Бесплатный фрагмент - Я не умру в понедельник

Об авторе

Дмитрий Витер родился в 1975 году в Монино Московской области. Школьные годы провел в городе Шостка. Окончил мехмат МГУ, кандидат физико-математических наук (2002).

Пишет стихи и рассказы, занимается переводами с английского языка. Лауреат Всероссийских Пушкинских студенческих конкурсов поэзии (1995–2000). Член Московской городской организации Союза писателей России с 1998 года. Стихи опубликованы в сборниках «Шестое измерение» (2002) и «Серебряные стихи виртуального века» (2009).

Призер литературных конкурсов «Рваная грелка», «Вареники», «Боржч», «Золотая чаша», «Фантрегата», «Азимут». Рассказы вошли в антологии «Самая страшная книга», «Темная сторона дороги», «Квартирный вопрос», в сборники «Роскон-Грелки». Первый сборник рассказов «23 рассказа. О логике, страхе и фантазии» вышел в 2018 году. Рассказы публиковались в журналах «Если», «Полдень», «Юный техник», «Меридиан», «Фантастика и детективы», «Азимут», «RedRum».

Пишет сценарии («Все зомби любят кино», «Оригами», «Ушастик», «Кровавый попкорн», «Исходник») и снимается в кино («Атака советских зомби», «Странник», «Квест страха», «Спутник»).

Вместе с Алексеем Петровым (Санкт-Петербург) создал клуб любителей страшного кино КЛУБ-КРИК — портал рецензий и критических обзоров на фильмы ужасов, триллеры и фантастику.

Предисловие

Наверное, вступительное слово от руководителя семинара сверхмалой формы не должно быть размером с роман «Война и мир» :-) Поэтому скажу кратко, но от души.

Миниатюры (они же «танцы на открытке») — совершенно особый жанр. Почему на «Варениках» работаем именно в этом направлении?

Краткость, хотя и мачеха гонорара, но всё-таки сестра таланта.

Для меня 2000, 2500, а, тем более, 3000 знаков — это непаханое поле до горизонта. Потому, что векторная литература (поэзия то есть) строится на совершенно иных принципах, нежели растровая литература (проза то бишь). Если в растре почитается писательской добродетелью выписывание подробностей с максимально возможной деталировкой (сучок на заборе, дырка в носке у главного героя, капелька крови на вилке), то в векторной литературе (как и в векторной графике) нет изображения, как такового. Вместо увесистых точек на дюйм там только формулы. Штрихи, наброски, как у великих графиков и карикатуристов. Поэт прыгает со штриха на штрих, с кочки на кочку, жонглирует аллюзиями и образами… А мозг читателя сам дорисовывает отсутствующее изображение, заполняя лакуны фрагментами собственных жизненных переживаний. Получается штучная работа для одного этого самого читателя, но её невозможно залить фиксажем и остановить мгновение.

Авторы семинара «Притяжение» (или конкурса «Вареники», как больше нравится) кто три года, кто пять, а кто и все десять лет существования семинара учатся работать на стыке двух великих жанров. Набивают руку, впихивая невпихуемое и воплощая замысел в невероятно малом для прозаика объёме. Вне всякого сомнения, такое умение для любого сильного автора никоим образом нелишнее.

Я, один из пионеров-первопроходцев фэндома, рад, что сильные и интересные авторы доверяют мне часть их тренировок, часть полировки мечей их литературных талантов. Дмитрий Витер — один из самых интересных авторов семинара. Я горжусь тем, что Дмитрий давно и часто присаживается к «вареничному столу» и в процессе наших ежемесячных заездов создаёт короткие, но очень интересные рассказы. И дело не только и не столько в количестве первых мест.

Моя главная задача, как руководителя семинара — чтобы появлялось больше интересных рассказов. Она успешно выполняется уже десять лет, спасибо за это всем авторам и, конечно же, Дмитрию Витеру.

Сергей Битюцкий

---

Перед сеансом

Посвящается моему отцу —

Витеру Александру Владимировичу (1948–2023)

Рассказ-миниатюра — на 2500–3000 знаков без пробелов, да еще на заданную тему (или сразу на несколько тем) — это вызов. Да еще и времени в обрез. Это почти настоящий спорт. И такую спортивно-литературную атмосферу создал писатель Сергей Битюцкий на своей конкурсной площадке «Вареники». Мои пятьдесят два рассказа с этого конкурса я и включил в эту книгу. Часто мне приходилось урезать тексты до нужного лимита, жертвуя то прилагательными, то целыми абзацами. Сюда я включаю полные версии рассказов. Но все равно они очень короткие — каждый можно «съесть» за один присест. В году как раз пятьдесят две недели, так что если читать по одному рассказу каждый понедельник, получится как раз на год! :)

Почему конкурс называется «Вареники»? Потому что короткие рассказы — как вареники, маленькие и вкусные. Но это — кулинарная ассоциация, а мне ближе — киношная. Мне кажется, хороший рассказ похож на небольшое кино. А точнее — на короткометражку, пусть даже и настоящей экранизации этих рассказов (пока) не существует. Как и в большом кино, маленькому фильму нужны завязка, развитие конфликта, кульминация, развязка, причем в сжатом, концентрированном виде. В миниатюре нет времени и места на раскачку. Вы с самого начала должны показать героев, место действия, зрителю/читателю нужно увидеть мизансцену. И никаких описательных длиннот — эту роскошь оставим для романов (и фильмов длиной в три часа).

Короткометражки плохо продаются (как и рассказы, хе-хе), поэтому их часто выпускают в виде тематических альманахов — на тему Хеллоуина, или злых клоунов, или «потерянных пленок». Сделаю так и я. Рассказы в этой книге объединены в альманахи по «киношным» темам — можете читать их в любом порядке. Чтобы пояснить, на какой поджанр я ссылаюсь, буду приводить несколько кинореференсов, которые мне кажутся подходящими иллюстрациями для этого типа фильмов. Разумеется, это не исчерпывающий список — просто это либо фильмы, которые я смотрел в детстве и они врезались в память, либо просто они мне нравятся. Да, и еще к каждому рассказу указана тема, на которую он написан.

Эта книга посвящается моему отцу. Он не был ни режиссером, ни кинокритиком — просто любил кино и кинопленку (еще бы, ведь папа всю жизнь проработал на производстве кино- и фотопленок «Свема»), но каким-то чутьем, пока мы смотрели вместе кино (а мы смотрели его много), он сумел донести до меня в детстве базовые вещи про истории, про киноязык, про картинку на экране. Он не учил меня по учебникам. Просто рассказывал, что не надо дергать при съемке трансфокатором. Панорамировать надо медленно. Не показывать людей со спины. Зрителю должно быть понятно, что он видит и кто на экране. Если зрителю дискомфортно и хочется, чтобы кадр поменялся, значит, сцену нужно сокращать. И вот это, пожалуй, главное: плохое кино — это скучное кино. Поэтому я надеюсь, что читать эти истории-короткометражки вам будет нескучно.

Я задумал эту книгу и ее название — «Я не умру в понедельник» — в конце 2022 года. Ничто не предвещало, что уже в июне 2023 года отца не станет. Он ушел в среду.

Спасибо за всё кино, которое мы посмотрели вместе, пап.

И тебя вылечат, или Нехорошие больницы

Вы бывали в больницах? Даже не в качестве пациента (хотя такой опыт имел, наверно, каждый из нас), а хотя бы в качестве посетителя. Помните атмосферу? Даже в самых продвинутых и комфортабельных палатах витает дух удрученности и страха. Что уж говорить о больницах, где палаты набиты битком, пациенты лежат в проходах и в коридорах, а персонал не блещет дружелюбием и жизнерадостностью? Вам нужна атмосфера фильма ужасов? Она там, в больничных палатах, операционных и длинных гулких коридорах.

В чем-то жанр нехороших больниц похож на нехорошие гостиницы (про них позже). Но «больничный» жанр еще суровее. Острее. Беспощаднее. Ведь в гостиницу герои въезжают, как правило, здоровыми. А в больницу… сами понимаете.

Итак, в этом «альманахе короткометражек» — рассказы о больницах, врачах, пациентах… Добро пожаловать в приемный покой!

Кинореференсы:

— Американская история ужасов (American Horror Story, США, сериал, 2-й сезон, 2012–2013)

— Клаустрофобы: Инсомния (Double Blind, Ирландия, 2023)

— Коматозники (Flatliners, США, 1990)

— Королевский госпиталь (Kingdom Hospital, США, сериал, 2004)

— Королевство (Riget, Дания, сериал, 1994—2022)

— Кошмар на улице Вязов 3: Воины сна (A Nightmare on Elm Street 3: Dream Warriors, США, 1987)

— Патология (Pathology, США, 2008)

— Пролетая над гнездом кукушки (One Flew Over the Cuckoo’s Nest, США, 1975)

Вес столба

(темы «Гори, гори ясно!» и «Небо оказалось тверже и ближе, чем мы думали»)

Человек в форме хмурится. Трет лоб.

— У вас голова болит? Давление? — спрашиваю участливо.

Я уже почти высох.

— Заткнись, поджигатель хренов! — отмахивается человек. — Подписывай!

Он пододвигает ко мне листок. Пробегаю глазами:

«Я, прочерк ФИО… признаю, что пытался поджечь… записано с моих слов… подпись, прочерк ФИО».

Делаю вид, что читаю. На самом деле я рассчитываю площадь листа А4. Примерно одна шестнадцатая квадратного метра. На листок давит воздух. Всем весом своего столба. И на погоны человека в форме тоже давит. Только он этого не замечает. Делает вид, что его это не касается.

— Подписывай! — рявкает он.

Беру ручку, пишу.

Человек в форме читает, и лицо его багровеет.

— Паскаль? Не похож ты на француза! А фамилия?

— Идите на крышу, — говорю я ему.

Он смотрит на меня как на идиота.

— Чем выше вы поднимаетесь, тем легче атмосферный столб, — пытаюсь объяснять понятно, как ребенку. — Поспешите. Небо приближается.

Пока человек кому-то звонит, я смотрю на экран его компьютера. Там бесконечной петлей прокручивается немая сцена с камеры наблюдения. Подсобка в торговом центре. Я стою на стремянке, в руке зажигалка. Поднимаю руку. Чиркаю колесиком. В здании начинает идти дождь. Словно тучи уже снизились до уровня третьего этажа.

Человек в форме кладет трубку и натужно улыбается.

— Теперь ты не моя проблема, — говорит он.

Но все еще морщится. Точно давление.

***

— Эй, Паскаль! — кричат мне во дворе. — Ну давай, расскажи, как небо на голову падает!

Психи смеются, чтобы скрыть головную боль. Сейчас все пьют таблетки от головы. Даже главврач и медсестры.

— Оно не падает, — объясняю я. — Оно опускается.

Психи уходят в столовую. Навстречу им идет высокий худой санитар. Тот самый, что может все достать.

— Эй… Мне бы покурить! — прошу я.

— Щас! — цедит он. — Поджигателю — спички? Я не тупой.

— Я при тебе буду курить, — говорю я. — Всего одну.

— А ты мне что?

— Что захочешь, — просто отвечаю я.

Его глаза становятся сальными.

— Пойдем, — говорит он.

Мы заходим в глухой угол двора за разросшимися кустами.

— Выкуришь прямо здесь, — шепчет он. — А потом отработаешь…

Я киваю. Он дает мне сигарету. И коробок с единственной спичкой.

Неловко закусываю сигарету зубами — делаю это в первый раз — и вытягиваю руку вверх, чтобы проверить. Оно здесь.

— Ну давай уже, — торопит он.

Дожидаюсь, пока стихнет порыв ветра. Чиркаю спичкой и поднимаю ее.

Незажженная сигарета вываливается изо рта и падает в грязь.

Небо вспыхивает, как крыша Нотр-Дама.

Я успеваю упасть на колени. Санитар выше меня, и огонь охватывает его волосы. Он кричит, падает на землю, пытается зарыться головой в грязную лужу.

Кусты вспыхивают. Лопаются окна в столовой.

Наверное, Бога нет. Если бы Бог был, он бы тоже включил систему пожаротушения. Дождь. Но дождя нет.

Небо горит в полуметре над моей головой. И сгорает.

Я медленно встаю с колен. Санитар в грязи стонет и сыплет проклятиями. Осторожно протягиваю руку вверх и понимаю, что невидимого потолка больше нет. И давления больше нет.

Я свободен.

Снять маску

(тема «Не заглядывай под маску»)

— Доктор, я хотел бы снять маску. Она мне… жмет.

Ну вот. Будь я без маски, пациент увидел бы мои эмоции — вот еще один симулянт, до конца рабочего дня вечность, кабинет тесный, инфляция растет, зарплата маленькая, шея чешется, как же мне все надоело. Но я в маске. Как же еще.

— Уверен, это поправимо, давайте проверим!

Я широко улыбнулся и пригласил пациента в кресло. Включил лампу — его лицо в резком свете показалось ненастоящим.

Мои пальцы в латексных перчатках быстро ощупали его щеки, лоб, нос. Так… Как правило, маски отслаиваются на подбородке. Но на нем она как влитая.

Я выключил лампу и снял перчатки.

— Поздравляю! Маска в полном порядке!

Он сконфуженно улыбнулся:

— Спасибо, доктор! Но… не вредно ли носить ее постоянно?

Я хотел бы закатить глаза, но не стал и пытаться. Маска все равно не позволит.

— Послушайте, голубчик… Да, первые поколения масок натирали, раздражали кожу и выглядели так себе. То ли дело сейчас! Разве видно, что она на мне надета?

Он кивнул:

— Видно. Вы все время улыбаетесь…

— А вы хотите видеть вокруг себя хмурые лица? Слышать ругань? Только подумайте, скольких конфликтов, разочарований и даже преступлений удалось избежать обществу благодаря социальной профилактике. Разве выбор в пользу агрессии решил бы…

— Выбор… — тихо повторил он.

— Что, простите?

— Хорошо иметь выбор.

Я хотел бы нахмуриться, но в маске это не получится. Поэтому я снова улыбнулся.

— Мечтаете побыть без маски? Правда? Что ж… Вы расписались в бланке на входе в клинику?

Он кивнул.

— Значит, предупреждены о побочных эффектах. Я могу снять вашу маску, продезинфицировать, всё проверить и вернуть на место. Но вы в это время… Вас привязать?

Он покачал головой.

— Уверены? Не все себя контролируют, оставшись без нее даже ненадолго. Будет стыдно потом за всё, что вы сделаете или скажете в этом состоянии.

— Согласен рискнуть.

— Что ж! — я бодро хлопнул в ладоши и снова включил лампу. — Приготовьтесь. Будет щипать.

И склонился над его лицом.

Что за черт. Не могу нащупать край маски. Неужели…

Пациент выбросил вперед руку, схватил меня за шею, подцепил давно натиравший край и рванул.

Мое лицо — моя маска — оторвалось с противным резиновым звуком и влажно шлепнулось на пол.

— Ты что сделал, дебил?! — заорал я. — Сука!

Я ударил его по лицу. Еще. И еще.

— Захотел выбирать, ублюдок? А это тебе нравится? А?

Я запыхался. А пациент вытер пальцами окровавленную губу и хмуро хмыкнул:

— Полегчало?

Я повернул голову и посмотрел в зеркало. На меня смотрело перекошенное лицо, все в фиксирующей смазке. Как же я давно не видел себя таким. Как же мне…

— Хорошо… — выдохнул я.

— Вот и я о том же.

Пациент встал, поднял с пола склизкую субстанцию и сунул мне в руки. Она была еще теплой.

— Решайте — надевать ее снова… или нет. И дайте выбор своим пациентам.

Он пошел к выходу.

— Постой! — крикнул я. — Как ты справляешься… без маски?

Он обернулся. Его хмурое и напряженное лицо дрогнуло.

— Я ношу ее по-другому, — сказал он и широко улыбнулся мне распухшими губами.

Талончик возьмите!

(темы «Как я здесь оказался?» и «Выход из лабиринта»)

— Простите, а что… — я попытался остановить бегущую по коридору женщину в белом халате, но она даже головы в мою сторону не повернула.

— Талончик возьмите! — бросила она и скрылась за поворотом.

Я обалдело посмотрел ей вслед и покрутил головой. Метрах в десяти у белой стены притулился терминал. Я нажал на кнопку — агрегат зажужжал и выплюнул бумажку с номером 1323140623. Беговой номер? Великоват. Перевернул — оборотная сторона была абсолютно пустой. Как и моя память.

Что я здесь делаю — в белом коридоре, в спортивных шортах, беговой майке и красных кроссовках?

Судя по виду, поликлиника. Наверно, я тут за справкой для марафона. Или ПЦР-тест какой-нибудь.

Сжав талончик в руке, я побрел по белому коридору — тот петлял то вправо, то влево, разветвлялся под немыслимыми углами. Пару раз я утыкался в тупики, и приходилось искать другой путь.

Мимо постоянно сновали люди. Врачи и медсестры в белых халатах. Люди в бахилах. Дети с воздушными шариками. Все неслись куда-то с огромной скоростью, как будто это они, а не я были бегунами.

Хвост очереди вырос передо мной так внезапно, что я чуть не врезался в крайнего человека в пижаме.

— Извините! — я отступил на полшага назад, гадая, принято ли сейчас держать социальную дистанцию, и осмотрелся в поисках экрана. Если есть талончик, значит, и монитор должен быть? Зачем тогда живая очередь?

— Э… Куда стоим, уважаемый? — спросил я Пижаму.

Он пожал плечами.

Я вздохнул: ненавижу очереди. Еще с детства, когда стоять приходилось за всем подряд. Зумерам не понять — они так разве что за айфонами выстраивались.

Только сейчас я осознал, что все это время мобильник был у меня в руке.

Попробовал позвонить — глухо. А вот беговое приложение запустилось. Я увидел маршрут, по которому попал сюда, плюнул на очередь и пошел обратно по своим следам, как по нити Ариадны. Поток людей в белых халатах усилился — они, словно нарочно, шли мне навстречу, толкались, давили.

— Эй, полегче!

Я прижался к стене, надеясь, что толпа схлынет.

Мне на ногу пребольно наступила уже знакомая женщина.

— Я же сказала: талончик! — рявкнула она. — Назад нельзя!

— Это почему? — рассердился я. — Может, я на соревнования опаздываю! А ну-ка!

Я ринулся мимо нее, как заправский спортсмен, — помогло баскетбольное прошлое. Вправо! Влево! Развернуть корпус. Резко затормозить, встав на носки. Рвануть вперед!

— Талончик! — донеслось сзади.

Жалко, что регби я не занимался. Толпа из белых халатов попросту перла на меня, загораживала проход. Мобильная Ариадна подсказывала, что до исходной точки остаются считаные метры.

Я сбил кого-то с ног, рванул в сторону — и попал из коридора в белую комнату. В операционную.

На столе лежал я — все еще в кроссовках и майке. Майка красная, как кроссовки, хотя я точно помнил, что она была белой.

— Время смерти — 13:23, — сказал усталый врач.

13:23 14 июня 2023 года.

Я машинально сжал в руке мокрый от пота талончик и посмотрел на телефон. Я увидел весь путь, который я пробежал. Прошел. Проехал. Пролетел. От точки своего рождения — стремительным броском из родительского дома, потом круги в мегаполисе, командировочные петли. Непрерывная трасса от начала и до конца. До того места, где меня сбил грузовик на перекрестке у парка. И оттуда — на скорой — сюда, в больницу. Здесь заканчивалась одна моя трасса и начиналась другая.

— Телефончик сдайте! — услышал я голос за спиной. Снова эта тетка — с пластиковым поддоном, как в аэропорту. Я положил туда мобильник.

— Пойдем, проведу! — сказал она, нетерпеливо шевельнув белыми крыльями за спиной.

Я пошел за ней, ни с кем больше не сталкиваясь. Теперь всем было с нами по пути. Встал в хвост очереди за Пижамой.

Очередь двигалась медленно. И это хорошо. Кто знает, что там — на выходе?

Чистые руки

(свободная тема)

— У вас усталый вид, — сказал я. — Плохо спали.

Он потер широкой лапищей воспаленные глаза. Блеснула слезинка.

— Да… Почти не сплю. Только не видит этого никто…

Я понимающе кивнул:

— Ну да, эта маска…

Он смял колпак в руке и сунул в карман. Сжал губы, начал ходить взад-вперед — сколько позволяло пространство. Пусть выговорится.

— Вы не представляете, как это тяжело, доктор… Вставать каждый день… Идти на эту… работу. Меня же все ненавидят, понимаете? Все! Даже жена со мной не разговаривает. Говорит, у меня грязные руки. А они совсем не грязные!

Он сорвался на крик и вскинул ладони прямо перед моим носом.

— Это очень обидно, — кивнул я. — Вы же совсем не такой.

— Не такой! — подхватил он. — Я не такой! Я люблю всякие вещи выстругивать из дерева. Могу одним топором из этой колоды вырезать что-то… красивое! Я люблю красивое… Только…

— Только никто не видит в вас этой красоты, — сказал я. — Поэтому вы сами перестали ее видеть.

Он всхлипнул. Как же долго никто не разговаривал с ним по душам?

— Перестал, — бубнил он. — Прихожу домой с работы, и…

Обычно я не додумываю за пациентов, но наше время ограничено, поэтому подхватил:

— Пьете…

— Да! Пью! — он поднял голову, и его лицо вновь исказилось. — И буду пить! А что мне остается…

Он снова уронил подбородок на грудь и стал тереть глаза ручищами.

До конца оставалось всего несколько минут, а он так и шарахался от агрессии к самобичеванию. Конечно, стоило бы завести разговор о его матери. Я наверняка знал, что он скажет. Что мать его не любила. Не замечала выструганные из дощечек поделки. Ругала за грязные руки. Отец… Я бегло оглядел его сгорбленную фигуру, содрогающуюся от рыданий… Отец наверняка его бил. И теперь он тоже хочет быть сильным. Вот только времени нет. Придется сразу переходить к финалу.

— Вы не виноваты, — сказал я. Выдержал паузу. — Не виноваты.

Он вскинул голову, и его распухшие глаза озарились внутренним светом.

— Правда? — сиплый голос не вязался с кряжистой фигурой.

— Правда.

Он кинулся ко мне и сгреб в охапку. Если бы я мог, я бы обнял его.

— Спасибо… — шепнул он мне куда-то в разорванный ворот рубахи. — Спасибо, доктор…

Я шептал что-то ободряющее и изо всех сил держался, чтобы не упасть под его тяжестью. Теперь самое главное.

— Вы придете на следующий сеанс? — спросил я.

Это первый вопрос, который я задал ему. Профессиональная привычка — эмпатия, утвердительные интонации. Но без этого вопроса никак.

— На следующий? — он отстранился и растерянно посмотрел на меня.

— Терапия — вещь не быстрая. Думаю, вам нужно минимум пять сеансов… А лучше десять.

— Я не могу… — прошептал он.

— Если дело в деньгах, то…

— Я не могу! — крикнул он и сжал кулаки. — Не могу!

— Вы можете… — говорю я в последней попытке. — Можете принимать решения.

Он смотрит на меня. Что-то в его глазах меняется, и я все понимаю.

— Вы хороший человек, доктор… — тихо говорит он. — Но вы мне не поможете.

Он достает из кармана смятый красный колпак и нахлобучивает на себя. Легко, как пушинку, поднимает топор. Подталкивает меня к плахе. Мои кандалы тихо звенят.

— Кладите голову, доктор… — говорит он напоследок. — Я сделаю все аккуратно.

И добавляет:

— Потом я вымою руки.

Я не умру в понедельник

(темы «А я ему сначала не поверил» и «Возобновляемый ресурс»)

— Простите… Какой сегодня день недели?

Я оторвался от кофе и взглянул на незнакомца за соседним столиком. Вроде не псих. За шестьдесят, худющий. На улице февраль, а он в легком пальто.

— Понедельник, — пробурчал я. — Ненавижу понедельники.

Незнакомец оживился:

— Зря. В некоторых религиях их посвящают ангелам! Начать жизнь с понедельника, понимаете?

Он пересел за мой столик.

— Не понимаю, — отрезал я. — Похмелье, тоска, до пятницы целая вечность. В понедельники больше самоубийств. Ради чего жить, а?

Незнакомец улыбнулся.

— А вот моя жена любит понедельники. Она до пенсии работала в музее, у них в этот день выходной. И мы с ней встретились в понедельник.

Я пожал плечами и отхлебнул гадкий кофе. Все в понедельник было гадким. Жизнь — бесконечная череда понедельников.

— А вот не скажите! — возразил незнакомец. — Их не так много. Вам лет сорок? Значит, вам осталось полторы тысячи понедельников. Примерно.

Я допил кофе и встал.

— Если вы не любите понедельники, отдадите один? — бросил он вдогонку.

Все-таки псих. Я повернулся и отчеканил:

— Забирайте хоть все!

Он опешил:

— Серьезно?

Я готов был на все, лишь бы отстал:

— Все мои понедельники ваши. Довольны?

Он что-то нацарапал на салфетке и протянул мне:

— Если передумаете, найдите меня.

***

Я почти забыл о странной встрече, когда спустя неделю, придя на работу после выходных, обнаружил, что сегодня вторник. Внятно объяснить начальству прогул я не смог — понедельник я вообще не помнил. Сказал, что приболел. Но когда это повторилось через неделю, я запаниковал. После воскресенья для меня сразу наступал вторник.

«Все мои понедельники ваши…»

И кто теперь псих? Порывшись по карманам, я нашел смятую салфетку из кафе.

***

Он открыл дверь на третий звонок:

— Я знал, что вы придете.

В узкой прихожей меня окутал запах лекарств. Это он болен или…

— Нет, это моя жена… — пояснил он. — Пойдемте, она хочет вас видеть.

В комнате было жарко. У открытого окна на кровати лежала пожилая женщина — щеки у нее впали, но глаза светились жизнью.

— Спасибо… вам… — тихо сказала она. — Мой муж — настоящий ангел, но без вас…

Она закашлялась, а я не мог отвести взгляд от окна. Жара, зелень… лето? Что это значит?

— Для вас прошло две недели, а для нее — четырнадцать ваших будущих понедельников, — ответил на мои мысли незнакомец. — Для нее уже июнь.

«Настоящий ангел…» — так она сказала?

— Ради нее я принял земную жизнь, — сказал он. — А когда она заболела, моей силы хватило лишь…

— Он пообещал, что я не умру в понедельник, — прошептала женщина. — Потому что…

— Это ваш любимый день, — закончил я.

Она кивнула.

— Когда ее время вышло, я отдал ей все свои будущие понедельники, — сказал незнакомец. — Но и они кончились. А я не могу отнять все ваши… Вы можете взять их назад.

***

Я вышел в февральскую стужу, ощущая внутри июньское тепло. Понедельников и правда не так много… Но любовь… может быть бесконечной. И даже если эта любовь — не моя, ради нее стоит жить.

А уж отпроситься у начальства один понедельник в месяц я смогу!

Игры разума

Со времен гениальной «Матрицы» мы знаем, что «ложки нет». Что мир вокруг может быть совсем не таким, как нам кажется. Сознание играет с нами шутки, заставляя поверить в то, чего нет на самом деле, или игнорировать то, что видят все, кроме нас.

И речь не только о виртуальной реальности. Мир может быть слишком страшен и неуютен — а потому проще отгородиться от того, что пугает или разочаровывает… Ведь так проще, да?

Так что в этой секции — рассказы об «играх разума», о том, что реальность — вещь относительная, а прошлое и память можно стирать и перематывать, как магнитофонную пленку.

Кинореференсы:

— Игры разума (A Beautiful Mind, США, 2001)

— Матрица (The Matrix, США, 1999)

— Мементо (Помни) (Memento, США, 2000)

— Начало (Inception, США, 2010)

— Остров проклятых (Shutter Island, США, 2009)

— Планета Ка-Пэкс (K-PAX, 2001)

— Солярис (СССР, 1972)

Гаражная распродажа

(тема «Проданное прошлое»)

На гаражную распродажу перед домом с красной дверью он набрел случайно. Нынче их стало много: экономика трещала по швам, заемщики бедствовали, так что от ненужного — а порой и единственно ценного — пришлось избавляться многим.

— Что это у вас? — обратился он к продавцу — скучающему мужчине в костюме, крепившему у входа табличку «Продается».

— Тут отличный выбор! — Продавец с прищуром посмотрел на потенциального покупателя и широким жестом показал на прилавок. — Самое дешевое уже раскупили, но, возможно, вы найдете что-то по душе.

Покупатель взял с прилавка первую попавшуюся вещь — нелепую игрушку: пластмассовую собаку с красными колесиками вместо лап.

Чужие воспоминания окатили его теплой волной: карапуз сидел в прихожей и самозабвенно елозил собачьими колесами по полу. Рука отца — сейчас он видел ее, как свою собственную, — гладила малыша по голове. Тот вскинул светловолосую голову, широко улыбнулся и сказал…

Продавец вежливо, но твердо забрал игрушку у покупателя из рук, и воспоминание выключилось, как будто кто-то погасил ТВ-экран.

— Заплатите — и наслаждайтесь воспоминанием сколько угодно!

— Я… посмотрю еще. — Покупатель замялся и взял с прилавка сережку с рубиновым камешком.

— Слушай, я, кажется, сережку потеряла! — девушка за столиком нервно огляделась. — Она была, когда мы пришли в кафе?

Человек, чьими глазами он смотрел сейчас на нее, покачал головой. Он точно не обращал внимания на ее серьги. Он не мог оторваться от ее глаз.

— Давай поищем вокруг! — предложил голос из воспоминания.

Они синхронно заглянули под столик и слегка ударились лбами. Она рассмеялась, а он увидел, как под столом мелькнуло что-то блестящее…

— Я же сказал, хотите смотреть — покупайте! — продавец хмурился. — Наш банк распродает остатки за полцены.

— Да, конечно… — покупатель сконфузился. Воспоминания были чужими, но такими осязаемыми, что ему захотелось забрать хоть одно.

— Я… сейчас… — Он бросил взгляд на прилавок и взял ключ с брелком — алым сердцем.

Красная дверь перед ним распахнулась. Девушка из кафе, которую он видел до этого, вошла с ним вместе в дом. Теперь она выглядела чуть старше… и была беременна.

— Это все наше? — спросила она.

— Конечно! — его руки обняли ее.

— А воспоминания под залог — не слишком рискованно? — она посмотрела на него одновременно с волнением и надеждой.

— Не волнуйся! — судя по голосу, он улыбался. — Я тебя никогда не забуду.

Ключ выпал из его пальцев и со звоном упал на прилавок — прямо на прейскурант. С минуту покупатель смотрел на листок, потом вздохнул и пошел прочь.

— Эй! Подождите! — окликнул его продавец.

— Да? — он быстро повернулся. Может быть, уступят со скидкой хотя бы игрушку.

— Возьмите буклет по трейд-ин, — продавец протягивал брошюру. — Обменяйте свои воспоминания на эти с доплатой.

— Мне нечего менять, — ответил покупатель и, повернувшись, исчез за углом.

Продавец сел за прилавок и рассеянно повертел в руках синюю авторучку с распродажи. Чужое воспоминание накрыло его.

— Подпишите здесь, и дом ваш! — Сотрудник банка, в котором продавец узнал себя, протягивал ему договор для подписи. — Проценты совсем невысокие!

Он поспешно отбросил ручку и наконец-то вспомнил, где раньше видел этого покупателя: когда подписывал с ним договор на продажу дома с красной дверью.

Гепард

(темы «Постоять на краю» и «Часы обратного времени»)

Когда Иван Петрович вошел в зал, все беговые дорожки были заняты. Он подтянул шорты и чертыхнулся — таскать железо он не любил. А вот бежать трусцой под Джо Дассена в наушниках — другое дело.

В углу зала обнаружилась новая дорожка — вчера ее не было. Возле нее возился парень и нажимал на панель настроек.

— Можно? — спросил Иван Петрович.

— Не… — настройщик нахмурился. — Я еще блокиратор не доделал. Экспериментальная модель!

Дорожка выглядела обычной — кнопки скорости да надписи мелким шрифтом.

— И что она делает?

— Мотивирует! — Парень намотал между поручнями полосатую ленту и отошел.

Иван Петрович огляделся. Никому не было до него дела. Администратор зала Ирочка болтала с настройщиком и строила тому глазки. Парни и девушки бежали по дорожкам как взмыленные лоси.

Иван Петрович сорвал ленту, встал на тренажер, включил браслет-пульсометр и нажал на кнопку «Старт».

Беговая дорожка поехала под ногами — лениво, затем быстрее. Иван Петрович перешел с шага на трусцу, потом ускорился.

Бежалось легко. Казалось, он стал моложе лет на десять и бежит марафонскую дистанцию — солнце светит, спина мокрая, люди вокруг кричат, подбадривают:

— Давай, Ваня, вперед!

Среди болельщиков он разглядел супругу — она махала ему рукой.

Пульсометр на руке запищал и высветил красное сто пятьдесят. Иван Петрович нажал на «Стоп» и сошел с дорожки. Он пробежал десять километров и даже не запыхался!

Чувствовал он себя просто гепардом. Иван Петрович вымылся в душевой, купил по дороге цветы — летел как на крыльях — и провел с женой такую бурную ночь, что пульсометр снова моргал красным.

На работу он пришел раньше всех.

— Вы будто помолодели, Иван! — сделала ему комплимент секретарша. — Изобрели машину времени?

— Лучше! — улыбнулся он.

На фитнес он теперь ходил ежедневно. Чудо-тренажером никто не пользовался, видать, парень так и не закончил работу. Иван Петрович срывал заградительную ленту, становился на дорожку и бежал свой воображаемый марафон.

— Ваня, поднажми! — кричали ему теперь и жена, и секретарша, и даже начальник.

Когда пульсометр пищал, Иван Петрович нехотя заканчивал тренировку. В душевой он смотрел в зеркало уже не на пузо, а на подтянутый живот.

На работе он не ходил по коридорам — буквально бегал. Видя такую прыть, его повысили до начальника отдела.

Он еле дождался ежегодного марафона. Все коллеги вышли поддержать его, вся родня. Вот и финишная черта. От криков поддержки закладывало уши, пульсометр пищал как безумный — Иван Петрович сорвал его с руки.

Асфальт под ногами стал пружинистым. Ноги прокручивались на месте. Финишная черта была совсем рядом… Только выглядела она как край беговой дорожки, за которым зияла пропасть.

— Я гепард, — прошептал Иван Петрович и шагнул на край.

***

— Не трогайте тело! — кричала Ирочка. — Вызовите скорую!

— Я ж сказал ему только что, — бубнил настройщик, — нельзя без блокиратора! Отошел всего на минутку!

Иван Петрович не открывал глаза. Он улыбался. До финишной черты оставалось совсем чуть-чуть.

Живи сегодня

(тема «Все только начинается»)

Первое, что бросилось мне в глаза при входе в тюремный зал, — транспаранты на стенах. «Сегодня первый день твоего оставшегося заключения!» — гласил один. «По дню растает твой срок!» — обнадеживал другой. «Живи сегодня!» — подбадривал третий. По залу, как сонные мухи, лениво бродили заключенные в салатовых робах.

Двери за спиной бесшумно закрылись, я прошел вперед, сел на первую попавшуюся свободную койку у стены и прикрыл глаза. Чтобы чем-то себя занять, попробовал сосчитать до ста и сбился. Начал снова и почти досчитал до цели, когда меня прервал скрипучий голос:

— Вы новенький? А почему койку получше не выбрали?

Я пожал плечами, не открывая глаз:

— А какая разница? Я тут всего на день.

Попробовал считать снова, но уже надоело. Я открыл глаза и вздрогнул: прямо у моей койки стоял пожилой заключенный и пялился.

— Может, спортом позанимаетесь? — проскрипел он. — Вон в том углу тренажеры.

— Обойдусь без этого металлолома! — буркнул я. — У меня форма ого-го.

— Не особо заметно, — съязвил он.

Я машинально похлопал себя по животу. И правда. Ладно, выйду отсюда — и сразу в бассейн, пробежка по утрам…

— А еще тут библиотека есть, — продолжал заключенный. — Выбор не ахти, но все же лучше, чем…

— Дед, отвали! — огрызнулся я. — Чего пристал? У самого-то какой срок?

Он промолчал, потупив взгляд.

— А у меня день! Один! День!

Мне вдруг стало стыдно за свою вспыльчивость. Кто знает, сколько он сидит и сколько ему осталось.

— Один день тоже можно прожить со смыслом, — тихо сказал он. — Не буду мешать.

Он отошел в библиотечный угол и уткнулся в какую-то книгу.

День тянулся бесконечно. Я не пытался ни с кем заговорить — хватило приставучего деда. Еле дождался обеда — еда в пластиковом подносе была безвкусной, но голод утолила.

Дед больше не лез. До обеда он читал книгу, а после — качался на тренажерах. Я хотел подойти, извиниться и нормально познакомиться, но так этого и не сделал — какой смысл?

Часов в тюремном зале не было, так что я ориентировался по движущемуся по полу солнечному пятну, а когда оно исчезло — по угасающему свету за зарешеченным окном.

После ужина я разгладил складки на неразобранной постели и поспешил к выходу. Лазерный луч просканировал мой глаз, и двери открылись. Перед выходом я повернулся и зачем-то махнул рукой деду — тот помахал в ответ.

Узкий коридор вел все дальше от тюремного зала и изгибался вправо. Наконец я оказался в небольшой комнате — наверно, тут мне вернут вещи в старомодном бумажном пакете, и я выйду в раздвижные двери, чтобы никогда больше…

Раздвижные двери в комнате действительно были. За ними виднелся уже знакомый тюремный зал.

— Послушайте, тут какая-то ошибка, — обратился я к охраннику. — У меня заключение на один день.

Он сверился с планшетом.

— Да, все верно, — сказал охранник и зевнул. — Сегодня первый день вашего оставшегося заключения.

Я моргнул.

— Простите… Вы неправильно поняли. Я…

— Это вы неправильно поняли. Вы приговорены к заключению на один день. На каждый сегодняшний день вашей жизни.

Я машинально поискал глазами стул, чтобы сесть, но стула не было. Только раздвижные двери — обратно туда, откуда я только что вышел.

— Предпочитаете адаптационный укол? — деловито предложил охранник. — Входит в тюремную страховку.

— Адаптационный… что?

— Вы не будете помнить прошлые дни в заключении. Начнете с чистого листа. Все только начинается, понимаете? — он подмигнул.

***

Утром ко мне подошел пожилой заключенный.

— Выбрали койку поближе к окну, — заметил он и пристально посмотрел на меня. — Пойдете сегодня на тренажеры?

Я много чего хотел у него спросить. Как долго я уже тут? Сколько раз я соглашался на укол и сколько раз отказывался? Потом решил, что сегодня это не важно. Сегодня.

Я кивнул и протянул ему руку для рукопожатия.

Очередь на двоих

(тема «Пункт приема желаний»)

Всегда приятно взглянуть на очередь, в которой тебе уже не нужно стоять! Я вышел из пункта приема, механически засовывая в карман чек о полученной услуге, и пошел вдоль безликой вереницы людей, ожидающих входа с утра пораньше. Дышалось легко — как всегда после посещения пункта. Будто расчистил наконец-то место в захламленной комнате для чего-то важного — осталось придумать для чего. И денег до получки теперь хватит!

— Василий? Вася! — раздалось из очереди.

Я поднял голову и увидел Леру — она стояла в самом хвосте, видно, недавно пришла.

— Лерка? Иванова! Привет! Сколько лет, сколько зим! — я подошел к ней. Невежливо было бы просто прошагать мимо.

— Господи! Сколько же мы не виделись? — она расплылась в улыбке.

— Да с самого выпускного, наверно! — Я украдкой взглянул на часы. До смены оставалось еще полчаса, мог и поболтать. — Ты чего, тоже мечту пришла сдавать?

Она кивнула и потупилась. Мне захотелось ее приободрить:

— Да ладно, не парься ты. Это не больно.

— Я знаю, — тихо проговорила он. — Уже сдавала.

— Вот, молодец! И чего отдала?

— Ну… по мелочи… Я в детстве котенка хотела. Маленького, пушистого, чтобы залазил вечером под бок и спал, а утром мурлыкал и лизал в нос. А мама не разрешала.

— Ну, ты ж теперь взрослая, мама тебе не указ. Можешь и завести!

— Теперь уже не хочу. Столько мороки. Если уезжать куда-то, надо пристраивать, об одолжении друзей просить. Шерсть повсюду. Вещи портит. И корм все время покупать. То есть… я теперь так думаю, когда мечту про кота сдала. Мне теперь это как-то…

— По барабану? — подсказал я.

— Ага, — она кивнула. — Глупо, правда?

— Почему глупо? — удивился я. — Детские мечты — самые дорогие. Много дали?

— Уже потратила, — глухо сказала Лера. — Вот снова пришла сдавать… кое-что… А ты от чего освободился сегодня?

Я задумался. В голове крутились обрывки мыслей, но ни одну не удавалось схватить за хвост.

— Уже и не помню. Ты же знаешь, как это работает. Сдал — и из сердца вон. Ладно, мне пора! Был рад тебя повидать!

— Вася… Подожди!

Я снова взглянул на часы. Опаздывать на смену и нарываться на штраф не хотелось.

— Ну, чего?

— А помнишь… — она осторожно взяла меня за руку. — Помнишь байдарочный поход в восьмом классе? И как к выпускным экзаменам вместе в библиотеке готовились до глубокой ночи?

— Ну… — я пожал плечами. — Было такое вроде бы. А что?

— Ничего, — она отпустила мою руку. — Знаешь, ты такой был…

— Какой? — Я начал раздражаться. Вот ведь пристала!

— Я тебе тогда так и не сказала… Сама не знаю почему. Стеснительная была… Но если я сейчас не скажу… будет уже поздно…

— Лер, слушай, хорошо, что мы повидались, но я правда опаздываю. Без обид. Может, пересечемся еще как-нибудь?

Она поджала губы.

— Да. Может быть. Пересечемся. Пока, Вася.

— Пока! Пусть тебе много за сегодняшнюю мечту дадут!

Я вежливо помахал рукой и поспешил на завод.

Успел к самому началу смены. Доставая пропуск, случайно вытащил из кармана чек из пункта приема. «Признаться в любви Лере Ивановой» — было написано там.

Река мертвецов

(темы «Безбрежна печаль над рекой Хуанхэ» и «Кто не спрятался, я не виноват»)

В воде что-то было.

Уже вечерело, с берега плохо видно, но я все-таки сбросил тяжелую куртку, шагнул в реку и побрел наперерез плывущему предмету. Бревно? Спальный мешок? Лишь бы не то, что мне померещилось.

Сапоги тут же увязли в липком иле — я просто вышагнул из них, оставив позади. Мелководье закончилось без предупреждения, и я ухнул с головой в ледяную воду. Отфыркиваясь, вынырнул на поверхность и как раз успел схватить проплывающий мимо предмет. Все-таки не померещилось. Это был труп. Труп подростка.

Задыхаясь, я вытащил его на берег. Перевернул на спину. Узнал.

Славик из второго подъезда. В той самой красной курточке. Таким я его и запомнил. Славик-задира. Славик-гроза-двора. Славик-а-ну-иди-сюда-шкет. Ч-черт… Маленький ненавистный сукин сын.

— Как же я хотел, чтобы ты сдох… — прошептал я. — Чтобы утонул в пруду за домом. Чтобы под машину попал… Чтобы…

Вот только Славик никак не мог быть трупом — по одной простой причине. Он не сдох. Он вырос. Как и я. Живет где-то по соседству — наверно, и не узнаю, если увижу. А значит, это какой-то другой пацан, просто похож… Просто…

По реке плыло еще одно тело. Да чтоб вас…

Чтобы выволочь этот труп на берег, пришлось потрудиться. Здоровый, словно туша кита. Мой тренер по плаванию. Царь и бог бассейна. Тот, кто считал, что издевки мотивируют, а слабакам не место в команде. Тот, кто вывел меня на бортик и при всех сказал, что я могу катиться из бассейна на все четыре стороны.

А теперь я вытащил его на сушу. Какая ирония.

Где-то совсем рядом громыхнул гром, и на лицо упали первые тяжелые капли дождя. Темная поверхность реки распустилась концентрическими кольцами, пошла рябью. Вода лилась в воду. На меня. На трупы.

На этот раз я заранее вошел в реку, чтобы не пропустить следующее тело. Только я не учел, что их будет так много…

***

Обессилев, я упал на размытую дождем землю. Тела громоздились друг на друге. Их лица были раздувшимися и бледными, но узнаваемыми, будто я видел их только вчера. Въедливая визгливая географичка. Болван-военрук. Препод с первого курса, перед которым пришлось лебезить ради зачета. Сука-вахтерша. Начальник-козлина.

Все те, кого я так ненавидел. Кто оскорбил и унизил. Кто спрятался от моего бессильного гнева в излучинах прошедших лет.

— Это что, гребаная метафора?! — заорал я в черное небо. — Если долго сидеть на берегу реки, мимо проплывет труп твоего врага, да? Очень доходчиво, блин!

Сверкнула молния, и я увидел, что река кишела трупами. Нечего было и пытаться выловить их и вытащить на берег: я просто смотрел, как они проплывают мимо. Я уже перестал их узнавать — даже тех, кто плыл на спине, открывая дождю пустые белые лица.

Почва под ногами просела, я едва успел отшатнуться назад, и вытащенные мною тела медленно и грузно завертелись в мутной воде, присоединились к своим молчаливым товарищам.

Мимо меня текла река мертвых тел. Бесконечные трупы моих врагов.

— Хватит! — закричал я. — Да хватит же!

Берег снова тряхнуло, и на этот раз я не успел отскочить, провалился в грязный селевой поток — попытался встать и нащупать твердую почву под ногами, но тела наваливались со всех сторон, толкали, тащили за собой. Я хватался за них, но они выскальзывали, крошились, оставляя под пальцами ледяную кашу, их лица бились о мое лицо, и они смеялись надо мной.

Я в последний раз вдохнул обжигающий воздух и провалился в темноту.

Накатил покой. Если это я накопил и выплеснул гнев, накопленный за всю жизнь, да так, что создал целую реку мертвецов, — значит, мне в ней и плыть. Может быть, это не они проплывают мимо меня. Может быть, это я проплываю мимо них.

Я открыл рот и вдохнул воду.

А потом сильная рука схватила меня за шиворот и выдернула наверх.

***

Солнце било в глаза, отражаясь ото льда. Легкие рвало от надсадного кашля. Я лежал на краю полыньи, а незнакомый мужик орал:

— Блин, я вижу, ты по льду… через пруд… а лед — того… ну я и… эх… — и он выругался трехэтажным матом.

Тут я его и узнал.

— Славик, ты, что ли?

И рассмеялся вперемешку с кашлем, глядя на его растерянное лицо.

Сыр в лабиринте

(тема «Вернуть, чтобы убежать»)

Джерри снова потерялся в лабиринте. Он растерянно поднимал вверх свою маленькую белую мордочку, словно пытался спросить у Андрея: куда дальше? Потом снова топал по узкому коридору и попадал в очередной тупик.

— Андрей Иванович, может хватит с него на сегодня? — спросила Маша.

Андрей рассеянно кивнул лаборантке и сверился с записями — еще вчера эта лабораторная мышь без труда находила выход. Он сделал пометку в блокноте: «Препарат SQ-529 — работает? Обсудить с Х. С.».

Буква Х что-то напомнила ему. Словно крестик, который рисуют шариковой ручкой на ладони, чтобы не забыть. Но что?

— Маша… А где Харитон Семенович? Кажется, мы на пороге удачи! С большой буквы У!

— А он разве не в отпуске? — заметила Маша.

Андрей нахмурился. Его коллега и соавтор эксперимента не мог просто так все бросить, не предупредив. Может, просто проспал, как обычно?

Он осторожно вытащил Джерри из лабиринта и пересадил в клетку. Мышонок радостно отряхнулся и подбежал к пустой миске.

— Где же твой сыр?.. — пробормотал вслух Андрей. — На букву С.

— Что? — не поняла Маша.

— Не важно. — Андрей потер лоб. — Скажите, у вас бывает такое чувство… будто вы что-то должны сделать, но не сделали?

— Да постоянно! Иногда по два раза домой возвращаюсь, чтобы проверить, не забыла ли утюг выключить! Андрей Иванович, вы чего?

Андрей вскочил как ужаленный. Утюг. С большой буквы У.

— Точно! Я утюг не выключил!

Он начал лихорадочно собираться.

— Да вы не волнуйтесь так! — успокаивала его Маша. — Жене позвоните!

— Оленька уехала на выставку в Питер! — простонал Андрей.

Он выскочил в коридор, через мгновение вернулся, схватил со стола ключи от машины и умчался домой.

***

Утюг был выключен. Андрей стоял посреди квартиры, не обращая внимания на грязь от ботинок, за которую жена бы его наверняка заругала. Если не утюг, то что тогда?

Он проверил краны с водой. Подергал ставни. Провел рукой по выстроившимся в линейку рычажкам газовой плиты. Не то.

Споткнувшись о мольберт Оленьки с незаконченным акварельным букетом, Андрей вспомнил о жене — она-то всегда все могла найти. Он набрал ее номер, но ответом ему были только гудки. Постояв на кухне, он вышел из дома.

Уже сев в машину, Андрей понял, что оставил на кухонном столе телефон. Чертыхаясь, он вернулся, сунул телефон в карман и снова обшарил всю квартиру, сам не зная, что ищет. Вернувшись в кухню, он со злости ударил ладонью по холодильнику. Магнитик с изображением куска сыра — память о медовом месяце в Швейцарии — сорвался и упал на пол.

— Холодильник… Сыр… — пробормотал Андрей. — С больших букв Х и С.

Он распахнул холодильник и поморщился.

На тарелке лежал кусок гниющего сыра.

Он вонял так же омерзительно, как препарат SQ-529 из лаборатории. Препарат, который стирал мышам воспоминания о пройденном лабиринте. Препарат, который он принял месяц назад, когда спрятал трупы. Трупы жены Оленьки и коллеги Харитона, которых он убил. Убил, застав утром в постели, когда вернулся с полдороги домой. Вернулся, потому что забыл дома сыр. Сыр, который он купил специально для мышонка Джерри. Джерри, который забывал свой лабиринт. Забывал… свой…

Что забывал Джерри? Андрей выбросил гнилой сыр в мусорное ведро, захлопнул дверцу холодильника и посмотрел на незаконченный рисунок Оленьки. Почему она не звонит из Питера? Она же собиралась туда… на выставку… Кажется…

Он еще раз проверил утюг и краны и вышел из квартиры. Спускаясь по лестнице, он набрал номер жены и долго слушал гудки.

Клаустрофобия

Многим людям неуютно в метро, в лифтах — в тесных, замкнутых пространствах, где мы чувствуем себя в ловушке, откуда не сбежать. И неважно, что опасность маловероятна или надумана — достаточно оказаться в этой тесной коробке, чтобы начать нервничать. Ладони потеют, сердце стучит, нужно что-то делать, но что, если выйти невозможно?

В пандемию ковида клаустрофобию на себе почувствовали на себе даже те, кто никогда не испытывал раньше такого чувства, — ведь это жутко день за днем сидеть в одних и тех же стенах, не имея возможности выйти наружу. Герои рассказов из этого раздела тоже чувствуют себя не в своей тарелке — в квартире, в коробке, в темноте…

Кинореференсы:

— Дьявол (Devil, США, 2010)

— Клаустрофобы (Escape Room, США, 2019)

— Куб (Cube, Канада, 1997)

— Лифт (Россия, 2006)

— Погребенный заживо (Buried, Испания, Великобритания, Франция, США, 2010)

Выход к морю

(темы «Мерцание далеких вод» и «Незапертая дверь»)

За дверью было море.

Артем тупо смотрел в проем, за которым раньше была ванная. Закрыл дверь. Открыл.

Он шагнул вперед — сырая квартира осталась позади. Солнце обрушилось как водопад — пронизало, отогрело, отпустило. Артем вдохнул соленый воздух — голова закружилась — и сел на песок.

Песок был горячим. Он сгреб его в кулак, поднес к лицу и медленно выпустил — словно наблюдал за песочными часами.

— Ну все… — прошептал Артем. — Точно крыша на карантине поехала.

Плевать.

Он кинулся в воду как есть — в халате и трениках, сбрасывая на ходу тапочки.

Море было зеленым. Прохладным. Живым. Не было промозглого апреля, и гребаной пандемии не было. Только море.

Он плескался, пока не устал. Потом вылез на берег, отдышался — и оглядел бесконечный пляж.

Вдоль берега из песка торчали двери. Очень много дверей.

За той, из которой он пришел — на песке отчетливо виднелись следы, — был его коридор, заваленный мусорными пакетами.

А потом из дверей стали выходить люди. Щурясь на солнце, они кричали, вертели головами, щупали песок, а затем кидались в море. Воздух наполнился криками на всех языках мира.

Из соседней распахнутой двери на песок вывалился толстяк с бледной кожей и рыжей бородой. На ходу вытирая сопливый нос, он пробежал мимо Артема, пробормотал «Факинг гуд!» — и нырнул в воду, кашляя и отфыркиваясь.

Артем поднял голову к синему небу и рассмеялся.

***

В тот день Артем лег спать, не почистив зубы. Зубная щетка — вместе с зубной пастой и ванной — отсутствовала. Кому какое дело, когда есть море?

***

Артем проснулся, прислушался, услышал приглушенный плеск волн и застонал.

Песок был повсюду — сколько ни проходи по квартире с пылесосом. Пробирался под простыню. Скрипел на зубах.

Артем прошаркал в коридор, приоткрыл дверь и сплюнул наружу. Он уже несколько дней не выходил к морю. Во-первых, он сильно обгорел. А во-вторых, в воду не хотелось. Люди плавали там, как лосось во время нереста. Да и путь теперь преграждали кучи мусора — медицинские маски, огрызки, пустые бутылки…

Артем уткнулся лбом в проклятую дверь. Как же он мечтал о ванной! О персональной уютной ванной с облупленной плиткой — где он мог бы не торопясь, с наслаждением почистить зубы и принять душ, не боясь, что мимо кто-нибудь — или что-нибудь — проплывет.

Он прошел на кухню, открыл холодильник и выругался — внутри было пусто. На полу виднелись чужие грязные следы.

Дверь распахнулась, и в коридор ввалился пьяный рыжебородый сосед.

— Оу… Cорри! — крякнул он и чихнул так оглушительно, что забрызгал обои.

— Опять? Да пошел ты! — заорал Артем.

Он накинулся на чужака с кулаками, не задумываясь о социальной дистанции, вытолкал за порог и захлопнул за ним дверь.

— Пошел ты! — заорал он, задыхаясь. — И море свое забирай!

Шум моря оборвался. Очень медленно, по миллиметру, Артем приоткрыл дверь.

А через минуту сидел на полу в ванной и плакал счастливыми дурацкими слезами, сжимая в руке зубную щетку.

— Кажется, теперь я карантин переживу, — прошептал он.

Кот был еще жив

(тема «Живой или мертвый, ты останешься здесь»)

Кот был еще жив.

Эрвин вздохнул, почесал подбородок сквозь седую бороду и захлопнул крышку дрожащей рукой. Взял толстый журнал наблюдений, перевернул страницу и неровным почерком вписал: «13 мая, 19:00. Живой».

Ему показалось, что кот мяукнул из-под крышки, но старик точно знал, что такого быть не может. Для чистоты эксперимента, призванного доказать невеждам неполноту квантовой механики, допускался только визуальный контакт над подопытным.

Минуты ползли раздражающе медленно. Эрвин снова вздохнул — ему хотелось поговорить, а разговоры человека в одиночестве — плохой признак, так говорит доктор. Другое дело — болтать с котом.

В лаборатории было жарко и душно. Эрвин вытер пот со лба и лысины засаленным рукавом лабораторного халата, подошел к окну, подергал ручки. Закрыто, да еще и забрано плотной металлической сеткой, так что даже улицу не разглядеть. Чертовы правила безопасности.

Он взглянул на часы. Уже можно.

Крышка отодвинулась с противным скрипом — подопытный был еще жив.

— Эй! — сказал Эрвин.

Рыжий нахмурившийся кот недовольно посмотрел на него из коробки снизу вверх, щурясь от света единственным глазом. Второй был явно потерян в уличных боях.

— Что, дружок… — проговорил старик как можно мягче. — Скучаешь там?.. Я тоже.

Он помолчал.

— Ты голодный, наверное…

Кот мяукнул.

Эрвин инстинктивно оглянулся — в комнате никого не было, но, как говорится, и у стен есть глаза. Поймут, что он нарушает правила эксперимента, — в два счета отправят на пенсию. И тогда он останется наедине со своей болезнью Паркинсона и без Нобелевской премии.

— Сейчас, рыжий… — пробормотал Эрвин. — Потерпи.

Он закрыл крышку, торопливо вписал в журнал «19:20. Живой» и заторопился к выходу — в коридоре был автомат с бутербродами; хлеб можно съесть самому, а колбасу отдать пленнику.

Старик дернул ручку двери — та не поддалась. Эрвин нахмурился, глядя, как дрожит рука (в последнее время тремор стал усиливаться), если это заметят наверху, ему несдобровать. Он попробовал толкать ручку в обе стороны — безуспешно.

— Эй! — крикнул он. — Есть кто живой? Меня закрыли!

Старик приложил ухо к двери — тишина.