Бесплатный фрагмент - Я и Ты, или Диалог с Мартином Бубером

Мартин Бубер

Я и Ты,

Авторизированный перевод Михаила Эльмана

Мартин Бубер; один из самых влиятельных философов ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз — на Нобелевскую премию по литературе. Самая известная его работа — «Я и Ты» (Википедия)

Первое предисловие

Мартин Бубер — выдающийся мыслитель нашего времени.* Как и все великие мыслители, он опередил свой век. Ему не присудили Нобелевскую премию мира, это нельзя было сделать по чисто политическим причинам. Ему не присудили и Нобелевскую премию по литературе. Он заслужил и её, однако присудить философу литературную премию — значит не признать его философом. До сих пор ни на одном языке не издано и полное собрание его сочинений. Тем не менее, влияние Бубера на современный мир весьма значительно. Его книги есть во всех университетских библиотеках Запада, число исследований, посвящённых его работам, давно перевалило за тысячу и продолжает расти нескончаемым потоком. Написаны подробные биографии Бубера, а также воспоминания о нём. Русскоязычному читателю Мартин Бубер практически не знаком. В бывшем Советском Союзе его работы были запрещены и хранились в спецфондах. За пределами России на русском языке, были изданы только отдельные статьи и исторические исследования, не дающие представления о мировоззрении философа. Однако в семидесятых годах в России были нелегально переведены и размножены в «самиздате» некоторые работы Бубера, в том числе и его главная книга «Я и Ты». ** Над переводом работала группа переводчиков, по соображениям конспирации не знавших друг друга. Эта и другие причины привели к тому, что этот перевод нельзя назвать удачным. Ещё одна попытка перевести на русский основную работу Мартина Бубера на русский была предпринята в девяностые годы. *** В это время на рынок хлынуло огромное количество ранее запрещённой литературы, и никто не обращал внимание на содержание и качество перевода.

Моя ос­нов­ная за­дача со­стоя­ла в том, что­бы сде­лать эту уни­каль­ную по глу­би­не са­мо­по­зна­ния и по­ни­ма­ния ми­ра кни­гу Бу­бе­ра дос­туп­ной ши­ро­ко­му кру­гу чита­те­лей. Я не стре­мил­ся к до­слов­но­сти, это в дос­та­точной ме­ре сво­бод­ный пе­ре­вод, я ста­рал­ся со­хра­нить мысль и ми­ро­ощу­ще­ние ав­то­ра, точность его об­ра­зов, рит­ми­ку и жи­вое ды­ха­ние его речи. В тек­сте мно­го при­мечаний, но вы ни­где не найдете ре­мар­ки «при­мечание пе­ре­водчика». Я не пы­тал­ся вме­ши­вать­ся в диа­лог чита­те­ля с Бу­бе­ром, я толь­ко ста­рал­ся по­мочь это­му диа­ло­гу. Часть при­мечаний — это «из­держ­ки» пе­ре­во­да, вы­зван­ные не­сов­па­де­ни­ем по­ня­тий в раз­личных язы­ках, мно­гие дру­гие — это толь­ко по­этичес­кие ас­со­циа­ции. Я не хочу приводить здесь какую-либо биографическую информацию о Бубере. Подробности его жизни не охватывают его души. Об этом только лишь можно сказать с библейской краткостью: «Жил человек праведный и слышал своё эхо, отражённое от небес…» ****

Пе­ре­во­дить Бу­бе­ра — все рав­но, что пе­ре­во­дить по­эта. Мир Бу­бе­ра па­ра­док­са­лен, язык пла­стичен и вы­ра­зи­те­лен, мысль изу­ми­тель­но точна. Однако это вовсе не беллетристика, книга не поддаётся читателю с первого прочтения, во многом это объясняется внутренней позицией читателя, как правило, получившего воспитание и образование, внушающее воинственное неприятие религии. Но, это и не религия, а скорее то, что за ней стоит: человек и его я, рок и свобода, диалог между Богом и человеком, судьба цивилизации.

Надо быть мужественным, чтобы отбросить догмы и предрассудки, надо иметь доброе, страдающее сердце, чтобы так стремиться к истине и справедливости, надо обладать бесстрашием, чтобы прозреть и увидеть мир таким, каким его увидел Бубер.

* Родился в 1878 году, умер в 1965.

** Издана на немецком в 1923 году, на английском в 1937.

*** Бубер Мартин. Два образа веры М.: Республика, 1995. — 464 с.

Серия: Мыслители XX века

**** «Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своём; Ной ходил перед Богом.» Бытие: 6.9.

Второе предисловие

Пер­во­началь­но я хо­тел ог­ра­ничить­ся ко­рот­ким всту­п­ле­ни­ем, но по­сле то­го как бы­ла сде­ла­на пер­вая ре­дак­ция пе­ре­во­да, с ко­то­рой в той или иной сте­пе­ни оз­на­ко­мил­ся дос­та­точно ши­ро­кий и раз­но­об­раз­ный круг зна­ко­мых и не­зна­ко­мых мне лю­дей, воз­ник­ла не­об­хо­ди­мость дать хо­тя бы крат­кую об­зор­ную ин­фор­ма­цию об этой кни­ге и ее ав­то­ре. Та­кая не­об­хо­ди­мость вы­зва­на тре­мя причина­ми. Во пер­вых; как пра­ви­ло, с от­сут­ст­ви­ем ка­ко­го-ли­бо пред­ва­ри­тель­но­го зна­ком­ст­ва чита­те­ля с творчес­т­вом Бу­бе­ра. Во вто­рых; по­этичес­кой «за­гру­жен­но­стью» тек­ста са­мой этой кни­ги и свя­зан­ной с этим труд­но­стью по­ни­ма­ния. И в треть­их; с об­ви­не­ния­ми по мо­ему ад­ре­су в «про­из­воль­ном тол­ко­ва­нии Бу­бе­ра». Что­бы в ка­кой-то ме­ре ис­ключить по­доб­ные об­ви­не­ния, а так­же и по­то­му, что я не чув­ст­вую се­бя впра­ве да­вать ка­кую ли­бо дру­гую оцен­ку творчес­т­ву Бу­бе­ра, кро­ме как по­этичес­кую, у ме­ня не ос­та­ет­ся дру­го­го вы­бо­ра как только об­ра­тить­ся к ав­то­ри­те­там и дать чита­те­лю воз­мож­ность уви­деть эту кни­гу через вос­при­ятие лю­дей про­фессиональ­но за­ни­маю­щих­ся ис­сле­до­ва­ни­ем и пе­ре­во­дом ра­бот Мар­ти­на Бу­бе­ра. Итак, это вто­рое пре­ди­сло­вие со­сто­ит из трех значитель­ных от­рыв­ков из пре­ди­сло­вий к ра­бо­там Мар­ти­на Бу­бе­ра в раз­ное вре­мя на­пи­сан­ных тре­мя раз­личны­ми ав­то­ра­ми. Я не за­давал­ся какой-либо целью при под­бо­ре от­рыв­ков, я толь­ко стре­мил­ся к то­му, что­бы они вза­им­но до­пол­ня­ли друг дру­га, и тем са­мым соз­да­ва­ли не­кую об­щую кар­ти­ну.

Н. Прат (Из предисловия к сборнику избранных работ Мартина Бубера) *

Мар­тин Бу­бер (1878—1965) — один из ве­ду­щих ре­ли­ги­оз­ных мыс­ли­те­лей на­ше­го ве­ка — не яв­ля­ет­ся ни ака­де­мичес­ким фи­ло­со­фом, ни про­фес­сио­наль­ным тео­ло­гом. Поль­зу­ясь язы­ком фи­ло­со­фии и тео­ло­гии для вы­ра­же­ния сво­их идей, он не за­ни­ма­ет­ся философскими или тео­ло­гичес­ки­ми про­бле­ма­ми как та­ко­вы­ми. Го­раз­до боль­ше его ин­те­ре­су­ют по­все­днев­ные встречи чело­ве­ка с ми­ром. Ис­ключитель­ная си­ла и обая­ние, при­су­щие Бу­бе­ру как чело­ве­ку и мыс­ли­те­лю про­ис­те­ка­ют в значитель­ной ме­ре из то­го фак­та, что в его про­из­ве­де­ни­ях от­ра­зил­ся тра­гичес­кий опыт при­об­ретенный чело­вечес­т­вом в ХХ сто­ле­тии, его стрем­ле­ние и на­де­ж­ды. Фи­ло­со­фия Бу­бе­ра сви­де­тель­ст­ву­ет об ис­ключитель­но пло­до­твор­ном взаи­мо­дей­ст­вии ме­ж­ду, уходящим в глубины человеческого существа, вос­точным ре­ли­ги­оз­ным ми­ропо­ни­ма­ни­ем и ев­ро­пей­ской, в осо­бен­но­сти не­мец­кой, куль­ту­рой.

В 1892 году М. Бубер покинул дом деда в Зальцбурге, где прошло его детство и начал учится в светской гимназии во Львове. Затем он продолжает образование в университетах Вены и Берлина. Значительное влияние на Бубера, так же как на многих других его современников оказал Ф. Ницше, отвергавший традиционные ценности западной цивилизации во имя утверждения жизни, её стихийных сил. На вызов брошенный Ницше откликнулись многие европейские мыслители и писатели, в том числе и молодой Бубер. Влияние Ницше сказалось и в увлечении Бубера идеями поздних романтиков. Его роднила с ними эмоциональность стиля и страстная увлечённость искусством. Отсюда поэтический тон присущий философским сочинениям Бубера. Однако для формирования мировоззрения Бубера особое значение имела его дружба с Густавом Ландауэром. Как и Ландауэр, Бубер предпочитал централизованной государственной власти малые ассоциации, в которых может быть достигнуто подлинно человеческое общение. Возрождение кантианства в особенности в интерпретации Германа Когена, привело Бубера в соприкосновение с основной тенденцией немецкой философской традиции. Однако, как отмечалось выше, Бубера никогда не интересовала философия как таковая, он проявлял гораздо больший интерес к конкретным социальным и культурным проблемам.

* Мартин Бубер, «Избранные произведения». Иерусалим, 1978.

Здесь сказалось влияние его наставников: Георга Зиммеля, социолога с философской ориентацией и Вильгельма Дильтея, основоположника философии культуры.

Будучи студентом Бубер увлекался мистическими учениями в рамках различных религиозных традиций. Его докторская диссертация была посвящена исследованию взглядов ряда христианских мистиков эпохи Возрождения и Реформации, ранние произведения Бубера, написанные под влиянием Ницше, исполнены мистической страстью к единству с Абсолютом, чьё бытиё и мощь составляют основу мира. В последствии Бубер всячески подчёркивал подлинную реальность мира повседневного опыта, который мистики считали иллюзорным.

Новым источником вдохновения для Бубера стало знакомство с произведениями датского религиозного мыслителя Серена Кьеркегора, который восставал против философского рационализма во имя нерассуждающей веры. Религиозное мировоззрение Кьеркегора оказало мощное влияние на Бубера; оно показало, каким образом современный человек может творчески отнестись к призыву, содержащемуся в Библии. Своим экзистенциальным пониманием истины Бубер в значительной мере обязан Кьеркегору. При всём своём восхищении им Бубер, однако, отвергал его индивидуалистический подход к религии и пессимистический взгляд на человека. Философия Бубера делается более экзистенциальной и менее мистической. Притязание мистиков на единство с абсолютом стали казаться ему несостоятельными. В своей главной работе «Я и Ты», опубликованной в 1923 году, он резко критиковал акцентирование мистического единства и говорил вместо этого об отношении — отношении наиболее полно выражающемся в любви между мужем и женой — как о ключе понимания смысла человеческого существования. Книга «Я и Ты» явилась самым ярким выражением философии Бубера.

Фи­ло­со­фия Бу­бе­ра, со­дер­жа­щая­ся в его мно­гочис­лен­ных про­из­ве­де­ни­ях, и пре­ж­де все­го в кни­ге «Я и Ты», по­лучила на­зва­ние «диа­ло­гичес­кой». Со­глас­но Бу­бе­ру, философские про­бле­мы воз­ни­ка­ют толь­ко ко­гда лю­ди размыш­ля­ют о «ре­аль­ных» во­про­сах, то есть о во­про­сах, ко­то­рые за­тра­ги­ва­ют не один ин­тел­лект, но все су­ще­ст­во чело­ве­ка. Бу­бер не оди­нок сре­ди со­вре­мен­ных фи­ло­софов в сво­ем подчер­ки­ва­нии жизненной значимо­сти в качес­т­ве ис­ход­но­го и ко­нечно­го пунк­та фи­ло­со­фии. Он бли­зок в этом к дос­та­точно пестрой груп­пе мыс­ли­те­лей по­лучив­ших на­зва­ние «эк­зи­стен­циа­ли­стов». В от­личие от тра­ди­ци­он­ных ра­цио­на­ли­стов и эм­пи­ри­ков, эк­зи­стен­циа­ли­сты соз­на­тель­но за­ни­ма­ют по­зи­цию стра­ст­ной за­ин­те­ре­со­ван­но­сти, субъ­ек­тив­ной во­влеченно­сти в ре­ше­ние фи­ло­соф­ских во­про­сов. Это сбли­жа­ет фи­ло­со­фию эк­зи­стен­циа­лиз­ма с од­ной сто­ро­ны с мис­ти­кой, а с дру­гой сто­ро­ны — с ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­рой. В кни­ге «Я и Ты» род­ст­во Бу­бе­ра с эк­зи­стен­циа­лиз­мом очевид­но; по­ми­мо ху­до­же­ст­вен­но­го яр­ко­го спо­со­ба из­ло­же­ния, ее ха­рак­те­ри­зу­ет стра­ст­ная во­влеченность в ре­ше­ние про­бле­мы. Од­на­ко мысль Бу­бе­ра ис­пы­та­ла глу­бо­кое воз­дей­ст­вие ми­ро­ут­вер­ждаю­щей биб­лей­ской про­рочес­кой тра­ди­ции, и это влия­ние от­личает ее от пес­си­ми­стичес­ко­го ин­ди­ви­дуа­лиз­ма дру­гих пред­ста­ви­те­лей этой шко­лы — от Кьер­ке­го­ра до Сартра. Имен­но слия­ние эк­зи­стен­ци­аль­но­го мыш­ле­ния с жиз­не­ут­вер­ждаю­щим му­же­ст­вен­ным ду­хом тво­ре­ния со­став­ля­ет ве­ли­кий вклад Мар­ти­на Бу­бе­ра в со­вре­мен­ную философскую мысль.

«Я и Ты» начина­ет­ся сле­дую­щим за­яв­ле­ни­ем: «Для чело­ве­ка мир двой­ст­вен, в соответствии с его двой­ст­вен­ным от­но­ше­ни­ем к не­му». Тер­мин «от­но­ше­ние» сле­ду­ет по­ни­мать не в пси­хо­ло­гичес­ком смыс­ле, но в смыс­ле фун­да­мен­таль­ной по­зи­ции, спо­со­ба бы­тий­ст­вен­но­го взаи­мо­дей­ст­вия чело­вечес­ко­го «я» с ми­ром и всем, что в нем на­хо­дит­ся. Бу­бер на­зы­ва­ет эти две фун­да­мен­таль­ные по­зи­ции от­но­ше­ния­ми «Я — Ты» и «Я — Оно». Точно так же, как все су­ще­ст­ва мо­гут рас­смат­ри­вать­ся как объ­ек­ты в бес­стра­ст­ном отчужденном со­стоя­нии «Я — Оно», так и вся­кое бы­тие мо­жет ста­но­вить­ся партнером и со­бе­сед­ни­ком чело­ве­ка в личном за­ин­те­ре­со­ван­ном от­но­ше­нии «Я — Ты». От­но­ше­ния «Я — Ты» наи­бо­лее пол­но реа­ли­зу­ют­ся в люб­ви ме­ж­ду му­жем и же­ной. Здесь воз­ни­ка­ет то, что Бу­бер на­зы­ва­ет об­раз­цо­вой свя­зью, ко­гда два чело­ве­ка рас­кры­ва­ют друг дру­гу се­бя как «Ты». Од­на­ко от­но­ше­ние «Я — Ты» мо­жет воз­ник­нуть не толь­ко ме­ж­ду дву­мя людь­ми, но и ме­ж­ду чело­ве­ком и при­ро­дой, или чело­ве­ком и про­из­ве­де­ни­ем ис­кус­ст­ва. В от­но­ше­нии «Я — Ты» пре­одо­ле­ва­ет­ся отчуж­де­ние: чужое бы­тие ста­но­вит­ся ис­ключитель­ным цен­тром вни­ма­ния и ут­вер­жда­ет­ся не­за­ви­си­мо от це­лей переживающего встречу с ним «Я». В об­лас­ти «Ты», ко­то­рая ох­ва­ты­ва­ет все важ­ные во­про­сы чело­вечес­кой судь­бы, не­воз­мож­ны объ­ек­тив­ное ис­сле­до­ва­ние и про­вер­ка. Со­глас­но Бу­бе­ру, все стрем­ле­ния фи­ло­со­фов най­ти объ­ек­тив­ный кри­те­рий ис­ти­ны столь же бес­плод­ны, как и по­пыт­ки ал­хи­ми­ков най­ти «фи­ло­соф­ский ка­мень».

Ис­ти­на для Бу­бе­ра, как для дру­гих эк­зи­стен­циа­ли­стов, яв­ля­ет­ся ско­рее со­дер­жа­ни­ем мо­раль­ных уст­рем­ле­ний, чем ин­тел­лек­ту­аль­ным ре­ше­ни­ем про­блем. Это не объ­ек­тив­ная, но «чело­вечес­кая» ис­ти­на. Бу­бер ут­вер­жда­ет су­ще­ст­во­ва­ние Аб­со­лю­та как по­след­ней ос­но­вы бы­тия и ис­ти­ны, од­на­ко он от­ка­зы­ва­ет­ся при­знать аб­со­лют­ную значимость за ка­ки­ми-ли­бо чело­вечес­ки­ми фор­ма­ми вы­ра­же­ния это­го Аб­со­лю­та. Лю­ди мо­гут жить в ис­ти­не, но они не мо­гут ее вы­ра­зить до кон­ца. Язык по­ня­тий не­спо­со­бен уло­вить смысл от­но­ше­ния «Я-Ты» и вы­ра­зить его в фор­ме су­ж­де­ний; од­на­ко он мо­жет дать о нем не­ко­то­рое пред­став­ле­ние. Язык са­мо­го Бу­бе­ра сто­ит бли­же к ин­тим­ной не­по­сред­ст­вен­но­сти это­го от­но­ше­ния, чем язык большинства фи­ло­со­фов. В ка­ж­дом «Ты» со­глас­но Бу­бе­ру, мы об­ра­ща­ем­ся к вечно­му «Ты», к жи­во­му Бо­гу как си­ле, ле­жа­щей в ос­но­ве вся­ко­го от­но­ше­ния «Я-Ты», к вер­хов­но­му парт­не­ру вся­ко­го диа­ло­га. Еди­ный Бог воз­ни­ка­ет из мно­же­ст­ва встреч с вечным «Ты», а не как объ­ект. Его при­ро­да не мо­жет быть вы­ра­же­на в по­ня­ти­ях. Раз­личие ме­ж­ду ре­ли­ги­ей и фи­ло­со­фи­ей — это раз­личие ме­ж­ду встречей с бо­же­ст­вом и объ­ек­ти­ва­ци­ей этой встречи в мыс­ли. По­сколь­ку мы встречаем­ся с Бо­гом толь­ко в от­но­ше­ния «Я-Ты», мы не мо­жем знать, ка­ков Он «в Се­бе». Мы мо­жем го­во­рить о Нем как о личнос­ти, од­на­ко лишь сим­во­личес­ки, по­сколь­ку в жи­вой встрече с на­ми Он пред­ста­ет пе­ред на­ми как личность. Сим­во­лы не­об­хо­ди­мы для пе­ре­дачи ре­ли­ги­оз­но­го опы­та. Од­на­ко Бу­бер пре­ду­пре­ж­да­ет, что ко­гда сим­во­лы бо­же­ст­вен­но­го начина­ют упот­реб­лять­ся в бу­к­валь­ном и объ­ек­тив­ном смыс­ле, они пе­ре­ста­ют ука­зы­вать на Бо­га — парт­не­ра встречи. В кон­це кон­цов они за­кры­ва­ют путь к Не­му, и Он по­ки­да­ет эти объ­ек­ти­ви­ро­ван­ные сим­во­лы.

Бу­бер поль­зу­ет­ся тер­ми­ном «вечное Ты», что­бы подчерк­нуть не­объ­ек­ти­ви­руе­мый ха­рак­тер встречи чело­ве­ка с Бо­гом, так же как ее не­раз­рыв­ную связь со встречами, про­ис­хо­дя­щи­ми в по­все­днев­ной жиз­ни. Бо­гом нель­зя «об­ла­дать», — Его мож­но толь­ко встречать. Встречи с вечным «Ты» составляют ос­но­ву яв­ле­ния, на­зы­вае­мо­го тео­ло­га­ми «от­кро­ве­ни­ем». Не­об­хо­ди­мой час­тью бу­бе­ров­ско­го по­ни­ма­ния от­но­ше­ния ме­ж­ду Бо­гом и чело­ве­ком яв­ля­ет­ся убе­ж­де­ние, что жи­вой Бог не толь­ко от­кры­ва­ет, но и скры­ва­ет се­бя. В нем со­дер­жит­ся про­тест про­тив лю­бой ре­ли­гии или тео­ло­гии, ко­то­рая стре­мит­ся исчер­пать тай­ну в дог­ма­тичес­ких или сис­те­ма­тичес­ких фор­му­ли­ров­ках. Все ре­ли­гии пред­пи­сы­ва­ют оп­ре­де­лен­ные дей­ст­вия, на­значение ко­то­рых — при­вес­ти ве­рую­ще­го в долж­ное от­но­ше­ние к Аб­со­лю­ту. И все они не­из­беж­но за­тем­ня­ют эту ко­нечную цель, вы­дви­гая на пер­вый план дог­ма­ты и ри­ту­ал и с течени­ем вре­ме­ни пре­вра­щая их в са­мо­цель. Су­ще­ст­во­ва­ние Бо­га нель­зя до­ка­зать — его мож­но толь­ко пе­ре­жить в не­по­сред­ст­вен­ной встрече.

По ме­ре то­го, как мысль Бу­бе­ра ста­но­ви­лась все бо­лее зре­лой, кри­стал­ли­зу­ясь в той фор­ме, ко­то­рая на­шла свое вы­ра­же­ние в кни­ге «Я — Ты», она все боль­ше об­ра­ща­лась к Биб­лии. Здесь Бу­бер на­шел со­вер­шен­ное вы­ра­же­ние «диа­ло­га ме­ж­ду не­бом и зем­лей», ме­ж­ду Бо­гом и чело­ве­ком.

Бу­бер не пре­тен­ду­ет на «воз­вра­ще­ние» к Биб­лии. Та­кой под­ход мо­жет при­вес­ти лишь к ре­ак­ци­он­ным по­пыт­кам на­вя­зать ус­та­рев­шие дог­мы про­шлых ве­ков жи­вой, из­ме­няю­щей­ся дей­ст­ви­тель­но­сти. Под­ход Бу­бе­ра к Биб­лии — от­кро­вен­но ин­тер­при­та­тор­ский и се­лек­тив­ный. В этом смыс­ле он дви­жет­ся в рус­ле за­пад­ной ре­ли­ги­оз­ной тра­ди­ции. Од­на­ко в сво­ем под­хо­де к Биб­лии Бу­бер опи­ра­ет­ся на фи­ло­со­фию, ко­то­рая са­ма ин­тим­но свя­за­на с ней. Ес­ли Бу­бер ин­тер­пре­ти­ру­ет Биб­лию в ду­хе сво­ей диа­ло­гичес­кой философии, то са­ма Биб­лия ока­за­ла ре­шаю­щее влия­ние на раз­ви­тие этой фи­ло­со­фии. Бу­бер, не­со­мнен­но, свя­зан с так на­зы­вае­мой «выс­шей кри­ти­кой» биб­лей­ских тек­стов, вы­рос­шей в ХIХ ве­ке на почве ли­бе­раль­ной протестантской тео­ло­гии. Он прини­ма­ет тех­ни­ку, раз­ра­бо­тан­ную шко­лой Вель­хау­зе­на, на­ря­ду с ее дос­ти­жениями в та­ких об­лас­тях, как ис­сле­до­ва­ние ев­рей­ской грам­ма­ти­ки и биб­лей­ской ар­хео­ло­гии. Од­на­ко он от­вер­га­ет край­но­сти биб­лей­ской кри­ти­ки, ко­то­рая подчас под­верг­ла со­мне­нию тра­ди­ци­он­ную эк­зе­ге­ти­ку и хро­но­ло­гию и по­зво­ля­ла се­бе вно­сить про­из­воль­ные ис­прав­ле­ния в биб­лей­ские тек­сты.

Критики школы Вельхаузена учили, что Библия — это человеческий документ, отражающий исторические условия своей эпохи. Бубер напоминает этим критикам, что они сами — продукт интеллектуального климата конца XIX начала ХХ века. В последние десятилетия прогресс в изучении истории и культуры Ближнего Востока и отказ от наивных формулировок «религиозной эволюции» оказали отрезвляющее действие на библейскую критику. В то время как последние достижения в области изучения Библии подтверждают многие из выводов Бубера, они не связаны однако с его влиянием. Это объясняется в значительной степени тем, что Бубер — не объективный исследователь библейских текстов, но страстный свидетель о вере. Подход Бубера к Библии основан на положении, что суждения о людях и событиях, особенно о людях и событиях столь эпохального характера, требует экзистенциальных категорий интерпретации, диалогической реконструкции библейских сказаний.

Для того, чтобы приблизится к реальности, о которой свидетельствуют библейские тексты, мы должны, по мнению Бубера, ясно сознавать, в какой мере эти тексты подвержены влиянию традиции, и уметь проникать вглубь до самого древнего пласта повествования. Эта процедура не даёт нам объективного отчёта о том, что происходило в действительности, однако она может помочь нам понять, как древние видели события своей истории. Согласно Буберу, Библия исторична в глубочайшем смысле, поскольку повествует о великих событиях в жизни человечества и содержит глубокое понимание смысла истории как воплощение божественного плана.

Чудеса, описанием которых изобилует Библия, не являются в глазах Бубера сверхъестественными событиями; подлинное чудо заключено в потрясающем опыте события, когда обычное соотношение причин и следствий как бы становится прозрачным и сквозь него просвечивает иная высшая сила. В отличие от буквального понимания чуда, буберовское диалогическое его понимание селективно в деталях, но улавливает экзистенциальное значение события, почитаемого в качестве чудесного.

Подход Бубера не отражает приверженности к догматическим формулам какой — либо религиозной традиции. Вот как он формулирует своё понимание откровения:

«… Моя соб­ст­вен­ная ве­ра в от­кро­ве­ние, ко­то­рая не сме­ша­на ни с ка­кой „ор­то­док­си­ей“, не оз­начает, что за­кончен­ные вы­ска­зы­ва­ния о Бо­ге бы­ли пе­ре­да­ны с не­бес на зем­лю. Она ско­рее оз­начает, что чело­вечес­кая суб­стан­ция рас­плав­ля­ет­ся ду­хов­ным огнем, ко­то­рый нис­хо­дит на нее, и то­гда из нее выры­ва­ет­ся сло­во, вы­ска­зы­ва­ние, чело­вечес­кое по смы­слу и форме, челове-ческое понятие и человеческая речь, которые свидетельствуют, однако, о Том, кто вызвал их, и о Его воле».

Со­суд от­кро­ве­ния, про­рок, все су­ще­ст­во ко­то­ро­го ста­но­вит­ся «ус­та­ми Божь­и­ми», от­вечает Бо­гу, с ко­то­рым он на­хо­дит­ся в от­но­ше­нии «Я — Ты», и за­тем пе­ре­во­дит сло­во Бо­жие на чело­вечес­кий язык. Про­ро­ки и дру­гие вос­при­ем­ни­ки бо­же­ст­вен­но­го от­кро­ве­ния не яв­ля­ют­ся пас­сив­ны­ми ору­дия­ми для за­пи­си та­ин­ст­вен­ных слов «свы­ше». Хо­тя лю­ди, не­со­мнен­но, из­ме­ня­ют со­дер­жа­ние от­кро­ве­ния в со­от­вет­ст­вии с ог­ра­ничен­ным ха­рак­те­ром соб­ст­вен­ной при­ро­ды, то есть в со­от­вет­ст­вии с ог­ра­ничения­ми, на­ло­жен­ны­ми на них их личны­ми осо­бен­но­стя­ми и куль­тур­ной сре­дой в ко­то­рой они жи­вут, биб­лей­ское от­кро­ве­ние не сле­ду­ет по­ни­мать в чис­то­чело­вечес­ких тер­ми­нах, как про­дукт творчес­т­ва «ре­ли­ги­оз­ных ге­ни­ев». Оно пред­став­ля­ет со­бой смесь бо­же­ст­вен­но­го и чело­вечес­ко­го эле­мен­тов, причем до­ля ка­ж­до­го из них не под­дается объ­ек­тив­но­му оп­ре­де­ле­нию. Это значит, что чело­век ве­ры все­гда дол­жен жить в «свя­щен­ной не­уве­рен­но­сти»; ве­ра долж­на включать, а не ис­ключать со­мне­ние.

Бог биб­лии — это не все­мо­гу­щий вол­шеб­ник, пе­ре­дви­гаю­щий лю­дей как шах­мат­ные фи­гу­ры, но Бог дей­ст­вую­щий в рам­ках ог­ра­ничений, ко­то­рые Он сам на Се­бя на­ло­жил. Он хочет соз­дать та­кое су­ще­ст­во, ко­то­рое мог­ло бы всту­пить с ним в диа­лог. Он как бы стал лично­стью, что­бы лю­бить чело­ве­ка и быть им лю­би­мым. Бог не при­ну­ж­да­ет не­по­кор­но­го чело­ве­ка, не по­дав­ля­ет его во­ли. Он хочет дей­ст­во­вать с ее по­мо­щью и через нее. В гла­зах Бу­бе­ра биб­лей­ское по­ве­ст­во­ва­ние объ­е­ди­не­но мес­си­ан­ской на­де­ж­дой, ко­то­рая ро­ж­да­ет­ся из не­удачных по­пы­ток лю­дей осу­ще­ст­вить во­лю Бо­жию. Он про­сле­жи­ва­ет ис­то­рию мес­си­ан­ской идеи, ее раз­ви­тие в раз­ных кни­гах Биб­лии. Выс­шим про­яв­ле­ни­ем мес­сиа­низ­ма яв­ля­ет­ся, со­глас­но Бу­бе­ру, про­рочес­кое слу­же­ние. Про­рочес­т­во Бу­бер про­ти­во­пос­тав­ля­ет апо­ка­лип­ти­ке, ко­то­рая пред­ска­зы­ва­ет ко­нец ми­ра, вечное бла­жен­ст­во пра­вед­ных и вечные му­ки их вра­гов. Про­рок об­ра­ща­ет­ся к на­ро­ду с пре­ду­пре­ж­де­ни­ем и при­зы­вом. Дра­ма, о ко­то­рой го­во­рят про­ро­ки, ра­зыг­ры­ва­ет­ся в пре­де­лах ис­то­рии; ее дей­ст­вую­щие ли­ца — лю­ди, на­деленные сво­бо­дой и спо­соб­ные к при­ня­тию ответственных ре­ше­ний. Про­рочес­кое ви­де­ние Мес­сии ко­ре­нит­ся в ис­то­рии и пред­по­ла­га­ет ак­тив­ность лю­дей; апо­ка­лип­ти­ка ожи­да­ет сверхъ­ес­те­ст­вен­но­го спа­си­те­ля, по­слан­но­го свы­ше.

Бу­бер при­обрел все­мир­ную из­вест­ность как один из ве­ду­щих мыс­ли­те­лей на­ше­го вре­ме­ни. Его влия­ние на фи­ло­со­фов раз­личных на­прав­ле­ний бы­ло чрез­вычай­но ве­ли­ко.

Ро­нальд Гре­гор Смит. (Из пре­ди­сло­вия переводчика ко вто­ро­му анг­лий­ско­му из­да­нию «Я и Ты». *

Про­шло уже почти три­дцать пять лет с тех пор как Ich und Du впер­вые поя­ви­лось в Гер­ма­нии, и бо­лее два­дца­ти лет со вре­ме­ни пер­во­го анг­лий­ско­го из­да­ния. С то­го вре­ме­ни эта кни­га Мар­ти­на Бу­бе­ра ста­ла ши­ро­ко из­вест­ной. В этой ра­бо­те, так же как и в по­сле­дую­щих, до­пол­няю­щих или ил­лю­ст­ри­рую­щих ее, Бу­бер вы­ра­зил нечто чрез­вычай­но важ­ное и ин­те­рес­ное для мыс­ли­те­лей и про­фес­сио­на­лов, ра­бо­таю­щих в са­мых раз­личных об­лас­тях: для пе­да­го­гов и врачей, по­ли­ти­ков и со­цио­ло­гов, биб­лей­ских кри­ти­ков и да­же для по­этов, и, ко­нечно же, для тео­ло­гов и фи­ло­со­фов. В мо­ем пер­во­началь­ном пре­ди­сло­вии я пы­тал­ся вы­ра­зить свое вос­хи­ще­ние революционной про­сто­той со­дер­жа­ния «Я и Ты». Мно­гие из пер­вых чита­те­лей в этом смыс­ле по­шли еще даль­ше, вплоть до то­го, что не­ко­то­рые бы­ли склон­ны считать, что «Я и Ты» — это толь­ко по­вто­ре­ние то­го, что ис­крен­ний чита­тель мо­жет най­ти в Но­вом За­ве­те, осо­бен­но в учении Хри­ста. Без­ус­лов­но, в этом есть до­ля прав­ды: мысль Бу­бе­ра на­столь­ко по­гру­же­на в ду­хов­ную ре­аль­ность Биб­лии, что он спо­со­бен при­от­крыть, вы­ра­зить и по­ка­зать нам эту уни­каль­ную си­лу, ра­бо­таю­щую в ней.

В своей первой попытке представить англоговорящим читателям эту книгу я показал какой эффект книга Бубера уже произвели на теологическую мысль — и, конечно, в то время главным образом в Германии. Теперь, после появления многочисленных работ Бубера на английском, нет необходимости упоминать в англосаксонском мире более чем несколько имён тех, на кого философия Бубера оказала несомненное влияние: Д. Х. Ольдхам, М. Чанинг-Пирс, Джон Балли, Рейнольд Нейбург, Сэр Герберт Рид.

* Martin Buber, I and Thou, 2nd revised edition, New York, 1958

Вопрос однако, не в том насколько авторы в различных сферах деятельности и исследований нашли буберовскую мысль просвещающей или близкой им по духу, и не в том насколько они реально восприняли его основную концепцию и насколько они просто сумели воспользоваться его оп­ре­де­ле­ния­ми и ка­те­го­рия­ми, эти ас­пек­ты, хо­тя и пред­став­ля­ют ин­те­рес как са­ми по се­бе, так и как ма­те­ри­ал для изучения раз­ви­тия со­вре­мен­ной фи­ло­соф­ской мыс­ли, долж­ны быть ос­тав­ле­ны за пре­де­ла­ми дан­ных за­ме­ток. Во­прос в том, как ка­ж­дый чита­тель при­бли­жа­ет­ся к творчес­т­ву Бу­бе­ра, в час­т­но­сти, к пред­ла­гае­мой кни­ге, и что он ожи­да­ет от нее.

Ко­нечно, это не есть нор­маль­ный во­прос по от­но­ше­нию к боль­шин­ст­ву ав­то­ров, но здесь он не­об­хо­дим. В мо­ем пер­во­началь­ном пре­ди­сло­вии я го­во­рил о Бу­бе­ре как о по­эте, и да­же как о не­ко­то­ро­го ро­да мис­ти­ке. Я по преж­не­му скло­нен со­хра­нять оп­ре­де­ле­ние «по­эт»; но оп­ре­де­ле­ние «мис­тик», в сво­ем цель­ном значении, ве­дет к слиш­ком боль­шой опас­но­сти не­пра­виль­но­го по­ни­ма­ния и долж­но быть от­кло­не­но. Ко­нечно, есть мно­го раз­но­вид­но­стей мис­ти­циз­ма, так­же как и по­эзии. Но, в ко­нечном ито­ге, мне ка­жет­ся нет та­ко­го сло­ва, ко­то­рое мог­ло бы пе­ре­дать это за­мечатель­ное сочета­ние кон­крет­ной об­раз­но­сти и прон­зи­тель­ной глу­би­ны мыс­ли, вы­зы­ваю­щее в читате­ле ощу­ще­ние об­нов­ле­ния все­го его су­ще­ст­ва, и в то же вре­мя не­су­щее в се­бе на­прав­лен­ность тре­бую­щею оп­ре­де­лен­но­го от­ве­та. И это тре­бо­ва­ние — при­зыв, это воз­ло­же­ние обя­зан­но­сти при­ня­тия ре­ше­ния, да­ет воз­мож­ность ис­поль­зо­вать для оп­ре­де­ле­ния ра­бо­ты Бу­бе­ра сло­во, ко­то­рое ста­ло мод­ным в по­след­нее вре­мя — а, имен­но «эк­зи­стен­циа­лизм»; но и это сло­во так­же име­ет слиш­ком мно­го раз­личных от­тен­ков. Ко­нечно связь Бу­бе­ра с «от­цом» экзистенциализма Сереном Кьеркегором ясна и несомненна, но буберовская мысль, ох­ва­ты­ваю­щая при­ро­ду и ис­то­рию, «Вечно­е Ты» — Аб­со­лют­ную Личность и все ми­ро­зда­ние в од­ном цель­ном по­ры­ве ду­ха, пред­по­ла­га­ет не­кую кор­рек­цию к столь усечённому и ис­то­щен­но­му эк­зи­стен­циа­лиз­му на­ше­го вре­ме­ни. Од­на­ко ес­ли чита­тель бу­дет стре­мить­ся дать исчер­пы­ваю­щее оп­ре­де­ле­ние фи­ло­со­фии Бу­бе­ра, он при­дет к глав­но­му во­про­су, во­про­су как для се­бя, так и для Бу­бе­ра: как же то­гда по­ни­мать взаи­мо­от­но­ше­ния чело­ве­ка с Бо­гом? Бу­бер не хочет и не мо­жет го­во­рить об этих взаи­мо­от­но­ше­ни­ях как о чём-то ог­ра­ничен­ном, по­дав­лен­ном

ка­ким-ли­бо це­п­ля­ни­ем к той или иной не­тер­пи­мой дог­ме. Он не ве­рит в «идо­ли­зи­ро­ван­но­го» Бо­га, он ве­рит в та­ин­ст­во жиз­ни, и ее вы­со­кое на­значение. Он не ос­тав­ля­ет чело­вечес­кое Я одиноко рефлектирующим над как буд­то бы бес­смыс­лен­ным су­ще­ст­во­ва­ни­ем. Он жаждет небесного объятия жизни, и он от­ва­жи­ва­ет­ся до­ве­рять сво­ему внут­рен­не­му го­ло­су. Бу­бер го­во­рит о взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом в тер­ми­нах, ко­то­рые не пред­по­ла­га­ют ни­ка­кой кон­цеп­ции и не свя­зы­ва­ют их с чув­ст­ва­ми, но по­зво­ля­ют ос­та­вать­ся вер­ны­ми их не­уло­ви­мой и не­оп­ре­де­ляе­мой при­ро­де. Он го­во­рит, основываясь на своём собственном духовном опыте, о прямых, или о не­по­сред­ст­вен­ных взаи­мо­от­но­ше­ни­ях с Бо­гом. Я не имею на­ме­ре­ния про­дол­жать эту те­му: в дан­ном случае лю­бая тер­ми­но­ло­гия толь­ко лишь до­ба­вит оп­рав­да­ния к оп­ре­де­ле­нию Бу­бе­ра как «мис­ти­ка». Со­еди­не­ние по­ни­ма­ния пря­мых взаи­мо­от­но­ше­ний с Бо­гом, как глав­но­го об­ра­зую­ще­го эле­мен­та чело­вечес­кого бы­тия с кон­крет­ным личным опы­том чело­вечес­ко­й жиз­ни вы­зы­ва­ет за­труд­не­ние, и Бу­бер сам вновь об­ра­ща­ет­ся к это­му во­про­су в по­сле­сло­вии, на­пи­сан­ном спе­ци­аль­но для это­го из­да­ния. В лю­бом случае яс­но, что Бу­бер дей­ст­ви­тель­но го­во­рит о том, что он сам лично рас­смат­ри­ва­ет как взаи­мо­от­но­ше­ния с Бо­гом, взаи­мо­от­но­ше­ния, яв­ляю­щие­ся под­лин­ной ос­но­вой гу­ма­низ­ма — ис­ти­на в ос­но­ве сво­ей не­при­зна­вае­мая се­го­дня, как ба­зис не­об­хо­ди­мый для воз­ро­ж­де­ния гу­ма­низ­ма во всех сфе­рах.

Эти взаи­мо­от­но­ше­ния, пред­став­лен­ные в «Я и Ты» во всем бо­гат­ст­ве значений и ню­ан­сов, рас­смат­ри­ва­ют­ся как свя­тая цельная основа чело­вечес­ко­го бы­тия, включаю­щая и объ­е­ди­няю­щая в се­бе все ос­таль­ные час­т­ные взаи­мо­от­но­ше­ния, как от­бле­ски, от­ра­же­ния, пре­лом­ле­ния выс­ше­го об­ра­зую­щего начала жизни. Это по­зво­ля­ет Бу­бе­ру оп­ре­делять сущ­ность этих взаи­мо­от­но­ше­ний как на­стоя­щее — как ду­хов­ную ре­аль­ность чело­вечес­ко­го ста­нов­ле­ния.

И ес­ли при­нять это, про­хо­дя­щее через всю эту кни­гу и, как сам Бубер говорит в послесловии, почти через все последующие, ос­но­во­по­ла­гаю­щее по­ло­же­ние бу­бе­ров­ско­го ми­ро­воз­зре­ния, то то­гда са­ми, те­перь уже хо­ро­шо из­вест­ные, ка­те­го­рии Я-Ты и Я-Это, долж­ны рас­смат­ри­вать­ся как вто­ро­сте­пен­ные. Они по­ляр­но раз­де­ля­ют чело­вечес­кую си­туа­цию в за­пу­тан­ном пе­ре­пле­те­нии ми­ра «ис­поль­зо­ва­ния» и ми­ра «встречи». Но са­ма за­пу­тан­ность этой си­туа­ции де­ла­ет очень труд­ным, ес­ли не не­воз­мож­ным ис­поль­зо­ва­ние дан­ных ка­те­го­рий в качес­т­ве не­ко­го «се­за­ма» — вол­шеб­но­го ключа, по­зво­ляю­ще­го при­от­крыть две­ри, ве­ду­щие к тай­нам это­го ми­ра. Я дол­жен пре­дос­те­речь чита­те­ля про­тив слиш­ком легко­го, ус­вое­ния этих категорий, как некой философской системы позволяющей произвести раз­де­ле­ние ми­ра на две час­ти. Есть толь­ко один двой­ст­вен­ный мир; но эта двой­ст­вен­ность не мо­жет быть ас­со­ции­ро­ва­на, с од­ной сто­ро­ны, с учены­ми, за­ни­маю­щи­ми­ся пре­апа­ра­ци­ей ми­ра Это, и по­эта­ми, пол­но­стью по­груженны­ми в мир Ты, с дру­гой. Ско­рее эта двой­ст­вен­ность про­ле­га­ет через весь мир, через ка­ж­до­го чело­ве­ка и через всю чело­вечес­кую дея­тель­ность.

Из мое­го пер­во­го пре­ди­сло­вия я при­во­жу здесь по­след­ние два аб­за­ца. Несоответствие пе­ре­во­да вы­зва­но чем-то боль­шим, чем по­этичес­кое влия­ние ори­ги­на­ла, весь­ма ска­зы­ваю­щее­ся при по­доб­но­го ро­да ра­бо­те. По­яс­не­ния мог­ли бы по­мочь объ­яс­нить сло­во или два, или ука­зать на нюансы не­мец­ко­го, ко­то­рые по­те­ря­ны в анг­лий­ском; но сво­бод­ное, ды­ха­ние речи ав­то­ра бы­ло бы ско­рее рас­сея­но, не­же­ли уси­ле­но. По­это­му текст ос­тал­ся без вся­ких комментариев. Тем чита­те­лям, для ко­то­рых при пер­вом чте­нии значение то­го или дру­го­го аб­за­ца ос­та­нет­ся не­яс­ным, я мо­гу толь­ко ска­зать, что «Я и Ты» — это дей­ст­ви­тель­но по­эма, и по­это­му ее не­об­хо­ди­мо читать бо­лее чем один раз, для того что­бы по­зво­лить ее пол­но­му эф­фек­ту ока­зать свое воз­дей­ст­вие. Не­яс­но­сти од­ной час­ти (на­столь­ко, на­сколь­ко они есть ре­аль­ные не­яс­но­сти, а не ре­зуль­тат бед­но­сти язы­ка пе­ре­во­да) про­яс­ня­ют­ся в по­сле­дую­щих — диа­ло­гичес­кое по­строе­ние «Я и Ты» не уме­ща­ет­ся в од­ной плос­ко­сти из­ло­же­ния, оно раз­во­рачива­ет­ся по­доб­но спи­ра­ли, под­ни­мая и вби­рая в се­бя все глу­бо­кие, афо­ри­стичес­кие вы­ска­зы­ва­ния пред­ше­ст­ст­вую­щих час­тей, вза­им­но до­пол­няя их и на­пол­няя значени­ем.

Я дол­жен по­бла­го­да­рить многих сво­их дру­зей и по­мощ­ни­ков за раз­личные со­ве­ты и за­мечания, в осо­бен­но­сти Др. Ели­за­бет Рот­тен, Саа­нен, Швей­ца­рия, ко­то­рая под­пра­ви­ла тот ха­ос, ко­то­рый я пер­во­началь­но про­из­вел, ра­бо­тая над пе­ре­во­дом, но бо­лее все­го са­мо­го Др. Бу­бе­ра, чья одухотворяющая под­держ­ка и веж­ли­вая по­мощь значитель­но об­легчили мою за­дачу.

Морис Фрид­ман (из пре­ди­сло­вия пе­ре­водчика к английскому из­да­нию «Даниеля». *

Бы­тие и ста­нов­ле­ние. В 1923 го­ду во всту­п­ле­нии к сбор­ни­ку сво­их новых ра­бот Бу­бер сде­лал не­сколь­ко по­яс­няю­щих за­мечаний к сво­ему ран­не­му учению в све­те но­во­го ви­де­ния явив­ше­го­ся к не­му в «Я и Ты». Бог не возни­ка­ет из стрем­ле­ния чело­ве­ка к един­ст­ву с ми­ром, толь­ко об­раз Бо­га, чело­вечес­кое пред­став­ле­ние о нем. Но да­же оно не воз­ни­ка­ет из чего бы то ни бы­ло чело­вечес­ко­го, а толь­ко из встречи не­бес­но­го с чело­вечес­ким. Встреча с Бо­гом не есть ми­фо­ло­гичес­кая фан­та­зия, она воз­ни­ка­ет не из «опы­та» и от­ деленной субъ­ек­тив­но­сти, а из са­мой жиз­ни. Кон­цеп­ция реа­ли­за­ции Бо­га не яв­ля­ет­ся не­точной или не­пра­виль­ной са­ма по се­бе, но она не­пра­виль­но при­ме­ня­ет­ся, ко­гда го­во­рят о ста­нов­ле­нии Бо­га из прав­ды (со­во­куп­но­сти ду­хов­ных и мо­раль­ных уст­рем­ле­ний чело­ве­ка) в ре­аль­ность. Это мо­жет при­вес­ти

* Martin Buber, Daniel, dialogues on realization. Translated with an Introductory Essay by Maurice Fridman, New York, Cicago, San Francisco, 1965.

к мнению, что Бог — это толь­ко «идея», ко­то­рая ста­но­вит­ся «ре­аль­но­стью» толь­ко через чело­ве­ка, и да­лее к без­надежно из­вращённой кон­цеп­ции, что Бо­га нет, а есть толь­ко его становле­ние в чело­ве­ке или в чело­вечес­т­ве. Это мне­ние яв­ля­ет­ся из­вра­щен­ным не по­то­му, что нет не­бес­но­го ста­нов­ле­ния в бы­тии при­сут­ст­вую­щем, но по­то­му, что толь­ко через началь­ную уве­рен­ность в не­бес­ном бы­тии мы мо­жем со­при­кос­нуть­ся с та­ин­ст­вом не­бес­но­го ста­нов­ле­ния, са­мо­раз­де­ле­ни­ем Бо­га в тво­ре­нии и его учас­ти­ем в на­шей судь­бе и сво­бо­де.

Бу­бе­ров­ская мысль скон­цен­три­ро­ва­на не на про­цес­се реа­ли­за­ции, а на встрече чело­ве­ка с Бо­гом и на тео­фа­нии, ко­то­рая ос­ве­ща­ет чело­вечес­кую жизнь и ис­то­рию как ре­зуль­тат этой встречи. Толь­ко бла­го­да­ря это­му он пре­одо­ле­ва­ет, вы­зван­ные ра­зочаро­ва­ния­ми и бо­лез­ня­ми века, субъ­ек­ти­визм и ви­та­лизм Ниц­ше и Берг­со­на. Толь­ко через этот по­след­ний шаг он при­хо­дит к по­ни­ма­нию то­го, что, хо­тя внеш­ние фор­мы ме­ня­ют­ся — са­ма встреча ме­ж­ду чело­ве­ком и Бо­гом ос­тается той же. «Бог же­ла­ет развиться в чело­ве­ке», пи­шет Бу­бер; не сам Бог из­ме­ня­ет­ся и раз­ви­ва­ет­ся в се­бе, а глу­би­на и пол­но­та чело­вечес­кой встречи с Бо­гом, и то, как чело­век вы­ра­жа­ет эту встречу и на­пол­ня­ет её значени­ем в по­все­днев­ной жиз­ни. Бубер подчёркивает, что взаимная встреча человека и Бога не оставляет места для какой — либо концепции неперсонального божьего руководства рождающегося в душе человека. Теперь Бог для него — Вечный Ты, Абсолютная личность, «ближе ко мне чем моё я», открывающая себя в моих встречах с другими.

«Вы знае­те, все­гда всем сво­им серд­цем знае­те, что вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге боль­ше чем во всем ос­таль­ном; но знае­те ли вы так­же, что Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас — во всей пол­но­те Его вечнос­ти ну­ж­да­ет­ся в вас? Как мо­жет чело­век су­ще­ст­во­вать, как мо­же­те вы су­ще­ст­во­вать, ес­ли Бог не ну­ж­да­ет­ся в нём, не ну­ж­да­ет­ся в вас. Вы ну­ж­дае­тесь в Бо­ге, что­бы быть, и Бог ну­ж­да­ет­ся в Вас по са­мо­му значению ва­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния. В поучени­ях и поэмах лю­ди при­ла­га­ют уси­лия ска­зать боль­ше, и они го­во­рят слиш­ком мно­го; что значат все на­пыль­щен­ные и са­мо­на­де­ян­ные раз­го­во­ры «о ста­нов­ле­нии Бо­га», о стрем­ле­нии при­ро­ды во­пло­тит­ся в Нем, ес­ли мы зна­ем, не­по­ко­ле­би­мо зна­ем в своем серд­це, что есть ста­нов­ле­ние Бо­га, что Он есть…

Создание происходит с нами, оно самовозгорается в нас, переплавляет нас в горении, придавая нам новую форму — мы трепещем, мы робеем, мы подчиняемся. Мы принимаем участие в создании, встречаем Создателя, протягиваемся к Нему и, соединяясь с Ним, помогаем Ему». *

* Мартин Бубер. «Я и Ты» (см. стр. 113)

Часть 1

Внут­рен­ний мир чело­ве­ка двой­ст­ве­нен в со­от­вет­ст­вии с двой­ст­вен­ным от­но­ше­ни­ем чело­ве­ка к ми­ру ок­ру­жаю­ще­му его.

Отношение человека к миру двойственно и соответствует двойственному происхождению первичных связей человека с миром.

Первичная неодушевлённая связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Это, где без изменения первичной связи слово Это может быть заменено словом Он или Она. Эта связь ненаправленная, она только лишь определяет и ограничивает объект.

Первичная одушевленная связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Ты. Она не определяет и не ограничивает объект, она направлена к личности, от которой ожидается восприятие персонального, личностного Я.

Следовательно, человеческое Я тоже двойственно. Это ни в коем случае не означает раздвоение личности, это означает, что человек может различно сопоставлять своё Я и Мир.

Началь­ные сло­ва ничего не оз­начают, они лишь ста­вят в из­вест­ность об от­но­ше­нии. Началь­ные сло­ва не опи­сы­ва­ют ничего, что мо­жет су­ще­ст­во­вать не­за­ви­си­мо от них, но бу­дучи про­из­не­сен­ны­ми, они тем са­мым вы­зы­ва­ют осу­ще­ст­в­ле­ние пер­вичной свя­зи.

Начальное Я-Ты может быть произнесено только всей душой, всем единством и неповторимостью одухотворённого Я, воспроизводящего и дающего себя в настоящем, в котором оно только и может существовать.*

* Дух, духовное не имеет прошлого, это вечное настоящее — вечное изначальное становление. Когда мы думаем о прошлом души, мы смешиваем дух с опытом и познанием.

Начальное Я-Это не может быть произнесено всей душой. Оно выражает отношения человека к им же созданному, неподвижному, омертвлённому, предметному миру, который уже принадлежит прошлому. Ибо, любой предмет становится частью прошлого, как только человеческий дух, творящий его, заканчивает свою работу.

Однако человек может распространить своё начальное Я — Это и на мир живой и неживой природы. Человек не знает и не может знать все взаимносвязи этого мира, упрощая, он склонен считать его неподвижным, овеществлённым, разделённым на различные объекты и лишённым единства, хотя интуитивно он чувствует связь мироздания с всеобщим, высшим творящим началом. * Человек склонен считать себя независимым от мира, а мир независимым от себя, тем самым он обрывает свою связь с миром настоящего.

Здесь нет человеческого Я, взятого в целом, здесь есть только Я из первичной связи Я-Ты и Я из первичной связи Я-Это.

Сказанное выше предполагает что:

Настоящее существует только в творении.

Творение не есть единовременный акт воли творца, оно свершается непрерывно и не без участия человека.

Ничто из созданного Творцом не теряет с ним связи.

Когда человек произносит Я, он обращается от одного или другого своего Я, которое и возникает в данный момент.

Когда человек произносит Ты или Это, он тем самым вызывает к существованию одно из двух его первичных Я.

Возникновение Я и произнесение Я равнозначны.

* Материалистическая формула развенчания творения: «Движение — форма существования материи» — превращает мир в производное двух механических понятий. Тогда как евангельское — «В начале было слово» — всё живущее объединяет в единой душе.

Когда начальное слово произнесено, говорящий входит в мир и определяет свою позицию в нём.

Жизнь человека не ограничивается активностью, направленной только на предметы, и не проходит только в сфере определяемых понятий. Я обладаю способностью к восприятию. Я чувствую что-то. Я составляю об этом представление. Я что-то желаю. Я что-то думаю. Жизнь человека не состоит из этого и подобного этому.

Такое и тому подобное устанавливает сферу Это.

Но сфера Ты имеет отличающийся базис.

Ко­гда про­из­не­се­но Ты, го­во­ря­щий, не об­ра­ща­ет­ся к ка­ко­мули­бо объ­ек­ту, пы­та­ясь вы­де­лить его сре­ди дру­гих. Там, где есть объ­ект, есть и дру­гой объ­ект. Ка­ж­дое Это ог­ра­ничено дру­ги­ми Это. Лю­бое Это су­ще­ст­ву­ет толь­ко бу­дучи ог­ра­ничен­ным дру­ги­ми. Но, ко­гда про­из­не­се­но Ты, объ­ек­та нет, Ты не име­ет гра­ниц.

Когда произнесено Ты, говорящий не определяет объект и действительно не имеет его. Он входит во взаимоотношения, он участвует в творении и, следовательно, участвует в настоящем.

Это сказано: человек исследует свой мир. Что это значит?

Чело­вечес­кое вос­при­ятие сколь­зит по по­верх­но­сти объ­ек­тов и чело­век изучает то, что дос­туп­но его вос­при­ятию. Он из­вле­ка­ет зна­ния о со­ста­ве объ­ек­тов, он по­лучает опыт, ис­пы­ты­вая их. Чело­век встраи­ва­ет объ­ек­ты в сис­те­му и да­ет им оп­ре­де­ле­ния, и вос­при­ни­ма­ет мир, со­стоя­щий из Это, Он, Она и Это опять. У ме­ня есть опыт, ес­ли мы до­ба­вим «внут­рен­ний» или «внеш­ний», ничего в си­туа­ции не ме­ня­ет­ся. Этим са­мым мы лишь сле­ду­ем ус­лов­но­му, не­ре­аль­но­му раз­де­ле­нию (ду­ши и те­ла), ко­то­рое про­ис­те­ка­ет от же­ла­ния чело­ве­ка из­ба­вить­ся от тай­ны смер­ти.*

* Это кажущееся познание мира, закрытие тайны театральными декорациями нереальных или абстрактных понятий, а, следовательно, и закрытие истины.

«Внут­рен­ние» или «внеш­ние», «открытые» или «сокрытые», но всегда определяемые — это лишь вещи и только вещи!

Как са­мо­на­де­ян­на эта муд­рость, ко­то­рая вос­при­ни­ма­ет мир как за­пол­нен­ную цен­но­стя­ми пе­ще­ру Али-Ба­бы, со­кры­тою и ох­ра­няе­мую для вве­де­ния в сфе­ру опы­та и ма­ни­пу­ли­ро­ва­ния до мо­мен­та по­лучения сек­рет­но­го ключево­го сло­ва.

Это секретность без секрета.

Это аккумулирование информации.

Это всегда Это!

Человек, который исследует, не имеет участия в мире. То, что он получает, остаётся «в нём»; знания не устанавливают взаимоотношений между человеком и миром.

Мир не принимает участия в исследовании, он позволяет себе быть исследованным, но не более того. Человеческий опыт не имеет отношения к миру, и мир не имеет отношения к человеческому опыту, добытому исследованиями.

Как опытное знание, мир принадлежит к начальному Я-Это. Начальное Я-Ты устанавливает мир взаимоотношений.

Есть три сферы, в которых возникают взаимоотношения.

Первая: наша жизнь с природой. Здесь взаимоотношения стелются во мраке ниже уровня речи. Жизнь живых существ протекает напротив нас, но она не может приблизиться к нам, и когда мы обращаемся к живому существу как к Ты, наши слова прилипают к отправной точке речи.

Вторая: наша жизнь с людьми. Здесь взаимоотношения открыты в форме речи. Мы можем давать и принимать Ты.

Тре­тья: на­ша ду­хов­ная жизнь. Здесь взаи­мо­от­но­ше­ния со­кры­ты, но все же при­от­кры­ва­ют се­бя. Они не ис­поль­зу­ют речь, ско­рее, по­ро­ж­да­ют ее. Мы не вос­при­ни­ма­ем Ты, но, тем не ме­нее, мы Его чув­ст­ву­ем. Мы ощу­ща­ем его ды­ха­ние, а иногда, и при­кос­но­ве­ние, и мы от­вечаем — Соз­да­ем, Ду­ма­ем, Дей­ст­ву­ем.

Мы го­во­рим началь­ные сло­ва всем сво­им су­ще­ст­вом, хо­тя мы и не мо­жем про­из­не­сти Ты с по­мо­щью губ. Но, по ка­ко­му пра­ву мы оп­ре­де­ля­ем то, что ле­жит вне речи и, сле­до­ва­тель­но, вне на­ше­го объ­ек­тив­но­го по­ни­ма­ния как взаи­мо­связь с ми­ром, как Я-Ты?

В ка­ж­дой сфе­ре, при­су­щим ка­ж­до­му из нас, сво­им соб­ст­вен­ным не­по­вто­ри­мым об­ра­зом, через ка­ж­дый про­цесс ста­нов­ле­ния, то есть, через са­му жизнь, через то, что есть в ней на­ше на­стоя­щее, мы вы­гля­ды­ва­ем во­вне по на­прав­ле­нию к ок­раи­нам вечно­го Ты, в ка­ж­дой сфе­ре мы ос­ве­дом­ле­ны о ды­ха­нии вечно­го Ты, в ка­ж­дом Ты мы об­ра­ща­ем­ся к вечно­му Ты.

Я рассматриваю дерево.

Я могу смотреть на него как на картину: жесткая колонна в копне света, или пятно зелени с деликатным голубым или серебренным на заднем плане.

Я могу воспринять его как движение: текущие соки в цепляющихся, сталкивающихся ветвях, всасывающие корни, дыхание листьев; бесконечный обмен с землей и воздухом — и препятствия вырастают сами.

Я могу классифицировать дерево как образец фауны и изучать его в его группе и виде жизни.

Я могу подавить его актуальное присутствие и сформулировать это так строго, что я буду признавать его только как выражение закона, или законов, в соответствии с которыми постоянное противодействие сил непрерывно устанавливается на каком-то уровне равновесия, или, в соответствии с которыми, компоненты, образующие субстанцию дерева, смешиваются и разделяются.

Я мо­гу рас­се­ять его на символы и циф­ры и уве­ко­вечить его в них в чис­то чис­ло­вом от­но­ше­нии (урав­не­ния, фор­му­лы и т.п.).

Во всех этих действиях дерево остается моим объектом, занимающим место в пространстве и времени, и имеющим свою природу и строение.

Од­на­ко мо­жет случить­ся, ес­ли я имею к это­му и во­лю, и бла­го­склонность, что, рас­смат­ри­вая де­ре­во, я ста­нов­люсь свя­зан­ным от­но­ше­ния­ми с ним. Де­ре­во сейчас не есть боль­ше Это. Я был очаро­ван и пленен энер­ги­ей ис­ключитель­но­сти (по­ражен ве­ли­ко­ле­пи­ем ка­ко­го-то об­раз­ца).

Для это­го нет не­об­хо­ди­мо­сти от­бра­сы­вать лю­бой из ме­то­дов, ко­то­ры­ми я поль­зо­вал­ся, рас­смат­ри­вая де­ре­во. Нет ничего, от чего бы мне сле­до­ва­ло от­вер­нуть мой взгляд, что­бы не ви­деть. И нет зна­ний, ко­то­рые мне сле­до­ва­ло бы за­быть. На­обо­рот, есть все: картина и движение, вид и тип, закон и количество, всё не­ви­ди­мо при­сут­ст­ву­ет, объ­е­ди­нен­ное в одном со­бы­тии.

Всё, принадлежащее дереву, остаётся при нём: его форма и структура, его цвет и химический состав, его взаимоотношения с элементами и звездами: всё присутствует в едином целом.

Де­ре­во не есть ни мое впечат­ле­ние, ни иг­ра мое­го во­об­ра­же­ния, его цен­ность не за­ви­сит от мое­го на­строе­ния; оно рас­ки­ну­ло свои вет­ви на­до мной и долж­но как-то вос­при­ни­мать ме­ня, так же как и я его — но толь­ко дру­гим пу­тем.

Да­вай­те не бу­дем де­лать по­пы­ток из­влечь все значения из взаи­мо­от­но­ше­ний, взаи­мо­от­но­ше­ния не­ис­то­щи­мы. Име­ет ли де­ре­во соз­на­ние, по­доб­ное мо­ему? Об этом я не знаю ничего.

Но, разве вы желаете еще раз разъединить то, что не может быть разъединено, и преуспеть в этом. Я не встретил ни души, ни дриады, а только дерево само.

Обращаясь к человеческому существу как к своему Ты и говоря ему начальное слово Я-Ты, мы не считаем его объектом среди объектов и не считаем его состоящим из объектов.

Человеческое существо не есть Он или Она, отделенное от каждого Я, Он или Она в определенном узле пространства и времени в пределах сети этого мира. Не есть это и объект природы, могущий быть изученным и описанным в развязанном пучке наименованных качеств. Но, без соседей и целое в себе он есть Ты, и чувствует небеса. Это не значит, что ничего не существует, исключая его самого, но всё остальное живет в его лучах.

Точно так­же, как ме­ло­дия не сде­ла­на из нот, сти­хо­тво­ре­ние из слов и строчек, а скульп­ту­ра из ли­ний — на­про­тив, они долж­ны быть выдерга­ны и рас­тас­ка­ны, по­ка их един­ст­во не бу­дет раз­бро­са­но на эти мно­гочис­лен­ные час­ти­цы, точно так­же де­ло об­сто­ит с чело­ве­ком, о ко­то­ром я го­во­рю Ты. Я мо­гу от­де­лить от не­го цвет его во­лос, его мимику, его речь или его доб­ро­ту. Я дол­жен по­сто­ян­но де­лать это. Но ка­ж­дый раз, ко­гда я де­лаю это, он пре­кра­ща­ет быть мо­им Ты.

Точно также, как молитва не есть во времени, а время в молитве, жертва не в пространстве, а пространство в жертве, так и обращение к взаимоотношениям есть упразднение предметнообусловленной реальности * — так и с человеком, которому я говорю Ты.

Я не встречаю его в определенном месте и времени. Я могу поместить его в то или иное место и время. Я должен постоянно делать это, но я помещаю только Его или Её, то есть, Это (некий одушевлённый объект, способный существовать вне меня) и уже не моё Ты.

Я не исследую человека, к которому я обращаюсь как к своему Ты.

Я устанавливаю взаимоотношения с ним в священнодействии начального сло­ва. Толь­ко ко­гда я вы­хо­жу из взаи­мо­от­но­ше­ний, я дей­ст­ви­тель­но ис­сле­дую его. Но в этом дей­ст­вии Ты исчеза­ет.

*Реальности мира Это — реальности отвердевших, принадлежащих прошлому, установившихся взаимосвязей мира — реальности объективно воспринимаемой, в отличии от реальности настоящего, взаимосвязи которого находятся в процессе становления и не имеют предметных или осязаемых качеств. Однако настоящее вовсе не являются неощутимым. Его силой мы рождены, его энергию мы несём с собою в мир, его бьющийся страстный источник мы ощущаем в себе, его оживляющее дыхание возрождает нас, даже когда опустошённые и изнеможенные мы восстаём против него, стремясь отыскать себе убежище в прошлом.

Да­же ес­ли чело­век, ко­то­ро­му я го­во­рю Ты, не ос­ве­дом­лен об этом и на­хо­дит­ся в ок­ру­же­нии сво­его опы­та, тем не ме­нее, взаи­мо­от­но­ше­ния мо­гут су­ще­ст­во­вать. В Ты реа­ли­зу­ет­ся боль­ше, чем в Это. Сю­да не про­ни­ка­ет об­ман, здесь ко­лы­бель Ре­аль­ной Жиз­ни.

Как только Твоё небо оттянуто от меня,* ветры причинности подкрадываются ко мне и водоворот судьбы втягивает меня в свой поток. **

И в этом вечный источник искусства: человек обращен к некой форме, которая желает быть обретенной через него в работе. Эта форма не есть всплеск его души. Переживания — только внутренние проявления воздействия внешних форм, которые подступают к его душе и требуют от неё эффективной энергии. Человек соприкасается с искусством всем своим существом.***

Если он вынашивает в себе это, если он говорит начальное слово, обращаясь к формам, которые встречают его, эффективная энергия устремляется наружу и возникает работа.

Этот акт включает жерт­ву и риск. Это — жерт­ва; бес­ко­нечные возмож­но­сти жерт­ву­ют­ся на ал­тарь фор­мы.

* Образ, носимый в душе изгнан прочь.

** Потеряв взаимосвязь настоящего, или отказавшись от неё, отказавшись от страстной и упорной борьбы за её реализацию, человек лишает себя будущего и попадает в зыбучие пески прошлого. Прошлого, из которого нет вы­хо­да, ка­кие бы «научно-обос­но­ван­ные» пу­ти не пред­ла­га­лись бы — про­шло­го, в ко­то­ром не ве­даю­щие ни жа­ло­сти, ни сочув­ст­вия бо­ги судь­бы вер­шат свой суд.

*** Он ощущает некое невыразимое притяжение, нечто изначально известное, но не «узнанное», и напрягает все свои силы чтобы «узнать», выразить и тем самым осуществить эту новую, только что образовавшеюся духовную связь себя и мира.

Все что бы­ло вдох­но­вен­но соз­да­но, но не уме­сти­лось в пер­спек­ти­ве про­из­ве­де­ния, долж­но быть от­бро­ше­но, стер­то из па­мя­ти, как бы яр­ко и та­лант­ли­во оно бы не бы­ло. Ис­ключитель­ность то­го, что об­ра­ще­но, тре­бу­ет — быть по это­му.

Это — риск. Начальное Ты может быть сказано только всем существом. Только под залог моей собственной судьбы Ты открывает себя. Тот, кто отдает себя миру Это, может ничего не удерживать от себя. Работа не заставляет страдать человека, повернувшегося в сторону и отдыхающего в мире Это.

Но здесь я ощущаю: если я не отдаю себя полностью, если я не буду служить этому бескорыстно и преданно, это прикосновение внешних форм будет оборвано, сломлено или сломает меня.*

Я не могу ни изучить, ни описать те формы, которые встречают меня, только их поверхности, которые соприкасаются со мной. Но даже при этом я ощущаю сияющее излучение того, что противостоит мне, чище, чем любое проявление гармонии мира, открывающееся человеку исследующему мир.

Я не рас­смат­ри­ваю их ни как ве­щи сре­ди «внут­рен­них» ве­щей, ни как пред­став­ле­ние, по­ро­ж­ден­ное мо­ей фан­та­зи­ей, это есть нечто при­сут­ст­вую­щее в на­стоя­щем. Я не со­мне­ва­юсь в объ­ек­тив­но­сти этих форм, они яв­но не «там». Они ох­ва­ты­ва­ют ме­ня, и нет ничего так силь­но и так ре­аль­но дей­ст­вую­ще­го на ме­ня, как они.

Творить — значит вступать в реальные взаимоотношения c миром настоящего и через открывающеюся духовную взаимосвязь воспроизводить настоящее в творении.

* «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба. И здесь кончается искусство, И дышит почва и судьба». (Борис Пастернак)

И от­но­ше­ния, в ко­то­рых я с ни­ми на­хо­жусь, ре­аль­ны, они дей­ст­ву­ют на ме­ня, так же как и я дей­ст­вую на них.* Это встреча и про­ти­во­стоя­ние, дей­ст­вие и про­ти­во­дей­ст­вие, ду­хо­ве­ние ** и вдох­но­ве­ние.

Я веду, пропускаю формы, которые встречают меня в мире Ты, через себя, на ту сторону в мир Это. Произведенная работа есть вещь среди вещей, способная быть изученной и описанной как сумма свойств. Но время от времени она может быть обращена к восприимчивому читателю во всей

своей полной олицетворенной форме.

— Что тогда мы изучаем в мире Ты?

— Ничего, ибо мы не изучаем его.

— Что тогда мы знаем о Ты?

— Только всё. Ибо мы не знаем более ничего изолированного от него.***

Ты встречает меня через благодарность — это не определено путем поисков. Мое произнесение начального слова, моё обращение к нему — это действие всего моего существа.

Ты встречает меня. Более того, я вступаю в прямые взаимоотношения с Ним. Однако взаимоотношения означают быть

* Поэт слышит гармонию мира, преобразует её, придавая ей форму, и несёт её в мир в этом оформленном (овеществлённом) виде, но только лишь для того, чтобы гармония, освободившись от своей овеществлённой формы, могла вновь обрести изначальное одухотворённое звучание в душе человека.

** На иврите «руах» — дух, ветер, дуновение, прикосновение ветра. Это первичное переживание человека, образующее его. Оно гораздо древнее первых попыток наивной объективизации его (мир духов) в начальных языческих религиях.

*** — Так, может, это и есть Дух?

— Это есть человеческое представление о новом уровне единства достигаемого или могущем быть достигнутым в человеке.

избранным и избрание, воединение переживаний и действий; и также, как и любое другое действие, идущее от всего человеческого существа, они означают приостановку всех частичных действий и, следовательно, приостановку всех ощущений от действий, опирающихся только на их особенную частичную область.

Начальное слово Я — Ты может быть сказано только всем существом.

Концентрация и сплавление воедино происходит во мне, но оно никогда не осуществляется через меня самого. Становление моего Я происходит только через моё отношение к Ты; Я, ставшее Я, говорит Ты.

Вся реальная жизнь — это встреча.

Отношения к Ты прямые. Ни система принципов, ни предварительное знание, ни фантазия не проникают между Я и Ты.

Са­ма па­мять транс­фор­ми­ру­ет­ся. Она всплы­ва­ет из сво­ей изо­ля­ции в един­ст­во це­ло­го.* Ни цель, ни во­ж­де­ле­ние, ни пред­вку­ше­ние не вме­ши­ва­ют­ся ме­ж­ду Я и Ты. И же­ла­ние транс­фор­ми­ру­ет­ся, оно всплывает из мечты в про­яв­ле­ние. Ка­ж­дое сред­ст­во — это пре­пят­ст­вие. Толь­ко ко­гда ка­ж­дое сред­ст­во раз­ру­ше­но, встреча про­ис­хо­дит.

В си­лу на­прав­лен­но­сти взаи­мо­от­но­ше­ния все не­на­прав­лен­ное ста­но­вит­ся не от­но­ся­щим­ся к де­лу. Не име­ет значения; является ли мое Ты не­ким Это для дру­гих Я (то есть объ­ек­том об­ще­го опы­та), или, что оно мо­жет стать им и для ме­ня, через за­вер­ше­ние его дей­ст­вия во мне са­мом.

В ре­аль­но­сти, од­на­ко, ко­нечно, качаясь и ко­леб­лясь, гра­ни­ца про­ле­га­ет не ме­ж­ду по­знан­ным и не­по­знан­ным, не ме­ж­ду тем, что да­но, и тем, что не дано, не между миром бытия и миром ценностей;

* Она не есть уже хранилище несвязанных фактов и событий, она становится, цельной, бесконечно знающей и узнаваемой.

но, разрезая нейтрально все эти области, она лежит между Ты и Это, между настоящим и объектом.

Настоящее, и под этим подразумевается не точка, которая время от времени обозначает в нашей мысли только завершение какого-то «оконченного» фиксированного времени, а реальное, наполненное настоящее, существует только как актуальное присутствие, в котором осуществляются встреча и взаимоотношения. Настоящее возникает только в силу того, что Ты становится настоящим.

Я из началь­ных слов Я-Это, то есть я не об­ращенное к Ты, но ок­руженное мно­же­ст­вен­ны­ми значения­ми не име­ет на­стоя­ще­го, толь­ко про­шлое. Дру­ги­ми сло­ва­ми, как дол­го чело­век ос­тается удов­ле­творённым пред­ме­та­ми, ко­то­рые он изучает и ис­поль­зу­ет, он живет в про­шлом и его мгно­ве­ния не име­ют на­стоя­ще­го со­дер­жа­ния. Он не име­ет ничего, толь­ко пред­ме­ты. Но пред­ме­ты су­ще­ст­ву­ют за счет вре­ме­ни, ко­то­рое про­шло.

Настоящее не беглец. Оно не есть нечто временное, мимолётное, преходящее — оно есть настоящее непрерывно продолжающееся. Объект это не продолжение, это прекращение, приостановка, перелом, отрезание и отвердевание, отсутствие взаимоотношений и настоящего бытия.

Истинное бытие в настоящем, жизнь предметов в прошлом.

Обращение к «миру идей» как к третьему фактору над этим противостоянием не отменяет его существенную двойственную природу. Ибо я говорю не о ком другом, а о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире — не о неком я, и не о некой жизни вообще. Реальная граница для реального человека разрезает также и мир идей.

Будьте уверены, множество людей, испытывающих удовлетворение от изучения и использования мира вещей, поднимают над собой структуру идей, в которой они находят отдых и успокоение, или, точнее, убежище от надвижения пустоты. Для начала такой человек откладывает в сторону свою невдохновляющую повседневную одежду, заворачивается в чистый лён и потчует себя спектаклем некого целенаправленного, но рокового бытия; но его реальная жизнь ни в какой степени не принимает участия в этом, хотя провозглашение такого образа действий может даже наполнить его самоуспокоением и благополучием.

Но чело­вечес­т­во яв­но­го Это, ко­то­рое во­об­ра­же­но, по­сту­ли­ро­ва­но и про­па­ган­ди­ру­ет­ся та­ким чело­ве­ком, не име­ет ничего об­ще­го с жи­ву­щим чело­вечес­т­вом, где Ты мо­жет быть ис­крен­не ска­за­но. Бла­го­род­ней­шая фик­ция — это фе­тиш, фик­тив­ные воз­вы­шен­ные чув­ст­ва — это их раз­вра­ще­ние. Идеи бо­лее не вла­ст­ву­ют над на­ши­ми ума­ми, они лишь случайные жи­те­ли в них. Они блу­ж­да­ют сре­ди нас как бездомные, лишь толь­ко ино­гда на­по­ми­ная о своем ни­щен­ском су­ще­ст­во­ва­нии. Чело­век, ко­то­рый ос­тав­ля­ет в се­бе началь­ное сло­во не­вы­ска­зан­ным, дос­то­ин со­жа­ле­ния, но чело­век, ко­то­рый ад­ре­су­ет вме­сто не­го аб­ст­ракт­ные идеи или ту­ман­ные обе­ща­ния, как буд­то это и есть его имя, за­слу­жи­ва­ет пре­зре­ния.

В первом из трех следующих примеров очевидно, что прямые взаимоотношения включают воздействие на то, что противостоит мне. В искусстве действие человека определяет ситуацию, в которой форма становится работой. Через встречу, то, что противостоит мне, исполняется и входит в мир вещей, чтобы быть там бесконечно активным, бесконечно становится Это, но также вновь бесконечно становится Ты, вдохновляющим и благословляющим.

Оно облачено в форму, его тело истекает из потока беспространственного, безвременного настоящего на берег существования.

Значение эффекта не так явно во взаимоотношениях с Ты, говорящим с человеком. Действие человека, которое обеспечивает направление, в этом случае обычно понимается неправильно, как проявление одного из чувств. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они определяют её. Сопровождающие чувства могут быть очень различны по своему проявлению. Чувство Иисуса к человеку, одержимому бесами, отличается от его чувства к возлюбленным ученикам, но любовь та же. Чувства «погостили» и любовь уходит в прошлое. Чувства живут в человеке, но человек живёт в его любви. Это не метафора, это действительно так. Любовь не есть нечто инстинктивное или врождённое. Она не есть также и нечто приобретённое, она не возникает и не остаётся в человеке, чтобы иметь Ты для своего «удовлетворения». Любовь вспыхивает и горит между Я и Ты. Человек, не ощутивший это всем своим существом, так и не смог приблизиться к этому священному очагу вечности и раскрыться во всей полноте своего существа. Он не знает любви, даже, если он приписывает к ней чувства, через которые он прошёл, свой опыт, полученные наслаждения и выражения любви, которые он зачастую принимает за самодостаточные доказательства её. Любовь распространяет свой эффект сквозь весь мир. В глазах того, кто определил себя в любви и пристально вглядывается в мир, открывшийся перед ним, люди освобождаются от их запутывания в суматошной деятельности. Хорошие люди и плохие, мудрые и глупые, красивые и безобразные становятся последовательно реальными для него, они выступают из своего одиночества и противостоят ему как Ты.

Чудесным образом, время от времени, исключительность появляется, и тогда она может быть действенной, помогающей, учащей, подымающей и спасающей. Любовь это ответственность Я перед Ты. И в этом сходство, невозможное ни в каком другом чувстве — для всех, кто любит от самых ничтожных до великих, от благословенно защищённого человека, чья любовь охраняет любимое существо, до того, кто всей жизнью пригвождён к кресту этого мира, кто отваживается донести себя до этой страшной точки — Любить Всех Людей.

Позволим значению эффекта в третьем примере — в мире живых существ и в нашем созерцании его, оставаться погружённым в тайну. Верьте в простую магию жизни, в гармонию мира и значение того что ждёт, что насторожилось, что «вытягивает шею» в созданиях, придёт к вам. Каждое слово будет фальшиво, но смотрите! Везде вокруг вас живые существа живут своей жизнью, и куда бы вы не повернулись, вы встретите существо.

Отношения взаимны. Мое Ты действует на меня, как и я действую на него. Мы сформированы нашими учениками и надстроены нашими работами. «Плохой» человек, ощутивший действие святого начального слова, может стать тем, кто познал откровение. Как мы воспитываемся у детей и животных!

Мы живем и наши жизни непостижимо включены в поток взаимной жизни вселенной.

— Вы го­во­ри­те о люб­ви так, как буд­то толь­ко она и оп­ре­де­ля­ет взаи­мо­от­но­ше­ния ме­ж­ду людь­ми. Но, от­кро­вен­но го­во­ря, не мог­ли бы вы рас­смат­ри­вать её толь­ко как при­мер, по­сколь­ку су­ще­ст­ву­ет еще и та­кая вещь как не­на­висть?

— Так долго как любовь «слепа», то есть так долго как она не видит все существо, она не знает истинной власти начального Я — Ты. Ненависть слепа по своей природе. Тот, кто видит все существо и вынужден отвергать его, находится более не в царстве ненависти, а в пределах ограничения человеческих сил сказать Ты. Он просто не в состоянии сказать началь­ное сло­во дру­го­му чело­вечес­ко­му су­ще­ст­ву, про­ти­во­стоя­ще­му ему. Это сло­во по­сто­ян­но вы­зы­ва­ет ут­вер­жде­ние личнос­ти то­го, к ко­му оно ад­ре­со­ва­но. По­это­му чело­век вы­ну­ж­ден от­ри­цать либо дру­гих, либо се­бя. В си­лу это­го, чело­век, вхо­дя­щий во взаи­мо­от­но­ше­ния при­знает их от­но­си­тель­ность, и, од­но­вре­мен­но с этим, барь­ер, от­де­ляю­щий его Я от рав­но­прав­но­го при­зна­ния Я дру­го­го, под­ни­ма­ет­ся. (Чаще все­го за этим иг­но­ри­ро­ва­ни­ем личнос­ти дру­го­го чело­ве­ка сто­ит упор­ное не­же­ла­ние его по­ни­мать.)

Тем не менее, человек, который открыто ненавидит, находится ближе к взаимоотношениям, чем человек без ненависти и любви.

Каждое Ты в нашем мире должно превратится в Это. И в этом неизбежном превращении являет себя возвышенная меланхолия нашей судьбы. Не имеет значения, какое исключительное место занимало Ты прежде, в непосредственных взаимоотношениях. Как только взаимоотношения выработали себя, или было определено их значение,* Ты превращается в объект среди объектов — возможно главный, но все же один из них, определённый и ограниченный в своём воздействии, в своих свойствах и качествах.

В про­из­ве­де­нии ис­кус­ст­ва реа­ли­за­ция в од­ном смыс­ле оз­начает по­те­рю ре­аль­но­сти в дру­гом. Мгно­ве­ния не­под­дель­но­го, ис­крен­не­го, вос­тор­жен­но­го и ге­ни­аль­но­го** ми­ро­со­зер­ца­ния окончились. Те­перь жизнь в ее ор­га­ничес­кой цель­но­сти, вначале от­крыв­шая­ся мне в тай­не мое­го взаи­мо­дей­ст­вия с ней, мо­жет быть опять опи­са­на, взя­та по ку­сочкам и клас­си­фи­ци­ро­ва­на по пунк­там мно­гочис­лен­ных сис­тем за­ко­нов. И лю­бовь са­ма не мо­жет су­ще­ст­во­вать в без­ус­лов­ных, оп­ре­де­ляе­мых взаи­мо­от­но­ше­ни­ях. Она про­дол­жа­ет­ся толь­ко во взаи­мо­на­прав­лен­ном об­ме­не дей­ст­ви­тель­но­го и по­тен­ци­аль­но­го (не­рас­кры­то­го, не­оп­ре­де­ляе­мо­го, до­во­об­ра­жае­мо­го су­ще­ст­ва). Чело­вечес­кое су­ще­ст­во, став­шее вдруг оди­но­ким и без­ус­лов­но оп­ре­де­ляе­мым, не мо­жет уже су­ще­ст­во­вать во мне как жи­вое, тре­пет­ное, не­вос­про­из­во­ди­мое на­стоя­щее, не­спо­соб­ное быть изучен­ным, а толь­ко спо­соб­ное быть ис­пол­нен­ным пе­ре­жи­ва­ния­ми. Род­ное мне Ты ста­ло опять Он или Она, не­свя­зан­ным со мной су­ще­ст­вом, об­ла­даю­щим оп­ре­деленной внеш­но­стью и сум­мой качеств. Сейчас я мо­гу вновь от­де­лить от не­го цвет его во­лос, его речь или его доб­ро­ту. Но, как дол­го я де­лаю это, оно не есть бо­лее мое Ты, и не мо­жет быть им опять.

* Безусловное стало условным ограниченным, то, что не поддавалось никакой оценке, обрело граничные пределы.

** Как ещё определить вдохновение?

Каждому частному Ты в мире предначертано судьбой, определяемой двойственной природой каждого Ты, стать объектом, или постоянно входить в мир объектов и трансформироваться в кондицию вещей. В терминах объективной речи можно сказать, что каждый объект в мире или перед, или после становления объектом способен появляться перед Я как его Ты. Но объективная речь ухватывается только за окраины реальной жизни.

Это — вечный кристалл.

Ты — вечная бабочка — исключая ситуации не всегда следующие друг за другом в прямой последовательности, но часто случающиеся, глубоко двойственные, беспорядочно запутанные.

В начале появляются взаимоотношения.

Рассмотрим жизнь «примитивных» людей, то есть людей, имеющих скудный запас объектов, и чья жизнь проходит в пределах непосредственного круга действий, обусловленных настоящим.* Ядро их речи, слова в форме предложений** и оригинальные дограмматические структуры (которые потом раскалываются на куски, давая начало всему многообразию грамматических форм) в большинстве своём обозначают цельность взаимоотношений. Мы говорим «Очень далеко ”; зулусы имеют для этого слово, которое для нас может быть выражено в форме предложения: «Там, где кто-то кричит: «О мама! Я потерялся!» Семисложное слово полинезийца парит над нашей аналитической мудростью. То что оно точно означает может быть переведено как:

* Про­шлое еще не на­вя­за­ло им рег­ла­мен­ти­ро­ван­ный, ор­га­ни­зо­ван­ный по­ря­док жиз­ни, в ко­то­ром взаи­мо­от­но­ше­ния чело­ве­ка с им же са­мим ис­кус­ст­вен­но соз­дан­ной сис­те­мой, уже при­над­ле­жа­щей про­шло­му, вос­при­ни­ма­ют­ся как на­стоя­щее. При­ро­да не при­знает вла­сти про­шло­го, про­шлое в ней не­пре­рыв­но уми­ра­ет, да­вая жизнь на­стоя­ще­му.

** То есть, предложений состоящих из одного — двух слов.

«Они уставились друг на друга, каждый ожидая, что другой добровольно сделает то, что оба они желают, но оба не в состоянии сделать это.» В этой восполненной ситуации личность запечатлена обоюдно и в имени, и в местоимении, присутствие личности только лишь облегчено, слова ещё не приобрели окончательной независимости. Главное содержание не есть продукт анализа и размышлений, оно есть непосредственное первоначальное единство — живущее взаимоотношение. Мы приветствуем человека, которого встречаем, желаем ему благополучия, благовосхваляем его.

Но как из­вра­ще­на, как из­но­ше­на фор­ма на­ших при­вет­ст­вий! Что мы мо­жем да­же туск­ло раз­личить в «Hi» от пер­во­началь­но­го под­твер­жде­ния си­лы?* Срав­ни­те это хо­тя бы со све­жим (еще не истертым) при­вет­ст­ви­ем каф­ров «Я ви­жу те­бя» или с за­бав­ным слен­го­вым аме­ри­кан­ским ва­ри­ан­том «Smell me.» Мож­но пред­по­ло­жить, что ха­рак­те­ри­сти­ки и идеи, а так­же пред­став­ле­ния о субъ­ек­тах и пред­ме­тах бы­ли из­влечены из пред­став­ле­ний об ин­ци­ден­тах и си­туа­ци­ях, то есть бы­ли оп­ре­де­ле­ны взаи­мо­от­но­ше­ния­ми. Эле­мен­тар­ные впечат­ле­ния и эмо­цио­наль­ная су­мя­ти­ца, ко­то­рые раз­бу­ди­ли дух пер­во­быт­но­го чело­ве­ка, про­ис­те­ка­ют от опы­та столк­но­ве­ний с су­ще­ст­ва­ми про­ти­во­стоя­щи­ми ему, от си­туа­ций при­род­ной жиз­ни во вла­де­ни­ях су­ще­ст­ва про­ти­во­стоя­ще­го ему ** — они оп­ре­де­ля­ют­ся пе­ре­жи­ва­ни­ем то­го, что воз­дей­ст­ву­ет на не­го.

* Рус­ское «здрав­ст­вуй» ка­за­лось бы, со­хра­ни­ло связь с взаи­мо­от­но­ше­ния­ми, но по­след­няя лег­ко сти­ра­ет­ся в об­ра­ще­нии.

** Сфе­ра его соб­ст­вен­ных вла­де­ний ничтож­на, она впол­не опи­сы­ва­ет­ся не­сколь­ки­ми сот­ня­ми пред­мет­ных оп­ре­де­ле­ний, нет еще и при­ми­тив­ных аб­ст­рак­ций, есть толь­ко пря­мое чув­ст­вен­ное пе­ре­жи­ва­ние кон­крет­ных со­бы­тий. Его мир еще не рас­пал­ся на вы­де­лен­ные объ­ек­ты, а по­то­му и су­ще­ст­ва, на­се­ляю­щие мир, не есть для не­го нечто впол­не обо­соб­лен­ное.

Он не обес­по­ко­ен лу­ной, ко­то­рую ви­дит ка­ж­дую ночь, по­ка она те­лес­но не придет к не­му, спя­ще­му или раз­бу­жен­но­му — под­крадется близ­ко и очару­ет без­звучны­ми дви­же­ния­ми, или окол­ду­ет па­губ­ной ме­ло­дично­стью почти не­ощу­ти­мых при­кос­но­ве­ний. Он не удер­жи­ва­ет в сво­ей па­мя­ти зри­тель­ных пред­став­ле­ний, ска­жем за­га­дочной сфе­ры све­та или де­мо­ничес­ко­го су­ще­ст­ва, ка­ким-то об­ра­зом свя­зан­но­го с ней; в начале у не­го воз­ни­ка­ет толь­ко вол­ную­щее ди­на­мичес­кое ощу­ще­ние лун­но­го эф­фек­та, элек­три­зи­рую­щее его те­ло.

Толь­ко из это­го пер­со­наль­но по­лучен­но­го эмо­цио­наль­но­го воз­дей­ст­вия по­сте­пен­но всплы­ва­ет, по­яв­ля­ет­ся пред­став­ле­ние. Толь­ко сейчас па­мять о не­из­вест­ном, ко­то­рая ночью во­шла в его су­ще­ст­во начина­ет вос­пла­ме­нять­ся и об­ре­тать фор­му, как нечто про­из­во­дя­щее и не­су­щее этот эф­фект. Та­ким об­ра­зом, ста­но­вит­ся воз­мож­ным транс­фор­ма­ция не­из­вест­но­го в объ­ект — пре­вра­ще­ние не­по­зна­вае­мо­го, а толь­ко лишь пе­ре­жи­вае­мо­го Ты в он или она, вне Ты ко­то­рое не мо­жет быть ис­сле­до­ван­ным.

То, что явления, из которых в последствии извлекались представления о субъектах и предметах, вначале долго сохраняли характер взаимоотношений облегчает понимание определённых духовных элементов примитивной жизни. Я имею ввиду эту таинственную силу (магическую энергию), представление о которой прослеживаются в различных вариантах в форме вер или знаний (что у древних по существу одно и тоже) у многих народов обожествлявших силы природы. Известная как Мана или Оренда, она открывает путь Брахме в её начальном значении и далее к динамис и харис «магических папирусов» и Апостольским посланиям. Она была охарактеризована как сверх чувственная или сверхъестественная энергия, описания которой зависят от наших категорий и не соответствуют чувственному восприятию примитивного человека. Пре­де­лы его ми­ра ус­та­нов­ле­ны его те­лес­ным опы­том, ко­то­ро­му по­се­ще­ния, как са­мой смер­ти, так и ду­ха умер­ших, мож­но ска­зать, до­воль­но «ес­те­ст­вен­но» при­над­ле­жат.

При­ня­тие чего-то, что во­все не име­ет ощу­ти­мых качеств, как ре­аль­но су­ще­ст­вую­ще­го, долж­но по­ра­жать его сво­ей аб­сурд­но­стью. Яв­ле­ния, к ко­то­рым он от­но­сит мис­тичес­кую энер­гию, ис­хо­дят из ре­аль­но­сти его жиз­ни, ос­но­ван­ной на чув­ст­вен­ном взаи­мо­от­но­ше­нии с при­ро­дой, на со­бы­ти­ях, ко­то­рые вме­ши­ва­ют­ся в его жизнь, бу­до­ра­жат его те­ло и ос­тав­ля­ют по­сле се­бя воз­бу­ж­даю­щий об­раз. Лу­на и дух смер­ти,* на­ве­щаю­щие его ночью, в рав­ной сте­пе­ни воз­дей­ст­вия име­ют эту си­лу. Но ее также име­ют го­ря­щее солн­це и за­вы­ваю­щий зверь, вождь, чей взгляд при­ну­ж­да­ет его, и кол­дун, чье пе­ние за­ря­жа­ет его энер­ги­ей для охо­ты. Ма­на — это про­сто эф­фек­тив­ная си­ла, ко­то­рая пре­вра­ща­ет лу­ну, сияю­щую у не­го над го­ло­вой, в вол­ную­ще­го кровь Ты. Па­мять об этом ос­та­ви­ла свой след да­же ко­гда пред­став­ле­ние об объ­ек­те бы­ло вы­де­ле­но из об­ще­го вол­ную­ще­го пред­став­ле­ния. Дей­ст­ви­тель­но, са­ма эта эф­фек­тив­ная си­ла ни­ко­гда не по­яв­ля­ет­ся по — дру­го­му, кро­ме как в но­си­те­ле и про­из­во­ди­те­ле эф­фек­та. Это есть нечто, чем сам чело­век, ес­ли он вла­де­ет, ска­жем, вол­шеб­ным кам­нем, мо­жет эф­фек­тив­но воз­дей­ст­во­вать. «Ми­ро­пред­став­ле­ние» при­ми­тив­но­го чело­ве­ка ма­гичес­кое не по­то­му, что чело­вечес­кая ма­гичес­кая энер­гия вне­се­на в его ок­ру­же­ние, но по­то­му, что его чело­вечес­кая энер­гия есть толь­ко от­дель­ная раз­но­вид­ность об­щей ма­гичес­кой энер­гии, от ко­то­рой про­ис­те­ка­ют все эф­фек­тив­ные дей­ст­вия. Причин­ность в его ми­ре не есть не­ло­маю­щая­ся по­сле­до­ва­тель­ность, а ка­ж­дый раз но­вые вспыш­ки вы­ры­ваю­щей­ся на­ру­жу ма­гичес­кой энер­гии, на­прав­лен­ные во­вне к ре­зуль­та­там её про­яв­ле­ния, это — вул­ка­ничес­кая дея­тель­ность без про­дол­же­ния. Ма­на — это при­ми­тив­ная аб­ст­рак­ция, мо­жет быть да­же бо­лее при­ми­тив­ная чем, ска­жем, чис­ло, но не бо­лее су­пер­на­ту­раль­ная, чем оно.

* При­ми­тив­ный чело­век живет в пря­мом взаи­мо­дей­ст­вии с оли­це­творенным ми­ром. Его взаи­мо­от­но­ше­ния с ми­ром по­доб­ны на­шим взаи­мо­от­но­ше­ни­ям с близ­ки­ми людь­ми. Ду­хов­ная ре­аль­ность ми­ра для не­го так­же не­со­мнен­на, как и его соб­ст­вен­ная.

Па­мять, тре­ни­ру­ясь и со­вер­шен­ст­ву­ясь, со­вме­ща­ет круп­ные со­бы­тия (случаи взаи­мо­от­но­ше­ний) с эмо­цио­наль­ны­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми.* Важ­ные для жиз­ни со­бы­тия, на­ко­п­лен­ные па­мя­тью и обобщенные в об­ра­зе, при­сое­ди­няются к ин­стинк­ту са­мо­со­хра­не­ния.

Со­бы­тия, наи­бо­лее за­слу­жи­ваю­щие вни­ма­ния ин­стинк­та по­ни­ма­ния, (то есть лю­бо­пыт­ст­ва: Что это есть? Ка­ков его эф­фект), вы­де­ля­ют­ся из об­щих со­бы­тий и ста­но­вят­ся не­за­ви­си­мы­ми. Наи­ме­нее важ­ное, не об­щее, из­ме­няю­щее­ся Ты, из­влечен­ное из опы­та, уда­ля­ет­ся и ос­тается изо­ли­ро­ван­ным в па­мя­ти. То­гда как пред­став­ле­ние о со­бы­тии, ос­тав­шее­ся по­сле это­го из­влечения, по­сте­пен­но транс­фор­ми­ру­ет­ся в объ­ект и очень мед­лен­но рас­пре­де­ля­ет­ся на груп­пы и клас­сы.

И тре­тий в со­гла­ше­нии, тра­гичес­ки жут­кий в сво­ей обо­соб­лен­но­сти, все еще по-дет­ски не соз­наю­щий се­бя, вре­ме­на­ми бо­лее при­зрачный чем при­зрак смер­ти или лу­на, но под­ни­маю­щий­ся все бо­лее и бо­лее не­оп­ро­вер­жи­мо отчетли­во, там воз­ни­ка­ет дру­гой, «не­из­ме­няе­мый» партнер «Я».

Сознание самого отделяемого Я соединено с первичным примитивным правлением инстинкта самосохранения не более, чем с любыми другими инстинктами. Это не «Я», которое желает сохранить и размножить себя, а тело, которое знает также о наличии не «Я». Это не «Я» а тело, желающее сделать вещи инструментами или игрушками, желающее быть «создателем.» Далее cognosto ergo sum,** в какой- либо наивной форме, в какой-либо «детской» концепции изучаемых предметов не может быть найдено в примитивном миропредставлении. Я возникает как единичный элемент вне

* Точнее они удер­жи­ва­ют­ся в па­мя­ти бла­го­да­ря эмо­цио­наль­но­му по­тря­се­нию, через ко­то­рое они вос­при­ни­ма­ют­ся и за­печат­ля­ют­ся, и толь­ко по­это­му они и об­ре­та­ют об­раз­ную фор­му.

** Я мыслю, значит я существую.

Только потом, когда они были расколоты на куски, частице был дан титул-объект.*

Фун­да­мен­таль­ная раз­ни­ца ме­ж­ду дву­мя началь­ны­ми сло­ва­ми про­яс­ня­ет­ся в све­те ду­хов­ной ис­то­рии при­ми­тив­но­го чело­ве­ка. В началь­ном чув­ст­вен­но — об­раз­ном взаи­мо­от­но­ше­нии он го­во­рит Я-Ты ес­те­ст­вен­ным путем, пред­ше­ст­вую­щим то­му, что мо­жет быть на­зва­но на­гляд­но­стью фор­мы; пе­ред тем, как он осоз­нал се­бя как Я. Началь­ное Я-Это, с дру­гой сто­ро­ны, толь­ко и ста­ло воз­мож­ным бла­го­да­ря та­ко­му осоз­на­нию, то есть от­де­ле­нию Я.** Пер­вое началь­ное сло­во мо­жет быть рас­смот­ре­но, ко­нечно, как Я и Ты, но это не вы­те­ка­ет из их со­пос­тав­ле­ния, их при­ро­да пред­ше­ст­ву­ет Я. Вто­рое воз­ник­ло из со­пос­тав­ле­ния Я и Это, что воз­мож­но толь­ко по­сле от­де­ле­ния Я.

В примитивном взаимоотношении в силу его исключительности Я включено, однако следует сказать, что в нём есть в соответствии с его сущностью только два партнёра, человек и то, что противостоит ему, в их полной (не определяемой предметно) реальности, и хотя мир становится в нём дуалистической системой, человек без того чтобы воспринимать себя, уже осведомлён о космическом сочувствии к нему.