Бесплатный фрагмент - За пределом реальности

За пределом реальности
Глава 1

Смутная глубь сновидения, где витал сейчас разум спящего, растворялась и постепенно превращалась в наполненную давящей болью тьму. Он проснулся, но не открыл глаз. Что-то как будто мешало ему это сделать, некое противное давление, создающее ложное ощущение сонливости. Он чувствовал, что все его тело уже проснулось, мог шевелить, хоть и с трудом, и руками и ногами, но глаза его напрочь отказывались раскрываться, а раскалывающаяся голова подниматься с мягкого, нагретого теплом его тела, дивана. Он попал в хитрую ловушку собственного организма: спал слишком долго, и оттого ему сейчас равносильно тяжело было и проснуться до конца, и вновь уснуть. Теплый диван притягивал к себе его тело, как магнит, и сопротивляться этому совсем не хотелось, хотя и надо было. Нужно было подниматься и начинать делать хоть что-то, что не будет разрушать его жизнь.

Одно никчемное усилие перейти в сидячее положение аукнулось ему резким уколом боли по всему телу и он тут же сдался. Голова болела больше всего прочего. Причина была вполне очевидной для него: реки алкоголя, выпитые вчерашним вечером четверга, прямиком после тяжелого рабочего дня. Водка, виски, какой-то новый для него алкогольный коктейль, носивший трудно запоминающееся экзотическое название, потом еще немножечко виски и в завершение бутылочка холодненького пива. Он еще мог чувствовать запах этого пива, идущий от бутылки, лежавшей на полу рядом с диваном. Или же это от него так скверно несло перегаром? Боль вновь пронзила его голову, но теперь это была не физическая боль, а совсем другая — боль воспоминаний. Быстро же она вернулась. Видимо, вчера он не достаточно хорошо залил ее спиртным, раз она уже была тут как тут, не успел он даже открыть глаз.

Позднеосенний утренний мрак царил в этом отвратительном месте, которое пробудившийся от тяжелого сна мужчина называет своим домом. Это место, однако, не всегда было таким запущенным, каковым оно является сейчас. Когда-то здесь было светлее, чище, намного приятнее пахло, часто здесь звучал и смех, и слова о любви, и знавало место дикая страсть. Когда-то, когда здесь жили два человека, а не один. Съемная двухкомнатная квартира теперь казалась самым настоящим запущенным гнездом холостяка, тем самым, которое часто высмеивается в комедиях или художественных фильмах, где показаны пыльные дома, с разбросанными по полу вещами, горами немытой посуды, затхлым воздухом и прочими мерзостями, появившимися в результате безответственного отношения жильца к своему месту обитания. И этот зрелый мужчина был сейчас, можно сказать, тем самым холостяком, который уже добрую дюжину дней не убирался в квартире и даже не удосужился банально протереть пыль на давно посеревшей от нее мебели. Тем не менее, причиной тому была отнюдь не его лень или безответственное отношение, а полная, абсолютная подавленность горем.

Когда-то этот мужчина был полон энтузиазма и энергии, рвался к целям, сметая все преграды на своем пути. Все начиналось уж слишком хорошо: дом в тихом миловидном маленьком провинциальном городке, любящие и заботливые родители, удовлетворительный материальный статус, парочка надежных друзей и куча хороших знакомых, высшее образование в сфере строительства и архитектуры, неисчерпаемый потенциал, бесконечное желание двигаться к успеху и вполне себе серьезные перспективы. После диплома прощание с родным домом и семьей, и начало самой настоящей взрослой жизни. Переезд в новенький громадный город, возникший словно из ниоткуда, гарантированное место в строительной компании на должности архитектора, новые знакомства, хороший стабильный заработок и еще больше открывавшихся на горизонте перспектив. Но самое главное — встреча с шикарной женщиной, открывшей для него доселе полноценно неизведанное понятие «любовь». Ее голос все еще звенит в его голове сладкими нотами, оставляющими горестное послевкусие, в такие моменты, когда он лежит на диване наедине со своими мыслями. Ему казалось, что жить он по-настоящему начал только тогда, когда встретил ее, и воспоминания о доме, родителях, старых друзьях, уже давно позабывших его, о переезде в этот проклятый Безымянный город были не более чем обрывистыми вспышками, не составлявшими целостной, наделенной чувствами полноценной картины в его голове. Они были будто бы фильмом, который он посмотрел около десяти лет назад и теперь помнил только отдельные его фрагменты, настолько краткие, что они скорее казались анимированными слайдами, запечатленными на стойкой ленте воспоминаний. Она открыла для него не только любовь, но и настоящую жизнь, полную реального счастья, заботы, ощущения того, что ты кому-то нужен и желания делать что-то ради того, кого так искренне любишь. Она открыла ему жизнь, но потом и отняла у него ее, оставив только не иссякающие воспоминания о себе.

Весь казалось бы крепкий и надежный фундамент его жизни однажды треснул внутри, и продолжил трескаться дальше, пока не развалился на множество кусочков, каждый из которых символизировал отколовшуюся от него часть прошлого. И вот он лежит сейчас на диване, внешне целый, хоть и не очень приятный на вид, но внутри треснувший на части, развалившийся, а намеком на восстановление разрушенного фундамента даже и не пахло. Пахло только пивом от лежавшей на полу бутылки, нестираными носками и потом. Единственное, что не менялось после ее ухода, что не гнило и не продолжало разваливаться, так это воспоминания о ней. Они были причиной, по которой он стал пить. Она была причиной. Причиной, по которой он когда-то все делал и будет делать дальше, и не важно, что именно. Воспоминания о ней были слишком яркими, слишком настоящими, а потому ранили каждый раз так же реально, как и выглядели. И ему не хватало сил побороть их, выгнать из своей головы, просто забыть все и начать двигаться дальше. Воспоминания о ней были сильнее, чем он сам. Единственное, что помогало ему — это достаточная доза спиртного, которая вскружит ему голову, отшибет напрочь способность чувствовать и думать.

Он и сейчас слышал ее голос. Слышал, как она нежно шепчет ему на ушко, мог даже чувствовать тепло ее дыхания. «Валентин, — звучал ее ласковый голос с жалящей ноткой страсти, — я люблю тебя». Боль с новой силой пронеслась по его телу, с головы до пяток, охватывая каждый участок, каждую клеточку его организма и каждый уголок его сердца. Нужно было вставать и начинать что-то делать, иначе воспоминания и дальше будут проедать дыры в его голове и грудной клетке.

Желание отвлечься от удручающих мыслей придало Валентину энергии и позволило перейти из лежачего положения к сидячему. Откинув голову на спинку дивана и протерев руками слипавшиеся глаза, он зевнул во весь рот, а потом медленно покрутил головой в разные стороны, осматривая комнату, в которой находился. Повсеместный мрак не давал ничего толком рассмотреть, виднелись только тоненькие серые линии света, прорывавшиеся сквозь поломанные в некоторых местах плотно закрытые жалюзи на окнах. Какое-то время Валентин просто сидел и сверлил взглядом эти тусклые лучики света, затерявшись где-то в глубинах мысли, однако сказать о чем он думал в тот момент он не мог. Он словно потерялся в пустоте, тишине и мраке, что заполняли его квартиру, но достаточно быстро пришел в себя и сразу же потянулся за мобильным телефоном, лежавшим на кофейном столике, стоявшем рядом с диваном. Сняв блокировку, Валентин зажмурился от ударившего по глазам яркого света дисплея телефона, и потом, когда его глаза привыкли к свету, взглянул на время: часы показывали шесть часов пятнадцать минут утра. Через пять минут должен был зазвонить будильник, поэтому он заранее выключил его и отложил телефон обратно на столик. Через сорок пять минут нужно было выходить на работу, поэтому затягивать бессмысленное сидение на диване не стоило.

Первым делом, проснувшись с утра по будням или среди дня по выходным, Валентин шел в ванную комнату, делал там все необходимые дела, а потом, перед выходом, останавливался у высокого прямоугольного зеркала, подвешенного на стене над заляпанной не смытым мылом и зубной пастой раковиной, рядом с которой стоял шкафчик, где хранилось большинство его средств гигиены. Каждый раз, останавливаясь у зеркала и заглядывая в него, он надеялся увидеть положительные изменения в своем отражении, но этого никогда не случалось. Упираясь руками на раковину, Валентин приближался лицом к зеркалу и вглядывался в свои глаза, внимательно осматривал покрытое неопрятной щетиной лицо, а потом опускал взор на потерявшее некогда спортивную форму тело. Все, что он видел в отражении не вызывало абсолютно ничего, кроме отвращения и презрения. Обвисшие щеки, красные глаза и темные круги под ними, растрепанные и грязные волосы, сухая кожа, намеки на появление лишнего веса — в нем уже не осталось ничего от того человека, который имел достойную должность в хорошей компании и женщину, красоте которой могла бы позавидовать сама Афродита. В его глазах уже не было того запала, что сиял в них совсем недавно. Говорят глаза — это зеркало души, поэтому Валентин всегда пристально вглядывался в них в отражении, пытаясь найти там хотя бы малейшую часть того человека, каким он когда-то был. В глазах отражалась вся суть его теперешней жизни: они были пусты.

Перед тем, как отойти от зеркала и перестать угнетать себя еще больше своим же собственным видом, Валентин задавал себе вопрос, ответ «да» на который мог решить все его проблемы. На невысоком шкафчике, стоявшем слева от раковины, лежал коробок с лезвиями, одно из которых уже было распечатано. Он брал лезвие в правую руку, подносил к венам на левой и вновь поднимал взор к отражению в зеркале, якобы в ожидании ответа. Он ждал, что однажды увидит там твердую определенность, некий сигнал, который и послужит тем самым положительным ответом на вопрос о том, стоило ли ему закончить это жалкое, мучительное существование. Но сегодня, как и в прошлые дни до этого, отражение молчало. Валентин чувствовал прикосновение лезвия к своей коже. Этот маленький кусочек металла был так же холоден, как и то, что ждало его, если б он наконец решился. Нужно было всего лишь надавить посильнее и провести правой рукой поперек левой, и через короткое мгновение все его проблемы были бы решены. Но он все еще не был уверен, что это правильное решение. Ответа «да» все еще не было в его глазах, в которые сейчас он так пристально смотрел. А это значило, что лезвие возвращалось обратно на шкафчик, и теперь можно было покинуть ванную комнату и перейти к готовке завтрака. Еще можно было бы, конечно, побриться, почистить зубы и принять душ, но Валентин не видел в этом никакого смысла и не имел абсолютно никакого желания.

Несколько разбитых яиц на сковородке — это самый простой, быстрый и мало затратный завтрак, с которого обычно начинается день запущенного обленившегося холостяка. Иногда Валентин завтракает хлопьями или бутербродами с дешевой колбасой и все той же яичницей, реже пельменями или какими-нибудь заварными кашами. Готовить с утра что-то толковое у него не было ни желания, ни терпения. В очередной раз бросив взгляд на гору немытой посуды, сваленной в раковине, и проигнорировав ее, Валентин соскреб яичницу со сковородки и кинул на последнюю отчасти чистую тарелку, которая была у него в доме. Вилку ему пришлось брать не чистую совсем, так как других вариантов у него уже попросту не было. Пройдя обратно в гостиную, он уселся на диван, на котором только недавно еще спал, и не спеша принялся за завтрак.

В такие моменты, когда не на что было отвлечься, мысли закрадывались в голову быстрее и в больших количествах, чем обычно. И почти в ста процентах случаев это были мысли исключительно негативные. Вновь и вновь Валентин прогонял в памяти воспоминания о прошлой жизни, за яркими картинками которых всегда скрывалась тьма угрюмой реальности. Он видел, как просыпается в кровати рядом с любимой девушкой, завтракает полным блюдом с сытными добавками, пьет ароматный заварной кофе, надевает стильный костюм и едет на работу, где его труд оценивается достойной валютой. А потом он с охотой возвращался домой, не думая ни о выпивке, ни о том, хватит ли ему денег на следующую неделю. А главное — дома его ждала она. Лиза. Она была самым ярким из всех его воспоминаний. Даже в мыслях она излучала согревающий свет, разгонявший сгущающиеся тени реальности, она была самим совершенством, музой, вдохновлявшей жить и творить. А ее голос, ее смех, ее запах… сердце Валентина облилось кровью и сжалось, и он вынырнул из воспоминаний, вновь очутившись в тоскливом сумраке гостиной комнаты. Те, казалось бы, светлые воспоминания всегда носили в себе тьму. За каждой секундной, проведенной с Лизой, стоит ее молчаливое, необъясненное предательство, за каждой заработной платой стоит увольнение, за каждым воспоминанием о родителях и родном доме стоит расставание с ними, отдаление и переезд. А за каждым случившимся несчастьем стоят бесчисленные выпитые до дна бутылки крепкого алкоголя.

Но было кое-что еще. Тело Валентина вздрогнуло от колющего ужаса, когда он вспомнил о том, что приключилось с ним вчера. Потеря работы, любви, друзей и связи с близкими, алкогольная зависимость, бесконечная депрессия и стресс — это еще не все. Теперь он, кажется, начал сходить с ума.

Вчера, после окончания длительного рабочего дня на алкогольном складе, где Валентин работал грузчиком, он, как всегда, по пути домой заглянул в бар, чтобы хорошенько выпить, забыться и отдохнуть. Бар, носивший довольно пафосное название «Гавань Души», был излюбленным местом Валентина для посиделок и выпивки. Это заведение находится в двадцати минутах пешего пути от того склада, где он работал, но это не мешало ему каждый день без исключения ходить туда после работы перед тем, как отправиться на метро домой. Как обычно, напившись до состояния, при котором уже сложно было думать или действовать, но еще можно было добраться до дома, Валентин вышел из Гавани и направился привычным путем в сторону ближайшей подземки. Хорошо освещенная фонарями улица ничем не приметного жилого района уже пустовала, несмотря на то, что на часах было только около девяти вечера. В эту пору поздней осени, тем не менее, было уже очень темно, и небо было затянуто сплошными облаками, полностью скрывавшими за собой звезды и луну. Конечно же, Валентину попадались на пути прохожие, иногда компания молодых людей, а иногда одинокие мужчина или женщина. Но только в те моменты, когда он оставался один, Валентин начинал замечать что-то необычное, нечто не свойственное в нормальных обстоятельствах. Проходя под оранжевым светом фонарей, он видел, что помимо своей тени он отбрасывает еще одну, совсем не такую, какой она должна быть. Не сразу заметив различия в тенях, сначала он списал это на своеобразное падение света, но почему-то не мог игнорировать это явление и продолжал рассматривать их на ходу. И чем больше он разглядывал обе тени, тем отчетливее вырисовывались в его опьяневшем разуме очевидные отличия между ними.

В один момент он остановился посреди дороги и, пошатываясь, опустил голову и недоумевающим взглядом таращился на вторую тень, будто собака, заметившая в зеркале свое отражение и пытавшаяся понять, что же она такое видит. Несмотря на то, что был пьян, Валентин все же четко запомнил очертания той второй, чужой тени. Она была похожа на силуэт человека, одетого в длинное пальто с капюшоном на голове. Но было с ней что-то еще не так. Она была другой… совсем непохожей на то, что мы подразумеваем под понятием тень. Она как будто была живой, еле приметно шевелилась, и, казалось, состояла из какого-то физического материала. Валентин мог не только видеть ее, но и чувствовал ее присутствие. Закрадывавшийся в сердце страх заставил его продолжить двигаться дальше и списать все это безумие на своеобразное воздействие алкоголя и стресса на его разум. Потом, через некоторое время, когда он прошел мимо нескольких подростков, которые явно тоже были подвыпившими, эта тень исчезла и Валентин быстро забыл о ней, так как был полностью сконцентрирован на контроле своих подкашивавшихся ног и расплывавшегося перед глазами пути.

Как он добрался до дома, Валентин сейчас вспомнить не мог. Воспоминания растворились в его залитой спиртным памяти, оставив только фрагменты, которые больше были похожи на кошмарный сон, чем на случившееся в действительности. С этой дающей призрачную надежду мыслью он поднялся с дивана и отнес уже пустую тарелку обратно на кухню, где оставил ее в той же куче грязной посуды, из которой и взял.

Надев свою повседневную одежду, Валентин вышел из дома и отправился на работу. Спустившись в ближайшее метро, он сел на электричку, все также целиком погруженный в раздумья и воспоминания о прошлой жизни. Последнее время он редко покидал чертоги своего разума и памяти, постоянно витая в них, в иллюзорных мирах его светлого прошлого, к которым так хотелось вернуться. Извечно пасмурная погода поздней осени никак не придавала желания поднять глаза и взглянуть на с каждым днем все больше сереющие улицы и людей, на чьих бесцветных лицах не выражалось ни одной эмоции. Он ходил по улицам города, видел их в окне электрички, их увядавший лик, оголенные скучные деревья, серое небо, закрытое темными облаками, люди, одетые в темные одежды, черные вороны, чьи хриплые возгласы раздавались среди безумной какофонии сигналящих машин и голосов прохожих, наделяя атмосферу более скорбными тонами. Валентину не хотелось находиться среди этой блеклой, безвкусной пустоты, он куда лучше чувствовал себя затерянным в фантазиях, утонувшим в собственной голове или реках алкоголя, единственного лекарства, которое могло временно излечить его тело и душу. Да, так он его называл. Лекарство. Это слово ему нравилось больше, чем «плацебо», хотя выпивка служила для него скорее как второе. Она служила ему болеутоляющим, таким эффективным, но при этом почти мимолетным. Оно было лекарством, к которому хотелось прибегать каждый день, заполняя им пустоту внутри себя, заливая печаль и боль, терзающую его сердце. Держась рукой за поручень в электричке, глядя в темноту за ее окном, в которой бегло мелькал белый свет фонарей тоннеля, Валентин тяжело сглатывал слюну, думая о том моменте, когда закончится этот последний рабочий день недели, после которого по пути домой он закупит столько «лекарства», сколько хватило бы для абсолютного забвения. Блаженного, желанного забвения, в беспросветных безднах которого нет ни боли, ни сожалений, ни отчаяния. А самое главное — в них не было ее.

Каждый раз мысли о Лизе прокрадывались в его голову не зависимо от того, о чем он думал, все всегда сводилось именно к ней или она где-то, так или иначе, фигурировала. Не редко его размышления возвращались к вопросу, ответ на который ему все еще не удалось получить, и, скорее всего, никогда и не удастся. Ему оставалось только гадать, почему она его бросила. Ведь она ушла, не сказав ни слова. Она не отвечала на его звонки, в ее квартире больше никто не жил. Женщина, которая была для него всем, растворилась, бросила его в самую трудную для него минуту. Та, что была его идеалом, заменой всех, кого он некогда потерял, та, ради которой он старался быть лучшим, та, что согревала его в холодные пасмурные дни невзгод, она была столпом, удерживавшим равновесие его жизни. Но она исчезла, как только все начало рушиться. Ушла, когда он потерял работу и не нашел достойной ей замены, ушла, когда он перестал зарабатывать хорошие деньги. Это не укладывалось у него в голове. В который раз бы Валентин ни думал об этом досадном факте, он начинал сгорать изнутри, переполнялся тупым гневом и молил высшие силы, чтобы они объяснили ему, чем же он заслужил такой печальной участи. Все ведь было прекрасно: она была рядом, когда была нужна, казалось, была счастлива, сияла изнутри, говорила что любит. И он любил, как в детских сказках благородные рыцари любят своих прелестных нежных дам, любил безмерно, страстно, бесконечно, любил настолько, что сам бы вряд ли смог описать всю полноту чувств к ней словами. И почему же она ушла? Неужели деньги были единственной причиной того, что она находилась рядом? Неужто ради них она хладнокровно имитировала чувства прекрасного, создавала иллюзию заботы и счастья? Даже несмотря на то, что ее уже давно не было рядом, Валентин все еще отказывался в это поверить.

Его глубокие размышления прервал голос диктора, объявивший станцию, на которой Валентину нужно было выходить. Проталкиваясь сквозь толпы людей, он вышел из метро и оказался среди каменных джунглей тянувшихся к небу седых высоток, в гуще которых находился склад алкогольной продукции, где он работал обыкновенным грузчиком. Проходя по узким переулкам между этими домами, Валентин лелеял в мыслях тот момент, когда ему снова удастся найти подходящую вакансию на должность по специальности, после чего можно будет со спокойной душой уволиться с этой неблагодарной вынужденной работы и смело послать ее к черту. Да, иначе это никак и не назвать. Эта работа была вынужденной, так как других вариантов сейчас попросту не было, а деньги на квартиру, еду и, что самое главное, выпивку сами себя не заработают. Валентин получал на складе заработную плату чуть большую, чем минимальную, которой, к слову, ему хватало на существование. Он платил за квартиру, покупал обычную еду, вроде макарон и разных круп, а все остальные деньги, что у него оставались, тратил на спиртное. Копить деньги у него, при таком раскладе, конечно же, не выходило, но он даже и не особо пытался, по большей степени из-за того, что у него все еще оставались сбережения с прошлой работы. Самым главным для него, как уже было сказано, являлось то, что ему хватало на выпивку, а все остальное сейчас не имело никакого смысла.

Работа была единственным средством, помимо алкоголя, которое могло отвлечь Валентина от угнетающих мыслей и воспоминаний. Единственное, от чего она его не спасала, так это от желания напиться. Она не только не спасала его от этого, но еще и подливала масла в огонь. Десятки ящиков и паков, в которых находились бутылки со спиртным, будто бы дразнили Валентина, одним своим ярким товарным видом разжигали в нем желание выпить с каждой проведенной минутой на работе все сильнее и сильнее. Поднимать эти ящики и погружать их в фуры было не самым легким заданием. Не редко в конце рабочего дня тело Валентина испытывало жуткую усталость и боли в спине и руках, что в совокупности с постоянным стрессом никак не могло позитивно влиять на его общее состояние и здоровье. Лекарством против этого, как и от всего остального, был для него алкоголь. Сейчас Валентин предпочитал головную боль любой другой, будь то боль в сердце, на душе, в руках, спине или ногах. Погружая ящик за ящиком, он ни на секунду не переставал думать о том, что когда последняя фура будет загружена, он сможет с облегчением выдохнуть и не спеша отправиться в Гавань Души, где можно будет как следует натрескаться, зная, что завтра суббота и никуда не нужно будет идти или что-то делать. Неся в руках контейнер с выпивкой, он представлял себе свою работу аналогом катания на санках: перетаскивание ящиков со склада в фуру было тем же самым, что поднимать санки в гору. Машина потом повезет бутылки со спиртным по магазинам и барам, куда позже придет Валентин и купит их на заработанные на складе деньги, чтобы «съехать с горки». И так повторялось изо дня в день: утром он поднимал сани на горку, а вечером съезжал с нее. И то, что сейчас из-за вчерашних загулов он чувствовал себя изнеможенным и сломленным, нисколько не отпугивало его от мысли напиваться вновь.

Не все его проблемы, тем не менее, терялись в напряженной работе. Неся в руках очередной ящик и смотря под ноги, Валентин вновь заметил, что отбрасывает две тени. С того самого момента, как покинул с утра квартиру, он, кажется, забыл об этом странном и пугающем явлении, но оно вновь объявилось. Остановившись напротив окна, он внимательно осмотрел обе тени и свое окружение, в надежде обнаружить причину, по которой могла появиться вторая тень. Но источник света был всего один, а тени заметно отличались друг от дружки. Пот выступил на лбу Валентина, и он почувствовал резкую нехватку кислорода. Мимо него прошел один из грузчиков, и он быстро перевел взгляд ему под ноги. Проходивший отбрасывал только одну тень. Валентин пошатнулся, с трудом удерживая равновесие и ящик с водкой в руках, резкий наплыв страха вскружил ему голову и отравил слабостью тело. Сделав шаг назад, Валентин столкнулся с еще одним проходящим рядом человеком, но, к счастью, сохранил равновесие и не упустил ящик из рук.

— Эй, с тобой все в порядке? Тебе плохо?

Валентин обернулся и увидел перед собой крупного мужчину, смотрящего на него, насупив брови. В его руках тоже был ящик со спиртным.

— Я… да, я в порядке, — ответил, замявшись, Валентин.

— Прости меня, конечно, за грубую прямоту, но выглядишь ты будто у тебя совсем не все в порядке.

Валентин опустил взор и голову, частично отвернувшись от собеседника. Он знал, что товарищ говорил правду, и оттого Валентину очень стыдно было смотреть ему в глаза.

— Послушай, — продолжал здоровяк, — я ведь не вчера родился, дружок. Мне уже пятьдесят семь лет, и большую часть из них я провел в дичайших запоях. Я знаю наверняка, как выглядит человек, который не просыхает, который топит горе литрами спиртного. Я неоднократно бывал в окружении таких людей, да и сам я тоже таким когда-то был.

Грузчик опустил на пол ящик с водкой, показав, нагнувшись, поседевшую лысеющую голову, и, держась за спину и с трудом выдыхая, выпрямился. Валентин все еще, съежившись, стоял, внимательно слушая, что ему говорил приятель. Он уже начал забывать, что около минуты назад повергло его в шок и заставило остановиться. В чьей-то компании он чувствовал себя намного спокойнее, чем наедине. Однако сказать ему пока было нечего.

— Тебе сколько лет-то? — спросил мужик. — Небось, и тридцати еще нет.

— Двадцать восемь, — сдавленным голосом последовал ответ.

— Двадцать восемь? И тебя уже можно смело приписывать к заядлым алкашам, впустую прожигающим свою жизнь. Опять же, прошу прощения, если мои слова задели тебя, но я говорю то, что вижу. Скажи мне, что я не прав или лезу не в свое дело, и я тут же молча понесу этот ящик дальше.

— Да, я пью. Еще как пью.

— А семья у тебя есть? Или девушка?

— Семьи нет, девушка… была.

— И больше не будет, если продолжишь в том же духе, — грубо произнес товарищ, пытаясь запугать Валентина. — Так вот, к чему я это все говорю. Есть у меня одна небольшая история, которую я хотел бы тебе рассказать. Основанная, как говорится, — продолжал он в абсолютно серьезном тоне, — на реальных событиях. Чуть больше пятнадцати лет назад, я напивался после работы так, что не помнил, как добирался до дома. Я внезапно для себя просто оказывался перед входной дверью своей квартиры, нашаривал в кармане ключ и неуклюже ее открывал. Потом, опираясь руками или телом на стены, стараясь удержать равновесие и не упасть, я очень долго разувался и шаркал дальше по коридору, в сторону спальни. Я слышал, как моя жена готовит что-то на кухне, запах ее стряпни остро пробивался даже сквозь отвратный перегар, шедший от меня. Когда я, шатаясь, проходил мимо кухни она, как всегда, разоралась. В ее голосе было столько гнева и презрения, что сейчас, вспоминая его, я чувствую себя самым настоящим уродом. Довести женщину до такого состояния может только опустившийся до самых низов, не достойный ее мужчина. Она кричала, бранилась, била посуду, а я, игнорируя ее, полз дальше по коридору к спальне. Мне было все равно. Меня не волновало то, что она чувствовала, глядя на жалкую, позорную тень человека, которому она когда-то сказала «да» у алтаря. Я шел, полностью сконцентрированный на том, чтобы не упасть и не обмочить штаны, шел, абстрагировавшись от гнева, хлынувшего на меня из оставшейся за спиной кухни. Шел, пока передо мной неожиданно не возникла преграда, будто вырвавшая меня из дымки, в которой спал мой разум, и буквально на мгновение отрезвившая меня. Я увидел перед собой своего семилетнего сынишку, обычно прячущегося в такие отнюдь не приятные моменты в свой комнате. Я поднял глаза и встретился с ним взглядом. И знаешь, дружище, что я в них увидел? Я увидел в них искреннее презрение, отвращение и горе. Он не рыдал, но по его щеке бегло скатывалась блистающая на свету слеза. Тот момент навсегда останется в моем сердце, и до самой смерти будет сдерживать мое желание вспомнить старое и хорошенько натрескаться. Он смотрел на меня так, будто я был кучей скверно пахнущего мусора, будто я был свиньей, по уши погрязшей в собственных испражнениях. И, знаешь, он был прав. Дети в его возрасте еще не умеют врать так же хорошо, как взрослые, не умеют так же эффективно скрывать свои эмоции. Нет ничего хуже, чем быть разочарованием в глазах собственного сына. В тот момент я осознал, во что превратилась моя жизнь, каким несчастьем я стал. Я понял, что, пытаясь утопить водкой свое несчастье, я делал несчастливыми других. В то время как я заливал свои страдания спиртным, страдали близкие мне люди. А ведь я был нужен им. Нужен как настоящий мужчина, на которого можно было полагаться, а не как половая тряпка, вымоченная в алкоголе. И тот день был последним днем, когда я по-настоящему напивался. Я, конечно же, балую себя когда-никогда одной-двумя бутылочками пива, но это максимум, который я могу позволить. Вот мой тебе совет: если хочешь в будущем обзавестись нормальной, здоровой семьей — не пей. Если тебя волнует твое будущее, то завязывай. Говорю тебе это исходя из собственного, горького опыта.

Все это время Валентин внимательно слушал историю товарища, задумчиво глядя в пол, пытаясь воспроизвести все услышанное в своей голове. Рассказ, несомненно, заставил его поразмыслить над тем, что он делает со своей жизнью, и во что она может превратиться. Несколько секунд они молча простояли, Валентин витая в раздумьях, а здоровяк в ожидании того, что его собеседник что-нибудь скажет.

— Послушай, — прервал тишину товарищ, тяжело вздохнув, — каждой выпитой бутылкой ты роешь себе могилу. Ни одному нормальному человеку не нужен алкаш, ни в качестве друга, ни в качестве любовника, ни, уж тем более, мужа. Твоим уделом будут только такие же алкаши, как и ты. Помнится, когда ты только пришел к нам на работу, ты выглядел как нормальный мужик. Сейчас же ты прямо на наших глазах превращаешься в такое же чудовище, которым был когда-то и я. Мы все это видим, поверь мне. Ты еще слишком молод, чтобы так гробить себя. Верю, что твой настоящий уровень куда выше упивающегося с горя грузчика. Вижу, тебе нечего сказать мне в ответ. Понимаю. Возможно, я полез не в свое дело, если так, то прости. Но, надеюсь, я дал тебе немного пищи для размышления. Пойду-ка я работать дальше, пока никто не наорал на нас.

С этими словами, здоровяк нагнулся за ящиком, поднял его с земли и, со свистом вздыхая, понес его дальше по складу к фуре. Валентин проводил его взглядом, а затем опустил голову, все еще находясь в глубоких раздумьях. Все это время он держал свой ящик с бутылками спиртного, но был настолько отвлечен происходящим, что даже не замечал его тяжести. Простояв еще вот так мгновение, он, будто вернувшись к жизни, поднял глаза и зашагал дальше, в ту же сторону, куда ранее направился его товарищ. И если бы он опустил голову и вновь взглянул на отбрасываемые им тени, он увидел бы только одну, свою.

Кое-как доработав оставшееся время рабочего дня, Валентин, с легкостью на душе, не спеша покинул склады, предвкушая предстоящие ненормированные выходные дни и, конечно же, время, которое попросту нельзя не любить — вечер пятницы. Он шел по узким улочкам среди многоэтажных домов и грезил о том, как захватит по пути домой в магазине бутылочку пива, возьмет к нему какой-нибудь сытной закуски и развалится на диване перед телевизором. Слова товарища все еще звучали в его голове и заставляли задуматься о том, стоило ли ему вообще выпивать сегодня. Поучения малознакомого человека послужили Валентину своеобразным пинком, подталкивающим его к тому, что он намеревался сделать уже долгое время, но все никак не мог взять старт. Но он уже был по-настоящему зависим от алкоголя, и вот так просто в один прекрасный момент отказаться от него было невозможно. Желание наполнить страдающее тело «целебной» жидкостью, особенно после долгого и напряженного дня активной физической работы, было практически непреодолимым. Валентин прекрасно осознавал, что сразу отречься от того, что было его зависимостью, нельзя, что нужно было просто постепенно уменьшать дозы, пока не настанет тот момент, когда необходимая доза будет настолько маленькой, что на самом деле можно будет обойтись и без нее. Желание напиться вполне можно было усмирить парочкой бутылок пива, но эмоциональные проблемы и стресс, скопившийся в организме Валентина, так просто не прогонишь. Они требовали куда более крепкой дозы алкоголя, чем две-три бутылочки пива. Обычно легкая выпивка только усугубляет эмоциональное положение человека. Оставляя разум в функциональном состоянии, она расслабляет тело, но придает энергии мысли, раскрепощает эмоции и наполняет желанием совершать не самые рациональные поступки. А именно этого Валентину сейчас и не нужно было. Ему необходимо заливать себя до такой степени, чтоб возможность функционировать, думать и чувствовать намертво отпадала. Одна-другая бутылочка пива только разожжет желание вернуть Лизу, также начнут всплывать наружу его старые теплые воспоминания о доме и давно позабывших его друзей, начнут всплывать и горестные сожаления и постыдные поступки, которые хотелось бы навсегда забыть. Ему не нужно было, чтобы они «всплывали», ему нужно было их «утопить».

И вот опять Валентин оказывался там же, где он был и всегда — на крючке у собственных размышлений, выуживавших также и все его переживания, которые он так старался подавить. Желание напиться и утопить их возрастало с каждой секундой, с каждым шагом, неосознанно сделанном в направлении излюбленного бара, где он посиживал каждый день после работы, заказывая одну рюмку спиртного за другой. Он брел по серым улицам, скоропостижно погружавшимся в холодный позднеосенний мрак, неизбежно, будто бы на автопилоте, приближаясь к заведению, где ждало его столь желанное «лекарство». Одна лишь мимолетная мысль об этом заставила Валентина сглотнуть слюну, неприятно пробившуюся по иссохшей от жажды глотке.

Через некоторое время он уже стоял перед баром у его входа, подняв взор на сверкавшую в сгущающемся мраке раннего осеннего вечера вывеску. Гавань Души. Ее огни горели яркими приятными цветами, а само заведение внешне выглядело очень прилично и аккуратно. За широкими стеклами было видно уютное внутреннее помещение, где за столиками сидели люди и мирно попивали всевозможные напитки. Валентин уже очень давно ни с кем не контактировал и не общался, но каждый раз, находясь в стенах Гавани среди людей, наслаждавшихся теми же прелестями жизни, что и он, создавалось впечатление того, что он находился в чьем-то обществе, что он все еще являлся его частью, а не отбросом. За стеклами здания он видел жизнь, и именно отчаянное желание влиться в ее поток побудило его отбросить все задние мысли и переступить порог.

Гавань Души, по мнению некоторых, было очень эксцентричным и пафосным названием для бара, но его интерьер и общая атмосфера, тем не менее, полностью ему соответствовали. Выполненная в темных тонах мебель, покрытая блистающим на свету лаком деревянная барная стойка, нежный оттенок декоративной кирпичной кладки стен, обрамленных элегантными панелями, легкое освещение, приятная музыка, душевный антураж и, конечно же, ряды красочных бутылок со всевозможными напитками не оставили бы равнодушным даже самого придирчивого клиента. Валентин чувствовал себя в стенах этого заведения как дома. Шагая по направлению к барной стойке, он оглядывался вокруг, бегло рассматривая людей, сидевших за столиками. Большинство из них отдыхали в компаниях из нескольких человек, не спеша потягивая напитки и поддерживая теплую дружескую беседу, и были также и одиночки, витавшие где-то в своих размышлениях, держа в руках бокал с вином или кружку с пивом. Интерьер Гавани и ее атмосфера, словом, были превосходны, это место люди покидали с явной неохотой, а возвращались с ярым энтузиазмом. Валентин никогда не заговаривал ни с одним из посетителей бара, не зависимо от того, насколько сильно напивался, и ни с кем, кроме бармена, не был знаком, но ему казалось, что здесь он всегда находился будто бы в компании друзей. Здесь он не чувствовал себя одиноким. Слушая смесь идущих со всех сторон приглушенных голосов и игравшую на фоне еле приметную инструментальную музыку, показавшуюся не сильно разбиравшемуся в музыкальных жанрах Валентину джазом, он присел на высокий стул у барной стойки и пробежался глазами по рядам красочных бутылок с выпивкой. Их элегантные различные формы, одни со строгими углами, другие с идеальными изгибами, их тона, их сияние, их этикетки были будто произведением искусства, стоявшие на выставке в музее, они манили, поигрывая блеском на свету, вызывая непреодолимое желание как следует распробовать их все. Глаза Валентина, что называется, разбегались в разные стороны при виде столь соблазнительного и яркого ассортимента. Гоняя загоревшиеся желанием глаза по рядам с напитками, он заметил, как к нему не спеша подходит бармен.

— Приветствую, — радушно сказал он, — что сегодня будете пить?

И хотя Валентин прекрасно знал, что он будет заказывать, ответ последовал не сразу. Его глаза медленно бежали по рядам с выставленным на показ «лекарством», но внимание постепенно от них отдалялось. В своей голове Валентин все еще слышал слова, сказанные ему сегодня седеющим здоровяком на работе. Эти слова заглушали почти все остальные мысли в его сознании, они монотонно раздавались, повторяясь, будто предупреждая и пытаясь отвергнуть его от пагубных желаний. Извечно приветливый бармен с неестественно широкой улыбкой терпеливо ждал ответа, стереотипно протирая пустой стакан белоснежной тряпочкой, и не сводя глаз с лица Валентина. «Если хочешь в будущем обзавестись нормальной, здоровой семьей — не пей, — гласил голос товарища в голове Валентина, пытаясь донести до него очень простую, но бесконечно верную истину. — Если тебя волнует твое будущее, то завязывай».

— Плесните-ка мне рюмку водочки, будьте добры.

Бармен, легко кивнув, достал с полки бутылку, на которую указал ему рукой Валентин, и с превеликой радостью на лице быстренько оформил заказ клиента. Валентин будто зачарованный смотрел на то, как бармен наклоняет над рюмкой гладкий сосуд мягкого сероватого оттенка, украшенный синей этикеткой, и наполняет ее игриво подмигивающей серебряными бликами жгучей «целебной» жидкостью, а потом, не стирая с лица безумную улыбку, любезно протягивает ему ее. Без каких-либо колебаний Валентин схватил рюмку и одним махом осушил ее. Затем, слегка скривившись, он поставил ее на стойку и протянул обратно бармену, чтоб тот плеснул ему еще. Горечь «лекарства» жгла его горло, но помимо этого он также чувствовал, как оно исцеляющим пламенным потоком растекается по его телу и начинает выжигать из него усталость, стресс и тоску. Поиграв мгновение рюмкой, наблюдая за тем, как прозрачная жидкость плескается в ней, подмигивая ему на свету, Валентин преподнес ее к губам и, закрыв глаза, с неземным чувством блаженства, будто наркоман, принимавший столь желанную дозу, быстро выпил и ее.

После еще нескольких подходов Валентин, тем не менее, вспомнил, что буквально меньше часа назад он планировал сбавлять обороты с выпивкой. Слова товарища с работы все еще отдавались эхом в его пьянеющем рассудке и, видимо, закрепились они там довольно-таки удачно. Посидев некоторое время в интернете через телефон, Валентин сумел побороть жажду напиться и, с относительной решительностью, поднялся со стула, кивнул на прощание бармену и спокойно побрел к выходу из Гавани.

Домой он направился привычной дорогой через ближайшую станцию метро. Он был доволен тем, что смог сдержаться и не напиться сегодня в дребезги, что вполне справлялся с удержанием равновесия и понимал, куда держит путь, воспринимая при этом большинство из его окружения. Шагая по тротуару погруженных в сумерки улиц, освещенных множественными фонарями, Валентин был даже в коей-то мере счастлив, что сейчас его не терзали сожаления и воспоминания о прошлых неудачах, что его тело достойно держалось после долгой и тяжелой рабочей недели. Сейчас ему хотелось только одного: спокойно добраться до дома, отпереть двери, сбросить с себя одежду и упасть на диван. И с этим чувством умеренного покоя на душе и в теле, он в скором времени попал домой и, без особых промедлений, отправился спать. В квартире стояла абсолютная тишина, лишь в голове гудело после выпитого и отработанного, но ничего страшного, ведь с минуты на минуту все канет в ласковых объятиях долгожданного сна, в ярких фантастических мирах которого Валентину вновь удастся побыть тем полноценным человеком, которым он слыл в казавшимся уже далеким прошлом.

Глава 2

Наутро Валентин чувствовал себя более-менее нормально, если сравнивать со всеми предыдущими днями, когда он упивался до беспамятства. Он понял это в ту же самую секунду, как без особого труда открыл глаза и не скривился от раскалывавшейся надвое головы. Он смог довольно быстро и, в коей-то мере, энергично подняться на ноги, что уже являлось до удивления непривычным в его повседневной жизни. Стоя у дивана, Валентин с изумлением смаковал этот дивный момент ощущения бодрости и легкости, которые после стольких месяцев непрерывного похмелья казались ему чем-то уже давно утраченным в прошлой нормальной жизни. Он вдохнул полной грудью, его лицо осветила редкая легкая улыбка. Потянувшись, и при этом зевнув, он затем по уже давно устоявшейся привычке не спеша зашагал в сторону ванной комнаты. Следуя все тому же ежедневному ритуалу, он остановился напротив зеркала и взглянул в него. Внешне он все еще выглядел не самым лучшим образом, но эмоционально он ощущал себя вполне здоро́во и был переполнен от этого в большинстве позитивными эмоциями. Сегодня он даже и не подумал о лезвиях, а просто постоял минутку у зеркала, любуясь собой, потом умылся холодной водой и, сделав все остальные дела, отправился на кухню.

На кухне из съедобного ему удалось найти только зачерствелый хлеб и остатки колбасы, которые он быстро превратил в бутерброды и уселся жевать их за столом. Все его мысли были направлены на то, как бы ему провести сегодняшний день. Конечно же, в его планы твердо входила выпивка, но главный вопрос состоял в ее количестве и том месте, где он будет пить. Из вариантов пока что были дом или Гавань. Выбор предстоял между сидением на диване перед телевизором с бутылочкой прохладного пива в руках или освежающей прогулкой по городу до Гавани Души, где, помимо уютной атмосферы и качественной выпивки Валентина ждет еще мнимое ощущение контакта с обществом. Как бы там ни было, у него еще было достаточно времени для того, чтобы все хорошенько обдумать, ведь принятие «лекарства» — это дело вечернее, а до этой поры ему бы тоже не помешало придумать себе какое-нибудь занятие. Ввиду хорошего настроения это субботнее утро Валентин намеревался провести с пользой. Вчера он смог сделать хоть и маленький, но все же шаг на пути к возврату к нормальной жизни, и сегодня, даже несмотря на то, что наступили выходные, он не собирался останавливаться. На груды давно немытой посуды и мебель, сплошь усыпанную серым слоем пыли, на трезвую голову Валентину было необычайно болезненно смотреть. Картина сваленных в раковину тарелок, вилок и ложек, носившая далеко не самые приятные цвета и оттенки, только напоминала ему то, в какую свинью он превратился за все это длительное время беспросветного пьянства. Теперь, когда у него появилась энергия сделать что-то, кроме как поднести горлышко бутылки к губам, он решил привести квартиру в порядок и воссоздать некогда позитивную атмосферу, которая, несомненно, сыграет немалую роль в его возврате к человеческой жизни.

Закончив скудный сухой завтрак, Валентин решительно поднялся со стула и принялся за уборку, начав с мозолившей глаза груды немытой посуды.

Работы Валентину предстояло очень и очень много. После длительного времени оттирания от тарелок засохших пятен кетчупа, масла и остатков еды, он направился в ванную комнату, где нашел какую-то тряпочку, а затем вернулся на кухню и начал протирать столы, шкафчики, плиту и прочую мебель и приборы от скопившейся на них пыли и крошек. Закончив с кухней, он пошел в гостиную и принялся приводить в порядок остальную часть дома.

Убираясь возле шкафов и тумбочек, Валентину невольно вспоминались вещи Лизы, которые в них хранились, то, как сладко они пахли, и как уборкой они, зачастую, занимались вместе. Наведение порядка в доме было отнюдь не самым утруждающим занятием для ума, поэтому мысли и воспоминания о светлом прошлом бесцеремонно закрадывались в голову Валентина, и он ничего с этим не мог поделать. Ее голос и ее лицо, всплывавшие сейчас в его рассудке, болезненно напоминали ему о том, почему он начал пить. Как бы ни хотелось ему ее забыть, он просто не мог. Она была слишком хороша. Она была его идеалом. Валентин чувствовал, как при мысли о Лизе его сердце обливалось кровью. В его памяти всплывали моменты их объятий, тепла ее тела, ее нежные прикосновения, ласки и поцелуи, и сердце словно зажимало тисками. Эти воспоминания были ядом, а единственное лекарство от него — алкоголь. Нет, ему нужно было бороться с этим собственными силами, развивать в себе волю подавлять их, вместе с носимыми ими эмоциями.

К несчастью, вещи в доме Валентина напоминали ему не только о Лизе, но и о родителях. Протирая высокий запыленный комод, он вспоминал, как годы назад ему приходилось делать то же самое дома, попутно выслушивая строгие приказы отца. Он жил в очень уютном и комфортном частном доме, где всегда поддерживалась чистота и порядок, и за этими аспектами мать и отец очень тщательно следили. Они любили жить в постоянной чистоте, и часто говорили, что окружающая атмосфера отражает их отношения и частично на них влияет. Валентин мог только позавидовать тому, насколько хорошо все сложилось у его родителей. Он думал, что сможет найти такую же крепкую любовь с Лизой, но реальность далеко не всегда соответствует ожиданиям. Он вспоминал мамино и папино лицо, слышал сейчас их голоса в своей голове. Они твердили ему, что переезжать в этот город — ошибка, что новенькие мегаполисы не смогут гарантировать стабильности и надежности, но Валентин их не послушал. У них очень часто возникали ссоры по этому вопросу, так как родители нередко пытались уговорить его вернуться в родные края, а Валентин всегда отвечал им, что лучше знает, что для него хорошо. А затем, когда у него появилась Лиза, он и вовсе перестал поддерживать с ними регулярную связь. Он был уверен, что прав в своем выборе, прав в суждениях и логичности поступков. И теперь, когда все покатилось к чертям и ему нужна была помощь, Валентину не хватало совести и смелости рассказать обо всем родителям. Ведь случилось именно то, о чем они его предупреждали, а он не слушал их, и старался доказать им, что они не правы. Куда проще было залить все эти чувства и все эти проблемы реками алкоголя, и забыть о них хотя бы на один вечер.

Подумав об этом, Валентин выпрямился, закрыл глаза и тяжело вздохнул. Снова эти мысли. От них некуда было деться. Он сглотнул слюну и почувствовал, как неприятно она режет его пересохшую глотку. Нужно было выпить. Воды. Резкими движениями он направился на кухню, чувствуя, как недовольство начинает закипать в его груди, и выпил воды прямо из-под крана.

В отличие от родителей, Лизе Валентин никогда звонить не противился. Делал он это, правда, зачастую только в перерывах между рюмками, когда не был еще в доску пьян, но уже достаточно раскрепощен, чтобы не струсить ей в очередной раз набрать. Но сколько бы раз он ей не звонил, она никогда не брала трубку. Она ушла от него, ничего не объяснив, и не хотела объясняться даже сейчас, когда прошло уже много времени, и обо всех сожалениях или обидах, или других непонятных Валентину причинах можно было бы уже и рассказать, просто хотя бы из человечности. Но, видимо, Валентин слишком многого от нее хотел. Он не мог смириться с мыслью о том, что она бесцеремонно ушла, будто провалилась сквозь землю, не сказав ему ни единого слова. И продолжала игнорировать его звонки, хотя могла бы поднять трубку и просто сказать, что больше не любит. Тогда бы ему, наверное, стало бы поспокойнее. По крайней мере, после того, как затянется зияющая рана на его сердце. Если затянется вообще.

Мысли о родителях и Лизе не отпускали его все то время, пока он доделывал уборку в доме. Он думал о них и тогда, когда собирался в магазин, по дороге туда, пока слепо смотрел на прилавки, безуспешно пытаясь бороться с возникавшими картинками воспоминаний перед глазами, когда неспешно брел обратно домой и занялся готовкой обеда. Иногда Валентин будто выпадал из мира, а затем обнаруживал себя посреди комнаты, охваченный удивлением, словно проснулся от тяжелого сна или совершил небольшой скачок во времени. Приготовив рис с овощами, он взял тарелку с едой и прошел в гостиную, уселся на диван и включил телевизор. У него уже не было сил слушать гробовую тишину, царившую в квартире, она была настолько ощутимой, что буквально давила на него, на его рассудок, он будто мог слышать, как противные мысли об упущенной жизни ворочаются в его голове. Он надеялся, что голос телеведущего заглушит их или хотя бы поможет отвлечься. Но убежать от этих мыслей было, конечно же, не так-то просто.

Не было еще ни одного такого дня, чтобы Валентин не подумал о Лизе. Он всегда пытался представить себе то, как она живет, и с кем. Больнее всего ему было думать о том, что она сейчас не с ним. Он с искренним теплом вспоминал те моменты, когда она была рядом, как прекрасно они проводили время вместе, и казалось, что пламя их чувств никогда не погаснет. Валентин скучал по тем временам… а скучает ли она?

И вот он снова попался на крючок, уже в неисчислимый раз стал жертвой собственных размышлений. Этот крючок вонзался в его плоть и не тянул к свету и воздуху, как рыболов вытягивает из воды рыбу, а наоборот тащил в беспросветную бездну, где таились ужасные чудовища, именуемые болью, сожалением и страданием. Валентин отставил тарелку с недоеденным рисом на кофейный столик и закрыл руками глаза. Ему нужна была помощь, чтобы все это пережить, чтобы со всем этим справиться. Но единственная доступная помощь, которую он мог получить — это алкоголь. Убрав руки от лица, он потянулся за телефоном и посмотрел на время. Часы показывали начало четвертого. Это было еще, наверное, слишком раннее время для похода в Гавань, но желание выпить сейчас было куда сильнее, чем его сила воли, и оно стремительно выходило за все хрупкие рамки самоконтроля. Мысль о том, чтоб позвонить Лизе вновь промелькнула в его голове, но Валентин небрежно откинул телефон на столик и принялся заканчивать обед.

Несмотря на чрезмерное желание, Валентин, все же, смог сдержать себя в руках и просидеть вот так перед телевизором еще несколько часов прежде, чем накинуть на себя теплую одежку и выйти в прохладный позднеосенний вечер, отправившись по уже доведенному до автоматизма привычному маршруту к Гавани Души. Шагая по улицам монументального города, в темное время суток вспыхивавшего, словно в пожаре, яркими огнями, протискиваясь сквозь тесные толпы других пешеходов, Валентин чувствовал себя скорее как в пустыне, нежели в оживленном мегаполисе. Столь неординарная ассоциация была вызвана тем, что все здесь для него выглядело необычайно «пустым», как громады безвкусных идентичных построек, так и люди, бродившие по улицам подобно запрограммированным на то роботам. Он чувствовал себя одной из умопомрачительного количества рыб в колоссальном косяке посреди безгранных вод океана, столь неотличимых друг от друга созданий, чешуя которых хоть и была яркой и блестящей, но в то же время банально однотипной, а сам город был толщей темной воды, бескрайней, но в то же время до боли пустой.

Окружение также играло немаловажную роль в общем самочувствии Валентина. Позднеосеннее время сложно было ассоциировать ни с чем другим, кроме увядания и ухода ко сну, наступления мрачных и холодных времен. Его душа перенимала эти оттенки осени, и впитывала ее атмосферу, органично сливаясь со всеми проблемами, и так очернявшими его жизнь. Он видел оголенные серые деревья, уныло опускавшие свои ветви, слушал тоскливый шепот колючего ветра, извивавшегося промеж высоких построек, ощущал всем своим нутром холод, пробивавшийся, казалось, сквозь одежду и плоть прямиком к его душе. Он часто поднимал взор к угрюмому серому небу, затянутому тяжелыми тучами, будто сотканными из тоски, и тяжело вздыхал, так как видел в них только негатив, отражавший его внутреннее состояние. Каждый раз, глядя на небо, он ждал увидеть хоть какого-то просвета, хоть один яркий кусочек лазурной чистоты, но уже очень долгое время оно было сплошь затянуто черно-серыми облаками и ни на мгновение не развеивалось, будто тьма, окутывающая город, держалась какими-то злыми чарами.

Валентин шел по улице, после недолгой поездки в метро, и не знал, куда ему деваться. Ведь куда бы он ни подался, внутрь себя, в свой собственный мир, или взглянул наружу, везде была одинаковая угрюмая серость. Он шел и слушал истинную музыку окружавшего его мира. Нет, это не были голоса проходивших мимо него людей, это не были непрекращающиеся сигналы застрявших в извечных пробках машин, а заунывный стон ветра, жалобный и скорбный, разносивший хриплые возгласы черных как ночь ворон, величественно восседавших на скрюченных ветвях поседевших деревьев. Помимо желания увидеть уже позабытое чистое небо, озаренное ласковыми лучами золотистого солнца, Валентин также мечтал выбраться из этого бездушного места куда-нибудь на природу, подальше от городской суеты и всего негатива, коим были насквозь пропитаны улицы этих каменных джунглей. Он чувствовал, что общение с живой природой было одним из тех паззлов, из которых он мог бы собрать счастливую жизнь воедино. Он понимал, что ему нужно было сменить обстановку, как следует развеяться, вдохнуть полной грудью свежий воздух настоящего дикого леса и…

Воздух.

Валентин резко остановился посреди дороги, его до этого момента невозмутимая физиономия начала принимать очертания резкого отвращения. Запах, что он столь внезапно ощутил, изжигая ноздри пробился в его легкие, словно воспаляя обоняние, разнося скверну по всему его телу. Эти омерзительные ощущения буквально выдернули его из сладкого мира грез, в котором он видел возвышавшиеся столбами деревья с пышными зелеными кронами, в котором нежился, лежа в душистой траве, под теплыми лучами весеннего солнца, выдернули обратно в убогую реальность, нутро которой источало до тошноты отвратное зловоние. Он замер, будто остановленный неведомыми силами, ошарашенный столь внезапным наплывом мерзости, принесенной леденящим дуновением ветра. Валентин ощутил, как его горло сжалось в удушающем чувстве тошноты. Он стоял в нескольких десятках метров от Гавани, словно пораженный громом, и не мог понять, откуда вообще появился столь неприятный аромат. Он осмотрелся, будто бы в поисках виновника среди проходивших мимо людей, хотя на подсознательном уровне прекрасно понимал, что настолько отвратный запах вряд ли мог идти от человека. По крайней мере, живого.

Дрожь пробежала по телу Валентина, тошнота стояла тяжелым комом в горле. Краем глаза он уловил нечто, что тут же приковало его внимание, хотя он не мог понять почему. В узком замкнутом переулке между двумя высотками, среди мрачных и тяжелых вечерних теней, он заметил какое-то движение. Расстояние и отсутствие освещения в переулке помешали ему все как следует рассмотреть, но Валентин был на сто процентов уверен, что там что-то было. Что-то странное. Он видел, что движение это происходило у самой земли, будто ползло что-то небольшое, скорее всего не человек… и даже не животное. Ему казалось, что это шевелилась сама тьма. И он знал, что запах идет оттуда.

Совладав с собой, не без усилий оторвав взгляд от необычной зловонной массы, Валентин прикрыл рот и нос рукой и быстрым шагом продолжил путь к Гавани. Спешно удаляясь от переулка, поглощенный впечатлениями от происходящих странностей, Валентин даже не обратил внимания на то, что кроме него на этот запах никак не отреагировал ни один из проходивших мимо людей.

Гавань Души, в привычной для нее манере, была оживлена приличным количеством посетителей и их приглушенными голосами, слышавшимися поверх приятной спокойной музыки. Оказавшись за стенами столь любимого им заведения, Валентин чуть ли не сразу забыл о том, что почувствовал и увидел всего минуту назад. Он встал в дверях Гавани и набрал полную грудь воздуха, ощутив значительное облегчение, а затем протяжно выдохнул, словно избавляя тело от отравивших его снаружи бара токсинов. Беглым взором он окинул оживленное помещение, и слегка улыбнулся, вновь ощутив себя как будто частью маленького и сплоченного коллектива. Его взгляд остановился на высоком стуле у барной стойки, на котором он постоянно сидел. И теперь, впрочем, как и абсолютно все разы до этого, стул пустовал, он будто был негласно зарезервирован за Валентином и никто другой ни в коем случае не смел его занять. Предвкушая, как сейчас усядется у стойки и закажет себе бодрящего жгучего напитка, Валентин зашагал навстречу желаниям, горящими глазами разглядывая блистающие на свету ряды бутылок с лекарством, стоявшие на полках у стены за барной стойкой.

Заняв свое привычное место у барной стойки, Валентин кивнул бармену, разливавшему сейчас напитки двум милым на вид дамам, в знак приветствия, и получил от него в ответ обычную для этого человека широченную ехидную улыбку. В этот раз Валентин заметил в ней даже нечто большее — некое злорадство и насмешку, оставившую в его сознании легкий неприятный осадок. Он помнил этого бармена еще с тех самых пор, как впервые в жизни переступил порог Гавани, и с тех времен, что было очень странно, его каждый раз обслуживал именно этот человек, и никто другой, хотя в заведении кроме него работало еще как минимум три сотрудника. То, что посещение Валентином Гавани всегда выпадало на смену именно этого бармена, было действительно необычным совпадением, но совпадением не более, и поэтому Валентин не стал слишком сильно зацикливать внимание на этом неординарном факте, а полностью переключил внимание на красочные бутылки, стоявшие на стеллажах напротив него.

Закончив с обслуживанием девушек, бармен стал напротив Валентина и уперся руками в барную стойку. Он, в привычной для себя манере, расплылся в неестественно широкой улыбке и мягким дружелюбным тоном к нему обратился:

— Добрый вечер, молодой человек. Что сегодня будете пить?

— Здравствуйте. Пожалуй, сегодня выпью стакан виски, — ответил Валентин, указав бармену на марку напитка, которая была ему по карману, — безо льда.

— Один момент.

Парнишка, лет эдак двадцати пяти на вид, с коротко стриженными темными волосами, повернулся к полкам с напитками и снял оттуда указанную клиентом бутылочку виски. Заказ не заставил себя долго ждать. Энергично достав из-под стойки стакан, бармен проворно, одним быстрым движением скрутил крышку с бутылки и, наклонив ее горлышко над сосудом, наполнил его переливающимся серебряными бликами медным напитком. Внимательно наблюдая за тем, как лекарство расплескивается по стакану, поигрывая блеском на свету, Валентин сглотнул обильно выделившуюся слюну и невольно, словно умиравший от голода бедняк, набрасывающийся на кусок хорошего прожаренного ароматного мяса, потянулся за поданным напитком. Сделав несколько сдержанных неспешных глотков, смакуя лекарство, Валентин расплылся по стулу и закрыл глаза от наслаждения. Будь он сейчас дома, то растянулся бы по всему дивану и вкушал это блаженство, продлевая его настолько долго, насколько это представилось бы ему возможным. Раскрыв глаза после короткой паузы, Валентин слегка взболтнул стакан виски и сделал еще несколько глоточков.

— Как проходит ваш день? — услышал он голос бармена, все это время стоявшего напротив него.

— Теперь уже лучше, — сказал Валентин, осушив стакан, и добавил: — плесните-ка мне добавки.

— С удовольствием.

Взяв в руку обновленный стакан, Валентин улыбнулся бармену и, сделав вид, будто чокается с ним, пригубил лекарство. Улыбнувшись ему в ответ, бармен кивнул и отошел в сторонку к позвавшим его людям. Достав из кармана телефон, Валентин подключился к Wi-Fi Гавани и открыл интернет, решив почитать свеженькие новости. Держа телефон в руке, Валентин на мгновение призадумался, не позвонить ли ему Лизе, однако быстро откинул эту идею, понимая, что, как и все бессчетные разы до этого, она вновь проигнорирует его звонок. « А может, позвонить родителям и узнать как они, сказать им, что у меня все в порядке, чтоб они за меня не волновались? — подумал Валентин и тут же дополнил свою мысль: — а, к черту».

Осушив и третий стакан, подзывая бармена за добавкой, Валентин держал в голове мысли о самоконтроле и намеревался не превратить сегодняшний день из многообещающего в полное разочарование. Под видом заполнявшего сосуд грациозными волнами медного лекарства, слова товарища с работы всплывали в его памяти, помогая ему сдерживаться, голос того мужчины был хоть и отдаленным и приглушенным остальными мыслями, но все же слышался отчетливо и не терялся на фоне всего остального. Валентин поймал себя на соблазнительной идее выпить как следует и заглушить этот голос, хотя при этом понимал, что подобная идея была далеко не самой правильной.

Стараясь перевести ход мыслей в другое русло, Валентин пробежался глазами по окружавшему его интерьеру и людям, и встретился глазами с барменом. «Почему он всегда улыбается? — звучал в голове внутренний голос Валентина. — Его чертова улыбка — это что-то с чем-то. Такого в природе не должно существовать. Наверное, ему действительно нравится эта работа: общение с посетителями, комфортная обстановка, душевная атмосфера. Разливать по стаканам яд и смотреть, как люди сами себя им травят. В его улыбке есть доля этого садистского наслаждения. Наблюдать, как остальные сидят с поникшими лицами, упиваются до беспамятства, стараясь сбежать от проблем, якорем тянущим их на дно социума. А у него, наверняка, все хорошо в жизни. И он, улыбаясь, злорадствует». Бармен, будто читая ход мыслей Валентина, расплылся в ехидной и противнейшей ухмылке, а затем с заметной заносчивостью повернулся к окликнувшей его девушке. «Черт возьми, что же я такое несу? Придумываю какую-то ерунду, ей-богу. Навешал чертовщины на столь любезного человека, наверняка незаслуженно. Небось, это так виски запудрил мне мозги». Эта мысль, тем не менее, никак не воспрепятствовала Валентину пригубить стакан и насладиться этим напитком, дурман которого уже начинал затуманивать ему голову.

Последнюю на сегодня дозу лекарства Валентин пил не спеша, максимально долго растягивал удовольствие, смаковал каждый сделанный глоток и каждое мгновение, проведенное в уже столь близкой сердцу Гавани. Покидать ему ее совсем не хотелось. Это ощущение того, что он находится среди общества, мнимо заполняло пустоту в его сердце, пустоту, называвшуюся «одиночество». То, что он мог ощутить себя, хоть и на самом деле неполноценной, частью общества, влияло на Валентина почти так же, как и алкоголь — являлось для него так называемым лекарством, с заметно меньшим эффектом, но все же лекарством. Он не хотел возвращаться домой и потому, что покинув стены Гавани, он также переступал черту, отделявшую общество от самобытности, внешний мир от внутреннего. Там, за чертой Гавани, его ждали мысли о Лизе, воспоминания о доме и родителях, которые заслуживали лучшего отношения с его стороны, забывшие его друзья и проблемы, переполнявшие жизнь. Все это уже было нестерпимым, эти мысли протерли его сознание до дыр, износили сердце и переполняли его болью, с каждым днем все ближе и ближе приближая к критической отметке. Валентин обернулся через левое плечо и взглянул на людей, сидевших за столиками. Он видел их улыбки, их свечение счастьем, их беззаботность в отношении жизненных проблем, которых у них, наверняка, было куда меньше, чем у него. А затем он с завистью и презрением повернулся обратно, и уткнулся глазами в телефон, пытаясь найти в интернете хоть что-то, что сможет его от всего этого отвлечь.

Валентин просидел у барной стойки, не прикасаясь к выпивке, еще часа пол, а затем, расплатившись с барменом и попрощавшись с ним, покинул Гавань и отправился домой. Было еще не так поздно, как он обычно оттуда уходил, но принятая доза лекарства накатила на него сонливостью и он уже начинал ощущать усталость, расшевелившую в нем мысли о мягоньком диване. А отказать себе в таком соблазне в выходной день смог бы только безумец.

Шагая по улице к подземке он, все же, ощущал себя в том же положении, в котором и был до Гавани: алкоголь не работал, и он беспрепятственно блуждал в глубинах сознания, пусть и окутанного легкой дымкой болеутоляющего тумана. Он не утопил проблемы, как делал это всегда, поэтому ощущение их тяжести никуда не делось. Лишь единожды Валентин на мгновение выскользнул из тоскливых лабиринтов внутреннего мира, когда проходил мимо того переулка, где по пути в Гавань заметил нечто необычное, шевелившееся во тьме и источавшее тот тошнотворный смрад. И за то время, что он просидел в баре, сумерки сгустились еще сильнее, и теперь уж там точно ничего нельзя было рассмотреть, хоть как ни старайся. Однако Валентину все-таки почудилось, будто мрак был живым, и эта тьма в переулке еле приметно шевелилась, будто сами тени клубились и переливались кошмарными оттенками ночи. Списав это, успокаивая себя, на воздействие выпитого в Гавани спиртного, Валентин, вернувшись в поглощавшие с головой размышления, продолжил путь домой, быстро утеряв пугающие образы.

Облик Лизы все еще невольно всплывал в его голове. Валентин выпил не достаточно много для того, чтобы мысли подобного рода захлебнулись в жгучих водах лекарства. Тем не менее, он не мог отрицать того, что думать ему о Лизе было настолько же приятно, насколько и больно. Очень часто он мечтал о счастливой жизни, о том, что у него вновь появится достойный стабильный доход, семья, ребеночек, можно даже и два, как его пустующее жилище наполнится звонкими голосами и радушным смехом. Важнейшим кусочком такой жизни являлась она, Лиза. Он не видел себя ни с кем другим, кроме нее. Он хотел возвращаться с работы в квартиру и видеть там ее, как она встречает его улыбкой, как радуется его приходу, заключая в объятия. Тем не менее, Валентин понимал, что шрам, оставленный ей на его сердце, уже никогда не затянется. Он простит ее, да что уж там — уже давно простил, но тень ее предательства навсегда теперь повиснет над его жизнью.

«Интересно, как она там? — мысли Валентина ровно дышали, принятой дозы лекарства было недостаточно, чтобы исцелиться от них. — Из кого теперь она высасывает душу? Думает ли она обо мне, лежа в кровати перед сном? Вспоминает ли?»

Валентин неспешно шел по тротуару, опустив голову. Мысли о Лизе прокалывали его череп, бесцеремонно пробирались в голову не зависимо от его желаний. А все почему? — да потому, что он выпил слишком мало для того, чтобы забыться. Забвение не пришло. Он обнаружил в себе очень стойкое желание это исправить, его грудь начинала закипать, мышцы напряглись, а челюсти крепко сжались. И зачем он только сдерживал себя? Казалось бы, этот урок нужно было усвоить уже давным-давно. Нескончаемые мучения можно было прервать только достаточной дозой лекарства.

Ах, одиночество. Истинный корень всех эмоциональных зол. Это бестелесное чувство сжирало его изнутри, вгоняло его то в злость, то в отчаяние, то в депрессию. Сейчас ему как никогда нужен был человек, готовый его выслушать, понять, сказать, что все будет хорошо. Валентин знал, что одиночество было его самой болезненной проблемой. Ни Лизы, ни родителей, ни настоящих друзей, ни даже хороших знакомых, он будто жил в мире, где все от него отвернулись, в мире, в котором он был лишним. Он шагал по улицам кишащего жизнью мегаполиса, ездил в переполненном метро, ежедневно встречал тысячи людей, но настолько горестного и удручающего чувства одиночества он не испытывал еще ни разу в жизни. Как так получалось, что он находился в эпицентре скопления людей, но ощущал себя будто парящим в абсолютной пустоте? На земле живет свыше семи миллиардов людей, но по какому-то необыкновенно глупому и странному совпадению каждому этому человеку без исключения на собственном опыте было известно, что такое одиночество. Немыслимый парадокс.

Уже в который раз Валентин беспросветно погряз в водовороте мыслей, которые, что называется, сыпали ему соль на рану. Сколько у него было таких ран? Не одна, это уж точно. Он остановился у дороги напротив своего дома, в ожидании зеленого света на светофоре. Его путь, однако, не был окончательно определенным. Сейчас его искушал вариант перейти дорогу и свернуть направо, к ближайшему магазинчику и купить там бутылку-другую пива. Красные цифры на светофоре потихоньку шли на уменьшение, затем загорелись зеленым цветом. Валентин шагнул на дорогу, все еще не сделав выбор, идти ли ему домой или свернуть к продуктовому. Или, по крайней мере, он пытался обмануть сам себя, внушить себе, что выбор очень сложен, хотя на самом деле в глубине души он уже на сто процентов был уверен в том, как поступит. И, перейдя дорогу, Валентин, что не оказалось для него сюрпризом, без лишних размышлений повернул направо, и уже меньше чем через пять минут стоял у кассы, держа в одной руке бутылку крепкого пива, а в другой — деньги за него.

Еще через некоторое время он лежал дома на диване перед включенным телевизором, слушая глубокий монотонный голос диктора из передачи о диких животных, и, сверля взглядом белый потолок, потягивал пивко. Сейчас Валентин чувствовал себя превосходно. Будет ли он чувствовать себя так завтра с утра, когда проснется? Не важно. Главное — здесь и сейчас. В передаче рассказывали что-то об охоте львиц на зебр, но ему было абсолютно плевать. Теперь, под эффектом крепкого пива и выпитого ранее виски, вихри мысли в его голове утихали, и он все глубже погружался в яркие миры фантазий. Они, в отличие от его трезвых аналогов, были позитивны, в них отсутствовали боль, отчаяние и одиночество. Конечно, бутылка пива многое не изменила в его состоянии, не привела его к желанному забвению, но сам факт того, что сейчас он лежал на диване и выпивал, было достаточным для перемены настроения в лучшую сторону. Думал Валентин, конечно, все об одном и том же, о том, как в скором времени бросит работу грузчиком и найдет что-то получше, как наладит отношения с родителями и вернет в жизнь чувства прекрасного, но за всеми этими мечтами теперь не было мрачных клубящихся теней, придававших им негативного оттенка. Иногда он думал и о том, что забудет Лизу, сможет оставить ее в прошлом и взять новый старт, начать жизнь с чистого листа. Да, он допускал и такой вариант, однако не без боли в сердце.

Каждый глоток отдающего горечью лекарства приближал желание закрыть глаза и уйти в мир сновидений, где, скорее всего, парад красочных мыслей продолжится и обретет свежую силу. Допивал пиво Валентин уже с закрытыми глазами, будучи на грани выпада из реальности. Голос телеведущего продолжал рассказывать о жизни больших кошек, но он постепенно отдалялся, уходя от сознания Валентина все дальше и дальше, унося с собой и явь.

Остановившись у входной двери своей квартиры, Валентин неуклюже простукал карманы джинсов и куртки, в попытках найти там ключи. Стоять на ногах было необычайно трудно, в глазах все расплывалось, руки тряслись, мысли отсутствовали напрочь. Все было окутано белой дымкой, словно туман просочился в подъезд и полностью затянул помещение. Валентину прекрасно знакомо это чувство — он был в доску пьян. Нащупав, наконец, ключи в заднем кармане штанов он, не с первого раза попав ими в замочную скважину, открыл двери и, шатаясь, вошел в квартиру. В нос сразу же ударил запах готовящегося на кухне ужина, но Валентину было не по силам разбирать, что там стряпала сейчас его жена. Да и в данный момент, будучи в таком состоянии, ему совсем не хотелось есть. Лекарство подавило почти все его чувства, включая голод. Кое-как разувшись и абы как бросив туфли к остальной обуви, стоявшей в прихожей, он остановился посреди коридора и прислонился левым плечом к стене, так как внезапно потерял равновесие, и вся квартира перед глазами несколько раз перевернулась. Адекватно функционировать ему сейчас было необычайно сложно, он простоял так несколько минут, пытаясь собраться духом и ожидая, пока торнадо в его голове утихнет. Его грудь тяжело вздымалась, а ноги подкашивались в тщетных попытках найти в себе сил, чтобы протащить тело дальше по коридору до спальни, где можно было смело падать на кровать и засыпать. Он все еще думал, что никто не услышал, как он зашел домой, и планировал добраться до спальни незамеченным, хотя все еще не мог сдвинуться с места, намертво скованный головокружением. Глупец.

Так Лиза и нашла его, стоящим в коридоре, еле державшимся на ногах, облокотившимся на стену. Валентин с превеликим усилием поднял на нее свои пугающе красные глаза и встретился с ней взглядом. Он видел, как ее лицо постепенно искривлялось в презрении, злобе и отвращении. Он буквально мог чувствовать ярость, закипавшую сейчас внутри нее. Для того чтобы передать с какой ненавистью она сверлила его взором, не нужны были никакие слова, все было отчетливо написано на ее лице, прекрасно читалось в ее глазах, смотрящих из-под гневно изогнутых арок ее бровей. Она была одета в серые спортивные лосины, в легкий бирюзовый топик, темные носочки и самую выраженную маску гнева, которую Валентин когда-либо видел в своей жизни. Когда ярость вскипела в ее груди, она сорвалась и начала кричать на съежившегося мужа. Ее грубая брань резала бы его нутро, ее попытки принизить его уничтожили бы его мужское достоинство, если б только он смог услышать хоть одно ее слово. Шум, что поднялся в его голове, сопровождаемый неописуемой болью, заглушал все звуки, шедшие из внешнего мира. Лиза что-то кричала, угрожающе взмахивая руками, но он лишь мог слышать гневливые ноты ее тона, а отдельные слова распознавал только тогда, когда пульсации адской боли в голове на мгновение прекращались. Он был прикован к месту теперь не только количеством выпитого спиртного, а еще и давлением своей возлюбленной, которая, казалось, вот-вот пустит кулаки в ход.

Все было как всегда, ничего нового. В миллиардный раз он пришел домой пьяным, в миллиардный раз она на него срывалась. Причины регулярности подобного состояния Валентина окружали его повсеместно, двадцать четыре часа в сутки: тяжелый физический труд, маленькая заработная плата, крупные расходы на содержание семьи и дома, отсутствие каких-либо развлечений и здорового образа жизни, окружение из негативных людей, брак трещал по швам и домой возвращаться уже совсем не хотелось. Эти проблемы, тем не менее, сейчас плавали на дне, залитые серьезной дозой спиртного. Единственное, что Валентина сейчас волновало — это возникшее перед ним препятствие в лице Лизы, которая пилила его, почти была готова ударить, а он пытался придумать какое-нибудь оправдание для того, чтобы она побыстрее успокоилась и отстала. Но сейчас ему, впрочем, не хватило бы духу раскрыть свой пропахший выпивкой рот. Скажи он сейчас хоть слово, Лиза бы точно влепила ему пощечину-другую. Ему сейчас оставалось только просто стоять и выслушивать ее ругань, концентрироваться на том, чтобы не потерять равновесие и не обмочить штаны, надеяться, что она не ударит его, пытаться сдерживать те эмоции, что скапливались сейчас внутри него и контролировать себя. Да, ему необходимо было контролировать себя, так как Лиза была не единственным человеком, терпение которого было на грани срыва. Валентину уже поперек горла стояли все эти бесконечные упреки, ее унижения и давление. Ему нужно было держаться, контролировать себя, чтобы однажды не ударить ее в ответ. И с каждым разом соблазн сделать это был все сильнее и сильнее.

И так все длилось, казалось, вечно. Крики не прекращались, и Валентину уже не доставало сил держать себя на ногах, хоть он и упирался о стену, и терпеть мучительную боль в голове. Но вдруг в мгновение ока все это прекратилось: Лиза все еще кричала и размахивала руками, но ее голос не был слышен, даже самых тонких его ноток, все пропало так внезапно и полно, будто кто-то нажал на пульте кнопку и убрал звук из реальности. В глазах все снова поплыло, а в ушах начинал постепенно нарастать протяжный непрерывный гул, сжимавший его виски словно тисками. И через миг послышался какой-то новый звук, донесшийся до слуха Валентина также внезапно, как и утрата голоса настигла его жену, еще не слыханный сегодня — за спиной Лизы кто-то тихонько плакал.

Этот плач ударил по Валентину новой, многократно усиленной волной боли. Эта боль поразила его голову, чуть ли не расколов на тысячу маленьких кусочков, эти режущие звуки впились в его уши и давление, казалось, вот-вот сведет его с ума. Обхватив голову двумя руками, Валентин, ведомый резким притоком адреналина, смог сделать несколько шагов вперед и заглянуть за плечо Лизы. Там, за ее спиной, стоял маленький мальчуган, его семилетний сын, и, опустив голову, рыдал, прикрыв глаза кулачками. Увидев его Валентин замер, словно громом пораженный, а внутри него воцарилась пустота. Он не мог пошевелить ни руками, ни ногами, не мог даже оторвать взгляда от ребенка — сын своим появлением застал его врасплох. Ужасающе болезненный плач его, тем не менее, расколол оковы Валентина и он, сжав кулаки, готов был уже сорваться, так как терпеть ему эти муки было уже невыносимо. Ярость раскалилась в нем до предела. Еще бы одно мимолетное мгновение, еще одна жалкая доля секунды и Валентин бы потерял контроль, начал кричать на сына, чтобы тот заткнулся и перестал сверлить ему голову, сказал бы заткнуться Лизе, которую не то что слушать, а и смотреть на нее уже было тошно. Но издевательский плач его сына вдруг прекратился так же неожиданно и резко, как начался. Теперь не было абсолютно ничего, ни единого звука, воцарилась загробная тишина, и пустота поразила в этот раз не только тело Валентина, но и его душу, стерев всю черноту готового к взрыву негатива. Он стоял в коридоре как столб, застывший, и не мог оторвать взгляда от сынишки, который уже не вздрагивал, не плакал и не вытирал слезы кулачками. Время будто остановилось, и Валентин в мгновение ока протрезвел. Лиза безжизненно стояла перед ним, подобно манекену, будто полностью не способная ни к каким чувствам, она пугающим, неестественно мертвым взглядом впилась в глаза Валентина. Мальчик, тем не менее, оставался при чувствах — он опустил руки и поднял голову.

Валентин с криком проснулся, чуть было не свалившись с дивана, и, тяжело дыша, оглянулся, рассматривая темноту обезумевшими глазами. Ему потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что с ним случилось, чтобы осознать, что только что ему приснился кошмар, а сам он находится на диване в своей квартире, и в ней, кроме него, больше никого нет. Когда осознание этих фактов дошло до его шокированного, все еще находящегося под влиянием спиртного разума, он тяжело уронил голову на диван и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь себя успокоить. Ему приснился кошмар, такого не случалось уже очень давно, и уж тем более давно он не просыпался от них с криками. В последний раз такое было, наверное, еще в те времена, когда он жил в родном городе.

Образы, которые он увидел во сне, а особенно тот, что предстал перед ним в момент пробуждения, все еще мелькали в сознании Валентина. Убрав руки от лица и подняв голову, мальчишка обличил Валентину свой ужасающий лик. В его пустых глазницах клубилась неестественно черная тьма, она была словно живой, напоминала неисчислимый рой черных как ночь насекомых, разъяренно метавшихся в темной дымке. По мертвенно-бледным щекам мальчика вместо слез текла кровь.

В голове Валентина вновь зашумели водовороты мысли, обрушиваясь на него в такт с громогласным биением сердца, пульсации которого уже типично сопровождались легкой болью. Обрывки сна все еще мелькали у него перед глазами, и прогнать их ему сейчас было не по силам. Они все бегали во тьме его закрытых глаз: кричащая Лиза с исчерченным гневом лицом, квартира, вращающаяся в его затравленном алкоголем разуме, словно он находился в каюте корабля во время дикого шторма, и тот мальчик, дитя тьмы, ему не было места не только в реальном мире, но и в мире грез. Таким ужасам не было места нигде на свете. Тот момент, когда Лиза застыла подобно безжизненному манекену, когда его сын показал свое ужасное лицо, вызвал дрожь у Валентина даже сейчас, когда он уже понимал, что это был лишь кошмарный сон. Он часто представлял себе, каким бы мог быть его сын, в своих мечтах он грезил о чем-то идеальном, совершенном, а такая концепция его отпрыска, привидевшаяся ему только что, вызвала у него самый настоящий шок.

Через некоторое время, когда его мозг окончательно свыкся с мыслью, что это был всего лишь — стоило бы подчеркнуть — сон, Валентин начал успокаиваться. Биение его сердца возвращалось к норме, холодный пот начал сходить, пульс и дыхание утихомиривались, шум в голове затихал. Эмоции, что переполняли его, теряли силу, сонливость вновь охватывала человека, находившегося под легким алкогольным опьянением. В течение следующих десяти минут ему вновь удалось уснуть и отправиться обратно в фантастический мир сновидений, из которых его совсем недавно и неожиданно выдернул страх. Негативный осадок, оставленный кошмаром, последовал за ним, очернив его сон и нарушив блаженный покой, который он должен был ему преподнести.

Глава 3

Наутро, сразу после пробуждения, Валентин вскочил на ноги, и в голове его была только одна мысль. Единственное, что он сделал прежде, чем покинуть дом — забежал на минутку в уборную справить малую нужду, а затем, накинув на себя курточку, он обулся и спешно вышел на улицу. Никаких уже приевшихся утренних ритуалов перед зеркалом, никаких лезвий, никаких даже мыслей об этом. Никакого завтрака, никаких умываний и чистки зубов, никакого бритья. Он был движим лишь одной идеей, и ничто сейчас в этом мире не было ее важнее.

Изначально он даже не отдавал себе особо отчета в том, что делал. Надевая куртку и обувая кроссовки, он был настолько поглощен нескончаемыми потоками мыслей и впечатлениями, оставленными привидевшимся ночью сном, что даже не успел заметить, как уже стоял у кассы в магазине, держа в руках пол-литра дешевой водки. Он просто действовал инстинктивно, с пустой головой, не вспоминая о том, что нужно было себя сдерживать, что только вчера пытался заново отстроить былую жизнь, и даже слова, сказанные его товарищем на работе, обычно невольно всплывавшие в такие моменты, сейчас глухо молчали.

Вернувшись домой, Валентин разулся, прошел в гостиную, небрежно кинул куртку на спинку дивана и свалился на него, поставив перед этим бутылку водки на столик. Теперь, когда у него было то, чего ему так сильно хотелось, прямота мысли начала к нему возвращаться. То, что ему сегодня приснилось, то, с какими эмоциями он проснулся, и какой осадок у него после всего этого остался, послужило толчком, побудившим его к столь спонтанным действиям. Да, прямота мысли вернулась, но без нее ему было куда лучше. Но, можно было по этому поводу теперь особо не переживать, когда под рукой у него есть эффективное лекарство.

Главный вопрос сейчас состоял в том, а стоило ли ему вообще так переживать из-за одного жалкого кошмара. Можно ли было сказать, что у него вообще осталась сила воли, если один-единственный кошмарик может так сильно его сломить? Порой сны являются прямым отражением наших истинных желаний, чувств, тайных пристрастий, воплощают наши мечты или страхи. Иной раз они превращаются в немыслимую чертовщину, объяснить которую представляется практически невозможным. Природа сна была всегда загадочной, глубокой, истинно непостижимой. Некоторые люди, которым не суждено было найти счастья в реальной жизни, могли найти его в мире грез. Там они любили и были любимыми, жили в домах своей мечты, правили мирами или просто наслаждались столь желанным покоем. Но иногда сны впитывали в себя весь негатив яви и отражали его в себе, выливаясь в жуткие кошмары. Приснившееся Валентину было смесью рассказа его товарища с работы с его самыми сокровенными желаниями. Желаниями, которым не суждено было сбыться.

Именно по этой причине он сейчас и находился в том состоянии, в котором находится. Да, это был лишь сон, но в нем было все то, чего он так хотел и одновременно то, что он всем сердцем ненавидел. Лиза, которую он безмерно любил и за это искренне презирал, брак с ней, реки алкоголя, разлад и сын, о котором так мечтал (конечно, не о таком особенном, какой привиделся ему во сне). Этот сон был близок сердцу Валентина, его состоянию души, поэтому он так сильно его зацепил.

Его вредные привычки фигурировали в этом сне и были чуть ли не самым его центральным фактором. В грезах он увидел, насколько плохо все может стать, если он не избавится от них. Это его, тем не менее, ни в коем случае не останавливало. Тело Валентина требовало лекарства, его израненное сердце и разорванная на части душа умоляли, чтобы он побыстрее скрутил крышку с бутылки, смиренно ожидавшей этого момента на столике, и по самую макушку залил их целебной жидкостью. Он понимал, что, несмотря на все его отрицательные стороны, это был единственный выход. Единственный легкий и самый доступный выход.

Валентин слегка приподнял торс с дивана и потянулся рукой за стоявшей на столике бутылкой водки. Уверенным движением скрутив с нее крышку и безответственно бросив ее на пол, он преподнес горлышко к губам и сделал несколько небольших глотков. Жгучий напиток быстро разошелся по его телу, наполняя его бодрящей энергией, будто выжигающей весь негатив, плотно осевший сейчас в его теле.