Бесплатный фрагмент - Вся правда о Футтауне, штат Нью-Йорк

Андрей Игнатьев

ВСЯ ПРАВДА О ФУТТАУНЕ, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК

***

Толстая латиноамериканка за стойкой администратора смотрела то в монитор, то в мой паспорт, в конце концов, перевела взгляд на меня и сказала:

— На ваше имя ничего нет.

— Не может быть, — не согласился я, — номер забронирован агентством Хаттимил. Проверьте еще раз.

Она снова нырнула в экран, через минуту вынырнула и заявила окончательно:

— Ничего нет! Извините.

Холодный молоток постукивал за грудной клеткой.

— Хорошо, — сказал я, — я возьму другой номер, сколько это будет стоить?

— Мест нет, — ответила женщина, разглядывая меня с естествоиспытательским интересом.

«Спокойно, — убеждал я себя, — в крайнем случае, смогу переночевать на вокзале».

— Не сможете, — разубедила латиноамериканка, когда я поделился с ней своей идеей, — это вокзал, там нельзя ночевать.

И дебелая рука протянула назад мой паспорт с одной-единственной визой. Я вышел на улицу, которая оглушала своей жизнью: на перебой сигналили желтые кэбы в пробках, стены зданий угрожающе нависали над головой, бесконечный поток людей протекал мимо. А я один, в чужой стране. Что теперь будет?

В кармане лежала инструкция из агентства, я развернул ее и все перепроверил. Имя и фамилия, дата заезда — совпадают. Тогда какого?

Офис Хаттимил размещался в том же здании, что и гостиница, только вход с другой стороны. Инструкция предписывала обращаться туда, если будут проблемы. Добравшись до конца высокой стены цвета бесконечной пустыни, я завернул за угол.

Поблекшая бумажка с оттопыренным уголком, приклеенная к деревянной двери одного из кабинетов, подтверждала, что место правильное. Только дверь была запрета. Чернокожий уборщик орудовал шваброй неподалеку.

— Извините, вы не подскажете, как они работают?

— Ни разу не видел, чтобы туда вообще заходили люди, — угрюмо пробормотал он, продолжая надраивать лестничную площадку.

«Меня кинули, — это первое, что пришло на ум, — деньги забрали, отправили. А жилья нет и работы тоже — сколько таких историй?» Тревога, зародившаяся где-то внутри, мгновенно расползлась по всему телу и достигла кончиков пальцев. Зловещие мысли птицами забились в голове. Меня бросило в жар, я приложил ко лбу ладонь, она была ледяной и взмокшей. Все. Допрыгался. Приплыли.

Выскочил обратно на улицу. Дорога шумела, люди шли, город по-прежнему кипел. Смеркалось. Местные гопники подозрительно косились. Здесь они поменяли стрижку,

одежду, походку, — шагали вразвалочку нестройными рядами по пять-семь человек, — даже цвет кожи, но взгляд все тот же, он-то их и выдавал: рыскающий, оценивающий, недобрый.

Вернувшись к парадному входу, я прошмыгнул в холл.

— Что мне делать? — пристал к худощавому парню, одному из сотрудников негостеприимного отеля.

— Найдите другое место, — предложил он.

— Как?

Он посмотрел на меня рассеянно и обреченно. Отвернулся и зашагал прочь.

— Пожалуйста, пожалуйста, — я увязался следом. — Я первый раз в этой стране, мне очень нужна помощь!

Мы дошагали до стойки, к которой был прикреплен служебный компьютер, парень встал за него, зашумел принтер и через какое-то время показал язык со списком нью-йоркских гостиниц.

— Вот, — сказал парень, — по любому из этих адресов вас могут разместить на ночь.

— Хорошо, — кивнул я, изучая распечатку (список, слава богу, был внушительным). — Но на улице уже вечер, я дойду до первого адреса, там тоже не будет свободных мест, потом до второго, и там не будет — так и ночь наступит! — иностранные предложения давались мне все легче.

— Вон там у нас телефон для постояльцев, позвоните и узнайте, примут ли вас.

Телефон был недалеко, висел на стене, свободный. Я сбегал до него, но через несколько минут вернулся.

— Тут, — трясущейся рукой я передал парню телефонную карточку, — пять минут, связаться с родителями и сообщить: у меня все в порядке. Я готов потратить это время, но ни черта не пойму, как им воспользоваться?

Парень пожал плечами.

— Пожалуйста, — умолял я, — позвоните, узнайте.

Он позвонил. Обвел ручкой название Ost Harlem Hostel на распечатке, сказал, что мне туда, что ночь будет стоить 30$ и добраться можно пешком (шариковая ручка провела на листке неровную торопливую схему).

— Спасибо, — сказал я ему, — спасибо.

И отправился на поиски.

За первым же поворотом со мной поравнялась полицейская машина. Она долгое время пристально ползла сбоку, и мне померещилось, будто они за мной. Я хотел прибавить

шаг, но потом прикинул: «А что, переночевать в участке — тоже вариант!» Только копы, как будто прочитав мои мысли, поддали газу и вскоре сгинули.

Ost Harlem Hostel действительно располагался недалеко, и добрался я быстро. Улица, ведущая к нему, была узкой и тихой. Администратор — мужчина успокоительно интеллигентного вида (средних лет, в очках, с усами) — благополучно обменял мои тридцать баксов на ключ от номера в третьем этаже. Поднимаясь по лестнице, я старался отогнать неприятные мысли о том, как только что остался без половины имеющихся у меня денег. Вместо этого я воображал, как еще немного и приземлюсь в просторную мягкую кровать, включу ящик, попью пива из мини-бара, посплю, наконец. А уж потом все хорошенько обдумаю.

Небольшой серебристый ключ никак не хотел вставать в замочную скважину. Вдруг послышались звуки приближающихся шагов… из моего номера. Ручка опустилась вниз, дверь распахнулась. Передо мной возник человек:

— Хай, — сказал щетинистый старичок, обдав меня волной перегара.

— Хай, — вывалилось из меня.

Мужчина отошел, я шагнул внутрь. В небольшой темной комнате вдоль голых стен были расставлены двухъярусные нары. Из маленького окошка под потолком еле сочился свет. На полу были разбросаны чьи-то вещи.

— Кажется, там свободно, — указал старик на одну из верхних коек.

— Спасибо.

Я закинул на матрас рюкзак, сумку, поднялся сам, подобрал под голову подушку и зажмурился, что было силы. Пролежал так минуты две. Ни разу не уснул, конечно. Старичок так и стоял внизу, смотрел на меня с любопытством. Я спустился, завязалась беседа:

— Откуда ты? Ого! Мой дед был из Беларуси! Кажется, это где-то у вас? Тут спят англичане, там — студент из Японии. Они сейчас на бейсбольном матче… — и все в таком духе. Бла-бла-бла.

Позже я разведал на этаже телефонный аппарат, позвонил домой и Лине — оказалось, сделать это не так уж и сложно. Сказал, что все у меня хорошо, сходил в душ, потом лег спать. Ночью я слышал, как возвращались соседи, как кашляла какая-то женщина за стеной, а когда увидел, что за окном светает, сдал ключи и покинул эту ночлежку.

***

На улице было свежо и на удивление пустынно, дружелюбно шелестели деревья. По красной кирпичной стене с белой оплеткой углов карабкалась вверх упитанная серая белка. Утренний Нью-Йорк навевал умиротворение. «Так, — сказал я себе, — с сегодняшнего дня все пойдет как надо!» — и твердой поступью двинулся по тротуару. Через некоторое время очутился на перекрестке, по которому рассекали многочисленные такси. Я поднял руку, и одна из машин молниеносно примкнула к обочине. Чернокожий шофер живо скидал мое добро в багажник (отрабатывает чаевые — понял я) и поинтересовался:

— Куда?

— Центральный автовокзал.

Мы сели и поехали. На водителе была большая клетчатая кепка поверх коротко остриженной головы, черная кожа блестела, высвечивая глубокие поры. Останавливаясь на светофоре, он неизменно барабанил пальцами по рулю, иногда пригибался вперед или смотрел по сторонам и протяжно бормотал оттопыренными губами:

— O’key… What’s wrong?.. Go on, buddy…

Из динамиков звучала песня, за окнами потягивался Нью-Йорк, а я все чаще перечитывал памятку Хаттимил, плотно прижатую к коленям.

Вокзал был грандиозный многоуровневый комплекс, с выходом к метро, с паноптикумом ресторанчиков и торговых лавок, потолок и стены горели электронными табло. Здесь мне как можно скорее следовало связаться с работодателем, поставить в известность, что ближайшим рейсом выезжаю. Меня снова поглотило волнение, я представил, что никакого работодателя нет, и скоро я останусь один на один со своими проблемами в этом муравейнике, за десять тысяч километров от дома. Подумалось, что сгинуть здесь ничего не стоит, просто пропасть, стать незначащей частичкой в броуновском хаосе. К счастью, моего звонка ждали. Приободренный мужской голос пообещал, что встретят в Футтауне.

Насилу отыскав кассы, я купил билет. Автобусы отходили прямо отсюда, из самого здания вокзала. Пассажиры ожидали на скамьях у раздвижных дверей, до поры до времени наглухо закрытых. Я нашел gates, номер которых совпадал с указанными в моем билете, и уселся на скамейку ждать. Несмотря на утренний час, все люди вокруг что-нибудь жевали: гамбургеры, хот-доги, пиццу. Я только сейчас ощутил, как сильно проголодался сам — желудок стянуло в тугую спираль, в животе было пусто и тесно. Часы показывали 6:40 — перекусить успею. Я сходил до ближайшей лавки, купил пакетик чипсов и бутылку колы. Разорвал надутую упаковку и разом всыпал в себя все ломтики хрустящей картошки. Открыл газировку, сделал первый глоток и уже не смог оторваться, пока не опустошил всю. Во рту поселился вязкий привкус, который хотелось поскорее запить. Эх, надо было быть умнее и брать обычную воду. Хоть она и стоила чуть дороже, а я уже потратился на такси, сколько там у меня осталось? как быстро улетучиваются деньги…

Пока я сводил в уме ведомости расходов, у ворот возникли две женщины. В причудливых дачных одеждах, с набухшими полипропиленовыми сумками, они беспокойно семенили по площадке, озабоченно охали и растерянно озирались. В момент, когда я услышал, что они говорят по-русски, пространство вокруг исказилось: стали изгибаться стены, витрины, информационные дисплеи, — константы реальности отдали швартовые и пустились в плавание к новым берегам. Нет, женщин я видел и слышал четко, но все остальное — люди, звуки — вдруг стало размытым фоном с едва различимыми деталями. «Вот это да, — подумал я, — второй день в Нью-Йорке и уже встретил русских!»

Вскоре одна из пришелиц стремительно зашагала в мою сторону, с шумом ухнула на скамью набитый вещами баул и громогласно произнесла:

— Ты посмотри — расселся! Как будто один тут! — Обтерла лоб освободившейся рукой.

Я поспешил подвинуться, уступить место. Подоспела вторая женщина. Сумку переставили на пол. С хлопотами обе устроились рядом.

— Фу-у-у, — сказала первая из подошедших, — духотища…

— Простите, — обратился я к ним, все еще пребывая в каком-то робком восторге, — а вы из России?

Женщины посмотрели на меня:

— Да.

— А что вы тут делаете?

— Живем, — явно удивленные таким вопросом ответили они.

— На Брайтоне?

— Нет.

— Странно…

— Почему?

— Я думал, что большинство русских живет там.

— Не-е-е-т, милый мой, — снисходительно заотрицала старшая из женщин, — там сплошь живут одесские евреи. Просто они — русскоговорящие.

Вскоре я полностью пришел в себя. Женщины, мать и дочь, жили в Америке уже семь лет. Сейчас ехали в Монтиселло — большая часть их маршрута совпадала с моим. Они собирались подыскать место для отдыха всей семьей. Я рассказал, что направляюсь в детский лагерь, буду там maintenance. Они ответили — это чудесно, что студенты из России могут вот так легко прилетать в Америку поработать на лето. Ворота распахнулись, подали автобус — торжественный, огромный, блестящий. Мы расселись небольшой диаспорой в первых рядах. Женщины жаловались, что все в Америке безумно дорого и продолжает дорожать, и что в России жизнь, конечно же, проще:

— У нас говорят, что рубль скоро станет дороже доллара! — сказала одна из спутниц.

— Да, — подтвердила другая, — все благодаря нефти!

— Не слышал о таком, — признался я. — До нас, наверное, еще не дошло.

В голове промелькнуло — лишь бы ни этим летом.

Женщины называли американцев «они», сказали, что русских в Штатах — прорва, что я смелый человек, раз решился на такое приключение. К сожалению, в Монтиселло нам пришлось распрощаться, женщины направились в город, а я пересел на другой автобус.

***

Сошел в Футтауне. Здесь, вдали от пыльного Нью-Йорка, было облачно, и накрапывал мелкий дождь. На остановке стояла женщина средних лет.

— Ха-ай! — поздоровалась она. — Андрей?

— Да, — ответил я, — здравствуйте!

— Очень приятно, я — Бекка. Как добрался? Были проблемы?

— Нет, добрался хорошо, спасибо.

Бекка Кларк была дочерью владельцев лагеря. В преддверье сезона она занималась организационными вопросами и переписывалась с будущим персоналом по электронной почте. Не то, чтобы я рисовал ее голливудской звездой, просто не такой: бесформенной и пресной. Немолодое лицо с россыпью бледных веснушек, растрепанные рыжеватые волосы. Прядки покачивались на ветру, колыхалась не застегнутыми полами желтая дождевая куртка.

— Это весь твой багаж? — спросила Бекка, разглядывая мою сумку.

— Да.

— Да ты путешествуешь налегке! Ну что, поедем? — она немного развернулась, направив открытую ладонь в сторону припаркованного неподалеку автомобиля — красного пикапа, по лакированному кузову которого сползали наискосок неторопливые прозрачные улитки.

— Да, — сказал я, — конечно.

Мы сели в автомобиль, дождавшись, когда я пристегну ремень, Бекка запустила двигатель.

Вскоре Футтаун растворился сзади — крохотный провинциальный городок с аккуратными домами, словно вырезанными из цветного картона. Впереди показались горы, укутанные в зеленый лес, почти сплошной, только изредка к дороге подбирались территории частных дворов и сельскохозяйственных угодий. Лес был сказочен и жив. В ветвях деревьев перелетали необычные, невиданные мной птицы, на опушках встречались табунки косуль — они паслись недалеко от трассы, ничуть не пугаясь шума автомобилей, проносящихся на большой скорости мимо.

— У вас чудесная природа, — сказал я.

Бекка легко засмеялась, как будто шутке. То ли я ляпнул что-то не то, то ли она меня не поняла — не знаю. С хайвея свернули где-то через четверть часа, метров двести прокатились по грунтовке. Остановились. Бекка вышла, и я счел нужным последовать ее примеру.

— Добро пожаловать в лагерь «Склон Кэсинга»! — отчеканила она приветствие, начертанное на щите, укрепленном рядом с дорогой. Обвела счастливым взором окрестность и глубоко вдохнула, так, будто тысячу лет не бывала в этих местах.

Вот я и достиг цели. В воздухе почему-то пахло навозом.

Впереди, на холме, высился дом, слева и справа от него тянулись полосы лиственного леса. На покатой, открытой местности посреди ровно остриженной травы, были расставлены однотипные коричневые домики с синими крышами. Бросилось в глаза, что они возведены не на фундаментах, а на деревянных сваях, и несколько возвышаются над землей. Тут же взгляд выхватил еще более поразительную картину — загон, в котором прогуливались страусы. Страусы в детском лагере — вот это да! Черные, длинношеие, они грациозно вышагивали вдоль забора. Вдруг из левого перелеска выехала необычная машинка цвета хаки.

— Эй, ребята! — закричала Бекка в ее сторону и начала семафорить руками.

Машинка свернула с курса и довольно резво покатилась в нашу сторону.

— Это Спенсер, — Бекка показала на бугая, сидевшего за рулем. Из-под туго натянутой перевернутой бейсболки выбивались черные завитки. На широком сосредоточенном лице хмурились хвойные брови. — Он из Канады. А это Робби, — представила Бекка пассажира, головной убор которому заменяла копна длинных рыжих волос — спутавшаяся обмотка соленоида, не иначе. — Не волнуйся, если не будешь понимать его первое время, мы и сами не понимаем половины того, что он говорит: Робби — шотландец.

Робби что-то протестно заверещал с невообразимым фыркающе-шипящим акцентом — треск старого радиоприемника, который никак не может настроиться на нужную волну. Бекка добродушно рассмеялась:

— Я же говорю!

— Приятно познакомиться, — сказал я парням.

Оба были в водонепроницаемых штормовках и резиновых сапогах с комьями налипшей грязи, — почва была влажной, шли долгие дожди или снег сошел не так давно? Транспортное средство, в котором они находились, больше всего напоминало гольф-машину: открытая двухместная кабинка с крышей, плюс небольшой кузов. Только надпись на бортах 4х4, воинственный окрас и большие колеса с претензией на повышенную проходимость выдавали в автомобиле зверя другой породы. В России таких я не видел, вероятно, это ответ их фермеров нашему мотоциклу с коляской.

— Эти двое здесь уже неделю, — сказала Бекка, когда мы уселись обратно в пикап, — а завтра приедут девочки: Сьюзан и Хезер, они из Канады и обе уже работали у нас, Сьюзан прошлым летом, а Хезер два года тому назад.

— Должно быть, они хорошо провели здесь время, раз решили вернуться?

— О, да! Прошлым летом Хезер была вожатой в другом лагере, и на этот раз ей было из чего выбирать. Она, конечно же, выбрала «Склон Кэсинга»!

Мы припарковались перед опущенными ставнями гаражных ворот, подошли к особняку, около которого стояли еще два японских внедорожника, совсем новых. На машинах они не экономят, — подумал я, — наверное, это к лучшему, что у них водятся деньги. Взобравшись на террасу, увешанную цветущими горшками, я осмотрел дом. Стены были обшиты гладкими дощечками, уложенными внахлест, однотонно выкрашенными в светло-серый. Бекка потянула за дверь, и та, звякнув колокольчиком, отворилась.

Гостиная была просторна, но в обстановке по-прежнему чувствовался достаток. В середине зала стоял кожаный диван с уложенными на краях подушками, к дивану пододвинут деревянный стол с бронзовой статуэткой оленя и желтой вазой, в которой покоился букет засохших цветов. На придиванном столике сбоку водружалась массивная белая лампа. Вдоль стен были расставлены кресла с бордовой обивкой. Справа уходила вверх маршевая лестница с лакированными перилами. На окнах висели тюль и узкие полоски ламбрекенов вместо штор. Но внутри все равно было довольно сумрачно. Гостиная вообще имела вид необжитой, музейный, как будто здесь нечасто появлялись люди. Вот и сейчас никого не было.

Мы проследовали на кухню и там застали мистера и миссис Кларк — Джона и Марту. Марта невысокого роста, дебелая, с короткой мальчишеской прической. Джон — директор лагеря — наоборот, рослый, подтянутый, с опрятной седой бородкой и такими же седыми волосами, с частыми переборками неглубоких морщин на загорелом мужественном лице.

— Рады, что ты прибыл! — сказал Джон. — Хорошо добрался?

— Да, — ответил я.

— Хочешь поспать?

— Нет.

— Перекусить?

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Скоро обед, поедим все вместе. Сейчас можешь оставить свои вещи и переодеться — осмотрим лагерь.

— Хорошо, — согласился я.

Бекка повела меня на второй этаж. Коридор был светлым, длинным, тихим. Я с облегчением подумал, что вот, наконец-то, мои приключения и окончились, все более-менее определилось. Мы встали у одной из дверей, Бекка приоткрыла ее и сказала:

— Здесь вы и будете жить с ребятами, пока не откроется лагерь. — И оставила меня одного, переодеться.

Крыша дома Кларков была причудливой формы, которую задавали несколько выдающихся мансард. В одной из них нас и поселили. Под косым потолком небольшой комнаты были расставлены четыре кровати, две из них заняли Спенсер и Робби, о чем недвусмысленно сообщали небрежно заправленные покрывала и сгрудившиеся под постелями кучи скомканной одежды. На дальней стене белела дверь, за которой небольшой коридорчик вел к балкону с металлической лестницей, спускающейся вниз с наружной стороны дома. Когда все лягут спать, по ней можно незаметно прокрасться на улицу и изучать этот далекий мир, пропитанный ночью. Только дверь была заперта. Может быть, поэтому рождались такие мысли?

Из свободных полуторок я выбрал ту, что располагалась ближе к окну. Сбросил на нее свой рюкзак, быстро переоделся и снова вышел к Бекке. В прихожей дома мы отыскали для меня оранжевый, люминесцентно-яркий дождевик, пропахший Кэсинговским воздухом, и резиновые сапоги.

Джон уже ждал снаружи. Убедившись, что я полностью экипирован, он позвал меня в очередную гольф-машину, на этот раз почти однотонную, синюю.

— У тебя есть водительское удостоверение? — спросил он, когда мы тронулись.

— Нет.

Он немного помолчал, потом сказал:

— Большинство ребят, приезжающих сюда, водят машины, но для этой, — Джон ударил ребром ладони по ободку руля, — права не нужны. Мы зовем ее рейнджер. Вы, maintenance, будете ездить на таких, и позже я расскажу тебе, как ими пользоваться — это не сложно. Всего вас будет четверо. И это будет поистине интернациональная команда! Кроме тебя в нее войдут парень из Мексики, парень из Канады и парень из Голландии — Макс, который раньше работал у нас вожатым, но теперь мы предложили ему стать начальником maintenance, и он не отказал.

Джон говорил очень медленно, явно делая скидку на то, что я из другой страны.

— А как же Спенсер с Робби? — спросил я.

— Ты их уже видел? Они не maintenance, они — вожатые, и приступят к своим обязанностям, как только появятся дети. Сейчас они участвуют в благоустройстве лагеря лишь потому, что у них была возможность приехать заранее, ведь работы так много! И поэтому мы очень рады, что ты тоже смог присоединиться к нам уже сейчас.

Рейнджер потряхивало на кочках, его высокие, пружинистые сиденья подбрасывали меня влево-вправо и вверх. По комфорту он был кабиной зилка, несущегося по колхозному полю. Джон проводил экскурсию, как это показывают в фильмах про национальные парки. Размах соответствовал, да и страусы, опять же, держали колорит. Архипелаг тесовых домиков в одной части лагеря составлял поселение мальчиков, в противоположной — девочек.

— Видишь тот дом дальше? — спросил Джон, указывая в сторону второго особняка, расположенного ближе к подножью.

— Да.

— Там живет мой сын Ллойд со своей семьей — женой Идэн и сынишкой Кодди.

— Вот как? О'кей, — понимающе кивнул я.

Мы проехали какие-то склады, гаражи для техники, здания, где размещались секции для детей. Самая большая постройка объединяла под своей зеленой крышей конюшни, мастерскую и, если я правильно понял, сеновал. Склон Кэсинга занимал огромную территорию. В лагере были бассейн, средних размеров озеро, теннисные корты, баскетбольная площадка и футбольные поля, картинг, башня для скалолазания — да еще много чего!

— У вас так много страусов, — сказал я, когда мы миновали один из загонов, — должно быть, дети их очень любят?

— О, да, — сказал Джон горделиво, — мы разводим их ради яиц. Мы продаем их в рестораны соседних городов. Я же рассказывал тебе об этом, когда мы созванивались?

— Наверное, — сказал я неуверенно. Я помнил лишь одно упоминание о местной фауне в нашем телефонном разговоре: Джон предупреждал, что «Склон Кэсинга» окружен лесом, в котором обитает множество диких животных: скунсы, койоты, однажды заходил медведь… «Ничего, ничего, — отвечал я, — я очень люблю животных», — помню, тогда я здорово повеселил Джона.

В конце осмотра он остановился у домика, на крыльце которого Робби со Спенсером перекрашивали белой краской старые деревянные кресла.

— Найдется еще одна кисточка? — спросил Джон.

— Конечно! — ответил Спенсер.

— Хорошо. Андрей, ты можешь к ним присоединиться.

— О’кей.

Я спрыгнул с рэйнджера. Взбежал на крыльцо по неожиданно хлипким ступеням. Спенсер протянул мне широкую кисть. Я взял ее, посмотрел на Джона. Он улыбнулся и кивнул. Удачи.

— Не лучшая погодка для покраски, а? — спросил я Робби, малярившего рядом.

— Пожалуй, — ответил он.

— Красите прямо поверх старой краски, не счищаете ее?

— Нет нужды.

— Понятно. Так ты из Шотландии?

— Ага.

— А из какого города?

— Из Глазго.

— Болеешь за Селтик или Рэйнджерс?

— Ни за кого не болею, не увлекаюсь футболом. А ты, стало быть, из России?

— Ну да.

— Агент КГБ?

— Конечно, — сказал я со смущенной ухмылкой.

Во время работы Спенсер и Робби все больше болтали между собой. Сначала я прислушивался к ним, но они говорили слишком быстро — все слова были размазанные, речь казалась какой-то нечленораздельной. И я сосредоточился на работе. Кисточка легко следовала движениям руки. Я ходил вокруг кресла, закрашивая новые и новые участки. Вдруг крупная капля сорвалась вниз и расплылась ярким пятном по коричневому полу. Я невольно выругался:

— Вот, черт! — и эта короткая фраза, произнесенная на русском языке, странным образом резанула слух, собственный голос показался чужим, металлическим, незнакомым. Я тут же почувствовал, что мир вокруг опять деформируется, как тогда на вокзале — очень необычное ощущение. Все вдруг стало ненастоящим, мощный поток пронес меня по коридору времени и бережно усадил на мягкий диван в знакомой старой квартире. Все, что секунду назад составляло мою действительность, стало лишь картинкой на горящем выпуклом экране телевизора.

Эффект продлился несколько секунд, и вскоре все вернулось обратно. Но трюк мне понравился, поэтому, выждав какое-то время, я чертыхнулся опять — все повторилось: одно мгновенье и ты — лишь сторонний наблюдатель своих заграничных похождений. Но на третий раз фокус не сработал, магия развеялась, да и парни стали коситься то ли с любопытством, то ли с подозрением на психическую неблагонадежность…

Оттерев пятно, я подумал, что надо быть аккуратнее впредь, и снова взялся за работу. Когда история видавшего виды кресла была переписана набело, я, спросившись у ребят, заглянул в домик.

На покрытом пылью полу валялся мусор, забытый, видимо, последней сменой: бумаги, фантики, колпачки от ручек. Помещение было устроено без излишеств, если не сказать, что с минимумом комфорта: узкие двухъярусные кровати, сколоченные, кажется, во времена первых переселенцев, матрасы в ржавых разводах, небольшие темно-зеленые стеллажи. Потолок был лишь над туалетом и душем, образуя там маленький чердак. Туалет отгораживался от жилой части простой деревянно-стружечной плитой. Оконные рамы нуждались в ремонте. В них сквозил ветер, и выгоревшие занавески мерно дышали. Шторка душевой кабины была покрыта грибком. С трудом верилось, что в таких спартанских условиях будут жить люди, тем более дети.

— Андрей? — окликнул меня зашедший Спенсер.

— Да?

— Идем обедать.

— Иду.

***

— Мы не начинаем обедать, пока все не соберутся за столом, — сказал Джон, обращаясь ко мне, — таково правило. Обещал подойти Ллойд, но предупредил, что задержится, и сам попросил его не ждать. Поэтому, — он вскинул вилку с ножом и обвел всех приглашающим взглядом, — желаю всем приятного аппетита!

— Спасибо, — дружно ответили присутствующие и принялись есть.

На обед были стручковая фасоль, малюсенький — с указательный палец — початок вареной кукурузы, ростбиф и упаковка чипсов для каждого. На столе стояли ваза с фруктами, два кувшина — один с чаем, другой с соком, оба со льдом, — корзиночка с хлебом, баночка с джемом, желтая бутылочка с горчицей, майонез, кетчуп, и еще изрядно неопознанных баночек и бутылочек.

Лежащий рядом с тарелкой нож ввел меня в ступор — когда же я им пользовался последний раз? Пришлось подглядеть, как выкручиваются остальные, и только после этого взяться за нож самому. К счастью, я быстро приноровился, ели без хлеба, и этим как раз освобождалась одна рука. Вот только не покидала скованность от ощущения, что за моими действиями наблюдают. В подтверждение тому, едва я разделался с ростбифом, Джон спросил:

— Еще мяса?

— Нет, спасибо, — отказался я и посмотрел на Спенсера, тот давно умял добавку, а теперь взял баночку с джемом и толстым слоем намазывал его на тост.

Почему-то у меня совершенно не было аппетита, и свою порцию я осилил с трудом, но рассудив, что если больше ни к чему не прикоснусь — это будет выглядеть невежливо, я попросил:

— Можно и мне кусочек хлеба?

— Можно и мне кусочек хлеба, пожалуйста, — поправила Бекка и объяснила, — дети во всем будут брать с нас пример: с того, как мы говорим, с наших манер, с наших поступков, — она протянула корзинку.

— Извиняюсь, — сказал я и попробовал взять ломтик.

— Нет-нет! — взвилась она. — Не руками! Используй щипцы!

Я повиновался, подумал: «Какой же я дикарь», — и, кажется, покраснел.

В кухню ворвался мужчина. Он на ходу сорвал крышку с миски, наполовину заполненной мясом, хапнул один из кусков своими исполинскими пальцами и в два счета разделался с ним. Потом уселся на свободный стул.

— О, привет! — сказал он, только теперь заметив меня. — Так ты Андрей?

— Да, — сказал я, — добрый день.

— Я Ллойд, — представился он.

От отца Ллойд унаследовал строевой рост, но не крепкое телосложение: лицо у него было заплывшее, а сам он чрезмерно упитан.

— Слушай, — сказал Ллойд, обильно поливая томатным соусом следующий шмат мяса.

— Да?

— А в России едят кетчуп?

— Конечно.

— И как же вы его называете?

— Кетчуп, — ответил я.

— Да нет, — он постучал пальцем по бутылке с соусом, — как он называется по-русски?

— Кетчуп, — повторил я.

— Я знаю, что это кетчуп, — начиная отчаиваться, заявил Ллойд, — но как это будет по-русски?

— Кет-чуп, — медленно выговорил я.

— О, — понял Ллойд, — хорошо. Тогда как по-русски «майонез»?

— Майонез.

— Майонез?

— Ну да.

— Ого! — воскликнул он. — Да я говорю по-русски!

Все прыснули смехом.

— Андрей сказал, что он агент КГБ, — выдал меня Робби.

— Теперь ты слишком много знаешь, — сказал я.

Скотт расхохотался.

У ветки дерева за окном зависла в воздухе крохотная птица. С длинным клювом и переливающимся изумрудным оперением, она часто махала игрушечными крыльями, чтобы удержаться на месте. «Неужели колибри? — подумал я. — Да ладно, откуда они здесь?»

Нам не было предоставлено ни минуты свободного времени после того, как обед закончился. Джон сразу собрал нас и с серьезным видом, подбоченившись, выслушал рапорт Спенсера о том, как продвигаются дела с покраской. Потом мы отправились доделывать оставшиеся кресла. Провозились с ними часа полтора, а когда прибирали инструмент в мастерской, подъехал Ллойд.

— Освободились? — спросил он.

— Да, — ответил Спенсер.

— Что ж, придется мне вас разделить, ребята. Без возражений?

— Да нет проблем.

Спенсер пошел один в сторону лагеря мальчиков, захватив с собой молоток с гвоздями. Мы с Робом поехали к одному из загонов, выправлять покосившиеся столбики изгородки.

Пока Робби прохаживался вдоль забора и что-то соображал, я рассматривал страусов. Они были совсем близко и тоже нас изучали. Но без настороженности диких животных, обеспокоенных появлением незваных гостей, ими владело сытое, праздное любопытство. Взрослые особи и несколько птенцов. Выглядели они очень забавно: головы с редким пушком раскачивались на стеблях длинных шей симпатичными глазастыми одуванчиками. Плюшевые птенцы, облаченные в ярко-желтые жилеты, прогуливались в чаще родительских ног и иногда спотыкались.

— Поосторожнее там, — сказал Робби, — они безобидные только с виду. Если ты им не понравишься — могут и клюнуть.

— Правда?

Я отступил на несколько шагов. Раздался приглушенный стук. Я думал, клюнули Робби, но это он сам принялся забивать первый накренившийся столб. Одуванчики вспомнили о своих животных инстинктах и, толкая друг друга массивными туловищами, бросились врассыпную.

Столбики были сделаны из самых обыкновенных брусьев — необструганных, почерневших. Похоже, они покосились, когда сошел снег. Мы выправляли их, подбивая ожерельями из камней, которые были в изобилии разбросаны у дороги. Работа не требовала особых усилий, и через какое-то время голову заполнили мысли о последних днях. Я думал о том, каким невероятным калейдоскопом завертелась жизнь — Москва, Нью-Йорк, Футтаун, машины, на которых я никогда не ездил, дома, в каких никогда не жил, животные, которых никогда не видел. В памяти всплывали слайды улиц, лиц, осадки переживаний, и не верилось, что все это поместилось в два дня. То ли на контрасте с этими сумасшедшими событиями, то ли от накопившейся усталости, часы после обеда показались мне тянущимся невообразимо долго, день клонился к вечеру нехотя и медля, как одинокий старик, собирающийся под одеяло.

Наступил ужин. Все снова собрались за столом. К картофельному гарниру давали жареные куриные крылышки. Их все держали руками, обгладывая мясо с косточек. Спенсер с Робби пытались вести себя непринужденно и постоянно что-то шутили, Джон хотел произвести впечатление своего в доску парня и смеялся над их речами, одновременно декламируя собственные, встречаемые таким же дружным, одобряющим смехом. И Бекка была на подхвате. Веселье казалось наигранным, я с напряженным утомлением ждал, когда все это закончится.

После ужина мы убрали со стола — посуду отправили в посудомоечную машину, остатки еды закрыли пищевой пленкой и спрятали в холодильник. Потом я пошел на веранду, ее называли Staff Room, комната отдыха персонала, там были компьютер с выходом в интернет и телефон. Я проверил почту и отправил письмо Интернет оказался неожиданно медленным, даже тормозным. Лина пишет, что очень соскучилась, и ждет не дождется, когда тоже улетит из России.

Не зная, чем заняться дальше, я принялся расхаживать по веранде. На полках стояли книги и разные сувениры: миниатюрные голландские кломпы, расписной бумеранг, глобус Чикаго, английский солдатик-гвардеец, — наверное, их привозили вожатые из других стран. Я поочередно брал сувениры в руки, взвешивал, вертел, подбрасывал, клал на место. Потом зашли Спенсер с Робби и предложили пойти с ними на рыбалку.

В кладовой, заставленной коробками с чипсами, батончиками шоколада, газированной водой в алюминиевых банках и прочими запасами провианта, мы отыскали снасти и чемоданчик с наживкой, после чего выдвинулись к озеру. Оно находилось на окраине лагеря, отрезок его побережья, проходивший по границе Склона Кэсинга, был частной собственностью Кларков. На противоположной стороне зеленела роща с ностальгической проседью берез. Кроме нас на берегу никого не было. Это показалось мне странным — рядом шумел автомобилями хайвэй, и любой желающий мог без проблем добраться до озера, найти свободное место и закинуть удочку, если бы только хотел.

Мы наладили спиннинги: присоединили катушки к невесомым углепластиковым удилищам (большинство катушек были закрытыми, пластиковыми, яйцевидной формы), продели леску в кольца и прицепили наживку — белых силиконовых рыбок. Их выбрали Спенсер и Роб. Но чего только не было в прихваченном нами чемодане! Россыпь крючков и разноцветных мушек, поплавки, блесны на любой вкус. Сразу понимаешь, что оснащенности американских удильщиков можно лишь позавидовать, обнаружить при них консервную банку или вырезанное донышко пластиковой бутылки для червей, скорее всего, невозможно. Даже обычную рогатину заменяет специальное металлическое устройство. Ни о какой босоногой романтике поиска гусиных перьев и ивовых прутьев на берегу не может идти и речи.

Берег был чистый — ни кустов, мешающих забросам, ни зарослей. Да и дно водоема не таило в себе сюрпризов — ничего, что могло стать причиной зацепа: ни мусора, ни коряг, — лови себе в удовольствие. Первую рыбешку выудил Спенсер. Он назвал ее санни-фиш. Рыбка показалась мне интересной, даже экзотической — зеленоватая, круглая, с желтым пузом. Только Спенсер сказал, что здесь это самая распространенная добыча, поймать которую не считается какой бы то ни было удачей, а наша главная цель — некие бассы, и отпустил рыбешку обратно в воду. Но все-таки его успех подстегнул — тоже захотелось кого-нибудь поймать, хоть бы и того же санни, только чтоб побольше, чем у Спенсера.

После того как несколько желтопузых санни были возвращены родной стихии, мне наконец-то попался первый басс. Он достойно сопротивлялся в воде, пытаясь вырваться, а теперь отчаянно трепыхался в моих руках раскрыв пасть — огромную, через которую ее обладателя, казалось, можно запросто вывернуть наизнанку. Бока рыбы отливали светло-зеленой чешуей, по горбатой спине тянулся хищный черный чепрак.

— Широкоротый басс, — спокойно сказал Спенсер, — довольно приличный. Можешь отдать Марте, она приготовит из него что-нибудь, только выпотроши для начала.

Я подумал, условие так себе. И выпустил рыбу обратно. Как со своими бассами позже поступили и Спенсер с Робом. Видимо, рыбалка здесь — сугубо развлечение, а не способ добычи пищи. Сходить на водоем и вернуться домой без улова — такое в порядке вещей. Может быть, поэтому крупные экземпляры попадаются без особого труда?

Вечером весь первый этаж дома был в нашем распоряжении — Джон, Марта и Бекка поднялись к себе. Мы сидели на диване в гостиной и смотрели телевизор с внушительной диагональю и несчетным количеством каналов. Пролистывать их можно было бы бесконечно, но Спенсер напечатал кнопками пульта слово «бейсбол», и на экране плазменной панели высветился отфильтрованный список всего из нескольких передач. Мы смотрели трансляцию матча национальной лиги. Спенсер отчаянно болел, и мне удалось изрядно пополнить свой запас англоязычных ругательств.

Ребята пили воду со льдом из собственных пластмассовых поильников, которые они спустили из комнаты, хотя кружек в доме хватало на всех. Для изготовления льда в холодильнике был предусмотрено специальное отделение, кубики с приятным перезвоном высыпались из него в стаканы при нажатии кнопки. Сам холодильник был целый шкап, до отказа забитый снедью. Сок и молоко в нем хранились не в литровых упаковках, а в больших пластиковых канистрах. И карман, размещенный в нише двери, был рассчитан как раз на такую тару.

Когда мы были уже в комнате и готовились ко сну, Спенсер, трамбуя под кровать очередную охапку испачканной одежды, зачем-то бросил в Робби свои носки. Робби только посмеялся. После они устроили конкурс на самую громкую отрыжку, а потом Спенсер начал пускать газы. Ужас.

***