Бесплатный фрагмент - За семью печатями. Голос женского поколения

Моей бабушке Марии Михайловне, одной из самых сильных женщин, которых я знаю.

Предисловие

Несколько лет назад — мне только исполнилось тридцать лет — я столкнулась с ситуацией, когда в моей жизни рухнуло все буквально одним днем: бизнес, отношения, здоровье, деньги… Конечно, этому способствовала череда обстоятельств, давно были звоночки, которые я упорно не слышала, но однажды кто-то сверху словно ударил для меня в огромный колокол. Я поняла, что делаю что-то не так, что в какой-то момент свернула не туда. Не с теми людьми. Не за теми целями.

Я уехала в деревню к бабушке. И впервые в жизни у нас завязался взрослый разговор. Наверняка вы меня понимаете — это когда тебя воспринимают все еще внучкой, первенцем семьи, умницей, красавицей, оберегают от горьких новостей, но вместе с тем и взрослой женщиной, с опытом и мудростью, которая уже в силах выдержать то, что раньше скрывалось за семью печатями, за красивой картинкой семейного портрета.

Бабушка рассказала множество пронзительных историй, доходивших до самой глубины души. Она говорила спокойно, без драмы и часто шутила. Я же слушала, включив диктофон, и рыдала. Рыдала от того, какая она сильная и смелая, какая особенная. И что я — ее часть. Значит, тоже сильная, смелая и особенная. Значит, что бы ни происходило в моей жизни, это всего лишь события, которые не делают меня слабой, легкомысленной, бестолковой.

Бабушкины рассказы стали своего рода ритуалом. Каждый раз, когда я приезжала к ней в деревню, — это три-четыре раза в год — я включала диктофон. Она рассказывала, я рыдала.

За эти годы через работу со мной прошло множество женщин. И всех объединяло ощущение — у кого-то остро, у кого-то тоненьким голоском где-то внутри:

я — какая-то не такая,

я — некрасивая,

я — обычная,

я — глупая,

я — слабая.

Я пересказывала им кусочки историй из жизни моей бабуси, женщины плакали и пересобирались. Кто-то отправлял ей цветы, кто-то — конфеты в благодарность за то, что она поделилась тем, что живет дальше и исцеляет других, а кто-то — впервые за много лет ехал к своей бабушке и слушал ее истории, не менее пронзительные и глубокие.

Я долго откладывала. Настолько долго, что в голове поселилась навязчивая мысль: «Сейчас ты снова потеряешь все, что так долго собирала по крупицам, если не встанешь на свой путь и не сделаешь то, что должно». То ли от страха, то ли от наличия свободного времени я все же взялась за эту книгу.

Книгу про силу духа русских женщин.

Ту силу, которая живет в каждой. Ту силу, отрицая которую, мы предаем не только себя, но и все поколения женщин, стоящих за нашими плечами, прошедших тяготы войны, голода, гибели детей…

Я скажу громко, уж простите мне эту самоуверенность, но единственная цель этого романа — исцеление женщины.

Исцелить — значит обрести внутреннюю целостность.

Исцелить — значит вернуться к своей силе, ощутить ее и двигаться по жизни уверенно.

Исцелить — значит найти свое место, перестать себя сравнивать и конкурировать с другими женщинами.

Я не ставлю перед собой задачу, чтобы вы плакали. Но поверьте — вы будете плакать. Воспримите эти слезы как очищение и прощение себя за все, где предали, пожалели, недодали, недолюбили.

С большой любовью и уважением к каждой женщине, которая держит в руках эту книгу и отправляется в свою трансформацию.

---

Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны. Эта книга — не история моей бабушки, а собирательный образ жизни советской женщины. Эта книга, основанная на бабушкиных рассказах, — мой художественный вымысел и плод фантазии.

Часть первая

Глава 1

Теплый ветер трепал непослушные волосы, в которых запутались травинки. Волосы хлестали по бледному лицу девушки, ехавшей верхом на лошади, которая тянула повозку со свежим, только что надоенным колхозными доярками молоком. Шел 1943 год, и на первый взгляд ничего необычного в этой картине. Кроме одного — ехавшая верхом в тот момент проживала очередную схватку… Не схватку с жизнью, с лошадью или даже с собой. Всего лишь начались роды, застигшие прямо в поле.

Остановив лошадь у своего дома, девчушка из оставшихся сил крикнула на весь двор:

— Маменька, беги за Сидоровной! Я рожаю.

Запыхавшаяся повитуха только успела подставить руки и принять девочку, появившуюся на свет с нескольких потуг. Ребенок был настолько мал, что казалось, если выживет, это будет божье чудо, не иначе. Этим ребенком, этой маленькой девочкой оказалась я — ныне в меру упитанная женщина восьмидесяти трех лет.

Меня зовут Мария. Но в тот первый день сентября, когда я родилась, бабулечка — маменька моей матери — нарекла меня Манюней. Так я и живу с этим именем, называя себя Марией только в официальных кругах.

Но давайте по порядку. Родилась я, как и сказала ранее, очень маленькой. Бабулечка вспоминала, что я была словно рукавичка. И эту «рукавичку» поселили в корзинке от овощей: прежде в ней таскали картошку с огорода, а теперь она служила люлькой. Бабушка распотрошила подушку и сделала из гусиных перьев перину в эту самодельную люльку. Чтобы отогреть и зарумянить щечки, жить меня отправили на печку. Как-то зашел в гости сосед дядя Вася, за самогоном или чем еще, и умилился шороху из корзинки:

— А что у вас за котята там копошатся, Глафира? Кошка родила?

— Почти, — ответила бабуся. — Прасковья Манечку принесла.

А Манечку Прасковье принес мой отец, пока пребывал дома

из-за лечения ноги, раненой на фронте. Красивый, высокий, статный мужчина, с которым она состояла в браке уже несколько лет, пробыл в деревне около месяца, сделал свое дело и отправился воевать дальше. Он вернулся, когда закончилась война и по всей стране отгремели салюты. От «рукавички» не осталось и следа — перед ним стоял двухлетний розовощекий карапуз, видевший отца впервые в жизни и запомнивший его навсегда по едкому запаху табака.

Совместное счастье длилось недолго. Отец прожил в семье пару месяцев. Ну как в семье… Ночевал дома, а остальное время гулял и заливал «горючее», вспоминая тяготы войны. Пока вы думаете, что случилось дальше, я вернусь к матери.

После родов прошло десять часов. Что делает женщина на следующий день после того, как подарила миру новую жизнь? Отдыхает, наслаждается младенцем, кормит грудью… Моя мама встала на рассвете и отправилась в поле. То самое, с которого еще вчера умчалась верхом на лошади. Не прошло и суток, как эта сильная, волевая и на первый взгляд безэмоциональная женщина уже таскала тюки сена, доила козу и переливала молоко в бидоны, чтобы загрузить на ту самую повозку с той самой лошадью, которая доставит это добро жителям деревни.

Да, кстати, дело происходило в Алтайском крае — месте, про которое вы точно слышали удивительные рассказы, магические и исцеляющие. В моем же детстве все было достаточно прозаично: голодно и холодно. Как у всех в те годы.

Глава 2

В юности, когда бушуют гормоны, и дети ненавидят даже самых лучших матерей на свете, я часто думала о том, как она могла оставить меня на бабулечку и уехать на следующий день в поле. Не держать у груди, не ласкать, не дышать таким неповторимым запахом младенца, а уехать, хотя даже во время войны женщинам давали декретный отпуск.

Ответ я нашла намного позже, и в голове все встало на свои места. В голове не значит в сердце. Но хотя бы осознание вытолкнуло меня из детской обиды за недолюбленность.

Дело в том, что до меня у мамы было двое детей. Первый умер при родах, а второй — через десять дней после рождения. Представьте, вы выносили ребенка, вы его даже родили, а он умирает младенческой необъяснимой смертью. А через полгода вы снова беременны. И уже не верится, что с этим дитем все будет по-другому….

Мама боялась привязаться ко мне. Привязаться, потерять очередного ребенка и убиваться горем, загоняя его куда подальше работой и истязанием себя в полях. Этим и объяснялся ее странный поступок на следующий день после моего рождения. Тем не менее легче мне от этого не было. Она — всегда спокойная, выдержанная, но холодная женщина, которая звала себя моей матерью. Я никогда не чувствовала ее любовь по-настоящему. Никогда до того момента, пока у меня не появились свои дети.

Что касается отца, наверняка вы подумали, что с ним произошло несчастье. Например, в пьяном угаре он погиб от лишней стопки самогона, а не от войны, где сражался с фашистами и защищал родину. Нелепая была бы смерть. Была бы, потому что он не погиб. Забегая вперед, мой отец дожил до девяноста лет, всю жизнь прикладывался к бутылке, курил по три пачки «Беломора» в день и был здоровее всех зожников Советского Союза.

Он просто ушел от нас, когда мама была на шестом месяце беременности моим будущим братом. Перешел через две дороги к соседке Галке, там и остался. Молча, ничего никому не объяснив, не взяв с собой не единой вещи. Хотя какие там вещи, разве что пара трусов и пара носков — это все его имущество, оставленное мне в наследство.

Видели и слышали мы его только пьяным «в дрова», как говорили у нас в деревне. Тогда он подходил к нашему дому. Соблюдая неприкосновенность территории, ни разу не вошел во двор, всегда стоял за забором и кричал:

— Прасковья! Манечка! Прасковья! Манечка! Прасковья! Манечка!

Мама говорила, что завывал он так по полночи, пока та самая Галочка насильно не утаскивала его домой. Так продолжалось какое-то время. А потом мы стали вовсе как чужие. Он делал вид, что не знает нас, мы — что не знаем его. Позже, когда мне было уже десять лет, Галочка родила дочь, мою сводную сестру. Назвали ее Валей.

Считала ли я себя безотцовщиной? Нет. Хотя, по сути, каждый ребенок в деревне был таковым: у кого-то отцы погибли, у кого-то — спились, заливая ужасы войны, а у кого-то — колотили своих домашних до синяков и крови, пока не становилось легче и не сходила на «нет» злоба, поселившаяся в душе после боев с фашистами.

Глава 3

Нас с братом воспитывала бабушка. Мы жили в скромной, но уютной хате. Из убранства — большая печь, на которой мы с Колькой спали. Мама спала на тахте, а в отдельной комнатушке — бабулечка с дедом. Из роскоши, как главное украшение дома, икона Божией матери невероятной красоты, украшенная камнями и цепочками. Кажется, с тех пор я не видела иконы краше.

Бабулечка рассказывала историю, как это роскошество попало к нам в дом. Дело в том, что мои прадед и прабабка — родители бабулечки — в дореволюционные времена работали на барина в Калужской губернии. Мой род начинается именно оттуда, а вовсе не с Алтайского края. Прабабка занималась домашним хозяйством, готовила, убирала, вела беседы с барыней, а прадед был конюхом, да не простым. Говорят, он лечил лошадей руками. Только конь захиреет, прадед дотронется, где надо, погладит, приголубит, и тот снова на скаку!

Барин с барыней слыли людьми хоть и непомерно богатыми — их табун лошадей доходил до ста особей, а еще другой скот, — но очень добрыми. Детей не заимели, поэтому свою любовь они отдавали верным слугам, моим предкам: прабабке, прадеду и их детям.

Когда началась революция, стало понятно, что зажиточным людям, чтобы выжить, остается одно — бежать да куда подальше. Будучи в преклонном возрасте, а еще непомерно гордыми, бежать барин с барыней отказались. Хотя может дело не в гордости, а в том, что барыня сильно болела, и длинной дороги точно бы не выдержала. Предчувствуя верную смерть при любом случае, она настояла на том, чтобы защитить прислугу как родных детей. Прадеду выделили коня с повозкой, на которую загрузили прабабку, всех их детей и направили к Федору Ивановичу, соседу, который помогал бежать из губернии. По плану они все — смелые, гордые, не желающие мириться с новой властью, — направлялись на поиски лучшей жизни. Туда, где не найдут красноармейцы, туда, где можно вздохнуть спокойно.

Последняя ночь перед побегом была нервная: прабабка плакала у постели больной барыни, стыдилась уезжать, та в свою очередь убеждала, что они с мужем обречены, а другим спасаться надо и детей спасать. Перед рассветом, когда в доме уже слышались чужие шаги, барыня вышла из спальни с той самой иконой в руках. Сдерживая слезы, она отдала ее прабабке, ревущей белугой. Прабабка падала в ноги, просила прощения, продолжала стыдиться, что уезжают и бросают хозяев, барыня же гордо попросила ее встать, забрать икону, молиться, несмотря ни на что. Даже если на глазах будут сжигать церкви, убивать верующих, срывать кресты с груди, все равно молиться и всегда помнить их с барином.

На том и разошлись. Дальнейшая судьба барыни и барина осталась неизвестной. Мои же предки вместе с другими смельчаками — тремя десятками семей — отправились в путь. Шли месяцами, по дороге хоронили взрослых и детей, оставляли обессилевших коней, голодали и, конечно, молились. Так и проложили путь из Калужской губернии в степную часть Алтайского края.

Местом будущей деревни выбрали пустырь, поближе к реке. Через два поколения мы с Колькой резвились и стирали с мамой одежду в той речной воде, а еще помогали деду таскать ее ведрами, чтобы полить яблони и огород.

Прабабка сохранила икону. По наследству она перешла к бабулечке. С тех пор икона стала главным украшением хаты и центром воспоминаний и благодарностей барыне и барину.

Эту историю часто и всегда очень бережно, выверяя каждое слово, пересказывала нам бабулечка. И я с детства знала, что моя обязанность — сохранить эту икону и передать дальше. Но этого не произошло…

А почему — совсем другая история, о которой вы скоро узнаете.

Глава 4

Мама много работала, чтобы содержать двоих детей. Я получала алименты от отца и носила его фамилию, брату повезло меньше: в 1946 году вышел новый закон, деталей не помню, но брат был записан под фамилией мамы, алименты ему не полагались. Приходилось выживать. Хотя жаловаться я не могу — у нас был свой огород, да еще и корова, значит свежее молоко каждый день. А какие яблоки мы собирали по осени! Казалось, это самое вкусное, что мы ели, конечно, кроме сахара.

Сахар выдавался по талонам и был в страшном дефиците. Мама по утрам насыпала нам с братом по чайной ложечке на стол. Однажды Николаша в одно мгновение слизал языком свою порцию и начал канючить и попрошайничать у меня:

— Манюня, ну дай немножко, ну пожалуйста.

К нему подключилась мама:

— Мань, не будь жадиной, поделись с братом, он немного возьмет.

Я знала, что Николаша не понимает слово «немного». Соорудив двумя ладошками крепость, я защищала свое богатство — единственную сладость, которая была нам доступна.

Колька продолжал канючить, мама более строго попросила поделиться, и я сдалась. Как только я убрала руки, брат слизал всю горку сахара, не оставив ни песчинки. И сразу запел песню про дурака, которого обманули на четыре кулака.

Я заплакала и от злости влепила Кольке такой подзатыльник, что он завопил громче меня. Мама за него отвесила и мне подзатыльник. Тогда я получила главную установку своей жизни: бороться до конца и ни за что не сдаваться.

С Николашей мы дрались постоянно. Мама колотила меня по делу и без дела, я вымещала обиду на брате. Особенно когда он увязывался за нами, компанией подружек начальной школы, которые мечтали проводить летние каникулы сплетничая о мальчишках, а тут недоросль в лице Кольки, который грел уши и трещал по всей деревне.

Глава 5

Я продолжала жить с мамой, братом, бабулечкой и дедом. Деда не стало, когда мне было девять лет. Через пару месяцев вслед за ним ушла бабулечка. Это стало для меня большим ударом — доброе слово и хоть какую-то ласку я получала только от нее, она же воспитывала меня, учила домашнему хозяйству, пока мама работала с утра до ночи.

Когда мы остались втроем, то на удивление сплотились. Мама стала меньше злиться: может, сил не оставалось, может, что-то переосмыслила. Колька тоже подрос, и мне стало проще за ним следить, да и появились у него другие интересы, кроме как слушать нас, девчонок, на завалинке.

Я ходила в деревенскую начальную школу. Жажда к знаниям была всегда. Мама необразованная, дед с бабулечкой подавно. С меня в нашей семье пошло желание учиться, стремиться, и даже грезы о лучшей жизни откуда-то появлялись в моей голове уже тогда. Лет в десять я мечтала работать в конторе и занимать важную должность. С моей деревенской подругой Катериной мы мечтали о многом: как выйдем замуж за красивых и статных, как переедем в большой город, как станем значимыми людьми в Союзе, и матери будут нами гордиться, а отцы пожалеют, что бросили.

Однажды мы размечтались о женихах. Катя сказала:

— Мой непременно должен быть военным. У них большая пенсия, а еще семьи военных постоянно переезжают, а значит, можно посмотреть весь Советский Союз!

А я не хотела военного. Я хотела замуж за красивого и умного. А еще непременно с украинской фамилией — однажды услышала, как соседка рассказывала маме, что в девичестве она была Кравченко, а замуж вышла за оболтуса Смирнова.

Так мне понравилась фамилия КРАВ-ЧЕН-КО! Особенно это «ко»! Красиво!

Вот я и загадывала жениха с такой фамилией. К моему имени, думала я, очень подойдет.

Мама на мои мечты по-доброму смеялась и говорила только одно: «Учись, Маруся! Никто тебе не поможет, кроме тебя. Надо быть сильной».

И я училась быть сильной. Каждый день, выдвигаясь в школу, я несла на своих детских плечах груз ответственности. За маму, брата, себя и даже соседку тетю Глашу, потерявшую сына на войне, добродушную старушку, которой то нужно было собрать яблоки, то выкопать картошку.

Зимой во время школы я часто болела: с высокой температурой, жаром. И, знаете, болеть я любила, хотя приятного в этом мало. Мама становилась особенно ласковой: гладила по голове, медленно, нашептывая добрые слова, вытирала пот со лба, заваривала чай с медом. А Колька переставал меня донимать. Сядет иной раз рядом и приговаривает:

— Машк, ну Машк, ну что ты разболелась. Машк, ну хватит уже.

С одиннадцати лет после уроков я стала ходить в совхоз подрабатывать. В основном помогала маме — за несколько лет без бабушки и деда она сильно сдала, а я резко повзрослела. Мне нравилось работать, в этом чувствовалась взрослость. Конечно, играть во взрослого, когда ты выполняешь работу по своим силам, а не по нормативам, гораздо приятнее, чем быть взрослым. Тем не менее я трудилась с азартом: доила коз, мыла коров, убирала навоз.

Так протекали мои детские годы.

Глава 6

А дальше началась средняя школа. Из нашего класса, в котором учились одиннадцать человек, в нее пошли только трое — я, Андрей, очень старательный парень, отличник и активист, который был влюблен в меня с самого детства, и Оля, девочка не семи пядей во лбу, но с большими амбициями.

Школа находилась в двенадцати километрах от деревни. Мне двенадцать лет, и каждое воскресенье я выходила из дома, чтобы пройти двенадцать километров до школьного общежития, оставалась там на неделю и в субботу после уроков отправлялась обратно.

Зимы на Алтае по-настоящему суровые, сугробы казались непреодолимыми. Но что такое мороз и снег, когда впереди горизонты другой — образованной, амбициозной, интересной — жизни.

Так мы и ходили пешком втроем. Оля выдержала год, учиться было тяжело, школу она бросила. Мы с Андреем продолжали. Он все так же был отличником и старательным парнем, я училась без троек, мне казалось, это мой пропуск в большую жизнь.

Глава 7

Первую неделю в общежитии было тяжело. В комнате, помимо меня, жили еще четыре девушки, а сама она была проходной: через нее шествовали в свои и мальчишки, и девчонки. Это сильно угнетало. Хотя у меня не было дома отдельной спальни, но свой угол все-таки был. Здесь же я поистине прочувствовала смысл слова «общежитие». Ничего своего, все общее.

По маменьке я плакала почти каждый день, это оказалось настоящим испытанием.

Теперь вокруг сновало множество девчонок с их привычками. На кухне вечно царила неразбериха. Сложно мечтать о своем будущем в том месте, где обитают пять хозяек. Это как будто обрекало нас на потерю самобытности, как будто размывало наши мечты в общей кастрюле.

Как говорит старая пословица: «Где две хозяйки, там порядка нет». На кухне не было никакого порядка или единства. Каждая из нас пыталась сохранить хоть каплю индивидуальности, но в этой борьбе каждая теряла частичку себя.

Учиться в те времена было просто кошмаром. Я старалась как только могла, словно в каждой книжке скрывался ответ на все беспокойства, на все страхи. Но чистописание оставалось моей ахиллесовой пятой. Кляксы в тетрадях ранили меня в самую душу, напоминая о моей несовершенности, о том, что я все еще только учусь быть самой собой. Иногда учителя ругали, иногда даже били указкой. Не меня, других детей. Но так было принято: учитель — главный, он может делать все что угодно, чтобы вбить в нас знания.

Однако я не могла сдаться. Я знала, что от этого зависело мое будущее, но в глубине души понимала, что еще и будущее всей моей семьи.

По субботам, когда уроки оставались позади, я отправлялась домой. Начиная примерно с четвертого километра, каждый шаг казался мне битвой, как преодоление не только физических преград, но и душевных. Возвращалась я снова к маменьке, которая хоть и ждала, и даже обнимала меня, да только я этого почти не чувствовала. Было ощущение, что она дотрагивается до меня слегка, как будто боится показать свою любовь. Как будто в этой любви жила слабость.

Сутки дома пролетали мгновенно, я вновь становилась маленькой девочкой, нуждающейся в любви и ласке.

Она гладила меня по голове. Хоть в ее прикосновениях и не хватало тепла, которого я так жаждала, она приговаривала:

— Манечка, надо быть сильной.

Маменька, конечно, любила меня, но ее любовь была словно замороженная. Казалось, она просто не знала, как проявить свои чувства, или, быть может, они замерли в той стуже, что жила в наших сердцах и в обществе в те времена.

В воскресенье я снова возвращалась в общежитие. Вся жизнь казалась мне настоящим днем сурка. В голове крутилось только одно: «Манечка, надо быть сильной».

Глава 8

Одним весенним днем, когда первые лучи солнца едва проникли сквозь окна общежития, я проснулась, ощутив странное давление внизу живота. Взгляд упал на простыню, испачканную пятнами крови. Страх сковал меня ледяной хваткой, я поняла — что-то происходит. Начались месячные.

Эта тема считалась запретной, оставленной для бесконечного самоисследования. Взгляды соседок были полны смущения и неопределенности, как будто каждая из нас оказалась на грани большого и необъяснимого открытия.

Стыд проникал в каждую клетку, будто был вбит глубоко в наши сердца и души. Мы боялись этой темы не только из-за ее физической природы, но и из-за общественных установок, которые нас окружали, подавляя и заставляя чувствовать себя неполноценными и грязными.

С течением времени я заметила, как изменилась моя фигура. Грудь стала более выразительной, а формы — женственнее. Длинные волосы, округлая грудь делали меня старше своих лет, а взгляды мужчин заставляли ощущать себя одновременно королевой и добычей на охоте. Странное чувство.

Той же весной, когда мне было всего тринадцать, я шла домой со школы. Вдалеке маячил мотоцикл, за рулем сидел мужчина средних лет.

— Привет, девчонка, куда такая одна идешь? — спросил мужик, остановив драндулет рядом со мной.

— Домой, — ответила я, чувствуя легкий страх.

— Ну так подвезу тебя, чтоб не шататься пешком. Давай садись, — предложил он, мотнув головой на мотоцикл.

Я села.

Тревога нарастала с каждым километром, и когда он наконец остановился у деревни, я почувствовала облегчение, до конца не осознавая, что вот-вот могла перейти черту между детством и взрослой жизнью.

Когда я слезла с мотоцикла, из дома с плетью выскочила мама и отхлестала меня на глазах у всех. Было больно и стыдно, и я поняла, что мир вокруг далек от моих любимых сказок. Она ничего не объяснила. Я абсолютно не догадывалась, за что меня избили, почему она плакала и выглядела напуганной, вместо того чтобы обрадоваться, что дочь проведет дома на несколько часов дольше, чем обычно.

Смысл той ситуации я осознала намного позже, когда сама стала матерью. На чердаке дома, в котором мы жили, нашли восьмилетнюю изнасилованную и убитую девочку, когда труп уже начал издавать запах.

В тот момент я простила мать за ее поступок, и, вспоминая, ругала себя за него.

Глава 9

В девятом классе в школу пришел новый математик: сразу после института, маленький, некрасивый, закомплексованный. Он тенью бродил по коридорам, с набором геометрических инструментов и строгим выражением лица. Его губы всегда кривила неприязнь, а взгляд пронизывал до самых глубин души. Нам казалось, он вообще никогда в жизни не улыбался и не радовался.

На первом уроке он заявил, что необходимо проверить уровень знаний учеников. Для этого лучше всего подошел бы отличник, по его словам. Оценок в журнале еще не было, и он случайным образом выбрал меня.

Я сказала, что не отличница, но поднялась с места. Математику это явно не понравилось, поэтому он с нескрываемым пренебрежением пригласил меня к доске. Я вышла, пытаясь сдержать дрожь в коленях.

Он написал пример, который выходил за рамки наших знаний. Спиной я ощущала взгляд Андрея, который всегда с легкостью решал самые сложные задачи. В классе висело гробовое молчание. Я повернулась и пристально посмотрела на Андрея. Но и он молчал, растерянно пожимая плечами, не понимая, как помочь.

— Садись, два! — с сарказмом сказал учитель.

В гневе я бросила на его стол мелок, не рассчитав силу. Тот отскочил и проскакал несколько раз по поверхности, пока не допрыгал до журнала. Класс захихикал, а учитель смотрел на меня с явным презрением.

Три недели подряд я каждый урок тянула руку, надеясь, что меня вызовут к доске исправлять двойку, но математик делал вид, что меня не существовало. Его безразличие и высокомерие были невыносимы, словно он считал, что я не достойна его внимания. Я усердно занималась дома, несмотря на усталость и разочарование. Математика стала для меня не просто предметом, а испытанием, которое я должна была преодолеть, чтобы доказать свою силу. Но все было бесполезно. За полчетверти меня так ни разу и не спросили.

В октябре меня настигла болезнь. Сильный дождь, пожалуй, стал последней каплей, но я уже давно была на грани. Три дня я лежала в общежитии, объятая жаром, голова кружилась от температуры и словно плыла в безграничных просторах. На четвертый день вызвали маму. Она прибыла за мной, как последнее дыхание надежды, и увезла домой. Еще две долгие недели борьбы с болезнью, слабость охватывала меня все сильнее и сильнее. Я стала наконец поправляться, когда уже выпал первый снег.

Пришло время возвращаться в школу, но я отказывалась наотрез. Мама умоляла, манипулировала, приводила аргументы, но я оставалась непоколебимой. Жизнь казалась мне книгой, которую не хотелось перелистывать, а возврат в школу — лишь еще одной главой, наполненной стрессом и страданиями. В журнале уже висела одна двойка, а шансов исправить ее практически не оставалось — слишком много я пропустила из-за болезни, догнать программу было просто невозможно.

К нам приехали классный руководитель и директор. Не знаю, делали ли они так хоть когда-нибудь или только со мной. Они уговаривали, а я стояла на своем:

— Не вернусь, все!

По маминой щеке скатилась лишь одна скупая слеза, хотя я знала, что ее сердце в тот момент разрывалось на части. Как и мое — от обиды, негодования и гордости за свое решение.

Директор рассказал, что на том уроке, где я так неудачно себя проявила, математик дал пример из университетского курса. Это были логарифмы. Так он хотел самоутвердиться, сразу поставить детей на место и показать, кто тут главный. Ему прекрасно это удалось. Однако даже его увольнение не смогло убедить меня вернуться. Это был конец, я так решила.

Мы забрали документы из школы. Мое образование ограничилось восемью классами.

Глава 10

Мама на это сказала только одно:

— Не хочешь учиться — иди работать на ферму.

Вариантов не было. Мне доверили тридцать коров. Я их чистила, кормила, поила, таскала для них сено. По весне после отела начала доить.

Каждый день был испытанием. Если животное не знает человека, то нужно становиться настоящим психологом: где-то незаметным и кротким, где-то строгим и властным. Лавировать и показывать свою силу, но не перегибать.

Коров я к себе приучила, они уже успокоились и не брыкались, но дойка оставалась проклятием. Каждую корову приходилось раздаивать — это были молодые телочки, ни разу не доенные. После дойки руки ныли до слез. Казалось, что этот тяжелый труд никогда не закончится, что боль и усталость будут сопровождать меня вечно. Я прикладывала свои измученные руки к чему-нибудь холодному, надеясь на какое-то облегчение. Болели суставы, как будто хотели сказать мне: «Стой, хватит, довольно».

Мама каждый день замечала мои мучения, хотя виду я не показывала. Я никогда не плакала, не жаловалась, не просила помочь.

Однажды утром я подоила коров, а после завхоз сказала:

— Маруся, не приходи на послеобеденную дойку. Лида выходит на работу. А ты пока посиди дома, как сенокос начнется, придешь снова.

Это прозвучало как приговор. Я ничего не поняла и в замешательстве ушла домой.

Оказалось, без моего ведома маменька пошла к завхозу и договорилась, чтобы меня убрали с дойки и перевели на сенокос. Ей было меня так жалко, что наблюдать за моими физическими мучениями сил у нее не осталось.

Это было как освобождение от тяжкого бремени. Радость и облегчение смешались внутри меня, но в то же время в сердце звучало исступленное чувство потери, как будто я потеряла часть себя, свою роль и свое место в мире.

А вечером завхоз сообщила новость:

— Лида пришла доить коров, они ее не знают, брыкаются, опрокидывают ведра. Ты, Марусь, их приручила, а она-то человек новый.

В итоге Лида вообще не надоила молока ни в обед, ни вечером. После смены сказала, что продолжать работу не будет, «пусть Маруся возвращается и доит своих коров сама».

Завхоз стала звать меня обратно, а я принципиально не пошла — если попросили уйти, то, значит, навсегда. В тот момент я чувствовала власть над ситуацией — вот оно, чувство, когда без тебя не могут! Я постаралась запомнить его на всю жизнь, слишком оно сладкое и безмерное.

Неделю я просидела дома. Внутри бушевали эмоции: отчаяние, гнев, страх. Мечты разбились, как стекло в форточке, застигнутой врасплох шальным ветром. Школу не закончила, даже с элементарной работой не получилось. Я ломала голову, что делать дальше. Сенокос в мои планы не входил.

Через неделю пришла подруга Катька, она была старше на год. Пришла с предложением:

— Давай уедем на поиски лучшей жизни.

Первое моя реакция — я покрутила у виска. Катька продолжила закидывать аргументами, а мне много и не надо. Страх смешался с надеждой, я поняла, что оставаться в деревне больше не могу. Если лучшая жизнь и ждала меня, то явно не здесь.

Мы пришли вдвоем к моей маме, надеясь на поддержку, но она не приняла идею и немедленно начала развеивать наши мечты:

— Даже жить вам будет негде, так как ни одно предприятие не возьмет вас на работу из-за возраста.

Мы стояли на своем, маменька оттаивала. В итоге она сама предложила единственное возможное решение — отправиться нам к ее сестре, тете Оле, которая жила в далеком Таджикистане, в городе Сталинабад.

Расстояние до него от Барнаула — примерно три тысячи километров. Эти числа казались невероятными, словно пропасть между моими текущими реалиями и желаемым будущим.

Разница в климате была колоссальной. Нашу деревню окружали степи, климат суровый, с холодной и очень снежной зимой, но достаточно теплым летом. Средняя Азия же — жаркая и пыльная часть континента. Зима с плюсовой температурой и жаркое лето, когда термометры поднимаются до сорока градусов, делают ее идеальным местом для тех, кто предпочитает тепло и солнце.

Перемещение туда выглядело как телепорт из одной реальности в другую, но мы были готовы преодолеть все трудности, чтобы начать новую жизнь в стране с совершенно иными климатом и культурой.

А как же там оказалась тетя Оля, спросите вы. Ее история требует рассказа с самого начала.

Тетя Оля — девушка с характером. Каждая морщинка на ее лице — отпечаток жизненного опыта. Ее судьба началась с вихря чувств. В молодости у нее вспыхнул роман с коллегой по работе, от которого она забеременела и родила мальчика. Они не были женаты, но мужчина не бросил ее, узнав о беременности, а приютил в доме своей матери. Он сам то присутствовал в этом доме, то отсутствовал, делая вид, что находится в командировках. Так продолжалось почти год.

Позднее тетя Оля случайно узнала от местной продавщицы правду: у ее возлюбленного была другая семья.

Узнав, где он жил, тетя Оля решила навестить его, взяв с собой сына. Когда она постучала в дверь, ей открыла женщина, а сам мужчина вышел следом и, признав, что тетя Оля очень хороша и красива, заявил, что все-таки останется со своей семьей.

Ее эмоции как женщины, преданной и обманутой, были невыразимы. Это абсолютное чувство предательства, выбивающее почву из-под ног. На следующий день она собрала ребенка и одним днем переехала в Новосибирск. Там она нашла квартиру, устроилась воспитателем в детский сад и туда же определила сына. Она брала ночные смены, чтобы заработать больше денег. Когда сыну исполнилось полтора года, она приехала в нашу деревню, где его окрестили, оставила его на бабушку с дедом, а сама вернулась в Новосибирск.

Тетя Оля была женщиной с железной волей. Несмотря на это, ее сердце было еще открыто для любви, и судьба не заставила себя долго ждать.

Она нашла свое счастье с таджиком, который был военнослужащим в Новосибирске. Их роман был красив и страстен. Она полностью верила в его любовь и была счастлива.

Когда время службы уже подходило к концу, он поехал на похороны своей матери. Там его быстро женили на местной девушке, на службу он вернулся уже женатым человеком, но никому об этом не сказал. По возвращении их роман с тетушкой продолжился, и они столкнулись с новым вызовом — ее беременностью.

По окончанию службы он позвал ее с собой в Таджикистан. Сына тетушка оставила у своей самой старшей сестры, бездетной и незамужней Шуры, а сама отправилась вслед за судьбой.

Но судьба приготовила разочарование. Тетя Оля узнала, что избранник женат, а его возлюбленная также беременна. И даже срок у них примерно одинаковый. Им предстояло жить в доме, где проживали еще три его младших брата и отец. Дом был скорее хаткой: пол земляной, потолка не было, дверь еле держалась.

На последние деньги тетя Оля купила матрас и устроилась на полу. Переезд стал для нее новым испытанием. Она боролась с трудностями каждого дня, начиная от трудоустройства, заканчивая статусом «приемной жены в чужом доме».

Вот так она и оказалась в Таджикистане — в том месте, куда я бежала из деревни, где уже после родились мои дети и внуки. В месте, которое стало поворотным в судьбе нескольких поколений. А началось все с любви двух человек…

От их союза родилась красивая, кареглазая девчушка — смесь двух народов, двух кровей. Официальная жена, кстати, родила на неделю раньше. Так в их доме появились одновременно два младенца. Но больше мы не будем о тете Оле, самое главное, что нужно было знать, я рассказала.

Глава 11

Так мы отправились с Катькой на поиски лучшей жизни. Стоял июнь, на удивление жаркий и сухой, как будто подготавливающий нас к другой климатической жизни. Четверо суток в поезде до Сталинабада казались бесконечностью, но я тогда еще не знала, какое испытание ждет меня на самом деле.

В один из дней, когда я вышла из вагонного туалета, мне почудилось, что слышу знакомый голос. Пошла по проходу. Знакомый голос, знакомое лицо. Мой отец. Рядом с ним его семья, и мы оказались не то что в одном поезде, а в одном вагоне. Странное стечение обстоятельств, которое я не могла объяснить.

Галка, его новая жена, смотрела холодно, словно я была лишним человеком. Она почему-то видела во мне угрозу для своего счастья и семьи, хотя я всегда была настроена дружелюбно.

Отец приветствовал меня сухо, я видела в его глазах стыд и смущение. Он будто не знал, как объяснить свое присутствие вместе с новой семьей. Мы смотрели друг на друга, и в этот момент я осознала, что между нами расстояние, которое трудно преодолеть. Мы даже не понимали, как вести себя, о чем говорить.

Но Валя, их дочь и моя сводная сестра, приветствовала меня с восторгом. Ей тогда исполнилось всего шесть лет, и ко мне она была привязана. От случая к случаю я играла с ней в деревне, иногда угощала конфетами и относилась очень тепло.

Я смогла улыбнуться ей, несмотря на неловкость ситуации. Она попросила сесть рядом, чтобы почитать книгу. Я посмотрела на отца и Галку. Он был как замороженный, но моргнул в знак согласия, она отвернулась к окну, что я расценила как знак того, что она не против. Вопреки напряжению, висевшему в воздухе, я смогла подарить Вальке радость и счастье. Ее смех наполнил вагон, словно нам предстояло долгое и трудное путешествие, и это был наш единственный способ преодолеть все трудности, которые ждали впереди.

Когда я вернулась на свое место к Катьке, сердце все еще тяжело стучало в груди. Неожиданная встреча с отцом и его новой семьей оставила горькое чувство разочарования и пустоты. Мне хотелось плакать, но я, привыкшая сдерживать слезы, не сделала этого. Я, конечно, не могла ожидать от него любви и внимания, ведь он ушел из моей жизни еще в раннем детстве. Но в тот момент, столкнувшись лицом к лицу, я почувствовала, как мне не хватает его присутствия, как было бы хорошо, если бы он проявил хоть какой-то интерес к моему существованию. В тот день в голове колоколом зазвонила мамина фраза: «Маруся, надо быть сильной. Тебе никто не поможет, кроме тебя самой».

Через несколько часов я вернулась к тем, кого не могла назвать семьей, но отца, Галки и Вали уже не было. Я спросила у соседей, где они. Оказалось, ушли на перепутье. Вышли из поезда.

Вышли, не спросив, куда и зачем я ехала.

Вышли, не разузнав, нужна ли мне помощь.

Вышли, даже не попрощавшись, не сказав ни слова.

Не знаю почему, но я ожидала другого, хотя не знаю, чего именно. Вероятно, какого-то знака внимания, даже мимолетного жеста отца, но его не было. Он просто ушел, словно я никогда и ничего для него не значила.

Сердце сжалось в груди, и сами собой все-таки потекли слезы. Как странно чувствовать такую боль от того, что я снова потеряла отца. Он ушел из моей жизни так рано, что я даже не помнила его по-настоящему. Все время я знала его как мужа другой женщины, а не моей мамы. Но вот теперь, когда мы встретились случайно, я почувствовала, что внутри что-то сгорело. Может, остатки детской надежды на волшебное возвращение отца? Я не знаю. Но боль была реальной.

Мне хотелось кричать от обиды, но я просто закрыла глаза и позволила себе плакать. Я осознавала, что жизнь будет продолжаться и без отца, без его любви и поддержки, как было все шестнадцать лет, но облегчения это не приносило.

Вернуло меня в чувство только одно: я знала, что нужно собраться с силами и идти дальше. Ведь я была сильным человеком, выросшим на земле, пропитанной мощью и выносливостью моих предков. И хоть мне было тяжело, я знала, что смогу преодолеть все трудности, которые ждут впереди. И ушедший из семьи отец — это точно не самое сложное.

Глава 12

На вокзале нас встретила тетя Оля. Сухой воздух ударил в голову и немедленно ее закружил. То ли от восторженного осознания, что взрослая жизнь началась, ведь мы, две молодые, красивые и полные амбиций девушки находились на другой части континента; то ли от понимания, куда мы приехали, потому что вокзал был полон женщин в ярких, но достаточно закрытых нарядах: юбки ниже колен, плечи прикрыты. Пестрота этих костюмов поражала — мы как будто переместились из серого мира в радужный и красочный.

Тетя Оля обняла меня. И я почувствовала ее одиночество, будто она все время здесь ждала своего родного человека.

Мы сели в трамвай и, не замечая город, его достопримечательности, начали болтать без умолку. Тетя Оля постоянно дотрагивалась до меня: то обнимала, то гладила по волосам, то держала за руку. В этом чувствовалось особенное тепло ее приема. «Точно ли мы не помешаем»?» — эта мысль, мучившая последние сутки в поезде, растаяла без следа.

Мы приехали в скромную однокомнатную, но очень чистую и светлую квартиру. Это был маленький дом на двух хозяев. Одну половину занимала моя тетка с детьми, вторую — другая женщина и тоже с детьми.

Туалет на улице, а вода в арыке — искусственном канале, откуда ее набирали, отстаивали, кипятили и использовали. Просто так пить нельзя, вода была грязной, потому что в арыке люди стирали вещи и даже мылись сами.

Углы квартиры были заставлены кроватями. Тетя Оля с дочкой спали на двуспальной, мне выделили односпальную, а сын спал на раскладушке — ему тогда уже исполнилось десять лет. Еще стояли стол и небольшая печка. Катьку положили на пол — больше просто некуда. Мы с ней планировали снять квартиру и жить вдвоем. Но через неделю, посмотрев на город, она решила перебраться к родственникам в Киргизию. Так мы остались вчетвером.

Выходные всегда были семейными. Собирались все вместе и кашеварили: лепили пельмени, делали котлеты и другие заготовки. Стирали, гладили, таскали воду на неделю. Занимались огородом и другими делами по хозяйству.

Русских в городе было много. Даже очень много. Еще до войны началось строительство Нурекской ГЭС, крупнейшей электростанции Таджикистана, самой мощной гидроэлектростанции в Средней Азии. Поэтому на заработки приезжали со всей страны. Кто-то семьями, кто-то женился на месте. Так и рождалось новое поколение, и жизнь продолжалась.

Главный плюс СССР — ты мог оказаться в любой республике и чувствовать себя там своим.

И, несмотря на сложные послевоенные времена, в воздухе витала уверенность в завтрашнем дне. Мы строили новые заводы-пароходы, получали бесплатное образование, гарантированное рабочее место, гарантированный отпуск, гарантированную пенсию. А многие — и гарантированную квартиру.

Купить жилье самостоятельно было почти невозможно, разве что построить дом, что требовало немало финансовых вложений и усилий. Но вот создать семью, встать в очередь на квартиру и с большой вероятностью ее получить — очень даже возможно.

Но до собственной жилплощади было очень далеко. Тогда мне еще не исполнилось и семнадцати лет, на работу никуда не брали, и что делать больше года до совершеннолетия, было абсолютно непонятно.

Глава 13

До конца лета я сидела с Шахназой, дочкой тети Оли, а осенью пошла в вечернюю школу. Год я жила в таком режиме: днем с Шахназой, вечером — в школу. А на следующий год мне исполнилось восемнадцать, и я отправилась искать работу. Конечно, без образования никуда не брали. На помощь пришли отцовские сестры, которые жили в военном городке неподалеку от тети Оли.

Вам может показаться, что в Таджикистане жизнь текла медом. На самом деле это была развивающаяся республика. А сестры отца туда попали так. Старшая вышла замуж за военного летчика. Они жили в Новосибирске. Во время войны его самолет сбили, он получил тяжелые ранения. В Сибири очень холодно и выхаживать таких больных трудно, поэтому их отправляли в госпиталь, находившийся как раз в Сталинабаде. Комфортный климат помогал раненым быстрее идти на поправку. Конечно, старшая сестра отца вместе с дочерью переехала вслед за мужем. Ранение было серьезное, он был похож буквально на уголек. Она выхаживала его несколько лет. Так они и остались там, поменяв суровую Сибирь на жаркую Среднюю Азию. Уже после она позвала к себе младшую сестру и помогла ей устроиться на месте.

Я знала, что мама поддерживала связь по переписке со старшей отцовой сестрой по имени Феня. Мама написала ей и попросила посодействовать племяннице. Та забрала меня от тети Оли к себе. К тому момент ее первый муж уже умер, она была замужем второй раз, снова за военным. Жили они в военном городке, где она трудилась шеф-поваром в офицерской столовой.

Тетя Феня договорилась с заведующей, и я получила работу — чистить овощи. Оклад — тридцать четыре рубля.

Весь год я чистила картошку. Ела там же, значит всегда была сыта. А осенью вообще хорошо — яблоки, виноград, хурма.

У тети Фени я прожила год. И год отработала на чистке овощей. По окончании вечерней школы, получив аттестат, я отправилась на поиски чего-то нового. Хоть и была я в столовой всегда сыта, но всегда знала, что для меня есть место и получше!

Глава 14

Лето промелькнуло незаметно. Дни были наполнены заботами о тете Оле и ее детях, а также подготовкой к поступлению в техникум.

Я не торопилась выбирать специальность, пока передо мной не нарисовались четкие и ясные мечты. Бухгалтерия была лучшим выбором, перспективным и значимым для того времени.

Вступительные экзамены, хоть и выглядели испытанием, оставили ощущение радости, как после долгого и тяжелого подъема на вершину. Я блеснула на математике, которая когда-то могла сломать мою жизнь, и с легкостью справилась с русским языком. Все казалось таким обыденным и привычным, но за каждым ответом и каждой задачей маячила моя мечта.

Техникум открыл очередную главу жизни. Студенческая атмосфера наполнила ощущением свободы и ответственности. Я чувствовала себя совсем взрослой, готовой к новым вызовам и испытаниям. Жизнь казалась захватывающим путешествием, и я с жаждой впитывала в себя и эту свободу, и эту неповторимую атмосферу.

Меня охватывал восторг оттого, что наконец-то я чувствовала себя полноценной частью мира. Я снова осознавала, насколько много впереди неведомого и интересного. Именно в этот период я начала понимать, что передо мной открывается целая бездна возможностей и надежд.

Бухгалтерия бухгалтерией, а время юности и первых влюбленностей также пришлось на этот период. Внутренние качества позволяли мне притягивать внимание парней, несмотря на то, что я не считала себя изысканной красавицей. Мои серьезность и спокойствие, словно магнит, привлекали мужское внимание, будто обещая надежное плечо для создания крепкой и дружной семьи.

Ко мне наперебой стали сбегаться женихи. Они были разные: кто-то старше, кто-то после армии, кто-то уже занимался серьезной работой. В их глазах я видела лишь отражение своих собственных амбиций и не видела того, что они могли мне предложить.

Я не говорю о золотых горах, но для меня в парнях всегда были важны ценности, то, как человек мыслит, к чему стремится. А стремился к большему, как я, мало кто.

Тем не менее среди кандидатов на роль спутника жизни выделялся один парень, который словно родился под счастливой звездой. Красивый, умный, перспективный, он воплощал в себе все, о чем я могла только мечтать. Вместе мы гуляли под звездным небом, погружаясь в романтическое настроение и желая провести вечность в объятиях друг друга. Это была первая влюбленность, первый опыт, когда время казалось медленно текущим ручьем, наполнявшим сердце теплом и нежностью.

Когда в жизни появляются совпадения, которые будто намечены судьбой, это кажется чем-то невероятным, особенным. Мы с Толей вскоре осознали, что наша встреча не случайна. Оба жили с тетками, имели одинаковые взгляды на жизнь, мечтали о больших должностях, много учились и сильно выделялись на фоне других. Казалось, будто мы из другого теста, не белые вороны, а скорее, дворяне среди простого народа. Мы смотрели на других людей с небольшой надменностью и по-доброму смеялись над их простодушностью и наивностью.

Наш роман развивался быстро и бурно. Но так же быстро и бурно пришли и первые разочарования. Эйфория влюбленности должна была переродиться во что-то более глубокое и устойчивое, но, когда с глаз спала пелена, я стала замечать, что он говорит в основном о себе, не проявляя особого интереса к моим делам и мыслям. Изначально это казалось прекрасным — мне хотелось, чтобы он говорил и говорил, я жаждала каждого его слова. Но со временем это начало вызывать во мне неловкость и разочарование.

Через месяц почти ежедневных свиданий он пригласил меня в гости к своей тетке, и там я увидела нечто, что заставило задуматься. И в первый мой визит, и во все последующие он сидел словно барин, а рядом крутилась тетушка, обслуживая его прихоти. Она кружила вокруг него, задавала вопросы о еде и домашних делах только ему, игнорируя собственных детей.

Одна сцена повергла меня в ступор. Тетка, придя с работы, стирала его рубашки: в одной водичке, в другой водичке, в третьей водичке. С трепетом, любовью и даже сумасшествием, постоянно приговаривая, какой Толик исключительный и какой особенный уход он заслуживает.

А потом начала стирать одежду своих детей — в воде после его рубашек.

После начались привычные вопросы, будто она его служанка:

— Толя, а что приготовить? Может, вареничков с капустой? Может, голубцов? Может, мяско потушить?

В итоге мне стало ясно, что я смогу быть всего лишь прислугой, а не женой, и что наша жизнь вместе обречена на неравенство и зависимость.

Я сообразила, что всегда буду на втором плане, а это не соответствовало моим принципам. Впоследствии я узнала, что он женился и разводился несколько раз, и я поняла, что он — неисправимый эгоист, не готовый строить отношения ни с кем, кроме себя. Он создавал семью, стряпал детей и уходил, повторяя этот цикл трижды. Я потеряла с ним связь, когда узнала про четвертый брак. Может, их было и больше, не знаю. Знаю, что Толик оказался человеком, не способным на долгие и крепкие отношения. Наверное, ни один себялюб и эгоист на это не способен.

Этот роман оставил яркий след в моей жизни и послужил важным уроком. Я стала более предусмотрительной и логичной.

Глава 15

На первом курсе техникума я устроилась в домостроительный комбинат, в отдел технического контроля. Получив третий разряд, я усердно трудилась, зная, что это лишь временное место. Однако каждый рабочий день приносил мне удовлетворение, чувство выполненного долга и понимание, что любой шаг приближает к цели. Уже через месяц мне повысили разряд и меня стало замечать руководство.

Через семь месяцев появилась возможность попасть в бухгалтерию, где открылась вакансия ученика бухгалтера. Я подала заявку, сразу обозначив, что мечу в главные бухгалтеры, как бы смешно это тогда ни звучало. Начальство видело мое усердие, поэтому меня приняли. Это был маленький, но важный шаг на пути к мечте.

В жизни наступил новый этап — работа в бухгалтерии. На первый взгляд, это было то, к чему я так долго стремилась. Я наконец-то вошла в мир финансов и ответственности. Но при погружении в этот мир стало ясно, что его сопровождает еще и непрерывное напряжение каждый рабочий день.

Ведение точного учета и анализ финансовых данных требовали не только знаний, но и усилий, сосредоточенности на каждой цифре, на каждой записи. Даже крохотные ошибки могли иметь серьезные последствия, а это означало, что мне следовало быть внимательной к каждой детали, не допуская ни малейшего упущения. Я была довольно сосредоточенной и скрупулезной, но в первый год работы пришлось усовершенствовать эти качества в несколько раз. В бухгалтерии недостаточно быть просто внимательной. Здесь нужно быть сверхвнимательной! И я училась жить с приставкой «сверх» и справляться с колоссальной ответственностью.

Самое трудное заключалось в том, что работа бухгалтера подразумевала бесконечное противостояние со временем. Горящие сроки, регулярные отчеты — все это создавало постоянное чувство давления. Я ощущала, что время мчалось, а задачи только накапливались, требуя все большего напряжения и усилий.

Несмотря на трудности, я не сдавалась. Я уже многократно убедилась в том, что именно в борьбе с трудностями закаляется настоящая сила духа, поэтому была готова справиться с любыми испытаниями, чтобы занять свое место под солнцем.

Глава 16

С любовными делами, как вы поняли, у меня складывалось не очень интересно. Мой прагматичный ум быстро отсекал женихов недостойных, а достойные, наверное, уже были заняты.

Жизнь заполнилась работой и учебой. Часы, проведенные в строительной организации, превращались в непрерывную суету из бухгалтерских записей, подсчетов и анализа финансовых данных. Каждый день был исполнен трудом и ответственностью перед коллективом и перед собой.

По вечерам я спешила домой, чтобы помогать тете Оле. Ее дети стали для меня почти как свои, и я считала своим долгом их поддерживать.

Карьера развивалась стремительно. Буквально через несколько месяцев из учеников меня перевели в бухгалтеры. Начался большой профессиональный путь длиною в целую жизнь.

Я была горда собой, смотрела на свою молодость и красоту с удовлетворением. Жизнь, казалось, только начинала раскрываться передо мной, наполняясь обещаниями и надеждами на счастливое будущее. В тот момент я чувствовала, что все наконец-то наладилось и встало на нужные рельсы.

А потом я встретила его, своего будущего мужа. Дело было в конце зимы. Этот период в Средней Азии хотя и достаточно теплый — мы никогда не надевали шуб и даже шапок, — но все же ощутимо промозглый. Тот день был на удивление солнечным. И обычно пасмурный январь гладил людей ласковыми лучами.

Мы познакомились на толкучке, в очереди за помидорами. Вокруг царила невероятная атмосфера, наполненная запахами пряностей, свежих овощей и фруктов, а также громкими голосами торговцев, предлагающих свои товары.

Моя очередь почти подошла, когда подбежал молодой человек, выделявшийся из толпы благородным видом и уверенным шагом.

— Рыжая, я встану с тобой, как будто мы вместе, — сказал он утвердительно. — Очень тороплюсь.

И как ни в чем не бывало, даже не дождавшись моего ответа, уже просил четыре килограмма узбекских помидоров.

Хотя он на меня почти не взглянул, я поняла, что разглядел он мою персону с ног до головы. И также поняла, что обречена. Когда он обратился ко мне, его голос звучал твердо и решительно. Мысли в моей голове застыли, а сердце забилось сильнее.

Пока вы гадаете, через какое время мы поженились, я скажу важное: когда встречаешь свою судьбу, земля уходит из-под ног, все принципы разлетаются вдребезги.

За секунду я поняла, что этот человек — ключ к моему счастью, ответ на все вопросы, которые долгие годы меня волновали. Он был словно персонаж из сказки, способный сделать невозможное возможным, превратить обыденность в волшебство, пробудить во мне чувство, о котором я даже не знала, есть ли оно у меня.

Моментально я осознала, что наше знакомство не было случайным, а стало результатом судьбоносного распоряжения небес.

Он был родом из простой семьи, но в нем присутствовала дворянская стать, вдобавок красота, которая может даже мешать мужчине, и умение всегда быть главным. Он производил впечатление того, кто всегда знает, что делать, как решить любую, даже самую сложную проблему, и при этом оставаться непоколебимым в своих убеждениях. На нем была обычная одежда, но каждая деталь, будто бы созданная под заказ, подчеркивала его вкус и неповторимый стиль.

Но знаете, что было важным? На третьем свидании он сказал свою фамилию, и мое сердце забилось сильнее — больно мне хотелось примерить ее к себе. Его фамилия, оканчивающаяся на «ко», подобно последнему кусочку мозаики, вписывалась в мои детские мечты и завершала картину нашего совместного будущего.

Устоять перед таким парнем и той магией, что зародилась между нами, было невозможно. Мы поженились через три месяца после знакомства.

Глава 17

Свадьба сыграли в конце апреля. Стояла приятная теплая погода, цвела вишня. Банкет был небольшим, всего на двадцать пять человек — тогда не было возможности устраивать большой праздник.

Когда он предложил пожениться, я отправила телеграмму маме. Она сразу же приехала с Алтая. За те несколько лет, что мы не виделись, мама заметно постарела, осунулась и стала очень сентиментальной. В какие-то моменты она беспричинно плакала, вспоминая мое детство, свою молодость, истории, связывавшие ее с сестрой, моей тетей Олей. Иногда она сидела грустная, глядя в одну точку и раскачиваясь взад-вперед, будто сожалея о каких-то поступках или размышляя о жизни. Я не знала, о чем она думала, но я видела совсем другую маму, не ту бойкую, железную женщину, которая смогла выйти на следующий день после родов в поле, с непробиваемым характером и силой духа. Передо мной была вроде бы еще не старая женщина, но с мимикой старухи. От этого становилось больно, хотя я и предпочитала делать вид, что ничего не замечала, ничего не изменилось, и мама все та же. В глубине души я плакала вместе с ней: о ее несчастливой женской доле, о годах тяжелого труда и убитого здоровья, о нереализованных мечтах.

Мне было жаль ее, и от этой жалости становилось неприятно. Я не хотела на нее смотреть, не хотела, чтобы она дотрагивалась до меня, не хотела, чтобы обнимала. В какие-то моменты у меня рождалось отвращение, и я ужасно стыдилась этого чувства, прогоняя его прочь.

В день свадьбы мы никуда не ходили, не возлагали цветы. Сразу после ЗАГСа отправились в семейный дом моего новоиспеченного мужа, где на заднем дворе и отметили событие.

В тот день пошел дождь. Дождь на свадьбе — хорошая примета. В моей душе разливались покой и тепло, а дождик добавил еще больше оптимизма.

На мне было платье из модного тогда капрона. Не белое, это непрактично, а нежно-голубое, но туфли белые. Я их больше ни разу не обула, жутко неудобные.

Эмоции были непередаваемые. Я чувствовала гордость за себя и за то, какой ухажер мне достался. Внутри себя я летала и думала только о том, что я самая счастливая на свете.

Через несколько дней после свадьбы мы поехали к тете Оле и забрали мои вещи. Их было немного, но все же набралось барахла на несколько чемоданов. Во мне смешивались два чувства: восторг от взрослой замужней жизни и грусть, все-таки детство закончилось бесповоротно, меня ожидал другой неведомый этап. За два года проживания в доме тети Оли накопилось немало воспоминаний, немало общих шуток, традиций, ежедневных ритуалов. И сейчас я стояла на пороге создания всего нового, что будет зависеть только от нас с мужем.

Переживала ли я? Да! Я волновалась, что у меня не получится создать крепкую семью, тем более с детства не видела хорошего примера, переживала, что стану плохой женой, что карьера будет интереснее быта.

Но эти переживания точно не были настолько же велики, как поглотившая с ног до головы влюбленность, ради которой в тот момент я чувствовала себя готовой на все.

Тетя Оля напоила нас чаем, еще раз благословила. Мама обняла, поплакала, и мы ушли на закате, волоча с собой мое скромное имущество.

Глава 18

Дом мужа был такого же типа, как дом тети Оли: на два хозяина, однокомнатный, с внутренним двором. Отличие лишь в том, что воду мы таскали уже не из арыка, а с колонки.

Я пришла в ту часть дома, в которой жил мой муж вместе с матерью и сестрой. Во второй половине — его старшая сестра с мужем и детьми. То есть из одной комнаты на четверых я перебралась в такую же комнату на четверых, только теперь на двуспальной кровати спали мы с мужем. Его мать сделала тканевую перегородку, приспособив ее к леске. Так у нас появились две импровизированные спальни.

Какое-то время я обживалась и привыкала, училась чувствовать себя как дома. Ровно через месяц свекровь отделила нас от себя: она и дочь стали столоваться отдельно, мы — отдельно. Она сделала это, чтобы я ощущала себя равноправной хозяйкой кухни, чтобы самостоятельно готовила для себя и мужа. Мне это очень понравилось — добавилось взрослости и полного осознания «я — жена, у меня есть муж, для которого я готовлю».

Наши дни проходили как обычные будни советского гражданина: с утра до вечера работа, потом бегом к семье, чтобы приготовить ужин, немного домашних или огородных дел и спать.

В этом круговороте я и не заметила, как получилось так, что муж стал приходить домой выпивший. День, второй, третий. На четвертый я взорвалась, несмотря на самообладание и стойкость характера. Утром он вставал как ни в чем не бывало, а вечером, приходя с работы, иногда даже не разуваясь, заваливался на кровать.

Из разговора с его матерью я поняла, что вышла замуж за мужчину приличного, перспективного, красивого, но с одним большим недостатком — зависимостью. Он был не просто алкоголиком, он был запойным алкоголиком. Большую часть времени он не пил, но в какие-то моменты срывался и уходил в небытие на десять-четырнадцать дней. Когда допивался до изнеможения, заканчивал.

Знали ли я об этом до свадьбы? Скорее да, чем нет. Я догадывалась, но из-за наивности мне казалось, что я та, ради которой он точно изменится. Наверное, мне хотелось чувствовать себя особенной. Той, ради которой можно изменить своим привычкам, даже если они появились намного раньше, чем я. Даже если перешли по наследству.

Меня ужасно раздражало его пьянство. Во мне кипела злость, мне хотелось ударить мужа и крикнуть: «Опомнись, что ты делаешь!»

Когда я поделилась этим с коллегой, она замешкалась, потом сказала:

— Машка, ты с жиру бесишься! Ну пьет он раз в месяц, и что? У него ни одного недостатка — хозяйственный, работящий, все в дом несет, тебя не бьет. Успокойся и смирись, лучше мужика ты не найдешь!

В тот момент я почувствовала одновременно разочарование в себе и своем выборе, злобу за то, как мои чувства обесценили, что они вообще не казались важными, и стыд, что посмела жаловаться на такого хорошего мужика. С тех пор я решила молчать. Пусть в моей семье не все гладко, но ни один человек об этом не догадается, ни один даже не попытается меня за что-то осудить или пожалеть.

Через несколько месяцев после свадьбы я не выдержала и накричала на него в присутствии матери и сестры. Это не привело ни к чему, кроме того, что он удивленно поднял брови, я лучше увидела стеклянные глаза и от отвращения меня затошнило. Я выскочила на улицу, и содержимое ужина, съеденного два часа назад, не успев перевариваться, вышло наружу.

Я села на корточки и заплакала. Моя жизнь казалась странной — вроде все хорошо за исключением небольших нюансов, но мне было очень плохо. Конфетно-букетный период завершился, и я столкнулась с реальностью, к которой была совершенно не готова.

Я умылась водой из колонки. Вечерний летний ветер щекотал лицо. С трудом вернувшись к прямохождению из-за возникшего головокружения, я зашла в дом. Муж спал на полу. Мать снимала с него обувь и накрывала простыней. На мгновение показалось, что он умер, но храп, раздавшийся из бренного тела, быстро вернул меня к реальности.

Мне хватило сил только на то, чтобы раздеться и лечь в постель. Я уснула, кажется, за минуту.

Утром, открыв глаза, я увидела привычную картину: как ни в чем не бывало, стягивая с вешалки белоснежную рубашку одной рукой, одновременно жадно выпивая воду из стакана, который сжимал другой трясущейся рукой, мой муж собирался на работу.

Глава 19

Я медленно поднялась с кровати, ощущая легкий туман в голове, как будто похмелье у меня, а не у него. Демонстративно, не взглянув в сторону мужа, пошла умываться. Я смотрела на себя в зеркале, и мой образ казался не таким, как вчера. Как будто какой-то другой взгляд смотрел на меня в отражении: более взрослый, более отрешенный, но в то же время сосредоточенный.

Я собралась на работу и не дожидаясь, когда муж будет готов, выскочила из дома. Обычно мы вместе шли до остановки. Прощаясь до вечера, я запрыгивала в свой трамвай первой, а он садился в свой спустя пару минут.

В тот день, двигаясь самостоятельно, все еще будто с похмелья, я уехала не по расписанию, а гораздо раньше.

На огромной территории организации, где я работала, мне предстоял путь около километра до офисной части. Я, как всегда, шла в высоком темпе, пока снова не закружилась голова. Хотя по утрам температура воздуха могла доходить до тридцати градусов, и зной очень быстро накрывал город, тот день не был жарким. Наоборот, дул несвойственный ветер и было достаточно свежо. Я остановилась, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, сказала себе, что слишком много нервничаю и надо бы научиться не реагировать на то, что меня раздражает, ведь из-за этого и подкралось незаметно переутомление. Как только я двинулась дальше, меня бросило в жар, и невероятный приступ тошноты затопил грудную клетку. Проведя рукой по лбу, на котором выступили капельки пота, я все же сделала над собой усилие, набрала побольше воздуха и снова начала движение, опасаясь очередного приступа недомогания.

На этот раз я шла медленно, перебирая в голове возможные болезни, которые приходят даже к молодым и здоровым и от которых непременно внезапно умираешь. Меня нагнал Сан Саныч, мужчина лет пятидесяти, с внушительными усами и добрыми глазами. Он работал бригадиром и каждый день приходил в бухгалтерию за ведомостями. Он частенько угощал меня пряниками или конфетами, говорил, что я напоминаю ему дочь, которая погибла от остановки сердца в девятнадцать лет. Это трагическое событие отпечаталось на лбу Сан Саныча глубокой морщиной, и каждый раз, поднимая взгляд от бумаг на его лицо, я видела сначала горе, которое давно должно было утихнуть, ведь прошло уже пятнадцать лет, а затем морщинки у глаз, которые выдавали улыбку, спрятанную усами.

Сан Саныч нагнал меня со словами:

— Маруся, день-то сегодня какой, дышится как легко!

Я посмотрела на него, не разделяя восторга. Дышалось мне совсем не просто. Он почти подпрыгнул на месте и выпалил:

— Что с тобой?! Бледная ты какая-то, девочка. А ну-ка, бери меня под руку, пошли вместе!

Я не спорила, потому что в ту минуту охотно согласилась зацепиться бы за любого встречного, не то что за приятного моему сердцу добряка-бригадира.

Мы зашли в дверь кирпичного трехэтажного здания, где располагалась бухгалтерия. Сан Саныч проводил меня до кабинета и усадил на стул. Я налила из графина воды в стакан, жадно выпила. На мгновение мне снова стало тошно, на этот раз от воспоминания, как утром так же жадно пил воду муж, страдающий похмельем. Меня передернуло, я поставила стакан на стол и продолжила размышлять о том, что со мной, крепкой деревенской девчонкой, могло произойти.

В этот момент открылась дверь кабинета и вошла Ольга Васильевна, моя коллега, не замечавшая ничего и никого, кроме себя и своих проблем. Мне это было только на руку — меньше всего хотелось объяснять, почему я такая бледная и запыхавшаяся. Тем более ответа на этот вопрос у меня не было.

Глава 20

День прошел ни так, ни сяк. Я с жадностью съела обед в рабочей столовой, потому что на завтрак и маковой росинки в рот не попало. Вечером отправилась домой утомленная.

Войдя в трамвай, обнаружила, что все места заняты. Советские граждане возвращались домой после рабочего дня: кто-то читал книгу, кто-то смотрел в окно, кто-то болтал или ехал молча. Я наблюдала за людьми, пока у меня внезапно не подкосились ноги. Мгновенное ощущение, что сил нет, сейчас упаду. Я схватилась за поручень и начала глубоко дышать. Страх накрывал меня волнами — я слышала такое бывает при инсульте. Повиснув на спасательной перекладине, я пыталась вспомнить, какие еще признаки инсульта знала. В голове было пусто, учащенное сердцебиение мешало думать, духота вагона превращала мое тело в консистенцию слизи, неприятно болтающуюся и мозолившую глаза людям. Мне хотелось сесть, потому что ноги держали уже совсем с трудом, но я стеснялась попросить кого-то уступить место. Через пятнадцать минут поток толпы вынес меня на нужной остановке, и я сразу опустилась на бордюр.

Я чувствовала, не поднимая головы, осуждающие взгляды прохожих, и надеялась, что никто не подойдет с вопросами. Скоро я услышала цоканье языком: неприятное, оценивающее, будто я стояла посреди площади абсолютно нагая, выкрикивая неприличные манифесты. Кто-то сказал:

— Ну надо же, еще даже семи нет. Гражданочка, где ж вы так набрались?

Я подняла глаза. Передо мной стояла женщина лет сорока, с седеющими волосами. Она не сказала это по пути, она остановилась. Может, ею управляла привычная осуждающая манера или невероятное любопытство, а может, даже сочувствие, тем не менее она стояла надо мной и протягивала руку. Я сказала лишь, что не пьяная.

В ее глазах мелькнул испуг, но она все так же настойчиво протягивала руку. Я приняла ее помощь и поднялась. К тому моменту внезапный приступ отхлынул, я почувствовала себя гораздо лучше, стыдясь своей слабости и того, что думали обо мне окружающие, стыдясь, что сидела на бордюре, как самый невоспитанный гражданин. Мое бледное лицо наверняка покрылось румянцем. Я быстро зашагала в сторону дома.

С охами и ахами меня встретила свекровь. Пока она махала передо мной газетой, периодически попадая по щекам, золовка принесла воду. Я не стала пить, а вылила ее на свою голову. Струйки побежали по лицу, я заплакала вместе с ними и сказала:

— Не понимаю, что происходит, мне плохо, очень плохо весь день.

Пахло свежей краской, потому что я сидела на новенькой лавке, которую в прошлые выходные сколотил муж. Свекровь смотрела потерянным взглядом, больше не размахивая газетой. Какое-то время мы будто играли в молчанку, вытаращив глаза друг на друга. Свекровь силилась телепатически передать мне какое-то послание, но я его не понимала, ощущая себя бестолковой. Наконец она не выдержала и выпалила:

— Маруся, а регулы-то когда были в последний раз?

Глава 21

Регулы — это месячные. Это то, чего мы так стыдились в школе. И это то, что символизирует взрослую девушку. Но женщину символизирует их внезапное отсутствие.

Мои регулы давно пропали куда-то, словно слились с неведомыми потоками времени, и недели тянулись без них, оставляя за собой лишь смутное беспокойство.

Осознание ситуации пришло ко мне не мгновенно, а медленно, как тяжело перевариваемый кусок пищи, который застревает в горле, не давая дышать. Сначала сомнение, потом отрицание, но наконец пришло понимание. Я почувствовала это — внутри меня уже развивалось маленькое живое существо.

Слезы беспомощности и отчаяния потекли по щекам, я пыталась сдержать их, но они не поддавались уговорам и лились вольным потоком, вымывая из меня боль и страдание. Я закрыла лицо ладонями и заревела пуще прежнего.

Свекровь, женщина несколько отстраненная по натуре, подсела рядом на лавку. Хотя мы никогда не были тактильно связаны, она приобняла меня одной рукой, а другой — погладила по плечу. Этот жест поддержки был неожиданным, но приятным. Она будто пыталась передать мне свою силу и спокойствие, словно знала, каково это — чувствовать себя потерянной и одинокой.

Будущее, которое я так тщательно планировала, оказалось под угрозой. Неопределенность и страх овладели мной, заставляя сердце стучать быстрее, а мысли — превращаться в кашу.

Во-первых, брак, который длился всего несколько месяцев, трещал по швам, потому что изменить мужа я не могла, изменить свое отношение к нему и смириться — не хотела.

Во-вторых, что гораздо важнее, карьера шла в гору. Если сейчас уйти в декрет, то рухнет все, к чему я так долго стремилась — перспективы, должности, статус!

Муж вошел во двор шатаясь, в расстегнутой на шее рубашке, небрежно заправленной в брюки. Шнурок на правом ботинке развязался и болтался, словно пленник, пытающийся освободиться из оков. Волосы были взъерошены, а на лице расплылись усталость и безразличие к окружающему миру. Он выглядел как человек, потерявшийся в собственной пустоте.

Молча я встала с лавки и вошла в дом. День стерся в памяти, в ней осталось только то, что еще утром я стояла так же, смотря на свое отражение, в полном неведении о новом состоянии и обидой внутри.

Я зашла на кухню, он гремел кастрюлями в поисках еды. В абсолютном молчании, которое свойственно ему под градусом, он посмотрел на меня затуманенным взглядом и сунул кусок хлеба в рот. Я прошла в комнату и села на кровать, ожидая, что еда даст ему хоть немного трезвости и здравости. Минут через десять он явился и, минуя меня, завалился на кровать. Я сказала, что беременна. В этот момент он захрапел. Я снова заплакала и от отчаяния стала колотить его по всему телу.

Я била так сильно, что каждый удар рикошетом отдавался во мне ужасной болью. Но он спал. Так и не услышав важную новость, так и не почувствовав моих ударов.

Ощущение одиночества и брошенности овладело мной с новой силой. Я поняла, что наш брак — это не та связь, которую я искала. Я чувствовала себя потерянной среди бурлящего потока жизни, не имея поддержки и понимания от человека, которого называла мужем.

Утром, войдя на территорию своей организации, я уже знала, что первым делом отправлюсь в отдел кадров. Мне срочно нужна была Галка, опытная замужняя женщина тридцати пяти лет, которая несколько раз на моей памяти брала отгул, чтобы сделать аборт.

Глава 22

О том, что такое аборт, я знала лишь с технической точки зрения. Я понимала, что этой процедурой можно прервать беременность, и считала, что в наше время, казавшееся мне прогрессивным и сугубо научным, аборт — своего рода средство контрацепции. Ну а что еще делать, если не собираешься становиться матерью так рано, но у случая свой план.

Что такое аборт с точки зрения психологической и тем более духовной, я не знала и даже не задумывалась. Где-то в глубине души сидела мысль, что внутри меня ребенок, живой человек, но вся советская повестка убеждала в том, что это плод, он настолько мал, что по форме даже на человека не похож, что женщина может распоряжаться своим телом самостоятельно, что в аборте нет ничего страшного и опасного.

Несмотря на то, что прерывание беременности в СССР с конца пятидесятых годов снова было разрешено, аборт все равно в обществе считался постыдным и безнравственным. На женщин, делавших это, смотрели с презрением и даже отвращением. В больнице им выдавали справку, где указывалось, почему они отсутствовали на работе.

В справке причиной чаще всего указывали «бытовую травму», и всем было ясно, что речь об аборте. Конечно, это серьезно влияло на отношение коллектива к таким женщинам.

С учетом того, что аборт был официально разрешен, причина столь негативного отношения непонятна. Возможно, потому что сексуальная тема была запретна. Если девушка вступала в брак, все как бы понимали, чем она занималась с мужем, но это все равно очень и очень стыдно! И мы, женщины, никогда не обсуждали постельную тему. У мужчин, я думаю, это тоже было табу.

Я села перед Галкой с глазами на мокром месте. Она спросила:

— Марусь, ты что, заболела?

Я опустила взгляд на живот, она все поняла без слов и дала адрес подпольной медсестры.

— Я была у нее уже восемь раз. Все отлично, иди спокойно.

Галка не ходила на аборт официально, но все равно всегда брала отгул. В заявлении она, конечно, не писала истинную причину, но все всё понимали. И несмотря на то, что многие женщины относились к ней пренебрежительно, держались особняком, старались не садиться с ней за стол во время обеда, они всегда шли к Галке, когда возникал форс-мажор.

Галка же была оптимисткой. Казалось, она не умела обижаться или злиться, не потому что скрывала в себе эмоции, а с истинной детской наивностью не замечала пренебрежительного отношения.

После работы я пошла по адресу, написанному на тетрадном листке. Откуда у кадровика тетрадный лист, мне в голову не пришло. Об этом я даже не думала.

День был знойный, поэтому вечер хранил в себе остатки жары, пыльного воздуха и людского пота.

Акушерка жила в той части города, где дома больше походили на трущобы. И хотя двигалась я с опаской, но все же с большой скоростью и внутренним желанием поскорее разрешить этот вопрос.

Дом стоял на отшибе и был последним в той части квартала, дальше за ним простиралось поле, а после начинался горный хребет.

Я со скрипом открыла деревянную калитку. Навстречу выбежал большой дворовой пес: с виду суровый, на деле очень дружелюбный. Пару раз гавкнув для вида, он принюхался и облизнул пальцы моей левой руки. Я похлопала его по голове, осматриваясь во дворе и размышляя, как поступить дальше. Кричать и звать? А как обратиться? Я даже имя не знала. Стучать в дверь? А вдруг я отвлеку? Вдруг медсестра прямо сейчас производила процедуру аборта другой женщине? Заходить прямиком в дом? Как-то невежливо.

Я посмотрела на собаку и присела на корточки. Ее морда и мое лицо оказались на одном уровне. Не надеясь получить ответ, я спросила:

— Как же мне твою хозяйку позвать?

Собака будто все понимала. Она облизнула мое лицо несколько раз, я засмеялась и стала отстраняться. После она громко и заливисто залаяла, и на этот лай вышла женщина. Та самая акушерка.

Я посмотрела на человека, который будет держать в своих руках мое здоровье. И мне внутренне стало спокойнее.

Женщина выглядела точной копией собаки: лохматая, большая, с широкой улыбкой и глубокой морщиной на лбу, которую я увидела, лишь когда она смахнула челку.

— Я от Галочки, — голос осип, и прозвучало это так, будто у меня ларингит.

Она засмеялась по-доброму и искренне и пригласила в дом. Позже я узнала, что ее так рассмешило. Она увидела испуганную девчушку, забывшую поздороваться, белую как простыня, на которую она меня положит.

Такие, как я, приходили к ней почти каждый день. И всех она встречала добродушно и тепло со словами:

— Милая, не бойся, сейчас все сделаем в лучшем виде!

Мы вошли в дом, я не заметила никакой другой мебели, кроме кушетки у правой стены. Интуитивно я поняла, что мне туда, но все равно оглянулась и посмотрела на женщину, имя которой все еще не знала.

Она занавесила окна простынями, снова широко улыбнулась и спросила:

— Милая, ты замужем? Уверена в своем решении?

Я была уверена. Точнее, не так. У меня как будто и не было необходимости думать, просто сразу случилось понимание, что нужно поступить именно так.

Я кивнула и спросила:

— Как вас зовут?

Она засмеялась и сказала:

— Все зовут по-разному, у меня нет одного имени, можешь придумать сама или даже дать любое прозвище. Деньги есть? Знаешь цену?

Я с удивлением стала разглядывать ее пристальнее, подсознательно уже подбирая имена, которыми могли бы ее назвать родители, но моя сознательная часть не понимала, что за глупости, в чем трудность назвать свое имя.

Тем не менее фантазия уже обуяла мой разум. Присаживаясь на кушетку, я мысленно представила, что точно назвала бы ее какой-то собачьей кличкой. Уж больно она походила на своего пса.

Я достала из сумки кошелек и отдала ей пятьдесят рублей. Она засеменила по комнате, таская металлические тазы, тряпки, инструменты.

Я инстинктивно начала глубоко дышать и глотать слюни: во рту пересохло от страха и волнения, но попросить воды было неловко.

Она уложила меня на простыню, надела белый фартук с въевшимися коричневыми пятнами крови, которые, видимо, не отстирывались ни кипячением, ни замачиванием. И задала вопрос:

— Это твой первый раз?