Бесплатный фрагмент - ВРЕМЯ НЕНУЖНЫХ ЛЮДЕЙ

ВРЕМЯ НЕНУЖНЫХ ЛЮДЕЙ

РОМАН

ВЕРОНИКА

Вера, Вера Александровна — так любила себя называть женщина почти двухметрового роста с черной накладной челкой и ярким многослойным макияжем. Темные тени, бордовая помада и румянец во всю щеку — этот образ Вероника считала идеально подходящим для ее яркой и уникальной натуры. Любуясь собой в отражении витрины, она услышала, как за спиной грубый мужской голос произнес:

— Вот дылда, ничего из-за нее не видно.

С самого раннего детства Веронику награждали множеством прозвищ, среди которых дылда, шпала, верста были самыми безобидными.

Взамен она ненавидела всех и всегда, даже тех, кто не обзывал, но, как считала Вероника, обязательно в какой-то момент с презрением скажет что-нибудь обидное. Ей казалось, что она родилась вместе с ненавистью, как с сиамским близнецом.

В далеком киргизском аиле, где прошло ее детство, местные жители с узкими глазами и темной обветренной кожей называли ее Мите — демон-людоед, похищающий детей.

Они считали, что маленькая девочка не может быть великаном с низким голосом, если она человек, а демон — может. Только Мите мог испытывать эйфорию, принося другим боль. Боль, которую Вероника вызывала у какого-нибудь маленького киргиза, когда била кулаком по черноволосой макушке, а потом старалась пнуть как можно сильнее в мягкий и беззащитный живот. Испытывать наслаждение, наблюдая, как лицо жертвы начинает искажается от боли, а из щелочек глаз капают слезы — вот тот упоительный момент, ради которого все затевалось.

Никто из детей не мог ей сопротивляться — они испытывали животный страх перед Мите. Но слух о том, что Вероника жестоко избивает местных ребятишек, стал распространяться по аилу и докатился до родителей девочки.

Однако мать и отец считали, что дочь оговаривают. Их Вероника не могла быть настолько жесткой. Если она кого-то и обидела, то это не просто так. Она защищалась. Однажды, не выдержав очередного известия о проделках внучки, бабушка сказала, что та унаследовала болезнь ее брата, который сошел с ума еще в юности и многие годы провел в больнице для «психических»:

— Тебя ждет тоже самое, если не угомонишься. Ты больна, ты больна, — с горечью повторяла пожилая женщина. — От тебя откажутся все. Твои родители должны лечить тебя.

— Не слушай ее, дочка, — заступилась за Веронику мать. — Бабушка старенькая и сама не понимает, что говорит. Девочка просто необычная и внешность у нее не такая, как у всех. Киргизы маленькие, а она высокая, вот и завидуют. А что характер боевой, так это даже к лучшему. Никто лишний раз не обидит.

— Ты помнишь, как она задавила цыплёнка? Сначала гонялась за ним по двору, а когда догнала, стала давить ногой, ты помнишь? — не унималась свекровь.

— Это нечаянно вышло, оступился ребенок… — не сдавалась мать Вероники. — Она не хотела, она была совсем маленькая и ничего не понимала.

— Маленькая, значит. Ты всегда находишь оправдания. Нужно вести ее к врачу. Только врач может сказать точно.

— Ну какой врач, какой врач? Что он скажет? Ничего. Посмотрит горло, послушает… Вы же знаете, наш врач всегда говорит одно и тоже — пейте витамины и почаще бывайте на воздухе.

— Вези в город. Там психиатр есть, — с нажимом произнесла свекровь. — Скажешь, брат мой головой тронутый был. Боишься, что дочь твоя такая же. Пусть проверит.

— Раньше вы про болезнь своего брата ничего не говорили. Может, выдумка все это, чтобы внучку оклеветать? — с неприязнью произнесла невестка.

— Повода не было. Если бы твоя дочь была здорова, я бы и дальше молчала. А она больна, как мой брат. Сколько горя он принес нашей семье, сколько пересудов было… — тяжело вздохнув, добавила пожилая женщина.

— Никуда я не поеду и Веронику оставьте в покое. Израстется.

— Если меня слушать не хочешь, послушай, что в аиле говорят. Люди не довольны твоей дочерью. Обряд хотят провести, чтобы изгнать Мите из аила. Твою дочь кличут Мите — демон. Ты хоть это знаешь?

— Я не собираю всякие сплетни, — отмахнулась невестка.

— Знаешь, как изгоняют Мите? — продолжала свекровь.

— Нет, — насторожилась мать Вероники и пристально посмотрела в глаза свекрови.

— Ее поймают, мешок на голову наденут, а Куучу — шаман по-здешнему, плетьми будет хлестать демона. До смерти не забьют, но покалечить могут и ничего потом не докажешь. Ты же знаешь, участковый из местных. А могут и вовсе дом спалить. Ты этого хочешь? — буравя глазами, спросила та.

Выхода не было. Побоявшись, что свекровь окажется права, не по годам высокую Веронику родители пристроили в интернат для будущих спортсменов, где занятия волейболом в дальнейшем ей позволили выучиться на преподавателя физкультуры.

За изощренные издевательства ученики в школе «физручку» прозвали Фюрер. Вероника же считала себя непревзойденным педагогом, у которого есть свой особый, неповторимый метод обучения.

Хабалка — с презрением цедили коллеги, где бы та не работала. Но это было позднее, а пока…

В интернате будущая учительница физкультуры решила, что Вероника осталась в киргизском аиле, а здесь она Вера. Там же она осознала, что ей нравятся не только высокие нескладные мальчики в пропахших потом спортивной одежде, но и девочки с холмиками округлившейся груди под крохотными топиками. В душевой Вера с вожделением наблюдала, как они намыливали мочалками гладкие бедра и плоские животы, быстрым движением скользили по промежности и оглаживали грудь.

Ее первой «любимицей» стала Ася — послушная долговязая соседка по комнате с выгоревшими волосами и россыпью веснушек на курносом носике. В интернат она попала по воле родителей, считавших, что высокий рост дочери — это главное условие успешной спортивной карьеры.

Ася ненавидела волейбол и ненавидела Веру, которая ночью укладывалась к ней в постель для «маленьких шалостей». Если Ася отказывала, Вера острыми пальцами грубо проникала в самое укромное место у Аси между ног и заставляла ее стонать от невыносимой боли. Вера наслаждалась властью над бесхарактерной и безвольной Асей.

— Асенька, ты ведь знаешь, как я люблю тебя и хочу, чтобы тебе было хорошо, — приговаривала Вера, с улыбкой наблюдая, как по щекам девушки текут слезы. — Для моей девочки я готова сделать все, чтобы она получила удовольствие. Поплачь, поплачь. Я знаю, что это слезы радости.

Ася не выдержала и однажды перед утренней тренировкой девушку нашли повешенной в душевой. Вера с деланным отчаянием в голосе рассказывала следователю, как они дружно жили в одной комнате, как она помогала Асе освоиться в команде, когда та только приехала в интернат.

Остальные опрашиваемые только подтверждали слова Гиены — так за глаза называли Веру в интернате за издаваемые ею звуки, заменяющие человеческий смех. Асе приписывали мнимую замкнутость и отчужденность. Все знали мстительность Гиены, ее лицемерие, умение убедить любого в своей душевной доброте, искренности и желании поддержать каждого, кому понадобиться помощь. Знали, что никто не поверит рассказам о страсти к утехам любвеобильной Гиены и молчали.

Через месяц директор интерната объявил, что это был несчастный случай и никто не виноват. Дело закрыли.

В дальнейшем, Вера стала более острожной. Она понимала, что вторая смерть может вызвать ненужные подозрения. Поэтому для своих развлечений выбирала тех, кто готов продаваться и молчать, боясь повторить судьбу Аси. Все были уверены, что Гиена сама повесила свою любовницу за неповиновение. «Маленькие потаскушки», как называла их Вера, за дефицитные колготки с люрексом и пачку сигарет выполняли все, что она хотела.

Став капитаном команды, Гиена объявила, теперь в ее власти решать оставить игрока в команде или сделать все, чтобы неугодная вылетела из интерната с самыми тяжелыми последствиями.

Единственный, кто дал отпор притязаниям Гиены, был красивый нападающий юношеской команды, ребята которой жили в том же интернате этажом ниже. Как-то раз, в столовой она попыталась встать поближе к предмету своего вожделения, но юноша брезгливо отшатнулся и очень громко произнес, чтобы эта вонючая Гиена больше никогда не смела приближаться к нему. Он не выносит похотливых и тупых уродин. Парни, стоявшие рядом, громко засмеялись и стали повторять: «Вонючая Гиена, вонючая Гиена…»

Вера стремглав выбежала из столовой и поклялась, что этот выскочка очень пожалеет о своих словах. Она долго думала, что сделать с обидчиком и придумала. Она превратит его в калеку, который забудет о спорте навсегда.

Осуществить задуманное помог случай. Парень полез на крышу гаража за мячом, который периодически залетал туда во время игры.

Увидев своего обидчика, взбирающегося по ветхой лестнице, приставленной к стене гаража, Вера поняла, что у нее появился шанс отомстить. Она бесшумно подошла к лестнице и с такой силой ударила по ней, что парень не устоял на шатких перекладинах, упал на бетонный уступ и сломал обе ноги. Полученная травма заставила юношу навсегда расстаться с мечтой о спортивной карьере.

Домой провожали любимца всем интернатом, просили не забывать и всячески поддерживать «своих» на соревнованиях. Довольная Гиена не могла скрыть радости от случившегося. Она была отомщена.

Через какое-то время тренер понял, что ошибся в выборе, назначив Веру капитаном, — брать ответственность на себя она не хотела, всегда искала крайних, между игроками стали происходить какие-то разборки с драками, команда начала проигрывать одну игру за другой… Вера регулярно предлагала кого-нибудь выгнать из команды, рассказывая о неугодной «истинную правду». Наконец, терпение тренера лопнуло. Он предложил Вере перевестись в сборную соседнего района и даже сам договорился, чтобы ее приняли в новую команду.

Потом был факультет физкультуры в педагогическом институте, где ее прозвали Халда, что означало «мерзкая тварь». Это кличка прилипла к Вере еще в начале первого курса, когда новоиспеченные студенты поехали помогать колхозу в сборе хлопка. Поселили помощников в доме культуры. Собирать хлопок под палящим солнцем оказалось очень изнуряющим занятием. После смены студенты хотели только одного — охладиться в мутной речушке, где купалась местная детвора.

Скинув с себя одежду, первокурсники с радостными воплями кинулись в прохладную воду. Пока они плавали, один из мальчишек подошел к разбросанным вещам, стал их осматривать и трогать руками. Вера, которая решила позагорать, бросилась к ребенку и со всей силы ударила кулаком по макушке, как это бывало когда-то в детстве. Мальчик упал без сознания.

— Разве можно бить беззащитного ребенка? Ты настоящая халда! — кричала в лицо Вере вышедшая из воды однокурсница. Она старалась привести мальчика в чувство, слегка похлопывая того по щекам. — Нужно срочно его нести к врачу. Вдруг у него сотрясение.

После этого случая бранное прозвище Халда сопровождало Веру до окончания института. Уже забылось, почему ее так прозвали, но по имени Веру больше никто не называл.

По распределению Вера попала в маленькую школу на окраине небольшого городка. Шумная ватага чуть не сбила Веру с ног уже в первый рабочий день. Запомню каждого, я еще научу вас, узкоглазых, уважать учителя, дала зарок себе Вера.

Через полгода директриса — моложавая пенсионерка с крупными чертами лица и тугим пучком седых волос на макушке, предложила Вере уволиться по собственному желанию.

— Видишь ли, ты не создана для школы, — приглушенным голосом объяснила свою просьбу директриса. — Ты чужая здесь. Дети не любят тебя, родители на тебя жалуются, педагогический коллектив… Сама знаешь, тебя просто терпят.

Затем была другая школа и следующая школа… В какой-то момент ей стали отказывать даже при наличии свободного места — слухи о ее неуживчивости, скандальности и жестокости распространились очень быстро. Вера поняла, нужно уезжать, но куда?

Неожиданно пришло известие, что отец сильно заболел и мать просила Веру вернуться в аил, чтобы ухаживать за ним, когда она на работе. Пришлось ехать. В вагоне было невыносимо душно, запах еды, пота и грязной одежды вызывали у Веры приступы тошноты. Как только показалась ее станция, Вера вышла в тамбур и с нетерпением стала ожидать остановки поезда. Очутившись на платформе, она поняла, что совершенно не хочет встречаться с родными. Ей нужно обязательно переехать куда-нибудь очень далеко. Ей нужно выйти замуж за приезжего и уехать с ним решила Вера.

Вера не стала говорить родителям, что опять осталась без работы. Для них она приехала в отпуск. Побудет пока отец не поправится и обратно. Обратно… Ей некуда возвращаться. Ей нужно замуж и уехать далеко-далеко…

На фоне изящных улыбчивых однокурсниц, высокая широкоплечая Вера выглядела совсем не женственно, а прозвище Халда даже у самых непритязательных парней окончательно отбивало желание знакомиться с ней.

Но пару раз за ней все-таки ухаживали мужчины. Один — толстый и грубый начальник овощной базы, куда их после второго курса послали на месяц перебирать залежалые овощи и фрукты. Каждое утро он приходил мимо студентов и кивал им головой в ответ на их разноголосое «Здрасте!». Идя мимо Веры, мужчина окидывал ее оценивающим взглядом и с ухмылкой удалялся в свой кабинет. Через неделю начальник вызвал Веру к себе и предложил попить чаю, который ему заварила жена. Чай оказался очень вкусным, а начальник — вонючая чочко (свинья), так про себя называла похотливого киргиза Вера, но от предложений «попить чаю» не отказывалась. За это начальник щедро одаривал ее подарками и давал денег. Все закончилось в одночасье, когда в начальственный кабинет, который любовники забыли запереть на ключ, внезапно вошла жена…

Другой воздыхатель был гораздо моложе начальника овощной базы. Высокий худощавый аспирант кафедры педагогики долго не мог подойти к Вере. Его тянуло к ней, но и было в девушке что-то неуловимо отталкивающее. Вера поняла, что нужно самой сделать первый шаг. Она предложила совместный поход в кино. Аспирант обрадованно согласился. После фильма они провели бурную ночь на узкой общежитской кровати. Но продолжения не последовало — аспирант стал ее всячески избегать. Все попытки Веры добиться объяснений наталкивались на сухое «мне некогда».

В доме родителей дин тянулись неимоверно долго. Отец быстро шел на поправку и особого ухода за ним не требовалась. Веру досаждала «старуха» — мать отца. Сидя на своей кровати, она смотрела в окно и сетовала на невезучесть Веры:

— Я знаю, тебя выгнали с работы. Все знаю. Ты же больная, поэтому и выгнали. Говорила твоей матери, чтобы лечила тебя, но та только отмахивалась, а теперь ты никому не нужна, тебя все ненавидят. И замуж тебя полоумную никто не возьмет. Так и останешься в девках. Но это даже к лучшему. Мне не нужны больные правнуки, хватает сумасшедший внучки.

— Замолчала бы ты, старая. И замуж я выйду, и дети у меня будут и, вообще, уеду из это дыры.

— Кто ж тебя замуж возьмет? — удивленно вскинула брови пожилая женщина. — Дураков здесь нет. Все знают, что ты Мите, а не человек.

— Я за приезжего замуж выйду, — убежденно произнесла Вера.

— Где же ты найдешь приезжего в нашем аиле? — заинтересованно спросила «старуха».

Вера не удостоила ее ответом. Она сама не знала, где найдет приезжего, но почему-то была уверенна, что именно так и произойдет.

В дверь постучали и на пороге дома появилась соседка Веры — ее ровесница и единственный человек, корого в детстве восхищала необузданная жестокость Мите.

— Мне сказали, что ты приехала и я решила зайти, — заискивающе произнесла соседка.

— Правильно сделала, — отозвалась Вера, вспомнив, как та пресмыкалась перед ней в их детские годы. Она и сейчас готова выполнить все, что я скажу, подумала Вера. — Пойдем на речку, — неожиданно предложила Мите.

Расстилая пляжное покрывало, девушки увидели, что к ним направляются двое молодых мужчин.

— Эй, девчонки, а мы к вам… — кричал Ориф, за которым пошатываясь шел незнакомый русоволосый парень. — Мы будем плавать вместе с вами, — радостно продолжал узбек, подходя к девушкам нетрезвой походкой.

— А кто там плетется рядом с тобой? — поинтересовалась Вера.

— Это мой армейский друг из Сибири. Серега, — обратился Ориф к парню, — знакомься — Асмира и Мите, то есть Вероника. Видишь, я помню твое имя, — заплетающимся языком уточнил он.

— Еще бы, — снисходительно ответила Вера. — Но я всегда могу напомнить.

— Не надо, я помню… — ответил Ориф и в подтверждении своих слов дотронулся рукой до шрама на голове.

— Вы совершенно пьяные, — захихикала соседка.

— Девчонки, предлагаю отметить приезд Сереги, — не унимался Ориф.

Соседка вопросительно посмотрела на Веру.

— А жена твоего друга не обидится? — уточнила Вера.

— Я не женат, — икнув откликнулся Сергей.

Значит, ты будешь моим мужем и увезешь меня далеко-далеко в холодную Сибирь, подумала Вера. Заставить Сергея жениться на ней не составило особого труда. Будучи сильно пьяным, он совершенно не помнил, как очутился с Верой в заброшенном доме, где случилось «насилие над невинной девочкой». Уже через неделю молодожены ехали в плацкартном вагоне к родителям Сергея.

Семейная жизнь оказалась скучной рутиной. Мягкотелый Сергей не понимал, как нужно себя вести с молодой женой. Вере приходилось ежедневно напоминать ему, что она — жертва его похоти и он должен заглаживать свою вину постоянно.

— Почему я каждый раз должна просить тебя? — раздраженно кричала Вера. — Это ты должен угадывать мои желания, ты должен сделать все, чтобы я забыла о твоем насилии, чтобы простила тебя…

В ответ Сергей мямлил что-то невнятное о том, как он старается предугадать… Он всегда делает только то, что она захочет. Он осознает свою вину. Он понимает, как ей тяжело…

— Что ты — похотливое животное, можешь понимать? — не унималась Вера. — Я бросила все ради тебя. Я уехала с тобой в такую глухомань… — В этом месте она начинала самозабвенно рыдать и картинно заламывать руки.

Квартира деда, в которой поселилась молодая семья, Вере тоже не нравилась. Маленькая «хрущеба» была слишком тесной. Пожелтевшие обои и старая мебель вызывали у нее приступы отчаяния. Она хотела уехать в другую — лучшую жизнь, а оказалась заточенный в скворечнике, где не помещается даже раскладной диван.

Как-то раз пришла телеграмма от соседки из аила: «У нас погромы Русских выгоняют Дом Мите сожгли Приезжать не надо Хоронить некого». Теперь у нее нет дороги назад, равнодушно подумала Вера. Зато есть муж, который никогда не посмеет ее бросить. Про телеграмму она ничего не сказала Сергею, но вечером закатила грандиозный скандал с очередной порцией обвинений и унижений, чтобы «не расслаблялся».

Вере долго не удавалось найти работу. Страна разваливалась, устоявшаяся жизнь трещала по швам и нужно было приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Неожиданно Вере повезло. В одном из училищ города срочно потребовался «физкультурник» и ее взяли туда без лишних вопросов и объяснений. Однако история повторилась — уже через месяц в коллективе ее стали называть Хабалкой, а студенты от всей души ненавидели «мразоту» и отчаянно старались ее выжить. Увольнение, которое должно было стать логичным завершением карьеры в училище, не состоялась из-за так удачно подвернувшейся беременности Веры.

С небольшим перерывом семья пополнилась двумя девочками подряд.

— Мальчик? — с надеждой в голосе спросила Вера у акушерки.

— Нет, деваха. Смотри, какая большая, крепенькая! — радостно сообщила акушерка.

— Не хочу, я мальчика хотела, а тут вторая дочь… Мне не нужна еще одна дочь, — глухо произнесла роженица.

Засиживаться в декрете Вера не хотела -зарплата мужа была слишком мала, чтобы обеспечить запросы молодой матери. К тому же во время отсутствия Веры училище превратилось в «колледж», что привело к смене руководства и нужно было понять, сможет ли она сработаться с «новой метлой» или опять попросят написать «по собственному желанию».

Между тем беспокойство Веры оказалось напрасным. Директорское кресло занял властолюбивый нарцисс далекий от педагогики, душевных переживаний студентов и преподавателей. Являясь человеком «новой формации», он по достоинству оценил умение Веры преклоняться перед начальством, пинать неугодных и добиваться «компенсации» от родителей за то, чтобы их «обалдуй» смог выпуститься с дипломом.

Наконец-то, Вера Александровна заслужила право называться «своей» и совсем скоро заняла место заместителя директора по воспитательной работе. Однако прозвище Хабалка, которым ее когда-то наградили коллеги, так и осталось неизменным.

Негласной помощницей Веры стала Крыса, получившая свое прозвище за длинный нос и постоянное желание совать его в чужие дела. Она была глупа, невежественна, очень любила деньги и за «добавку» была готова сносить любые унижения, беспрекословно выполнять все указания, пожелания и капризы начальницы. Но даже Крыса в сердцах называла ее Хабалка.

Крыса боготворила и ненавидела свою хозяйку одновременно, восхищалась ее жестокостью и с животным страхом пресмыкалась перед ней, чем очень напоминала соседку из аила. Она терпела публичные насмешки и издевательства Хабалки. Преданность Крысы граничила с рабской покорностью, вызывающей презрение у окружающих.

В цветастом платье, обтягивающем квадратное туловище на тонких кривых ногах, увешанная дешевой бижутерией, как новогодняя елка гирляндами, Крыса подходила к двери своего идола, робко скреблась, затем осторожно просовывала голову в приоткрытую щель и после хозяйского — «Зачем притащилась?» — вползала в кабинет.

Вместе они плели интриги, собирали компромат, распускали грязные слухи и сплетни, выживали неугодных и на оставшихся нагоняли страх быть выброшенными на улицу по статье.

Директор, который был повязан с Хабалкой денежными махинациями, и которая при случае становилась главным ответчиком, не вмешивался в буйную вакханалию своего зама.

Хабалка настолько была уверена в своей значимости, своей весомости, своей вседозволенности, что с удовольствием выплескивала приступы ярости на подчиненных и учащихся, сдабривая льющуюся ненависть отборной руганью проворовавшейся товарки с рынки.

Крыса всегда поддерживала разнузданные выходки хозяйки и надеялась, что та оценит ее преданность и повысит Крысу до своего зама, что сулило материальную выгоду и новый статус. Время шло, но ничего не менялось. Крыса по-прежнему оставалась в роли негласного помощника на побегушках. Тогда она решила сама намекнуть о заслуженном переходе на новую должность.

— Ты совсем рехнулась? Ты кем себя возомнила? — закричала Хабалка, и схватив Крысу за жидкие сальные волосы, начала трясти ее голову из стороны в сторону. — Ты забыла, что сидишь здесь только по моей милости? Отвечай!

— Я не подумала, я не права… — жмурясь от боли оправдывалась Крыса. — Простите, простите… Что мне сделать, чтобы вы простили меня? Хотите я встану на колени… — со слезами на глазах предложила она.

— Вставай! — усмехнувшись разрешила Хабалка и перестала ее трясти.

Крыса опустилась на колени.

— Голову вниз! — снова завопила Хабалка с перекошенным от ярости лицом. — Еще ниже, ты слышишь?! Ниже, я кому говорю! — и со всей силы пнула ногой в голову Крысы.

Крыса неловко завались на бок, а Хабалка, не переставая ее пинать куда придется, продолжала выкрикивать со всей злостью, на которую только была способна: «Забью, гадину! Забью до смерти, чтобы знала, где твое место, чтобы даже пикнуть не могла. Крыса тупая, мразь…».

Если бы не преподаватель, который проходил мимо двери зама и решил войти, услышав нечеловеческие вопли, Крыса навряд ли осталось бы жива. Мужчина схватил Хабалку за туловище и попытался ее вытащить из кабинета. Та замахнулась на него, но вдруг начала оседать на пол.

Психоневрологический диспансер, где теперь пребывала Вера, располагался в пригороде. Когда-то в здании больницы находился склад, потом надстроили еще один этаж, поставили перегородки для палат и получился дом скорби, где лежали больные со всей области.

Неприметное лечебное учреждение в глуши как нельзя лучше подходило для того, чтобы оставить там надоевших родных, требующих постоянного ухода и наблюдения, и забыть о них навсегда. Платников главврач брал с удовольствием, понимая, что родственники не будут предъявлять претензии к уходу, а значит, и создавать какие-то исключительные условия для особых больных не нужно. Полученные же средства помогали вести достойную жизнь не только главврачу, но и главному бухгалтеру. Главное, чтобы родственники исправно платили. Забывчивым вовремя оплатить лечение и пребывание «платника» главбух звонила лично и угрожающим тоном сообщала, что больного выпишут завтра же и доставят с полицией по месту прописки.

В больницу Веру привез муж. Невысокий мужчина с лысиной, которую он постоянно протирал платком, суетливо достал банкноты и, пересчитав их несколько раз, протянул кассиру.

— Подпишите здесь и здесь, где галочки, а на последней странице подпись и расшифровка, — тыкала обкусанным ногтем кассирша. — Плату вносить в указанные даты, за просрочку выписка больного незамедлительно. Это понятно?

— Понятно, — ответил Сергей.

Наконец-то он избавился от нее. Он будет переводить деньги, но больше никогда не приедет в эту больницу. Он освободился. Теперь можно жить в свое удовольствие. Можно ничего не бояться.

Кассир наблюдала за Сергеем, который растягивал губы в какой-то блаженной улыбке и думала, они все так улыбаются, когда оставляют здесь своих опостылевших жен и мужей. Радуются, что больше не увидят их, забудут, как страшный сон. Странные все-таки люди — живут, маются… И все ради того, чтобы на старости лет сбагрить надоевших супругов в психушку. Дурачки, не понимают, жизнь-то прошла, молодость прошла и не вернешь ее больше и не изменишь ничего…

— Я еще что-то должен подписать? — спросил мужчина, прервав размышления кассирши.

— Нет. Первый платеж через месяц, дату посмотрите в договоре, — услышал он в ответ.

Сергей быстрым шагом вышел на улицу, сел в припаркованный автомобиль и с юношеским задором утопил педаль газа в пол. Старенький седан сорвался с места и полетел навстречу новой, как казалась ему, жизни.

Позади осталось прошлое, где Сергей, женившийся на Вере из-за своего малодушия, искренне ненавидел ее и боялся. Все годы изматывающего брака его мечтой было избавление от обезумевшей жены, которая, наконец-то, осуществилась. Он свободен!

Но совсем скоро радость сменилась тяжелыми воспоминаниями. Приехав в командировку в столицу Киргизии, Сергей решил навестить армейского друга в киргизском аиле. Жара быстро разморила подвыпивших однополчан, и они направились окунуться в местном водоеме, где повстречали двух подруг, одной из которых и была Вера. Высокая, широкоплечая, с мужскими чертами лица и грубым голосом, она больше напоминала юношу, нежели молодую женщину.

Вера оказалась очень бойкой, предложила купаться нагишом и вводе сразу полезла целоваться. Выйдя на берег, молодые люди пошли выпивать, а потом разбились на пары и разошлись. Вера повела Сергея в заброшенный дом вдали от аила, где на грязном матрасе поражала мужчину необузданностью и дикими фантазиями. Если бы он знал, чем закончится их животная случка…

Утром Вера пригрозила, что напишет заявление об изнасиловании, если Сергей на ней не жениться и не увезет с собой.

— Ты же понимаешь, что поверят мне, а не тебе — пьяному приезжему, — сверля глазами напирала Вера. — Ты никто здесь и закон будет на моей стороне, да и подруга моя подтвердит, что я не хотела идти с тобой, а ты меня заставлял, угрожал избить до смерти. Что молчишь? Думаешь, со мной можно просто так развлекаться? Нет, ты будешь платить за ночь. Свадьба — вот твоя плата. Слышишь?

Сергей с ужасом смотрел на двухметровое чудовище, понимая, что придется жениться. Такая, пока не добьется своего, в живых не оставит. И он женился. Армейский друг очень сочувствовал Сергею, но считал, что тот виноват сам.

Молодые расписались через несколько дней в местном правлении, посидели за столом с бабушкой и родителями невесты и отправились на вокзал, чтобы навсегда уехать в город, где вырос жених.

Когда Сергей вернулся домой с женой, его мать, тяжело болевшая последней год, угасала от онкологии. Сблизиться с невесткой она не успела и через месяц умерла. Отец, поборник здорового образа жизни, не смирившись с горем, начал выпивать и через полгода погиб на рельсах железнодорожного вокзала. Как он попал на заснеженные пути, для Сергея так и осталось загадкой.

Уход родителей стал для Сергея настоящей трагедией, которой он пытался поделиться с женой, но безуспешно:

— Что ты скулишь, что ты ноешь… Тряпка, возьми себя в руки! — рявкнула Вера. — Родители все равно когда-нибудь умерли бы. Все естественно — старики уходят, мы остаемся. Зато их однушка теперь наша — расширимся, спальный гарнитур нормальный купим. Ты понял меня? — презрительно процедила она.

Затем родилась дочь, потом вторая.

Старшая — копия мать. Такая же рослая, мужиковатая, с резкими чертами лица, грубая и не терпящая возражений, она всегда настаивала на своем. Ни друзей, ни подруг у нее не было, училась плохо. Пришлось заплатить немалые деньги, чтобы пристроить в институт, а потом регулярно доплачивать, чтобы не отчислили до диплома. Работать она отказалась наотрез, считая, что слишком молода, чтобы «батрачить». В ее возрасте нужно устраивать личную жизнь, которая никак не хотела устраиваться. Парни шарахались от нее, нутром чувствуя, что это западня.

Младшая не уступала сестре в росте, но сильно отличалась от нее по характеру. Она очень стеснялась своей неженской фигуры, как и тяжелого шага своих косолапых стоп, упрямо смотрящих носками внутрь. Нескладную фигуру и некрасивое лицо дополняли замкнутость и отсутствующий взгляд, витающего в облаках переростка. Она воображала себя маленькой принцессой, обитающей в домике из розового зефира с запахом ванили. Кукольная Барби ждала самого лучшего в мире принца, который почему-то никак не появлялся на горизонте ее фантазий.

Неудачные дети — с горечью подумал Сергей. От такой жены и не могло уродиться что-то иное. Он не хотел, чтобы Вера рожала, но его мнение ту совсем не интересовало и вот результат. Младшую он жалел, понимая, что желающего связать себя с неприспособленным к жизни ребенком размером со слона, навряд ли найдется. Старшую отчаянно ненавидел, как и ее мать Веру.

Поселившись в квартире умершего деда, молодожены ни дня не обходились без скандала. Вера оказалась тираничной истеричкой, которая постоянно выясняла отношения и лезла драться. Очень скоро она начала изменять мужу и с упоением рассказывала Сергею, как ее ублажал очередной любовник и какое удовольствия она получила, которого не мог ей доставить опостылевший муж.

— Что ты уставился на меня? Да, я была у него, — с вызовом говорила пьяная Вера, стараясь не упасть в прихожей. — Он моложе тебя на десять лет, он все может, а ты импотент и ничего не можешь, — грязно матерясь, жена бросила в него сумку. — Принеси мне воды, — она громко икнула и привалилась к стене.

Не смея ослушаться, Сергей принес стакан с водой. Он не мог даже себе признаться, насколько сильно боится эту женщину. Он ненавидел ее и боялся. Со временем Сергей понял, что жена страдает психическим расстройством, о котором ему намекала старая бабушка Веры.

После свадьбы, стоя в ожидании поезда на перроне, она смахнула слезу, обняла новоиспеченного родственника и тихо прошептала:

— Какой хомут ты на себя надел, парень, не позавидуешь тебе. Разума у нее нет, душа темная, больная, как у моего брата покойного. Беги от нее, угробит она тебя.

— О чем это вы шепчитесь? — со злостью спросила Вера. — Ты, старая, все никак уняться не можешь, сплетничаешь про меня?

— Дороги хорошей желаю, да счастья, — смиренно проговорила бабушка. — Жизнь сама про тебя все расскажет, — добавила она и направилась к выходу с перрона.

— Не слушай ее, — сказала Вера. — Она уже из ума выжила. Мать ее жалеет, а я бы давно в психушку сдала, чтобы не путалась под ногами. У нас впереди только счастье, — и больно ущипнула мужа за промежность. — Ты же меня любишь, правда? Скажи, что любишь, — настаивала Вера, радуясь, как лицо мужа свело от боли.

— Люблю, — промямлил тот.

Много лет развод казался ему несбыточной мечтой. Каждый день он просил кого-то наверху освободить его от Веры. Однажды Сергей готов был покончить с собой. Авария казалась ему наиболее подходящим вариантом, чтобы мир обрушился сразу и без боли. Он представлял себе, как на полной скорости направляет автомобиль в дерево или столб — сильный удар и темнота. Но потом понял, что не сможет этого сделать — он трус.

На помощь пришел алкоголь. Сергей выучился на сомелье и на вполне законных основаниях стал наливать себе по поводу и без. В пьяном угаре его постоянно посещала мысль разделаться с ненавистной женой, и эта мысль так бесконечно манила, манила…

Напиваясь в одиночестве, Сергей постоянно рисовал в своем воображении картину «изощренной расправы», где он одним ловким движением с легкостью откручивает Вере голову. Именно так он откручивал крышку у бутылки — ловкие пальцы сжимают крышку на узком горлышке, резкий поворот, щелчок и венчик крышки сорван. Можно наливать. Потом Сергей начинал плакать, сожалея, что никогда не сможет решиться на подобное. «Права моя жена — я трус, я тряпка!» — повторял Сергей, размазывая слезы по щекам.

Он всегда был трусом и женился погоняемый своей трусостью. Хотя, чего испугался тогда? Мог уехать и поминай, как звали. Армейский друг, знавший Веру с детства, никогда не выдал бы его. Но страх оказался сильнее и не давал думать, искать выход. Он парализовал Сергея и тот был готов согласится на все, лишь бы страх перестал вдавливать кадык в горло, заставляя выпучивать глаза и хватать воздух ртом.

Вера всегда действовала на него парализующе. Огромная, выше Сергея на целую голову, она смотрела на него сверху вниз и выплевывала мерзости о его мужской несостоятельности, обвиняла в неумении обеспечить семью. От воплей жены конечности мужчины немели, он застывал и слушал, слушал… Вера вынуждала его чувствовать себя ничтожеством, которое не способно сопротивляться.

— Ты импотент! — в который раз с упоением повторила Вера. — Ты ничего не можешь — ни денег заработать, ни в постели … — отборный мат полетел в лицо Сергея вместе с фонтаном слюней. — Даже сучки лучше тебя…

Сучки — это еще одна прихоть Веры и тайна, которую случайно узнал Сергей, не вовремя вернувшись из командировки. Еще в коридоре его насторожили звуки, доносящиеся из спальни. Неужели привела любовника домой, подумал Сергей. Какой же шок он испытал, когда обнаружил, что жена на супружеской кровати развлекается с молодой девицей.

— Тебя кто-то звал? Ты че притащился? — рявкнула Вера. — Пошел вон, импотент проклятый, не мешай нам… — продолжала жена, сопровождая слова грязной руганью. — Не бойся, девочка моя, все будет хорошо, — уже ласково обратилась она к лежащей под ней светловолосой девушке. Затем Вера омерзительно рассмеялась, с наслаждением наблюдая, как ее муж, попятившись назад, с силой ударился затылком о дверной наличник.

Сергей притормозил и вышел из машины. Заглатывая воздух, он старался успокоиться. Надо выкинуть эти жуткие вспоминания из головы, все позади и липкий парализующий страх тоже. Теперь пусть ее дочери заботятся о своей тронутой мамаше. Он к ней ни ногой.

Доехав до нужной остановки, Лидия по тропинке, петляющей меж зарослей кустов, вышла к воротам обшарпанного здания больницы. Охранник, услышав, что она новая санитарка и у нее сегодня первый рабочий день, сочувственно спросил:

— Неужели ничего в городе не нашлось?

— Выбирать не приходится, — пожав плечами, грустно ответила Лидия.

— Да, город вымирает, кругом безработица… Меня сюда тоже по знакомству взяли. Уезжать надо из этого гиблого места, — горячо посоветовал охранник.

— Не могу, — улыбнулась Лидия и пошла в сторону больничного корпуса.

Дородная кастелянша провела Лидию по прохладному коридору в кладовую, где при тусклом освещении одинокой лампы в скрипучем шкафу попыталась найти нужный размер халата для новой санитарки.

— Здесь нет, посмотри-ка сама вон на той полке, — кастелянша показала рукой в дальний конец комнаты. — Там должны быть маленькие размеры.

Лидия пробралась к указанному месту и выбрала из стопки белья нужный халат.

— Сегодня погладишь сама в прачечной, а потом тебе будут выдавать уже глаженное.

— Хорошо, — обрадовалась Лидия, мечтавшая оттянуть знакомство с подопечной, за которой ей придется ухаживать. Вспоминая мать, лежавшую после инсульта, она очень хорошо себе представляла, как трудно ходить за лежачей. А здесь не просто лежачая, но еще и с психическим расстройством. Подойдя к палате больной, Лидия остановилась и прислушалась. Из приоткрытой двери доносился голос пожилой женщины:

— У тя талант пускать слюни и пачкать памперсы, ровно младенец, — сетовала санитарка. — Мычишь, мычишь… сказать чей-то хошь, только слушателей нету. Твойны дети тя бросили, и муж тож бросил. Ты никому не нужная. Слышь, овощ в памперсе? — захихикала она. — До тя нихто не ходют, все энто знат. Наверна, та еще та гадина была, тому тя засунули в психушку и забыли. Ты жива, а тя нет, — философски заметила баба Валя. — Те говорили, ты похожна на ведьмачку? Вижу, говорили, — с удовольствием продолжала она. — Ты такаж уродина и злюща, как ведьмачка. Дак ты не зыркай, не зыркай. Мене плевать на твойны зырканья. Я сама зыркать можу, мало не будя. Помню, в прошлом годе соседка пришла до мене пьяная — ужасть. Денег, говорит, дай. Не хватат ей, значить, на выпивку, — пояснила санитарка. — Нагла така… Думат, старуха я, испужаюсь… А я как зыркну в ейны гляделки, да калатушкой как прихвачу, шоб доходчивей було… Та в миг убралася. Даж пьяная уразумела, зашибить можу. Ты, энто, зенки-то своейные прикрой, а то буде лежать в дерьме по уши. И все-такиж я жалистливая, — смягчилась пожилая женщина. — Вот жешь вас — психов мою, дерьмо вывожу. А оно мене надоть, платют-то слезы…

Санитарка попыталась перевернуть Веру, чтобы вытащить простынь из-под больной.

— Че ж ты така тяжеленна?! Прямо силов нету тя двигат. Бабе должно быть маленькой, а ты не баба, так — никому не нужна оглобля. Лежит здеся, ходить под ся… Можа помрешь ужо? — с надеждой в голосе спросила баба Валя. — Мычишь, жить охота. Кому нужойная твоейная жись? Никому. Жить она хочит… кажный овощ жить хочит, тьфу — сплюнула в сторону санитарка. — А ты мене спросила, я хочу за тя ходить? Зачем ты мене нужойная? Дохтор пришел раз в неделю, глянул, корябнул чей-то в своейной бумажке и забыл про тя, а мене кажный день надоть твоейну ведьминску рожу видать, слюни твоейны вытират, зад твоейный вонючий мыть… Вот и выходить, что жить те нельзя — ярмо ты для усех. Можа все-такиж окочуришься? — задумчиво произнесла она, глядя в лицо Вере. — Потоптала землицу и хватить, пора и на покой.

Потянув руку больной, баба Валя снова попыталась ее перевернуть на бок и на этот раз удачно. Голова Веры повисла над полом, когда санитарка вытягивала грязную простынь из-под недвижимого тела.

— Полежи на клеенке, проветрись… Ох и ванища. — Санитарка открыла окно и в палату потянуло запахом талой воды. — Откудова в те дерьма-то стоко? Диета у тя… Срать-то не с че, а ты все срешь и срешь. Надоть Галке сказать, шоб вкатила те крепяще. Всего неделю здеся, а замаяла усех.

Баба Валя прищурившись, торжественно произнесла:

— Хошь новость скажу? Слухай, — и многозначительно помолчав, добавила, — скоро я от тя избавлюсь. Да не мычи ты, дура. Иш, враз зыркать перестала. Испужалась, вижу испужалась, — радостно захихикала санитарка. — Так-то луче, а то зыркат она… Была б моя воля, я б те давно фтанзию воткнула. Знашь, че тако фтанзия? Не знашь? Это укольчик делат и усе — архангел Гавриил встречат грешну душу на небе. Раз и тя нету. Да не таращся так, — ухмыльнулась баба Валя. — Не убивец я. Сменщицу взяли. Слыхала, молодка совсем. Пусть она тя теперючи таскат, жопу моет, дерьмо твоейное выносит… Я се ходячих возьму. Стара ужо за тя ходить.

Нужно идти, с тоской подумала Лидия и вошла в палату. Баба Валя обернулась на звук шагов, оглядела вошедшую и спросила:

— Ты чай нова санитарка?

— Да, — ответила молодая женщина. — Меня зовут Лидия. Доктор сказал, что вы мне все расскажите и покажите. Вы же баба Валя? — на всякий случай уточнила она.

— Я, девонька. Я и есть баба Валя, — с достоинством произнесла санитарка. — А это Верка, — она мотнула головой в сторону лежащей на кровати. — Лежачая. Подмогни энту дылду переодеть — обосралась она. Тяжеленна, ужасть. Ты прыподыми, а я с ее рубаху сыму.

Лидия взяла больную за руки и потянула на себя. Баба Валя оказалась права — лежачая была очень тяжелой. Ничего, мать Лидии тоже не хрупкая — переворачивать, мыть, переодевать ее приходилось в одиночку. Единственной помощницей стала маленькая сестра — Одуванчик. Видя, сколько сил у Лидии уходит, чтобы ухаживать за матерью, она старалась быть нужной и кормила мать из ложки, поила через трубочку, подносила чистое белье, маленькими пальчиками тянула за кромки простыни, чтобы разгладить складки. Когда Лидия перекладывала больную, Одуванчик, заглядывая в покрасневшее лицо сестры, предлагала: «Давай, помогу?».

— Что с ней? — поинтересовалась Лидия.

— Свихнулась прям на работе. Какую-то тетку или девку пинала прям в колидоре. Орала: «Забью, гадина!». Насилу оттащили. Потом инсульт. Вроди зам дирехтора по воспитательной работе була, как ево ж… слово тако ненашинское… жжужит будтось… кажись, колеж называца.

— Колледж, — поправила новая санитарка.

— Точно, колеж. С такойной рожей и воспитыват, а! Энто кто жа ведьмачку до детев допустил?! — возмущалась баба Валя. — Даже мужик ейный ее упрятыват, ажно с другой области привез. А они дитев ей дали. Звери полоумныя! — все больше распалялась она. — Энто шож твориться на белом свети. Муж упрятал и забув, родные дети кинули, а они чужих детев ей дают… Мужику стыдно, че евойная супружница психичка, а они детев не жалеють…

— А другие родственники тоже не навещают? — прервала поток стенаний Лидия.

— Говорю ж, ничейная. Галка — медсестра, слыхала будто дохтор звонил ейной родне, просил навестить, но те никак. Говорят, времени нету. Делов куча. Ты посмотри на ейную рожу — ведьмачка. Кому така нужна? Никому, — заключила баба Валя.

— Это из-за инсульта лицо перекосило. У моей мамы так же, — заверила Лидия.

— Не, ведмачка сама настоша. Я жись прожила, ведьмачку за версту чую, а ты ишо молодая, не разумеешь хто исть хто, — не согласилась баба Валя. — Ты глянь, как зыркат — убить хочить. Точно те говорю. Не зря в психушку упратали — душа темная… Вот и поплатилась. У твоейной матери инсульт давно был? — перевела разговор санитарка.

— Шесть лет назад. Тогда ее парализовало, со временем восстановилась только речь и правая рука.

— А муж есь али родня кака? Хто за ей ходить? — продолжала расспрашивать баба Валя.

— Я хожу.

— Как же так? — охнула женщина.

— Вот так. Все сама, деваться некуда, еще младшую сестру растить нужно, — унылым голосом протянула Лидия.

— Тяжело те буде, девонька. Ужасть, как тя жись тёркнула.

— Да, тёркнула… — эхом отозвалась Лидия.

ЛИДИЯ

Будничное лицо с бледной кожей и остатками сна смотрело в зеркало, наблюдая за резвыми движениями электрической зубной щетки, доставшейся при открытии нового магазина с очень большой скидкой. «Просыпайся, просыпайся, пора!» — щетка старалась разбудить свою хозяйку со звучным именем Лидия.

Я уже, я почти, я совсем…

Лидия поставила щетку в стаканчик и попыталась вспомнить, сколько ей лет. Воспоминания никак не хотели всплывать в памяти, а нужно. Надо понять, почему осталось позади быстрое пробуждение даже после почти бессонной ночи. Вдруг у нее заболел мозг или просто не хватает витаминов.

Значит так, институт в прошлом. Вместе с красным дипломом о получении специальности будущего «цифровой лингвист» он украшает гордость ее личных достижений и целлофановый пакет в глубине стола. Хотя на кафедре все говорили, что с таким умом и тремя языками Лидия далеко пойдет. И она очень старалась пойти, но в аспирантуре было только одно место. Досталось оно другой, у которой, помимо желания пойти далеко, была возможность подружить главного кафедры с главным чего-то там значительного, решавшим деликатные вопросы по умеренной цене. Когда аспирантура осталась на горизонте несбывшихся надежд, Лидии исполнилось немного за двадцать.

За стенами альма-матер ее ждали редкие переводы научных шедевров, подкинутых спешащими светилами, и поиск рабочего стула в кабинете по специальности будущего, указанном в приложении к твердой корочке диплома. Будущее так и не наступило даже в устремленной в другой век столице. Столичное устремление только начинало обретать некие очертания, но не настолько, чтобы давать заработать тем, кто уже достиг того самого устремления.

Цифровой лингвист — это так непонятно, читалось в глазах потенциального работодателя, вертевшего в руках корочку дипломированного специалиста. Эксперт в области разработки лингвистических систем для семантического перевода текстов — «это как-то слишком по-научному», морщась от переизбытка научности, шелестела кадровички и обещали перезвонить, если что. «Если что» никак не наступало.

Зная подобные нюансы, желанный стул для начала успешной карьеры решительно отвергал все посягательства молодой женщины на достойное место в жизни согласно полученному образованию, нерастраченному потенциалу и огромному желанию приносить пользу тем, кто готов за подобное благодарить сносным воздаянием.

Получается, Лидии было уже «цать+», когда ее бесплодные мытарства и отсутствие перспектив заставили согласиться на работу где-то на окраине городского ландшафта.

Там она кричала в разбитый офисный телефон, что может сделать все возможное, если заказать. На том конце провода явно не понимали, зачем нужно «заказать», и постоянно повторяли: «Перезвоните, вы не туда попали, мы ничего не заказывали!».

Там было очень душно, на грязном полу валялись мятые листы исписанной бумаги и тянуло гарью из маленькой форточки. Форточку приходилось закрывать и дышать остатками кислорода с примесью амбре от обеденных перекусов.

Это был триумф трудоустройства туда, где берут, после которого пришлось вернуться в позабытое богом место проживания родных людей, породивших Лидию и ее сестру.

Городишко, где выросла Лидия, прочно застрял на стыке эпох, поэтому итальянский, английский и третий оказались настолько не востребованы, что на собеседовании только отпугивали новоиспеченных хозяев ООО, ОАО и остальных О. Они считали, что дополнительные знания, за которые «милая девушка» может потребовать надбавку, им не нужны, как и те, кто ими владеет. Подчиненный не может быть умнее начальника. Это порождает у начальника ненужные комплексы и желание уволить.

Поучиться другому, дающему шанс распрощаться с тем, куда берут, не удалось, так как глава семьи — отец Лидии, решил возглавить другую семью. Мать из-за этого горького известия каждое утро сообщала Лидии, что он опять не пришел ночевать. Апофеозом «грязного клятвопреступления» стала новость, что родительница не может работать в одной конторе с разлучницей, поэтому уволилась и ждет от дочери помощи. Ей нужно прийти в себя. Сколько понадобиться времени, чтобы прийти в себя, не уточнялось.

Страшный сон о возвращении туда, откуда Лидия бежала, зазубривая многочисленные слова из учебников, воплотился в реальность. Она снова очутилась в небольшой «брежневке», где в коридоре на одного даже не было свободного уголка для новой пары пришлой обуви, а кухня всем своим видом вызывающе давала понять, что еще одну табуретку ей не вместить.

В детстве не замечаешь, как тесное помещение родного жилища постоянно трется о тело углами и выступами. Сейчас, осматривая выцветшие обои с младенческими каракулями, Лидии захотелось убежать и больше никогда сюда не возвращаться.

Маленькая сестра удивленно разглядывала ее своими круглыми пуговками глаз, не веря, что Лидия останется навсегда. Какое страшное слово «навсегда» — пунктирной линией отбилось у нее в голове, пока пальцы перебирали пшеничные завитушки девочки.

Чтобы как-то сгладить выпуклый пунктир, Лидия медленно плелась по улочкам, набившим оскомину еще в детстве, и старалась убедить себя, что вчера должна была вернуться с Кипра… не вернулась, потому что не улетала… но обстоятельства скоро изменятся и оливковые деревья встретят ее в обнимку с киприотами. Λυδία, αυτό θα (Лидия, это я) — табличка на греческом обозначит ее персонального гида, сопровождающего и бывшего соотечественника в цветастой рубахе и белоснежных брюках.

— Вакансий нету, — сообщила сотрудница отдела занятости и предложила поискать работу самостоятельно. С этой равнодушной фразы началось новая жизнь Лидии, наполненная поиском куска хлеба для себя, матери и сестры.

«Профессия будущего» была незнакома местным, как и будущее в целом. Пришлось вспомнить про итальянский, английский и третий, но и они оказались не удел даже в школе, где ценили исключительно корочку педагогического института со знаниями школьной программы и опытом работы с детьми не менее трех лет. Сейчас в школе все строго, все в объеме оптимизированного образования, объяснил директор: научить переводить тексты со словарем может и простой учитель. «И не нужно усложнять!» — грозно добавила она. Если кому-то не нравится такой подход, пусть нанимают репетиров. Государство больше не обязано.

В других местах возможность соприкоснуться с разнообразием мира через вербальное общение «по-ненашенски» игнорировали, предпочитая привычный местный говор.

Крошечный городишко изумлял своим постоянством во всем, включая отсутствие работы. Дежавю заискивающе заглядывало в глаза, стараясь покорить Лидию своей преданностью.

Усугубляла ситуацию и мать, возложившая на Лидию обязанность заботиться о семье, наотрез отказавшаяся работать «до лучших времен». Она часами лежала на диване, тихими всхлипываниями сопровождая сериалы про несчастную любовь. Надежда, что родительница все-таки придет в себя, улетучивалась с каждым днем.

Лидия не думала, что именно такие «подарки» преподнесет жизнь в канун тридцатилетия, заставляя забыть о хорошем образовании, уверенности в себе и мечте о головокружительной карьере, приправленной семейной идиллией в большом загородном доме рядом с любимым мужчиной и непоседливым малышом, пахнущим земляникой. Монотонная беспросветность стала единственным планом на много лет вперед, искореняя любые попытки изменить хоть что-нибудь.

Спустя какое-то время у матери случился инсульт. Врач, живший по соседству, давно предупреждал, что излишние переживания и излишние возлияния очень плохо влияют на сосуды. Однако нежелание менять устоявшееся было настолько велико, что мать, покорно слушавшая наставления добродушного соседа с тонометром, после его ухода громко возмущалась отсутствием элементарного сочувствия у медицинских работников:

— Он не понимает, сколько я пережила, как мне тяжело! Думает, так просто остаться с двумя детьми на руках?! — накручивая себя, выкрикивала болезная.

— Я уже совершеннолетняя и сама зарабатываю, — пыталась сбить накал Лидия.

— А сестра твоя? Ее еще растить и растить, — не унималась мать.

— Ты хоть помнишь, в каком она классе? — не сдержалась Лидия.

— Ты еще поучи меня жизни. Я тебя воспитала, образование тебе дала. Не благодарная ты — Лидка.

После фразы «не благодарная ты — Лидка» наступало затишье, означавшее крайнюю степень обиды, которая сдабривалась походом к другим обиженным за радостями и интересностями совместного смакования неоднозначности бытия, отпечатавшегося в сознании под действием алкоголя.

Организм матери почему-то не разделял такой подход к бытию и отчаянно сопротивлялся головными болями, тошнотой и головокружением. Но болеутоляющие притупляли симптомы, а радости и интересности были настолько притягательны, что остановиться мать не могла. Она очень любила праздник в хорошей компании с протяжными песнями и задушевными разговорами. Затем следовал приезд стражей порядка и участковый задавал сакраментальный вопрос: «Когда это все прекратится?».

Прекратилось внезапно. Однажды, после обычного «не благодарная ты — Лидка», обиженная не смогла встать с дивана и начала мычать. Пытаясь расслышать, что она говорит, Лидия вошла в комнату и поняла, что «навсегда» наступило только сейчас.

Стараясь собрать осколки существования, Лидия старалась убедить себя, что вчера должна была вернуться с Кипра… не вернулась, потому что не улетала… но обстоятельства скоро изменятся и оливковые деревья встретят ее в обнимку с киприотами. Λυδία, αυτό θα (Лидия, это я) — табличка на греческом обозначит ее персонального гида, сопровождающего и бывшего соотечественника в цветастой рубахе и белоснежных брюках.

Чтобы отогнать воспоминания, женщина, сложив ладони ковшиком, плеснула в лицо ледяную воду и вздрогнула, как будто ударила себя кнутом.

Воспоминания отогнать можно, а реальность отогнать нельзя, мрачно подытожила Лидия. Уже шестой год мать лежала обездвиженная после инсульта. Она отчаянно хотела встать, поэтому регулярно выкрикивала неразборчивые проклятия в адрес дочери, уверенная, что та экономит на ее лечении. Мать полагала, что есть заветное лекарство, которое вернет ее телу былую подвижность, но вредная дочь не хочет его покупать. Она хочет, чтобы мать поскорее освободила жилплощадь. Она хочет ее смерти и замуж — дура.

— Куда ты денешь сестру? А? — продолжала неистовствовать мать перекошенным ртом и жеванными звуками. — Что будет с моей маленькой девочкой — твоей сестрой? — не унималась она.

Все-таки странная штука организм, размышляла Лидия, тело осталось парализованным, кроме правой руки, а речь почти восстановилась. Лучше бы наоборот.

— Злая ты стала, Лидия, ох, злая! — укоризненно отозвалась совесть. — Разве можно так про родную мать. Да, она не очень приятная женщина, но на это есть свои причины и тебе они очень хорошо известны, — понукала совесть. — Кстати, помнишь, как она переживала, когда у тебя украли кошелек?

— Не за меня она переживала, а за то, что не сможет купить себе очередную бутылку вина, чтобы «утешить свою плачущую душу», — парировала Лидия.

Ладно, самобичевание оставим на потом, а сейчас нужно закончить с подсчетами. Может в паспорт заглянуть? Нет, страшно, — отвергла свою же идею Лидия и потянула полотенце с крючка, чтобы вытереть мокрое лицо. Так на чем я остановилась? Шестой год…

Получается, на днях мне исполнится многоцать. Совершенно точно. Открытие не так, чтобы совсем неожиданное, но не очень приятное — однозначно.

— Одуванчик, ты позавтракала?

— Доедаю, — откликнулась та бодрым голосом. Она, как и старшая сестра, мечтала побыстрей убраться из дома, чтобы не слушать бесконечные жалобы и стенания матери.

Лидия понимала, как тяжело матери быть закованной в неподвижность, но этого можно было избежать, если бы она послушала доктора. Мать не послушала…

Одуванчик появилась на свет недоношенной. Пробивающиеся светлые волоски вихраста торчали, обрамляя белесой шапочкой крошечную головку малышки. Глядя на маленькое сухонькое личико новорожденной, Лидии вспомнился мультик про одуванчик, у которого была точно такая же шапочка. С тех пор имя, данное родителями при рождении дочери, осталось только записью в официальной бумаге и для чужих, а дома девочку звали Одуванчик.

Одуванчик росла подвижным и любознательным ребенком. Для выплеска переизбытка энергии ее довольно рано повели на танцы, попутно научив читать для самостоятельного поиска ответов на многочисленные вопросы, которые у той всегда хранились в едва заметных бороздках наморщенного лобика.

Хореограф обнаружила у девочки скрытый талант, который требовал немедленного раскрытия, и необыкновенную пластичность. Раскрытие стоило дорого, но закапать уникальный дар оказалось еще дороже: Одуванчик постоянно носилась по малогабаритной квартире, обдирая коленки и роняя выступающие поверхности поизносившегося интерьера. Целостность ребенка и имущества обеспечило появление танцев в графе «обязательные платежи», где уже имелась строка «квартплата» и «тарифный план» постаревшего телефона с диском и перекрученным шнуром.

После того как отец превратился в главу другой семьи, платежи стали обязательными исключительно для Лидии. Родитель отказался взваливать на себя, по его мнению, баловство, которое никак не пригодится в жизни. Выписываться из квартиры ему не позволяло право каждого гражданина на жилье. К тому же у него подрастает сын, требующий заботы, как будущая опора в старости и продолжатель рода в конце концов. Надежды на дочерей нет, значит, вкладываться в них не стоит. Звонить ему тоже не стоит, уточнил отец. Он слишком занят новой жизнью.