Бесплатный фрагмент - Я рожден в Советском Союзе

Эта книжка — осколки памяти. Память — это не хроника каких-то событий. Она выхватывает из лабиринта мозговых извилин секунды и минуты жизни, которые разделяют годы. Время. Оно качается, как огромный маятник — туда и обратно. То медленнее, то быстрее. Но возвращается — не всё!

Память — это картинки из прошлого. Иногда, вроде бы, не самые яркие, не самые важные, а вот — зацепились занозой в мозгу, и не вытащишь! Память — это наша жизнь.

Часть этой жизни прошла в стране, которой уже нет.

В СССР мы постоянно говорили о том, что нам чего-то не хватает. И не ценили того, чего было в избытке

Однажды металлурги из Магнитогорска были приглашены в США. Когда товарищи вернулись домой, им пришлось отвечать на одни и те же вопросы: «Ну, как там?» и «Кто живет лучше?». Металлурги дружно заявили, что живется рабочим Америки нелегко, и мы, конечно же, живём лучше, сто пудов! Магнитогорцы привели журналистам два примера. Первый: рабочие в США живут в коттеджах, больших и светлых, но платят за них кредиты по многу лет. В кабалу банкам попадают. А мы получаем жилье бесплатно! Второй: в США металлургические заводы расположены вдали от городов, поэтому рабочие, чтобы ездить на работу, вынуждены покупать автомобили. А мы живем рядом с ММК (дым и копоть не в счет!) и добираемся на работу на трамвае за 3 копейки. Вот так!

Мы, прочитав эту статью в газете «Магнитогорский рабочий», как говориться, кое-что прикинули к носу. Что получалось? А получалось, что наши металлурги ждали двух или трехкомнатные квартиры по многу лет. Стоя в очереди на жилье, они не могли уволиться с предприятия. Пока ты ждешь квартиру, годы идут, а в это время твой брат по угнетенному классу в Америке живет, как на курорте. Но вот, наконец, жилье есть, но уже подросли и повзрослели дети, нужно делить просторные квартиры на «мелочевку», или уплотняться. Снова проблема! А машина? Квалифицированный рабочий ММК мог бы купить машину, но их не было! Нужно было снова занимать очередь в профкоме, а пока ездить на трамвае.

Мы, конечно, завидовали капиталистам. И даже тем, что жил в странах соцлагеря. Они могли запросто покупать виски, жевательную резинку, носить джинсы и слушать музыку из фирменных магнитофонов. За границей мужики могли пить баночное пиво! (Когда японцы впервые дали мне банку пива, я не знал, как её открыть). Но потом, когда мы это всё получили в своей стране, эйфория потихоньку сошла на нет. И кое-кто опять затосковал по стране, которую мы потеряли безвозвратно.

Почитайте эти заметки о прошлой жизни. Они написаны не со зла. Это было прекрасное время. А если нам что-то и не хватало, то не факт, что сейчас мы приобрели лучшее.

«Жигулевское» пиво варили по рецептам «Венского»

Каждый напиток достоин своей посуды. Вино разливали в бутылки ёмкостью 0,75, коньяк и водка занимали тару поменьше — 0,5 (сейчас все так и осталось), а вот чудесную золотистую жидкость чаще продавали на разлив, и цедили в трехлитровые банки. Полиэтиленовых «сосок» еще не было, зато были полиэтиленовые пакеты, в которых в очереди за разливным пивом стояли люди, чьи жены использовали весь запас банок под засолку огурцов или помидоров (мировой закусон!). Иногда такой пакет оказывался дырявым, и пиво приходилось пить по дороге домой — через дырочку. (Бегом!). Пакеты уже мало кто помнит, а вот стеклянная посуда еще в ходу. В челябинской Лаборатории живого пива время от времени торгуют пивом в старой, проверенной таре — в трехлитровых банках, к которым прилагаются сетки-авоськи. Ностальгия!

Пиво было живым. Без «консервов»! Пиво, если его не успели заранее разбодяжить, было классное! «Жигулевское», которое, как выяснилось позже, в Куйбышеве (Самара) варили по дореволюционным рецептам «венского», вкусно пахло хлебной корочкой… Вот, правда, сортов в СССР было немного — «Жигулевское», «Ячменное», «Колос», «Славянское», «Бархатное». Больше не помню. В московском театре я как-то пил «Бадаевское» в бутылках, кажется, по 300 мл, но это было пиво для богемы. К сожалению, живое пиво быстро портилось, и содержимое булок на пятый день уже начинало подкисать. Пива не хватало, и, в то же время, нередко пиво продавалось «позавчерашнее» — парадокс.

Пиво пили так: на края толстой, граненой кружки сыпали соль. Когда соль падало в кружку, пиво пенилось. Разливное пиво «выбрасывали» в забегаловках, в частности, в пельменных. Алкаши добавляли в пиво водку, получалась жуткая смесь под названием «ёрш». На весь Магнитогорск был один пивной бар (потом появились и другие). На две кружки пива нужно было обязательно взять закуску. В бар всегда была очередь. Иногда светлого пива не было, и народу приходилось давиться «Бархатным» — темное пиво было не в почете.

У нас было свое понятие о жизни. Например, что такое счастье? Это свобода. А что такое свобода? Это возможность выпить в любое время суток. Мало того, что в винных магазинах был дефицит «горючего» для уставшего за день организма, так еще и работали они строго по графику — с 11 утра до 7 часов вечера. Счастья не бывает много. За всю жизнь в СССР по настоящему я испытывал счастье целых три раза, и всегда — за пределами России.

— Дают!

Этот клич поднимал в атаку многочисленные батальоны борцов с трезвостью. Никто не спрашивал, что дают, и так было ясно — пиво! Какое пиво — тоже мало интересовало, тут главное — сколько дают в одни руки, и хватит ли напитка на всех жаждущих.

Итак, впервые я испытал радостный миг счастья, находясь в отпуске в городе-герое Киеве. Здесь, на Крещатике я увидел симпатичную «стекляшку» с надписью «Струнок», и что подсказало мне, что здесь есть Оно! Так и есть! «Струнок» оказался пивнушкой, в которой работали автоматы с пивом. Бросаешь две монеты по 20 копеек, и получаешь кружку. Без давки, без очереди! А на закуску можно взять экзотическую штуку — щупальца кальмара. И пей, сколько хочешь. Вторично я был счастлив в Эстонии, где кроме пива было завались сухих вин. А в третий — в Абхазии. Было раннее утро, на веранде кафе сидели вальяжные абхазские мужчины, наслаждались шашлыками и запивали их (с утра!) крепленым красным вином. Только что вышел указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом, и на мой вопрос: а как же решение правительства? С утра пить запрещено! Можно начинать только с 11 часов! Они налили мне полстакана и сказали:

— Указ действует на равнине. А здесь, в горах, он не имеет юридической силы. Будь здоров, дорогой!

Эпоха продуктовых талонов: народ презирал «гнилой» рокфор, морскую капусту и желтые огурцы, зато бился за водку, молоко и кетчуп

Было время, когда водку давали по талонам. Честно говоря, не помню, сколько бутылок давали на человека — одну или две в месяц? Можно сказать, что две бутылки в месяц в одно горло хватит. А если к тебе приехали гости? Или… да мало ли поводов! Бывало так, что месяц идет к концу, а водку в магазин, к которому ты прикреплен, не завозят. В наличие есть только горькая настойка крепостью 27 градусов. И за те же талоны! Что делать? Во-первых, выпить хочется сейчас. А во-вторых, есть риск, что талоны пропадут… Короче, без бутылки не разберешься. Надо брать!

К спиртному отношусь нормально. Но без фанатизма. Возможно, поэтому и не разделил участь некоторых моих сверстников. В годы водочного дефицита (опилок, что ли, для спирта не хватало?) в магазин очереди стояли, как в мавзолей. Чтобы купить бутылку водки, надо было сдать две пустые — с тарой тоже были проблемы. Три моих товарища (святое число, как у Ремарка) стояли в очереди. Одному стало плохо с сердцем. Они сказали:

— Коля, держись, полежи тут, на газоне, очередь уже подходит!

Они выстояли и вернулись с победой, а Коля наш уже не дышит. Было ему сорок два, или сорок три года…

Стыдно за товарищей. Но еще хуже было стоять в очереди за молоком. Занимали в шесть часов утра. Стояли молодые мамашки и папашки — это те, кто начинал работать не особенно рано. Другие присылали за молоком для детей дедок и бабок. Когда магазин открывался, толпа врывалась внутрь, никакого порядка уже не было. К старикам почтения не было, да и они вели себя нельзя сказать, чтобы почтительно. Нужно было успеть схватить какое-то количество бутылок молока и кефира (не помню этой нормы!), вот тут и начинались битвы — на всех ведь могло и не хватить. Интеллигентам и другим, порядочным, нередко приходилось возвращаться домой с пустыми руками. Жуть. Вот этот факт, почему-то, многие забыли. И бьют себя в грудь коленом: «Не было такого!». Было. А вот в магазинах ничего не было.

В магазинах была в продаже только водоросли «морская капуста» на развес и желтые огурцы в трехлитровых банках по 1рублю 80 копеек. Здоровые огурцы, складывалось впечатление, что их в банки ногами утаптывали! Случалась килька за 27 копеек, жарили с картошкой. Иногда каким-то образом в магазины попадал дефицит. Был свидетелем скандала в продуктовом подвальчике:

— Обнаглели! Сыр с плесенью привезли!»

Продавщицы (толстые пальцы в золоте!) не знают, что и ответить:

— Да говорят, что сыр такой…

Смотрю и глазам не верю рокфор! Не берут! А вот из-за болгарского кетчупа устроили драку. В большом магазине весь пол был красный от пролитого соуса из разбитых бутылок. Как кровь. Кстати, слово «кетчуп» граждане долго не могли выучить. Называли его «кетчуч» и как-то еще. Не помню.

На Новый год хоть тресни, но достань бутылку шампанского, банку растворимого кофе и банку зеленого горошка. Иначе нет праздника! Но где все это взять? Кофе в нашей стране не растет, горошек-то куда делся? Ну не мог же ЦК нашей партии для улучшения работы мозгов весь мозговой горошек в стране съесть?

Партийные чиновники ели в одно горло. Куда девались все продукты?

Принято считать, что партийная номенклатура в СССР ела в три горла. И не что-нибудь там, а кое-что! Сейчас, сравнивая стол партийного чиновника и среднего человека с неплохой, скажем так, зарплатой, коммунистов можно только пожалеть. Я тоже в одно время входил в эту номенклатуру и был прикреплен к одному из буфетов обкома КПСС. И что? Раз в месяц шофер привозил мне картонный ящик с набором дефицита и счет за продукты. Ничего особенного мне не запомнилось. Был там карбонат, сервелат и одна красная рыбка — чавыча или горбуша. (Интересно, куда девалась вся красная рыба?). А, да — пачка индийского чая.

В обкомовской столовой для рядовых сотрудников и обслуги самым лакомым блюдом были бычьи хвосты. Порция стоила дорого — 38 копеек. Но мяса на костях было много. Был и другой зал — для секретарей, членов бюро и еще каких-то начальников. Я туда ходить не любил. Мне было чуть за 30, и на меня смотрели косо: что это за пацан такой подозрительный? Здесь был полный коммунизм. Пообедав, каждый сам подсчитывал, сколько он должен, клал деньги в специальную коробочку и брал сдачу.

Я помню Магнитку в 60-е годы, где в продуктовых магазинах было все и навалом. Плитки шоколада были выложены «лестницей», в бумажных коробках лежали шоколадные конфеты. Банки со сгущенный молоком, кофе и какао стояли пирамидками. В Магнитке я увидел супер толстую колбасу (кажется, её брали плохо) и дорогие (3 рубля 80 копеек) копчёные охотничьи колбаски. На прилавках молочных отделов лежали огромные кубы масла — сливочного и шоколадного. Магнитка, как город металлургов, снабжалась по первой категории. Потом это как-то плавно сошло на нет.

В 80-е годы все стало дефицитом. Каждая организация старалась на каких-то основаниях быть закрепленной за предприятиями торговли. Редакция газеты «Магнитогорский рабочий» прикрепилась к пельменной. Там иногда нас подкармливали. Перед Новым годом нам сказали, что по двое, перебежками, нужно бежать, не привлекая внимания, в подвал этого предприятия общепита. Стоим в подвале в очереди, холодно! Вызывают нас по одному, и тетка в белом колпаке вручает праздничный продуктовый набор: пару синих цыплят по 1 руль 75 копеек (пешком из Москвы пришли!), кулек с рисом, кулек с гречкой, банка сайры, две банки кильки (в нагрузку!), и еще что-то. Наш старейший работник Арон Нахманович Хинкис, безукоризненно выбритый, в черном костюме, тоже стоит в очереди. Он хитро улыбается и произносит крамольную фразу:

— Если я, как старый подпольщик, стою здесь, в подвале, в очереди за двумя синюшными цыпочками… (Он делает паузу). Это значит, что с политикой партии на современном этапе (я подчеркиваю, на современном!), твориться явно что-то не то!

Первый секретарь горкома КПСС Петр Семенович Грищенко говорил, что у нас все в стране есть. Просто мы неправильно распределяем! Не всем хватает. А чтобы всем хватало, надо ввести нормы на питание.

Арон Нахманович видел всякие времена. В 30-е годы в газете «Магнитогорский рабочий» была реклама: «Свежие раки! Мясо всех сортов и разрубов!». Потом была война и после войны — тяжелое время. Но чтобы страна на пике развитого социализма, как в войну, перешла на карточную, простите, талонную систему? Этого бы товарищ Сталин руководству партии точно не простил. Как раньше говорила молодежь (то есть мы!), сто пудов!

В ресторанах воровали шубы и сидели на ящиках

Мы были люди простые, холодильников в квартире не стояло, так что проблемы с сохранностью пищи имело место быть. Голь, как известно, на выдумки хитра. Зимой в форточку вставляли фанерный ящик, в котором была почти уличная температура — вот вам и холодильная камера! Или за окно вывешивали сетки с продуктами, которые самые ловкие «скалолазы» время от времени снимали (но это если у вас был первый или второй этаж). Летом было сложнее. Помню, что какие-то продукты для сохранности ставили в тазик с водой. Родители у меня работали, бабки у меня не было, поэтому в день мне выдавали 50 копеек — на столовку. За полтинник можно было прилично поесть, и кое-что даже оставалось. Это «кое-что» можно было через пару дней потратить на пачку сигарет. «Памир», кажется, стоил 12, а «Прима» — 14 копеек.

Столовок, кафе, а тем более, ресторанов, в Магнитке было мало. Так как население города днем пахало на работе, то в городских точках общественного питания напряга не было. Ну, постоишь в очереди минут 5—10, для тех времен — дело привычное. Готовили вкусно, а в детских кафе — так просто превосходно. Салаты, мороженое, желе, детишкам приносили официанты. Поход в детское кафе «Сказка», я думаю, мои сверстники до сих пор помнят! Да что там кафе! Возле кинотеатра «Комсомолец» стоял киоск, где жарили чебуреки, вкуснее которых я в жизни не едал. 1 чебурек — 17 копеек. Обычно заказывали по паре штук. Дородная тетенька с пухлыми руками бросала чебуреки в кипящее масло, и они почти мгновенно были готовы к употреблению! Это было настоящее мясо. Полноценная порция! Студенты МГМИ во время большой перемены бегали за этими чебуреками. В конце 90-х, или вначале 2000-х, киоск спалили бандиты или конкуренты. У кого поднялась рука на святое?

В ресторанах (а их в городе было значительно меньше десятка) о кухне не заботились. Помню, что меню начиналось с салатов: 1. Салат из огурцов. 2. Салат из помидоров. 3. Салат из помидоров и огурцов. Далее: щи с капустой или борщ, беф-строганов, бифштекс с яйцом. Качество — как в столовке. Но народ в кабаки валил! В отличие от кафе, здесь можно было выпить и потанцевать. А еда — дело последнее! На входе в ресторан «Чайка», который почему-то позже переименовали в «Березку», стоял швейцар, который за вход брал по рублю. Но кабак-то не резиновый, и, когда он набухал до предела, рубль пропуском уже не служил. Я помню, как какая-то девушка рвалась в ресторан и кричала, что она договорилась с поваром взять тут сметаны (и фамилию повара ведь знала!). Вот край ей нужна была сметана ближе к ночи, и именно, в ресторане!

В «Березках» обычно не хватало стульев. Вернешься после танца, а стул увели! В следующий раз за мебелью охотишься ты — как в «12-ти стульях»! Некоторым официантки приносили ящики, их ставили на попа, так и сидели. В это никто не верит, но так было. И ещё одна фишка: народ стал носить узкие джинсы, и когда бирку от пальто клали в карман, она больно утыкалась в некоторые части тела. Поэтому бирки клали на край стола, а так как люди были под градусом, то, когда шли танцевать, их забывали. Некоторые товарищи бирки собирали, получали одежду в гардеробе (в основном, женские шубы) и смазывали лыжи! Я как-то вечером шел мимо ресторана, и видел, как одного товарища обрабатывают ногами. Не сразу заметил, что лежащий на земле человек прижимает к себе шубу. Тут подъехала милиция, всех загребли, в том числе, и меня. После допроса меня отпустили. И милиционер (следователь?) мне сказал, что это пострадавшие настигли вора. И намекнул, что участникам акции возмездия ничего не будет.

В принципе, поход в ресторан стоил не дорого — пять рублей с копейками. Вот как вспоминает о ресторанах этого времени мой коллега по «Комсомольской правде» Владимир Снегирев:

— Разбирал свои старые бумаги в кладовке и опять мне попались ресторанные меню за конец 60-х годов прошлого века. Было у меня тогда такое хобби — брать на память эти картонки и папиросные бумаги, которые сегодня можно считать раритетами. В основном, свердловские, поскольку учился в Уральском университете. Вот что предлагал ресторан аэропорта Кольцово 1—2 октября 1968 года.

Я предался воспоминаниям и стал сочинять тот обед. Итак, на холодную закусочку берем сардины в масле с лимоном (29 коп.), маслины (16 коп.) и винегрет (6 коп.). На первое пойдет суп-харчо из баранины (45 коп.). Теперь основное блюдо — что бы такое заказать позаковыристее? Есть бифштекс, эскалоп, ромштекс, котлеты, чахохбили, рагу из свинины, печень жареная. Но я, что, нищеброд какой? Гонорар сегодня получил в молодежной газете «На смену», целых 20 рублей, имею право гулять на полную катушку. Берем фирменное блюдо под названием «Уральская поджарка» (1 руб. 36 коп.). Ну, и конечно, водочку «Столичную», для начала триста грамм (обойдется в 3 руб. 57 коп.).

Итого, весь обед будет стоить 5 рублей 89 копеек. Если еще минералкой побаловаться (12 коп.) и кофе выпить (8 коп.), то выйдет дороже. Рубль надо будет дать официанту на чай. В итоге оставим аэропорту Кольцово семь рублей.

Хотя на практике так редко бывало. Подгребали друзья-товарищи, начинался пир. Тот ресторан был хорош тем, что работал круглые сутки. К утру начинали шарить по карманам в поисках мелочи на автобус. Весело было.

Не поспоришь.

Пугачёв: город, где нет дорог и асфальта, но есть много огромных и дешевых раков!

Детство я провел в городе Пугачев Саратовкой области. В Пугачеве был ресторан. Вечером здесь было жарко, потно и кисло. В зале стоял синий туман, который поднимался от дешевых папирос местной публики. Публика вела себя шумно и пьяно. В ресторане пили водку «под белой головкой» (бутылка запечатана белым сургучём), румынский ром, и ели крабов. Крабы были везде! Из крабов варили суп, их добавляли в салаты, их подавали на гарнир. Каким образом в конце пятидесятых годов этот деликатес попал в общепит дряхлого провинциального городка? А чёрт его знает! (На базе, что ли, залежались?). Крабы были завезены в город в виде консервов, и народ смотрел на них с легким презрением: зачем нам дорогие океанские крабы, когда в речке полно раков? Бесплатно!

Когда я переехал на Урал, местные раки, по сравнению с приволжскими, казались мелкими тараканами. На реке Большой Иргиз (приток Волги!) попадались не раки, а рачищи. Звери! Ловили их в больших количествах и чрезвычайно просто. Мальчишки брали нитку, к одному концу привязывали раскрытую ракушку, а к другому — спичку. Спичка играла роль поплавка. Ловец раков стоял по пояс в воде, и следил за спичками. Как только рак начинал тащить ракушку, нитка натягивалась и спичка двигалась. В это время нитку подтягивали вверх. Жадный рак держался за свою добычу до последнего, почти до самой кромки воды, и его ловко хватали другой рукой — снизу. Но это так, забава.

По-серьёзному членистоногих (как зовут, а?) ловили раколовками. Это была сетка, натянутая на круг, сделанный из проволоки. Эта нехитрая конструкция при помощи веревки прикреплялась к куску доски, который служил поплавком. К сетке привязывали раскрытые ракушки или куски сала и опускали на дно. Поднимали раколовку минут через десять. Усатые товарищи, как правило, уже принимали пищу. Так что наловить ведро раков было, как нефиг делать. Попадались раки и в морды — сплетенные из веток ивы ловушки для рыбы.

Взрослые часто ловили рыбу бреднем. На берег вытаскивали кучу водорослей, среди которых сверкала серебром рыба, ползали раки и прыгали лягушки. Рыбу и раков привозили домой мешками. Вечером во дворе выставляли столы, на столах стояли керосиновые лампы. До поздней ночи пили водку, ели уху, а потом в ведра загружали раков. Когда вода нагревалась, раки стучали клешнями по дну и стенкам ведра — жарко! Красных раков сваливали в оцинкованные корыта. Раков ели корытами, Карл!

Сейчас говорят, что Пугачёв — это город, где нет дорог и асфальта. Тем не менее, многие ездят отдыхать на Чёрное море мимо Пугачёва. Рассказывают, что перед въездом в город вдоль дороги стоят раковарки. Раков продают за копейки. Цену не назову — не поверите.

Мне назвали — я тоже не поверил.

Сомов соблазняли копчёными цыплятами, мелкую рыбу травили кислотой

Весной в Пугачёве смолили лодки. Лодки старались не оставлять на зиму на речке, а увозили домой, и клали кверху пузом во дворах. До начала сезона. Мы, пацаны, любили смотреть на это дело. На доски лодок наносили вар — вид смолы, который разогревали паяльной лампой. Лодки были значительно длиннее, и в средней части чуть шире, судёнышек, которые давали для прогулок на водных станциях. Самый шик — лодка с мотором, или, как её звали, моторка. Подвесных моторов в городе практически не было. Мотор был прикрыт деревянным ящиком, и занимал едва ли не треть лодки. (Что за моторы стояли на этих лодках, не знаю, а спросить не у кого!). Заводился он с пускача (нужно было дернуть за верёвку), тихонько урчал, и неторопливо тянул лодку со скоростью домашней утки.

Как только с реки Большой Иргиз сходил лёд, рыбаки выходили на воду с «пауками». Что это? Это нечто, вроде огромного сачка. Человек, стоящий на лодке, держит в руках шест, к которому прикреплен большой сачок (несколько квадратных метров!). В сачке нет никакой прикормки. Просто опускаешь «паук» в воду, и некоторое время ждешь. Если повезло, когда поднимаешь, в сетке бьется рыба. Так как в то время город, как сейчас, речку еще не засирал, рыба в реке была!

Каждый год в Пугачёве при разливе реки смывало плотину. И город за этим процессом наблюдал. Затем половодье заканчивалось, к Иргизу начинали подходить машины со щебенкой, и плотину вновь восстанавливали. Плотину в городе ждали, потому, что за плотиной был парк, а в парке на стадионе играли в футбол. В Пугачёве, почти как в приличном городе, были «Спартак», «Динамо», «Нефтяник», и прочие команды, всего около десятка (почти все болели за команду учебного вертолётного полка «Звезда», в которой играл свой Яшин). Пока мужская часть города болела футболом, другая часть мужиков стояла с удочками вдоль плотины. Здесь тоже были свои зрители и болельщики. Народ ловил на удочку краснопёрку, окуня, сорожку (чебак), синьгу, подлещика. Здесь ловили рыбку не ради ухи, а так, для забавы.

У дальнего от города берега реки часть воды сбрасывалась через бетонированное отверстие в плотине. Поток воды огибал здание старой, дореволюционной постройки, мельницы. Здесь возникал огромные водоворот, который затягивал в себя массу рыбы. Мальчишки ловили рыбу с мельницы на маленькую, сантиметра три, блесну: окунь хватал её сам, а остальная рыба, так как её там было не меряно, попадалось на крючок за любую часть тела! Дальше, за мельницей, по течению забрасывали удочки на голавля. Эта рыба соблазнялась на кусок мяса из шейки рака. Ловили голавля взрослые пацаны. А всякая там мелочь пузатая, вроде меня, ловила жирных пескарей, которые жили в норках прямо у берега. Даже удочку забрасывать было не нужно: в воду с берега опускали часть лески с грузилом и крючком. Смех смехом, а на сковородку можно было наловить запросто. Вкусненько!

Набор для удочки стоил 24 копейки. Это была леска, крючок, грузило и пластмассовый поплавок. Поплавок был двухцветный — бело-красный, или бело-синий. Несмотря на дешевизну, поплавки старались делать самостоятельно. Самым отстойным был поплавок из винной пробки. Делали поплавок из камыша. А вот самым понтовым был чувствительный к поклёвкам поплавок из гусиного пера. Удилище делали из любой подходящей палки. Писк рыбацкой моды — это, конечно, удилище из бамбука! Особенно, если оно состояло из нескольких разборных секций. Настоящие рыбаки на все эти причуды смотрели с презрением. Они предпочитали ловить рыбу по-крупному, и не мелочиться. Что удочки? — Детская забава.

На нашей улице жил одноногий старик. Он ловил сомов. Я сам не раз видел, как сомы подплывали к местам, где купались люди, и выставляли из-под воды спины. Это было либо в жару, либо во время дождя. Людей в это время рядом не было. Я иногда принимал сомов за автомобильные шины: мне казалось, что они почему-то всплыли со дна. Сомы подпускали меня близко, метра на два. Сомов ловили на цыплят, их как-то коптили, чтобы они сильнее пахли и привлекали речных усачей. Однажды я увидел старика, который возвращался с удачной рыбалки. Он шел на костылях, на его плече лежал сом, а хвост рыбы шлёпал по земле. Как он справился с ним? Просто сюжет для повести «Старик и море». Или, «Старик и река». Настоящие рыбаки ставили сети, прочёсывали речку и пруды бреднями, ставили морды (ловушки) из лозы или металлической сетки. Они не соблюдали правила. В наше время усыпляли рыбу с помощью борной кислоты. Порошок закатывали в хлебный мякиш, или в тесто. Рыба всплывала, и её оставалось только собрать. В домах, где жили рыбаки, хранились целые мешки вяленой рыбы. В детстве меня как-то взяли на рыбалку, где взрослые собирались наловить лещей. Не повезло. Возвращаясь к месту, где был разбит наш лагерь, мы подплывали к лодкам, на которых рыбачили более удачливые люди. Они давали нам по огромному лещу.

Это было негласное правило, которое рыбаки старались соблюдать.

Мы в детстве носили гимнастёрки и чулки с «лифчиком»

Как и все нормальные дети, я не хотел идти в школу. А когда мать заставила меня надеть короткие вельветовые штаны, застегивающиеся на пуговку чуть ниже колена, орал, как резаный. Какой позор для пацана — носить штаны чуть длиннее бабских рейтуз!

Впрочем, мне еще повезло. Моего друга Вовку нарядили еще хуже. На голове у Вовки болталась бескозырка с надписью «Смелый», сверху одета матроска с отложным воротником, а снизу (какой стыд!) — шорты. Да ладно бы шорты! Несмотря на теплый сентябрь, на ноги моего друга напялили толстые женские чулки, которые крепились на пояс с резинками, который, почему-то, пацаны называли лифчиком. Резинки торчали из-под шорт, и школьники постарше оттягивали их так, чтобы они больно щелками Вовку по жирным ляжкам: «Бабские чулки надел, баба!».

Во втором классе, наконец, ввели единую школьную форму, и мы стали похожими на маленьких солдатиков. Школьник начальных классов носил гимнастерку и брюки мышиного цвета, фуражку с кокардой, и ремень с бляхой. Форма была одинаковой только с виду. Родители побогаче покупали для школяров одежду из сукна, которое хорошо держало форму и отличалось более благородным оттенком. «Кухаркины дети» ходили в форме из какого-то дешевого материала. Он лоснился, скатывался в катышки, и выцветал на солнце. Впрочем, мы на это внимание не обращали. Школьная форма была похожа на солдатскую, чем мы очень гордились, и по примеру старших гладко заправляли гимнастерку под ремень.

Через три года форму сменили. Гимнастерку заменил куцый пиджачок, а фуражку — берет с торчащим на затылке хвостиком — «макарониной». С пиджаками мы постепенно смирились, а «бабские» береты носить отказались, как бы нас не пороли дома и не ругали в школе.

А что носили взрослые? Мои родители после войны жили в Германии. Отец служил помощником коменданта в городе Арнштадт (там родилась моя сестра). На фотографиях моя мать выглядела как светская дама: перчатки до локтей, шляпки с вуалью… Вернувшись на родину, они еще лет 20 донашивали привезенное из Германии барахло. Отец привез два шикарных кожаных пальто до пят. Одно из них я потом обрезал выше колен (длинное было не модно) и носил лет до 25. Из другого пальто я сшил куртку для своего 16-летнего сына. (Вот было качество!).

В основном, народ одевался скромно. По праздникам мужчины носили костюмы из ткани в тонкую полосочку. Ткань была низкого качества, быстро мялась (в первую очередь, брюки), а «наводить стрелки» — проглаживать штаны, стремились только отъявленные модники. На голове мужчины носили фуражку — «восьмиклинку» с матерчатой пуговицей посередине. Форму восьмиугольной фуражки поддерживала картонная вставка, которая быстро изнашивалась, и головной убор превращался в бесформенный блин.

Надо сказать, что выходить на улицу без головного убора было неприлично. Ходили слухи, что западные модники ходят с обнаженной головой даже осенью. На нравы капиталистических извращенцев народ реагировал просто: «Вот дураки!». Кепки носили даже в дикую жару — и дети, и взрослые. Некоторые пацаны так сильно натягивали их на голову, что на затылке протирались волосы, и оставалась жуткая полоска голой кожи.

Без кепки было невозможно представить себе футбольного вратаря. Считалось, что козырек защищает вратарские глаза от солнца. Иногда для шика вратари надевали кепку козырьком назад (вдруг мяч попадет в лоб!), и это, играя в футбол, копировали многие дворовые мальчишки. Позже я читал, что в Москве самые модные кепки — с «искрой», носили игроки «Динамо», которые шили их на заказ у какого-то старого еврея. Начальство же носило фетровые шляпы. Шляпы, надо сказать, были отменные, и пригодились бы в наше время для съемок какого-нибудь фильма о гангстерах, например, «Однажды в Америке». Носить шляпу полагалось в солидном возрасте. Молодой человек, позволивший себя эту вольность, мягко говоря, был бы не понят: «Стиляга!».

А завтра — Родину продаст!

Стилягами называли представителей «золотой» московской молодежи, которые тусовались по кафешкам, слушали джаз и заграничные «голоса». Считалось, что стиляги — потенциальные предатели, на одном из плакатов-агиток так и было написано: «Сегодня он играет джаз, а завтра — Родину продаст!».

Слово «стиляга» постепенно появилось и в провинции. Стиляги носили ботинки на «каше» — толстой подошве, приобретенные у фарцовщиков и брюки — дудочки. Говорили, что узенькие брючки надевали с мылом. Врут — какой же мужик, даже ради моды будет держать… в мыле? Дудки одевали лежа, и я это видел сам: дворовый модник по кличке Бес ложился, задирал ноги, и натягивал брюки — стоя их натянуть на ноги было невозможно, не удержишь равновесие!

Идеологам коммунистической партии любая мода не нравилась: узкие брюки — плохо, широкие — тоже. Против дудок началась война: комсомольцы ловили стиляг на танцах, тащили в штаб и там резали брюки ножом.

В начале 60-х в моде было все узкое и короткое. Зимой модники носили куцые пальтишки — «полуперденчики». В мороз на «полуперденчиках» поднимали высокие, по самую макушку воротники, так что наружу торчал только кончик носа. На голове носили шапку — пирожок. Мечтой молодых людей была куртка — «москвичка». Она имела широкий меховой воротник, который наполовину прикрывал спину. Воротник был на «молнии», так что «одним движением руки» его можно было превратить в капюшон.

Помните слова из песни Владимира Высоцкого: «мои друзья хоть не в болониии…»? Плащи из материала «болонья» за границей продавались в автоматах: пошел дождь — бросил в автомат денежку, достал дождевик, надел. Перестало капать на голову — выбросил в урну. В СССР болоньевый плащ был писком моды. По сути дела, это и не плащ вовсе — так, накидка от дождя (на нем не было даже подкладки). Обладателям «болоньи» завидовали и часто просили дать поносить — в гости или на свидание. В принципе, брать вещь «поносить» было делом обычным, особенно у женщин.

От лаптей до чернобурки

Боже мой, какой я древний — я помню, как люди ходили в лаптях! Впрочем, я сам их носил.

Мой 90-летний прадед был вылитый Лев Толстой. На всю жизнь запомнилась картина: утро, туман, луг, и дед — в холщовой рубахе, в лаптях, машет косой.

Бабушка Настя сплела лапти и мне. Я ходил в них в лес за грибами, а когда вернулся в город, повесил их нас стенку — это было модно.

Нищая рязанская деревня… Зимой и летом женщины и мужчины ходили в одной «форме» — сапоги и телогрейка. На праздник женщины одевались в пестрые платьишки из какого-то дешевого материальца, а чтобы придать себе торжественный вид, сверху надевали мужской пиджак черного цвета. К пиджаку прикреплялись награды: орден за высокие надои, медаль за непосильный труд, или значок об окончании сельхозтехникума. Чулки носили нитяные, на широких резинках, которые так впивались в кожу, что надолго оставляли красные рубцы.

В городе народ жил побогаче, но одевался одинаково. Состоятельные женщины носили приталенные пальто синего цвета с горжеткой из чернобурки. Лисьи лапы завязывались на груди, а голова висела на спине. Мне так хотелось выковырять глаза, сделанные из желтого стекла (они казались мне драгоценными камнями), но я знал, отец выдерет так, что мало не покажется! На руках носили вязаные варежки, а самым писком моды была меховая муфта. Улицы тогда чистили редко, по этой причине, модницы, поскользнувшись, не могли удержать равновесие (руки в муфте были, словно в наручниках), и падали на радость сварливым старушкам.

Мужики, смирно! «Кавалерия» идет!

В школе мы были все поголовно влюблены в молодую учительницу. Но однажды любовь прошла в одночасье — наша богиня пришла на урок в валенках!

Бедные наши женщины! На свои прекрасные ножки они надевали резиновые, на двух кнопочках — застежках, боты, или суконные ботиночки. (Вроде тех, мужских, с застежкой-молнией посередине, что называли «прощай молодость»). Некоторые модницы носили бурки — белые фетровые сапожки без каблука, обшитые полосками красной кожи, но бурки были большой редкостью.

Женские сапоги — революция в моде. Сначала они были короткими, чуть выше щиколотки, и напоминали свиные копытца. Но эти сапожки были мечтой каждой женщины. В моде все устроено так, что со временем длинное трансформируется в короткое, узкое — в широкое, и наоборот. Мода сделала резкий скачок вверх — голенище женского сапога выросло до колена. Это был шок. Высокие сапоги — казалось, что это так некрасиво! Когда молодая девушка шла по улице, люди старшего поколения кричали в след: «Кавалеристка, б…!».

Потом появились сапоги-чулки. Выглядели они карикатурно, и портили весь вид женской ноги: икры обтянуты, подошва толстая, будто бы к сапогам прилила пара килограммов грязи.

Вельвет: попали в цвет

Мир был черно-белым, и вдруг — прорыв: в моду вошла одежда из цветного вельвета. В конце 60-х был дефицит на все, и даже этот дешевый материал достать было непросто. На улицах города все чаще стали появляться молодые люди в странных пиджачках. Воротников пиджачков них не было, вместо них — треугольный или овальный вырез. Вместо обычного разреза сзади — два по бокам. Тогда мы услышали новое слово — шлицы.

Пиджаки были зеленые, синие, красные, с рисунком в ромбик и клеточку. Сначала их шили, почему-то, без подкладки. Считалось, чем длиннее шлицы, тем круче. Иногда разрезы делали так высоко, почти до подмышек, что через них была видна рубашка.

В то время появилось еще одно новое слово — нейлон. Это сейчас синтетику не носят, а тогда покупали за страшные деньги. Нейлоновая рубашка стоила около 30 рублей — четвертая часть средней зарплаты. Расцветок у рубашек было несколько — ядовито-коричневый, синий, зеленый. Концы воротника были длинные, их выпускали поверх пиджака. Узкие галстучки — «селедки» тоже делали из нейлона. Конец галстука был не треугольный, как сейчас, а просто обрубался. Завязывать нейлоновые галстуки было невозможно (по сути дела мы носили на теле тонкую пластмассу), и они крепились на резинках.

То ли тоска народа по ярким расцветкам, то ли дефицит материалов, привели к тому, что позже, в конце 70-х появились короткие цветные мужские пальто, которые шили… из шерстяных одеял. Эти пальто в крупную клетку, с поясом, носили, в основном, учащиеся «фазанок» — профессионально-технических училищ. Несколько лет назад я видел такое пальтишко на одном из челябинских бомжей. Хорошо, на совесть работали советские швейники!

И клешем улицы мели…

Знаете, сколько раньше служили в армии? — Три года. А во флоте и того больше — четыре. И, тем не менее, многие парни мечтали попасть на корабль: уж больно им форма нравилась!

Каждый молодой человек на «гражданке» стремился достать тельняшку. Казалось бы, обычная майка, только в полоску, а достать было очень трудно. Тельняшки привозили туристы, приезжавшие из речных круизов по Волге — там нательное белье для моряков продавали в киосках. Особенно почему-то полюбили тельняшки туристы. На туристических слетах бородатые молодые люди с гитарами были почти сплошь полосаты, как африканские зебры. К мужскому белью воспылали страстью и девушки, но это было форменным издевательством над гордостью мореманов — они носили тельняшки навыпуск, и майка опускалась до самых колен, превращаясь в короткое платье.

На флоте порядки были строгими, но и там была своя мода. Отправляясь в увольнение, морячок представал перед старшиной в одной форме, а на берег выходил в другой (таких щеголей, правда, нещадно отлавливали патрули). Флотские модники удлиняли, или как они говорили, надстраивали ленточки бескозырки, да так, что они почти достигали до пятой точки. В конец штанины зашивали свинец, чтобы при ходьбе клеши «штормило» — широкие морские брюки болтало из стороны в сторону, и это было высшим шиком. Но мода на клеш пришла не с флота…

«Молния» в штанах, ложка — в кармане

Новые клеши отличались от морских. Широкие клеши на флоте шились сначала «трубой», а потом «колоколом», и имели практическое значение: у них не было ширинки, они расстегивались сбоку, так, чтобы попав в воду, морячок мог легко выпрыгнуть из штанов. «Гражданские» клеши расширялись «колоколом» не от бедра, а от колена — в этом была принципиальная особенность. Как-то само собой появились стандарты: если ширина брюк под кленом составляла 21 сантиметр, то внизу, у щиколотки — 23. Затем модники осмелели и стали шить клеш «форматом» 23 на 25. Были и такие, кто носил клеш 27 на 32! Заказ на такие брюки в ателье не принимали, хотя объяснить, кто эти параметры запретил, не могли: не положено, и все тут!

Клеши отличались от обычных брюк карманами и поясом. У обычных брюк карманы располагались сбоку, у клешей — на внешней стороне бедра. Модники ходили этакой приблатненной походочкой: руки в карманах (ладони сходились у самого причинного места), спина согнута вопросительным знаком, как будто бы человек хочет писать, а негде. Передвигался хозяин клешей мелкими шажками, раскачиваясь вправо — влево. Своей походкой клешник вроде бы говорил: «А мне все пофиг!» (Ну, слово, сами понимаете, здесь нужно подразумевать несколько иное).

Позже появилась еще одна новинка — над карманами стали пришивать клапаны. Модные «фраера» стали носить в карманах… ложку для обуви. Край ложки загибали ковшиком, и вешали на край кармана. Иногда ложка могла служить боевым оружием, которое можно было носить легально — хулиганы затачивали края ложки, так что в драке ей можно было наносить режущие удары.

В школе обладателям клешей завидовали страшно. «У вас в классе сколько клешей?» — спрашивал какой-нибудь юный модник своего соседа по двору. — «Пять…». — «А у нас восемь!». — «А у ваших чуваков пояса на сколько?» — «На шесть…». — «А у нас на восемь!». Стандартная ширина пояса сначала составляла 6 сантиметров. Затем пояса стали шире. Их застегивали на две, три, а потом и на четыре пуговицы. Шире и больше — не значит красивее. Некоторые «клешники», не понимавшие этой истины, выглядели карикатурно.

Так как штаны волочились по асфальту, задняя нижняя часть брюк быстро превращалась в махры. Эту проблему решили быстро — подшивали к штанине металлическую застежку-молнию, которая одновременно являлась и защитой от истирания штанов, и модным аксессуаром. А потом, как бы сейчас сказали, пошел полный беспредел…

Брюки с бубенцами, куртки — с бахромой

В брюки — клеш стали вшивать клинья. Клинья делали из яркого материала, например, красного или синего бархата. В клинья вшивали цепочки или бубенчики. Но самым писком моды были… лампочки от новогодней елки.

В кармане модник носил маленькую электростанцию: от батареек, расположенных в задних карманах, вниз шли шнуры, которые присоединялись к вшитым в клинья лампочкам. Вечером, на танцах такой парень зажигал искорки страсти в глазах местных девушек.

Выбор тканей был… никакой. Выбросят на прилавки ткань в клетку — полгорода шьет брюки из нее. Поэтому для шитья штанов использовались самые неожиданные материалы. Я, например, сшил клеши из плащевой ткани светло зеленого цвета. Ткань была мягкой, ноской, легко гладилась. Но народ в своих безумствах пошел дальше. В качестве материала для пошива брюк стали использовать… брезент. Эти клеши так и называли — брезентухи. Их носили с курткой из того же материала — штормовкой. Сзади на штормовку пришивали бахрому (в ту пору началась эпоха фильмов про индейцев, в которых играл несравненный Гойко Митич). Так как в магазинах бахрома не продавалась, ее срезали с вымпелов, которыми награждали передовиков производства. Это считалось почти идеологической диверсией.

Потом клеши стали расширять от бедра, а пояс опустили низко — чуть выше, чем носят джинсы сегодняшние модницы. Делая заказ в ателье, закройщику так и говорили: «Шейте брюки по бедрам!». Увы, и эта мода прошла — наступила эпоха джинсов…

Торба с портретом Че Гевары, пакет «Мальборо» и «бананы» с заклепками

В чём мы носили школьные учебники? В первом классе я был единственным, кто ходил в школу с жёлтым ранцем из свиной кожи. Ранцы, почему-то, не прижились. Школяры таскали учебники в портфелях, ими же и дрались. В старших классах вошли в моду папки. Они были очень неудобны: ручек у них не было, носили папки под мышкой, руки быстро уставали. Потом стали появляться портфели-дипломаты. Но это был жуткий дефицит. А студентам хотелось чем-то выделиться. Чем-то дешевым и сердитым. Так появились самодельные сумки- торбы. Их делали из обыкновенной мешковины — вместо ручки пришивали веревку, а на торбу по трафарету наносили рисунок. Чаще всего, он был одноцветный — чёрный. Как мне помнится, каждый второй таскал торбу с портретом Че Гевары или Эрнеста Хемингуэя. Стоила такая сумка, вроде бы, 5 рублей. Немало, но если не хочешь покупать — сделай сам.

А потом появились полиэтиленовые пакеты. На Западе они использовались на один раз, а у нас их даже стирали. На пакетах чаще всего изображался фрагмент джинсов или ковбой на лошади и надпись Marlboro. Для моряков торгового флота, которые заходили в иностранные порты, это был выгодный бизнес. Стоит такой пакет сущие центы, занимал мало места (их можно было привозить сотнями), а в СССР одноразовый пакет превращался в многоразовый, и стоил уже 10 рублей! Студенты гордо ходили на занятия в институт с этими пакетами — зачётно! С пакетом, значит, студент! Потом в стране стали печатать и собственные пакеты с лицами кумиров — Аллы Пугачёвой, Михаила Боярского и кого-то ещё. Фарцовщики продавали и болгарские пакеты из картона по 3 рубля, но они не котировались. Начинало развиваться кооперативное движение.

На Заречном рынке в Челябинске появился патентный ряд. Кооператоры торговали одежонкой, которую шили дома, в гаражах и подвалах. С виду некоторые вещи выглядели довольно ничего. Взгляд привлекали необычный модели. Купил здесь себе брюки-«бананы» и я. Через неделю «бананы» поползли по швам. Не стал предъявлять претензии, просто поговорил по душам. Кооператоры жаловались, что работают на старых машинках, которые ломаются по 3—4 раза в день. А новые-то где взять? За тканями приходится ездить по всей стране — от Ташкента до Воркуты. Знаете, кто быстро поднялся из кооператоров? Изготовитель фурнитуры. Я был в подвале, где работали первые в городе ручные прессы: здесь клепали заклепки, уголки, кнопочки и пуговицы. Хозяин так быстро поднялся, что слава он нём быстро дошла до Москвы. А в Москве, как выяснилось, у него были карточные долги. Дело, короче, закончилось очень печально. Параллельно с кооперацией набирал соки и криминал. Это всё самоделки. А как было дело с «фирмОй»?

В подворотнях продавали джинсы с одной штаниной

Первые фирменные джинсы я купил в 30 лет. Профком нашей редакции как-то подсуетился, и нам выделили партию джинсов из Западной Германии (в те годы было две Германии — Германская Демократическая республика и Федеративная Республика Германии). Джинсы надо было получать в подвале какого-то магазина одежды. Мне было назначено время. Я зашел в полутемное помещение, назвал размер и заплатил 120 рублей. Считалось, что джинсы мне достались почти даром! (Хотя 120 рублей — это ставка корреспондента городской орденоносной газеты). С рук фирменные джинсы шли в диапазоне цен от 160 до 260 рублей. Дорого! Но это была мечта, и за ценой мы не стояли.

Когда мне было лет 12, и о «фирме» (ударение на букве «е») мы не слышали, в Магнитке, где я жил, продавались джинсы Карабашской швейной фабрики. Сейчас, когда прошло 100 лет, мне трудно сравнивать их с заграничными, но штанцы были весьма неплохими. Только наш материал, вроде бы, был более тонким. Джинсы были прострочены жёлтыми нитками и украшены заклепками, всё, как положено! Потом появились джинсовые костюмы — штаны и куртка голубого или розового цвета по 120 рублей. Это было безумно красиво! Особенно, когда в таких костюмах одного цвета на улицах появлялась влюбленная пара. Небожители!

«Фирму» продавали тайком, создавая ажиотаж (щас милиция нагрянет, надо торопиться!). Спешка была спекулянтам на руку — во-первых, клиенту некогда было торговаться, а во-вторых, в суете можно было подсунуть подделку. Бывало, что самые несчастные покупатели платили по 200 рублей за одну штанину! Штанину от джинсов умело складывали в пакет, и продавали не разворачивая. Если же джинсы покупались без суеты, то привлекались посредники. Это были «специалисты», которые подтверждали стоимость джинсов: подсчитывалось количество заклёпок, замысловатость фурнитуры, качество и оттенок ткани. Джинсы бывали темно-синими и светло-голубыми. Человек в джинсах был априори красив, как гусар!

Многие носили джинсы с отворотами. Но это не то, что сейчас. Штаны подворачивали сантиметров на 20, а то и больше. Я там понимаю, что джинсы по длине выпускали универсальные: если длинные — можно подрезать и подшить. Но как это подрезать на 20 сантиметров? Это же дорогая ткань, а деньги упл (о) чены! Так и ходили, как мушкетёры в «ботфортах».

А Карабашская швейная фабрика сгорела в начале двухтысячных. Пишут, что есть планы её восстановить. Но, мне кажется, это так же невозможно, как вернуть то прекраснее время.

Китайские и корейские кеды задавали тон в спортивной моде

Однажды во дворе мы скинулись на футбольный мяч. Пацаны молча принесли его из магазина и стали надувать. Было торжественно и тихо, как будто вершилось что-то таинственное. Мяч был для нас всем. Старший дома, старший квартала, а так же другие начальники и жильцы видели в нем угрозу зелёным кустарниками и немытым окнам: с помощью мяча мы могли сломать и разбить! Поэтому любые мячи у нас старались изъять!

Вы, наверное, не знаете, но тогда мяча камера вставлялась в покрышку, и все это зашнуровывалось. Если камеру перекачать, то на месте, где была шнуровка, возникал выступ. А это — брак! Приходилось все переделывать. Что ж, начинали все с начала. Когда мяч был готов, пацаны договаривались о том, сколько дней он будет храниться у каждого из тех, кто сдавал деньги, и у кого — в первую очередь? Футбольный мяч –это центр двора, да что там двора, центр мира!

С обувью, одеждой и спортинвентарем тогда была напряженка. Но оказалось, не все было так плохо. И то, и другое, и третье — было. Но нам это не давали. Я узнал это в 17 лет. И испытал шок. После школы я устроился рабочим на кафедру физкультуры горно-металлургического института. И вот однажды какая-то начальница заставила нас заниматься утилизацией спортивной одежды и инвентаря. Топором рубили баскетбольные мячи, ботинки с коньками, трусы, майки, обувь для штангистов — штангетки. Все это было практически новое! Только мужские и женские костюмы, сшитые из льна, в которых спортсмены-студенты ходили на демонстрацию, видимо, надевали пару-тройку раз! Почему это не выдавалось спортсменам? Все просто, как гвоздь. За инвентарь и одежду завхоз должна была отчитываться. А как отчитаться, если кого-то отчислили из института и ему подмахнули обходной лист, или, еще хуже, неожиданно и быстро забрали в армию? Как их списать? Так лучше не выдавать совсем до окончания срока носки. Как нам хотелось что-нибудь стырить, тем более, что такой роскоши мы никогда не видели! Как мы вертелись, какие только варианты не придумывали, но все зря! Вещи были порублены и сожжены. Вот так создавался дефицит.

В 14 лет мне подарили кеды! У меня уже были кеды фабрики «Красный треугольник», но они больше походили на калоши, чем на спортивную обувь. Эти кеды выдавали (за деньги, конечно) школьникам, которые участвовали в спортивной колонне на демонстрации 7 ноября. Так сказать, для стимула! А подарили мне настоящие китайские кеды «Три моста». (На щиколотке была круглая резиновая наклейка с изображением мостов). Эти кеды стояли по популярности после корейских под названием «Два мяча». Я их носил, правда, с перерывами, лет этак до 35!

А потом появились кроссовки. Про кроссовки была такая история. Моего друга выбрали председателем профсоюзного комитета. Он образовался, и обещал накормить, напоить, обуть, а также одеть весь коллектив. Он был молод, и ему казалось, что дан старт будущей карьере. Он решил всех осчастливить:

— Я вас всех дефицитом обеспечу!

Другой товарищ, который пытался сделать коллектив счастливым до него, этот оптимизм не разделял. Он знал, чем это должно закончиться:

— Тебя будут ненавидеть от секретарши до уборщицы!

И был прав.

Прежний председатель профкома начал с того, что достал на коллектив некоторое количество цветных телевизоров. Телевизоры стоили дорого, поэтому купить их могли не все. Это чуть сбросило волну потребительского энтузиазма. И они были одной марки, так что в коллективе не было споров на тему: почему Васе дали телик лучше, чем Феде? Но когда дело дошло до ковров (для тех, кто не знает: по ним не ходили, их вешали на стенку — для красоты), тут началось! Ковры были разного размера, расцветки и рисунка! Выбросили бы ковры одного типа в магазине, так тут бы проблем не было — смели бы все! Но тут был выбор. А народ к этому не был готов! Полгода профком занимался примирением обиженных и обделенных. Скучно не было!

С чего начал мой товарищ? С кроссовок. Это не то, что сейчас: кроссовками называли кожаные тапочки с плоской подошвой. Они быстро превращались в бесформенные лапти. Но лучше-то ничего не было! И делали их на местной обувной фабрике. Новый председатель профкома сочинил письмо за подписью нашего директора, секретаря парторганизации и себя лично: такой-то трудовой коллектив, встав на трудовую вахту, выполняя решения партии, и решив перевыполнить их, просит пошить для поощрения передовиков производства 40 пар кроссовок. На обувной фабрике дали «добро». Кроссовки предстояло заказывать двух цветок — красного и зеленого. Чтобы определится, коллективу дали неделю. И тут началось! Сегодня человек хотел красные кроссовки, но после обсуждения в семье — зеленые. А через день — наоборот. Список раз 15 перепечатывался, и каждый раз на нем расписывались начальники, и ставилась печать. Наконец, утрясли. Но на фабрике, когда мы приехали за обувью, сказали, что на некоторых размерах кроссовок на конвейере пришлось сменить цвет. Это был не яркий красный, не спокойный зеленый, это был грязный коричневый! (Сами знаете, на что он похож). Когда мы принесли обувь в коллектив, те, кому достались коричневые кроссовки, заявили, что это сделано специально, что бы унизить их!

У молодого председателя профкома в волосах появилась седая прядь. А впереди был еще заказ на импортные джинсы…

Спортивная форма была в моде. Особенно «мастерки» — вязаные футболки из шерсти синего цвета с отложным воротничком. Но где ее взять, если ты не спортсмен, и, тем более, не мастер? Форму выдавали только членам сборных команд. Но кто-то догадался заказывать «мастерки» (их называли еще и «олимпийками») в ателье! Их там, оказывается, можно было связать. Одну футболку вязали, точно помню, аж 22 дня, и стоила она… а вот тут память меня подводит, короче, дорого. Вот вам картина прошлых лет: идет по улице модный «спортивный» парень, в левой руке держит магнитофон, в правой — сигарету. А во рту зуб железный блестит — красавец!

Я удивлюсь, почему хлопчатобумажных маек, обыкновенных трикушек, не хватало? В городе каждую весну проводили легкоатлетическую эстафету среди школьников. Форму покупали, как всегда, в последние дни. И что? На старт все выходили в одинаковой форме — желтой или салатовой. Как близнецы! Впрочем, это касалось не только спортивной формы. В магазинах что завезли, то и брали. Вот так.

Народ копил деньги на мебельные стенки. И заполнял их не только посудой, но и книжками

Как называлась моя первая книга в жизни? Дайте мне миллион в любой валюте, не вспомню. Но одна из первых, все-таки, вспоминается. Называлась она мило и трогательно — «Заяц Петя». Эта книжка меня потрясла тем, что зайцы жили так же, как люди. И даже хуже. Например, по пути в школу зайчиков караулили Волк и Лиса. Когда папа-заяц отправлял Петю в школу, он советовал вести себя осторожно. Простой советский школьник по дороге в школу максимум рисковал попасть под машину, а ученик «зверской» школы — в лапы к хищнику. Меня это, несмотря на мой еще малый мозг, очень напрягало. Я подумал, что моя мама ни за что не отпустила меня одного в школу, если бы по дороге к ней меня подстерегали злодеи (слова «маньяк» мы и знать не знали). И как не умерли от истощения Волк и Лиса, если никем из зайчишек они полакомиться так и не сумели? Но других маленьких читателей, это, видимо, ни коем образом не волновало.

Книга была частью иллюзорного мира, который был далек от настоящего. Детские сказки, юношеские, а затем и взрослые книги уносили нас в мир мечты. В детстве я прочитал большую часть книг в своей жизни. Или скажем так — значительную. Книги были нашими учителями жизни. И этот предмет — жизнь, был почти единственным, который мы изучали с удовольствием.

Я жил в провинциальном городке, который стоял на притоке Волги — реке Большой Иргиз. В этом тихом городе, где в огромном сквере росли акации, а зеркалу реки скользили белые лилии и золотые кувшинки, было одно чудное место — детская библиотека. Меня привел туда одноклассник Вовка Калошин (он жил на втором этаже), и библиотека стала стрелкой компаса, которая указывала мне путь в жизни. Мы, наивные мальчишки, которые еще недавно научились сами вытирать сопли, пересказывали друг другу книги, но не обсуждали их, и, тем более, не подвергали сомнению. Книжки были готовым рецептом, как поступать в будущем, каких людей любить, а от кого держаться подальше. Все, что было написано, принималось на веру. Бесспорно!

До библиотеки идти было далеко. Зимой мороз нещадно драл меня за нос и щеки, но я упорно шел в библиотеку, как толстовский Филипок — в школу. В библиотеке стояла круглая уютная печь — «голландка», и ее бока так и манили прижаться к себе пришедших с мороза маленьких читателей. Когда кто-то у входа обметал веником валенки, из-за шкафов и полок с книжками выходила женщина в пуховой шали, концы которой были повязаны на груди крест-накрест. Это была фея, всемогущая властительница сказочного книжного царства! Я завидовал этой женщине. Я даже не мог себе представить такое счастье — жить среди тысячи книг и знать десятки тысяч историй. Вы заметили, что в библиотеке разговаривают шепотом? А почему? Наверное, никто не хочет беспокоить великих героев, которые спят между книжных страниц. Они прожили яркую жизнь и достойны покоя.

А мы? Мы мечтали о подвигах. Мы жили в самой читающей стране мира, но нужных книг не хватало. Не хватало романтики! Фенимора Купера еще можно было достать, а вот Майн Рида… «Всадник без головы», «Оцеола, вождь семинолов», «Квартеронка» и другие книги этого писателя мы брали у друзей на одну-две ночи. За книгой Эрико Вериссимо «Господин посол» у меня в очереди стоял весь класс, и нижний правый угол её был скошен: девушки тайно загибали странички, на которых описывались чудеса любви. Мы становились взрослыми. О «Мастере и Маргарите» в школе мы и не слышали, только после службы в армии мне дали на одну ночь перепечатанный на машинке экземпляр рукописи. После 20-ти лет, когда мы чуть поумнели, нас перевернули «Повесть о первой любви» Анатолия Тоболяка и «Милый Эп» Геннадия Михасенко — они дали нам новых героев, наших современников, таких же ребят, как мы. (А в детстве меня поразило, что автор совершенно потрясающей книги «Могила Таме-Тунга» жил в моем городе — Магнитогорске и был моим современником!).

Лучшие книги моего детства и молодости

— Дети капитана Гранта. Ж. Верн

— Таинственный остров. Ж. Верн

— Сердца трех. Дж. Лондон

— Мартин Иден. Дж. Лондон

— Остров сокровищ. Р. Стивенсон

— На западном фронте без перемен. Э. Ремарк

— Дикая собака динго. Р. Фраерман

— Всадник без головы. М. Рид

— Последний из могикан. Ф. Купер

— Отсюда и в вечность. Д. Джонс

— Повесть о первой любви. А. Тоболяк

— Человек — амфибия. А. Беляев

— Лезвие бритвы. И. Ефремов

— Темные аллеи. И. Бунин

— Морской волк. Дж. Лондон

Потом мы узнали, что есть другие великие книги, которые были для нас недоступны. Нет, мы не говорили о них шепотом — не нужно преувеличивать «жестокий советский режим». Эти книги было невозможно достать. В небольшом количестве, вероятно, для служебного пользования, запретные книжки выпускали небольшими тиражами. Мне рассказывали, что на Челябинск выделили 4 (четыре!) экземпляра томика стихов Мандельштама. Три экземпляра ушли в обком и облисполком, а один пытался присвоить себе начальник областного управления торговли. К нему, якобы, приехали прямо домой, и изъяли дефицитный экземпляр. Кажется, полная чушь. Но я слышал это из уст члена бюро обкома.

«Мастера и Маргариту» я прочитал, когда мне было 20 лет, и это была книжка, отпечатанная на машинке. Рукопись была засаленной, и почти «слепой» — кое-где буквы уже были стерты. В самой читающей стране мира книг не хватало. Но были чудесные островки цивилизации, где книжек было навалом.

Я как-то участвовал в научной экспедиции в Сибири. И привез оттуда оленьи рога, лисью шкуру и стопку книг. Рюкзак был тяжелый, неимоверных размеров, но я таскал эти «внеплановые» вещи на себе и по болотам, и лесным чащам. Книжки я купил в глухой деревеньке, куда их забросили на барже по реке. Зашли в магазин, а там… Продаются мебельные стенки, за которыми в городе народ в очередях месяцами стоит, косметика, книги, и много чего дефицитного. Продавщица сказала, что косметику местные девчонки еще берут, а вот книги лежат годами. Покупают только конверты и шариковые ручки — письма писать. Стали мужики из экспедиции книжки хватать, но все не унесешь. Хоть стреляйся.

Как утолить книжный голод? Можно было, конечно, в библиотеку ходить, но книжка рассматривалась не только как объект знаний, но и часть интерьера. Очень хотелось книжки одного цвета и формата (полное собрание сочинений) на полочку выставить. Но подписаться на серию книг, это все равно, что Ленинскую премию получить! Что делать? Был выход: сдавали макулатуру и картон и в обмен получали талон на книжку. Макулатуру на талоны принимали по свободному графику, можно было и прозевать. А получив талон, месяцами потом приходили в магазин на проспекте Ленина и интересовались: когда будет книжка? Так, годами по одной, по две штуки и собирали.

Хозяйство в СССР было плановое. Но как-то странно у нас планировали распределение товаров. Кому в той же деревне мебельные стенки (400 рулей — сумма!) и книги по истории искусства нужны? Как-то поехали мы в турпоездку в Таджикистан. Приехали в горный кишлак. А там стоит огромный двухэтажный магазин. Смотрим, вьются возле нас какие-то проворные молодые таджики. Оказалось, это местные фарцовщики. Предлагают фирменные джинсы по 120 рублей (с рук шли по 220 — влет!), пуховые куртки по 160 (цена — легче пуха!) и книжки, да не простые, а что-то типа Булгакова (врать не буду, не помню). Ну, вот зачем таджикам распределяли джинсы, когда там даже молодежь в халатам ходит? Или на кой черт им Булгаков?

Мебельные стенки, которые я видел видел в сибирской деревне (попробуй, вывези!) потом еще не раз вспоминались. У нас одна девушка на работе ради стенки тайком от мужа взяла отпуск, и каждый день отмечалась в магазине. За месяц в очередях много книжек прочитала. Но какой был эффект, когда муж пришел домой с работы: она открывает дверь, и — нате вам! Удар грома и блеск молнии! И рюмка водки — сраженному мужу в зубы. Жизнь удалась.

Жан-Батист Гренуй — это я!

Вам не приходила в голову развить в себе какие-то способности, стать экстрасенсом? Мне приходила. Я решил им стать. Я пытался делать какие-то телодвижения, изображающие усилия воли. Я как бы медитировал. Но двигать предметы и останавливать поезда взглядом что-то не получалось. Вскоре это надоело. И я перестал валять дурака.

Все, даже малость тронутые люди, выдумывают себе какую-то историю на тему «Как я стал экстрасенсом». Кого-то, якобы, долбанула молния. Кто-то ощутил в себе невиданные силы после того, как перенес клиническую смерть (а лучше — две). А кто ничего выдумать не может, что заявляет, что он колдун в третьем поколении, и все тайны ему передала бабка. Но у меня бабка была добрейшей рязанской крестьянкой, и в реанимации я не был, потому, как некоторые экстрасенсы, запойно не пил.

Но вот однажды я прочитал «Парфюмера» Зюскинда. И меня пробило. Без шуток. Я стал чувствовать не знакомые прежде запахи. Их было много! Это все равно, что попасть в другой мир. Я понял, как мы обделены, что утеряли этот дар за ненужностью. Человек, проживший с волками несколько лет, писал, что с запахами они получают большую часть информации. По запаху волки различают, какую ступень в иерархии даже чужой стаи занимает тот или иной волчара, болен ли он, и так далее. Но, то волки, а, то я!

Я не знал, как воспользоваться информацией, которую несут запахи (среди новых запахов неприятных не было). Я ходил просто опупевший. Я понял, как мало людей, с которыми можно поделиться информацией о том, какое произошло чудо. На тебя смотрят, как на больного. Или выпившего. И пытаются тихонько слинять в сторону, чтобы в случае чего не вызывать психушку.

Санитаров вызывать ко мне не пришлось. А новый дар так же быстро пропал, как и неожиданно ушел. И его, почему-то, не жалко. Жаном-Батистом я был всего лишь недели две.

Хорошо, что за это время я никого не убил. Вроде бы…

Долбежница и незабудки. Быт и любовь

После школы я работал учеником электрослесаря на магнитогорском калибровочном заводе. Родители считали, что рабочая специальность будет кормить меня всю жизнь. А я не представлял себе эту жизнь в заводских стенах. С утра рабочие ждали, когда наступит обед, и, быстренько перехватив в столовке, рубились в домино. После обеда все ждали, когда закончится рабочий день. За полчаса до конца смены все собирались в мастерской, и делали вид, что смазывают и чистят инструмент. Потом открывалась дверь, и все бежали в раздевалку, быстро мылись и рысачили на трамвайную остановку. Всю неделю народ ждал пятницу. Я подумал: Боже мой, ведь так пройдет вся жизнь! В этой тоске я провел полгода.

Весной нас отправили в колхоз. Там нужно было сортировать картошку перед посадкой: отбирать относительно свежую, крепкую, а подгнившую, дрябленькую, выбрасывать. Кому поручить эту работу для умственно отсталых? А тому, кто калибровочному заводу не очень-то нужен: молодым, которые ходят в учениках, и пока не допущены к профессии, и старым, которые слишком часто ходят в винный отдел магазина, и кому серьезную работу уже не доверишь.

Утро начиналось с завтрака. И с истошного вопля поварихи: «Опять чифиряли? Кружки стали чёрные, не отмыть, мать вашу так, и эдак!». Кормили нас хорошо и вкусно. Потом мы садились возле контейнеров с картошкой, а человек по кличке Японец взваливал на спину рюкзак с пустой тарой и, вздохнув, направлял свои стопы в сельский магазинчик. Передняя часть черепа у Японца напоминала кусок асфальта — грубая и почти бесформенная. Она выражала чувство бесконечной печали. Даже если было что и на что выпить.

Мы спали в скотнике, почти ничем не отличаясь от его законных обитателей. Спали на полу, на соломе, накрывшись какими-то тонкими, истертыми почти до дыр, одеялами. И не было никаких правил, типа, девочки спят в правом углу, мальчики в левом. Но не было и ничего плохого. Человеков, типа Японца, девушки не интересовали, а мы были еще романтичны и невинны. Хоть и работали на заводе.

В меня влюбилась девушка. Как ее зовут, я не помню. Они была мила, и даже в чем-то красива. Но она была долбежницей! (Да, была такая профессия). Я, в принципе, считал, что на заводе оказался случайно. Не поступил в институт, вот и все. Я считал, что мне уготована другая судьба. Судьба высокого полета! И вместе со мной будет лететь какое-то неземное существо, типа ангела. (Женского рода!) Ну как я мог влюбиться в долбежницу?

Когда мы прощались, она подарила мне букетик незабудок. Надо же так случиться, что прошло более 50 лет, а он сохранился — все это время лежал между страничек дневника.

Как сложилась моя судьба? Грех жаловаться. Было в жизни и хорошее, и плохое, и просто ужасное. Многое уже и не вспомнить.

Но остался этот букетик незабудок.

Борьба научила терпеть и не сдаваться. Уроки на всю жизнь

В детстве нам казалось, что спорт — смысл жизни. Была даже шутка: если спорт мешает учёбе, брось учёбу! Сначала я записался в секцию легкой атлетики. Но на первых соревнованиях не выполнил даже третий юношеский разряд. Мой друг Юрка стал кандидатом в мастера спорта в беге на средние дистанции, был призером ЦС ДСО «Труд» среди юношей и молодежи. Я подался в акробатику. Мы хотели прыгать на дорожке, но нас ставили в пары и четверки. Когда ни у нижних, ни у верхних акробатов силёнок нет, ни хрена не получается. К тому же выяснилось, что тренер — мастер сорта по акробатике и по штанге, хотел, в конце концов, сделать из нас штангистов. В те годы было мнение, что штангисты не растут, а я мечтал вырасти, так как любимая девочка была меня выше. И я тоже слинял. А брат Юрки — Женька, остался, и стал кандидатом в мастера по акробатике (четверки).

Я подался в классическую борьбу. Хотел в вольную, но меня не взяли. Через три месяца стал чемпионом ММК среди юношей в весе до 56 кг. Стал техничным борцом. Был третьим на первенстве облсовета ДСО «Труд» по молодежи и вторым — среди юношей. Борьба многому научила и помогла мне в жизни. Борьба научила терпеть.

За месяц до первенства области по классической борьбе тренер построил команду. И велел четверым из нас встать напротив.

— Вот эти ребята должны стать чемпионами, — сказал он, и показал на нас, — но для этого каждому нужно перейти в новую весовую категорию.

В новую категорию — это, значит, согнать вес. Я весил 68 килограммов. И ни капли жира. Ни в каком месте. Я был стройный и легкий, но надо было еще «подсушиться». Когда тебе 17 лет, «подсушиться» на 6 килограммов совсем непросто. Даже очень непросто. Это значит, что нужно не только мало есть, но и почти не пить.

Мы согнали вес. Но мысль о победе была где-то на третьем плане. Перед соревнованиями мы затарились трехлитровками с соком (тем более, что талоны на питание отоваривать было нечем, так как мы почти не ели). И каждый из будущих чемпионов думал примерно одно и то же: «После соревнований — напьюсь!».

Потеря веса за короткий срок нанесла короткий, но сильный удар по организму. Нарушилась координация движений. В первой схватке я трижды накрывался при броске прогибом. Три раза стоял на мосту — почти девять минут. Когда соперник раскачивал мой мост, у меня крошились зубы. Я терпел. При счете баллов 10:0 в пользу соперника надеяться на победу было нечего. Проще всего было лечь. Но я не лег. Я вывернулся, в глазах все мерцало, но я заметил, как мой тренер выходил из зала. Он меня бросил! Оставалось несколько секунд. Судья дал свисток, и соперник с улыбкой пошел навстречу своему поражению. Я сделал бросок через спину. «Забедрил», как говорят борцы, эффектно, с высокой стойки. Туше!

Никто из нас не стал чемпионом. Участников соревнований было много, и у нас, как тогда говорили, «гонщиков», на всех просто не хватило сил. После соревнований мы побежали в столовку проедать оставшиеся талоны. Но даже самый аппетитный кусок мяса не лез в рот. Зато, когда мы пришли в общагу, и достали из-под кроватей емкости с напитками, то залили в себя столько лимонада и соков, что затрещали почки. Мы были в таком состоянии, что к своему неудачному выступлению отнеслись равнодушно. Сгонка веса вывернула нас наизнанку.

Но один урок я для себя вынес на всю жизнь.

В любой, даже в самой жуткой ситуации, нужно терпеть. До конца. Через много лет я поехал на первенство России среди мастеров. За пару часов до взвешивания у меня было два лишних кило. Два чемпиона мира (!) взялись мне помочь. Они выжали меня, как тряпку. Но по жребию я сразу попал на призера мира, и с грохотом проиграл. Один из борцов усмехнулся: «Зря вес гонят!».

Не зря. Я согнал вес за два часа, и сделал невозможное. Значит, первую победу — над собой, я уже одержал.

Советские туристы везли из-за рубежа назад домой русскую водку. Из жадности!

— Что нужно везти в Болгарию?

Я позвонил знакомой перед поездкой в страну, про которую говорили: «Курица не птица, Болгария не заграница». Так говорили, конечно же, зря! И по части продуктов, и по части шмоток, болгары могли дать нам фору. Советские туристы были очень меркантильные люди. Им хотелось не просто привезти домой дефицит, но возместить им расходы на поездку.

О, как хотелось съездить за границу! Сначала хоть в Монголию, что бы доказать свою лояльность, а уж затем получить путевку куда-нибудь в капиталистическую страну. Пока не съездил в страны социализма, о лондонах и парижах думать забудь — таков был принцип. Говорили, что путевки можно было получать так: в страны соцлагеря — 1 раз в два года, в страны капитализма — 1 раз в три года. Кандидатуры на поездки к проклятым капиталистам утверждались в райкоме КПСС (далее — кажется, и выше!). Дело было серьезное. Людей запугивали: ведите себя достойно, не позорьте страну!

Знаете, чего больше всего боялись советские туристы? Пересечения границы: а вдруг будут шмонать? Бриллианты в гипсе, как герой Никулина, конечно, никто не вез, однако…

Как-то при прохождении паспортного контроля некоторых наших девушек стали тормозить:

— Отойдите в сторонку…

Все уже были на другой стороне, и несчастные подумали, что их не пустят, и стали громко рыдать. Но все закончилось испугом.

Таможенники собрали женщин, увешанных кольцами, серьгами и цепочками из драгметалла, и предупредили, что не дай Бог кто-то из них продаст за границей часть золотого запаса. Пугали тихо, вежливо, но почти до смерти. Профилактика! Продажа золота и валюты тогда было делом подсудным.

Все верили в байку, за границей ценится русская водка, часы «Командирские» и тройной одеколон. Этот набор мне посоветовали взять с собой перед поездкой в Болгарию в начале 90-х годов. Слава Богу, к совету я не прислушался, и ничего с собой не взял. И что? Когда я зашел на рынок в Варне, то увидел, что все прилавки заставлены русской водкой, одеколоном и трехлитровыми банками с водой, в которых лежали водонепроницаемые часы.

Каждый турист вез с собой норму — 2 бутылки. Не продам, так выпью! Водка и часы — это еще понятно, но одеколон-то тащили с собой какого черта? Комаров, что ли, отпугивать?

В Румынии меняли валюту на 500 рублей. Приличная, по тем временам сумма. Водители привезли нас в самый шикарный магазин в Бухаресте! Но тратить валюту туристы не спешили: вдруг где-то что-то будет получше, и подешевле. В итоге на пути нам встречались какие-то неказистые магазины, а в супермаркет мы уже не вернулись.

За всю поездку мы (кроме меня) почти ничего не купили. И привезли румынские леи. Пришлось менять их на рубли в челябинском банке. Такого здесь еще не видели!

А вот в следующий раз в Германии мы потратились до последнего пфенинга. Домой тащили коробки с фарфоровым сервизом «Мадонна». Считалось, что этот сервиз окупает всю поездку! Не сувениры в виде тарелочек, статуэток и всякой фигни везли, а ковры! Предпринимательская жилка в советских людях уже начала появляться.

Автомобили нашего детства: «Волга» с оленем на капоте, и двухцветная «Победа»

Я жил в маленьком городке Пугачев, который стоит на притоке Волги — реке Большой Иргиз. В конце 50-х и в начале 60-х годов в городе почти не было легковых автомобилей. В военкомате, где работал отец, был открытый военный «Виллис», какая-то машина была в «Скорой помощи». Все, больше не помню! Помню, что несколько человек имели «Победы», это были роскошные, по тем временам, автомобили! Часть из них раскрашивалась в две краски: крыша и верх капота, как правило, были светлыми, что-то вроде цвета «кофе с молоком», а нижняя часть темной — просто «кофе». «Победы» были уютными и просторными. Когда нашу семью кто-то из влиятельных знакомых пригласил в лес за грибами, в машину запихнули две семьи.

А потом появились «Волги» с оленем на капоте! «Волга» стояла, чуть присев на задние колеса, словно приготовившись к старту. От нее как-то особенно пахло краской. А олень (в последующих моделях его с капота убрали) был мечтой каждого пацана. Но украсть оленя? Об этом мы и думать не могли. Накапотные фигурки (на Западе их называют «маскоты») были и на тяжелых грузовиках — на «МАЗ»ах были зубры, а на «ЯАЗ»ах — медведи. Эти грузовики передвигались так тяжело и медленно, что казалось, что они с трудом везут сами себя.

Простой народ был счастлив ездить на велосипедах с моторчиком. Моторчик тянул плохо, и там, где случались горки, наезднику приходилось крутить педали. Мопеды были уже значительно мощнее. В иерархии двухколесного транспорта далее шел тощий мотоцикл, который в народе звали «козлом». А потом появились «Уралы» (Ирбит!), которые стоили запредельную сумму — 800 рублей, но купить их было невозможно!

Потом мы переехали в Магнитогорск. Это был уже настоящий город. Но и здесь частных машин было немного. В нашем доме было два гаража, встроенных в торец четырехэтажки. И все! Во всем квартале больше гаражей не было. Человек, имеющий машину, был у всех на виду и пользовался авторитетом. У моего друга отец был начальником цеха на металлургическим комбинате, он имел «Москвич — 412» черного цвета. Больше я нигде таких «москвичей» не видел — в черный цвет красили только «Волги». Но они частным лицам были, как правило, не по карману. Я, конечно, видел доярку, которая ездила на ферму на «Волге», но эта доярка имела звание Героя Социалистического Труда и целое ведро орденов, и была рекордисткой по удоям (или надоям?).

На личных машинах зимой, как правило, не ездили. Их ставили на консервацию в гараж. Исключение составляли лишь рыбаки и охотники, которым нужно было добираться до отдаленных угодий. Но это были фанаты, готовые ездить зимой хоть на мотоциклах! Бросают в люльку тулуп, и вперед! Мечта мотоциклиста — «Урал». Дорого, но мощно!

Чтобы купить машину, нужно было встать на очередь в отделе кадров на предприятии. Отдел кадров следил, чтобы ты не прогуливал и не попадал в медицинский вытрезвитель. Очередь двигалась медленно, годами. Наконец, походил срок, список утверждал профсоюзный комитет, и можно было ехать за машиной. Цвет и прочее уже не обсуждалось — бери что дают, и будь счастлив! Мои знакомые несколько лет копили на «Запорожец», сидели на макаронах, в кино не ходили, детей не заводили. Здоровье испортили изрядно, но, когда наскребли на «Запорожец», решили копить на «Москвич». С тех пор они как-то вовсе пропали с горизонта, и никто не помнит, дожили ли они до своей четырехколесной мечты.

В Советском Союзе жили люди, которые хотели иметь не просто машину, а машину особенную. Не похожую ни на какую другую. Эти люди начинали создавать новые модели и собирать самоделки, используя части серийных автомобилей и изготавливая новые. Такие мастера обрекали себя на лишения, которые длились долгие годы: им предстоял ужасно тяжелый (но в кайф!) труд, труд в жутких условиях. Газета «Челябинский рабочий» писала об одном таком ненормальном, который нарисовал авто своей мечты в натуральную величину на стене квартиры. Товарищ отлил кузов из пластика — получилось супер! Но мало было собрать машину, нужно было убедить работников ГАИ, что на ней можно безопасно ездить. Умельцам приходилось собирать тонны справок. Для примера: бывший музыкант «Ариэля» Сергей Шариков с командой мастеров уже во времена российского капитализма собрал «Ягуар», и поставил на него «родной» двигатель. Сергей Борисович человек известный, но долго не мог пробить право ездить на своем звере, его постоянно тормозили на всех постах. Что уж тут говорить о простых смертных! И всё же они добивались своего. Вот вам другой пример.

Знаете, какая сумма требуется для производства концепт-кара? — Примерно 2 миллиона долларов. Плюс огромный штат специалистов. Когда на выставке «Авто-экзотика» (Москва) Сергея Иванцова спросили: «Сколько стоит ваш автомобиль?», он ответил: «20 лет жизни!». Свой ISV Иванцов собирал в одиночку.

ISV для Иванцова — все равно, что брат — близнец, второе «я». (ISV так и переводится — «Иванцов Сергей Владимирович»). Он и прикоснуться к нему лишний раз боится — не поцарапать бы! Каждая кочка на дороге отзывается болью в сердце. А все потому, что собирал машину Сергей Владимирович буквально по винтику в эпоху всеобщего дефицита. Все отшлифовал, вылизал и довел до ума своими руками. Загляни хоть в салон, хоть под капот — качество любой детали изумительное. Как ни верти, сразу видно — мастер делал.

В городе многие автолюбители, обгоняющие Иванцова, поднимают вверх большой палец. Дорогим серийным автомобилем сейчас никого не удивишь. А такой в Челябинске один. Когда ISV стоит на зеленой лужайке с открытыми дверями, то напоминает золотого кузнечика. За гильотинные двери (очень удобные при парковке) автомобиль Иванцова часто принимают за Lamborghini Countaсh. Решетка радиатора напоминает о Maserati, форма часов в салоне — Bugatti. В оформлении фар и овального передка чувствуется английская классика. Вот такой эклектичный автомобиль получился.

Часто Иванцова спрашивают про мощность двигателя и максимальную скорость. Честно говоря, больше 140 км Сергей Владимирович не разгонялся. А зачем? Иванцов творец, а не гонщик. Да, было дело, решил Иванцов оснастить ISV роторно-поршневым двигателем, но тот оказался в работе слишком капризным. Первым на автомобиле стал мотор от «копейки», который потом Сергей Владимирович заметил на 4-цилиндровый двигатель от BMW 318. Не слишком мощный, но для машины весом 113 «лошадей» вполне хватает.

Журналист Артем Краснов (кстати, кандидат технических наук, специалист по движкам) провел тест-драйв золотого «кузнечика». Краснов отметил, что ISV при небольшой высоте кузова и малом клиренсе почти лежит на дороге, однако на поворотах устойчив, в езде комфортен и легко управляем. Салон — и вовсе разговор отдельный. Он словно выкроен под водителя, стойки тонкие и изящные, окна большие. Если убрать верхнюю панель крыши, салон «кузнечика» заливают потоки света.

Машину можно было выиграть в лотерею. В лотерее ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту) разыгрывались «Волги». Это сильно влияло на ее популярность. В отличие от простой денежно-вещевой лотереи билет лотереи ДОСААФ стоил не 30, а 50 копеек, но там же была «Волга»! А вот Международная лотерея Союза журналистов СССР вовсе уходила со свистом — там разыгрывались иномарки «Шкода» (Чехословакия) и «Вартбург» (Германская демократическая республика). Кто-то сейчас помнит «Вартбург»? Иметь иномарку, да еще официально, мечта неведомая! Говорят, что большая часть этой лотереи доставалась не журналистам, ее, например, по 2—3 тысячи штук покупали в коллективах цехов металлургических предприятий. Деньги у металлургов были. «Запорожцы» и «Москвичи» они выигрывали. А вот иномарки… нет, не слышал.

А сейчас во двор невозможно выйти — машина на машине. У соседей по площадке две машины, но подрастают двое сыновей, значит, будет еще две. А говорят, что плохо живем.