Бесплатный фрагмент - Встреча

ББК 84р7—5

р85 Лариса Розена

Встреча

Посвящается моей любимой, дорогой помощнице Б.М.,

оберегающей меня, помогающей в творчестве.

Рассказы на разные случаи жизни общества

Стихи из книги: Л. В. Розена, «Как Божий мир красив», Воронеж, Центрально-Чернозёмное книжное издательство 1999; Екатеринбург, Ридеро, 2021. Стихи из книги: «Песни сердечные», Воронеж, 1999,

Центрально — Чернозёмное — книжное издательство; Екатеринбург, 2022, 2023, Ридеро.

издание второе,

исправленное и дополненное

Екатеринбург, 2024, Ридеро

****

Потому что они не заснут,

если не сделают зла; пропадёт сон у них.

если они не доведут кого до падения;

ибо они едят хлеб беззакония и пьют

вино хищения.

Книга Притчей Соломоновых, 4, 6—17

Моей дочери Маргарет

День рыдает — день за днём,

Разрушается мой дом.

Но рыдать я не могу,

В том безвылазном кругу,

Где меня никто не ждёт,

Мчусь по линии вперёд.

Тускло светят фонари,

Мне метаться до зари,

Устремляясь всё вперёд

Где уже не виден брод…

Когда я жила в Нью-Йорке, я решила порыться в архивах, и найти какие-то документы о жизни писателя О. Генри. Он так мне нравился, ещё с самых юношеских времен, что думала, хоть что-то написать о нём интересное, незнакомое читателям, но из подлинных документов. Я получила доступ к архивным данным и начала копаться в них. Всё, что попадало мне в руки, не представляло особой ценности. Я сидела в архиве уже долгое время. Лето было в самом разгаре, духота, смог и загазованность раздражали. Из-за них даже форточку нельзя было открыть. Я уже подумала, что ничего хорошего не найду, только потрачу летнее время впустую. Друзья усиленно звали меня всё бросить и присоединиться к ним. Они устроились на берегу маленькой речушки, в безлюдном месте раскинули палатку и с наслаждением загорали, отдыхали, весело проводя время.

Всё, — решила я, — если сейчас ничего не найду, сворачиваю тщетные поиски и уезжаю к своим друзьям. Наступало время обеда, я стала заканчивать свою работу и вдруг, из просмотренных мною материалов, выпал старый пожелтевший листок. Он как-то особенно закружился и упал точно к моим ногам. Рассмеявшись в душе, как вестнику чего-то необычного, я подняла его, бегло просмотрела и сразу же задержала на нём взгляд. Бесспорно, это было письмо самого О. Генри к своей любимой дочери Маргарет. Я стала с интересом его читать и стараться понять подстрочный смысл написанного.

«Милая моя девочка Маргарет, здравствуй! В последнее время я не очень хорошо себя чувствую, поэтому хочу описать тебе всю свою жизнь, прежде чем смерть заберёт меня от тебя навсегда. Делаю я это потому, чтобы ты знала всю правду обо мне, твоём отце. Когда меня не станет, пойдут разные кривотолки обо мне, извращающие все факты моей жизни, и, чтобы они не сбили тебя с толку, честно покаюсь перед тобою…

Ты знаешь, я любил только Вас двоих в своей жизни — твою маму, а мою жену Атоль Эстес, и тебя, дорогая и бесценная моя девочка… Итак, начинаю…

Я, Уильям Сидни Портер, родился в 1862 году в городе Гринсборо, в довольно благополучной семье провинциального врача. Мои родители любили друг друга, меня тоже. Но только — только я научился ходить и немного говорить, сразу стал семенить из комнаты в комнату, хватая маму за подол её длинного платья, лепеча на все лады заветное слово: «Мм… м-а-м-а!». Она смеялась вместе со мной над моим шепелявым выговором, целовала, брала на ручки… А я любил в этот момент со всей силой прижаться к ней, чтобы суметь достать и облизать её щёчку… И не было тогда предела моему счастью. А когда батюшка возвращался с работы, он брал меня на руки и подбрасывал:

— Вот он наш, маленький богатырь! Каков молодец, посмотри, жена! — Весело обращался он к маме. Тогда она тоже подходила к нам, папа держал одной рукой меня, другой обнимал маму, и мы на мгновение замирали в бесконечном блаженстве и счастье…

Мне, по наивности, казалось, так будет всегда…

Но мама внезапно заболела туберкулёзом и умерла у отца на руках, когда мне было всего лишь три года. Папе было трудно со мной, малышом, справляться, и папина сестра, тётя Эвелина, взяла меня к себе на воспитание. Чтобы я не был оболтусом, она заставила меня учиться в своей частной школе, где она была начальницей. Я был смышлёным ребёнком, в меру озорным, смешливым, остроумным. Окончив школу, стал работать в частной аптеке её мужа, став настоящим фармацевтом. Конечно, мальчишке в 16 лет не очень нравилась такая работа, хотелось чего-то необыкновенного, романтичного, мечталось о бескрайних морских далях, увлекательных путешествиях, необыкновенной и возвышенной любви, а тут приходилось смешивать порошки, упаковывать их в мешочки или составлять микстуры и разливать по бутылочкам…

Работы было много, поиграть с ребятами, живущими близ нашей аптеки, было некогда. Но я всё-таки, ни смотря, ни на что, успел даже влюбиться. Романтика продолжалась…

Ты же и сама можешь представить, как это бывает в шестнадцать лет… Из подростка ты уже начинаешь превращаться в юношу, ещё стесняешься сам себя, предмета своей влюблённости, но, как бы нечаянно, крутишься около её дома. Старательно бегаешь по клиентам, желая доставить им заказанное лекарство, а сам, быстро закончишь своё дело, спрячешься за деревом близ её жилища, наблюдаешь за своей пассией… Но девочка, нравившаяся мне, совершенно не обращала на меня внимания… Её звали Сара Колман… Не спеши задавать мне вопросы. Я знаю, ты сейчас спросишь, обращаясь ко мне, будто я ещё жив:

— Так это она, та самая? А как же наша мама?

Но, подожди, всё изложу по порядку… Не скрою от тебя, моя родная, описывать всё это мне нелегко. Во-первых, я уже очень болен, дни мои сочтены, еле усаживаю себя за письменный стол, чтобы восстановить все события моей бурной жизни. Во-вторых, практически, я не пишу почти целых три года, прочитав моё послание, ты поймёшь, — почему. И в третьих, — так всё запутано и так сложно, объяснять происшедшее, дабы ты смогла понять всё правильно… Но я должен с тобой, всё-таки, объясниться…

Итак, я всё размышлял, как мне с ней познакомиться поближе и ничего придумать не мог. Я знал, если предложу ей дружбу, она рассмеётся мне в лицо и убежит к своим подружкам. У неё была шумная компания из красивых, обеспеченных девочек и мальчиков. Проводили они время в своей компании весело, шумно, интересно. Туда я не вписывался. Какое там, сразу смущался при виде её, краснел, и вёл себя по-дурацки, словно сельский увалень, случайно оказавшийся в шумном городе и засмотревшийся на красивую игрушку в магазине.

Её родители часто заходили к нам в аптеку за микстурами, и объясняли, что их малютка дочь (ничего себе малютка! — думал я), заболела. То она попила холодного коктейля у друзей и простыла, то плавала в холодной реке, подхватив кашель, то ещё что-нибудь необычное приключилось с ней… Разговоры велись при мне, дядя слушал и поддакивал, а я мотал себе, всё услышанное на ус, стоя рядом. И наконец, я придумал кое-что… Стал рисовать на тех микстурах, что её близкие покупали для Сары, её милые мордашки, а рядом себя. Когда они забирали эти микстуры, я всегда боялся, что они догадаются обо всём и перестанут делать заказы в нашей аптеке, или того хуже — отругают меня за эти уловки. Но они не догадывались… Всё проходило гладко. Наконец, она обратила на меня внимание. Увидев на улице, первая подошла ко мне и заговорила:

— О, да ты хорошо рисуешь! — улыбнулась она, положив руку на моё плечо и смешно щурясь. Я старался не смущаться, но всё равно краснел, словно только что сваренный рак. На улице царила весна, было необыкновенно романтично, свежо, радостно, зелено. Мне казалось — небо, солнце и даже каждая травинка улыбаются мне. Вот и анютины глазки в её палисаднике, закивали своими разноцветными лепестками, как бы подбадривая меня:

— А ну ка, парень, не робей! Подумаешь, испугался смазливой девчонки. Самая пора настала — любить, гулять, забегать в кондитерскую вместе с ней, на чашечку кофе с пирожным, и, конечно, целоваться…

Я решился, ответив ей:

— Я ещё и не то могу нарисовать!

— Даже? А меня в интиме, рискнёшь? Или не потянешь?

Я стоял, ошарашенный, не понимая, о чём она говорит, но она настойчиво повторяла вопрос.

— Я, я, я, — вдруг стал заикаться от конфуза. Но она поняла, что смутила меня своей смелостью и перевела речь на другую тему:

— Такая жара, хочется чего-нибудь прохладительного, — взяла она меня за руку со вздохом. Тогда, набравшись смелости, я предложил ей пойти со мной в кондитерскую, выпить кофе с пирожными. Она тут же согласилась, радостно кивнула головой и, держась за руки, мы направились туда».

Вдруг писатель О. Генри останавливается, закрывает глаза, перо выпадает из его рук и он вспоминает дальнейшее. Они уже вышли из кондитерской, он провожает её до дома, пожимает на прощанье руку, она резко отдёргивает её и приказывает:

— Завтра ты будешь меня рисовать в том заброшенном парке, где мы иногда встречаемся с моими друзьями. Готовься, прихвати с собой всё, что надо, я хочу быть нарисованной, в виде Венеры… Да?

Уильям шокирован, стоит, словно немой столб и молчит. Сара повторяет:

Совершенно голой, да, глупенький?

— Да, еле шепчет он, — и она, тряхнув ему на прощание своими кудряшками, убегает домой.

Всю ночь ему было не до сна: мерещилась эта девочка. То она стоит вся обнажённая и манит, манит его к себе, то велит тоже сбросить одежду, идти к ней, целовать её. Он начинает стонать от смущения и восторга, опьянённый её нежностью. Она гладит его по спине по бокам, ниже… Его распирают бурные чувства. Измученный, садится он на кровать весь в испарине… уставившись в стену комнаты невидимым взглядом, потягиваясь и вздыхая…

Но, задуманное, не осуществилось. Может, их кто-то подслушал и всё передал её родителям. Или она сама им всё рассказала, но более она к нему не подходила. Видно, родители запретили. И он всегда опускал глаза вниз при встрече с ней… Но думал о ней постоянно…

Уильям оторвался от воспоминаний и вновь стал писать:

«Вскоре я уехал в другой город — Остин — и мы более с ней не встречались… Устроился работать чертёжником в земельном управлении. Работа не была трудной, я же всегда любил рисовать… Именно там я познакомился с твоей мамой Атоль Эстес. Она была прехорошенькая. Я был покорён её миловидностью, хорошими манерами, тонкостью, нежностью, заботливостью…

Когда мы встречались в парке, и прогуливались по аллеям, она читала мне стихи Вийона. Как-то мы задержались. Солнце садилось за горизонт, опалив землю и окружающее ядовито кровавым пурпуром. В этой страстной ласке всё замерло. Небо, деревья, уличные фонари, даже скамейки в парке ждали ещё чего-то, более безумного, жгучего, потрясающего… Сара побледнела и тоже замерла в ожидании… И тогда я обнял её, сильно прижав к себе, и поцеловал. Она не сопротивлялась…

Если я приходил к ней в гости, то она, зачастую играла на рояле, исполняя «Лунную сонату» Бетховена или «Фантазию экспромт» Шопена. Я очень любил эти вещи. Дома у них была хорошая библиотека, её отец не жалел денег на образование дочери. Частенько она давала читать мне свои любимые книги: Вальтера Скота, Теккерея, Диккенса, Жуль Верна, Марк Твена. После прочтения, мы обсуждали поведение героев этих книг… Нас влекло друг к другу, поэтому мы не тянули со свадьбой, и вскоре поженились. Её отец, банкир, устроил меня в свой банк работать кассиром. Работа была лёгкой. Её можно назвать — синекурой. Я был доволен всем, много времени проводил с супругой, мы вместе вили своё гнёздышко, как могли, создавали в нём уют, любовь, тишину. Но наша счастливая жизнь длилась недолго. Первенец, которого мы ждали, только родившись, умер. Это наложило неизгладимый отпечаток на наши отношения…».

Писатель вновь отложил перо, задумался:

Да, эта Сара, знала, когда к нему прибиться. Может, где-то вычитала об их несчастье, поняла, что у супругов временное охлаждение друг к другу, хитрой бестий подластилась к нему…

Жена уже ждала второго ребёнка, девочку. А он, увидев Сару, вновь вспомнил былое, несостоявшуюся любовь в юности, тоску по ней… И понеслось всё, будто колесо сломанной телеги с крутой горы… неудержимо и безумно…

Сара очень умненько затянула его в свою квартирку, которую снимала поблизости, с обещанием подарить ему фото, где их вместе сфотографировали её друзья. Она была удивительно пикантна… Яркая, сногсшибательно красивая. Хорошо сложена, высокая, стройная, сексапильная… Талию можно обхватить двумя пальцами. Длинная шея, словно ножка благоухающего цветка, стройные ножки, как у девчушки… Глаза зелёные, хищные, пронзительные, так и впиваются в душу, коварной змейкой. Настоящая дива, но уже не целомудренная и много чего повидавшая…

По дороге она что-то болтала ему милое, ничего не значащее, дабы не вспугнуть. Слова её порхали, обескураживали. Но когда они преступили порог её обиталища, одной рукой, она заперла дверь на ключ, другой — всё стала быстро сбрасывать с себя. Обнажённая, словно пенорождённая Венера, выплывающая в перламутровой раковине из моря, подгоняемая ветром, как в картине великого Боттичелли, протянула она к нему руки, прижавшись, и целуя, не давая опомниться… Всё свершилось мгновенно, спонтанно. Таких страстно жгучих и вакхических объятий он никогда не испытывал. Да и откуда было это ему знать? По борделям не шатался, содержанок не имел, деньги тратил на семью, копил на покупку домика, где-нибудь поблизости от работы. Впервые он узнал — кто же такая, настоящая вакханка. Опалённый её жаркой страстностью, он стал творить настоящие безумства. Она властно требовала доказательств любви. Видимо, она не дарила свою любовь бесплатно… В порыве умопомрачения, он презентовал ей дорогие украшения, картины, безделушки. Как-то на аукционе выставлялась на продажу картина французского художника Пуссена — Лесной пейзаж с поселянкой. Может, то была подделка, но довольно искусная, стоила больших денег. Сара выпросила у него эту дорогую картину ей в подарок. Однажды, как бы нечаянно, повиснув у него на плече, она затащила его на распродажу и выклянчила дорогое ожерелье из изумрудов. Как было ему всё это не дарить? Эта женщина объясняла ему, она — Венера, а он — Адонис, любимый ею… Когда роль жрицы любви ей надоедала, она превращалась в Клеопатру, называя его Юлием Цезарем. А то вдруг ей надоедало быть Клеопатрой, придумывалась нечто новое. Она — Таис Афинская:

ТАИС АФИНСКАЯ

Я — бриллиант, манящий белизною,

Холодный, неиспорченный родник.

Как хорошо тому, кто был со мною,

Тому завидуют, кто к роднику приник…

Я — таинство и дрожь осенний света,

И нежная прохлады бирюза,

Предвестник исчезающего лета —

Янтарная холодная слеза.

И пена водопадного подъёма,

И сказка — тысячи и тысячи ночей,

Таинственная утренняя дрёма

На колеснице солнечных лучей!

А вот она уже легендарная Лукреция Борджиа, а он — её брат Чезаре, с которым она грешит… Сразу было видно, дамочка она образованная. А иначе, чем было бы ей брать? Одной красотой много не «заработаешь», косила уже под утончённых древнегреческих гетер. Ведь те были приятны не только для тела, но и для души.

Сара всё это понимала очень хорошо, поэтому внушала ему все эти идеи, чтобы быть более разнообразной, пикантной и желанной. А когда все это ей надоедало, она превращалась в дерзкую Мессалину, жену императора, прелестную и порочную.

Обстановка и декорации в её жилище тоже менялись, как и её фантазии. Клеопатра возжигала ароматное алоэ, воскуряя восточные одурманивающие масла. На ней была надета прозрачная хламида. Мессалина носила яркий коротенький хитон. А пенорождённая Венера уже пренебрегала одеждой. Эта женщина была без комплексов… От неё можно было ожидать чего угодно… Может, она желала добиться того, чтобы он уже не мог жить без неё, и тогда — бросит жену, оставшись с ней?

Его жена Атоль Эстес, безусловно, догадывалась обо всём. Она ждала ребёнка, её следовало пожалеть, порвать с этой неистовой вакханкой, но, увы… Он не мог оторваться от своей обольстительницы, не мог остановиться, уже не управлял собой… С ней он проматывал всё, что скопил ранее, строя счастливые планы со своей семьёй… В кассу банка забираться он боялся. Может раза два взял что-то незначительное, и тут же внёс. Но его отследили недруги, завидовавшие ему. Они видели, как он излишествует, и следили, не допустит ли он какой-нибудь оплошности… И как-то по рассеянности, он плохо опломбировал кассу, туда забрались недоброжелатели. Тут же провели инвентаризацию и огромную недостачу повесили на него… Его сразу вызвали в суд, но он испугался и уехал в город Гондурас, всё бросив, семью и обольстительницу тоже. Супруге он объяснил ситуацию с недостачей: его уже вызвали в суд, но он не виноват, однако просто так от судей не открутишься, поэтому надо срочно скрыться. Договорился с ней, что она в скором времени приедет к нему уже с ребёнком.

Гондурас кишел бандитами и людьми, улизнувшими от правосудия, как он. Некие организовывали бандитские шайки, грабили банки, магазины. Там же он познакомился с одним из главарей такой шайки, но работать с ним отказался. Перебивался случайными заработками, еле хватало на жизнь… А всё из-за Сары… Да, эта женщина уже прошла огни, воды и медные трубы! Хорошо, что ничего серьёзного не подхватил, а то бы, вдобавок, лечился всю жизнь… А, может, это дело рук дружков Сары, а она всего лишь была приманкой, своим поведением отвлекала его от их воровства? От неё всего можно ожидать… В голове мелькнуло:

Ходил на руках, не ногами.

Там очень плохи дела.

Не думали все мозгами,

Но глупость вела все дела…

Он пришёл в себя, вспомнил: следует дописать письмо дочери. О Саре, как она лишила его всего, писать не стоит. Видимо, он напишет так:

«Доченька, меня безвинно хотели осудить за кражу в банке, я был не виноват, но что-либо доказывать судьям было бесполезно, меня никто бы не стал слушать. Судьи уже были подкуплены теми, кто сотворил эту чудовищное похищение… Я спешно уехал в другой город почти без денег и договорился с мамой, что она незамедлительно приедет ко мне с тобой. Ты только что появилась на свет, но нам всем надо было укрыться от несправедливого правосудия… Пока я обосновывался там, искал жильё, работу, перебиваясь случайными заработками, и ждал Вашего приезда, мне сообщили, что наша мама тяжело заболела. У неё обнаружили туберкулёз… Более я скрываться не стал… Будь что будет, думал я, помчусь к супруге и дочке!».

Он снова отложил перо, задумавшись. Эти воспоминания не дают покоя… Да, он виноват в болезни своей супруги… Она молча переживала его падение… Бедняжка, терпела всё, затаив в себе обиду, и от горя, что муж предатель и изменник, совсем ослабла и заболела. А он уже не только не любил свою совратительницу, он её просто ненавидел. Мало того, что он потерял осторожность на работе, накопленные сбережения, так он ещё потерял и любимую жену… Глубоко вздохнув, вновь захотел приняться за письмо. Он очень рано встал, не выспался, сил уже нет, но надо закругляться… Рассеяно бросил взгляд в окно и изумился:

Затрепетало солнце утром,

И оживился небосклон.

В окне его, тоскливо-смутном,

Дух трепетанья отражён.

И пляшут солнечные блики

Под говор ласковой весны,

И отражаются их лики

На дне зелёной глубины.

И всё таинственно, прекрасно,

И всё рождается вот-вот,

И гармонично, и согласно

Гимн Богу Сущему несёт!

Душа всколыхнулась, очистилась от увиденного, он вновь обретал себя… «О, Боже! Как хочется жить! А здоровья уже нет и сил тоже».

Перо выпало из его рук, обеими руками он ухватился за лицо и замер… Казалось, едкие слёзы сами собой поползли под его пальцами…

Решил — он не трус, признается дочери, как он виноват перед покойной супругой и перед ней, своей дорогой дочуркой. Он принимается писать, но пальцы почему-то не слушаются, его пробирает дрожь. Он смахивает с лица остатки слёз, продолжает:

«Ещё, милая доченька, к моему безнадёжному тогда положению приложила руку и Сара, нынешняя моя жена. Получилось так, что она стала моим проклятьем и разрушила мою жизнь. Ты меня прости, родная. Боюсь такого же повторения у тебя. Где-то я читал очень интересные мысли, у кого — не помню. Вот они:

В жизни надо сразу уходить от плохого, прекращать общения, заводящие в тупик, рождающие надрыв, горе… Нельзя возвращаться туда, где опалился, продолжать, уже оставленные отношения из-за никчемности и боли. Если ты мучилась, огорчалась в отношениях, то не жди, что всё изменится к лучшему. Даже если тебя на коленях будут умолять вернуться. Будет только хуже… Запомни, пожалуйста, это на всю жизнь… Я очень боюсь за тебя. Мир коварен и умеет рядиться под славного добрячка, когда ему надо кого-то обмануть… Если б я мог понять это сразу… Всё могло бы быть иначе… Поэтому волнуюсь о тебе… Не повторяй моих ошибок, умоляю!

Итак, я вернулся к жене, она уже была безнадёжна… Я старался сделать всё, чтобы её спасти, но мои усилия были тщетны. И тут меня обнаружила полиция и отправила в тюрьму — на каторгу, хотя я, повторяю, был не виновен. Мне назначили 5 лет тюремного срока. Вышел из тюрьмы по амнистии через три года. Именно там я и стал писателем. Мой некий знакомый по Гондурасу, куда я был вынужден спрятаться от несправедливо обвинявшего меня правосудия, тоже сидел в тюрьме, но он-то хоть за дело — грабил банки, а за что сидел я? Вот так бывает в жизни. Вспоминаю сейчас, как всё было:

Несколько раз мы с коллегами по работе сходили в бар. Я решил, они хорошие добрые ребята, даже деньги с меня не берут за съеденное и выпитое, но они всё старались исподволь выпытать у меня, когда закрывается касса, когда в неё помещают деньги, как расходуются наличные деньги. (Конечно, он не стал прибавлять к этому подробности своей связи с Сарой. Хоть он не грабил кассу сам, но доля вины его была на лицо — она совершенно запутала его, доведя почти до безумного состояния). Итог же получился плачевным. Прости меня, дорогая, вновь повторюсь. Заклинаю — не знакомься с неизвестными женщинами и мужчинами, ничего не узнав о них предварительно. Это очень опасно! Лучше с незнакомыми людьми вообще не иметь никакого дела… Итак, попав в тюрьму, я стал писать рассказы, чтоб не сойти с ума от горя, отправляя их через знакомых в издательства. Рассказы сразу понравились людям, имели большой успех».

Он вновь отвлёкся, вспоминая. Да, его рассказы — «Русские соболя», «Дары волхвов», «Санаторий на ранчо», «Пимиентские блинчики», «Справочник Гименея» — блеск, великолепны, в них очень много юмора, жизни, любви к простому человеку… Все просто умирают от хохота, читая их…

Ах, если б не эта Сара! Она опять возникла из небытия, как и тогда, но ещё более наглая и коварная! Ни много ни мало, она потребовала от него, чтобы он женился на ней! Он ей ответил:

— Исчезни с глаз моих и более не появляйся! Мне уже нет дела до тебя и твоих проблем! — Но она, дерзко рассмеялась ему в лицо, бесстыдно заявив:

— Дорогой, ты женишься на мне, никуда не денешься, и будешь содержать меня! Это, во-первых, иначе вся Америка узнает, что писатель О. Генри (он сменил фамилию, выйдя из тюрьмы, и рассказы подписывал новым именем О. Генри) — бывший вор и каторжник!

Во-вторых, почему ты винишь одну меня во всех своих несчастьях? А не думаешь ли ты, что к этому приложил руку отец твоей женушки? Видно выследил нас и подставил, чтоб отомстить за свою чахоточную дочь, которую повесил тебе, так как, более не мог никому её навязать! Я её видела, она произвела на меня впечатление простенькой дурёхи!

И в-третьих, что это ты всё валишь на меня? Ты мужчина или не нет? Признайся сам себе, наконец, тебе самому хотелось пошалить со мной, ведь тебе тогда уже до смерти надоела твоя приторная тихоня!

Он представил всё это вновь, будто это произошло только что… Он чуть не задушил её тогда при этих словах… Был просто в ярости, не понимал, что предпринять. Находясь в тюрьме, он знал: надо выкарабкаться, приложив все силы, вырваться, из опутавших его щупальцев позора, стать вновь человеком ради дочери, ради себя. Но теперь ему не на что будет надеяться, если Сара всё обнародует. Все от него отвернутся. Не хотелось, чтоб и дочка узнала о том, кем ранее был её отец, (но вот теперь он пишет ей, всё таки, об этом сам… Всё равно Сара наговорит дочери после его смерти с три короба, перессорит с роднёй и — в итоге — оберёт дочь), да и жить ему было б тогда не на что, ибо его рассказы, после такого позора, не прияло бы ни одно издательство. К тому же это сообщение вконец загубило бы судьбу Маргарет! Её все будут презирать из-за него, отвернутся, замуж ей никогда не выйти за порядочного человека. Лучше уж ему сразу надеть камень на шею и утопиться! Тогда он не раз подумывал об этом… Удержала маленькая дочь… Ведь она останется совсем одна, не на кого будет опереться… она просто пропадёт…

Да, вот тебе и порезвился вволю… По гроб жизни хватит воспоминаний… Придётся на ней жениться, даже из-за того, чтобы не портить жизнь дочери. А Сара, выйдя за него замуж, никогда не поднимет этот вопрос в обществе, ибо это будет значить — плевать против ветра себе в лицо!

Он долго сидит молча, затем снова берётся за перо, покусывая его кончик и думая, как объяснить Маргарет, зачем он женился на этой «нехорошей тёте», как она её называла. Затем уверенно махнув рукой, решил — не будет доводить дочь до отчаяния. Не сообщит все подробности. Ведь если Маргарет узнает всю правду, она рассорится с мачехой в конец из-за своего отца, и та может погубить девочку. Следует быть осторожнее, поберечь дочь… Но всё-таки, надо отметить: всё мутирует и изменяется на глазах, люди превращаются неизвестно во что…

Что ли остались одни обормоты,

Воры, лакеи и мерзкие жмоты,

То ли и мы обормотами стали,

И свою гниль ещё не осознали?

Только людей я не вижу вокруг, —

Лишь бессердечных и наглых хапуг.

Где же те милые нежные дамы,

Что ублажали нас музыкой с вами?

Нет уже тонких, изысканных, тех,

Всех уничтожил коварный лемех…

Многих гоняли когда-то по кругу,

Тех, утончённых, ищу я подругу,

Но нахожу только хищниц одних.

Что же найти я смогу средь них?

Дамы за деньги любовь предлагают,

И перед этим о Вас всё узнают.

Вытянут всё из души, из кармана,

Горько закончится Ваша — «нирвана»…

Подавив брезгливость и отчаяние, он продолжает писать уже спокойнее, не желая волновать дочь, единственную радость, что осталась у него от его невесёлой жизни:

«Доченька, ты же не знаешь, почему я женился на Саре… Своё мимолётное увлечение детства я ошибочно принял за любовь к ней… Думал, может она станет тебе матерью, но, увы, я ошибся… Ты была права, недолюбливая её, называя её плохой. Она оказалась именно таковой и испортила всю мою жизнь. Мне ещё только 47 лет, а жизнь уже кончается… Ты часто мне говорила:

— Папуля, зачем ты пьёшь вино? Фи, оно такое противное! — Мне было стыдно сказать тебе, я перестал уважать Сару, даже рядом с ней не хотел находиться под одной крышей. Ты видела, что меня никогда нет дома, я то в отеле живу, то в другом месте, лишь бы не видеть её изо дня в день. Даже не мог уже, и писать от отчаяния, но изменить ничего не мог. Стыдно в таком возрасте сходиться, расходиться. Она говорила, что погибнет одна. Мне стало страшно быть виновником чьей-то гибели, тем более когда-то мы были с ней дружны… Поэтому прости меня, дорогая доченька, за эту слабость…». Рука его вновь опустилась, он понимал — всё кончается. И вновь тоска навалилась на душу, и она заволновалась… Он задумался, затих, перед глазами проходила вся жизнь, короткая, трудная, и всё равно такая желанная…

****

Дочитав всё до конца, я еле перевела дыхание. Слёзы, непрошено полились из моих глаз… Мне захотелось кричать, что-нибудь сломать, даже хотя бы громко стукнуть кулаком по столу, за которым сидела. Еле сдержалась… Выскочила в коридор и несколько минут ходила там из конца в конец! Не могла остановиться… Какой оказалось горькой жизнь этого человека, писавшего очень тёплые, остроумные рассказы с хорошим концом для нас, несчастных людей… Он желал приносить нам радость в этой трудной земной жизни, дабы, мы не отчаивались… Ведь почти у многих из нас — «нет, нет, да есть»! Я прочувствовала его тогдашнее настроение, и немного позже добавила к этому письму следующие стихи:

Я люблю предосеннюю нежность,

Эту тихую скромную грусть,

И природы, поникшей, небрежность,

И живого уход неизбежность,

Содрогается сердце, и пусть…

После я вернулась назад, долго ещё сидела неподвижно, переживая из-за трагедии великого человека. Ах, да, у него содрогалось сердце…

Посидев ещё немного, я, наконец, успокоилась, подумав: «Ну, вот, что-то прояснилось…». Затем всё перефотографировала, добавив мысленно подстрочный текст, недосказанный автором из чувства стыда и неловкости, и тотчас помчалась к своим друзьям, чтобы развеяться, отдохнуть, позагорать на море… Решив использовать каждую возможную минутку для отдохновения души и тела, ибо никто, из живущих людей, не знает, куда повернёт своё колесо в следующий миг, непредсказуемая Фата Моргана…

А о его дочке надо добавить, что она тоже стала писательницей, но жила недолго, ушла в мир иной ещё ранее своего несчастного отца совсем юной…

***
Странная встреча

Не удержишь то, что любишь… У. Б. Йетес

Конечно, есть любовь и жизнь, весна,

И есть заботы, головокруженье!

Я не хочу, чтоб я была одна!

Желаю жизни и движенья!

И улыбаюсь всем и всех дразню,

Своей задорностью, весною.

Приказываю я продлиться дню,

Успеть всё сладить, встретиться с тобою!

О, жизнь прекрасна! Бога я прошу,

Чтоб разрешил подольше задержаться!

И я в душе любовь ко всем ношу,

И не хочу при трудностях сдаваться!

Но мне почему-то становится очень грустно, обидно, больно, когда люди не понимают друг друга. Ведь жизнь устроена на Земле очень гармонично… Мы почему-то никак не хотим наладить всё сами… Или не умеем по недомыслию, несовершенству и эгоизму…

Мы встретились с ним в пути, может, и нелёгком, возможно, совсем нелёгком, но мы встретились и пошли вместе. Я отставала, еле догоняя его, идущего. Он мне что-то рассказывал, потом, утомившись, попросил:

— Давай присядем! — Я согласилась. Давно чувствовала и сама усталость, но не смела, сказать ему об этом.

Мы разместились тут же, на траве. Местечко, кое мы выбрали, было удивительно милым. Рядом — бурливая речушка с чистой синей водицей, берег, заросший пахучими травами — осокой, мать и мачехой, дикой ромашкой, чабрецом. Невдалеке синел небольшой лесок. Солнце ещё полыхало, но уже спешило к себе домой, опаляя янтарными лучами опушку, где мы находились, всё окружающее. Оно ещё дарило тепло, но, как бы доверительно сообщало по секрету: «Меня ждут, меня уже давно ждут дома!».

Вдруг, на моих глазах стало всё изменяться… Небольшие деревца в зелёной посадке, словно загорелись от лучей заходящего солнца, меняя свой цвет то на зеленовато — оранжевый, то на светло — коричневый, то буро — голубой. Вода в речушке, словно чешуя огромной змеи, уже переливалась блестящими бликами — ярко — жёлтыми, зелёными, бурыми, красными. Небо задумчиво хмурилось, словно не желая быстрого прихода царицы ночи. Ему, видимо, желалось подольше покрасоваться в солнечных отсветах заходящего солнца, помечтать… Заполыхала и трава, вокруг нас. Я и сама стала, будто янтарная, полупрозрачная, сияющая… Повеселела, оживилась.

Развели костёр, вскипятили воду, у меня нашлись бутерброды, попили с ними чай. Мой случайный попутчик оказался художником, он много рассказывал мне о красках, кистях, материалах, чем, как и на чём работает. То на холсте, то на картоне, за неимением первого… Я долго слушала, затаив дыхание, моё сердце трепетало… Ведь я очень люблю творческих людей — художников, скульпторов, композиторов, музыкантов, писателей. Утомившись, наконец, от дороги и беседы, он ушёл в лесную посадку, чтоб не мешать, мне отдыхать, время было уже позднее. Я осталась у потухающего костра, там было тепло, уютно. Но спать не хотелось. Перевозбудилась от поздних разговоров. Солнце совсем исчезло с горизонта. Небо потухло, стало суровым, даже грозным. Вокруг шевелились пугающие тени. Я задрожала, окутанная какой-то странной истомой… Потом упокоилась. Почему-то начала мечтать, представляя себе то, о чём мы вели беседу. Вскоре всё-таки тоже немного вздремнула. Утром я проснулась рано и очень удивилась, в голове сами собой рождались рифмы:

Небо вдруг помолодело,

Засияло, разожглось,

В нежной тихости сомлело,

И тепла поднабралось..

Что ли, небо, ты влюбилось,

В эту нежную красу,

То ли, небо, ты забылось,

Тихой дрёмой на весу.

Только радостней, милее

Стали грозные тона,

Благодатнее, светлее,

И прозрачней глубина…

Вскоре подошёл и мой попутчик, немного пощебетали, позавтракали налегке, он сообщил:

— Мне надо спешить. Я пойду быстрее завтра, возможно, мы встретимся вновь. Думаю, обязательно встретимся. Хорошо?

— Когда? — Спросила я, задетая таким оборотом.

— Дайте мне номер Вашего телефона, я позвоню, — категорично отрезал он.

Продиктовав ему номер смартфона, я тоже побрела, но в другую сторону, по своим делам. Однако мне стало грустно, чувствовала себя потерянной… Ко всему — что-то случилось с моим сердцем! Я ничего не понимала. Оно ведь ушло от меня и побежало, полетело вслед за тем незнакомцем, боясь не догнать его. Вот это случай! Я стояла опустошённая, уставшая, растерянная, еле живая… Не верила сама себе… Неужели моё сердце способно на такое? И почему? Он загипнотизировал?! Или я совсем сошла с ума и добровольно подарила его? В чём дело? — В голову лезли странные мысли. Я содрогалась, сама не понимая, почему. Видимо, без сердца совсем плохо человеку, тоскливо, невесело, но я успокоила себя — он обещал позвонить… Буду ждать…

На другой день он не позвонил, Когда, на всякий случай, я пришла к тому же месту, где мы находились, я увидела его издалека… Он сидел с другой женщиной и непринуждённо болтал с ней о чём-то, как ранее со мной… Я повернулась и пошла, нет… побежала домой. В бешенстве я заблокировала его номер, чтобы более не звонил. Обманщик! Хватит! Всё! Конец! Буду перебиваться без сердца и без него! Баста!

Прошло несколько томительных дней, видимо, всё-таки я ждала звонка, вдруг ноги сами понесли меня на то место, где мы сидели с ним недавно. Увидела я его там же, но уже одного. Так же было всё мило, приятно, уютно, располагающе… Когда я подошла ближе, он заговорил со мной. Я негодовала, была, напряжена, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет… Слушала его слова и не вникала в смысл. Он шутил, смеялся. И вновь я подалась его обаянию, музыке слов, раскисла и рискнула рассказать, что не сдержалась и заблокировала его номер телефона, когда он не позвонил. Но он сидел и молчал, я хотела услышать от него хоть одно слово, но, увы… Тогда я повернулась и быстро-быстро помчалась к себе домой. Но без сердца мне было всё-таки тревожно.

Через несколько дней, я вновь увидела его мельком на старом месте. Но ландшафт окружающего уже не вызывал у меня никакой симпатии… Он сделал вид, что ничего не случилось, проронил несколько ничего не значащих фраз, но сердце моё не отдавал. Вновь, ничего не добившись, я ушла. Дома стала молиться о благополучном исходе моего волнительного дела, и незаметно уснула в слезах. Вдруг мне послышалось, кто-то произнёс:

— Он вернётся.

— Зачем? — Спросила я, но в душе замерла от радости. — Он всё сказал своим поведением… В этом спектакле уже сыграны все роли. Теперь ничего не надо объяснять, мне всё понятно без слов! Но он вернёт моё сердце? Ибо мне очень тоскливо! Более мне ничего не надо от него… О, я, кажется, умею обманывать даже себя?

— Дерзай! — Услышала под конец.

Когда мы вновь увиделись, может этого хотела я, может, он, не знаю, (ну, конечно же, я), он грустно посмотрел мне в глаза. Я опустила свои вниз (знала, что тогда он поймёт всё, что со мной происходит) и протянула к нему руку со словами:

— Верни то, что ты забрал, — более я не сказала ни слова! Он тоже, молча протянул свою руку ко мне, в ней, словно маленький жалкий, общипанный воробушек, лежало моё сердце, съежившееся от холода и нелюбви. Молча я взяла его, повернулась и заспешила назад, подумав: « И зачем ему был нужен этот крошечный сморщенный комочек? Не понимаю! Но более ты мне, случайный незнакомец, уже совсем не нужен… Никогда… ни за что… Даже прощаться с тобой не хочу!».

Потом я побежала так, что только ветер свистел за моими пятками. А я бежала и бежала, не зная куда, не зная зачем, не было слёз, совсем, совсем, не было… Я не плакала, всё запеклось в моей душе какой-то странной, тяжёлой горечью… И даже сердце, моё бедное сердце ещё не пришло в себя! И я сказала себе в волнении; — Более не хочу его видеть… Никогда — никогда! Прощай… Не до свидания, а прощай! Но этого он уже не слышал. Вновь мои руки потянулись к телефону с желанием заблокировать его номер, вдруг, непрошено, мелькнула тревожная мысль: «А если он позвонит? Если всё-таки позвонит? — Я на мгновение остановилась и решила — Нет, нет, блокировать на всякий случай не буду…

Установилось, рассосалось

И всё смятенье улеглось.

А мне вдруг как-то показалось,

Что много зла понабралось.

Но всё развеялось, истаяло,

И стало на сердце светло,

Всё то, что душу мою маяло,

Всё то, что мучило и жгло».

***

Слушаю Баха концерт в де минор, БВВ 974- адажио.

Господь великий и святой,

Ты научи по-Божьи жить.

Совет бесценный, дорогой

Я постараюсь сохранить

В душе и в памяти своей,

И яркой звёздочкой зажгу.

И от врага спаси скорей!

Сама себя не сберегу!

Слушая этот концерт Баха, невольно думается, писать стихи, прозу, музыку, картины следует только так!

Душа цепенеет, чувствует — вот он первый и последний суд, когда перелистываются, как в книге, все мои греховные случаи из жизни. Вижу — нагрешила, наломала дров, и уже ничего не вернуть. Только от стыда за содеянные грехи, следует плакать не переставая, вытирать, уже взмокшим платочком глаза и вновь плакать и плакать, опустив голову, понимая — не может быть никакого прощения…

Поздно… Слёзы заставляют стонать мою душу, и, в глубине сердца, она затихает, пристыженная, обескураженная, подавленная… Я соглашаюсь, со всем увиденным, обвиняю сама себя, и, вдруг, обращаясь к Богу, шепчу еле слышно, от стыда:

— Боже, ну, что с меня взять? Глупой, упёртой, ленивой… Стою перед Тобою, и Ты видишь, как я грешила… Но я и страдала тоже, много и мучительно страдала, когда меня предавали… К стыду своему, я предавала то же… И всё же, я каялась и просила у Тебя прощения. И молила, молила бесконечно молила:

— Господь, научи меня молиться и любить… Временами я ненавижу — очень сильно ненавижу, но постоянно умоляю Тебя, всегда умоляю:

— Господи, — научи любить. Ни смотря, ни на что, ни смотря на то, что плюют мне не только в спину, но и в лицо. И, кажется, им нет прощения? Согласна. Но ведь Ты прощал даже распинавших, а я прошу простить меня за ненависть к плюющим… Это не так больно, — потерпеть, когда плюют… А я и этого не смогла… Хотя Ты прощал и не такое… О, научи меня, умоляю — молиться и любить! Мне этого так не достаёт! Не дьявольскую злость, а любовь хочу я носить в своём сердце…

Прости, пойми и помоги… О, помоги же мне стать сплошной любовью.. Помоги и научи меня так писать, по благости Твоей, чтоб читая, то что я буду писать по Твоему благословению, очищались сердца и души людские, и они, воззвав к Тебе, так же, как я сейчас, умоляли, просили:

— Господи, прости!

Наконец музыка затихла, а я долго ещё находилась под её волнующим впечатлением… И всё судорожно сжимала в руках, мокрый от слёз платочек…

***
Покупка смартфона

Слушаю фортепьянные пьески Франца Шуберта. Мне хорошо, спокойно и не волнительно. Много переживала в этом году: то одно, то другое. Шуберт успокоил. Я смягчилась. Сейчас мне стало даже смешно, сколько каких-то странных бед облепило меня, и как Бог, Своей милостью, их разрешил и утешил. Да, все мы под Богом ходим…

Но начну всё по порядку…

В конце прошлого года и в начале нового я долго болела. Это было какое-то наваждение. Скиталась по больницам, устала изрядно. Наконец, я пришла в себя, но вновь что-то подхватывала. О, слава Богу, Господь всё-таки пожалел меня! Моё состояние пришло в норму. Дома мне было не весело — ни радио, ни телевизора, ни интернета. В квартире — завал, не убрано, грустно. Бог дал, я писала книги, от всего отстранилась.

Ай-я-яй! Ну что делать с нами, писаками? Слово ведёт! Как-то к Марине Цветаевой пришла сестра и начала у неё генеральную уборку. Та ведь только писала. Сестра видела, что у писательницы — бардак, решила помочь. Марина, сидевшая за столом и правившая свои стихи, повернула к ней голову и произнесла:

— Убираешься? Зря! Всё равно не буду после тебя ничего делать, мне некогда! — Это меня восхитило и удивило одновременно! Как же она собиралась быть уборщицей в Елабуге, когда искала там работу? Но Елабуга её и уничтожила…

Вот как бывает… Я тоже редко убиралась. Но всё же трудилась на ниве искусства, хоть домашний хаос кричал мне прямо в лицо:

— Нахалка! — Однако я не обращала внимания…

Итак, после того, как вышла я из больницы, решила приобрести всё-таки хотя бы смартфон. Надоело мне подсчитывать копейки, считать себя несчастной Золушкой. Пошла в близлежащий салон и купила, решив, как-нибудь постараюсь сэкономить на бюджете.

При покупке произошло следующее. Сначала я выбрала понравившийся телефон, отложила покупку, затем побежала к себе за деньгами. Вернувшись, почувствовала, продавец — с виду милый, обаятельный мальчик, подменил, выбранный мною телефон. Ему сказала я об этом, но он убедил меня, что это то же, что выбрала предварительно. Я успокоилась, заплатила по чеку, взяв бесценную покупку, направилась домой. Интернет в смартфоне был подключен, я стала слушать классическую музыку на канале Ютубе.

О, подождите, подождите, забыла! Сегодня же 9 мая, день победы над фашистской Германией. В 1945 году, 9 мая окончательно закончилась война с фашистами и в России празднуют этот праздник, как национальный! Утром с интересом посмотрела парад, порадовалась за свою страну! Вечером стала слушать Шопена, Рахманинова, Шуберта, Скарлатти из смартфона, вдруг рядом раздались шумные весёлые выстрелы. Взглянула в окно, а там залпы ракет рассыпается прекрасными цветами во всё небо, ребята — солдаты из соседней части постарались. Такого прекрасного салюта я никогда ещё не видела! Брависсимо, хотелось крикнуть мне в окно, но мой одинокий крик потерялся бы в треске выстрелов. Единственное, что смогла я сделать, это подойти ближе к окну и наблюдать за этой ошеломляющей красотой. Казалось, разноцветье ракет направлено на моё окно, будто Господь решил доказать, что Он помнит о моей неудачливости и желает развеселить. Я же восторгалась и радовалась, словно ребёнок. Еле успокоилась после прекращения салюта… Всё благостно улеглось в небе и моей душе. Отголоски романтичности, счастья, веселья, притушили всё печальное…

Утром следующего дня я прослушала последние сводки о вчерашнем параде. Сколько грязи и неистовства вылили противники моей родины на страну. Увы, мне… Стало неприятно, и я включила скрипичный концерт Брамса, чтобы порадовать себя, взбодриться.

Как-то в одном из рассказов — «Мечтатель», я писала об этом концерте. Музыкальные критики заявляют, этот концерт очень сложен в исполнении, но и чрезвычайно красив. Меня же познакомил с ним во времена моей ранней юности, мой муж, Борис. Он очень любил и тонко понимал музыку, объяснив, что музыкальная форма концерта — самая интересная, где соревнуются солист и оркестр. Кто лучше, изысканней, более блестяще исполнит свою партию? Ведущим солистом был российский скрипач Давид Ойстрах. С ним, вероятнее всего, никто не сможет сравниться в блестящей передаче своей сольной партии. Слушала я его игру на концерте в Москве, бывшем Ленинграде. Прекрасное исполнение. Но и оркестр не подкачал. У меня всегда такое чувство, когда его слушаю, что это весенний концерт, написан влюблённым юношей, желающим сказать, как прекрасно всё, окружающее, вокруг! Слушая эту музыку, хочется жить, улыбаться, творить, петь и восхищаться. А, может, даже объясняться в любви нежными, милыми словами, полушёпотом, боясь нарушить равновесие, царящие в мире и душе…

После такого признания, в ответ обязательно слышится слово: «Да!». Я была очень счастлива, что купила такой смартфон, при его помощи смогу слушать всё, что пожелаю, а также мою любимую классическую музыку и удивительный концерт Брамса… Ведь после хорошей музыки, кажется, даже природа просыпается для любви, неги и беспредельной нежности… А юный влюблённый вынимает сердце из груди и полагает его к ногам любимой… Она оценит? Ну, конечно, ведь это же удивительное жертвоприношение! Людям даже хочется танцевать вместе с просыпающейся природой и юной любовью влюблённых… Сплошная нежность и любовь…

Бедная Клара Шуман, любившая Брамса, он как бы попрощался с ней этим концертом: «Мадам, благодарю за любовь, проявленную ко мне, но я не могу ничего предложить Вам более в ответ, кроме этого нежного — Прости и прощай!». Было и отцвело… Горько… После их разрыва с Брамсом, Клара Шуман вычеркнула его из числа своих друзей. Он не хотел обременять себя, после гибели её супруга Шумана, узами брака, так, кстати сказать, никогда и не женившись ни на ком. Боялся, видимо, потерять свободу, быт мог не дать ему жить одной музыкой… В итоге он стал великим композитором. Но стоит ли осуждать композитора, оставившего Клару, при этом давшего миру много больше, чем дал бы одной Кларе? Нет, гении не подсудны…

Итак, я была рада, что приобрела такой изумительный смартфон. Но вдруг, к своему огорчению, обнаружила, что им уже владели до меня, и меня просто напросто обманул продавец салона Билайн… Эх! Получается, по русской пословице: «Не зевай Фомка, на то и ярмарка!». Всё-таки меня это шулерство взволновало до глубины души… Мне показался он сначала таким добрым и милым, что подарила для его мамы одну из своих книг. По словам продавца — его мама была прикована к постели, мне стало жалко её. И ещё пообещала познакомить его со своей внучкой — молодым успешным врачом, живущей в Торонто. Но он показал мне класс… Вот и накопила на модный телефон, вот и помогла мальчику подняться духом! Недаром русская пословица говорит: «Доброта — хуже воровства!»…

Но обманул меня он ещё и с чехлом, приобретённым для смартфона. В чеке напечатал, что тот стоит менее, а на коробочке от чехла поставил цену, большую, чем указано в чеке… И знаете, мои дорогие читатели, что он сказал мне в своё оправдание? Я, де, сама попросила его зарегистрировать этот смартфон не на своё имя, а на чужую, незнакомую мне женщину! Никто не вернул мне за старенький телефон мои, с трудом собранные деньги… Ни одна организация, ответственная охранять права покупателя, мне не помогла… А судиться с несчастным, заблудившимся парнишкой, не захотелось. Когда-нибудь его сама жизнь научит, — поступать с людьми не по-человечески — нельзя! — решила я и успокоилась. Пришлось мне обходиться тем, что мне всучили, использовать то, что получила! Он, безусловно, не качественный, но что делать? Простила этого несчастного парнишку, обманувшего меня… В конце концов, не в этом же смартфоне заключается весь смысл жизни!

Ох, не знаю, но частенько в жизни — без рубля!

Я всегда живу без правил, даже без руля!

Только Бог Один защита, для меня, чудной.

Я бываю часто бита пулею шальной.

Но потом я оживаю, Бог меня хранит!

Песни я Ему слагаю, сердце так велит!

И куда бы ни пошла я, Бог меня ведёт,

И давненько поняла я, всех любовь спасёт!

***

Завещание императора Александра 3 своему сыну Николаю 2 — речь святейшего патриарха всея Руси Алексия 2 (Из свободного доступа в интернете)

Мне сегодня дали завещание императора Александра 3 своему сыну Николаю 2, где многие фразы очень актуальны и сегодняшний день.

Он ему говорил:

— Ты слушай всех, но принимай решение сам. Помни, что у России нет друзей. Наша великость всегда вызывает зависть. И опирайся на Церковь, потому что Церковь всегда с народом.

Как Божьей милостью писатель, теперь добавлю от себя, обращаясь к поэтам и писателям, следующее. Да и сейчас, как и ранее, у нашей родины много недругов. Время сложное. Но мы, писатели и поэты, всё продолжаем воспевать абстрактное, так сказать, нечто распрекрасное:

То-то и оно, что всё красиво,

А любви в поэте нашем — ноль.

Он поёт тебе — ну просто диво.

Из стихов же вытекла вся соль!

Ныне время грозное, лихое.

До красот ли нам уже, порой?

Слово надо говорить простое,

Но такое, чтобы жгло, как в зной!

Время нелёгкое для моей страны, но мы с Божией помощью выживем!

***

Кто же не любит оперетту?!

Миловидная девушка, задумавшись, гуляла в городском парке. Лето было в самом разгаре. Влюблённые деревья тихо перешёптывались, как бы объясняя друг другу шелестом свежих листочков, что они довольны своим местоположением, гуляющей здесь публикой, восхищающейся ими и всем окружающим. Небо, подслушивая их всполохи, тоже благодарно мечтало, облокотясь на солнечную орбиту о чём-то своём, загадочном, и, даже не объяснимом на земном языке…

За всем этим наблюдал некий юноша, тоже с удовольствием прогуливавшийся здесь. Казалось, всё было благосклонно к двум молодым людям, одиноко бродящим по аллеям, туда, сюда и обратно, постоянно повторяя один и тот же маршрут… Иногда пути их пересекались, когда шли навстречу друг другу, иногда, наоборот, они удалялись друг от друга на довольно значительное расстояние.

Внезапно девушка нарушила эту закономерность. Она нагнулась и быстро подняла с земли небольшой зеленый листочек. Юноша, заметив её движение, приблизился к ней поближе, и, будто случайно оказавшись рядом, слегка задел её плечом. Девушка немного отодвинулась, но юноша посмотрел на неё и, улыбнувшись, произнёс:

— О, извините меня, я испугал Вас! Это вышло не преднамеренно. Засмотрелся на детей, катающихся здесь на пони, — девушка рассеяно обернулась и ответила, теребя в руках всё тот же листик:

— Ничего страшного, задумалась, какой породы это дерево, с коего упал листик. Обычно я не обращаю внимания на такие вещи. А сейчас…

— О, попробуем разобраться вместе над этой проблемой, — он склонился над листочком и начал что-то объяснять ей. Однако было видно — девушка не особенно вникала в его слова, думая о чём-то своём… Неожиданно она прервала его объяснения словами:

— Извините, Вы слышите пение здешних птиц? О, как это изумительно, кто же всё-таки так распевает?

Юноша на мгновение задумался. Не мог же он сразу объяснять ей и про необычный листик, залетевший на тропинку, и о мелодичном пении здесь птиц. И он решил оставить первую проблему, перейдя к решению второй.

— Может, соловей? — переспросила она, пока он размышлял.

— Не думаю… — ответил он, задумчиво.

— Почему? — вновь задала она ему вопрос. О, это извечное «Почему» — у всех народов и цивилизаций! Постоянно произносят его все влюблённые девушки и юноши, а так же другие, сомневающиеся в своём предназначении. Почему? — Из стари волнует людей и не всегда они находят объяснение своему вопросу, а уже иногда, убитые горем и даже — совсем отчаявшиеся, вообще забывают о нём…

Почему? — повторяют вновь влюблённые, но уже по другому поводу — оставленные и покинутые, лишённые любви…

— Почему? — Переспросил молодой человек и повторил, — почему… — Он замолчал на несколько минут, прервав разговор.

Мы же тоже пока остановимся на этом месте. Надо познакомить читателя с этой обаятельной милой парой.

Кстати, напомню, мы не описали ещё его и её внешность. Он — высокий ростом, почти, под два метра. Очень хорош собой, плечист, строен, узок в талии и бёдрах, накачен. Волосы светлые. Лицо приятное, с правильными чертами, напоминающее доброго молодца из средневековой русской сказки, немного похож на Илью Муромца.

Она же — не соловей разбойник, от коего надо богатырю защищать русскую землю, но очень приятная, милая девушка, напоминавшая сестрицу Алёнушку, у коей утонул братик, из картины художника Васнецова… Но, забегая вперёд, заметим, никакого братика у неё вовсе было. Стройная, светловолосая, синеокая, с косой до пояса, величавая лебёдушка, как описывают в тех же русских сказках девиц красавиц… Но, а теперь, всё-таки, вернёмся к начавшемуся разговору нашей симпатичной пары:

Молодой человек, после некоего раздумья, ответил девушке:

— Потому, думаю я, что соловей поёт не в общественных местах, где много людей, детворы и шума…

— А где? — Заинтересовалась она.

— Он поёт в тихом садике милой девушки, постоянно поливающей свои цветочки: анютины глазки, левкои, ирисы, розы. Вот над этим розами соловушка песни и распевает, стараясь покорить её изысканными руладами… Всё — для любимой и надменной ветреницы розы, — он украдкой взглянул на девушку, та по-доброму улыбнулась и он то же, в ответ ей. Потом, словно извиняясь, добавил, — как же так, мы даже ещё не познакомились!?

— О, ничего, продолжайте. Я заслушалась, как чудно вы всё объясняете, — юноша немного сбился с фразы и внезапно спросил:

— Раз уж заговорили о пении, мне интересно: Вы что предпочитаете слушать — оперу или оперетту? — Девушка немного подумала, затем произнесла:

— Оперу! Ну что такое оперетта? Несерьёзно! Вот такие голоса, как… — и она растерялась. На память почему-то не приходило ни одно имя великого оперного певца, но вдруг она выпалила, — вот например, Шаляпин, Козловский, Собинов…

— Ну а разве плохи опереточные певцы, — настаивал он, — например, Шмыга, Отс?

— Нет… Ну, взять хотя бы того же Отса. Он даже, как человек мне не нравится, — воскликнула она нервно, как бы торопясь на отъезжающую электричку. А если опоздает, придётся ждать целых три часа.

— Чем же он плох? — Побледнев, выдохнул молодой человек, явно волнуясь…

— Да он в КГБ завербован и доносит на всех. Как он может мне нравиться? — Воскликнула она, вся зардевшись.

— С чего Вы это решили? — Всё более бледнея, спросил он.

— Ай, да все говорят об этом. Слушать его не желаю даже, как певца! — Распалялась она всё больше.

— Жаль, — ответил он с сожалением, — хотел пригласить Вас сегодня в оперетту «Мистер Икс» — послушать именно его, — внезапно он оглянулся, увидел на аллее парка продавщицу цветов, подошёл к ней, купил три красные розы и, спешно вернувшись к девушке, подарил ей их со словами:

— Это Вам. Хочу, чтоб у Вас поднялось настроение, а то вы совсем погрустнели. А теперь, извините, должен откланяться. Всего Вам доброго, спасибо за встречу. И вот Вам билетик в оперетту, будет настроение — приходите! — Он резко повернулся и заспешил к подъезжающему такси. Девушка не ожидала такой внезапной развязки… Незнакомец ей очень понравился! Она долго стояла, сжимая в одной руке букет из трёх роз, а второй — билет на оперетту «Мистер Икс». Наконец она медленно побрела в противоположную сторону, а озорной ветерок развевал подол её короткого легкого платьица, она нервничала, но руки были заняты, придержать его было нечем…

Уже вечерело. Жаркий воздух сменился лёгкой прохладой. Небо, уставшее от раздумий, полыхало ярким пламенем, мечтая про себя: «Ну, сейчас я Вам задам жару. Надолго запомните…». Листья на деревьях смолкли, им надоело болтать об одном и том же. Залитые ярким маревом, засмущались, завертелись, засверкали. Дети с нянями стали возвращаться домой. В парке на свежем воздухе внезапно всё заблагоухало, зарделось. Зажигались огни на фонарях, выглядевшие одинокими заблудившимися странниками среди бесконечной людской суеты. Чуть позже робкие цветы на клумбах начали сворачиваться, испугавшись вечерней прохлады, может, от того, что боялись сглаза напарниц, или берегли свою красоту для нового дня, решив, вечером ими уже не будут любоваться, ибо влюблённые парочки, прогуливающиеся здесь вечерами, смотрят, не отрываясь, только друг на друга.

Раздумывать красавица не стала, решила — не пропадать же билету просто так, она пойдёт на этот спектакль. Может, там будет и он… Девушка, как бы со стороны, осмотрела себя, решив, переодеваться ей не стоит, она может смело пойти в театр и в таком виде. Именно по этой одежде он и узнает её!

Она не ошиблась, вид её был безукоризнен: простенькое чёрное платье пикантным силуэтом облегало её стройную фигурку, напоминая дорогую немецкую мейсенскую статуэтку. На головке сияла, отражая феерический свет от фонарей, небольшая белая шляпка, задорно сдвинутая на бок. На длинной тонкой шейке красовалась перламутровая ниточка искусственного жемчуга. Да, она хорошо выглядит и пойдёт, конечно же, в театр! А самое главное, ей так хочется встретить вновь его… Он появился среди её девичьих грёз, словно принц, не на белом коне, но это не суть важно… Главный предмет мечтаний — он!

***

Оказавшись в партере, она села, на указанное в билете место, и стала ждать молодого человека, подарившего ей этот билет и цветы. Но его не было. Начинался первый акт оперетты «Мистер икс». Но она ждала…

Когда вышел на сцену главный герой спектакля в маске, она заёрзала на месте. «Что это — он или не он? — Думалось ей, — но он очень похож на сегодняшнего знакомого. Та же стройная, поджарая фигура, но откуда — такая гордая посадка головы? В парке он выглядел проще, держался скромно, ненавязчиво, даже несколько смущённо. А тут он — другой, воспаряющий над сценой и зрителями! Нет, это не он! А голос! Как обворожителен сам голос! А его игра? Чудо! Она была покорена. Находилась в упоении и после первого акта решила зайти к артисту в гримёрку и подарить ему свои розы. Сомнения исчезли. Она услышала, что зрители шепчутся: «Как хорош Георг Отс!». Поэтому она окончательно решила для себя — это другой человек. Но она всё же подойдёт к нему и поблагодарит за спектакль, за чудесное исполнение…

Подойдя к его гримёрке, она занервничала, не шутка, подарить цветы знаменитому артисту. Даже дыхание участилось. Несколько минут молча стояла у двери, затем девушка робко постучала в слегка приоткрытую дверь. Услышав отрывистое:

— Войдите, — она распахнула дверь шире и проскользнула в гримёрку.

Артист сидел перед зеркалом, поправляя грим, наложенный на лицо. В театре было жарко, особенно на сцене, местами уже появились подтёки. Не оборачиваясь, приказал:

— Если Вы решила подарить мне цветы, оставьте их у порога и закройте, пожалуйста, поплотней за собою входную дверь! — Девушка пришла в смущение, остолбенела — в зеркале отражалось его лицо! Так это он — Георг Отс? И сам подарил ей недавно эти великолепные розы!? Совершенно не вероятно! Она машинально, как было велено, опустила на пол цветы и, путаясь в коридорах, натыкаясь на декорации, выбежала из театра на улицу. Она бежала, не разбирая дороги, всё бежала, бежала и плакала… Казалось, этому не будет конца… Плакала, плакала… Где-то рядом уличный певец протяжно тянул:

Не любила, не любила, не любила никого.

Удивила, удивила, удивила — нет его,

Принца в белой распашонке

И на беленьком коне.

Что ж рыдаешь ты, девчонка?

Приходи быстрей ко мне.

Вместе горе мы забудем

И твои тоску, любовь,

Целоваться только будем,

Надрывая губы в кровь.

Сидевший в гримёрке артист, обернувшись, увидел три розы, лежавшие на полу у двери, более этих трёх у уличной продавщицы не нашлось. Пришлось купить только эти три…

***
Пётр Ильич Чайковский

ВТОРОЙ КОНЦЕРТ ЧАЙКОВСКОГО

(для фортепиано с оркестром в исполнении

Николаевой Татьяны)

Второй концерт Чайковского трепещет

И бьется, силой, негою пьяня,

И мощность звуков, громкость страсти хлещет,

Томленье, вызывая у меня.

А сердце вслед то нежности, то боли

Уходит за положенный раздел,

Как будто молит, все кого-то молит:

Ведь есть же и страданиям предел!

Что может быть на свете прекраснее музыки Петра Ильича Чайковского… Удивительный композитор! В его музыке всё — и страдания, раздирающие душу, и просветление сквозь горькие слёзы, и невероятная сила любви, и жажда жизни, и желание, великое, очень большое желание счастья, обладание счастьем… безнадёжная пустота и ощущение конца жизни… Нет, с его музыкой ничто не может соперничать… Тут весь трепещешь, слушая его симфонии оперы и балеты.

У него не было с его покровительницей Надеждой фон Мек ничего одуряюще любовного, безоглядно безумного, но у них было единение душ. Да, их чувство было не таким приземлённым, что мы, обыкновенные люди, ощущаем в обычной жизни. Они оба воспарили над нами, стали выше нас в своём духовном единении. Как нелегко простому смертному описать ту недосягаемую высоту, на которой оказались эти двое, как невозможно ощутить простому смертному то, что чувствовали эти великие личности.

Говорят, Пётр Ильич не любил Надежду фон Мек. Но что мы понимаем о чувствах, до коих не доросли? Перед смертью, находясь в агонии, Пётр Ильич шептал имя Надежды… Звал её. И она, как бы услышав, незамедлительно поспешила за ним. Что мы, обыкновенные люди, вообще понимаем о чувствах, красоте духовной? Только плоть, некое трепыхание телес наших, считаем любовью. О, то, что чувствовали эти двое и есть наивысшая фаза любви, когда теплота хранится в сердце и не расплёскивается наружу… Эта любовь была ниточкой, незаметно связывающую их двоих. Суметь сохранить её, не разорвав в клочья — это и есть — всепобеждающее великое чувство — любви…

***
Прошлое уничтожает настоящее

Татьяна (моя приятельница) любила иногда придумывать некие, интересные ей сюжеты, и писала о них рассказы. Книг уже сотворила не мало, пристроить же их в издательство было нелегко. Она и сама не знала, хороши ли её рассказы. Но люди, прочитав их, сообщали — неплохие, им нравятся. И вот на одном из сайтов, кажется, на Литрес, я уже и забыл, что она мне поведала, когда-то, она расположила свои книги. Там были смешные весёлые стишки и рассказы. Ребятня — писатели, находившиеся на этом сайте, часто заходили к ней на страничку, читали всё, что она выкладывала, но рецензий на её стихи и рассказы ей не писали. Одно из двух, или нагловатые были чересчур, или самоуверенные, но ей это не нравилось совершенно. Вообще, думаю, никому это не понравится. Однако такое неуважительное время было тогда, приходилось с этим мириться…

Итак, на её страничку стал заходить один милый мужчина, вернее, многие заходили, но ему почему-то досталось от неё более, чем другим. Татьяна написала ему в ответ нечто неприятное, ходят, мол, тут всякие. Он обиделся и прекратил посещения её страницы. Ей стало неудобно перед ним, поняла, перебрала, обидела человека, извинилась и стала настойчиво приглашать его к себе вновь.

Он, наконец, внял её просьбе, зашёл, что-то почитал, оставил рецензию, они стали переписываться. Татьяна объяснила, что любит искусство, классическую музыку, живопись, литературу. А он ответил ей, что он музыкант, сочиняет серьёзную музыку, она восхитилась! Как же было не обрадоваться, когда она очень любила музыку, и каждый день слушала Баха, Генделя, Моцарта, Бетховена, других композиторов прошлого и современников. Например, от Прокофьева, она просто — без ума! Особенно от его 7-ой симфонии! Они начали переписываться и на других сайтах.

Однажды они засиделись допоздна, писали друг другу какие-то, им одним интересные, вещи. Он сообщал, как нелегко иногда бывает создавать музыкальные формы — сонаты для скрипки, для фортепьяно с оркестром или симфонии… Она с интересом читала эти строки. Он описывал, как ездил за границу с оркестром и дирижировал своими концертами, какой был оглушительный успех… Внезапно она представила себе это. Он — красивый, мужественный, поднимает дирижёрскую палочку… И послушные оркестранты подчиняются каждому его жесту. Или незаметному, нежному, или очень выразительному и резкому, в зависимости от написанных им нот и движения его волшебной дирижёрской палочки… Время испарилось, их обоих окутала дымка мечтательности, задушевности, волшебства… Писали и писали друг другу…

Но вот внезапно часы пробили полночь, а они всё переписывались. В воздухе царили прекрасные звуки, обволакивающие душу, было романтично, приятно, не пересказать… Так бывает иногда в походе, когда люди собираются все у костра, кипит котелок с водой для чая, а присутствующие, болтают, вспоминают, мечтают…

В подтверждение своих слов, он переслал ей видео своего концерта, она слушала, вникала, читала, переписывалась. Казалось, их незримая беседа текла и текла говорливым ручейком… Было занимательно… Наконец оба, согласились, поздно, следует расходиться на ночлег.

Утром она проснулась, внезапно ощутив — всё происшедшее с ней этой ночью, окутано какой-то необъяснимо волшебной аурой… Незаметно, совершенно не заметно, в душе её появился он. Такого с ней никогда не случалось… За одну ночь они сблизились… Близость другого человека, незнакомую новизну ощущала она в своём сердце, понимая, что оттуда ей его уже и не вынуть… Она замерла и растерялась, как бы паря в безвоздушном пространстве… Стояла долго, то чему странно улыбалась, то к чему-то, как бы прислушиваясь… Потом решила — совсем с ума сошла… и отмахнулась от своих эмоций.

Направилась в другую комнату, рассеяно включила ноутбук, увидела видеозапись рассказа американского писателя Рея Брэдбери — Вино из одуванчиков. Этот писатель ей очень нравился. Когда-то она им просто зачитывалась, даже писала о нём миниатюру. Он был романтиком, и почти во всех его рассказах, прослеживались его мечта, желание найти свою вторую половинку…

Татьяна вспомнила, что и сама как-то писала об этом. (Я понимал, эта женщина — неотмирная, поэтому опекал и поддерживал её, как мог). Тогда с болью написала она некое стихотворение — танка. Она одно время писала такие стихи и мне, как её другу, его прочитала. Я его запомнил. Такое, пронизывающее душу стихотворение, невозможно не запомнить… Вот оно:

Когда-нибудь ты находил,

Как ты, вторую половину,

Из крови, жизни, смеха и тоски?

Ну если ты не находил ещё,

То боль твоя не так жестока…

И как она мне рассказала тогда, она знала об этом не понаслышке. Мы с ней дружили с давних пор, она доверяла мне все сердечные тайны…

При попытке издать свои стихи, Татьяна познакомилась с неким священником. Он тоже был поэтом. Стихи иногда издавал в газетах. Они стали переписываться. Она узнала, он дал обет безбрачия при рукоположении во священника, то есть должен был жить, как монах, но в миру. Однако увлекшись ею, он захотел переступить все обеты, данные им о безбрачии. Находились они в разных городах, он решил приехать к ней, или предложил, чтоб она приехала к нему. Она же была верующей православной христианкой, когда всё узнала, то поняла, встречаться с ним нельзя. Господь в Евангелие говорит — Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше бы было не рождаться. Повесить мельничный жернов на шею и утопиться…

Но он очень настойчиво умолял о встрече, она — испугалась. На исповеди в храме она услышала категоричный запрет от священника, что встречаться с ним нельзя. Больно, горько, тоскливо стало на душе, невыносимо, но она, пересилила себя… А он всё писал, звонил и умолял… Ей казалось, она рвала по живому…

Прошлое, надсадное, израненное и больное внезапно встало перед писательницей… Она поняла, невозможно повторять всё вновь… Позже, много позже, она объяснит своему новому знакомому — композитору, что с ней приключилось, сейчас нельзя… Так же и в рассказе «Вино из одуванчиков» было нечто подобное… Нет, нет, не в этом рассказе, спутал, в другом — «Одна ночь». Там тоже была одна ночь, просто сидели вдвоём и молчали, но она запомнилась герою на всю жизнь. О, да, правильнее будет притушить эти, непонятно откуда появившиеся эмоции, решила она…

Хочется жить, не тужить,

Тихо и простенько жить.

Может и сложится так,

Где же мой медный пятак?

Им расплачусь за покой,

Мир и хороший настрой!

Как всё-таки сложна и очаровательна жизнь… как трудна и как безумно очаровательна! И нельзя гневаться на её внезапные сюрпризы, кои она иногда преподносит нам… Ну что тут можно ещё прибавить или отнять? А старые люди говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти…». Иногда приходится чем-то и поступиться…

***

О Сальвадоре Дали

Выпадают внутренности из меня.

Иду, как человек змея.

Несу своё бремя — на весу.

Все устали, а я всё ползу и несу.

(О картинах Сальвадора Дали)

Сальвадор Дали гений — я о нём писала в рассказе. Но если б не Гала — не быть бы ему знаменитым! В картины его надо вникать — они не простое отображение мира, а философское осмысление его. Это нам не привычно. Но мир меняется и, ломаясь, искривляется. Это надо понять. Бог дал я писатель. Но я никак не могу перейти с реального отображения мира на его философское осмысливание. К тому же ясно понимаю — такую меня, переиначенную, перевёрнутую с ног на голову, дабы добиться такой цели, обычные люди, не поймут. Это только Америка принимает и поддерживает всё оригинальное, ни на что не похоже, немножечко со сдвигом, например, Сальвадор Дали, Достоевский и т. д. После Америки уже принимает и весь мир. В его картинах — нет чувств, только рассудок — по-моему, что тоже ново и интересно. Сюрреализм — это сочетание несочетаемых вещей. Но и здесь должна быть логика. Помните его картину «Горящая жирафа»? Я поняла её так: идёт жирафа, в ней ящики, как в комоде. Они горят. В них книги, знания. И они исчезают, никому ненужные. (В двадцатом веке снижается интерес к чтению). Или другую картину — «Постоянство памяти»? В картине изображены часы, много часов. То есть, время остановилось, человек весь ушёл в ностальгию о прошлом. Ещё мне очень нравится его картина «Галатея со сферами». Чудесная, утончённая, изысканная вещь. В Америке он писал не только картины, но делал рекламу. Это тоже приносило немалый доход. Супруг всегда был рядом с Гала, иногда непроизвольно стесняя её свободу. Он жил для любимой! Даже картины подписывал её именем и советовался с ней, когда рисовал…

Повторюсь: да, русские женщины имеют некую изюминку, они запоминаются на всю жизнь…

***
Суд Небесный