Бесплатный фрагмент - Время ехать

Глава I. Пять точек до тишины

«Город — это не место. Это испытание. Если пройдёшь, он тебя запомнит. Если нет — ты забудешь, что был.»

— Из устного предания Петроградской линии

С детства я мечтал ехать. Куда угодно. Лишь бы ехать. Мне не нужен был повод — достаточно было, чтобы мама сказала: «Собирайся». В этот момент дом менялся. Воздух становился другим: пахло клеёнкой, шампунем в дорожной упаковке, свежевыстиранной рубашкой, которая поедет в поезде. Мы собирались неспешно, но с азартом. Вещи укладывались в сумку с ромбиками, термос щёлкал крышкой, бутерброды ждали в фольге. Я замирал: скоро поезд. Скоро — за окном всё пойдёт назад.

Путешествия с мамой были ритуалом. Поездки к бабушке, на Байкал, даже просто на автобусе до Шелехова — неважно. Главное — путь. Мы ехали вдвоём. Отец… как сказать… он существовал. Где-то. Не в нашей семье, а в пространстве. У нас было своё маленькое кочевье: мама и я. И чемодан, у которого постоянно ломалась ручка.

Когда я вырос, это чувство не ушло. Оно затихло, спряталось. А потом — прорвалось.

Въезд

Летом 1999 года я впервые поехал один. Совсем один. До этого — институт в Иркутске, диплом, жара. Потом — билет до Ленинграда, который снова стал Петербургом. Меня ждала двоюродная сестра — студентка университета культуры. Летнее общежитие, почти пустое. Стены, пропахшие студенческими ночами и супом из кубика. Всё было непривычно. Но вкусно. Свободно.

На третий день я пошёл гулять один. Город был как песня, у которой я знал мотив, но не помнил слов. Я плутал по улицам, перепрыгивал через лужи, пил газировку из автомата. И вдруг — свернул.

Кафе на Васильевском. Смена

Узкий переулок, тень от мокрого фасада, облезшая вывеска. Я толком не понял, как оказался у двери. Внутри — кафе. Странное. Почти пустое.

Бариста — женщина в сером свитере, с лицом, будто списанным с дореволюционного фото. Она даже не спросила, чего я хочу. Только указала:

— Садись. Сейчас к тебе придут.

На столе стоял саквояж. Потёртый, с латунными пряжками. Я сел. Смотрел на него, будто он мог что-то объяснить.

Через пару минут вошли двое — мужчина и женщина, в чёрных плащах и тёмных очках. На улице не было солнца.

Они подошли, не обратив на меня внимания. Один саквояж — забрали. Поставили другой, такой же. Мужчина сказал:

— Тут всё в порядке?

Я только пожал плечами. Они ушли.

Бариста открыла саквояж. Там была улитка. Живая. Медленно шевелилась, оставляя за собой блестящий след.

— Тебе повезло, — сказала она. — Документы они забрали. Ты ещё очень молодой, чтоб сидеть.

Я не стал спрашивать, что она имеет в виду. Просто вышел.

Петербург захватил сразу. Он был не городом, а сценой, на которой всё уже началось, а ты — просто опоздал к началу действия. Петропавловка, Эрмитаж, Невский, Пушкин, Павловск — я бегал, впитывал, смешивал в голове стили, эпохи, запахи, звуки. Всё было впервые. Всё было — навсегда.

Я пытался найти знакомого, с которым переписывался ещё из Иркутска. Он дал адрес. Я пришёл. Постоял. Нажал на домофон. Тишина. Ни записки, ни ответа. Только старая кошка на балконе — и взгляд, как у хранителя тайн, которые тебе не расскажут.

Вечером того же дня я свернул не туда. И начался маршрут.

1. Лопухинский сад. Незавершённое движение

Карта, купленная у перехода у «Гостинки», ничего не говорила. Я пошёл наугад. Солнце было косым, воздух — влажным, как после сна. Калитка, стёртая надпись: сад Лопухинский. Деревья — будто забытые фразы. Дорожки — как мысли, потерявшие направление.

На скамейке сидела старуха и читала вслух:

— Если путь не завершён — не уходи. Не отворачивайся. Не рвись обратно. Город ещё не высказался.

Я сел рядом. Слушал.

Мимо прошёл парень. Без рубашки, в тёмных спортивных штанах и кроссовках на босу ногу. Невзрачное лицо, короткая стрижка. Но тело — как у пловца: сухой рельеф, идеальная осанка. Это было неуместно. Слишком подчёркнуто. Слишком неслучайно.

Он не смотрел на меня, но я знал — видел.

2. Смольный собор. Высота забвения

Белый, слепящий, неподвижный. Смольный был как приговор, который ещё не огласили. Я вошёл. Своды давили. Свет резал. Подошёл к колонне — там, под слоем потертости, была надпись:

Один раз забыл — теперь ты обязан помнить.

Я записал. Не сфотографировал — плёнка дорогая, а память — бесплатная.

На выходе — трое подростков, глядящих в стену. И чуть дальше, у ограды, — он. В майке. С тем же телом, теми плечами. Курил, отвернувшись.

3. Квартира Бродского. Камень

На Литейном музей был закрыт. Под дверью — белый камень. На нём — записка:

Читай молча. Пиши громко. Но не здесь. Здесь всё уже сказано.

Я взял его. Он был тёплым.

Через улицу, в окне напротив — он. На подоконнике, без рубашки. Курил. И смотрел не на меня — мимо. Но точно.

4. Сенная площадь. Шум как проверка

Шум. Переход, лотки, жареный запах. Мальчик с аккордеоном играл одни и те же ноты. Цикл.

Он сел рядом. Парень. Уже в чёрной куртке. Глянул:

— Ты дошёл. Теперь можешь выбирать.

— Что выбирать?

— Всё. Или ничего. Пятая точка — это ты.

Он ушёл.

5. Финал. Ты

Я стою на мосту. Камень в кармане. Город позади. Город — передо мной. Я думал, будет разгадка. Но она — в тишине. В этой паузе между вопросом и ответом.

Пятая точка — это я. В этот момент. На этом ветру.

На противоположной стороне моста — он. Стоит, как я. Не двигается. Не торопится. Ветер — и обнажённая грудь, будто снова нет куртки. Я не вижу лица. Но знаю: он знает.

6. Он. Тот, кто был раньше

(от лица другого)

Я знал, что он дойдёт. Он был пятый. Я — тоже был. Когда-то. Камень — мой. Но теперь его. Я не наставник. Я — эхо. Его маршрут — не мой. Но шаги я узнаю.

Шестая точка — не место. Это выбор. Если он вернётся — станет шестым. Если нет — останется пятым. Как я.

7. Выход

Я остался ещё на один день. Просто чтобы прожить до конца. Петербург ничего не сказал. Но что-то замолчал. Это даже больше.

Когда я уезжал — камень был со мной. Но, может быть, это я теперь — с ним.

Глава II. После Петербурга

«Путешествие — это не всегда дорога. Иногда это пауза, в которой ты остаёшься живым.»

— Из записей, сделанных на обороте ваучера санатория

Авторская ремарка

После Петербурга жизнь не оборвалась, но замедлилась. Я не ушёл из города — я остался, и это было труднее, чем уехать. Потому что остаться в Петербурге — значит принять его таким, как он есть: без романтики, без режиссуры, без поводов для удивления.

И тогда всё, что раньше было открытием, превращается в фон. Надолго. Иногда — почти навсегда.

Но спустя годы путь снова начал проступать.

Не в грандиозных событиях, а в простых попытках вынырнуть: выбраться на свет, дышать, ехать. Не за смыслами — за воздухом.

Город, который стал системой

Через два года после той первой поездки я всё-таки переехал. Вошёл в город не как гость, а как часть структуры. Без иллюзий.

С пропиской, с больничным халатом, с проездным, который постоянно терялся в карманах.

Петербург перестал быть образом. Он стал системой.

Не враждебной — просто равнодушной.

Работа в городской больнице №15 съедала дни. Смены, запах антисептика, фразы в духе: «подержите, сейчас будет немного неприятно».

Вечером — сырость, автобусы, редкие окна тишины.

Не было ни денег, ни пространства для дороги. Всё, что оставалось — жить, не проваливаясь.

Не искать свет — держаться хотя бы за электричество.

Город стал ближе. Но не добрее.

Огни за границей

И всё же в этом полумраке появились огни.

В 2008 году мне предложили поездку в Израиль.

Она не была самостоятельной — церковная группа, маршрут, организаторы.

Но я согласился. Потому что почувствовал: где-то там, за границей паспорта, снова начинается движение.

Это был мой первый штамп в загранпаспорте.

И первая страна, в которой я почувствовал, что мир — действительно существует.

Глава III. Израиль: первая страна

«Иногда важно не то, как ты уехал, а то, что ты впервые увидел мир по ту сторону загранпаспорта»

— Запись в дороге, октябрь 2008

Авторская ремарка

Это была моя первая зарубежная поездка.

Не самостоятельная, не спонтанная — но настоящая.

Всё было устроено: церковная группа, организаторы, маршрут, гостиницы.

Я просто согласился. Потому что давно хотел выбраться — из больничных стен, из сырости, из Петербурга, где всё закольцовано.

Израиль стал первой страной, которая открылась не на карте, а в дыхании.

Иерусалим и за его пределами

Мы прилетели в октябре. Было жарко.

Воздух — густой, каменный. Солнце — как правило.

Всё казалось настоящим: камни, на которых ступала история; слова, которые звучали без перевода; вода, которую ты пил и понимал, что пьёшь не просто жидкость — а часть чего-то древнего.

Иерусалим ошеломил. Не красотой. А силой.

Тут не надо было верить — всё уже дышало смыслом.

Я ходил за группой, смотрел, слушал — но внутри происходило что-то своё.

Это не был отдых. Это был опыт.

Первый настоящий контакт с другим миром, с другой страной, с собой — в другом климате.

Север, Галилея, Мёртвое море

Мы были в Назарете, у Галилейского моря, на Иордане.

Слушали экскурсоводов, заходили в храмы, ехали по пыльным дорогам.

Казалось, всё идёт по сценарию — но внутри росло что-то личное.

Мёртвое море удивляло: плотность воды, в которой ты не тонешь, а лежишь, как на руках мира.

И всё это — будто специально для того, чтобы ты впервые сказал: «Я за границей. Я живу это».

Эйлат: южный конец света

Финальной точкой стал Эйлат.

Город на юге, у Красного моря.

Здесь всё было иначе: воздух — солёный, горизонт — открытый, пальмы, лодки, вечерний бриз.

Граница с Иорданией — рукой подать. Египет — за горизонтом.

И при этом — безопасность, чистота, лёгкость.

Я помню, как смотрел на море. Как будто всё путешествие свелось к этому взгляду: я здесь. Это мой путь.

И теперь я знаю, как он начинается.

Финал. География, которая остаётся

Израиль не стал началом постоянных поездок — ещё нет.

Но он стал точкой отсчёта.

Первая виза. Первый штамп. Первый свет за пределами того, что казалось жизнью.

Я вернулся в Петербург — но уже не совсем тот.

Потому что теперь знал: есть другие маршруты.

И однажды — я пойду по ним сам.

Глава IV. Скандинавия. В одиночку

«Когда идёшь один, слышишь не только дорогу, но и самого себя.»

— Из блокнота, июль 2010

Авторская ремарка

Это было первое по-настоящему самостоятельное путешествие. Не одиночество — именно самостоятельность. Без турфирмы, без сопровождения, без группы. Всё — сам. Маршрут, визы, билеты, трансферы. Сам выбираешь, сам ошибаешься, сам находишь — и тем острее каждая деталь. После долгих лет, в которых путешествие было либо невозможным, либо подчинённым чужому ритму, я вырвался. В Скандинавию. И прошёл этот маршрут, как проходит узкий мост: не потому, что страшно, а потому что красиво — по краям.

Лето и свобода

Лето 2010 года было не просто жарким — аномально жарким. Петербург запекался. Я работал тогда в медсанчасти авиакомпании «Россия» и впервые смог взять отпуск летом — сразу, целиком, все семь недель. Это было как вдох после задержки дыхания.

Я уже ездил по Скандинавии — с турфирмой. Но теперь решил: пора по-настоящему. У меня остался буклет «Северной короны», я изучил один из маршрутов и понял — это то, что нужно. Только не под чьим-то флагом, а сам. Весной оформил финский шенген — на полгода, открыл визу однодневной поездкой в Хельсинки. А летом — отправился.

Паром. Начало

Я вышел из Петербурга на пароме St. Peter Line. Ночь на воде, палуба, шоу-программа, коктейли, мороженое. Всё было не новым, но другим — потому что теперь всё было моё. Завтрак — предоплачен. День — Хельсинки. На этот раз город открылся. Было +35. Я взял экскурсию в Суоменлинну, потом гулял сам. И впервые подумал: вот он, ритм, который мне подходит.

Тем летом я начал учить финский. Просто потому, что хотел.

Через города

Дальше — всё по воде и по рельсам. Хельсинки — Стокгольм. Ужин на борту. Не просто пища — ощущение путешествия. Потом — Мальмё, Копенгаген, Осло. Каждый город — не точка, а ритм, отдельная интонация. Я шёл через них, не захватывая, а вслушиваясь.

Берген стал первой отельной ночёвкой. Рыбный рынок, гавань, фьорды — и редкое чувство, что ты не зритель, а вписан. Три дня, два вечера. Потом — снова поезда: Осло, Гётеборг, Стокгольм, Турку. Оттуда — Тампере. Тогда — мимолётно. Потом я туда вернусь. А пока — только намёк.

Север. Полярный день, которого не случилось

На севере — Рованиеми. Хотел полярный день, но тот, видимо, уже ушёл. Осталась только тишина. Город — неяркий. Но север — всегда звучит по-своему. Даже если молчит.

Палуба. Финал

На обратном пути — снова паром. Вечером я стоял на палубе. Всё было пройдено. Не подведено, не зафиксировано — просто прожито.

Рядом оказался финн — лет сорока, в шортах и футболке, с лёгким животом и добрым лицом. Ел мороженое, пил пиво. Мы разговорились на английском — финский я только начинал учить. Его звали Микко. Электрик. Ездил в Питер на день.

— Сам ехал?

— Да.

— Правильно. Самое лучшее — самому.

Когда стемнело, он пожал мне руку:

— Good trip, friend. Finland — quiet. Good for soul.

И ушёл. А я остался — с чувством, что теперь я точно знаю, как звучит движение в одиночку. Без надрыва. Но с правдой.

Глава V. Южный поворот

«На юге всё по-другому: люди говорят громче, море ближе, а время… оно просто не торопится.»

— Наблюдение, записанное в блокноте на пляже Хосты

Авторская ремарка

После самостоятельной Скандинавии, расписаний, ночных паромов, северных фасадов и полярного недосна — я поехал в Сочи. Впервые. Не с замыслом, не за открытием. Просто — потому что юг ближе, чем кажется, а море в России не хуже моря за границей, если правильно выбрать ритм.

Шенген закончился. Продлевать — дорого. А отпуск был. Причём — редкий подарок: все семь недель сразу. Я тогда уже почти два года работал в авиакомпании «Россия» и накопил на бесплатный авиабилет. И вот — август, юг, солнце. Не в рамках плана. Просто — как было нужно.

Теремок, жара и простые радости

Отель «Теремок» в Хосте стоил 800 рублей в сутки. Сейчас такие цены вызывают воспоминания или зависть. Тогда — это было нормально. Комната, вентилятор, лёгкий запах влажного текстиля и вид на склон с балкона, где сохли полотенца и плавки.

Первую неделю я не думал. Просто жил. Купался, загорал, ел арбузы, лежал, читал, снова купался. Песок забивался в рюкзак, в обувь, в душу — и это тоже было нормально.

Южная жизнь была ленивой и плотной, как кусок персика в полдень.

Экскурсии, Абхазия и человек, забывший жену

Каждый второй день я ехал на экскурсию. Это был особый жанр. Водопады, дегустации, чача, разговоры в автобусе. Люди — как один временный народ, объединённый микрофоном экскурсовода.

На «33 водопадах» один воронежский турист забыл жену на остановке. Автобус вернулся через 15 минут — его встретили аплодисментами. Женщина вошла, как актриса в последний акт, гордая и в панаме.

Абхазия — как мираж. Эвкалипты, старая советская архитектура, шашлыки, взгляд пограничника, в котором — не злость, а скука. Я был как будто в другом времени. Всё говорило: ты не дома. Но и не вдалеке.

Мюзикл за миллион

На седьмой день я решил «выйти в люди» — пошёл в Зимний театр Сочи. Шёл мюзикл «Мышки», заявленный как проект с бюджетом более миллиона долларов.

Это был спектакль между Бродвеем и домом культуры с новыми шторами. Одна мышка потеряла ухо, но мышь в костюме сыра подобрал его с такой грацией, что зал затаил дыхание. Ухо стало символом вечного возвращения.

Слева от меня женщина рыдала. Справа — пожилой мужчина спал. Это был миллион, распределённый по зрительским реакциям.

Возвращение

Прожил я в «Теремке» 12 дней. Загорел, подустал, но как-то пришёл в себя. Не от работы. От всего. Иногда море — это не отпуск, а средство настройки.

Сочи ещё не стал Олимпийским. Всё строилось, гремело, пылило. Но город был живой. Настоящий. Его ещё не покрасили. Я успел его увидеть до фасада.

Я вернулся не другим, но и не тем же. Просто — в форме. А это в те годы было почти как счастье.

Глава VI. Европа в одну нитку

«Если ты едешь не за контролем, а за дыханием — маршрут сам найдёт тебе путь. Иногда — через отмену рейса.»

— Путевая заметка, 2012

Авторская ремарка

Есть поездки, в которых ты следуешь заранее спланированному маршруту. А есть такие, где маршрут — это то, что происходит вопреки. Я начал этот путь с планом. А вернулся с историей. Эта история протянулась через пол-Европы, собрала города, языки, жару, перелёты, сбои, поломки и — в конце — восстановление веры в случай.

Маршрут звучал стройно:

Санкт-Петербург — Хельсинки — Берлин — Париж — Мадрид — Лиссабон — Афины — Прага — Варшава — Рига — Хельсинки — Петербург.

Но реальность сделала его лучше — жизненнее. Со сдвигами, обломками, удачей, задержками, чудесами. Всё как надо.

Шторм — солнце — Берлин за четыре часа

Началось всё в Петербурге, с дождя и шторма. Паром St. Peter Line — качало изрядно. Но мы ушли. И доплыли. В Хельсинки — солнце, синее небо, ровный ветер. Город уже был почти родным: я открывал шенген не в Лаппеенранте, а именно здесь.

Но в этот раз — без прогулок. С порта — прямо в аэропорт. С пересадкой. Далее — Берлин. У меня было четыре часа между рейсами. Я выскочил в город. Успел доехать до Александрплац, увидеть Рейхстаг, выпить кофе. Воздух — плотный, точный. Город — не для отдыха, а для движения. Подходит.

Париж: то, чего ждал с детства

Париж был вечером. Пока добрался до отеля — стемнело. Свет мягкий, дома — как в иллюстрациях. Всё было узнаваемо, как будто уже было в памяти. Потому что и было: школьный французский, книги, мечты.

На Эйфелеву башню я стоял шесть часов. Шесть. Без преувеличений. И ни капли не жалею. Наверху — ветер, вечер, город под тобой. Ни одного лишнего движения. Это был момент встречи с собой.

В Лувре не был. На Монмартре — тоже. Ещё вернусь. Дважды. А пока — достаточно просто дышать этим воздухом.

Мадрид и Лиссабон: от сомнения до любви

Из Парижа — поезд до Мадрида. Утром — +30. Город — красивый, сильный, собранный. Жарко, но не душно. Структура. Стиль. Страсть без пафоса.

Вечером — автобус в Лиссабон. Ночь. Тёмный город на рассвете. Первое ощущение — никакое. Пусто. Темно.

«Что я тут буду делать весь день?»

Но — рассвело. Заработало метро. Я поехал в центр. Вышел наугад. И вдруг — фонтаны, колонны, фасады, солнце.