Бесплатный фрагмент - Японский хоррор: Глубины отчаяния

Плетение Лжи

Полдень клонился к вечеру. Солнце, величественный диск, уже начало свой путь к западному горизонту, щедро проливая последние золотые лучи на бескрайние просторы японской земли. Воздух, наполненный ароматами сосен, влажной земли после недавнего дождя и тонким запахом цветущей сливы, казался прохладным и чистым. По пыльной, узкой проселочной дороге, что вела из столицы Эдо в дальние владения Даймё Акиямы, неспешно двигалась деревянная повозка, запряженная парой крепких лошадей.

Внутри, с достоинством, которое отличало представителей самурайского сословия, сидел Наохиро Каиджи. Ему было двадцать пять лет, и он был воплощением самурайского идеала. Его черные, коротко стриженные волосы обрамляли лицо с четкими, благородными чертами, а глаза, темные и проницательные, излучали спокойствие и уверенность, выкованные годами упорных тренировок и строгой дисциплины. Он принадлежал к клану Каиджи, одному из старейших и наиболее уважаемых родов, верой и правдой служивших сёгуну Токугава Иэмицу. Его меч, катана, носимая на поясе, казалась продолжением его собственной руки — острое, смертоносное орудие, но для Наохиро она была не просто оружием, а символом чести, долга и верности.

Его нынешняя миссия была поручена ему самим Даймё Акиамой, его прямым покровителем. Необходимо было доставить важное послание одному из вассалов Даймё, проживавшему в отдаленной деревне. Даймё Акияма, человек строгий, но справедливый, ценил в Наохиро не только его боевые навыки, но и его непоколебимую верность и острый ум.

Путь проходил через густой, дремучий лес. Атмосфера становилась все более уединенной, почти таинственной.

В этот момент, когда долгий путь начал давать о себе знать легкой усталостью, и мысли Наохиро витали где-то между воинскими обязанностями, предстоящей встречей и ароматом ужина, его чуткий слух уловил резкий, неестественный звук, вырывающийся из лесной тиши.

Крики. Женские крики, полные отчаяния и жуткого страха, доносились откуда-то сбоку, с обочины дороги. Инстинкты самурая сработали мгновенно. Его рука, словно живая, метнулась к рукояти катаны. Не колеблясь ни секунды, он остановил возницу.

Выпрыгнув из повозки, он бросился в сторону звука, прочь от дороги, вглубь леса. Лес внезапно стал мрачнее, тени удлинились, словно обретая собственную жизнь, поглощая последние проблески света. Пробившись сквозь густые заросли кустарника, Наохиро оказался на небольшой, залитой слабым светом лесной поляне.

Здесь, среди вековых деревьев, разворачивалась ужасающая сцена. Трое оборванных, грубых мужчин, чьи лица были искажены звериной похотью и жестокостью, пытались овладеть молодой, невероятно красивой женщиной. Ее одежда была разорвана, волосы растрепаны, но в ее глазах, несмотря на ужас, горел огонь отчаянного сопротивления. Она отчаянно отбивалась, но силы были явно неравны.

Сердце Наохиро наполнилось праведным гневом. Не ради славы, не ради награды, но ради самой сути его бытия — ради справедливости. Он был самураем. Защита слабых, беспомощных — это его долг, его клятва, его предназначение.

«Прочь!» — его голос, усиленный скрытой силой, прозвучал как удар грома, расколовший древесную тишину.

Трое нападавших обернулись, их лица, искаженные злобой, выражали крайнее недовольство. Они не ожидали такого неожиданного вмешательства. Один из них, самый крупный, с диким криком бросился на Наохиро, замахиваясь грубой, окованной железом дубиной.

Но для Наохиро это было слишком медленно. Его клинок, катана, вылетел из ножен с легким, свистящим звуком, напоминающим взмах крыльев хищной птицы. Он двигался с такой молниеносной скоростью, что казалось, будто его там и не было. Первый удар — и дубина, предмет грубой силы, разлетелась на куски, а нападавший упал замертво.

Второй, более трусливый, увидев участь своего товарища, попытался отступить, но Наохиро уже был рядом. Одно точное, молниеносное движение — и его жертва упала, издавая булькающий звук, хватаясь за горло. Третий, самый трусливый из всех, попытался обратиться в бегство, но Наохиро преградил ему путь. Его меч сверкнул и беглец, так и не успев сделать и шага, рухнул на землю.

Все произошло за считанные мгновения. Он опустил меч, его взгляд был спокоен, без тени колебания или сожаления. Он лишь выполнил то, что должен был.

Женщина, которую он спас, медленно подняла голову. Ее лицо было бледным, на нем виднелись следы слез и грязи, но даже в таком состоянии она была невероятно красива. Длинные, черные, словно вороново крыло, волосы спадали на плечи, обнажая изящную шею. Глаза, большие и испуганные, но полные глубокой, неподдельной благодарности, смотрели на Наохиро.

«Благодарю вас, господин», — прозвучал ее голос, тихий и дрожащий, как струна, едва тронутая ветром. Она медленно поднялась, поправляя порванную одежду, и низко, грациозно поклонилась ему. «Я… я Минэко. Я никогда не забуду вашей доброты. Вы спасли мою жизнь».

Наохиро, глядя в ее глаза, почувствовал укол жалости, смешанный с чем-то другим, новым и незнакомым. Он видел, что она одна, без какой-либо защиты в этом диком лесу.

«Не беспокойтесь, Минэко-сан», — сказал он, его голос был ровным и успокаивающим, лишенным всякой суровости. «Я провожу вас до вашего дома. В таких местах, где люди способны на подобное, опасно оставаться одной, особенно ночью. Я не могу оставить вас в таком уязвимом положении».

Минэко снова поклонилась, теперь уже с большей уверенностью, ее глаза светились искренней признательностью. «Было бы величайшей честью, если бы вы оказали мне такую услугу, господин. Я буду вам безмерно благодарна».

Она пошла вперед, ее шаги были легкими и грациозными, несмотря на пережитый ужас. Наохиро, поправив меч на поясе, последовал за ней. Его мысли снова вернулись к долгу, но теперь к другому, более личному — к защите этой хрупкой, красивой женщины. Лес вокруг казался теперь не менее таинственным, но уже не враждебным, а скорее молчаливым свидетелем его поступка.

Они шли через лес, который с каждой минутой погружался в мягкую, сумеречную прохладу. Вековые деревья, их могучие стволы, покрытые мхом, стояли по обе стороны узкой, едва заметной тропы, словно древние стражи. Их кроны сплетались над головой, образуя сложный, постоянно меняющийся узор из теней и редких золотистых просветов, пробивающихся сквозь густую листву. Воздух был густым, насыщенным ароматом прелой листвы, влажной земли после непродолжительного лёгкого дождя и тонким, сладким запахом неведомых лесных цветов. Каждый шорох, каждый треск ветки под ногами казался усиленным в этой нарастающей тишине, создавая ощущение, что сам лес наблюдает за ними, внимательно слушая.

Наохиро, шагая позади Минэко, с интересом прислушивался к ее шагам, к ритму ее дыхания. Он чувствовал некое беспокойство, вызванное не столько потенциальной опасностью, сколько ее загадочной аурой. Ее история, хоть и была рассказана им самим, показалась ему обрывочной, неполной, словно она умолчала о чем-то важном.

«Минэко-сан», — начал он, его голос звучал приглушенно в лесной тишине, чтобы не нарушать спокойствия этого места, — «вы сказали, что живете одна. Вы не упомянули, где ваши родители. Они… они не были с вами, когда случилось это нападение?»

Минэко замедлила шаг, и Наохиро заметил, как дрогнули ее плечи, словно под тяжестью воспоминаний. Она остановилась, повернувшись к нему. Ее глаза, в полумраке казавшиеся еще более глубокими и темными, смотрели на него с неподдельной болью, словно открывая окно в ее прошлое.

«Моих родителей… их убили», — произнесла она тихо, ее голос был полон скорби, но лишен истерии или отчаяния, что делало ее рассказ еще более пронзительным. «Это было несколько лет назад. Разбойники, жестокие люди, ворвались в наш дом, когда мы спали. Они убили моего отца, когда он пытался защитить нас, его тело… оно осталось на пороге. Моя мать… она пыталась увести меня, но они схватили ее. Я видела, как они…» Она запнулась, глотая подступающие слезы, ее грудь тяжело вздымалась. «Я была ранена, господин. Они посчитали меня мертвой, оставив истекать кровью. Я чудом выжила. С тех пор я одна».

Ее рассказ был краток, но насыщен болью, которую она не пыталась скрыть, но и не выставляла напоказ. Наохиро, будучи самураем, привыкшим к суровой реальности потерь и смерти, чувствовал, как его сердце сжимается от жалости. Он видел в ней не просто жертву обстоятельств, но и женщину, обладающую невероятной внутренней силой и стойкостью.

«Мне очень жаль, Минэко-сан», — искренне сказал он, его голос звучал глубоко и сочувственно. «Это ужасная судьба. Вы проявили великое мужество, сумев выжить».

Они продолжили путь, и вскоре тропа, петляя между деревьями, вывела их на небольшую, залитую мягким предвечерним светом поляну. Посреди поляны, словно выросший из самой земли, стоял небольшой, но крепкий, хорошо сохранившийся дом. Его стены были сложены из темного дерева, крыша покрыта густой, ухоженной соломой, а вокруг дома раскинулся скромный, но аккуратно оформленный сад. Дом казался уединенным, но в то же время уютным, словно маленький островок спокойствия, оберегаемый от бурь внешнего мира.

«Это мой дом», — сказала Минэко, ее голос снова стал тише, но в нем появилась нотка надежды и легкого волнения. «Я понимаю, что вы устали и, возможно, голодны после долгого пути. Пожалуйста, господин, позвольте мне хоть как-то отблагодарить вас за ваше спасение. Я могу приготовить вам простой, но вкусный ужин. Прошу, зайдите, отведайте».

Наохиро на мгновение поколебался. Но взгляд ее молящих глаз, ее искреннее желание отблагодарить, а также смутное предчувствие, что эта встреча может быть не такой уж случайной, как кажется, побудили его согласиться.

«Я буду рад, Минэко-сан», — ответил он, склоняя голову с достоинством. «Ваша доброта и гостеприимство — лучшая благодарность, какую я могу ожидать».

Внутри дом оказался еще более уютным, чем снаружи. В нем царил идеальный порядок, несмотря на его скромность. Воздух был наполнен восхитительным ароматом готовящейся еды, смешанным с запахом дерева и трав. Минэко, словно почувствовав его легкие сомнения, стала хлопотать вокруг, ее движения были плавными, грациозными и исполненными достоинства.

На небольшой, но искусно сервированный стол были поданы простые, но изысканно приготовленные блюда. Горсть идеально сваренного риса, зернышко к зернышку, источающего тонкий аромат. Ароматный мисо-суп, приготовленный на основе качественного бульона, с нежными водорослями и мягким, шелковистым тофу. Свежепойманная речная рыба, приготовленная на углях до идеальной золотистой корочки, мясо было нежным и ароматным, с легким привкусом дымка. К ним — хрустящие маринованные овощи, цукэмоно, разнообразные и пикантные, дополняющие основные блюда. И, наконец, небольшой кусок холодного тофу, приправленного свежим имбирем и соевым соусом, его нежный вкус освежал. Все это было украшено несколькими скромными, но красивыми цветами, придавая трапезе особую эстетику. Наконец, Минэко подала небольшую чашу саке, его пряный аромат обещал приятное расслабление.

Во время ужина, атмосфера в доме постепенно менялась. Минэко, увлеченно слушая рассказы Наохиро о его службе, о мире за пределами этого леса, начала раскрываться. Ее глаза, обычно печальные, теперь блестели, когда она смотрела на него, ее улыбка стала более открытой и теплой. В ее движениях появилась легкая игривость, а в голосе — особая нежность, когда она задавала ему вопросы. Она касалась его руки, когда что-то объясняла, ее прикосновения были легкими, почти невесомыми, но отчетливыми, вызывая у Наохиро странное, новое ощущение.

«Вы такой сильный, господин», — прошептала она, ее взгляд был прикован к его лицу, словно она видела в нем нечто особенное. «И такой благородный. После всего, что я пережила… я думала, что больше никогда не найду того, кто мог бы защитить меня. Я так одинока…»

Ее слова, ее прикосновения, ее необыкновенная красота — все это оказывало на Наохиро опьяняющее действие. Он, будучи самураем, привыкшим к суровой дисциплине и долгу, внезапно почувствовал себя уязвимым перед этой хрупкой, но сильной женщиной. Ее одиночество, ее страдания, ее неугасающая красота — все это слилось в одно, пробуждая в нем неведомые ранее чувства, которые он с трудом мог понять. В тот момент, когда она прильнула к нему, ее дыхание коснулось его щеки, и ее глаза встретились с его, Наохиро забыл обо всем. О долге, о службе, о мире за пределами этого дома. Он поддался ее очарованию, ее обещанию тепла и утешения. Их ночь была полна смешения чувств — жалости, глубокого влечения, и, возможно, легкого, но быстро рассеивающегося чувства вины, которое полностью растворилось в объятиях Минэко.

Утро принесло с собой не только мягкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь щели деревянных стен, но и новое, непривычное, но приятное чувство для Наохиро. Он проснулся рядом с Минэко, ее голова покоилась на его плече, ее дыхание было ровным и спокойным, словно мелодия. Было что-то интимное и умиротворяющее в этой картине, что-то, что заставило его забыть о скорой необходимости вернуться к своим обязанностям, к строгой жизни самурая.

С этого дня, словно подчиняясь невидимой, но могущественной силе, Наохиро начал регулярно навещать Минэко. Сначала это казалось ему лишь проявлением его рыцарства, стремлением убедиться, что она в безопасности, и, возможно, принести ей некоторое утешение после пережитой ею травмы. Он находил в ее компании отдушину от суровой, часто жестокой реальности жизни самурая. Минэко всегда встречала его с теплой улыбкой, ее глаза светились особенным, радостным светом при его появлении. Она готовила для него простые, но необыкновенно вкусные блюда, наполняя его дни спокойствием и заботой, которых ему так не хватало.

Он замечал, как с каждым его визитом Минэко становилась все более оживленной и цветущей. Ее кожа казалась еще более гладкой и сияющей, волосы — блестящими и шелковистыми, а ее улыбка — более яркой и лучезарной. Казалось, она расцветала под его вниманием, словно нежный цветок, который долго был в тени, наконец, обрел солнечный свет и тепло. Наохиро, сам того не осознавая, попадал под чары этой удивительной женщины, которая, казалось, могла развеять все его тревоги и наполнить его жизнь новым смыслом.

Однако, чем больше времени он проводил с Минэко, тем сильнее становилось ощущение, что его жизнь кардинально меняется. Его мысли все чаще возвращались к ней, и любая, даже самая короткая, отсрочка в его визитах становилась для него невыносимой. Он находил все новые и новые оправдания, чтобы продлить свое пребывание в ее доме, или же специально выбирал дни, когда его служба была менее обременительной, чтобы иметь возможность провести с ней больше времени.

Однажды, когда Наохиро приехал, как всегда, с радостным предвкушением встречи, Минэко встретила его с особым, непривычным для нее трепетом. Она была заметно бледнее обычного, ее руки слегка дрожали, когда она подавала ему чашку горячего чая. Ее взгляд был полон смеси волнения, страха и надежды.

«Наохиро-сама», — начала она, ее голос был едва слышен, словно шепот, — «мне нужно вам кое-что сказать. Это очень… важно».

Сердце Наохиро ёкнуло.

«Я… я жду ребенка», — произнесла она, ее глаза наполнились слезами, но на этот раз это были слезы надежды, а не отчаяния. Она подняла на него взгляд, полный ожидания.

Наохиро замер. Эта новость была для него совершенно неожиданной, но в то же время… какой-то желанной. Он видел, как она меняется, чувствовал, как его собственная жизнь тесно переплетается с ее. Он посмотрел на нее, на ее дрожащие губы, на ее испуганные, но полные любви глаза. В этот момент все его сомнения, все его колебания развеялись. Он вспомнил свою клятву, свою ответственность, которую он чувствовал перед ней.

«Минэко-сан…», — он взял ее руки в свои, его пальцы крепко сжали ее. Его голос был твердым и решительным, лишенным всякой неуверенности. «Ты не одна. Никогда не будешь одна. Я не брошу тебя. Я буду твоей опорой, твоей защитой. В этом жестоком мире, где столько несправедливости и боли, я обещаю быть твоей крепостью. Я никогда тебя не оставлю. Мы будем вместе, заботиться о нашем ребенке».

Он произнес эти слова искренне, всем сердцем, вкладывая в них всю свою веру и решимость. Он видел, как облегчение разливается по лицу Минэко, как ее глаза светлеют, а дрожь в руках утихает. В этот момент он чувствовал себя не просто самураем, выполняющим свой долг, но и мужчиной, готовым взять на себя полную ответственность за судьбу любимой женщины и их будущего ребенка. Он видел в ней не жертву, а свою будущую семью.

Решимость Наохиро была непоколебима. Мысль о том, что Минэко и их будущий ребенок будут жить в этой глуши, вдали от защиты, образования и безопасности, не давала ему покоя. Он, принадлежащий к одному из самых уважаемых и влиятельных кланов в империи, мог обеспечить им совершенно иную, достойную жизнь.

«Минэко-сан», — сказал он ей во время одного из своих визитов, его голос звучал уверенно и твердо, — «я думаю, нам стоит переехать. В Киото. Это столица, место, где моя семья имеет большое влияние, и я смогу обеспечить вам и нашему ребенку самое лучшее: достойную жизнь, полную безопасности и заботы. Я привезу повозку с двумя сильными лошадьми, и мы перевезем все ваши вещи. Это будет лучше для всех нас».

Минэко слушала его с трепетом, в ее глазах блестели слезы радости и благодарности. Идея переезда в большой город, где она будет защищена и сможет дать ребенку лучшее будущее, казалась ей настоящим подарком судьбы, воплощением ее самых сокровенных желаний.

На следующий день Наохиро прибыл с большой, крепкой повозкой, запряженной двумя могучими лошадьми. Дом Минэко, несмотря на свою скромность, хранил в себе отголоски ее прошлой, нелегкой жизни. Они начали аккуратно, с уважением, загружать в повозку ее немногочисленные вещи: скромную деревянную утварь, стопку шелковой одежды, несколько старинных свитков, которые, видимо, были ей особенно дороги как память о ее родителях. Каждый предмет был бережно упакован.

Когда все было собрано, и повозка стояла готовая к отъезду, Минэко остановилась у порога своего дома. Она смотрела на него с грустью, ее взгляд был полон меланхолии, словно она прощалась с чем-то глубоко дорогим, с частью своей души.

«Наохиро-сама», — произнесла она, ее голос был полон нежности и глубокой тоски, — «Я понимаю, что нам пора. Но… могу я попросить вас об одной последней услуге? Позвольте мне провести здесь последнюю ночь. Этот дом… он очень много значит для меня. Здесь жили мои родители. Я хочу провести с ним последнюю ночь, попрощаться с ним, прежде чем навсегда покинуть эти места».

Наохиро, видя ее искреннюю печаль и тронутый ее привязанностью к дому, не мог отказать. Ему показалось это лишь естественной сентиментальностью, проявлением ее глубокой привязанности к родному дому, где прошло ее детство.

«Конечно, Минэко-сан», — ответил он, мягко улыбнувшись, его взгляд был полон понимания. «Мы можем отправиться завтра утром. Отдохните сегодня. Завтра будет новый день, новая жизнь, и мы начнем ее вместе, в Киото».

Он видел, как в ее глазах мелькнул странный, почти нечитаемый блеск, но списал это на усталость и волнение перед предстоящим переездом. Он поцеловал ее в лоб, почувствовав, как ее кожа кажется необычно прохладной. Он остался с Минэко в этом уединенном доме, под покровом ночи.

Ночь опустилась на лес, словно тяжелое, черное покрывало, полное тайн. Луна была полностью скрыта за плотными, тяжелыми тучами, и лишь редкие, холодные звезды мерцали сквозь завесу, освещая поляну призрачным, слабым светом. В доме царила странная, гнетущая тишина. Не было слышно ни привычного пения цикад, ни стрекота сверчков — весь лес словно замер.

Минэко вела себя необычно. Ее обычная грация сменилась нервозностью. Она ходила по комнате взад и вперед, ее движения стали беспокойными, суетливыми. Ее глаза, которые обычно излучали тепло и нежность, теперь блестели каким-то неестественным, холодным светом. Наохиро, обеспокоенный ее странным поведением, подошел к ней, чтобы спросить, что случилось, чтобы успокоить ее.

«Минэко, ты в порядке?» — спросил он, мягко протягивая к ней руку, чтобы успокоить. «Что-то не так?»

В тот же миг, когда его пальцы коснулись ее плеча, Минэко издала пронзительный, нечеловеческий крик, который эхом прокатился по лесу.

Наохиро инстинктивно отшатнулся, его глаза расширились от неподдельного, леденящего душу ужаса. Перед ним происходило нечто невообразимое, нечто, выходящее за рамки всего, что он знал о мире. Кожа Минэко начала бледнеть, приобретая болезненный, серый оттенок, словно ее жизненная сила покидала ее. Ее тело начало искажаться, неестественно растягиваться. Из ее спины, словно из трещин, прорвались восемь огромных, покрытых густыми черными волосками лап. Они стремительно вытягивались, сгибались, принимая ужасающие, чудовищные очертания, разрывая ее одежду. Ее лицо, еще недавно такое прекрасное и нежное, исказилось, превращаясь в отвратительную, многогранную маску с множеством маленьких, злобно сверкающих глаз, полных ненасытной злобы.

Из ее неестественно растянувшегося живота, словно из разорванного мешка, хлынул поток… пауков. Тысячи маленьких, черных, юрких созданий. Они наполняли комнату, двигаясь с пугающей, неестественной скоростью, их крошечные лапки создавали непрерывный, тревожный шорох, наполняющий воздух.

Наохиро, ошеломленный, парализованный абсолютным, первобытным страхом, попытался схватить свою катану, которая лежала на деревянном столе неподалеку, ее рукоять была так близко. Но его тело не подчинялось. Страх сковал его, сделав его беспомощным. Он был слишком медленным.

Пауки, словно единый, голодный организм, подчиняющийся единой воле, бросились на него. Они обвивали его ноги, его руки, проникали в складки его самурайского одеяния. Их крошечные, острые челюсти впивались в его плоть, причиняя нестерпимую, обжигающую боль. Он почувствовал, как они лезут ему в рот, пытаясь заполнить его, как они проникают в нос, в уши. Его крик, полный агонии и непонимания, был мгновенно заглушен ужасающей какофонией тысяч маленьких тел. Его плоть, которую он так ценил и тренировал, начинала распадаться под натиском этого ненасытного роя. Его плоть трещала, издавая жуткий, ломающийся звук.

Он видел, как Минэко, теперь полностью преобразившаяся в чудовищное создание — Дзёрогумо, — стояла над ним, ее паучьи глаза горели холодным, древним, безжалостным разумом. Она насыщалась, пожирая его жизнь, его плоть, его душу.

Когда последний проблеск сознания покинул Наохиро, он увидел лишь бесконечную, пульсирующую тьму, заполненную шорохом тысяч лапок и тяжелым, металлическим запахом крови. От доблестного самурая, верного долгу и чести, не осталось ничего, кроме расплывающихся пятен крови на полу и обрывков его одежды.

Минэко, существо из самых темных кошмаров, теперь снова приняла свой облик. Она смотрела в пустоту, ее древнее, ненасытное сердце было временно удовлетворено. Но в глубине ее многогранных глаз уже тлел холодный огонек — ожидание следующей встречи, следующей жертвы, следующего обмана.

По Ту Сторону Кошмара

Утренний ветер, принесший с собой солоноватый привкус моря и тонкий аромат цветущей глицинии, ласкал лицо Макото, когда его поезд замедлял ход, вползая на станцию небольшого портового городка. Токио, его родной мегаполис, остался где-то далеко позади, с его вечной спешкой, неоновым заревом и безличной суетой. Здесь, в этой тихой гавани, время, казалось, замедлило свой бег, обволакивая всё вокруг атмосферой умиротворения. Макото, молодой художник, искавший вдохновение в изменчивой красоте, чувствовал, как напряжение последних месяцев начинает таять, уступая место предвкушению чего-то нового, неизведанного.

Он вышел из вагона, и первые лучи заходящего солнца озарили его силуэт. Город, раскинувшийся перед ним, представал в образе ожившей гравюры: лакированные крыши традиционных домов, словно прижавшиеся друг к другу, сверкали в золотистых отблесках, узкие улочки, вымощенные гладкими камнями, приглашали к неспешной прогулке, а вдалеке, за силуэтами холмов, виднелась синь Тихого океана.

По мере того, как Макото углублялся в город, он стал замечать странную, тревожную активность. Жители двигались с какой-то лихорадочной энергией. В воздухе витало напряжение, невидимое, но ощутимое. Женщины спешно заколачивали ставни на окнах, их лица были омрачены беспокойством. Мужчины, сосредоточенные и серьёзные, переносили какие-то свёртки, укрепляли ворота, проверяли замки. Дети, обычно шумные и беззаботные, держались рядом с родителями, их глаза были полны недетской настороженности.

Макото, привыкший к открытости и дружелюбию, попытался выяснить, что происходит. Он обратился к пожилому мужчине, который с трудом поднимал тяжёлый сундук. «Простите, — вежливо начал Макото, — что за приготовления? Какое-то празднество?» Мужчина, не поднимая глаз, лишь коротко буркнул: «Вечер наступает. Готовьтесь». Его голос звучал глухо, словно он произнёс эти слова с трудом, не желая обременять себя лишними объяснениями.

Следующей жертвой его любопытства стала молодая женщина, которая торопливо задергивала тяжёлые занавеси на окне своего дома. «Простите, — снова попытался Макото, — я не местный. Можете сказать, что здесь происходит?» Женщина на мгновение остановилась, её пальцы застыли на ткани. Она бросила на Макото быстрый, полный настороженности взгляд. «Ночью нельзя выходить из дома», — произнесла она тихим, почти шёпотом, и вновь принялась за своё дело.