Бесплатный фрагмент - Вспомнить подробно

От автора.

Все имена и фамилии действующих лиц этой повести придуманы мной. Совпадения с реальными персонами являются случайными.

С уважением,

АС Абинский.

Глава 1

Турай — это райское место на тропическом острове Чинаукин. Остров небольшой, скалистый, с крохотной бухтой на южном берегу. К причалу из пальмовых досок, швартуются пять рыболовных баркасов и несколько быстроходных лодок с навесными моторами. Их можно увидеть только вечером. В это время рыбаки сдают улов в Багли и возвращаются домой.

Деревня Турай начинается у самого причала. Три десятка хибар тянутся вдоль чистого ручья. Стены хижинам заменяют пёстрые одеяла, крыши сделаны из жёстких пальмовых веток. Здесь живут тайские рыбаки и ещё я, белый человек, Серж Д’Оливье. У меня есть французский паспорт и небогатый словарный запас: лямур, тужур, бонжур. Французом я стал случайно, потому что у Бангкокского барыги оказался подходящий паспорт. Требовалось только придумать себе имя и фамилию.

Сергей, естественно, превратился в Сержа, Одилов — в Оливье. Спроси нынче школьника, кто такой Наполеон и он ответит, что это слоёный торт, а Цезарь, ясное дело, салат с гренками. Я тоже не стал мудрить и назвал себя Оливье. По названию популярной закуски.

Я спешно покинул родину, имея в активе полтора миллиона баксов. Деньги спрятаны на Кипре, в надёжном оффшорном банке.

— Ты — мой денежный мешок, — сказал мне Евгений Маркович Клюкман. — Поэтому, береги себя и не высовывайся. Про тебя не знает ни один человек. Никто в мире. Придёт время, мы разделим баксы по-честному и ты станешь сказочно богат!

— Давай лучше поровну, — ответил я.

Потом произошло много непонятных событий. Когда серьёзные люди ищут серьёзные деньги, нужно держать ушки на макушке и вовремя смыться.

Я мог бы устроиться в столице и поселиться в шикарном люксе. Но там моя европейская личность слишком заметна и меня легче вычислить. А здесь я в относительной безопасности. Сотовая связь в Турае отсутствует, а свой телефон я выкинул ещё до посадки в самолёт в Хабаровске. Потом был Сеул. Там старый знакомый, мистер Ли, помог мне купить билет до Бангкока и дал сопроводиловку к своему дружку, Мигелю. Испанец Мигель выправил мне французский паспорт (лучше настоящего) и посоветовал уехать в Турай.

— The best place for you — Toray, — сказал он.

— В рай, так в рай, — согласился я и отдал ему триста баксов.

— Недорого, потому что по дружбе, — осклабился Мигель.

— Но пасаран, омиго, — ответил я.

На древнем автобусе я добрался до города Болхао, дальше на мото-такси по разбитой дороге до приморского Багли. И уже оттуда на быстроходной лодке попал в райское местечко Турай.

На остров можно добраться за пять долларов. Обратный вояж стоит в два раза дороже. Мне казалось, что я тщательно замёл следы и вычислить беглого француза почти невозможно. В крайнем случае скроюсь в джунглях и буду партизанить, как легендарный командос Че Гевара.

Я поселился в хижине на краю деревни. Хижина — это четыре столба под пальмовой крышей и три дырявых стены из бамбука. Дверь отсутствует. Её заменяют легкие занавески. Хозяин бунгало, таец Тхонет, сдаёт мне жилище за один доллар в сутки.

Хозяина я называю капитан. Он здесь вроде начальника порта. Капитану под семьдесят лет, он носит фуражку с золотым якорем и командует швартовками на причале. Рыбаки его уважают, хотя бывают и яростные споры. Некоторые фишмены считают швартовку вторым бортом занятием унизительным.

Утром я варю себе кофе на газовой плитке. С вечера припасаю бутерброд с беконом или солёной колбасой. Потом усаживаюсь в плетёное кресло и не спеша выпиваю две чашки кофе. Рыбаки уже ушли в море и причал пустует. Худая рыжая псина лежит на брёвнах и нежится под нежарким ещё солнцем.

На берегу по огромным серым валунам скачет Атхитка, сын держателя местного бара. Тень мальчишки причудливо ломается на камнях и летит вслед за ним.

— Хэй, Архипка! — кричу я и машу пацану рукой.

Мальчишка ждёт этого сигнала и мгновенно оказывается рядом. Даю ему две денежки.

— Принеси две бутылки, — говорю я. — Только чтоб было холодное.

Атхит берёт деньги и не трогается с места. Наклонив голову как щенок, он смотрит на меня.

— Вот тебе ещё. Купи себе колу.

Мальчишку как ветром сдуло.

Телевизор со спутниковой тарелкой имеется только в баре. Восемь программ на тайском и две на английском языке. Там я узнаю, что творится в мире. Из далёкой родины приходят скупые вести — рандеву президента, запуск спутника или новости о супер-ракетах. И ни слова об исчезнувшем лайнере «Г. Берлиоз». На этом судне я был радистом. Тогда и начались мои приключения.

Я сижу на берегу моря, в плетёном кресле, с блокнотом на коленке и пишу эту историю. Зачем? Наверное, от избытка свободного времени.

С удочкой на плече мимо проходит капитан Тхонет.

— Привет, Серж!

— Привет, кэптэйн!

Капитан Тхонет считает меня туристом и бездельником. Я стараюсь поддерживать статус легкомысленного бродяги. Два часа я торговался с капитаном за аренду жилья и сбросил цену с трех долларов до одного. Потом мне удалось наладить эхолот на его катере и за это Тхонет угостил меня пивом. Ещё я подружился с Атхиткой и однажды забинтовал ему разодранный локоть. Для этого у меня есть бальзам «Спасатель» и эластичный бинт. Отец мальчугана, мистер Бармен, отблагодарил меня бесплатной выпивкой. При этом доверительно спросил:

— Может быть, хочешь девочку? Двадцать баксов.

— Почему мне в два раза дороже?

— Ты — турист!

Народ здесь мне нравится. Никто не лезет в душу и не задаёт лишних вопросов. Правда, капитан Тхонет сказал однажды:

— Серж, ты не француз. Ты натуральный поляк.

— Нет, сэр, я — гасконец!

Скоро запыхавшийся Архипка принёс две бутылки пива. Одну я сразу открыл, вторую завернул в полотенце, чтобы она не быстро нагрелась. Атхит выпросил у меня сигарету и скрылся в кустах. Я знаю, что шкет втихаря покуривает.

Глава 2

Чакры, мантры и кармы — чушь собачья. Я прагматик и не верю, что на судьбу влияют звёзды, расположение планет или капризный порядок чисел. Здоровье, в основном, зависит от наследственных генов, которыми тебя наградили предки.

Мудрые японцы утверждают, что занятие спортом не влияет на долголетие. Всё дело в заложенной в организм программе. Учёные выяснили, что ежедневная пятикилометровая пробежка удлиняет жизнь на полчаса. Но занимает сорок минут — тут и задумаешься…

Я раскачиваюсь в гамаке и смотрю на кромку прибоя. Воздух горячий и влажный. На горизонте набухают белые косматые облака. Скоро они превратятся в грозовую тучу, хлынет тропический ливень и станет немного прохладнее. Сейчас на термометре тридцать три градуса.

Индусы говорят, что карма и судьба, это разные вещи. Где-то я с ними согласен. Многое в судьбе зависит от того, какие у тебя родители. Желательно, чтобы они были из разных точек на глобусе. Поскольку все мы произошли от Адама и Евы (шучу), вернее, от общих предков из Африки (не шучу), есть шанс сойтись с близким родственником и родить ущербное потомство.

Если папа профессор, а мама доцент — тебе прямая дорога в науку. Дети артистов поголовно становятся актёрами. У певцов — певцами и певичками. Даже без голоса, но с хорошими внешними данными. Дети чиновников и олигархов в двадцать лет становятся сказочно богатыми, соучредителями и соучастниками. Я знаю миллионера четырёх лет от роду.

А если мама уборщица, папа сантехник и при этом хорошо закладывает — отроку гораздо труднее. Бывают, конечно исключения, но на то они и исключения.

Также имеет значение место, где ты родился. Больше шансов выдвинуться и сделать успешную карьеру у жителей столицы. Побывать в Третьяковке, Эрмитаже, подышать воздухом Невы — это большое дело. МГУ, МАИ, МГИМО — тоже всем понятно.

В моём Киржаче был кооперативный техникум и ПТУ, где готовят железнодорожных рабочих. Была ещё свиноферма и зверосовхоз, в котором разводили норку. Но всё это накрылось медным тазом с началом Перестройки или в конце Ускорения.

Мне тогда было двенадцать лет и мы с пацанами подрабатывали добычей цветных металлов. В заброшенной воинской части выкапывали толстые кабели, рубили и обжигали на костре. Медь сдавали на приёмном пункт и у нас были деньги на выпить-покурить и даже пригласить девочку в кино. Продажей ценного металла занимался мой одноклассник Женька Клюкман. Он умел торговаться с барыгами по железу и даже мог выпросить небольшой аванс. Худой, рыжий, подвижный, как ртуть, Женька учился в школе на одни пятёрки. При этом, домашние задания делал утром, за десять минут до первого звонка. Его отец, дядя Миша, работал парикмахером и был мастером свадебных причёсок для дам.

В школьные годы мы делили с Клюкманом одну парту. При этом Женька занимал две трети скамьи, поскольку был очень подвижен. Своими успехами в математике я обязан исключительно Клюкману, поскольку списывал у него контрольные работы.

На уроках химии мы обычно занимались своими делами — смешивали в кучу разные реактивы и добивались непредсказуемых результатов. Адские смеси шипели, дымились, горели и взрывались. Ещё тогда я понял, что химия — вполне себе загадочная наука.

— Клюкман, к доске! — прозвучал однажды резкий голос нашей химички, Надежды Афанасьевны Зельцер.

— Глюк, тебя! — злорадно прошипела вредная отличница Верка Лямина.

— Изобразите нам, Евгений, структурную формулу синтеза ДДТ, — объявила приговор Надежда Афанасьевна. — За верный ответ получите верные пять баллов!

Отхватить у Зельцер пятёрку, это всё одно, как стать героем Советского союза, вернувшись живым из космоса.

Учительница уже объяснила аудитории, что ДДТ — это банальный дуст, которым травят тараканов и полевых вредителей. При этом скороговоркой озвучила формулу ядовитого порошка: «Дихлордифенилтрихлорметилметан».

Женя вздохнул и начал выбираться из-за стола. По пути к эшафоту зацепил локтем и опрокинул штатив с пробирками. Приговорённый к экзекуции этого даже не заметил.

Химичка уже предвкушала свой триумф — ещё раз показать миру, какие мы законченные балбесы и не годимся решительно ни для чего.

Но, к всеобщему восторгу, через семь минут формула была готова. Со всеми валентными, ковалентными и прочими связями. Женя стоял у доски, вытирал руки пыльной тряпкой и застенчиво улыбался.

— В жизни всегда есть место подвигу! — озвучили молодёжный лозунг отличница Лида Шварц.

— Пять баллов, Клюкман! — сказала изумлённая химичка.

— Ничего сложного, — объяснил мне потом Клюкман. — Я автоматом запомнил название формулы — дихлор дифенил три хлор метил метан. А зная валентные связи, нарисовать формулу — пара пустяков.

Десятилетку я закончил легко. По точным наукам в аттестате были четвёрки, по не точным — все тройки.

Клюкман получил отличный аттестат, который портила единственная тройка по литературе. Он не осилил «Войну и мир», совершенно не представлял, кто и зачем поднимал «Поднятую целину» и не догадывался «Кому на Руси жить хорошо». Клюкман смутно подозревал, что Анка-пулемётчица и Анна Каренина — это одна женщина.

По Маяковскому остро встал вопрос — кем быть?

— Мы будем осваивать просторы родины, начиная с провинции, — однажды сказал мне Клюкман. — А где сейчас крутятся большие бабки?

— В Газпроме, Женька.

— Ты прав, как всегда. Но там у Шмуллера — есть свои дети. Надо рвануть на Восток и заняться автомобильным бизнесом. А для начала стать моряками, чтобы попасть в Японию.

— Романтика!

— Какая к чёрту романтика?! Бизнес и ничего кроме!

Мы сели в поезд и с тридцатью рублями, зашитыми в трусы, отбыли в город у моря. Глядя из окна на пролетающие вёрсты, я понял, что наша провинция жутко длинная и дикая на востоке.

Дед-попутчик сказал на это: «За Уралом у нас два человека на один квадратный километр. И оба пьяные!»

Владивосток поразил меня необычным холмистым пейзажем и красивыми девушками. В Киржачах у нас ровное место и, как мне казалось, солнце восходит не с той стороны. И не туда заходит.

В комнате «абитуры» нас было пятеро. Народ со всех концов Союза. Были зубрилы и тихони, маменькины сыночки, которые не умели матом, были пацаны, уже считавшие себя лихими мореходами. К началу экзаменов прибыли два взрослых парня в военной форме и с нашивками сержантов. Они были вне этикета и поступали в «бурсу» без конкурса.

Неделя в абитуре пролетела быстро. Это время я потратил на изучение города и впервые искупался в море. Море и вправду оказалось солёным и плавать в нём было гораздо легче, чем в нашей речке. Когда я выбрался на берег, пошёл мелкий дождь. Дождевая вода стекала по щекам и, попадая на губы, тоже казалась солёной. Неужели и дождь здесь солёный?

На третий день я впервые ощутил ужас одиночества. Это случилось после кино. В кинотеатре «Океан» показывали заграничный фильм «Окно в спальне». Закончился сеанс, с толпой зрителей я вышел из зала. Уже наступили сумерки и в домах зажглись тёплые огни. В окнах мелькали уютные тени, в кафе «Лотос» звучала музыка. И тут накатило! Я один, в чужом городе. И никому я тут нафиг не нужен. Я заплакал…

Экзамены я сдал легко. Квадратные уравнения щёлкал, как орешки, теорему с тангенсами успел доказать дважды и по-разному, сочинение на тему «Поднятой целины» списал у соседа. Кстати, он получил трояк, а я четвёрку.

На мандатной комиссии за кумачовым столом сидели шесть человек. Трое из них были в морской форме с капитанскими погонами. Председателем была женщина.

— Проходной балл, — сказала она, — предлагаю абитуриента Одилова зачислить на радиотехнический факультет.

— Сам откуда будешь? — спросил седой дядя в морской форме.

— Посёлок Киржачи.

— ?

— Это в Сибири…

— Возражений нет? — спросила женщина и посмотрела на соседей.

Возражений не было.

Вот оно, счастье! Я буду радистом, моряком загран-плавания! У меня выросли крылья и на них я вылетел из аудитории. В коридоре меня догнал седой капитан:

— Парень, стой, давай к нам, в судоводители!

— Я записался в радисты…

— Ну что такое — радист?! Потолок карьеры — станешь начальником рации. А у нас — до министра дорастёшь!

— Спасибо, — говорю, — мне нравится радио.

— Ну и зря! Ты об этом ещё пожалеешь!

Забегая вперёд, скажу, что об этом я ни разу не пожалел.

Мой друг Женя был практичнее меня и поступил на факультет судовождения.

— Штурман — это звучит гордо! — заявил рыжий Клюкман.

Глава 3

Bamboo Bar расположен на самом берегу и открывается вечером. Бар работает до упора, пока его не покинет последний посетитель. Конечно, он должен при этом есть, пить, танцевать с девушками и не уснуть.

Бар — причудливое строение с острой верхушкой, похожей на стог сена. В его устройстве нет ни одной доски или гвоздя. Толстые стволы бамбука крепятся тугими лианами и создают прочную конструкцию. Бар пересекают перегородки из того же бамбука и есть места наподобие кабинетов. В них можно уединиться с девушкой. Всё это переплетено живыми лианами в которых снуют зеленые безобидные ящерицы. Бар продувается ветром и там не бывает жарко.

За стойкой обилие бутылок и там правит бал мистер Бармен. Здоровенный толстяк с выдающимся пузом и бритой башкой. Ему помогает жена, Эппл, стройная женщина лет тридцати. Она всегда в шортах, короткой футболке выше пупка и шлёпанцах на стройных ножках. У Эппл чёрные волосы, схваченные пёстрой лентой. Причёску украшает яркий цветок, как у Кармен. Их сына, Атхитку, можно встретить у стен бара, но никогда внутри.

Бар я посещаю вечером, после захода солнца. Сложив ладони, приветствую мистера Бармена.

— Хэллоу, Серж, — говорит он и потом добавляет, — как всегда?

— Йес, мистер Бармен, — отвечаю я и усаживаюсь на своё место в углу.

Отсюда я вижу берег, море и лодки, которые швартуются у причала. У стойки скучают две девушки. Потом их будет больше. Сегодня праздник — День Тайского бокса и из Багли приедут другие женщины, или в гости, или с целью заработать. В Турае народ не бедный и много одиноких мужчин.

С местными гейшами я незнаком. Было однажды в Бангкоке, но тогда я здорово надрался и уснул, уткнувшись носом в тело незнакомой женщины.

Бар понемногу заполняется новыми посетителями. Многих я знаю в лицо, некоторых — по именам. С запотевшим стаканом ко мне подсаживается молодой рыбак Сомбун. Он считает меня приятелем и садится без спросу.

— Привет, Сомбун. Как сегодня улов? Удачно?

Сомбун с довольной миной проводит ладонью по горлу:

— Поймали совсем мало, но продали хорошо.

Я знаю, что он врёт. Хвалиться уловом — плохая примета. Сомбун рыбачит в паре с отцом, но хочет выучиться на зубного врача и уехать в Сингапур. Для этого он копит деньги и не позволяет себе излишеств.

Как-то он спросил меня:

— Французские девушки хорошие?

— Конечно, хорошие, — говорю, — и самые красивые.

— Не, друг, самые красивые — это в Польше.

— Ты там был?

— Нет, но люди говорят…

Эппл принесла мне стакан:

— Vodka without ice and soda — сказала она. — Arkariba with pepper.

— Good snack, — говорю я, — перец мне нравится, спасибо.

Что за овощ эта аркариба, я не знаю. Напоминает наш огурец из бочки. Но вкусно.

Уходя, Эппл коснулась бедром моего плеча и, как бы невзначай, провела ладонью по волосам. Пальцы у неё лёгкие, как ветер.

Самбун, заметив это, сказал:

— Будь с ней осторожней.

— ?

— У Бармена под стойкой есть помповое ружьё.

— Даже не думал об этом, — ответил я.

В баре становится шумно. На экране телевизора два худых парня сражаются на боксёрском ринге. Каждый норовит ударить соперника пяткой в ухо. Посетители болеют за спортсмена в красных трусах и с восторгом приветствуют каждый его финт. Когда боец победил, поднялся невообразимый гвалт. Мы с Сомбуном звякнули стаканами.

— Муай Тай! За победу!

— За победу!

Я угощаю Сомбуна сигареткой. В моей компании он никогда не курит свои. Вместо благодарности он говорит:

— Видишь куин, там, у стойки?

— Вижу.

За стойкой, на высоком стуле сидит девушка. Тонкая, в красном платье с глубоким вырезом на груди. С улыбкой она смотрит в нашу сторону.

— Ты её знаешь?

— Нет, — говорит Сомбун, — раньше я её не видел.

Наверное, мы неприлично долго пялились на девушку. Не дождавшись приглашения, она соскользнула со стула и направилась в нашу сторону.

— Привет, парни! — сказала она на тайском. И по-английски: — Угостите девушку колой?

Сомбун довольно осклабился и посмотрел на меня. Я протянул ему бумажку в сто бат.

— Оранж, спрайт, банана? — любезно спросил Сомбун.

— Оранжад-порт и немного виски.

Девушка опустилась в плетёное кресло и пристроила сумочку на коленях. У неё был правильный овал лица, тёмные глаза и чуть широкий носик. Пухлые губы намазаны красной помадой. На смуглом лице они выделялись не слишком.

— Ради, — сказала она и ткнула себя пальчиком в грудь.

На её запястье брызнули искрами жёлтые кольца.

— Серж, — говорю я. — Ты из Багли?

— Нет, из Бангкока, — ответила девушка. — Я там учусь на медсестру.

— Здесь у тебя парень?

— Тоже нет. Здесь живёт моя подруга. Она приедет завтра.

Вернулся Сомбун. Он принёс два стакана. Один маленький с виски и большой фужер со сложным коктейлем. Фужер украшала долька лимона и какая-то ядовитая зелень. Я осторожно отношусь к таким изыскам — мой евро-желудок не всегда ладит с местным компотом.

— За что пьём? — спрашиваю.

— За любовь! — говорит Сомбун.

— For big love! — поддержала его Ради.

На экране телевизора появилась улыбчивая тайка. Показывали берег и джунгли, взлохмаченные тайфуном Бэтти. Вдрызг разломанные хижины и пальмы, завязанные в узел. Хозяйка Эппл убавила звук в телевизоре и включила музыку. «You are my destiny…» — пел саксофон человеческим голосом. На танц-поле обнялись первые пары.

— Потанцуем? — спросил я Ради.

Девушка улыбнулась и протянула мне руку. Прикосновение ладони говорит мне больше, чем улыбка или даже глаза. Ощущение гибкой податливой ветки в моей руке.

Ради была лёгкая, как пёрышко. Она жила в танце и чутко отвечала на мои неловкие па. Я чувствовал её дыхание, запах волос и биение сердца. Джунгли на стенах утрачивали очертания, расплывались и покачивались в такт с музыкой. Я не заметил, когда умолк саксофон.

Мы вернулись к своему столу. Сомбун уже исчез, присоединившись к компании рыбаков.

— Что тебе заказать? — спросил я девушку.

— Я выберу сама.

— О’кэй, — я протянул Ради бумажку в двести бат.

— Ты очень богатый, — сказала она и пошла к стойке бара.

Из бара мы вышли вместе. Скинув обувь, мы шлёпали босыми ногами по кромке прибоя. Ради кружилась и танцевала под шелест волн.

Утром меня разбудило солнце. Рядом была Ради. Брызги солнца падали на её смуглое тело. Осторожно, словно касаясь бабочки, я провёл пальцем по её позвоночнику. Бабочка проснулась и мы снова обнялись.

Потом я кормил Ради завтраком. Глазунья из перепелиных яиц и чёрный кофе с булочкой. На берегу возник любопытный Атхит и я тут же послал его за пивом и креветками.

Из-за мыса выплыл белый катер под цветным полосатым тентом.

— Мне пора, — сказала Ради. — Мне было хорошо. Ты — гага!

Она закинула сумочку на плечо и навсегда исчезла из моей жизни.

Глава 4

Сегодня у меня будет хороший день. Свежим утром приятно искупаться в море и устроить сиесту после обеда. Купаюсь я в стороне от причала. Там мелкая бухта, защищённая от волн древним бетонным судном. Это большой пароход, похожий на «Либерти». Он сел на мель ещё до войны. Однажды я не поленился забраться на каменный борт судна. Широкая палуба сквозила рваными дырами. Из проломов торчали ржавые прутья арматуры. На верхнем мостике, в рулевой и радиорубке не сохранилось никакого оборудования. Во многих местах из переборок торчали огрызки проводов. Машинное отделение затоплено и я не рискнул спуститься туда.

Капитан Тхонет сказал, что ночью на судне просыпаются души погибших моряков, бродят по палубам и воют в ненастную погоду.

Я люблю море и в море мне хорошо. Вода тёплая, я лежу на волнах кверху пузом пока не надоест. На берег приходит Эппл. Она машет рукой и приглашает зайти в бар. Бар ещё закрыт, но для меня всегда найдётся кружка холодного пива. Я выбираюсь на берег и иду вслед за женщиной. На неё приятно посмотреть даже сзади. Короткие шорты трещат на тугих бёдрах, грива тёмных волос падает на шоколадную спину. У женщины озорные глаза и мой приятель Сомбун говорит, что Эппл ко мне неравнодушна. Но я помню о помповом ружье Бармена, которое лежит у него под прилавком.

В баре Эппл приносит мне кружку пива и горсть сушёного кальмара. Касается моих волос пальцами. Инстинктивно провожу ладонью по её бедру.

— Ой! — восклицает Эппл и смеётся.

Я шлёпаю ладонью по своей шаловливой руке.

— Пожалуйста ещё раз, — шутливо просит Эппл. И добавляет: — Серж, вчера тебя видели с девушкой.

— Совсем не помню, Эппл. Наверное, это был не я.

Эппл смеётся:

— Тебя, парень, трудно с кем-то спутать.

— Се ля ви, — говорю я, — такова жизнь.

— Ты был в Париже?

— Был, но я родился в Гавре, — вру я. — Поэтому и стал моряком.

— Да, Самьел говорил, что ты понимаешь в радио. Умеешь многое…

Так я узнал, как зовут мистера Бармена.

— Я не умею только детей грудью кормить.

— Приходи, когда Он уедет в Багли, — легко говорит Эппл. — Мне бывает скучно одной…

— Как-нибудь, Эппл. Мне тоже бывает скучно…

Мне тоже бывает скучно. Развалившись в гамаке, я витаю в облаках, смотрю в бездонное небо и брожу по волнам своей памяти.

В мореходке я учился легко. Мне нравилось разбирать сложные схемы, вникать в логику реле и, наконец, добираться до мощного выходного каскада. В передатчике «Бриг», блоке питания и управления (БПУ), одних только реле было пятьдесят штук. И все они завязаны-перезавязаны между собой. И эту схему я знал наизусть.

«Бурсу» я закончил с отличием. Мне светил красный диплом, но он накрылся медным тазом из-за драки с сыном начальника специальности. Наша группа толпилась тогда перед входом в столовую. Ну и рыпнулся на меня один здоровяк из судоводов. Ни за что, просто так. Схватил меня за грудки. Со мной так нельзя. Я уложил его одним ударом. Короткий, прямой, в нос. Подскочил ещё один. Пока боец размахивался, я ткнул ему кулак в солнечное сплетение и, когда парень загнулся, добавил ребром ладони по шее. Он тоже лёг. Сынок потом размазывал сопли и вопил, что мне конец и меня ещё встретят в тёмном переулке.

Драться я умею. С детства. Двоих-троих не боюсь, главное, чтобы не зашли со спины. Сам, конечно, тоже получал. От этого появляется злость и обостряется реакция. Тогда я не знал, что это адреналин. Но, если на тебя прут с ножом, лучше убежать.

Потом меня выставили перед строем. Осудили и заклеймили. И выгнали бы из училища, если бы меня не отстоял командир роты, капитан-лейтенант Борейко. Век буду ему благодарен и поил бы водкой всю оставшуюся жизнь. Но через год Борейко умер. Играли в волейбол, он стукнул по мячику и упал. И всё…

В конце ноября нас, молодых радистов, раскидали по всему Дальнему востоку. Местные парни и отличники попали в престижное Дальневосточное пароходство. Остальных направили туда, где Макар телят не пас — на Камчатку, в Находку и на Сахалин.

Женя Клюкман сшил себе командирский китель с нашивками третьего помощника. Мне он сказал:

— Серёга, стану капитаном, возьму тебя под свои знамёна!

— К этому времени я уже буду министром связи.

Две недели я кантовался в гостинице «Моряк». Дёшево и сердито. Днём голодный, под вечер — пьяный. Утром отмечался в конторе и инспектор кадров, скользкий и жуликоватый тип, говорил: «Гуляй до завтра». Остро стоял вопрос пропитания. Стрельнуть у кого-нибудь полтинник– целое событие. На эти деньги можно было прожить два дня на пирожках.

Наконец, меня направили на океанский рефрижератор «Рифер Бэй», который в это время шлёпал из Штатов в Петербург.

Потом были сборы экипажа, знакомство со Службой связи, получение инструкций, журналов и запчастей. В экипаже было тридцать человек. Из них — пять женщин и… мой друг Женька Клюкман в качестве третьего помощника капитана. Это было здорово — на чужой сторонушке рад родной воронушке. А тут — целый Клюкман в подарок!

Мой непосредственный босс, начальник радиостанции Иванов Иван Игнатьевич, был серьёзный человек и, к тому же, бывший коммунист. Слуга царю, отец солдатам. Старик, ему было за сорок. Ко мне он относился хорошо и всячески опекал и наставлял. Но, конечно, начальник знал с кем имеет дело и какими «сырыми» радистами мы приходим из «бурсы». «Сам был таким», — бывало говорил он.

Всей толпой мы погрузились в самолёт и через девять часов приземлились в Шереметьево. Оттуда сразу на вокзал и на поезде добрались до Северной столицы.

Из всего имущества у меня была зубная щётка, курточка на рыбьем меху, двое казённых трусов, матросские штаны, тельник и рубашка.

С этим богатством я пришёл на пароход «Рифер Бэй», на должность второго радиста.

В Питере мы простояли больше месяца. Для этого были две причины. Судно использовали как плавучий холодильник и партиями выгружали куриные окорочка, которые в народе прозвали ножками Буша. Каждые три дня нас перешвартовывали на другой причал, поближе к получателю.

Вторая причина — нужно было предъявить судно Регистру и получить документы под ГМССБ. ГМССБ — это глобальная морская система связи при бедствии. Аппаратура ГМССБ была установлена, но при первом посещении инспектор регистра забраковал место установки УКВ-радиостанций, устройство сигнализации и ещё много чего. Дело было новым и я в этом мало соображал. Мы с начальником пахали, как рабы на плантациях. Тянули кабели, «звонили» и перепаивали фишки, вечером изучали схемы и, бывало, спорили.

Игнатьич утверждал, что монтаж надо сделать по технологии, я говорил — быстрее. В спорах рождалась истина. Истиной был компромисс. В результате мы сдались Регистру первыми и получили необходимые документы. Это был подвиг. Во Владивостоке вся Служба связи сдавала одно судно Регистру целую неделю. Мы справились своими силами и заслужили благодарность — через полгода получили Грамоту из Министерства транспорта, подписанную самим Франтом.

В компании с Клюкманом мне удалось побывать в городе. Женька говорил, что пароход — это застой. На судне не происходит ничего интересного, а скучные ходовые вахты — вообще тоска смертная. К тому же, молодого навигатора не устраивала зарплата и он сокрушался, что на судне нечего украсть. «Сколько бы не взял у государства, своего не вернёшь», — говорил Женя, цитируя Жванецкого.

Из порта мы ехали на трамвае, потом на метро до Невского проспекта. Я сразу узнал Аничков мост с лошадью и бронзовым атлетом. В детстве я рисовал эту скульптуру с открытки. На улице гуляла нарядная публика. Многие говорили на непонятном языке. Бородатые художники предлагали купить свои картины. Не от хорошей жизни интеллигентная дама продавала раритетные книги — Белинский, Гоголь, Пушкин. Все с буквой «Ять».

Встречные девушки были красивыми. Женька распушил хвост и пытался заговорить с ними. Но как-то у него не получалось. Красавицы вежливо обходили нас стороной.

— Я, как чувак в вату завёрнутый, — обиженно говорил Клюкман, — не могу никого склеить.

— Клюкман склеил модель в клубе, — здесь звучит по-другому, чем в Киржачах. — посмеивался я над другом.

Миновали арку, ведущую на Дворцовую площадь. Я видел её в кино. В кино здесь были кованые ворота. Их штурмовали революционные матросы, прорываясь к Зимнему дворцу. Теперь ворот не было, впереди открылась широкая площадь с голубым зданием Эрмитажа. Времени на посещение музея уже не было. По вкусному запаху мы нашли подвальчик с коротким названием «Гриль». Съели по крошечному резиновому шашлыку и запили его портвейном. Денег осталось только на обратный проезд.

В Питере я получил первую зарплату. Деньги хорошие, но мало. Купил себе пару рубашек и ботинки местной фабрики «Скороход». Тут же мы с Клюкманом совершили первую коммерческую сделку — толкнули заводским настройщикам двадцать метров кабеля, который остался после ремонта. Клиентов нашёл шустрый Клюкман.

— Нас ждут великие дела, — сказал Женька, когда мы обменяли деньги на водку.

Глава 5

Наконец, мы вышли в море. Балтика, это порядочное болото. Под проводкой лоцмана долго шлёпали меж кустов и кочек, направляясь в Кильский канал. Прошли под высоким мостом и бросили якорь вдали от берега. В конторе ещё не нашли нам фрахтователя с выгодным грузом.

Работа радиста — это моё. Морзянка звучала музыкой, я быстро поднаторел принимать её на слух и одновременно стучать на пишущей машинке. На электронном ключе работал левой, «тёщиной» рукой, а на обычном, «паровике», правой. Иван Игнатьевич только качал головой:

— Зачем тебе это?

— Когда любишь, поцелуев не считаешь…

— Извращенец, — сказал начальник

Всё свободное время я проводил в радиорубке и с удовольствием прихватывал вахту начальника. Сознаюсь, я изрядный копуша. Любую проблему я долго обдумываю, пробую разные варианты, а потом, любуясь сделанной работой, говорю себе: «Серёжа, ты — молодец!». Сам себя не похвалишь…

Другое дело — мой друг, Женя Клюкман. Он заходил в радиорубку, падал на диван и говорил похоронным голосом:

— Опять мастер раздолбал за корректуру. Я в трансе!

Через минуту Женя уже забывал об этом и рассказывал очередную байку. Клюкман знал множество анекдотов и умел их рассказывать.

— Женя, запали анекдот, — бывало, просил я.

— Про что?

— Вернулся муж…

— О’кэй! Вернулся муж из командировки. Открывает шкаф, а там голый мужик стоит, держится за вешалку. «Ты что тут делаешь?» — орёт муж. «В трамвае еду!» — отвечает гость. «Ну ты сказал!» «Ну ты спросил!»

И так на любую тему.

Народ на судне кучкуется по работе, возрасту или по интересам. Механики пьют чай и что покрепче в своей компании. Из машины (ямы) редко на поверхность выплывает какой-нибудь конфликт.

Штурмана более на виду и капитан их чаще притирает.

Матросы дружат с матросами, мотористы (маслопупы) с мотористами.

Капитан общается со старшим механиком и старпомом. Поскольку мой босс, Иван Игнатьевич, в отцы мне годился, я попал в компанию второго и третьего помощника.

Вторым помощником был Ермаков Александр Николаевич. Высокий, с круглым лицом и некоторым избытком веса. Ему было двадцать шесть лет и Ермаков не обижался, когда его называли Шурой. Ревизор был дальним родственником капитана. Мастер был женат на его сестре. Это было кстати. Шура мог зайти к родственнику и по большой нужде выпросить бутылку из представительского фонда.

В Кильском канале мы простояли две недели. Это был подарок судьбы. Навели порядок в своём хозяйстве и, как сказал начальник, убрали сопли и зализали раны.

— Хорошо вам, радистам, — говорил матрос Гриша Залыгин, — всё время в тепле. И мухи не кусают.

— Кто на кого учился, — отвечал я.

Капитан, Леонид Павлович Нестеров, заглядывал в радиорубку только по делу — подписать вахтенный журнал, отдать РДО для передачи или позвонить в пароходство групповому диспетчеру.

Для телефонии у нас была станция космической связи. Её звали «Волна-С». Начальник прозвал её капризной стервой, проституткой и вообще бич.

Будь она моей женщиной, я бы убил её через три дня. Или выгнал из дома. Без денег, кредитки и босую. Обычно молчаливая, она внезапно выдавала загадочные реплики. Причём, на двух языках — на русском, и на английском. Я благодарил бога, что она не знает китайского.

Словарный запас был не больше, чем у Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова.

Мы хотели добиться от неё того же, чего и Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц. Мы добивались любви.

У моего начальника не хватало терпения беспрерывно давить на кнопку «Запрос», чтобы зацепиться за спутник.

Я подначивал его:

— Игнатьич, вы нажимаете кнопу не тем пальцем. Она любит, когда средним.

Босс раздражённо фыркал и уступал мне кресло у пульта.

«GA?» — говорила Волна на-английском с ощутимым украинским акцентом.

Короткое слово «GA» означало готовность выполнять команды. Мы не сразу полюбили друг друга. Я подлизывался к ней как мог — баловал контакты медицинским спиртом, смазывал гироскопы баварским маслом, а в блоке питания установил персональный кулер.

Мистика, но существует эффект присутствия. Пока я был рядом, моя подруга вела себя прилично. Стоило мне отойти, она начинала капризничать и ехидно подмигивать красным глазом.

Не всё так просто у радистов…

Через две недели «Волна» и выдала длинную РДО — следовать в район Фолклендских островов под погрузку мороженого кальмара. Фрахтователь — грек, менеджер — некто Фабрикезис.

— Вира якорь, ура, вперёд! — обрадовался Клюкман. — Заработаем кучу бабок!

— Или станем горбатыми, — сказал я.

Шура Ермаков ответил на это:

— Куда мы попали?! Пропадём мы там все…

В Бискайском заливе нас прихватил жестокий шторм. Короткие злые волны швыряли судно, как цветок в проруби. Ветер свистел в снастях и на палубе валил с ног. Зимой это место называют ревущими сороковыми. Толком ни поесть, ни поспать. Однажды обед выдали сухим пайком, потому что горячее невозможно было приготовить. Потом повернули на юг и за Канарами наступила весна, а к Гибралтару — лето. Запустили кондиционер, наполнили бассейн забортной водой и экипаж переоделся в шорты.

Глава 6

Мы рассчитывали побывать на Канарских островах и пополнить запасы воды и топлива. Санта-Крус-де-Тенерифе — звучит романтично. Капитан сказал, что в Тенерифе есть пляж с золотым песком. А песок привезли из пустыни южной Африки.

Но человек предполагает, а Господь располагает. Для бункеровки нам определили порт Сеута в Испанском Марокко.

В Гибралтаре очень плотное движение судов. Как на перекрёстке большого города. Не хватает только светофоров. Танкеры, контейнеровозы, рыбацкая мелюзга спешат в Средиземное море и обратно. Наш курс часто пересекали быстроходные пассажирские фэрри.

Высокая острая скала Гибралтара осталась слева и наш лайнер повернул на юг. Мимо проплыли синие стёкла башни Port Control и мы сходу встали к причалу. Причал был пуст, без кранов и прочих излишеств. Вдали, над городом, тянулись серые камни крепостной стены.

На судно явилась целая делегация афро-испанцев: представители властей, агенты и шипчандлер. Приятная новость — стоянка будет не меньше двух дней.

На плавательской практике я побывал в Японии и в братской Корее. Япония мне понравилась, в Корее нас не пустили на берег. «Курица не птица, Корея — не заграница», — говорили моряки.

Вместо денег выдали какие-то бумажки, боны, которые мы пропили в интерклубе. Ещё там был биллиард и тир с нашими ижевскими воздушками. Мишенями служили чучела с американскими флагами на груди. Мы разнесли эти мишени в пух и прах. Корейцы при каждом попадании хлопали в ладоши и млели от восторга.

У каждого корейца на груди был значок с портретом великого учителя Ким Ир Сена. Нас предупредили, что личность товарища Кима на картине или значке нельзя хвалить и называть вождя молодым. Молодой, по-ихнему, значит глупый.

После обеда мы оформились властями и собрались в город.

Клюкман выдал валюту в американских долларах, содрав восемь процентов за конвертацию.

— Клюкман, ты хапуга! — сказал я ему.

— Я ж не себе, — оправдывался третьяк.

Втроём мы отважно ступили на африканский континент. Земля оказалась твёрдой и ещё покачивалась под ногами. Прошли через небольшой парк с застывшими каруселями, длинную тенистую улицу с двухэтажными зданиями в стиле барокко и повернули в горы. Везде росли пальмы и блестящие фикусы. Встречались редкие прохожие разного цвета кожи и одетые во что попало.

По тропинке, уложенной круглыми голышами, мы поднялись к высокой арке у входа в крепость. Стены были сложены из рыжего известняка с вкраплениями современного цемента. Мы забрались на самый верх самой высокой башни. Далеко внизу лежал город, в порту торчали мачты нашего парохода. Низкое солнце отражалось в стёклах сторожевой башни Port Control.

— Надо было затариться пивом, — сказал Клюкман.

— И бутербродами, — добавил толстый Ермаков.

— Хорошая мысля приходит опосля, — сказал я, — без этого экскурсия теряет всякий смысл.

Древние камни, развалины или архитектурные изыски меня не волнуют. Я даже не стану их фотографировать. Проще купить глянцевые открытки. Мне нравится побродить на улице, в баре перекинуться словом с местным аборигеном, поймать взгляд и улыбку красивой девушки.

По периметру мы прошли вдоль зубцов крепостной стены и, не сговариваясь, повернули обратно.

После Сеуты началась тропическая жара. Кондиционер тут же сломался и мы в радиорубке обставились вентиляторами. Незаметно перешагнули экватор. Праздника по этому случаю не было. Ночью над мачтами сиял Южный Крест, а обе Медведицы, Большая и Малая, исчезли за горизонтом. Самым популярным местом на судне стал бассейн. Вода в нём была прозрачная и тёплая, но всё-таки охлаждала. Вечером там купались загорелые матросы, днём — бледнолицые машинёры и девушки.

Я перевернул ещё одну страницу в своей тетради. Дальнейшие приключения можно описать пунктиром. Далёкие Фолклендские острова, холодное дыхание Антарктиды, изматывающая работа на погрузке кальмара. В трюме минус двадцать, с джиггеров каждую минуту приходил строп, который нужно было аккуратно переложить в трюме. Работали двумя бригадами, шесть через шесть часов. Норма в день — триста пятьдесят тонн. Из Греции прилетел Фабрикезис, с секундомером и недовольной мордой пытался руководить погрузкой. Мы озверели и, наконец, послали его подальше. Послали по-русски, но грек всё понял и в трюме больше не появлялся.

Ермаков похудел на десять кило и был этому рад. Стройный Клюкман стал ещё легче и мог спрятаться за шваброй.

— Жека, ты худой, как велосипед! — подначивал я друга.

— На себя посмотри, — парировал он.

За месяц мы погрузили восемь тысяч тонн. Четыреста тонн перекидал я, вот этими нежными руками радиста. На всю жизнь запомнил тысячи выпученных глаз убитых кальмаров. Теперь я не могу переваривать кальмаров под любым соусом.

Потом был переход до китайского Циндао. Китайцы любят кальмаров и готовят их них тысячу блюд.

Второй помощник, Шура Ермаков, руководил выгрузкой. Он сказал:

— С нашего улова каждому китайцу достанется по восемь граммов кальмара.

— Всего­-то? — засомневался я.

— Не больше. Китайцев сейчас больше миллиарда.

Клюкман на это ответил анекдотом:

— Одна баба спрашивает другую:

— Сколько у вас детей?

— Двое.

— Третьего не хотите?

— Ни в коем случае! Я где-то читала, что каждый третий на земле рождается китайцем.

Клюкман в нашей троице был самым практичным.

— На флоте сплошной застой, разброд и шатание, — говорил он. — Если доживёшь до капитана, станешь горбатым. Надо идти в бизнес. Мне нужен начальный капитал, тысячи три баксов, а там…

— И чего там? — спрашивал Шура.

— Купить, мутить, продать. Что угодно.

— Ты, Жека, как Паниковский — всех продаст, купит и снова продаст. Но уже дороже.

— Это и есть формула успеха! — сказал Клюкман.

Мою любовь к профессии Клюкман не понимал и не одобрял:

— Если уж ты зациклился за своё радио, надо строить карьеру. Твой шеф делает ту же работу, а получает в два раза больше.

— Теперь сдать аттестацию — целая проблема, — говорил я. — Пароходство скукожилось, радистов вообще гонят с флота.

— Фигня! Раздай в Службе презенты — календарики, ручки, карандаши. Водка — самый пробивной товар. Инспектору в кадрах — коньяк, его бабе — цветы и «Шанель».

— Не умею давать взятки.

— Ты, как ребёнок! Все берут! — уверенно заявил Клюкман.

Тут же Женя рассказал китайскую байку: «Две лягушки попали в кринку с молоком. Одна говорит: «Всё, кранты!» И утонула. Вторая стала трепыхаться, сбила лапками молоко в масло и выбралась из кринки.

— Учись, пока я живой, — сказал в заключение Клюкман.

Слова и мысли материализуются. Я учился жить, а жить Клюкману было отмеряно не так уж много…

Выгрузка в Циндао затянулась на месяц. Вечерами мы отдыхали в баре, знакомились с красивыми девушками. Это было легко и недорого. «Плохая стоянка лучше хорошего перехода», — говорили моряки.

После Циндао наш лайнер зафрахтовала рыболовная компания и лето мы провели в Охотоморской экспедиции. Грузили минтай, палтус и селёдку. Мороженую рыбу отвезли в Корейский Ульсан. Там закончился наш контракт и через Сеул мы улетели домой, во Владивосток. «Рифер Бэй» — тяжёлый пароход. Работы много, удовольствия и денег мало. «Никогда на него я больше не попаду», — сказал я себе.

Глава 7

Жить я прописался в гостинице «Моряк». В Кадрах инспектору вручил скромный подарок. С начальником подвязался посетить Службу связи. Шеф сдавал рейсовый отчёт, я скромно вставлял свои реплики и делал умную морду. Иван Игнатьевич не поскупился на дифирамбы в мою сторону.

Как самого молодого, меня послали за водкой. В конце застолья я робко намекнул на свои наполеоновские планы. Технари сказали, что задача это трудная, но в принципе, выполнимая. Только Герасимов, самый вредный групповой инженер пробурчал: «Рано ещё!». Но в общем хоре его не услышали.

В блокноте я набросал план действий:

Сдать английский. Желательно на десять процентов.

Курсы повышения квалификации.

Аттестация в Службе связи.

В Кадры.

Зам начальника Службы, Эдуард Михайлович Кологривов, тут же написал приватную записку инспектору кадров: «Самсон, сделай для этого парня, что можешь». Уже смешно — фамилия у кадровика была Самсонов.

Самсон прочитал записку, долго смеялся и, наконец, выдал мне направление на курсы английского и повышения квалификации.

— Этим, я сэкономил тебе кучу денег, — сказал Самсонов, — цени заботу и не подведи.

— Спасибо, большое спасибо! — с чувством ответил я: — Отбатрачу!

Месяц я учился в «бурсе» на курсах повышения квалификации. Лекции читали знакомые преподаватели. Многие помнили Одилова, как способного курсанта. Аудитория была солидная, все взрослые, матёрые радисты. Я годился им в сыновья. Всем сразу. Для заключительного банкета, меня послали за водкой.

С английским было сложнее. На аудиенции начальник курсов, Василий Кузьмич Прилепшин, сказал:

— Сдать сразу на десять процентов никак нельзя. Сначала на пять. Придёшь через месяц.

— Я бы рад, Василий Кузьмич, но у меня беда — и отпуск заканчивается и деньги кончаются.

Сказав это, я состроил несчастную мину и не трогался с места. Потом вынул из пакета две книжки на английском — Агата Кристи и Джеймс Олкотт.

— От нашего столика вашему столику, — сказал я. — Я их прочёл и выучил наизусть.

— Вот как?! — удивился Василий Кузьмич. — Расскажи о чём.

К этому я был готов. Бегло и с оксфордским прононсом пересказал предисловие к «Sleeping Murder» Агаты Кристи.

Василий Кузьмич натурально растаял:

— Неплохо, совсем неплохо, — сказал он.

Потом начальник полистал календарь, нарисовал в нём галочку и мою фамилию: «Одилов».

— Придёшь на экзамен в среду. Пристегнём тебя к выпускной группе. Нужно оформить и пересказать реферат на три-четыре листа. Тема — «Порт Находка». Сильно не мудри, своими словами. За три дня успеешь?

— За три дня я выучу китайский.

С английским я дружу. В «бурсе» английским нас мучила Павлей Алевтина Семёновна. Морячка — её муж был стармехом. Женщина красивая, статная и вредная, как сто китайцев. Мне удалось найти к ней подход. Когда рассказываешь топик, желательно вставить морскую тему. Например: «Поход в магазин» — надо сказать, что мы с друзьями, моряками, посетили универмаг с целью купить нужные вещи для предстоящего рейса. Вставить туда бытовые фразы: «Мне нравится эта тельняшка, цвета морской волны». Про погоду — описать волны, которые разбиваются о крутой штевень и грозят перевернуть судно. Павлей таяла и ставила мне «отлично».

Реферат я написал за вечер и выучил его наизусть. Дилетанты эти истории пишут так: «There are many cranes in the port of Nakhodka. There are many ships on the road». Я отношусь к этому творчески. Мой реферат начинался так: «Если посмотреть на порт Находка с собственной яхты, из-за плеча красивой девушки, можно увидеть лес кранов, своими длинными шеями напоминающих африканских жирафов…». И всё в таком духе.

Перед экзаменом я вычислил секретаршу и вручил ей пакет с шампанским и конфетами.

Студентов было человек пятнадцать. Все волновались. Молодой капитан нервно ходил из угла в угол. Старый ревизор суетился и говорил: «Я знаю только одно слово — Job!». Он вышел последним, весь красный и счастливый: «Сдал!»

Без запинки я отбарабанил реферат, ответил на какие-то вопросы. Члены комиссии смотрели на меня с интересом. Василий Кузьмич вдруг спросил:

— Какая тебе нравится музыка?

— Джаз, — ответил я.

Это было моей ошибкой. В джазе я разбираюсь не больше, чем свинья в апельсинах. Василий Кузьмич начал сыпать непонятными терминами, именами выдающихся музыкантов и при этом отбивал ритм карандашом по графину. Я же перепутал трубача Луи Армстронга с Нэйлом Армстронгом, который первым высадился на Луну. Потом всё-таки выкрутился — заявил, что у Нэйла в космическом полёте были магнитофонные записи Луи.

Трое из группы получили пять баллов. Первый из них — это я.

Я купил цивильный костюм, приобрёл красный галстук и после визита к цирюльнику явился в Службу связи. Там без лишних проволочек коллеги расписались в протоколе аттестации. Я открыл свой портфель…

Глава 8

Из своей сакли я видел, как баркас мистера Бармена вышел из порта и взял курс в сторону Багли. Мотор лодки сильно дымил. С кормы мне помахал рукой Атхитка. Побывать в городе для мальчишки — большой праздник. Раз в неделю Самьел посещает Багли, чтобы затариться продуктами для своего ресторана. Он вернётся завтра, к заходу солнца, и красивая Эппл будет скучать. Женщина в синем лифе и коротких шортах стояла на причале. Из-под руки она смотрела вслед баркасу.

Я пересиливаю лень и иду купаться. В шортах падаю в воду и плыву к бетонному судну. С его кормы свисает лохматая джутовая веревка. По канату забираюсь наверх. Отсюда можно красиво прыгнуть и заслужить восхищённый взгляд Эппл. Женщина сидит на причале и босыми ногами шлёпает по воде. Изображаю ласточку, потом дельфина и подплываю к Эппл.

— Хай, Эппл! Хау ар ю ин зэ морнинг тудэй?

— Файн, Серж! — отвечает она. — Могу угостить тебя пивом. Пока никто не видит.

Пляж пуст, только рыжий пёс лежит в тени пальмы и нервно грызёт собственный хвост. Здесь у него нет подруги. На его месте, я бы вплавь сбежал в Багли и остался там навсегда.

Эппл идёт впереди меня. Гибкая спина под узким лифом заканчивается светлой полоской. Через полчаса я узнаю, что под шортами женщина не носит белья.

Вечером в мою хижину ворвался Сомбун:

— Серж, мотай отсюда! Завтра вернётся Самьел и снесёт тебе башку.

— С чего бы это? Откуда шум?

— Аппл слишком громко кричала, когда…

Сомбун сложил вместе указательные пальцы.

— Кто ж знает?

— Я знаю, значит и другие знают.

— Всё так серьёзно?

— Хуже некуда. Самьел одного уже убил и скормил рыбам.

Дело принимало скверный оборот. Я живо представил себе злобную рожу Бармена и чёрное дуло ружья, направленное мне в лоб.

— Отвезёшь меня в Багли?

— Конечно. Меня отец прислал.

— Жди не берегу.

Нищему собраться — подпоясаться. В походный рюкзак я закинул свои вещи, оставил под пепельницей десять долларов и рванул на причал. Сомбун был уже там. Он оттолкнул лодку и сразу врубил скорость. Острый нос лодки задрался в небо и мы полетели навстречу заходящему солнцу.

— Сколько я тебе должен? — спросил я Сомбуна, когда мы причалили к стенке.

— Двадцать, — ответил он, — но можно и больше.

— Спасибо, Сомбун, — сказал я и вручил рыбаку сотню баксов.

Парень довольно улыбнулся:

— Серж, твоя жизнь этого стоит. В конце квартала увидишь мотель «Лорри». Там можно остановиться.

— Удачи тебе!

Я оттолкнул лодку от причала. Прощай, добрый рыбак, вряд ли мы увидимся снова.

Прямо у порта начинался лабиринт рыбного базара. Под тентами в россыпях белого льда лежали груды обитателей тропического моря. В больших ушатах плавали сиреневые осьминоги и узкие рыбы-сабли. Тут же на связках болтались гроздья сушёных кальмаров и морских карасей. Я миновал базар и вышел на прямую центральную улицу.

Багли — город туристов и имеет все прелести цивилизации. Есть храм с золотым Буддой, своя полиция, гостиницы, рестораны и проститутки. На Кубе в ресторане прежде всего предлагают стакан холодной воды, здесь — девочку. А можно нарваться и на трансвестита. С женской грудью, крашенной мордой и с мужским хозяйством. С первого взгляда фиг отличишь.

Зажглись красные бумажные фонари. Улица стала цветной и уютной. Из ресторана слышались звуки музыки. Три девушки в смелых нарядах приглашали гостей в заведение. Улица наполнялась гуляющей публикой. Толстые белые туристы фотографировались с девушками.

Сквозь открытые двери храма поблескивал золотой Будда. С ним легко общаться. Не нужно заучивать «Иже еси на небеси…» и всякое такое прочее. Достаточно попросить здоровья, еды и достатка. И всё своими словами.

Мотель «Lorry» светился большими неоновыми буквами. Его двухэтажное здание с баром и рестораном терялось в свете рекламы. В холле приветливо улыбался парень в красной рубашке с попугаями.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он, — могу вам помочь?

— Хай! Мне бы комнату на три дня. С душем и видом на море.

— Мистер…

— Серж Оливье, — назвал я себя.

— Бизнес?

— Нет, вокэйшн.

Парень сделал запись в амбарной книге и брякнул на стойку ключ с тяжёлой керамической бульбой.

— Номер шесть, — сказал он.

Откуда-то появился мальчик и подхватил мой рюкзак. Девушку мне предложили позже, по телефону.

Глава 9

Начальник радиостанции — это звучит гордо! «У нас два начальника, — говорили моряки, — начальник пароходства и начальник радиостанции». Теперь эту должность называют пошло — помощник капитана по радиоэлектронике. Но и сейчас, спроси у вахтенного на трапе: «Начальник дома?» Вахтенный знает о ком идет речь.

У радистов на судне особый статус. Начальник подчиняется только капитану. Формально и старпому, но тот никогда не лезет в дела радиокорпорации. Радист всегда в курсе всех новостей. От него зависит надёжность связи, аппаратуры навигации и даже погода. Капитан, рассматривая синоптическую карту, бывало, говорил:

— Начальник, нарисуй, наконец, хорошую погоду!

— Будет сделано! — отвечал я.

Человек предполагает, а Бог располагает — через восемь лет я снова угодил на «Рифер Бэй». За это время пароход сильно обветшал. Строптивую «Волну» заменили на модерновую «FBB», деревянную палубу на крыльях мостика содрали и железо выкрасили ядовитой зеленью. Антенны держались на честном слове, а шестиметровый штырь передатчика и вовсе валялся на верхнем мостике. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы привести всё это в божеский вид.

Сначала мы мотались в Охото-морской экспедиции, грузили разнорыбицу малыми партиями и везли в Китай и Корею. По зимней штормовой погоде — удовольствие небольшое. Потом Создатель и вовсе пошутил — нас продали частной компании «FES-RIFER», перефлагировали под удобный Кипр и направили по знакомому пути — на Фолкленды, грузить кальмара.

Я тщетно искал на судне следы своего прошлого бытия. Обнаружил только сигнальное устройство, которое спаял своими руками, да ещё разбитый телеграфный ключ.

Капитан был старый, больной и брюзгливый. Вечно чем-то недовольный. В экипаже я ни с кем не подружился за весь контракт. С грустью вспоминал своих друзей, Женьку Клюкмана и Шуру Ермакова.

Кстати о них. Через три года мне удалось собрать денег на квартиру и обрести собственную берлогу на улице Нейбута. Это отдалённый район и квартира там стоит дешевле приличного автомобиля.

Однажды, в своём подъезде я встретил Женю Клюкмана. Выглядел он на все сто. Костюм — кофе с молоком, бордовый галстук, рыжий ёжик волос и запах дорогого парфюма. Мы обнялись.

— Ты сильно повзрослел, — похвалил я его.

— А то! Я теперь бизнесмен средней руки. «Серебристый Ключ» — мой дочерний офис, — Клюкман кивнул на голубой плакат у двери.

Вывеску «Серебристый Ключ» я видел и ранее, но Клюкмана здесь встретил впервые.

В офисе всё было обычным. Два стола с компьютерами, цветы на окнах и кофе-машина в углу. Стройная девушка поливала цветы из керамической кружки.

— Смотрите, Евгений Маркович, кактус зацвёл! — сказала она.

— Это к деньгам! — пошутил Клюкман. — Верочка, сделай нам кофе.

Мы зашли в рабочий кабинет. Клюкман уселся в хозяйское кресло, под портретом президента. Сдвинул на край стола папки с бумагами.

— По маленькой?

— Это ж никогда не повредит! Ты не за рулём?

— У меня есть водитель. А главное, полчаса свободного времени.

Из стола Женя добыл пузатую бутылку и две рюмки. Налил их доверху. На его руке блеснул увесистый жёлтый перстень.

— За встречу! — сказал я.

— Чтобы у нас всё было и нам за это ничего не было!

Коньяк был хорошим, с настоящим запахом дубовой бочки.

— Помнишь, как мы на троих выжрали спирт из компаса? — спросил Женя.

— Ещё бы! Это была идея Ермакова. Кстати, где он?

— Шура теперь большой человек. Служит в Администрации края. Помощником какого-то чиновника по хозяйственной части. Занимается устройством фонтанов, скверов и парков. А где цветы, там и деньги.

— Живут же люди! — позавидовал я. — Сообразить бы на троих, как прежде.

— Ты его завтра увидишь, — сказал Клюкман.

Женя достал из стола цветную открытку и протянул мне. «Приглашение» — золотыми буквами было написано на ней.

— По случаю тезоименитства моей супруги, Анны Васильевны. Явка обязательна! Просьба не опаздывать, форма одежды — парадная.

— Это удобно?

— Без никаких проблем. Будет всякий сброд — от художников и депутатов, до поэтов и бандитов.

— По фене я могу. Что подарить даме?

— Лучше всего изумруды. В оправе из белого золота. Можно жемчуг — только чтобы натуральный, из Японии.

Я сделал удивлённое лицо.

— Да ни фига не надо! — воскликнул Клюкман. — Бабе цветы, детям — мороженое.

— Тогда — о’кэй.

— Мою фазенду найти легко — от остановки — вниз, к морю, справа увидишь голубой забор.

С приходом на Фолкленды к нам пожаловал корейский координатор, мистер Ли. Он притащил с собой чемодан с радиостанцией и я помог ему состыковать блоки и повесить проволочную антенну. Ли проникся и потом угощал меня острой корейской лапшой. Я презентовал ему яблоки и груши с барского стола.

Ли поселили в просторную каюту, где раньше обитал первый помощник капитана. Оттуда кореец руководил флотом джиггеров-кальмароловов, работающих в этом районе. Он орал в свой микрофон так, будто разговаривал по трубе.