18+
Ящер

Объем: 434 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Андрей Щупов

ЯЩЕР

Я гибель накликала милым,

И гибли один за другим,

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

Анна Ахматова

ПРОЛОГ

Двигались ли вы когда-нибудь на ходулях? Сажени в две длинной? Странные ощущения, верно? Нечто подобное испытывал сейчас и я. Разве что саженей насчитывалось куда больше. Макушки деревьев колыхались где-то на уровне груди, спутанные и переплетенные кроны приходилось попросту рвать, как встречную паутину, ломая ветви, сшибая на землю десятки птичьих гнезд. Густой попался лесок! Что называется — дремучий. Оттого и хруст стоял страшный. Когда заваливалось особенно крупное дерево, в небо взмывали стаи перепуганных пичуг. Последние, само собой, принимались стрекотать на всю округу, обозленной мошкарой кружили перед глазами, то и дело бросались в смехотворные атаки. Чертовы пернатые! Они выдавали меня с головой… Вот и эта деревушка, несмотря на ранний час, проснулась и переполошилась прежде времени.

Замерев на опушке, я медлительно втянул ноздрями пряный воздух, азартно прищурился. Доброе утро и пахнет по-доброму. С самого первого мига пробуждения. Теперь я отчетливо видел место, к которому приближался. Извилистые, сотканные из древесных змей плетни, крытые соломой двухскатные крыши, белые глиняные мазанки — пастораль да и только! Солнце едва взошло, и деревушка точно ветхим одеяльцем была покрыта хлопьями тумана. И все равно, даже подернутая серой мутнинкой, она казалась красивой. Уютные, ладно расположенные хатки, лепестковые блюдца подсолнухов — на все это хотелось глядеть и глядеть. Нет, не зря я пришел сюда с сурового севера! Давно хотелось порадовать взор, погреть измурзанную шрамами шкурку под щедрым солнышком.

Кубань… Сладкая, теплая и удобная во всех отношениях. Здесь даже пыль особенная — мучнистая, мягкая, отдающая хлебным уютом. Ландшафт, правда, подкачал — преимущественно степной, без гор и буераков, а в степи меня издалека примечают. И сеют панику задолго до встречи. Ну, а волочить брюхо по земле подобно варану — я не приучен. Привык, знаете ли, шагать на своих двоих. Потому и порадовался лесочку.

Село притаилось в самой чащобе — видно, надеялось на защиту лесного бога, на крепость сосновых стволов. Только это все равно, что молиться на пресловутое «авось». Оно, как известно, срабатывает далеко не всегда. Вот и я вынюхал я людишек! Вчера на вечернем закате, когда потянуло дымным ветерком. Уж аромат-то выпекаемого хлебушка я всегда отличу! А тут еще и петушок по утру кукарекнул пару раз. Тихонечко так кукарекнул, но я расслышал. И, конечно, встрепенулся. Потому как петушок — ориентир завсегда верный!

Щурясь, я разглядел, как на том конце села пожаром разгорается паника, как пестрыми ручейками люди разливаются кто куда. И одеты во что попало. Не стали меня дожидаться хуторяне, — в бега подались. От беды подале. Жаль…

Всхрапнув, я сделал несколько шагов и придавил стопой ближайшую хатку. Она хрупнула и просела, выбросив пыльное облако. Точно гнилушку раздавил. И правильно! К хлебосольству следует приучать. Не мытьем, так катаньем. Если все вокруг начнут разбегаться, как же мне жить да поживать? Тыквами да гарбузами, извиняюсь, питаться? Ну, уж дудки!

— Эй! Страшило лихое! Геть отседова!..

Я повернул голову. Вот славно-то! Сыскался все-таки супротивничек! Один-единственный на всю округу — и на том спасибо. Не было бы этих бедовых головушек, давно отощал бы, как батько Кощей. Больно уж проворно шныряют людишки по земле-матушке. Ровно жуки какие. За всеми и не угонишься. Другое дело, когда сами на рожон лезут. Обстоятельство, каким грех не воспользоваться.

Мужичонка в лаптях и драных штанах сидел на неоседланной лошаденке и устрашающе размахивал копьем. На поясе — сабелька, на голове соломенный картуз. Умора да и только! Я ласково пригляделся к поединщику. Что ж, оно и к лучшему. Зато и доспехи потом не выковыривать из зубов. Не люблю металла — все эти проволочки да заклепки, шпоры гнутые да пластины кованые. А нынешние новорыцари — и вовсе сплошь в кольчугах да панцирях. Даже варежки, варнаки, научились вязать из железа. Живодеры, черт бы их… Мне ж эту проволоку кусать да переваривать! И от колик ночами маяться. У лошадок — у тех всего-то по четыре подковки, а на этих — железа от пят и до макушки.

— А ну, геть! — мужичонка пришпорил робеющую кобылку, заставив кое-как приблизиться ко мне. Я с интересом наблюдал. Не молодой, но храбрый. Вряд ли на что-то надеется — задерживает, стратег! Внимание отвлекает. Дабы успел народишко в массе своей эвакуироваться. Что ж… И мы не лыком шиты. Был бы сыт, может, и плюнул бы, но в животе отчаянно урчало. Со вчерашнего дня. Да и слюна капала беспрерывно. Плюнуть, что ли, в этого щеголя?

Язык сам собой пришел в движение, желвак под нёбом вскипел, стремительно раскаляясь. Из ноздрей пыхнуло жарким дымком. Впрочем, стоит ли разогреваться ради одного всадника? Чего мучить человечка перед смертью.

Сминая по пути блесткие от росы кусты, хвост мой пришел в движение. Плетью описав полукруг, ударил отважного седока. Понятно, и лошаденку зацепил. Быстро и гуманно! Ни тебе угроз, ни тебе ран кровавых. Сковырнул обоих на землю без лишних хлопот. И мужичонка лежит без движения, и лошадушка почти не бьется.

Зыркнув в сторону улепетывающего населения, я торопливо склонился над убитыми, распахнул пасть. Хрустнули кости, язык содрогнулся от вожделенной кровушки. И в ту же секунду передернуло меня самого. От хвоста до тлеющих малиновым жаром ноздрей. Что же я, тварь такая, творю! Неужели, и впрямь человечинку хаваю!..

Горло свело судорогой. Холодный озноб пробежал по телу, я вскинулся всем своим громадным туловом. Что-то заискрило в голове, а память спешно затирала потустороннее.

Ну бред же! Откровенный бред…


***


В американских фильмах герой, узревший кошмары, непременно дико вскрикивает и садится в постели. Выкаченные глаза, обязательная капля пота на виске — иногда даже две или три. На большее, вероятно, не хватает фантазии режиссера. Только вот простенький вопрос: вы сами-то когда-нибудь поступали подобным образом? Нет?.. Вот и у меня не получалось. Потому как все эти вопли — галиматья и глупость, до которой только на Голливудском конвейере и могли додуматься. Единственное, что я сделал, это распахнул глаза и энергично пошевелил губами. Нет, не пасть, — вполне обычный рот. Человеческий. На языке привычно пакостно, но никаких костей, никакой крови. Все в порядке, а привидевшееся — только сон. Правда, еще ноги болят — что-то вроде судороги, но это чепуха. Разогреем!

Сны дурные ко мне приходили и раньше — с погонями, рыком и подвальными схватками, но сегодняшний я отчего-то сразу выделил в особый разряд сновидений, назвав его ЧЕРНЫМ.

Черный сон — веха, знаменующая нечто, подсказка, если верить некоторым шибко умным хиропрактикам. Но что может подсказать банальный кошмар?

Массируя икры, я коротко задумался. Сны вещие и невещие, — кто первый пустил эту утку? Или что-то где-то сбывалось? Македонский, говорят, шагу не мог шагнуть без подсказки астрологов. Впрочем, чушь! Все блажь и чушь! А толкователи снов, конечно же, сплошь и рядом беглецы из психушек. Иначе и быть не может… Во всяком случае про сон я забыл уже минут через пять, едва взглянул на электронный календарик. Чудесная метаморфоза произошла, и утро перестало быть просто утром, ибо обещало насыщенный событиями день. Подобные обстоятельства всегда бодрят. Похлеще поцелуя прекрасной незнакомки, не говоря уже о традиционной чашке кофе.

Быстро умывшись и натянув на себя президентское обмундирование, я как шпагу в ножны толкнул в кобуру привычную «Беретту» и, предупредив по сотовому о своем вельможном пробуждении, двинул на выход.

Глава 1

«Легкая смерть — это еще одна маленькая радость жизни.»

А. Ботвинников


В карту я заглянул ради проформы и тотчас развеселился. Еще лет десять тому назад на подобного рода схемах прежде всего помечались театры, цирки, планетарии и прочие очажки культуры. На современной карте города под первыми номерами шли травмпункты, больницы, районные отделения милиции и юридические консультации. Что называется — на злобу дня. А точнее — вечера. Такое уж занималось над страной время суток. Вот и мы не собирались оригинальничать. Час для «стрелки» был подгадан самый удачный. Десятки подготовительных дел были переделаны, дюжина задачек решена, предстоял завершающий аккорд. Как раз начинало смеркаться, потенциальные свидетели, набив животы яичницами, супами и перловыми кашами, усаживались подле телеэкранов, чтобы принять на десерт заокеанский сладенький суррогат. Играла на руку и погода. Пелена туч обложила город, с небес густо валил снег. Хлопья напоминали разлапистых мохнатых пауков, искристой вязью обволакивающих пространство. Сахарная каша липла к лобовому стеклу, бородой нарастала на дворниках. Водитель время от времени фыркал, но я-то был довольнехонек. Месил себе мятную резинку и слушал вполуха Элтона Джона. Из всех четырех колонок по углам салона неслось одно и то же. Квадрофонический Элтон пытался доказать миру, что верит еще в любовь, несмотря на дирижабли, небоскребы и разное-несуразное. А я, думал, что хорошо, конечно, верить — при его-то бабле! Хотя песенка мне все равно нравилась. Ее, кстати, пытался наигрывать в офисе Гоша Кракен. Глуповатый парень, между нами говоря, ремнем таких мало драли в детстве, — однако стоит ему сесть за рояль, как я растекаюсь по всевозможным плоскостям, становясь мягким, как воск, и всепрощающим, как морская медуза. Потому что играть Гоша умел замечательно. Более всего меня изумляли его пальцы — коренастые обрубки землекопа и качка, с черными ободками обломанных ногтей, с характерными мозолями каратиста на костяшках. Дрянь-руки, но по клавиатуре они порхали, как две большие африканские бабочки. Гоша-Кракен напоминал мне в такие минуты тюленя, который, соскальзывая в прорубь, вмиг расстается с мешковатой неуклюжестью, превращаясь в подводную балерину. За то, верно, и держал его, не гнал в три шеи, как иных недотеп…

— Эта борзота, пожалуй, может опоздать, — озабоченно предположил Ганс. — Если у них все те же «Мерсы», как пить дать, завязнут.

Он был прав. Даже наши «Ниссаны» ползли черепахами по заснеженной дороге. Застрявших мы видели дважды. Но кукситься в платок я не собирался. В конце концов, нас это не касалось. Опаздывающий платит за все! Не успеют — хорошо, а успеют — еще лучше. Любой расклад нас вполне устраивал.

Джип свернул с шоссе, немного повиляв среди сосен, выбрался к отвалам.

По слухам, именно здесь размещалась когда-то промышленная свалка. С доброго десятка заводов свозили битую керамику, шлакоблоки, лом и прочую рухлядь. Оттого и получились холмы, которые с течением времени вполне самостоятельно поросли невинной травкой и стали косить под естественный ландшафт. Горы а ля каньон Колорадо, блин! Типа малых Альп, только на Урале.

Я рассеянно взирал на крутые, сбегающие к дороге склоны и прикидывал, можно ли на этой пересеченке устроить трассы для любителей слалома. Если бы не удаленность от города, наверняка бы тут катались на санках сбежавшие с уроков сопляки, а лыжники вовсю ломали бы себе шеи, ребра и позвоночники. Пейзаж и впрямь казался многообещающим. Даже без предварительных прикидок на бумаге. А если расстараться, да поелозить по холмам на бульдозерах, чуточку подправив и подравняв горочки, получилось бы и вовсе самое то.

Мы в очередной раз свернули, и Ганс удивленно кивнул в сторону открывшегося перед нами котлована.

— Гля-ка, доползли все-таки! Верно, тягач с собой брали, мозгляки.

Водитель хмыкнул, а я, прищурившись, присмотрелся к веренице стоящих иномарок. Жирные тачки! С лоском… Если внимательно пересчитать да прикинуть число посадочных мест, то выйдет, что войск у противника чуть поболе нашего, но разумеется, только количеством. О качестве эти субчики не имели ни малейшего представления.

— Кукушки на местах?

Ганс шустро вытащил из кармана миниатюрную «ИКОМовскую» рацию, утопив клавишу, пару раз кашлянул в микрофон. Услышав ответный кашель, довольно кивнул.

— На местах, босс. Замерзли уже, небось.

— Ничего, скоро согреются. — я поправил выбившийся из-под ворота шарф. Глядя в водительское зеркальце, напялил на макушку широкополую шляпу. За нее меня когда-то звали Ковбоем. Славная была кликуха, мне нравилась. Куда больше, чем нынешняя. Но время щедро на предъявы, и люди покорно меняют прически, костюмы, жаргон и собственные имена. Эпоха романтического туризма канула в лету, Ящер сменил Ковбоя, и трепыхаться было бессмысленно. Ковбои нравятся, Ящеры пугают. При нынешнем бардаке — зубы, мускулы и рост значили куда больше, нежели обаяние, красота и ум. Амплуа приходилось на ходу подправлять. Как скулы у Майкла Джексона.

— А машинки, похоже, бронированные. По крайней мере те, что с краешку — точняк!.. — Ганс опытным взором изучал вытянувшуюся колонну «Мерседесов», попутно стрелял глазами в сторону ближайших холмов, прикидывая, должно быть, расстояние и степень готовности «кукушек».

«Ниссаны» поравнялись с механизированными колесницами противника, с солидной неспешностью притормозили. И тотчас захлопали автомобильные дверцы. Из флагманского «Мерседеса», выбросив обе ножищи вперед, выбрался Мороз — сутулый мужичонка с пузцом Черчиля, задницей шестидесятилетней секретарши и по-михалковски пышными усами. Ганс впился в него взглядом, язвительно ухмыльнулся.

— Во дуру-то ломит! Вроде как непримиримый. Ножки враз выставил… А вы как собираетесь шагать, босс?

— Осторожненько, — проворчал я, — как все нормальные люди. Не воробей поди… Ну что, пошли?

— Может, все-таки останетесь? Хрена там вам делать? Мои морячки изладят все как надо.

— Отчего же… Выйду, прогуляюсь. Снежок, сам видишь, какой. Из баньки бы в такой сигануть.

— Так организуем! Как закончим, сразу двинем в Пуховку. Я Марью предупрежу, чтобы готовилась. Девочек позовет, закуси наготовит.

— Потом, Ганс, потом. Давай, собирай своих морячков.

Уже и не помню, откуда появились эти «морячки». То ли от Ганса, служившего некогда в морских диверсантах, то ли от кого-то из его коллег в тельняшках. Но только разок назвали — и пошло-поехало.

Ганс вновь поднес к губам рацию.

— Вторая, третья, пятая — все враз выходим. Готовность номер один!

Мы тараканами полезли наружу, к моим ногам тут же припечаталось дюжина глаз. «Боинги» Мороза тоже ждали, как я ступлю на снег. А мне было чихать на их ожидание. Как ступилось, так и ступил, — одной ножкой, потом второй. Пусть расслабятся. Они — непримиримые, а мы — как раз наоборот. То есть даже очень готовы пообщаться, флиртануть, при грубом нажиме даже уступить. Мы такие. Мы деликатные…

Подтверждая свои намерения, я подмигнул Морозу, глазами отыскал его начохраны. Этот стоял чуть в стороне и так, распаскудник, стоял, что от «Ниссанов» его прикрывало двое или трое обалдуев. Хитрец, нечего сказать! Даром, что бывший особист! Паша-Кудряш, увалень под два метра, проработавший в органах лет десять и вроде как дослужившийся до капитанского чина. Между нами говоря, слабовато для его возраста, но что уж есть. Сейчас и такие нарасхват. Хучь какие, батюшка, а мозги… Так или иначе, но этого орла нам следовало опасаться более всего. Чтоб не порушил заготовок, чтобы не унюхал лишнее. Жаль нет такого перца, чтобы в воздухе распылять и чутье отшибать у оперов. Хотя, судя по тому, как беспредельничают нынешние южане, ни хрена эти гаврики не умели и не умеют. Терзать итээровцев с домохозяйками — далеко не то же самое, что звенеть шпагой о шпагу.

Снег поскрипывал под ногами, таял на щеках. Его так и подмывало слизнуть, но облизывающийся Ящер — зрелище еще то! Нечего пугать народец прежде времени.

Пройдя ровно половину пути, я дождался, когда Мороз, оторвав задницу от бампера, двинется мне навстречу. Оглянувшись, сделал знак оставшемуся за спиной Гансу. Парни несуетливо, как и договаривались, достали из багажника объемистый раскладной столик, с сопением поволокли к нам.

— Это еще зачем? — Мороз насупленно кивнул на стол.

— Дабы было на чем писать, — я одарил его лучезарным оскалом. — Я ведь тебя обидел, верно?

— Ты всю братву обидел, Ящер. Крепко обидел!

— Хочешь сказать, платить придется?

— А как же! Придется! За базар, за трупы… Касса в банке тоже была не твоя.

— Ну уж и не моя. Так ли?

— В натуре, не твоя. На карту взгляни. От твоей территории там добрых полторы версты наберется. А ты эту кассу взял, не спросясь. Значит, надо вернуть. С извинениями, Ящер! За охрану битую тоже пенсия положена. Сироткам и вдовам.

— Сиротки и вдовы — святое!

— То-то и оно! Я, понятно, заплатил, но с тебя должок!

Мороз примолк, ожидая реакции, но я продолжал дружелюбно кивать. Сегодня я был само терпение. Мог слушать и слушать.

— Хмм… Короче так: выбор за тобой, Ящер. Решай: либо мир, либо возьмемся за тебя всем городом! Есть, значит, такое постановление.

«Постановление»… Я едва не фыркнул. Прямо делегат Балтийского флота! Мороз же, выпалив главное, перевел дух, даже потянулся рукавом к взмокшему лицу, но вовремя остановился. А в общем коленки у него вибрировали, это было заметно. Я мысленно заскучал. Ганс говорил, что Мороз — из крепких орешков, но покуда особой крепости я в нем не видел. В бутыли из-под водки оказалось слабенькое «Ркацетелли». Вопреки фирменной этикетке. Правда, по физиономии Кудряша я бы не сказал, что он слишком волнуется, но Кудряш — фигура вторая, трепаться мне предстояло с Морозом.

Столик наконец-то подтащили, смаху воткнули в глубокий снег между мной и Морозом, натянули проволочные растяжки, каблуками вколотили узкие клинья. Щекотливый момент, но, кажется, проскочило. Опер-губошлеп, что хоронился за спинами быков, не прокукарекал тревоги, проспал и прозевал. А ведь была поклевочка! Явная!.. Я задышал свободнее. Кепарь, секретарь Безмена, первого моего зама, суетливо сунулся с кейсом. Наверняка тоже волновался, орелик! Мысленно, небось, сочинял докладную господам спонсорам, подробно описывая увиденное. И откуда ему, бедному, было знать, что служба Гансика вычислила его давным-давно, а приговорила только сегодня. И не из какой-то там лютой злобы, просто выдался подходящий денек, подвернулся удобный повод.

Не глядя, я запустил в кожаное нутро руку, достал пачку «зеленых», продемонстрировал собеседнику. Издалека, понятно. Подделку, пусть самую искусную, лучше под нос прежде времени не совать.

— Я, Мороз, парень отходчивый. И вдовушкам с детьми, поверь мне, тоже сочувствую. Так уж вышло, погорячились. Про кассу узнали поздно, когда уже провернули дело. Инициатива моих орлов. Потому и плачу наличными, не ерепенюсь. Сотню кусков прямо сейчас, еще столько же переведу, куда скажешь. Южанам за их Мусада могу подарить кольцевую площадь. Три торговых точки, пятачок с зазывалами. Такой магарыч должен их успокоить, как считаешь? И ты огребешь дивиденды, как миротворец. Будешь на разборе первым человеком. Ну? Устраивает такой расклад?

Мороз ошарашенно засопел. Такой уступчивости он, похоже, не ожидал. Кепарь тем временем продолжал выкладывать на стол груду «зеленых».

— Я ведь по натуре не жадный, Мороз. И не пугливый. Могу воевать, а могу дружить. Веришь мне?

— Ну, в общем…

— Вот документы на «Кипарис». Ты эту забегаловку знаешь. В центре, у фонтана. Подписываем бумажки, и она твоя, — я кивнул на столик, на котором появилась прижатый пятерней Кепаря гербовый лист. — Но только это все, Мороз. Ты меня знаешь, я не торгуюсь. Что считал нужным, то предложил. Откажешься, покажу зубы. А они у меня острые, ты это тоже знаешь.

— Погоди пугать, я еще ничего не решил, — запыхтел собеседник. — Кто тебе сказал, что мы отказываемся? Померковать надо, посоветоваться с обществом.

— Я-то думал, ты главный, а ты советоваться хочешь? — я хмыкнул. — Или боишься липы? Так пригласи Кудряша. Он у тебя лучше любого рентгена эту макулатуру изучит. Дошлый парень! Переманил бы его у тебя, да сомневаюсь, что пойдет.

— Пусть только попробует! — Мороз заволновался. В большие паханы идиоты не выбиваются, и этот патологический любитель пива печенкой чувствовал подвох, понимал, что его накалывают, обводят вокруг пальца — понимал, однако не мог сообразить, где и на чем зиждется обман. Как в том анекдоте про новоруса и душу. Потому и тянул резину, изображая на физиономии углубленный мыслительный процесс.

— Ну? Теперь слово за тобой, Мороз. Лично я прямо сейчас ставлю свою подпись. Печати, нотариальные закорючки — все уже тут, так что соображай, — я склонился над столиком, небрежно пролистал бумаги. Начиналась комедия, и сыграть ее следовало с должным прилежанием. Недовольно крякнув, я обратился к Кепарю.

— А разрешение БТИ где? Ксива от мэра? Еще две нумерованных страницы!

Кепарь глуповато похлопал себя по груди, сунулся зачем-то в пустой кейс, испуганно замотал головой.

— Не знаю…

— А кто знает?

— Черт!.. Я же сам смотрел! Тут все было…

— Ты какую должность занимаешь, ласковый мой? — голос Ящера из тихого цивилизованного вплывал в привычное горное русло, набирая силу на перекатах, мало-помалу превращаясь в звериный рык. — Ты секретарь или фуфло юбочное?

— В общем да…

— Что да?!

— Секретарь.

— Тогда где бумаги, пенек?! Заноза ты швейная! — выпрямившись, я вонзил кулак ему в челюсть. Лязгнув зубами, Кепарь полетел в снег. Носком лакированной туфли я добавил ему под ребра. Ганс подскочил сбоку, торопливо залопотал:

— Все нормально, босс, зачем волноваться? Наверное, оставили в дипломате, когда перекладывали… Сейчас принесу. Какие проблемы?

Боковым зрением я видел, что Морозу наш спектакль пришелся по душе. Этот проныра не терял даром времени, успев сделать знак своему начальнику охраны, и тот уже вельможно косолапил к месту исторического подписания документов. Разумеется, оба были наслышаны про психическую неуравновешенность Ящера, и увиденное не слишком шокировало этих тигров. Куда больше их удивляли бумаги, что по-прежнему лежали на столе. И те, что были зеленого цвета, и абсолютно не зеленые. Ни сказок, ни даже пословиц про щедрость Ящера в народе не ходило.

— Твари, кобелы!.. Миллионы им плачу, а работать не желают, — отпихивая от себя Ганса, я все порывался ударить ворочающегося в снегу Кепаря.

— Встать, курва!

Утирая разбитые губы, Кепарь поднялся.

— Не хочешь быть секретарем, будешь атлантом. Стол держать так, чтобы не шолохнулся! Чтоб ни единой бумажки не сдуло!.. Где там твой дипломат? — я обернулся к Гансу. — Если и там не найду, обоих урою!

Стремительным шагом я двинулся к «Ниссану». Ганс торопливо топал за мной. Загадочное его бормотание я слышал превосходно. Забыв думать о дипломате и прочих пустяках, он сосредоточенно считал шаги.

— Девять, двенадцать, пятнадцать…

Наверное, он семенил, поскольку у меня получалось чуть ли не вдвое меньше. Впрочем, мы так и так рисковали. Политоловый костюм — не бронежилет категории четыре. То есть, конечно, он надежнее кевлара и номекса, но от особо агрессивных осколков, увы, не спасет. Мелькнула забавная мысль, что наши хлопцы могли поставить «столик», малость попутав север с югом. Вот получилось бы забавно! На пару месяцев хохота для Кудряша с Морозом…

Не дойдя до машины каких-нибудь три-четыре шага, я повалился в снег. В падении вырвал из кармана радиопускатель. Полсекунды на то чтобы самому вжаться поглубже, еще четверть, чтобы позволить то же самое сделать хлопцам. Палец утопил кнопку, и жаркая волна взрыва грохочуще прокатилась над головой. Что ни говори, мина НМ-1000 — штука серьезная! За то и плачены австрийцам марочки. Немалое количество, кстати сказать! Но приобретение того стоило. Полторы тысячи шариковых осколков, угол рассеивания — до девяноста градусов. Тоненькая филенка, маскирующая противопехотную убийцу в конструкции столика, конечна, серьезной преградой не являлась. На расстоянии пятидесяти метров, если верить данным военспеца, на каждый квадратный метр придется по четыре осколка. То есть — не придется, а пришлось. Уже пришлось! И коли так, то воевать нам более не с кем.

Уцепив в кармане рукоять «Беретты», я ужом извернулся в снегу и быстро приподнялся. Так и есть. Там, где недавно стоял столик, курился голубоватый дым, «боинги» Мороза поваленными деревцами вытянулись возле своих «Мерседесов». Кое-кто еще ворочался, но мои парни уже вовсю поливали из автоматов, добивая поверженных. Уцелели только те, кто не покинул машин. Пара «Мерседесов» с рычанием трогалась с места, боковое стекло той, что чуть запаздывала, опустилось, явив свету ствол какой-то боевой пукалки. Ни дать, ни взять — базука! С колена я принялся садить из пистолета по окну. Пули Ти-Эйч-Вэ — пули особые, стандартную пластилиновую мишень в сто восемьдесят миллиметров прошибают насквозь, однако у этих парней броня оказалась что надо. Я видел только искры и глубокие борозды, оставляемые на лакированных бортах. Автоматы моих парней тоже не могли ничего поделать.

— Ганс! — рявкнул я. — Где они, мать твою!..

Но «они» были на месте. Не позволив мне завершить фразу, с холмов ударили тяжелые ДШК. Наступил черед «кукушек». Первый из «Мерседесов» почти сразу же встал, чуть погодя густо задымил второй. В окно ему тут же положили из подствольника гранату. Полыхнуло еще раз, и война закончилась. Честно говоря, я надеялся, что стрельбы будет побольше, но что получилось — то получилось. Переигрывать заново было поздно. Подобные эпизоды плохо прогнозируются.

— Кто лупанул из подствольника?

Вперед выскочил бритоголовый чижик-пыжик с носом-нашлепкой и торсом Ильи Муромца.

— Зайдешь в кассу, возьмешь премиальные. Ганс, проследи!

— Понял, босс!

Я неторопливо поднялся, стряхнул снег с коленей. Новый секретарь Безмена, Сеня Рыжий, вступивший в должность около минуты назад, подбежал с парой щеток, заботливо принялся чистить мое одеяние.

— Тут у вас тоже немного попачкано. Вы бы это… — Сеня Рыжий чуток смутился. — В смысле, чтоб я щеткой мог…

— Что? Поднять руки? Давай… Только шустрее работай, а то «кукушки» до сих пор в окуляры пялятся, могут неправильно понять.

Народец в должной степени оценил юмор, с готовностью зареготал. Я тоже скупо улыбнулся. Губы растянулись, как старая тугая резина. Скверная штука! Если верить статистике, годовалые дети улыбаются до четырехсот раз в день, взрослые — до пятнадцати, я же сегодня, должно быть, перевыполнил свою недельную норму.

Глава 2

Некогда барышни стреляли глазками, современные девицы ведут огонь с бедра.

Б. Замятин


Делу время, потехе час. Братва читала какую-то дешевую газетенку и от души веселилась.

— ..Холодным оружием будет считаться нож, если толщиной обушка в основании лезвия последний превысит два с половиной миллиметра… Слышь, Гошик, твой тесак, получается, вполне легальный, можешь не прятать!

— А вот тут еще круче… На территории жилища гражданин имеет право хранить любое холодное оружие, однако на ношение этого же самого оружия он обязан иметь разрешающую лицензию.

— Е-мое! Значит, что в доме, то по закону? Хоть кистень с арбалетом, хоть палаш?

— А если пневматика повышенной мощности, тогда как? Тоже имею право?

— Есессно! Потому что тоже квалифицируется как холодное оружие. Из разряда метательных.

— Лафа! Этак скоро и огнестрельное проканает.

— Верняк, проканает! В думе-то — половина наших!

— Класс! Вот обвешу на хате все стены коврами. нацеплю на гвоздике холодное и метатльное. Да патронов ящичков цать припасу. Пусть тогда кто сунется.

— Каких ящиков-то?

— А тех, что Дин привез.

— Что за патроны?

— А черт их знает. Французские какие-то — с такой конусной пулькой и звездочки по бокам. Три разных калибра, для пистолетов и для ружьишек.

— Не верю я в эти пульки. Тем паче — фуфло импортное. Вот наш титановый сердечник — это вещь, это я понимаю! Любую броню насквозь пробарабанит. А все эти конусы-бонусы — это, братцы, как овечьи катыши! Что вы хотите! Патроны то — французиков! А что могут лягушатники придумать? Едал я ихних устриц! За что бабки платил, до сих пор не вкуриваю! Точно кто в тарелку насморкал!

— Не скажи… Я по телеку раз Кусто видел. Понравился мне мужик. Седой весь, сына потерял, а все по глубинам ползает. Из деловых. И акваланг, говорят, он изобрел.

— Так что с того? Один Кусто на всю Францию! А остальные лягушек жрут, саранчу эту глистатую.

— Саранча глистой не болеет.

— Один хрен! Зато сама как глиста!

— Они еще это… В войну лажанулись. С линией Мажино. Хвалились, хвалились, а Адольф взял да нагрел их! Обошел по тылам и дал пинкаря.

— Ну вот! А ты нам про конусные пули талдычишь!

— Ты бы, Ганс, не кудахтал! Сам ведь нам патроны эти навяливал. Песню про несокрушимую и легендарную пел. А они вон — даже стекла у «Мерсов» не побили.

— Откуда ж я знал! Новая же разработка! Думал, все на свете прошибет!

— Как же прошибет! С нашей «Гюрзой» никакого сравнения!

— Зато мина чисто сработала! Порубила всех в крошево! Тринадцать трупарей — и все, как ситечко у моей Мани!

— А представь, если бы поставили не противопехотную энэмку, а настоящую противотанковую противобортовую!

— Тогда от Кепаря вовсе ничего бы не осталось…

Преодолевая истому, вызванную работой умелых пальчиков Фимы, я чуть приподнял голову.

— Языки, шобла! Ишь, раззвенелись!..

Гаврики мои, укутанные в простыни и в мохнатые коконы полотенец, сидели за серебряным самоваром и трескали отнюдь несамоварную водку. Багровые лица все до единого глядели в мою сторону. Преданность, испуг, алкогольная дурь — три маски послойно. Я показал им кулак и повторил:

— Языки, мать вашу!

Конечно, они все поняли. И примолкли. Здесь присутствовала обслуга, а потому с трепом следовало быть осторожнее. Впрочем, баня и треп сочетаются, как пиво с воблой. Без первого не бывает второго. Все ж таки мы не в Германии, где все быстро, делово и сосредоточено. Русская душа любит размякать. Как хлебный сухарь в супе. Зато и после способна напрягаться так, что у делового запада поджилки начинают трястись.

Помнится, с полгода назад случай занес нас с Гансом в одну периферийную баньку. Надо было где-то перекантоваться, морды разбитые пополоскать, вот мы и сунулись. Туристами — на голый азарт. Ох, мы там наслушались! Про Европу с Америкой, про кавказцев с прибалтами, про президента и всех его помогал… Хороший получился вечерок — с впечатлениями. На бегающих по кафелю тараканов, на сваленные в кучу измочаленные пихтовые веники пялились, как на экзотику. Мокрая швабра равномерно размазывала грязь по полу, и мы опасливо поджимали ноги. Рядом кто-то напропалую врал про женщин, в углу кипел бой между коммунистами и демократами, кастелянша продолжала неутомимо елозить шваброй, а окружающие без конца мусорили — шелухой от семечек, яичной скорлупой, чешуей вяленных подлещиков. Сморщенный старикашка с веником в каждой руке залезал на верхний полок и начинал лютовать под такой пар, что выбегали самые отчаянные. Пиво пили не из банок, а из кульков, прокусывая уголок и струйкой цедили в пасти. После заедали вонючей рыбкой и черным чесночным хлебом, крякая с таким аппетитным задором, что поневоле становилось завидно. В предбанничке кто-то лежал в обмороке на полу, тут же спокойно перекуривал более крепкий народец. В ожидании «скорой» горячо обсуждали, до каких пор имеет смысл делать искусственное дыхание и надо ли выкачивать воду, если потерпевший не тонул и не захлебывался. Сердобольный мужичок помахивал перед носом лежащего облезлым веничком. Воздухом, добрая душа, обвевал.

Ох, и отвыкли мы, оказывается, от всего этого! Потому и балдели, точно случай занес нас в какую-нибудь марсианскую деревушку. Только часа через полтора нас опознали, и в бане поднялась забавная суета. Обморочного немедленно унесли, самых пьяных вытолкали взашей, а кастелянша сменила разлохмаченную швабру на парадную лентяйку из дюраля. С подносом, уставленным австрийскими бутылочками подошел его святейшество директор. Мы соизволили поздоровкаться с ним за ручку, а массажисту, скромно предложившему услуги, сказали «спасибо». Объявился и визитер из неординарных — татуированный с головы до пят урка с целым выводком пацанов-семилеток. С достоинством выказав почтение, он посетовал на жизнь и обстоятельства. Оказалось, в местные бани повадился ходить некий агрессивный гомик, и пара воспитанников успела пострадать. Было решено подстеречь любителя цветов жизни, чем, собственно, в настоящий момент компания и занималась. Мы от души пожелали ему удачи и угостили австрийским пивом. Парень оказался патриотом и сказал, что предпочитает родные «Жигули». В общем время пролетело незаметно и весело. Когда приблизился час покидать жаркое учреждение, провожать нас выстроилось не менее дюжины человек — весь банный персонал, включая нетрезвого кочегара. Таким образом, принца Флоризеля из меня не вышло, однако свежую информацию о жизни я успел почерпнуть…

— Не устала, Фимочка? — перевернувшись на спину, я поймал юркие пальчики, осторожно стиснул. Глаза массажистки заблестели, хотя и с некоторым запозданием. Сначала обмахнулись пару раз веером из ресниц, словно настраиваясь на нужный лад, а после залучились улыбчивым сиянием. Жаль, конечно, но что поделаешь, шлюха — она и есть шлюха. Характер да гонор прячет про запас. Для нас же, кобелей, играет положенную роль… Впрочем, мне-то что? Лишь бы любила, когда скажут, а Фимочка с этим справлялась неплохо.

Я погладил ее халатик, словно клаксон придавил мягкую грудку.

— Чего хочешь, Фимочка, поделись? Самое заветное твое желание?

Она улыбнулась, показав ровные зубки, и мне захотелось скользнуть по ним пальцем — попробовать на остроту и гладкость. Черт его знает, почему у шлюх такие хорошие зубы. У всех моих парней — фикса на фиксе, а то и вовсе голимые дыры. Чернее космических. А у этих лахудр все на месте! И беленькое, без червоточин. Почему, спрашивается? Или специально так природа устраивает, чтобы завлекать нашего брата?

— Я прямо не знаю…

— Прямо не знаешь, а криво? Ты только скажи. Может, замуж надо или квартиру с «Москвичом»? Я сделаю. Ты, главное, такое скажи, чтобы действительно хотелось, лады?

И снова реснички неуверенно моргнули. То ли не понимала девица чего-то, то ли боялась, что разыгрываю. А я и сам не знал толком, разыгрываю или нет. То есть, если бы она заявила, что хочет выучиться на маникенщицу или пожелала бы богатого фраерка, я бы, пожалуй, поверил, а, поверив, и помог. Может, и конурку подыскал, если б хорошо попросила. Полати да родной потолок — дело святое. А вот побрякушки — те, что на шею да на уши, как на елку какую, — это я бы не запомнил. Пообещал бы, конечно, но после спустил бы в клозет и за веревочку дернул. Потому как рыжье — оно для дешевок, для тех кто себя не любит. Птичек кольцевать, лисиц каких-нибудь — это ладно, но людей?.. Как вообще можно любить металл на теле? Слава богу, не рыцарские времена, и та же блатная цепура — не доспех и не кольчуга. Просто хомут, подвешенный на шею. То есть, с биксами — оно понятно, с рядовым неученым братком — тоже, но когда паша-пахан одевает под смокинг цепь толщиной в кулак, это уже смешно. И Занозу в кабаке я тем, помнится, и достал. Посоветовал хоботу прицепить заодно к шее и колокольчик. Вроде как корове. Ох, он и взвился. С вилкой, чудила, на меня кинулся. Ганс ему тогда стул под ноги швырнул, а я колено подставил. Вот он и познакомился с коленной чашечкой Ящера, лобызнулся до легкого сотряса. Плюс парочку зубов на ковре обронил. Хотя могло быть и хуже. Для него, разумеется.

— Ну же, Фимочка! Что молчим? Неужели думаем?

Она робко качнула головой.

— Да нет. Просто… Все равно ведь зря. Ничего не получится.

Умная девочка! Сообразила!

— Почему же не получится? Думаешь, лапшу на ушки твои прекрасные вешаю?

Она дернула правой бровью, повела левой, губы тоже забавно трансформировались, вспухли слегка и опали. Девонька моя думала и соображала, боялась ляпнуть лишнее. Поднакопила, бедняжка, опыта, общаясь с нашим ядовитым братом. А с Ящером народ и вовсе старается держаться поделикатнее! Такая уж я натура. С хвостом, с рогами и пластинами на спине — короче, дракон из страшных сказок! Разумеется, огнедышащий.

— Босс! — позвал Ганс. — Тут козырь один на связи. Про Мороза спрашивает. Чего сказать-то?

Я изобразил ладошкой, что следует сказать, и Ганс загудел в трубку, посылая абонента чуть подальше северного полюса. Ганс, конечно, не секретарь, и подобные фразы звучат у него порой грубовато.

— А хочешь, Фима, поедем куда-нибудь? На Бали или на Гавайи? Любишь песочек с виндсерфингом? Там все это есть. А пожелаешь, можем на скуттерах покататься, на парапланах полетать, с баллонами под воду сползать.

Фимочка смущенно потупилась. Ага! Это уже ближе. Молодость любопытна, и хочется, ой, как хочется повидать какой-нибудь постылый Нью-Йорк или перенаселенный Париж. И не объяснишь ведь им, что хрена лысого там они не видели. Что супротив наших березок даже земля Канадчины не тянет. Потому как клен — не береза, и делать там по большому счету нам нечего. Разве что бобров с руки кормить или за Санта-Клаусами под новогоднюю пьянку гоняться. Догнал, мешок отобрал, — и по рылу! А иначе какое для русского мужика удовольствие? Какой праздник? Чтобы свадьба — да без драки? Нет, братва, фигушки! Тогда и свадьбу такую — куда подале…

Валерик, природный москаль, из старой моей охраны, куролесил раз в Марьиной Роще. Дал под 9 Мая очередь из «Калашникова». Сугубо вверх. Потом из «Вальтера» давай садить. По фонарям да по лампочкам. Радовался парень, как умел. Глоток из горла «белой», на закусь — пулю в даль. Минут через двадцать омоновцы подкатили — в жилетах, с автоматами. однако на рожон не полезли, не дураки. Преспокойно дождались, когда Валерик расстреляет боезапасы, а после пересчитали стрелку ребра. Тоже, в сущности, по-своему отпраздновали день победы. Краковяком на чужой спинушке. Они танцоры — из ловких.

Я подцепил подбородок Фимы, большим пальцем погладил по-детски пухлую губку, дотянулся таки до влажных зубов.

— Ты ведь умная девочка! Еще маленькая, но умная. Даже странно… Пойдешь ко мне в подруги?

Она растерянно сморгнула.

— А что, подумай! Станешь Ящерицей! Заживем, как два диплодка в палеозое. Диплодки, Фима, вкусно жили! И миллионы лет врагов не знали. Потому как очень уж огромными вырастали. Настолько огромными, что съесть их было невозможно. Правда, головенкой Бог обидел, — потому и лопали двадцать четыре часа в сутки. Но ведь какая вкусная жизнь у них была! Хотела бы ты так жить?

Фима кивнула.

— Наверное.

— Так что? Пойдешь в ящерицы?

— Но у вас ведь жена, дети.

— Детей нет, а жена… Ну, так что… Будешь второй женой. На востоке по сию пору гаремы в почете. До трех жен — вполне законно. А мы ведь тоже по большому счету — Азия.

— Вы это серьезно говорите?

— Про Азию или дружбу?

— Про женитьбу.

Я шумно вздохнул.

— Умничка ты моя! Знаешь, как отвечать. Вопросом на вопрос. И верить не торопишься… — Я рывком поднялся. — Что ж, тайм-аут на раздумье. В парную, Фим! Там все и порешаем, идет?

Она с готовностью качнула головой. Я обнял тонкую талию, потянул девочку за собой. Ах, баржа-баржочка моя симпатичная! на буксир бы тебя и в кильватер. Впрочем, еще успеется. Какие наши годы!


***


Из парной меня выманивали лишь дважды. Для того, чтобы освидетельствовать показания Хромого, и для душевной беседы со скучающей супругой.

Хромого, видно, успели помыть до встречи со мной, даже синяки с ссадинами припудрили, но все равно выглядел он отвратительно. Хасан, как всегда, зверствовал. Впрочем, за то ему и гнали гонорары, как какой-нибудь кинозвезде. Я не садюга, и, если можно подождать, жду. Однако, когда не в терпеж, когда душа горит, а дело требует, посылаю упрямцев к Хасану. Этот витязь в тигровой шкуре работает споро, и ждать долго результата не приходится.

— Все нормально, Лешик? — я запахнул на голом теле халат, поморщил нос, уловив запах гниющей крови. — Посади его.

Лешик, образина из подручных Ганса, кем впору пугать детей малых, придавил волосатой клешней плечико Хромого.

— На пол, Хром!

Пленник кулем повалился, но та же клешня за шкирку удержала его от окончательного падения, помогла пристроиться на корточках. Глазки Лешика азартно поблескивали. Именно такие, как он да Хасан, давным-давно убедили меня, что добиваться чистосердечных признаний от Каменевых и Тухачевских действительно было просто. Стальной Савинков — и тот раскололся, как орешек, послушно рассказав на суде все, что следовало. И нечего его упрекать. Попробуй-ка помолчи, когда за спиной притаилась парочка хасанов! Рокоссовский, правда, не сдал никого, но на то он и Рокоссовский. Исключение, лишний раз подтверждающее правило.

— Ну-с, какие новости, джигит? — я сунул в зубы сигарету «Винстона», щелкнул зажигалкой. Затянувшись, кхакнул. Табак опять попался дерьмецо. Американцы дурили Россию где только могли. И не подозревали, что роют тем самым подкоп под собственное креслице. Смешно, но жизнь и впрямь сплошная толстовщина. Как аукнется, так и откликнется. Россия — не бикса, чтобы позволить на себя вот так просто вскарабкаться. Поднатужится и скинет. Да в зубы достанет на посошок. За третьесортный табачок, за окорочка, за проценты…

— Он всех сдал, Ящер. Братков Танцора и вагонников. Если ему верить, за ними должок астрономический. На арбуз тянет, не меньше.

— Вот как? Что ж ты, Хром, порожняк гнал? Столько времени у меня отнял. Нехорошо, Хром! — я покачал головой. — Знаешь ведь, что вокзалы теперь мои. — Значит, и оборотный капитал мой. Фильм про начальника Чукотки помнишь?.. Нет? А жаль. Там был такой эпизод. Тоже один фраерок лепил горбатого. Не хотел рассказывать и делиться.

Хромой мутно взглянул на меня. Губы его шевельнулись, но слов мы не услышали.

— Что? Погромче не можешь?

Хромой сделал над собой усилие, сипло процедил:

— Не по законам правишь, Ящер. Обиженных много.

— Обиженных? — я удивился. — Это ж где такие отыскались? Назови хоть парочку!

— Ты сам знаешь. Много таких… Западло, Ящер!

— А вот тут ты врешь, Хром! — я присел, оказавшись с ним на одном уровне. — Врешь, потому как обиженных, сам знаешь, что делают. А это уже по закону. По вашему закону! Тех же, что совсем разобижен, я просто выкорчевываю, ферштейн? Тебе, к примеру, что на меня обижаться? Я же не тебя пытал, я деньги свои возвращал. Смекаешь разницу? А ты, чугунок такой, молчал. Вот и получился визит к Хасану. На него-то ты, надеюсь, не обижаешься? А то я ему передам. Какие-нибудь особые пожелания. Парень он простой, исполнительный. Все поймет, как надо.

— Попластаю!.. На кусочки твоего Хасана…

— Это ты зря! Очень даже зря. Ну, любит человек клещики, щипчики разные, — что тут такого? А не нравится он тебе, чего ж ты душу ему раскрывал? Все ведь выложил? Слил всех и каждого! Прямо как подружке любимой в постели. Стало быть, опять нехорошо. Сдал родных братков со всеми их потрохами, только чтобы миляга Хасан узнал правду и порадовался. Так ведь было дело?.. Ну?.. А теперь ты вдруг обижаться вздумал. На себя, дорогой, обижайся. Сугубо и токмо на себя!

— Убью! — губы Хромого задрожали. — Все сделаю, чтоб придавить тебя, гниду!

Он захрипел горлом, собираясь харкнуть мне в лицо, да только беда у него была со слюной, долго собирался. Пальцами, сжатыми в копье, я саданул ему по горлу. Этот удар мне ставил настоящий мастер, кое-чему научил. Глаза Хромого закатились под лоб, вскинув к горлу трясущиеся руки, он задушенно захрипел.

— А теперь смотри, Хром! В оба глаза смотри. Потому что мало кто это видел.

Я напряженно разжал пальцы, и сигарета с поддельным табаком зависла в воздухе. Я держал ее всего одной точкой. Вес несерьезный, однако и такой вызывал болезненный пульс в висках. Ну да сегодня после всех свершенных дел можно было слегка поразвлечься. Чуть покачиваясь, сигарета дымила, лишенная всяческой поддержки, и не без удовольствия я разглядел, как на искаженном злобой лице урки мелькнула тень растерянности и недоумения. Значит, мог я еще потешать публику! Не хуже чудака Коперфильда.

— Что, Хром, соображаешь, с кем связалась ваша шпана?

— Фокус… — просипел он. — Это фокус.

— Не угадал, Хром. Не фокус.

Усилив мысленное напряжение, я чуть качнул головой, и невидимая, протянувшаяся между мной и сигаретой ниточка, обратившись в упругий луч, вмяла сигарету по самый фильтр в серые губы Хрома. Урка зашелся в кашле.

— Кури, камрад. Разрешаю. — Поднявшись, я вытер руки о полотенце, внимательно взглянул на Лешика.

— Видел?

— Класс! — Лешик улыбался. Он тоже принял эпизод с сигаретой за обычный фокус. — Научите, босс! Покажу парням, ахнут!

— Будешь хорошо себя вести, научу.

— Так ведь я завсегда…

— Давай, Лешик, — я хлопнул его по литому плечу. — Некогда мне болтать. Забирай этого лоха и проваливай.

— Снова к Хасану?

— Зачем? Отвези с ребятами в место поспокойнее, там и закопаете.

— Он же еще того… — Лешик умолк, заметив мою гримасу. — Понял, босс! Все сделаем.

— Вот и двигай!

Душевный парень Лешик сграбастал хрипящего Хрома, рывками поволок по полу.

— Да! — остановил я его. — Передай Хасану, что я доволен. Весьма и весьма.

— Передам!

Уже перед входом в парную, где маялась с березовыми веничками и кваском в ковшике загорелая гибкая Фима, меня снова перехватили. На этот раз Ганс протягивал трубку сотовика.

— Женушка! — шепнул он. — Чуток под шафе.

— Изыди, прозорливый! — я взял трубку, и Ганс послушно исчез.

— Веселишься? — голос у Лены-Елены и впрямь малость подгулял. Разумеется, вместе с хозяйкой.

— Ты вроде как тоже. Что там у тебя в любимом бокале? «Мартини» или отечественный портвейн?

— «Мартини», — у нее был прононс француженки, но я-то знал, что ни единого французского словечка она не знает. — Пью вот тут в горьком одиночестве, гадаю, где ты и с кем.

— А я тут, моя лапонька. Тружусь на поприще и на ниве, отдаю родине долг, дань и честь.

— Насчет последнего не сомневаюсь!

— Поосторожней на поворотах, киса! Сначала докажи, потом наезжай.

— А тут и доказывать нечего. Дома ведешь себя, как чужой, женушкой не интересуешься. Какие еще выводы я могут делать?

— Может, я устаю? Не допускаешь? Может, я с ног валюсь, когда возвращаюсь домой? В две смены оно, сама знаешь, непросто вкалывать. Или ты считаешь меня двужильным?

— А запах духов? А помада?

— Какая еще помада?

— У тебя на правой брови был в прошлый вечер отпечаток. Губки с щечками ты, конечно, после них вытираешь, но вот бровки, видимо, забываешь причесывать.

Я поморщился. Да и что тут скажешь! Взяла, что называется, с поличным. Потому как бровки я действительно не причесываю.

— Ну?.. Что молчишь? Совесть гложет?

— Послушай! — я взъярился. — Чего тебе не достает? Квартира — три сотни квадратов, пара дач, сад, каждое лето — санатории на Средиземноморье!

— Ты думаешь, мне этого достаточно?

— Опять все о том же?

— Я хочу, чтобы у нас были дети!

— Это подле пьющей-то маменьки? Ну уж дудки!

— Послушай, Ящер, не смей говорить со мной подобным тоном! Не смей, слышишь! Я… Я тебя официально предупреждаю: если все будет продолжаться таким же образом, я тебе изменю!

— С кем, интересно, официальная ты моя?

— С твоими же охранниками! Думаешь, не получится?

— Отчего же, — я выдержал паузу, чтобы не взорваться. — Только учти, им ведь потом плохо будет. Очень и очень плохо. Да и к тебе я тогда не притронусь, усекла?

— Послушай меня, Ящер!..

— Все, прием окончен. Целую, дорогая! — я с размаху швырнул радиотелефон в мраморную стену. Брызнули какие-то деталюшки, отросток пружинной антенны весело запрыгал подле ног. Жаль, утащили восвояси Хромого. Сейчас бы я нашел что ему сказать!

До крови прокусив губу, я сорвал с себя халат и двинул в парную. Главное — поменьше думать о том, что неприятно. Только за дверью, когда жаркий аркан Фиминых рук обвил шею, я вдруг сообразил, что жена тоже назвала меня Ящером! Не Павлом, не Павлушей, а Ящером, как все окружающие! Кажется, это случилось впервые, и я даже забыл на секунду, где нахожусь и что делаю. Испуганно пискнула Фима. Я чересчур сильно сдавил ей спину.

— Прости, — я ослабил хватку. Открытие следовало переварить, а подобное враз не происходит.

— Что-нибудь не так, милый?

Я растянул губы, изображая улыбку. Получилось несколько фальшиво.

— Все путем, Фимочка! Железнодорожно-асфальтовым…

Воспоминание костью стояло поперек горла, но я шевельнул кадыком и проглотил его. Как горькую таблетку аспирина. И на пару секунд нахлынула тьма — промозглая, липкая, до жути знакомая. И хлопало в этой тьме что-то тяжелое по земле, и трепыхалось в горле проглоченное. Острые шипы, темная чешуя — что это? Хвост дракона из сновидений?.. Черт подери! Но ощущения! Какие отчетливые ощущения! Словно все это было наяву и вчера…

Глава 3

..Высокий хор поет с улыбкой,

земля от выстрелов дрожит,

сержант Петров, поджав коленки,

как новорожденный лежит.

Булат Окуджава

Когда-то собственную жизнь я вынужден был расписывать по минутам. Настолько поджимало со всех сторон. Те исчерканные красными чернилами календарные листки до сих пор приходят в кошмарных снах.

«..12—00 собеседование с козлами-бухгалтерами, 12—30 подарки налоговым комиссарам, 13—00 цветы и торт первой фифочке мэра, парфюмерию — второй, 15—30 стрелка с казанцами…»

И так далее, и тому подобное. Я был почти богат, я был почти всемогущ, но я совершенно не принадлежал самому себе. Мое время выпивала работа, она же закусывала моим здоровьем, а пучки нервов, словно перышки лука, макала в кровавое желе моего мозга. С тех пор многое изменилось, и беспощадную полосу препятствий я умудрился преодолеть. Это оказалось чертовски нелегко — склепать корабль, который шел бы своим ходом, не зарываясь ежеминутно носом в волны, не заваливаясь на борт. Однако в конце концов что-то остойчивое и водоплавающее у меня все же слепилось. Разумеется, конструкция трещала по швам и рыскала по курсу, однако, подчиняясь румпелю, сноровисто, капризно, но она двигалась в нужном направлении. Из согбенного и напряженного жокея я превратился в ленивого кучера, время от времени подергивающего вожжи. Пара банков и дюжина фирм делали свое дело, исправно пополняя казну Ящера. Приносила барыш и черная торговля, частники платили дань, высоколобые бухгалтеры вели двойную и тройную документацию, отмазывая конторы от налогового маразма, майоры и полковники в силовых ведомствах получали от моих парней премиальные, кладя под сукно неприятные бумажки, приструнивая особо ретивых выпускников юридического. Все, что от меня требовалось, сводилось к сущей мелочи: в критические моменты подавать голос и наводить шорох среди вольнодумцев. Судя по всему, с этим я тоже выучился справляться блестяще. Империя Ящера ширилась и процветала, шесть замов вовсю наушничали друг на дружку, голодными крысоедами хавали зазевавшихся коллег. Кто-то рос, кто-то буксовал, кого-то выпинывали из конторы, кого-то выносили вперед ногами. Такая уж у нас наблюдалась жизнь. Вождю нации было все до фонаря, до фени и по барабану, страну прибирали к рукам джигиты с юга и востока. Особо тщеславные, не прошедшие в свое время по конкурсу во ВГИК, выныривали на телеэкранах с депутатской эмалью на груди. Иные шли дальше, становясь советниками первых лиц страны, отчего последняя все более кренилась, угрожая хрустнуть первозданным позвоночником и подобно «Титанику» малым ходом отправиться в царство Тартара. Глядя на весь этот балабонящий с высоких трибун кодлан, хотелось либо катить из страны куда глаза глядят, либо стрелять и стрелять. Из «Гюрзы», из «Иглы», из всемирно признанного «Калашникова», из чего угодно! И плевать было — в кого. От мишеней рябило в глазах, зудящие пальцы приходилось стискивать в кулаки. И фокусы с сигаретками проделывались легче легкого. Злость питала загадочную силу, и, запираясь в кабинете, я гонял по столу бумажные шарики, заставлял враскачку шагать спичечные коробки. Но это мало развлекало. Швейная машинка времени с монотонностью прошивала строку, дни вытягивались в серенький пунктир. От скуки порой начинало выворачивать наизнанку. Потому что отчетливо понимал: карьера — такой же обман, как все остальное, и этажом выше последует то же самое. Снова придется кого-то топить, кого-то улещивать, кому-то тонко намекать, а кого-то брать грубовато на калган, стряхивая с пути, как стряхивают с плеча докучливую мошку. И нового, увы, не получится. Не забрезжут розовые горизонты, стройные женщины не станут любить слаще, а число врагов наверняка удвоится и утроится. И тем же разбитым корытом будут маячить перед глазами опухшие рожи замов, будут улыбаться и щебетать девочки из кордебалета, и никуда не деться от собственной зубастой армии, готовой порвать глотку любому по одному твоему слову. И главный вопрос — зачем и на хрена — с повестки дня никто не снимет. Ни я сам, ни кто другой.

Конечно, можно было двинуть в президенты, благо сепаратизм сейчас в моде, а то и посадить на трон кого-нибудь из своих, но вопросительные интонации оставались. Для чего, на фига и зачем?.. Не столь уж приятно вместо дюжины душить тысячи, а вместо банкиров трясти города и целые народы. Ящера по крайней мере боятся и уважают, а кто нынче уважает президентов с министрами?

Отменив встречу с металлоторговцем из Новосиба и раздумав ехать к пьяной женушке, я бездумно колесил с Фимой по вечернему городу, болтая о чепухе, на которую эта юная девчушка после двух рюмок стремного «Амаретто» с готовностью отвечала. Мы заехали на заснеженную дачу, по двору которой бродил пушистый кавказец размером с доброго теленка. Щенок не накопил еще злости и запросто позволял чесать себя за ухом. Однако уже сейчас в медовых его глазках читалось: а не съесть ли вас, друзья мои? Так сказать, на всякий пожарный?.. Сторож с гладкоствольным семизарядным чешским автоматом стоял тут же рядышком, подробно докладывая о малых и больших происшествиях. Где-то что-то опять спалили, в третий раз взломали домик соседей. Сторож даже видел, кто именно ломал, не поленился даже долбануть из своего автоматика, однако милицию вызывать не стал. Может, и правильно, что не стал, но мы его не слушали. Будни нас не интересовали. Предпочтение отдавалась нюансам, и Фима до слез ухохатывалась над котенком, который бродил за кавказской овчаркой, как привязанный. Друзья-антиподы явно ладили, и когда котенок проваливался в сугробы по самые уши, кавказец терпеливо его отрывал. Делать на даче было больше нечего. Выпив со сторожем по стопарику и заставив моряков Ганса слепить под руководством Фимы приличных габаритов снеговика, мы расселись по машинам и вновь понеслись в город.

Уже на въезде какой-то коршун на «Линкольне» умудрился меня подрезать, но я и не думал притормаживать — треснул его бампером, а когда он попытался остановиться, добавил в борт так, что его длиннотелая черная калоша юзом пропахала с добрый десяток метров.

— Вот, паразиты! — Ганс выскочил из машины.

Фима испуганно ойкнула, а я, закурив, принялся наблюдать, как из «Линкольна» вылазит какой-то прыщ в двубортном бизнес-мундире. Еще пара шкафчиков полезла следом, но рядом уже стоял Ганс с «морячками». Их «Тойота» подоспела к месту событий, притормозив таким образом, что нос черной калоши оказался зажатым между паребриком и бронированными дверцами джипа. Вопли чуток поутихли. Мои парни на децибеллы не нажимали, демонстрируя более весомые аргументы. Что-то объясняя, Ганс добродушно тыкал стволом старенького коллекционного «Вальтера» в сторону вмятин на бампере «Ниссана», и прыщ, похоже, все более проникался ощущением вины. Кажется, Ганс намекал на возмещение убытков, но я сомневался, что наличность прыща удовлетворит его непомерное честолюбие, а потому, опустив стекло, великодушно помахал рукой.

— Что, без претензий? — не поверив, уточнил Ганс.

— Пусть валят, — я кивнул.

Один из героев в «Списках Шинглера», помнится, говорил, что более величественно — прощать, нежели наказывать. Дескать, наказать и плебей сумеет, а ты попробуй простить. Вроде чепуха, а ведь задело это меня тогда прямо до не могу. Словно не к концлагерному чугунку была обращена фраза, а ко мне. В общем Ганс, кривясь и кхакая, поплелся обратно к джипу, его «морячки», разочарованно поплевывая себе под ноги, двинулись к «Тойоте». Снова взревели моторы, мы кое-как разъехались. На прощание я все-таки шоркнул по «Линкольну» боковой скулой бампера. Решеточка у моего бронехода навроде кастета, и борозда получилась что надо!

— Кто такие? — поинтересовался я у начальника охраны.

— Рыбари, — доложил Ганс. — Из «Севдальрыбы». Директор и цуцики. Я им сказал, будут по гроб расплачиваться кетой. Между прочим, почти согласились. Если б не вы…

— Не жадничай, Гансик! — я зевнул. — Кета до наших краев свежей не доплывает. Потравили бы всю контору.

— Я бы им потравил!.. — Ганс еще что-то там ворчал, но мне было уже не до него. Я сладко зевал. То есть кета, конечно, рыбка неплохая, особенно свежего копчения, только крысятничать — скверная штука. Стоит только привыкнуть, век потом не отучишься.

— Ой, кинотеатр! — Фима крутанулась на сидении с такой резвостью, что на миг мне показалось, ее прелестная головка отвинтится вовсе, скатившись к моим ногам. Но все обошлось. Мы как раз проезжали мимо зачуханного строения, с цветастой афишей, и, впившись в нее глазами, Фима умоляюще затеребила мой локоть.

— Давай остановимся! Ну пожалуйста!

— Чего ради? — я послушно притормозил.

— Я ведь раньше здесь жила. Вон за теми двумя домами. А в этот кинотеатр ходила смотреть фильмы. Еще совсем маленькой девочкой.

Юная Фима была девочкой! Смехота! А кем, интересно, она была сейчас? Я фыркнул. Можно ли Ганса представить школяром в наглаженной рубашке, в галстучке и с портфелем? Можно, конечно. Если предварительно крепко напиться. Тем не менее машину я остановил, снисходительным взглядом прошелся по непритязательному фасаду здания. Кино-театр скорее походил на кино-забегаловку, но назывался, разумеется, «Родиной», что должно было по идее обижать, но отчего-то совсем не обижало. Национальное самосознание тесно срослось с национальным самооплевыванием. Хронически унижаемые в собственных глазах мы — о чудо! — постепенно перестали быть таковыми.

— Хочешь зайти?

— А можно? — глаза Фимы загорелись. Вероятно, ворохнулось под грудью октябрятское прошлое, запалило ностальгическую свечечку. Эта самая свечка, должно быть, и зажглась в ее карих глазках. Я улыбнулся. Ощущение было таким, словно заглядываешь в дверную щелку дядиной спальни.

— Конечно, можно. Сегодня, я царь и бог, исполняю любые желания.

Припарковав машину к наполовину раскуроченной чугунной оградке (явно трудились молодцы перед очередным организационным слетом), отворил дверцу.

— Ну что, зайдем? Рискнем, как говорится, здоровьем.

— Почему — здоровьем? — удивилась она.

— Примерно в таком же кинотеатрике, — объяснил я, — в дни моей светлой юности мне вышибли первый зуб.

Она засмеялась и тут же, спохватившись, зажала себе рот.

— Можно, — разрешил я. — Сегодня можно смеяться, можно даже заказывать мороженое в вафельных плевательницах. Уж нырять в детство, так плашмя и пузом! Как мартовский кот в водосточную трубу.

Озабоченно почесывая макушку, Ганс обогнал нас и скрылся в вестибюле. За ним протопала парочка «моряков».

— Они тебе не помешают? — я кивнул в сторону охраны.

Фима пожала плечиками.

— Сама не знаю. Странное состояние! Что-то помню, а что-то нет. И непонятно, что мне здесь нужно?

— Но что-то, видимо, нужно?

— Представь себе — да! Иду, будто кто-то тянет. В этот самый кинотеатр и именно на этот сеанс.

— Вот Гансик и поглядит, кто это тебя туда завлекает. — Я взглянул на афишу, нараспев прочитал: — Ковбои нашего времени… Забавно. И действительно что-то напоминает.

— Тебе тоже? То есть… Я хотела сказать «вам».

— Что хотела, то и сказала. Не надо лгать, Фимочка. Пусть будет «тебе», я не против.

Мы зашли в фойе, администраторы у входа встали по стойке «смирно». Успели, понятно, с Гансиком перетереть. А уж он умеет объяснять доходчиво. Про вип-залы и удобное время сеансов… Я щелкнул пальцами и вынырнувшему кудеснику сурово выговорил:

— Без фокусов, Ганс. Два билета, как положено.

Ганс ломанулся к кассе, но я уже передумал. Протянул ему пару зеленых купюр.

— Заплати за весь зал. Всех лишних выпроводи. Только интеллигентно! Никого не обижать. Деньги за билеты вернуть.

— Понял, босс! — Ганс плотоядно уставился на ободранную, толпящуюся у батареи центрального отопления компанию. Кроме этой команды в фойе прогуливалось еще три-четыре парочки, а больше зрителей не наблюдалось. Я покрутил головой. Не слишком кучеряво живут нынешние кинотеатры. С такой-то публики!

Предложив Фимочке согнутую руку, я галантно шагнул вперед. Она цопнула ее с какой-то пугливой поспешностью. По сию пору боялась чего-то дурочка. Некоторые штришки в ее поведении меня явно настораживали, но задумываться над этим было лень. Один из «морячков» торжественно распахнул перед нами двери, раздвинул бархатные шторы, и мы степенно вступили в пустой зал.

Дощатый пол, украшенные пилястрами колонны, стандартная лепнина под потолком. Справа, слева и сверху цветастые гербы некогда дружественных республик, пшеничные колосья и знамена, знамена, знамена… Но более всего поражала люстра. Огромная из тысяч граненых стекляшек, она гасла на глазах, напоминая заходящее солнце. Мы поспешили занять места, и эхо шагов гулко загуляло под сводами.

Никто не сорил семечками, никто не блажил в первых рядах, и подобно Фимочке я все более проникался мыслью, что не зря оказался в этом месте. Казалось, что-то проникло в позвоночник, стальной пружиной выпрямило тело, пропитав напряженным ожиданием чуда. И чудо действительно свершилось. Едва мы устроились на холодных замшевых сидениях, как застрекотал кинопроектор. Мутный от золотистой пыли луч оживил полотно экрана, высветив на нем название фильма и профиль человека в широкополой шляпе. Заиграла мрачная мелодия далеких прерий, и камера потихоньку стала наезжать на скрытое дымкой лицо ковбоя. А потом Фима вскрикнула, больно стиснув мою руку ноготками. Где-то под темечком у меня звонко перещелкнуло, как бывало порой при демонстрации наиболее сложных фокусов. Холодные мурашки стайкой засеменили по спине. Дымка, скрывающая героя окончательно рассеялась. С экрана на нас цепко глядели глаза Ящера.

Да, да! Я САМ, непонятным образом перенесшийся на экран, взирал на двух съежившихся в пустом зале зрителей. Взирал, надо заметить, очень и очень нехорошо. Фильм занялся подобно лесному пожару. Замерев на своих местах, мы молча смотрели и слушали.

Глава 4

В ковбои нынешнего века

Мне, вероятно, не пролезть,

Хребет иного человека

Пусть оседлает эта честь…

Павел Артемьев

Фима дрожала, как осиновый лист, а я… Я скрежетал зубами и мысленно клокотал. Черт, черт иеще раз черт! Через меня словно ток пропускали! Некто невидимый орудовал рубильником, и тело скрючивало судорогами. Жутковатый, знакомый по снам паралич не давал возможности встать, а в один из моментов вдруг показалось, что впереди сидят еще люди — десятка два или три зрителей. Они располагались ко мне спиной, однако взгляды их я невообразимым образом чувствовал. Бывает так, когда затылком ощущаешь чей-то ствол, чей-то прищуренный глаз, — сам не раз испытывал подобное. Здесь наблюдалось нечто похожее. Хотя… При чем тут стволы и взгляды! Все эти псевдозрители были, разумеется, обычным наваждением, более страшным казалось другое — то, что мы сейчас видели. Ощущая внутреннюю дрожь, я сидел и пальцами стискивал обгрызенные подлокотники. Я был не в силах оторвать взор от экрана. Нам демонстрировали вещи, о которых не знал никто кроме меня! Меня и тех отошедших в мир иной, что не могли уже поведать никому о своих последних минутах. Впрочем, черт с ними, с последними минутами! Необъяснимое заключалось в том, что это не было фильмом! На белом полотне под музыку техасских вестернов планомерно прокручивалась моя собственная жизнь! И на экране был тоже я! Не артист, не двойник, а именно я! И Ганс был самый настоящий, и покойный Мак, и Дин-Гамбургер — один из лучших моих снайперов. Значит… Кто-то умудрился заснять нашу теплую компанию! Самым искуснейшим образом! И мы, экранные идиоты, гоготали и подшучивали, накачивались джином и безобразничали, ни о чем не догадываясь, не подозревая. Сюжет же, надо признать, раскручивался по всем правилам нынешних триллеров. Зрители требовали, чтобы кинобифштекс был обильно полит кровавым кетчупом, и милостивые режиссеры не видели причин, чтобы отказывать им.

Сначала взвилась в воздух машина Беса. Выписав двойное сальто, бежевая красавица со скрежетом проехалась по тротуару, подмяла зазевавшуюся старушку и чуть погодя жарко полыхнула. Потом по третьему этажу налоговых комиссаров жахнули из «мухи». Бил умелец и специалист. А потому обошлось без промаха. Кирпичики так и брызнули в стороны, толкаемые вздувающимся пламенем. Позднее мне доложили, что ракета угодила точнехонько в стол Муримова, этого хитрющего жука, который вместо традиционного тарифа однажды запросил с меня вдвое. За жлобство его и шлепнули. Без особого изюма, но быстро, профессионально и, как теперь мы имели возможность видеть, даже красиво. Еще минута багровых всполохов, и экран воспроизвел маленькое сафари, совершенное в прошлом году. Тогда, выпустив двоих чинуш в леса северного Урала, мы устроили на них честную охоту — без собак и всяких там микрочипов с радиомаячками. Воплотили, так сказать, роман Дэшила Хэммета в плоть и кровь. Хотя особой крови в общем-то не наблюдалось. Этим банковским жилеткам, никогда не отрывавшим геморройных задниц от пуховых кресел, можно было дать и втрое большую фору. Я даже предположил тогда, что отпусти мы их вовсе без погони, они и тогда бы непременно погибли. От холода, голода и мошкары. Парней, подобных Рэмбо, в реалиях не встретишь, и наша дичь уже на вторые сутки позволила себя настигнуть. Рыхлые дяденьки без сил лежали на земле и были не в состоянии сказать «мяу». Первым выстрелил Ганс, это камера показала предельно четко, а потом уже «флэшью» добавил я. Без садизма и прочих восточных причуд. И закопали их, кстати, вполне по-человечески. Чего пугать туристов косточками. Мы не пираты старика Флинта.

Сюжет продолжал раскручиваться по жесткой спирали, и когда алым мессивом брызнули потроха ребят Карихана, пытавшегося юлить со мной в прошлом квартале, я уже был на ногах. Первая оторопь прошла, я снова держал себя в руках. Наверное, Ганс ощущал нечто похожее, потому что моментально оказался рядом. Губы мои прыгали и кривились. Впервые я не знал, что сказать, в какую сторону науськать своих псов. И потому я просто рванул прочь из зала, кусая губы, стискивая кулаки.

Лишь в фойе, судорожно вздохнув, я покосился на Ганса.

— Все видел?

Он напряженно кивнул.

— Кто нас мог так подставить?

— Черт его…

— Может, Поэль?

— Этот гнус из центробанка? — плечи Ганса растерянно дернулись. Здраво рассуждать у нас не получалось, но принимать решение следовало немедленно.

— Он! Больше некому. — Прошипел я. — Помнишь, этот толстосум спонсировал какие-то фильмики? Еще сыночка своего дегенеративного пристроил на вторую роль.

— Было такое.

— Значит, с ним и перетрем в первую очередь! — Я дернулся к выходу, но тут же остановился. Мысли табунком спятивших кавалеристов порхали в голове, на скаку рубали по стенкам черепа шашками.

Зачем?.. Зачем Поэлю понадобилось снимать всю эту ахинею? Чтобы подцепить Ящера на крюк? Смешно и нелепо! Или у него завалялось что-то про запас?..

— Ганс! — я ухватил начальника охраны за плечо. — Срочно вызывай наших! Бригаду Каптенармуса, Утюга — всех. Пусть парни Дина тоже будут наготове. Задай позывные, радиочастоты и прочее.

— Двигаем к Поэлю?

Я кивнул и тут же, нахмурившись, обернулся. Дьявол! Совсем перестал соображать…

— Однако… — мне стало зябко и неуютно. — Кто-то ведь запустил эту шарманку!

— Точно!

— Ну-ка, Гансик быстро наверх! Этот гад должен быть еще в операторской! Надо забрать пленку, — сам, короче, знаешь…

Слова мои услышала охрана. Опережая нас, парни метнулись к служебному входу. Что-то пискнула вслед администраторша кинотеатра, но на нее даже не взглянули. Одолев коротенькую лестницу, мы вбежали в коротенький коридор с двумя дверьми. Чтобы не терять время, вышибать принялись обе разом, хотя было ясно что проектор должен размещаться со стороны кинозала — значит, где-то справа. Хрустнул старенький косяк, и мы ворвались в затемненную комнатку. В руке Ганса плясал «Вальтер», но целиться было не в кого. Операторская оказалось пустой. Огромный, смахивающий на гиперболоид инженера Гарина проектор жужжал вхолостую, медленно прокручивая огромные цинковые бобины. ПУСТЫЕ бобины! Пленку успели унести.

— Перерыть все вверх дном! — прохрипел я. — Все здание! И баб этих тряхни. Они должны знать, кто здесь был.


***


Чуточку поуспокоившись, я вновь вернулся в зал. Фимы, понятно, уже не увидел. Перепугалась, дуреха, удрала. Да и хрен с ней! Не до нее. Потому что снова кто-то откопал топор войны и зазвенел в боевой бубен. И снова, как встарь, пришла пора влезать в седло, пристегивать к поясу отточенный меч-кладенец. Судороги пробегали по моему лицу, губы дергало острыми ниточками. Что ж… Видно, такая у тебя стезя, Ящер. Судьбина, обликом схожая с зигзагом молнии.

Экран белел первозданной чистотой, и люстра над головой сияла сотнями огоньков. Перед глазами заново всплывали увиденные картины: слепящие вспышки взрывов, собственный довольный оскал, стекленеющие зрачки недругов. Я не знал, я не имел ни малейшего понятия, КТО и КАК умудрился запечатлеть нас в те роковые секунды!

Что-то в этом чувствовалось не то. Металлический привкус какой-то мистики…

Волны неприятной дрожи продолжали гулять по спине. Пальцы то и дело ныряли к близкой кобуре, яростно стискивали пистолетную рукоять. Успокоиться и собраться с мыслями никак не получалось. Я лихорадочно соображал, но никак не мог зайти с нужной стороны. Мину-растяжку установили умело, сюрприз сработал более чем неожиданно!.. Кто же придумал весь этот номер? Поэль? Подручные Мороза?.. И ведь озвучили как! Музыку подобрали из разряда психоделического вестерна, — должно быть, умный звукооператор поработал! Найти бы да выдернуть ноги!.. Так или иначе, несомненным представлялось одно: тот, кто это сделал, был мастером на все руки — и мастером всемогущим.

Я поднял голову. Говорят, нынешние спутники-шпионы способны фиксировать подобные эпизоды. Но тогда на ленте мелькали бы только наши макушки, а все было снято, как положено — в фас и в профиль. Не вызывало сомнений, что фильм состряпан вполне профессионально. Кто же тогда нас заказал? Какой такой премьер или президент? Или решили пошутить парни из спецслужб?

Мне послышался слабый стрекот. Еще один звучный щелчок в голове. Стул, в который я уткнулся окамневшим взглядом, скрипнул, явственно качнувшись. А мгновением позже огни над головой стали гаснуть. Я обернулся. Так и есть! Снова знакомая музыка!.. Пистолет сам прыгнул в ладонь. Я прицелился в амбразуру под потолком, откуда вот-вот должен был высверкнуть луч кинопроектора, и опомнился. Галлюцинации. Всего-навсего очередное наваждение.

Стрекот пропал, электрический свет продолжал устойчиво гореть. Мне просто померещилось и послышалось. Нервы, будь они неладны!

Сунув «Беретту» в карман, я с шипением выдохнул воздух и медленно зашагал к выходу.

Поэль! Больше некому. Во всяком случае начинать нужно именно с этого борова. Просто чтобы не вязнуть и не буксовать на одном месте. Начать, а там будет видно. Фильмы-то он и впрямь снимал, факт! Плюс кого-то там спонсировал на выборах. Каких-то липовых депутатиков. Не то национал-абстинентов, не то любителей скисшего пива. Впрочем, неважно. Куда интереснее то, что с клипами и прочей кинопродукцией этот паскудник дело действительно имел. Значит, в самом скором времени ему предстояло иметь дело и со мной.


***


В одной руке девица держала эскимо, в другой сигарету. Каждую затяжку, словно стопку водки, она закусывала мороженым, заодно заглатывая, должно быть, и энную порцию собственной помады, коей на губах этой соплюшки было в преизбыточном количестве. Выглядела она одновременно и соблазнительно, и вульгарно — во всяком случае достаточно вульгарно для моего нынешнего настроения. Мягкотелая Фима тут бы вряд ли подошла, да и не наблюдалось Фимы поблизости. Исчезла девица красная, подул ветерок и сдул. А потому, кивнув Гансу на деваху, я потянулся к сотовику.

— Договорись с подружкой. А я пока с Поэлем побалакаю.

— Может, не надо? — Ганс нахмурился.

— Что не надо? Подружки?

— Я о звонке Поэлю. Неплохо бы погодить.

— А чего годить?

— Ну… Сперва прессанем его, прихватим за горлышко понадежнее, а уже потом…

— Будет тебе, Гансик, и потом, и распотом. Не бойся, звонок психопрофилактический, не более того.

Кивнув, Ганс полез из машины. Кося в его сторону одним глазом, я прижал к уху трубку телефона и набрал только что добытый разведкой номер. Пальцы продолжали чуть подрагивать, искомую комбинацию отбили только с третьей попытки. После седьмого или восьмого гудка ответил хриплый мужской голос — голос явственно недовольный, привыкший повелевать. По счастью, обошлось без секретаря и автоответчика. На резковатое «да?» толстосума я не обиделся.

— Привет, Поэль! Никак спать вздумал? Раненько ложишься! Ох, раненько!

Должно быть, он поперхнулся, потому что кроме участившегося дыхания я ничего более не слышал.

— Куда ты там запропал? Я, кажется, с тобой разговариваю.

— Ящер… — пробормотал он. — Но каким образом?.. Ах, да, конечно. Ты мог и узнать.

— Ты о номере? Брось! Такой пустяк. Хочешь назову цвет волос девочки с которой ты сейчас барахтаешься? Могу даже сон пересказать. И твой будущий, и твоего сынишки.

Говорил я ласково и неспешно, по опыту зная, сколь глубоко пробирает оппонентов подобная манера общения. Уверен, усатый Коба, обзванивая по ночам своих соратников, говорил тем же проникновенно ласковым голосом.

— Что тебе нужно, Ящер? По-моему, то дело с алюминиевым заводом мы уже обсудили. Все решено, контрольный пакет за тобой, а я только…

— А ты только имеешь свой скромный пай. И на пай этот снимаешь славные сериалы, верно?

— Не понимаю…

— Что тут непонятного! Я говорю про твою любовь к кино. Ты ведь у нас любишь кино, верно? Какую новую роль предложили своему отпрыску?

— Я думал, ты знаешь. Ты ведь обычно все знаешь…

Кажется, он чуточку пришел в себя — во всяком случае начинал уже дерзить, и я от души прошипел в трубку:

— Все, Поэль. Конечно, все… Ты даже не подозреваешь, сколько самого разного я знаю о тебе.

— Ты что-то хочешь мне предъявить?

— Нет, звякнул от скуки. Проведать, так сказать, старого товарища, справиться о здоровье. Как оно, кстати, у тебя? Не пошаливает?

— Спасибо, не кашляю.

— Вот радость-то!

— Брось дурить, Ящер! Скажи, у тебя действительно никаких дел?

— Конечно, никаких! Ни дел, ни претензий. Так что спокойной ночи и передавай привет подружке.

— А ты своей…

Я зло хлопнул трубкой об колено. Надо признать, этот сладкоречивый заморыш быстро выходил из гипноза. И не слишком похоже, чтобы он как-то отреагировал на мой намек о фильмах. Или настолько смел, что чихать ему на мое мнение? Занятно! Какую же это крышу надо иметь, чтобы буром переть против Ящера? Среди комитетчиков у меня пара карманных генералов, а что может быть страшнее комитета в стране развитого социализма? Итальянская мафия? Ха-ха и хо-хо! Да здесь эти ребята у нас никто! Кстати, и там на своей территории предпочитают больше дружить, нежели воевать с российскими ваньками. Ваньки сейчас злы на весь свет. У них почву из-под ног вышибли, веры лишили. Вчера они лобызать готовы были мавзолей и красный кумач, а сегодня оптом плюют на вождей прошлых и нынешних. А ведь это процесс такой — начни только плеваться, не остановишься. Ту же Америку по свободомыслию в пару лет переиграли, потому как они своего Кеннеди по сию пору чтят, глаза закрывая на все его похождения. Нам же теперь — что Берия, что Хрущев — один хрен. Любили до обморока, теперь до одури ненавидим. А ненависть с цивилизацией плохо уживается. Потому и сторонятся ванюшек — с их восточной жестокостью, германским умом и русским удалым беспределом. Только киньте косой взгляд, и запросто шарахнем из базуки по Капитолию или в Биг Бен какой-нибудь запульнем из «мухи». Делов-то! А если пожелаете, на бульдозерах прокатимся по клумбам Елисейских полей, в саду Тюильри фейерверк устроим. Такая уж у нас натура, господа капиталисты! Есть уже печальный опыт. С колчаками воевали, с кутепывыми и махновцами. А ведь свой брат был — славянский! Что ж там о чужих толковать! Если родину распяли, никаких иноземцев не пощадим!..

Ганс возвращался к машинам, галантно держа девчушку под руку. Сигарету малолетка отбросила, но мороженое лихорадочно долизывала. Это хорошо. В смысле, значит, выбора. С тем, кто держится за сладкое, всегда проще договориться. Я распахнул дверцу.

— Она сказала, — шепнул склонившийся Ганс. — Что согласна, но при одном условии.

— Что за условие, детка? — я перевел взгляд на девчушку.

— Отбой, — она швырнула мороженое и отряхнула ладони. — Было условие, да сплыло. Поехали.

— Нет, ты скажи! Любопытно.

— А чего тут говорить. Вдруг, думала, урод какой-нибудь клеится — с пузом да с бородавками, а ты дядечка вроде ничего, приличный.

Я хмыкнул.

— Выходит, договорились. Как звать-то тебя?

— Надя.

— То есть, значит, Надежда? То самое, что умирает в последнюю очередь? Это тоже хорошо. Некоторым образом даже символично.

Ганс помог девчушке устроиться на сиденье, захлопнул дверцу и, обежав машину кругом, плюхнулся рядом с водителем.

— Куда едем? — деловито осведомилась Надежда.

— На презентацию. Знаешь такое слово?

— За кого меня держишь, дядя? — Надежда криво улыбнулась.

Я внимательно поглядел на нее. Кажется, злой попался ребеночек. С характером. Но с иной мне было бы сейчас во сто крат тяжелее.

— Трогай, кучер! — я кивнул в зеркальце водителю. Зацокали клапаны-копыта, карета покатила в неведомое.

Глава 5

Увяли за ночку глаза,

Мышонком стала гюрза…

С. Кинтуш

Россыпь родинок на лице Буратино ничуть его не уродовала. При желании их можно было даже принять за веснушки. Но главное: он умел улыбаться. Стоило ему хоть чуточку улыбнуться, как глаза этого вечноюного альфонса вспыхивали, точно новогодние свечи. Должно быть, за это его и боготворили женщины. Хотя… Вполне возможно, я и ошибался. Могли любить за орлиный профиль, за опытные и трепетные пальцы, которыми он ласкал их телеса, за то что умел лгать и лгал как правило с убеждающей трагичностью, красиво. Так или иначе, но этому парню я отстегивал хорошие бабки, а он жил с теми, на кого ему указывали. В данном случае указывать было излишне, в число пассий этого альфонса входила любимая куколка Поэля — некая Клариса. То бишь, звали ее просто Лариса, но «просто» ее не устраивало, как не устраивало и желание Поэля монополизировать ее роскошное тело. Поэль был ее работой, Буратино — сердечным увлечением. Забавно, однако и у последнего, по моим разведданным, имелась аналогичная шкала. Работа работой, но и о сердце этот парнишечка не забывал. На загородной даче Буратино содержал собственное увлечение — довольно неказистую дамочку, неизвестно чем привлекшую этого красавца. О причинах столь странной привязанности я, понятно, не распространялся. Козыри следует приберегать на черные дни, и чем больше на руках подобных карт, тем вернее шанс, что черные дни никогда не наступят.

Так или иначе, но на сегодняшний день Клариса вновь попадала в сеть моих стратегических разработок. Как известно, мужчинки в постелях становятся на редкость болтливыми и успехами, как, впрочем, и неудачами, с удовольствием готовы делиться. Оттого-то на зов начальства и явился смазливый имперский агент. На этот раз Кларису-Ларису должно было заинтересовать происхождение загадочного фильма под названием «Ковбои нашего времени». Все, что требуется, я разъяснил ему в пять минут. Задачу Буратино понял и, получив «подъемные», скоренько улетучился. Я же придвинул лист бумаги и стрелочками накидал схему, в центре которой оказался смахивающий на ослика Иа наш многоуважаемый Поэль, в прошлом комсомольский лидер и ленинский стипендиат, в нынешнем преуспевающий «бизик» и «папик». Вокруг Поэля карандаш бегло разбросал цепочку капканов, в один из которых он рано или поздно должен был угодить. Мои парни сидели отныне на всех его частотах и линиях. Офис и пару квартир мы обильно засеяли радиожучками. Удовольствие из дорогих, но дело того стоило. Через каждые два часа бдительные операторы докладывали об услышанном Гансу. Ганс выцеживал суть и сублимировал главное, сообщая результаты непосредственно мне. Впрочем, одним только Поэлем ограничиваться мы не собирались. Кислород в свое время я перекрывал многим, а потому работа велась комплексно и в нескольких направлениях. Не чурались мы и традиционных проверенных технологий. Знакомый спец из органов в сопровождении моих ребяток подрулил к кинотеатру, чтобы взглянуть на операторскую своими глазами. Вволю помахав кисточкой и сняв всевозможные «пальчики», он ревностно допросил всю тамошнюю обслугу. И вот что в конце концов доложил: о фильме под названием «Ковбои нашего времени» они, то есть те, кто в кинотеатре работал, оказывается, слыхом не слыхивали, и всю эту неделю крутили в дневные сеансы детскую лабуду о Ваське-трубаче, а в вечерние — «Великолепную семерку» с «Фантомасом». Имелись соответстующие афиши, наличествовала положенная в подобных случаях документация. Среди цинковых коробок также не обнаружилось ничего подозрительного. Явленный глазам спеца киномеханик рыдал и клялся, что в тот вечер все было, как всегда, и лишь около десяти он, кажется, выходил покурить на улицу.

— Что значит «кажется»? — перебил я сыщика. — Он что, в подпитии находился? Мы его там, кстати, не видели.

— Потому и не видели, что в кинотеатре этого субчика не было. По словам контролера, он вышел из здания покурить и не вернулся. Сам он бормочет что-то о провале в памяти. Дескать стоял, курил и вдруг — раз! — ни кинотеатра, ни знакомых улиц. За спиной — памятник Ленину, в голове — абсолютная пустота.

— Памятник Ленину? Это какой же?

— В том-то все и дело, что киномеханик говорит о центральной площади.

— Чушь собачья!

— Естественно. От кинотеатра по прямой это около трех кэмэ. Однако и на ложь не похоже!

— Не похоже?

— Ну да. Потеет, как юноша. Мамой клянется! А уж я вралей на своем веку повидал.

— Как же его туда занесло?

— А вот этого он абсолютно не помнит.

— Забавно. Может, он все-таки крутит динамо?

— Девяносто пять процентов — что нет. Захотел бы соврать, придумал бы что-нибудь убедительнее. Тем паче, что парень вроде неглупый, сам понять пытается, что же такое с ним стряслось. И никто, говорит, вроде не подходил, просто накатило вдруг беспамятство какое-то и все. Ничегошеньки не может вспомнить! Ни единого момента!

— Мда… А раньше у этого лунатика что-нибудь похожее приключалось?

— Уверяет, что нет. Алкоголем не злоупотребляет, коноплей сигареты не набивает.

— Кстати, у себя в комнатушке он, покурить не мог? Зачем его на улицу потянуло?

— Там у них с вентиляцией какая-то беда. Душняк, говорит, никакого проветривания. Окон-то нет. А на воздухе, мол, самое то. Операторскую он запирал. Уверен на все сто. Посторонних билетерша не видела. Сейчас кинотеатр пустует, так что проскользнуть незаметно не так-то просто. Только если со стороны фасада или через окно.

— Это сложно?

— Да ничуть. Всего-то второй этаж! Иметь какую-нибудь стремянку — и без проблем вскарабкаешься. Правда… — сыскарь замялся.

— Ну?

— Нет там никаких следов. Окна я тоже осмотрел. Самым внимательным образом. Кругом пылюга и гвоздями заколочено. Шляпки успели проржаветь. Словом, если кто там и побывал, то пробирался иным путем. Либо через буфет, либо зашел раньше — вместе с посетителями, а потом притаился в закутке.

— Несостыковочка! — бормотнул Ганс. Я вопросительно посмотрел на него.

— Что тебе не нравится?

— Да все не нравится! Ерунда какая-то выходит. Мы ведь не собирались там останавливаться. Случайно все вышло. Как же они могли успеть? И афишу заменить, и с механиком всю эту комбинацию провернуть.

Он поглядел мне в глаза, и мы враз подумали об одном и том же.

— Неужто Фима?

— Она, — Ганс утвердительно кивнул. Я откинулся на спинку кресла, на секунду зажмурился. Смерть, до чего не люблю предательств! Но ведь предают! Как минимум — раз в квартал. Кто на денежки левые клюет, кто на женские прелести. Вот и Фимочку нашу, выходит, затянуло мальстремом. Не удержалась девочка, не устояла. Что ж, грустное обстоятельство! Весьма и весьма!..

Я распахнул глаза, сосредоточенно забарабанил пальцами по столу. Все и впрямь вставало на свои места. То есть — почти все. Дамочка играла на чужих — и играла, возможно, с самого начала. Уговорила меня остановиться в нужном месте, выманила наружу. А в кинотеатре, разумеется, юркие ребятки все подготовили заранее — и афишку липовую скроили, и механику сунули под нос какой-нибудь наркотик. Звенышки пристроились к звенышкам, получилась цепочка.

— Высылай группу, — процедил я. — Волоки ее сюда!

Сыскарь неуверенно приподнялся на стуле.

— Надо понимать, я вам больше не нужен?

— Верно полагаешь, — я со значением постучал согнутым пальцем по телефонному аппарату. — Только убедительная к тебе просьба: будь рядом с этой штучкой. Может случиться так, что вызовем повторно.

— Разумеется. Всегда рад услужить, — улыбаясь, работник прокуратуры выскользнул за дверь.

— Слизняк, — фыркнул Ганс. — Вот Шошина бы сюда, тот моментально выдал бы две сотни версий.

— Шошин за решеткой. И сидеть ему еще… — я мысленно прикинул. — В общем многовато. А ты почему, кстати, не торопишься?

— Да иду, конечно, иду. — Ганс без особой охоты встал. — Только печенкой чую, облом светит. Если все заранее подготовлено, если внедрили ее к нам серьезные люди, то черта-с два мы кого-нибудь найдем. Как пить дать, слиняла девочка.

— Слиняла или нет, это тебе и следует проверить!

— Проверим, босс. чего ж не проверить.


***


«Прозвон» по империи несколько успокоил. Банки работали, магазины торговали, на бирже мои горлодерики скупали заказанное по надлежащим ценам, вагоны и рефрижераторы мчались по дорогам с положенным товаром на борту. Какие-то гастролеры сдуру наехали на шашлычную Стаса, но туда моментом подкатили морячки Ганса. Чужакам вполне мирно накостыляли, без тяжких телесных повреждений спровадили подале. Был еще один конфликтик местного значения. Какие-то отморозки спьяну прошлись по улице, круша все направо и налево. Краешком этот ураган коснулся одной из наших автостоянок. Само собой, не обошлось без битого стекла и мятых кузовов. Сторож пальнул для острастки в воздух, от греха подальше заперся в своей будочке, в которую принялась ломиться молодая поросль. Прочности обитой железом двери хватило ровно на столько, чтобы парочка дежурных машин с амбалами Утюга благополучно добралась до места. С юными беспредельщиками церемониться не стали. Проведя кулачный массаж по полной программе, сковали наручниками и, подгоняя дубинками, спровадили в «каторжный дом». Теперь молодцам предстояло осмыслить на досуге свое нелучезарное поведение, а главное — отмазать грехопадение праведным трудом и щедрым выкупом. Само собой, навестил ребятишек и Хасан, негласный глава «каторжного дома». Вновь прибывшим на нарах отлеживаться позволялось недолго. Грязной работы у нас всегда хватало, и «каторжане», как правило, работали на совесть весь выписанный от Хасана срок. Ментам бы у нас поучиться! Мальчик, что собственноручно вставит не одну сотню стеклышек, навряд ли в будущем возьмется за камень. Клин клином — и никак иначе!

Вскоре вышел на связь и стукачок из органов. Он от своей агентуры узнал, что в ресторане «Южный» собирается малая сходка. На повестке дня — «разное» плюс внезапная кончина Мороза. То бишь собираются обсуждать мое персональное дело. Будут, конечно, пыжиться, кто-нибудь обязательно потребует крови, но независимо от того, что они там надумают, о решении, как заверял стукачок, я узнаю уже через полчаса. Да и не должны по идее ничего плохого удумать. Через Соху Красоватого я неделю назад кинул на кассу жирный кус. Это многим заткнет рот. У всех нынче кризис, у всех трудности, а Ящер партвзносы платит исправно. Так что грядущая сходка меня не слишком тревожила, как не тревожил и тот неприятный факт, что машина руоповцев с капитаном Костиковым во главе, этим осьминожком, вцепившимся в меня года два назад, по-прежнему колесила вокруг офиса. Парни Ганса сообщили, что на крыше у них какая-то новехонькая антенна. Усато-полосатая. По всему выходило, что идеалист Костиков опять норовил услышать неположенное. Но на лихих капитанов у нас всегда найдутся бравые генералы, — так что туч грозовых не намечалось и на этом фронте, а потому, сплавив Ганса за Фимой, я позволил себе расслабиться. Через черный ход меня вывели к машине, и через энное время я сидел уже на одной из своих потайных квартирок. Сделал дело, гуляй смело. Чуточку гульнуть я как раз и вознамерился.

Цветные пузыри, колеблясь, всплывали и тонули в стеклянном настольном сосуде. Тихо играла музыка — не рок и не джаз, что-то приторно мягкое, ненавязчивое. Утомленным падишахом я утопал в кресле, а напротив меня располагалась Надюха. Эта юная краля дула «Шампанское», как сорокалетняя разведенка. Болтая ногами, с азартом младенца, припавшего к соске, посасывала сигаретки. В голове у нее посвистывал веселый ветерок, и слушать ее было одно удовольствие. Детский незатейливый треп с самым крутейшим суждением о мире.

— ..Мы ж, в натуре, не виноваты, что родились в такое скотское время, верно? — она требовательно шмыгала носом. — Вот и нечего на нас катить. Плохие, сякие, не такие… А сами-то какими были, интересно? Тоже небось в перерывах между строительством коммунизма перепихнуться любили? Ты, Робби, как считаешь, любили или нет?

— Думаю, что любили.

— Ну вот! Они же тоже люди. А теперь им обидно. Построить, блин, ничего не сумели, а на нас пеняют. Мы-то, понятно, тоже ничего не построим, но мы хоть не врем.

— Кто это мы, Надюха? — я вскрыл золотистую упаковку с мороженым и придвинул к девице. — Меня ты, похоже, записала в стан погодков?

— А чего? Ты еще не старый, — она плотоядно облизнулась и потянулась к мороженому. — Злой только. А те, кто злятся, все психи.

— Интересно! На кого это я злюсь?

— Ты?.. Да на всех злишься! На весь белый свет. И улыбка у тебя, как у робота. Потому ты и Робби. Я, кстати, тоже всех вместе терпеть не могу. Другое дело, когда по отдельности. А все вместе всегда до каких-нибудь гадостей додумываются. Типа войны или политики.

Я улыбнулся. Хорошо сказано! Типа войны или политики. Тут она била в точку. И трудно было что-либо возразить. Надюха мало что знала, совершенно не читала ни газет, ни книг, однако многие вещи истолковывала, на мой взгляд, удивительно верно. Прямо каким-то нутряным разумом распознавала. Потому и выслушивал я вздор этой девахи с немалым любопытством. Это ведь тоже тайна из тайн — почему среди образованных да ученых сплошь и рядом встречаются идиоты, а среди беспросветной рвани нет-нет, да и наткнешься на самородка. То есть это, конечно, не правило, однако и не исключение. Еще поляк Лем писал о творцах и роботах, впрямую приравнивая человека к машине с заранее заложенной программой. Тикают часики, проходят годы, и вот включаются некие неведомые шестереночки, дребезжит роковой звоночек. Программа срабатывает, и спокойный добропорядочный гражданин нежданно-негаданно превращается в маньяка, а неумеха неуч напротив, спохватываясь, начинает наверстывать упущенное, в короткий срок обгоняя высоколобых собратьев, и какой-нибудь рыбак с северных морей бросает все и поспешает в Москву, чтобы стать Ломоносовым, из Тобольской деревушки едет за мировой славой будущий адмирал Федя Ушаков. Посчитать внимательно — так сколько их таких притопало в столицы с периферий — ванек и мишек! Прикинуть общее число, сопоставить — и стыдно станет за столицы. Чужим, получается, живут! Умом и талантами, взятыми со стороны. Арендаторы хреновы! Вот и эта цыпочка, уверен, была намного умнее половины студенток какого-нибудь элитарного вуза. Не языком, не эрудицией, а нутряной сутью. Без сомнения видела эта девица мир яснее других, при этом не стеснялась называть вещи своими именами.

— Ничего не меняется, Робби, — бормотала она с набитым ртом. — Все, как текло, так и течет. Раньше принцев ждали, сейчас каких-нибудь фарфоровых итальянцев. Чтобы обязательно с тачкой и виллой. И чтобы жизнь навороченную устроил. Короче, чтобы ни о чем не думать… — Она, отпыхиваясь, развалилась на диванчике, одну ногу забросила на стол, показав мне румяную пятку. — Знаешь, чего я сейчас вдруг сообразила?

— Не знаю.

— А то сообразила, что мы победили, понимаешь? Всех этих лордов и байронов, астрономов в жабо и профессоров кислых щей!

— Да откуда ты это взяла?

— Точно тебе говорю! Ты просто не задумывался никогда. А я вот сейчас задумалась и поняла.

— Что поняла?

— А то, что революция на самом деле случилась. Не какая-нибудь криминальная, а самая наинароднейшая. И не только у нас, — во всем мире.

— Ну-ка, ну-ка, поясни! — я заинтересованно пересел к ней, придвинувшись ближе, обнял за талию.

— Запросто, — она принялась загибать пальцы. — Ты прикинь, раньше чего было? Моцарт с Пушкиным, Диоген с Гамлетом, так? Король Лир и прочие аристократы. В карты и домино не играли, в вены и ноздри не ширялись. Собирались себе в залах с колоннами, слушали симфонии разные, поэтов со сцены. Ну, а народ горбатился в это время, пахал, сеял.

— Ну?

— Вот тебе и ну! Теперь-то видишь, как все обернулось? Королей нет, всех на фиг повывели, у каждого дома по двадцать каналов. Жрачки хватает, вместо симфоний — Алена Апина. А что? Девочка стильная — и все, главное, понятно. Тут тебе любовь, а тут опять же разлука, слезы-мимозы и прочее. А когда помню поставили раз в школе пластинку этого самого… Шестаковича, что ли? Так ведь скука! Чуть челюсти не вывихнули — так зевали. Или стихотворения опять же! Ты хоть одно знаешь наизусть? Я так нет. Потому как тоже скука. Если их не петь, конечно. А раньше-то их взахлеб читали, в театрах вместо Райкина с Арлазоровым слушали. Наверное, и билеты покупали, вот ведь смех! Сейчас-то, ясное дело, не купят. Вот и получается, что наша взяла. Те, кто пахал, они, может, и трудяги, но только ни симфоний, ни балета им даром не нужно.

— Так уж и не нужно?

— Точно тебе говорю! Включи-ка свой ящик! Много там тебе балета покажут? Или картин каких-нибудь из музея? И не увидишь никогда! Потому как паханы, что телевидением командуют, тоже из пахарей да купчишек… — Надюха фыркнула. — Да ты наших министров послушай! Дундуки — дундуками! Только-только от сохи отошли! Ударение ставят хуже моих подруг. Я и то, пожалуй, грамотнее говорю. Вот тебе и плоды победы. Скажешь, не так?

Нахмурившись, я припомнил, как совсем недавно слышал радиотрансляцию религиозных проповедей. То есть, поначалу я даже подумал, что это гонят какой-нибудь рэп-концерт, а потом с опозданием дошло, что это новый разжеванный донельзя вид проповеди. Гремела музыка, и дяденьки, перехватывая друг у дружки микрофоны, частили скороговоркой молитвенный текст и точно припев хором выкрикивали «алилуйю». Удивительно, но, кажется, Надюха была права. Масс-культура сглодала эстраду с литературой, добралась и до религии. В самом деле, зачем народу храм, если молиться на стадионах под ударник с пивком и попкорном куда веселее!

— Интересно, ты сама до этого додумалась или кто подсказал?

Она снова фыркнула.

— У меня что, своей головы нет?

— Да вроде есть, — я ухватил ее покрепче, усадил к себе на колени. — Даже погладить можно.

— Гляди, не оцарапай. Скальп у меня, понимаешь, нежный.

— Постараюсь.

Неожиданно в глазах Надюхи вспыхнули бенгальские огоньки. Она отстранилась.

— А хочешь, наверну тебе по кумполу? Вот этой самой бутылкой?

— Зачем?

— Ну как же! Все тебя боятся, а я нет.

— Девонька моя! — я рассмеялся. — Это опасно!

— Знаю. Только потому и интересно. Когда, значит, опасно. — Рывком поднявшись, Надюха схватила со стола бокал и, внимательно наблюдая за выражением моего лица, взмахнула рукой. Бокал полетел, но не в меня, а в стену.

— Ух, какие зрачки у тебя стали! — она передернула плечиками и, перегнувшись через подлокотник, крепко взяла меня за ухо. — Прямо как у змеи. Я думала, ужалишь. Ведь мог ужалить? Мог, признайся?

— Мог.

— Вот видишь. Я вашу породу знаю. Как с кобрами нужно себя вести.

— А ты знаешь, как меня зовут коллеги?

— Робби бешеный! — сходу выпалила она.

Я покачал головой.

— Ящер.

— Точно! — Надюха аж взвизгнула от восторга. — Ящер — это ведь тот же дракон, точно? А на дракона ты и впрямь похож. Этакий варан-динозаврище!..

Что-то она еще собиралась сказать, но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошла моя жена. Законная, так сказать, супруга.

Глава 6

У женщины — все сердце, даже голова.

Жан Поль


Был у нас один комичный эпизод: стояли мы как-то с Гансом и Безменом на обочине, курили, перетирая наши скорбные делишки, скрипели мыслишками. Не мозоля глаза, охрана паслась на отдалении, а мы жмурились на утреннее солнышко, вдыхали весеннюю прохладу и радовались жизни. Только жизнь, плутовка, обожает плюнуть в самый неожиданный момент. Вот и плюнула. Со всем смаком, на какой была способна. С торжествующим подвыванием мимо на скорости промчался какой-то удалой, «Жигуль». Нас окатило музыкой из окон машины и ржавой водой из ближайшей лужи. Бывает так, что брызгами пачкает только брюки, нас омыло куда более щедро — что называется в полный рост.

Как объяснить то, что мы тогда испытали? Половодье чувств, водопад разноименных эмоций… В общем передать сие крайне затруднительно, однако картинка взору обывателя явилась редкостная. Три крутых мена стояли на тротуаре и платками утирали с физиономий ошметки дорожного суфле. Разумеется, не молчали, высказывая мнение о происшедшем вслух. Карикатура для журнала «Крокодил»! Озвученная «немая сцена» из гоголевского «Ревизора»! Так или иначе, но нечто подобное испытал я и сейчас при виде женушки «бешеного Робби». Только тогда у дороги все обошлось своим законным порядком. Чуть опомнившись, Ганс с матюками полетел следом за «Жигулями», и уже через несколько минут троих бритоголовых гонщиков приволокли к нам на аркане. Уложив в ту же лужу, заставили слезно просить прощение, машинку на их же глазах малость побили и немного поцарапали. Сейчас царапать было некого, разве что меня, тем паче, что ни Ганса, ни охраны поблизости не наблюдалось.

— Та-ак… — Елена обвела комнату шальным взором. В эту секунду она тоже походила на человека готового швыряться чем попало. Может быть, даже не только бокалами, но и самыми настоящими гранатами.

— Та-ак! — вновь повторила она. — Вот, значит, где мы развлекаемся!

— Как в анекдоте, — вполголоса фыркнула Надюха. — Надо было мне под диван залезть. Или в шкаф.

— Залезешь, милая! — грозно пообещала Елена. — В такое место залезешь, что обо всем на свете забудешь!

— Ты ее боишься? — Надежда с любопытством покосилась на меня. Я холодно покачал головой.

— И все-таки с колен твоих я слезу, ага? Неудобно как-то. Шваркнет табуретом — и одним ударом семерых. В смысле, значит, двоих…

А Елена и впрямь наступала. В руке она сжимала кнопочный нож — маленький, но вполне убеждающий в серьезности намерений. Надежда вскочила с дивана, ухватила за угол подушку.

— Только подойди!

— Да я тебя насквозь… Пигалица! — Елена задыхалась от ярости. Рот у нее гневно кривился, из глаз в три потока бежали слезы.

— Давай, давай! — подзадоривала Надюха, помахивая подушкой. — Мне терять нечего.

— А мне есть! — фальцетом выкрикнула Елена. — Есть, гадина такая! У нас семья, к твоему сведению! Понимаешь ты это, дрянь мерзкая?

Напряженная ее фигура в усыпанном блестками голубом платье, с шарфиком, свисающим чуть ли не до пола, выглядела более чем нелепо. Да еще этот ножик в руке.

Елена сделала неумелый выпад, Надюха ловко отбила удар подушкой. В воздух взвились мелкие перышки, словно столкнулись на рыцарском поединке два петушка. С концертом пора было заканчивать.

— Сядь! — гаркнул я, указывая Елене на кресло. — Сядь, я сказал!

Окрик подействовал на нее, как удар плетью. Вздрогнув, супруга остановилась. Дурацкий ножик, кувыркнувшись, упал к ногам, она обмякла.

— Сядь! — более спокойно повторил я, и она послушно рухнула в кресло. — А теперь ты выслушаешь меня. Молча и без истерик.

— Босс, — в комнату шагнул Витек, телохранитель Елены. Только сейчас до меня дошло, что в квартиру женушка по своей собственной воле проникнуть никак не могла. Даже если бы узнала адрес. У нее просто не было в наличии нужного ключа. Вывод напрашивался наипростейший: Витек, некогда водивший дружбу с гастролерами-домушниками, кое-что, должно быть, еще помнил о замках и запорах. Именно он и впустил сюда Елену. Рыцарь хренов!

— Пошел вон!

— Босс! Вы не должны так с ней обращаться…

Почти не думая что делаю, я выхватил «Беретту» и выстрелил. Все-таки рефлексы у Витька были неплохие. Свой собственный «тэтэшник» он тоже почти высвободил из-за пояса, но с Ящером ли ему тягаться? Натовская пуля угодила в цель, опередив советскую, и поваленным деревом телохранитель с грохотом обрушился на ковер. Не глядя на дам, я дотянулся до трубки сотового телефона, машинально набрал код. При сгустившейся тишине сухо отдал необходимые указания экспресс-группе. Нечего моей охране заниматься похоронными делами. А гаврикам, что сутки напролет крейсировали на тачках в указанных районах, я отстегивал немалые суммы. Денежки следовало отрабатывать.

— Ты убил его… — дрожа, прошептала Елена. Красивое лицо ее было сморщено и искривлено, губы прыгали, обещая скорые рыдания. Сунув трубку телефона в карман, я плеснул в бокал сока, сунул под нос супруге.

— Пей!

Она машинально взяла, несколько раз глотнула и раскашлялась. Все с той же продырявленной подушкой в руках Надюха стояла посреди комнаты и смотрела на нас круглыми глазами.

— Это была самооборона, ты видела.

— Ничего себе самооборона!

— Не переживай, показаний никому давать не придется, — я тоже налил себе порцию сока, воняющую порохом «Беретту» сунул в кобуру. Не забыть потом отдать Сене Рыжему. Пусть почистит…

Слыша, как тикают настенные часы, я молча цедил апельсиновый нектар. Девочки мои, по счастью, тоже молчали. Должно быть, минут через пять за окном взвизгнули тормоза, прибыла похоронная команда. Вбежавшим, я указал на тело Витька.

— Заберите.

Они деловито ухватили лежащего за руки и за ноги, рывком подняли. Витек протяжно застонал.

— Гляди-ка, живой! — я удивился. — Значит, судьба.

Парни с немым вопросом уставились на меня. Живых, как известно, не хоронят. Разве что в исключительных случаях.

— Что ж, его счастье. Везите к лепилам.

— К Артуру?

Я кивнул. Если дело экстренное и не самое сложное, Артур — надежнее всего. Добротный хирург, не гнушающийся левым заработком, с основательными связями в белохалатном мире выручал нас и раньше.

— Пусть обслужит по полной программе. И еще… Кого-нибудь обязательно оставьте рядышком. Как говорится, на всякий пожарный.

— Могут за ним прийти?

— Да нет, как раз наоборот. Это он может уйти.

Парни покинули квартиру, замок деликатно щелкнул. Дверями в моих апартаментах не хлопают. Потому как не принято.

Пройдя в прихожую, я все-таки проверил замок. Выглядело все на первый взгляд чисто и опрятно, ни царапин, ни заусениц. Витек работал отнюдь не топорно. Я в сомнении пожевал губами. Может, не следовало совать его в примитивную охрану? И от кого, если честно, охранять мою женушку, когда все знают, что она «ящерица»? Знают и обходят далеко стороной. Правда, Витек, кажется, осмелился… Вернее, это она осмелилась, а он, дуралей, просто потерял голову. В двадцать лет не слишком напрягают извилины, по себе помню. Потому и двинул в свое время прямиком на филологический. Вопреки логике и советам. Потому и с парашютом первый раз сиганул, зная только что дергать надо за кольцо, потому и декану залепил пощечину не втихаря, а на виду у всего педсовета. Злым был, дурным. То есть я и сейчас злой, но уже не дурак. Далеко не дурак…

Вернувшись, я с удивлением застал рыдающую Елену в объятиях у Надюхи. Мелкая соплюха гладила по золотистым волосам моей женушки и простодушно утешала:

— А ты брось его на хрен. Чего мучиться? Другого, что ли, не найдешь? С твоей-то внешностью. Да этих козлов на каждом углу, на каждом курорте — все равно как окурков. Детей нет — и ладно. Значит, проще будет расстаться. Себя надо устраивать, а не за мужика держаться. Хочешь, вместе время покантуемся? Дельце какое-нибудь замутим. Ты же дура бестолковая, ничего о жизни не знаешь, а я учить тебя буду. И хахаля тебе нового найдем.

Я приблизился к столику, повторно налил себе сока. Картинка, которую рисовала Надюха, показалась мне комичной. Эта соплюха в роли поводыря моей супружницы! Самое настоящее ха-ха!..

Услышав стук графина, новоиспеченные подруги вздрогнули и враз подняли головы. И у той, и у другой глаза были на мокром месте. Великолепно! Вот уж многое можно в жизни предвидеть, но только не подобный союз.

— Жив будет твой охранничек, — буднично сообщил я. — Так что нечего прежде времени слезы лить.

— И ты… Ты его не тронешь?

— Зачем трогать? Я его даже скорее всего обратно приму на работу. Отчаянный парень, на шефа хобот поднял. Таких, грех, упускать. — Я посмотрел в зареванные глаза Елены, сумрачно улыбнулся. — И, судя по всему, не только на шефа, а?.. Признайся, ты ведь наставила мне рога?

— Я… Ты… Ты сам мне сто раз говорил…

— Мне нужен прямой и четкий ответ: было или нет?

Елена мучительно замотала головой. По всему телу ее побежали волны дрожи.

— Я…

— Понятно, — процедил я. — Выходит, было. Вот уж действительно анекдот из анекдотов.

— Да что тебя понятно? — вмешалась в разговор Надюха. — Сколько, небось, у тебя самых разных перебывало, а она это сделала от отчаяния. В первый и, может быть, в последний раз, ясно?

— Куда уж яснее!

— Ни черта тебе не ясно! Ты же Ящер! Холодный и тупой Ящер!..

— Помолчи, — я протянул руку и стиснул Еленину кисть. Она и впрямь дрожала, точно пребывала в малярийном приступе.

— Послушай, женушка, рожки это, конечно, неприятно, но дело в общем житейское. Пожалуй, мне следует тебя простить.

— Простить? — фыркнула Надюха. — Да это тебе у нее надо просить прощения!

— Возможно, и попрошу, — я пытался поймать взгляд Елены, но глаза ее убегали в сторону. — Пошли, подружка. Нам есть, о чем поворковать.

Елена вжала голову в плечи. Кажется, она готова была сдаться.

— Не ходи с ним. Он тебя обманет! — предупредила Надюха. — Я его насквозь вижу. Заведет в спаленку и даст с оттяжкой. Ты, дура, расклеишься, а он опять обманет.

— Может, хочешь стать свидетелем? — я взглянул на Надюху.

— Еще чего!

Выпустив кисть супруги, я подошел к двери, ведущей в спальню, осторожным движением распахнул створки.

— Я тебя жду, Елена. Если боишься, тогда и впрямь забирай с собой эту соплюху и проваливай. Никого возле себя не удерживаю силой. — Губы мои искривила усмешка. — А хочешь, пригласи ее к нам в спальню. Пусть посмотрит на любовь взрослых. Кто знает, может, и совет путный даст. Видишь, как она за тебя печется. А ты, по ее словам, дура бестолковая.

Елена потерянно поднялась.

— Ну так что? Остаешься?

Не глядя на меня, она кивнула, шагом зомби двинулась в ванную. Надюха поспешила следом, бубня о чем-то своем, но я их уже не слушал. Дело было улажено, Ящер укладывался баеньки. И обошлось даже без фокусов, без гипноза и прочей мистики. Уж кто-кто, а Елена знала, на что я способен. Потому и страшилась заглядывать в глаза.

Перед тем, как шагнуть в спальню, я замешкался. Черт его знает почему. Что-то почудилось в темноте или послышалось. Но нога уже была занесена, и лишь мигом позже я сообразил, что ни ковра, ни половиц в спальной комнате нет. Сразу за порогом зияла черная пропасть, в которую меня несло с неудержимой силой.

Кажется, я и охнуть не успел. Свободный полет, посвист ветра в ушах, удар о камни — и никакой боли, никакой обморочной встряски. Я был цел и невредим, хотя и ощущал чудовищную нереальность происходящего. Словно после цвета и звука все враз приобрело серые бесплотные оттенки. Абсолютная пустота и абсолютный холод. Впрочем… Кое-как поднявшись, я обнаружил, что стою возле огромного гранитного памятника. Круглая знакомая голова, вознесенная ввысь каменная длань… Я силился разглядеть черты человека, но было темно, и меня трясло от холода. И по-прежнему чего-то крайне простого я никак не мог понять. Это непонимание и приносило единственную физически ощутимую муку. Непонимание было причиной моего холода. Только что я где-то был — и вот уже нахожусь нигде, потому что памятник — это сублимат забвения и зона иллюзий. И все же каким-то невообразимым образом я чувствовал, что это теперь тоже МОЕ. И я, как этот каменный идол, вынужден довольствоваться вечной мглой и равнодушием проплывающей мимо жизни…

Наверное, это длилось не долее двух-трех секунд, и я даже не успел упасть — всего-навсего пошатнулся. Вскрикнула Елена, и крик ее иглой вошел в мозг, вывел из оцепенения. Я стоял, хлопая глазами, а обе дамочки взирали меня с нескрываемым испугом.

— Что с тобой, Паша!

— А что со мной? — я криво улыбался.

— Ты весь белый и чуть не упал.

— Не знаю… — Язык мой едва ворочался, мышцы по-прежнему сотрясал озноб. — Вот до чего доводят семейные дрязги.

— Сердце? — одними губами шепнула супруга. — Может, дать что-нибудь из аптечки? Или врача?

Не отвечая, я прошел в спальню. Пол пружинил под ногами, но веры в эту древесную прочность уже не было. А про сердце я ничего не знал. С самого детства. Разве что некоторые анатомические моменты — вроде того, что его легко остановить пулей или током. Говорят, в ФБР разрабатывали одно время резонансные генераторы для остановки сердечных мышц на расстоянии. Наверное, и у нас ломали головы над подобными темами. Талантов на планете хватает. Может, что у кого и вышло?..


***


В себя я пришел часика через три. Правильно говорят, что более могучего источника релаксации, нежели водка и женщины нет. Пока Елена мирно посапывала в подушку, я осторожно растолкал Надюху, пальцами изобразил, что пора линять. Опытная девчушка все поняла без звука, спорить и переспрашивать не стала. Стремительно одевшись, отправилась на улицу. Чуть позже следом вышел и я. Таилась зыбкая надежда, что, проснувшись, Елена ни о чем не вспомнит. Либо решит, что все случившееся ей только приснилось. Тем более, что в один из бокалов я кое-что успел подсыпать. Ну, да уж как получится. Загадывать подобные детали — вещь неблагодарная.

Отвезя Надюху на очередную явочную хату и разрешив таким образом путанные семейные дела, я двинул на родную работу. Один, без сопровождения, что случалось со мной не столь уж часто. Верно, горько было на том свете Морозу с Хромом. Смотрели, небось, и ногти кусали. Такой замечательный случай, и как нарочно ни одной пушки под рукой, ни одной гранаты. Когда еще подобное повторится? «Никогда! — мысленно внушал я им. — Хрен, дождетесь такого подарка!..»

Глава 7

Друзья наших друзей — наши друзья, но это не относится к друзьям наших подружек.

Х. Ягодзинский


Безмен выражал недовольство, Безмен откровенно вибрировал. Его золотая головушка божественно разбиралась в юриспруденции, легко ориентировалась в бухгалтерских катакомбах и электронных криптограммах. Парень с удовольствием брался за изобретение самых вычурных финансовых афер, однако с обычном мужицким азартом у этого бумажного гения наблюдались явные нелады. Потому и берегли его, как зеницу ока, потому и знал он только то, что положено было знать. К боевым делам корпорации Безмена обычно не привлекали. После особо крутых перетрясок — вроде той, что позволила нам в прошлом году основательно подоить английские банки, Безмен вполне добровольно усаживался в кресло перед Артуром, который бархатистым голоском посылал моего зама в гипнотический транс, аккуратненько стирая из памяти все лишнее. Иначе давно бы Безмен превратился в психопата и неврастеника. А хуже того попался бы на чей-нибудь премудрый крючок, тем паче, что те лихие месяцы и впрямь доставили нам массу хлопот. Да и как иначе? С помощью дюжины мощных компьютеров наши парни умудрились через «Интернет» расколоть финансовую сеть компании «Мориссон-Дельта», в состав которой входило более десятка лондонских банков. Семь часов напряженной работы принесли нам восхитительный куш. Бедные англичане оказались просто не готовы к столь грубому взлому. Охранные их программы, рассчитанные на борьбу с хитроумными отмычками тамошних «хаккеров», разумеется, не устояли перед нашими фомками и бердышами. Программы, которые сочинялись под руководством Безмена в течение нескольких месяцев, попросту протаранили зыбкий заслон детей туманного Альбиона, и на заранее оформленные счета веселыми ручейками потекли денежки, которые тут же и сняли мои агенты, переведя на нужные счета, а с них слив в далекие офшоры.

Переполох, разумеется, был поднят до небес, но лишь через толику времени, на которую мы и рассчитывали. Пса спустили с поводка слишком поздно. Ни один из агентов не угодил в лапы полиции. Не удалось им и прищемить электронные хвостики, стремительно втянувшиеся в пределы российских вотчин. То есть, город и телефонные номера они в конце концов вычислили, но что толку, если реквизиты тоже оказались временными. Дураков ждать расправы — среди нас не водилось, и квартиры, в которые, спустя пару-тройку дней ворвались ощетинившиеся пушками руоповцы, встретили своих гостей голыми стенами и опустевшими столами. Оно и понятно! Довольно опрометчиво играть в подобные игры, расположившись в собственных апартаментах. Незадачливые наследники Шерлока Холмса остались с носом, а я позволил себе красивый жест, пожертвовав кругленькую сумму на поддержку любимого мэра и одновременно выделив налик на реставрацию городского музея живописи. Не в деньгах было дело, а в самом деле. И это отнюдь не тавтология. Как говорится, процесс увлекает и умудряет, а первый философский закон гласит: не стой в стороне от прогресса, иначе в этой самой стороне навеки и застрянешь. Как говорится — в чем дело, товарищи? А дело, товарищи, в деле!.. Замечательный фразеологический кульбит, между прочим! Попробовать на вкус, покрутить головой и принюхаться, испробовать мускульную силу — вот чем следует жить и дышать современному человеку! Разумеется, консерватизм — штука не в пример спокойнее, однако при этом и изрядно скучная. Впрочем, об этом уже говорилось в байке про орла и ворона, а главная закавыка в том и состоит, что не космос и звезды нам нужны, а те премудрые технологии, на которые мы воленс-неволенс натыкаемся, изобретая и свинчивая из гаечек ракету…

Словом, скучать мы не скучали, однако и конспирацию блюли строго. Хитрый наш Безмен не помнил доброй трети своего выхолощенного прошлого, живя лишь настоящим и этим самым настоящим искренне дорожа. Цены бы ему не было, родись он из камушка потверже, но, увы, этот юппи-яппи легко мог проявить кабинетную отвагу, но никогда бы не рискнул самолично выехать на банальную «стрелку». Вот и сейчас физиономия его разъезжалась вкривь и вкось, напоминая личико дитя в колыбели, у которого выдернули изо рта любимую соску.

— Ящер, мы же договаривались!..

— Мы договаривались, дорогуша, только об одном! Работать, работать и работать! Слышал, наверное, цитатку? Работать над тем, что выгодно и интересно империи. А сейчас нашу империю интересует вопрос, кто же нам все-таки дышит в затылок. Ферштейн?

— А кто-то и впрямь дышит?

— Дышит, Безменчик. К сожалению, дышит. А посему поскорее расплевывайся с мелочевкой и перебрасывай своих вундеркиндов на новый фронт. Понадобится, выцарапаю для тебя Шошина из зоны.

— Если не ошибаюсь, ему сидеть еще лет семь или восемь.

— Ну, на восемь, положим, мы с самого начала не рассчитывали. Годика три от силы. А если учитывать географический фактор — и того меньше. Это тебе не жуткое Заполярье и не Чукотка, — всего-навсего Северный Казахстан, так что приласкаем кого положено, осчастливим презентами и вытянем орла на волю. По моим сведениям, бакшиш у них весьма и весьма уважают.

Словно что-то про себя просчитав, Безмен пошевелил по-рыбьи пухлыми губами и нерешительно кивнул. У него и лицо было снулое, совсем как у надышавшейся воздуха рыбы. Тощая фигура, огромный нос, оттопыривающиеся уши, гнусавый голосок. Смешно подумать, но за это чудо-юдо я когда-то выложил двадцать косых в зелененьких, успев перекупить по дороге в центробанк. После развала «Цветмедплана» этого ушастого ждали во многих местах, но я оказался проворнее. Самая обычная практика. Концерн тонет, но не тонут специалисты. Их тут же расхватывают расторопные стервятники. Разумеется, если специалисты того стоят.

— Я бы, конечно, взялся, но… Ты пойми, Ящер, данных практически никаких. Отчего отталкиваться? Какой-то зачуханный кинозал, какая-то сомнительная картина…

— Я видел ее собственными глазами! И подружка видела, и Ганс! Или нам троим все это приснилось?

Безмен посмотрел на меня своими сонными глазами, белесые бровки его чуть дрогнули.

— Прямо не знаю что сказать. Мистика какая-то! — он рассеянно ковырнул в ухе. — И глупо все, понимаешь? Чудовищно глупо!

— Это как знать…

— Да что тут знать! Ты можешь мне сказать, чего они добивались? Нажать на тебя? Попробовать запугать? Чушь какая-то! Так подобные дела давно не делаются. — Безмен пожал костлявыми плечиками. — Прислали бы, в конце концов, видеокассету, а вместо письма голос за кадром. Или положили бы в конвертик пару фотографий — чего, кажется, проще! Нет, они, понимаешь, цирк затеяли! Целое шоу!..

— Согласен, шоу! Но, видимо, интерес у того, кто это изладил, все-таки есть. Какой именно, это нам предстоит еще выяснить, а пока важнее вычислить кудесника-оператора.

— Оператора?

— Того, кто снимал, Безменчик. — Я покачал перед носом зама скрюченным пальцем. — Вариант напрашивается самый банальный: кто-то работал скрытой камерой. И заметь не неделю, не месяц, а как минимум на протяжении последних двух лет! Между прочим, и ты в кадрах пару раз промелькнул, так что стимул попотеть есть.

Безмен вздрогнул, слабый румянец проступил на его гладких, как у подростка, щеках. Вот и забилось ретивое теленка! А как его еще расшевелишь? Безмен был одним из немногих, кто говорил мне «ты» и на кого я не пытался воздействовать угрозами. Он бы, разумеется, подчинился и приказу, но со страху растерял бы все свои интеллектуальные таланты. Нечто подобное уже случалось, и должные выводы я успел сделать. Как говорится, Ящер дважды на одни и те же грабли не наступает.

— Тогда что же… — Безмен озабоченно потер свой носище. — Начнем с исходного материала?

— Начнем.

— Стало быть, так. Фильм был, и придется принять это, как факт. Твой сыскарь в кинотеатр ездил и ни хрена не обнаружил. Еще один факт. Никаких отпечатков пальцев, никаких следов взлома. Ленты тоже нет, а киномеханик, судя по всему, чем-то надышался и впал в забытье. Гмм… Афишу, говоришь, они тоже успели сменить?

— Увы… Причем сработали на удивление быстро. Мои парни вернулись туда минут через сорок, но на стенде красовалась уже «Великолепная семерка».

— Тем хуже. Если это настоящие профи, тогда в кинозале мы ничего не найдем. Надо подходить с другого боку… — Безмен нахмурился. — Эта твоя подружка… Кажется, в кинотеатр она вас потащила? Рима или как ее? Фима, что ли?

— Фима.

— Вот тебе и главная ниточка. Неплохо бы ее проверить и побыстрее.

Я удовлетворенно кивнул. Безмен соображал быстро. Об этом же самом подумали и мы с Гансом. Правда, с некоторым запозданием.

— Увы, Безменчик, смылась подружка. К ней уже ездили ребятки. В квартире пусто, вещичек никаких. Хасан сейчас трясет Марью на предмет связей и общих знакомых, но пока безрезультатно.

— Он что, пытает ее?

— Нет, конечно. Все-таки свой человек — из проверенных. Стараемся действовать деликатно. Пока посадили в комнату с кошками. Если не подействует, значит, за Марьей вины нет.

— Не понял. Причем тут комната с кошками?

— Ну да, ты же не знаешь… У Марьи на них аллергия. И щипчиков никаких не надо, — аллерген сам за нас работает. Но скорее всего она ничегошеньки не знает. Говорит, что нанимала девушку около года назад — прямо с улицы. Личико приглянулось и подъехала с предложением. Дескать, требуются симпатичные. В массажный салон, на прочие процедуры. Девица помялась, помялась и согласилась. Адрес и телефон в картотеке у Марьи те же, что и у нас.

— Странно. Значит, Марья сама ее нашла?

— Может, и подставили. Знаешь ведь, как это делается. Хочу, к примеру, кушать, а кто-то оставляет на столике нетронутый бутерброд с цианидом.

— Что ж, значит, одно лицо все-таки выявили.

— Возможно. Но интереснее выявить лицо номер два. Фима не могла заниматься съемкой. Эта финтифлюшка была явно на подхвате.

— Перешерстить весь персонал корпорации? — Безмен в сомнении покачал головой. — Времени угрохаем пропасть, а главное — вряд ли это поможет. Тем более, что тесты проходили и проходят все. Да и, честно сказать, какая это, к дьяволу, проверка? Профессионалов так могут внедрить, что комар носа не подточит. И тесты, само собой, ничего не выявят.

— Что же делать?

После минутного размышления Безмен выщипнул из настольной папки дюжину чистых листков, аккуратно положил передо мной.

— Вызывай Ганса, и попытайтесь вдвоем воспроизвести весь фильм — по кадрам и по секундам. Прямо сейчас, пока не забыли деталей. Придется заняться элементарным вычислением. Если кто-то вас снимал, этот «кто-то» всегда находился рядом. По каждому эпизоду составим список участников и методом исключения вычеркнем лишних. Хорошо бы прорисовать каждый кадр, кто где стоял и так далее. Для уточнения мне, возможно, придется переговорить с кем-нибудь из парней.

— Само собой. Дергай любого, кто понадобится. И запомни, это дело срочное. Так не шутят, а значит…

Безмен растерянно заморгал, в глубине его телячьих глазок мелькнул страх. Поднявшись, я хлопнул его по плечу.

— Ты уж постарайся, Безменчик! Справишься за пару дней, озолочу!

Встав, он пожал мою руку. Его собственная была холодна, как лед. Вот ведь рыбья душа! Как можно жить с такими руками? Ни тебе колено женское потрогать, ни под кофточку залезть. Враз по мордам получишь. Хотя… Руки тут не помеха. А уж тем более в нашем суровом бизнесе. Так или иначе я ничуть не сомневался, что делом Безмен займется ревностно. С этой самой минуты.


***


День пролетел по накатанной колее. Дюжина нужных и не очень встреч, пара оперативок с финансистами. Когда на валютном рынке штормит, лучше не отходить далеко от штурвала. Кроме того, после шумного свидания с Морозом следовало быть настороже. Трупы и покалеченные машины, конечно, давно обнаружили, сотню раз внимательно осмотрели и сфотографировали. Кого следует поискали в архивах, проверили по дактилокартам. Неутомимый капитан Костиков наверняка рвал и метал, пытаясь увязать расстрел группировки со мной. Но, как говорится, всякое может случиться в нашем датском королевстве. Король пирует, свита беспредельничает, так что держи ушки на макушке, господин опер! Мы держим, и ты держи. А уж чья возьмет, это увидим лет через цать.

Только к вечеру пришло понимание того, что катастрофой пока не пахнет и можно позволить себе расслабиться. Воспользовавшись моментом, я заперся в кабинете и попытался предпринять нечто вроде спиритического сеанса, но, увы, ничего путного из моих попыток не вышло. Вторя пульсу в голове, спичечные коробки продолжали послушно маршировать, зуммерил и умолкал карманный радиотелефон, шариковые авторучки резво катились к краю стола и все враз останавливались. Это я умел давно и неплохо. Вспотев от усилий, я даже приподнял на пару сантиметров фарфоровую чашечку из-под кафе, однако далее этого мои успехи не простирались. Пространство и время — далеко не одно и то же. Заглянуть в будущее, разглядеть черты невидимого врага я так и не сумел. Хотя, возможно, попытки были попросту неумелыми. Недаром киевские экстрасенсы заверяли, что ничего паранормального в телепатии и телекинезе нет. Все, что востребовано, так или иначе находит своего потребителя — свежее пиво, японская аппаратура, германские машины. Примерно то же самое и с нашими способностями. Вполне вероятно, что годовалый ребенок в принципе может все. Только вот беда — требуют от него чрезвычайно банального — говорить, кушать, ходить не под себя, а строго в горшок. Ничего удивительного, что всем этим в конце концов он без труда овладевает, как овладел бы и пятью языками, и той же самой телепатией, и способностью видеть сквозь стены. Но нет мудрых учителей, нет необходимой потребности, и потому происходит закономерное: с возрастом способности теряются, потенциал гаснет. Вся жизнь — как один день. Утром вы свежи и полны сил, вечером едва помните собственный адрес, вас можно вязать узлом и подвешивать на вбитый в стену гвоздик.

Так или иначе, но этот адресок я еще помнил. Знал его, разумеется, и Ганс. А потому ради восполнения психической и физической энергии меня оперативно доставили к моей новой пассии.

Кстати, тоже забавное словцо: пассия, пассионарии… Может, именно такой смысл Гумилев вкладывал в свою знаменитую теорию? Вложил да не заметил? Вот было бы смешно! Значит, опять прав старикашка Фрейд, и мир держится на одной-единственной китовьей спине?..

Глава 8

Де Бержерак зашел к Де Лону

С бутылкой йогурта галлонной,

О славе спор зашел салонный,

Один из них ушел живым…

(Фольклор фр..)

Я глядел в потолок и видел известковые лопасти, спиралью убегающие ввысь. Этакий жутковатый пропеллер будущего, картинка, которая частенько являлась моему утомленному сознанию. А рядом наблюдалась иная картина — более земная и не менее странная. Личико проказницы Надюхи. Верхняя часть благородная аристократическая — с замечательным носиком, блесткими глазами и очаровательными бровками, а вот нижняя явно подкачала. В разрезе скул и тяжеловатой челюсти угадывалась варяжская свирепая наследственность, и глядеть на Надюху было куда приятнее сверху, нежели снизу. Потому-то роль наездницы ей и не шла. Впрочем, то как она себя вела и что молола в постели было выше всяческих похвал. Язычок моей супруги вряд ли способен был порождать столь лакомые звукосочетания. Не те родители и не то воспитание. Елена, в отличие от меня, и ВУЗ умудрилась закончить, и диплом получила исключительно багровой расцветки. Ни одной четверки, не говоря уже о тройках! Патология да и только! Куда ей было до иносказаний простоватой Надюхи. Сравнивая этих дам, я видел два сошедшихся лоб в лоб мира. Один мир спустился с тонущих в розовой дымке гор, другой вынырнул из смрадного городского подземелья. Они и разглядывали друг друга с любопытством выбравшихся из кораблей инопланетян. Бывшая Мисс-Тюмень и нынешняя Мисс-Улица, два антипода, представительницы племени сталактитов и сталагмитов. В одной мне нравилось буйное варварское нутро, в другой… В другой чего-то личностного я, пожалуй, не замечал вовсе. Терпкая, но правда. Не на Елене, в сущности, я женился, а на ее обалденных ногах — ногах Синди Кроуфорд, ногах, что снимались в двух телевизионных клипах, сумев вызвать в свое время должное головокружение у тюменского жюри.

Лишь много позже я сообразил, что в нагрузку к ногам прилагалась голова хозяйки — голова, которая умела пространно рассуждать, а порой высказывала вполне самостоятельное мнение. Надо ли говорить, что мнение это меня мало интересовало. Так и тянулась наша семейная жизнь. Я любил ее ноги, она любила меня. Ради этой любви, наверное, и соглашалась играть роль подруги при эстетствующем бандите. Более того, хотела от этого самого бандита детей.

Идеалистка! Я-то знал, что такое — наличие деток при таком папочке. Ящер в облике папаши — это вообще что-то сверхкомичное! Может ли кошка ласково облизывать воробышка или мышонка? Очень и очень сомневаюсь. А потому философия Надюхи, моментально разъяснившей Елене, что мы с ней не пара, приглянулась мне с первого взгляда. Эта девчонка по крайней мере воспринимала жизнь такой, какой она являлась в действительности, не выдумывая радужных мифов, не рисуя сказочных принцев. «Стерпится — слюбится!» — говаривали предки. И как ведь мудро говаривали! Особенно про это самое «стерпится». Потому как нет их в природе — этих сказочных принцев. Как и кротких принцесс. Мегеры и волки — вот вам и пресловутое деление полов. И нечего ныть, тем более, что про наше конкретное «стерпится» говорить было глупо. На женушку я никогда не скупился. Кормил и одевал лучшим и в лучшее, вместо обувки примеряя к ее шикарным ногам цвет и форму импортных лимузинов, к фасону очередной шляпки подгадывая подходящую широту и курорт. Тем не менее чуда не случилось, попреков не избежал и я. Подобно миллионам и миллионам прочих.

В ту самую минуту, когда, выпутавшись из Надюхиных объятий, я выбрался из-под душа, зазуммерил телефон. Звонок мог оказаться крайне важным, и в чем мать родила я помчался к аппарату. Увы, это оказалась Елена. Значит, все-таки проснулась и вспомнила. Получив порцию женских ругательств, я с яростью опустил трубку. Получалось, что она знала телефон и здешней квартирки, а это снова указывало на бедолагу Витька. Не подлежало сомнению, что бывший телохранитель изволил переусердствовать в охране ее драгоценного тела.

— Кто звонил? — в комнату, вихляя задом, вошла Надюха. Полотенце она обернула вокруг тела, словно тогу, но хватило лишь на одну грудь, вторая беспризорно взирала на свет бессовестно розовым соском. Не отвечая, я отвернулся.

— Молчишь, стало быть, женушка, — Надюха подхватила со столика апельсин, зубами стала сдирать кожуру. — Что называется, идет по пятам. Сколько у тебя еще таких квартир? Много?

— Не беспокойся, на наш век хватит.

Надюха хмыкнула.

— Да я в общем-то не беспокоюсь. Просто смотрю на тебя и думаю…

— Неужели думаешь?

— Вот тебе и ужели! Думаю о том, что подлец ты, конечно. Первостатейный! И правильно люди прозвали тебя Ящером. Ящер и есть. Случаем, не потомок Влада Дракулы?

— А что, похож?

— Что-то есть… Тот тоже любил людишек мучить. Кровь, понятно, не пил, — это все враки, а вот на кол сажал. У него и кличка была Влад Тепеш, то есть — сажающий на кол. — Надюха шыркнула носом. — А Дракул, кстати, в переводе с румынского означает ящер.

— Да ну?

— Ну, если точнее, то не ящер, а дракон. В Румынии, эти твари, видимо, водились когда-то.

— Очень интересно… — Я заправил в брюки рубаху, накинул на шею галстучную удавку.

— Тут другое интересно — что именно таких, как этот Дракул, история то и дело норовит увековечить. Чем, значит, больше крови, тем больше шансов угодить в энциклопедию. Македонский, Гитлер, Сталин… И ведь не любили никогда и никого, а все равно герои! Вот и тебя любят, а ты… Даже притвориться не можешь!

— С какой стати, интересно?

— Как это с какой? Она же дура! Как втрескалась в тебя, так с тех пор из комы и не выходит. Это ж понимать надо.

— Вот и понимай, если такая понятливая, — я покосился на полуобнаженную, развалившуюся в кресле Надюху, сумрачно прикинул, что если подойти чуть сзади и треснуть ее по шее, то, пожалуй, получится вырубить ее одним ударом. Занятно, что она подумает, когда очнется? Сообразит, что ее ударили, или предположит что-нибудь более мирное? То есть Надюха-то как раз сообразит, не Елена. Никаких иллюзий насчет подлого человечества эта пигалица не питала. Вот и я у нее последний подлец. Сама кувыркается со мной в постельке, а туда же — помоями облить норовит, обманутую супружницу жалеет, солидарность проявляет!

— Она ведь из однолюбок! Ты у нее теперь на всю жизнь.

— Вот спасибочки!

— Балбес! Ты когда-нибудь видел, как хозяин уезжает от своей собаки на машине?.. Не видел, а зря. Потому что у собаки случается истерика. Может даже инфаркт приключиться.

— Это еще почему?

— Ну, как же! Она же думает, что ее бросают. Знаешь, как их трясет! Они и бежать даже не могут, потому что лапы отнимаются.

— Хочешь сказать, что женщины, как собаки?

— Может, и так. Их ведь из ваших ребрышек выстругали. Вы без них можете, а они без вас нет.

— Интересная теория!

— Это не теория, это правда. И таких, как Елена, — раз, два — и обчелся, а ты… Ты просто не знаешь, что такое любовь. Я бы вот хотела встретить мужчину, чтоб только меня всю жизнь и любил.

— За что же тебя любить? — сухо поинтересовался я.

— А ни за что! — она обозлилась. — За что-нибудь и дурак сумеет, а вот если просто так, если без всяких причин, тогда я бы сразу поверила.

— Во что поверила?

— А в Бога, — Надюха глянула на меня с вызовом. — Если брак и впрямь замышляется на небесах, значит, так оно и должно быть. С первого взгляда и навсегда.

— Ты ли это поешь, ласточка моя!

— Конечно, куда тебе просечь, толстокожему! Тебе, идиоту, с женой повезло, а ты и этого сообразить не можешь… — Она зло и по-мужски выругалась. — Я уж давно заметила. Отчего-то именно таким, как ты и везет на хороших жен. А почему? За какие такие заслуги? — Надюха уже не обращалась ко мне, просто рассуждала вслух. — Точно насмешка какая! Добрым мужикам сплошь стервы достаются, а баб золотых опять же распределяют меж такими, как ты. Может, это нарочно? Чтобы, дать шанс тому, кто плох? Вроде соломинки утопающим.

— Что ж, тогда не куксись, жди золотого мужика. По твоей же теории именно такой тебе должен достаться.

Глядя в зеркало, я огладил воротник, пошевелил губами. Мелкие шрамчики возле носа стали заметнее. В памяти стальным проблеском высветилось прошлое. Ох, и полосовали меня тогда! Пугали на свою голову. Не получилось у ребяток. Обломилось… И всех ведь потом нашел. До единого. А шрамчики заштопали и загладили…

Я чуточку свел брови, губы слегка поджал. На щеках от мимических движений образовывались жесткие складки, отчего лицо из спокойного враз превратилось в хищное, и даже глаза стали более пронзительными.

— Хочешь сказать, что я стерва? — Надюха вздохнула. — Может, и так. Хотя, наверное, не совсем. Сам подумай, если стерва понимает, что она стерва, значит, она уже не совсем стерва.

— Мудро!

— Еще бы! Только я все равно жду. Барахтаюсь среди волн и жду.

— А за меня замуж пошла бы?

Надюха покачала головой.

— Вот уж фигу. Разве что лет через десять, когда совсем стану старухой. От полной безнадеги.

— Долгонько же тебе ждать придется, — я бросил ей ключи. — Ладно, кури, отдыхай. Прохожих желательно не впускать. Вечером скорее всего не вернусь, но к утру — более, чем вероятно.

— Лучше бы ты к ней сходил.

Я посмотрел этой девочке в глаза и на секунду сдвинул брови, повторяя зеркальную гримасу. Легкое напряжение, и в голове послушно перещелкнуло. Это не было выстрелом, но подобие удара она несомненно ощутила. Покачнувшись, растерянно заморгала.

— Ты чего это?

— Шучу, Наденька. Просто шучу.

— Гад! — сказала она без особого воодушевления.

Ухмыльнувшись, я двинулся к выходу. То-то же, стерва умудренная! Нашла кого поучать!


***


Спустя полчаса я уже сидел возле койки Витька. Ганс торчал у выхода, а я смотрел на стеклянную капельницу, на прозрачные трубочки, тянущиеся к рукам бывшего Елениного телохранителя, и молчал. Больничка была из престижных, а все ж таки на европейский стандарт не тянула. Помнится, лежал я у скандинавов с пулей в легких. Больно было, муторно, но и тогда удивлялся. Семеро душ за мной ухаживало! Одна за бельем следила, другая за температурой, третья за лекарствами, и все до единой улыбались. Понятно, денежки сыграли немаловажную роль, но ведь можно, оказывается, лечить по-человечески! Сунуть в такое место нашего слесаря дистрофана, так он же помрет от счастья! Нарочно не станет выздоравливать, чтоб не выходить на волю. Витек слесарем не был, кое-что в жизни успел повидать. Потому, верно, не ждал от моего прихода ничего хорошего. Вьюноша, в полной мере познавший то, о чем балабонила умница Надюха, — коварную и никого заранее не предупреждающую Любовь…

А у меня? Как все приключилось у меня самого? Да никак. Просто проводил однажды Мисс-Тюмень до дому — и все. Шагая, смотрел на нее сбоку и видел перед собой все ту же телевизионную Синди Кроуфорд. А на следующий день купил букет из полутора сотен роз. Никаких хитрых ухаживаний, ничего больше. Первый и последний взнос цветочной валютой, после чего меня назначили управляющим покоренного «банка». Выходило и впрямь по-книжному: бедная девочка ждала принца, а он взял и заявился! Только вот беда — не в облике этого свихнувшегося Витька, а в облике хладнокровного Ящера. Факир был пьян, и фокус не удался. То есть подменить колоду — подменили, да малость не той. Вместо шустрого ферзя некто взял, да выставил квелого короля, и подмены, увы, никто не заметил. Хотя, наверное, лучше было бы, если б Надюха оказалась неправа. «Все не так, ребята!» — пел знаменитый бард постсоюзных времен, но все не так было всегда и везде. Такой была задумана эта планетка. И Витек затесался в число обманутых, попытавшихся вложить деньги в давно прогоревший банк. Вероятно, и это кому-то было надо. Интересно бы узнать — кому именно. Во всяком случае не Елене и не Витьку. Ни тот, ни другой ничего от свершившегося факта не получали. Честно сказать, и я приобрел только дополнительную проблему — проблему, от которой следовало скорейшим образом избавиться.

Хотя, конечно, я не ревновал. То есть, наверное, не ревновал… Или все-таки ревновал? Себе-то самому можно признаться!.. Ну разве что самую малость. Ревность — тоже изобретение из лукавых. Полная бесстрастность граничит с кретинизмом, а гипертрофированное чувство собственности на близкого человека — опять же идиотизм. И золотой середины снова нетути. Не ревнуем, значит, не любим, а ревнуем, значит, любим, но как-то не так. В моем случае Витек представлялся скорее недоразумением, этаким камнем, не ко времени скатившимся под ноги. Впрочем, ко времени они и не встречаются. Эти камни-камушки. Просто он посягнул на чужое, отяготив меня еще одним гнусным решением, а за это тоже кто-то должен платить. И кто же, братцы дорогие, если не сам Витек? Парня, конечно, жаль, но иного козла отпущения поблизости не наблюдалось. Афродита изменила мне с Адонисом, и следовало спускать с цепи свирепого Вепря. Но я сам был таковым и в помощи посторонних не нуждался. Случись это в иное время, когда в моей империи царила тишь да гладь, возможно, я подарил бы ему жизнь. Хотя… Незачем лгать. Не пощадил бы его и тогда. Просто сейчас имелось то самое усугубляющее обстоятельство, когда есть повод, когда хотелось наказать особенно сурово. ЧК и ревтрибуналы тоже создавались в нешуточные времена. Коли война и разруха, церемониться некогда. К стенке — и никаких заигрываний! Вот и я иного выхода не видел. Тем более, что Елена была все-таки моей законной женой. Тем более, что Витек выболтал ей неположенное. Тем более, что в критический момент он чуть было не шмальнул в меня из тэтэшника. Совковое законодательство вещало, что малые сроки поглощаются большим, но я в своих делах предпочитал суммировать.

Всмотревшись в мое лицо, Витек все понял. Губы его чуть шевельнулись. Кажется он произнес слово «босс». А может, это был матерок, пущенный строптивым языком на прощание. Я сочувственно подмигнул парню и, навинтив на пистолет глушитель, зарядил особым соляным патроном. Как раз для подобных затей. Уже минут через пять-семь хитрая пуля рассосется в холодеющей крови, и бедолаги-криминалисты так и не поймут, что же прикончило этого парня.

— Прощай, Адонис!..

Прижав ствол к перебинтованной груди напротив сердца, я прикрыл его одеялом и выстрелил. Бывший телохранитель беззвучно дернулся. Не вскрикнул и не попытался позвать на помощь. Молодец, что и говорить! Я обтер глушитель платком, поднявшись, вышел из палаты.

Ганс принял пистолет, юрко спрятал под полой. Шагая впереди меня, постарался маневрировать так, чтобы по мере возможностей загораживать от снующих вокруг медсестер. Свое дело он никогда не забывал, позволяя мыслями переброситься в иное. А переброситься, ой, как хотелось! Не навались на меня столько хлопот, было бы скверно и грустно. Самое удивительное, что я и впрямь чуточку ревновал Елену. Сейчас после случившегося, пожалуй, даже больше, чем десять минут назад. Смерть превратила Витька в героический символ, а я… Я не сумел оттеснить конкурента рыцарским толчком, избавившись от него, как трусоватый подонок, как достойный сын своего времени. Должно быть, именно это Надюха имела в виду, называя меня подлецом. У этой соплюшки глаза видели глубже японского рентгена. Правда, оттого она не становилась более счастливой, — возможно, даже наоборот…

Внезапно я представил ее на месте Елены и улыбнулся. Дама червей легла на даму бубен, и, кажется, такой пасьянс на меня произвел впечатление. Впечатление, надо сказать, благоприятное.

Глава 9

Самая печальная особенность нашего времени в том и состоит, что

если Басилашвили усядется на шпагат, аплодисментов он сорвет больше, нежели еще раз пробежится в своем «Осеннем марафоне…»

Я. Цертих


На стрельбище мы двинулись в неурочный час. «Жигуль» руоповцев браво выкатил из какой-то подворотни, но тут же и загрустил, притулившись к бровке. Парни Ганса успели подложить ментам под колеса пару кусачих сюрпризов. Чтоб отдыхали и не гонялись с высунутыми языками. Тем более, что ехали мы на стрельбище не ради пальбы в картонных кабанчиков, — имелось дельце посекретнее и поважнее.

В дороге я успел вздремнуть, но пробок на пути не встретилось, докатили на удивление быстро, и каких-то особо заманчивых снов не привиделось. В нужный момент Ганс деликатно кашлянул, и, распахнув глаза, я коротко зевнул и выбрался из машины.

По последним разведданным сегодня здесь тренировали толстосумов, и, суетясь возле иномарок, инструкторы осипшими голосами в сотый раз объясняли охране, кто и где должен стоять, кто куда бежать и как толкать драгоценную тушку босса, чтобы убрать последнего с линии огня, однако не вышибить при этом из любимого начальника дух. Для пущей правдоподобности служащие полигона в нужный момент палили в облака из помповиков. Задастые бизнесмены суетливо выполняли полученные команды, на время превратившись в тех, кем и являлись раньше, — в незадачливых туповатых троечников, у которых никак не получалось домашнее задание, не клеилось с сочинением и не вытанцовывалась задачка. Суть — она такая! Никаким смокингом и никакой чековой книжкой ее не прикроешь. Вот и падали они не вовремя, и в машину заскакивали неправильно, и в боку у них начинало колоть в самые неподходящие секунды. Очень уж скверно сочетается любовь к пиву с подобными тренировками.

Когда-то весь этот цирк увлекал и меня. По счастью, недолго. Хватило ума сообразить, что время можно потратить с большим толком, а от серьезного покушения не спасет ни взвод автоматчиков, ни даже танк Т-80. Серьезное — оно и есть серьезное, а от несерьезных должно спасать имя.

Другое дело — огневая подготовка. Этим пренебрегать не следовало и нам. Поэтому, хихикая над тренирующимися, парни Дина-Гамбургера принялись расчехлять черненную сталь стволов, сам же Дин скоренько оформил аренду полигонного сектора на час-полтора. Часто кивая, администратор подмахнул росписью в толстенном, смахивающем на амбарную книгу журнале, привычно натянул на голову пенопластовые наушники. Точь-в-точь — улитка, ныряющая под прикрытие хитиновой брони.

Торчать возле бетонированных кабинок не имело смысла, и я отправился погулять. В глазах рябило от плакатов с разрезами боевых машинок, с перечнем скучноватых правил по проведению соревнований. Стрельба лежа, с колена и стоя, с руки, с упора и в упор. Последнего, (шучу!) разумеется, не было…

Откровенно скучая, я продолжал скользить глазами по крытому клеенкой пожелтевшему ватману, по испещренным надписями стенам. В одном месте возле сваленных грудой дермантиновых матов разглядел агрегат, мечущий тарелочки, — кажется итальянской конструкции, совсем новехонький. Стало быть, ребятки богатели не по дням, а по часам. Помнится, еще пару лет назад стрелковый бизнес прозябал, не принося никакой прибыли. Но времена меняются, страна спешно вооружалась, наскоро корректировала законы и снова вооружалась. Боевой патрон становился дешевле газового, а люди, тянувшиеся некогда к знаниям, почитавшие за счастье бесприютную геологию и целинные подвиги, теперь радовались эргономике витиеватых оружейных форм, заглядывая в мощные оптические прицелы, искренне недоумевали, почему при столь передовой технике погибал всего-навсего каждый четвертый президент Соединенных Штатов, когда показатели можно было наверняка удвоить и утроить. Времена диктовали нравы, последние влияли на умы и сердца поколений.

Очередная репетиция на плацу началась. Я остановился. Играли сцену снайперского покушения. Без особого вдохновения, но с должным прилежанием. Верзила, якобы первым узревший далекого стрелка, сиганул вперед, героически заслонил рыхловатую фигуру шефа. Одновременно взвизгнула покрышками подкатившая «Мазда», второй охранник распахнул дверцу. Двое бритоголовых сноровисто швырнули хозяина на заднее сиденье, отчего последний неловко ударился макушкой о крышу автомобиля и юркнули следом. Еще двое, упав на колено, принялись имитировать энергичную стрельбу по мифическому противнику. Выглядело это крайне забавно, и я припомнил, что именно таким макаром пробовал смыться от моих парней Бес. Увы, автомобиль его не проехал и пяти метров, потому что внезапно вообразил себя самолетом и резко пошел на взлет. Сначала от корпуса отделились колеса, потом дверцы, а мгновением позже незадачливые пассажиры превратились в пылающие головни…

За спиной зычном голосом Дин подал нужную команду, и бригада пошла крошить фанерные и пластиковые щиты на том конце полигона. Парни совмещали приятное с полезным. Приятным представлялось популять по безопасным мишеням, полезным — сопроводить босса до места в целости и сохранности. Хотя за сохранность отвечали в сущности не они. Здесь же на полигоне меня прикрывала парочка старичков — он и она, упрятавшиеся под серенький зонтик. «Чип и Дейл», как прозвал их когда-то Ганс. У старика поблескивал в руках германский бинокль, в который он бдительно озирал окрестностями, «старушонка» головой без толку не вертела, сберегая энергию для главного. Именно она в критическую минуту должна была, прикрываясь стариком, продемонстрировать главную артиллерию. Блеклая эта парочка всегда находилась на отдалении, не приближаясь ко мне ближе чем на сотню шагов. Большое видится на расстоянии, как, впрочем, и затеваемый криминал. Нет большей глупости, чем торчать вблизи потенциальной жертвы. И именно эта парочка однажды успешно подтвердила свою квалификацию, уложив троих мокрушников, выскочивших с «Калашниковыми» перед бампером моего автомобиля. «Дедушке», кажется, тогда даже не пришлось пострелять, хватило бабулиной погремушки. Лишь одному из парней «она» впопыхах угодила в грудь, остальные получили свое законное в голову.

Я сердито крякнул. Ко мне бежал со всех ног Толик один из инструкторов стрельбища. Долгонько же он заставил меня ждать! Обычно кавалькаду моих лимузинов узнавали издалека.

— Ящер?.. Какими судьбами? — он шумно дышал. — Пострелять заехали?

— Пострелять, ага, — я издевательски закивал, указательным пальцем ткнул в Толиково пузцо. — Пух-пух! Попал, нет?

Он неестественно рассмеялся.

— Там возле машинок, случаем, не помощник Поэля резвится?

— Ну да, это Ромула.

— Что-то неважно у него получается.

— Подготовки не хватает. В смысле, значит, физкультурной.

— Так оно, Толик. Физкультуры нам всем сегодня не хватает. Не объяснишь, почему?

Толиковы плечи растерянно дернулись.

— А потому, Толик, что физкультура — это не тренажеры и не гантели. Любая культура подразумевает знания. В данном случае речь идет о знании собственной физиологии, о дружбе души и тела. Видишь ли, Толик, не верю я в то, что в здоровом теле здоровый дух. Абсолютно не верю.

Я подергал инструктора за вишневого цвета пуговицу.

— Но это так, прелюдия. А мне бы с Ромулой перекинуться парой слов. Сможешь устроить?

— Что, прямо сейчас?

— Ну да. И без лишних свидетелей. Ты пригласи его в свой кабинетик, а я там с ним чуток посижу, погутарю.

— Но… — инструктор покосился на парней Дина, с гоготом перезаряжающих карабины, в растерянности затоптался. — Я бы не хотел, чтобы…

— Знаю, знаю, чего бы ты не хотел. Все вы этого не хотите.

— Нет! Разумеется, я сделаю, как вы просите! Только…

— Ты уж сделай, милый, постарайся. Все будет мирно и тихо, это я обещаю. Ключи!

Я протянул руку, и он, по-видимому, не сразу сообразив, о каких ключах идет речь, суетливо зашарил по карманам.

— Ах, да! От кабинета… Вот… Этот желтенький от верхнего замка, а нижний я днем не запираю.

— Как-нибудь разберусь, Толик. Беги за Ромулой. Шибче и ширче…


***


Сколько помню себя, радио я ненавидел всегда. Его крутили на заводах, мимо которых я проезжал, его гоняли в школах и на площадях, в институтах и на лыжных базах, в парках культуры и отдыха. По-видимому, ни отдыха, ни культуры без энергичного радиодолбежа городской люд, по мнению эфирных монстров, не мыслил. И рассказ, более всего любимый мною у Брэдбери, посвящался как раз герою, что, обезумев однажды, камнями и молотками принялся громить вездесущие радиоприемники. Увы, во времена Брэдбери не водилось такого обилия радиопрограмм и не было диджеев, этих гуттаперчивых болванчиков, оттренировавших язычок до уровня величайшего словоблудия. Услышь их однажды знаменитый фантаст, и, можно не сомневаться, — тотчас плюнул бы на свою прозу, вооружился бы одностволкой господина Бердана и пошел бы отстреливать говорунов.

Вот и я, оказавшись в кабинете инструктора, первым делом заткнул хайло «Европе-Плюс», вторым — перерезал проводку местной радиотрансляции. Бубнеж ни о чем смолк, и я позволил себе успокоенно вытянуться в кресле. Едва слышно пульсировало сердечко стоящего на полке будильника, тройные рамы гасили заоконный ружейный грохот. В наступившей тишине можно было наскоро продумать сценарий предстоящей беседы.

Впрочем, все пошло слаженно и гладко с самых первых минут. Разглядев меня, помощник Поэля возмущаться не стал, свою жвачно-мышечную «тень» немедленно выставил в коридор. Без звука присел возле стола, выложив на колени пухлые веснушчатые ладошки. Совсем как пай-мальчик в детском саде. Диалог начался. Я неспешно говорил, он слушал. Слушал, моргая белесыми ресницами, нервно покусывая бледные губки. А что еще ему оставалось делать? В сущности я молол чистейший вздор, в чем-то, вероятно, копируя дикторов радио, замысловато грозя дружкам Поэля, намекая на могущественные связи в высших сферах, — и так далее, и тому подобное. Заодно, помня уроки Августа, нашего Кулибина по части электронных штучек, я воткнул в кожаный портфельчик Ромулы радиомаячок-булавку. Этот чижик внимал моим словам столь напряженно, что ничего не заметил. Кстати сказать, и чушь моя ему навряд ли казалась чушью. Это я тоже давно сообразил. Когда большой человек мелет вздор, за вздором отчего-то всегда видится мудрое. Вроде того невзрачного камешка, что летит с высокой горы, вызывая многотонный обвал. Больно уж высокая горка… Или выйдет иной барашек на украшенную гербом трибуну и давай болтать. Послушаешь отстраненно — лабуда лабудой! Но ведь не абы кто сотрясает воздух, — нет! — особа приближенная к императору. Может, какой-нибудь Ваня из Малых Выселок во сто крат лучше сумел бы сказать, ан фигушки! Поскольку барашек — не какой-нибудь там Ваня Лаптев, а человек, фамилия которого то и дело мелькает в газетах, изыщут в его словах величайший смысл, цитировать станут, в учебниках не постесняются пропечатать. А господа функционеры из первых рядов будут торопливо строчить карандашами, ронять умиленные слезы и всхлипывать, как, дескать, здорово, метко и вовремя…

Словом, еще одна разновидность массового гипноза, легко и просто переходящего в массовый психоз. Косноязычие вождей волшебством свиты и окружения превращенное в мистическое красноречие.

Многим ли нравилась Мэрилин Монро? Пожалуй, что всем. А кто глядел на ту, кем она была раньше, на скромную и пугливую Норму Джин? Кто сходил с ума по той изначальной тонкоголосой девчушке? Потому и сказано: не сотворяй себе кумира. Не будь слепым, заенька!.. Короче говоря, я не слишком беспокоился о точности слов и складности фраз. Можно было не сомневаться, что Ромула все поймет правильно, да и требовалась от него самая малость, чтобы напугался мальчишечка, а, напугавшись, побежал жаловаться.

Так все примерно и получилось…

Он рванул с полигона тотчас после нашей беседы. Пришлось закругляться с тренингом с руки и с упора, развернув армию следом. Сопровождение выстроили вполне грамотно, и потому до цели добрались без особых помех. Уже через тридцать минут этот соловей сидел в кабинетике Поэля и взволнованно пересказывал всю мою словесную белиберду. Напугать его и впрямь удалось, но вот Поэль отчего-то помалкивал. То ли заподозрил неладное, то ли не знал, что сказать. Сидел, покряхтывал и изредка что-то там про себя мычал.

Очень скоро все эти шпионские игры мне наскучили, и, оставив Августа одного в машине прослушивания, мы с Гансом пересели в свой родной джип и вернулись в контору. Вернулись, кстати сказать, вовремя. Там меня ожидал белокурый мальчишечка, один из рядовых экспедиторов, твердо вознамерившийся доползти однажды до маршальского жезла. Вслед за Безменом этот Спиноза с удивительной аккуратностью примерно раз в неделю огорошивал меня очередной возможностью ухватить дойную корову за соски. Три четверти его новаций мало чего стоили, но к оставшимся предложениям мы все-таки прислушивались. Как ни крути, иницативу надо поощрять. Вот и на этот раз я не стал томить мальчишечку, милостиво пригласив в приемную. Волнуясь и сбиваясь, посетитель немедленно обрисовал суть неслыханно быстрого способа обогащения. Суть представлялась и впрямь довольно несложной. Мальчик выложил передо мной несколько десятков газет с рекламными объявлениями, обвиняющим перстом указал на подчеркнутые абзацы.

— Вот, босс… Приглашения на стажировку. В Штаты, в Англию, во Францию и Швейцарию.

— Ну и?

— Привлекают лопушков якобы для обучения менеджменту, работе с ценными бумаге, языкам и прочей чепухе. Есть, само собой, крючок для фотомоделей. Предоплата — пятьдесят процентов наличными. Клиентам суют в нос программки с импортными афишками, липовую статистику, ссылку на официальные счета. Взнос по нынешним временам чисто символический — от полутора до семи тысяч долларов. Это чуть ли не за годовое обучение, представляете? С хатой и харчами! Если двухмесячные курсы, то берут скромнее — пятьсот-шестьсот баксов.

Все было предельно ясно, и я заинтересованно придвинул к себе объявления.

— Самое интересное, что липа настолько откровенная, что в нос шибает! Интерпол, понятное дело, эти лавочки давно бы прикрыл, да только нет у него договора с Россией по возврату валюты. Деньги-то в их банках оседают, чего им топорщиться? А России на своих граждан как обычно плевать. Вот я и подумал, почему бы нам за это дельце не взяться? По-моему, справимся.

— Ты думаешь?

— Уверен, — собеседник не заметил моего ехидства. — Я ведь не одну сотню газет пролистал, сообразил кое-что. Шарманку эту крутят не первый год, стало быть, есть навар. Вывод напрашивается простейший: надо взять да вмешаться.

Действительно простейший. Взять да вмешаться… Я хмыкнул. А в общем мальчишечка рассуждал правильно. Просмотрев одну из липовых программок, я убедился, что дурят народ вполне качественно — с привлечением всех последних американизмов вроде идиотских «гамеров» и «дистрибьютеров», «дайджестов» и «маркетингов». Что и говорить, словечки завораживали! Да и выполнены документики были отнюдь не кустарно. Фирменная бумага, цветная печать, звучное название контор, имена преподавателей, перечисление предметов и даже адреса сопутствующих учебных заведений. Красиво!.. Вот удивятся иные доверчивые абитуриенты, обнаружив по указанным координатам вместо колледжа бордель, а вместо университета частный домишко. Испортится, должно быть, настроение у ребяток! Определенно испортится!

— И кого же ты, гений мой золотой, доить возжелал?

— Ну… Это по вашему усмотрению, — «гений» засмущался. — Есть два варианта. Один более честный, другой — менее…

— То бишь — либо последовательно наезжать на этих шибко умных мошенников и требовать пай, либо предлагать крышу потерпевшим, так?

— Вроде того… Я думал, что с половиной суммы любой из терпил расстанется без особых мук. Часть, как известно, меньше целого. А мы им предложим частичный возврат плюс доброкачественное возмездие.

— Доброкачественное? — я изогнул бровь. — Занятно… Что ты понимаешь под доброкачественным возмездием?

— Это опять же по вашему усмотрению, — собеседник прочно увиливал от прямых ответов. — Мое дело — предложить идею, ваше — решать.

Вежливый мальчишечка, что и говорить! Или хитрый?.. Я кивнул на ворох газет.

— Ты полагаешь, это одна контора?

— Конечно, нет, но некие коллективные цепочки кое-где прослеживаются. Другое дело, что афера сезонная, и конторы растут и исчезают, как грибы. Поэтому действовать надо быстро. Появляется объявление, сразу прозвон адресов, подтверждение через зарубежных компаньонов «дутыша» — и прямая атака!

— Атака — это хорошо, — я ласково улыбнулся. — Вот ты этим и займешься. Лады? Нарисуешь подробненький план-проспект, доложишься Сене Рыжему. Он тебя выслушает, даст дельный совет, субсидирует.

— Босс, но я… Я же никогда такими вещами не занимался!

— Когда-нибудь пора начинать. Получится хорошо, станешь человеком. Хватит на вторых ролях сидеть. А насчет помощников тоже не волнуйся. Распоряжусь.

Мальчишечка покинул приемную слегка захмелевший. От счастья, надо полагать, хотя, давая ему карт-бланш, я вовсе не был преисполнен уверенности, что у него все получится. Зарубежье, как ни крути, — не наша родная вотчина. Работать там следует с оглядкой. Да и конторы мошеннические могут оказаться из разряда серьезных. Еще неизвестно, на какую «крышу» напорешься. И получится, что ссора дороже прибыли, хотя… Кто не рискует, то не пьет и не ест. А мальчишечка рвался в бой, изнывал от желания, почему не попробовать? Тем более, что государство и впрямь плевало на всевозможных вкладчиков, фактически опекая все эти чары и лиры, эмэмэмы и пумы. Смешно, да? Государство — крыша для мошенников, Ящер — крыша для терпил. Такая вот развеселая инсинуация…

Глава 10

Ты в дикой чаще позвала,

И я пошел на зов вслепую.

Твои глаза — как два ствола

И каждый мне готовил пулю…

Валерий Брусков

Выйдя в фойе, я огляделся. Душа требовала музыки, и, повинуясь моему жесту, Гоша-Кракен, спешно дожевывав гамбургер, обтер ладони о штаны и поспешил к роялю.

— Что сыграть, босс?

— Что хочешь, Гошик. По настроению.

— Тогда «Скерцо» Шопена, пойдет?

— Давай.

Гоша свирепо потер узкий лобик и заиграл Шопена. Толстые пальчики заперекатывались по клавишам, массивные плечи закачались в несвойственном атлетам ритме. Я подошел ближе. Эта метаморфоза меня всякий раз удивляла и веселила. Личико Гошика, коим впору пугать младенцев, разглаживалось прямо на глазах, на губах появлялась глуповатая улыбка, и начинало казаться, что сквозь черты сидящего за роялем быка проступает совсем иной человек. Возможно, именно этого человека в свое время отдавали в музыкальную школу — для пятерок и утонченной карьеры. Но вот сорвалось, не вышло. Как выяснилось, в общежитии, именуемом «Гошик» проживало и другое существо — более агрессивное и мускулистое. Мало-помалу оно выпирало наружу, панцирем сковывало своего робкого близнеца и в конце концов упрятало, утоптало столь глубоко, что Гошу прозвали Кракеном. Тем не менее в минуты, когда обладатель тела садился за инструмент, Кракен покорно отходил в тень, уступая место мятущемуся и впечатлительному романтику Гоше, что вопреки всему продолжал в нем петь, танцевать и восторгаться.

Покачав головой, я отошел в угол, где возвышался внушительных размеров морской аквариум, присел в кресло напротив Ганса. Начальник охраны заботливо подкатил к моим ногам столик с напитками. Я выбрал бутылочку с австрийским пивом, серебряным штопором сковырнул жестяную пробку.

— Ну-с… Что ты думаешь по поводу Поэля?

— Я? — Ганс пожал плечами. — Есть у меня, босс, сомнение. В смысле, значит, что не он все это подстроил.

— Разумеется, не он!

— Тогда зачем мы его сажаем на рог?

— А затем, дорогуша, что напуганный Ромула переполошит Поэля, и тогда последний ринется проводить собственные изыскания. А может, побежит прямиком к тому, кто за всем этим стоит. Во всяком случае попытается дать отмашку. Наезд Ящера — дело нешуточное! Ну, а там дело техники. Парни Августа держат всю связь Поэля под колпаком, так что, уверен, очень скоро нам сообщат имя загадочного патрона.

— А если Поэль ничего не предпримет?

— Значит, припугнем его по-настоящему. Свяжем с наркотиками или другой грязью… — Я поморщился. — Правда, если он действительно окажется ни при чем, тогда дело дрянь. Будем думать, ломать головенки. Буратино-то как в воду канул. Должен был выйти на связь, а звонка нет. То ли Кларисса ненасытная засосала, то ли еще что. Так или иначе, но самый верный путь — это метод исключения. Таковым мы и воспользуемся.

Ганс в сомнении качнул головой.

— Так-то оно так, но больно уж все туманно.

— А как ты хотел? Ребус он и есть ребус. Гадаем, как умеем. Окажется не Поэль, за других возьмемся. Хотя на кого нам еще думать? Спецслужбы? Так им подобная киноавантюра вроде как ни к чему. За отсутствием денежек взялись бы за нас по-крестьянски, без изгальств. А кому-либо другому…

— По-моему, и кому-либо другому это тоже ни к чему.

— Ты так считаешь?

— Конечно, босс! Сами посудите, ерунда какая-то! Рискуя жизнью, снимать два года подряд фильм, чтобы преподнести однажды и переполошить? Зачем им все это нужно?

— Кому это «им»?

— Да тем, кто все придумал!

— Но ведь придумали! Значит, имеется логичное объяснение. Вспомни того же Вову Вайнберга. Какого дьявола он, спрашивается, пригласил для своих безголосых поп-протеже полтораста чернокожих танцоров? Он ведь выплатил им тысяч семьсот долларов! Без малого — лимон! Скажи откровенно, был в этом какой-то особый смысл?

Начальник охраны пожал плечами.

— Черт его знает!

— В том-то и дело, что был! Он это, Гансик, сделал чтобы другим нос утереть, чтобы масштаб свой выставить напоказ. Пусть даже в убыток себе. Дескать, хочу и могу! А появится желание, — и не такое отчебучу. Глупость, конечно, но многих проняло. Стадо на стадионе тоже, кстати, собралось приличное, хотя билетики кусались.

— Кусались, это точно. Вон Гошик тоже туда с приятелями бегал. Коробочка, рассказывал, полная набилась.

— Вот видишь, а ты говоришь… Между прочим, стадион, наверное, не от стадии произошел, а именно от стада. Пастбище для скучающих. — Я опорожнил бутылочку, взялся за другую. — Возможно, в нашем случае тоже имеет место нечто подобное.

— В общем да, но не проще ли было…

— Проще, Гансик! Конечно, проще! Я ведь о том и толкую. Только то, что проще, и выглядит соответственно, — я продемонстрировал Гансу изящную бутылочку. — Ну скажи мне, на кой черт лепить сюда эту золоченую лэйбочку? И горлышко вон как изогнули. Это ведь тоже технологически сложнее, а значит, дороже. Но делают!.. Или почему до сих пор не отменили нелепые смокинги? Куда удобнее являться на презентации в поношенных кроссовках и джинсах! Ан, нет! — выпендриваются, как майские жуки. И в лимузины норовят влезть с серебристым покрытием, и в шагрень облачаются самую экзотическую. Чем, скажи, лучше золотые часы титановых? Да ничем! Даже, наверное, хуже, однако носят. Ради престижа, ради пыли в глаза…

Перебивая меня, пискнул сотовый телефон.

— Гмм… Кто бы это мог быть, интересно?

— Август, — предположил Ганс и угадал. Это действительно оказался Август.

— Есть новости, мсье Кулибин?

— Есть, но… — голос «Кулибина» звучал несколько обескуражено. — Странная запись, босс. Вам надо лично ее прослушать.

— Он куда-то звонил?

— Нет, взял машину и поехал.

— Отлично!

— Отлично, да не совсем. То есть, мы, понятно, за ним двинулись, но…

— Этот индюк заметил слежку?

— Поначалу нет, но потом… — Судя по голосу, Август явно волновался, что на него не очень-то походило. — Короче, это в китайском квартале произошло — в северном районе города. Сразу за «Харбином». Лешик пас их до самого конца, и вдруг эти орлы каким-то невероятным образом улизнули. Точно растворились в воздухе! Лешик прошерстил все близлежащие улочки, но так никого и не обнаружил. Самое непонятное, что не удалось взять пеленг, хотя сигнал не пропал.

— Так вы записали их?

— Да, кто-то, по всей видимости, подсел к Поэлю в машину, и началось странное… — Август снова замялся. — Я даже не знаю, как это назвать.

— Что там началось, черт побери? Сексом они там занялись, что ли?

— Да нет же, босс. Они просто сидели и разговаривали.

— Тогда что ты мнешься, как девочка?

— Видите ли, во-первых, они упомянули про Буратино, а во-вторых… Понимаете, голос того, кто подсел в машину… Я, конечно, не берусь утверждать, но, кажется, это был ваш голос.


***


Вот так, господа присяжные! Фокусы продолжались. Август ничуть не преувеличивал. Голос действительно был мой. Говорил этот посторонний совсем немного, но когда говорил, последние сомнения рассеивались. Те же злые цедящие интонации, те же обороты речи. Если меня и имитировали, то достаточно профессионально. Август, впрочем, стоял на иной точке зрения. Кто-то когда-то меня записал, а после из подходящих кусков склеил нечто удобоваримое. Благо есть специальные программы, и к слову сказать, тому, кто умудрился сотворить целый фильм, подобная работка сложной не покажется. Более того, на хорошей аппаратуре да за хорошие деньги такую запись способен сварганить обычный любитель.

Тем не менее кое-чего мы добились. Факт прослушивания подтверждал причастность Поэля ко всей этой киноканители. И про Буратино эти стервецы действительно что-то пронюхали. Чуть погодя «морячки» Ганса съездили к нему на квартиру, обнаружив красавчика в постели уже холодным. На груди покойного лежала записка: «В моей трагической смерти умоляю никого не винить.» Стиль и слог Буратино, но задумка явно не его. Этот обольститель обожал жизнь, потому что обожал женщин, и покидать грешную землю у него не было абсолютно никаких оснований.

С квартиры удалились в великой поспешности, едва успев протереть все, к чему прикасались. Парни уверяли, что когда они отъезжали, к дому подкатила целая кавалькада легавых. Значит, была не просто смерть, — была подстава. Не очень умело исполненная, но все ж таки — она родная! Ну да Поэль — не тот ювелир, чтобы филигранно обтачивать криминальные делишки. Мастера заплечных дел у него, понятно, тоже имелись, но с моими варягами им было не тягаться. И все бы ничего, но вот магнитофонная запись вызывала, мягко говоря, отторопь. И не могла не вызывать, поскольку ровным счетом ничего не объясняла.

Мы сидели в студии Августа в окружении проводов и радиоаппаратуры. Ганс меланхолично жевал мятную резинку, параллельно тискал в пальцах пружинный эспандер. Я прихлебывал из стальной фляжки любимый коньячок и хмуро поглядывал на растерянное лицо нашего «Кулибина». Обычно, преподнося очередной сюрприз, этот парень сиял, как начищенный самовар. Сегодня он был мрачен.

— Так, может, никто в машину к ним не подсаживался? — предположил я. — Загнали ее в какой-нибудь закуток. Поэль хлопнул дверцей, а потом включил магнитофон.

— Тоже не исключено, — вздохнул Август, — но есть один момент. Вы, должно быть, не обратили внимание. В паузах между фразами этот посторонний дышит.

— Я заметил! — встрепенулся Ганс. — Еще хотел сказать, что это, наверное, какой-то астматик.

Август перекрутил кассету назад, найдя метку, включил пленку на воспроизведение.

— ..бузит мальчик… — Проскрипел из колонок мой голос. — Альфонсов к тебе подсылает, на друзей давит. Бузит — значит, боится. Совесть, выходит, мучит человека.

— Какая у него, к дьяволу, совесть! — это говорил уже Поэль. — У него в груди моток колючей проволоки!

— У всех, дорогуша, имеется совесть. Даже у тех, кто о ней не подозревает. Уж поверь моему опыту. Бывало, таких матерых ребяток на кресте распинали, что и колесовать было мало, но и тогда видели: есть совестишка. Крохотная, как червячок, но есть…

— Вот тут, босс! — Август прибавил громкости. В колонках зашуршало, а потом донесся взрыкивающий всхлип. Я поневоле содрогнулся. Ганс, прекратив жеваться, ошарашенно уставился на меня. Август молчал, позволяя нам проникнуться неприятным моментом. А проникнуться было чем. Никогда и ничего подобного мы не слышали. Вздох запросто мог принадлежать слону или носорогу. Или, как если бы взрослый, вынужденный долго щебетать детским голоском, измученно прокряхтел, выдавая истинные фонемы. Только здесь было нечто куда более «взрослое». Вздох действительно напоминал изо всех сил сдерживаемый рык.

— Какая-нибудь помеха? — неуверенно предположил Ганс.

— Что-то не встречал я раньше таких помех.

— Но если запись магнитофонная, — сдавленно произнес я. — То возможно, это какое-нибудь замедление?

Август понял меня в момент, но посмурнел еще больше.

— Я тоже об этом подумал. Для эксперимента даже записал собственные дыхание и кашель, а после пустил на скорости вдвое меньшей. Ничего похожего! Но совсем скверно вышло, когда я попытался воспроизвести обратную операцию. Этот самый фрагмент я переписал на отдельную пленку и попробовал ускорить.

— И что?

— Ничего. Я хочу сказать, что ничего не переписалось. Голос Поэля копируется, а ваш, то есть, значит, этого постороннего — нет.

— Посторонний — потусторонний, так что ли? — пошутил Ганс.

Август нервно передернул плечом. Этот ребус достал таки и его.

— Понятия не имею, как такое могли состряпать. Я ведь и эту пленку пробовал прокручивать на разных скоростях, и та же чепуха. Абонент Поэля пропадает.

— Может, у Поэля особая кассетка была? — предположил Ганс. — Знаете, бывают такие с защитой против пиратства. И аудио и видео.

Август чуть покривился. Даже будучи растерянным, аргументацию начальника охраны он не принимал всерьез.

— Не путай вола с ослом. Все, что мы слышим, уже само по себе лишено какой-либо защиты. По крайней мере таковой еще не придумали. И то же видео имеет защиту лишь на электронном уровне. Поставь микрофон и камеру возле экрана, и не спасет никакая защита. Разве что аппаратура направленного ЭМИ, но она глушит вообще все. Мы же писали банальный акустический сигнал.

— Тогда как ты все это объясняешь? — Ганс задиристо хлопнул себя по колену.

— Не знаю, — Август опустил голову. — Честно говорю: не знаю.

— Дьявол! Если бы Лешик не упустил машину!.. — выпалил Ганс. — Надо было мне самому ехать! Теперь наверняка бы знали, что за монстр к нему в тачку подсел.

— Ты в этом уверен?

Ганс взглянул на Августа исподлобья, но ничего не ответил.

— Значит, «Харбин», — пробормотал я. — Так, Август?

— Похоже на то.

— А ты, Гансик, как полагаешь?

Начальник охраны криво улыбнулся.

— Они, кому больше-то…

Я закинул руки за голову, пальцами щекотнул за ухом.

— А кто у нас хозяин «Харбина»? Центровые… Это значит, Баранович с Микитой, Лафа с Дракулой и прочие, верно?

Ганс напряженно кивнул. К такому обороту он был не очень готов. С кланом, которому принадлежал этот роскошный ресторан, разумнее было дружить. Мы не дружили, однако и не ссорились. На наши городские шалости эти парни взирали неприязненно, но в целом терпели, поскольку знали, что и им вязаться с Ящером ни к чему. Но, как бы то ни было, Поэль не зря рванул в китайский квартал. Факт есть факт, машина этого хитреца затерялась где-то поблизости от «Харбина». Соответствующие выводы напрашивались сами собой. Центровые вступили в игру, и крышей того же Поэля они представлялись более чем солидной. В таком тандеме и фильм можно состряпать и кое-что покруче. Кроме того, по нашим сведениям, центровые плотно контачили с областным ворьем, не гнушались общаться и с южанами. Что называется, соседи из гремучих и ядовитых. Потому мы и предпочитали не пересекаться с ними, живя на отшибе своей собственной империей. До поры до времени это проходило, но, видимо, песочек в часах иссяк. Рано или поздно кто-то из нас должен был хищно облизнуться. Вот они и облизнулись. Первыми…

Я грузно поднялся.

— Значит так, мальчики-девочки. Ты, Август, продолжай мерковать над записью. Думаю, в ближайшее время у нас появятся новые пленки. А тебе, Гансик, трубить общий сбор. С Поэлем тянуть не будем. Предупрежу своих генералов, и вечерочком начнем. Центровые — это волки. Будем копаться, успеют сбиться в стаю. А тогда, боюсь, придется по-настоящему туго.

— Значит, война? — упавшим голосом спросил Ганс.

— Не война, а жизнь, Гансик! Самая обыкновенная жизнь! — я хрипло рассмеялся. — Это называется — рабочие будни.

Глава 11

Их пиджаки сидят свободно,

Им ни к чему в пижоны лезть.

Они немного старомодны,

Но даже в этом прелесть есть.

Ярослав Смеляков

Приняли меня без очереди. Дама в военном обмундировании, в галстучке защитного цвета, одарив скупой улыбкой, распахнула несоразмерно высокую дверь, цокнув подковками, уступила дорогу. Пройдя в столь же несоразмерно просторный кабинет, я воздел руку в приветственном жесте. Едва устроившись в кресле, выложил на стол пакет с деньгами.

— Однако, здорово, Ящер!

— И тебе того же, товарищ генерал! Все цветешь благоухаешь?

— А як же!

— Да-а… Не везет бедолагам конкурентам. Такого боровичка непросто сковырнуть на пенсию!

— Как и тебя, Ящер, — отпарировала эта седая язва.

— Шутишь, значит, хорошо живешь. Рад за тебя.

— Что ж, ты и должен за меня радоваться. Будешь печалиться, взгрустнется обоим.

Николай Васильевич (не путать с Гоголем!) давненько числился в моих приятелях. Да и как тут не приятельствовать, если на мои деньги и с помощью моих людей он ежегодно покупал новые машины, перестраивал и расширял свою без того огромную дачу. На купленных трех гектарах холмистого полесья этот прохиндей от госбезопасности сотворил фирменный дельтодром, и там же рядышком строители кропотливо разбивали трассы для начинающих горнолыжников. За всеми этими работами я зорко следил, знакомясь с ежемесячными сметами, потому как знал, что даже при использовании «солдатской дармовой скотинки» египетских пирамид не воздвигнешь. Тяжело и накладно. А потому расчет проводился элементарный: укладывается смета в суммы, выделяемые мной генералу, значит комитетчик живет честно. Если смета хоть раз превысит обозначенные нами пределы, можно без обиняков заявить: у генерала завелась еще одна дойная корова, что означает работу на двух хозяев сразу. Последнее меня, разумеется, не устраивало. Я знал, что тот же «Харбин» делал неоднократные попытки перекупить Васильича, но чекист был старой закалки — денег больше чем из одних рук не брал, на роль пронырливого Труффальдино не претендовал. И тот же «Харбин» теперь вовсю копал под ветерана, стремясь спровадить на пенсию, посадив в почетное кресло своего ставленника. В результате, подобно следователю Никулину из «Стариков разбойников» Васильич проявлял предпенсионную бдительность, ошарашивая столичных комиссаров раскрытием дел, до которых никак не могли докопаться другие. Да и отчего не раскрыть, когда рядом такой друг, как Ящер. Само собой, приходилось старику помогать. Кроме того я не садился ему на голову, и Васильич в должной мере ценил это, не без оснований подозревая, что с кодланом из того же «Харбина» навряд ли сумеет найти общий язык. Бывший студент-недоучка устраивал его куда больше, нежели бывшие уголовники. Конечно, это нельзя было назвать дружбой, но мы по крайней мере ладили.

— А я уже горькую собирался запить. В гости не идешь, по телефону не звонишь. Девятое-то мая пропустил, такой-сякой-разэтакий!

— Каюсь, пропустил.

— Не стыдно? Мог бы, кажется, поздравить.

— Да ведь объяснял уже, не знаю я ваших праздников. То день пограничника, то ВДВ, до двадцать третье февраля…

— Ты мне вола не крути! Девятое мая — святое. Это тебе не какие-то там дни, его все знают!

— Ладно, Васильич, не нападай. Ну заработался, виноват.

— Значит, по-прежнему, как белка в колесе?

— Еще хуже.

— Ладно, коли так… А то и впрямь мысли нескладные стали забредать, не случилось ли чего, не шлепнул ли кто моего Ящера.

— Вот еще! Если меня шлепнут, кто же тебя опекать будет? — я подмигнул Васильичу и катнул по полированному столу пакет. — Посчитай и удивись. Здесь, кстати, надбавка за грядущее.

— Надбавка — это хорошо, — забурчал старик. — Цены растут, жизнь, ядрена шишка, дорожает.

Пройдясь по пакету опытными пальцами, он спрятал подношение в стол.

— Сегодня во сне видел экскременты. Веришь ли, — целую гору! Проснулся и сразу сообразил — к деньгам. Экскременты, Павлуша, всегда к деньгам снятся. Ба-альшим деньгам! Потому как народная примета!

— А может, не только к деньгам?

— Ты это о чем? — круглая, покрытая седым ежиком голова начальника госбезопасности кокетливо склонилась набок.

— О том, что не надоело тебе твое генерал-майорство?

Васильич заегозил в кресле, крылья его мясистого носа энергично зашевелились. Рукой потянувшись к углу стола, он утопил потайную клавишу. Спустя несколько секунд, легкий зуммер возвестил о том, что комната чиста и никаких записей вражеская электроника не ведет.

— Мда… Теперь и погутарим, — он выложил перед собой крупные руки. — Так чего ты там про погоны обмолвился?

— Да то самое, — в тон ему ответил я. — Пора тебе, Васильич, на повышение двигать. Будешь заведовать областью, а Серегу на свое место посадишь.

— Так ты Серегу хочешь вместо меня подкармливать?

— Ну, разве что самую малость. Только и тебе с очередной звездочкой премиальные выльются, в этом не сумлевайся.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.