Бесплатный фрагмент - Вовсе не сказки

Ничто в этом мире не вечно,

даже он сам.

Но, возможно, из-за переменчивости

в нем и случаются чудеса.

Вот на просторах планеты

шепчут о чем-то леса.

Кажется, просто от ветра,

но вслушаешься — голоса

на языке тебе незнакомом

о вечности говорят.

Звезды — точки над твоим домом —

для кого-то солнцем горят.

Или встретишь речные пороги,

глядь — лестница вьется ввысь.

Пусть вначале не видно дороги —

все равно к горизонту стремись.

Научись смотреть на жизнь шире

и, возможно, сама вселенная покажется тебе невероятно простой.

Знай, что каждая крошка пространства-времени в этом мире

не ничто.

2015

Рыбка

Лошадь тащилась по дороге, еле-еле переставляя ноги. Копыта почти не оставляли следов на твёрдой иссушенной земле.

Послеполуденное солнце и не думало прятаться за редкими облаками.

Ленду́н не встретил ни единого путника за последние несколько часов, с того самого времени, как выехал за пределы Марцкого уезда.

Впрочем, наверное, не стоит удивляться: народ в окрестных деревеньках сегодня предаётся безделью, отдыхая после завершившейся позавчера Кахницкой ярмарки. Вчера дорога, без сомнения, была забита повозками, мулами и волами, не говоря уж про пеших людей. Распродав свои товары и под завязку набрав чужих — хотя тут уж кому на что хватило — все торопились убраться по домам, разложить харчи по ларям, перемерить обновки, одарить детвору игрушками да лакомствами.

Он сам-то торговище пропустил, задержавшись на постое у пастыря (а правду говоря, у его премиленькой дочки), вот и ехал в Кахниц, к воеводе, только теперь. Но оно, может, и к лучшему: хоть решат всё без суеты, не отвлекаясь.

В лицо дохнуло прохладным ветерком, несказанно приятным в такую духоту. Парень оживился, вскинул темноволосую голову, отёр пот со лба. Синие глаза выхватили слабое мерцание за близлежащим леском. Вода…

Озерко, пожалуй, какое-то, или ручей… не всё ли равно…

Он потянул поводья, заставив коня сойти с наезженной дороги, и пришпорил его, направляя к деревьям. Животное недовольно зафыркало, задёргало головой, но подчинилось.

Через пару минут они уже были на опушке.

Редкие поначалу тени постепенно сгустились, принося долгожданное освобождение от жары, пусть и ненадолго: буковые заросли оказались довольно узкой рощей, огибавшей, как он и предположил, маленькое озеро, футов пятисот в поперечнике.

Лендун буквально слетел с лошади и кинулся к воде, на ходу сбрасывая одежду: вмиг и потёртые штаны, и пропотевшая полотняная рубаха, и расшитый жилет, и сапоги легли на берег неряшливой кучей. Путешественник немедля нырнул в прохладные волны с головой, уверенно рассекая воду размашистыми гребками, проплыл почти треть озера и вернулся обратно. Нехотя выбравшись на землю, Лендун убедился, что конь на месте. Отличная всё-таки зверюга, ничего не скажешь: вон как Жи́мбарь его обучил — без хозяина пить не станет. Парень подошёл ближе, огладил крутой вороной бок. Фирс снова зафыркал, кося тёмно-сизым глазом.

— Потерпи, дружок. Чуть позже напою. А там ещё часок и в Кахнице будем. Чай воевода ячменя не пожалеет, а? Барон-то выписал нам полное содержание. Неплохо, что скажешь?

Переливчатый смех, внезапно раздавшийся откуда-то из-за спины, заставил его вздрогнуть. Мокрая кожа покрылась мурашками.

Кляня себя за такую неосмотрительность, Лендун резко обернулся, выхватывая из приседельного мешка длинный кинжал.

Глаза упёрлись в груду валунов, небольшим мыском вдававшуюся в озеро. Девичье хихиканье доносилось именно оттуда.

Не обнаружив вокруг никого, кто бы собирался на него напасть, юноша, продолжая озираться, быстро натянул одежду и осторожно, с оглядкой, направился на странно манящий звук.

За обточенными водой и временем камнями его взору открылась неожиданная, но чудесная картина.

На мелководье сидела, плескаясь и хохоча, прекрасная полуобнажённая девушка. Длинные светлые волосы искрились под лучами солнца. Кожа, едва тронутая загаром, казалась гладкой как у статуи. Хотя за последнюю это существо бы никто не принял: слишком уж она была живая.

Лендун судорожно сглотнул, остановившись, как вкопанный, не в силах произнести и слова. Просто стоял и смотрел, как по юному телу стекают прозрачные капли, как трепещут на ветерке соломенные пряди.

Вдруг дева обернулась, уставившись прямо на него. Смех смолк. Цвета или выражения её глаз на таком расстоянии было не различить, но она удивилась, это уж точно.

Так они и взирали друг на друга в полном молчании несколько минут.

Красавица пришла в себя первой.

— О! Приветствую тебя, путник! Не ожидала увидеть сегодня кого-нибудь в моих владениях.

Парень дёрнулся, неуверенно забормотал, отворачиваясь, чтобы не видеть её наготы.

— Приношу мои искренние извинения, леди. Я не знал… не предполагал, что тут кто-то есть, иначе бы не потревожил… простите!

Краем глаза он заметил, что она отмахнулась от его извинений, как от чего-то несущественного, будто его дерзкое появление не стоило слов.

— Что привело тебя сюда, путник? Здесь нечасто кого-то встретишь, — девушка улыбнулась, разводя ладонями воду, доходившую ей почти до груди.

— Я… э… я… — Лендун никогда не страдал косноязычием, но сейчас был смущён, — я просто… хотел охладиться. Жарко сегодня, вы не находите? — он снова опустил глаза.

— Да, пожалуй, — она пожала плечами. — Так чего ты ждёшь? Поплавай.

— Да я, в общем-то, уже, — парень качнул головой в сторону валунов, — там.

— А, понятно. Из Кахница едешь?

— Нет, наоборот, туда. Воевода…

Его слова перебил громкий всплеск где-то на середине водоёма. Бросив туда взгляд, Лендун увидел блеск чешуи на спине большой рыбины.

— Ого! Ничего себе! Вы видели?! Карп, кажется, и преогромный. Вот вкуснятина… м-м…

— Ты тоже любишь рыбу? — немного удивлённо спросила его собеседница. — Тогда постой, сейчас…

Развернувшегося вслед за этим зрелища ему не забыть никогда.

Над отражавшими голубизну неба волнами взметнулись три длиннющих, тонких как хлысты сине-зелёных щупальца, изгибаясь в воздухе, нырнули в воду и через миг показались обратно, вытягивая наружу серебристую чешуйчатую тушку.

Снова послышался нежный, словно звон фарфоровых колокольчиков, смех.

— Погляди, — радостно воскликнула девушка, — с первого раза…

Щупальца потянулись к берегу. На краткое мгновенье над поверхностью озера показалось всё тело русалки: извивистое, змеиное.

Неведомая сила словно сдула его с места. Лендун не помнил, как перебрался через завал, как взобрался на коня, как покинул зловещую рощу.

На воеводинское подворье он влетел абсолютно белый, не в состоянии связать слов. Впрочем, медовая настойка леди Джеммы — хозяйской жены — за пару дней подняла его на ноги. После о купании в Девичьем пруду — как местные называли то озерко — юноша старался никогда не вспоминать, хотя изгнать образ прекрасного золотоволосого чудовища из своих снов ему так и не удалось.

Итала́нния подтянула рыбу поближе, вцепилась в тушу изящными ручками с острыми коготками.

С лёгким недоумением она глядела вслед стремительно убегавшему парню.

Странный какой! И попробовать не захотел. Наверное, вспомнил что-то важное, вот и заторопился.

Хмыкнув, девушка тут же выбросила его из головы.

Белые клыки впились в ещё дёргающегося карпа, располосовав ему бок. По гладкому подбородку, капая на грудь, потекла водянистая рыбья кровь.

Мусор

Замок одобрительно пиликнул на сигнал ключ-карты. Дверь в квартиру родителей с шипением сдвинулась в сторону, открыв длинный неширокий коридор.

Уна шагнула внутрь и поморщилась: смешанный запах жареной рыбы, какой-то выпечки и дешёвой парфюмерии бил в нос с такой силой, что вызывал резь в глазах.

Девушка лёгкой походкой пересекла прихожую, остановившись на пороге гостиной слева.

Как и следовало ожидать, они были дома.

Отец развалился на потёртом коричневом диване, растёкшись обрюзгшим телом по засаленным подушкам, и уставился в проекцию головизора. Прибор был совсем новым, последней модели, с поблёскивающими синими боками и чёткой картинкой, только упаковочную плёнку так до конца и не удосужились снять. Шёл очередной сериал про некое внешнее вмешательство. Впрочем, не интересно…

В дальнем углу, у лакового беленького трюмо, изукрашенного золотыми вензелями и завитушками, сидела мать, с энтузиазмом разбирая очередную гору доставленных покупок. Бесчисленные пузырьки, баночки и тюбики с косметикой громоздились на маленькой столешнице душистой розовой горой. На спинке стула и передвижной вешалке рядом висели, перекрывая друг друга кофточки и юбочки, шубки и платочки, жакеты и кружевные трусики. На фоне этой пёстрой массы хрупкую, даже, пожалуй, измождённую фигурку золотоволосой женщины было почти не разглядеть. У её ног и вокруг тоже толпились пакеты и коробки: обувь, посуда, гаджеты и прочий «весёленький» хлам из телемагазина, если повезёт, то пару книжек попадётся. И повсюду обёртки и ленточки, бумага, целлофан, куски фибры и пенопласта, чеки и этикетки.

Уна неодобрительно покачала головой: и как они умудряются всё так захламить всего за пару дней?!

— Мам, пап, привет! Всё сидите тут, как сычи.

Мамуля резво развернулась на своём ярко украшенном насесте — ну точно птичка, преувеличенно радостно улыбнувшись, помахала ладошкой.

— При-и-ве-ет! — и снова уткнулась в зеркало.

Отец что-то буркнул под нос, но даже глаз на дочь не поднял, продолжив набивать рот рыбными палочками из пристроенной на коленях глубокой миски.

— Вот сидите вы, — не смутившись, продолжила девушка, — а, между прочим, за Требойном сегодня так чудесно, даже дыхательные аппараты не нужны, — она положила гермомаску на комод. — Да взгляните же, вон, видно…

За длиннющей бойницей окна, и правда, виднелась широкая полоса бледно-голубого неба милях в шести к востоку, прямо за первым кордоном. Лентой прорезая привычную красновато-серую муть, она вилась до самого горизонта, сливаясь там с морем.

Ни одна голова не повернулась.

Вздохнув, Уна принялась за дело: выкатила из кладовой держатель, нацепила на него здоровенный мусорный пакет кислотно-оранжевого цвета и начала уборку. Мятые упаковки и недоеденные куски еды так и сыпались в рыжее чрево.

Снова запикал замок.

Через коридор, не заглянув в зал, торопливо прошла сестра, скрывшись на кухне.

Уна нахмурилась. Нагнувшись, она подняла очередную картонку, бросила её в пакет, потом внезапно замерла, задумавшись, с подозрением глянула на кухонную дверь. Оставив на время работу, она пошла взглянуть на Поли.

Старшенькая сидела за столом сгорбившись, так, что белокурые пряди скрывали склонившееся лицо. Тонкие, как у матери, руки, трясясь, откупоривали какую-то баночку.

— Привет! Поли, что ты…

Девушка не договорила: подойдя ближе, она сразу разглядела, что держит сестра. В плоской круглой ёмкости колыхался густой зеленовато-голубой гель.

Не раздумывая ни секунды, Уна выхватила банку из дрожащих ладоней и понесла её к мешку с мусором.

— Ты больше не станешь это есть. Никогда. Мы же говорили…

Ответом был какой-то нечеловеческий то ли вой, то ли стон. Поли вцепилась ей в волосы, едва она шагнула в гостиную.

Уна попыталась вырваться, развернулась, споткнулась от очередного толчка. Баночка вылетела из разжавшихся пальцев и ударилась в стену, расплёскивая по ней содержимое. Сестра забыла об обидчице, кинувшись к разлитой лужице. Инстинктивно отступив назад, Уна вдруг налетела на что-то и неловко упала, задев спиной головизор.

Прибор покачался на тонкой ножке и рухнул, проекторный конус погас.

Охая, потирая ушибленные места, девушка поднялась на ноги.

Звериный рёв отца потряс комнату.

На голову Уны опустилась блестящая бита светлого дерева.

Чёрные волосы взметнулись, череп вмялся под ударом и лопнул: во все стороны разлетелись окровавленные костяные ошмётки.

Девушка рухнула на пол. Мёртвые серые глаза уставились в светящийся точками диодов потолок.

Мужчина, перестав обращать на неё какое-либо внимание, отшвырнул биту, завозился у головизора. Выправив основание, он пощёлкал пультом. Смутная прерывистая картинка, видимо, удовлетворила его. Вернувшись к своему лежбищу, толстяк снова плюхнулся на него, замер, почти не моргая, вперился в экран.

У стены, слизывая остатки слизеподобной жижи, хихикала Поли. Закончив, она совершенно остекленевшими глазами обвела комнату, наткнулась взглядом на тело сестры и икнула.

Мать обернулась только на её прямое обращение, словно и не слышала предшествующего шума.

— Ма-а-м!

Пошатываясь, девица встала, подошла ближе к трупу. Присеменила и мать, непонимающе хлопая глазами. Её старческий рот с растёкшейся яркой помадой сложился в манерно-удивлённую «О».

— Куда… куда её теперь, — Поли снова икнула, — лежит тут… Забрать хотела… Я, может, заработала, — она криво ухмыльнулась. — Да, заработала.

— Молодец, доченька, молодец, — мать и чирикала, как воробышек. — Наверное… наверное… я не знаю… Бось, подскажи, — она обернулась к мужу.

Тот скосил взгляд, фыркнул, почесал живот, размазывая по светлой футболке кусочки серо-розовой мозговой массы, и коротко отмахнулся.

Мать вздохнула, отвернулась, пожевала губы, потом заметила оранжевое пятно.

— Вот же, — она ткнула пальцем в пакет, — сегодня и сборщики будут.

По-прежнему качаясь, Поли смотрела то на сестру, то на мусорку, потом почмокала, сглатывая мешающую слюну, и кивнула.

Опустив держатель пониже, они вдвоём кое-как запихнули тело вниз головой в мешок, расправили стенки: ноги не влезали даже в согнутом положении. Покрутив их то так, то этак, они переглянулись, почти синхронно вяло пожали плечами и завязали стяжки как есть — бантиком на торчащих щиколотках. После вывезли мусоросборник в коридор, мать вернулась к прерванному перебиранию вещей, а дочь свалилась рядом с отцом, тоже прилипнув к голограмме.

Примерно час спустя входная дверь открылась.

Во внешней галерее стояла строгая, затянутая в тёмно-серый комбинезон женщина. У её коленей, подобно служебной собаке, замер компактный робоперевозчик.

Взгляд посетительницы прошёлся по огромному оранжевому пакету. Маленькие ступни в высоких синих кедах, высовывающиеся из его зева, не могли остаться незамеченными. Служащая моргнула, приподняла бровь, скривив губы, но почти сразу лицо приняло прежнее отстранённое выражение.

Сканер в её руке просигнализировал о готовности отчёта: «90% органических веществ».

— Биологический мусор. Забирай, — скомандовала она роботу. — Топка номер 6.

Пирожки

Варево в котле пузырилось и булькало. Странно тёмный пар поднимался вверх и стелился по потолку клубами, образуя маленькие рукотворные тучи. Впрочем, эти стены видывали и не такое.

Старый дом, выстроенный из серого необтёсанного камня, с дубовыми балками перекрытий и грязным дощатым полом вообще не создавал впечатления чьего-то постоянного жилища. Скорее пещера, нора, в которую приходится забиваться по необходимости.

Крохотные слюдяные окошки почти не пропускали свет, а уж сейчас, в сумерках, вообще казались не более чем трещинами в стенах. Развешенное тут и там оружие — луки, топоры, дубинки, короткие копья, пару дрянных мечей — отбрасывало кривые тени под пляшущими огоньками свечей. Серый мохнатый тулуп у двери в этих неясных отблесках походил на зверя, отчего-то вцепившегося в каменную кладку.

Вулф помешал рагу деревянной ложкой на длинной резной ручке, подсыпал трав, перемешал снова и принюхался. Да, готово, пожалуй.

Он вытащил из сваленной у печи груды посуды глубокую глиняную миску — чёрную с красным узором рун, присмотрелся, поплевал на неё и протёр потрескавшуюся глазурь рукавом рубахи. После до краёв наполнил тарелку кусками тушёного мяса.

Затушив верхний огонь в кривой печке, Вулф поставил миску на неожиданно добротный для этого места стол из полосатой древесины, уселся на трёхногий табурет и принялся за еду, изредка обжигаясь и фыркая.

Стук в дверь заставил его поднять голову.

— Валяйте, заходите, — голос прозвучал более хрипло, чем обычно. Он покрутил шеей и кашлянул.

В дом вошли двое мужчин: шериф Хантер со старшим сыном. Наследника и смену всюду за собой таскает. Вулф ухмыльнулся, обнажив белые крепкие зубы.

— Приветствуем тебя, маг-комиссар, — визитёры раскланялись, не слишком, впрочем, подобострастно.

Вулф ограничился лишь коротким кивком в ответ.

— По округу пошли слухи… — шериф замялся, — сам понимаешь. Мы хотели бы узнать, правда ли это.

— Почём я знаю, чего народ болтает, — пробормотал мужчина между очередными ложками пищи. — Спрашивай прямо, Хантер, не юли. Не люблю.

— Ну да. Кхм. Маг-комиссар Вулф, правда ли, что вы уничтожили двух ведьм, изводивших ближайшие деревни? — он сглотнул и выжидающе уставился на негостеприимного хозяина.

— Ха! — Вулф снова ухмыльнулся, скривив лицо, отчего оно сделалось похожим на смятую бумагу — глубокие морщины давно стали его спутниками, только жёлтые глаза по-прежнему выглядели молодыми. — Вон там, сам убедись, — он кивнул в дальний угол комнаты, скрытый тенями.

Шериф подошёл к столу, взял грязный подсвечник с зажжённой свечой и шагнул к указанному месту. Тут же отшатнулся, не сумев сдержать дрожи. Его сын вдруг странно позеленел, закрыл рот руками и, безуспешно борясь с рвотными позывами, выскочил на улицу. Послышались противные утробные звуки.

— Тьфу ты, кусты мне испортил, дьявол побери, — выругался маг. — Рано ты всё-таки его с собой стал брать на службу.

— Ничего, — отмахнулся Хантер, — пусть привыкает. Не в столице живём.

Он снова посветил в угол, более тщательно осматривая два лежащих там женских трупа — старый и совсем юный — зверски изрубленных и искромсанных.

Шерифа передёрнуло от отвращения, но, надо отдать ему должное, он сумел удержать себя в руках.

— Значит, всё?! — в вопросе было больше страха, чем в реакции на увиденное. А ещё надежда.

— Всё. Всё.

— И они больше… ну, того… не восстанут опять.

— Не-ет, — Вулф прищурился и приподнял миску с остатками варева. — Вот. Как положено. И сердца, и печёнки. Доем всё — и баста. Ну, животом помаюсь, может. Не желаешь кусочек?

Хантера едва не вывернуло.

— Нет. Благодарю, — сумел выдавить он и сплюнул набежавшую густую слюну: пахло, на удивление, сносно.

— Короче, тебе осталось только прибраться. Сожги эту дрянь и закопай где подальше, — маг махнул рукой на остатки тел. — Больше не поднимутся, даю слово.

— Благодарю вас, маг-комиссар, от всего нашего селения и округа. Вы многим спасли жизнь этим.

— Да-да… — Вулф снова зачавкал, прихлёбывая подливку к рагу, шериф перестал его интересовать.

Хантер потоптался немного, потом решился:

— Э-э… Вулф, но как вы их?

Мужчина с неохотой оторвался от еды, вздохнул.

— Как? Да как полагается, вон, — он посмотрел в сторону двери, где под тулупом стоял прислонённый к стене топор с длинной рукоятью: изрезанная заклинаниями поверхность казалась особенно тёмной на фоне остро наточенного блестящего лезвия. — Замки? Напутали они там, конечно, знатно. Паучихи настоящие. Но стоит дёрнуть за правильную верёвочку…

— Понятно. А доказательства?

— А кому они нужны? Тем матерям, у которых эти монстры похитили сыновей и дочерей? Они и так знают. И они получили своё возмездие. Впрочем, — маг прицокнул зубом, — есть кое-что. Протектору должно хватить…

Шериф проследовал глазами за взглядом Вулфа.

На старинном комоде стояла наполненная пирожками корзинка. Некоторые пирожки разломились, и можно было различить их страшную начинку — отрезанные детские пальцы. Рядом валялся потрёпанный хлопковый чепец, алый, словно заря.

Апельсин

— Нам конец, — Гафарро опустил подзорную трубу и безнадёжно помотал головой.

Внизу, под стенами замка, сейчас было спокойно: войско его сумело отбить две атаки почти без потерь. Нападавшие до сих пор не смогли продвинуться ближе сотни ярдов до окружавшего цитадель рва и каждый раз отступали. Теперь же они готовились выложить последний козырь. И какой!

— Нет, чародей, с этим даже тебе не совладать, — он печально взглянул на своего советника, озиравшего окрестности. — Не устоит моё королевство. И откуда они его только откопали?! Я думал, всех давным-давно извели, и вот нате вам…

Старый маг, казалось, не обратил на его слова какого-либо внимания. Он пристально и неотрывно вглядывался в горизонт, откуда начинал наползать новый серый вал: герцог решился на очередной бросок. Вражеская пехота, хоть и изрядно потрёпанная за предыдущие несколько суток, всё ещё поражала своей многочисленностью.

Впрочем, это не слишком пугало: Крумленд набирал своих воинов из всякого сброда, без оглядки на их силу или умения, лишь бы шли вперёд да оружие удержать могли, а храбрости и злобы им придаст зелье Барбезы. Вот дрянь же! Переметнулась-таки. Не иначе как она и приволокла это чудовище. Тьфу!

Дорреной отвёл глаза от маленьких вспышек, разрывавших серость плотного утреннего тумана. Чтоб тебя!

— Я не стал бы впадать в отчаяние, ваше величество. Всегда можно найти способ побороться.

— Но это же дракон! — Гафарро не скрывал ужаса. — Каменнокожая огнедышащая тварь. Какой солдат устоит против пламени, а? Лошади, вон, уже храпят, слышишь? Чуют этот мерзостный запах… Спасибо, хоть он нелетающий.

— Вот! — волшебник многозначительно поднял вверх палец. — Нелетающий. Вы тоже заметили, мой господин. Значит, глаза меня не подвели. Хм. А что ещё удаётся разглядеть?

Король прищурился, с подозрением глядя на собеседника, но разглагольствовать не стал. Вскинув трубу, он уставился на тёмное пятно в центре подбирающегося всё ближе войска.

— Дракон… немолодой, ползёт медленно, но на дыхалке, это, как по мне, не сказывается: вон как пыхает… Зеленоватый, полоса жёлтого по хребтине… В длину ярдов пятнадцать. О, погоди-ка… а крылья-то у него есть, только крохотные, недоразвитые.

Маг так громко хмыкнул, что король вздрогнул и резко обернулся.

— Что?! Ты что-то придумал?

— Да есть мыслишка, — кивнул Дорреной. — Скажите мне, ваше величество, а что у нас по запасам продовольствия? Точнее, что есть из фруктов?

— Из фруктов?! — брови правителя взлетели почти к границе волос. — Ну ты выбрал время… — он осёкся, глянув на суровое серьёзное лицо своего советника, — ладно… если оно так надо… Что там у нас? Фрукты… Их, сам знаешь, немного. Ну, разве что яблок мешков пять. Сливы сушёные — дюжину вязанок. Виноград уже весь перемяли на брагу. Хм… Варенья разного, правда, вдосталь. А, вот ещё пару ящиков апельсинов: как раз перед первым нападением привезли, я и забыл.

Волшебник расплылся в улыбке.

— Апельсины, говоришь? Вовремя. Ох, как вовремя! Тащите всё к требушетам!

Король изумлённо открыл рот, крутнул головой, кинув взгляд на уже различимого и без увеличительных стёкол монстра, снова повернулся к магу.

— Ты в своём уме?! Какие ещё апельсины?

— Тащите, кому говорю! Не теряйте времени. Надо успеть до того, как они подойдут слишком близко.

Отдав распоряжения несколькими короткими фразами, Гафарро отложил подзорную трубу и тяжело уселся на мешок с песком, прислонившись к зубчатой стене башни. Закрыв лицо ладонями, он горестно вздохнул.

— Спокойней, ваше величество. Может, через несколько минут битва вообще закончится, ага, — Дорреной довольно потёр руки. — Послушайте-ка… Нам важно, жизненно важно, чтобы как можно больше апельсинов попало в дракона, слышите. Чем больше, тем лучше. Как это сделать — вопрос не ко мне. Вы тут у нас лучший в этом деле. Можно с камнями перемешать, можно как есть… не важно. Сами решите. Только попасть вы в него должны не позднее, чем он приблизится на сто тридцать — сто сорок ярдов. Пламя у него бьёт на тридцать. А тут уже и наши стоят. Так вот чтоб не зацепило, понимаете?

В глазах короля зажёгся интерес и, что важнее, надежда.

— Но что этот обстрел нам даст?

— Э, потом объясню. «Не уверен — не обещай», как говаривал мой учитель, благословенны будут его кости. Коли выйдет, так уж выйдет.

Гафарро поднялся, хлопнул мага по плечу.

— Ладно, доверюсь твоим знаниям, друг мой. Тем более, что нам остаётся? Значит, говоришь, по дракону бить?

— Ага, в морду, по глазам — самое лучшее.

Из-за узкой дверцы в стене выбежал запыхавшийся солдат, таща ящик сладко пахнущих оранжевых, словно солнце, плодов. За ним следовал ещё один.

— Вот, ваше величество, ваша мудрость, всё что есть.

— Туда, — король махнул рукой в сторону двух высоченных требушетов, занимавших большую часть площадки третьего яруса под обзорной башней. — С гравием перемешайте. Я сейчас, — он оглянулся. — Дай бог, твои хитрости сработают, чародей, — и он устремился к лесенке, ведущей прямо вниз.

Дорреной, кряхтя и еле-еле передвигая ноги — колени, будь они неладны, направился туда же, но в обход, по внутренним галереям и переходам. Когда он, наконец, добрался до этих ужасающе громадных, похожих на журавлей-переростков убийственных механизмов, всё уже было готово. Оставалось дождаться, пока цель окажется на расчётном расстоянии.

Эти несколько минут прошли в тишине, только под отдающиеся в затылке тревожные вздохи.

Монстр был уже совсем рядом: можно было разглядеть даже резные чешуйки на толстых боках. Запашок стоял препротивный: гнилостный, плесневый и неживой, он заставлял лошадей в авангарде громко ржать и вставать на дыбы. Тошнотворно. Ну, зато теперь можно найти плюс в том, что они все уже сутки не ели.

Вокруг чудовища тесными рядами топали наёмники и бандиты герцога Крумленда. Вилы, копья да топоры — вот что нёс этот грязный сброд в качестве оружия. Да, их бой не предполагает благородства, что уж…

А самого зачинщика-то и не видать. Да и ведьму свою при себе держит, наверное. Тьфу, пропасть! Заварили же бучу!

Дракон дыхнул, выпустив из приоткрытой пасти струю болотно-жёлтого огня: до рядов готовых ринуться в атаку защитников дворца и королевства оставалось двести ярдов. Ещё немного… и ещё…

Требушеты вскинулись, посылая вперёд маленькое цитрусовое облако, казалось, неспособное даже пощекотать шкуру ползущей на них твари.

Несколько мелких камней попали в бойцов противника, наставив им синяков и вызвав тем самым злорадный смех. Но вдоволь поиздеваться над слабостью удара у них не вышло.

Апельсины чвакались о твёрдый драконий панцирь, разлетаясь ошмётками. Едкий ароматный сок защекотал глаза и ноздри зверя. Он затряс головой, зафыркал, пыхая серым дымом, потом вдруг вздыбился и завертелся, чихая и кашляя, как подорванный.

Каждое «А-а-пчхи» сопровождалось выбросом пламени, выкашивающим всех тех, кто по злому року оказался поблизости. Душераздирающие крики горящих людей, визги, гомон и толкотня тех, кто пытался увернуться и убежать от огненной смерти, наполнили поляну.

Герцогское войско расползалось, как изношенная ткань, разрываясь в самых неподходящих местах. Паника накрыла мятежников с головой.

Дракон, не переставая чихать и вертеться волчком, раздирая себе горло передними лапами, кинулся назад, в сторону лежащего в нескольких милях отсюда озера.

Несколько почти демонстративных наскоков королевской конницы довершили дело: широкая полоса земли устлалась трупами, остальные в ужасе бежали.

Принюхиваясь к странно приятному, несмотря на действительное происхождение, запаху жаренного мяса, витавшему в воздухе, Гафарро отошёл от требушетов и приблизился к магу.

— Как?! Что за магией ты их начинил, если такая мелочь смогла обратить в бегство настоящего дракона? Апельсины… кто бы мог догадаться…

Дорреной потупился. Смущённо подняв на короля глаза, он объяснил:

— Видите ли, ваше величество, давно, ещё до того, как я поступил на службу к вашему величеству, мне всяким приходилось заниматься, чтобы выжить, знаете ли, добыть пропитание. Лекарствовал я, в общем. А жил там, в Ильфании, почти у границы с Болотищами, ну и вот. Кто ко мне только не ходил, за медицинской помощью-то, значит. Он молодой тогда был ещё. Подросток, считай. Да и вреда мне не делал. Помогал я ему, чем мог, вот и знаю…

— Да что знаю? Кому помогал-то? Говори толком…

— Так кому… дракону вот этому, да. Аллергик он, с детства. Цитрусовые на дух не переносит.

Нечто, называемое весной

Once there was a thing called spring…

Spring is here!

Why doesn’t my heart go dancing?

Spring is here!

Why isn’t the waltz entrancing?

No desire, no ambition leads me

Maybe it’s because nobody needs me?*

Frank Sinatra

Монументальная громада павильона Тэнван в это закатное время отчётливо выделяется на фоне реки.

Вот-вот должны вспыхнуть обвивающие башню фонари, вторящие цветом кирпично-красным стенам и изумрудно-зелёным крышам. Вообще-то павильон можно назвать пагодой, но ему недостаёт обычного изящества этих традиционных строений. Впрочем, впечатление он производит незаурядное: да, новодел, по сути, но что-то такое древнее, какой-то дух места, без сомнения, живёт в этих камнях. А в окружении десятков, сотен небоскрёбов, с каждым годом всё больше сжимающих объятия — что на этом берегу, что на противоположном — царапающих коготками облака, Тэнван тем более может показаться чуть ли не столпом, пронзающим и связывающим прошлое и настоящее.

Дождь, прошедший с утра, омыл всё вокруг, сделав цвета более яркими. Широченная каменная лестница, ведущая вверх, к павильону, теперь больше походит на скалу, чем на творение рук человеческих.

Двое молодых людей — явно нездешних, туристов — останавливаются прямо на знаке Великого предела, отрываются от экранов смартфонов и поднимают головы.

— Хм, вот и он. Ну, неплох, а? Не зря шли.

— Впечатляет. Немаленькая штука, — парень отхлёбывает из стаканчика холодный чай, причмокивает. — А, знаешь, недурно. Вообще не люблю все эти травки, но этот ничего, освежает.

Его приятель отпивает своего напитка, кивает.

— Да, сойдёт. Ну, что, пойдём? — он машет рукой в сторону подъёма.

— Сейчас, пару минут. Дай отдышаться: таскаешь меня весь день… нет бы такси.

— Такси… Вот ты неженка. Мы и из района этого не выходили. Да и таскаю… можно подумать, я тебя заставил.

— Ладно — ладно, работа, согласен. Но сейчас-то уже время отдохнуть, а? Так куда торопиться? Эта башня никуда не убежит, — он снова смотрит на Тэнван. — Глянь-ка, а что это там, наверху?

На углу изогнутой крыши, отдалённо напоминающей драконий хребет, замерла странная фигура. Различить в сумерках силуэт непросто: не человек, но, несомненно, кто-то живой.

— Погоди-ка, кажется, это один из них. Прыгать собрался, погляди! Ох, вот будет зрелище! Ну же! Прыгай!

***

Он стоит на самом краю.

Вообще погода сегодня безветренная, но только не здесь, не наверху. Впрочем, ветер — друг, один из немногих: буйный, неуправляемый, нужный.

Сейчас любой порыв грозит сорвать его с крыши. Сорвать, бросить, закружить… нет, не теперь… ещё немного…

Внизу, за его спиной, вьётся тёмная лента реки, лениво катящей вдаль свои пока ещё прохладные воды: несколько недель — и жара возьмёт здесь власть. Жара, от наступления которой следует убираться. А стоит ли? Ради чего теперь?

Зачем ему теперь назад, на родину? Одному… без неё…

Что гонит его возвратиться обратно?!

Весна… это всё она, часть вечного цикла этого мира. Закон вселенной, если хотите. Закон требовательный и неумолимый, вложенный в самые глубины подсознания. Вернуться назад…

Он думал, что они отправятся домой вместе. Вместе из этого благожелательного, на первый взгляд, места, которому они всё же были чужды.

Чужаки. Пришельцы.

Алые лица, алые ноги, белизна покровов.

Они — другие.

Нет, подобных им давно уже тут не притесняют. Охраняют даже. Заботятся, можно сказать. Но о себе и своём благополучии люди заботятся больше.

А они что? Нездешние. Ценные, но иные.

Никогда им друг друга не понять. А люди сильнее. Сильнее, наглее, требовательнее.

И они забирают воду. Ограничивают самих себя, но всё равно неумолимо отнимают место для жизни. Не здесь, там, чуть севернее — сюда он попал совсем случайно, кружил-кружил, и вот — но город скоро подступит и туда. Подступит и отберёт новые жизни, как отобрал у его любимой. Убьёт, как убил её.

Нет, никто не охотится на них специально: здешние правительства давно запретили подобное. Но человек запятнывает своим присутствием всё вокруг: всё, созданное им, может принести смерть. Многое — вовсе не её оружие, но почти каждая крупинка может неожиданно призвать эту холодную даму с пустыми глазами.

Простое топливо для людских лодок — отрава для подобных ему.

Грязная смерть. Случайная смерть.

Их нашли слишком поздно.

Он звал людей, звал отчаянно, пытался привести к ней, погибающей в той грязной луже, но люди не понимали. Кричали восхищённо, показывали на него пальцами, улыбались, желали друг другу счастья. Будто бы он явился к ним покрасоваться. Будто бы они не слышали в его крике безысходности и горя.

Люди сидели в своих клетушках, рассыпанных по земле, поставленных одна на одну в высоченных башнях-муравейниках, как те, за рекой. Люди сидели там и думали только о себе.

Иногда они вспоминали и о таких, как он.

Не все: только самые понимающие или же те, кто мог извлечь из этого наибольшую выгоду.

Тогда они решали окружить чужаков заботой.

Пока для него забота предстала лишь в виде затянутого на ноге браслета. Да, они надели на него метку — стараясь не повредить ему, но всё же против воли — метку, по которой можно было отследить его жизнь.

Но ему-то что с того?

У его милой тоже была метка, блестящая маленькая штучка, обвившая голень.

Помогла ли она, когда её носительница билась в судорогах? То-то же.

Ещё они дали ему имя. Странное имя, похожее на их собственные.

Хенг Чун. Постоянная весна. Вечная весна.

Ха!

В этом мире нет ничего вечного, только звёзды, зажигающиеся в черноте ночей. Но они там, далеко, ведут своим сиянием к дому — и только.

А в его душе нет весны.

Её дыхание вокруг… повсюду… везде…

Всё цветёт, всё живёт… Только он словно умер внутри на том берегу, где она испустила последний вздох.

Ступить шаг, ещё один — и рухнуть вниз.

Нет, такое доступно только им, людям. И они ужасаются этому. И они восторгаются этим!

Вон, и сейчас снизу на него смотрят во все глаза.

Смотрят, что-то обсуждают, буйно жестикулируя. Ждут.

Да, словно чего-то ждут…

Ветер приносит нездешнюю музыку. То есть их музыку, людскую, просто несвойственную этому месту: рваную, грубую, остро режущую краями слов.

Он не понимает смысла, но ритм вколачивается в каждую его косточку.

…Und der Mob fängt an zu toben

Sie wollen seine Innereien

Und schreien

Spring**

Пронизывающий холод и обжигающий жар. Кровь ревёт. Больно и… очищающе. Словно весна омыла его дождём.

Он переступает с ноги на ногу, качается, потом снова замирает на коньке из крашеного зелёным дерева. Изогнутый луком угол крыши создан, чтоб демоны не пробирались в дом, чтоб они скатывались по этой дуге, как по трамплину, и улетали в небо, распадаясь на части. Сейчас по изгибу катятся слова.

Jetzt fängt der Mann zu weinen an

Fragt sich was hab ich getan

Ich wollte nur zur Aussicht gehen

Und in den Abendhimmel sehen

Und sie schreien

Spring***

Внизу люди машут и что-то кричат. Сотней искр мелькают вспышки камер: они стремятся его запечатлеть. Зачем? А, может, не его? Может, это здание, вросшее в землю словно исполинское древо, привлекает их внимание? Может, его вообще никто не замечает?

Он оглядывается, смотрит на изрезанный силуэт города, подсвеченного заходящим солнцем. Похоже на лес, встречающийся ему по пути на родину. Отдалённо похоже, потому что лес тот гораздо больше, величественнее, потому что лес раскинулся так широко, что порою кажется непреодолимым.

А теперь и не хочется его преодолевать.

Хотя… там всё своё. Может, там он сумеет найти утешение?

Многие люди там чуть ли не поклоняются им, как богам. Называют их священными. Празднуют приближение счастья, если их увидят.

Там нет таких городов, напоминающих скопище игл, вонзающихся в небо. Там всё и все ближе к природе, по крайней мере, если добраться до нужного места.

Так зачем они явились сюда? Что позвало их в эти дальние края?

Они пришли за теплом и пропитанием. Пришли, потому что привыкли приходить. Потому что не умеют меняться, не умеют захватывать новые территории, подобно людям. Они пришли в единственное место, что знали.

На берегу чудесного озера нашли они свой приют, как находили всегда. Место пока ещё было. Хуже оказалось с пищей.

Потому и отправились они вдвоём дальше. Потому и приблизились сюда: к городу, к человеку.

Потому и погибла она.

Случайность: жизнь — это цепь случайностей.

Закономерность: люди, пытаясь помочь в малом, не замечают, как вредят в большем.

Они плакали, когда нашли её. Мёртвую. Плакали. Но разве слёзы что-то меняют?

Их вина.

Их вина!

Почему этот мир терпит, что они с ним творят?!

Снова та же песня прорезает галдёж толпы.

…tausend Sonnen brennen nur für dich…

Spring

Erlöse dich****

Ему придётся идти, пусть и без неё.

Проделать их обычный путь за них обоих. Поклониться расцвету той земли, как завещано их природой.

Пора. Время пришло.

Он раскрывается навстречу ветру, цепляется за его поток.

Падение… и подъём.

Заложив крутой вираж, он пересекает реку и уносится на север, прочь от города, в поглощающую его силуэт ночь.

***

— Прыгнет или нет? Как думаешь, прыгнет? — парень выбрасывает пустой стаканчик в урну. — Должно выйти красиво, мне кажется.

— Наверное. Такие тут — редкость. Я имею в виду, в городе. Обычно они держаться в парке, на озёрах. Говорят, увидеть его — к счастью. Слыхал?

Тот кивает.

— Да. Тут полно этой символики: плакаты, магнитики, марки, — он снова наводит камеру телефона на подсвеченный зелёными и красными огнями, зажёгшимися на павильоне, силуэт, почти недвижимо стоящий на этом рукотворном «утёсе». — Всё-таки они странные, правду сказать: эти пропорции, цвета.

— Но красивые, — возражает его приятель. — Белый всегда выглядит отлично.

— Жалко только, что он один. Вроде, они, обычно, парами путешествуют. Вот бы увидеть их танец! О! Смотри, смотри! Прыгнул!

Над их головами, расправив снежные крылья, с крыши срывается стерх и, протяжно курлыкнув, так, что серебряный отзвук разносится по всей округе, летит на север, догоняя идущую на его родину весну.

* — примерный перевод.

* Когда-то была вещь, называемая весной…

Весна пришла!

Почему мое сердце не танцует?

Весна пришла!

Почему меня не захватывает вальс?

Никакие желания, никакие амбиции не движут мной,

Может быть, это потому, что я никому не нужен?

** Rammstein, Spring

Толпа начинает неистовствовать,

Они хотят его внутренности

И кричат

Прыгай

*** Rammstein, Spring

Человек начинает плакать

Спрашивает: «Что я сделал?»

Я хотел лишь посмотреть на открывающийся вид

И на вечернее небо,

А они кричат

Прыгай

**** Rammstein, Spring

…тысяча солнц горят только для тебя…

Прыгай

Избавь себя

Вниз

Две пары глаз следили, как за узким зрачком иллюминатора в темноте разворачивается, вытягиваясь всё больше, тонкий трос, почти неразличимый на фоне призрачно-голубого сияния земной атмосферы. Графитово-серая нить, выходящая из шлюза А-11, уже набрала полную длину, и прикреплённая снизу платформа, должно быть, уже достигла Южноамериканского воздушного порта, летящего в десятке километров над поверхностью планеты. Значит, до схода осталось не больше часа-двух.

— Парень не передумал? Всё ещё хочет рискнуть? — старческий подрагивающий голос прорезал тихий гул прогулочной зоны Тридцать третьего отсека.

— Нет. Такого не отговоришь, раз он что-то решил, — отвечающий не скрывал некоторого сожаления. — Сам понимаешь… он потому-то сюда и загремел, если поразмыслить.

— Да уж… А вдруг… вдруг у него выйдет? В конце концов, они и правда работают над этими костюмами, Арс.

Его приятель пожал плечами. Скуластое лицо, изломанное сеточкой морщинок — свидетелей бурной жизни, исказилось гримасой сомнения.

— Ну, пока ни у одного с этим вариантом не выгорело. Да и вообще… Вот скажи, Чарли, сколько вообще человек вернулись вниз? На твоей памяти? Не только вот так, почти напрямую, но и через другие эксперименты? Сколько выиграли себе освобождение?

Старик почесал лысую макушку, вздохнул, сгорбился больше обычного.

— Двое…

— Вот! А пробовали сколько? Два десятка? Три? Пять? Да я уж со счёта сбился.

— Вообще-то этот парень не промах.

— Не промах… Но вот я не понимаю, чего он так рвётся обратно? Что его тянет туда? Сам же боролся с этой новой системой.

— И добился, чего уж, — Арс невесело усмехнулся, — тут никаких тебе чипов. Считай, свобода, которой он и хотел.

— Свобода?! — его собеседник округлил глаза, расплылся в улыбке и захохотал, прикудахтывая. — Свобода… ой, не могу… Здесь, на «Дейзи»? Хэй! Свобода!

Продолжая веселиться, Чарли сделал десяток шагов вправо, уткнулся в серебристую стену, развернулся, шаркая в попытке изобразить бег, двинулся обратно. Ещё тридцать шагов — и снова преграда на пути. Смех оборвался. Старик хлопнул ладонью по металлической поверхности:

— Вот она, наша свобода. Тридцать метров в поперечнике — и баста. Неужто эта клетка лучше той?

***

Исправительная опытная станция, а, проще говоря, орбитальная тюрьма, кружилась над Землёй без малого полвека.

Заключённые нежно и с иронией звали её «Дейзи» — за внешнюю схожесть с многолепестковым цветком. Впрочем, визуальным сходством всё и заканчивалось.

Многоярусный диск с отсеками-лепестками безостановочно крутился вокруг сферы управляющего модуля, служившего также пунктом приёмки и распределения новоприбывших. Впрочем, доставочные капсулы от Западного космического лифта появлялись не чаще раза в неделю, а то и реже, так что особой нагрузки центральный сектор не испытывал. Полностью автоматизированная система превосходно справлялась со своей задачей.

Здесь держали самых опасных преступников планеты: маньяков, террористов, а ещё политических оппонентов, не добившихся успехов, но представляющих угрозу. «Риск подрыва общественных устоев, благополучия населения», как называли это те, кто сумел сослать сюда своих врагов, создававших им препятствия на пути к власти. А, может, здешние узники, действительно, были чудовищами?

Их держали по трое на отсек и никогда не селили всех одновременно. Старожилы и новички регулярно менялись местами: по очереди их переводили в другие камеры или во вновь присоединяемые к тюрьме боксы. Изредка заключённым давали возможность пообщаться не только с сокамерниками, но и с другими здешними обитателями — по внутристанционной связи, однако приятелями, а тем более друзьями в такой обстановке становились единицы. Большинство же терзалось одиночеством.

И владельцы станции обернули это себе на пользу.

Содержание тюрьмы на орбите обходилось недёшево, даже со стабильно работающими космолифтами и доступной энергией. Поэтому ИОС стала базой для экспериментов: они всегда неплохо оплачивались, особенно экстремальные. А где находить для такого испытуемых, как не среди преступников? Давнишняя, в общем-то, практика.

А уж если превратить всё в шоу… Шоу, со ставками на исход каждого опыта. Шоу со ставками на чужую жизнь. Выживет ли подопытный после химической модификации крови? Останется ли в уме после воздействия инфрашума? Вынесут ли кости волновые удары? Сможет ли человек спуститься в атмосферу без капсулы, только в скафандре?

Программа ИОС давно могла посоперничать прибыльностью с лучшими казино Земли: шансов выиграть так мало — заключённые почти всегда идут в расход — но тем слаще желанный приз.

Только вот в последние годы всё сложнее становилось понять, каков истинный смысл существования станции: изоляция негодяев от общества плюс научные достижения или всё-таки зрелища.

Ну, как бы то ни было, он уже всё решил. Можно побыть немного подопытной крысой, клоуном, шутом, если итоговый результат окажется таким, какой они обещают. Если он выиграет.

Кристоф слышал взрывы смеха за тонкой переборкой своей комнаты: приятели-старички умудрялись веселиться даже здесь, в клетке.

Поначалу, когда он только прибыл сюда, другие люди, другие обитатели этого замкнутого кусочка пространства, казались благом. Можно сказать, они помогли ему освоиться. Но сейчас сокамерники только мешали. Вот уже три дня — с того момента, как объявили о его участии в эксперименте со спуском — они отговаривали его, как могли. Убеждали, что это гиблая затея, что никто не справился, что слишком много в деле непредсказуемости.

К дьяволу, он сумеет совладать с костюмом и пройдёт весь путь. Пройдёт и вернётся вниз. А там… там видно будет.

Да, на Земле его все считают монстром, возможно даже его бывшие соратники, друзья. Но он им объяснит, докажет. Он был прав, несмотря ни на что. Оно того стоило. Стоило!

***

В экспериментальном секторе А работа шла полным ходом.

Готовились к спуску. Опыт должен был стать семьдесят третьим, если только участник не откажется в последний момент. В этот год примерно половина заявившихся выходила из эксперимента до запуска. Страх, и вполне оправданный.

Пролететь вниз от станции к воздушному порту, без капсул и тому подобного, просто в скафандре — такое и её саму пугало. Конечно, был трос, но это так, скорее для камер — чтоб участник опыта не улетел из видимости. Да и не слишком надёжна эта тонкая ниточка: даже толстенные переплетения космолифтовых систем иногда рвутся, а тут всего лишь тройная лента двадцатого порядка.

Восемь-десять часов в общей сложности, если носимые двигатели сработают нормально. Восемь-десять часов неизвестности и напряжения для участника. И всё ради испытания нового костюма. Или всё же для шоу?

Заключённому успешный спуск вернёт свободу, так что мотивы понять можно. Но вот зачем возвращение кого-то столь опасного землянам? Вот взять хоть этого, нынешнего…

Облачённая в плотный светлый комбинезон женщина средних лет внимательно изучала досье на голоэкране.

«Кристоф Иес. 32 года. Белый.

Рождён в Испании. Родители неизвестны.

Интернат…

Школа…

Технический университет… Входит в число наиболее перспективных выпускников.

Корпорация «Циклон», отдел разработок…

Увольнение. Участие в протестах против нового интрачипа.

Видеозапись: «Установка шестого поколения субдуральных чипов „Циклон“ — это обращение вас в рабство! Ваш привычный помощник станет вашим контролёром, надсмотрщиком, вашим судьёй и палачом! Не переходите на обновлённые программы! Откажитесь от модификации для ваших детей! Наши разработки украдены и исправлены. Возможность полного внешнего контроля реальна, при этом вы можете пострадать даже физически: реакции на стимуляцию изучены недостаточно. В опытных группах есть жертвы, которых от вас скрывают. Откажитесь от чипов…»

Первые задержания. Судебные разбирательства с корпорацией «Циклон» и Международным агентством модификации.

Причастность к взрыву на заводе «Циклон» в Монтеррее. Уничтожение трёх миллионов интрачипов. Жертвы: тридцать убитых (пятеро террористов), пятнадцать раненых. Ущерб…»

Да уж, и вот этот тип может оказаться на свободе, вернуться вниз! Как можно давать такому шанс? Столько людей пострадало, погибло, а он назвал их «случайными, но оправданными жертвами»! Оправдывает ли попытка спасти миллионы — якобы спасти — гибель хоть одного человека? «Работники завода были причастны… они знали, на кого работают… издержки… Трудно провести такую операцию, не запачкавшись». Слова Иеса снова и снова всплывали в её мозгу, заставляя морщиться от боли.

Разве можно возвращать таких психов?

Но не ей решать. Корпорация ожидает суперуспешный выпуск шоу: преступник успел стать узнаваемым в самых дальних уголках Земли. Ставки почти побили рекорд позапрошлого опыта по биомоделированию (бр-р, жуткая тварь вышла тогда).

Женщина выключила проекцию, обернулась. Через наполовину стеклянную дверь шлюза А-11 ей хорошо были видны манипуляторы, которыми управляли её помощники. Металлические руки, шланги, визоры завершали итоговую сборку костюма для спуска, проверяли швы, стыки, топливные элементы, кислородные цилиндры.

Через десять минут приведут заключённого. Через двадцать он выйдет в открытый космос и медленно полетит к желанной свободе.

Но не ей решать, правда же?

***

Облачение в скафандр заняло минуты, но показалось ему невыносимо долгим. Впрочем, он что-то слишком нетерпелив, а ведь впереди ещё десять часов один на один с космосом. Но когда каждый миг приближает тебя к Земле, трудно оставаться спокойным.

Сердце колотилось больше обычного, но Кристоф сумел взять себя в руки: искусство медитации делало своё дело даже сейчас, когда о тишине и уединении не стоило и говорить.

Сьют сидел на нём превосходно — по крайней мере с покроем тюремщики научились не портачить — и, на первый взгляд, должен был выполнить свою работу на ура. Кондиционирование, контроль влажности и температуры, лёгкий вшитый экзоскелет с усилением на шее, пояснице и по суставам, трубки подачи воды и питательной массы — всё казалось сделанным разумно, с явным прицелом на использование костюма в будущем.

Двигатель, несмотря на свою компактность, грузом лёг на плечи и спину, пригвоздив Иеса к полу, однако уже через секунду заработал на полную мощь экзоскелет, забрав и перераспределив вес так, что весь скафандр стал ощущаться не тяжелее простого городского рюкзака. Да, неплохая техника.

Отчего-то он почувствовал себя по-настоящему защищённым. Настолько, что не задумываясь шагнул в пустоту за распахнутой пастью шлюза едва только прозвучал сигнал.

Ладони коснулись троса, прилаживая последние захваты, потом отстегнули карабины, всё ещё удерживающие Кристофа у «Дейзи», и началось скольжение в пустоту, к манящему голубому шару. Поначалу он двигался медленно, привыкая к положению тела в пространстве, восстанавливая сбившееся на миг дыхание, но уже метров через триста от станции Иес полностью собрался и, отдав команду, запустил двигатель.

Дом… Высокое светлое небо и накатывающие на берег волны… Скоро увидимся…

***

Чарли откусил приличный кусок обеденного сэндвича, пресного, словно картон или опилки. Нет, он не потерял вкус от беспокойства, просто хорошей еды здесь никогда не бывало. Ну, пожевать, пока глазеешь на спуск, пойдёт.

Им повезло в этот раз: лепесток их отсека сегодня оказался направлен почти в центр, так что было хорошо видно нитку спуска — по сравнению с внешними секторами, которые не увидят вообще ничего.

Подошедший Арс тоже выглянул в иллюминатор.

— Ну как, ещё не начали?

— Вот-вот, ты вовремя. Смотри, шлюз уже открывается.

Приятели прильнули к стеклу.

Из-за раскрывшейся мембраны шлюза выкатился и быстро пополз по тросу человек. Хотя в экспериментальном скафандре он скорее напоминал какое-то насекомое — снежно-белую помесь кузнечика и личинки хруща. Чуть вспыхивающие двигатели за спиной окутывали хрупкую на фоне громады планеты фигурку малиновым сиянием.

— Ты глянь, какой шустрый! Будто готовился где-то.

— Хм… и правда. Может, у него и выйдет.

Человек стремился вниз всё быстрее. Вскоре он превратился только в поблёскивающую капельку, стекающую по серой вене.

— Прошёл, кажется… уже ниже, вроде… — Чарли не договорил.

Тьму пронзила карминно-жёлтая вспышка. Разорванный взрывом трос отбросило в сторону станции. Миг — и ничего более не напоминало о неудавшейся попытке возвращения.

— Так и знал! — Арс прицокнул. — Говорил я тебе, что они специально обстреливают их мусором, а ты «случайность — случайность». Учёные, как же! Мелкий обломок — мало ли их летает, а? Не повезло просто. Бум! Рейтинги!

— Что ж ты ему-то не сказал? — вздохнул Чарли, покачал головой.

— Как же не сказал?! Предупреждал. Но разве ж такие слушают? Их всё обратно тянет… ничем эту силищу не перебить…

Мурлыка

Мурлыка сегодня проснулся раньше обычного. Мягко, но ощутимо завибрировали все близлежащие отсеки, следуя утробному ворчанию шестерней, насосов, фильтров и проток.

«Мурлыкой» станционники прозвали орбитальный гравитационный бур — громадное сооружение, занимавшее почти половину крейсера, не считая хранилищ.

Тамо́р ощутил подрагивания пола, едва успев усесться за общий стол. Вовремя: даже витаминный коктейль не расплескал. А вот парни что-то запаздывали.

Впрочем, ожидаемо. Вечно дрыхнут, едва получат отгул.

Ничего, уже совсем скоро они все отдохнут по-настоящему, стоит только вернуться домой.

В столовую, громыхая, ввалился Рэ́чче, как всегда зацепив плечом дверной косяк. Да уж, инженеры отчего-то не учли, что в миссиях участвуют и новые расы. Вот голу́т и не помещался в половину проходов. Правда, не стоило забывать и природную неуклюжесть этого белоснежного громилы.

К паутине мелких трещин на светло-зелёных панелях обшивки зала добавилось несколько новых нитей. Рэчче, естественно, не обратил на это никакого внимания.

— Хэй, бригадир! — громогласно возопил он, протискиваясь к Тамору. — Раненько они сегодня, да? Торопятся. Ну и ладушки, а то надоело уже торчать здесь, жрать всякую бурду… Чего дают, кстати?

Голут оглядел тарелку товарища, презрительно хмыкнул и устремился к стойке раздачи. Андроид шустро забегал, выполняя его всё увеличивающийся заказ. В конце концов Рэчче всё же плюхнулся рядом с другом, заняв большую часть стола своим подносом с горой наваленной еды. Тамор только улыбался, глядя как здоровенные куски мяса, миски салата и целая коробка пончиков исчезают в пасти приятеля. Сам он удовлетворился парой сэндвичей да двумя чашками кофе с молоком: сейчас как раз смаковал последние глотки.

Наевшись, голут рыгнул, испортив вырвавшимся зловонием всё удовольствие от завтрака. Впрочем, не впервой, да и вообще станционники и не к такому привыкли.

— Слышь, Там, как думаешь, если так дело пойдёт, то когда закончим?

— Ну, если командир не изменит распорядок, то дня три-четыре, не больше, — он глянул в широкое окно, за которым медленно вертелся пыльный красно-коричневый шар. — Да, где-то так.

— Хорошо бы, — Рэчче похлопал себя по волосатому брюху. — К маме хочу: хоть поесть нормально, а?

Бригадир неопределённо пожал плечами: его на Цимфе́е никто не ждал.

— Хотя, если честно, — продолжил его товарищ, — вообще не понимаю, чего мы тут торчим. Всё важное давно вывезли, так что ещё ищут? Каменюка одна.

В каком-то смысле он был прав: всё живое переместили годы назад — каждого зверя, рыбу или птицу, каждую бактерию, каждое дерево или семечко. Следом выкачали воду, потом пошли металлы, и вот теперь, действительно, оставались только древние породы, да ещё теплящееся ядро.

— Не знаю… консулу виднее.

— Консулу, скажите пожалуйста! Не-ет, — голут покачал пальцем, — это всё его прихвостень науськивает. Ищите, копайте! Больше мне, больше! И куда человеку столько, спрашивается? Хапуга столичная!

За их спинами громыхнула упавшая кастрюля: механический раздатчик в последнее время разболтался и часто ронял посуду. Звон эхом раскатился по столовой. Противное дребезжание резануло уши и медленно затихло.

Рэчче фыркнул.

— Во! Хапает, а на оборудовании экономит. Хотя… я слыхал, «Мурлыку» после этой миссии на списание?

Тамор кивнул.

— Скорее всего. Некоторые узлы уже бесполезно чинить, сам знаешь. Даже жаль немного: хорошая была станция.

— Ага! Заслужила тут быть, да?

— Больше любой другой, — согласился бригадир, оглядывая обшарпанную комнату, обедающих усталых коллег, вид за окном. — И я рад, что попал сюда, хоть и грустно всё это.

— Есть немного, — голут качнул косматой головой, — но это неизбежно. Этой звезде осталось совсем чуть-чуть, а после… пуф-ф-ф!!! Всё сделали вовремя.

— Вовремя… Но внутри всё равно сжимается: колыбель человечества, как-никак.

За прозрачными стёклами на фоне громадного алого шара вихрями перетекал в нутро «Мурлыки» каменистый сгусток, некогда известный как Земля.

Ведьмам тут не место

Подумать только, как оно сложилось!

Вот она и снова в Ильфании на старости лет. И опять ютится в избушке-краюшке на Болотищах, прямо как тогда, в юности, когда начинающую ведьму ещё никто не знал.

Потом-то узнали, конечно. Ещё как узнали.

А теперь… забыли. И напомнить бы, да силы уж не те, и желаний, если честно, почти не осталось.

Разве многого она хотела?

Просто не жить в сырости, где так ломит старые кости. Просто немного памяти, капельку уважения.

Нет, никому не нужна ни там, ни тут древняя колдунья.

Барбеза вздохнула, кряхтя перешагнула высокий порожек, выбралась на крылечко и уселась в потрёпанную скрипучую качалку, подставляя сморщенное лицо весеннему солнцу.

Внизу, на большом валуне у тропинки, петляющей через лес, грелся уж, подставляя чёрные, смоляно поблёскивающие чешуйки тёплым лучам.

Хе… вот и она будто змея, выползает из своей норки-каморки, чтобы прожарить косточки. Словно своего тепла уже не хватает, словно тело постепенно захватывает холодный могильный туман.

Ну уж нет! Не собирается она помирать вот так, в глуши да забытьи. Надо, надо что-то оставить после… Только, вот, что?

Потерявшись в своих думах, разомлевшая на солнышке ведьма вскорости заснула. Колыбельная ветра, шелестящего молодой листвой, и щебетание бесчисленных птах, заселивших заросли у трясины, убаюкивали её, всё сильнее и сильнее погружая в грёзы о былом.

***

Полторы сотни лет назад Ильфания была настоящим приютом для волшебства.

Кто только не встречался в её лесных чащах, высоких горах и прохладных озёрах. А уж о Болотищах говорить вообще не приходится.

Русалки и лесовики, гоблины и гномы, тролли, фэйри и даже драконы.

А уж магов и ведьм без счёта. Ну, не настолько, чтоб их искусство перестало удивлять, но много. И умения их ценились: кому корову подлечить, кому роженице помочь, кому королю в битве поспособствовать. Ой, ну да, и гниль на соседское поле наслать или чирьи на задницу старому мельнику, что уж, бывало. Но за дело! Да-да!

Сказать, чтоб все волшебники как сыр в масле катались, так нет. Но жили достойно: о пропитании и крыше над головой беспокоиться не приходилось. А уж когда чудище какое из лесов выбиралось, то и золотишком доводилось разжиться: что лучше выкурит вонючую гризну из амбара, чем ведьмовские свечи? Кто, как не маг, прогонит разошедшегося дракона?

Кланялись все им при встрече, на чаёк-кофеёк приглашали, на свадьбах погулять звали, да на похоронах поплакать, духу огонёк зажечь. Красота!

Из соседних земель вызывали на службу: местных-то волшебников не всегда хватало, ну и обучаться те тоже часто ездили в Ильфанию, к истокам.

Сама она родилась там. Повезло. К самой Гартанде под крылышко попала, из магических кругов всё детство не вылезала. А уж как зелья варить научилась — закачаешься. И для любви, и для битвы, и для здравия, и для хвори. Сладкие, как мёд или вскрики любовников, и горькие, как полынь или разбитое сердце.

Со своими зельями да взварами она полмира обошла — объехала. Таких чудес насмотрелась. И буйные моря видела с летящими по ним кораблями-птицами (сама, правда, так и не сплавала — тошнило жутко, до позеленения и выскакивания бородавок), и скалы, высоченные и гладкие, словно небесные крепости, реки и пустыни, холмы и низины…

…кружась в хороводе снов, проносились мимо государства и города, запретные земли… тысячи лиц… и небо, всегда небо. Грозное и тёмное, с сизо-фиолетовыми тучами, приносящими ливень; голубое, яркое как барвинки, со стадами барашков-облаков; почти белое, знойное, ослепительное, как сама смерть… небо…

Вот зелья-то её и сгубили. Вернее, не зелья, а драконы.

Нашла общий язык… ха! С этими-то тварями. Нет, кое-что, правда, получалось: бочонками с её варевом от чешуйчатых монстров откупались и в Ильфании, и в Пранеже, и в Сухумете. Ух! Пришлось ей потрястись в дорогах со всеми этими переездами.

Потом и в Гизель позвали. Надолго она там осела… могла б и навсегда, да вот же ж… Мозги тогда отшибло. Власти захотелось. Дура старая! Ведь пожила ж уже на свете, всякого навидалась.

А ещё и дракон этот…

Уф… ящерица каменнокожая… будь он неладен… угораздило ж связаться, понадеяться…

Впрочем, это не её промах. Всё он, Дорреной. Вот же старикашка! И как только хватило ума догадаться?

И как ей самой не пришло в голову, что королевский советник-то всю подноготную болотных тварей знает? Столько ж бок о бок работали.

Эх! Затуманили головушку посулы Крумленда. Ладно б деньги — Гаффаро тоже неплохо платил. Так ведь всю Жемирскую рощу посулил, зараза, вместе с каменным кольцовьем, да-да. Как же она обрадовалась тогда, что этот идиот не понимает, что обещает. Тут бы ей и задуматься, а соображает ли он вообще, во что ввязывается, да алчность глаза застила.

С главным кольцовьем всего Гизельского королевства она б свой собственный конклав собрала: в древних-то её тогда ещё молодушкой считали. Ну, по сравнению с ходячими мощами, которые тогда возглавляли и Ильфанское коло, и Хутумет, так и было. Долго б ждать пришлось, да и потом ещё выбор… претенденток всегда до чёрта.

А тут незанятый первокруг почитай задаром, и в таком местечке… м-м…

Эх! Такой шанс прошляпила!

И ведь сделала всё, как полагалось. И зельев для крумлендского сброда сварганила, и заклинаний наплела, и рунных камней целый мешок раздала (корпела над ними несколько месяцев, между прочим). А всё одно, не вышло.

Да и выйти не могло… это если сейчас, со стороны взглянуть… Слишком уж горяч и безрассуден был герцог, вот и сгорел, фигурально выражаясь.

А Гаффаро молодец. Вон, до сих пор Гизель просто цветёт, а уж скоро внук его на трон сядет. Только вот старой ведьме путь туда заказан. Предательницей обозвали, изменницей. Спасибо, в смоле и перьях не изваляли, да не казнили, а просто выгнали. А как хорошо б было теперь ей там, на юге: ни тебе зим, ни сырости, и домик — не чета здешней развалюхе.

…одинокая слезинка скатилась по морщинистой щеке дремлющей старухи…

На какое-то время ей удалось приткнуться в Пранеже, а именно под Кахницем, что в Марцком уезде. Травки собирала да болезных лечила. Жила у фермера одного: выделил ей хорошую, светлую комнатушку с окнами прямо на ручей и берёзки. Ела сладко: молоко парное, масло свежее, хлеб только из печи. За скотиной его ходила: ну, ежели хворь приключится, или телёнок не так пойдёт у мамашки. Девчушку-дочку колдовским премудростям учила: так, не всерьёз — способностей у малышки не оказалось, но травки-корешки различать, ядовитую ягоду не брать, да понимать, когда ждать дождя, это да.

В общем, жила неплохо, без почестей и власти, но сыто и спокойно.

Только, вот незадача, пошла молва, что во всех уездных озёрах завелась нечисть — русалки, утаскивающие и пожирающие случайных путников. Чушь, конечно: на весь Пранеж, не то, что Марц, водилось всего две или три водных девы, а поблизости так вообще одна — в Девичьем пруду. Да и людей они не ели отродясь: рыбу, в основном, да мелких зверюшек и птах, оказавшихся неподалёку от берега, вблизи цепких щупалец.

Короче, дурость и страх, выросший на передаваемых друг дружке сплетнях. Она б удивилась, если б хоть кто в действительности умудрился узреть водную деву: слишком уж в уединённых местах они обитают, случайно не попасть.

Но дурость дуростью, а обвинили в этом, кого б вы думали? Ага, её, Барбезу, которая ни сном ни духом. Ну, как, обвинили. Смотреть косо стали, шептаться, да заказывать зелья прекратили. А после её домовладелец и намекнул, что неплохо б подумать о смене места проживания. Выгнал, что уж. Дал, правда, с собою осла с тележкой, так что скарб свой она смогла забрать. Провизией и водой тоже не обидел. Хороший человек, только трусливый, как и все они.

Ей-то самой никогда не с руки было бояться.

Так и побрела — поехала назад, к родному дому, так сказать. Понадеялась, что в Ильфании ведьм ещё понимают и ценят. Ошиблась малость. Дело нехитрое: почитай, сто лет уж пролетело, как она усвистала оттуда счастья искать.

А здесь ой как всё изменилось.

Волшебство стали считать чуть ли не старой сказкой. И ладно б относились подозрительно, так нет, чаще просто подсмеивались. От заклятий и рун отмахивались, зелья не брали. Тут теперь на любой случай были медики да аптекари, агрономы да химики. Учёные. Эти вообще воротили нос при одном её появлении, разве что изредка покупали по дешёвке травы и коренья.

Раньше б она им всем показала! А сейчас сил, правду сказать, почти и не осталось, так, редкими всплесками. Только рецепты крепко засели в голове, а вот кипучая прежде энергия куда-то ушла, словно впиталась в песок. В песок, который из неё и сыпется, надо признать.

Заработать на приличное жильё не выходило, сердобольцев, готовых приютить старушку не встретилось (и дело вовсе не в её характере, упрямом, как у мула, да-да), так что пришлось возвращаться туда, откуда начала.

Ильфанское коло давно рассыпалось, ведьмы почти повымерли вслед за разрушением их кольцовья (от него осталось меньше десятка белых камней, торчащих из земли, словно обломанные зубы, заросших вьюном и болиголовом), так что и к своим товаркам было не приткнуться.

Но её родная избушка всё так же стояла у границы с Болотищами, сразу за светлой лесной опушкой, в прогалине, захваченной за долгие годы запустения малиновыми кустами. Ну да ей только к лучшему: по дорожке протиснуться можно, случайные прохожие не полезут, да и малина вкусная.

Так и жила она здесь уже несколько лет: перечитывала старые фолианты, грелась на солнышке или запасала хворост на зиму, ловила силками перепёлок и кроликов, собирала грибы, ягоды, орехи, иногда выбиралась в город, понукая ослика, везущего тележку с дарами леса (ушастый издох два года тому назад, поэтому теперь она сама таскала котомки). Там её не гнали, но и не привечали, так что, обменяв свою нехитрую добычу на спички, спирт, муку и масло, уголь да одежонку, старуха возвращалась в свой покосившийся домик слушать ухание и всплески из тёмных, затянутых трясиной дебрей, которые знала, как свои пять пальцев, да изнывать от одиночества.

Вот если б открутить время немного назад… плюнуть в рожу Крумленду и не раскрывать роток на то, что тебе не по силам…

…дрёма наполнилась образами белокаменного замка Гизель с его зелёными фруктовыми садами, расписными палатами и вежливыми придворными, нет-нет да и заглядывавшими к ней за советом…

Сильный щипок заставил Барбезу буквально взвиться на месте, вырывая из сладких объятий сна.

— Га-га-га…