возвращаются и новое государство ненамного хуже старого. А в чем-то и лучше. Это успокаивало, вселяло оптимизм и надежду на лучшее будущее для Жеки.

Она старалась воспитать внука государственником, патриотом и искренне огорчалась, когда тот зачитывался Бакуниным и Кропоткиным. «Что это за литература! — возмущалась бабушка. — Почитай Сталина, на худой конец Гарри Поттера!». Жека слушался, но затем возвращался к идеологам анархизма и прочим нонконформистам. Он также любил просматривать бабушкин архив, содержавший сотни доносов осведомителей — сексотов, внедрявшихся в советские молодежные организации. Этот интерес старушка поощряла, полагая, что Жека проникнется конкретными примерами любви к родине. «Сегодня этот режим, завтра — тот, — рассуждала она, — а суть одна: обеспечение устойчивого развития и демократии. Не прогнившей, либеральной, а нашей, суверенной, независимой и глубинной, которая, если присмотреться, то и не демократия вовсе, а оздоровляющий авторитаризм. В любом случае устоят лишь те, кто вместе с режимом».

В отдельные моменты Мухин задумывался о своих несчастных родителях. Впрочем, почему несчастных? Несчастным был папа Нафанаил. А мама, несмотря на свое несемитское происхождение, вероятно, вела вполне счастливый образ жизни, соблюдала субботу, строила кибуцы и любила Голанские высоты как свою вторую родину. Когда Жеке становилось грустно без родительской ласки, он вспоминал строфу из подпольной и матерной версии «Евгения Онегина»:

Мамаша долго не страдала,

Такой уж женщины народ,

Я не стара еще, сказала,

Я жить хочу, е… сь в рот.

И с сим дала от сына ходу.

Уж он один живет два года.

К авторству этого «Онегина» Александр Сергеевич не имел никакого отношения, но, несмотря на это, Жека находил некое очарование в непристойных и эпатажных строках. Они бодрили, поднимали настроение, хотя жил юноша не один, а с любимой бабушкой, и не два года, а гораздо дольше.

Ему не хотелось огорчать Адельфину Еремеевну и после школы по ее настоянию он подал документы в МУДИКС, высшее учебное заведение, славившееся своими традициями и привилегированным статусом.

Свою историю оно вело с созданного еще очень давно, в незапамятные времена, Института повышения квалификации дипломатических работников, функционировавшего при Народном комиссариате по заграничным делам. Потом этот институт преобразовали в Высшую школу дипломатии (ВШД), совершенно секретный вуз, считавшийся кузницей внешнеполитических кадров. Туда принимали на учебу высокопоставленных партийных работников, которым по каким-то причинам не удалось сделать карьеру в райкомах, обкомах и Центральном комитете Коммунистической партии. Они становились советниками-посланниками и послами, что тоже было неплохо.

Простой советский гражданин в ВШД поступить не мог по причине престижного и чрезвычайно опасного характера дипломатической профессии. Престижного, поскольку за рубежом дипломаты получали зарплату в инвалюте, а опасного — поскольку им волей-неволей приходилось работать в других странах и общаться с представителями других государства. В подобной ситуации, конечно, возникал соблазн перебраться в эти страны на постоянное жительство, то есть изменить идеалам социализма. Только люди высокоидейные, высокоморальные и хорошо проверенные могли устоять перед этим соблазном. Таких людей принимали в ВШД без всякого конкурса, потому что их было совсем немного, что кот наплакал, и соревноваться между собой им было ни к чему.

Ситуация коренным образом изменилась с преобразованием советской власти в современную, инновационную, когда в прежде закрытые высшие учебные заведения, включая ВШД, стали принимать кого попало. Естественно, тех, у кого имелись финансовые средства, так как за обучение стали брать деньги. Для привлечения большего количества студентов ВШД стала расширяться, углубляться и со временем трансформировалась в МУДИКС.

Выпускники этого университета занимали крупные должности в государственных ведомствах и госкорпорациях. Жека их презирал, но бабушку любил и честно завалил собеседование. На вопрос о том, зачем подрастающему поколению нужно высшее образование, он ответил с подкупающей искренностью: «Обеспечить надежную работу коррупционных механизмов на основе сращивания государственного аппарата и бизнеса, участвовать в распиле бюджета».

Возглавлявший приемную комиссию ректор, о котором уже упоминалось в нашем повествовании, в гневе сломал три карандаша, назвал Мухина оппортунистом, членом пятой колонны, «которая копает под всех нас», и заявил, что подобным абитуриентам не место в таком достойном учебном заведении, как МУДИКС.

Вообще Петр Опанасьевич отличался прозорливостью и словно предвидел те безобразия, которыми обернется для него прием на учебу Мухина. Однако все-таки пришлось принять.

Об итогах собеседования Жека поставил в известность бабушку, полагая, что этот раунд он выиграл. Не прокатило. Бабушка разозлилась, обозвала любимого внука узколобым недотепой, желторотым головастиком, земляным червяком, лишенным мыслительного аппарата. Заявила, что поклялась дать молодому Мухину приличное и идеологически правильное образование, даже если он в данный момент не понимает насущной необходимости такового. «Потом поймешь и скажешь спасибо», — сказала бабушка и отправилась на аудиенцию с главой МУДИКС.

Петр Опанасьевич в свое время успел потрудиться в Международном отделе ЦК КПСС, но вовремя почуял куда ветер дует и ушел из партийного органа, сделавшись младшим научным сотрудником в МУДИКСе. Подробностей о его исследовательской деятельности не сохранилось, зато общественные свершения Бобинчика оставили след в народной памяти. Он организовал Юношеский фронт молодых ученых и в этом качестве прославился как один прорабов перестройки. Когда наступила недолгая пора «свержения авторитетов и сожжения идолов» и стало возможным то, что еще пару лет назад казалось немыслимым, Петра Опанасьевича избрали ректором. На общем собрании он подверг бесстрашной критике своего предшественника, профессора Выхтинского, признанного специалиста в области международного права. Труды Выхтинского высоко ценились во многих странах, но это не помогло ему удержаться на руководящей должности. Бобинчик обвинил его в отсутствии плюрализма и склонности к непотизму, отметив, в частности, незаконное трудоустройство в МУДИКС близких родственников членов Политбюро ЦК КПСС. О том, что соответствующие указания передавал Выхтинскому лично сам Бобинчик, прораб перестройки умолчал.

Итак, Петр Опанасьевич взлетел на самый верх и в отличие от своих менее удачливых коллег там и остался, в роли вечного небожителя. Попасть на прием к нему обыкновенному просителю было практически нереально, но к изумлению секретарши он согласился принять пенсионерку. Секретарша изумилась бы еще больше, если бы видела, как ее шеф «с лица сбледнул» при виде Адельфины Еремеевны. Несмотря на свои впечатляющие габариты, сформировавшиеся благодаря хорошему питанию, Бобинчик скукожился и приобрел некоторым образом анемичный облик.

Бабушка взяла его за толстое ухо и, чеканя каждое слово, тихо молвила: «Бобик, мне всегда нравился твой литературный стиль, и если ты решился на публикацию, я тебе живо найду издателя».

Агентурную кличку «Бобик» в свое время выбрал себе сам Петр Опанасьевич, который в годы перестройки держал бабушку в курсе новых веяний в молодежном движении и исправно стучал на своих соратников. Адельфина Еремеевна развернула веером копии его доносов. Все они заканчивались одинаково: «Коммунизм — это молодость мира и его возводить молодым! Молодым у нас везде дорога, молодым везде у нас почет! В своей дальнейшей работе обязуюсь следовать этим непреложным истинам и выявлять врагов развитого социализма и оберегающих его органов».

Закончила бабушка невежливо. Продолжая удерживать ректора за ухо, она резюмировала: «Если что, ты меня знаешь. Все будет. Всем езда, а тебе — п…. Да не та, которая тебе ночами снится, а другая. Которой тебя накроет по самое не балуй».

Она оставила Петра Опанасьевича в глубокой задумчивости. На следующий день Мухину позвонили из приемной комиссии и сообщили, что он зачислен студентом на первый курс.

Глава 6.
Принцесса Фиди

Учеба не разочаровала, хотя поначалу юноша сокрушался в связи с языковым распределением. В английскую, французскую, испанскую и прочие группы, где изучали западные языки, его не взяли. Китайского и японского он тоже не заслужил. И оказался единственным на курсе и во всем МУДИКСе, кого обязали освоить вахийский язык.

С лингвистическим распределением бабушка помогать не стала. По ее убеждению в жизни не следовало искать легких путей. К тому же она считала, что Большая страна должна сближаться с Востоком, а не с прогнившим Западом и предложила Жеке изучить работу Ленина «Пробуждение Азии». Ее не волновало, что внук не стремился в вахийскую глушь, где большинство населения не знало, что такое ватерклозет. Что ему хотелось в Сан-Франциско, Монреаль или, на худой конец, в Окленд, в страны с теплыми и комфортабельными сортирами.

Приободрил Мухина Самуил Ахмед-уль-каюк, познакомивший пытливого ученика со всеми тонкостями и нюансами вахийского языка. Особое внимание профессор уделял словечку забардаст, без которого коренные вахийцы не мыслили вербальное общение.

— Это ключевое слово и выражение, — говорил профессор, — которое при желании может заменить все остальные слова и выражения. Словарный запас нищего крестьянина или охотника, который промышляет высоко в горах и только раз в год спускается в долину, может быть скуден и недостаточен для интеллектуальной беседы. С точки зрения какого-нибудь слишком умного академика, разумеется. Но если этот крестьянин или охотник знает слово «забардаст», его коммуникабельность будет поддерживаться на вполне приемлемом уровне.

— И как оно переводится? — заинтересовался Мухин.

— Буквально оно означает «хорошо», «отлично», «прекрасно», «лучше не бывает». Но может передавать широкий спектр чувств, желаний и оценочных суждений. В русском языке, к примеру, схожую роль играет слово «ничего». Что под ним имеется в виду?

— Ну, то и имеется. «Ничего», отсутствие чего бы то ни было, пустота…

— Именно! — радостно согласился профессор. — А по сути его использование носит всеохватывающий характер. Скажем, тебя спрашивают: «Как дела?», и ты отвечаешь: «Ничего». Это значит «вполне хорошо», «недурно», «ничего себе». Идем далее. Ты видишь красивую девушку, прищелкиваешь языком и небрежно так бросаешь: «Ничего». А еще лучше процедить сквозь зубы: «Ниччо». За этим скрывается позитивная оценка, констатация физической и духовной красоты объекта, а может и нечто большее. Твое стремление к обладанию указанным объектом, допустим… А вот еще. Предположим, тебе плохо, ты болеешь или страдаешь, простреленный в разных местах после ожесточенного боя за родину. Любимая и друзья интересуются, как ты себя чувствуешь? И слышат в ответ: «Ничего…». Это выражение мужества, стоицизма, нечувствительности к боли.

— А «забардаст»?

— У «забардаст» свои оттенки, — охотно просвещал студента профессор. — Это хороший ответ на дежурные вопросы: «Как дела?», «Что там у тебя?», «Как там движуха?» и прочее. Также это слово употребляется для обозначения завершенного дела. В смысле «конец — делу венец». Представь, что ты настигаешь своего кровного врага, вонзаешь ему в сердце дедовский, острый как бритва, кинжал и с удовлетворением констатируешь: «Забардаст». Или заканчиваешь курсовую работу, закрываешь тетрадь и с ощущением исполненного долга произносишь: «Забардаст…».

— А еще?

— Всего не упомнишь, — признался профессор. — Это зависит от индивидуальных особенностей носителя языка. Кто-то с этим словом идет в бой, поднимает роту в атаку. «Забардаст! На врага!». Кто-то произносит его тихо и нежно, сжимая в объятиях возлюбленную. Когда ты основательнее освоишь вахийский, твоему взору, то есть языку, откроются, то есть станут подвластны самые разные способы употребления волшебного слова «забардаст».

Помимо того, что Самуил Ахмед-уль-каюк, позволивший называть себя Самуилом Ахмедовичем, щедро передавал Мухину свои лингвистические познания, он знакомил его с живым и непосредственным восточным миром, столь непохожим на мир Запада, до скуки рациональный и политкорректный. Важной частью этого знакомства стало изучение древней и священной вахийской книги «Торжество плоти», разнообразившей и обогатившей индийскую Камасутру. Штудируя это произведение, Мухин усваивал труднейший вахийский язык и знакомился с обширным теоретическим материалом.

Применять полученные знания на практике не составило труда. Привлекая внимание барышень, Жека пижонил: одевался в кожаные куртки и джинсы, заматывал шею куфьей, курил сигариллы. Последнее больше для форсу, табак его не прельщал. Сигариллы и стальные зажигалки «зиппо» — атрибут мужественности, а девушки падки на подобные штуки. Не все, конечно…

Жеке хотелось попрактиковаться в «Торжестве плоти» и в вахийском языке с кем-то из коренных жителей Вахии. Самуил Ахмедович был выдающимся профессором и знатоком, но в данном вопросе заменить подлинного вахийца (тем более вахийку) не мог, как бы ни старался. Удача улыбнулась Жеке лишь на третьем курсе, когда в МУДИКС перевелась из Стэнфордского университета принцесса Фамида-ас-Сукко.

Черноволосая, со спортивной фигурой и дерзновенным взглядом, она производила неотразимое впечатление. По-восточному полные, сочные губы, глаза как кофейные блюдца, густые ресницы, напоминавшие миниатюрные опахала. Да, хороша принцесса. Несмотря на звучный титул, не задавалась и просила звать ее Фиди. Это всех устраивало, тем более что девчонка оказалась компанейской. Легка в общении, веселая, душа вечеринок и студенческих застолий.

Однако это не означало, что Фиди была доступна. Она решительно давала «укорот» тем, кто ошибочно принимал ее дружелюбие и непринужденность за готовность к беспорядочным половым связям. К тому же ее повсюду сопровождал слуга и телохранитель Башир — «шкаф», меривший недобрым взглядом каждого, кто стремился сблизиться с его госпожой. Он ходил в застегнутых на все пуговицы костюмах и преданно ждал Фиди у дверей аудиторий, где читали лекции или проводили семинары, у библиотеки или столовой. На первый взгляд был неповоротлив и ступал тяжело, перемещая свою тушу по коридорам учебного заведения. Однако случай показал, что при необходимости Башир мог проявить завидную прыть. Однажды, когда раздались тревожные звуки пожарной сирены, телохранитель живо схватил Фиди, перекинул через плечо, с ловкостью акробата вскочил на подоконник и распахнул окно. Несмотря на ношу, за полминуты спустился с шестого этажа по пожарной лестнице и опрометью бросился подальше от источника потенциальной опасности. Ему кричали вслед, что это учебная тревога, что все давно привыкли к противопожарным тренировкам, но недоверчивый Башир не хотел рисковать и отпустил Фиди лишь после того, как сирена утихла. Тогда он позволил ей вернуться к занятиям.

Над «шкафом» посмеивались, судачили у него за спиной, передразнивали его походку, но, в общем, относились с уважением. Это объяснялось и оттопыренным пиджаком с левой стороны груди, где предположительно (никто не проверял) гнездился пистолет в наплечной кобуре.

Многие добивались благосклонности наследницы вахийского престола, но никому не улыбнулась удача. Отставленные ухажеры злословили и подчеркивали незначительность Фиди. Тоже еще, принцесса нашлась! Государство небольшое, бедное, ведущие державы недавно принялись устанавливать с ним дипломатические отношения, но работать там никто из студентов МУДИКС не хотел и не собирался. Культурная жизнь на нуле, повсюду грязь, террористы постреливают и взрывы устраивают.

Мухин подобных злопыхателей презирал, справедливо полагая, что ими движет исключительно неудовлетворенное желание, и они не умеют достойно проигрывать. Сам он к тому времени успел приобрести репутацию заядлого бабника и поставил себе целью завоевать сердце девушки королевских кровей. В успехе не сомневался. Конечно, он не мог привлечь внимание принцессы связями родителей, роскошной квартирой, виллой и кабриолетом. Всего этого он был лишен. Зато был единственным студентом, изучавшим вахийский язык — это ли не повод завязать перспективное общение?

Но не тут-то было.

Фиди с интересом беседовала с ним на семинарах, коллоквиумах, конференциях. Однако попытки придать контактам неформально-интимный характер не находили у нее ожидаемого отклика. К книге «Торжество плоти» она отнеслась равнодушно. Никакие ухищрения не помогали. Да еще этот «шкаф», то есть Башир, постоянно маячил за спиной девушки.

Тогда Жека прибег к испытанному способу — продемонстрировать безразличие к объекту своих домогательств. Он перестал заговаривать с Фиди, смотрел в сторону и гордо проходил мимо. Это был первый этап. На втором этапе Мухин принялся ухаживать на глазах у принцессы за другими девицами, причем делал это предельно откровенно, выставляя напоказ животное вожделение, которое предположительно должно было лежать в основе этих ухаживаний. Особенно молодой человек распускался на вечеринках, где торопился запустить руку под юбку своей очередной пассии, краем глаза наблюдая за реакцией обворожительной вахийки. Никакой реакции не обнаруживалось, и Жека относил это на счет показной сдержанности вахийки, надеясь, что на самом деле в ней полыхает неуемное либидо и ее снедает страсть к нему, к Мухину.

Пришла пора перейти к третьему этапу, предполагавшему тактику «от противного» — жесткие и нелицеприятные высказывания о предмете обожания, которые должны были вызвать повышенный интерес со стороны «объекта». Что может быть более естественным! Девушка привыкла, что ей льстят, поют дифирамбы, а тут ее просто не замечают, а затем говорят о ней гадости. Чем не повод, чтобы потерять голову и влюбиться в насмешника и охальника?

В институтской столовой, за чашкой кофе, Жека пооткровенничал со своим приятелем Сеней Покрышкиным по кличке «Бидон» (тот однажды на спор выпил бидон пива, вот кличка и прицепилась). Момент был выбран удачный: Фиди сидела за соседним столиком и все слышала. Бидон спросил по наущению Жеки: «Старик, когда ты, наконец, перепихнешься с этой девчонкой?». В ответ Жека произнес заранее заготовленную фразу: «Спать с принцессой то же самое, что с мумией. Короли, принцы и принцессы — хлам прошлого, даже если выглядят юными и соблазнительными».

Мухина не волновала смысловая нестыковка, ведь мумии, чьими бы они ни были, юными и соблазнительными не бывают по определению. Главное, что прозвучало хорошо. Он не сомневался, что разговор с Бидоном (в столовой было полно студентов и все всё слышали), рассчитанный на огласку и максимальный общественный резонанс, подействует на Фиди. Словом, Жека с нетерпением ожидал реакции, и она не заставила себя ждать.

На следующий день, в той же самой столовой, в перерыве между лекциями, он собрался пообедать. Удобно устроившись за столом, придвинул к себе тарелку с рыбной солянкой, которую здесь готовили отменно. В аппетитном вареве плавали кусочки осетрины, лимона, оливки и прочая вкуснятина. Солянка была горячая, и поднимавшийся от тарелки пар приятно щекотал ноздри. Собираясь предаться чревоугодию, Жека не сразу заметил, как к нему подошла Фиди в сопровождении Башира. Заметив, широко улыбнулся и произнес как ни в чем не бывало: «Присоединяйтесь. Отобедаем, поболтаем о том, о сём. Поделимся сокровенным». При этом гадко ухмыльнулся и указал ложкой на свободные места.

— Неужели тебе приятно болтать с мумией? — поинтересовалась Фиди и скорчила премилую гримаску.

— Подслушивать неприлично, — покачал головой Жека, зачерпывая суп. — Но я тебя прощаю. И, честно говоря, — продолжил он, отправляя в рот ложку дымящейся солянки, — я пошутил. Тебе до мумии далековато. Судя по твоему цветущему виду, понадобится еще годика три…

Закончить ему не дали. Фиди сделала знак Баширу и тот ткнул физиономию наглеца в тарелку с обжигающей солянкой.

— На шутку отвечаю шуткой, — сказала девушка, улыбаясь уголками рта. — Нет, пожалуй, двумя шутками.

Башир приподнял за волосы голову Мухина и снова впечатал ее в первое блюдо, которое к тому времени полностью утратило свой аппетитный вид. Сопротивляться было бесполезно. Силища в Башире чувствовалась неимоверная, и держал он Мухина так крепко и прочно, что с таким уже успехом тот мог пытаться вытащить свою голову из-под кузнечного пресса. Но повел себя Жека по-мужски. Не застонал, хотя очень хотелось — солянка здорово обожгла лицо.

Экзекуция продолжалась не больше двадцати секунд. Достаточное время для того, чтобы посетители кафе повскакали с мест и подбежали полюбоваться небывалым зрелищем, но недостаточное для того, чтобы они сообразили позвать на помощь. А позже надобность отпала.

— Отпусти его, — приказала принцесса после третьего макания.

Мухин со свистом втянул в себя воздух. Кожа на лице горела.

— Ожог, не меньше второй степени, — сказал кто-то. Кто-то восторженно охнул. Кто-то сочувственно ахнул.

— Приятного аппетита, — вежливо произнесла Фиди и удалилась, увлекая за собой телохранителя.