Бесплатный фрагмент - Всполохи звезды

Часть первая

Предисловие

Это было прохладное лето 2019 года. Тучи на небе, словно частые, беспардонные гости, надоедали своим присутствием, заслоняли свет, вытягивали жизненные соки. В летнем кафе быстрого питания ряд столиков находился на улице. Поднос с отходами не успели убрать, и порыв ветра сбросил со стола бумажный стакан из-под газированного напитка с пластиковой крышкой. Тот упал на асфальт с глухим звуком, несколько раз перевернулся и остановился возле металлической ограды. Ветер попытался зашвырнуть стакан подальше, но препятствие не позволяло это сделать. Стакан скрежетал вставленной пластмассовой трубочкой по металлу, словно кошки скреблись на душе…

Тут новый порыв ветра высвободил тару из «плена» и отбросил её к лестнице. Стакан поскакал по ступенькам, отбивая барабанный ритм: тук, тук-тук, тук, тук-тук. Затем крышка совсем отвалилась, и остатки жидкости салютовали асфальту…

Герой этого повествования сидел неподалёку и пил кофе. Он зашёл воспользоваться бесплатным интернетом. Кругом суетились и сновали туда-сюда люди. Они что-то ели, общались, ссорились и мирились, держали друг друга за руки или пытались вырваться из чьих-то объятий… На первой странице поисковой системы он увидел всплывший трейлер известной всему миру певицы под никнэймом «Batuka».

Мужчина переворачивал страницы памяти, стараясь найти то место и время, когда впервые увидел её.

Наверное, в начале 90-х, когда наступила свобода от обязательств, в том числе и финансовых, и жёсткого контроля над личностью со стороны государства. Он отметил, что, прежде всего, стало легче дышать: заводы и фабрики либо закрывались, либо снижали свою активность, превращаясь в акционерные общества. Впервые за долгие годы советской действительности дурно пахнущий культ дебиловатого пролетария перестал давить своей потной и плотной массой. Что бы сейчас ни говорили о «лихих 90-х», и как бы ни пугала их возвратом пресса, это было время весёлое, полное надежд на перемены, которых «требовали наши сердца».

И в это самое время, на общем деструктивно-анархическом фоне явилась она — юная дамочка в шляпке с тёплыми глазами лазурного неба Италии и итальянскими же корнями. Странное имя выбрала она себе: «Мадонна», так католики называют Деву Марию… Но говорить о чем-то божественном в человеческом мире после жестоких испытаний двадцатого века не приходилось… Здесь волна воспоминаний захлестнула лирического героя и он погрузился в них, как в морскую глубину, порою удерживая внимание на кажущихся ему ключевыми определённых вехах своей жизни… Но оставлю его наедине с реминисценциями, к которым вскоре вернусь. Я хочу обратиться к вам, дорогие читатели, предоставив судить всё происходящее беспристрастно. Что ж, уважаемые судьи и присяжные заседатели, действие начинается!

Если есть желание, то посмотрите хотя бы одним глазком.

Глава первая

Скорая

Я настолько люблю комфорт, что моей голубой мечтой было приобретение кресла с откидывающейся назад спинкой и выезжающей под ноги подставкой. И так, полулёжа, смотреть хороший фильм или читать отменную книгу!.. Представили себе, дорогие читатели?..

Удар за ухом остановил небо в его бесконечно холодной синеве. Боль, словно кара небесная, пронзила тело. В глазах она сверкнула вспышкой молнии. И кромешная тьма поглотила главного героя повествования липкой всеядностью и тотальным бесчувствием. Наступило время, когда мир становится мягким.

Он очнулся от холода. Ноги были сдавлены, в непроглядной тьме не разберёшь — чем, и только сверху пробивался робкий свет мутным, круглым пятном.

— Тяни! Тяни помалу. — услышал он сверху.

«Наверное, я умер, и ангел тащит меня наверх?» — мелькнула у мужчины мысль. Он знал, что, по заключениям мистиков прошлого, всех ждёт свет в конце тоннеля… Ему хотелось бы, чтобы лично его встретил ангел, похожий на актера Кристофера Уокена из клипа «Bad girl». Артист в этой роли выглядел заботливым и понимающим, что было бы сейчас как нельзя кстати. К небу тянулась некая связующая нить. Она потащила его вверх по узкой трубе, больно врезаясь в замёрзшие ноги. «Вознесение» было трудным, тело покачивало из стороны в сторону, и оно, обмякшее, непослушное, ударялось о твердую поверхность тоннеля или какие-то металлические перекладины…

«Тяжёл путь на небо. Мама, роди меня обратно!» — взмолился про себя мужчина.

Его вытаскивали из коллектора по трубе за верёвку, привязанную к лебёдке. Другой конец этой верёвки обвязали петлёй за ноги. Голова и руки безвольно болтались, а полы твидового пиджака тёмно-синего цвета раскинулись крыльями обречённой птицы. Черные брюки из полушерстяного габардина завернулись и обнажили волосатые ноги выше шелковых носков кофейного оттенка, на которые были надеты лакированные итальянские, темно-коричневые туфли. Белая сорочка вызывающе смотрелась на фоне серого неба, но и она выскочила их брюк и топорщилась, соответствуя ситуации. Небо застилала серая пелена, а невдалеке маячили миражами жидкие деревья. Возможно, это всё показалось, поскольку после тьмы беспощадный дневной свет резал глаза и доставлял дополнительные страдания?.. Пришлось зажмуриться…

— Ну, что — жмур? — спросил кто-то.

— Да нет, ещё дышит… — ответил другой голос.

Вытащенный на свет человек приоткрыл глаза, но из-за сухости во рту язык не шевелился и поэтому издать какой-то звук, а уж, тем более, что-то произнести у него не получалось. В ещё подвешенном состоянии он заметил машину скорой помощи и людей в медицинской форме: фельдшера — молодого человека с бульдожьим лицом и врача, здорово в возрасте, сероватого и «матёрого». Но его благополучно опустили на сырую землю. Врач подошел и, заметив вялые признаки жизни, произнёс:

— Бомжу скажи спасибо, он скорую вызвал.

Рядом стоял бомж — носитель всех запахов подземного мира канализации. Это был не такой импозантный бомж, который ему, герою повествования, повстречается позже, в Таиланде, но свой, российский и родной бомж… Тот, что повстречался позже, был англичанин, непонятным образом оказавшийся на улицах Паттайи. Носил затасканный клубный пиджак от мусорного ведра к помойке и собирал пустые алюминиевые банки. Грязноватый, но с прямой осанкой и не теряющий сомнительного достоинства туманного Альбиона… Наш герой никогда не критиковал человека за его выбор. Этот же, родной, бродяга вполне соответствовал образу жизни и занимаемой «должности». У всех людей России полное вживание в роль: чиновник, так чиновник, барин, так барин, а если бомж или нищий, то на все сто процентов.

— Тоже мне, скорая, часа три вас ждал, аж замёрз — капризно кочевряжился бомж.

— Не бузи, у нас забастовка намечалась. Могли вообще не приехать. — неожиданно заявил водитель скорой.

Бомж был грязным и вонючим, в рваной куртке, с всклоченными волосами ржавого цвета, спутанной и свалявшейся колтунами бородой с проседью, отупевшее лицо «украшал» шрам, тянувшийся через нос и щеку. Он смотрел куда-то мимо выцветшими глазами с пепельным оттенком, пританцовывал и щёлкал заскорузлыми пальцами в грязных трещинах вшей, что копошились в складках давно нестиранной одежды.

— Эй, лепилы, забирайте это говно быстрее отсюда. Лаврентия Павловича на вас, уродов, не хватает. Он бы вас, тунеядцев, давно к стенке поставил! А этот, — бомж ткнул пальцем в страдальца, — ишь, разлёгся! Не даёт людям отдыхать…

И полез обратно в люк канализационного коллектора.

— А почему «говно»? — поинтересовался водитель.

— Хорошую вещь в канализацию не выкинут. — безапелляционно отрезал тот и исчез в трубе коллектора.

И только уже откуда-то из утробы подземелья раздался инфернальный окрик:

— Уходя, закройте дверь!

— Что? — хором удивилась бригада скорой помощи.

— Чего-чего! Крышку на место верните. — потребовал подземный житель, после чего уже умолк насовсем. Но медики не откликнулись на его требование, а подняли пострадавшего на каталку, поудобнее зафиксировали, закатили её внутрь машины и помчались в путь. Фельдшер ловко приладил капельницу к руке транспортируемого и расположился рядом.

В полузабытьи мужчина услышал разговор врача с фельдшером.

— Что у него с сознанием? — спросил доктор.

— Оглушение. Довезём, наверное… Если извозчик не подведёт. Не подведёшь, Григорьевич?

— Постараюсь. — буркнул водитель.

— Послушай, Федя, давно собираюсь тебя спросить, — продолжал доктор, — а почему ты в институт не поступаешь? Ты же умный парень!

— Потому и не поступаю, что умный. Вы сколько лет учились, прежде чем профессию получили? Восемь? — поинтересовался, в свою очередь, фельдшер.

— Примерно, так. Шесть лет в институте, два года в ординатуре, и тогда уже дипломы на руках.

— А зачем?

— Так — профессия же, и престижно, вроде как… — высказался врач.

— Вот именно, что «вроде как». А что это даёт, кроме проблем?

— Нужную квалификацию, зарплату…

— Зарплату? — удивлённо выкатил глаза Фёдор. И что вы можете на свою зарплату? Вернее, спросим так: фрукты давно ели?

— Недавно. Тёща с дачи яблок и груш привезла.

— Это не в счёт! — не сдавался фельдшер, — А на свою зарплату давно покупали импортные товары, такие как ананасы там, киви, бананы?

— Ты чего издеваешься, Федя? Не знаешь нашу зарплату? На неё еле концы с концами сводятся, а к концу месяца и вовсе жить не на что! Потому и бастовать хотели, но чиновник из Горздрава пообещал прибавку.

— Вот о том и речь, что Ваша зарплата на воробьиный клюв больше моей, но у меня по факту раза в три больше набегает. Кручусь, особенно когда один на фельдшерской машине выезжаю. Здоровье — оно дорогого стоит!

И оскалился в самодовольной улыбке.

— Как же у тебя так получается, Федь? — ласково спросил доктор.

— Вот так и получается, доктор Птицын, что многие знания — многие печали, особенно в наше время. Меня друг из психушки таблеточками разными снабжает, а я ими обеспечиваю старичков и старушек с бессонницей. Для их возраста отсутствие сна — самое вредное: сердечко шалит, артериальное давление скачет, хандра нападает. Так они пьют и меня благодарят. Или кто-то в больницу после пищевого отравления ехать не хочет — капельницу ставлю. Народ у нас отзывчивый, если ему правильно политику разъяснить. А запои? Это же — золотое дно!

— И что с ним — с «дном» этим?

— Приезжаю на вызов, и если вижу человечка бледненького, до синевы, с трясущимися руками, и от которого разит перегаром, то вопрошаю: «Как лечиться будем: бесплатно или за вознаграждение?» Тот, конечно, сначала говорит: «Бесплатно». Тогда я ему говорю по-доброму: «До свидания. Вызывай наркологов, они с тебя в три раза больше возьмут». А если он ерепенится и на советскую трактовку клятвы Гиппократа уповает, то я не имею принципиальных возражений. Пускай прочитает первоисточники или задаст свои вопросы самому Гиппократу, который только в исключительных случаях лечил бесплатно, а учеников своих назидал брать плату за свой труд вперёд… Многие соглашаются на мои условия, у меня даже постоянная клиентура сформировалась.

— Федя, а как же так: брать деньги с больного?

— Вы меня поражаете, Афанасий Всеволодович. Не надо с совестью советского врача носиться- это уже вещь просроченная. На дворе несколько лет капитализм, рыночные отношения: деньги-товар-деньги. И за услугу надо платить. И труд должен быть оплачен. Вы как свободное время проводите?

— Дома, с семьёй.

— А я весело тусуюсь. У меня есть друг- негр…

На этом месте уже перебил врач:

— Негр?!

— Негр!

— А он не обижается?

— На что?!

— Что ты его «негром» называешь.

— Но он же негр!

— Это нетолерантно. Надо его как-то по-другому называть. — наставлял врач.

— Черный? — спросил фельдшер.

— Черных и без черных очень много.

— А они, точно, черные?

— Кто?

— Ну, люди не местные?

— Они ещё и попрошайки?

— Почему?

— Ты попрошаек не видел?

— Видел. А что?..

— Так у них же первая фраза: «Мы сами люди не местные».

— Вот, чёрт неумытый… — расстроился Фёдор.

И, подумав, добавил:

— Ненавижу негров и расовую дискриминацию.

— А негров — за что?

— Слишком многого хотят. А как же его звать?! Не Лумумбыч же?

— Лумумба — имя собственное, на всех не распространяется.

— И что теперь делать с другом? —

Фёдор после тягостного раздумья неожиданно заявил:

— Всё. Не друг он мне… Правда, звал завтра на вечеринку. Девок приведёт — они на него клюют, как на экзотику. Ну и мне перепадает… Водки выпьем.

— Только паленую не пейте.

— С ним невозможно, у него нюх, как у добермана: на течку и контрафакт. — фельдшер продолжил, немного подумав:

— Нет, он хороший человек. Буду с ним дружить.

— Так зови его афрос — африканец российский, ну, как афроамериканец, по аналогии.- придумал Афанасий Всеволодович.

— Ав, аф, рос. Афрос — подходяще! — радостно согласился фельдшер.

Скорая домчалась до больницы, словно правительственный автомобиль с проблесковым маячком и сиреной, нарушая все мыслимые правила дорожного движения. Ибо задача их не лечить, а доставить тело теплым в лечебное учреждение, а там разберутся.

Доставленного вытащили из реанимобиля, хлопнула дверь приемного покоя, каталку вкатили в отдельную комнату изношенной больницы. Там, без особой нежности, переложили уже на другую, холодную, металлическую каталку. Пострадавший должен был ощущать себя бревном, застывшим на морозе: невозможно было пошевелиться — так застыли все члены. Тут раздался голос:

— Ну, что, старатели, показывайте, что нарыли? Ой, какой синенький и уже холодненький! Вот, ироды, со своим телом подпортили нашему замечательному лечебному учреждению прекрасную статистику выживаемости.

— Михалыч, не разводи демагогию. Принимай неизвестного, как говорят американцы, Джона До. Видишь: сердце ещё бьётся. Документов при нем не нашли, но одет прилично.

— Ох, какой пульс реденький, и наполнение слабенькое. Бьётся — это слабо сказано. Шевелится — не иначе! Ладно, добрый я сегодня. Давай бумажку, подмахну.

Зашелестела бумага, по которой мягко прошуршала авторучка.

— Ладно, валите, скоропомощные, с глаз моих долой — и чтобы они, глаза мои, сегодня вас больше не видели!

Хлопнула дверь и послышался звук отъезжающей машины.

Последнее, что помнил доставленный, это как принимающий врач положил свои пальцы ему на лоб и стал ими мерно перебирать, постукивая одним за другим. И его задумчивый голос:

— Что же мне с тобой, бедолага, делать? Ладно, вызову для тебя реаниматолога.

И тут снова наступила тьма, но уже ледяная, и привезенный потерял сознание.

Глава вторая

Реанимация

Он очнулся в комнате цвета какао неоднородной консистенции с разводами и пятнами — наподобие того, которое ему давали на завтраках в советской школе. Такой окрас ещё называли «цветом детской неожиданности».

Первое, что увидел пострадавший — была грудь. Округлая, пышная, проступающая через белый, немного прозрачный халат розовыми ореолами с крупными, твёрдыми сосками- словно чайными розами в утренней росе. Грудь была такая соблазнительная, что простыню приподняла спонтанная эрекция, а мужчина неосознанно потянулся к ней губами, но резкий голос остановил:

— О, очнулся! Сиську захотел, что ли? И, вижу, не только сиську?.. (посмотрела вниз). А ты живчик! Мы уж и не чаяли, что выкарабкаешься. Но тебе ещё рано, кровь от головы отливает.

И больно ударила щелчком указательного пальца по возвышению под простынёй. Все вожделение моментально улетучилось и простыня выровнялась. Мужчина хотел сказать что-то нецензурное, но язык его не слушался, каждая попытка пошевелить им вызывало боль — рот пересох, язык и губы потрескались… Руки затряслись от негодования, но он поймал на себе острый взгляд стальных, синих глаз пышущей здоровьем медсестры и возбуждение стало спадать. Всплыла картина из детства, когда Гай проснулся ночью от скрипа родительской кровати. Спросонок он подобрался к двери комнаты, где спали папа и мама, и через щель приоткрытой двери наблюдал такую картину: мама нежно обнимала отца со спины и целовала его в шею. Страстно шептала:

— Ну, Юленька, дорогой мой, хотя бы разочек.

Отец раздражённо заявил:

— Я не такой! И у меня голова болит. Отстань! Завтра рано на работу вставать!

Мама напирала, но отец стал отбрыкиваться ногами и с раздражением отбросил от себя её страстные руки. Раздосадованная мама резко отвернулась и обиженно засопела. Вот только теперь, по прошествии ряда лет, когда уже нет его заботливых родителей, до человека дошло, что облом — это слово болезненное…

Напоследок посмотрел на тот предмет, что вызвал в его теле такой фурор. Грудь — эта первая часть женского организма, доступная рукам и губам каждого мальчика. Говорят, есть несчастные, что были лишены этой прелести и сразу перешли на силиконовые предметы- бутылочки с искусственной смесью. И таких становится всё больше…

Про советское прошлое с его резиновой и прочей промышленностью вспоминать не хотелось — не вкусно. Вся эта промышленность была жёстко милитаризированная и на гражданские вещи, как правило, у государства не хватало ресурсов. А одними танками, самолётами и ракетами сыт и одет не будешь, не говоря уже о капризах и потаённых желаниях…

Он вспомнил момент, когда ему приснилась Мадонна из клипа «Cherish». Её мокрая одежда прилипла к телу, отрывая осмотру соблазнительные изгибы тела и проступающие контуры умопомрачительной груди. Тогда он проснулся с кончиком одеяла во рту и поллюцией.

Медсестра заботливо напоила его, протерла губы и смазала их каким-то кремом. Язык задвигался легче и его шевеление больше не вызывало страданий.

Подошел врач:

— Очнулся? Хорошо, очень хорошо. Так, давление держим, пульс ровный, одышки нет. Великолепно! Ну, и как Вы дошли до жизни такой?

Пациент молча пожал плечами.

— Ну-с, молодой человек, как вас звать-величать? — спросил доктор.

— Гай. — тихо просипел пострадавший.

— Как- как? — переспросил доктор.- Хайль, Хайм, гей, хай?

— Гай. — повторил чётче больной.

— Скажите ещё, что Гай Юлий, и я Вам консультацию психиатра обеспечу.

Гай помотал головой в стороны и сказал чётче:

— Гай Юлианович Дронин.

— А я уж, грешным делом, хотел тебя к «Наполеону» пристроить. Марина, помнишь «Наполеона»? — обратился к медсестре.

— Такое разве забудешь, Семёныч? Мы после «Ватерлоо», что он нам устроил, два дня палату отмывали, вспоминая его всеми «добрыми» словами.

— Да, он нам тут сожжение Москвы чуть не устроил! Ну, ладно, болезный, отдыхайте. Я пока милицию проинформирую, что вы очнулись и себя вспомнили.

Медсестра поставила капельницу, сделала какой-то укол в бедро и Гай стал чувствовать, что его тело оживает — возвращается способность им управлять. Несмотря на заложенность в груди, он почувствовал себя живее. Веки налились тяжёлой теплотой и наступил естественный сон в полупустой реанимационной палате.

Пробудился Дронин тёмной ночью, глядящей в окна реанимации, от интенсивного скрежета кровати слева, которая ранее пустовала. Блекло мерцал ночник, а под простынёй соседней койки кто-то шевелился и дёргался.

Голос из темноты медленно загромыхал:

— Ну что, тварь, заблудилась? Имя тебе шесть, шесть и шесть! Шесть ножек, шесть глазок и шесть крыльев.

И навзрыд завизжал:

— Ты мне всю душу истоптала, сил моих больше нет! Я тебе голову откушу!

А затем застонал, подвывая. Гай заметил в пятне света, где-то на уровне груди страдальца, ползущую маленькую мошку.

Подошли дежурные врач и медсестра. Врач сказал:

— Похоже, опять «белку» привезли. Мариша, сделай ему…

Медсестра набрала шприц и по катетеру ввела стонущему какое-то лекарство. Он стал затихать, бормоча себе под нос что-то невнятное и вскоре уснул. В тишине Гай тоже провалился в сон.

Рано утром к соседу слева пришёл на консультацию доктор с бородкой, в очочках на прямом носу, с внимательными карими глазами, ну, словом — вылитый писатель Чехов в высоком, белом, накрахмаленном колпаке. «Чехов» наклонился над ним внимательно:

— Как вы думаете, дорогой Сергей, где Вы сейчас находитесь?

Больной стал дико озираться по сторонам и надрывно произнёс:

— В чистилище!

Врач задал второй вопрос:

— Очень хорошо. А кто тогда я?

Больной стал всматриваться ему в лицо и вдруг его затуманенный до этой минуты взгляд немного прояснился:

— Вергилий, ты? — с робкой надеждой в голосе пациент потянулся навстречу врачу.

— «Вот и сам увожу я в печали, отпрыск богов дорогой…» — пробормотал доктор цитатой из «Энеиды» и, уже обращаясь к дежурному реаниматологу, — Что же, дело ясное: алкогольный психоз. Наш клиент. Сейчас вызову для него специализированную перевозку, и поедет по месту назначения. Там его и почистят, и полечат.

А затем пристально уставился на Дронина.

— Как Вы говорите его зовут? Гай Юлианович? Подозрительно! Не говорил, что с галлами сражался? — нахмурился почти Чехов.

— Нет, ведёт себя тихо, адекватно. Не всё, конечно, помнит, ну, для его состояния это нормально. Только…

— Так, так! С этого места поподробнее. — заинтересовался психиатр.

— Пугает персонал своим калибром! — ответил дежурный врач и согнул руку с сжатым кулаком в области локтевого сустава.

— Ага, очень интересно! Демонстративно?

— Вроде, как случайно. Маринка над ним низко наклонилась, а он в этот момент в сознание пришёл.

Психиатр внимательно всмотрелся в медсестру и стал применять эмпатию, вдумчиво и мечтательно проговаривая тихим голосом:

— Марина… наклонилась… низко. Оум… Да, мог…

После такого прочувствования лицо Марины густо покраснело, а консультант стал всматриваться в Гая неприятным, проникающим внутрь, взглядом. У Дронина заболела голова и он закрыл глаза.

Психиатр добавил громче:

— Ну, ладно, пусть у вас лечится. Задержался я тут, пошёл перевозку вызывать. Ждите спецов.

Где-то через полчаса в палату зашёл невзрачный доктор с красным лицом в сопровождении двух санитаров: жилистого, среднего роста, и высокого, худого, но с большими ладонями. Они катили за собой собственную каталку. Сосед, которого, как оказалось, звали Сергеем, заметался по кровати, которая гулко отзывалась всем его попыткам вырваться, скрипела и пела. Но Сергей был крепко привязан к металлическому её каркасу и вырваться никуда не мог. Тогда он беспомощно заорал:

— Помогите! Демоны за мной пришли! Сам князь ада, Вельзевул, пожаловал со своими подручными!..

Доктор спокойно обернулся к сопровождающим и сказал:

— Дорогие мои, как неустойчива врачебная репутация в нашем мире. До этого больной нас за ангелов принимал. А этот — так уронил! Пали мы, как есть, пали. Пакуем. Только…

Он подошёл к кровати и большим пальцем левой руки раздавил с неприятным хрустом мушку, что пригрелась на груди у больного. Санитары быстро развязал узлы фиксации. Сергей попытался сопротивляться, но был быстро схвачен, скручен, и переложен на каталку, где его тут же крепко пристегнули широкими ремнями. И, не обращая внимания на вопли, вывезли из палаты. Крик смолк уже где-то вдалеке…

Пожилая санитарка сняла бельё с постели слева и бросила его на пол. Затем протерла ветошью с чем-то неприятно пахнущим матрас, покрытый клеёнкой, и застелила койку чистым, местами потёртым бельём с единичными жёлтыми разводами. Реанимационное место пусто не бывает, и уже в течение следующего часа привезли молодого человека без сознания с перебинтованной головой. Дежурный врач из другой смены заинтубировал больного. К трубке, торчащей изо рта парня, был подключен аппарат искусственной вентиляции лёгких. Как понял Гай из разговора персонала, это был мотоциклист, который попал в аварию. «Всадники смерти» — так называют байкеров в больницах, куда они часто поступают битые-перебитые. Но у всех свои проблемы, Гай же стал вспоминать — как он сам «дошёл до жизни такой»?..

Глава третья

Семья

Память, словно призраки прошлого, иногда терзает человека. И самое душещипательное в памяти — это лица родных, любимых и близких людей, друзей. В критические моменты человек вспоминает своих родителей, способствовавших его становлению на самостоятельный путь в жизни. Он взывает к ним, надеясь на жизненный опыт предков и потустороннюю помощь. Так и Дронин, пребывая в слабости телесной, сомневаясь в достоверности свой ушибленной памяти, стал вспоминать отчий дом и своих заботливых родителей.

У него была обычная советская семья: с пустым холодильником и отсутствием средств на чёрный день.

Гай был единственным ребенком в семье. Так это и не удивительно, уже тогда советские служащие озаботились тем, чтобы дать своим потомкам лучшее из возможного. А в однокомнатной квартире, с жилой площадью шестнадцать квадратных метров, невозможно было разместиться большой семье. Родители, конечно, стояли в очереди на расширение, но по советским стандартам на такую семью больше не полагалось и перспективы расширения квартиры были маловероятны. Советский строй не любил излишеств. И та действительность, по сравнению с клипом Мадонны «Vogue», выглядела убогой. Мама родила его довольно поздно, в тридцать два года, когда родители обзавелись выданным государством жильём, которое легко могли потерять при перемене места жительства. Когда Гай подрос, то ему часто приходилось спать на раскладушке в пятиметровой кухне. О, советская раскладушка, сколько миллионов людей спало на тебе! Сколько Ванечек и Манечек зачато на тебе, сколько поколений выросло на тебе, а ты оставалась неизменным и единственно доступным предметом советской мебели, ибо всё остальное добывалось в очередях, по спискам, талонам, по блату. Только её можно было увидеть в свободной продаже. А после сна на раскладушке, если не было дополнительной подстилки, человек просыпался, словно разделенный на части. Потом ещё какое-то время этот конструктор из составляющих приходилось в себе собирать.

Там же он часто делал свои уроки, прямо на кухонном столе.

Мама, миловидная женщина, Станислава Мироновна, в девичестве Завойская, приехала в Москву с Украины, поступать в Юридический институт по комсомольской линии. Отец же был коренным москвичом. Это было время квот и лимита, когда человек по своему желанию не мог выбрать место жительства. Да и высшее образование было получить не просто так, а с непременным соблюдением ряда условий. И человек с периферии редко мог попасть в столичный ВУЗ. Но Станислава Мироновна обладала всеми необходимыми качествами в достижении желаемого. Здесь, в Москве, она и познакомилась с отцом Гая, с желанным носителем столичной прописки. Мама часто называла отца Юленька, что было лишним подтверждением кто в доме хозяин. Она служила следователем в районной прокуратуре, что, безусловно, накладывало отпечаток на её и без того волевой характер.

Гай однажды спросил маму:

— Не в честь ли Цезаря был назван я?

Мама искренне посмеялась и сказала с откровенной прямотой работника прокуратуры:

— Размечтался, Гаюшка! Назвала именем одного римского юриста, который написал «Институции». Мне понравилось — это очень талантливый труд! Да и умер он своей смертью, исполненный уважения простого народа и императоров. Такой судьбы я хочу для своего мальчика.

И ласково потрепала Гая по щеке.

Однажды, в пору подросткового созревания Дронина, в конце 80-х, она рассказала историю о групповом изнасиловании парня группой девушек-комсомолок и беспартийных, со смертельным исходом. Молодой человек вёл раскованный образ жизни, не ограничивая себя в связях с противоположным полом. Он с девушками сходился и расходился легко и непринуждённо, не оставляя никаких надежд на семейное будущее. Его бывшие случайно познакомились друг с другом и состоялся сговор. Одна из них заманила ходока к себе на квартиру и…

После смерти вид у тела был такой, словно табун диких кобылиц промчался по вытоптанному полю. И мама просила Гая быть осторожным в ухаживаниях, ибо нет ничего страшнее мести обиженной женщины.

Мать хотела, чтобы Гай пошёл её стопам и поступил на службу Закону. Но в жизни Дронина и так хватало бетонных стен, и он не хотел блуждать в дебрях юриспруденции.

Его отец, Юлиан Семёнович Дронин, человек безынициативный и погруженный в свой «богатый внутренний мир», работал рядовым преподавателем на историко-филологической кафедре в Университете дружбы народов. Как он сам позже признавался: подводил марксистко-ленинскую теорию под историческое обоснование необходимости классовой борьбы для отсталых народов третьего мира. И эти, бывшие студенты, возвращались в свои страны, отягощенные теорией переворотов, чтобы переселиться из своих лачуг в дворцы угнетателей. Остальные же из своей природной среды должны были переселяться ячейками общества в соты бетонных коробок типового образца. И обязаны были работать всю сознательную жизнь на государство-благодетеля, чтобы партийные бонзы могли осуществлять свои идеологические проекты.

Отец плыл по течению и, немного выпив алкоголя по праздникам, утверждал, что мама женила его на себе. Но больше он запомнился тем, что приносил домой дефицитную жвачку, которой его угощали студенты из отсталых стран. И если Гай выносил эти пластинки и кубики в красивой упаковке с вкладышами на улицу и угощал своих знакомых ребят, то он становился настоящим центром притяжения для сверстников. Такого в СССР купить было невозможно. И если одногодки спрашивали его:

— Как там, за бугром?

То Гай нагонял на себя важности, таинственно улыбался и, под восторженными взглядами девчонок, степенно отвечал:

— Клёво!

А ещё больше Дронин был благодарен отцу за единственное в жизни наставление.

После январских праздников 1992 года страна проснулась в диком похмелье уже при новом строе, который длительно пыталась забыть. Гай, ещё наивный, готовился к службе в рядах уже Российской армии. Отец с немного опухшим лицом подошел к нему и спросил:

— Куда-то собираешься?

— Конечно — Родине служить! — радужно ответил он. И ещё наговорил отцу патриотических цитат из агиток, вживляемых подрастающим поколениям при помощи пропаганды средств массовой информации. Папа немного подумал и сказал:

— Армия — это не просто так. Там тебя научат трем важным вещам: пить всё, что горит, курить и ругаться матом. Это жизненно необходимо для дальнейшего выживания в нашей стране. Прости, что наша полуинтеллигентная семья не научила тебя этому. И самое важное — тебя доведут до тупой ярости, и ты будешь ненавидеть этот мир.

— Но там же меня научат воевать! — возразил Гай.

Отец привёл свой контраргумент:

— Как уйдёшь пушечным мясом, таким и вернёшься. Офицерам не до солдат — у них на первом месте карьера, получение отдельного жилья и продуктовых пайков. Ты же в армии будешь выполнять важную общегосударственную задачу: создавать видимость армии. И вас научат выдвигаться стройными колоннами на вражеские пулеметы. Самое важное — дать понять потенциальному противнику, что при нападении он увидит такое количество трупов и крови, которого его нервная система не выдержит! Представь — кровь и мертвые кругом, а ты идёшь по этой красной жиже и по испражнениям! И всё чавкает под твоими берцами в шаговом ритме. И вот тогда враг будет драпать из страны, забыв обо всех ресурсах, которые намеревался захватить.

— А если они передвигаются на технике? — спросил Гай.

— Тогда совсем плохо — могут и до Москвы дойти.

— Но в армии же учат пользоваться оружием? — заметил Дронин.

— Наверное, на присягу дадут АК поносить. А так — ты там встретишься с секретным оружием: автотранспортом и бронетехникой на ручной тяге, вёсельным флотом и бегающими по аэродрому лётчиками с раскинутыми в стороны руками, что учатся летать.

— Но по телевизору показывали общевойсковые учения! Это смотрелось замечательно!

Юлиан Семёнович подтвердил:

— Да, молодцы, — научились кино снимать. И потратились, конечно — три раза пальнули из пушек, две ракеты запустили, и рота автоматчиков по пять холостых выстрелов сделала. Говорят, что в съёмках ученик Спилберга участие принимал. Массовка, правда, не та стала, что в сталинские годы перед войной. Смотришь то кино и понимаешь — шапками врага закидаем. А сейчас капитализм, и шапки дорого стоят. Могли бы и Спилберга нанять, но тогда генералам не хватило бы на дачи, машины и поездки на курорты с бабами.

— Но как же боевая подготовка? — вслух задумался Гай.

— Запомни: наша страна никогда и ни к чему не готова. Над ней витает вечный ленинский афоризм: ввяжемся в бой, а там посмотрим. В своей гипертрофированной самооценке власть поднимается до уровня небожителей и потому часто благодушно витает в облаках. Но Горыныч — есть Горыныч. Наверху Горыныч реет, словно чёртов буревестник, грому выхлопа подобный… Ты спроси маму — она не даст соврать. Если ей кто-то из представителей исполнительной власти звонил, то она принимала сообразное решение в тех делах, что вела.

— Но кто-то же должен встать грудью на защиту?

— Для нас самое важное не победить, а сдержать удар. Генералов, что отступали из Афганистана потом наградили. Но они же проигравшие! Пора уже в нашей стране вводить орден «Битой морды» трёх степеней. Ты спросишь — за что его давать? А за то, что они своё лицо подставили, ведь враги могли не по ним ударить, а по государству.

— Папа, по- моему, ты утрируешь.

— Ты вспомни события августа 91-го года, когда до зубов вооруженные военные не смогли разогнать толпу безоружных студентов, которую в качестве массовки удерживали на местах алкоголем и едой. Так это была толпа, которая при выстрелах холостыми начинает прятаться по щелям. А после первой крови разбегается, теряя штаны. А ты говоришь — армия! Третий Рим — мать его! Если бы императоры того, Древнего Рима, начиная с Публия Корнелия Сципиона Африканского, узнали, что цивильные бьют милитариев, то они бы в гробах перевернулись с отпавшей, подгнившей челюстью. И сожгли бы себя адским пламенем вместе с той одеждой, что дали России поносить.

— Но, папа, а как же долг перед государством?!.

— Если можешь, то прости ему долги свои. — ответил отец и замолчал.

Гай Дронин правильно понял своего отца. Он пошёл на военную комиссию с конвертом, где были положены бумажки с водяными знаками. Врачи, которых «народ должен кормить», по выражению Сталина, всегда жили по остаточному принципу и потому не имели принципиальных возражений. Гай вышел после комиссии горбатым плоскостопом с «белым» билетом.

А через 2 года был злосчастный штурм города Грозного, когда на головорезов бросили в атаку необстрелянную и неподготовленную молодежь. И некоторые его сверстники, что не захотели откупаться, вернулись из армии в цинковых гробах.

Глава четвёртая

Наваждение

Медбрат подмывал больного. Когда он повернул его на бок, то раздался треск, подобный выстрелу… Медбрат беспомощно развел руками и повернулся к Гаю. Его белая форма была вся в испражнениях, которые стекали даже на медицинские тапочки.

— Вот тебе и вся благодарность! — горестно развёл руками парень.

Наше общество редко бывает благодарным и особенно радуется развенчанию всякого великого. Брызнешь чем-нибудь на белое и сразу цвет меняется — красота!

Как же радовались люди растлевающей души гласности! Оказывается эти, которые наверху, такие же паучки и червячки! И все у них так же, как у всех — и руки, и ноги, и голова на том же месте, да и вообще они точно такие же… И нет в них ничего великого — одно сплошное недоразумение. А как радость массового откровения возлияниями не отметить?.. Но, к всеобщему раздражению, вставила власть в колеса радости свою палку: объявила сухой закон. А когда рухнула эта власть, что препоны счастью народному ставила, то запила страна по любому поводу — и за то, и за это, и за коммунистов, и за демократов, и за кумач, и за триколор! Как обухом по голове, ударило небывалой свободой! Ведь в России всегда важен сам процесс, а не причина, его запустившая. Как говорил последний и непутёвый Генсек СССР: «Процесс пошёл!», а к каким последствиям этот «процесс» приведёт — уже не важно.

Благодарность и в это время принимали ещё с большой оглядкой, так как не любит власть неучтенных доходов, к которым не может приложить свою руку — этакий постсоветский синдром.

Медбрат вышел из палаты, а затем вернулся в каком-то затасканном халате, ибо нищая медицина не могла себе позволить избытка формы для своих малообеспеченных сотрудников…

Гай спросил на утреннем обходе у врача:

— Какое сегодня число?

— Пятнадцатое октября 1997 года.

От этой информации пациент расстроился, поскольку не успел внести необходимый платеж за торговую точку в районную управу. Но делать было нечего, и он вспомнил тот момент, который подтолкнул его к необходимости начать свой бизнес.

Можно было бы стать штафиркой с мизерной зарплатой и вечным стоном по поводу нехватки средств или рискнуть. Вот Гай и рискнул, заведя своё скромное предприятие, которое, похоже, приказало долго жить. Но память отвлекла его от дурных мыслей.

Гай вспомнил один день 1992 года, когда шагал по центру весенней Москвы, утопающей в грязи, которую развела в городе новая демократическая власть. Возле ЦУМа стоял шикарный автомобиль, черный и блестящий. И он прошёл бы мимо, но спереди капота выступала блестящая фигурка крылатой женщины, которая застыла в позе а'ля фан (только позже он узнал, что это был «Дух экстаза»). Он и сам не понял как, но его руки неожиданно притянулись к ней. Дронин положил на неё правую ладонь, стал гладить и понял, что не в силах разжать пальцы, обхватившие её. Мир стремительно изменился, железный занавес рухнул и что-то схватило Гая за руку и потащило за собой. Мимо замелькали города и сёла и Брандербургские ворота широко распахнулись перед ним. Пронеслись мимо замки Чехии, Польши, Румынии, Германии, Франции и Британии, в ритме вальса закружилась красавица Вена, Тауэр проводил его боем часов, испанская коррида пронеслась под улюлюканье толпы, башня Эйфеля окончательно вскружила ему голову. Нагрянул напитанный солнцем Рим, где уживаются Ватикан и Колизей. Пирамиды подавили своими масштабами. Башни небоскребов США, Гонконга, Токио и Сингапура вздыбились мощью лингамов, насыщая и поражая своей потенцией, великая китайская стена поползла драконом по горам и долинам, невесомый Тадж-Махал растворился в розовом восходе, а буддийские ступы одарили своей отрешённостью. Карнавал в Рио-де-Жанейро вспыхнул для него самыми яркими красками. Древность, готика, барокко, классицизм, модерн опутали его своей сетью, а музеи мира распахнули свои двери, встречая шквалом картин и скульптур… И это продолжалось до тех пор, пока он не посмотрел «кино», завертевшееся перед ним быстро, странно, и в разных направлениях, как мозаика в калейдоскопе.

Не успел он выбраться из этого культурного изобилия, как рука пошла вокруг земного шара на второй виток. Кафе, закусочные, рестораны всего мира распахнули перед ним свои двери. Колбасы и сосиски сотен видов и сортов, мясо каких угодно животных, самая диковинная и свежайшая рыба. Всевозможная птица и даже дичь с хрустящей, румяной корочкой возлежала на подносах. Пряности насыщали своим вкусом и оставляли долгое послевкусие. Ароматные травы и отменные по качеству и красоте овощи всего мира проплывали перед ним на фарфоровых тарелках в небывалой эстетике. Десерты и экзотические фрукты услаждали тело бесподобными оттенками и нежнейшей сладостью.

Таких вкусовых ощущений он никогда не испытывал. В бедном советском рационе жареные пельмени и шашлык были верхом кулинарии. Хорошие рестораны с довольно ограниченным ассортиментом могли себе позволить только люди, близкие к власти и хорошими зарплатами.

Но этот недоступный для него мир оставался за стеклом, словно Мадонна из клипа «Open your heart». И заветным золотым ключиком, приоткрывающим занавес, были настоящие деньги.

— Я — небо, я — ветер, я — воздух! — раздался внутренний крик и всё его существо завибрировало.

Напитки разных стран мира: виски, ром, коньяк, арманьяк, вина, пиво невиданных сортов смешались в один невообразимый коктейль, и Гай стоял, словно пьяный, с дрожащими коленями.

Подошёл иностранец, внимательно посмотрел в вытаращенные глаза Гая, осторожно отцепил его, будто приклеенную, руку от фигурки. Затем уважительно довёл до тротуара и одобрительно похлопал по плечу, сказав:

— It’s a beautiful world!..

Мягко хлопнула дверь его авто, заведённый мотор запел свою механическую песню, и машина умчалась в неизвестность. А Гай вернулся в реальность, в ту и в эту. В той реальности он дал себе клятву, что заработает денег. В этой — он лежал в обычной палате реанимации городской больницы и смутно представлял себе своё будущее.

Больной справа, конечно, облегчился, но не поправился, и к вечеру он умер. Реанимационная бригада пыталась что-то сделать, но было бесполезно. После трудов праведных доктор вытер пот со лба марлевой салфеткой и попросил медбрата позвать Валькирию. Пришли две крепко сбитые санитарки, которых звали Валя и Кира. Их работа была быстрой, четкой и слаженной, они действовали, как единое целое. Каталку с телом накрыли простынёй, словно ангел смерти — своим белым крылом, и вывезли в морг.

Глава пятая

Потрошитель

К соседу слева, байкеру, находящемуся в коме, с утра нагрянуло несколько медиков. Они стучали ему молоточком по коленям и локтевым сгибам, светили фонариком в глаза. Привозили рентгеновский аппарат и делали снимок головы, предварительно введя какое-то вещество в вену. Затем надели на голову ободок с проводами. На краткий момент Гаю показалась, что перед ним лежит статуя Свободы, которую он увидел в клипе Мадонны «Papa don’t preach». Иногда проводки шевелились от сквозняка, сифонящего из щелей окон реанимации. И тогда мерещилось, что Медуза Горгона посетила этот мир… Доктор, Юрий Александрович, вопрошающе взглянул на консультанта:

— Что скажете?

— Прямая, словно моя жизнь. — рассматривая плёнку, которая выползала из подключенного к проводкам аппарата, прокомментировал тот. –Диагноз: «Смерть мозга». Можете приглашать «потрошителя».

Консультант вместе со своим помощником собрал оборудование и покинул помещение. Дежурный врач немного постоял у постели «всадника смерти» и также вышел. Младший медперсонал продолжал выполнять свою рутинную работу.

Примерно, через час Юрий Александрович вернулся в палату уже с другим доктором. Тот спросил:

— Ну что, отключаем?

Человеку, находящемуся на соседней кровати, изо рта вытащили трубку, и он судорожно вскинул руки вверх, словно пытаясь ухватиться за воздух, дабы удержаться от падения в небытие, а на белой, марлевой повязке головы проступило красное пятно в виде японского флага, будто на поясе камикадзе. Но это было мимолетное видение и руки байкера безвольно упали вниз, свесившись плетьми с краев кровати.

— Может, усыпить? — спросил дежурный реаниматолог.

— Ещё чего? На безмозглого препараты переводить! И так сойдёт — распотрошу в лучшем виде. Будет кому-то сегодня счастье, в смысле -органы… — ответил незнакомый врач.

Коматозника переложили на каталку и быстро вывезли из палаты. Сбоку от каталки шла медсестра, которая давила на мешок Амбу, соединенный с лицом вывозимого, отчего казалось, что вывозимое тело ещё может дышать.

Минут через 20 «потрошитель» вернулся и окинул взглядом палату выпученными, крабьими глазами. Его хищный, близорукий взгляд уставился на Гая через толстые стекла роговых очков. Моржовые усы под курносым носом нервно дернулись, он пригладил взъерошенные волосы с проседью и сказал:

— А, может, и этого? К нему кто-то приходил? Усыпим, а когда проснется в лучшем из миров, то сердца, печени и почек уже не будет. У него какая группа крови?

— Валерик, остановись! Тебе бы все план выполнять по донорам.

— Так сейчас премию хорошую обещают — я и стараюсь.

— Пусть живёт.

— Ты только подумай: у нас без плохого ничего хорошего в стране не происходит! Не потоптали бы народ на Ходынском поле, так и не было бы у нас Скорой помощи. Не болел бы цесаревич Алексей гемофилией и не знала бы Россия что такое гематология. Или со своими пламенными, но изношенными сердцами кремлевские старцы, благодаря которым кардиология стала развиваться. Мне один старожил рассказывал, что когда у одного Генсека почки отказали, то ему донора нашли из живых, подходящего. Тот слежку заметил за собой, заподозрил неладное, стал суетиться, выпивать. И пока он почки свои не пропил — его из ГэБэ, того. Тут же машина подъехала, увезли куда надо и «списали» на суицид. Так и стала развиваться у нас трансплантология. Не дай Бог когда-нибудь у нас президент появится молодой и здоровый, тогда медицине плохо станет!..

— Так это всё там — доктор показал пальцем за окно, — а здесь -реанимация. Если не понял, то я здесь людей к жизни возвращаю. А списываю только тех, кто не совместим с нею.- ответил Юрий Александрович.

— И долго собираешься сопротивляться миру чистогана? Ты сколько в месяц получаешь, в переводе на «зелёные»? — поинтересовался ушлый Валерик.

— Да не более ста долларов, да родственники некоторых больных кое-что заносят, но не более полтинника. Главное — спирт есть в свободном доступе. У нас в стране все пьют, начиная с презика. — ответил реаниматолог.

— Мне за того двести «greenов» перепадёт. А если с этим — в два раза больше. В мире нужны наши экологически чистые органы!

— Валерик, заканчивай торг. Не на базаре! — строго оборвал паталогоанатома доктор.

— Ты ещё пресловутую и искажённую советской действительностью клятву Гиппократа вынь — потрясти здесь этой рваной ветошью, святоша чёртов, карась-идеалист занюханный! — обиделся «потрошитель».

— Будешь лаяться — с другой бригадой стану работать.- закончил диалог Юрий Александрович.

— Да ладно, ладно. Шуток юмора не понимаешь. — попытался неудачно пошутить Валерик и мерзко хохотнул.

И с холодным сожалением посмотрел на Гая…

Дронин испытал истинную радость, когда приезжий ушёл и исполнился искренней, сердечной благодарности к докторам, что, действительно, борются за жизнь.

Шестая глава

Иерихон

В ординаторской реанимации протяжно и непрерывно звонил телефон, словно пытались дозвониться по межгороду. Это напомнило Гаю одно событие в собственной жизни.

Однажды, в 1996 году, так же протяжно зазвонил телефон. Приятный женский голос с лёгкой картавостью сообщил:

— Вам звонит Ефим Гольцман. Вы будете с ним разговаривать?

— Конечно. — ответил Гай.

Это был период в стране повальной репатриации евреев на их историческую родину. Они всегда уезжают оттуда, где место гиблое. Не так, чтобы все уехали: некоторые, что при власти и экономических рычагах, конечно, остались, озаботившись получением второго гражданства. На всякий случай. Так же остались патриоты, идиоты и все, влюбленные в русскую культуру. Из врачей в большинстве своём задержались психиатры, ибо их дипломы на западе не котировались, а при всей своей интеллектуальной работе делать что-то руками они уже не умели. Но остальные, непричастные, стали разъезжаться. Землёй обетованной, конечно, стали США. Но не всем дано получить место под солнцем Калифорнии или того же Вашингтона, поэтому и «земля обетованная» так же подходила к репатриантам — тепло и по-семейному.

После первого курса института, где учился Дронин, в Израиль эмигрировали трое на букву «г»: Гольцман, Гудман и Гарецкий.