Бесплатный фрагмент - Время собирать камни

Время собирать камни

Пролог

1993 год, 3:17 ночи. Подвал Областного исторического архива №17

Дмитрий щёлкнул зажигалкой, поджигая третью «Беломорку» за час. Пачка лежала на сгнившей полке, её жёлтые пятна напоминали карту разваливающейся страны — такой же, как та, что исчезла два года назад. Дым смешивался с запахом сырости и чего-то кислого — будто стены десятилетиями впитывали потывшиеся здесь бумаги.

— Чёрт, да тут даже крысы дохлые не водятся, — пробормотал он, пнув ногой пустую бутылку «Столичной» с этикеткой 1984 года. Осколки звякнули по бетону, эхо прокатилось по коридору, словно задев невидимые колокола.

На стеллажах, похожих на рёбра гигантского скелета, гнили папки с надписями:

«Отчёт о аномальных явлениях в зоне ЧС Чернобыльской АЭС. 1986—1988 гг. Сов. секретно»

«Переписка с НИИ „Хронос“. 1972—1975. Уничтожить до 01.01.92»

— И где тут ваши «сенсационные материалы для диссертации», Петрович? — Дмитрий сорвал со стены плакат «Слава КПСС!», обнажив пятно плесени в форме карты СССР. Плакат шлёпнулся на пол, прилипнув к луже — красные буквы поплыли, как кровь. — Ты бы сам полез в это болото, а не студента гнобил…

Голос сорвался на хрип. Он потрогал горло — комок. То ли от пыли, то ли от этого проклятого холода, что лип к коже, как мокрая простыня.

Капли воды в темноте били по железу: тик-тик-тик — словно часы упыря.

Где-то скрипнула дверь. Или полка. Или что-то крупное перевернулось в соседнем зале.

— Кто здесь? — Дмитрий схватил со стола ржавый ломик, его пальцы скользнули по холодному металлу. Рука дрожала, сигарета упала, осыпая искрами. — Эй, я предупредил! Я… я вооружён!

Тишина.

Он засмеялся нервно, вытирая пот со лба:

— Вооружён. Ломом и пачкой «Беломора». Настоящий Рембо.

В луче фонаря, привязанного к трубе скотчем, мелькнула коробка. Чёрный ящик с белой полосой по диагонали: «Утилизировать 12.1991. Не вскрывать. Приказ №666-С».

— Ну здравствуй, красавица, — Дмитрий провёл пальцем по слою пыли. Под ней проступили буквы: «Эксперимент „Зеркало“. Кадры 15—17».

Из-под крышки выскользнула фотография.

Молодой учёный в очках (копия Дмитрия) держит табличку «15.09.2015». За ним — машина с циферблатами вместо двигателя. На стене лозунг: «Время работает на коммунизм!»

— Что за бред… — Он перевернул снимок. На обороте кровью (чернилами? ржавчиной?) было выведено:

«Дмитрий, если читаешь это, мы уже проиграли. Уничтожь коробку. Они следят. — Твой внук. 15.09.2045»

Лампочка над головой мигнула, погрузив подвал во тьму.

— Эй! — Дмитрий ударил ломиком по стене. Искры от удара осветили на мгновение фигуру в дальнем углу — высокий мужчина в плаще цвета ртути, его лицо скрывала тень.

Когда свет вернулся, на полу дымилась единственная улика — окурок «Беломора» с помадным следом, будто его потушила невидимая рука.

1993 год, 3:29 ночи. Подвал. Сектор «Запретная зона»

Дмитрий прижал коробку к груди, будто боялся, что её отнимет сама тьма. Фонарь, болтающийся на скотче, бросал прыгающие тени на стены — казалось, архив ожил и дышал. Где-то заскрежетало железо, словно кто-то провёл ногтями по шестерёнкам часов. Его ладони вспотели, оставив влажные отпечатки на пыльной крышке.

— «Хронос-2»… — он прошептал, разрывая пломбу с печатью КГБ. Замок щёлкнул, как костяшка скелета. — Ладно, дед, что ты там накопал…

Чертежи с синими печатями: схема устройства, напоминающего компас, но с 15 руническими символами вместо сторон света. На полях — кроваво-красная пометка: «Не направлять стрелку на символ ᛇ — вызывает парадокс».

Фотография 1986 года: мужчина в защитном костюме стоит перед машиной из медных труб. Надпись на табличке: «Субъект №4. 15:00:00. Последний кадр». Лицо человека размыто, будто его стёрли.

Отчёт: «…при активации устройства зафиксирован хроноскачок. Субъект №4 исчез на 17 секунд. По возвращении утверждал, что прожил 15 лет в эпохе Петра I. Умер от старости через 3 дня. Рекомендуем прекратить испытания».

Записка на папиросной бумаге, дрожащий почерк: «Они знали. Камни не лгут. — В.С.»

— Бред сивой кобылы… — Дмитрий швырнул отчёт на пол, но листы не упали — застыли в воздухе, как подвешенные невидимой нитью. Он отшатнулся, ударившись спиной о стеллаж. Старые папки посыпались вниз, и одна из них, раскрывшись, выбросила в лицо облако пыли с запахом миндаля.

Из динамика заброшенного радиоприёмника на столе вырвался голос:

— «…повторяем, это экстренное сообщение. Не приближайтесь к…» — и замолк, захлебнувшись шипением.

— Деда… — Дмитрий поднёс записку к фонарю, и его пальцы задрожали. Буквы «В.С.» поползли, превращаясь в цифры: 15:15. — Ты что, правда связан с этой чертовщиной?

Он резко обернулся, услышав шаги. В конце коридора мелькнул силуэт в плаще — тот же, что и раньше. Плащ колыхнулся, будто соткан из ртути, отражая тусклый свет.

— Эй! Вы! — крикнул Дмитрий, хватая лом. Холодный металл впился в ладонь. — Я вас вижу! Идите сюда, поговорим!

Тишина. Только капли воды отбивали ритм: тик-тик-тик — словно отсчёт до точки невозврата.

Внезапно фотография Субъекта №4 зашевелилась в его руке. Размытое лицо стало проясняться — проступили черты… его собственного лица, но со шрамом через глаз, будто кто-то провёл ножом по стеклу.

— Нет! — Дмитрий швырнул снимок. Тот прилип к стене, как примагниченный. На обратной стороне проступил текст: «Беги. Они идут за тобой. 15 минут. — Ты из 2045».

«Это розыгрыш. Петрович подстроил. Сейчас вылезет с камерой…»

Но вместо смеха из радиоприёмника донёсся голос деда, записанный на плёнку:

— «Димка, если слышишь… Не повторяй моих ошибок. Они не люди. Они…» — голос оборвался, перекрытый звуком выстрела.

— Дед?! — Дмитрий ударил кулаком по приёмнику. Стекло треснуло, разрезая кожу. Капли крови упали на чертежи, и руна ᛇ внезапно засветилась синим.

Когда он поднял глаза, все документы в коробке были испещрены одним словом — «БЕГИ» — написанным почерком деда. А на полу, куда упал отчёт, валялся окурок «Беломора»… ещё тлеющий, будто его только что придавил каблук.

1993 год, 3:47 ночи. Подвал. Сектор «Хронос»

Дмитрий уронил коробку. Синий свет от руны ᛇ пульсировал, отбрасывая на стены тени, похожие на сплетённых змей. Внезапно запах миндаля усилился — горький, как цианид. Он зажмурился, и перед глазами всплыло воспоминание, словно кто-то вставил киноплёнку прямо в мозг.

Флешбек. Лето 1986 года. Дача деда под Звенигородом.

Семилетний Митя сидит на полу чердака, разглядывая сундук с железными углами. Дед Валентин, в военной гимнастёрке без погон, достаёт камень размером с ладонь. На нём вырезан волк, впившийся зубами в собственный хвост.

— Дед, это волчок? — тянет мальчик руку, но старик отстраняет.

— Время — река, Митя. — Голос деда хрипит, будто говорит сквозь пелену дождя. — Но есть те, кто строит плотины. — Он резко бьёт камнем о сундук. С треском открывается потайное отделение. — Запомни: если увидишь три змеи на печати — беги. Не оглядывайся.

Мальчик трогает резьбу. Палец соскальзывает по гладкому хвосту волка — будто камень живой.

— А почему…

Щелчок.

Реальность вернулась ударом. Дмитрий схватился за висок — там пульсировала боль, будто под кожей шевелились черви. На полу, среди разбросанных документов, лежал конверт из плотной желтой бумаги. На обороте — печать: три змеи, кусающие друг друга за хвосты, образуя кольцо.

— Три змеи… — он прошептал, вспоминая дедово предупреждение. Пальцы дрожали, разрывая конверт. Внутри — киноплёнка с перфорацией, на кадрах:

Кадр 15: Дед в лаборатории, за ним машина с циферблатами. На стене лозунг: «Время работает на коммунизм!»

Кадр 17: Тот же дед, но со шрамом через глаз, стреляет в человека в плаще. Пули зависают в воздухе.

Кадр 19: Пустой подвал. На стене надпись кровью: «Он уже здесь».

Из коридора донёсся скрип — шаги. Медленные, тяжёлые, будто идущий волочит за собой цепи.

— Вы не должны были этого находить. — Мужской голос за спиной звучал, как скрежет металла по стеклу.

Дмитрий рванулся к выходу, но споткнулся о лом. Тот звякнул, вырвав из тишины эхо.

— Кто вы?! — крикнул он, прижимая плёнку к груди. — Что вы со мной сделали?!

В ответ засмеялись. Смех рассыпался на десяток голосов: старики, дети, женщины — все одновременно.

— Сделали? — Голос приблизился, хотя шагов не было слышно. — Ты сам начал это, Дмитрий Валентинович. В 2045-м.

Тень упала на стену — силуэт с рогами, похожими на стрелки часов. Дмитрий метнулся к стеллажу, сбивая банку с химикатами. Жидкость брызнула на пол, и там, где капли смешались с его кровью с порезанной ладони, возник дым — сизый, пахнущий грозой.

— Беги, Митя! — закричал вдруг голос деда из радиоприёмника, который лежал разбитым в углу. — Они хотят замкнуть круг!

Дмитрий рванул наверх, к едва видной полоске света. Сзади раздался хлопок — будто лопнул пузырь времени. Обернувшись, он увидел:

Человек в плаще цвета ртути стоял над коробкой. Его рука, обнажённая до локтя, была покрыта цифровыми татуировками: 1993 → 2015 → 2045. В пальцах дымился «Беломор» — тот самый, с помадным следом.

Когда Дмитрий выбежал на улицу, первые лучи солнца ударили по глазам. В кармане жгло — плёнка плавилась, превращаясь в камень с волком. Где-то вдали завыла сирена.

1993 год, 4:03 утра. Архивный коридор. Сектор «Особый учёт»

Дмитрий прислонился к сырой стене, пытаясь заглушить стук сердца. Плёнка за пазухой жгла кожу — теперь это был камень с волком, тёплый, как живая плоть. Из-за угла, скрипя сапогами по бетону, вышел старик в форме майора-архивиста 60-х: выцветшие погоны, на груди — значок «Отличник архивного дела». Лицо в морщинах напоминало старую карту с неизвестными территориями.

— Молодой человек, — голос звучал, будто из радиорепродуктора военных лет, — вы держите в руках материалы особого хранения.

Дмитрий судорожно сглотнул. Рука сама потянулась к лому в кармане куртки.

— Здесь нет грифа секретности, — он кивнул на смятый лист с чертежами, где вместо шестерёнок красовались славянские обереги. — Видите? Обычные сувениры…

Старик усмехнулся. Его зубы блеснули неестественно белым — будто фарфоровые протезы.

— Грифов здесь много. — Он сделал шаг вперёд, и тень от козырька фуражки скрыла глаза. — Некоторые ставят не чернилами.

Внезапно замигал свет. Люминесцентные лампы затрещали, выбрасывая искры. Дмитрий заметил, что на кисти архивариуса вместо часов — татуировка: три змеи, кусающие собственные хвосты.

— Отдайте, — рука старика протянулась, пальцы с желтыми ногтями дрожали. — Или вы хотите повторить судьбу Субъекта №4?

Внутренний монолог:

«Если это галлюцинация — сейчас он исчезнет. Если нет…»

— А вы знали моего деда? — резко спросил Дмитрий, отступая к аварийному выходу. — Валентина Соколова?

Лампы погасли. В темноте запахло жжёной проводкой и… полынью. Где-то близко зашипело, будто раскалённый металл опустили в воду.

— Знаю всех, кто брал в руки Хронос, — голос зазвучал сразу со всех сторон. — Твой дед был умён. Сжёг дневники. Но забыл про плёнку…

Когда свет моргнул и включился, архивариуса не было. На полу лежал лишь смятый лист с чертежом. Дмитрий поднял его — бумага обожгла пальцы. Вместо механизма теперь был рисунок: мальчик (он сам в 7 лет?) держит камень с волком, а за спиной — тень с рогами-стрелками.

Сирена воздушной тревоги завыла этажом выше.

Где-то упала стопка папок, и листы полетели вниз, образуя в воздухе цифру 15.

Дмитрий выбежал во двор, спотыкаясь о булыжники. В кармане камень пульсировал в такт сердцу. На проходной висел плакат 1986 года: «Слава труду!» — но чья-то рука исправила «труду» на «Хроносу».

1993 год, 4:17 утра. Заброшенный склад у Обводного канала

Дмитрий присел на ржавую трубу, дрожащими руками доставая зажигалку. Пламя вырвалось оранжевым языком, осветив чертеж. В углу листа, между переплетёнными оберегами, виднелись координаты: 59° 57′ с.ш. 30° 19′ в.д. — где-то под Пушкином, если память не врёт.

— Ладно, дед, — он провёл пальцем по цифрам, и чернила вдруг поползли, образуя новые числа: 15:15:15. — Ты там, в прошлом, хоть понимал, во что ввязался?

Из темноты донёсся гул — низкий, вибрирующий, будто гигантский камертон ударили под землёй. По стенам поползли трещины, складываясь в руну ᛇ. Дмитрий вскочил, прижимая лист к груди.

— Хватит! — крикнул он в пустоту, и эхо вернулось искажённым: «…вас-с-с… тит-т-т…»

Где-то за спиной хрустнул лёд. Обернувшись, он увидел её — собаку. Нет, волка. Зверь стоял, не мигая, с шерстью цвета ночного неба. В глазах отражались не огоньки зажигалки, а… циферблаты.

— Иди к чёрту, — прошептал Дмитрий, пятясь к выходу. — Я же не верю в эту хрень.

Волк оскалился. Вместо клыков — стальные шестерёнки. Из пасти вырвался звук, смесь рычания и боя курантов.

Внутренний монолог:

«Координаты. Надо добраться туда до 15:15. Это ключ. Это…»

Он рванул дверь на улицу. Первый снег 1993 года кружился в воздухе, но…

Хлопья замерли на полпути к земле, будто кто-то нажал паузу. Напротив, у киоска «Союзпечать», застыл мальчик с мороженым «Лакомка» — ванильная шапка не успела упасть на асфальт. Где-то вдалеке завыла собака. Или волк. Или сама земля.

Дмитрий сделал шаг в неподвижный мир. Снежинка перед его лицом дрогнула — в ней отразилось лицо со шрамом. Его лицо. Из 2045-го.

«Время пошло», — прошептали ему часы на башне вокзала, хотя стрелки не двигались.

Часть 1: Тени прошлого

Глава 1: Архив

Дмитрий раздавил окурок в жестяной банке из-под «Колы», где уже плавали десятки таких же. На экране компьютера, заляпанном отпечатками пальцев, пульсировали формулы: Δt=√ (15²−x², парадокс ᛇ → нестабильность. Курсор мигал, будто насмехаясь над его попытками математически объяснить рычащих волков из прошлой недели. Он швырнул коробку от пиццы в угол — ломтики салями выскользнули, образовав на полу масляный узор, слишком похожий на ту самую руну.

— Грифы не чернилами… — проворчал он, разглядывая плёнку. Печать трёх змей на конверте оставила на подушечке пальца красный след, будто укусила крошечная гадюка. — Дед, если ты там есть… Хоть знак дай, а?

В ванной, где вместо шампуней стояли баночки с проявителем, Дмитрий закрепил плёнку прищепкой. Красный свет лампы окрасил кафель в цвет венозной крови.

— Вот и твоя лаборатория, профессор, — он плеснул раствор в кювету, и жидкость зашипела, выпуская клубы пара с запахом горького миндаля. — Только вместо Нобелевки — побег из психушек.

Плёнка дёрнулась, как живая. Вместо кадров проступили руны — пятнадцать извивающихся символов, сплетённых в змеиный круг. Последняя, ᛇ, светилась ядовито-синим, как в том подвале.

— Бред! — Дмитрий потянулся вытащить её, но плёнка обвила запястье, холодная и липкая. Там, где царапина от архивариусовых ногтей сочилась кровью, по коже поползло синее пятно.

Воспоминание врезалось, как нож:

Архивариус, его пальцы с татуировкой трёх змей, сжимают горло: «Ты думаешь, время линейно? Дед твой тоже так думал. Пока не нашёл их плотину».

— Отцепись, гадина! — Дмитрий дёрнул рукой, и плёнка со свистом вонзилась в зеркало. Осколки, падая, отразили не его лицо — мужчину со шрамом через глаз. Тот поднёс палец к губам: «Тише. Они слышат сломанные часы».

Капающий кран отбивал ритм: 15 ударов, пауза, снова 15.

За стеной скрипнул лифт. Пустой. Как всегда в эти часы.

— Покажитесь! — крикнул Дмитрий, сжимая в кулаке окровавленную плёнку. — Или вы только по подвалам шаркать умеете?

В ответ завыла вентиляция. На экране компьютера формулы сменились на дрожащее БЕГИ.

Когда он вернулся, фото деда лежало лицом вниз. Стекло треснуло ровно по шраму, которого у Валентина Соколова никогда не было. А на столе, среди корок от пиццы, дымился «Беломор» — будто его только что придавил чей-то невидимый сапог.

Телефонный звонок разрезал ночь, как лезвие. Дмитрий вздрогнул, смахнув со стола пустую бутылку «Балтики». На часах — 3:15. Трубка леденила ладонь.

— Вы играете с огнём, Соколов, — голос напоминал скрип несмазанных шестерён. — Сожгите это. Или ваша история закончится… раньше, чем вы успеете её прочитать.

В окне, затянутом дождевыми струями, мелькнула тень — высокий силуэт в плаще и шляпе с полями, словно сошедший с фото 40-х. Лицо скрывала маска: вместо глаз — стрелки, на месте рта — римские цифры XV.

— Кто вы? — Дмитрий сжал в кулаке дневник деда, откуда только что выпал медальон. Бронзовый волк на нём оскалился, впиваясь зубами в стрелу. — Что вам от меня нужно?

— Мы уже взяли твоего деда, — в трубке щёлкнула зажигалка. — И жену. И ту рыжую стюардессу из 2012-го… — Пауза, вдох дыма. — Сожги плёнку. Или следующий звонок будет из 1941-го. Ты же знаешь, что там происходит?

Линия умерла. Дмитрий швырнул трубку, и она, ударившись о стену, разлетелась на части. Из дневника, упавшего на пол, выскользнула газетная вырезка 1945 года: «Победа!» — но вместо Сталина на фото красовался гигантский механизм с оберегами.

— Храни время — сохранишь себя, — прочитал он вслух надпись на обороте медальона. Гравировка горела, будто только что выжжена. — Дед, ты что, ключ от ада мне подбросил?

Тень за окном приблизилась. Теперь сквозь стёкла виднелись её руки — пальцы, обмотанные лентой киноплёнки, с печатью трёх змей.

— Проваливай! — Дмитрий рванул шнур жалюзи. Стекло задрожало, и в его отражении мелькнул другой кабинет: облупленные обои, пишущая машинка «Ундервуд», за столом — молодой Валентин Соколов. Дед поднял голову, будто сквозь годы услышал его.

— Митя? — голос прозвучал из 1947-го, эхом раскатившись по квартире.

Жалюзи захлопнулись. На полу, рядом с газетой, лежал медальон — теперь он светился кроваво-красным, как будто волк ожил. За окном заревел мотор: чёрная «Волга» ГАЗ-21, которой не должно быть в 1993-м, рванула с места, оставив на асфальте следы в виде числа 15.

— Дед, — Дмитрий прижал медальон к фотографии на стене, где Валентин стоял у аппарата с циферблатами, — они говорят, ты сжёг дневники. Но оставил подсказки. Почему?

Ветер ворвался в форточку, принеся запах гари и голос из репродуктора 40-х:

«…потому что огонь не уничтожает — он… переносит…»

На часах стрелки дёрнулись, замерли на 15:15. За окном, где только что стояла тень, валялась потрёпанная газета. В ней статья о «подвиге советских учёных», а вместо текста — ряды рун, сплетённых в змеиный узел.

Дмитрий щёлкнул зажигалкой, поднося огонь к странице дневника. Строки, написанные рукой деда, плясали в дрожащем свете:

«12.09.1948. Субъект №3 после сеанса в „Зеркале“ орал, что рубился с татарами у стен Кремля. Бред? Но грязь на его сапогах… Лабораторная собака, понюхав, скулила три дня. Анализ показал: в составе — пепел церквей XV века».

— Дед, ты там с календарем дружил? — Дмитрий хрипло рассмеялся, сжимая медальон с волком, который теперь висел на его шее. Зубья шестерёнок впились в ладонь. — Лаборатория №15, «Зеркало»… Да ты в секту шаманов записался, что ли?

Настольная лампа мигнула, и тень от медальона метнулась по стене — волк на мгновение ожил, повернув голову к окну. За стеклом, в кромешной тьме, что-то щёлкнуло, словно взводили курок.

— Не начинай, — проворчал Дмитрий, но рука сама потянулась к зажигалке. Внезапно в кружке с кофе, стоявшей на краю стола, заколебалось отражение: всадник в кольчуге, за ним — дым пожарищ над деревянным Кремлём.

— Хватит! — Он швырнул кружку, и чёрная жидкость растеклась по полу, образуя контуры крепостных стен. — Галлюцинации? Серьёзно? Да я тебя…

Свет погас. Темнота вдавила его в кресло. Где-то слева скрипнула половица — медленно, как будто на неё наступил человек в сапогах, полных древней грязи.

— Кто здесь? — Огонь зажигалки вырвался с треском, осветив фигуру в рваном бушлате. На груди незнакомца висел медальон-волк, но его зубы были чёрными, будто обугленными. Лицо скрывала тень, а на запястье красовалась татуировка: ᛇ, обвитая змеёй.

— Субъект №4, — голос звучал так, будто сквозь слои пепла. — Твой дед называл нас «зеркалами». А ты… ты просто крыса в колесе.

— Вампиры из прошлого, блять, — Дмитрий отшатнулся, задев полку. Фотография деда грохнулась на пол, и из-под разбитого стекла выскользнула записка: «Митя, сожги дневник. Они следят».

Скрип повторился — теперь за спиной. Дмитрий резко обернулся, и зажигалка осветила пустоту. Но на полу, в луже кофе, отражался другой кабинет: кирпичные стены, керосиновая лампа, череп в ржавых доспехах на столе.

— Храни время, — прошипел незнакомец, растворяясь во тьме. — Или оно сотрёт тебя, как стирают ошибки.

Ветер ворвался в форточку, принеся запах гари и обрывки криков: «За Дмитрия! За землю русскую!». На столе, где секунду назад лежал дневник, теперь дымилась проржавевшая пряжка с выбитой датой: 1380.

— Ты думаешь, это сон? — Голос «Субъекта» прозвучал из всех углов сразу, как эхо из колодца. — Валентин тоже так думал. Пока не нашёл в зеркале свой труп с пулей в виске.

— А ты? — Дмитрий сжал пряжку, и в пальцах запеклась кровь — то ли его, то ли воина Мамая. — Ты и есть то самое «Зеркало»?

Ответом стал хруст костей — то ли под сапогами призрака, то ли в далёком 1948-м, где дед записывал в дневник: «Субъект №4 исчез. Нашли только медальон… с волком, пожирающим стрелу».

Когда свет вернулся, на полу лежала княжеская хоругвь, пробитая стрелой. Её древко было обмотано лентой из дневника деда — той самой страницей от 12.09.1948.

Свет фонаря на телефоне дрожал, как испуганный зверёк. Дмитрий шагнул на кухню, и крошево битого стекла хрустнуло под ботинком. Холодильник стоял распахнутый, его свет давно погас. По полу растекалось молоко — три идеальных круга, как следы гигантских часовых колёс. Над ними, на стене, кетчуп выводил кривоватую надпись: «Не впускай прошлое». Буква «о» в слове «прошлое» капала, словно кровь из раны.

— Ну конечно, — Дмитрий ткнул пальцем в лужицу, и отражение в молоке дёрнулось. Вместо его лица мелькнула тень в циферблатной маске. — Опять ваши детские игры? Прятки через века?

Он достал медальон с волком, который теперь висел на шее. Бронза была ледяной.

— Дед, если это ты шалишь… — начал он, но замолчал. В луже молока, рядом с кругами, проступили цифры: 15-9-1947. Дата из дневника.

Телефон в кармане завибрировал, заставив его вздрогнуть. Незнакомый номер.

— Алло? — голос сорвался на хрип.

— Это Волкова. Анна Волкова, — ответила женщина. Звучало так, будто она курила, не отрываясь от разговора. — Вы расследуете исчезновение артефактов из музея Соколова.

— Я не коп, — Дмитрий прищурился, разглядывая надпись на стене. Буквы теперь складывались в руну ᛇ, как на плёнке. — Просто убираю мусор за дедом.

— Мусор? — Анна фыркнула. — Вчера из хранилища украли медальон XV века. Волк, пожирающий стрелу. Звучит знакомо?

Дмитрий сжал свой медальон так, что зубья впились в ладонь. За её спиной в трубке послышался скрип — точь-в-точь как скрип половиц в его квартире.

— Вы сейчас где? — спросил он, подходя к окну. Напротив, под фонарём, стояла женщина в кожаной куртке. В одной руке — телефон, в другой — пистолет.

— У вас под окном. И да, — она подняла оружие, целясь в тень за его спиной, — стреляю в призраков.

Выстрел оглушил. Стекла задрожали, и тень в циферблатной маске рассыпалась, как пепел.

— Волкова, вы ебанутая? — Дмитрий пригнулся, но Анна уже шла к подъезду, не отрывая ствол от темноты.

— Ваш дед украл у Хроноса ключ, — её голос в трубке слился с реальным, эхом разносясь по лестничной клетке. — Теперь они хотят его назад. Или вашу жизнь.

— А вы кто? — он распахнул дверь, и она вошла, пахнущая порохом и жасмином. — Рыцарь во времени?

Анна подняла руку. На запястье — татуировка: три змеи, кусающие собственные хвосты.

— Я та, кто чистит их следы, — она ткнула стволом в молочные круги на полу. — Эти кольца — метка. Три дня у вас есть, пока они не прорвались.

— Прорвались? Куда?

— Сюда. — Она наклонилась, и в луже молока отразился не её глаз, а чёрная бездна с мерцающими точками-звёздами. — В 1947-й ваш дед открыл дверь. Теперь Хронос хочет закрыть её… вместе с вами внутри.

— Зачем вы мне помогаете? — Дмитрий заблокировал дверь, пока Анна осматривала квартиру.

— Ваш дед украл не ключ, — она повернулась, и в глазах мелькнуло что-то древнее, как сама руна. — Он украл их время. А я… возвращаю долги.

— Какие долги?

— Те, что взяла моя прабабка в 1947-м. — Анна достала из кармана фото: лаборатория №15, дед Валентин и девушка с татуировкой трёх змей. — Она была его «Субъектом №1». И ваша очередь, Соколов.

Когда она ушла, оставив на столе гильзу, Дмитрий поднял её. На металле виднелась гравировка — год 1380. А в холодильнике, среди пустых бутылок, зашипела плёнка, сворачиваясь в руну.

Дмитрий прижал ладонь к странице дневника, где старославянские руны сплетались в паутину, словно пытаясь утащить его вглубь бумаги. «ᛇ… ᚦ… ᛟ» — символы пульсировали, как живые. В ушах зазвучал голос деда, будто пробивающийся сквозь толщу лет:

«Это не буквы, Митя. Это ключи. Один неправильный поворот — и дверь захлопнется навек».

— Захлопнется, блять, — проворчал он, вонзая карандаш в руну ᛇ. Чернила расплылись, превратив символ в змею, кусающую собственный хвост.

Флешбек: 1986 год.

Солнечный луч пробивался сквозь пыльные шторы дачи, освещая деревянную дощечку с выжженными рунами. Мальчик-Дмитрий водил по ней пальцем, а дед Валентин, в потёртом кардигане, поправлял очки:

— Вот видишь? — его шершавый палец замер на ᛟ. — Это не «звезда». Это врата. Повернёшь против солнца — попадёшь туда, где время течёт вспять.

— А если вот так? — Митя крутанул дощечку, и тень от неё легла на стену в виде волка с раскрытой пастью.

Дед резко схватил его за запястье. В глазах старика мелькнул страх, который мальчик тогда не понял:

— Не играй с тем, что не можешь закрыть.

Настоящее.

— Закрыть, говоришь? — Дмитрий вырвал из дневника страницу с рисунком Камня Велеса — трезубец, обвитый рунами. В прологе дед называл его «сердцем Хроноса». — Да ты сам всё запустил, старик…

На столе, рядом с разобранным медальоном, лежала фотография: он, дед, а на заднем плане — тот самый камень, вмурованный в стену дачи. Дачи, которая сгорела дотла в 1991-м.

Лампа погасла. По стене поползли тени — не от мебели, а от чего-то с множеством щупалец.

— Опять? — Дмитрий чиркнул зажигалкой, но огонь выхватил из тьмы лишь край стола… и руку в чёрной перчатке, сжимавшую нож с гравировкой XV.

— Стоп, — прошипел голос за спиной. — Положи схему.

Он рванулся в сторону, задев стакан. Вода хлынула на страницу, и чернила поплыли, образуя новые символы: «1986» и «15:15».

— Вы опоздали, — Дмитрий поднёс зажигалку к бумаге. Страница вспыхнула синим пламенем, осветив агента Хроноса — его маска с римскими цифрами треснула, обнажив обугленную кожу.

— Ты сжёг… — начал агент, но Дмитрий перебил, тыча в него огнём:

— Огонь не уничтожает. Он переносит. Дед научил.

Пламя перекинулось на агента, и тот рассыпался в пепел. Его крик эхом отозвался в 1986-м: на даче завыла сирена, а дед, прижимая внука к груди, шептал:

«Камень Велеса — не артефакт. Это ловушка. Он показывает путь только тем, кто готов потерять всё».

— Ты думал, сжёг схему? — Голос Анны прозвучал из темноты, когда свет вернулся. Она стояла на пороге, её пальцы сжимали гильзу с гравировкой 1380. — Огонь лишь переносит информацию. Теперь она в тебе.

— Как в деде? — Дмитрий поднял с пола пепел, сложившийся в руну ᛟ.

— Хуже. — Анна шагнула ближе, и в её глазах отразились языки синего пламени. — Теперь ты и есть дверь.

Она бросила на стол фотографию: та же дача, но на фоне Камня Велеса стоял он сам — взрослый, с медальоном-волком на шее. Дата в углу: 15.09.1993.

— Координаты, — прошептал Дмитрий, разглядев цифры на обороте: 56.8347° N, 35.9085° E. Место, где время начало рваться.

Когда Анна исчезла, оставив запах жасмина и пороха, Дмитрий прижал ладонь к груди. Под кожей пульсировал символ — руна ᛇ, выжженная пламенем из прошлого.

Часы на стене зашипели, как раскалённый металл в воде. Стрелки дёрнулись и поползли влево — сначала минуты, потом часы. Дмитрий вскинул голову, и в этот миг его отражение в зеркале дрогнуло. Вместо растянутого свитера и джинс — гимнастёрка с потёртыми петлицами, на груди медальон-волк, но уже с трещиной, будто его прошили пулей.

— Ты… — он шагнул к зеркалу, но «тот» Дмитрий из 1940-х тоже двинулся навстречу. Их пальцы почти соприкоснулись через стекло, когда часы пробили трижды. Звук гудел, как сирена воздушной тревоги.

— Они уже здесь, — прошелестело за спиной, и дыхание коснулось шеи ледяным лезвием.

Дмитрий рванулся к столу, где дневник деда сам раскрылся на странице с чертежом. Механизм «Хронос» — шестерни, сплетённые с рунами, в центре пустота в форме Камня Велеса. Буквы под схемой плавились, превращаясь в предупреждение:

«Не дай им собрать ключи. Иначе 1380-й станет твоим 1993-м».

— Собрать? — он схватил медальон, и бронза впилась в ладонь, как зубы. — Какие ещё ключи?

Зеркало треснуло. В щели, как дым из бункера, просочилась чёрная субстанция. Она поползла по стене, оставляя следы в виде дат: 1941… 1380… 1993. Дмитрий отпрянул, наступив на лужу кофе — отражение в ней показало деда Валентина в лаборатории №15. Тот что-то кричал, тыча пальцем в камеру наблюдения, но звук дошёл только сейчас:

— Митя! Закрой…

Грохот. В квартире сдвинулась стена — не физически, а словно плёнка реальности смялась. На её месте возникла траншея: землянка, ящики с патронами, солдат в рваной форме с медальоном-волком на шее. Тот поднял голову, и Дмитрий узнал свои глаза, но с ожогами по краям, будто от вспышки ядерного взрыва.

— Ты видишь их? — солдат-двойник сорвал с шеи медальон и швырнул через разлом. — Лови! Они в…

Стекло окна взорвалось. Дмитрий упал на пол, прикрывая голову руками. Когда поднялся, траншея исчезла, а на груди лежал обгоревший медальон. Вмятины на нём совпадали с его собственным, как оттиск печати.

— Собираешь пазл, Соколов? — Анна Волкова стояла в дверях, её пистолет дымился. За спиной у неё метались тени в циферблатных масках. — Это не ключи. Это части тебя в разных эпохах.

Она выстрелила в зеркало, и осколки полетели, замедленно вращаясь. В каждом — отражение:

— Мальчик на даче с дощечкой рун (1986).

— Солдат, зажимающий рану на Куликовом поле (1380).

— Старик в лаборатории, стирающий плёнку с записью «Субъект №4» (1948).

Дмитрий схватил чертёж «Хроноса», и бумага впилась в пальцы, как наждак. Схема ожила — шестерни завертелись, выжигая на его руке руну ᛟ.

— Что… — он попытался стряхнуть чертёж, но тот прирос к коже.

— Поздно, — Анна перезаряжала пистолет, не сводя глаз с теней. — Ты стал мостом. Теперь они пройдут через тебя. Все.

На стене, где висели часы, проступила кровавая надпись:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В 1380-й»

Когда тени навалились, Дмитрий успел разглядеть в их пустых глазницах отблески — тысячи медальонов-волков, звеньев одной цепи, смыкающейся вокруг его горла.

Дмитрий впился ногтями в край стола, когда часы вновь заскрежетали, выплёвывая стрелки на пол. 23:17 превратилось в 09:48, а в зеркале, за спиной, мелькнула тень в форме гробового венка.

— На хуй, на хуй, на хуй… — забормотал он, сгребая в рюкзак всё, что попадалось под руку. Дневник деда, пахнущий горелой бумагой и ладаном. Камень с волком — тот самый, что лежал на даче в 1986-м, теперь покрытый трещинами, будто его грызли десятилетиями. Ключ-медальон, холодный как трупный палец.

За окном хрустнул гравий. Чёрный «Волга» без номеров замер у подъезда, стекла затемнены до состояния ночи. Из выхлопной трубы валил дым, слишком густой, слишком чёрный — как из печи крематория.

— Сука, уже тут, — Дмитрий рванул шнурок рюкзака, и в этот миг зеркало в прихожей застонало. Стекло побелело, словно покрылось инеем, а в глубине проступил силуэт архивариуса из пролога. Тот самый старик в очках с треснувшей линзой, который передавал деду папку с грифом «Хронос-Δ».

— Поздно, — сказал архивариус, и его голос скрипел, как несмазанные шестерни. — Они уже в коридоре.

— Кто, блядь, «они»? — Дмитрий швырнул в зеркало камень с волком. Стекло треснуло, но вместо осколков посыпались фотографии: он сам, повешенный на часах Спасской башни (дата: 1993-09-16), Анна Волкова с пустым взглядом, стреляющая в ребёнка (дата: 1947-03-12), дед Валентин, замурованный в стену лаборатории.

Архивариус покачал головой, и его отражение распалось на цифры: 1380… 1941… 2025…

— Ты — ошибка, которую исправят, — прошипело из всех углов сразу.

За дверью взвыла сигнализация. Дмитрий рванул на кухню, выбил окно рамой и вылез на пожарную лестницу. Холодный ветер ударил в лицо, пахнущий гарью и… полынью. Снизу, со двора, донёсся скрежет металла — чёрная «Волга» начала трансформироваться, кузов расползаясь в паутину из шестерёнок и проводов.

— Эй, Соколов! — крикнул женский голос сверху. Анна Волкова свесилась с крыши, её кожаная куртка хлопала на ветру, как крылья ворона. — Прыгай ко мне, если не хочешь стать частью их механизма!

— Да вы все ебнутые! — Дмитрий полез вверх, но лестница затряслась. Снизу, сквозь решётки, прорвалось щупальце из масла и часовых пружин. Оно схватило его за лодыжку, впиваясь в кожу цифрами: 15-9-1993.

— Отсоси, урод! — Он выхватил медальон и ткнул им в щупальце. Бронза вспыхнула, и механизм взвыл, рассыпаясь в ржавую пыль.

Анна поймала его за руку, когда он перекинулся на крышу. Её пальцы были холоднее стали.

— Рюкзак! — рявкнула она, выхватывая у него сумку. — Ты тащил это, как святыню, а там…

Она расстегнула молнию, и оттуда выпал дедов дневник. Страницы сами раскрылись на схеме «Хроноса», но теперь вместо чертежа был чёткий текст:

«Субъект №4 (Дмитрий Соколов) — критическая аномалия. Ликвидировать до синхронизации эпох (16.09.1993)».

— Господи, — Анна уставилась на него. — Ты даже не человек. Ты…

— Что? — Дмитрий вырвал дневник. — Говори!

— Ты интерфейс. Живой ключ, который твой дед вставил в дверь времени. И сейчас… — Она замолчала. Снизу, из расплавленной «Волги», выползли три фигуры в циферблатных масках. Их пальцы были стрелками.

— Сейчас они вырежут тебя, как чип, — закончила Анна и выстрелила в ближайшего агента. Его голова разлетелась на шестерёнки, но остальные двое уже карабкались на крышу.

— Ты знал! — Дмитрий прижал Анну к вентиляционной шахте, когда агенты начали стрелять. — Что я… это…

— Знала, — она вырвалась, стирая кровь с губ. — Но если я тебя прикончу, они получат доступ ко всем эпохам сразу.

— Значит, я живой проклятый портал?

— Хуже. — Анна перезарядила пистолет. — Ты — часы Судного дня. И стрелки уже на 23:58.

Когда они прыгнули на соседнее здание, Дмитрий услышал за спиной голос архивариуса, вплетённый в вой сирены:

«Беги, Митя. Но куда? Ты же сам — ловушка».

Дмитрий врезался в мусорный бак, едва уворачиваясь от выстрела. Пуля срикошетила от кирпича, осыпав его искрами. Чёрные тени с циферблатами вместо лиц скользили по стенам, их пальцы-стрелки царапали бетон, оставляя борозды с датами: 1380… 1943… 1993…

— Беги, кретин! — Анна тащила его за рукав, её пистолет дымился. — Они не люди! Их не убьёшь, только замедлишь!

— Замедлить, блять? — Дмитрий споткнулся о булыжник, выложенный ещё при царе-ублюдке. — У них ноги из пружин!

Он рванул в узкий переулок за Гостиным двором, где фонари давно погасли. Тени агентов отбрасывали свет сами — мертвенно-синий, как на рентгене. Запахло серой и перегоревшим маслом.

— Сюда! — Анна толкнула его в арку, заваленную ящиками. — Церковь… Ищи дверь!

Стена XVI века обвалилась, обнажив кирпичи с клеймами мастеров-«государевых каменщиков». Дмитрий пролез в щель, разодрав руку о ржавую арматуру. Внутри пахло сыростью и… миррой. Как в детстве, когда дед водил его в храм перед опытами.

— Ты уверена, что они не зайдут сюда? — прошипел он, чиркая зажигалкой.

Пламя выхватило из тьмы лик Христа, стёртый до дыр пулями. А ниже — фреска: три змеи, сплетённые в кольцо, пожирающие собственные хвосты. На их чешуе светились руны: ᛇ, ᚦ, ᛟ.

— Блядь, — Дмитрий прикоснулся к фреске. Камень был тёплым, как живой. — Это же символы из дневника…

— Не трогай! — Анна схватила его за запястье, но поздно. Змеи дрогнули. Чешуя зашевелилась, превращаясь в буквы старославянского устава:

«Страх — ключ. Страх — дверь. Страх — пища для Хроноса».

Своды церкви застонали. Сверху посыпалась штукатурка, открывая граффити XX века: «Здесь был Вася. 1947» и… свежие буквы крови: «Субъект №4, беги».

— Твою мать, — Дмитрий отпрянул. — Это дед писал…

— Нет, — Анна прицелилась в дверной проём, где замелькали синие огни. — Это ты написал. В 1947-м.

Зажигалка погасла. В темноте зашипели голоса, накладываясь друг на друга:

«Митя, закрой дверь!» (дед, 1986)

«Стрелки сходятся…» (архивариус, 1993)

«Не дай им собрать нас!» (солдат-двойник, 1943)

— Что за пиздец… — Дмитрий прислонился к стене, но та подалась, открывая лаз в подвал. Внизу, в сырости, лежали кости в рваной форме НКВД. В руке скелета — медальон-волк, идентичный его собственному.

— Смотри, — Анна подняла проржавевший жетон. Номер: №4. — Ты везде. Ты…

Выстрел. Пуля пробила череп скелета, разнеся его в прах. Агенты ворвались в церковь, их маски-циферблаты мигали, как таймеры.

— Беги в подвал! — Анна вытолкнула его в лаз, сама оставаясь прикрывать отход. — Ищи камни!

Дмитрий спустился по скрипучим ступеням. Стены подвала были исписаны теми же рунами, что и фреска. В центре — алтарь из чёрного гранита. На нём три камня с вырезанными змеями.

— Нет, — он шагнул назад. — Это же…

Голос деда прорезал пространство, будто из радиоприёмника:

«Камни Велеса не артефакты. Они — части тебя, разбросанные по времени».

Первый камень засветился. На его поверхности проступило слово:

«Страх».

— Ты думал, случайно сюда попал? — Анна кричала сверху, стреляя в агентов. — Это ловушка деда! Он тебя сюда привёл!

— Зачем?! — Дмитрий прижимал кровоточащую руку с камнем.

— Чтобы ты собрал себя! И закрыл временной разрыв!

— А если не соберу?

— Тогда 1380-й станет началом конца! Всех эпох!

Когда сверху донеслись крики Анны, Дмитрий схватил камень. Змеи ожили, впиваясь зубами в ладонь, и время в подвале остановилось.

Глава 2: Пропажа

Утро, Государственный исторический музей

Утренний свет лился через высокие окна музея, подсвечивая пыль, будто золотую паутину. Анна Волкова щёлкнула каблуками по мраморному полу, её тень резко била по витринам, как нож. Строгий костюм сидел на ней, как броня, а взгляд метал искры — сегодня она была не охотником, а тем, кого загнали в угол.

— Вот здесь, — охранник, толстый мужик с лицом заправского алкаша, тыкал пальцем в осколки стекла. — Сигналка орала как резаная в 03:15. Прибежал — хуй там. Никого.

Анна присела, игнорируя его перегар. Витрина с иконой «Спас Ярое Око» (XVI век) была разбита не взломщиком, а будто изнутри — стекло выгнулось наружу, как лепестки мертвого цветка. На бархатной подушке остался лишь силуэт иконы, будто её вырезали лазером.

— Камеры? — она провела пальцем по краю стекла. Порезы. Чистые. Слишком чистые.

— Не фиксировали нихуя, — охранник заёрзал. — Только помехи такие… белые шумы. Как в старых телеках.

— Белые шумы, — Анна встала, смотря ему прямо в прыщавое лицо. — И ты, блядь, даже не подумал позвонить в отдел аномалий?

— Я… я думал, глюки системы…

— Думал. — Она резко развернулась к витрине, доставая из кармана УФ-фонарик. — Тебе бы вместо мыслей кофе залить в черепную коробку.

Луч выхватил из темноты следы: у стены, в углу, мерцал голубоватый порошок. Как звёздная пыль, но с примесью ржавчины. Анна наклонилась, касаясь пальцем. Частицы прилипли к коже, жгли как сухой лёд.

— Что это? — охранник потянулся потрогать, но она резко отшвырнула его руку.

— Твоя зарплата, если не заткнёшься. — Она соскребла порошок в пробирку, и тот зашипел, выпуская дымок с запахом… горелой кожи. Точь-в-точь как в лаборатории №15, когда дед Дмитрия испарял «образец №3».

— Слушай, — охранник задрожал, — может, это террористы? Или…

— Или хуй с горы, — Анна выпрямилась, разглядывая потолок. Там, где сходились лепные розетки, висел паук — не живой. Металлический, с циферблатом вместо брюшка. Стрелки показывали 03:15.

— Эй, — она толкнула охранника локтем, — это ваши «декоры»?

— Чего? — мужик покраснел. — Нет, мы…

Паук дёрнулся. Лапки заскрежетали, поворачивая тело к Анне. Из циферблата вырвался луч света, проецируя на стену кадры:

Тёмный зал. Тени с циферблатами вместо лиц несут икону. Одна из них — с медальоном-волком на шее.

— Сука, — Анна выхватила пистолет. — Это же Соколов…

Кадры дернулись. Тени повернулись к камере. Та, что с медальоном, подняла руку — и экран взорвался белым шумом.

— Вы видели это? — Анна впилась взглядом в охранника.

— Н-нет… Я…

— Выйди. — Её голос стал тише и опаснее. — И если проронишь хоть слово — твои дети будут учить историю по комиксам. Понял?

Охранник кивнул и побежал, шаркая подошвами. Анна приложила ладонь к стене, где светился проекция. Штукатурка была холодной, но под пальцами проступили буквы, словно кто-то писал невидимыми чернилами:

«ОНИ ЗДЕСЬ. ИКОНА — КЛЮЧ. 1380»

— Блядь, Дмитрий, — она сжала кулак, сдирая кожу о шершавую поверхность. — Что ты натворил…

В кармане завибрировал телефон. Сообщение от архивариуса:

«Проверь подвал. Там найдёшь то, что искала в 1947-м».

Анна спустилась в хранилище, её фонарь выхватил пустую раму иконы. На полу — кровавый след, ведущий к вентиляции. И на решётке, как метка, висел тот же ржавый паук, стрелки которого показывали 03:15.

— Ты вообще понимаешь, что эта икона — не просто картинка? — она прошипела в пустоту, словно обращаясь к самому зданию. — Здесь дата 1380! Ты в курсе, что в этом году было?

Из темноты донёсся скрежет — будто кто-то перематывал плёнку. Анна навела фонарь на вентиляцию. Внутри, среди пыли, лежал обгоревший блокнот с её же подписью: «А. Волкова, 1947».

— Нахуй… — она потянулась за ним, но металл решётки вдруг сжался, едва не отхватив пальцы. — Так значит, это правда. Ты и тогда влип, идиот.

Когда она развернула страницу блокнота, чернила ожили, выстроившись в предложение: «Не доверяй себе. 1947-й — ложь».

Анна присела на корточки, вцепившись в обгоревший клочок пергамента. Чернила на нём пульсировали, как вены, складываясь в знакомые руны: ᛇ, ᚦ, ᛟ. Рядом валялся окурок с отпечатком губ — слишком свежий для пыльного подвала.

— Опять ты… — она выхватила блокнот, листая страницы до фото. Снимок, сделанный в 1947-м: та же церковь, те же три змеи на стене, но вместо алтаря — яма с костями в форме свастики. «Субъект №4 ликвидирован. Эксперимент повторён».

— Третья кража за месяц, — Анна ударила кулаком по стене. Штукатурка осыпалась, открывая граффити: «1380. 1947. 2025. Сходится». — Одни и те же знаки… Как будто кто-то сводит нас в одной точке.

Из темноты донесся скрип. Она резко обернулась, направляя фонарь на дверной проём. Тень в чёрном плаще мелькнула за углом, плавно, как дым. Но не успела она шагнуть в погоню, как охранник, краснолицый и запыхавшийся, ввалился в подвал.

— Волкова! — он махал руками, будто отбивался от пчёл. — Тут… в архиве… ещё одна пропажа!

— Что? — Анна впилась в него взглядом. — Говори быстрее, а то я тебе язык отрежу и сама прочитаю!

— Карта! — охранник икнул от страха. — Карта Москвы 1380 года… исчезла! Стекло целое, а её хуй там!

Она уже бежала по лестнице, сжав пергамент в кулаке. В архиве пахло гарью и… полынью. Витрина с картой XIV века сияла пустотой, будто её никогда не заполняли. Но на стекле — отпечаток ладони. Маленький, детский.

— Нет, — Анна прикоснулась к стеклу. Холод пронзил пальцы, и перед глазами вспыхнул образ: мальчик в рваной рубахе, с медальоном-волком на шее, прижимает карту к груди. Дмитрий. Но ему не больше десяти лет.

— Вытри слюни и смотри! — она рванула охранника за галстук, тыча его лицом в витрину. — Видишь это? Это не взлом. Это он взял её. Сквозь время.

— Кто?! — охранник захрипел.

— Тот, кого вы все зовёте призраком! — Анна вытащила нож, сдирая со стены афишу выставки. Под ней — свежая надпись кровью: «Ищи в Куликовом поле. Они уже копают».

— Куликово поле? Это ж…

— 1380 год, да, — она перебила. — Битва с Мамаем. Там сейчас не поле, а ад на земле. И если они найдут то, что ищут…

Тень в плаще возникла снова — теперь в конце коридора. Плащ колыхался, будто его ткань была соткана из чёрных дымовых колец. Анна рванула вперёд, но охранник ухватил её за рукав.

— Нельзя! Там же…

— Отпусти, кретин! — она ударила его рукояткой ножа по пальцам. — Это не человек! Это агент!

Плащ исчез за углом. Анна, спотыкаясь о разбросанные папки, влетела в зал с гобеленами. И замерла. На стене висел тот же гобелен, что и в церкви: три змеи, пожирающие время. Но теперь между ними был вплетён силуэт мальчика с медальоном.

— Дмитрий… — она прошептала. — Ты что, и здесь…

Сзади раздался смех. Сухой, как треск старых часов. Тень в плаще стояла в трёх метрах, её лицо скрывал капюшон. Но из рукава выскользнула кисть — не из плоти, а из спрессованного пепла.

— Волкова, — голос звучал, будто из радиоприёмника с помехами. — Ты опоздала. Они уже переписали 1380-й.

— Кто вы?! — Анна выхватила пистолет, целясь в центр капюшона.

— Мы — исправление, — пепельная рука поднялась, указывая на гобелен. Змеи начали двигаться, вытягиваясь из ткани. — А ты — ошибка.

— Ты думаешь, пули остановят нас? — Тень склонила голову, пока Анна перезаряжала пистолет. — Мы вшиты в само время. Убьёшь одного — десять встанут.

— Заткнись! — она выстрелила ещё раз, попав в стену. — Я вас всех перестреляю, даже если придётся пройти через каждую чёртову эпоху!

— Уже проходила, — агент рассыпался в пепел, смеясь. — И проиграла.

Выстрел. Пуля пробила плащ, но вместо крови хлынул чёрный песок. На полу осталась лужа пепла и… медальон-волк, покрытый ржавчиной.

Когда Анна подняла медальон, на его обратной стороне проступила дата: 1380-09-16. За окном музея загрохотали колокола, хотя в Москве их не звонили с 1917-го.

Офис редакции

Офис редакции пах затхлостью старых газет и страхом. Сергей Петрович, шеф с лицом заправского алкаша, сидел, уткнувшись в папку с грифом «Уничтожить до 06:00». Его пальцы дрожали, когда он швырнул её Анне прямо в грудь.

— Закрывай дело, Волкова. ФСБ вычистили всё. Даже пыль с витрин собрали. Не наш уровень, блять!

— Не наш? — Анна врезала кулаком в его стол, отчего подпрыгнула кружка с холодным кофе. — Смотри сюда, умник. — Она разложила перед ним фото: символ трёх змей из подвала, рядом — архивный снимок 1993 года. На нём тот же знак, но выжженный на коже трупа. «Проект „Хронос“. Субъект №4 — терминация». — Это твой дружок Громов подписывал отчёты. Помнишь его? Того, что сгорел в машине как греческая свечка?

Сергей побледнел так, будто из него высосали кровь. Он рванул ящик стола, вытаскивая бутылку «Белого орла», но Анна выбила её у него из рук. Стекло разбилось, запах дешёвого самогона заполнил комнату.

— Ты с ума сошла?! — заорал он, отползая к стене. — Они тебя пришьют, как Громова! Как всех!

— Кто «они»? — Анна наклонилась, впиваясь ногтями в его галстук. — Те, кто зачистил отчёты? Или те, кто оставил это? — Она бросила на стол медальон-волк с датой 1380-09-16.

Шеф замер. Его глаза метнулись к портрету Ельцина на стене, за которым что-то щёлкнуло. Анна рванула картину в сторону — ржавая дверь с надписью «Хронос. Доступ 03:15».

— Ты… ты не знаешь, во что лезешь! — Сергей захрипел, вытирая пот. — Они не люди. Они как… черви во времени. Сожрут всё.

— А ты им помогал, да? — Она прижала лезвие ножа к его горлу. — В 90-х деньги лил в их эксперименты, а теперь трусишся? Где Дмитрий? Где икона?

Стекло окна покрылось инеем. На нём проступили цифры: 03:15. Из угла, где стоял сейф, донесся смешок — детский, ледяной.

— Тётя Аня, — голосок звенел, как разбитый колокольчик, — папа сказал, ты мешаешь. Он строит мост. Красивый… из костей.

Анна обернулась. В дверном проёме стоял мальчик. Тот самый, с медальоном. Но его глаза были пусты, как у куклы, а изо рта капала чёрная смола.

— Дим… — её голос дрогнул впервые за годы.

— Он не ваш! — завыл Сергей, хватая её за рукав. — Это ловушка! Они хотят, чтобы ты…

Мальчик взмахнул рукой. Воздух дрогнул, и шеф замолчал — его горло было перерезано невидимым лезвием. Кровь брызнула на символ трёх змей, и тот загорелся синим пламенем.

— Иди за мной, тётя, — улыбнулся Дмитрий, его тело начало распадаться на песок. — Папа ждёт. В 1380-м.

Когда Анна шагнула к двери, та распахнулась, открывая не коридор, а поле битвы. Крики, дым, звон мечей. И на горизонте — силуэты трёх змей, пожирающих солнце.

Архив музея напоминал склеп: стеллажи, прогнувшиеся под тяжестью папок, пахли плесенью и тайнами. Анна пробиралась между ними, свет фонаря выхватывал надписи: «1941—1945: Не вскрывать», «Спецхранение. Только для 3-го отдела». Её пальцы скользнули по корешку инвентарной книги 1953 года — переплёт был липким, будто облит вареньем.

— Ну-ка, покажи, — она рванула книгу, и та захрустела, как кости. Страницы пожелтели, но запись бросалась в глаза:

«12.10.1953. Икона „Спас Времени“ (XVI в.) передана в отдел спецхранения. Примечание: излучает тепло (42° C), стрелки часов в радиусе 5 м ускоряются на 2,3 сек/час. Ответственный: Соколов А. Д.»

— Соколов… — Анна провела пальцем по фамилии. — Дед Дмитрия. Старый ублюдок.

На обороте страницы, детским почерком, было выведено:

«Папа говорил, это ключ. Не трогать, а то съест. Соколов Д.»

— Димка, — она усмехнулась, но смех застрял в горле. Из-за стеллажа донесся скрип — будто кто-то дышал через мокрую тряпку.

— Волкова, — голос прозвучал у самого уха. Анна рванулась в сторону, выхватывая нож. В проходе стоял охранник, но не тот, толстый, а новый — тощий, с лицом, как у покойника после бальзамирования. — Ты не уймёшься, да?

— А ты что, их новый песик? — она прищурилась, заметив, что часы на его руке спешат. Стрелки крутились, как угорелые. — Смотри, не сломайся.

Охранник шагнул вперёд, и свет фонаря выхватил его глаза — вместо зрачков крошечные циферблаты, показывающие 03:15.

— Книгу оставь, — он протянул руку, пальцы скрипели, будто изнутри засыпаны песком. — Или тебя сотрут, как Громова.

— Попробуй, — Анна швырнула в него книгой. Та раскрылась в полёте, и страницы вспыхнули, осыпая охранника искрами. Он завизжал, закрывая лицо руками, — кожа на них пузырилась, как воск.

— Ты… не понимаешь… — охранник сполз по стеллажу, его голос превратился в шипение. — Они уже здесь. Спас Времени — не ключ. Это дверь. И ты её открыла…

Его тело рассыпалось, оставив на полу лужицу ртути и обгоревший жетон с номером 1380-09-16. Анна подняла книгу. На обгоревшей странице проступили новые слова:

«Ищи в Бункере-12. Там он спрятал правду. 1953 → 2025 → 1380»

— Бункер-12… — она прошептала, вспоминая, как в 47-м дед Соколов твердил о «точке схождения времён».

Из темноты архива донесся детский смех. Анна повернулась, направляя фонарь. В луче мелькнул мальчик в рваной рубахе — Дмитрий. Он махал ей, держа в руке икону.

— Стой! — бросилась она, но он растворился, как дым. На месте, где он стоял, лежала записка:

«Тётя Аня, папа всё видит. Он ждёт тебя в прошлом. Там, где змеи кусают время».

Когда Анна развернула записку, чернила поползли по её руке, оставляя ожоги в виде цифр — 03:15. Где-то в глубине музея грохнуло, и все часы разом зазвонили, сбиваясь на безумный ход.

Квартира Анны была завалена уликами: на полу валялись обгоревшие страницы из инвентарной книги, осколки колокола с гравировкой солнца, фото меча из Твери с волчьим эфесом. На стене, проткнутой ножом, висела схема — три символа, соединённые нитями в механизм, напоминающий часы Судного дня. Анна, с сигаретой в зубах, прицепила последнюю фотографию: «Колокол „Заря“. Утрачен 16.09.2025».

— Змеи, волк, солнце… — она провела лезвием по стене, соединяя символы. — Бля, да это же часовой механизм. Змеи — пружина, волк — маятник, солнце — циферблат. Соколов собирает машину времени, а мы — крысы в его лабиринте.

Телефон взорвался вибрацией. На экране — номер-призрак: 000-000-00-00. Анна подняла трубку, не отрывая глаз от схемы.

— Нравится головоломка? — голос Дмитрия звучал так, будто его пропускали через мясорубку времени. — Папа сказал, ты умрёшь раньше, чем сложишь пазл.

— Твой папа — говно в костюме учёного, — она швырнула в стену стакан, чтобы заглушить тиканье часов. Стрелки бешено крутились, нарезая секунды в обратную сторону. — Где колокол, Димка? В 1380-м? Или ты уже стал его пёсиком?

— Они вскроют тебя, как инвентарную книгу, — засмеялся он, и смех перешёл в хрип. — Проверь окно.

Тень ударила в стекло. Не человек — нечто в плаще из пепла, с лицом, как расплавленный циферблат. Его пальцы, словно щупальца змей, впились в раму:

— Ты нарушила цикл. — Голос агента скрипел, как шестерёнки без смазки. — Отдай схему.

— На, подавись, — Анна выстрелила в стекло. Пуля, отлитая из колокольной бронзы, пробила тень насквозь. Та взвыла, рассыпаясь на чёрные песчинки, но за ней уже лезли двое других. Их плащи шелестели датами: 1941. 1953. 2025.

— Соколову нужен твой страх, — прошипел агент, его рука протянулась к схеме. — Он топливо для машины.

— Пусть возьмёт мой страх в жопу, — Анна рванула со стены схему, поджигая её зажигалкой. Огонь пополз по нитям, спаливая символы. — А это — его билет в ад!

Тени вздрогнули, будто пламя жгло их сквозь время. Один из них, с лицом Громова (да, того самого, сгоревшего в 97-м), зарычал:

— Ты сожжёшь все линии! Мы не дадим…

— Вы уже дали, — она швырнула горящую схему в их сторону. Огонь слился с тенями, выворачивая их наизнанку. В воздухе запахло горелой плотью и старыми газетами.

Телефон завизжал снова. На экране — Дмитрий, но его лицо было обезображено символами: змеи выползали из глазниц, а вместо рта — дата 1380-09-21.

— Тётя Аня… — он выдавил, будто слова резали ему горло. — Они вскрыли меня. Как деда. Теперь я… ключ… — Его голос оборвался, сменившись рёвом механизма. — Беги!

Когда дым рассеялся, на полу лежала серебряная шестерёнка. На ней — следы зубов и детская надпись: «Прости». За окном, в кромешной тьме, завыли колокола. Тех, что не осталось в Москве.

Метро гудело, как раненый зверь. Анна втиснулась в вагон, прижимая к груди рюкзак с пистолетом и фотографиями. Воздух пах железом и страхом. За спиной — тот самый плащ, мелькавший у её дома. Чёрный, длинный, будто вырезанный из ночи.

— Ёб твою мать, — прошипела она, протискиваясь сквозь толпу. — Отвянь, призрак!

Человек в плаще шёл за ней, не спеша. Его лицо скрывал капюшон, но из рукава свисала кисть руки — пальцы были слишком длинными, костяными, как у трупа, вытащенного из болота. Анна рванула к эскалатору, толкая бабушку с тележкой:

— Держите его! У него бомба!

Толпа ахнула. Плащ остановился, замер на секунду — и Анна прыгнула в закрывающиеся двери соседнего вагона. Сердце колотилось, выбивая ритм: 1380-1380-1380.

— Сука, — она прислонилась к стеклу, задыхаясь. Вагон был пуст. Слишком пуст. Даже кондуктора не видно.

Свет моргнул. В темноте стекло за её спиной стало липким. Когда лампы зажглись снова, на нём краснел символ — три змеи, выведенные кровью. Из динамиков послышался хрип:

«Анна Волкова… Не сворачивай с пути…»

— Показать путь? — она выхватила пистолет, целясь в тень в конце вагона. — Вот твой путь, уёбок!

Выстрел оглушил тишину. Пуля пробила стекло, но символ лишь расплылся, как живой. Кровь потекла вниз, складываясь в буквы: «СОКОЛОВ ЖДЁТ».

— Где Дмитрий? — Анна била прикладом по символу. — Говори, тварь! Или тебе нравится, когда тебя бьют?!

Из тьмы за спиной вынырнула рука в плаще. Костяные пальцы впились ей в плечо:

— Ты сломаешься раньше, чем найдёшь его, — голос шипел сквозь пепел, — Мы уже в твоих венах.

— Зато я в твоём черепе! — Анна всадила пулю в символ, и стекло треснуло паутиной. — Передай Соколову — следующий он!

Тень отпрянула, её плащ задымился. Под тканью клубился пепел, а из-под капюшона выползла змея с циферблатом вместо глаз. Анна рванулась вперёд, но свет погас. В темноте её обдало холодом:

— Ты опоздала, — скрипел голос, будто шестерёнки перемалывали кости. — Он уже часть механизма. Как и ты скоро…

— Механизм? — она плюнула на пол, заряжая пистолет серебряной пулей. — Скажи Соколову: я не шестерёнка. Я — гаечный ключ в его жопе!

Свет вспыхнул. В метре от неё стоял Дмитрий. Его лицо было смазано, как на старой фотографии, а вместо пупка торчала шестерёнка с датой 1380-09-21.

— Тётя Аня… — голос дрожал, как сломанная пружина. — Он знает, где ты спрятала схему. Вырвет её из тебя…

— Пусть попробует! — Анна цеплялась за поручень, пока вагон бился на стыках рельсов. — Я его схему нахер порву, а обломки в глотку забью!

Дмитрий протянул руку — пальцы превращались в ключи, вшитые в кожу. — Приди за мной. Или умри здесь.

Свет замигал. Вагон наполнился людьми. Бабушка с тележкой косилась на Анну:

— Больная, да? Стреляла в воздух…

Когда поезд рванул, на сиденье осталась лужа крови. В ней плавала записка: «Бункер-12. Только ты и я. 03:15». За окном мелькнул плащ — теперь их было трое. В их тенях шевелились циферблаты.

Парк у Патриарших прудов

Парк у Патриарших прудов дышал осенью. Листья, словно обгоревшие страницы календаря, кружили под ногами Анны. Она прижалась к памятнику Горькому, пальцы сжимая пистолет под плащом. Дмитрий стоял у пруда, его силуэт мерцал, как плохая голограмма.

— Тётя Аня, — он повернулся. Глаза — два крошечных циферблата, стрелки вместо зрачков. — Ты всё ещё веришь, что спасешь меня?

— Не тебя, — она вышла из тени, ствол нацелен в его грудь. — Тебя уже нет. Я спасаю того пацана, который воровал у меня сигареты в 15-м.

Дмитрий усмехнулся. Звук напоминал скрип ржавых петель. Он пнул ногой камень у подножия памятника — гранит треснул, обнажив бронзовую статую волка. Камень заскрипел, начав вращаться, будто невидимые шестерни вгрызались в землю. На боку волка горела надпись: «1380. Механизм пробуждения».

— Ваша икона, — он пнул волка, и из пасти выпал ключ в форме змеи. — Следующая деталь. Соколов хочет вас всех — Горького, Булгакова, даже этого ебучего волка. История — лучший шестерёнкозавод.

— И ты, мразь, ему помогаешь? — Анна выстрелила. Пуля зависла в сантиметре от его виска, искажая воздух волнами, словно камень на воде.

— Он помогает мне, — Дмитрий щёлкнул пальцами. Воздух задрожал, и пуля упала, расплющившись в блин. — Я теперь не крыса. Я — проводник.

— Проводник в ад? — она рванулась к нему, но земля под ногами вдруг стала вязкой, как патока. — Ты знаешь, что он делает с теми, кто ломается? Выбрасывает, как старые часы!

Дмитрий взмахнул рукой. Камень с волком взлетел, завис в воздухе и начал вращаться, высекая искры. Его кожа на запястье лопнула, обнажив шестерёнки, которые жужжали, как осы.

— Видишь? — он разорвал рукав, демонстрируя механизм, впивающийся в мышцы. — Я уже не гнию. Я… совершенен.

— Совершенен? — Анна схватила его за руку и с размаху ударила о камень. Шестерёнки заскрежетали, высекая сноп искр. — Да ты хуже крысы! Хотя бы крысам не нужны сраные инструкции!

Дмитрий вырвался, его голос наложился сам на себя, словно две плёнки играли одновременно:

— Время — это мясорубка. Мы все — фарш. Но я… — он разорвал рубашку. На груди — механизм из шестерёнок, впивающихся в рёбра. — Я — нож.

Анна выхватила нож из-за голенища, кинула в него. Лезвие замерло в полёте.

— Хуёвый нож, — Дмитрий подошёл, его шаги оставляли следы из пепла. — Соколов ждёт тебя в Бункере. Он хочет…

— Хочет отсосать? — она плюнула ему в лицо. Слюна застыла каплей на щеке. — Скажи своему уёбку-боссу: я приду, но не за схемой.

Она рванула цепь с шеи — медальон в виде колокола. Дмитрий зашипел:

— Не смей…

— А вот смёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёв! — Анна швырнула медальон в камень с волком. Бронза треснула, и из трещины хлынул свет.

Раздался гул. Время дернулось, как плёнка в старом проекторе. Дмитрий схватился за голову, шестерёнки под кожей начали вращаться быстрее, выпирая наружу:

— Ты… сломала синхронизацию…

— Вот так, сука, ломают твои механизмы! — она прыгнула в сторону, пока он корчился.

Выстрел прогремел со стороны пруда. Пуля, выпущенная из тени, рикошетом отлетела от невидимого барьера вокруг Анны. Из-за деревьев вышел агент Хроноса в шинели образца 1941 года, с винтовкой Мосина. Его лицо было скрыто противогазом, а на плече красовалась нашивка с датой 1380.

— 1380-й зовёт тебя, Волкова, — перезаряжая винтовку, он шагнул вперёд. — Там твоё место — в грязи и крови.

— Зато твоё место — в мусорке истории! — Анна размахнулась медальоном и швырнула его в барьер. Стеклянная стена треснула, осыпаясь осколками времени. — Ползи обратно, ржавая железяка!

Дмитрий поднялся. Его кожа трескалась, обнажая шестерёнки, которые теперь вращались с бешеной скоростью.

— Ты всё равно проиграешь… — он исчез, словно стёртый ластиком.

Время застыло. Даже падающий лист замер в воздухе, как в плохом фильме. Только глаза волка на камне двигались, следя за Анной. Где-то вдали, за мороком, завыли колокола. Тех, что не должно было существовать.

Глава 3: Тайга

Вертолёт над сибирской тайгой

Вертолёт МИ-8 ревел, как раненый медведь, продираясь сквозь свинцовые тучи. Анна вцепилась в поручень, глядя, как тайга внизу колышется чёрным мехом. Дмитрий сидел напротив, его лицо под капюшоном напоминало высохшую глину. Пилот-якут, Саян, крутил штурвал, будто пытался задушить невидимого врага. На приборной панели мигала координата: 62°17» с.ш. 113°24» в.д. — те самые цифры из дневника деда.

— Садимся здесь, — Анна ткнула пальцем в карту, где река Лена вилась змеёй.

— Не-а, — Саян даже не повернулся. Его голос звучал так, будто сквозь него просеивали гравий. — Место проклятое. Камни там… — он щёлкнул пальцами, — по ночам поют. Как дети на костре.

— Дети? — Дмитрий приподнял капюшон. Его глаза теперь были полностью чёрными, без белков. — Может, они зовут тебя присоединиться, старик?

Пилот резко дёрнул рычаг. Вертолёт клюнул носом, и Анна едва не вылетела в открытую дверь.

— Ты долбоёб? — она врезала кулаком в перегородку кабины. — Мы договорились!

— Договор — бумага, — Саян обернулся. Шрам на его щеке дернулся, как живой. — А земля… — он ткнул вниз, где болото блестело, как гниющее зеркало, — земля помнит. Там, под мхом, кости моих предков. И твоих тоже, городская.

— Ты умрёте первая, — прошипел якут, сжимая штурвал так, что костяшки побелели. — Твои кости станут песней.

— Спою тебе с трибуны, уёбище! — Анна расчехлила пистолет, целясь ему в затылок. — Держи свой хайп!

Дмитрий засмеялся. Звук напоминал треск насекомых под сапогом.

— Предки… — он высунул язык — чёрный, расщеплённый на конце. — Они сейчас в моём животе. Хочешь послушать, как они шепчут?

— Хуй тебе, а не шепчут, — Анна рванула дверь нараспашку. — Садись, Саян. Или я тебе в жопу турбину засуну.

Якут замер. Его глаза сузились в щели.

— Ладно, — он рванул штурвал. Вертолёт завис над болотом. — Но выхода обратно не будет.

— Нахуй выход, — Анна схватила рюкзак. — Дим, прыгай!

Дмитрий встал. Его плащ распахнулся, и на секунду Анна увидела, как под тканью копошатся тени с циферблатами вместо лиц.

— Ты уверена, тётя? — он шагнул к краю. — Может, останемся? Устроим шашлык из пилота…

— Прыгай, псина! — она выстрелила в пол. Пуля пробила металл, и вертолёт дёрнулся.

Дмитрий исчез в болотной жиже без всплеска. Анна прыгнула следом. Три метра вниз — удар, холод, и тина, затягивающая как тысяча рук.

— Сука-а-а! — она вынырнула, выплёвывая грязь. — Ваш дед точно не психом был?

Ответом стал крик филина. Но это не был птичий звук — он визжал, как девочка, которую режут на части.

— А вот и хор, — Дмитрий вылез из трясины. Его лицо покрылось трещинами, как фарфоровая кукла. — Добро пожаловать в ад, тётя. Соки вместо огня.

— Хочешь знать, что ели твои предки? — он облизнул грязь с лица, чёрный язык скользнул по трещинам. — Гниль. Им нравилось.

— А твои предки, видимо, ели говно! — Анна выбралась на кочку, рубанув мачете по кусту с шипами. — Наследственность — хуйня!

Сверху донёсся рёв мотора. Вертолёт Саяна разворачивался, поднимаясь в тучи.

— Смотри, — Дмитрий указал на небо. — Он прав. Обратного пути нет.

— Зато есть вперёд, — Анна плюнула в болото. — И если ты ещё раз назовёшь меня тётей, я вырежу твой язычок и накормлю им этих поющих камешков.

Филин засмеялся снова. Теперь уже на все голоса.

Когда они двинулись вглубь тайги, болото за их спинами сомкнулось. Камни у воды зашевелились, запев тонким голосом: «Спи-и-и, не плачь-чь-чь…» В такт колыбельной закачались деревья, обнажая на стволах цифры — 1380, выжженные до углей.

Тайга сомкнулась над ними, как звериная пасть. Воздух густел от запаха гнили и смолы. Анна шла первой, мачете в руке, рюкзак, облепленный пиявками, болтался за спиной. Дмитрий плелся сзади, его плащ цеплялся за ветки, оставляя на коре чёрные полосы, будто кто-то провёл по стволам гигантским ножом.

— Компас ёбнулся, — Анна трясла прибор, стрелка дрожала, указывая строго на юг. Она швырнула его о валун, стекло разлетелось осколками. — Нахуй твой юг! Где тут, блять, хоть одна нормальная стрелка?!

— Может, это ты ёбнулась? — Дмитрий поймал пролетавшую стрекозу. Её крылья были прозрачными, с цифрами 1380, вытравленными кислотой. — Север, юг… — он раздавил насекомое в ладони, и из него брызнула чёрная слизь. — Здесь только вверх и вниз.

Анна пнула гнилой пень. Под ним зашипело, и десяток жуков с циферблатами вместо спинок разбежались в стороны.

— Вот идиотский зоопарк, — она рубанула мачете по берёзе. Кора треснула, обнажив руны — те же, что в дневнике деда. «Хронос-2. Путь открыт». — Смотри, Димка. Твой босс даже деревья граффитит.

Дмитрий прикоснулся к рунам. Кожа на его пальцах слезла, обнажив ржавые шестерёнки.

— Это не граффити, — он облизнул кровь с костяшек. — Это инструкция. Ты же любишь инструкции?

— Люблю, — Анна прицелилась в его голову. — Особенно как вставлять пули в долбоёбов.

Филин засмеялся где-то справа. Анна резко развернулась, но вместо птицы увидела след — отпечаток лапы размером с медвежий, но с когтями, как у волка.

— Ну и хуйня… — она присела, трогая вмятину в грязи. — Это твой пёс, Соколов?

— Наш пёс, — Дмитрий провёл рукой по следу. Из земли вырвались чёрные корни, обвивая его запястье. — Он здесь давно. Ждёт.

— Ждёт, чтобы обосраться от страха, — Анна встала, цепляясь за ветку. Та сломалась, и под слоем мха обнажился клочок ткани — гимнастёрка 1940-х, с нашивкой «Хронос-2» и фамилией: «Капитан В. Лебедев».

— О, свежий труп! — Дмитрий поднял обрывок, и ткань начала разлагаться на глазах, превращаясь в пепел. Он подбросил его в воздух, чёрные хлопья закружились, как снег. — Смотри, тётя, снег! Хочешь, слепим снеговика из праха?

— Твой дед сдох! — Анна вырвала ткань, но от неё осталась лишь горстка пыли. — Это из группы Соколова. Они здесь что, лагерь строили?

— Строили, — Дмитрий указал вглубь чащи. Там, за деревьями, маячил силуэт барака с проваленной крышей. — Но всё сломалось. Как и ты скоро.

— Я тебе щас сломаю… — Анна занесла мачете, но земля под ногами вдруг затряслась.

Сверху посыпались шишки. Но это были не шишки — крошечные черепа с шестерёнками вместо глаз. Анна рубанула мачете по паутине, опутавшей ветки. Нити светились синим, образуя цифры: 1380-09-21.

— Иди нахуй, паучий калькулятор! — она разорвала паутину, и свет погас.

— Природа? — Дмитрий засмеялся, поднимая голову. — Это не природа. Это механизм.

Он рванул рубашку. На груди, среди шестерёнок, горела надпись: «Хронос-2. Испытание завершено».

Тайга завыла. Сосны склонились, образуя арку, словно приглашая войти. В просвете между стволами мелькнула тень — волк с глазами как прожекторы. Его клыки блестели, как ножи, а на шее болтался жетон с датой: 1380-09-21. Из чащи донёсся рык, больше похожий на скрежет металла:

«Лебедев… мой…»

Костёр трещал, будто грыз кости. Пламя лизало сырые дрова, но не грело — холод пробирал даже сквозь куртку. Анна сидела, прижав колени к груди, ствол пистолета торчал из рукава. Дмитрий напротив ковырял ножом в шестерёнках на запястье, словно чистил рыбу. Его тень плясала на сосне, превращаясь в паука с циферблатом на брюхе.

— Дед твой, — Дмитрий внезапно заговорил, не поднимая глаз, — сдох в психушке. В палате №6, как у Чехова. — Он фыркнул, выковыривая ржавчину. — Кричал, что «время его съело». Прямо как мой отец.

Анна швырнула в огонь смолистую ветку. Искры взметнулись, осыпая Дмитрия пеплом.

— Ты к чему это, мразь? — она прищурилась. — Хочешь, чтобы я тебе сопли вытерла?

— Хочу, чтобы ты поняла, — он поднял лицо. Глаза теперь были как два пустых экрана, мерцающих статикой. — Соколов не бог. Он просто… повар. А мы — мясо. — Нож в его руке вдруг ожил, изогнувшись в спираль. — Твой дед это знал. Потому и сошёл с ума.

— Мой дед не сходил с ума, — Анна встала, пистолет на взводе. — Его убили. Как и тебя сейчас.

Дмитрий засмеялся. Звук оборвался, когда костёр погас — мгновенно, будто кто-то выдернул вилку. Темнота ударила по глазам, как кулак.

— Ёб твою… — Анна рванула фонарь. Луч выхватил Дмитрия — он стоял, ухмыляясь, а вокруг него плясали голубые огоньки. Не огни — глаза. Сотни пар, мерцающих в такт шёпоту:

— Со-ко-лов… Со-ко-лов…

— Слышишь? — Дмитрий развёл руки, как проповедник. — Они зовут хозяина.

— Сосите, призрачишки! — Анна выстрелила в рой огоньков, дробя синие точки в искры. — Ваш Соколов — говно собачье!

— Закрой ебало! — Она выстрелила в воздух. Эхо раскатилось, и шёпот стих. На секунду.

Огоньки ринулись к ним, сливаясь в синюю стену. Анна отпрыгнула, натыкаясь на что-то деревянное. Фонарь метнулся вверх — и луч упёрся в избушку. Не просто избушка: кривые стены, крыша из ржавой жести, а вместо ног — стальные сваи, вросшие в землю. На дверях висел замок в виде шестерни.

— На курьих ножках… — Дмитрий фыркнул. — Соколов и Бабу-Ягу скрестил? Гениально.

— Заткнись, — Анна толкнула дверь плечом. Та скрипнула, обдав их запахом формалина. Внутри — лаборатория 1940-х: столы с пробирками, карты на стенах, а в углу…

Тело. Сидящее в кресле, с открытым черепом. В мозгу вместо извилин — шестерёнки.

— Капитан Лебедев, — Дмитрий свистнул, наклоняясь к трупу. — Эх, тётя, и у тебя там гайки болтаются? — Он ткнул ножом в шестерёнки, и они заскрежетали. — Давай проверим!

— Живой ты в жопу! — Анна рванула фото со стены. На обороте надпись: «1380. Испытание успешно. Объекты слились с механизмом».

Голубые огоньки ворвались в дверь. Избушка дёрнулась, сваи заскрежетали, вырываясь из земли.

— Я блядь не в сказке! — Анна вцепилась в стол, чтобы не упасть. — Остановите этот хуёвый трамвай!

— Не ходит, — Дмитрий поймал летящую пробирку с чёрной жидкостью. — Бежит.

Избушка рванула вперёд, снося деревья. В окне мелькнула тень волка — он бежал рядом, глаза горят, как фонари. Из темноты, в такт его вою, прорвался голос, словно скрежет цепей:

— 1380… 1380…

Анна ударилась о стену, и череп капитана Лебедева упал к её ногам. Шестерёнки высыпались из мозга, складываясь в слова: «Беги». Но бежать было некуда — избушка мчалась сквозь тайгу, а волк выл, отсчитывая секунды до 1380.

Встреча со стариком Петром

Избушка остановилась так же резко, как и рванула. Анна вылетела вперёд, ударившись коленом о железную печь. Дмитрий ухватился за дверной косяк, его пальцы скрипнули, будто ржавые пружины.

— Ну и хуёвый аттракцион, — Анна вытерла кровь с подбородка. — Где мы, блять?

Ответил не Дмитрий. Из угла, где тени сгущались в чёрный комок, раздался хриплый голос:

— Ждал тебя, внук. Только на 30 лет опоздал.

Фонарь выхватил старика. Его лицо — паутина шрамов, будто кто-то вырезал на коже карту времён. Сидел на табурете, держа в руках механизм: деревянная шестерня срасталась с квантовым чипом, искрясь синим. За ним — стена, утыканная приборами. Часы с римскими цифрами висели рядом с голограммой ДНК, а на полке лежал пистолет-пулемёт Шпагина, обмотанный проводами. Над всем этим — портрет Дмитрия-подростка в форме 1980-х, но подпись кричала: «П. Соколов, 1703 г.».

— Пётр? — Дмитрий шагнул вперёд. Его голос впервые дрогнул. — Ты… живой?

— Живой? — Старик засмеялся, и из горла вырвался дым. — Я застрял. Как гвоздь в доске. — Он ткнул костлявым пальцем в портрет. — Твой дед тоже застрял. В временной петле, как крыса в колесе.

— Что за хуйня?! — Анна вскинула пистолет. — Ты, блять, вообще живой или шарманка ебучая?!

Пётр медленно поднял руку. Ладонь развернулась, обнажив циферблат вместо кожи. — Умрёшь — узнаешь. Скорее бы, а?

— Хуй тебе! — Анна выстрелила. Пуля прошла сквозь его плечо, но вместо крови хлынул песок с датами: 1380, 1703, 2025…

— Видишь? — Пётр развёл руки. Его тело начало рассыпаться, обнажая внутри тикающий механизм из костей и проводов. — Я — дверь. А дверь нельзя убить.

— Тогда сломаем, — Дмитрий вскинул нож и вонзил его в стену. Шестерни заскрежетали, из щелей брызнула чёрная жидкость. — Нахуй твои часики, дед! Сдохни нормально, как люди!

Избушка взвыла. Механизмы ожили: деревянные шестерни XVIII века сцепились с квантовыми процессорами, рванув стены. Пётр, уже наполовину песок, указал на портрет:

— Смотри!

Фото Дмитрия плакало чёрными слезами. Подпись изменилась: «П. Соколов. Дата смерти: 1380—∞».

— Все даты — одна рана… — запели стены, голос, как скрежет железа. — 1380—1703—1942—2025…

Анна рванула к выходу, но дверь вела в ту же стену. — Я блядь не играю в эту хуйню! — она била прикладом по портрету.

— Бегите! — Пётр рассыпался в прах, смеясь. — Но куда?

Избушка рухнула, погребая их под обломками эпох. Анна успела схватить пистолет-пулемёт с полки — тот самый, обмотанный проводами. На затворе гравировка: «Хронос-3. Испытание начато». А снаружи, сквозь трещины, доносился вой волка. И счёт: 1380… 1380… 1380…

Чай пах гнилью и медью. Анна пригубила из жестяной кружки — язык свело, будто лизнула батарейку. По руке проползло что-то острое. Она вскрикнула, сдирая рукав: под кожей шевелился жук, его панцирь блестел, как крошечный циферблат.

— Ваш «Хронос» — детские куличики, — Пётр хрипел, выковыривая ложкой шишку из чая. Та щёлкнула, выпустив дым в форме древнерусской буквы «Ѣ». — Настоящий механизм построили из рёбер волхвов. Звонил, как колокол, когда кости ломались.

Дмитрий раздавил жука в кулаке. Осколки панциря впились в ладонь, выцарапывая «988». Кровь стекала на стол, сливаясь с узором древесины — вдруг жилки стали похожи на карту рек Днепра и Волги.

— Моя семья… 1000 лет этой хуйни? — он швырнул кружку в стену. Та зависла в воздухе, раскачиваясь, как маятник над бездной.

Пётр расстегнул рубаху. На груди — древо из синих жил. Ветви росли в рёбра, листьями были черепа с датами: «978», «1380», «1943». Корни сходились в пупке, где торчал болт с гравировкой: «Род Соколовых. Заводная пружина».

— Вы — ключи. Ты — последний, — старик ткнул пальцем в череп «1943». Тот раскрылся, как коробочка, выпустив запах пороха и ладана.

Анна опрокинула стол. Самовар грохнулся, из носика хлынул чёрный дым. В клубах вырос монах с топором — лицо как у Дмитрия, но глаза выжжены. Топор рубанул в воздух, и стена избы треснула, показав за ней степь: тысячи воинов в кольчугах падали под копыта танков Т-34.

— Ты, дед, либо рот закрой, либо я его нахуй зашью! — Анна приставила нож к его глотке. Лезвие задымилось, будто резало лёд.

— Шей, милая, — Пётр выплюнул на лезвие колокольчик. Тот зазвенел голосом ребёнка: «Мама, почему дедушка в стене?» — Я открыл этот рот в 1380-м, когда твою прабабку на колу сажали!

Дмитрий рванул татуировку. Кожа Петра слезла, как пергамент, обнажив под ней механических предков: фигуры в кольчугах крутили шестерни, вплетённые в их рёбра. Один — в очках учёного-ядерщика — махнул Дмитрию, будто звал за собой.

— Нахуй ваших предков! — Дмитрий всадил кулак в стол. Древесина лопнула, выбросив рой шестерёнок. Они впились в стены, зашипели, заставив часы идти назад.

Самовар взлетел, раздуваясь как шар. Из дыры в боку повалил дым, сложившийся в волка — на шее у него болтался жетон «988—2025—∞». Зверь прыгнул в проекцию степи, и танки вспыхнули, как спички.

— Твой дед крутил шестерни. Теперь ты, — Пётр встал. Его тело трещало, из швов сыпался песок с обломками костей.

Анна выстрелила в самовар. Стеклянный глаз с датой 1380 лопнул — взрыв ослепил. Когда пелена спала, изба исчезла. Они стояли на поле: под ногами хрустели черепа, в небе кружили вертолёты, а на горизонте маячила башня — нижние ярусы из камня, верхние из титана, шпиль уходил в чёрную дыру.

Волк выл, прыгая через груду танковых гусениц. Его тень слилась с башней. «Беги», — прошипел Пётр, рассыпаясь в прах. Но Дмитрий не двигался — пальцы его правой руки стали медными, а в ухе звенел колокольчик: «Мама, почему дедушка в стене?»

Дмитрий упал на колени, вцепившись в землю. Песок под ногтями горел, как пепел. В глазах двоилось: изба Петра таяла, а вместо неё проступали стены Кремля, объятого пламенем. Воздух пах смолой и гниющими ранами.

— Смотри, внук, — голос Петра прорвался сквозь время, будто из разбитого динамика. — Вот твоя кровь. Вот твоя доля.

Флешбек впился в виски, как гвоздь.

1612 год. Китай-город.

Предок — бородатый исполин в рваной кольчуге — бился в узком переулке. Его звали Иван Соколов. На груди — та же татуировка, что у Петра, но вместо шестерёнок — камни с рунами, светящиеся синим. Поляки гнали толпу к стене. У одного в руках — железная шкатулка, из которой лился свет, разрезая камни мостовой, как масло.

— Велес не ваш! — Иван рванул вперёд. Меч его гнулся, ударяя по шкатулке. Свет вспыхнул — у поляка оторвало руку, но он смеялся, держа в кулаке кровавый камень.

— Соколовы… Вы же просто дрова! — закричал поляк, и камень в его руке завыл, как волк.

Иван плюнул кровью. Его татуировка ползла по шее, как змея, обвивая горло. — Нахуй вашего Велеса! — он всадил меч в землю. Камни мостовой вздыбились, пронзив поляка осколками. Шкатулка упала, свет погас, но из неё вырвалась тень — волк с глазами как кровавые луны.

— Кровь Соколовых — не дрова. Кровь — ключ, — Иван поднял камень, теперь треснувший. — А ключи ломаются.

Он ударил камнем себя в грудь. Татуировка вспыхнула, тело затряслось, как в припадке. Изо рта хлынула чёрная ртуть, а из ран — проволока, сплетаясь в клетку вокруг шкатулки. Поляки отступали, крича: «Колдун!».

— Умрёшь сейчас — спасёшь потом, — Иван выдохнул, падая. Кровь его текла к шкатулке, запечатывая её ржавчиной. — Найди последний камень…

2025 год. Тайга.

Дмитрий закричал. В его горле стоял вкус ртути. Рука сжимала обломок камня — тот самый, из флешбека. На ладони остался ожог в виде волчьей пасти.

— Ты — последний ключ, — Пётр стоял над ним, но голос шёл отовсюду. Его тело теперь напоминало глиняный горшок — трещины светились, как лава. — Иван сжёг себя, чтобы запечатать Хронос. Твоя очередь.

Анна схватила камень. Он обжёг пальцы, оставив следы в виде рун. — Какой ещё нахуй камень?! — она швырнула его в Петра.

Камень прошёл сквозь него, попав в стену… которой больше не было. Вместо тайги — пустота, а в ней — башня Хроноса. Её фундамент был сложен из таких же камней, что и шкатулка 1612 года. На вершине — волк, слившийся с механизмами, его рёбра как шестерни, глаза — голограммы с датами.

— Беги! — заорал Пётр, но его голос разорвался на части. Трещины пошли по воздуху, открывая другие эпохи: где-то падали бомбы, где-то рыцари рубили друг друга, а где-то… тикали часы.

Последняя строка:

Дмитрий поднял камень. Руна «ВЕЛЕС» светилась, как шрам. «Нет», — прошептал он и бросил камень в башню. Ударная волна снесла Анну с ног. Когда она открыла глаза, башня стояла целая, но волк уже смотрел на них — его пасть была полна ключей. И один из них — с гравировкой «Д. Соколов».

Анна споткнулась о кость — белая, с зазубринами, как у волка. Свет фонаря дрожал, выхватывая из темноты угол избы. Там, под грудой рваных цепей, блеснуло что-то. Она копнула сапогом — клык длиной в ладонь, покрытый инеем. На эмали гравировка: «Кто управляет прошлым — тому открыто будущее». Буквы сочились смолой, пахнущей горелым сахаром.

— Не трогай! — Пётр рванулся вперёд, но его ноги застряли в полу, будто корни проросли сквозь сапоги. Кожа на лице треснула, как высохшая глина. — Брось, сука! Это не…

— Не учи меня, дед! — Анна подняла клык. Тот впился в ладонь, будто живой. По руке пополз холод — вены побелели, как провода под снегом. — Что это за хрень?

За окном завыло. Не ветер — сотни глоток, сливающихся в рёв. Стекла задрожали, осыпаясь осколками с числами вместо граней: 988, 1612, 2025. Дмитрий прижался к стене, его тень на досках извивалась, превращаясь в волчью морду.

— Они пришли за тобой, мальчик, — Пётр вырвал ноги из пола с хрустом суставов. Его пальцы впились в стол, оставляя борозды. — Отдай им камень… Или умри как Иван.

— Нахуй твоего Ивана! — Дмитрий вытащил обгоревший камень из кармана. Трещина на нём пульсировала, как вена. — Ты 400 лет пугал этим?

Клык в руке Анны загудел. Гравировка вспыхнула — в воздухе проступил силуэт: волк с механической лапой, его рёбра — шестерни, глаза — экраны с бегущими датами. Из пасти выпал ключ с именем «Д. Соколов».

— Слышишь? — Анна ткнула клыком в стену. Дерево зашипело, почернело. — Они не воют. Они смеются.

Пётр зарычал, швырнув в неё самовар. Тот разбился у ног, выплеснув чёрную жижу — она поползла к Дмитрию, принимая формы рук.

— Беги, дура! — Пётр схватил Анну за горло. Его пальцы пахли гнилым мясом. — Он уже мёртв! Ты…

Выстрел оглушил. Пуля прошла сквозь Петра, попав в клык. Тот взорвался, осыпав их осколками-датчиками. Анна упала, выплёвывая металлическую стружку.

Вой оборвался. Тишину разорвал лай — механический, как скрежет шестерён. За окном стояли волки: их шкуры ржавели, из пастей торчали ключи вместо клыков. Один шагнул вперёд, и Анна увидела на его ошейнике гравировку: «Д. Соколов. 2025».

Волки вошли, не ломая дверь. Доски сами разошлись, как покорная стая. Их глаза — расплавленные слитки, капающие на пол золотыми каплями. Где жидкость касалась дерева, там вырастали часовые пружины, впиваясь в стены. Первый волк ткнулся мордой в пол — клыки пронзили доски, и из дыр полезла ржавая проволока, как черви.

— На хуй вашу мистику! — Анна выстрелила из травмата. Пуля вылетела, но замедлилась, будто увязла в смоле. Свинец деформировался, превратившись в крошечный маятник, и завис в сантиметре от волчьей шкуры.

Пётр, скрючившись у печи, швырнул в огонь сушёный гриб с красными прожилками. Пламя взвыло, вырвавшись зелёным языком. Хижина дёрнулась — пол накренился, и Анна врезалась плечом в стену. Доски заскрипели, вращаясь, как карусель. Стол прилип к потолку, а самовар покатился по стене, выплёвывая дым в форме цифровых кодов.

— Что за хрень происходит?! — Дмитрий схватился за дверной косяк. Его рука приросла к дереву — костяшки побелели, кожа слилась с корой. — Отпусти, блядь!

— Молчи, ключ! — Пётр, вися вверх ногами на вращающейся стене, рванул цепь от люстры. Та звенела, как колокол, и волки завыли в унисон. Их глаза вспыхнули — золото брызнуло на Дмитрия. Он закричал: капли прожигали куртку, оставляя на коже татуировки-даты: «1703», «1917», «2025».

Анна выстрелила снова. Пули зависли в воздухе, образуя сетку из свинцовых нитей. Одна задела волчью лапу — плоть не порвалась, а раскрылась, как крышка люка, показав внутри шестерни. Зверь ткнулся в неё мордой, словно чиня себя, и золото из глаз залило механизм.

— Бегите в дыру! — Пётр указал на печь. Огонь погас, открыв туннель — в ноге мелькали тени в кандалах: предки Соколовых, волочащие камни с рунами.

— Ты сдохнешь первым! — Анна плюнула в сторону Петра. Слюна застыла в воздухе кристаллом, проткнувшим его щёку. Из раны потекли чёрные черви с циферблатами на головах.

Хижина провернулась ещё раз. Дмитрий, оторвав руку от косяка, упал на волка. Тот не укусил — вместо пасти у него открылся портал: внутри — башня Хроноса, и на её фоне силуэт Дмитрия в капкане из проволоки.

— Нет! — он ударил зверя камнем Велеса. Камень впился в шкуру, и волк взорвался ливнем ключей. Они вонзились в стены, и вращение остановилось.

Тишину разорвал хруст. Анна посмотрела на свои руки — пальцы стали прозрачными, как стекло. «Они нас уже стёрли», — прошипел Пётр, исчезая в трещине пола. За окном, в клубах пара, волки сливались в фигуру великана — его тело было сплетено из всех эпох сразу.

Пётр впился ногтями в половицу, вырвав люк. Из чёрной дыры потянуло сыростью и запахом мокрых батарей. Внизу журчал ручей, но вода светилась ядовито-зелёным, оставляя на камнях ожоги в виде цифровых кодов.

— Бегите вдоль воды! — Пётр толкнул Дмитрия в спину. Тот оступился, ступни погрузились в ручей. Кислота прожгла подошвы, но боли не было — только зуд, будто под кожей копошатся муравьи. — Сворачивай, когда услышишь свой голос! Не оглядывайся, блядь!

Анна прыгнула следом. Её джинсы задымились, ткань расползалась, обнажая голени, покрытые пузырями с жидкостью цвета ртути. — Ты, дед, совсем ёбнутый? Это же кислота!

— Не кислота — время, — Пётр спрыгнул последним. Его сапоги шипели, растворяясь в воде. — Оно течёт вверх. Заткнись и беги!

Пещера сужалась. Стенки покрывали кристаллы — прозрачные, но с тенями внутри. Каждый пульсировал, как сердце, синхронно с их шагами. Дмитрий задел один плечом — кристалл треснул, и оттуда хлынула чёрная смола, пахнущая горелым волосом.

— Смотри! — Анна упёрлась в стену. В кристалле застыл силуэт мужчины — лицо как у Дмитрия, но с глазами, выколотыми проволокой. Руки вмёрзли в камень, пальцы сломаны в суставах. На груди — татуировка «Соколов. 1943».

— Дед… — Дмитрий потянулся к кристаллу.

— Не трожь! — Пётр ударил его палкой по руке. Кость хрустнула, но боли снова не было — только звон, как от удара по стеклу. — Он не выбрался. Не стань им!

Ручей внезапно взбурлил. Вода поднялась, образуя стену из зелёного пара. Внутри мелькали лица: все Соколовы, их рты открыты в крике, но звук шёл отовсюду — голос Дмитрия, перекошенный от ужаса: «Помогите! Они в стенах!»

— Сворачивай! — Пётр рванул Анну за рукав. Ткань порвалась, кожа осталась на кристалле — лоскут с татуировкой «А.К.» теперь светился на стене.

Они нырнули в боковой тоннель. Кристаллы здесь были красные, их пульсация била в виски. На стене — силуэт Петра, молодого, с топором в руках. Его рот шевелился: «Беги, внук. Они в камнях…»

— Нахуй твои ребусы! — Дмитрий пнул кристалл. Тот разлетелся, осколки впились в ногу, но вместо крови потекли часовые стрелки. — Где выход, уёбок?!

Пётр не ответил. Он смотрел на свой силуэт в камне. Тот поднял руку, указывая вглубь тоннеля, где светился глаз волка — не золотой, а чёрный, как провал в пустоту.

Ручей позади них взревел. Вода вскипела, выбросив скелет в рваной шинели. Челюсть костяка щёлкнула: «Дмитрий…» — и рассыпалась. Анна выстрелила в глаз волка. Пуля отскочила, попав в кристалл с Петром — тот закричал голосом старика.

Озеро встретило их мёртвой рябью. Вода поднималась вверх, капли зависали в воздухе, как струны арфы, и звенели, лопаясь о камни. Берег был усыпан черепами рыбы — их жабры шевелились, выплёвывая ржавые гвозди. Анна наступила на один — гвоздь впился в подошву, но вместо крови из раны пополз синий пар, пахнущий формалином.

— Беги к лодке! — Пётр указал на прогнившую плоскодонку. Её бородатые доски скрипели, как кости. — Она вынесет тебя к…

— К хуям! Ты с нами! — Дмитрий схватил старика за рукав. Ткань расползлась, обнажив руку, покрытую язвами с цифрами — «2025», «2026», «2027».

Пётр вырвался. Его голос трещал, как перемотка плёнки:

— Я — твоё будущее, Дмитрий. Посмотри!

Он сорвал рубаху. На груди — шрам в виде башни, её этажи были сделаны из его рёбер. Внутри, за костями, копошились часовые механизмы, а вместо сердца — камень Велеса, треснутый пополам.

— Не дай нам повториться! — Пётр толкнул Дмитрия к лодке. Тот упал, ударившись лицом о банку. Вода с воплем хлынула вверх, унося лодку.

Анна прыгнула следом. Её волосы загорелись синим пламенем — огонь не жег, а выедал из прядей воспоминания: детство, первый поцелуй, Петра.

— Дед! — Дмитрий протянул руку.

Взрыв разорвал пещеру. Камни рухнули, превращая вход в пасть из щебня. Последнее, что они увидели — Петр, стоящий в огне. Его тело рассыпалось на шестерёнки, а камень в груди взорвался, осыпав их дождём фотографий: Дмитрий в 70 лет, с татуировкой «Хронос» на шее, стреляющий себе в висок.

Лодка вынесла к берегу. В кулаке Дмитрия зажался медальон — тёплый, будто живой. Крышка открылась: внутри фото — его морщинистое лицо, глаза пустые, как у волка. На обороте гравировка: «Спасибо за топливо».

Тишину разорвало. Где-то в чаще завыло — то ли волк, то ли человек. Звук повторился, но ближе. Анна подняла травмат. В стволе осталась одна пуля. На гильзе — дата: «Завтра».

Глава 4: Преследование

Ночной порт Владивостока

Владивостокский порт тонул в мазутной мгле. Фонари светили сквозь туман, как жёлтые синяки. Воздух густел от вони гнилых водорослей и машинного масла — каждый вдох обжигал горло. Максим Громов, прижимая к груди шар (кольца на нём вращались, скрипя, будто перемалывая кости), споткнулся о якорную цепь. Ржавчина впилась в ладонь, оставив узор из кровавых шестерёнок.

— Блядь, да отстаньте, уроды! — выдохнул он, но шаги за спиной участились. Трое в масках из влажной кожи (она пульсировала, как живые лица) резали ножами туман. Лезвия светились фиолетовым — где они касались луж, вода вскипала, выбрасывая в воздух стеклянных пиявок.

— Отдай ядро, крыса! — хрипло гаркнул ведущий. Его голос скрипел, будто гвоздь по шиферу. — Или вырежем из тебя часы!

Максим рванул в сторону причала. Металлический шар в руках нагрелся — кольца впились в пальцы, оставляя ожоги-циферблаты. За спиной свистнуло — нож воткнулся в бочку с мазутом. Чёрная жижа хлынула, обдав ноги. Она прилипла к коже, тянулась нитями, как паутина.

— Сюда, сука! — второй преследователь метнул клинок. Максим пригнулся — лезвие пробило стену контейнера. Из дыры хлынул пар с лицом старухи — её беззубый рот прошипел: «Беги, глупец…»

Трюм «Тавриды» зиял впереди. Люк был открыт — внутри пахло тухлой рыбой и медью. На борту, под слоем ржавчины, проступал символ: три змеи, пожирающие друг друга. Их чешуя отсвечивала радиоактивной зеленью.

— Иди нахуй! — Максим прыгнул в чрево судна. Ноги провалились в липкую жижу — пол был покрыт слизью с пузырьками. В каждом — крошечный скелет.

Сверху грохнуло. Маскированные ввалились в трюм. Их ножи теперь светились красным, освещая стены, испещрённые иероглифами из плесени. Один из преследователей засмеялся — звук лопнул, как пузырь, и из его горла выпали ржавые гвозди.

— Ты мёртв, — прошипел он, поднимая клинок. Лезвие дрожало, показывая в отражении не лицо Максима, а старика с пустыми глазницами.

Максим прижал шар к животу. Кольца завыли, разрезая воздух. Где-то в трюме заскрипела дверь — металл, рвущийся как бумага. Преследователи замерли. «Таврида» вздрогнула, и символ змей начал вращаться.

Трюм «Тавриды» дышал застоявшимся ядом. Максим втиснулся между ящиков, маркированных «Хронос-Экспорт» — кроваво-красные буквы сочились, как свежие порезы. Его спина прилипла к контейнеру — металл был липким, словно обмазанным мёдом из разложившихся ос. Шар в его руках гудел, кольца вращались быстрее, высекая искры, которые жгли кожу запахом горелой плоти.

— Где ты, мразь? — голос преследователя пробил туман. Нож скользнул по ящику, оставив шрам — из щели вытекли чёрные черви с цифрами на спинах.

Максим впился ногтями в крышку ящика. Дерево крошилось, обнажая ржавый замок. Удар локтем — внутри: монеты с профилями царей, но их глаза были заменены микросхемами. Под ними — схемы, нарисованные на человеческой коже. На одном чертеже — его собственное лицо, разрезанное на сектора.

— Нашёл тебя! — маска с грохотом врезалась в соседний ящик. Лезвие ножа проткнуло воздух в сантиметре от шеи. Фиолетовый свет клинка осветил лицо Максима — кожа покрылась пузырями с жидкостью, в которой плавали буквы «ХРОНОС».

— Отъебись! — Максим швырнул горсть монет. Они впились в маску, и та зашипела — кожаная оболочка расползлась, обнажив череп с тикающими часами вместо глаз.

Шар в его руке взвыл. Кольца врезались в стену судна — металл плавился, как воск, капая на палубу расплавленными каплями-годами: 1991, 2008, 2025. Образовался лаз — края дыры светились белым, выжигая сетчатку.

— Делай как в Твери… — Максим проскрежетал зубами, втискиваясь в проход. Раскалённый металл прожёг плечо, но боль пришла позже — сначала вкус батареек на языке.

На палубе ветер ударил в лицо солью и гарью. Волны бились о борт, но вода была густой, как нефть. Где-то снизу донёсся рёв — преследователи били ножами в переборки. Звук металла рождал голоса: «Ты уже мёртв, Громов. Мы вырежем твоё время».

Последняя строка:

Максим сполз по стене, шар прижимая к рёбрам. На запястье — ожог в виде стрелки часов, показывающей 23:59. Судно дёрнулось — где-то в трюме взорвался ящик, и символ трёх змей вспыхнул в небе, осветив берег. Там стояли ещё пять фигур. С ножами.

Причал дрожал от гула сирен — где-то рванула труба, выбросив в воздух облако пара, в котором мелькали лица портовых рабочих с пустыми глазницами. Максим бежал, спотыкаясь о тросы, обвивавшие ноги как удавы. Преследователи резали дистанцию. Их ножи теперь светились чёрным, и каждый шаг оставлял на бетоне трещины в виде спиралей времени.

— Сдохни уже, мудила! — заорал один, выхватывая пистолет с стволом, скрученным в улитку. Выстрел.

Пуля вылетела с хлюпаньем, замерев в метре от Максима. Она висела в воздухе, обрастая кристаллами льда и ржавыми шестерёнками. Внутри свинца копошилась личинка с человеческим лицом.

— Блядь, они уже научились?! — Максим выругался, чувствуя, как шар в его руках вздрагивает, будто в припадке. Кольца впились в ладони, выжигая цифры: «−10° C».

Второй выстрел. Ещё одна пуля застыла, пробив пар. Воздух вокруг покрылся паутиной трещин — пространство звенело, как готовое разбиться стекло.

— Лови, ублюдок! — третий преследователь швырнул нож. Лезвие пролетело сквозь застывшие пули, замедляясь, но не останавливаясь. Оно вонзилось Максиму в плечо — боль пришла волной жгучего холода. Кровь не текла — вместо неё из раны полезли стеклянные нити, обвивая руку.

— На хуй! На хуй! На хуй! — Максим, не останавливаясь, рванул к краю причала. Лёд на воде не таял даже летом — грязная корка трещала под ботинками. Шар заурчал, синий свет пробил толщу, рисуя под водой круглый тоннель с стенами из пузырей.

Он прыгнул.

Лёд раскололся, обдав лицо осколками-иглами. Вода сжала тело, выжимая воздух. Шар взорвался светом — вокруг головы сформировался пузырь, воняющий озоном. Максим судорожно вдохнул — лёгкие заполнила жидкая плазма, горькая, как батарейный электролит.

Сверху, сквозь мутный лёд, маячили трое. Один присел, тыча ножом в воду. Лезвие коснулось поверхности — время замедлилось. Нож начал ржаветь, рукоять треснула, обнажив кости пальцев.

— Ты… не… уйдёшь… — голос преследователя донёсся сквозь толщу, разорванный на слоги.

Максим пнул дно, шар толкнул его вперёд. Пузырь скользил по подводному тоннелю. Стены — прозрачные трубы с плывущими в них телами. Одним из них был он сам, но старше, с проводами вместо вен.

Сзади грохнуло. Лёд рухнул, и в воду впились три тени. Их маски разбухли, кожа лопнула, обнажив черепа с часовыми механизмами вместо мозгов. Шар замигал красным — пузырь начал сжиматься.

Под водой

Вода была густой, как ртуть, давящей на рёбра. Пузырь вокруг головы Максима трещал, выбрасывая искры, которые превращались в крошечные черепа, растворяясь в темноте. Он плыл, задевая корпуса кораблей:

Ладья X века, облепленная ракушками-глазами. Из щелей в борту торчали руки в кольчугах, сжимающие свитки с двоичным кодом.

Пароход 1910-х, трубы которого извергали чёрный дым, застывший в воде клубками змей. На палубе — силуэты в цилиндрах, застывшие в крике, их рты — дыры в реальности.

Субмарина 1945-го с пробоиной в виде свастики, из которой выползали угри с человеческими лицами.

— Ты… наш… — голос преследователей просочился сквозь толщу, искажённый, как запись на размагниченной плёнке.

Максим ударился о дно. Песок был липким, словно смешан с кровью. Перед ним — каменные врата, покрытые рунами. Знаки светились жёлтым, как нагноения, и шевелились, сливаясь в надпись: «Здесь время тонет».

Шар в его руках взревел. Кольца вращались, сдирая кожу с пальцев. Кровь, смешиваясь с водой, превращалась в червей-стрелок, ползущих к вратам. Камень затрещал, створки раздвинулись с звуком ломающихся костей. Внутри — мрак, пахнущий сгоревшими часами.

— Давай, кусок дерьма! — Максим вполз в проход, чувствуя, как пузырь сжимается. Стены врат облизывали его ноги языками изо льда и ржавчины.

Сзади — вспышка. Трое в гидрокостюмах-призраках, их обтянутые плёнкой тела мерцали, как экраны старого ТВ. Один навёл гарпун с наконечником в виде открытой пасти змеи.

— Сдохнешь сейчас! — гаркнул он, но голос захлебнулся. Гидрокостюм начал пузыриться, обнажая рёбра, обмотанные проводами.

Максим рванул вперёд. Шар, теперь раскалённый докрасна, выжг на его груди символ трёх змей. Врата захлопнулись, отрезая преследователей. Последнее, что он услышал — хруст и вой, будто кто-то перемалывал годы жерновами.

Темнота разорвалась. Максим упал на пол пещеры, выложенный черепами с микросхемами в глазницах. Шар затих, но где-то вдалеке, за стенами, заскрежетали когти. Большие. Очень большие.

Берег Байкала был застеклённым адом. Лёд трескался под ногами, оставляя порезы, из которых сочился синий иней — он шипел, испаряясь в воздух ядовитым паром. Максим вывалился из воды, шар в его руках теперь напоминал пульсирующий лёд, кольца вмёрзли в кожу, как кандалы. Каждый шаг отзывался хрустом — под ботинками ломались замёрзшие стрелки часов, вросшие в песок.

— Ты опоздал на 17 минут, кретин, — голос прозвучал слева. Девушка в чёрном стояла, сливаясь с тенями. Её плащ был соткан из прогорклой тьмы — полы шевелились, как щупальца, а на груди мерцал кулон-маятник, разрезающий кожу над сердцем. — Они уже в Иркутске. Думаешь, вода остановит их?

Максим выплюнул комок кровавого льда. Его губы потрескались, обнажая ранки в форме цифр «17».

— А тебе, стерва, не похуй?! — зарычал он, спотыкаясь о камень. Камень зашипел, превратившись в лужу ртути, где плавали отражения — трое в масках резали дорогу к озеру, оставляя за собой тлеющие следы.

Девушка бросила ключ. Он воткнулся в лёд, заставив трещины разбежаться спиралью ДНК. Ключ был старинный, с бородкой в виде трёхглавой змеи, но металл дышал, как живой.

— «Запоярка». Там всё, что осталось от твоего отца, — её пальцы сжали маятник. — Если не сдохнешь по дороге, узнаешь, почему он сжёг свои дневники. И себя заодно.

— Хуёво шутишь, — Максим поднял ключ. Металл жёг ладонь, оставляя рубцы в виде карты метро. — Почему не сама лезешь?

Девушка рассмеялась. Звук напоминал биение кардиографа.

— Там ловушки для живых… а я уже 40 лет как мёртва, — она откинула капюшон. Под ним — лицо девочки, но кожа отслаивалась, показывая череп с часовыми пружинами вместо костей.

Сзади, за озером, взорвался столб зелёного пламени. Воздух наполнился воем — не то ветра, не то голосов.

— Беги, Громов. Они нашли твой след, — девушка растворилась, оставив в воздухе запах сгоревших волос.

Максим сунул ключ в карман. На перроне «Запоярки» его ждёт поезд с билетами вместо окон. Но сначала — 300 км по тайге, где деревья шепчут: «Ты уже опоздал». Шар в руке замёрз. Стрелки показывали 00:00.

Бег через лес

Тайга дышала гнилыми испарениями. Стволы деревьев изгибались, как рёбра гигантского трупа, кора шелушилась, обнажая мокрые микросхемы под ней. Максим бежал, спотыкаясь о корни, которые хватали за лодыжки пальцами из мха. Шар в его руке вибрировал, высекая искры, прожигающие джинсы до мяса.

— Сучка, да замри уже! — крикнул кто-то сзади. Голос рассыпался на эхо, ударившись о сосну — с ветвей посыпались жуки-часы, стрекочущие, как счётчики Гейгера.

Воспоминание врезалось внезапно:

Отец, 2005 год. Лаборатория пахла палёным кремнием. Мальчишка Макс прижал к груди шар (тогда кольца ещё не вращались). Отец в очках с треснувшими стёклами судорожно писал записку. Буквы расплывались — чернила были чёрной кровью.

— Прости. Это единственный способ, — прошептал он, исчезая за дверью, которая растворилась в воздухе, оставив запах сгоревших волос.

— Он у станции! — рявкнул другой преследователь. Где-то слева хрустнул куст — из темноты вырвался нож с лезвием-пилой. Он вонзился в берёзу, и та застонала, из раны хлынула смола с плавающими цифрами — 2005, 2025,???

Максим рванул в сторону. Небо разорвал крик — сова с камерой на шее рухнула перед ним. Её перья были покрыты липкой плёнкой, глазницы светились инфракрасным. Когти царапнули землю, высекая искры-воспоминания: отец в огне, шар в его руках, рёв машин времени.

— Гори в аду! — Максим вдавил каблук в камеру. Стекло треснуло, из обломков выползли провода-черви, шипящие на языке помех.

Сова взметнулась, разорвавшись в облаке перьев-лезвий. Одно впилось Максиму в щёку — кровь не текла, но лицо начало стареть, кожа морщинилась, как бумага в огне.

— Твою мать! — он вырвал лезвие, швырнув его в темноту. В ответ прогремел хохот — преследователи окружили поляну. Их маски теперь прозрачны, под ними — лица отца, матери, его самого.

Шар взвыл. Кольца завертелись, разрезая воздух жёлтыми лучами. Вспышка — и Максим рванул вперёд, проваливаясь сквозь землю.

Он упал в шахту «Запоярки». Стены облеплены плакатами 50-х, но вместо лозунгов — формулы времени. Где-то внизу скрипели колёса поезда. Шар в его руке замер, показывая 00:01. Сверху посыпалась грязь — преследователи копали.

Станция «Запоярка»

Свод «Запоярки» прогибался, как рёбра дохлого зверя. Фонарь шара выхватывал ржавые клетки вдоль тоннеля — прутья покрыты коростой из окаменевшей кожи. Внутри: кости, обмотанные проводами, черепа с гнездами микросхем в глазницах. Воздух вонял перегоревшими транзисторами и гнилыми яблоками.

— Сынок… убери шар… — голос отца вырвался из динамика на потолке. Диктофонная лента порвалась, и слова зациклились: «убри… шар… шар… шар».

Максим пнул клетку. Дверь с визгом упала, подняв облако пыли-пепла, которая прилипла к поту, жгла как крапива. На стене — фото: он, восьмилетний, в обнимку с отцом. Фон — механизм «Хронос», гигантский сплав шестерёнок и трупов. Но сейчас, приглядевшись, Максим увидел: его детское лицо на фото стареет, кожа трескается, глаза заполняются жидким свинцом.

— Какого хуя?! — он рванул фото со стены. Оборотная сторона была исписана: «Громов-старший — субъект №1. Результат — стабильное смещение на 72 часа». Буквы шевелились, превращаясь в личинок, падающих на пол.

Шар в его руке заурчал, кольца впились в запястье. На столе — журнал, открытый на странице с пометкой «КАТАСТРОФА». Записи:

«Субъект №1 исчез после активации. Вернулся через трое суток… с органами, растущими НАРУЖУ. Требуется утилизация».

Рядом — детская рука в банке с формалином. Пальцы сложены в жесте «три».

— Блядь, пап… что ты наделал? — Максим ударил кулаком по столу. Пробирки с чёрной кровью упали, жидкость зашипела, выжигая в полу даты: 2005, 2025,???.

Динамик взорвался искрами. Голос отца завыл, искажённый:

— Они в стенах! Вырежут тебя как… — помехи перекрыли конец.

С потолка капнула слизь — жёлтая, тягучая. Она попала на журнал, и страницы начали свёртываться, показывая фото: отец, прикованный к креслу, его тело прорастает металлическими щупальцами.

— Сюда! — крикнули снаружи. Тени преследователей заползали в тоннель, их ножи скребли по рельсам, высекая зелёные искры.

Максим схватил журнал. Шар выстрелил лучом в потолок — бетон рухнул, завалив проход. В пыли мелькнул силуэт — человек в разорванном халате, с лицом отца. Но глаза были деталями механизма. Шар завыл: 00:02.

Тоннель сжался, стены пульсировали как глотка, выплёвывая клочья изоляции, пропитанной машинным маслом. Преследователи вползли через трещины, их гидрокостюмы теперь сливались с бетоном, обнажая скелеты из титана. Лидер шагнул вперёт, пальцы сжали маску — кожа снялась с хрустом ломающегося хряща.

— Привет, сынок, — голос отца, но с гулким эхом, будто звук проходил через километры проводов. Лицо — точная копия, но глаза жёлтые, как расплавленное золото, а изо рта свисали провода-слюни. — Мы — будущее, которое ты пытаешься украсть. Сдохни тихо, и я оставлю твои кости целыми.

Максим отшатнулся, спина упёрлась в клетку. Шар в его руке завыл, кольца впились в мясо до кости. Кровь капала на пол, превращаясь в жуков-счётчиков, стрекочущих: «72 часа… 72 часа…»

— Ты… не… он… — Максим выдохнул, чувствуя, как рёбра сжимаются от ярости.

Клон засмеялся. Звук — скрежет шестерёнок.

— Он стал нами добровольно. Субъект №1 — первый кирпич в стене времени. Ты следующий.

Преследователи сомкнули круг. Один провёл ножом по стене — шрам загорелся синим пламенем, плавя рельсы в лужи радиоактивной смолы.

— Съешь его глаза первым, — прошипел другой, тыча гарпуном в грудь Максима. Наконечник замигал, показывая обратный отсчёт: 10… 9… 8…

Шар вздрогнул, треснув по центру. Свет хлынул щелями, режущими воздух ультрафиолетовыми лезвиями.

— А ну идите нахуй! — Максим швырнул шар в пол.

Взрыв ослепил. Свет выжег сетчатку — на секунду всё стало белым шумом, в котором звенели крики. Клон отца завыл, его кожа слезала пластами, обнажая сервоприводы вместо мышц.

Максим, ползя по полу, вцепился в фото из клетки. Бумага обжигала пальцы, оставляя волдыри в форме координат. На обороте — кровью: «55° 45′ с.ш. 37° 37′ в. д. СОКОЛОВ».

— Ты не уйдёшь! — клон рванулся вперёд, но ноги застряли в провалах времени, разверзшихся после взрыва. Его тело крошилось, как песочные часы.

Максим вполз в вентиляционную шахту. Снизу доносился рёв — клон, сдирая с себя остатки плоти, превращался в механического скорпиона. Фото в руке дымилось, прожигая карман. Где-то в Москве ждал Соколов. И ответы. Шар, теперь пустой, покатился в темноту, звеня как погребальный колокол.

Вентиляционная решётка впилась в ладони ржавыми зубами. Максим вывалился в вагон, ударившись коленом о пол, покрытый липкой смолой времён. Воздух вонял дешёвым одеколоном и тлением бумажных билетов. Пассажиры сидели неподвижно: мужчины в пиджаках с плечиками-углами, женщины с пучками волос, тугими, как удавки. Никто не моргнул.

— Какого чёрта… — Максим поднялся, оставляя кровавый отпечаток на сиденье. Окно отразило его лицо — морщины, седина, шрам на скуле в форме римской цифры X. — Блядь, нет! — он ударил по стеклу. Отражение ухмыльнулось, показав зубы-часы с кривыми стрелками.

Поезд дёрнулся. Свет мигнул, и на секунду пассажиры стали трупами — раздутые, с бирками на запястьях. Женщина напротив держала газету «Правда» с заголовком: «Учёный Громов ликвидирован как угроза прогрессу». Дата: 25.12.1984.

— Следующая станция — «Проклятие», — голос диктора рассыпался хрипом сигаретного пепла.

Максим рванул к двери. Его пальцы провалились сквозь ручку — холодная пустота, как попытка схватить дым.

— Эй, мудила! — он повернулся к мужчине в шляпе. — Где мы?!

Тот медленно поднял голову. Вместо лица — глиняная маска с трещинами. Из щелей сочились чёрные личинки, падая на галстук с портретом Брежнева.

— Ты уже здесь, — прошипела маска. — Ты всегда здесь.

Туннель впереди заполнился светящимися змеями. Их чешуя мерцала, как экраны старого ТВ, а рты раскрывались, показывая зубы-датчики. Одна ударилась в стекло, оставив трещину в форме знака радиации.

— Ебал я этот бред! — Максим выбил окно локтем. Ветер ворвался в вагон, унося с собой лоскуты времени — обрывки афиш, волосы пассажиров, годы.

Отражение в осколке стекла закричало:

— Не смотри! — но было поздно.

Туннель превратился в кишку, стенки которой пульсировали часовыми механизмами. Змеи впились в поезд, обвивая вагоны. Одна пролезла через окно, её тело — провода под напряжением — обвило шею Максима.

— Смерть… это только начало… — зашипела змея, пахнущая сгоревшими архивами.

Максим вырвался, оставив клочья кожи на зубах-датчиках. Поезд вынырнул из туннеля на станцию, где вместо плит — груды костей с серпами и молотами. Диктор засмеялся. Шар, валявшийся в углу, замигал: 00:03.

Глава 5: Лаборатория

Заброшенный бункер в подмосковном лесу

Люк врос в землю, как гангренозный струп. Ржавчина осыпалась хлопьями, царапая ладони Дмитрия, будто бункер отбивался от вторжения. Он впился плечом в щель, и металл завизжал — звук, похожий на скрежет зубов мертвеца.

— Через час — МЧС, понял? — Анна стояла над ямой, её тень падала вниз, превращаясь в длинную кость, упирающуюся в грудь Дмитрия. — И не смей отключать рацию!

— Да не гони, тут даже крысы сдохли от скуки, — он выдавил себя внутрь, штаны порвались о заусенец, оставив рваную рану с сизыми краями.

Фонарь выхватил табличку: «Объект №17. 1951—1989. Зона Q». Буквы «Q» не было — её выгрызли, оставив дыру, из которой сочилась чёрная жижа. Дмитрий ткнул в неё пальцем — слизь прилипла, потянув за собой кожу, как жевательная резинка.

— Твою мать! — он дёрнул руку, отрывая мясо. Кровь не текла, но рана пахла формалином и гнилым яблоком.

Внизу зиял лифт. Кабина была обита кожей — не то человеческой, не то животной, с татуировками: «1960… 1985… 2025». Кнопки этажей ржавели, а даты блестели, будто отполированы призрачными пальцами. Дмитрий нажал на «1985». Кнопка провалилась с хлюпом, и из-под неё брызнула жёлтая субстанция, пахнущая серой.

— Анна, ты… — начал он, но рация захрипела. В динамике послышался плач ребёнка, смешанный с радиопомехами.

— Что? — голос Анны исказился, будто её рот залили бетоном. — Повтори…

Лифт дёрнулся. Сверху посыпалась штукатурка, превращаясь в воздухе в жуков-светлячков, которые сели на плечи Дмитрия, оставляя ожоги-цифры. Дверца закрылась, разрезая тень Анны пополам.

Кабина поползла вниз. Стены шахты были покрыты волосами, сплетёнными в косички. В одной — застрявшая пуля с гравировкой «1985». Фонарь погас. Где-то внизу заскрежетали цепи, и воздух запахло горящими детскими фотографиями.

Лифт открылся в зале, где воздух был густым, как застоявшаяся слюна времени. Стены покрывали трещины, из которых сочился свет — не жёлтый, не белый, а цвет расплавленного свинца. Дмитрий шагнул вперёд, и пол прогнулся, издав звук хруста черепа под сапогом.

— Что за пиздец… — он направил фонарь на календарь. Лист застыл на апреле 1986. Число «26» было выжжено, оставляя дыру, за которой шевелились тени без источников. Рядом — чашки с чаем. Пар над ними висел неподвижно, как замороженный дым, а на дне плавали глазные яблоки, покрытые чайной плёнкой.

— Анна, ты видишь это? — Дмитрий ткнул в рацию, но в ответ — только хрип в такт его пульсу.

На доске, испещрённой трещинами, красовалась запись мелом:

«Субъект №7: возраст реверсирован на 34 года. Побочный эффект — органы сохраняют память времени. Требуется изъятие».

Буквы «изъятие» стекали вниз, превращаясь в чёрных муравьёв, которые заползали в рукав Дмитрия.

— Гады! — он дёрнул рукой, раздавив насекомых. Внутри кожи остались шишки-цифры: 34, 34, 34…

На столе стоял стакан. Конденсат на стенках пульсировал, как живой. Дмитрий протянул руку — пальцы прошли сквозь стекло, но внутри будто схватили раскалённый шлак.

— А-а-а-блядь! — он отдернул руку. Кожа покраснела, пузырясь волдырями в форме календарных дат. Стакан замигал, став прозрачным. Внутри теперь плавала детская ладонь, тыкающая указательным пальцем в апрель 1986.

— Нет-нет-нет… — Дмитрий отступил к доске. Муравьи с неё теперь ползли по его ботинкам, оставляя следы: «Субъект №8 — Д. Г. Время входа: 18:52. Смерть через 72 часа».

Стена за календарём взорвалась облаком пыли. Сквозь дыру проползла тень — человек с лицом ребёнка и руками старика. Его пальцы щёлкнули: «34… 33… 32…» — и Дмитрий почувствовал, как скулы проваливаются внутрь черепа.

Комната с механизмом

Комната дышала ржавым скрежетом, словно лёгкие механизма были забиты пеплом веков. Гигантские шестерни, величиной с танковую башню, висели в воздухе, цепляясь друг за друга крючьями из кости. Вместо цифр — выжженные на латуни даты: «Куликовская битва», «1917», «2025». Стрелки — две сабли, скрещённые над черепом с трещиной вместо носа.

— Нахуй… — Дмитрий споткнулся о ящик с надписью «Инвентарь №7». Внутри лежали очки в оправе, покрытой кровяной патиной. Линзы — как у деда, только толще, с прожилками, будто вены.

Он надел их. Воздух завизжал.

Шестерни рванулись в движение, высекая искры, пахнущие горелой кожей. На стене проступила голограмма: Москва XIX века, но улицы были залиты чёрной водой, а вместо лошадей — существа с клювами и человечьими ладонями. Здания дышали, кирпичи шевелились, как чешуя.

— Добро пожаловать в петлю, Дмитрий Громов, — прошипел механизм. Голос — скрежет металла по стеклу. — Сними очки — и твои глаза станут изюмом на торте времени.

— Отъебись! — Дмитрий схватился за шестерню, но та обожгла ладонь. Кожа слезла, обнажив мышцы, покрытые старославянскими буквами. — Что вы со мной сделали, ублюдки?!

Голограмма Москвы дернулась. Из чёрной воды выползла фигура в цилиндре — лицо деда, но рот растянут до ушей, а в руках дыхательный аппарат из позвоночников.

— Ты — шестерня, — сказал дед, выдыхая облако мух. — Сломаешься — заменят. Замрёшь — выбросят.

Дмитрий рванул очки, но они прикипели к вискам. Линзы впились в глазные яблоки, показывая новые слои: теперь на шестернях виднелись имена — его имя, Анны, Максима. Дата «2025» начала мигать, и сабли-стрелки занеслись над его фамилией.

— Выкуси! — он пнул ящик. Из разбитого угла вытек гель с плавающими зубами.

Голограмма приблизилась. Дед-чудовище протянул руку — пальцы срослись в щупальце, обвивающее горло Дмитрия.

— Субъект №8, — заскрипел механизм. — Ваш срок: 72 часа. Начало: сейчас.

Дмитрий вырвался, оставив клочья кожи на щупальце. Шестерни ускорились, сабли задели плечо — кровь брызнула на дату «1991», и комната взорвалась светом, выжигающим воспоминания. Очки разбились, но в глазах остались линзы-паразиты, показывающие обратный отсчёт: 71:59:59.

Камень с волком лежал в руке, холодный, как гробовая плита зимой. Резьба на нём пульсировала, будто зверь пытался выгрызть путь к венам. Дмитрий впихнул его в паз на стене — металл заскрипел, как кости в мясорубке, и стены зарычали.

— Давай, сука, работай! — он вдавил камень до хруста.

Потолок вздрогнул. Сверху посыпалась пыль — не серая, а кроваво-коричневая, с запахом пороха и сожжённых документов. Папка с печатью «1945. Совершенно секретно» шлёпнулась на пол, из неё выпали фото: трупы в форме, сложенные в ямы, а на заднем плане — тени с цилиндрами.

— Предупреждение: каузальный разрыв, — голос из динамиков хрипел, будто говорящий тонул в смоле. — Этап 4… необратим…

Дмитрий прижался к стене, но та забилась под пальцами, как живая. Штукатурка осыпалась, обнажая провода — толстые, как кишки, заполненные чёрными червями с человечьими зубами.

— Анна! — заорал он в рацию. — Ты где, блять?!

— Тут… т-т-т какой-то… — её голос прервался, словно кто-то сжал горло. — Мужик в цилиндре… он… он идёт сквозь стены!

Пол под ногами затрясся. Из трещин полез дым с лицами — дети, старики, все с выжженными ртами. Один из шлейфов прошипел:

— Ты разорвал нас… теперь мы разорвём тебя…

Дмитрий рванул камень обратно, но тот прирос к стене, обрастив щупальцами из ржавчины. Волк на камне оскалился, его глаза вспыхнули зелёным ядом.

— С-с-с-убъект №8… — застучали динамики, голос теперь совпадал с рычанием камня. — Ваш побег… отклонён.

Сверху грохнуло. Через вентиляцию прорвался крик Анны:

— Он здесь! Блядь, он… — и тишина.

Стена за камнем разорвалась, как гниющая плёнка. За ней стоял мужик в цилиндре — лицо плоское, как экран старого ТВ, с помехами вместо черт. Он поднял трость, и наконечник засветился датой: 1945. Дмитрий отпрянул, но пол уже превратился в паутину из колючей проволоки, впивающейся в голени. Где-то вверху завыла сирена, и камень с волком завыл в унисон.

Встреча с призраком

Воздух загустел, как студень из мёртвого света. Дмитрий обернулся — в дверном проёме стоял мужчина в сюртуке, но ткань текла вниз, как расплавленный воск, обнажая рёбра, скрученные в пружины. Лицо — будто нарисовано тусклой акварелью: глаза без зрачков, рот — дыра, из которой сыпались жуки-счётчики с циферблатами на спинах.

— Где сияющий град?.. — голос призрака скрипел, будто игла по граммофонной записи. — Вампилов обещал… крылья… крылья из костей…

Портфель в его руке дёргался, как живой. Замки на нём были не из металла, а из застывших криков — Дмитрий слышал обрывки: «Спасите!», «Не закрывайте шахту!».

— Ты… ты из записок деда? — Дмитрий отступил, спина упёрлась в стену. Штукатурка зашевелилась, выпуская щупальца пыли, которые обвили его шею. — Какого хуя ты здесь?!

Призрак дёрнулся вперёд, движения ломаные, как у марионетки. Его пальцы, длинные как спицы, впились в портфель. Оттуда он вытащил чертёж — пергамент из человеческой кожи с синими прожилками. Надпись кровавила: «Летательный аппарат Да Винчи. Чернигов, 1240».

— Возьми… — призрак протянул чертёж. Буквы «1240» шевелились, превращаясь в глистов, выползающих за край пергамента. — Они вшили время в крылья…

Дмитрий дотронулся — и чертёж впился в ладонь, как осьминог-паразит. Чернила зашипели, выжигая на коже схему: крылья из костей, привитые к позвоночнику. Боль ударила в зубы, заставив сглотнуть ком крови с привкусом меди и святой воды.

— Блядь, отпусти! — он дёрнул руку, но чертёж тянулся, как жвачка, обматывая запястье. По комнате поползли тени с клювами — силуэты «летательного аппарата» из чертежа.

Призрак наклонился, и из его рта выпал поток ртути, брызнувший на пол. Лужица зашипела, складываясь в слова: «ОНИ В ШАХТЕ. ОНИ ВСЕГДА В ШАХТЕ».

— Кто?! — Дмитрий вырвался, отрывая чертёж с клочьями кожи. — Кто там, сука?!

Призрак задрожал. Его сюртук лопнул, и из груди вырвалась стая ворон с циферблатами вместо глаз. Помещение затряслось, с полок посыпались банки с органами в формалине — сердца, подпрыгивающие как мячики, лёгкие, хлопающие крыльями.

— Они ждут тебя… — голос призрака рассыпался. Его тело сложилось, как картон, оставив на полу кучу пепла с гравировкой: «1853. П. Н. Вампилов. Ликвидирован за попытку побега».

Чертёж сжался в комок, прожёг карман, упав на пол. На пергаменте теперь горело: «Субъект №8. Срок: 68 часов». Из шахты лифта донёсся скрежет — будто что-то огромное перемалывало кости в песок.

Призрак замер, его пальцы дрожали, как стрелка сломанного компаса. Дмитрий выхватил камень с волком — резьба на нём засветилась кровавым туманом, отбрасывая на стену тень зубастого исполина.

— О! Волкодав времён! — призрак закрестился, но крестное знамение оставило на его груди ожог в виде спирали. — Священный ключ… ах, как вы…

— Ты меня слышишь? — Дмитрий шагнул вперёд, но ботинок провалился в пол, будто тот стал жидким пеплом. — Блядь, ответь! Где шахта? Кто они?!

Призрак не реагировал. Вместо этого он протянул руку к камню, и его пальцы начали рассыпаться, превращаясь в песок с запахом гнилых яиц и ладана. Зрачки учёного расширились, став чёрными дырами, из которых посыпались крошечные черепа с царскими коронами.

— Спасите царевича Алексея… — голос призрака треснул, как лёд под сапогом. — Кровь… она не остановится… даже здесь…

Его ноги распались первыми. Песок, падая на пол, шипел и прыгал, как кипящее масло. Дмитрий попытался схватить призрака за рукав, но ткань рассыпалась, обжигая ладонь метками в виде двуглавых орлов.

— Какого чёрта ты несёшь?! — он замахнулся камнем, и волк на нём зарычал, оглушая эхом.

Призрак вскинул голову. Его лицо сползло, как восковая маска, обнажив череп с тикающими часами вместо мозга.

— Не дай им собрать пазл… — последние слова смешались с хрипом. Тело рухнуло, превратившись в бурлящую дюну из песка. На полу остался цилиндр — настоящий, с трещиной, из которой сочился синий дым.

Дмитрий поднял его. Внутри лежало письмо, запечатанное сургучом с оттиском: «Николаю II. Вскрыть перед потопом». Конверт дышал. Он разорвал печать — изнутри вырвался визг, как от пилы по кости, и лист выпал, покрытый письменами из запёкшейся крови:

«Ваше Величество, они в стенах. Время — не река, а падальщик. Они жрут его изнутри. Уничтожьте шахту. Уничтожьте…»

Остальные слова съежились, превратившись в личинки, которые поползли по руке Дмитрия к глазам.

— Нахер! — он стряхнул их, но одна успела впиться в веко. Зрение поплыло, и на секунду он увидел подвал — десятки людей, прикованных к стенам цепями, их рты зашиты проволокой.

Цилиндр вдруг сжался, как сердце в агонии, и выстрелил иглой. Она вонзилась Дмитрию в шею, впрыснув холод, от которого закипела кровь. Где-то в темноте заскрипели цепи, и камень с волком завыл, словно зовя стаю.

Механизм взвыл, как зверь, сорвавшийся с цепи. Шестерни рванулись вперёд, высекая искры, которые жгли кожу запахом горелой истории. Стрелки-сабли завертелись, разрезая воздух с визгом. Дмитрий пригнулся — лезвие чиркнуло по спине, сорвав куртку и оставив шрам в виде даты «1941».

— Ты долбоёб?! — закричал он механизму, хватая окровавленный камень с волком. — Заткнись, тварь!

Стены задрожали, став прозрачными, как грязный лёд. За ними — лес, корчившийся в агонии: деревья ломались, превращаясь в половецкие шатры из человеческой кожи. Ветер принёс вой волков и звон сабель. Но через секунду степь взорвалась чёрным дымом — теперь за окном ревели «Мессершмитты» со свастикой, рвущие небо на куски.

— Дмитрий! — Анна ворвалась в комнату, её лицо было исцарапано, волосы пахли бензином и страхом. — Снаружи… блять, там война! Нас атакуют!

— Какая нахуй война?! — он схватил её за руку. Ладонь Анны была липкой — кровь, но не её. — Тут времени хуйня!

На стене, где раньше висел календарь, проступил таймер: «Обратный отсчёт: 12:00». Цифры сочились ртутью, капли падали на пол, прожигая дыры, сквозь которые виднелись трупы в форме — и немецкой, и советской.

Механизм рванулся снова. Пол под ногами стал мягким, как гниющее мясо. Дмитрий провалился по щиколотку, почувствовав, как кости шевелятся под ним.

— Вытащи меня, сука! — заорал он, цепляясь за Анну.

Шестерня над головой лопнула, выбросив осколки — не металл, а застывшие крики Сталинграда. Один вонзился Анне в плечо. Она завыла, но вместо крови из раны пополз дым с лицами детей — тех, что сгорели в бомбёжках.

— Они в нас… — Анна задыхалась. — Они вдохнули время…

Таймер ускорился: 11:47… 11:46… С каждой секундой комната теряла форму. Половецкие тени схватились в бою с солдатами Вермахта, сабли крошили штыки, а пули пролетали сквозь века, оставляя дыры-порталы. Из одной выпал танк Т-34, давящий шатёр с криком: «Хан Гзяк!»

— Надо сломать эту хуйню! — Дмитрий вцепился в шестерню, но та обожгла руки до костей. Кровь капала на таймер, замедляя его: 10:59… 10:58…

— Смотри! — Анна указала на потолок. Там, сквозь дым, плыл дирижабль с знаком Хроноса — волком, пожирающим луну. Из гондолы свесился ствол, выстреливший снарядом из спрессованных лет.

Снаряд ударил в стену, и время взорвалось. Дмитрий увидел, как Анна рассыпается на кадры киноплёнки — улыбка, страх, кровь. Его собственные пальцы стали прозрачными. Таймер замер на 00:01, и весь мир сжался в точку с надписью: «Каузальный коллапс. Субъекты — аннулированы».

Попытка остановить процесс

Дмитрий впился пальцами в камень, но тот прирос к механизму, обратясь в клубок жил и ржавых игл. Кровь сочилась по запястьям, смешиваясь со смазкой шестерней — густой, как патока, и вонючей, как гной из вскрытой могилы.

— Да выёбывайся, тварь! — он дёрнул изо всех сил. Камень хрустнул, выпустив облако пыли с запахом Чернобыля — сладковато-металлическим, от которого заныли зубы.

Анна, ковыряясь в развороченном шкафу, вытащила дневник с обгоревшей обложкой. Листы внутри шелестели, как сухие крылья:

— Смотри! «Эксперимент №45… выжившие: 1 из 20…» — её голос сорвался. — Твой дед… Соколов… он писал, что надо всё сжечь!

— Не до архивов, блять! — Дмитрий пнул механизм. В ответ шестерня лизнула его голень, содрав кожу до красного мяса с прожилками меди. — Ищи рычаг, тумблер, хуямблер!

Стены завыли. Сквозь трещины просачивался свет из 1986-го — ядовито-зелёный, оставляющий на руках волдыри. Анна развернула страницу дневника, и оттуда выпал детский рисунок: Дмитрий в плаще, бьющий мечом в дракона из шестерёнок. На обороте — каракули кровью: «Папа, не ходи в шахту».

— Это… это ты? — Анна протянула рисунок. Бумага прилипла к пальцам, пытаясь втянуть её кожу в себя.

— Хуй знает! — он швырнул лист, но тот прилип к полу, вырастая в трёхметровую тень с мечом. Тень замахнулась на механизм, но клинок рассыпался, став стаей ворон.

Механизм взревел. Потолок начал осыпаться обломками времён — куски кирпичей с вывеской «СССР», осколки витражей с двуглавыми орлами, ржавые гильзы 1943-го. Одна гильза вонзилась Анне в бедро, и из раны пополз пепел — как из крематория.

— Дмитрий! — она заковыляла к нему, волоча ногу, оставляющую за собой след из расплавленных часов. — Тут ещё… твой дед писал про «жертву-триггер»! Надо…

— НАДО ВЫРВАТЬ ЭТОТ КАМЕНЬ! — он вцепился в жилы механизма, но те обвили его шею. Провода-удавки впились в горло, накачивая в вены жидкий азот времени — мозг вспыхнул видениями: дед в противогазе, стреляющий в толпу таких же, как он…

Тень от рисунка вдруг ожила. Дракон-механизм разинул пасть, и из глотки вырвался рёв деда:

— ВНУК! ОТОЙДИ ОТ…

Голос оборвался. На стене, где секунду назад был таймер, проступила новая надпись: «Субъект №8 активирован. Катастрофа: неизбежна».

Анна рванула рычаг на стене, сломав ноготь до мяса. Механизм взвыл, и камень наконец вырвался, прихватив с собой кусок ладони Дмитрия. Кровь брызнула на детский рисунок — и дракон на нём задвигался, превращаясь в карту шахты с отметкой: «Глубина: 1945 метров». Где-то внизу, в темноте, щёлкнул взведённый курок.

Воздух стал колючим, как миллион игл изо льда. Дмитрий выдохнул — пар застыл в воздухе кристаллами с усиками, внутри которых копошились жуки-трилобиты. Стены покрылись ледяной коркой, пульсирующей синевой. В толще льда — тени гигантских стрекоз, их крылья с узорами вымерших созвездий резали глаза, как ультрафиолет.

— Это не путешествие… — прошипел он, сдирая лёд с ресниц. Кожа на щеках треснула, сочась кровью-ртутью. — Это пиздец всему, понимаешь? Они рвут время, как гнилую простыню!

Анна, дрожа, ковыряла замёрзший шкаф. Её пальцы примерзали к ручке, отрываясь с хрустом свежего хряща. Внутри — костюм химзащиты, жёлтый, как трупная желчь. На груди бирка: «АННА ГРОМОВА. 15.09.2025».

— Дмить… — её голос звенел, как лопнувшая струна. — Э-это сегодня… Эту хуйню кто-то подготовил… для меня…

Она потянула костюм, но ткань прилипла к ладоням, впиваясь спорами. Из швов полезли чёрные корни — живые, шевелящиеся. Один вонзился в запястье, и Анна закричала: из раны пополз лёд, покрывая руку чешуёй динозавра.

— Сбрось его, блять! — Дмитрий рванулся к ней, но пол под ним прогнулся, обнажив бездну с вертикальными зрачками внизу. Из пропасти потянулись щупальца инея, обвивая голени.

— Не трожь! — Анна дёрнула руку, и чешуя лопнула, выбросив фонтан крови юрского периода — тёплой, густой, пахнущей болотом. — Он… он в меня входит!

На стене, под слоем льда, проступили цифры: «Температура: -273° C». Лопнувшая труба выдохнула облако аммиака, и в нём замелькали силуэты — учёные в свитерах 80-х, кричащие в стены, их рты растянуты в немых овалов.

Дмитрий ударил камнем по льду. Волк на камне взвыл, и трещина побежала к потолку, открывая небо юрского периода — багровое, с двойной луной. Сверху упал комок мха, оживший в руках: плезиозавр размером с крысу впился зубами в большой палец.

— Сука, отцепись! — он швырнул тварь, но та взорвалась, обдав лицо кислотной слизью. Кожа на лбу задымилась, обнажая череп с татуировкой — двуглавый орёл, пожирающий собственный хвост.

Анна, наполовину в костюме, закричала, тыча в окно:

— Смотри! Там… там мы!

За стеклом — они же, но прозрачные, как призраки, вскрывают ящик с надписью «Не открывать». Тени-двойники повернулись, и у всех на шеях висели петли из колючей проволоки.

— Надо сжечь всё! — Дмитрий вытащил зажигалку, но пламя замёрзло, став ледяным столбом с лицом деда внутри.

Костюм на Анне вдруг сжался, как кокон. Маска приросла к лицу, шланги впились в рёбра, выкачивая воздух. На стекле маски высветилось: «Добро пожаловать в Хронос. Субъект №9». Из динамиков завыл голос, смешавший все эпохи: «ПРИГЛАШЕНИЕ АННУЛИРОВАНО».

Взрыв ударил по барабанным перепонкам рваным ритмом апокалипсиса. Пол разверзся, выплюнув облако обломков: кирпичи царапали лицо осколками эпох, ржавые шестерни впивались в плечи, как голодные пираньи. Дмитрий схватил Анну за руку, но её пальцы уже превращались в прозрачную плёнку.

— Держись, блядь! — заорал он, но голос утонул в грохоте. Потолок рухнул, и они провалились в яму, где воздух гудел песней вымерших цивилизаций.

Падение длилось вечность. Мимо проносились:

Саркофаг с тикающим сердцем фараона,

Самолёт-призрак с пробитым бензобаком,

Детская коляска, полная костей и микросхем.

Приземление выбило дыханье. Дмитрий упал на груду артефактов. Ребра треснули о меч с клинком из черного хрусталя, на котором светилась надпись: «Хранитель Хроноса». Буквы пульсировали, как вены, и клинок завыл, впиваясь в ладонь холодом вечности.

— Анна! Где ты, сука?! — он встал, хрустя осколками фотоаппаратов XIX века.

— Тут… — её голос дрожал. Анна сидела на груде книг, листах которых копошились черви с буквами вместо голов. В руках она сжимала пожелтевшую фотографию: Эйнштейн в смокинге стоял рядом с дедом Дмитрия, оба держали череп с часовым механизмом вместо мозга.

— Твой дед… он нихуя не археолог! — Анна тыкала в фото. Лицо Эйнштейна вдруг повернулось к ним, губы шевельнулись: «Бегите… пока не…» — и изображение вспыхнуло, опалив пальцы шрамами в виде формул.

Смартфон в углу ямы завибрировал, взрывая тишину мелодией из 2077 года. На треснутом экране — старик с лицом Дмитрия, но глазами мертвеца-пророка. Фон: руины Москвы под знаком Хроноса, выжженным в небе.

— Если видишь это — мы проиграли… — голос старика прерывался, как плохая связь. — Шахта не ловушка… она жертва. Они в…

Экран погас, выпустив дым с вонью гнилого будущего. Анна схватила смартфон, но гаджет рассыпался, оставив в руке чип, который впился в кожу, как клещ.

— Вытащи его! — она билась о стену ямы, но чип глубже въедался в вену, подсвечивая её синим. — Он… он показывает мне цифры! 00:00:00…

Дмитрий поднял меч. Клинок дрожал, направляя остриё к потолку ямы, где висел портал из сплетённых кишок. Внезапно меч рванулся вперёд, таща его за собой, как пёс на поводке.

— Ты куда, уёбок?! — он упёрся, но лезвие начало резать его ладонь, сочась кровью-мазутом.

Анна закричала. Чип в её руке взорвался, и из раны полезли провода с шипами. Они впились в стены, стягивая яму в узел. Артефакты оживали:

Фото Эйнштейна закричало на идише,

Меч запел гимн Третьего Рейха,

Саркофаг раскрылся, выпуская тучу жуков с датами на крыльях.

Портал сжался, выплюнув их в коридор, заваленный трупами в химкостюмах. На стене кровью было намазано: «Добро пожаловать в 1945. Следующая остановка — конец». Меч рассыпался, оставив в руке Дмитрия ключ из кости с гравировкой: «Шахта. Лифт в ад».

Физический коллапс

Стены вздыбились, как бумага в огне. Штукатурка отслоилась, обнажив плоть времён — пласты эпох, сшитые в кровавую мозаику: тут сталинские бараки с висящими на колючке детьми, там средневековый костёр, где горели книги с лицáми, а меж ними — чёрные волны 2077 года, пожирающие небо. Воздух гудел голосами всех мёртвых, выкрикивающими одно: «Слишком поздно».

— Анна! — Дмитрий рванулся к ней, но пол под ногами стал зеркалом. Он увидел в отражении себя — скелета в мундире Вермахта, цепляющегося за её труп. — Держись, я…

Она рухнула, ударившись виском о кирпич из 1991-го, испачканный мазутом и надеждой. Глаза закатились, оставив белки с картами распадающихся городов. Изо рта потекла слюна, пахнущая цианистым персиком — ядом из будущего, которого ещё нет.

— Проснись, блядь! — Он тряс её, но тело Анны стало трясиной — пальцы проваливались в кожу, натыкаясь на рёбра-шестерни.

Механизм Хроноса ревел за спиной, выплёвывая искры в форме фашистских орлов. Дмитрий схватил камень с волком, теперь горящий, как уголь в аду, и вмазал им по шестерням.

— На, подавись, ублюдок! — Удар! Металл взвыл, выпустив вспышку света, что выжгла сетчатку. На миг он ослеп, но в ушах зазвучал хруст — будто Вселенная ломала себе хребет.

Вихрь времени рванул с потолка, закрутив цилиндр призрака в воронку. Тот завизжал, как ребёнок под ножом, и — хлоп! — исчез. На его месте остался солдат Вермахта, свежий труп: лицо розовое, глаза открыты, а изо рта торчал ключ с гравировкой «Хранитель».

— Какого… — Дмитрий попятился. Труп дёрнулся, выплёвывая на пол клопов с железными крестами на спинах.

Стены зашептали:

— «Русский зольдат… помоги…» — голос солдата? Нет. Это стена говорила, её кирпичи растянулись в рты с зубами-датáми.

— Заткнись! — Дмитрий пнул труп. Тот взорвался, обдав его внутренностями, пахнущими полынью и кизяком. Кишки извивались, складываясь в слова: «Шахта ждёт».

Анна застонала. На её шее проступила татуировка — лавровый венок с датой: 15.09.2025.

Механизм Хроноса захлопал, как раненый ястреб, и стены поползли к центру комнаты, сминая пространство. Дмитрий прикрыл Анну телом, а в последний миг увидел, как ключ изо рта трупа вонзается в пол, открывая люк. Снизу пахло казнью и мокрым пеплом.

Стены бункера вздрогнули, выплюнув из вентиляции чёрный дым с шипением змей. Тени на потолке сплелись в тройной уроборос — логотип, выжженный в реальности. Из дыма вышли семь фигур в масках из человеческой кожи с натянутыми поверх швами. Лидер, высокий как виселица, щёлкнул костяшками пальцев — звук, как перелом позвоночника.

— Каузальный уровень семь. Стерилизовать объект, — его голос скрипел, будто ржавые ножницы резали плёнку. — Мозги — в печь. Кости — на сувениры.

Анна, прихрамывая, отползла к Дмитрию. Её рука, обмотанная проводами из 2077-го, дымилась:

— Эти… эти уёбки из будущего?

— Хуже, — Дмитрий рванул её за собой, прыгая в люк. — Они из «между»!

Солдаты «Группы 13» синхронно подняли древковое оружие — стволы, сращённые с костями динозавров. Выстрел. Вместо пуль — рой ос-времени, жалящих через слои реальности. Одна впилась Анне в шею, и та закричала: из раны полезли личинки с часами на спинах.

— Беги, сука! — Дмитрий втащил её в тоннель, стены которого бились, как рёбра гиганта. Воздух гудел плачем нерождённых детей.

Тоннель сжимался. Пол под ногами то становился раскалённой лавой 79 года (Помпеи воняли серой), то льдом с лицами замороженных шпионов. Анна споткнулась, схватившись за выступ — он оказался рукой Сталина, торчащей из бетона.

— Дмитрий! — она вырвалась, оставив в мёртвой хватке клок волос. — Они везде!

Сзади, в метре, материализовался солдат «Группы 13». Его маска распалась, показав лицо — пустую матрешку из кожи. Из дыры в голове вырвался язык с бритвами:

— Вернём ваши сердца в 41-й, сволочи…

Дмитрий пнул в лицо, но нога прошла сквозь него. Солдат рассмеялся, разваливаясь на тараканов с цифрами вместо крыльев.

— Вперёд! — Анна рванула его за рукав. Они прыгнули в спираль света, где время текло жидким стеклом. Кости плавились, волосы горели, а в ушах звенел хор мёртвых голосов:

— Ты опоздал. Ты всегда опоздаешь.

Выстрел.

Свет погас. Они рухнули в ледяную воду, глотнув тины и истории. Вынырнули, задыхаясь. Кругом — сосны, ворона на ветке, запах дёгтя. На берегу, поправляя шапку с медведем, стоял Пётр из главы 3. В руке — топор с знаком Хроноса.

— Опоздали всего на четыреста лет, — усмехнулся он, тыча лезвием в их сторону. За ним дымились виселицы с трупами в современных джинсах. — Ну что, петушки, опять в жопу времени напороли?

Дмитрий вылез на берег, выплёвывая малька с татуировкой свастики на боку. Анна, дрожа, смотрела на Петра. В его глазах отражался не лес, а дирижабль с волчьей мордой, плывущий над Кремлём 1547 года. Где-то в кустах щёлкнул курок аркебузы.

Глава 6: Странник

Рынок у Кремля, рассвет

Рассвет над Москвой-рекой рвал небо когтями, окрашивая стены Кремля в багрянец, словно кровь сочилась из щелей между кирпичами. Рынок ещё спал, прикрытый туманом, но уже шевелился: телеги скрипели, будто кости стариков, а воздух вонял гнилой рыбой и страхом. Анна шаркала сапогами по мокрой брусчатке, в руке — обрывок пергамента с рисунком иконы, вылизывающей собственный оклад.

— Где-то тут… — бормотала она, пнув опрокинутый горшок. Тот разбился, выпустив рой жуков с человечьими зубами. — Чёртов антикварный ад…

В углу, под навесом из продырявленной кожи, сидел бродяга. Его лоток ломился от хлама:

Монеты Рюриковичей с трезубцами, проросшими в ладони как корни,

Шестерни, покрытые ржавчиной цвета запёкшейся крови,

Кукла-московитка с лицом Анны, держащая ножницы вместо креста.

Бродяга поднял голову. Лицо — слепок из шрамов, один глаз мутный, как мёртвая луна, второй — пульсирующий кристалл. Заговорил, смешивая «ять» с матерным шипением:

— Ищете гибель в пепле времён, дѣвица? Иль рвёте петлю, да в петлю ж и впадёте?

Анна нахмурилась, тыча пальцем в груду хлама:

— Видал икону? Золото, глаза… живые. Отвечай, старый хрыч, а то…

— А то что? — он засмеялся, выдыхая запах гниющих яблок и пороха. — Меня вешали в 1612-м, топили в 37-м. Ваши угрозы — как пёсья молитва.

Его рука, обмотанная тряпьём, шаркнула по лотку. Под слоем пыли блеснул осколок керамики — три змеи, пожирающие друг друга. Символ «Группы 13».

— Эту дрянь где взял? — Анна потянулась к артефакту, но бродяга шлёпнул по руке костяшками. Боль ударила в мозг видениями: она, прикованная к стене бункера, а змеи на керамике оживают, впиваясь в рёбра.

— Не тронь, смердóвка! — зашипел он, вытаскивая из-под плаща кистень с волчьими зубами. — Сей знак — печать Хранителей. Ты ж не ведаешь, какóй ад нá дне сосуда…

Рынок вдруг затих. Туман сгустился, превратившись в стену из мокрых черепов. Где-то вдали завыла собака — звук длинный, как петля.

— Говори, ублюдок! — Анна рванула керамику, но осколок впился в ладонь, пуская корни из света. — Где. Икона. Блять!

Бродяга вскочил, рассыпая монеты. Его кристаллический глаз вспыхнул, проецируя на землю тень трёхглавого змея.

— В Лихом болоте ищи! Там, где кони Лжедмитрия кости глодают! — закричал он, а потом зашипел, прижимая к лицу ладони с выжженными цифрами 13. — Беги! Они уже…

Из тумана вынырнула повозка, запряжённая слепыми лошадьми с клыками. На облучке — фигура в плаще с капюшоном. Бродяга завизжал, схватился за горло, и его кожа начала слазить, как пергамент, обнажая череп с гравировкой: «Свидетель №13».

Анна отпрянула, сжимая в кулаке окровавленный осколок. Туман рассеялся, открывая пустой лоток. На земле валялась лишь монета с её профилем и датой: 1547. Где-то за спиной хрустнула ветка, и знакомый голос прошипел:

— Ну что, Громова, надышалась прошлым? Теперь ты в их списке…

Бродяга рванул Анну за рукав, его пальцы вонзились в плоть как крючья. Гнилостное дыхание хлестнуло ей в лицо, смешиваясь с запахом перегоревшей свечи и гноя. Его кристаллический глаз треснул, выплёвывая осколки, которые застревали в её волосах, жужжа проклятиями на языке мертвецов.

— Дщерь Велеса! — прохрипел он, рвя на себе рубаху. На груди — шрам, зияющий волчьей пастью, края которого шевелились, обнажая рёбра, покрытые рунами из спёртого света. — Видишь?! Они выдрали память, как гнилушку из десны!

Анна вырвалась, но он схватил её запястье, прижал ладонью к шраму. Кожа бродяги горела как лёд, а под пальцами Анны зашевелились зубы — настоящие, острые, впивающиеся в её плоть.

— Отпусти, ебаный урод! — она ударила коленом в живот, но тело старика продавилось, словно глина. Из раны на его груди вырвался вой — волчий, но с примесью сирен.

— Смотри! — он вывернул её руку, заставив смотреть на ладонь. Под кожей, как черви, задвигались синие линии — координаты, совпадающие с бункером. — Твой Соколов… он ключ! Его кости — шестерни для их машин!

Внезапно бродяга затих. Его кристаллический глаз вспыхнул, осветив тень трёх змей на стене лавки. Из тумана донесся скрежет — будто точили ножи из костей времени.

— Идут… — прошептал он, суя Анне в окровавленную ладонь клык с гравировкой «Соколов». Металл клыка жёг, как сухой лёд, а на кончике мерцала капля ртути с лицом Дмитрия внутри. — Беги, дѣвица! Пока не…

Голос оборвался. Из горла бродяги вырвался клубок проволоки с шипами, обвил шею и — дёрнул. Тело рухнуло, но вместо крови из раны хлынули чёрные муравьи с крыльями стрекоз. Они зашипели, выкладывая на земле цифры: 13.13.13.

Анна отпрянула, сжимая клык. На её ладони координаты пульсировали синью, а в ушах зазвучал голос Дмитрия, искажённый до неузнаваемости:

— Не верь… они врут…

Туман сгустился в фигуру с тройным посохом. Анна рванула в переулок, но под ногами хрустнуло — она наступила на череп с её именем, выжженным на лбу. Сзади раздался смех, и клык в её руке заорал голосом бродяги:

— Беги, беги, беги! Они уже в твоих венах!

Кафе «У Ярилы»

Кафе «У Ярилы» воняло тлением и ладаном. Свечи в железных подсвечниках плавились, стекая чёрным воском на столы, где сидели тени — старухи в платках, шептавшие молитвы над чашками с кровью вместо кофе. Анна сидела в углу, сжимая клык Соколова. Напротив — лингвист-старообрядец, Ефим, с бородой, сплетённой в косичку из сухожилий. Его пальцы листали потрёпанный манускрипт, страницы которого шевелились, как жаберные щели.

— «Велесова книга лжёт», — пробормотал он, тыча ногтем в строки, написанные кишками вместо чернил. — А это… «Истина в крови». Тут не перевод, дщерь, а проклятие. Кто тебе такое наговорил?

Анна выдохнула, разминая руку. Координаты под кожей зудели, как личинки под ногтями.

— Бродяга с рынка. Глаз — хрусталь, шрам как волчья пасть. Говорил на помеси…

— Старорусского и матерного? — Ефим вдруг побледнел. Его чашка треснула, и кровь потекла по столу, складываясь в карту бункера из главы 5. — Он же мёртв! Голос… я слышал его в 75-м! На раскопках под Новгородом!

Он вскочил, опрокинув скамью. Свечи погасли. Из-под плаща старика выпал человеческий зуб с цепью — тот зашипел, прыгая по полу, как раскалённый уголь.

— Он был прикован к алтарю Хроноса! — Ефим задыхался, тыча пальцем в Анну. — Его рёбра — свитки! Кишки — карта! Они вырезали ему…

Трах! Окно кафе разбилось. Влетел камень, обёрнутый запиской. Анна поймала его на лету — бумага обожгла пальцы, оставив узор в виде трёх змей.

— Беги. Они вскрыли твою почту, — прочитала она вслух. Голос дрогнул.

Ефим схватил её за плечо. Его ногти впились в кожу, оставляя синяки-руны.

— Какая почта? Ты что, псина, с современностью связалась?!

— Дмитрий… он передал через временной шлюз… — Анна рванулась к выходу, но пол под ногой провалился, обнажив яму с шипящими змеями — их чешуя светилась датами: 2025, 1941, 1547.

Старухи за столом повернулись. Их лица сползли, открывая черепа с гравировкой «Группа 13». Одна зашипела, вытягивая руку-хлыст:

— Оставь ключ, смердица…

Анна выстрелила из клыка Соколова — тот взвыл, выпустив луч света. Стены кафе рухнули, открывая улицу XVII века, залитую лужами ртути. Ефим, крича, растворился в дыму, а в её руке осталась лишь страница манускрипта с портретом Дмитрия в мундире СС. Сзади заскрипели колёса — повозка со слепыми лошадями мчалась прямо на неё.

Подземка гудела кишками спящего зверя. Свет ламп мигал, отбрасывая тени рельс на стены, покрытые слизью с запахом медной проволоки. Анна бежала, спотыкаясь о битые бутылки, превращавшиеся в осколки под ногами в черепки с выгравированными датами. За спиной — топот сапог «Группы 13», их дыхание шипело, как пар из котла ада.

— Сука, держись левее! — крикнул чей-то голос.

Она обернулась. В конце перехода, перед мчащимся поездом метро, стоял бродяга — тот самый, с кристаллом в глазу. Его пальцы крючились в жесте «иди сюда», а рот растянулся в улыбке, обнажая зубы-ключи.

— Сюда, дщерь! — проревел он, и голос его смешался с грохотом колёс. — Покажи им, как Велесова дочь пляшет!

Поезд визжал, заливая тоннель синим светом. Анна рванула наперерез. Вагоны промчались в сантиметрах, обдав её ветром, пахнущим жжёными волосами. Бродяга исчез. Вместо платформы — заброшенная станция, стены которой дышали через фрески: люди в кожаных куртках и кроссовках стояли плечом к плечу с древнерусскими воинами, рубящими тени с лицами политиков XX века.

— Где… — Анна прислонилась к колонне. Камень под пальцами был тёплым и пульсирующим, как живой. На полу — лужи чёрной смолы, в которых плавали детские куклы с переломанными конечностями.

— Ты опоздала на четыреста лет, но всё ещё в графике! — хохот раздался сверху.

Бродяга сидел на балке под потолком, болтая ногами. Его кристаллический глаз светился, проецируя на стену движущиеся руны.

— Времени нет! — он плюнул вниз. Слюна ударила в пол, выжегши слова: «ЕСТЬ ТОЛЬКО МЫ». Буквы задымились кровью, запах которой сводил с ума — сладкий, как гнилые ягоды.

— Что ты за хуйня?! — Анна схватила обломок кирпича. — Где Дмитрий?!

— Он стал нитью в паутине! — бродяга спрыгнул, приземлившись на четвереньки. Его суставы хрустели, как ломающиеся ветки. — Хочешь спасти? Вырви зубы Хроноса! Выпотрошь бункер!

Внезапно он замер. Из тоннеля донесся звук колокола, и стены станции затряслись. Фрески ожили: современные люди начали стрелять из пистолетов в воинов, а те рубить их мечами. Кровь с росписей хлынула на пол, смешиваясь со смолой.

— Беги, глупая! — бродяга рванул её за рукав, сунув в ладонь горсть волчьей шерсти с запахом Дмитрия. — Они уже переписали твоё рождение!

Свод станции треснул. Сверху посыпались камни с нарисованными глазами. Анна рванула в арку, заваленную костями, а сзади раздался вопль бродяги — его кристаллический глаз взорвался, осыпав тоннель осколками с кадрами её смерти.

Темнота в катакомбах дышала густотой, как будто воздух превратился в чёрную смолу. Анна шарила руками по стенам, покрытым слизью с запахом прокисшего молока и крови. Внезапно вспыхнул факел — пламя не жёлтое, а сине-зелёное, будто горит спирт из мёртвых мозгов. Свет вырвал из мрака лицо бродяги.

— Меня звали Ратибор, — его голос скрипел, как дверь в забытый склеп. Шрамы на лице шевелились, складываясь в руны: «Изгой», «Проклят», «Стерт». — Пока они не выжгли имя. Не оставили даже костей для псов.

Он плюнул на пол. Слюна зашипела, прожгла дыру, сквозь которую виднелся бункер 2025 года — тени «Группы 13» копошились у мониторов, как личинки. Анна сглотнула, чувствуя, как координаты на ладони впиваются в кость.

— Где Дмитрий, уёбище? — она рванулась к нему, но Ратибор щёлкнул пальцами. Факел погас. В темноте его рука схватила её за горло — пальцы холодные, как петля палача.

— Он ключ! — прошипел он, зажигая пламя снова. Теперь свет выхватывал медную пластину в его руке. Поверхность кишела узорами — не гравировкой, а червями из тени, сплетающими карты, лица, даты. — И жертва. Его кости уже точат для шестерён Хроноса.

Анна вырвалась, но пластина заворожила. Узоры сложились в Дмитрия — голого, прикованного к стулу из спиц метрономов. Его кожа была покрыта цифрами-муравьями, а глаза… Глаз не было. Вместо них — дыры, из которых лились кадры: она, стреляющая в него из клыка Соколова.

— Что вы с ним сделали, твари?! — Анна ударила по пластине. Металл взвыл, узоры взорвались иглами света. Иглы впились в её пальцы, высасывая память: она увидела себя в лаборатории, разрезающей Дмитрия на части, под одобрительный шепот теней.

Ратибор засмеялся, выдёргивая пластину. Его шрамы светились ядом:

— Они сделали? Это ты сделаешь! Всё уже записано!

Пластина упала на пол, ожив. Из неё вырвался столб света, внутри — Дмитрий в клетке из лучей. Его рот был зашит проволокой, но голос звучал прямо в черепе Анны:

— Убей меня! БЫСТРО, ПОКА ОНИ НЕ…

Клетка дрогнула. По краям поползли трещины с лицами «Группы 13». Ратибор пнул пластину в темноту:

— Видишь? Даже смерть его — их инструмент!

Анна схватила факел, сунула в рот Ратибору. Его кожа вспучилась, шрамы взорвались жуками-тараканами. Из тьмы вылезли тени — с ржавыми ножницами вместо рук. Пластина на полу завыла, а голос Дмитрия прорезал мозг:

— Беги! Они в стенах! В воздухе! В тебе!_

Анна прижала Ратибора к стене, её пальцы впились в его шею, вырывая клочья кожи, пахнущей прогорклым мёдом. Катакомбы дрожали, с потолка сыпалась известковая крошка с зубами — мелкие, острые, как бритвы.

— Говори, выродок! Где Соколов?! — её голос сорвался в рёв. Координаты на ладони вздулись синими жилами, пульсируя в такт её ярости.

Ратибор хрипел, обнажая дёсны, где вместо зубов торчали ржавые шестерни. Его кристаллический глаз треснул, выплёвывая осколки с кадрами: Анна, стреляющая в ребёнка с лицом Дмитрия.

— Я… ошибка… — булькал он, хватаясь за её запястье. Его прикосновение жгло, как раскалённая проволока. — Хронос вырвал меня из петли… выбросил, как кость псу!

Он рванул рубаху. Под тканью — грудь, сшитая бронзовыми скобами, рёбра скрежетали, открываясь, как жалюзи. Внутри, среди клубков кишок-пружин, тикал механизм — часы с циферблатом из человеческих костей. Стрелки — заточенные кости пальцев — царапали стекло, оставляя следы крови.

— Триста лет… — Ратибор тыкал в часы обломком ногтя. — Они вшили мне время в рёбра… чтобы я слышал, как гниёт Вселенная!

Тиканье ударило в виски Анны. Каждый щелчок — удар молота по наковальне. Она отшатнулась, чувствуя, как её собственное сердце сбивается с ритма, подстраиваясь под механизм.

— Выключи их, псина! — она замахнулась клыком Соколова, но Ратибор поймал её руку. Его пальцы обвились вокруг запястья, как змеи из проволоки.

— Не можешь… — он засмеялся, и тиканье зачастило, заполняя катакомбы грохотом. Стены поползли, обнажая рваные порталы: в одном — Дмитрий на операционном столе с открытым черепом, в другом — она сама, стреляющая в Ратибора в 1721 году. — Они нашли нас… Слышишь?

Из тьмы вырвался скрежет — будто точили ножи о кости времени. По потолку поползли трещины в виде цифр 13, а из них сочилась ртуть с голосами: «Анна… мы уже в твоих венах…»

— Беги! — Ратибор вытолкнул её в сторону, его часы взвыли сиреной. Скобы на рёбрах лопнули, выпуская рой металлических ос с жалами-стрелками. — Ищи Храма Велеса под бункером! Там…

Грудь Ратибора взорвалась, осыпав Анну осколками циферблата. Каждый осколок впился в кожу, показывая обратный отсчёт: 12:00… 11:59… 11:58… Из рваного портала вылезла рука в чёрной перчатке, схватившая её за горло. Голос Дмитрия, искажённый до электронного визга, прошипел:

— Стреляй в часы! СТРЕЛЯЙ СЕЙЧАС!_

Взрыв разорвал время. Воздух сжался в плотный ком, вырвав из лёгких Анны крик. Ратибор рванул её на себя, прикрыв спиной — его тело хрустнуло, как скорлупа, под ударами осколков. Шестерни из его груди выстрелили, как шрапнель, впиваясь в стены, пол, в её волосы. Одна пробила щёку, вырвав клок плоти — кровь запахла цинком и горелым сахаром.

— Сука, дыши! — Ратибор вцепился ей в плечи, его лицо трескалось, как фарфор. Из разломов сочился дым с голосами: «Стерли… стерли… стерли…» — Ты… должна…

Его часы взвыли, циферблат лопнул, выплеснув в воздух чёрную жижу — густую, как нефть, с плавающими в ней глазными яблоками Дмитрия. Анна захлёбывалась, пытаясь вырваться, но Ратибор прижал её голову к своей груди. Сквозь рёбра она услышала тиканье, превратившееся в рёв поезда.

— ЭТО ПАМЯТЬ! — он впихнул ей в окровавленную ладонь кристалл — холодный, как лёд из могилы. — Твоя… и моя… Вырежи их… из петли…

Его зрачки расширились, став порталами. В них — 1943 год: подземная лаборатория, стены в нацистских рунах, на столе — тело Ратибора. Его рёбра распилены, часы в груди сверкают свежей бронзой. Рядом — мужчина в очках, лицо Дмитрия, но старше. Дед. Он тычет скальпелем в часы, бормоча:

— «Zeit ist Fleisch… Время — это мясо…»

— Нет… — Анна выдохнула, но Ратибор уже рассыпался. Его кожа отслоилась, обнажив скелет из проволоки и пожелтевших костей. Шестерни падали на пол, прорастая щупальцами и впиваясь в трещины, как корни.

Кристалл в её руке вздрогнул, выжег на ладони слово «БЕГИ». Из тьмы вылезли тени с паяльниками вместо пальцев. Одна прошипела голосом деда Дмитрия, тыча раскалённым жалом в её спину:

— «Мы вшили тебя в историю, сучка… Ты наша кукла…»

Квартира Анны

Квартира Анны пахла перегоревшими проводами и страхом. Свет лампы мерцал, отбрасывая на стены тени, которые цеплялись за углы, как пауки. На столе — кристалл Ратибора, покрытый кровью и сажей. Внутри, словно в аквариуме, плавало изображение крепости: стены из человеческих костей, башни с часами вместо шпилей. Анна тыкала в кристалл дрожащим пальцем, чувствуя, как его грани впиваются под ноготь, высасывая тепло.

— Ну покажи, блядь, что там… — прошипела она, подключая кристалл к украденному проектору Соколова.

Прибор завыл, как раненый зверь. Из линзы вырвался луч света, и перед ней материализовался Ратибор — не изуродованный бродяга, а мужчина в древнерусской кольчуге, с лицом, изрезанным рунами гордости. Его голос звучал чисто, без скрипа:

— Если слышите это, значит, я мёртв. Ищите «Сердце Рода» под бункером. Только Соколов может…

— Может что, ублюдок?! — Анна ударила кулаком по проектору. Голограмма задрожала, превратив Ратибора в скелета с часами в груди.

— …может разорвать петлю, — продолжил скелет, костяные пальцы указывая на стену. Тень за её спиной вытянулась, сливаясь с силуэтом человека на пороге.

Щёлк. Выключился свет. Из коридора донесся скрип ножа по штукатурке. Анна обернулась. На стену падала тень — нечеловечески высокая, с лезвием, на котором извивались три змеи из пара. Их рты раскрывались, шипя:

— «Сердце… сердце… сердце…»

— Выходи, тварь! — Анна схватила клык Соколова, но оружие замёрзло, прилипнув к ладони. По полу пополз иней с узором в виде свастик.

Тень шагнула в дверной проём. Лезвие блеснуло — на нём, как на экране, промелькнули кадры: Дмитрий в клетке, перерезающий себе вены, а за ним — она сама, стреляющая в ребёнка с его лицом.

— Группа 13 шлёт привет, — прошипел кто-то с акцентом деда Дмитрия. Нож воткнулся в стену рядом с её головой, высекая искры. — Ты следующая в петле. Сними кожу — найдёшь часы.

Анна прыгнула в окно, кристалл в руке взревел, ослепив тень вспышкой. Стекла разбились, превратившись в дождь бритв. На подоконнике остался след — отпечаток лапы с человеческими пальцами. Голос Ратибора из проектора заглушил вой сирен:

— Беги в бункер! Они уже в стенах! В твоих стенах!

Глава 7: Соединение

Торговый центр «Вечность», 21:00

Торговый центр «Вечность» дышал механическим адом. Неоновые вывески «Rolex» и «Patek Philippe» мигали, как сигналы SOS, отражаясь в лужах крови на мраморе. Максим, прижимая к животу окровавленный шестерёнчатый кластер, полз за киоск с разбитыми часами. Стекла витрин звенели под пулями, выстреливающими… из 2150 года? На мониторах вокруг — хаос эпох: Наполеон, стреляющий из лазерной винтовки, Сталин в VR-шлеме, Гитлер, торгующий криптовалютой.

— Каузальная аномалия: уровень критический, — голос из динамиков звучал как её собственная мать, но с эффектом распадающейся плёнки. — Локализовать. Стереть. Повторить.

Максим выругался, пытаясь заткнуть рану обрывком рубахи. Кровь была густой, с блёстками металлической пыли — часы Хроноса уже меняли его ДНК. Шестерня в руке жужжала, прожигая ладонь до кости.

— Выходи, червяк! — прогремел слева голос, и пол вздрогнул от выстрела. Пуля из плазменного револьвера прожгла стену киоска, оставив дыру с расплавленными цифрами 13 по краям.

Из-за угла вышли трое. Стрелки в чёрных костюмах, с лицами, закрытыми голограммами — мелькающие портреты: Максим в детстве, Максим-старик, Максим-труп. Средний нацелил оружие, ствол которого свернулся в спираль ДНК.

— Отдай фрагмент, и мы сделаем твою смерть… несуществующей, — сказал он голосом учителя Максима из начальной школы.

— Идите нахуй, мультяшные уроды! — Максим швырнул в них разбитые часы. Циферблат взорвался дождём игл, каждая с голограммой его собственных мучений.

Стрелки рассмеялись хором. Их костюмы раскрылись, выпустив дроны-камеры, снимающие его агонию.

— Ты уже мем, Макс. Вирус в истории, — прошипела женщина-стрелка, её пальцы превратились в сканеры, считывающие его страх. — Мы вырежем тебя из всех фото. Даже мать не вспомнит.

Максим прислонился к витрине. За стеклом — манекены в костюмах со встроенными экзоскелетами. Его кровь, капнув на пол, оживила тени — они поползли к стрелкам, шепча пароли от его соцсетей.

Последняя строка:

Он рванул шестерню из раны, вставил в механизм манекена. Экзоскелет взвыл, схватив стрелка за голову. Кости треснули, как орехи. Голос из динамиков завизжал: «Парадокс! ПАРАДОКС!» Максим, хромая, побежал к эскалатору, залитому синей слизью временных аномалий. Сверху спускались тени с лицами его родных — все с оружием вместо рук.

Парковка

Парковка пахла горящей резиной и озоновой гнилью. Анна прижалась к бетонной колонне, чувствуя, как ржавчина впивается в ладони, словно тысячи микроскопических клещей. Дмитрий, пригнувшись рядом, тыкал пальцем в нападающих — их оружие светилось ядовито-зелёным узором, как схемы из учебника по хирургии ада.

— Видишь эмблему? — Дмитрий выкрикнул, прячась от очереди, которая прожгла колонну насквозь. Пули оставляли дыры с бахромой из расплавленного металла, пахнущего жжёными волосами. — Точно, блядь! «Хронос»! Как в дневнике — шестерня, пробитая стрелой!

Анна вынырнула из-за укрытия, пальнув из клыка Соколова. Заряд попал в шины фургона — резина взвыла, разорвавшись в клочья, и машина рухнула на бок, выплеснув из кузова бочки с кислотой. Жидкость хлынула по асфальту, растворяя его в чёрную пену, из которой выползали тени с когтями вместо пальцев.

— Нахуй это! — заорал Дмитрий, когда одна тень схватила его за лодыжку. Когти впились в кожу, оставляя синяки в виде даты: 12.09.2025. — Стреляй в бочки, сука!

Анна выстрелила. Огонь рванул вверх спиралью, как дракон, и фургон взорвался. Взрывная волна вышвырнула Максима из-за контейнеров — он приземлился у их ног, обугленный, с шестернёй вместо левого глаза. Его рука сжимала обрывок провода, на котором висела пластиковая бирка с надписью: «Объект 13-М. Ликвидировать при контакте».

— Он дышит! — Дмитрий перевернул Максима, но тут же отдёрнул ладонь. Кожа парня прилипла к его руке, оставив кровавый отпечаток. — Чёрт! Он… он как тесто!

Максим застонал, выплёвывая зубы-чипы. Из динамиков парковки грянул голос, смешавшийся с рёвом пожара:

— Каузальная цепь нарушена. Стереть всех.

Сверху, с потолка, спустились дроны-пауки с камерами вместо глаз. Их линзы сфокусировались на Анне, проецируя на стены её же лицо — стареющее, покрытое язвами с цифрами вместо гноя.

— Тащи его! — Анна схватила Максима за воротник, но его плоть порвалась, как мокрая бумага. Из разрывов полезли провода с шипами, впиваясь ей в предплечья. — Дим, блядь, режь эту хрень!

Дмитрий, дрожа, достал нож. Лезвие засветилось синим — тот же символ «Хроноса».

— Не трогай провода! — Максим внезапно рванулся, его голос скрипел, как перемотка плёнки. — Они… вшили меня в систему… Я петля!

Дроны застрекотали, выпуская облако нанороботов — стальной песок, выедающий глаза. Анна тащила Максима к лифту, оставляя за собой кровавый след, который оживал и хватал Дмитрия за ноги. Сзади, сквозь дым, проступили три фигуры — их костюмы горели, обнажая скелеты из титановых шестерён. Один поднял руку, и время замедлилось, превращая капли крови в остекленевшие статуи.

Подсобка тряслась, как лихорадочный зверь. Лампочка, обмотанная проводами с жирными чёрными личинками, мигала, бросая на стены тени, которые царапали штукатурку когтями. Максим лежал на столе из ящиков, его тело пульсировало — под кожей шевелились металлические черви, выгрызая путь к сердцу. Анна прижимала окровавленную тряпку к дыре в его груди, но ткань прилипала к рёбрам, обнажая шестерни, вросшие в кость.

— Они… хотят стереть… 2025… — Максим выхаркнул сгусток крови, пахнущий соляркой и гнилыми яблоками. Его пальцы впились в её руку, оставляя синяки в виде штрих-кодов. — Всё… петля…

Он судорожно достал из кармана потёртую фотографию. Анна выхватила её — и обожглась. Снимок был тёплым, как живой. На нём: она и Дмитрий стояли на руинах Кремля, но не современного — деревянного, объятого пламенем. За спиной у Дмитрия — труп Ратибора с вырванными часами вместо сердца.

— Что за хуйня?! — Анна швырнула фото на пол. Оно прилипло к бетону, задымилось, и из дыма выполз жук с циферблатом на спине.

Дмитрий, бледный, поднял снимок. Его пальцы покрылись волдырями от прикосновения.

— Это… 1703 год… — он задыхался, тыча в фон — Пётр I с лицом деда в нацистском мундире, строящий Петропавловскую крепость из человеческих костей. — Мы ещё не родились… как мы ТАМ?!

Максим засмеялся, и из его горла вырвался визг тормозов.

— Вы всегда там были… — он схватил Дмитрия за галстук, притянув к своему лицу. Глаза парня раскрылись, став экранами: на них — Анна, стреляющая в ребёнка с лицом Дмитрия в 1943-м. — Хронос… шьёт историю… из наших кишок…

Стена за ними застонала. Штукатурка осыпалась, обнажая цифры, выползающие из бетона кровавыми слизнями: 24:00… 23:59… 23:58… Каждая цифра пульсировала, разбрызгивая кислотную слизь. Дмитрий вскрикнул — капля попала на руку, прожгла кожу до букв «Группа 13».

— Надо сжечь это место! — Анна рванула к двери, но ручка приросла к ладони, обрастая ржавыми иглами. — Дим, блядь, взрывай всё!

— Нельзя! — Максим рухнул с стола, его ноги отломились, как сухие ветки. Внутри — провода и пружины, бьющиеся в агонии. — Если год сотрут… мы станем… призраками…

Стена треснула, выпустив поток чёрных часов — они ползли по полу, стрелки-клинки царапая бетон. Максим, истекая маслом, впихнул Анне в рот ключ-шестерню: «Проглоти… или они найдут…» Дмитрий бил ножом по цифрам, но те множились, заполняя комнату рёвом сирен. Голос из динамиков заглушил всё:

— 00:00. Начало калибровки. Стирание…

Побег через вентиляцию

Вентиляционная шахта скрипела, как гроб, сужаясь с каждым метром. Анна проползала на локтях, чувствуя, как рёбра жаберных решёток впиваются в рёбра, оставляя синяки в виде штрих-кодов. Воздух был густ от запаха застывшего пота и окисленной крови. Впереди, в сизом полумраке, торчали ноги «замороженных» — жертв временного стаза. Их тела искривились в бегстве, кожа покрыта инеем из микрочипов, глаза выцвели до белого, как экраны мёртвых телевизоров.

— Не дыши на них! — Дмитрий, ползущий сзади, шипел сквозь стиснутые зубы. — Стаз заразен…

Максим, волочащий раненую ногу, задел труп. Рука мертвеца отломилась с хрустом стекла, рассыпав осколки костей-микросхем.

— Ёб твою… — он потянулся за артефактом — пирамидкой из чёрного кварца, пульсирующей голубым светом. — Не… не урони…

Артефакт выскользнул из окровавленных пальцев. Упал.

Тишина.

Потом — треск, будто все кости в шахте сломались разом. Воздух свернулся в спираль, стены поплыли, как расплавленный пластик. Перед ними зиял портал: облупленные стены бункера из главы 5, пропахшие тлением и цианидом. На полу — их же следы, ещё свежие.

— Вы ёбнутые?! — Анна впилась ногтями в решётку, чтобы не свалиться в дыру. — Мы только оттуда выползли, уёбки!

— Не кричи! — Дмитрий схватил её за голень. — Сзади…

Из темноты вентиляции донёсся металлический вой. Лай, переходящий в скрежет шестерён.

— Собаки… — Максим выругался, прижимая артефакт к груди. — Охотники Хроноса…

Первая морда вылезла из мрака. Робопёс размером с волка, с пастью-дрелью: вместо зубов — вращающиеся шестерни, в глазах — камеры с инфракрасным прицелом. Слюна капала на пол, прожигая дыры, из которых выползали черви с циферблатами на спинах.

— Ползи! — Анна пнула Максима в портал. — И не херачь артефакт, мудак!

Пёс прыгнул. Челюсти вгрызлись в труп замерзшего, разорвав его на пиксели и кровавый код. Второй пёс, с шипами вместо шерсти, рванул к Дмитрию. Тот выстрелил из клыка Соколова — пуля замедлилась в стазе, зависнув на полпути.

— Блядь, ДАВАЙ! — Анна схватила обоих за воротники, падая в портал.

Искажение.

Их вырвало в бункер. Стены кричали их же голосами из прошлого: «Вырежи их из петли…» Максим, бледный, тыкал пальцем в артефакт — трещина на нём пульсировала, как вена.

— Он… активировал петлю… — прохрипел он. — Мы теперь в цикле…

Сверху, из вентиляции, посыпались слюна и искры. Псы-роботы грызли пространство, их морды деформировались, пролезая в бункер.

Анна вырвала из стены кабель под напряжением, кинула в лужу кислоты. Искры взорвали воздух, ослепив псов на секунду. Дмитрий тащил их вглубь коридора, где стены начинали пульсировать, как внутренности часов. Где-то в темноте завыл голос Ратибора, смешанный с радиопомехами:

— Бегите глубже… пока он не перезапустился…

Кинотеатр «Реквием» вонял плесенью и тлением киноплёнки. Сиденья, обтянутые кожей с пузырящимися язвами, хлюпали под коленями. На экране трещала копия фильма 1986 года: дед Дмитрия в эсэсовском мундире вручал Максиму-ребёнку шар из чёрного стекла. Кадры прыгали, как припадок — лица актёров расплывались, превращаясь в их собственные. Максим, сжимавший в руке реальный шар, задыхался:

— Он… греется…

Шар пульсировал, выпуская лучи, которые прожигали воздух до запаха гари. Анна пригнулась, чувствуя, как сиденье впивается в бёдра ржавыми пружинами.

— Выбрось эту хуйню, пока мы не…

— Смотри! — Дмитрий вцепился в её плечо. На экране дед повернулся к камере. Глазницы пустые — в них копошились часовые шестерни.

— «Возьми дар, Максим… и помни: кино — это петля», — голос деда прорвался в зал через динамики, искривлённые до визга.

Шар в руке Максима взорвался светом, ослепив всех. Тени от лучей пригвоздили их к креслам. Анна выругалась, пытаясь прикрыть лицо — её пальцы прилипли к коже, как будто свет был жидким клеем.

— Они здесь! — Максим закричал, когда сзади рухнули двери. Трое стрелков ворвались, их костюмы дымились от временных скачков. Оружие будущего гудело, нацеливаясь на затылок Дмитрия.

— Стоп-кадр, ублюдки! — Анна выхватила клык Соколова, но курок заклинило.

Стрелки засмеялись. Их голоса наложились на звук из фильма:

— Вы уже в ловушке. Кинотеатр — ваш кокон.

И тогда экран засосал свет. Плёнка порвалась, и чёрная дыра разверзлась в центре зала. Стрелки закричали, их тела растянулись в спагетти-полосы, втягиваясь в экран. Один из них успел выстрелить — пуля пролетела сквозь время, попав в деда Дмитрия на плёнке. Кровь брызнула с экрана в реальность, запачкав Анну в лицо.

— Что за хуйня?! — Дмитрий вытер щёку. Кровь прижилась к коже, образуя татуировку: «Группа 13».

На экране теперь шёл 1950-й год: те же стрелки, но моложе, кричали на допросе в КГБ. Их голоса вытекали из колонок:

— «Где шар?! Где бункер?!»

Максим поднял артефакт — треснувший шар светился рентгеновским сиянием, показывая их скелеты. В груди у каждого горела шестерня вместо сердца.

— Кино… это портал? — Дмитрий тыкал пальцем в экран, где дед теперь смотрел на них из прошлого. — Серьёзно, блядь?!

Анна пнула кресло:

— Не философствуй! Как закрыть эту хрень?!

Шар дрогнул. На экране дед поднял пистолет — нацелился в зал. Ствол вылез из плёнки, как трёхмерный объект. Раздался выстрел.