Бесплатный фрагмент - Юркино небо

***

Боже, какой же прекрасный запах у свежего сена!!! Особенно когда его только-только собрали в небольшие скирды для дальнейшей погрузки на телегу и транспортировки домой на сеновал. Разнотравье Алтайских гор обеспечивало такой сумасшедший набор всевозможных запахов, что надышаться, казалось, ими невозможно. Юрка с сестрой Валькой, пользуясь малолетним возрастом, откровенно филонили, лёжа на скирде и смотря в небо. Вся их обязанность, пока мать с отцом и старшими братьями собирали сено, была в охране съестных запасов, дабы пасущиеся невдалеке коровы не наделали дел на импровизированном столе — расстеленной в тени деревьев простыни. Но к этому моменту обедненное время уже прошло, обед съеден, и охранять было нечего. Они, лёжа, наслаждались запахами свежего сена и искали в редких белых тучках очертания различных животных.

— Смотри, Юрка, — вскрикнула Валя и показала рукой на тучку, — зайчик!

— Где? — удивлённо вытаращив глаза, произнёс Юра. — Я не вижу…

— Ну, вот же! Вон ушки, носик, а там, чуть ниже, хвост.

— Нету тут зайца. Ты обманываешь меня!

— Ну, что ты, глупый, ты просто его не видишь! Ты вот посмотри, он сидит спиной и ест капусту!

— А-а-а!!! — радостно рассмеявшись, и захлопав в ладоши, звонко вскрикнул Юра, — Вижу!!! Ага, как настоящий!

И тут они услышали свист рассекаемого воздуха. Свист был необычным, и ни Валя, ни Юра раньше ничего подобного не слышали. Свистящий звук приближался, приобретая угрожающие ноты. Они сели, крутя головами по сторонам, но откуда приближается звук, определить не смогли. Юрка вжался в сестру, и смотрел на небо, выглядывая из-за плеча. Прямо над ними, над верхушками деревьев, промелькнула огромная чёрная тень, и дети вмиг вжались в скирду сена. Они даже и не рассмотрели, что это было. А был это настоящий самолёт, что сел на ровное скошенное поле. Валя первая подняла голову.

— Юрка! Самолёт!

Юра с недоверием и осторожностью, не спеша поднял голову и посмотрел в конец поля. Возле самолёта уже стояли отец с братьями и о чем-то разговаривали с лётчиком.

— Побежали! — крикнула Валя и лихо, скатившись со скирда, побежала к самолёту.

Юра спустился осторожно и не спеша отправился в том же направлении. Когда он подошел к самолёту, услышал, как отец строго прикрикнул сыновьям:

— Коля, Сергей! Отдохнули и будет! А, ну, грабли в руки и вперёд!

— Ух, и строгий у вас отец, — улыбаясь, сказал пилот пацанам и, обратив внимание на подошедшего Юру, добавил, — так, кто это у нас? Как звать?

— Юра.

— Вот что, Юра. Я сейчас в деревню за бензином пойду. Надо, чтобы кто-то самолёт поохранял. Справишься?

Юра от неожиданности и удивления глаза вытаращил и лишь глянул на отца. Отец, улыбаясь, кивнул головой, и только тогда Юра сказал — «Да».

— Ну, вот и славно! Давай я тебя посажу в самолёт, будешь его охранять, пока я вернусь, — с лёгкостью подхватив Юру, в одно движение поставил на пилотское сидение. — Вот здесь держись.

Пилот взял какую-то ёмкость и ушёл. Вокруг самолёта бегала Валя и распевала стишок:

— Самолёт-самолёт увези меня в полёт. А в полёте пусто, выросла капуста!

Юра махал ей рукой и звонко смеялся.

***
Одиннадцать лет спустя

Солнечным майским утром на пороге реального училища, образованного на базе авторемонтных мастерских Управления Чуйским трактом города Бийска, появился офицер военной приёмной комиссии РККА в сопровождении местного участкового милиционера. На пороге их встретил старенький дедок, одетый в видавшего виды синий рабочий халат, подпоясанный серым, из грубой мешковины, передником с карманами. Из-под халата выглядывала почти новая телогрейка, типа «ватник». На ногах, несмотря на майское тепло, были валенки с новенькими, ещё блестящими резиновыми калошами. Венчал всю эту вещевую композицию помятый картуз. Дед служил в училище вахтёром, а по совместительству сторожем, дворником, садовником и печником.

— Чавось надобно господам офицерам? — не выпуская из рук метлы, спросил дед с видом человека, охраняющего передовой рубеж, строго и, по карикатурному — с подозрением.

— Никанорыч, — пытаясь придать серьёзность, обратился к нему милиционер, служивший, как ранее бы сказали — околоточным, а ныне — участковым, — ты эту старорежимность свою брось!

— Добрый день. Директор на месте? — спросил офицер.

— Добрый. Дык, где ж ему бытии? Тута. Ноги вытирайте, господа-товарищи. Я покажу.

Никанорыч пропустил их в двери и шаркающим неспешным шагом пошел с офицерами, рукой показывая нужное направление.

— Васька, что случилось то?

Васька — он же участковый Василий Нефёдов, которого Никанорыч, то есть Стефан Никанорович Рыльский знал ещё сопливым мальчишкой, только издал нечленораздельные звуки, видимо, означающие, что-то типа того — «не до тебя», или «не сейчас», и махнул рукой.

— Вот их дверь, — не дойдя метров пять до кабинета, сказал Стефан Никанорович.

— Благодарим, — ответил военный, и открыл дверь без стука, — Можно?

Вахтёр, он же дворник, садовник и, просто, незаменимый человек, как утверждал директор, всякий раз, когда Стефан собирался подать в отставку, прищурив глаз, проводил взглядом офицеров и для порядка постоял ещё некоторое время радом с дверью, прислушиваясь к звукам, затем, спохватившись, полез в нагрудный карман за часами.

— Едрить-колотить! — произнёс он, всматриваясь в циферблат. — На целую минуту опоздал!

Он судорожными движениями нащупал в кармане передника медный колокольчик, достал его и, начав звонить, двинулся вглубь коридора.

Директор принял посетителей учтиво, но настороженно.

— Кочетов Иван Лукич. Чем обязан?

— Капитан Терёхин. Призывная комиссия РККА по городу Бийску.

— Меня интересует… ­ — произнес военный, заглядывая в папку, ­– а, вот, призывник Сергеев Юрий Петрович.

— Призывник? У нас нет воспитанников старше семнадцати лет, — растерянно произнес директор.

— Ну, как же? Вот его анкетные данные. Родился шестого апреля, тысяча девятьсот двадцатого.

— Путаница какая-то. Такой воспитанник имеется. Но он двадцать первого года. Секундочку, Маша! Мария Степановна!

Из-за двери, спустя несколько секунд выглянула женщина средних лет.

— Что изволите, Иван Лукич?

— Мария Степановна, принесите, пожалуйста, дело Сергеева Юры, будьте любезны.

В глазах женщины, как до этого у директора, на долю секунды промелькнуло удивление, замешанное на тревоге. Она закрыла дверь, а к столу сделал шаг участковый Нефёдов.

— Вот и я говорю, я Юрку знаю, мал он ещё…

Дверь опять открылась. Мария Степановна с папкой в руках торопливо подошла к директору и, глядя на офицера, тихо спросила:

— Иван Лукич, а что-то случилось? Он что-то натворил? Может его позвать? У них сейчас перемена.

— Да, будьте любезны, ­ — сказал директор, принимая папку с делом.

Директор положил папку на стол, и, не раскрывая её, прочитал на лицевой странице:

— Да! Вот! Шесть, четыре двадцать один.

В дверь постучали.

— Да, да, входите.

В дверях стоял долговязый темноволосый паренёк со слегка растерянным взглядом в стареньком, но чистом пиджаке на пару размеров больше и подвернутыми рукавами. В чертах его лица и взгляде было что-то непередаваемо кавказское. Внешность ему досталась от мамы, которая в свою очередь была сильно похожа на свою мать — осетинку по национальности. Которую ещё в юности умыкнул из глухого осетинского аула Юрин дед. Не смог устоять перед кавказской красотой… или та сбежала с ним. Запутанная история.

— Иван Лукич, — достаточно твердо произнес паренёк. ­ — Вы меня вызывали?

— Проходи, Юра, садись.

— Я постою.

— Можно я задам пару вопросов? — Спросил офицер у директора.

— Извольте.

— Тебя зовут Юрий Петрович Сергеев, русский, правильно?

— Да.

— Отец, Пётр Тимофеевич Сергеев, русский, работает в ДРСУ №1 город Бийск, мать Анастасия Григорьевна, домохозяйка?

— Да. А в чём дело?

— Скажи, пожалуйста, Юрий Петрович, как так получилось, что ты на медкомиссии военкомата себе год приписал?

Парень насупился, опустил голову, но промолчал.

— Юра, зачем ты это сделал? — с легкой тревогой в голосе спросил Иван Лукич?

­– Дядя Вань, я хотел здоровье проверить,­ — слегка сконфуженно ответил Юра.

— Проверил? — продолжил офицер, — Всё в порядке?

— Да. — Ответил тот негромко и поднял взгляд на офицера.

— Ну, тогда, собирайся.

— Куда, — вдруг со страхом отшатнулся Юра.

— Как, куда? В армию.

— Постойте, постойте, — вмешался директор, — но он, же еще не призывного возраста. Рано ему… да, и квалификационный экзамен в следующий понедельник…

— У меня вот здесь приказ, подписанный самим начальником Сибирского военного округа. Тут поименный список всех призывников этой весенней кампании. И в нём есть имя Сергеева Юрия Петровича, двадцатого года рождения.

— Но, товарищ капитан…

— Хотите, чтобы его как уклониста, через милицию? Так участковый вот, рядом…, — капитан посмотрел на участкового Василия. — И поймите, сейчас уже не важно, зачем он это сделал. После этого приказа явиться для прохождения службы — его обязанность. Вы же, взрослый человек, наверно, участник Гражданской. Должны знать, что в армии, прежде всего, дисциплина.

— Так точно, товарищ капитан. — Согласился Иван Лукич.

— Вот что, Юра, — офицер протянул ему лист бумаги и сказал спокойным, но твёрдым голосом, — это повестка. Быть завтра в восемь ноль-ноль на призывном пункте. Где это, ты знаешь. И вот здесь мне подпись поставь…, а то, мне еще два адреса обойти надо.

Директор макнул перо в чернильницу и дал Юре. Тот расписался.

— Товарищ милиционер, — обратился офицер к участковому Василию, — ­ прошу помочь Ивану Лукичу проследить, чтобы призывник Сергеев Юра прибыл на призывной пункт в назначенное время.

— Хорошо, товарищ капитан, будет сделано.

— До свидания, Иван Лукич. Рад был знакомству. До завтра, Юра.

— До свидания, — буркнул себе под нос парень.

Офицер вышел, участковый Василий подошел к Юре и, положив руку ему на плечо, произнёс:

— Ну, ты даёшь, Юрка. Ты, это, не подведи меня. Завтра, чтоб как штык. Хорошо? Иван Лукич, я, пожалуй, пойду, дел невпроворот. До свидания.

— До свидания, Василий.

Милиционер пожал руку директору, хлопнул Юрку по плечу и вышел, оставив его один на один с директором.

В кабинете повисла тяжелая пауза. Директор прошёлся несколько раз вдоль стола, остановился возле Юры, пододвинул ближайший стул и сел. Его лицо стало таким серьёзным и одновременно заботливым, от чего Юра ещё больше стушевался, не зная, как себя вести.

— Ты хоть представляешь, что я скажу твоему отцу, когда он из командировки вернётся? — спросил Иван Лукич, стоящего в полной растерянности парня, — Я же обещал ему, что присмотрю за тобой. Ты мог хотя бы со мной посоветоваться?

— Я думал, это просто так… мне же ещё нет восемнадцати…

— Думал он… — вздохнул, Иван Лукич, — иди уже…

— Куда?

— Куда, куда? В канцелярию, бегунок возьмешь по случаю отчисления.

— Отчисления?!

— Да, не беспокойся. Вернёшься из армии, восстановишься и получишь свои корочки слесаря.

— И что, меня и вправду в армию забирают?

— А до тебя только сейчас дошло? — Только и развёл руками директор. — Иди уже.

Юра вышел, и в дверь заглянула Мария Степановна.

— Всё в порядке, Иван Лукич?

— Да, уж… — со вздохом ответил директор, — дела… Мария Степановна, готовьте характеристику Юре.

— Характеристику? Куда?

— В армию, Мария Степановна

— Так… ведь… ему… — растерянно произнесла она.

— Так надо.

***

На следующее утро Юра пришел за десять минут до назначенного времени на призывной пункт, который находился в большом деревянном двухэтажном здании на пересечении улиц Болотной и Третьего Интернационала. Современное название улица получила относительно недавно, и поэтому горожане её чаще называли по-старому — Владимировский переулок. Вдоль всего переулка выстроилось порядка тридцати гужевых крестьянских повозок. Военкомат был не только городским, но всего Бийского района.

Странно было наблюдать Юре за эмоциями собравшихся людей. В основном это были весёлые, жизнерадостные лица, но изредка можно было услышать тихий женский всхлип и успокаивающий голос призывника с уверениями, что всё будет хорошо. Юра пробрался сквозь толпу провожающих и других призывников к входу в военкомат. Нисколько не мешкая, с твёрдым намерением, открыл дверь и шагнул через порог здания. На проходной его встретил тот же капитан, что вручал вчера повестку.

— А, Юра, пришёл вовремя. Похвально. — Произнёс офицер. — Проходи, располагайся.

И вот сейчас он уже не казался Юре таким строгим и грозным, каким был вчера. Капитан похлопал парня по плечу и показал куда пройти, чем вызвал интерес к нему со стороны других призывников. Не каждый призывник «удостаивался чести» плечевого похлопывания. Вернее, вообще никакой.

Призывников собирали в большом актовом зале. Гул голосов, вспышки смеха в сочетании с бравурной музыкой, льющейся из подвешенных под самым потолком рупоров, делали это место похожим на вокзал в час ожидания прихода поезда. Молодые люди разбивались по кучкам, рассказывали анекдоты, знакомились, делились ожиданиями. Кто-то курил, а кто-то самокрутки «для форсу» держал зажжёнными, лишь делая вид. Юра табаком не баловался, ему был противен этот запах. Не имел такой привычки, хотя почти все его друзья уже дымили словно паровозы. Возможно, им казалось, что так они выглядят старше и солиднее. Юра сел один, не примкнув ни к одной из групп, и то, что он здесь младше всех, теперь было особенно заметно. Ему было здесь некомфортно. Он больше думал о том, что расскажут его отцу, когда тот вернётся из командировочной поездки в Ташанту. Как оправдается Иван Лукич, которого так глупо подставил он. Юре было стыдно за это, и ещё за то, что он так и не извинился перед директором за этот проступок.

От этих мыслей его отвлекла какая-то суета. Где-то в углу назревала драка. Речь становилась отрывистей и громче. Казалось, ещё чуть-чуть и начнётся. Но кто-то крикнул: — «Шухер!» — и всё моментально прекратилось. В актовый зал вошли два офицера в сопровождении четырёх солдат.

— Граждане призывники! — Пытался привлечь внимание офицер в накинутом на плечи белом халате, но его не слушали, — Граждане призывники, минуточку внимания!

Гомон, лишь слегка стих, и вновь набрал силу.

— Молчать! — Вдруг заорал второй офицер, и наступила мгновенная тишина.

— Благодарю вас, — сказал первый и продолжил — Граждане призывники! Минуту внимания! У меня маленькое объявление. Я сейчас буду называть фамилии, и те, кого я назову, пойдут со мной. Всем ясно?

— А когда винтовку дадут? — крикнули из зала, — А обед скоро? Жрать хочется!

Создавалось впечатление, что из получивших повестки ребят, всей серьёзности момента понимали не многие, продолжая выкрикивать, как им, видимо, казалось оригинальные и смешные фразы, в попытках вызвать смех у «собратьев по несчастью» и тем самым выделиться.

— Тишина! — опять рявкнул второй офицер, восстанавливая на какое-то время относительный порядок. — Жрут, товарищ призывник, свиньи в свинарнике. Продолжайте, Пётр Петрович.

— Благодарствую, — сказал тихо Пётр Петрович и продолжил уже громче, — Призывники Гатчин Тимофей, Савостьянов Илья, Сергеев Юрий, прошу за мной.

— А куда вы их ведёте? — выкрикнули из зала…

— На дополнительный медосмотр, — громко ответил офицер. — Значит так, товарищи призывники, сейчас с лекцией о политической обстановке в мире перед вами выступит замполит Бийского гарнизона капитан Васильков. Слушать всем внимательно. После лекции выдача сухих пайков и погрузка в автомашины.

— Братцы, вот это да! У васильков есть свой капитан!

Шутка явно всем понравилась, и дружный смех перетёк в не менее дружное ржание, в котором утонул очередной призыв офицера к тишине.

Медик отвел призывников Гатчина и Савостьянова в какой-то кабинет, а Сергееву приказал сидеть в коридоре второго этажа, пока не позовут. Напротив, в кабинете начальника военкомата проходило маленькое незапланированное совещание. Капитан Терёхин стоял у окна и наблюдал, как во двор, непрерывно гудя и потихоньку раздвигая толпу провожающих, въезжают грузовики для погрузки призывников.

— И что мне с ним теперь делать? — спросил Терёхин, скорее в воздух, чем конкретно у находившихся с ним же в комнате офицеров, медицинской службы Павлова Петра Петровича или майора авиации Кречетова Савелия Павловича — «купца» из лётного училища, прибывшего для набора кандидатов.

Савелий Павлович Кречетов, герой гражданской войны, рассудительный человек, крепкий, среднего роста. Никогда не был карьеристом, но на данный момент дослужился до заместителя начальника лётного училища. И уж точно, по должности он не должен был ехать в Бийск за набором кандидатов. Это была его первая такая командировка и, как он надеялся, последняя.

— А домой отправить? Пускай годик погуляет, — посоветовал он.

— Не вариант, — ответил Терёхин, — он уже в приказ вписан. И не взять нельзя, и взять — нарушение. Вот такая, понимаешь, ситуёвина…

— Да, и по медицинским показателям его отсеять не удастся, — вставил своё слово Пётр Петрович, — Кроме общего недоедания всё в норме. А кто из призывников сейчас без этого недостатка, когда даже деревенские хиленькими приходят. Последствия голода так быстро не проходят.

Капитан взял со стола дело Сергеева Юры и пролистал несколько страниц. Перевернув пару, остановил внимание на информации личной характеристики, написанной мелким не очень ровным, ещё детским подчерком, которую ранее толи не заметил, толи пропустил, толи…

— Погоди майор, а может, ты его к себе возьмёшь?

— Куда, к себе? У меня что там, резиновая бочка? У меня полный комплект.

— Так, Савелий Павлович, ну, посуди сам, во-первых, где десять, там и одиннадцатый легко войдёт. А, во-вторых, у тебя из тех, кого ты отобрал, все через ОСОАВИАХИМ прошли?

— Нет.

— А вот смотри: происхождение отменное, из семьи рабочих, комсомолец, хорошист, кружок планеризма в ОСОАВИАХИМ, прыжки с парашютом. Он уже летал. Причём сам. И в чём проблема?

— В лётное училище без аттестата не возьмут.

— Э-э! Не о том думаешь! Будет тебе аттестат. Насколько я понимаю, общеобразовательные предметы они сдали ещё неделю назад. Одним больше, одним меньше, училищу не велика нагрузка. В конце концов — это же только кандидат.

— И характеристика из ОСОАВИАХИМа нужна.

— Ну, вот это, как раз, вообще не проблема. Короче, забирай парня к себе, а аттестат и характеристику я тебе почтой вышлю. Лады? — с усилием толкнув папку с личным делом призывника Сергеева по столу в сторону майора.

— Лады, — поймав, скользившую к нему папку, сказал лётчик. — Тебе понятно, лишь бы от него избавиться. Нет человека — нет проблемы, а мне теперь голову греть, да оправдания придумывать.

— Так ты же по должности, если я не ошибаюсь, заместитель начальника училища? Примени административный ресурс. Потом ещё спасибо скажешь.

— Что ты меня уговариваешь? Я уже сказал — Лады.

— Вот и славно. Это я, чтобы между нами не было недосказанности. Товарищ Павлов, Пётр Петрович, пригласите призывника Юру Сергеева. — Повеселев, сказал Терёхин.

В кабинет вошёл Юра и вытянувшись по стойке смирно отрапортовал:

— Призывник Сергеев Юрий Петрович, для несения службы прибыл.

— Ну, что, призывник Сергеев Юрий Петрович, где служить будем?

Юра немного растерялся.

— Где надо, там и будем.

— А хочешь в авиацию?

У Юры загорелись глаза.

— Конечно, хочу!

— Садись, вот тебе бумага, ручка. Пиши заявление о направлении в лётное училище. Да, и свои заслуги в ОСОАВИАХИМе тоже напиши. Для верности. На всякий случай. — Сказал Терёхин и хитро посмотрел в сторону Кречетова.

Кречетов улыбнулся, ничего не сказав, лишь покачал тихонько головой. Юра закончил писать.

— Так, вот здесь дата и подпись, — пальцем указал Терёхин. — Замечательно. Призывник Сергеев Юрий, вот это отныне твой непосредственный начальник. Его зовут Кречетов Савелий Павлович. Ты поступаешь в его распоряжение. Понятно?

— Ну, что Вы со мной как с маленьким — тихо пробубнил под нос Юра.

— И действительно. — Терёхин выпрямился, прокашлялся и продолжил командным голосом. — Призывник Сергеев, возвращайся в актовый зал и жди дальнейших указаний товарища майора. Ясно?

— Ясно.

— Иди.

Дверь за Юрой закрылась.

— А ни чё, так, парнишка! — сказал Терёхин Кречетову, — Не спасовал. Думаю, будет толк.

— Посмотрим. — Заключил майор.

***

Мог ли тогда представлять Юра Сергеев, что именно этот момент жизни определит его судьбу на долгие, долгие годы? Вряд ли. Но ему очень понравилась мысль об авиации. Он даже и не рассматривал небо, как профессию. Даже когда посещал планерный кружок, и даже тогда, когда ему впервые доверили самостоятельный полёт на настоящем самолёте. Это было, скорей, детское увлечение, не более. А теперь становилось всё намного серьёзней. Авиация, как воинская профессия — это… это…

— Я буду лётчиком! — твердо решил вдруг Юра –Я буду летать!

Вскоре появился майор Кречетов. Ему, и еще десяти молодым ребятам он приказал получить усиленный сухой паёк и грузиться в кузов отдельного грузовика. Предстояло достаточно долгое путешествие, как выразился майор — «В стольный град Бердск». Это Юру не пугало, ему были привычны длинные переезды. Он с отцом, вдоль и поперёк изъездил Чуйский тракт, вплоть до самой Монголии, который прямо на его глазах, можно сказать, и прокладывали по бывшей бычьей дороге, где испокон веков, ещё с дореволюционных времён, степняки перегоняли стада коров на Бийский мясокомбинат. Как-то он прикинул, что в совокупности пешком прошагал от Бийска до границы и обратно, в разное время конечно. А вот в другой стороне от города бывать ещё не приходилось, да, и где находится град Бердск, он не знал, и почему он стольный Юра никак не мог взять в толк. Вроде же, столица — Москва?

Юра с любопытством впитывал в себя картинки новой местности. Лес, растянувшийся вдоль узкой дороги, становился всё суровее и темнее. Болота казались, мрачнее и загадочней. Изредка встречающиеся деревушки — безлюднее. Хотя, возможно, это всего лишь день клонился к ночи. Вскоре зашло солнце и в кузове, продуваемом всеми весенними ветрами, ехать стало совсем не комфортно. Призывники сбились в кучку и накрылись, кто, чем мог. В кузове нашлось несколько мешков. Это немного спасало от холодного ветра и сырости.

Вскоре машина остановилась. Впереди простиралась тёмная гладь реки, прочерченная одиночными световыми дорожками от редких лампочек деревни на том берегу. Вброд ночью ехать было совсем невозможно. Водитель посигналил несколько раз и поморгал фарами. Спустя примерно полчаса к берегу причалила лодка. Майор, переговорив о чём-то с лодочником и взяв с собой троих ребят покрепче, уплыл на тот берег, наказав водителю не выключать фары. Ещё через час к берегу из темноты причалила флотилия из трёх лодок. Призывники погрузилась в лодки, офицер показал ориентир на том берегу — самый яркий и ближний к реке фонарь и приказал держаться рядом на слух.

— Значит так, там у самого того берега быстрина. Не боритесь с ней, гребите к берегу. Далеко не снесёт.

Лодки отчалили, а водитель остался ждать рассвета в машине.

Если кто-нибудь переправлялся на лодке ночью, тот поймёт, как это страшно. Особенно, когда нет луны и не видно звезд. Какие только картинки не рисовало воображение Юры. Ему казалось, что вот сейчас сбоку в лодку врежется огромное бревно, и они все окажутся в ледяной воде, и непременно — утонут; что они напорются на острый камень, что сломаются весла и их вынесет на быстрину и пороги, но вода была спокойной и очень тихой. Немного сносило по течению, но само течение было слабым.

Наконец лодка ткнулась в берег. Их снесло всего метров на десять. Вторая лодка оказалась рядом. Майор построил призывников, подсвечивая карманным фонариком, пересчитал и пошёл в ближайший дом, договариваться о ночлеге. Оказалось, что это дом местного участкового. Это он приплывал первым узнать кто, на ночь глядя, к переправе пожаловал, а затем, послав сына в помощь майору, организовал переправу. Призывникам постелили на полу большой залы, напоили горячим чаем с сухарями. Сухие пайки, выданные в Бийске, закончились ещё до переправы. После чая нестерпимо захотелось спать. И Юра уснул одним из первых.

Сон был неспокойным. Снился Манжерок, где в пионерском лагере Юрке Сергееву доводилось проводить свои летние каникулы. Будто они, с другими пацанами забрались на освещенный, прогретый солнцем склон, и наткнулись на огромный, примерно в полметра, змеиный шар. Кто-то крикнул — «Змеиная свадьба!», и бросил в него палку. А шар вдруг покатился, и на него. Он побежал, а шар за ним, вниз по склону. Да, бежать тяжело, ноги вязнут в траве. Змеиный шар нагоняет и одновременно увеличивается в размерах. Юра падает, и змеи зубами впиваются в его спину… Проснулся мокрый от пота и с температурой.

— Видать, просквозило вчерашним днем. ­– Сказал Кречетов хозяину дома.

Тот покачал головой:

— Я ему сейчас молока тёплого с мёдом дам, всё пройдёт. Организм молодой, справится. Ты бы его, Палыч, в кабину посадил. А то до Бердска почитай, верст сто восемьдесят ещё махать, а тут болота сплошняком, да снег по лесам ещё не сошёл.

— Хорошо, Кузьма Савельич, так и сделаю. Призывники, подъём! Сергеев, останься, остальным две минуты на сбор и на улицу. Построение на утреннюю зарядку.

— Э-э, какая зарядка? Мы ещё не в армии — послышались неуверенные голоса лежащих под тёплыми одеялами призывников.

— Отставить разговорчики! Подъём, кому сказал! Кто сейчас не встанет, заставлю отжиматься до обеда!

Парни встрепенулись и, торопливо одеваясь, выбежали на улицу.

Хозяин дома принёс кружку тёплого молока с мёдом. Юре от одного запаха стало лучше. Он вспомнил маму, её ласковые, натруженные руки. Воспоминания о семье вдруг нахлынули на него волной. Юра был самым младшим ребёнком в большой семье, его все любили и оберегали всю его жизнь. Даже поступление в училище-интернат не казалось чем-то отстранённым от семьи. Отец работал рядом. Они виделись почти ежедневно, когда того не отправляли в очередную командировку. Пару раз в неделю заходила сестра Валя. Она приносила обед папе, ну и к Юрке заглядывала. Брата Сашу только он не помнил. Он был совсем мал, когда того призвали в армию. Служил на Дальнем Востоке. Пропал без вести по пути домой после демобилизации. Колька уехал в Москву и поступил в какой-то институт, а Сергей в Абакан… — «Вот и моя очередь настала», — подумал Юра, и слезы сами собой накатились на глаза. Он торопливо выпил молоко, отдал кружку хозяину, вытер слёзы и решительно встал.

— Ты это куда? — удивился хозяин дома.

— На зарядку, — твёрдо ответил Юра, одеваясь.

— Ты же простывший…

— Это не повод для пропуска занятий, — отрезал Юра, и вышел из комнаты.

­– Ух, характер, — тихо сам себе сказал Кузьма, и выглянул в окно.

Юра, молча, пристроился в край шеренги и стал выполнять те же упражнения, что и другие призывники.

Надо ли говорить, что Юра наотрез отказался ехать в кабине.

— Чай, не кисельная барышня, — ответил он, — поеду как все.

— Не кисельная, а кисейная, грамотей! ­Впрочем, как хочешь, запрыгивай в кузов. — Сказал Кречетов и, поднявшись на подножку кабины, громко добавил, — Поехали!

Юрин ответ вызвал одобрение попутчиков, к воротам лётного училища призывники приехали, чуть ли, не лучшими друзьями.

Машина остановилась. Кречетов приказал призывникам построиться вдоль борта автомобиля с вещами.

— Товарищи призывники, кандидаты в курсанты, у нас имеется традиция. Через эти ворота каждый должен пройти своими ногами. Здесь вы можете отказаться, и эта машина отвезёт вас служить в другое место. Вас никто не осудит. Здесь последний рубеж, за которым вы оставляете своё детство, чтобы стать мужчинами. Кто хочет остаться — на месте, остальные — шаг вперёд!

Все одиннадцать призывников сделали шаг.

— Отлично! Я в вас не сомневался. Нале-е-ево! Ша-агом марш!

***

Всего со всех сторон необъятной Сибири свезли в училище девяносто шесть претендентов. А по слухам, что бродили в кандидатской среде, набирать хотели только сорок курсантов, по двадцать в истребители и бомбардировщики. Началась подготовка к экзаменам. Самый жёсткий отбор предполагался по физическим данным, и здесь для Юры таилась самая большая опасность. Он по объективным причинам отставал от других курсантов. Кто-то из претендентов «достал» данные по нормативам, и Юра восприняв это, как призыв к действию, всё свободное время стал проводить в физических занятиях. Вскоре к нему стали присоединяться и другие кандидаты. Спустя неделю он уже фактически возглавлял группу из двенадцати человек.

— Что Вы скажите о кандидате Сергееве? — спросил Кречетова начальник училища, полковник Лисицин, участник боёв на Халхин-Голе, чья фамилия, при произношении её по слогам, звучала на корейский манер — Ли Си Цин, наблюдая в окно за занятиями «группы Сергеева».

— Напорист, твёрд, с характером, комсомолец, в учёбе хорошист, в аттестате одна тройка по иностранному — немецкому языку. Занимался в планерном кружке ОСОАВИАХИМА в Бийске, три парашютных прыжка с восьмиста метров, пятьдесят два часа налет на У-2, двадцать четыре часа самостоятельных полётов и четыре даже в качестве общественного инструктора, имеется характеристика. Общителен, но не болтлив. Приписал себе год при прохождении медкомиссии. От призыва не уклонялся.

— Он со своей группой, прямо как Иисус с двенадцатью апостолами, — не отвлекаясь от наблюдения за занятиями, заключил Лисицин, — посмотрим, как экзамены сдаст. Нам такие нужны.

— Но ему всего семнадцать…

— Ну, и что? Может напомнить Вам о Гайдаре? Он в шестнадцать кавалерийским полком командовал!

— Но, Георгий Степанович, тогда война была.

— А сейчас спокойно? В Испании вон что творится! Австрии больше нет! Польша военный союз с Германией подписала. А что будет через год? А через четыре, когда эти, — Лисицин ткнул пальцем в сторону занимающихся кандидатов, — вот эти мальчишки доучатся, кто знает? Мы должны! Нет! Мы обязаны быть готовы. И возраст, я считаю, здесь не проблема. Подумаешь, год! Да, через год о том, что ему было семнадцать никто и не вспомнит. Ладно, доложи, как обстоят дела в целом.

— В целом, у вновь прибывших общее истощение. Откармливаем. Зафиксировано одно ЧП, кандидаты Мирнов и Пошутейко пойманы за распитием алкоголя. Ещё трое: Ткачук, Зерембо и Кузнецов признаны неблагонадёжными — детьми кулаков оказались, готовим документы для передачи бердской призывной комиссии. В остальном — порядок.

— Как обстоят дела у курсантов?

— Второй, третий и четвёртый курсы в летних лагерях. Всё согласно штатному расписанию. Чрезвычайных происшествий не зафиксировано, кроме одного курьёза. Курсант четвертого курса Петровский начал поздний подъём, а там, в конце полосы, колхозная повозка ехала с бочкой молока. Зацепил он её левым шасси.

— Бочку?

— Никак нет, лошадь.

— И?

— Та набок и издохла. Ветеринар диагностировал разрыв сердца.

— Самолёт?

— С самолётом всё в порядке.

— А что колхозники?

— Говорят, лошадь старая была, сама в любой момент помереть могла. Мы пообещали осенью помощь в уборке урожая. Так что они претензий к нам не имеют.

— Петровского наказали?

­– Так точно. Сперва старший лейтенант Пантюхин приказал Петровскому самому в оглобли впрячься и вместе со всем его отделением докатить колхозника с телегой, куда тот укажет, а затем три наряда вне очереди дежурств по кухне.

— Я бы ещё от полётов на месяц отстранил, но Пантюхину виднее. А вот то, что телегу заставил оттащить в колхоз — это правильно.

Время бежало быстро и, наконец, наступил день экзаменов. И начался он с проверки физических данных кандидатов. Дошла очередь и до Юры. Подтягивание. Юра настроился на двадцать раз, как было написано в тех нормах, что «достали» ребята, но уже после двенадцатого инструктор сказал достаточно. Отжимание — было написано тридцать раз, его остановили после пятнадцати. И так по всем дисциплинам. Что-то, молча, записывали в свои журналы и вызывали следующих. Много позже он выяснил, что те нормативы, что кто-то «достал», была чья-то шутка, но это было позже, а сейчас… После бега на шестьдесят метров Юра не выдержал и спросил:

— Товарищ инструктор, разрешите обратиться.

— Обращайтесь…

— Кандидат Сергеев. Почему всё молча, никто ничего не говорит? Как понять, годен, не годен?

— Результаты будут оглашены на общем построении по окончании экзамена. Это делается для того, чтобы не давать никому лишних надежд. И будь готов расстаться со своими приятелями.

Юру бросило в жар, сначала он почувствовал лёгкое головокружение, а затем, словно, земля ушла из-под ног. Слова прозвучали так, будто бы его уже отчислили, так и не приняв. Хорошо это было последнее испытание. Мышцы вдруг стали ватными и не желали слушаться. Юра собрал волю в кулак и сбросил с себя это непонятное ощущение беспомощности. Присоединился к группе, погружённый в отчаянный умственный диалог с самим собой.

Наконец объявили общий сбор. Юра занял своё место в строю с твёрдым убеждением, что не покинет училище, даже если его решат отчислить. Он найдет способ уговорить. Он пересдаст нормативы, чего бы это ему не стоило. Но когда он приметил, въехавший в расположение училища грузовик в сопровождении офицера и двух солдат, ему вдруг вспомнились наущения отца — не бегать, ни от наказания, ни от награды, а с достоинством принимать то, что заслужил и, как ни странно, волнение его покинуло. Он уверенно выпрямился и расправил плечи в полной готовности принять свою судьбу.

Наконец, после достаточно продолжительного совещания инструкторов майор Кречетов вышел на центр п-образного построения с журналом в руках. Тишина повисла над плацем.

— Товарищи кандидаты, по итогам первого отборочного экзамена будут отчислены следующие лица… Я зачитаю список. Каждый, кто услышит свою фамилию, должен выйти из строя, отправиться в казарму за своими вещами и направиться к воротам к стоящему там грузовику. Те, кого не назовут, будут стоять, и ждать дальнейших указаний.

Юра напряжённо ожидал начала списка на букву С…

— Сгоев, на выход, Сёмушкин, на выход, Сырников, на выход, Таращенко, на выход…

— «Что?» — Подумал Юра, — «Всё? Я прошёл? Сергеев — не назвали!» — И опять его захлестнуло волнение, теперь, правда, радостное, но он снова взял себя в руки.

— «Сдержанность и расчёт» — он констатировал для себя в уме, — «Я буду лётчиком. Буду!»

Чуть более трети кандидатов была сразу отсеяна, но училищу требовались не только физически крепкие и выносливые, а также и грамотные. Оставшихся построили в колонну по четыре и нестроевым шагом повели в учебный корпус. Математика, физика, география, русский язык. Всё по полной программе и без подготовки. Экзамены закончились затемно. Объявили отбой и на утро общий сбор с оглашением результатов. Юра в эту ночь уснуть не смог. Как ему показалось, в казарме вообще никто не спал. Все обсуждали экзамены, вспоминали вопросы, и кто как ответил.

Наутро построение и опять та же процедура. Фамилии и на выход. На сей раз, Юра услышал и свою. Сделал шаг из строя и пошёл в казарму, обречённо опустив голову. Он даже не заметил, что на сей раз, как-то больше было офицеров на территории училища, которые пристально наблюдали за отправленными в казарму кандидатами. В голове гудело, пульсировало и скакало галопом, мысли путались, то наслаиваясь друг на друга, то разлетаясь в стороны. И только голос его отца, спокойный и рассудительный, перекрывал весь этот хаос, не давая «потеряться» в пространстве:

— «Принимай с достоинством и награды, и наказания»…

Он и вывел из морока. Юра зашёл в казарму и забрал свои вещи, повторяя про себя лишь одну фразу:

— «Значит, так надо»!

Вещей, собственно, было: зубная щетка, кепка, да вещмешок пустой. Пришёл к воротам, а там, рядом с грузовиками майор Кречетов собственной персоной, да дежурный с журналом стоит.

— Фамилия, имя?

— Сергеев Юра.

— Первая машина, запрыгивай.

Юра в смурном настроении прошёл мимо майора и, закинув вещмешок в кузов, уже собрался было сам залезть, был остановлен майором:

— Что приуныл, Сергеев? — спросил Кречетов.

— Не взяли же…

— Кто тебе сказал?

— Так отправляют же из училища…

— А кто тебе сказал, что лётное училище тут? Ты принят в школу военных пилотов.

— Правда!­ — радостно вскрикнул Юра и, не в силах совладать со своими эмоциями, обнял майора.

— Курсант Сергеев, — напуская строгость сквозь улыбку, сказал майор, — отставить.

Юра отпустил майора, сделал шаг назад, оправил одежду, выпрямился по стойке смирно, и также не в силах убрать счастливую улыбку с лица произнёс:

— Есть, отставить, товарищ майор.

— В машину марш!

­– Есть! — И Юра будто бы вспорхнул в кузов.

Сидящие в кузове вчерашние кандидаты всё слышали и прекрасно поняли, что произошло. Они также были уверены, что их отчисляют. Радости не было предела, и в самом центре всего этого веселья был он — Юра Сергеев — самый счастливый человек на свете. Он уже твёрдо знал, он будет лётчиком!

— Товарищ майор, разрешите обратиться? ­– спросил из кузова кудрявый рыжеволосый парень, опершись на борт грузовика.

— Разрешаю, курсант Астафьев.

— Вы сказали — в школу… Мы же, вроде в училище поступали?

— Это одно и тоже.

— А где она находится, куда нас повезут? — встрял с вопросом Юра.

— Курсант Сергеев, Вы хоть и не под присягой пока, но уже привыкайте обращаться по форме. Берите пример с курсанта Астафьева.

— Виноват, — вытянулся по стойке смирно Юра.

— Отвечаю на вопрос. В Толмачёво.

***

С чего начинается армия? Пожалуй, с бани. Всю старую одежду в вещмешок, туда же записку с именем хозяина, шайка, лыковая вехотка, кусок хозяйственного мыла, и вперёд, мыться.

После бани курсантам выдали новое бельё, одежду военного образца, сапоги и на постриг, то есть стричься, согласно уставу. А будущее уже виделось радужным и праздничным. Хотелось в небо, за штурвал истребителя, под рёв мощного двигателя пронзать облака!

Это в будущем, а пока — учёба. Первым делом, курс молодого бойца, зубрёжка наизусть устава и, наконец, принятие присяги! День торжественный и знаковый для каждого, кто выбрал путь служения Родине, для кого долг и честь — не пустые слова, произносимые по поводу и без. А ещё, присяга — это момент необычайного единения воинского братства, чувства локтя, ответственности не только за судьбу Родины, но и судьбы твоих товарищей, стоящих рядом в одном строю. И от этого Юру наполняла гордость. Единственное, что его сейчас тяготило, так это то, что не смогли приехать его родные, и разделить с ним всю торжественность этого момента. Увы, не всё ожидания сбываются.

Новоиспеченных курсантов распределили по группам, взводам и отделениям. Результат распределения вывесили на доске объявлений в коридоре их казармы. Ребята шумной толпой сгрудились вокруг стенда в надежде как можно скорей найти свою фамилию.

— Юрка, Юрка! Тебя куда? ­– Спросил Костя.

— Не понял. Группа «АР», — ответил Юра.

— И меня туда же. А что это? Знаешь?

— Понятия не имею. Вот «АДД» — авиация дальнего действия, вот «ИА» — истребительная авиация.

Под загадочной аббревиатурой «АР» значилась экспериментальная группа авиаразведки. Забегая немного вперёд, надо пояснить, что с экспериментом у училища, или у тех, кто его задумывал, ничего не вышло. Группа изучала теорию в течение года, а вот до практики так и не добралась. К сожалению, соответствующее оборудование на самолёты училища так и не поступило, хотя неоднократно вышестоящему начальству подавались рапорты. Поэтому летали курсанты группы «АР» с инструкторами других групп и изучали одновременно премудрости и бомбардировки и истребителей.

Началась суровая учебная рутина. С утра и до вечера физкультура, теоретические занятия и строевая. Учились ориентироваться по картам на местности в связи с чем, оббегали всю округу вдоль и поперёк, имея при себе лишь компас и карту. В свободное время зубрёжка устава и положений всех мастей, стирка и подшивание подворотничков и, опять строевая. Ходили строем много, долго, до изнеможения. Занятия эти не прекращались круглогодично, не взирая ни на погоду, ни на праздники.

Как всегда, неожиданно пришла зима. Но работы не уменьшилось, даже наоборот, прибавилось, учитывая расчистку от снега не только территории училища, но и прилегающего аэродрома. А поскольку главный солдатский инструмент — это лопата, жизнь курсантов стала ещё «активнее и насыщеннее». Не останавливался этот процесс, даже в пургу или буран. Взлётно-посадочную полосу, держали чистой всегда. Каждое утро, независимо от погодных условий, кроме тумана и урагана, курсанты начинали утреннюю зарядку с лопатами и скребками, а начальник училища Лисицин с зарядки в воздухе. Поднимался, делал несколько фигур высшего пилотажа и спускался на завтрак.

Зима в тот год выдалась чрезвычайно снежной и ветреной. На расчистку выходили повзводно. И всё равно, несмотря на почти круглосуточно прилагаемые усилия, переметало так, что пройти — проехать было порой невозможно. В конце декабря, во время очередной лопатной вахты, взвод Юры наткнулся на тело. Человек лежал, почти полностью занесенный снегом. Откопали. Жив. Перенесли в столовую. Пришёл в себя. Оказывается это старик Макарыч, как его все тут называли. Он на лошади продукты возил в училище. В этот раз вёз новогодний праздничный паёк. Говорит, застрял. Пришлось бросить коня с повозкой и идти самому, да сил не хватило. Начальник караула отрядил Юрин взвод на вызволение коня с продуктами из снежного плена. Несмотря на наступившую темноту, нашли быстро. Оказывается, Макарыч всего полкилометра не доехал. Сани занесло почти полностью, а вороного коня было хорошо видно на снегу в свете фонариков. Подошли, успокоили коня, как смогли, и давай копать.

Юра копал сбоку от саней и добравшись до борта и, автоматически смахнув снег с боковины, застыл на месте. На боку была надпись старорежимным шрифтом «хльбъ».

— Ты чего встал? Копай, давай, — пытаясь перекричать ветер, крикнул его товарищ Константин. — Приведение увидел?

Юра промолчал. Взялся за лопату и продолжил копать. Через пару часов сани с конём были доставлены. Макарыча домой не отпустили, повара напоили его горячим чаем и ещё чем-то «горячим». С этого дня для доставки пропитания зимой училище выделило специальные аэросани.

Вечером в казарме Костя спросил Юру:

— Что ты так смотрел на сани то?

— Да…, надпись.

— А что надпись?

Юра помрачнел, насупился, но ответил:

— Мне тут вспомнилось, дома, в Бийске. Мы на улице с сестрой игрались, а мимо старик, вот как Макарыч только с лошадью худющей — худющей. И повозка такая же, с надписью. Вот он проходит мимо, а за ним люди. И все грустные такие, бесцветные… Повозка не останавливается, и люди… не останавливаются. Так и бредут…. Медленно…. Серёжка, брат подбегает и спрашивает: — Хоронят кого? — А Валька ему: — Хлеб. ­А сегодня, словно могилу хлеба откапывали…

— Тьфу! Ну, и воображение у тебя! Вспомнил! Это когда было? О хорошем надо думать! Мы, считай, Макарыча спасли, коня, и всё училище со школой от вынужденного голодания! А ты про могилу…

Через месяц без объяснений причин отчислили ещё четверых первокурсников, направив их в районный военкомат города Новосибирска. Из Бийска Юра остался один. И хотя он не расстроился, всё же почувствовал, будто в душе оборвалась ещё одна ниточка, связывающая его с родным городом. Юра ещё не знал, что в Бийск он уже не вернётся никогда. Сначала не будет хватать времени, затем не будет возможности, а потом и желания. Лишь только в памяти он будет хранить тёплые воспоминания о городе своего детства.

Наконец по весне начались и практические занятия — парашютные прыжки и пилотирование. Юре, несмотря на имеющийся опыт, каждый раз приходилось преодолевать психологический барьер, ведь, привыкнуть к тому, что ты отдаёшься на волю удаче и зависаешь в бездонном ничто, было невозможно. А между тем самолет, всякий раз забирался всё выше и выше. Всё труднее стало выходить на крыло, увеличились скорости и сильно понизились температуры. И, ведь, нужно непросто шагнуть в бездну, надо ещё и правильно оттолкнуться под определённым углом, не то тебя размажет по хвостовому оперению и последствия могут быть не предсказуемы. Вернее, определённо, предсказуемы. В девяти случаях из десяти — смерть.

Самолёт поднялся на две тысячи метров. Приятель Юры, Костя Астафьев замешкался, вцепился в край люка, не в силах прыгнуть. Инструктор помог. Каким чудом Костя не зацепил хвостовое оперение — непонятно, но это было только полбеды. Точка сброса была давно пройдена. Следом шёл Юра. Преодолевая волнение, ему всё же удалось собраться и выполнить прыжок.

— Двадцать один, двадцать два, двадцать три, — отсчитал Юра и дёрнул кольцо.

Купол парашюта раскрылся, резким толчком, словно, подбрасывая вверх. Теперь можно и осмотреться. Юра увидел в метрах двухстах от себя Костю. Вроде все было в порядке, но поднявшийся ветер начал сносить обоих в сторону города. Под ногами пронеслись дома частного сектора, вот уже и двух- трёхэтажные здания, лесополоса… линия электропередач! Миг, и в итоге Юрин парашют лёг на высоковольтные провода. Он повис в десятке метров от земли, без возможности спрыгнуть. Когда приступ паники, наконец, отступил, Юра с обречённым видом стал ждать помощи. Честно говоря, кричать было как-то неловко, да и не к чему, собственно. Его хорошо видели проходящие, мимо спешащие граждане.

— «Подождём» — подумал Юра.

Примерно через десять, пятнадцать минут появилось отделение солдат. Их командир посмотрел на болтающегося Юру и, оцепив место, куда-то отослал пару солдат. Те вернулись на грузовике и с подмогой. Целая рота приехала, вытащили большую брезентовую палатку и растянули под Юрой. Он отстегнул карабины ножных обхватов, а затем карабин грудной перемычки подвесной системы, и плюхнулся на брезент, где его тут же «приняли» и препроводили на территорию вблизи находящейся колонии общего режима. Как оказалось, Константин приземлился аккурат на её территорию. ЧП, одним словом. Один парашют сгорел, а второй «исчез» в недрах колонии. Но главное — с парнями всё было в порядке. Выручать новоявленных «сидельцев» приехал сам майор Кречетов. Отпустили ввиду отсутствия вины, без отбывания срока. «Влетело» инструктору, который проморгал сигнал запрета прыжка. А вообще так, если разобраться по-честному, повезло всем.

К пилотированию все курсанты подошли с большой опаской. Даже Юре, который уже пилотировал планер и самолёт У-2, было немного не по себе. Самолёты незнакомые, Р-5 и УТИ-4 — это уже совсем иной уровень. И самолёты больше, и двигатели мощнее. Но больше опаски в Юре горела жажда попробовать их в деле.

— Курсант, Сергеев, — заглянув в журнал, произнёс инструктор, только что вернувшийся с очередного облёта новичка.

— Я! — отозвался Юра, наблюдая, как техники помогают выбраться из кабины предыдущему курсанту. Того заметно вело в стороны, видать, укачало.

— В кабину! ­ — скомандовал инструктор.

— Есть.

Техники помогли застегнуть карабины на перемычках подвесной системы и взобраться в кабину. Он устроился в кресле и осмотрел панель приборов. Она значительно отличалась от панели уже знакомого ему У-2. Техники помогли инструктору занять его место и закрыли фонарь. После чего инструктор спросил:

— Уже летал?

— Так точно, товарищ инструктор.

— Ну, посмотрим.

Инструктор сам поднял машину, сделал разворот, пике вблизи аэродрома, вывел, поднялся на шестьсот метров и довернул полубочку.

— Курсант Сергеев, давай, показывай, что умеешь, — сказал он и передал Юре управление, — подъём на тысячу с правым разворотом.

Юра сжал кисть правой руки на ручке управления самолётом, будто проверяя её на твёрдость, затем левой рукой перевёл рычаг оборотов двигателя на деление выше и, убедившись, что самолёт послушно начал набирать скорость, потянул штангу на себя, одновременно плавно поддавливая ногами на педаль управления курсом. Он даже сам удивился, насколько это оказалось легко. Самолёт, описав большую дугу, вышел на необходимую высоту. Инструктор всё это время через зеркальце, закреплённое на фонаре, наблюдал за глазами курсанта. В глазах парня «горел» огонёк. Посадку, однако, инструктор Юре не доверил, но в журнале оставил отметку — «Сергеев ++».

С того дня полёты стали почти каждодневной рутиной. Были дни, когда в воздух понимался каждый курсант по пять и более раз. Отрабатывался навык до автоматизма. Для начала это были взлёт — посадка, затем начали осваивать кое какие фигуры. К концу шестого месяца обучения Юра и его приятель Астафьев Костя, имея за плечами полную программу обучения с наилучшими результатами, получили разрешение замещать инструкторов не только при обучении курсантов первого курса, но и помогать инструкторам второго. ОСОАВИАХИМОВСКАЯ характеристика с пометкой инструктор-общественник прочно перекочевала в дело курсанта Сергеева.

Второкурсники откровенно называли курсантов первого курса детским садом, напрочь забыв, что всего год назад сами были ими. И вот «воспитанники детского сада» инструктируют их и отдают им приказы, которые они, хочешь — не хочешь, а выполнять обязаны. Моментально личности Сергеева и Астафьева стали предметом постоянных кулуарных насмешек и словесных колкостей. Их называли любимчиками начальства. Но у «любимчиков начальства» была и привилегия. У каждого курса имелась своя группа взлётно-посадочных полос, как правило, находившихся в десяти –пятнадцати километрах от училища. Добирались до них курсанты летом, пешком, а зимой на лыжах, цепляясь за аэросани. Упал — возвращайся в казарму, наряд вне очереди. И летать тебе в этот день уже точно не придётся, ибо километр на лыжах, без палок, в полном лётном обмундировании и ты весь в мыле. Помощнику же инструктора полагалось место в аэросанях, рядом с инструктором. Так что полёты для них были ежедневной практикой. Да, к тому же, со значительной прибавкой к стипендии, выраженной в денежных знаках.

В марте по училищу был оглашён приказ начальника Сибирского военного округа, что училище будет участвовать в параде первого мая на площади Сталина. Честь представлять училище выпала группе «АР» в полном составе и по несколько особо отличившимся курсантам из двух других групп.

Строевая подготовка стала ежедневным занятием. Вот где Юре вспомнились рассказы о знаменитых парадах императора Павла, о которых ему читали на уроках истории и приводили в пример, как самодурство Императора и издевательство над крестьянством, которое составляло основу русской армии того времени. Всякий раз, оттачивая шаг на плаце, Юре хотелось пригласить сюда своего преподавателя истории, чтобы та сама могла посмотреть на современную муштру. Но самое интересное, когда уже приближался сам парад, он вдруг понял, что идти строем, так безупречно, как научилась их группа, ему доставляет удовольствие. Курсанты собранные, лица серьёзные, движения точные. Ничего лишнего. Со стороны сразу видно — идут будущие офицеры, элита рабоче-крестьянской Красной Армии.

Парад прошёл на пять с плюсом, а после парада курсантам дали первую увольнительную. Можно было походить по городу. Майор Кречетов лично выдал каждому по десять рублей ассигнациями, чтобы хватило на мороженое, ситро и пирожок с требухой, и отдал приказ:

— Общий сбор в восемнадцать ноль-ноль возле сквера Героев Революции. Вольно. Разойдись!

***

Новосибирск, этот огромный город, сильно впечатлил Юру. После Бийска и Бердска он казался таким необъятным, что дух захватывало. Всюду куда ни глянь, шло строительство. Весь центр города перестраивали. Сносили частные одноэтажные здания, да что там здания? Целые улицы! И строили новые каменные, большие. Сняли леса с кулуаров нового Оперного театра. Огромное Красное знамя венчало его купол! Здание было настолько величественное, что даже в отсутствии отделки производило впечатление. И Юра, ведомый жаждой объять необъятное, пошёл вперёд, куда глаза глядят. Квартал, ещё квартал, и еще квартал, налево, направо, прямо… Юра, вроде, никогда не жаловался на пространственный кретинизм, но вынужден был признаться себе, что заблудился.

— Сверху всё гораздо проще, — подумал он. — Ясно и понятно. А тут… куда идти, куда податься?

Юра стоял и растерянно озирался, пытаясь решить, в какую сторону ему стоит продолжить путь.

— Нет, ну, это чертовщина какая-то!

Заметив совершенно «потерянного» курсанта, к нему подошли две юные девушки. Кто теперь может сказать, что именно привлекло их в этом парне, может острые и почти неуловимые кавказские черты лица, может осанка и воинская выправка в новенькой парадной форме. Редкую девушку не притягивают молодые мужчины в форме военных лётчиков, пусть и курсантской. Не подойти к нему они просто не могли.

— Молодой человек, — смеясь непонятно над чем, спросили девушки наперебой, — Вам помочь?

Юра оглянулся и, взглянув в глаза золотоволосой красавицы… и «утонул». Он стоял, не в силах выдавить из себя хоть что-то вразумительное. Девушки рассмеялись ещё звонче и заразительнее. Немного засмущавшись, засмеялся и Юра, осознав комичность ситуации.

— Мне кажется, я заблудился.

— А Вам куда надо?

— Мне надо быть в восемнадцать ноль-ноль в сквере Героев Революции.

— Ну, так у Вас ещё куча времени! Вы не местный? Мы можем показать Вам город!

— Да… хорошо…

­­– Меня зовут Лида, а это моя подруга Тома из Томска.

Было заметно, что Лида была чуточку старше. Во внешности просматривались какие-то неуловимо восточные черты, которые дополнялись карими, почти чёрными глазами и тёмными прямыми волосами, собранными на макушке в хвостик. У Томы же из-под синей в белый горошек косынки виднелась пара непослушных, кудрявых локонов почти золотого цвета. Тома уже давно перестала смеяться и смотрела в глаза Юре. Они так долго могли бы простоять, если бы не общительная Лида…

­ — А Вас как зовут? — повторила Лида, с интересом проследив взгляды подруги и незнакомого курсанта.

— Юра, меня зовут Юра, — не отрывая взгляда, сказал Юра и протянул руку.

— Тома, — сказала девушка и протянула руку в ответ.

Тома из Томска… Юра никогда в жизни ещё не испытывал ничего подобного. И хотя он приучал себя любое проявление волнения подавлять, сейчас ему этого сделать не удалось, да и не хотелось. Чувство приятной неги пропитало его тело и многократно усилилось, когда он нежно, словно боясь спугнуть момент, пожал руку Томы.

— Ну, пойдём город смотреть! — встряла Лида, оборвав их гляделки, которые прямо в эту секунду превращались в нечто для обоих новое, и доселе неизведанное.

Она, разорвав Юрино и Томино рукопожатие, взяла обоих под руки и повела вдоль улицы, о чём-то беспрерывно болтая. Но, о чём она говорила, ни Юра, ни Тома, и не слушали. Лишь по лицу Томы блуждала едва заметная счастливая улыбка, а её мысли были где-то далеко-далеко.

Чуть позже Юра, дабы не показаться невежливым, включился в разговор, задавал какие-то вопросы, выслушивал ответы, комментировал. А когда начал рассказ о себе, тут его с повышенным вниманием выслушали обе девушки.

Так за разговорами они обошли почти всю центральную часть города. Время пролетело незаметно и, к их огорчению, наступил час расставания. Девушки проводили Юру до места сбора.

Сокурсники так и ахнули.

— Юрка с двумя! Вот везёт же!

Юра по-товарищески попрощался с Лидой, а вот с Томой они опять буквально сплелись взглядами. Взаимные симпатии, как говориться, были на лицо… на лицах. Командир объявил посадку.

— До свидания, — сказал Юра.

— До свидания, — ответила Тома.

Юра выпрямился по стойке смирно, качнул головой, лихо развернулся через левое плечо, и сделал было уже пару шагов, как услышал сзади:

— Юра, постой! Возьми, — Тома протягивала листок из записной книжки с наскоро написанным карандашом адресом, — это мой адрес в Томске. Пиши.

Юра счастливо улыбнулся и, схватив листочек, побежал к машине. На полпути остановился, развернулся и крикнул:

— Тома, я обязательно напишу! — и побежал.

Лида подошла к Томе и с улыбкой сказала, обняв подругу за плечи:

— Везёт тебе! Втюрилась!

— Ничего и не втюрилась, — немного с возмущением возразила Тома.

— Втюрилась, втюрилась! Я… знаю. ­– И добавила немного мечтательным с ноткой лёгкой девичьей зависти голосом, — А он у тебя красивый!

***

— Кто она? Кто она?

­– А подруга свободна? Как зовут?

— Познакомишь?

— А ты давно их знаешь? Чего скрывал?

— Целовались?

Миллион вопросов обрушилось на Юру от товарищей.

— А Юрка-то молодец! Зря времени не терял!

— Наш пострел везде поспел!

Смеялись парни, наперебой, придумывая Юрке разные эпитеты, от вполне безобидного — Ромео, до Юрок — кобелёк. Но тот не обращал внимания. Он сидел со счастливой улыбкой на лице, и все его мысли занимало воспоминание о её взгляде. Томы из Томска. После этой чудесной встречи к еженедельной почте домой прибавилось ещё одно обязательное письмо и томительные ожидания ответа.

Письмо из дома принесло известие, что родители переехали в Абакан. Отцу предложили новое место работы, повышенный оклад и должность на какой-то стройке. Надо сказать, что практически во всех городах Сибири в рамках индустриализации строилось огромное количество заводов, фабрик, электростанций и, конечно, дорог. Стране нужны были специалисты. А хорошие специалисты были, как говориться, на вес золота. Сестра Валя поступила в Томский государственный университет. Юра порадовался за неё и, конечно же, для себя отметил, что съездить в Томск поводов удвоилось.

***

Летом всю параллель первого курса отправили в летний лагерь под городом Бердском. Но, несмотря на лето и ожидаемые каникулы, занятия только усилились. В училище поступила новая машина СБ-2, двухмоторный средний бомбардировщик. Вся внутренняя начинка — секрет за семью печатями. Даже тетради, в которых курсанты конспектировали полученные знания по этому самолёту, сдавались в сейф и опечатывались. Каково же было удивление Юры, когда он, направляясь с поручением в Толмачёво, увидел на стихийном «блошином» рынке на площади, возле, полгода как открывшего свои двери для пассажиров нового здания главного железнодорожного вокзала Новосибирска, эти самые «секретные» документы, причём в очень хорошем состоянии.

— Почём секреты Родины торгуешь, папаша? — спросил продавца Юра.

— Эти? Полтора рубля, сынок, — ответил продавец.

— Где взял?

— А тебе какая разница? Брать будешь? Отдам за рубль двадцать.

— Вот рубль, беру.

— Да и забирай, — приняв рубль, продавец махнул им остальной нехитрый скарб, выставленный на продажу.

Юра спрятал брошюрку за пазуху и поспешил на пригородный поезд в сторону Толмачёва. Милицейские патрули курсантов обычно не проверяли, но на перроне могли быть и военные, а если вдруг обнаружилось бы, что у курсанта с собой имеются секретные документы, это могло привести к очень серьёзным последствиям. Юра и сам себе не мог объяснить, зачем он их купил. К счастью, до училища он добрался без происшествий. Выполнил поручение, но прежде чем отправиться обратно зашёл в библиотеку и, воспользовавшись тем, что библиотекарша отвлеклась, оставил брошюру в разделе технической литературы, вставив её между других таких же брошюр, где секретам Родины было самое место.

Третьего сентября вечером экстренно объявили общее построение. Приехал начальник училища Лисицин.

— Товарищи курсанты, — обратился он, — в то время, когда наша родная коммунистическая партия во главе с товарищем Сталиным неустанно борется за сохранение мира, империалистические силы нанесли жестокий удар. Фашистская Германия напала на Республику Польша. Обстановка создалась очень напряжённая. Англия и Франция объявили войну Германии. Мир уже не на пороге новой войны, Мир уже в неё погружается. А поэтому от вас требуется ещё с большим усердием прилагать усилия в изучении вашего ратного мастерства, чтобы всегда быть готовыми отразить любую угрозу для нашей Родины, откуда бы она ни исходила. Вольно.

— Вольно, разойдись, — громко повторил майор Кречетов.

Курсанты разошлись, погружённые в мрачные мысли. Дыханием войны пахнуло близко-близко. Ещё примерно через неделю по училищу объявили на политинформации, что Польша пала и наша страна вернула себе земли, потерянные в результате гражданской войны при отделении буржуазной Польши. Теперь у СССР и фашистской Германии появилась общая граница. Большинство мало-мальски разбирающихся в военном деле прекрасно понимали, что Пакт о ненападении не остановит Гитлера, и рано или поздно война будет, но не то, что говорить об этом, даже думать было запрещено.

Страна продолжала жить в ожидании неизбежного, но, делая вид, что всё в полном порядке.

***

По случаю празднования двадцать второй годовщины Октябрьской революции отличникам учёбы дали десятидневный отпуск. В числе отличившихся курсантов оказался и Юра. И тут ему предстоял нелёгкий выбор: поехать к родителям в Абакан, которых не видел уже без малого два года или к Тамаре в Томск. Юра написал обстоятельное письмо родителям с извинением, что не может приехать и отправился к Томе. Он надеялся, что родители его поймут. К тому же, там, в Томске, теперь жила и сестра Валя. Валя снимала комнату в частном доме, рядом с Университетом. Там были очень хорошие и добрые хозяева. Они относились к Вале как к своей дочке и с радостью пустили Юру к себе на постой на несколько дней, благо места было достаточно.

К слову говоря, почти в каждом доме в слободке, что рядом с Университетом жили студенты. И если учитывать, что стипендия студентов в те времена была мизерная, надо отдать должное людям слободки, которые порой брали на себя бремя по обеспечению питанием будущих специалистов, учёных, инженеров, и те копейки, что они брали за постой, были несоизмеримо малой долей их трат. Те же, в свою очередь, с радостью брали на себя часть забот ведения домохозяйства, кто сарай починит, кто дров наколет, а кто и за скотиной поухаживает. Так и жило в те времена студенчество, которому по разным причинам не доставалось мест в общежитиях.

Юра очень волновался перед встречей с Томой. Шутка ли? Прошло более полугода после их встречи. А вдруг разонравился? А если она встретила здесь уже кого-нибудь другого? А вдруг письмо, в конце концов, не дошло и она не знает, что он её ждет сегодня здесь? На площади Революции, у памятника Ленину? Прошло уже назначенное время, а Юра продолжал вышагивать налево, направо, чеканя шаг и изредка осматриваясь по сторонам. И вот, после очередного разворота он мельком увидел фигуру девушки в стёганом пальтишке серо-голубого цвета с оборкой из кроличьего меха. На ней был меховой головной убор, напоминающий берет, на груди висела кроличья муфточка для рук, на ногах уги с кроличьей оборкой. Она стояла за маленькой ёлкой и наблюдала за ним. Это, несомненно, была она — Тома. Сколько она там стояла? Когда она пришла? Как долго она наблюдает? Их глаза опять встретились, и все эти вопросы отпали сами собой. Они подошли друг к другу. Юре очень захотелось её обнять, но он побоялся, что этим он может её обидеть.

— Привет, — сказал Юра.

— Привет, ­ ответила Тома.

— Вот, приехал…

— Молодец. Я ждала…

— «Она ждала»! — Торжествующе подумал Юра, — «она ждала!!! Это же прекрасно!»

— Я всё время думал о тебе, — сказал Юра едва послушным ртом, чувствуя, как язык отказывается подчиняться.

От того слова получились скомканные, а вид еще более растерянным. Это очень развеселило Тому, и она рассмеялась своим прекрасным звонким смехом.

— Мне кажется, ты замёрз, надо пойти куда-нибудь погреться.

— Есть маленько, — ответил Юра, только сейчас обратив внимание, что он почти не чувствует ног, — а куда? Я здесь ничего не знаю.

— Можно пойти в театр, а можно в кино. Сегодня новый фильм «Человек с ружьём» идёт.

— А в кинотеатре есть буфет с чаем?

— Есть.

— Тогда точно в кино.

***

Бийск, откуда был родом Юра, по сути, был большой деревней, а летное училище, хоть и считалось Новосибирским, находилось на окраине деревни Толмачёво. А тут был самый настоящий город! После кино Юра с Томой гуляли по его шумным и многолюдным улицам с неповторимой архитектурой, совсем не похожей ни на Новосибирск, ни на Бийск. Обилие каменных зданий ещё дореволюционной постройки поражало Юру, привыкшего жить в сумбурном нагромождении маленьких деревянных домов, натыканных без всякого порядка на хитросплетённых улочках с множеством тупиковых переулков. Юре понравился этот город. И нравился он ему ещё и тем, что в нём жила самая красивая девушка в целом свете.

Стемнело быстро.

— Мне пора домой, — сказала Тома.

— Я провожу.

— А ты не заблудишься? — И вдруг, спохватившись, спросила Тома — Ой, а я не спросила, где ты остановился!?

— Не беспокойся, я у сестры тут, она комнату снимает в слободке около Университета.

— А что ты раньше не сказал, что у тебя здесь сестра живет?

— Да, как-то… так, не довелось.

— Хорош! Не довелось. Завтра же будем знакомиться. Приходи в двенадцать сюда же. Я пирог испеку с яблоками.

— Да, где же яблоки то зимой возьмёшь?

— Не бери в голову, кстати, вот я и дома. Тут рядом, — сказала Тома, показывая рукой направление на улицу, идущую вниз — всего три квартала по прямой и слободка.

— Ничего себе — дом! — восхитился Юра, осматривая красивый двухэтажный деревянный особняк с резными ставнями и деревянными колоннами. — Это ваш? Весь?

— Нет, конечно, — смеясь, ответила Тамара, — он когда-то принадлежал какому-то купцу. Сейчас в нём четыре семьи живет. Вот наши окна на первом этаже, квартира с отдельным входом.

— Ты купеческая внучка?

— С ума сошёл? — смеясь, ответила Тома, — это папе квартиру выдали. Целых две комнаты!

— А твой папа кто? — Поинтересовался Юра.

— На железной дороге работает.

Послышался стук по стеклу. Юра с Томой оглянулись и увидели в окне тёмный силуэт.

— Ой, это мой папа. Мне пора, — сказала Тома и, вынув из кроличьей муфточки руку, протянула Юре. — Здорово, что ты приехал.

Он нежно взял её маленькую тёплую ладошку двумя руками, что вызвало те же самые чувства, что и в первый раз. Как же не хотелось Юре её выпускать, но в окно постучали во второй раз, и Тома выпорхнула из его рук, сказав на бегу чуть громче:

— До завтра, Юра!

Юра в ответ, лишь помахал рукой.

***

Они встретились на следующий день, как и договаривались. Тома действительно испекла пирог с яблоками. Это был самый вкусный пирог, что доводилось есть Юре, наверное, за всю жизнь. Особенно ему нравилось, что Тома с Валей поладили. Девушки быстро нашли общий язык и беззаботно щебетали о чем-то своем, девичьем. Юре было очень приятно и спокойно молчать и глядеть на них, любуясь.

Но время отпуска неумолимо подходило к концу, и вот настал час расставания. На сей раз, он был более мучительным. На вокзал они пришли втроём. Валя обняла брата и поцеловала в щёчку. Тома тоже обняла Юру и… они, наконец, поцеловались…

— Кх-кх, — вдруг послышалось от мужчины, который стоял рядом.

Влюблённые остановились, и Тома испуганно произнесла:

— Ой, пап, а что ты тут делаешь?

— Должен же я был посмотреть, кто он такой, твой Ромео, к которому ты всю неделю бегаешь. Ну, что же ты, знакомь нас, дочка.

— Пап, это Юра и его сестра Валя. Юра, Валя, это мой папа Андрей Иванович.

Андрей Иванович был среднего роста, коренастый человек, с суровым взглядом, как поначалу показалось Юре.

— Ну-ка, Юра, давай отойдём, — сказал Андрей Иванович, протягивая руку для рукопожатия Юре.

Юра пожал руку Андрея Ивановича и почувствовал его железную хватку. Тома с волнением следила за их коротким разговором, содержание которого не было слышно, внезапно оставшимся в одиночестве девушкам. Но вот мужчины ещё раз пожали друг другу руки и Андрей Иванович, повернувшись, сказал настолько громко, чтобы дочь услышала:

— Тома, прощайтесь, я тебя жду вон там, ­– показав на ворота выхода с перрона в город, и медленно пошёл, заложив руки за спину в том направлении.

— Что он тебе сказал? — Спросила Тома.

— Да, всё в порядке, — ответил Юра,­ — это мужские дела.

Тома то ли обиделась, то ли сделала вид, фыркнула, и пошла догонять отца. Затем, сделав несколько шагов, повернулась с игривой улыбкой на лице и руками показала — «Пиши».

— Так что сказал-то её отец? — спросила Валя.

— Это касается только меня, — отрезал Юра.

— У, какой серьёзный! А, правда? — эта фраза была «ключиком» почти ко всем секретам между Юрой и Валей.

— Чтобы я не разочаровал Тому, — слегка набычившись, ответил Юра.

— О, да! Если ты её потеряешь, Юрка, ты будешь самым большим лопухом на свете!

— Знаю, — сказал Юра, провожая взглядом Тому до самых ворот.

Паровоз шумно вздохнул, и народ на перроне засуетился, забегал. Многие спешно начали прощаться. Слегка задержавшиеся где-то пассажиры неуклюже бежали по перрону с тяжеленными чемоданами.

— По вагонам! — скомандовала кондуктор.

Юра ещё раз обнял Валю, запрыгнул в поезд, и тот повёз его в далёкий Новосибирск.

Тома и Валя впоследствии стали подругами, часто виделись и проводили время вместе.

***

В конце ноября этого же года началась северо-финская война и полковника Лисицина после удовлетворения его рапорта отправили на фронт. Пост начальника училища занял, получивший очередное звание подполковник Кречетов.

Учебный план выполнялся неукоснительно. Разве только политинформации стало больше. На общем собрании комсомольцев училища Юрину кандидатуру от лица командования училища предложил сам Кречетов. Предыдущий комсорг училища сложил свои полномочия в связи с окончанием обучения. Конечно, решение было единогласным. Теперь за политинформацию отвечал Юра. А это значит, что всё и без того малое свободное время он стал проводить в библиотеке, читая и конспектируя всю свежую прессу. Однажды он решил проверить, а на месте ли та брошюра, что он привёз летом. Оказалось, что она стояла ровно там же, где её оставили, но на ней теперь было синее клеймо библиотеки училища. Гриф «секретно» к этому моменту с неё был уже снят.

Совершенно внезапно расформировали группу авиаразведки, и Юра попал в группу авиации дальнего действия, а его приятель Костя Астафьев в истребительную авиацию. Группы занимались автономно друг от друга, и видеться теперь им удавалось только утром с подъёма до завтрака и вечером перед самым отбоем.

Весной следующего года училищу передали четыре машины СБ-2, одна из которых закрепилась за Юрой, как за инструктором, как раз в тот момент, когда инструкторам училища пришло время принимать решение, а вместе с тем и брать ответственность за курсантов, выпуская их в самостоятельные полёты. Сам начальник училища Кречетов личным распоряжением дал курсанту Сергееву такие полномочия. А произошло это аккурат после случая с курсантом Митрохиным из соседнего отделения. Инструктор выпустил его в самостоятельный полёт, часовой налёт позволял. Тот выполнил всю программу полёта и пошёл на посадку. Но при приземлении неправильно определил расстояние до земли и дал «козла», это когда самолёт бьётся об землю шасси и отпрыгивает как мяч. А уходить на второй круг на тяжелых машинах категорически запрещено. Но Митрохин, забыв всё, чему его учили, резко дал полный газ в надежде поднять машину. Один из моторов тут же захлебнулся, а самолёт под действием единственного оставшегося двигателя сделала резкий рывок в сторону. В результате чего шасси подломилось и он, ломая крыло, плюхнулся на пузо. Оторванное шасси при этом, каким-то чудом выскочив из-за самолёта, в дребезги разбило фонарь и, чудом никого больше не зацепив, ушло в ближайший палисад.

Юре, смеясь, рассказывали, что курсант Митрохин затем, как ни в чём не бывало, выбрался из самолёта и чётко отрапортовал подбежавшему инструктору:

— Курсант Митрохин, полёт закончил, Самолёт разбил.

Инструктор даже не нашёлся что сказать. Оно и понятно, рапорт-то по всей форме, что тут добавить. Позже самолёт скинули в ближайший овраг, курсанта Митрохина — на «губу», а инструктору — взыскание и отстранение. На этом был бы инцидент исчерпан, если бы не назначение курсанта Юры Сергеева инструктором. Кто-то об этом доложил более высокому начальству… анонимно. И хотя вслух это не произносилось, все понимали, что это тот незадачливый инструктор так за своё отстранение мстил Кречетову. Проверка, проведённая по поводу этой кляузы никаких нарушений в действиях подполковника Кречетова не нашла, и Юра продолжил свою инструкторскую деятельность, совмещая её с обучением.

***

Весной Юра получил сразу три письма, которые, буквально перевернули жизненный уклад, складывавшийся последние пару лет.

Первое от родителей, тревожное. Перестали приходить письма от брата Николая, который учился в московском ВУЗе. Из Института отписались — выбыл. Забрал документы, из общежития выписался. Обращение в милицию дало лишь один положительный результат — не был, не привлекался, по сводкам не проходил. Заявление о пропаже приняли, сказали ждать. Второе, обстоятельное письмо от Томы, гласило, что Андрей Иванович окончил бухгалтерские курсы, и его пригласили занять пост бухгалтера на швейной фабрике в Новосибирске, и они скоро переедут. С одной стороны, это было радостное событие, так как они с Томой теперь смогут видеться чаще, а с другой, немного печальное, поскольку он переживал за сестру Валю. Как теперь она там одна? Смутная тревога за сестру усиливалась известиями о пропаже брата.

Но письмо Валентины было наполнено светом и любовью. Она писала, что у неё всё в порядке, и что она познакомилась с замечательным молодым человеком Александром, офицером разведки. Что у них всё серьёзно и ей некогда скучать. Это успокаивало. Юра хорошо знал характер своей сестры, и уж если она сказала, что человек во всех смыслах положительный и достоин её дружбы, значит, так оно и есть. Позже, правда выяснилось, что сестра не написала, что её парня Сашу, уже как полгода отправили на северо-финскую войну, и известий от него не было. Валентина никогда не позволяла себе выплёскивать свои тревоги и переживания на родных.

***

Наконец настал день, которого с нетерпением ожидал каждый курсант всей Юриной параллели. Общее торжественное построение по случаю присвоения пятидесяти трём вчерашним курсантам воинских званий было назначено на воскресное утро 22 июня 1941 года.

Зачитали приказ, поименно. Выдали долгожданные ромбики в петлицы. Встречай, Родина, офицеров! До распределения в части молодые лейтенанты приписаны к училищу. По случаю окончания училища и присвоения офицерских званий полагалась увольнительная с обязательством явиться на утреннее построение.

После приказа «Разойтись» спонтанное собрание молодых офицеров решает совершить массовый поход в клуб ближайшей деревни Толмачёво на танцы. В клубе прекрасно были осведомлены и готовы к встрече офицеров. Не первый же выпуск, в конце концов. Юные девицы прихорошились, надели свои самые красивые наряды и уже поджидали кавалеров. Сколько девчонок из этой деревушки составили семейное счастье будущим офицерам, наверное, подсчитать не возможно. На этой почве бывали даже стычки с местными парнями. Но сегодня все веселились и плясали особенно задорно, прямо на поляне возле клуба. Юра к тому времени уже освоил баян и по очереди, меняясь с местным пареньком, наигрывал разные популярные мелодии. Было весело и беззаботно. Будущее виделось самым прекрасным.

Веселье было в самом разгаре, когда подъехала машина коменданта училища. Он вышел серее тучи. Видя, что что-то происходит, Юра перестал играть и встал. Комендант подошёл к импровизированной сцене, где был Юра, развернулся и объявил:

— Товарищи офицеры, боевая тревога. Это не учения. Всем прибыть немедленно в расположение училища. Война!

Именно тогда Юра услышал это слово — «Война!», как-то по-другому. Она пришла совсем неожиданно, хотя в том, что это рано или поздно случится, не сомневался никто в училище. Но, несмотря на то, что он обладал более широким спектром знаний, так как читал практически всю доступную прессу для подготовки еженедельных докладов политинформации и, несмотря на его обязательное присутствие на еженедельных планерках училища в качестве комсорга, всё равно это было полной неожиданностью. Неожиданностью, которую он, как и его однокашники, переживали и осознавали пару дней, проводя их в непонятной суете и томительном ожидании распределения в части. Все, буквально все, рвались на фронт. Разговоры были только об этом. Утром двадцать четвёртого началось распределение, выдача предписаний и отправка. Все прощались, обещая встретиться после победы, и отметить, как следует, выпуск из училища. Никто не предполагал тогда, что война продлится так долго и многие не доживут до победы.

Юру и Костю Астафьева, как отличников выпуска, оставили в училище инструкторами, несмотря на их возражения. Сам Кречетов их вызвал к себе и, разрывая прямо на их глазах, ими поданные рапорты об отправке в боевые части, и почти крича, что за ним никогда прежде никто не замечал, выдал следующее:

— Вот ваш рапорт, вот! Напомню, теперь вы — офицеры! Штатные офицеры училища и обязаны подчиняться приказам! Отныне ваш фронт будет здесь! — Затем добавил, уже немного успокоившись, — Мне пришёл приказ увеличить число курсантов втрое. Кто их будет учить летать? Макарыч с его дряхлым мереном? … Идите, товарищи офицеры, служите.

В конце недели приехала в училище Тома и сообщила, что её отец ушёл на фронт добровольцем, а также и все парни из её класса, которые только что окончили школу. Опустела половина улиц в Татарской слободке, где они жили. Она подала документы на поступление в геодезический институт. На всём потоке только три молодых человека, все остальные девушки.

Незримым облаком тревожного ожидания и растерянности над городом повисла неопределённость, находившая живое отражение в глазах Новосибирцев. Война.

***

В училище был сделан первый увеличенный набор. Директивы о срочном направлении в училище воспитанников были разосланы во все отделения ОСОАВИАХИМа. Отзывались даже те, кто уже успел уйти добровольцем. Критерии отбора не были снижены, но давался второй шанс, третий. Чтобы разместить курсантов, задействовали все тренировочные базы под городом Бердском, превратив их в полноценную воинскую часть.

Начальник училища созвал общее собрание офицеров училища.

— Товарищи офицеры, ­– обратился он к офицерам, ­– Вышел приказ ускорить выпуск летчиков и увеличить время налёта во время обучения. Мною принято решение уменьшить число часов посвященных строевой подготовке, и отменить на ближайшие пару месяцев увольнительные. Все посетители должны быть в строго установленное, регламентированное время. Это же касается и офицеров училища. Всём всё ясно?

— Так точно, — раздался слегка недовольный нестройный ответ.

— Инструкторам. Вам на каждого отныне будут приписано по десять воспитанников. Разделите на две подгруппы и вылеты через день. Ясно

­– Ясно, — прозвучал такой же нестройный ответ.

— И вот еще что! Давайте, товарищи, поздравим лейтенанта Сергеева. Сергеев, встань. С решением вступить в ряды нашей родной рабоче-крестьянской партии. Поздравляю. Рекомендацию я подписал.

— Служу трудовому народу!

— В связи с подачей Вами заявления о вступлении в партию, Вам следует подумать о приемнике на посту комсорга училища. Есть кандидаты?

— Да, товарищ подполковник, есть. Список у меня с собой.

— На этом собрание объявляю закрытым. Всё Свободны. Сергеев, список.

— Вот, Савелий Павлович.

Начальник училища глянул в список.

— Всего трое?

— Да. Эти наиболее политически грамотные. За них я могу ручаться.

— Напиши на каждого характеристику и завтра мне на стол.

— Есть.

— Ты сейчас в Бердск?

— Так точно. Я в восемнадцать тридцать на дежурство заступаю.

— Понял. Характеристики жду послезавтра. Иди.

Не успел Юрин самолёт заглушить двигатели к нему подбежал Костя Астафьев, что нёс дежурство до Юры.

­– У нас ЧП! Курсанта нет!

— Дезертир?

— Не знаю. Его товарищи говорят, что никуда не отлучался и разговоров таких не вёл.

— Объявляй тревогу и общий сбор. Начнём поиск.

Прочесали всю часть, каждый куст, палисадник, все казармы, чердаки, подвалы. Нет «пропажи». И когда надежды почти иссякли, подбегает к лейтенанту Сергееву молоденький первокурсник и докладывает:

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться? Там, нашли! Висит!

У Юры всё похолодело внутри. Самоубийство!

— Повесился!? Где!?

— Да, не повесился, висит.

— Ну, показывай, бегом! — срываясь в сторону, откуда он прибежал, — Куда? Где?

— В каптёрке.

Юра, подбежав к зданию, на первом этаже которого находилась каптёрка, увидел, что вокруг собралось около десятка первокурсников, и они чуть ли не падают со смеха. Кто-то заметил лейтенанта и выкрикнул — «Смирно». Они попытались встать ровно, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос.

— Вольно. Где?

— Там. Висит…, — давясь от смеха, еле смог выговорить воспитанник и показал на дверь.