Бесплатный фрагмент - Возвращение в Волфайн

Ника Шарина

Возвращение в Волфайн

1

Этот маленький городок на окраине области давно был моей мечтой. После трудного рабочего дня, когда вечером едешь в автобусе в свой прокуренный заводами «спальник», мечтаешь о жизни именно в таком городке. Дом, домик, домишко, пусть даже просто теремок для тебя, кота и мышки, но чтобы сразу за крыльцом — трава, деревья, неподалёку лес и озеро и всюду можно добраться пешком или на велосипеде. Многие годы, многие автобусные часы, утренние и вечерние, эта мечта так и оставалась мечтой. Тёплой душегрейкой, миражом, праздной мыслью, дающей силы жить в размеренных буднях, когда вроде бы всё не плохо… Да, иногда для того чтобы наши давние ленивые мечты воплотились, нам нужно потрясение, взрыв, конфликт. Нужно порваться каким-нибудь старым добрым путам, чтобы у нас хватило злости и силы рвануть к заветной цели, потому что больше — некуда.

Так и случилось со мной. Эра автобусов наконец заканчивалась. Заводы стали отдавать последние залпы дыма в честь моего изгнания. Колючки всевозможных счетов, абонементов, акций, скидок нехотя отклеивались от меня. Правда, не произошло никакого особенного взрыва, атомного или ядерного… Просто я наконец решила сложить полномочия школьного учителя литературы. Полномочия эти оказались непосильными для моей души — слишком демократичной для того, чтобы повелевать школьниками. Одна девчонка из пятого «Б» так и сказала мне в мой первый рабочий день:

— Какая-то вы слишком добрая!

Не знаю, в чём тогда проявилась эта «доброта». В том, что я не повышала голос, не называла детей по фамилиям, не стращала их строжайшими требованиями и обращалась к ним как к существам разумным? Пожалуй… Как бы то ни было, моя доброта вызывала у них подозрения, развязывала им руки, делала их голоса неумолкаемыми… Впрочем, в скором времени почти во всех классах нашлись ребята, которые хотели именного такого отношения со стороны учителя. Они осаждали меня на переменах, показывали мне свои стихи и рассказы, просили дать им дополнительные задания. У некоторых из них даже появились «секретные» тетрадки «для творческих работ». Но таких ребят оказалось меньшинство… В общем, со школой — как я ни старалась — не сложилось. Это была явная неудача. А если учесть то, что быть учителем литературы — моя давняя детская мечта (чему свидетели — старый плюшевый мишка, свинка и кукла), так и вовсе получается: меня настиг большой карьерный провал. Благодаря ему мне о многом пришлось задуматься, покопаться на своём чердаке и сделать не самые приятные выводы о своей натуре…

Но это только «полвзрыва».

Другие — прогремели в семье.

Мои родственники, кажется, окончательно убедились в том, что я хронически не в себе. Или, попросту говоря, схожу с ума и пускаю жизнь под откос собственной глупости. До этого они ещё питали иллюзии: вот — я нахожу себе хорошую работу, вместо того чтобы регулярно «стрессовать» в школе, а в свободное время писать никому не нужную книгу. Вот — я выхожу замуж (как-никак, мне уже тридцать один) и неплохо устраиваюсь на свете. Но что-то пошло не так. Ненужная книга хотела писаться. Сердце, никого не спрашивая, полюбило человека, между мной и которым было расстояние — не только пространственное… Словом, никаких перспектив. Странное, непонятное, бог весть куда ведущее странствие заблудшей души.

После того как на мой день рождения, в июне, все собрались на родительской даче за большим столом и каждый, наперебой, стал читать мне лекции о моей дурости, сначала шутливые, а потом и не очень, я вдруг почувствовала, что исполнение моей мечты не за горами. Это было прекрасное предчувствие, ещё не осознанное, тонкое, как первый предвесенний запах. Так я думаю сейчас, прокручивая в памяти то, что случилось. Правда, в те минуты мне казалось, что дня рождения ужаснее, чем этот, быть не может. И ослик Иа тем вечером на моём фоне выглядел бы суперзвездой, даже без хвоста… Тост моего младшего брата Гриши, упитанного менеджера автосалона, главы небольшого семейства, звучал так:

— Дорогая сестра Ника! Сегодня тебе стукнул тридцать один год. В сущности, немало. Особенно для девушки… прошу прощения — женщины. При этом, в отличие от своих ровесниц и всех нас, взрослых людей, обременённых семейными…

— Ага, — негромко подбросила его супруга, такая же пышка, как он.

— …служебными и всякими прочими обязательствами, ты умудрилась сохранить в себе совершеннейшее дитя. Точнее даже — остаться им! Так вот, дорогая, желаю тебе поскорее расстаться с этим состоянием и наконец присоединиться к нашему клубу взрослых, — брат самодовольно улыбнулся. — При этом будь такой же красивой, как…

— Бла-бла-бла, — прокрякала я. — Спасибо, можешь не продолжать.

Помнится, как-то в детстве, когда родителей не было дома, этот будущий толстяк знатно меня достал. Мы подрались: сначала подушками, потом перешли к рукопашной, потом к пинкам. Когда отчаяние моё и терпение достигло предела, я побежала в кухню, достала из холодильника банку свежего кефира, полнёхонькую, сделала один глоток и вылила её содержимое на голову этого задиры. Как же весело он обтекал! Вспомнив об этом, я рассмеялась в голос.

— Говорю же — дитя! Хохочет, — пожал плечами брат и сел рядом со своей нарядной супругой.

— Так и есть, дочка, так и есть… И когда ты только повзрослеешь? — по-доброму вздохнула мать. — Ведь тебе уже далеко не пятнадцать…

— А, — махнула рукой тётя Наташа, — они сейчас все взрослеют поздно. — Моему Владику тридцать три, а он до сих пор смотрит японские мультики. Как там они называются?

— Аниме, — ответила Даша, Гришкина жена. В свои двадцать девять, будучи матерью двоих детей, она тоже по-прежнему продолжала смотреть аниме. А до появления детей они с Гришей регулярно пересматривали «Тимона и Пумбу».

— Ника думает, что ей всё ещё около двадцати, — уплетая салат «Мимоза», сказал брат. — Иначе как ещё объяснить то, что она встречается с двадцатиоднолетним парнем?

— Что?! — изумился отец. Он в это время разливал вино по бокалам и от неожиданности стал лить «Мускат» на скатерть. — Ника! Это правда?

— Ника! — вскричала мать. — Ты с ума сошла?!

Такого от этого кефирного грибка я не ожидала. Жаль, что в холодильнике была только свежая простокваша, утром принесённая соседкой… То, что мой парень (куда более разумный homo, чем этот толстяк Гриша) младше меня, я сказала ему недавно, на свадебной вечеринке родственников, когда мы, выпив вина, сидели в беседке и секретничали, будто снова стали маленькими и доверчивыми братом и сестрой… Тогда Гришка поддержал меня, сказал, что возраст не главное, а главное — «любовь и взаимопонимание».

Я встала из-за стола, побежала в дом, быстро собрала рюкзак и, под негодующие взгляды, вздохи и окрики, ушла на остановку маршрутки. Увы, до большого торта, который я так долго выбирала в гипермаркете, дело для меня не дошло. Хотя его название — «Графские развалины» — неплохо импонировало ситуации, если сделать скидку на то, что чувствовала я себя отнюдь не графиней.

В маршрутке я думала: вот сейчас приеду в город и прямо в дачных джинсах забурюсь в лучший ресторан, закажу самый дорогой десерт. Но когда мы доехали до метро, я просто нырнула под землю, добралась до нашей городской квартиры, сварила кофе и плюхнулась на диван. Чтобы вернуться к себе, почувствовать себя в своей тарелке, а не в миске с праздничной «Мимозой», я включила любимый «Ютуб» -канал о литературе, но это не спасло. Слёзы без остановки текли из моих глаз. И даже книжный шкаф, мой добрый друг, знавший ответы на многие вопросы жизни, тихо стоял у стены, не зная, чем мне помочь. Только Кузьма Кукушкин, свернувшись калачиком у меня под бочком, громко мурлыкал от радости, что он не один.

Рвались не просто старые добрые путы — рушилось моё ощущение дома, семьи, гнезда, в котором я, признаться, непростительно засиделась. Те, кто всегда любил меня, повинуясь инстинктам стаи, стали выжимать меня из неё. А что делать, если птенец давно вымахал, но крылья не расправляет, занимает полгнезда и никому не даёт покоя своим смутным будущим?

Это я сейчас понимаю.

А тогда, после нескольких бессонных ночей, проведённых на сайтах отчаяния по продаже недвижимости, мне пришлось-таки принимать решение о покупке небольшого домика на окраине того самого городка. Это решение далось мне не легко. Во-первых, когда предстоят большие перемены, тебе вдруг становится не по себе. Городок мечты начинает казаться чужим и враждебным, а насиженное место — уютным, самым лучшим на свете. Да и как перебраться из столицы в провинцию! Мечтать об этом славно, но… Во-вторых, теремок теремком, а жить в покосившейся избе не очень-то хотелось. Я долго копила деньги на другое, более комфортабельное жильё. И, кажется, копила бы их ещё лет десять, пополняя счёт тем, что осталось от безбедной жизни, когда ни в чём себе не отказываешь.

В общем, пришлось собирать пожитки. Большую часть их составляли книги, старые тетради, студенческие конспекты, которые, конечно же, когда-нибудь ещё понадобятся — не мне, так моим потомкам в веке этак двадцать третьем. А ещё — обнулить счета, заключить сделку. И переехать. К счастью, в середине июня у меня начался отпуск с последующим увольнением.

И уже через неделю после дня рождения я ехала в тот городок, чтобы посмотреть пару домишек, понравившихся мне по цене и расположению.

2

Городок я помнила и знала хорошо. Дело в том, что когда-то здесь жили бабушка и дедушка, мамины родители, у которых я проводила каждое лето. Пятнадцать лет назад, то есть когда мне было шестнадцать, наши старики умерли — в один год, один за другим. Их квартиру в трёхэтажном доме на окраине решено было продать: мы в ту пору жили в небольшой квартирке недалеко от центра, и нам нужно было расширяться. Продав дедушкино и бабушкино жильё, мы купили новую трёхкомнатную квартиру, просторную и светлую, ту самую, в которую я и вернулась после дня рождения. Брат из неё давно выпорхнул во взрослую жизнь и теперь исправно платил кредит за собственное жильё на другом конце города, в новом районе-муравейнике…

Маршрутка быстро и легко, как по маслу, катилась по летним просторам — и чем дальше мы уезжали от города, от его амбициозных высоток и торговых центров, тем легче мне становилось. Леса, мелькавшие за окном, островки люпинов у самого шоссе, ухоженные деревенские дома, качели в частных дворах — всё говорило мне о том, что я наконец, в кои-то веки, сделала правильный выбор и решилась шагнуть навстречу мечте. Чем дальше я уезжала, тем тише звучали в моей голове голоса любимых родственников:

— Что ты будешь делать одна в деревенском доме? Там нужен мужчина, чтобы сделать ремонт! Ты же ничего не умеешь!

— Там ты никогда не найдёшь хорошую работу и не выйдешь замуж за нормального человека!

— Там нет никаких перспектив!

Шум дороги глушил ненужную «музыку» и включал свою — музыку мечты и свободы. Моё путешествие длилось всего полтора часа.

Маршрутка шла и на окраину городка, однако мне захотелось выйти на городской площади, пройтись по центральной улице и своим ходом добраться до нужных мест. Тем более времени в запасе было достаточно.

Летом все города, даже самые неказистые, расцветают и становятся красавчиками. А этот, мой, так и вовсе годился теперь на всемирную выставку лучших населённых пунктов. Он хранил свою старину и неспешность, скрипел старыми велосипедами, распахивал двери магазинов, из которых по-деревенски пахло свежим хлебом-«кирпичом». И вместе с тем обрастал новизной, яркостью, сетевыми магазинами, в которые ходит теперь вся страна… Знакомые запахи — хлебные, полевые — сразу нависли надо мной приветливым облачком. Площадь радушно шагала мне навстречу, чтобы посекретничать о прошлом. Высокие туи, памятник солдатам, большой универмаг, ресторан с советским колоритом… «Помнишь?.. А это помнишь?.. А то?» — шептала она. И я вспоминала юность, свои пятнадцать: именно здесь местные мальчишки назначали свидания девочкам, здесь знакомились, допоздна сидели компаниями, играли на гитарах, перебрасывались остротами…

Немного посекретничав с площадью, я пошла вслед за главной улицей, идущей от центра к окраинам. Улица, несколько замедлив свой, и без того неспешный, ход, легко несла меня по неширокому тротуару… Погода стояла прекрасная, очень тёплая. Субботний день только перевалил за полдень, люди возвращались с ярмарки, и тихий городок приятно гудел и бурлил. Я вглядывалась в лица, искала знакомые — и, конечно же, находила. А помнит ли здесь кто-нибудь меня? Интересно… Подруги детства давно разлетелись по свету; парни, просившие номер телефона и назначавшие встречи на площади, давно уже отцы семейств, предприниматели, а то и вовсе директора серьёзных организаций…

3

Я расплачивалась за мороженое в молочном магазине, когда в моей маленькой сумочке завибрировал телефон. Звонил Миша. Он, конечно, знал, куда я еду и зачем; знал, что этому предшествовало. Узнав о случившемся на дне рождения, он очень негодовал и всеми силами меня поддерживал, даже тогда, когда я, по слабости душевной, уверовала в правоту своих близких и стала с ним ссориться по причине «бесперспективности» наших отношений. Миша был рядом со мной почти постоянно — даром что он находился на расстоянии двух тысяч километров, в другой стране…

Как вы уже догадались, Миша — это тот человек, о котором говорил мой брат. Чуть больше года назад мы познакомились в сети — и с первых же разговоров мне стало ясно, что между нами куда больше общего, чем между мной и всеми, кого я знаю в «реальности». Мы с Мишей начали вместе делать один литературный проект — и вскоре сдружились так, что и часу не могли прожить друг без друга. Бессонные ночи за перепиской — до первых птиц; телефонные разговоры, споры, шутки, нескончаемые общие темы… Всё это привело к тому, что мы, когда появилась возможность, не смогли не встретиться. А когда встретились, стали ещё ближе. И каждая последующая встреча только убеждала нас в том, что мы ни в чём не ошиблись, кто бы там что ни говорил…

— Хочешь, покажу тебе город, где мы будем жить? — весело спросила я в микрофон наушников.

— Давай!

Я нажала на кнопку видеовызова — и передо мной на экране появился Миша, в оранжевой домашней майке. Немного лохматый (недавно проснулся), заросший самой уютной на свете бородой. Над ней, под чёрными усами жила самая очаровательная улыбка. В маленьком окошке над Мишей появилась я: загоревшая, светловолосая, радостная. Переключив камеру на город, я пошла вперёд, показывая Мише улицу, горожан, магазины…

— Вон там — видишь? — продают самые вкусные глазированные сырки! — говорила я, зная Мишину любовь к сладкому. — А тут… О! Представь себе, в этом городе есть даже памятник сплетнице! Понятно, какие тут нравы? — смеялась я.

Здесь действительно был такой памятник: это была голова хитрющей старухи с длинным высунутым языком, на котором, как на скамейке, можно было посидеть. Медный язык был вбит в землю огромным гвоздём…

Миша, как всегда, очень живо на всё реагировал.

— Да, у тебя есть все шансы стать предметом сплетен и городской знаменитостью, — внушал мне Миша. — Во-первых, там точно нет таких красивых девушек, как ты. Во-вторых, я уверен, что именно там ты напишешь свои лучшие рассказы!

— В-третьих, я надеюсь, что здесь родятся не только рассказы некоей Н., но и стихи господина М.!

— Ну, всё зависит от плодородности местных почв…

— Видишь, мы, как литературная мафия, уже начинаем делить тихий городок на зоны своего влияния.

Миша стал по-гангстерски подкручивать усы и смотреть на меня с игривым прищуром:

— Иди-ка ты сюда!

Он «соскучился по мордочке подельника» и попросил переключиться с города на меня. Мы снова увиделись, и я, поглядывая то на дорогу, то на него, продолжила свою прогулку в направлении окраины, где ждали меня дома «на выданье».

* * *

Миша стал рассказывать мне, почему он так поздно, почти на рассвете, заснул. Дело в том, что в Мишиной жизни была настоящая страсть. Поэзия. Да-да, вы не ослышались — поэзия. Без стихов Миша не жил не то что ни дня — редкий час обходился у него без рифм, точных, неточных, мужских, женских, дактилических, кольцевых, парных и так далее. Стихи были с Мишей и днём и ночью. Даже если поблизости не было никаких книг, стихи всё равно были рядом — в Мишиной большой и красивой голове жил целый улей стихов. Держу пари, вы вряд ли когда-нибудь встречали человека, который знал бы на память больше стихов, чем Миша. А если и встречали такого, то, скорее всего, это был седой профессор, интеллигент старой закалки. А Мише был двадцать один год, он был ровесником века — и вместе с тем человеком на все времена. Познакомившись с ним, вы бы счастливо распрощались со всеми стереотипами о «современной молодёжи». А главное, Миша и сам был поэтом — и поэтом хорошим. Не поверите, но не один живой классик поэзии знал Мишины стихи и называл их достойным продолжением лучших традиций. И я не шучу — всё истинно так!..

Словом, о Мише можно говорить очень и очень долго. Как знать, может, я пишу эту книгу именно для того, чтобы рассказать вам о Мише? Во всяком случае, ему здесь будет отведено немало страниц. Так же, как и вы, я не знаю, чем закончится наша с Мишей история, но разве дело в конце? Разве история, происходящая с нами, не ценна сама по себе — без учёта «перспектив» и вероятности «хэппи-энда»? Да и что такое хэппи-энд в мире, не имеющем ни конца, ни начала? Одно могу сказать точно: ни с кем мне не было так интересно, как с Мишей. А это в жизни уж точно чего-то да стоит.

Итак, Миша не спал до пяти утра по очень простой и обыденной для нас причине: он читал и писал. Читал стихи и статьи о поэзии, писал заметки о стихах, думал, анализировал, сопоставлял — и теперь, как всегда, был готов поделиться всем этим со мной.

Сейчас Миша увлечённо читал русскую поэзию двадцатых годов прошлого века, писал о ней статью для одного издания, с которым сотрудничал. Было интересно сопоставить: поэзия столетней давности — и современная, двадцатые годы того века — и едва начавшиеся двадцатые века нашего. Миша с восхищением говорил о конструктивизме и стихах Сельвинского. Энергичные, сочные строки, напитанные током, эйфорией и болью первых послереволюционных лет, звучали в моих наушниках в горячем Мишином исполнении. Миша радовался своим ночным находкам — и вместе с тем был возмущён. Тем, что Сельвинский — гений языка и новатор — так незаслуженно «задвинут» своим современником и оппонентом Маяковским. Мне уже не раз приходилось защищать Маяковского перед Мишей, поворачивать его и так и этак, чтобы на виду был не только затёртый бронзовый нос «агитатора». Но Миша был непреклонен. И чем больше он узнавал Сельвинского, тем резче высказывался о славе Маяковского, которую даже конец «красной эпохи» не сильно пошатнул. В этом Миша видел идеологическую инерцию и бездумную веру в старые иерархии. Согласиться с этим я не могла: одинокий, трогательный в любви и вере Маяковский был для меня поэтом не «постаментным», а настоящим, хотя и далеко не любимым… Чтобы немного позлить Мишу, я сказала ему, что единственная площадь моего городка носит имя Маяковского. Миша зарычал, а я расхохоталась.

Он нараспев читал мне знаменитое «Ехали, казаки» из «Улялаевщины», когда мой телефон снова завибрировал. Мишу, летящего во весь дух на горячем коне стиха, пришлось отключить. Звонил продавец одного из двух домов, которые мне предстояло посмотреть. Это был мужчина с низким, густым голосом. Отчего-то он представился мне этаким казаком с длинными усами, с папахой и шашкой на бедре. Я встряхнулась. Сергей Иванович, простой белорус, интересовался, во сколько я буду на месте и когда ему подъезжать. Полчаса, минут сорок от силы… Да-да, куда идти знаю, чуть что — навигатор в помощь. Отлично, договорились…

Домишко, который продавал Сергей Иванович, находился на окраине. Это раньше, в моём детстве, эта окраина была деревня деревней. А теперь — цветущий молодой район. Пятиэтажные дома росли здесь как грибы. Вместе с ними вырос большой гипермаркет, рядом проложили прогулочную аллею… В общем, рассчитывать на окраинное уединение в случае покупки здешнего домика не приходилось. И ладно, чего монашествовать? Место мне очень нравилось — осталась бы тут хоть сейчас.

После разговора с Сергеем Ивановичем я не сразу перезвонила Мише — хотелось пройтись в тишине, продолжить разговор с памятью, прислушаться к будущему… Но мысли сами возвращались к нашему разговору. Поэты двадцатых годов жили в очень сложное время. Не всем из них суждено было пережить его. Кто-то догуливал последние вольные годы; кто-то не знал, что навсегда останется молодым; а кому-то было суждено надолго пережить свой талант, расцветший в ту пору. И всё же — я понимала Мишу: это время закипало от бурлящей, окрыляющей энергии — энергии веры, страсти, заблуждения, большой исторической цели, от которой каждому перепало по капле, ядовитой или живительной… Конечно, наши молодые двадцатые тоже не лишены драйва, но питают его не «большие идеи», а культ успеха, благополучия, состоятельности. Этому культу не нужна революция. Это тихая реформация, тихие костры, приятно и красиво плавящие наши души… Может быть, здесь языки этого пламени меня не достанут?

4

Домик, который показал мне Сергей Иванович, понравился мне не сразу. Нет, место было прекрасным — выше всяких похвал. Картинка мечты. Рай интроверта. Самая-самая окраина, окна дома смотрят прямо в пшеничное поле, вдали виднеются деревенька и лес, стоящий за ней. И в то же время это не глушь: кругом дома, коттеджи, высокие фонари, рядом — остановка автобуса, который трижды в день ходит отсюда на главную площадь.

Но сам домик… В нём жила покойная ныне матушка Сергея Ивановича — Сталина Леонидовна. Не сказать, что жила она совсем уж в деревенской обстановке: Сергей Иванович, как мог, дотягивал её быт до современного. Домик не так давно был покрашен в ярко-синий цвет, в нём стояли хорошие окна, полы были, в общем, целые, и крыша, как сказал хозяин, не текла… Но атмосфера комнат всё же была печально-стариковской. Унылые старые обои, низкие потолки, печь, запах старой избы, ковры на стене; и удобства — на улице… Из необычного было вот что: в самой большой комнате, в зале, на стенах висели акварельные рисунки, выполненные без особого мастерства, но милые: река, деревья, поле… Бумага была не новой, краски давно выцвели, и висели рисунки не в рамах, а просто так — были приклеены к обоям.

— Покойная матушка с молодости любила рисовать. Я многие рисунки забрал, а эти оставил… — пояснил Сергей Иванович. — Если захотите, потом уберёте…

Эта акварельная нотка как-то расположила меня к домику.

Во дворе имелся сарай и даже колодец, под окнами росли яблони и тонкая молодая вишенка. Раньше здесь явно были и огород, и палисадник… Но, когда матушке Сергея Ивановича перевалило за девяносто, она, как ни хотела, больше уже не могла заниматься грядками. И земля рядом с домиком одичала, заросла травой…

Я сомневалась. Как стану жить? Ночью выходить на улицу, чтобы… Но Сергей Иванович с таким теплом говорил об этом доме (он здесь вырос), так описывал здешнюю вечернюю тишину и полевой воздух, так нахваливал воду из колодца, ещё живого и чистого, что вскоре я и сама почувствовала себя здесь как дома. На старой электроплитке Сергей Иванович вскипятил воды, принесённой из колодца, и мы сели пить растворимый кофе с печеньем.

— Вы не смотрите, что дом старый! — говорил Сергей Иванович, пытаясь разбить ложкой сахар, затвердевший в фарфоровой сахарнице. — Вы поглядите, что теперь люди с этими старыми домами делают! Видели дом на повороте?

— Красного кирпича?

— Во-во. Думаете, недавно построили? А это изба деда Степана, обложенная кирпичом. Внук постарался, этаж пристроил. Живёт теперь как во дворце. А деревянные стены тёплые, сами понимаете… Внук этот говорит: «Чего я в столицу поеду? В съёмной клетушке ютиться?» Разве не прав? Главное, чтобы у вашего мужа руки росли откуда надо. Так что со временем обустроитесь… Да я и не каждому бы этот дом отдал. А ваше фото в «Вайбере» увидел — вы мне понравились.

— Спасибо! — отвечала я, макая в кофе очень сухую овсяную печенюшку. — Уютненько у вас тут…

— Так что берите. Я и уступлю хорошенько… — говорил Сергей Иванович, и мне уже как-то хотелось ему верить, будто он человек свой, проверенный.

Второй дом был поближе к цивилизации — во всех планах. Правда, окна глядели не в поле, а на оживлённое шоссе и стоящую по другую его сторону новую пятиэтажку. Рядом была школа, вызывавшая у меня не самые приятные ассоциации. Невдалеке виднелась яркая крыша большого магазина, туда-сюда то и дело ездили машины. Цена этого дома была выше — и неспроста: тут было комфортнее, свежее, современнее. Разве что место совсем не вдохновляло… Я пообещала хозяйке в случае согласия связаться с ней в течение ближайшей недели…

— Вы, конечно, думайте, но у меня желающих много. Сегодня ещё две семьи смотреть придут… Кто быстрее согласится, тому и отдам. Дом хороший — перевозите вещи да живите, — сказала мне хозяйка.

5

Пейзаж или комфорт? Удобства или ежедневный заряд вдохновения, получаемый от летней, осенней, зимней — всегда разной — шири? Вы бы что выбрали? Как человек, всю жизнь проживший в квартире на всём готовеньком, я, после долгих раздумий и разговоров с Мишей, выбрала второй вариант. А вдохновением решено было заряжаться во время прогулок, пеших и велосипедных, по живописным окрестностям. Когда непростой выбор был сделан (а это случилось на рассвете в понедельник), я не могла дождаться утра, чтобы позвонить хозяйке. Наконец это время пришло. Стоя в пижаме над закипающей на плите туркой, кипя от волнения, я набрала номер…

— Продано, — сказала хозяйка. — Пара, которая приходила после вас, вчера вечером дала согласие.

Вчера вечером! Значит, всю ночь мы с Мишей делили медведя, убитого другими охотниками… Я расстроилась. Всё утро листала странички «недвижимых» сайтов, но ничего нового не было выставлено на продажу в интересующих меня местах. Так домик Сталины Леонидовны сам выбрал меня. И я, набравшись решимости со временем обустроиться там не хуже внука деда Степана, позвонила Сергею Ивановичу…

Мишка-оптимишка, как всегда, нашёл в этой ситуации множество плюсов и так расписал предстоящее мне окраинное житьё-бытьё, что я, не долго раздумывая, начала собирать вещи…

6

Конечно, я не стану рассказывать вам подробностей моего переезда и первого обустройства на новом месте. Всё это было не просто, хотя и интересно: этакая проверка на выносливость. Худо-бедно я её прошла. И Кукушкин, хоть и не сразу, стал привыкать к новому месту, к траве и деревьям во дворе, к мышам в подполье, к козьему молоку соседки. Особенно ему полюбилось сидеть на ветке старой яблони. Сядет вечером на суку, глаза как катушки, каждую птаху провожает взглядом, полным опаски, недоверия и пульсирующего инстинкта.

К июлю, когда поле за окном вовсю желтело, в домике Сталины Леонидовны были поклеены обои (рисунки бывшей хозяйки я поставила на шкаф), с полов содраны слои старой краски, и светлые доски, хорошо сохранившиеся, покрыты прозрачным лаком. О мебели и говорить нечего: почти всё пришлось менять, искать новое на скидках, барахолках, брать с рук и так далее… В конце концов, к середине июля, когда поле уже совсем налилось своим жёлтым маслом и хмельно дышало в окно, в моём доме был готов кабинет для работы, а рядом с ним — довольно приличная спальня с большим зеркалом и комодом. Конечно, не все комнаты (их в доме было четыре, не считая веранды) приобрели более-менее современный вид. Но для жизни пока хватало.

Вот июльский вечер, травный, тёплый, такой далёкий от ночи. Голоса соседских ребятишек на улице, свист мяча, лай собак вдали, молоточный стук недалёкой стройки… Я в лёгком домашнем платье расставляю на стеллажах книги, раскладываю старые блокноты, которые у меня рука не поднимается выбросить. И это не только конспекты по древнерусской литературе или психолингвистике, но даже и детские анкеты времён второго класса! Если вы росли в девяностые, у вас наверняка тоже были такие анкеты — с наклейками, нехитрыми вопросами для друзей и «секретиками» в страничках, загнутых наподобие конвертов. Эти детские забавы, бумажные прототипы соцсетей, я с радостью фотографирую и отправляю Мише. Он, конечно, интересуется, присылает мне в ответ смеющиеся смайлики, но куда больше его занимает расстановка книг на моих полках. В Мишиных книжных шкафах, в чём я не раз убеждалась воочию, царит поколенческий порядок, соблюдается хронологический принцип. Это я от нетерпения поскорее разобраться с расстановкой могу поставить Лермонтова сразу после Державина, а Тютчева перед Пушкиным… Но с Мишей не забалуешь. Когда я дохожу до святая святых — поэзии ХХ века, он звонит мне, и мы вместе начинаем расстановку, обсуждая по ходу дела стихи и всё, что с ними связано.

Ближе к концу века я устаю и сажусь в старое кресло с томиком Василия Казанцева. Миша просит открыть меня стихотворение «Упало дереву в траву…» Я открываю, он читает по памяти. Слежу. После начинается разбор, как на семинаре:

— Удивительные стихи, правда? Ты подумай: дерево упало, но от него ещё веет высотой. Высота осталась в прошлом, но как бы ещё живёт, касается веточками настоящего. И в то же время переходит в некое идеальное измерение, где живут души вещей. Для других они невидимые. Но для поэта — зримые, говорящие. Для него ничто не уходит без следа, но со всем он как бы прощается, всё провожает в это идеальное измерение мысли и памяти…

— А когда он пишет о людях, о детях, например, он видит в них черты будущей взрослости, уже как бы живущие в их лицах, взгляде…

— Точно. И заметь, как он сдержан, как тонко присутствует в своих стихах, будто не хочет спугнуть гармонию трав, деревьев, воздуха, всю эту магию превращений, своим присутствием. Его почти нет, но он как зеркало…

— …которое отражает не только видимое, но и невидимое движение; не только пространство, но и время.

— Да!

Так мы могли говорить долго, пока какая-нибудь житейская необходимость не вторгалась в наш разговор. Сейчас это была необходимость сходить в магазин и поужинать. Миша тоже собирался выйти в «Вайлдберриз»: пришёл большой книжный заказ. Потом мой лучший собеседник намеревался пройтись по проспекту со своим бывшим одноклассником, где-нибудь посидеть за бокалом пива… Мы попрощались.

Я стала собираться. Когда переодевалась, заметила, что в одной из больших коробок на дне остался блокнот — голубой, с наклейками на обложке. Я достала его и улыбнулась. Этот блокнот я узнала бы и через сто лет, ведь в нём жил мой первый писательский опыт: недописанная повесть о подростках и девочке-оборотне. Труд, над которым я увлечённо работала в двенадцать. А что, не перечитать ли его вместе с Мишей сегодня на ночь? Отличная идея! Я положила блокнот на письменный стол и вышла из дома…

7

Сюжет этой детской повести имеет прямое отношение к сюжету книги, которую вы читаете, а потому я вкратце его расскажу. Компания детей и подростков от девяти до четырнадцати лет отправляется в путешествие на автобусе. Конечно, без родителей. Ребятишки умны и самостоятельны не по годам. А дело происходит в Америке. Ни в детстве, ни когда-либо ещё мне не доводилось бывать в этой стране, но мои герои жили именно там. В девяностые было трудно не очароваться Америкой, не мечтать хотя бы одним глазком увидеть всё это солнечное благополучие, которое нам день и ночь показывал телевизор. Так вот… В центре компании — я, двенадцатилетняя девочка Тори, и мой младший брат Жорж. Другие ребята: Влад, Тим, Хелен, Натали, Кейт — мои «реальные» друзья по двору и одноклассники Владик, Виталик, Лена, Наташа и Катя. Кстати, некоторые «прототипы» были очень довольны тем, как «схватил» их писатель. Повествование ведётся от первого лица. Юные путешественники, странствующие без плана, внезапно оказываются в городке под названием Волфайн. В местной библиотеке эти любознательные дети узнают, что на месте городка когда-то был большой лес, в котором жила огромная стая волков. Пришлым людям настолько понравилось это место, что лес они решили вырубить, а волков прогнать или уничтожить. Волки не сдавались — и в итоге всех их пришлось убить…

Сидя вечером у костра неподалёку от леса, ребята знакомятся с восьмилетней девочкой, пришедшей невесть откуда. Девочка очень мила, но взгляд у неё холодный и отрешённый. Она назначает героям встречу в лесу на завтра, обещая показать им интересное местечко для игры. И исчезает. Герои заинтригованы. Ночью в гостинице они обсуждают предстоящий день, предвкушают приключения… Читатель, конечно, догадывается, что маленькая девочка — это волчонок из той самой стаи, который волей случая оказался невредим и теперь вынужден вечно скитаться по земле в поисках своей семьи. Ненависть к людям, погубившим сородичей, сделала его похожим на людей, и теперь этот волчонок — наполовину человек, девочка, которую зовут Джейн. Звери не принимают её, так как чувствуют в ней чуждое. К людям, ничего кроме отвращения и желания мстить, она не испытвает… Вечером в лесу она заманивает друзей в глушь и жаждет расправиться с ними, но им удаётся бежать… Накануне отъезда из Волфайна они знакомятся с мужчиной, который живёт на окраине города, проводят ночь у него в гостях, а наутро уезжают восвояси. Они полны решимости вернуться в этот город, разгадать тайну Джейн и помочь ей освободиться от невыносимого одиночества…

На этом повесть обрывается, дальше идут разрозненные кусочки текста, написанные в разное время, но внятного продолжения и тем более концовки у этой повести так и не оказалось…

8

Всё это Миша прослушал с большим интересом.

— Слушай, как ты всё это интересно придумала, а главное — и написала неплохо, очень даже ловко! — отметил мой слушатель.