Бесплатный фрагмент - Всё будет хорошо

СИНДРОМ ИОНЫ (вместо предисловия)

«Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси».

Б. Пастернак.

«У меня синдром Ионы», — сразу с места в карьер заявила одна из моих наперсниц по факультету журналистики в Серебряном Университете, где те, кому за пятьдесят пять, обучаются тому, к чему лежит душа, и чего в силу разных обстоятельств не успели познать в юные годы. «Какой синдром?» — переспросила я раз пятнадцать, хотя, вроде бы, я где-то уже слышала этот термин. «Синдром Ионы, — повторила женщина, — это такое состояние, когда не можешь ни одно начатое дело довести до конца, увлекаешься чем-то, но очень быстро бросаешь. И ещё — страх и неуверенность в своих силах. Мне этот диагноз поставил психиатр», — уточнила она для солидности. «Теперь я буду знать, как иначе, более романтично, называется моя лень», — глупо пошутила я, а сама подумала: «Не может быть, чтобы всё было так примитивно. Да и вряд ли, эта проблема из области психиатрии».

Придя домой, я сразу же взялась читать разные статьи на эту тему. И да, я оказалась права. Проблема лежит, скорее, в области психологии. И дело тут вовсе не в отсутствии самодисциплины. И, вряд ли, это можно назвать заболеванием чистой воды. Хотя, вода в метафорическом смысле тут роль свою играет.

Иона — библейский герой, который побоялся доверенной ему Богом миссии и поспешил спастись бегством на лодке, но был проглочен китом и пробыл в его чреве трое суток, после чего, обновлённый, вернулся и приступил, так сказать, к возложенным на него обязанностям пророка.

То есть, синдром его имени — это тревога перед ответственностью. Да, она есть у всех. Я тоже вчера, готовясь к выступлению перед аудиторией, думала — сразу принять валидол или повременить, а уже потом, когда раскритикуют, наглотаться от души? Впрочем, это к синдрому Ионы не имеет никакого отношения, а вот дальнейшее, что со мной произошло, уже приближается к тому. Прочитанный мной рассказ понравился, меня даже попросили подарить мою книгу и сфотографироваться на память. И сразу в голове зашебуршились мысли: «Лена, вот ты сейчас испытываешь лёгкий напряг от того, что тебе уделили немного внимания, а что было бы, если бы ты стала прославленным писателем или просто известным человеком в любой другой области? Тебе стали бы досаждать толпы поклонников, которым нужны даже не твои произведения, а ты сама, чтобы отщипнуть от тебя кусочек, потому что ты, как принято сейчас говорить, в тренде. И ты с головной болью и манией преследования тогда точно очень скоро стала бы пациентом психиатра. Тут же мне вспомнились несчастные актёры, ставшие популярными после съёмок в сериалах. Работая в театре костюмером, я насмотрелась на бедняг, выбиравшихся после спектакля огородами, через чёрный ход и запасной выход, закутавшись в плащ и надвинув на глаза шапку, чтобы никто из оголтелых поклонников не заприметил их и не увязался следом. Все эти дурацкие мысли и накручивания себя на пустом месте — это и есть он, синдром Ионы. Проще сказать — это боязнь успеха при наличии большого внутреннего потенциала. Ведь успех и публичность — это, прежде всего, ответственность. Но что же с этим делать? Ответ прост, как орех, — запереться ненадолго ото всех и поговорить с самим собой начистоту.

В статьях, которые я прочла на эту тему, сказано, что образ чрева кита, в котором пробыл Иона три дня и три ночи, это как бы отсылка к нашему пребыванию в животе у матери, где мы ещё не засорены всем, что после впитаем из внешней среды, не наполнены ничем (ни условно хорошим, ни столь же условно плохим), представляя из себя девственно чистый лист, обнулённую личность, которая готова после этой вынужденной или добровольной изоляции (если сам не дойдёшь, судьба к этому приведёт) предстать перед миром и принять от него своё истинное предназначение без сомнений и страха. А волшебной таблетки тут никакой нет. Как говорится, всё в нашей голове. И в наших руках. Касается это не только творчества, но и отношений, и любых других сфер жизни. Если просто отказаться от этого пресловутого синдрома Ионы, то можно начать полноценно проживать свою жизнь, такую, какой её для нас задумал Господь Бог.

Дописав эти строчки, я открыла электронную почту и нашла там письмо с предложением выбрать и отправить одно стихотворение на конкурс, который проводит издательство для создания сборника современной поэзии. Заполнила анкету, напечатала стихотворение и нажала «ввод». Пора выбираться из «чрева кита».

В АВТОБУСЕ

Думала, в воскресенье рано утром в автобусе не будет никого, но народ был. На мою радость, место спереди было свободно. Там обзор лучше. Люблю ехать и смотреть по сторонам. Хотя, на что там смотреть? Маршрут всегда один и тот же — от дома до метро. Села, сумку рядом положила, смотрю в окошко. Через пару остановок в переднюю дверь заходит миловидная девушка с замысловатой вязью из косичек на голове, улыбается водителю как старому знакомому, говорит с радостной улыбкой: «Привет!» «Можно я тут сяду?» — это она уже мне. Убираю сумку, девушка садится, продолжая диалог с водителем: «Вы через день работаете, получается?» Водитель кивает неохотно. Нет, не знакомый. Я тут же нарисовала в своей голове печальную картину, как эта несчастная каждое утро наряжается и делает причёску, чтобы быть королевной на этом десятиминутном свидании, длящемся, пока автобус едет от её остановки до метро. А водитель о ней и думать забыл, улыбается своим мыслям, положив руки на руль. У него, наверное, любимая жена и двое детишек дома.

Мои размышления прервала трель телефона. «Алло, ну чё тебе? — та же девушка отвечает совсем другим тоном кому-то на том конце провода, — Слушай, Саныч, ну не могла я вчера тебе перезвонить, денег у меня на счету не было. Что, опять с Петровичем не у кого было занять, чтобы здоровье поправить? А! Ясно! Провода тянули да там и упали, где стояли!» — смеётся грубовато, даже голос стал с хрипотцой. Тут автобус остановился у метро. Девушка отключила связь, поправила причёску, мило улыбнулась водителю, сказала звонким, как колокольчик, голосом: «Хорошего дня. До вторника», — и растворилась в людском потоке.

ПРО ВЕРУ ДМИТРИЕВНУ

Вера Дмитриевна проснулась около двенадцати часов. Она всегда поздно вставала — торопиться было некуда. Немного полежала в кровати, привычно потрепав ласково своего кота Карлсона, который всегда урчал где-нибудь в районе её правого бока («печень лечит», — как шутливо называла это Вера Дмитриевна, в прошлом врач по профессии) и отправилась на кухню варить кофе. Плавно, словно во время романтической прогулки, передвигаясь по длинному коридору своей коммунальной квартиры, она подумала, что инвалидное кресло — не такой уж плохой вид транспорта. «На права сдавать побоялась, — усмехнулась она про себя, — так вот судьба и подарила тот транспорт, который я заслужила». В инвалидном кресле Вера Дмитриевна оказалась неделю назад, когда подвернула ногу. Она мыла пол и поскользнулась на мокром. Это снова вызвало у неё усмешку: «По каким только буеракам не лазила в молодости, когда проходила практику на Севере в колонии поселения, а тут — на тебе, на ровном месте!» Когда упала, то первым делом позвонила Лике — молодой женщине, с которой очень замкнутая и не общительная тётя Вера неожиданно сблизилась. Лика была подругой соседа Веры Дмитриевны Александра Андреевича, почившего не так давно от цирроза печени. «Так и чудится всё время, — печально говаривала Вера Дмитриевна, когда они с Ликой, забежавшей по случаю в гости, садились пить чай с чабрецом, — что вот сейчас Саша выйдет из комнаты. Так без него неуютно здесь». Они очень дружили, два старых интеллигента, дядя Саша даже предлагал Вере Дмитриевне «объединить лицевые счета», но она ему вежливо отказала. После смерти дяди Саши в его комнате никто не жил. У его бывшей супруги всё никак не доходили руки, чтобы навести там порядок, она лишь заезжала раз в месяц, вырвавшись из цепких лап своей работы, и говорила, что обязательно сделает уборку и сдаст эту комнату в аренду, непременно сдаст. В третьей комнате тоже никто не жил. Хозяин, полковник в отставке, получил двухкомнатную квартиру в центре, а тратить время на поиски квартирантов в комнату в коммуналке в задрипанной пятиэтажке на окраине города ему было лень. Вера Дмитриевна доехала до кухни и вплыла в неё как корабль. Ей, когда-то очень видному медику, тоже предлагали отдельную квартиру. В обмен на то, чтобы она стала заведующей отделением в поликлинике. «Почему же Вы не согласились?» — округлила от удивления свои красивые серые глаза Лика, когда узнала об этом. «Знаете, Лика, моя любовь — стационар! — отвечала Вера Дмитриевна, и только при разговоре на эту тему глаза её загорались каким-то священным огнём, — и я работу в стационаре ни на что не променяла бы!» Вера Дмитриевна взяла со столика возле плиты турку, насыпала в неё кофе и, подъехав к раковине, с трудом дотянулась до крана, чтобы открыть воду. «Нет, всё-таки, этот агрегат удобным не назовёшь», — подумала она, проделав-таки всё необходимое и поставив турку на огонь. «Агрегат», то есть, инвалидное кресло, приволок тёте Вере сосед с пятого этажа, Василий Михайлович, в прошлом инженер по технике безопасности на каком-то очень опасном производстве, а сейчас пенсионер. У Василия было три жены. Первая умерла, вторая ушла в монастырь, а третья сбежала с красавцем-переводчиком в Тулу. Так что дядя Вася был завидный жених со своей отдельной квартирой и высокой пенсией. Он тоже, как и дядя Саша, предлагал Вере Дмитриевне руку и сердце. И ему она тоже отказала. «Никогда не повторяйте моих ошибок, Лика, — говаривала Вера Дмитриевна в минуту самого большого откровения, — найдите себе мужчину по душе и будьте счастливы с ним. Вы ещё такая молодая привлекательная женщина». Лика в свои пятьдесят три была разведённой. Жила вдвоём с сыном. «А Вы сами почему всем отказываете? — любопытствовала Лика, — Вон Вы какая ещё интересная женщина. И на свои шестьдесят девять совсем не тянете!» Действительно, Вера Дмитриевна была женщиной, как принято говорить, «на все времена». В свои годы она прекрасно выглядела, любила красиво и со вкусом одеваться и никогда не вышла бы на улицу даже просто подкормить котов, которые жили в подвале дома, не надев шляпку и не сделав причёску. «И что, никогда и никого у Вас не было?» — пытала её дотошная Лика. Вера Дмитриевна аккуратно уходила в сторону от этого вопроса.

Тётя Вера сняла турку с готовым кофе с плиты, налила в изящную чашечку и отпила глоток. «Кофе, тем не менее, удался на славу», — произнесла она вслух и предалась воспоминаниям.

Она познакомилась с Юсуфом в аспирантуре, куда поступила сразу после законченного с отличием института. Юсуф приехал из Ирана. Он был из многодетной семьи, и за отличные успехи в учёбе государство отправило его на повышение квалификации в Россию. Стране нужны были хорошие грамотные врачи, а своих навыков подготовки медиков было маловато. Они с Верой влюбились друг в друга с первого взгляда. Два года они учились бок о бок на одной кафедре. Но ни ей, ни ему воспитание не позволяло даже соприкоснуться руками. Но, так или иначе, они говорили иногда на темы, выходящие за пределы учёбы. Из этих разговоров Вера поняла, что родители никогда не позволят Юсуфу связать свою судьбу с девушкой из другой страны, с другими традициями. Таковы были их обычаи. «Послушай, ну заведи с ним просто роман, — уговаривала Веру её сестра Люба, с которой та поделилась своей тайной, — в конце концов, у тебя останутся прекрасные воспоминания. А, может быть, ещё и ребёнок!» Но Вера лишь покачивала отрицательно головой: «А ты знаешь, что в переводе с арабского Юсуф означает «Бог возрастает в благочестии, силе и влиянии. В благочестии, Люба, в благочестии!» Два года пролетели как один день. Когда они с Юсуфом прощались, Вера позволила любимому поцеловать ей руку.

Вера Дмитриевна оторвалась от своих воспоминаний, допила кофе, и день продолжился как обычно. Ещё раз накормить кота, которого с утра она, конечно, первым делом угостила его любимой куриной печёнкой, и который был её баловнем, отчего комплекцией вполне походил на того, в честь кого был назван, сделать обработку мазью и перевязку ноги, позвонить Лике и поговорить о том, о сём, разобрать счета за свет, газ и воду… Так потихоньку день продвинулся к вечеру, когда был, по традиции, сначала привычный просмотр по телевизору какого-нибудь фильма, а после — политических дебатов, которых в эфире пруд пруди. Это было особенной частью дня. Вера Дмитриевна очень активно интересовалась политикой и даже могла, смотря политическую передачу, вслух отпустить едкий комментарий. Эта её черта удивила Лику. Как-то тётя Вера, всегда такая спокойная, очень долго распекала правительство за какой-то противоречащий самому себе указ. «А хотите анекдот, Лика? — вдруг задорно спросила она, — услышала в одной передаче про политику». И Лика услышала что-то такое едкое и не совсем приличное.

«Нет, ну на это невозможно смотреть! Они сами себя слышат?» — традиционно воскликнула Вера Дмитриевна, досмотрев сражение каких-то двух политиков в прямом эфире. Она выключила телевизор, расстелила постель, взяла под мышку кота и легла спать.

«Здравствуй, Верочка», — вдруг услышала она, уже впав в лёгкую дрёму, негромкий приятный женский голос. Что такое? Верочкой её называл только папа, который умер, когда ей было двенадцать лет. «Померещилось», — решила тётя Вера. «Нет, не померещилось», — сообщил голос. Но откуда он тут взялся? В комнате никого. Вера Дмитриевна на всякий случай включила ночник. Нет, никого. Из соседей никто так шалить не мог — в квартире она была одна. Но на всякий случай за дверь, всё же, выглянула. Чтобы убедиться. Тоже никого. «Да ты не беспокойся так. Тебе нечего бояться», — продолжил голос, когда Вера Дмитриевна отмела все возможные варианты. Даже из окна высунулась — её комната располагалась на втором этаже, прямо над козырьком подъезда. Может, кто-то забрался на этот козырёк и шепчет под окном? Но нет. Её начало немного знобить и потряхивать. «Странные вы все, — сказал голос немного обиженно, — у меня много вас таких, подопечных. Говоришь, что ничего не случится, и всё будет хорошо — не верят, пугаются. Думают только о земном. О шмотках разных там, сумочках-брошках. А о вечном вообще не задумываются. А ведь каждый день их может стать последним. Даже самый первый». «Да этот голос в моей голове», — вдруг поняла Вера Дмитриевна. «Ну вот, уже теплее, — обрадовался голос, — уже можно разговаривать». Разговаривать? «Ну да. О самом главном. О бессмертной душе». «Значит, спать сегодня не придётся», — поняла Вера Дмитриевна. Кот что-то проворчал, шевельнувшись во сне. «Да что же ты волнуешься-то так? Это же информация важная. Но чтобы было понятнее, я тебе её сейчас изложу в песенке. И иди себе спать. Хватит на тебя сегодня». На сегодня? Значит, это продолжится и завтра, и потом? Голос же в это время запел на слегка заунывный мотив:

«Глупые люди лишь скарб собирают —

Туфли да сумки, а мантр не читают,

Ангел Небесный слезу проливает.

Людям не дан смысл Небесных явлений,

Не понимают они откровений,

Что первый день может стать и последний.

Много таких у меня подопечных,

Не понимающих выхода в Вечность,

Не осознавших времён скоротечность.

Ангел Небесный всё знает и видит,

Больше тебя здесь никто не обидит,

Больше никто никого не обидит».

«Хорошая песенка, — машинально отметила про себя Вера Дмитриевна, — мы ведь, и правда, живём исключительно материальной жизнью. А духовности в нас ноль. Вот когда я, например, в последний раз была в храме? Ну сейчас нога, ладно. А вообще?» «Ты знаешь, не кори себя, мы ведь тоже в каком-то смысле виноваты, — встрял тут голос, — за тобой вот не уследили, например. Тебе многое пришлось испытать. Но теперь всё будет хорошо». «И ты отпустишь меня спать?» — уточнила педантичная тётя Вера. «Ну, конечно, иди. Кто тебя держит?» «Нужно успокоиться, — взяла себя в руки встревоженная этим ночным происшествием Вера Дмитриевна, — и попробовать уснуть. А завтра непременно вызвать врача. Возможно, это что-то возрастное». Немного ещё поворочавшись, накапав себе валерьянки и лихо выпив её, словно стопку водки, прижимая к себе кота, она, наконец, забылась сном.

Вера Дмитриевна проснулась совершенно разбитая. Солнце уже вовсю прорывалось сквозь кружевную занавеску. На дворе был полдень. Быстро схватив с тумбочки очки, телефонную книжку и телефон, Вера Дмитриевна судорожно нашла номер поликлиники. «Алло! Мне срочно нужен невролог! Срочно! У меня слуховые галлюцинации!» Врача на дом вызвать довольно сложно. Но Вере Дмитриевне, как заслуженному медицинскому работнику, полагалась льгота — любой врач приходил к ней на дом по первому зову. «Ждите доктора, — ответили ей на том конце провода, — он будет после двух».

«Здравствуйте, меня зовут Пётр Иванович. Что у нас случилось?» — ласково спросил Веру Дмитриевну щупленький долговязый доктор, по возрасту лет семнадцати с виду, когда она, доехав на своём транспортном средстве до входной двери, открыла и проводила врача в комнату. «У меня голос в голове». «Как у Жанны Д’Арк?» — совершил неудачную попытку разрядить висящее в воздухе напряжение Пётр Иванович. «У Жанны Д'Арк были видения, и голоса тоже, — ответила, проигнорировав его юмор, Вера Дмитриевна, — а у меня голос. Всего один. Вот, посмотрите, что он мне напел». И она протянула доктору листок, на который успела, пока его ждала, записать текст песенки. «Понятно. Ну, давайте, встаньте, ручки вытяните вперёд, растопырьте пальцы…» «Да в порядке у меня с этим!» — отмахнулась Вера Дмитриевна. «А с чем не в порядке ещё, кроме голоса в голове?» «А вам этого мало?» Далее доктор стучал Вере Дмитриевне молоточком по коленкам, проверяя рефлексы, расспрашивал… «А нарушения сна у вас бывают? А голова не кружится? А у вас бывает так, что застыли вдруг и стоите, забыв, где вы, и что хотели сделать?» Конечно, с пожилой Верой Дмитриевной всё подобное случалось. «С детства не люблю врачей!» — подумала она, видимо, забыв, что сама доктор. Но Пётр Иванович спокойно продолжал её расспрашивать. «Что ж, — сказал он, когда исчерпал все свои методы обследования, — поздравляю вас — скорее всего, у вас височная эпилепсия. Не смертельно. Но проблем доставляет много». «А вы не думали, что это, и правда, может быть просто ангел-хранитель, вышедший на связь? — спросила вдруг Вера Дмитриевна, — Вещи-то говорит правильные». «Правильные вещи говорите вы сами, ведь всё в нашей голове. Знаете, я сейчас пропишу вам один (пока один) препарат. Попринимайте его месяцок. Думаю, должен помочь избавиться от голоса». Врач выписал Вере Дмитриевне рецепт и попрощался: «До свидания. Не болейте». Вера Дмитриевна позвонила Лике и попросила купить лекарство в аптеке. Та прибежала довольно быстро, взяла рецепт и столь же стремительно слетала за лекарством: «Вот, держите. А что случилось-то?» И Вера Дмитриевна честно выложила Лике свою историю. «Ну а врач-то, который лекарство выписывал, хоть стоящий?» — поинтересовалась Лика. «Да ты знаешь, грамотный парень, — ответила грустно тётя Вера, — из него, пожалуй, выйдет толк». «Ну так и принимайте это лекарство. Не унывайте! Через неделю все голоса как ветром сдует!» «А как же это?» — Вера Дмитриевна кивнула на листок с песенкой. «Его тоже». «Что — тоже?» «Сдует». Вера Дмитриевна ещё какое-то время повертела в руке коробочку с таблетками. Открыла ящик стола, и, положив их туда, задвинула ящик: «Знаешь, не буду я пить эти таблетки». «Почему?», — удивилась Лика такому сумасбродству. «Ну как тебе сказать, — вздохнула Вера Дмитриевна, — Этот голос мне понравился. И, наконец-то, я не буду одна».

ВИД ИЗ ОКНА

Лика проснулась и сладко потянулась. Она специально поставила кровать так, чтобы лежать лицом к большому окну. Первые лучи солнца пощекотали ей нос через щёлку между занавесками. Первыми лучи были не только этим утром, но и за долгие месяцы затянувшейся аж до середины апреля зимы. «Сейчас выпью кофе и начну заниматься разными приятными делами», — подумала Лика, улыбнувшись солнцу в ответ. Приятными делами она считала всё, что ей доводилось делать в течение дня. Она встала, сходила на кухню поставить чайник на плиту и, вернувшись, раздвинула занавески. В голове ещё барахтались остатки сна. Это было что-то волшебное. Сон не запомнился, но ощущение полёта осталось.

Лика жила в новостройке, куда они с сыном переехали четыре года назад. Корпуса́ дома были слеплены между собой, образовывая букву П, ограждавшую собою большой благоустроенный двор. Квартира находилась в торце, прямо посередине «буквы», так что Лика видела и слышала всё, что происходило во дворе под окнами. Но это её не беспокоило. Наоборот, она считала это дополнительным подарком. «Хорошо, что не стала спорить с сыном и согласилась на третий этаж», — подумала она. Ведь поначалу ей, жившей всю жизнь в пятиэтажке, представлялось романтичным поселиться высоко под облаками и обозревать по утрам городской пейзаж. Но, как-то, спустя год после переезда, она заглянула в гости к соседке, обитавшей на двадцать четвёртом этаже. Выйдя на балкон, Лика ощутила жуткое головокружение. Вокруг простиралась каменная пустыня с редкими золотыми проблесками куполов церквей, а внизу копошились маленькие человечки, которым не было до неё никакого дела, и которые бы её в случае чего не увидели и не услышали. «В случае чего?» — она не успела додумать эту мысль, вынырнув из воспоминаний, потому что услышала с кухни тоненький протяжный свист и поняла, что надо выключить плиту и забрать чайник. Вселенная, между тем, услужливо дорисовала картину, и когда Лика вернулась с кухни и снова посмотрела в окно, её взгляд упал на боковую часть дома, где на уровне двенадцатого этажа на внешней стороне лоджии кто-то стоял. Лика замерла на секунду, потом схватила очки, нацепила на нос и присмотрелась повнимательнее. Судя по всему, это была женщина. Лика смогла разглядеть только розовую куртку и длинные светлые волосы. Женщина держалась снаружи буквально на честном слове, и непонятно было, хочет она спрыгнуть или залезть обратно. Ясно было одно — ей нужна помощь. Во дворе никого не было. Раннее утро, выходной день. Позвонив в службу спасения и описав ситуацию, Лика набрала ещё один номер.

Ангелина в то утро проснулась не в столь приятном расположении духа, как Лика. Её зять умер полгода назад, и дочь с тех пор ходила вся чёрная от горя. Детей у них не было. Сама Ангелина как-то держалась. В свои восемьдесят шесть она была ещё хоть куда и в другие, не столь тяжёлые времена, любила в тёплую погоду, нарядившись в красивое платье, сделав причёску и макияж и вооружившись лыжными палками, чтобы держаться устойчиво и величаво, выйти во двор на прогулку. Там она однажды и познакомилась с Ликой, в те времена, когда та, после перелома ноги, выгуливала себя какое-то время исключительно во дворе. «Ты куда? — спросила Ангелина свою дочку со странным именем Неонила, — Шесть часов утра». Ангелина всю жизнь проработала библиотекарем и питала любовь к витиеватым именам. Жертвой этого увлечения стала и бедная Нила.

«Схожу в парк на пробежку. Надо как-то выбираться из депрессии, сколько можно?» Ответ Неонилы обрадовал Ангелину. И хотя она в последние дни расхворалась (спину прострелило) и с трудом вставала с постели, она одобрила затею дочери.

Дверь захлопнулась, ключ повернулся в замке. Ангелина стала потихоньку ворочаться в постели, готовя себя к тому, чтобы встать и пойти на кухню. Она, в отличие от Лики, пила по утрам не кофе, а душистый травяной чай. Но не успела она сесть в кровати, как тихо зажужжал мобильный, который лежал на тумбочке и ещё не был включён на полный звук. «Алло! Ликочка! Здравствуйте. Как ваши дела? Я только вчера перечитывала ваши стихи. Эта книжка у меня вообще настольная в последнее время. Что вы говорите?» «Ангелина, — перебила её Лика, — вы только не волнуйтесь. Вы ведь в третьем подъезде живёте?» «Да, а что?» «А этаж какой?» «Тринадцатый, — отвечала ничего не понимающая Ангелина, — это наше любимое с Нилочкой число, мы ещё всегда смеёмся, что никто не любит его, боятся, а мы совсем не…» «Не суеверные, да, я помню, — договорила за неё быстро Лика, — Ангелина, вы можете попросить дочку пойти сейчас на двенадцатый этаж, туда, где выход на лестницу, и посмотреть, что там происходит? Там, кажется, снаружи на лоджии женщина стоит. А я сейчас к вам приду. Какой у вас код подъезда?» «Ну надо же! — ахает Ангелина, назвав комбинацию цифр кодового замка, — А Нилочка как раз не дома, а на пробежке. Но она, наверное, ещё не так далеко ушла, сейчас я ей позвоню, и она вернётся. Ну ты подумай! Что творится! Полнолуние, что ли, так действует?» Закончив разговор, она набрала номер дочери. Телефон отозвался в коридоре. Забыла дома. Всё одно к одному.

Ангелина усилием воли поднялась, села на край постели и всунула ноги в тапки. Накинула висевший на спинке стула халат и взяла в руки лыжные палки, которые стояли тут же прислонёнными к стене. Поднялась и потихоньку стала продвигаться к двери.

Лариса стояла на узкой окантовке лоджии, которая пристроена к площадке, соединяющей лестницу и выход к лифтам. В её постепенно проветривающейся от хмеля голове не было никаких мыслей, только какое-то недоумение от абсурдности ситуации. Такое было с ней один раз, когда она, будучи студенткой, махнула с однокурсницами в Крым. Они тогда пешком исходили всё побережье. И в одном месте, высоко над морем, была очень узкая тропинка, даже не тропинка, а вот такая, вроде этой, вдоль лоджии, окантовка, по которой надо было пройти буквально пять или шесть шагов. Можно было, конечно, спуститься и проплыть эти несколько метров, держа одежду и другие вещи над головой. Но большинство рисковали и шли по узкой кромке. Лариса пошла второй, после того, как самая смелая из их троицы, Люда, проделала этот путь «на ура». Лариса тоже очень бодро начала продвигаться вдоль стенки, аккуратно перебирая ногами. И вдруг замерла. И поняла, что не может сделать ни шагу ни вперёд, ни назад. Неизвестно, сколько бы она так простояла на этой скале, потому что никакие советы, крики и уговоры не могли вывести её из ступора, если бы не один мужчина, который подошёл к ней вплотную, обхватил и буквально втащил на противоположную сторону. До сих пор она мучается догадками, как он это сделал, потому что места на этом уступе хватало с трудом даже для неё одной. Она даже решила, что это был Ангел-хранитель, который прилетел по воздуху, потому что мужчина так быстро исчез под её благодарные бормотания, что, когда она отошла от шока, его и след простыл. Как бы он пригодился ей теперь, этот Ангел. Но его рядом не было. Никого не было. И она снова стояла над пропастью, только внизу не плескалось море, а зеленел первой пробивающейся травой газон.

Вдруг она услышала какое-то цоканье по плитке пола. Каблуки? Внезапно дверь приоткрылась, и на площадку, вместо красотки в туфлях на высоких каблуках, с невероятными усилиями протиснулась Ангелина, перебирая своими лыжными палками.

«Здравствуйте, — не зная, как начать беседу, сказала вежливо Ангелина, переводя дух, — хорошая погода сегодня, не правда ли?»

«У вас, наверное, что-то случилось. Что-то ужасное. Умер кто-то близкий, — продолжила она, поскольку, Лариса молчала, только с удивлением смотрела на эту странноватую пожилую даму в розовом кружевном халате и с лыжными палками в руках, — Как я вас понимаю! У меня недавно зять умер. Вы знаете, мы с ним совсем не ладили. Ругались даже очень часто. И он выпивал. Ну, не так, чтобы очень. Но вы же знаете, как много шутят на тему отношений тёщи с зятем. Вот и Лика, вы её увидите, это моя знакомая, она сейчас придёт сюда, она говорит, что единственной причиной серёжиного пьянства является то, что он живёт со мной в одной квартире. Жил. Вот так шутили-шутили и не знали, что он был серьёзно болен и таким образом немного утихомиривал невыносимую боль». Лариса по-прежнему молчала. Но внимательно слушала странную женщину, которая зачем-то пришла и разговаривала с ней, никому не нужной заблудшей душой, зависшей между небом и землёй, между жизнью и смертью. «Да что там говорить, — погружалась, между тем, всё глубже в рассуждения Ангелина, — любая потеря невыносима. Будь то родственник, друг или просто знакомый. Даже сосед. Да вот кот даже. У знакомой моей, Лики, той, про которую я вам только что говорила, у неё этим летом умер кот. Уж как она убивалась. А ведь он прожил очень долгую жизнь, был стариком уже по нашим меркам. Но разве это может как-то утешить? И ведь, не человек, вроде бы. Но тоже ведь член семьи». Говоря это, Ангелина постепенно подходила ближе, и, в итоге, оказалась почти лицом к лицу с Ларисой. «Что-то, устала я, прислонюсь-ка тут, — сказала Ангелина, поставив палки и опершись на край лоджии, — спину на днях прострелило, просто, беда. В нашем дворе такие сквозняки. Вам, кстати, там не дует? Очень здесь ветер злющий. Правда, вы в куртке. А Неонила моя пошла вся нараспашку, в тонюсенькой олимпийке. Или как это у вас теперь называется?» «Толстовка, — отозвалась глухо Лариса, у которой, кажется, внезапно расцепилась внутри какая-то скрепка, до этого державшая в съёженном состоянии сердце, — помогите мне, пожалуйста, залезть обратно». Ангелина охотно подала ей руку и, попытавшись вытащить, дёрнула из последних сил так, что они обе, в итоге, оказались на полу. Сидя прислонившись к стенке лоджии, они обе тяжело дышали. «Неонила — это вы дочку так назвали?» — усмехнулась Лариса, неестественно скривив губы, как будто их свело судорогой. «Да, — гордо ответила Ангелина, — но в узком семейном кругу я называю её Нила». «Смешно, — хохотнула было Лариса и вдруг горько разрыдалась, — а мою девочку Катенькой звали. Вчера схоронила. Никого у меня нету больше на этом свете. Никогошеньки. Как дальше жить?» «Ну как так — никого, — всхлипнула ей вослед и Ангелина, — я вот есть, соседка ваша, Ангелина меня зовут, будем знакомы. Ещё и Лика у нас есть, я вам про неё говорила, она прийти должна была ещё десять минут назад. Ну, от неё чего ждать? Вечно у неё всё шиворот-навыворот. Зато, она стихи хорошие пишет. Я некоторые даже наизусть помню. Хотите я вам почитаю? И, не дождавшись ответа, продекламировала:

«Всё не напрасно», — тихо шепчет ветер,

Погладивший меня по волосам.

Нет, не напрасно Солнце на рассвете

Так нежно обнимает Небеса!

Поют цветы мне, вянущей без ласки,

Что не напрасно мы свой крест несём.

А ночь во снах рассказывает сказки,

Что не напрасно, не напрасно всё.

Если бы это было кино, то мы бы с вами увидели, как медленно отъезжает камера, и уменьшаются две фигуры женщин, сидящих на лоджии на двенадцатом этаже дома, одна из которых, запахнувшись в кружевной халат и грациозно жестикулируя, читает стихи, а внизу мы видим мечущуюся у подъезда Лику, которой Ангелина дала неправильный код, и она теперь не может попасть в подъезд, а ещё мы видим машину спасателей, которые уже успели вытащить выдвижную лестницу, натянуть тент и суетятся вокруг, и собирающуюся постепенно поблизости от них толпу зевак, которые снимают всё происходящее на камеры мобильных телефонов, и детей, которые высыпали играть на детскую площадку, и алкоголиков Сашу и Лёшу, уже с утра распивающих свой шкалик с водкой, и огромную тётю Галю с малюсенькой собачкой Златой, и Рому-цоемана, разучившего одну-единственную песню «Перемен требуют наши сердца», вышедшего на улицу в обнимку с гитарой и с очередной красоткой…

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

КАТЯ

Часть первая

Не знаю, почему она решила познакомиться именно со мной. В концерте принимали участие многие гораздо более уверенные в себе исполнители, да и я в себе ничего особенного не видела, что могло бы так сильно притянуть незнакомого человека. Позже нас часто принимали за родных сестёр. Пусть так, хотя, мне лично не казалось, что мы похожи. Разве что, формой и цветом глаз. Серо-голубые глаза-рыбки. В остальном мы были абсолютно разные. У Кати — короткие каштановые кудри, нос с горбинкой и губы ниточкой, а у меня прямой нос, пухлые губы и волосы тёмно-русые, прямые, длинные, я всегда носила их распущенными, как бы иллюстрируя цитату из одного произведения Диккенса: «Она была настолько бесхитростна, что не укладывала волосы в замысловатые причёски, и их роскошные пряди свободно падали ей на плечи и спину». Как-то так. Или это не из Диккенса. Уже не помню. Но я где-то это прочитала и сохранила в памяти. Мне нравилось думать, что это сказано обо мне.

Всё это было так давно (я про наше с Катей знакомство), что из памяти ускользнули детали. Кроме одной — что познакомиться со мной Катя решила через Олега. Подошла к нему после концерта и спросила, указывая на меня: «Вы знаете эту девушку? Можете меня с ней познакомить?» «Запросто! — рассмеялся Олег, — Это моя бывшая жена». И он подвёл Катю ко мне. Почему она сама не подошла? Не знаю. Возможно, в прошлой жизни она была британской леди, для которой немыслимо заговорить с человеком, не будучи представленной ему третьим лицом.

Мы довольно быстро подружились. Катя не сочиняла песен, не писала стихов и картин. Она просто прибилась к тусовке. Ей нравилось ходить на наши концерты. «Мы» — это группа художников, поэтов и музыкантов, компания довольно большая и разношёрстная. Со временем в неё вливались всё новые творческие силы. Многие из музыкантов и сейчас, спустя два десятка лет после описываемых событий, поют свои песни под сопровождение гитары или синтезатора. В основном, поодиночке. Музыкальные коллективы, созданные в юности, распались: кто-то забросил музыку, кто-то уехал в другую страну, а кого-то нет в живых. А я вот сменила гитару на стило, поскольку с годами меня стал подводить голос, да и дальше нескольких простых аккордов моё мастерство игры на гитаре не продвинулось.

В те времена, о которых идёт речь, все мы были молодые, с горячими сердцами и ветром в головах. Влюблялись, встречались, расставались, спорили до хрипоты, всё время были в вихре событий и творческом угаре. Катя заразилась нашими настроениями. В то лето она заканчивала обучение в каком-то скучном институте. Кажется, она должна была стать работником отдела кадров. Можно сказать, что наша тусовка сбила девчонку с пути истинного. Она всё чаще прогуливала лекции, и вместо того, чтобы грызть гранит науки, грызла засохшее печенье на наших репетициях. К тому же, она влюбилась в организатора наших концертов, Пашу. И, конечно, как положено в классическом сюжете, безответно. Паша был столь же безответно влюблён в Свету, а Света — в Николая. Только я ни в кого не была влюблена, мне после развода хотелось покоя.

Так вышло, что только я, а также — одна семейная пара из нашей тусовки жили отдельно, без родителей и других родственников. Мне моя квартира досталась от уехавшей за границу сестры, а ребята свою снимали. И все тусовки происходили у нас поочерёдно. Правда, больше у Вики с Максом, потому что у меня был двухлетний сын. Потом в компании образовалась ещё одна пара, и появилось ещё одно место для наших встреч. Катя к нам приходить стеснялась, потому что, будучи человеком, далёким от сочинительства, не могла принимать участие в обсуждении музыки и текстов песен. Концерты — другое дело: Катя расставляла стулья в зале и кипятила воду для чаепития, которое устраивалось в перерыве. Так она чувствовала себя полезной. Концерты заканчивались поздно, Катя обитала в каком-то отдалённом районе, а я жила в центре города, в трёхкомнатной квартире. Так что, мы часто вместе ехали ко мне. Мой сын познал все тяготы пятидневки в детском садике. У него обнаружили снижение слуха, а специальный детский сад был очень далеко от дома. Так что, сын периодически оставался там ночевать. В тех случаях, когда он ночевал дома, а у меня было намечено выступление, я оставляла Афанасия с Катей. Согласна, это было опрометчиво — доверить сына малознакомой девушке. Но я была молодая и безалаберная. Впрочем, ни разу ничего плохого с ним не случилось.

Такое необычное имя мы с Олегом решили дать сыну сразу же, абсолютно не сговариваясь. Другие родители, я слышала, подолгу спорят до хрипоты по поводу имён новорожденных, а у нас было абсолютное единодушие. Мамы и папы наши были не в восторге, но переубедить нас им не удалось. В остальном же, у нас с мужем было много разногласий, и после скитаний с маленьким ребёнком по чужим квартирам и плохо обустроенного быта, мы с Олегом развелись, и старшая сестра пустила меня жить к себе, сама уехав на ПМЖ за границу.

Одной мне было непривычно обустраиваться на новом месте. И так само собой вышло, что Катя, в какой-то момент, окончательно переселилась ко мне. Про своих домашних обмолвилась, что они в курсе и волноваться не будут. Она жила с мамой и старшим братом. Отец ушёл от них много лет назад, у него почти сразу появилась другая семья, там есть дочка, чуть помладше Кати, зовут Женя. Я невольно отметила про себя, что, говоря о своей сводной сестре, Катя немного смягчила тон. Всех остальных членов семьи она перечислила довольно сухо.

Мы жили спокойно месяц или чуть больше, Катя, всё же, ездила в свой институт и уже была близка к его окончанию. Оставались преддипломная практика и защита. Как-то, когда Кати не было дома, зазвонил телефон, я сняла трубку и услышала резкий женский голос. «Ну наконец-то я нашла ваш номер и дозвонилась! — закричала на меня какая-то женщина, — Используете мою дочь как няньку для своего ребёнка? Совесть есть у вас?» Я догадалась, что это Катина мама. «Погодите, — попыталась я урезонить её, — Катя не так часто остаётся с моим сыном, он, в основном, в садике, на пятидневке. Да она и не против, ей нравится с ним возиться». «Вот-вот, скидываете своё чадо то на одних, то на других…», — дальше женщина разразилась несусветной бранью, и мне пришлось бросить трубку.

Придя домой, Катя по выражению моего лица догадалась, что что-то случилось. «Мне тут звонила твоя мама…» «Вот я растяпа! — всплеснула руками Катя, — Заезжала домой за осенними вещами и забыла там записную книжку. Звонила насчёт консультации по дипломной работе и оставила книжку на журнальном столике. Прости, теперь от мамы не будет покоя ни днём, ни ночью».

Мы прошли на кухню, я заварила чай и предложила Кате рассказать про её семью всё как есть. Всё как есть оказалось совсем не безоблачно. После того, как папа ушёл от мамы, та обозлилась на весь мир и стала срывать зло на дочери. Может, потому что, Катя внешне и характером похожа на отца? Неизвестно. Известно только, что мама бросалась на Катю с кулаками по каждому пустяковому поводу и без повода. А старший брат, который, казалось бы, должен был улаживать конфликты, только веселился и ещё больше раздувал вражду. В конце концов, он тоже стал поднимать на Катю руку, а в один прекрасный момент так сильно толкнул, что она ударилась головой о стену и потеряла сознание. Очнувшись, она быстро побросала в сумку какие-то вещи и сбежала из дома. Куда идти — выбора особого не было, и она отправилась к отцу. Он принял её, но предупредил, что это ненадолго, его жене это не понравится. Судя по всему, подкаблучник сменил шило на мыло и повторно женился на властной женщине. «А потом по счастливому стечению обстоятельств…» «Подвернулась я», — закончила я за Катю её рассказ. «Но ты не подумай, я не специально выискивала, у кого бы поселиться, всё само собой вышло», — забеспокоилась Катя. «Да я ничего такого и не думаю, — успокоила я её, — ты живи у меня, сколько хочешь. Пока ведь нас обеих всё устраивает?» Катя кивнула в ответ, и мы продолжили пить чай.

Спустя какое-то время, мы собирались с Катей пойти куда-то (уже даже не помню, куда). Но перед этим у неё были какие-то дела, у меня — тоже. Поэтому, встреча была назначена в метро. Я знала за Катей такой грех, что она любит опаздывать. На полчаса, как минимум. Поэтому, я не торопилась. Тем не менее, я пришла вовремя, так уж устроены мои внутренние часы, что я всё рассчитываю минута в минуту. Промаявшись положенные полчаса и не увидев среди пассажиров прибывающих поездов Катю, я глубоко вздохнула и приготовилась ждать ещё столько же. Но Катя снова не появилась.

В итоге, после трёх часов ожидания я уже было собралась уходить, как вдруг услышала: «О! Привет! Ты что тут делаешь? Я вот ездил на Почтамт, отправлял диски одному приятелю в Польшу». Денис, парень из нашей компании, не сочиняющий песни, но очень увлекающийся звукозаписью. Видела его несколько раз на концертах, но толком мы не общались. Знала, что он меломан, постоянно обменивавшийся дисками с иностранцами. Почтовое отделение, откуда можно было отправлять посылки за границу, находилось как раз возле той станции метро, где я ждала так и не материализовавшуюся Катю. «Так давай выйдем наверх и позвоним ей домой», — предложил Денис, когда выслушал мою историю. Я согласилась. Не знаю, почему мне самой это не пришло в голову ещё два с половиной часа назад. Мы вышли, нашли телефон-автомат и набрали мой домашний номер. «Алло, — как ни в чём не бывало, ответила Катя, — ну ты где? Я уже три часа тебя жду!» «Это ты где? — опешила я, — Мы же в метро договорились встретиться, ты что, забыла?» «Ой, а я думала, мы из дома поедем. Ну, теперь уже…» «Теперь уже сиди дома, — рассмеялась я, — я тоже скоро приеду».

«Если у тебя нет никаких планов на вечер, то пойдём со мной на закрытый концерт, — предложил Денис, — в одном небольшом клубе сегодня Сергеев будет играть этническую музыку на диджериду. Мне Борисов сказал по секрету». Я не знала, кто такие Сергеев и Борисов, и что такое диджериду, но мне хотелось приключений, и я согласилась.

Приехав по нужному адресу, мы спустились в небольшой подвал, где собралось человек десять. Видимо, концерт, и правда, был только для своих. Посередине комнаты стояла на подставке огромная, в несколько метров, расписная дудка. «Из Австралии привёз, — пояснил Денис, — сейчас прокачивать нас будет». Вдоль стен были лавочки, где и расположились слушатели. Мы с Денисом тоже втиснулись. Из соседней комнаты вышел загадочного вида человек в белых одеждах, сел возле дудки, приладился и выдохнул в неё воздух. Раздался гул, он то нарастал, то уменьшался, меняя тембр и силу, и я постепенно уплыла куда-то вдаль на волнах этого гудения, притулившись на плече у Дениса. Так пять лет незаметно пролетело.

Часть вторая

После того вечера мы с Денисом прожили вместе пять незабываемых лет. Поначалу он приезжал в гости, потом я предложила ему переехать ко мне насовсем. Катю я не просила уйти, но она сама стала чувствовать себя третьей лишней при нашем дуэте. И в какой-то из дней ушла. Вернулась к матери и брату. Я волновалась за неё. И, как потом выяснилось, не напрасно.

Первый год совместной жизни мы с Денисом были так увлечены друг другом и обустройством нашего семейного гнезда, что отдалились от всей нашей компании. Я реже принимала участие в концертах, на которых Катя, почему-то, тоже перестала появляться. Говорили, что она защитила диплом и устроилась на работу, так что времени нету на тусовки. Посмеивались, что Паша, наконец, отдохнёт от своей горячей поклонницы. И, вдруг, неожиданно от кого-то прилетела новость, что Катя — в психиатрической клинике. Мы с Денисом разузнали, в какой, и немедленно поехали туда.

Мне раньше никогда не приходилось бывать в подобного рода заведениях. Нас легко пропустили в корпус. Поднявшись на этаж и подойдя к отделению, где лежала Катя, мы увидели большой холл, в котором стояли столики со стульями возле них, а дальше шёл коридор, по правой и левой сторонам которого располагались комнаты со стеклянными стенами, похожие на аквариумы. В этих «аквариумах» спали, ходили или сидели пациенты, по двое в каждом. «Сейчас я её позову, присядьте там», — сказала нам женщина в белом халате, стоявшая за стойкой у входа в отделение, и кивнула в сторону холла со столиками. Мы прошли и сели. Там уже были некоторые пациенты с пришедшими навестить их родственниками и друзьями. Они негромко переговаривались между собой. Снова вспомнилась фраза отца, что в жизни всё как в плохом кино. Я видела, как в фильмах изображают психиатрические клиники. Там обязательно есть пациент, который всех донимает какими-то просьбами или рассказами. Здесь тоже была такая женщина, которая бродила между столиками, время от времени подходила к кому-то и просила: «Дай конфетку, ну, дай конфетку». Я поискала в сумке, но конфет, как на грех, не было, хотя обычно я беру с собой в дорогу горсть леденцов. «Не ищи. Если дашь, она выбросит и снова просить будет», — услышала я тут голос, больше похожий на шелест сухих листьев. Катя. Она была совсем не похожа на себя: осунувшаяся, с блуждающим взглядом… «Как ты? Давно тут? Что произошло?» — забросала я её вопросами. «Две недели, кажется. Сначала было тяжело, бесы одолевали, но, когда врачи их прогнали, мне стало гораздо легче, — всё так же тихо и монотонно проговорила Катя, — мне обещали, что скоро начнут водить в другой корпус на трудотерапию. Клеить бумажные пакеты. Жду — не дождусь. Тут очень душно. Окна запирают на ключ, не открыть. Проветривают раз в день, но очень хочется хоть ненадолго выйти на улицу. Вы езжайте, не сидите со мной, тут тяжело находиться, бесов ещё не всех прогнали, вы разве не видите? — проговорила через пару минут, внезапно погрузившись сильнее в своё помутнение, — Устала я, соседка по ночам стонет, не даёт нормально спать, пойду прилягу. Через две недели, если всё будет нормально, меня выпишут, пообщаемся в другой обстановке».

«О каких бесах она говорила? — спрашиваю, когда идём с Денисом от корпуса к выходу с территории больницы, — Она, вроде бы, не верующая». «Не знаю, — задумчиво ответил он, — Может, так фигурально говорила про свою болезнь?» Но Катя говорила не фигурально. Позже я узнала, как она попала в больницу. После окончания института мама её устроила в отдел кадров какого-то предприятия, где Катя быстро затосковала. Однажды выбралась на концерт, надеялась развеяться в компании друзей, но Паша смотрел волком, стараясь держаться от неё на расстоянии, остальные тоже встретили холодно. Вернулась домой, легла на кровать, отвернулась к стене и так пролежала два дня. Мама пыталась её тормошить, впихивать еду, но Катя лежала и молчала. Тогда мама вызвала скорую психиатрическую. Катиной рукой в буквальном смысле подписала согласие на госпитализацию и, хотя, та вяло сопротивлялась, отправила на лечение. «Бесы, кругом бесы, — повторяла всю дорогу, — дома и тут, и повсюду. Я их вижу так ясно».

Выписали Катю не через две недели, а через полтора месяца после того дня, когда мы её навещали (в больнице объявили карантин в связи с каким-то инфекционным заболеванием, и всем, кто ждал выписки, пришлось мариноваться там лишний месяц). Я была так подавлена первым визитом, что по второму разу навещать Катю не рискнула. Говорят, к ней приходил Паша. Но она с ним встречаться отказалась.

После больницы Катя казалась спокойной и уравновешенной. Правда, она принимала лекарства и быстро набрала вес. Теперь она выглядела благодушной толстушкой, с её лица не сходила благостная улыбка, Катя была полна планов на будущее. Творческих, как выяснилось. Она решила учиться на режиссёра, и папа оплатил ей обучение во ВГИКе. Ещё он снял ей комнату. В новостройке, в квартире на двенадцатом этаже с красивым видом на город.

Шло время, Катя училась, у неё появились новые друзья, открылись новые горизонты. Иногда она звонила и рассказывала, над чем работает: то писала сценарий для короткометражки, то искала сюжеты для небольших сценок, которые разыгрывали на занятиях, то подбирала костюмы и натуру для съёмок учебных роликов. Жизнь кипела. Так пролетел год. У нас с Денисом всё тоже шло своим чередом. Мы продолжали вить своё уютное семейное гнездо. Однажды ночью раздался телефонный звонок. Подошёл Денис. Он поговорил минуту, потом положил трубку и начал собираться. «Ты куда? — спросила я сквозь сон, — Что случилось?» «Звонила Катя, сказала, что собирается выброситься из окна. Я поеду к ней».

Входная дверь хлопнула, я окончательно стряхнула с себя сон, нашарила в сумке записную книжку и судорожно стала листать её в поисках номера телефона Катиного папы. Она мне его давала когда-то на всякий случай, и сейчас случай был именно такой. Но сначала позвонила в службу спасения.

Когда Денис подходил к дому, где жила Катя, он увидел её на балконе. Ничего особенного он не заметил, Катя не стояла, как это часто показывают в кино, снаружи на бортике, окаймляющем балкон, и не кричала, что сейчас спрыгнет. Просто, стояла и смотрела вниз, где уже была припаркована машина спасателей. Денис поднялся на двенадцатый этаж и увидел, что двое спасателей в своём громоздком снаряжении, как у космонавтов, стоят у двери и совещаются, что делать. «Вы в эту квартиру? — обратился один из них к Денису, — Ключ есть?» «Ключа нет. А что — она не открывает?» Он нажал несколько раз на кнопку звонка. Наконец, послышались шаги. «Катя! Открой! Это я, Денис!» — прокричал он через дверь. «Я тебя одного звала, — послышалось в ответ гневное, — а ты, ты этих привёл. Предатель! Что ж, пусть попробуют теперь дверь сломать, она металлическая, и замок сейфовый. И я вот ещё сейчас забаррикадируюсь чем-нибудь!» Послышались звуки передвижения мебели. «Что делать будем? Замок высверливать?» — обратился один человек-скафандр к другому. «Не надо ничего высверливать, — раздалось тут из открывающегося лифта, — у меня ключ есть». Это приехал Катин папа. «Здравствуйте, — пожал он руку Денису, — спасибо, что приехали и что мне позвонили. Я уже расслабился, год было всё нормально. Наверно, перестала принимать лекарства».

После второго курса лечения Катя снова была в норме, строила планы на дальнейшую жизнь. Во ВГИК она возвращаться не стала. Оказывается, тот нервный срыв у неё случился, как вы уже, наверное, поняли, из-за… безответной влюблённости в однокурсника. «Тенденция намечается», — глупо пошутила я, узнав об этом. Катя, между тем, устроилась неожиданно в салон красоты администратором. Из-за полноты она не могла преодолевать большие расстояния и нашла работу поближе к дому. Помнится, я даже как-то приезжала к ней в этот салон, она уговорила меня сделать тогда ещё только набиравшее силу новомодное «запаивание» кончиков волос горячими щипцами, и мне сделали, как её подруге, большую скидку. Пока мне проводили эту довольно длительную процедуру, Катя щебетала, делясь со мной новостями. Между делом она рассказала, что познакомилась с очень приятным жизнерадостным мужчиной, который приходил в салон делать стрижку. Я сразу нервно заёрзала в кресле, но Катя, заметив это, успокоила меня, что мужчина этот общался с ней исключительно на темы духовных исканий, потому что он… пастор в баптистской церкви.

Сами понимаете, уже через пару недель Катя была убеждённой баптисткой. Ничем особенным это не угрожало, вроде бы. Я как-то, ради любопытства, заглянула на их собрание. Всё было весело и доброжелательно. «Ладно, — подумала я, — раз Катя такая увлекающаяся натура, пусть лучше её увлечением будет религия, чем какой-нибудь очередной мужчина, не ответивший ей взаимностью».

На какое-то время я выпустила Катю из виду, подумав, что оставляю её в хороших руках. Наверное, так оно и было, но через пару месяцев она позвонила из… Подольска и сообщила, что мама её окончательно достала (брат к тому времени уже завербовался куда-то на Север), и что она (Катя) рискнула заехать на очередной концерт, который организовал Паша. В концерте принимала участие очень классная музыкальная группа из Подольска… Дальше всё по схеме. Катя влюбилась в соло-гитариста, Виталия, стала ездить в Подольск на репетиционную базу ребят, заваривала для них чай и варила кофе. Временами, там же и оставалась ночевать. От баптистов пришлось уйти, конечно. Окрылённость Кати новой любовью меня очень встревожила. Судя по всему, любовь опять была без взаимности. Но Катю и не отталкивали. Тем не менее, я предложила ей иногда ночевать у нас с Денисом. Какое-то время Катя болталась между Москвой и Подольском, попутно приняв православие, потому что все участники группы, а главное, драгоценный Виталик, исповедовали эту религию. Работа в салоне тоже была оставлена ради нового места — православной церковной лавки. Денег, правда, по сравнению с салоном, там платили гораздо меньше, но священник подкармливал Катю продуктами из щедрых подношений прихожан.

Жизнь шла своим чередом, мы с Денисом продолжали в квартире ремонт, и это уже стало предметом наших шуток. Мол, как ремонт закончится, так мы и разойдёмся, потому что ничего другого, нас объединяющего, нет. Катя переехала, сказав, что церковный батюшка устроил её в странноприимный дом при одной из церквей, и я снова отвлеклась от наблюдения за Катиной разнообразной жизнью.

Ещё через несколько месяцев она позвонила, горько рыдая в трубку, и сообщила, что у неё великая беда, Виталик уходит в монастырь. Час от часу не легче. Я помню, она давно ещё говорила про Колю, лидера группы, что он подался в церковные звонари. Но это, так сказать, в свободное от сочинительства и выступлений время. В монастырь его, в любом случае, не взяли бы, потому что Коля был женат и имел двоих детей. Да мне до Коли и дела нету, это я так, в общем, рассуждаю, а вот финт Виталика мог сильно скособочить нашу только начавшую выравниваться историю. Я попыталась связаться с Катиным папой и предупредить о грозящей нам всем опасности, но он был настолько зажат в угол своими семейными делами, что добиться от него понимания не удалось. Катя снова вернулась к матери, а вскоре настал и черёд психушки.

Когда Катя вышла, то проявила меньше энтузиазма, чем прежде, уже не строя радужных планов и прожектов. Сказала только, что очень возможно, что уедет жить в какую-нибудь тихую обитель. Однако, ещё через какое-то время она позвонила и радостно спросила: «Ты знаешь, что такое ПИФ?» Я не знала, а гадать охоты не было. Понятно было одно — это новая Катина среда обитания. «ПИФ, — сообщила она с некоторым пафосом, — это православный клуб знакомств при храме Петра и Февронии. Приходи шестого числа, я там буду отмечать мой юбилей». Кате стукнуло тридцать лет. Она всё ещё была не замужем, но, судя по всему, идея про тихую обитель отошла на второй план. А на первый вышло обустройство личной жизни. Но уже не на основе порывов души, а строго по науке — чтобы смотреть, как в поговорке, в одну сторону с избранником, а не пялиться восторженно только на него, любимого, не замечая ничего вокруг.

В назначенный день и час я пришла в названное Катей место. Возле храма уже были поставлены столы и лавки, на столах — угощение (кто что принёс из дома), в целом всё по-домашнему, очень душевно. Гости подходили и рассаживались, кто куда. Видно было, что большинство здесь не впервые. «Привет, иди сюда! — помахала мне Катя, сидевшая во главе стола, — Это моя подруга, она пишет замечательные песни, — представила она меня, — Споёшь что-нибудь?» Оказалось, там в качестве «рояля в кустах» были припасены гитара и микрофон, так что я ломаться не стала и спела пару задушевных песен своего сочинения. Потом мы пили чай, кто-то из гостей периодически выходил к микрофону с поздравительными речами, стихами или песнями. Вечер пролетел незаметно. После чаепития мы пошли танцевать в Сад Эрмитаж. Те счастливицы, которых пригласили немногочисленные кавалеры, вальсировали на деревянной эстраде в глубине парка. Остальные, вроде нас с Катей, пританцовывали рядом, сами по себе.

«Как хорошо, что у тебя появилась такая замечательная компания!» — порадовалась я за Катю. «Да, — согласилась она, — и все одной веры, одних взглядов на мир. Вот только, мужчин нет почти. А те, кто есть, все вокруг Насти кружат. Она вон какая красивая». Мужчины в прямом смысле кружили, вальсируя с ней по очереди, вокруг Насти, стройной молодой девушки с вьющимися золотистыми волосами до плеч. «Не надо торопиться, — попыталась утешить я Катю, — надо доверять судьбе и ждать своего единственного». «Наверно, — вздохнула она, — как у вас с Денисом, кстати?» «Мы с ним расстались, — вздохнула и я, — тихо, мирно, без скандала и взаимных упрёков. Закончили ремонт в квартире, и больше оставаться вместе причин не нашли». «В принципе, этого следовало ожидать, — заявила вдруг Катя, — если люди пять лет живут во грехе, не венчаные, даже не расписанные в ЗАГСе, то это не семья». Ну-у-у, понеслось!

«Надо же, действительно, ведь уже пять лет пролетело, — подумала я, — Катя вон сколько всего успела попробовать и испытать. Нет, конечно, чур меня, чур! Зато, ей будет, что вспомнить», — запустила я во Вселенную шутку-самосмейку.

Смешно мне особо не было. Впереди маячила невесёлая перспектива — участь матери-одиночки с ребёнком с особенностями развития. Но жизнь готовила ещё много сюрпризов. Слава богу, не таких, как у Кати. Она появлялась на моём горизонте ещё пару раз. Как-то летом заехала к нам на дачу по пути из дальнего пригорода от какого-то старца. «Услышала ты от него что-то ценное?» — спросила я. «Конечно, — ответила Катя, — он посоветовал мне не принимать пищу при включённом телевизоре». Ещё через пару месяцев я навещала её в Клинике Неврозов, более лояльном заведении, чем психушка, привозила ей свой старый ноутбук, чтобы она могла смотреть фильмы и вести переписку. Уж не знаю, что это была за переписка, потому что после выхода из клиники, Катя вдруг нарисовалась где-то не то в Курске, не то в Орле в Колледже Культуры и Искусства, где училась на актрису. Ещё через год она вернулась в Москву, заходила ко мне, просила составить какие-то таблицы для итоговой работы на курсах от биржи труда. Кажется, снова вернулась к профессии «работник отдела кадров», но надо было восстановить навыки и подтвердить квалификацию. Я составила таблицы, напечатала текст, и Катя мне даже заплатила сколько-то за труды. Деньги были не лишними, и я приняла их с благодарностью. Тогда же я узнала от Кати, что её мама умерла от рака. «В одиночестве, всеми брошенная, в хосписе, — сообщила подробности Катя, — а ведь всё могло быть по-другому, если бы она меня хоть немного любила».

С тех пор прошло много лет, Катю я больше не видела и ничего о ней не слышала. Надеюсь, что жизнь у неё наладилась, и что она простила всех, кто причинял ей боль. Как бы я хотела, чтобы нам в жизни давалась возможность стереть прошлое ластиком и начать всё сначала. А, может, шанс и даётся. Только рисовать уже приходится не на чистом листе, а поверх тех неверных линий и клякс, которые получались поначалу. Выйдет ли нарисовать новый красивый рисунок? Уверена, что это возможно.

МАШИНА НЕПРЕРЫВНОГО ЛИТЬЯ СТАЛИ

Мама умерла в феврале. Перед этим она тяжело болела. Болезнь развивалась так быстро, что сгорела мама за три месяца, несмотря на многочисленные визиты докторов, капельницы и мои ночные бдения у её постели. Разрушенная до основания наша с сыном жизнь, в которой мама занимала важное место, как фундамент в доме, полетела в тартарары. Сын остался практически беспризорным, но у него хватило благоразумия продолжать учиться и жить более-менее размеренной жизнью, пока я заливала горе дешёвым красным вином, на которое только и хватало зарплаты театрального реквизитора. Но и эту работу я, в итоге, потеряла, проспав однажды вылет на гастроли и подведя весь коллектив. Меня не стали увольнять по статье, так как я была на хорошем счету, а вежливо попросили написать заявление по собственному желанию, что я и сделала.

Запасы денег, оставленные заботливой мамой на сберкнижке, доверенность на которую она загодя оформила на меня, ушли на похороны и оформление наследства, которое состояло из квартиры, в которой мы жили. Новую работу я ещё не нашла, а сын, от рождения глухой, учился в специальной школе для детей с особенностями развития. В седьмом классе. На его пособие по инвалидности мы, собственно, и жили.

«Лена, — сказала мне как-то сердобольная соседка с пятого этажа, Валентина, заглянув проведать нас с сыном, — я тут из деревни картошки привезла, возьми, — и протянула мне пакет, — а ещё, не погнушайся, но возле универсама, у заднего входа, в конце месяца выставляют тележки с просроченными продуктами, сходи, посмотри, что да как.

Был, как раз, конец апреля. Убрав подальше свои гордость и робость, выданные мне природой в одном флаконе, я на следующее утро собралась и пошла к магазину. Там я и познакомилась с дядей Сашей, Александром Андреевичем. И эта встреча наполнила мою унылую жизнь яркими красками.