Бесплатный фрагмент - Восприятие времени и пространства в Римской империи эпохи Корнелия Тацита

АЛЕКСЕЙ БУТИН

ВОСПРИЯТИЕ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ ВО ВРЕМЕНА КОРНЕЛИЯ ТАЦИТА

яРОСЛАВЛЬ

2019

ALEXEY BUTIN

The perception of time and space in the Roman Empire at the time of Cornelius Tacitus

RUSSIA, YAROSLAVL

2019

Оглавление

SUMMARY ___ 12

Глава I.

Введение. Тацит и его эпоха ___ 18

1. Время и пространство в научной традиции

2. Эпоха, жизнь и творчество Тацита: российские и зарубежные исследования

3. Эпоха Тацита: историко-культурный контекст времени ранней империи

Глава II.

Хронотоп принципата: теоретико-методологическое обоснование концепта ___ 61

Глава III.

Время и пространство в картине мира римлян I — начала II в. Макромир ___ 83

1. Образы прошлого, настоящего и будущего в картине мира римлян

2. Проблема направление времени

3. Дихотомия «центр — периферия»

4. Вертикаль мира: верхний — средний — нижний «миры»

5. Дихотомия «мир природы — римский социум»

Глава IV.

Время и пространство как координаты социальной реальности раннего принципата __ 148

1. Священное время и священное пространство. Профанное

2. Время и пространство войны и мира

3. Время и пространство публичной и частной жизни

4. Индивидуальное время и индивидуальное пространство. Границы индивидуального. Родовое и семейное

Глава V.

Время и пространство в историософии Тацита __ 195

1. Образы прошлого, настоящего и будущего

2. Мотив «порчи нравов»

3. Образы пространства

Заключение ____ 245

Глоссарий ____ 254

Библиографический список ____ 263

Приложение 1 ___ 280

Концепт «время». «Историческое время» в Древнем Риме: историография

Приложение 2 ___ 292

Актуализация концептов «время» и «пространство» в структуре мифологического мышления в отечественной литературе

Приложение 3 ___ 328

Проблема методологии изучения ментальности в сознании человека доиндустриальной эпохи

Приложение 4 ___ 339

Дихотомия мифологического и обыденно-рационального в религиозных воззрениях римлян

Table of contents

SUMMARY ____ 12

Chapter I.

Introduction. Tacitus and its era ___ 18

1. Time and space in the scientific tradition

2. The era of the life and works of Tacitus: Russian and European Studies

3. The era of Tacitus: the historical and cultural context of the time of the early empire

Chapter II

Chronotopus of Principatus: Theoretical and Methodological Substantiation of the Concept ___ 61

Chapter III

Time and space in the picture of the world of the Romans I — the beginning of the II century AD. ___ 83

1. Images of the past, present and future in the picture of the world of the Romans

2. The problem is the direction of time

3. The «center-periphery» dichotomy

4. The vertical of the world: upper — middle — lower «worlds»

5. The dichotomy «the world of nature — the Roman society»

Chapter IV

Time and space as the coordinates of the social reality of the early principatus __ 148

1. Sacred time and sacred space. Everyday time and space

2. The time and space of war and peace

3. Time and space of public and private life

4. Individual time and individual space. The boundaries of individual time. Family and family time and space

Chapter V.

Time and space in the historical philosophy of Tacitus _ 195

1. Images of past, present and future

2. The motive of «moral damage»

3. Images of terrestrial space

Conclusion ___ 245

Glossary ___ 254

Bibliographic list __ 263

Attachment 1 ___ 280

The concept of «time.» «Historical Time» in Ancient Rome: Historiography

Attachment 2 ___ 292

Updating the concepts of «time» and «space» in the structure of mythological thinking in the Russian scientific literature

Attachment 3 ___ 328

The problem of the methodology of studying mentality in the human mind of the pre-industrial era

Attachment 4 ___ 339

The dichotomy of the mythological and ordinary-rational in the religious beliefs of the Romans

summary

In this study, an attempt was made to reconstruct the ideas of the ancient Romans of the early principle principle on time and space based on the works of the classic of ancient historical literature Cornelius Tacitus. His writings were often used by scholars in conducting various historical studies, but they were rarely used to study the mental characteristics of ancient Romans, while the study of values and concepts constitutes the paradigm of modern humanitarian knowledge. In addition, of particular interest is the application to such traditional sources as the written heritage of ancient intellectuals, the approaches of the «new» cultural history — one of the most dynamically developing areas of modern historical science.

The structure of time in the understanding of man of the modern information society is expressed in a linear sequence of past, present and future, which is characterized by uniformity, unidirectionality, continuity. However, time in its mythological vision is characterized by qualitative conditionality of perception, heterogeneity, unevenness, discreteness, eventful fullness and concreteness, perception in close connection with space. Space, in turn, being an abstract and infinite continuum for a modern person, for a person with a mythological type of thinking, possessed the properties of discreteness, subject fullness, limitation, isolation, qualitative heterogeneity.

These attributions of time and space are clearly presented in the picture of the world of the Romans I — the beginning of the II. In our opinion, the concept of «Chronotopus of Principatus» can be applied to this epoch — a system of spatial-temporal coordinates of the political, social, cultural, ideological levels of existence of the Romans of the early Empire era, welded with the idea of «Pax Romana». With the help of this term, our observations on the inseparable unity of time and space, their inseparability from each other are most accurately expressed.

Emphasizing the integrity of the mythological type of thinking of the Romans and the integrity of the picture of the world inherent in their consciousness, we did not leave without analysis the main ontological parameters of the existence of time and space, specifically developed by the consciousness of the inhabitants of the Eternal City. The direction of the flow of time in the collective understanding of the ancient Romans was cyclical. In the heritage of Tacitus, we found cycles of different lengths, the shortest of which was equal to one day. Also among the manifestations of cyclicity can be called characteristic for the descendants of Romulus orientation in time in connection with the consulate, the annual oath to the emperor, the festive culture and similar phenomena repeated with enviable regularity.

It is impossible to deny the existence in the minds of the Romans of the idealization of the past, the psychological orientation primarily on the mores and traditions of the ancestors, the ideals of the Republic. The Romans, who are not capable of changing the present, were much more concerned about the future, which is why there were many ways to gain it in their arsenal.

In the era of the Empire began the process of politicization (nationalization) of time. This is evident from the fact that the calendar years were designated by the names of the consuls. The princeps and the senate claimed the management of the qualitative characteristics of the time, and through this the subordination of the psychological state of the subjects.

The proximity of the Roman understanding of time to modern is the presence of a temporal orientation to cosmic phenomena. The essential difference, however, was that the Romans deified and animated the world of nature, perceived themselves inseparably from it, therefore the world of nature had a strong influence on the motives and patterns of their behavior. The desire to make at least partially controlled unpredictable natural force made the Romans respect the predictions, signs, dreams, and also introduce new means of influencing the space of nature — measures designed to create the illusion of managing space time.

Inherent in the mentality of the Romans, curiosity and practicality prompted them to be interested in the world around them. The earth was represented to them by a circle that washes the Ocean on all sides. Rome was considered the sacred center of the earthly circle, while the periphery of the world, which was in opposition to the center, was perceived as an alien, dangerous space and was inhabited by folk fantasy as fairy-tale creatures. The priesthood of Rome-city was given, above all, by its aegis — the Capitoline Triad of the Gods, which was the leading channel of communication between the heavenly and the earthly levels of the world. The sky and the world of wildlife, therefore, were under the vigilant control of the Romans.

Following the archetypes of their ancestors, the Romans sought to delineate the images of time and space in accordance with the binary oppositions formed in the process of their everyday practice: «one’s own — another’s», «military-peaceful», «public — private», «sacred — professional».

Tacitus as a carrier of the picture of the world inherent in ancient Roman civilization was at the same time a representative of its intellectual elite, transmitting through its historical works the original interpretation of the categories «time», «space» and «history». His view of the history of Rome was based on the conclusions he made from contrasting images of the past and the present, as well as on understanding the contradictory tendencies of the development of Roman society in the first and the beginning of the second centuries.

The main content of the works of Tacitus is socially and politically oriented. These are reflections on the historical role of Rome in relation to the surrounding nations, the collapse of the old republican foundations and the triumph of imperial power, patriotic bravado about the power of the Empire, turning into dramatic descriptions of the decline of the moral foundations of the population of Rome.

Time was estimated by Tacitus from the point of view of his political context; therefore, it is represented by segments consisting of consular periods, military campaigns, and stories about social and political life, and all this is woven together by one common thread — the formation of the Roman World and its romanization. Peace time for him is the time of enjoying the «benefits of peace», public time is the time of hard work in the name of the glory of the Empire. War for him is a drama, but it was the war that promoted the formation of the «Roman World».

In the perception of space, Tacitus is skeptical about the fantasies of his people about the periphery and the cosmos. The sacred center of the world — Rome — was perceived by the historian ambivalent. On the one hand, Rome, as the center of the world, connected the world of the gods with the space of people (vertically) and pushed to itself the whole space of «Pax Romana» (horizontally). But this is his «universal» mission did not correlate with the unworthy manifestations of the space of everyday life.

Time in Tacitus has the following properties: the ability to roll back, dynamism, eventful saturation. He has a tendency towards individualization of time, and his orientation is carried out according to the years of the reign of the consuls.

In the works of Tacitus, the action of the two main driving forces of the historical process is observed. First, these are individual interests and aspirations, in which the individualization of time is expressed. He recognizes the fundamental role of the individual in history (which is completely inconsistent with the polis republican ideology). The second driving force behind his story is the influence of the will («anger») of the gods and the inevitability of fate.

The consciousness of Tacitus as an erudite historian, who had the opportunity to compare the past and the present, which belonged to his time and his civilization, reflected a specific refraction of Roman history, expressed in its complex and contradictory historiosophical concept.

The perception of the past was carried out by Tacitus through the prism of two opposing trends: the attainment of the greatness and glory of Rome and the degradation of public morality. The first tendency was expressed in the idea of «Pax Romana», the essence of which was to spread Roman influence throughout the known world; it is, in other words, a kind of prototype of modern globalization. The idea of «Pax Romana» received its final design under Augustus, and, accordingly, the «Roman World» was conceived by Tacitus already existing in the present tense. The second, the opposite, is a tendency embodied in Tacitus in full acceptance of that formed in the first century. BC. the concept of «moral damage», which implies an assessment of Roman history from the point of view of moral degradation of society. In the past, there were examples of moral virtue, military prowess and just government. In the present, sacred laws and customs were violated all the time, the sanctity of the territory of Rome itself was desecrated, the fall of piety, one of the main components of the republican virtus, occurred.

The ideal for Tacitus was the admirable Roman past. It was there that were samples of morality, military valor, civil virtues, only the past should have been admired. Therefore, it was in him, and not in the present and not in the future, that the so-called «golden age» of Roman history was located. The desire to preserve the traditional Roman morality, the intention to revive republican ideals and values with the help of his writings were for Tacitus the most important tasks of the historical narrative.

So, the comprehension of the concepts of «time» and «space» by the inhabitants of the ancient Roman civilization was complex and controversial, closely related to the general characteristics of their vision of the world. Among the results of this understanding, there is a significant number of features that are related to it with generally accepted ideas about the space-time structures in the consciousness of the peoples of antiquity. On the one hand, the general principles of constructing these concepts were typical of ancient peoples, but, on the other hand, the very course of the history of the Romans predetermined the specifically Roman content of their perception of time and space of their social reality. The space and time of war, filled with the idea of world domination, an intense and attentive perception of public life, a rational and politically biased understanding of the sacred coordinates — these are truly Roman features of understanding the world.

Глава I. Введение. Тацит и его эпоха

Время и пространство — определяющие параметры существования и осмысления мира, фундаментальные формы человеческого опыта, изучение которых способно пролить свет на уникальность изучаемой культуры. Поскольку представители каждой культуры по-своему осмысливали и познавали окружающий мир, постольку их культуры приобретали неповторимый характер. Для древних цивилизаций и Древнеримской, в том числе, характерна особая специфика осмысления времени и пространства, порождавшаяся мифологическим типом мышления: их глубочайшая взаимосвязь, выражаемая в хронотопе культуры и эпохи.

Время и пространство оказывают первостепенное влияние на конструирование картины мира, которой человек руководствуется во всем своем поведении. Эти категории запечатлены в языке, а также в других знаковых системах (в религии, искусстве, науке). Кроме того, по верному замечанию Жака Ле Гоффа, перспективность изучения времени и пространства обусловлена их концептуальностью: они одновременно являются границами и реальности, и мира воспринимаемого, и мира мыслимого.

Исследование времени и пространства как важнейших компонентов картины мира древних римлян могло бы приблизить нас к решению проблемы сущности принципата. Попытки представить этот первый в истории режим «политического лицемерия» без мифологизированных представлений римлян о власти, манипуляций принцепсами идеей «золотого века», которые, в свою очередь, укоренялись в римских ощущениях времени и пространства, обречены на неудачу.

Актуальность исследования определяется и тем, что она находится в русле современных научных изысканий исторической науки, ориентированной на междисциплинарный дискурс. В этой связи необходимо упомянуть об основном для нашего исследования понятии «хронотоп», введенном А. А. Ухтомским в контексте физиологических исследований и вошедшем, благодаря М. М. Бахтину, в арсенал культурно-антропологических работ. «Хронотоп» в современной науке — это универсальное, интегративное понятие, под которым понимают целостное «время-пространство». В нашем исследовании принято именно это понимание хронотопа.

Интегративный характер категории «хронотоп» дает возможность акцентировать целостность картины мира римлян эпохи ранней Римской империи, генерировать пространственно-временные ориентиры, представленные в наследии Корнелия Тацита. Изучение этой проблемы при помощи значимых для историко-культурной традиции свидетельств историка и мыслителя Корнелия Тацита дает возможность реконструировать картину мира римлян эпохи раннего принципата — времени конституирования режима ограниченной монархии.

Экстраполируя термин «хронотоп» на сознание римлян изучаемой эпохи, мы осознаем, что «хронотоп» — это сугубо научная абстракция, неподконтрольная мифологическому типу мышления человека древности. Однако именно этот концепт позволяет наиболее точно передать идею «целостности античной картины мира».

Одной из главных тем сочинений Публия Корнелия Тацита являлись размышления о взаимоотношения римлян и завоеванных ими народов, что помогает пролить свет на важный аспект восприятия «чужого» пространства и самим историком, и жителями Рима. Как в «Германии», так и в «Агриколе» содержится множество подтверждений «испорченности» римских нравов, что дало повод Тациту искать идеал будущего римского государства в прошлом. Идеи, высказанные в «Диалоге об ораторах», также базируются на столкновении идеалов прошлого и реалий настоящего. Представляя различные социальные группы римского общества, ораторы транслируют спектр мнений об идеальном государстве, общественной морали, политических ценностях. Кроме того, в этом произведении содержится информация о времени и пространстве публичной жизни I — начала II в.

Основное содержание сохранившихся книг «Истории» Тацита состоит в изложении борьбы политических группировок, сложившихся во второй половине I в. Описанные Тацитом события гражданской войны 68–69 гг. заставляют его рефлексировать над прошлым и настоящим Рима, поэтому именно при работе над «Историей» начали формироваться его историософские взгляды. Сюжетные линии «Анналов» также существенно обогащают наши представления о времени и пространстве войны и мира, а также публичном времени и пространстве. Но, в отличие от «Истории», в этом произведении важную роль играют отступления, посвященные римской или местной мифологии, дополняемые характерными для того времени географическими данными, сведениями по истории отдельного народа или города, а также собственными размышлениями Тацита. Вместе с этим, римская повседневность, частная жизнь римлян меньше привлекали его внимание, поэтому он не может являться единственным и исчерпывающим информатором о вопросах времени и пространства обыденной римской повседневности, частной жизни своих соотечественников. Эта особенностей сочинений Тацита делает востребованным произведение Светония «Жизнь двенадцати цезарей».

В «Анналах» Тациту удалось окончательно оформить свои рассуждения о сущности императорского режима: моральная деградации власти и разрушение былой полисной солидарности воспринимаются им как сущность, основа принципата, что наталкивает историка на неутешительные выводы о регрессивном движении римской истории, и это сближает его рассуждения с концепцией римской истории, изложенной Саллюстием. В обоих крупных сочинениях Тацита содержится значительное количество указаний на сюжеты, относящиеся к эпохе мифологизированного прошлого, значение которой для римлян помогло определить обращение к «Энеиде» Вергилия.

Главным методологическим ориентиром для нас являются подходы к изучению прошлого человечества, характерные для «новой» культурной истории (Ж. Ле Гофф, А. Я. Гуревич, Ж. Дюби, А. Л. Ястребицкая). Именно «новая» культурная история, по мнению Ю. Л. Бессмертного, «представляет направление интегративного анализа прошлого, отличающееся установкой на изучение представлений и мотивов человеческого поведения, взятых во взаимосвязи со всеми элементами и сторонами социальной системы».

Труды, составляющие степень разработанности проблемы, были разделены на две группы: время и пространство в научной традиции и эпоха, жизнь и творчество Тацита.

1. Время и пространство в научной традиции

Труды, посвященные осмыслению категорий «время» и «пространство» в философии, истории, психологии и культурологии. Время и пространство являются стержневыми категориями философских трудов, посвященных изучению научных картин мира (Д. М. Ахундов, П. П. Гайденко, Д. Н. Замятин, А. Н. Лой, Т. П. Лолаев, И. М. Меликов, А. М. Мостепаненко, А. И. Осипов, В. И. Свидерский). Дефиниции времени и пространства как «абстрактных континуумов», являвшихся формами координации объектов, явлений, состояний, диссонируют с содержательностью, конкретностью, образностью, метафоричностью пространственно-временных параметров донаучных картин мира, созданных обладателями мифологического типа мышления (И. П. Вейнберг, Г. С. Кнабе, А. В. Подосинов, В. Н. Топоров, В. С. Солкин).

При верификации мифологического типа мышления римлян мы отталкивались от его понимания представителями семиотического и мифолого-структуралистского подходов к истории культуры (Э. Кассирер, Е. М. Мелетинский, В. Н. Топоров), элиминируя теорию мифотворчества и ограничиваясь лишь выявлением, изучением, упорядочением существенных особенностей, свойственных пространственно-временным представлениям римлян. Подобный опыт исследования и мифологического типа мышления, и донаучных картин мира предложен И. П. Вейнбергом, А. Я. Гуревичем, Г. С. Кнабе.

В ходе исследования темпоральных представлений античности А. Ф. Лосев обосновал существование в античном сознании мифологического, эпического и классически-полисного времени. Пространственно-временной синкретизм античности стал актуальным проблемным полем А. Ю. Ашкерова.

Важными для нас являются исследования М. А. Барга, И. М. Савельевой, А. В. Полетаева, где время и пространство представлены как категории исторической науки.

Историками ментальностей проведена работа по выделению видов времени и пространства: священного времени и пространства (С. В. Бабкина, Н. Бурдо, В. В. Жданов); методов освоения (обретения, сакрализации) индифферентно (или враждебно) воспринимаемых времени и пространства (О. Буше-Леклерк, В. П. Гайденко, И. С. Клочков). Темой исследований М. Элиаде стала проблема обретения прошлого через праздники, посвященные календарному обновлению природы. Проблема направления течения времени в сознании человека древности рассматривалась в трудах Т. Аошуана, Е. Ю. Ваниной, И. П. Вейнберга, Д. Г. Главевой, А. Я. Гуревича, В. П. Касевичем, И. С. Клочкова.

В перечне проблем, связанных с изучением времени и пространства, наиболее сложной является определение направления течения времени. Исследователями выявлены несколько вариантов направления времени, представленные как в массовом, так и в индивидуальном сознании преимущественно обитателей древних и средневековых цивилизаций: циклическое, где прошлое представлено как совокупность сменяющих друг друга циклов (Э. А. Спайзер), линейное (И. С. Клочков), «спиральное» (М. Д. Ахундов).

В современных публикациях (Е. Ю. Ванина, Д. Г. Главева, Т. Аошуан) акцент сделан на интегративном, линейно-спиральном варианте направления течения времени. К этому же выводу еще в 60-х гг. XX в. пришел и А. Я. Гуревич.

Перед современной культурно-исторической антропологией стоит задача обобщения и концептуального осмысления явлений восприятия времени и пространства в традиционных обществах и доиндустриальных цивилизациях. Данную задачу: комплексно и всесторонне изучить пространственно-временные структуры древности — исследователям позволяет решить введение понятий «картина мира» (Т. Ф. Кузнецова), «модель мира» (В. Н. Топоров), «хронотоп» (А. А. Ухтомский, М. М. Бахтин, Т. С. Злотникова, Н. Н. Летина), «мультиверсум» (Х. Эверетт, С. Хокинг, А. д’Апремон), подчеркивающих целостность духовного универсума исторических эпох и культурных состояний.

Значимым для данного исследования является понятие «картина мира». Под ней в современном гуманитарном знании понимается обобщенное представление о мире, формирующееся не только научным, но и обыденным опытом, культурой. Применительно к античности она обеспечивалась «целостностью религиозно-мифологического сознания».

Термин «модель мира» наиболее глубоко рассмотрел В. Н. Топоров. Он определяет модель мира как «упрощенное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах».

Важнейшее значение для нашего исследования имеет понятие «хронотоп». Термин «хронотоп», введенный А. А. Ухтомским в контексте физиологических исследований, благодаря М. М. Бахтину стал весьма популярным в культурно-антропологических работах. Уже А. А. Ухтомский видел в хронотопе «закономерную связь пространственно-временных координат», универсальность и возможность его применения при исследовании различных уровней бытия. М. М. Бахтин же трактовал хронотоп, прежде всего, как неразрывность пространства и времени, выражающуюся в «слиянии пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом». Причем доминирующим началом хронотопа он считал время, видя в хронотопе реализацию времени в пространстве. Если он подчеркивал в хронотопе лишь нераздельность времени и пространства литературных произведений (при доминировании в нем временного параметра), то современные исследователи видят в хронотопе интегративную категорию, представляющую собой самостоятельный универсум.

В качестве альтернативы концепции хронотопа в западной науке начинает развиваться теория так называемого мультиверсума. Данный термин начал разрабатываться в работах физиков Х. Эверетта и С. Хокинга. В западной культурно-исторической антропологии концепция мультиверсума применена А. д’Апремоном при исследовании древнескандинавской мифологии и ментальности.

Исследования ученых-психологов, посвященные восприятию пространства и времени, проводятся как на теоретическом уровне (где выявляются общие принципы, закономерности, механизмы этого процесса), так и на материалах изучения отдельных культур, эпох. Немаловажной особенностью психологических исследований поставленной проблемы является рассмотрение биологических механизмов восприятия времени и пространства, места пространственно-временных образов в сознании человека (Д. Г. Элькин, С. Л. Рубинштейн, М. Ф. Румянцева). В культурно- и социально-историческом контекстах важными представляются исследования категорий «история», «картина мира» в сознании человека (А. А. Пелипенко, Т. Х. Стародуб).

Труды о времени и пространстве в картине мира римлян. Важнейшие ориентиры изучения пространственно-временных структур древних римлян в аспекте коллективного сознания содержатся в монографии Н. К. Тимофеевой, посвященной этрускам — создателям первой цивилизации на Апеннинском полуострове (первая половина I тыс. до н.э.).

Для нас особую значимость представляют те характеристики «картины мира» этрусков, которые переняли римляне: примат прошлого над настоящим, восприятие гаруспикации как одного из способов установления контакта с космосом, принципы организации пространства городских поселений.

Время и пространство в «картине мира» обитателей древнеримской цивилизации уже не раз оказывались в проблемном поле исследований Г. С. Кнабе, А. В. Подосинова, Ю. Г. Чернышева.

Г. С. Кнабе в своей статье о времени и пространстве в Древнем Риме признает существование только мифологического (неподвижно сохраняющегося) и исторического (динамично движущегося) видов времени. Восприятие пространства римлянами реконструируется историком с помощью понятий «римский шовинизм» и «римский космополитизм». «Римский шовинизм», по его суждениям, проявляется в представлениях римлян о собственном превосходстве над другими народами, своей, дарованной свыше роли доминирования над ними. Но в то же время противоположная тенденция их сознания — «римский космополитизм» — диктовала им необходимость освоения и романизации завоеванных территорий.

Ю. Г. Чернышев создал подробное исследование о важном способе репрезентации пространства в Древнем Риме — конструировании «мнимой реальности» в форме утопии. Речь идет, в основном, о помещении «идеального» общественного состояния в настоящее и увязывании его с правлением действующего императора. Подобный подход к изучению пространственно-временного континуума открывает возможность исследования хронотопа принципата.

Восприятие среды обитания римлянами рассматривали П. Федели и Е. М. Штаерман. П. Федели отметил, что убежденность римлян в их превосходстве над другими народами укоренялась в представлениях о существовании на землях Италии лучшей для организации жизни природной среды.

Е. М. Штаерман исследовала восприятие римлянами космического пространства. Автор отмечает роль затмений в корректировке религиозной и политической жизни римлян, подчеркивая особое значение лунных циклов в построении календаря и осуществлении магических ритуалов. Кроме того, исследователь обращает внимание на то, что на рубеже II–I вв. до н.э. ослабела действенность «римского мифа» и возникла необходимость в новом мировоззрении, основанном на слиянии римского и космического. Мыслителей I в. н.э. вдохновляла миссия познания законов природы и возрождения нравов. Но во II в. интерес римлян к космосу ослабел — на первый план выдвинулась политика, выработка образа идеального императора.

Исследования осмысления времени и пространства в античности касались также индивидуального сознания римлян — сознания историков. Для исследователей античного историописания характерно пристальное внимание в личности историка и особенностям его мыслительного процесса. Так, И. Е. Суриков признал наличие трех образов времени в сознании «отца истории»: «время-линия», «время-точка» и «время-плоскость». Очевидно, что в Греции середины I тысячелетия до н.э. отношение ко времени как к абстракции только зарождалось, поэтому Геродот испытывал страх и неуверенность перед неопределенно длительным хроносом, предпочитая «насыщать» свой труд конкретными и понятными ему отрезками времени: год, пора, век.

Пространственно-временные ориентиры сознания и произведений Гая Саллюстия Криспа — выдающегося историка I в. до н.э. — попали в поле зрения А. В. Короленкова. Саллюстий, по его интерпретации, испытывал восторг по отношению к римскому прошлому, к нравам предков, хотя восприятие истории Рима как регресса сочеталось у него с представлениями о «дикости» дальних предков римлян.

Единственным исследованием темпоральных характеристик сознания Корнелия Тацита, представленных в одном из его ранних сочинений, является статья О. Г. Колосовой. Ее подход к изучению времени в сознании историка основан на лингвистическом анализе терминов, имеющих отношение ко времени, а также на сопоставлении семантики этих терминов со спецификой их употребления известным преподавателем риторики Квинтилианом.

Проблема модели времени в сознании древнеримских эрудитов рассмотрена в исследовании В. А. Лимонова. В нем представлено осмысление направления и особенностей течения времени, произведенное на материалах классических произведений римского наследия. У Вергилия ученый наблюдает выражение идеи предзаданности великой судьбы Рима, у Цицерона — четырехступенчатую эволюционную картину развития мира, осуществлявшегося по воле богов. Лукреций, развенчавший миф о «золотом веке», предстает создателем сложной схемы развития человечества, в которой сочетаются и линейное, и возвратно-поступательное движение. Гораций понимал историю бытия как циклически упорядоченную смену поколений в интерпретации постепенной «порчи времени». Для Полибия история представляла собой «круговорот государственного общежития», но каждый возврат был связан с появлением элементов новизны.

При выявлении пространственно-временных ориентиров индивидуального исторического сознания исследователи исходят из признания его комплексности: в нем присутствуют и наслоения массового сознания, и индивидуальные проявления рефлексировавшего над пространственно-временными измерениями интеллектуала.

2. Эпоха, жизнь и творчество Тацита: российские и зарубежные исследования

Труды, посвященные историческому и культурно-идеологическому контексту жизни Тацита. Политическая история Римской империи в эпоху принципата традиционно освещается в рамках исследований по истории Древнего Рима. Примерами могут служить монографии М. Гранта, К. Криста. Работа К. Криста «История времен римских императоров» отличается глубоким анализом жизни римлян в эпоху Империи и меткими характеристиками личностей, создавших новую форму государственного устройства мировой римской державы.

В сочинении Г. Моргана дан анализ одного из наиболее значимых событий I в. — гражданской войны 68–69 гг., свидетелем которой был Тацит. Этот же сюжет был рассмотрен В. А. Гольденбергом в 50-х гг. XX в.

Фундаментальной работой о сущности принципата является исследование Н. А. Машкина, отдельные положения которой были конкретизированы и развиты А. Б. Егоровым. По мнению этих историков, принципат представлял собой синтез отмиравших республиканских институтов и укреплявшейся монархической власти.

В последнее время проблемами режима принципата активно занимается К. В. Вержбицкий.

Важный вклад в изучение духовной культуры и идеологии древних римлян внесли зарубежные историки: П. Гиро, Ж. Каркопино, Ж.-Н. Роббер. Моделируя картины повседневной жизни обитателей Лация, Ж. Каркопино уделил внимание религиозности римлян, а Ж.-Н. Робер — семантике их праздничной культуры и интеллектуальным наслаждениям.

Ценные наблюдения за римской культурой сделал Й. Хёйзинга. По его мнению, религия в Риме имела чисто прагматический, даже государственный характер. Религия римлян никогда не имела метафизического наполнения. Отражая рационализм римлян, она стала фактически одним из государственных институтов эпохи Империи.

В монографии польского исследователя Л. Винничук «Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима» подробно, с опорой на разнообразные виды источников освещаются многочисленные аспекты бытовой, культурной и религиозной жизни греков и римлян. Особенно важными представляются главы, раскрывающие восприятие времени римлянами и их религиозный мир (гадания, праздники).

Ф. Ф. Зелинский явился ярким отечественным исследователем рубежа XIX — XX вв., изучавшим духовную культуру античности. Одним из центральных в его исследованиях является понятие «душа». По его мнению, «коллективная человеческая душа» ярко проявляет себя в языке, религии, нравах эпохи. Основная заслуга Ф. Ф. Зелинского состоит в оригинальных оценках продуктов «человеческой души».

Кроме того, Ф. Ф. Зелинский предложил свое объяснение процесса исторической динамики античной цивилизации: с учетом идеологических подвижек индивидуального и массового сознания обитателей Древней Греции и Рима. В виду различных инновационных (для своего времени) идей Ф. Ф. Зелинский признается основоположником культурологического направления в историографии античности. Именно он начал разрабатывать подходы к изучению популярных в наши дни проблем изучения ментальности, мифологического мировосприятия и его проявлений у обитателей древних цивилизаций.

Историю римской религии выбрала предметом своего специального исследования Е. М. Штаерман, причем подход ученой примечателен трактовкой римской религии как особого социального явления, рассмотрением связи религиозного сознания с ценностными и идеологическими концептами и категориями мышления римлян. Особое значение Е. М. Штаерман придает рассмотрению формирования культа императора и сущности «Римского Мира».

Идеологическим установкам эпохи принципата посвятили свои исследования Н. А. Машкин, С. Л. Утченко, Я. Ю. Межерицкий, М. Г. Абрамзон. С. Л. Утченко в своем труде о политических учениях в Древнем Риме рассмотрел наиболее популярные идеи и теории: о государстве, гражданине, идеальном правителе, упадке нравов, которые получили распространение среди различных социо-культурных групп древнеримского общества и применялись в качестве официальной пропаганды. Я. Ю. Межерицкий, осмысливая метаморфозы «республиканской монархии», сосредоточил свое внимание на идеологических концепциях принципата Августа. В центре внимания М. Г. Абрамзона оказались технологии пропаганды религиозной и культурной политики, в частности, императорского культа и «золотого века».

Труды, посвященные историческому наследию Корнелия Тацита. Одним из первых приступил к изучению творчества Тацита В. И. Модестов. Он провел источниковедческий анализ произведений Тацита и исследовал мировоззрение историка. На страницах его труда Тацит предстает весьма противоречивой личностью: он не симпатизировал режиму принципата, однако понял его, не зная способов восстановления Республики. Тацит провозгласил умеренность как высшую добродетель политика, но восхвалял людей, которым она была чужда. Сближаясь с римскими стоиками в своих представлениях, он стоял во главе философского движения своей эпохи.

Наиболее авторитетным исследователем наследия Тацита является Г. С. Кнабе. В его монографии об эпохе и книгах Тацита содержится источниковедческая концепция творчества историка.

К. В. Вержбицкий, изучая политические взгляды писателя, сделал вывод о том, что решающее значение на становление Тацита как историка оказало правление Домициана, поэтому принцепсы представлялись Тациту, по образцу Домициана, жестокими тиранами: «Антидомициановский переворот сделал из Тацита того, кем он должен был стать — историографа императорского деспотизма и подобострастия сената».

Г. Морган, исследуя гражданскую войну 68–69 гг., обращался к свидетельствам Тацита и, оценивая их, подчеркнул тенденциозность и чрезмерную эмоциональность древнеримского историка.

Специальные статьи творчеству Тацита посвятили А. Б. Черняк и А. С. Крюков. В рамках общих работ о Римской империи творчество Тацита затрагивали Г. Буассье, М. Грант, П. Грималь, В. С. Дуров, А. И. Немировский.

Итак, пространственно-временная проблематика является весьма актуальной темой в современной науке. Исследования времени и пространства осуществлялись и в философском, и в историческом, и в культурологическом дискурсах.

Отличительной чертой рассмотрения времени и пространства в культурно-исторических работах является изучение их как категорий ментальности, коллективного сознания. Однако ощущается недостаток исследований античного сознания, и в особенности, древнеримского. В настоящее время исчерпывающе изученным оказался только один аспект восприятия пространства древними римлянами — их ориентация по странам света (А. В. Подосинов). Некоторые наблюдения за осмыслением римлянами мифологического и исторического времени были сделаны Г. С. Кнабе, восприятия среды обитания — П. Федели и Е. М. Штаерман, а один из способов конструирования отдаленного «мнимого» пространства изучил Ю. Г. Чернышев. Внимание к отдельным характеристикам осознания времени римской интеллектуальной элитой проявили А. В. Короленков и О. Г. Колосова. Однако проблема места времени и пространства в сознании римлян I — начала II в. не получила еще систематического освещения и не была предметом специального исследования.

3. Эпоха Тацита: историко-культурный контекст времени ранней империи

Конец эпохи гражданских войн, начавшейся в Римской республике в 30-х гг. II в. до н.э., был положен Гаем Юлием Цезарем Октавианом, разбившем 2 сентября 31 г. до н.э. флот Антония и Клеопатры в морском сражении у мыса Акция и присоединением Египта к римским владениям. Вслед за этим произошел символический акт, обозначавший переход к особому режиму управления государством: 13 января 27 г. до н. э. Октавиан отказался от чрезвычайных полномочий и «возвратил Республику сенату и народу». С этого момента он стал носить имя Император Цезарь Август. Еще одно показательное действие он предпринял в 17 г. до н.э., отпраздновав Секулярные игры, — «грандиозный пропагандистский фарс, который должен был знаменовать наступление „золотого века“; его начало совершенно ясно связывалось с установлением нового режима».

Характер процесса, скрывавшегося за этими мероприятиями, является в науке остро дискуссионной проблемой. По мнению исследователей, в ее историографии можно выделить два направления: «революционное» (представители которого считают переход Рима от Республики к Империи революцией) и «реформаторское» (сторонники которого, соответственно, рассматривают этот переход как комплекс планомерных реформ, направленных на модернизацию управления страной). Данная проблема считается еще далекой от решения.

История Римской империи I — начала II в. связана, с одной стороны, с заметным расширением ее границ, с другой — с обилием всплесков внутриполитической борьбы и социальных катаклизмов, а также антиримских восстаний, которые были порождены противоречиями режима принципата и его разраставшейся ойкуменой. Уже в правление Октавиана Августа (30 г. до н.э.–14 г. н.э.), явившегося первым императором династии Юлиев-Клавдиев, у Рима появились пять новых провинций: Кантабрия, Аквитания, Паннония, Далмация, Реция. Своих максимальных границ Римская империя достигла к 116 г. н.э. при императоре Траяне после его многочисленных военных побед на Востоке.

При Августе и следующих четырех принцепсах династии Юлиев-Клавдиев поступательно формировались имперские структуры и монархические порядки, создавалось новое общество, свободные члены которого обладали имперским мировосприятием, закладывались основы внутреннего управления и внешней политики, которых затем придерживались последующие представители династий Флавиев и Антонинов. Эти изменения происходили под прикрытием активно пропагандировавшегося властью официального режима «восстановленной Республики» и под влиянием все еще сильных республиканских традиций.

Сила этих традиций воплотилась в появлении политической оппозиции новому усиливавшемуся режиму управления. Главным орудием преследований сторонников политической оппозиции становится введенный Тиберием закон об оскорблении величия римского народа и особы императора. В глазах Тиберия дружеские союзы и интеллектуальные беседы, сопровождавшиеся пышными трапезами, были главным рассадником недовольства политикой правительства. Тацит передает нам слова одной из его речей: «Мне известно, что на пирах и в дружеских собраниях возмущаются непомерной роскошью [принцепса. — А.Б.] и требуют, чтобы ей был положен предел» [Ann., III, 54].

В возрасте 78 лет (в 37 г.) Тиберий был задушен в своем дворце, а новым императором был объявлен один из сыновей Германика — Гай Цезарь, прозванный Калигулой (37–41 гг.). По мнению специалистов, главной чертой Калигулы являлось «восприятие себя как сверхчеловека, которому все дозволено». По мнению К. Криста, он воспринимал принципат как абсолютную власть, считал своей личной собственностью людей, провинции, все государство, требовал при приветствии целования рук и ног. Калигула постоянно организовывал роскошные зрелища и производил массовые раздачи, чем быстро истощил казну. Осознав, что деньги в казне кончились, он попытался исправить это, конфискуя имущество сенаторов и богатых римлян. В ответ на произвол императора в среде сенаторов и командного состава преторианцев — личной гвардии принцепсов — возник заговор, в результате которого в январе 41 г. император был убит.

Новым императором был провозглашен дядя Калигулы Клавдий (41–54 гг.). Он возобновил агрессивную внешнюю политику, ведя активные захватнические войны. Именно при нем в состав Римской империи были включены Мавритания, Британия и Фракия, в зависимости от Рима оказались Ольвия, Херсонес и Боспорское царство. В его правление происходят волнения в Иудее, в результате чего иудеи изгоняются из Рима (около 51 г.).

В правление преемника Клавдия, Нерона (54–68 гг.) обострилась внутриполитическая обстановка в Империи. От Рима отпала Британия, разразились восстания в Иудее, Галлии, в самом Риме был раскрыт заговор против императора. Волнения в Галлии в 68 г. стали для него настоящей опасностью. Вслед за ними вспыхнуло восстание в Испании, где войска провозгласили новым императором наместника Тарраконской Испании Гальбу. Затем в Аквитании поднял мятеж ее наместник Юлий Виндекс, призвавший наместников других западных провинций присоединиться к нему. Восстание было подавлено верхнегерманскими легионами, которые стали требовать избрания нового императора. После этого Нерон бежал из Рима; сенат принял решение о его низложении и утвердил Гальбу в качестве нового императора. Нерон был последним императором династии Юлиев-Клавдиев.

При императорах династии Юлиев-Клавдиев произошли изменения сословии сенаторов. В правление Октавиана Августа в него вошли новые члены, готовые во всем поддерживать императорскую власть, к ним примкнули представители других сословий, которые могли делать карьеру только на императорской службе, всадники и императорские вольноотпущенники. Создание новой аристократии породило оппозиционные настроения у старой сенатской знати, выразителем которых и явился Тацит. В 68 г. в Римской империи разразился политический кризис, вылившийся в гражданскую войну, ставшую темой крупного исторического труда Тацита — «История».

Вступивший в Рим в 68 г. Гальба, отказался выдать подарки преторианцам, которые им обещали его сторонники. Кроме того, он обложил колонии ветеранов (воинов, ушедших в отставку) штрафами и конфискациями. Возмущенные жители колоний вступили в союз с легионами, стоявшими на Рейне, и вместе они объявили императором наместника Нижней Германии Вителлия. Просенатская политика Гальбы вызвала недовольство римского плебса и преторианцев. Вскоре был организован очередной заговор, в результате которого 15 января 69 г. Гальба был убит, а главой государства провозглашен глава заговорщиков — Отон. Столь недолгое правление Гальбы, а также его просенатская направленность дали повод Г. Моргану писать об этом принцепсе как о «последнем вздохе республиканской аристократии» («Galba looks more like the last gasp of the republican aristocracy»).

Большинство провинций признали Отона, но против него была настроена рейнская армия и население Восточной Галлии, которые уже провозгласили императором Вителлия. На встречу сформированным против него армиям Отон двинулся весной 69 г., но около г. Бедриака его войска потерпели поражение и в апреле 69 г. Отон покончил с собой.

Армия и сенат признали императором Вителлия, но появился новый претендент на престол — Веспасиан Флавий, командующий римской армией, действовавшей против иудейских повстанцев. Летом 69 г. в Берите (совр. Бейрут) собрались наместники восточных провинций, военачальники римских легионов, которые выбрали императором Веспасиана. Сенат также предпочел его, а не Вителлия. Возле г. Кремона войска последнего потерпели поражение от Веспасиана, положившего начало династии Флавиев.

Политический кризис 68—69 гг., вылившийся в гражданскую войну, продемонстрировал желание римской армии активно участвовать в политической жизни Империи. Так, Гальба был провозглашен императором войсками, дислоцированными в Испании, Вителлий — в Германии, а Веспасиан — в Сирии. Комментируя эти события, Тацит заметил, что теперь «выяснилось, что им [принцепсом. — А.Б.] можно стать не только в Риме» [Hist.,I,4].

В годы правления Веспасиана (69–79 гг.) — первого императора новой династии Флавиев — снова произошло несколько восстаний в провинциях: Иудее, Северной Галлии, Нижней Германии. Восстание в Иудее было подавлено с большой жестокостью и крупными потерями со стороны римлян. Иерусалим был полностью разрушен. Организатором восстания в Галлии был вождь племени батавов Цивилис, когда-то служивший у Вителлия, но бежавший от римлян. К германским батавам присоединились многие воины из союзнических подразделений римской армии. Но это восстание было подавлено практически сразу же после того, как сын Веспасиана, Тит Флавий (его соправитель, впоследствии император в 79–81 гг.) взял мятежный Иерусалим.

Веспасиан старался установить дружественные отношения с сенатом, в ответ на что сенаторы издали постановление о предоставлении ему прав верховного правителя государства. Примечательно, что Веспасиан на государственном уровне поддерживал интеллектуальную элиту Рима. Из государственных средств он выплачивал жалованье латинским и греческим риторам; подарки от него получали поэты, художники, актеры и музыканты [Suet.,Vesp.,17]. Именно при Веспасиане началась политическая карьера Тацита. Происходя из всаднического сословия, будущий историк быстро продвинулся как талантливый оратор, а дальнейшему продвижению по лестнице государственных должностей способствовала его женитьба на дочери знаменитого полководца и видного сенатора Агриколы. Веспасиан же сначала включил Тацита в число наиболее преданных лиц своего окружения, а затем помог удержаться в кругу политической элиты Римской империи.

При Домициане (81–96 гг.) — младшем сыне Веспасиана — римские войска сумели овладеть крайней юго-западной частью Германии, а также землями между верхним течением Рейна и Дуная. Но на Востоке во время его правления похвастаться успешными действиями римляне не могли. Неудачными оказались попытки занять выходы к побережью Каспийского моря. Кроме того, на Балканском полуострове племена даков, сарматов и маркоманов объединились под руководством Децебала, который нанес римлянам ряд тяжелых поражений. Домициан также запомнился своим террором, пиком которого был 94 г., когда состоялись самые крупные после Нерона гонения на христиан. Кроме них, террору подверглась часть сенаторов, названных «стоической оппозицией». Идеи стоиков о том, что только честность есть благо и только подлость есть зло, помогали врагам принцепса упорствовать в своей оппозиционности и делали их опасными для Домициана. Военные неудачи и акты террора подорвали авторитет Домициана, и в 96 г. он был убит в результате заговора.

Тацит приветствовал этот новый государственный переворот. Став претором (88 г.), а затем и членом жреческой коллегии квиндецемвиров именно при Домициане, историк, отбыв претуру, покинул Рим. Как член коллегии квиндецемвиров, управлявшей культами иноземного происхождения, он занимал пожизненную жреческую должность. Примечательно то, что Тацит, будучи сыном прокуратора, не достигнув еще и тридцати лет, стал членом коллегии жрецов, которой отводилась особая роль в деле укрепления Империи. А избрание квиндецемвира — Тацита — еще и претором означало назначение его руководителем центрального пропагандистского акта правления Домициана — грандиозных по своей масштабности Вековых игр. Кроме того, в пору зрелости Тацит считался одним из виднейших римских юристов.

Вернувшись в Рим в 93 г., в самый разгар террора против реальной и мнимой сенатской оппозиции, Тацит осознал, что он сам и другие уцелевшие сенаторы являлись безмолвными соучастниками этого террора. Эта точка зрения, как считают специалисты, наложила сильный отпечаток на мировоззрение историка.

История Римской империи II в. получила у К. Криста название «адоптивной» империи, поскольку продолжение власти правящего императора осуществлялось путем усыновления. Причем, критериями для подбора преемника были работоспособность и пригодность к руководству столь обширной Империей, а не как раньше, при Юлиях-Клавдиях, родство с домом принцепса. Установление такого порядка престолонаследия было спровоцировано фактом усыновления Гальбой Пизона, что позднее явилось одной из причин создания Тацитом своей первой крупной работы «История». Резюмируя изменения в управлении Империей, К. Крист заметил, что «прошли те времена, когда принципат был наследием одной семьи».

После гибели Домициана сенат провозгласил императором одного из старейших сенаторов Марка Кокцея Нерву, что вызвало взрыв недовольства преторианцев и легионеров. Он стал первым императором династии Антонинов (96–192 гг.).

В 97 г. Нерва назначает Тацита консулом. В это время историк обращается к литературной деятельности с целью осмысления произошедших событий и сложившейся исторической ситуации. После смерти Домициана Тацит, пользуясь относительной свободой, «хочет описать в назидание и предостережение потомков недавнее бесславное прошлое, его позор и преступления». Но вместе с этим упоминает и немногих отважных, достойных благосклонного отношения римлян. Год смерти Тацита не известен. К сожалению, он был быстро забыт современниками, а интерес к его творчеству возобновляется лишь в период поздней Империи.

Нерва усыновил популярного в римской армии Траяна, который и стал императором после его смерти, в 98 г. Правление Траяна (98–117 гг.) — последнего принцепса, при котором жил и творил Тацит, было ознаменовано большими территориальными захватами, проводившимися с целью поднять пошатнувшийся при Домициане авторитет римской армии. В 101–103, 105–107 гг. в результате ожесточенных боев к Риму была присоединена Дакия (совр. Румыния).

В 109 г. римляне заставили колхов, иберов и сарматов признать свою власть. В 111 г. они захватили Синайский полуостров и северо-западную часть Аравии, в результате чего была обеспечена безопасность Египта, Сирии и морских путей по Красному морю.

В 114 г. Траян вторгся в Армению и без труда захватил ее. Весной 115 г., преодолев не менее вялое сопротивление, римская армия заняла часть северной Месопотамии и продвинулась до р. Тигр. Весной 116 г. Траян овладел и столицей Парфии — г. Ктезифоном. В ходе успешных войн его армия вышла к Персидскому заливу, превратив парфянские владения: Ассирию, Месопотамию и Вавилонию — в римские провинции. Однако вскоре на покоренных землях вспыхнули восстания. Римляне были вынуждены отступить из Месопотамии, а смерть Траяна прервала дальнейшее расширении территорий Римской империи.

Политические катаклизмы 68—69 гг. н.э. внесли большие изменения в социальную жизнь римлян. Если на рубеже тысячелетий население Империи резко делилось на жителей Рима и Италии, обладавших правами римского гражданства, и провинциалов, не имевших этой привилегии, то после гражданской войны 68–69 гг. и правления Флавиев ситуация изменилась. Среди сенаторов теперь было много выходцев из западных и восточных провинций.

Во многом этим было обусловлено обострение ситуации в самом сенате. Тацит пишет, что обсуждения, противоборства в нем в основном состояли из «длинных речей, полных взаимной ненависти» [Hist.,IV,7]. По мнению Г. С. Кнабе, эта фраза отражает ситуацию в сенате второй половины I в. н.э., когда борьба представителей первого высшего сословия носила крайне ожесточенный характер и «обычно оканчивалась политической или физической смертью побежденного».

В отличие от многих своих предшественников, Траян старался сохранять теплые отношения с сенатом. При нем сенаторы получили относительную свободу слова, права назначения наместников в провинции, осуществления контроля и суда над ними. По всей видимости, именно этим были вызваны столь положительные оценки Тацитом эпохи правления Траяна: «Редкие года блаженства, когда каждый может думать что хочет и говорить что желает» [Hist.,I,1].

Ко II в. идеалы Республики окончательно сошли на нет, уступая место идеалам «хорошего императора». Однако концентрация идеологической пропаганды вокруг личности правителя Империи была подготовлена задолго до Траяна. Гай Юлий Цезарь и Октавиан Август, ставшие знаковыми личностями при смене эпох римской истории, особое внимание уделяли идеологическому обоснованию своего правления.

Важнейший идеологический посыл эпохи раннего принципата заключался в термине «pax» — «мир». Как отмечает специально занимавшийся историей древнеримской политической пропаганды в эпоху Империи А. Н. Токарев, первым, кто стал пропагандировать мир и согласие, был Гай Юлий Цезарь. Август, перенявший у своего названного отца термин «pax», по его мнению, стремился подражать погибшему диктатору. Свидетельством этого подражания стало основание в Галлии колоний Pax Augusta и Forum Iulii. Акцент в пропаганде «Pax Augusta» делался на установление именно Августом гражданского мира в Риме и Италии и прекращение военных действий в средиземноморье. К примеру, подчеркивалось, что Август за время своего правления трижды закрывал ворота храма бога любого начала — Януса, что должно было знаменовать установление мира на всей земле (в то время как за все время до его рождения это делалось лишь дважды). В свою очередь, сенат решил воздвигнуть возле Марсова поля на Фламиниевой дороге большой жертвенник «Миру Августа».

Следующим шагом стало соотнесение терминов «Pax» и «Victoria». Данная связь, по мнению исследователей, концептуализировалась в навязывании римскому обществу представлений о победе — «Victoria» как единственном способе достижения «Pax».

Тесно связанным с идеей «Pax Augusta» стало представление о благоденствующей Италии. Свидетельством тому является то обстоятельство, что на Алтаре Мира и на других общественных постройках Богиня Земли стала изображаться в виде кормящей матери, окруженной символами плодородия и изобилия Италии.

Разновидностью идеи «Pax Augusta» явился лозунг «Pax Romana». Н. А. Машкин использует их практически как синонимы. По убеждению исследователя, «Pax Romana» означал не только прекращение гражданских войн времен конца Республики — лозунг «Римского Мира» указывал на необходимость сплоченности римского общества и населения подвластных Риму территорий.

Важнейшее значение Август, что в переводе с латинского означает «возвеличенный, приумноженный богом», придавал внедрению в коллективное сознание римлян культа Юлия Цезаря и самого себя — божественного «отца отечества». Культ Венеры Прародительницы напоминал римлянам о божественном происхождении рода Юлиев, на месте гибели Юлия Цезаря был построен храм Марсу-Мстителю, а культ Гения Августа был включен в систему домашних богов римлян и во время клятвы упоминался после произнесения имени Юпитера и перед упоминаниями Пенатов. Форум при Августе стал воплощать «великолепие созданной им державы»: первоначально возникнув как рыночная площадь, при Августе он стал культовым и политическим центром Рима и его державы.

Культ правителя сыграл немаловажную роль в утверждении режима принципата. По мнению Н. А. Машкина, победе Августа способствовало его признание сыном божественного Юлия Цезаря, в результате чего к нему по наследству перешли привилегии, которыми пользовался его приемный отец. Впоследствии культ императора играл для римлян роль идеи, которая объединяла людей и сплачивала таким образом общество.

Помимо идей, официально пропагандировавшихся императорским домом, на сознание римлян (и Тацита в том числе) воздействовали теории иного рода. К числу таких необходимо отнести теорию «порчи нравов». Нравственный идеал римского общества всегда находился в его прошлом: это моральные установки, созданные римской гражданской общиной — civitas. Границы такой морали визуализировались тогда, когда отдельное лицо ставило себя вне общины и выше ее приговоров. Трансформация Республики в Империю неизбежно подразумевала неприменимость к новым условиям этой старой римской морали, созданной для Рима-полиса. Естественно, в связи с этим, появление в римской литературе свидетельств «упадка нравов». С. Л. Утченко детально прослеживает их в источниках, называя творцами этой теории представителей Римской Стои: Полибия и Посидония.

Режим единоличного правления опирался не только на идеологию. При Августе создается бюрократический аппарат Империи. Бюрократический аппарат должен был вытеснить республиканские органы власти, скрывавшие единодержавие, и постепенно сделал это: при Адриане — приемнике Траяна — во главе канцелярии уже стояли представители всаднического сословия.

Таким образом, историко-культурный контекст эпохи Тацита был обусловлен происходившими трансформациями в управлении Империей, а также усиливающимся влиянием современных ему идеологических догм, на которых основывалось мировосприятие римлян, в частности «Pax Romana» и культа императора.

Глава II. Хронотоп принципата: теоретико-методологическое обоснование концепта

В коллективном сознании доиндустриальных обществ «картина мира» формировалась в большей степени под влиянием ощущений, чем при помощи логического способа познания, приобретая тем самым свойства стихийности и противоречивости. «Несомненно, — писал И. М. Дьяконов, — что мифологическое мышление было неспособно к анализу собственно логическому в сколько-нибудь развернутой форме… вера заметно преобладала над анализом». В свете этого наблюдения перед нами встает проблема приведения в систему стихийных и противоречивых ощущений времени и пространства, которыми отличалось коллективное сознание римлян, с помощью чего мы намереваемся выяснить общие закономерности, историческую специфику осмысления времени и пространства римлянами. Эта проблема конкретизируется в данной главе в нескольких аспектах.

Прежде всего, нам необходимо определить отношение римлян к измерениям времени по линии «прошлое-настоящее-будущее», на основе чего выяснить направление течения времени. Затем нам предстоит выделить точки пространства, служившие римлянам главными ориентирами в мире; включить в проблемное поле исследования рассмотрение категорий «центр» и «периферия»; выяснить содержательное наполнение и соотношение различных уровней мира в его восприятии римлянами; определить характер взаимоотношений между миром природы и «средним» (человеческим) миром. Систематичность полученным данным придаст рассмотрение представлений римлян о мире через введение понятия «хронотоп принципата», следовательно, необходимо дать теоретико-методологическое обоснование этого понятия.

Кроме того, для исследования времени и пространства в массовом сознания римлян эпохи принципата необходимо исследовать ее историко-культурный контекст.

* * *

Термин «хронотоп», введенный А. А. Ухтомским в контексте физиологических исследований, благодаря М. М. Бахтину стал весьма популярным в культурно-антропологических работах. Уже А. А. Ухтомский видел в хронотопе «закономерную связь пространственно-временных координат», универсальность и возможность применения его при исследовании различных уровней бытия. М. М. Бахтин же трактовал хронотоп, прежде всего, как неразрывность времени и пространства, выражающуюся в «слиянии пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом». Причем доминирующим началом хронотопа он считал время, видя в хронотопе реализацию времени в пространстве.

На сегодняшний день ситуация с использованием термина «хронотоп» изменилась: «хронотоп» в современной науке — это универсальное, интегративное понятие, под которым понимают «целостное „время-пространство“», хронотоп есть особый Универсум. В наши задачи не входит рассмотрение всего смыслового многообразия, которым сопровождалось применение понятия «хронотоп» в разных отраслях отечественной науки, подробно этот вопрос уже освещен в других работах.

На исторический материал понятие «хронотоп» экстраполировал А. Я. Гуревич применительно к средневековому собору, который, по его мнению, содержал в себе «весь универсум и все времена». Кроме того, по представлениям А. Я. Гуревича, собор — это символ «ценностно окрашенного единства времени и пространства». Рассуждая о том, что пространство измеряется временем, затраченным на преодоление расстояния, а время, в свою очередь, осмысливается пространственно и может быть изображено в виде пространственных координат, историк пришел к выводу о том, что человек Средневековья принимал прошедшее, настоящее и будущее как одновременность, что, в частности, нашло наглядное воплощение в структуре собора, который превращает всемирную историю в картину мира. Таким образом, автор укоренил концепт «хронотоп» в пространственно-временном континууме Средневековья. Это дает возможность и нам экстраполировать смыслы «хронотопа» на культурные феномены, исторические эпохи и даже цивилизации.

Современные культурно-исторические исследования диссеминируют именно эту трактовку «хронотопа», придав ему характер целостного культурно-исторического бытия и наделенного множеством смыслов, понятных носителям культуры.

Экстраполируя термин «хронотоп» на сознание римлян изучаемой эпохи, мы осознаем, что «хронотоп» есть сугубо научная абстракция, неподконтрольная мифологическому типу мышления человека древности. Однако обоснованность применения данного понятия для ранних этапов человеческой истории и истории культуры уже продемонстрировали М. М. Бахтин и многие его последователи, что было указано выше. Предпримем теперь поиск доказательств возможности и необходимости подобной экстраполяции в отношении сознания древних римлян.

Для понимания специфики применения понятия «хронотоп» к исследованию сознания древних римлян имеет смысл рассмотреть лингвистический материал: использованные Тацитом латинские термины, имеющие пространственно-временные значения. Необходимость обращения к семантике латинских терминов диктуется современными тенденциями в методологии гуманитарных исследований, в которых язык рассматривается «как смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение».

Прежде всего, обращает на себя внимание то, что среди многочисленных значений большинства рассматриваемых терминов есть как пространственные, так и временны́е значения. Для наглядности и удобства латинские термины, обозначающие время и пространство, мы поместили в таблицу 1 (см. ниже), для чего был использован самый подробный и точный из ныне существующих словарей латинского языка — словарь И. Х. Дворецкого.

Из таблицы видно, что значительное количество латинских терминов имеют как пространственную, так и временнýю коннотацию. Таким образом, в сознании древних римлян имел место синтез времени и пространства. Примечательно, что данным свойством обладали практически все латинские предлоги, отвечающие за локализацию факта, события, явления во времени и/или в пространстве. Римляне, следовательно, использовали одни и те же предлоги для определения и пространственных, и временных координат, что говорит о теснейшей связи времени и пространства в их сознании: римляне осознавали время и пространство подобными друг другу измерениями человеческого уровня мира.

Существительные, прилагательные и наречия с пространственным денотативным значением в латинском языке имели также и временнýю коннотацию. Следовательно, теоретически, римлянин, локализируя событие во времени и пространстве, имел возможность обойтись только этими терминами: основной термин для обозначения пространства — Spatium — мог обозначать и промежуток времени (например, у Тацита мы читаем: «addito spatio» — «дать время» [Ann.,III,2]). Кроме того, понятие Longus, которое обычно переводится как «длинный», «далекий», могло обозначать и «долгий», а термин templum, обозначающий священное пространство, по верному замечанию М. Элиаде, вообще образован от корня существительного с денотативным значением «время» (tempus). Это подводит к выводу о близости, похожести и неразрывности осмысления концептов «время» и «пространство» римлянами.

Для обоснования необходимости актуализации категории «хронотоп» к сознанию Тацита можно привести и другие доказательства.

Одним из проявлений синтеза пространства и времени в картине мира римлян можно считать «увязывание» времени с конкретным местом: у каждой местности прослеживается существование своего, «местного», времени. Летосчисление от основания Рима также можно считать таким «местным» временем. Заметим, что восприятие римлянами своего города в качестве некоего хронотопа, в структуре которого присутствовало своеобразное восприятие и времени, и пространства, уже является доказанным. Нам остается добавить, что римляне, судя по всему, стремились путем завоеваний распространить свое «местное» (то есть римское) время на покоренные ими территории, «освоить» покоренные земли с помощью своей — временнóй –системы упорядочивания пространства.

Приведем другой пример. Тацит, рассказывая о разграблении Кремоны, упоминает, что это произошло на 286 году существования самой Кремоны, а не Рима. Бегство вождя восставших британцев Каратака к царице бригантов произошло «через девять лет после начала войны в Британии» (52 г. н.э.) («nono post anno quam bellum in Britania coeptum») [Ann.,XII,36]. Следовательно, в сознании Тацита жило представление о том, что время каждой отдельной местности, территории, города текло самостоятельно, само по себе, оно было «привязано» к данной территории. Итак, анализ сочинений Тацита дает основания говорить о целостности картины мира римлян в аспекте их представлений о времени и пространстве, что делает неизбежным использование понятия «хронотоп», а применительно к контексту нашего исследования — «хронотоп принципата». Кокретное содержание «хронотопа принципата» становится возможным исследовать с помощью выделения бинарных оппозиций, на основе нетрудно смоделировать выделить конкретные образы времени и пространства. Поиск образов является актуальным направлением современных культурно-исторических исследований.

В частности, И. М. Савельева и А. В. Полетаев предприняли попытку систематизации всех возможных образов времени, выделив два типа образов, с которыми работают историки: время-материя и время-пространство. Эти образы накладываются друг на друга и порождают сложные конструкции. Человеку прошлого время-материя может представляться как живое существо, неживой предмет или бесформенное вещество (например, вода). Наибольшим разнообразием отличаются антропоморфические образы времени.

Идея движущегося времени предполагает, что, по мнению И. М. Савельевой и А. В. Полетаева, это движение происходит в каком-то пространстве. Образы времени-пространства порождают два варианта его конструирования: вертикальное и горизонтальное. Типичная для мифологического типа мышления трехуровневая структура мира предполагает наличие в ней нескольких поколений людей. Горизонтальная же ориентация подразумевает понимание времени как пути, имеющего направление, например, позади — прошлое, а впереди — будущее. Пространство здесь персонализировано.

Применение термина «образ» к изучению восприятия пространства является не менее актуальным вопросом для исследований последних лет. Д. Н. Замятин в своей монографии о географических образах рассмотрел данную проблему в различных ракурсах, основываясь при этом на широкой традиции изучения и применения понятия «образ» к пространству, сложившейся в гуманитарных и естественных науках. Одним из значимых для него методологических ориентиров стали результаты изучения образов французской Школой Анналов и, в частности, Ф. Броделем.

По мысли Д. Н. Замятина, каждая культура создает свои географические образы, являющиеся ее неотъемлемыми компонентами. Географический образ для него — это феноменологическая категория описания культуры, которая является одновременно с этим ее идеологическим срезом. Географический образ — это совокупность ярких, характерных знаков, символов, ключевых представлений, описывающих какие-либо реальные пространства.

Помимо признания в гуманитарном знании целесообразности использования термина «образ» применительно к картине мира римлян, нам представляется важным уяснение коренных различий в понимании сущности категорий «время» и «пространство» современным человеком и человеком древности.

Отечественные историки культуры уже в 70-80-х гг. XX в. доказали, что для человека современного информационного общества время есть абстрактный континуум, являющийся формой координации сменяющих друг друга состояний (явлений), их последовательности и длительности; оно характеризуется однородностью, однонаправленностью, необратимостью и равномерностью. Пространство для современного человека также является абстрактным континуумом, являющимся формой координации сменяющих друг друга объектов (явлений).

Если для современного человека актуален тезис А. Я. Гуревича о том, что время и пространство «не только существуют объективно, но и субъективно переживаются и осознаются людьми», то человеком древности они лишь «субъективно переживаются», воспринимаясь как исчисляемые атрибуты бытия. Это доказывают, в частности, даты календаря римлян и их меры измерения пространства.

Обозначение римлянами чисел внутри месяца было связано с выделением трех главных дней, что первоначально было связано с фазами Луны: календы — первый день месяца (первый день новолуния), иды — тринадцатый или пятнадцатый день месяца (день полнолуния), ноны — пятый или седьмой день месяца (девятый день месяца од ид). Их можно рассматривать как точки в континууме времени. Верстовой столб на Форуме, считавшийся началом всех дорог в Италии [Hist.,I,27], римские мили и обозначающие их камни на дорогах представляют собой точки в континууме пространства. Аналогичные переплетения точного и «бесконечного» смыслов времени можно обнаружить и в приведенной таблице №1.

Обратим внимание на то, что, если для существительных, прилагательных и наречий с пространственным денотативным значением имеется временнáя коннотация, то для тех понятий, основным значением которых является темпоральность, пространственной коннотации не существует (за одним исключением — термин «praesēns»). Это, по всей видимости, объясняется большей умозрительностью для римлян феномена «время», его нематериальностью. Также обращает на себя внимание еще один нюанс. Проанализировав характер значений первых двух групп терминов (существительных, прилагательных и наречий с временнóй и пространственной коннотацией), можно заметить, что значения группы терминов с пространственным денотативным значением имеют характер локализации факта во времени и пространстве (в какое время, в каком месте) и относительности его нахождения (долго, далеко и т.п.). Некоторые значения группы терминов с временным денотативным значением, помимо точного значения («время», «дата», день»), имеют еще и протяженно-длительное, художественно-образное («эпоха», «незапамятная древность», «вечность» и т.п.) наполнение. Отсюда следует то, что время в римском сознании, помимо свойства умозрительности, обладало еще и образностью. Но это, впрочем, не отменяет наличия в нем элемента протяженности — ко времени могли применяться и термины из первой группы понятий таблицы 1. Противоречие между наблюдениями о непрерывно-континуальном и конкретно-образном восприятии окружающего мира римлянами побуждает нас к постановке в качестве одного из направлений исследования проблемы наличия дихотомии между континуальными и образными элементами в древнеримских пространственно-временных структурах.

Поиск проявлений «образного» осмысления времени римлянами убеждает нас в необходимости обратиться к одному из выводов И. П. Вейнберга: «Мифологическое мышление не знает времени как однородной длительности или последовательности качественно индифферентных моментов». Попытаемся, поэтому, проследить качественную оценку времени, отмеченную римлянами.

Качественное осмысление времени. Время могло оцениваться ими по-разному, в зависимости от чередования военных и мирных отрезков жизни Римской империи. Кроме того, необычное, трудно объяснимое в мире природы, притягивая к себе взгляды римлян, придавало времени черты пугающей безнадежности, а порой, и обреченности. Так, Тацит передает сведения о негативной реакции коллективного сознания соотечественников на непонятные природные явления: «Prodigia insuper terrebant, diversis auctoribus vulgata: <…> prolocutum in Etruria bovem, insolitos animalium partus, et plura alia, rudibus seculis etiam in pace observata» («Сверх того, устрашали чудеса, примеры которых объявлялись в разных местах <…> в Этрурии разговаривал бык, животные рождали редкостных детенышей и иные еще более многочисленные [чудеса] наблюдались в мире в эти суровые времена») [Hist.,I,86], «на город обрушилась неистовая сила огня, причинившего невиданные дотоле опустошения», поэтому в народе «пошла молва, что этот год несчастливый» («annum ferebant») [Ann.,IV,64]. Таким образом, неестественные природные явления проецировали на время свои отрицательные характеристики.

Для качественной оценки времени римляне отбирали события, не только произошедшие на территории Рима и его окрестностей, — они следили за жизнью всей Италии, которая с I в. до н.э. воспринималась ими единым с Римом, неразрывным с ним пространством. Поэтому «беды» в Кампании в 79 г., когда цветущее побережье было «сначала затоплено морем, а затем засыпано лавой и пеплом» вулкана Везувия [Hist.,I,2], воспринимались «плохим временем». Тот или иной временной отрезок мог наделяться качественными оценками в силу того, что был отмечен каким-либо знаменательным событием. Например, дату рождения матери Нерона — Агриппины — власть имущие предлагали включить в число несчастливых дней («inter nefastos esset») [Ann.,XIV,12].

Из произведений Тацита можно извлечь информацию о том, что римляне качественно неоднородно осмысливали различные периоды времени в сутках. Ночь, судя по всему, считалась «нехорошим» временем, так как под покровом ночи то и дело происходили различные злодеяния. Когда Гордеоний Флакк приказал своим послам покинуть лагерь и, чтобы не привлекать внимания, предложил сделать это ночью, то «это породило множество домыслов, один другого ужаснее; большинство утверждало, что послов убили и так же, под покровом ночи будут убиты и лучшие из солдат» [Hist.,I,54]. В данной цитате особенно ярко обращает на себя внимание беспричинный страх коллективного сознания перед ночным мраком. В темное время суток «люди носятся по всему городу, взламывают двери храмов, и ночь немало способствует их легковерию, так как во мраке всякий скорее поддается внушению» [Ann.,II,82]. Тацит также демонстрирует негативные качества темного времени суток, притягивавшего и оголявшего людские пороки, когда повествует о падении общественной морали римлян: «Noctes quoque dedecori adiectas, ne quod tempus pudori relinquatur, sed, coeti promiscuo, quod perditissimus quisque per diem concupiverit, per tenebras audeat» («Ночами каждый устремлялся быть бесчестным, чтобы на это время оставить стыд, однако беспорядочные половые связи — это самое развратное из того, чего каждый страстно желал в течение дня, но отважится только с наступлением сумерек») [Ann.,XIV,20]; «тело Гальбы долго валялось без присмотра, а [только. — А.Б.] после наступления ночи снова подверглось надругательствам» [Hist.,I,49]. Некий воин Перцений, в прошлом глава театральных клакеров, «людей бесхитростных и любопытствовавших, какой после Августа будет военная служба, он исподволь разжигал в ночных разговорах или когда день склонялся к закату, собирал вокруг себя, после того как все благоразумные расходились, неустойчивых и недовольных» (Ann.,I,16). Как видно, ночью не могло происходить ничего хорошего. Кстати, Жан Делюмо в своем исследовании на многочисленных примерах показывает, что страх ночи был характерен для всех людей древности и Средневековья, независимо от их социального статуса и уровня образованности.

Свидетельства качественной оценки времени римлянами содержаться и у Светония. Сначала он напоминает нам, что фраза «В добрый час!» — это обычное начало эдиктов. Когда в сенат были приняты иноземцы, появились подметные листы с надписью: «В добрый час»! [Suet. Iul., 80,2]. Затем, говоря о смерти Цезаря, историк упоминает, что «в курии, где он был убит, постановлено было застроить вход, а иды марта именовать днем отцеубийственным и никогда в этот день не созывать сенат» [Suet. Iul., 88].

Качественное отношение ко времени доходило у римлян до суеверного страха, причем, это действовало и для сознания простых римлян, и для власть имущих. У того же историка мы находим сведения о крайней суеверности Августа: «Если утром он надевал башмак не на ту ногу, левый вместо правого, это было для него дурным знаком; если выпадала роса в день его отъезда в дальний путь по суше или по морю, это было добрым предвестием быстрого и благополучного возвращения» [Suet., Aug., 92] Там же Светоний отмечает, что император был суеверен и в отношение вполне определнных дней: «Соблю­дал он предо­сто­рож­ности и в опре­де­лен­ные дни: после нун­дин не отправ­лял­ся в поезд­ки, а в ноны не начи­нал ника­ко­го важ­но­го дела; прав­да, Тибе­рию он писал, что здесь его оста­нав­ли­ва­ет толь­ко недоб­рое зву­ча­ние сло­ва «ноны».

Из качественного осмысления времени римлянами вытекает вывод о конкретности его восприятия, то есть время воспринималось ими не как абстрактная длительность, а в неразрывной связи с конкретным событием, которое проецировало свои качества и содержание на время и пространство, в которых оно происходило. Но, впрочем, римляне сделали немалый шаг к осознанию времени как самостоятельной временной абстракции. В отличие, например, от вавилонян римляне имели свою систему счета лет в истории, напоминающую современное летосчисление, с зафиксированной точкой отсчета: 753 г. до н.э. — это легендарная дата основания Вечного города Ромулом и Ремом.

На присутствие в римском сознании образного осмысления времени указывают некоторые моменты праздничной культуры потомков Ромула. Отметим, к примеру, что во время праздников назначался особый префект, к которому переходили консульские обязанности [Ann.,VI,11]. Таким образом, праздник являлся разграничителем времени, так как он мог нарушить продолжительность отправления должностных обязанностей — магистратур, как правило, длившихся один год. Само присутствие такого разграничителя свидетельствует в пользу наличия образного восприятия времени, так как образ имеет четкие границы. Интересным представляется еще одно указание Тацита: в первый день Латинских празднеств обращение известного доносчика Кальпурния Сальвиана к префекту Рима о Сексте Марии — одном из испанских богачей — было сочтено нечестивым и опасным для Римского государства, и доносчик поплатился за это нечестие ссылкой [Ann.,IV,36]. Время праздника, следовательно, противостояло профанному времени, не брезгующему доносами.

Приведенные выше примеры прямого порождения качества времени связанными с ним событиями подводят к заключению о событийной наполненности и качественной оценке времени как двум важнейшим характеристикам восприятия римлянами временного потока. Кроме того, мы сделали вывод о конкретности и дискретности его восприятия, а также высказали предположение о доминировании образного варианта осмысления времени над однородно-абстрактным. Образная основа восприятия времени римлянами зиждилась на традиционности римского коллективного сознания, а также на эмоциональном переживании римлянами природно-космических циклов.

Постараемся теперь обнаружить элементы образности в восприятии римлянами пространства. Семантический анализ латинских терминов может дать нам некоторую информацию к размышлению над этой проблемой. В частности, для обозначения поселения в латинском языке присутствовали два термина: Urbs и oppĭda. Первый обозначал город, окруженный стеной, и применялся в основном по отношению к Риму. Вторым термином обозначались все остальные поселения (производное от него oppidānus — «городской», «из небольшого города», «местечковый», «провинциальный»). Кроме того, термин Pax («мир», «мирный договор», «спокойствие», «покой») мог обозначать как мирное пространство в целом, так и «омиротворенное», то есть завоеванное, присвоенное Римом пространство, — «Pax Romana». Следовательно, осмысливая окружающее пространство, римлянин в своем сознании выстраивал его образы, наделяя их теми или иными понятными ему смыслами.

Говоря о восприятии пространства римлянами, обратим внимание и на то, что у них существовали боги различных его фрагментов (рек, планет, Рима), оно, таким образом, персонифицировалось во множестве богов. Пространство, следовательно, воспринималось римским коллективным сознанием образно, как и время.

Таким образом, при попытке ответить на вопрос о том, что есть пространство для древних римлян, мы имеем два полярных наблюдения: с одной стороны, мы наблюдаем существование антропоморфных образов, но, с другой, — в повседневной жизни римлян мы обнаруживаем черты понимания пространства как однородной абстракции. Разрешение данного затруднения видится в следующем. В литературе, посвященной Древнему Риму, является весьма актуальным мнение о рациональности сознания его обитателей, но, в то же время, нет и отрицания того, что мышление римлян носило мифологический характер. Исходя из этого, так же, как и в случае со временем, мы имеем возможность констатировать наличие в их сознании двух тенденций, влияющих на восприятие ими пространства: рациональной (в результате воздействия которой пространство мыслилось неким способом координации на территориях вне Рима) и образной (пространство подвергалось разделению на содержательно-наполненные образы, наделявшиеся качественной оценкой, иногда имевшие антропоморфные черты). Наиболее существенная причина для выделения образного восприятия пространства у римлян — это его событийная наполненность.

Хронотоп. «Хронотоп принципата» и «Pax Romana». Актуализация понятия «хронотоп» в контексте нашего исследования сводится к следующему. В ходе практической деятельности любого человеческого коллектива вырабатываются модели макро-, мега- и микромира, сущность которых определяется слиянием пространства и времени в единое целое. Свое ощущение пространства и времени сложилось и у древних римлян. Причем их пространственно-временная ориентация свидетельствует о нерасторжимости восприятия пространства и времени. Это дает нам право использовать понятие «хронотоп» при конструировании древнеримской картины мира.

Экстраполяция понятия «хронотоп» на картину мира римлян имеет под собой ряд оснований. Во-первых, значительное количество латинских терминов имели как временные, так и пространственные значения. Во-вторых, римляне увязывали время и конкретное место его течения, что видно из особенностей летосчисления римлян и ориентации в историческом времени самого Тацита. В-третьих, осмысление времени и пространства римлянами обладало качественной оценкой, конкретностью, дискретностью, событийной наполненностью. В виду этих обстоятельств представляется необходимым применение бинарных оппозиций для реконструкции представлений римлян о времени и пространстве и поиск на их основе конкретных образов времени и пространства. Это дает основания, с одной стороны, констатировать наличие у римлян мифологического типа мышления, с другой, — подчеркнуть нерасторжимое интегративное единство пространственно-временных координат их картины мира. В-четвертых, имея ввиду политический контекст эпохи Тацита, в частности, трансформацию системы управления государством и смену идеологических ориентиров общества, которые стали достоянием всего романизированного населения Римской империи, уместным, по нашему мнению, является введение концепта «хронотоп принципата».

Идея «Pax Romana», владевшая умами римлян раннеимператорской эпохи, заключалась в поступательном наращивании могущества римлян, в их стремлении к мировому господству.

Правление Августа, по верному замечанию М. Элиаде, внушило римлянам установление «вечного мира» в противовес характерному для них в прошлом постоянному страху перед неизбежной гибелью Города. Первый император, положивший конец эпохе гражданских войн, тем самым «повторил сотворение мира». С момента установления режима Империи «история Рима приобретает благородную значительность», и именно этот момент можно считать началом желаемой линейной модели течения исторического времени. Следовательно, спираль исторического времени могла стремиться выстроиться в линию именно с момента установления режима Империи.

Рост Римской империи увязывался Тацитом с ростом самого Рима [Ann.,XII,24]. «Pax Romana» стал реальностью во II в. до н.э., хотя только в эпоху принципата по отношению к императору стали использоваться эпитеты: «rerum dominum» («владыка мира») [Hist.,II,78], «romanum principem et generis humani paulo ante dominum» («римский принцепс, властвовавший над человеческим родом») [Hist.,III,68]. В пользу подтверждения тезиса об уже установившемся и значительно расширившемся ко времени Тацита «Римском Мире» свидетельствует и отождествление Римской империи со всем известным миром, где охватившие мир потрясения ассоциируются с изменениями в судьбе Империи: «В результате этих охвативших весь мир потрясений по-новому начали складываться судьбы Империи» [Hist.,III,49].

Итак, под «хронотопом принципата» в данном исследовании понимается система пространственно-временных координат политического, идеологического, социального, культурного, мировоззренческого уровней бытия римлян эпохи ранней Империи. Также в ходе исследования мы будем иметь в виду, что образ времени / пространства — отрезок времени / сегмент окружающего мира, обладающий свойствами содержательной наполненности, качественной оценки, конечности.

Глава III. Время и пространство в картине мира римлян I — начала II в. Макромир

1. Образы прошлого, настоящего и будущего в картине мира римлян

Для изучения отношения римлян к их прошлому, настоящему и будущему римлянами обратимся к таблице 1, помещенной в главе II. Судя по лексемам, относящимся ко времени и пространству, осмысление прошлого, настоящего и будущего в римском массовом сознании было не одинаковым в своей основе. К примеру, термин ulterior, ius имеет значения «прошлый», «будущий», не обозначая при этом «настоящее»; кроме того, его наиболее употребимыми значениями являются: «находящийся по ту сторону», «противоположный». Такой парадоксальный набор значений данного термина наталкивает на их сопоставление: по-видимому, для коллективного сознания римлян статусом реальности обладало только настоящее, а находящиеся «по ту сторону» прошлое и будущее необходимо было обрести.

Своеобразное понимание римлянами трех измерений времени — прошлого, настоящего и будущего — явствует также из содержания их праздничной культуры. Между 11 и 15 января праздновались Карменталии — праздник в честь римской богини-прорицательницы Карменты, в котором главным образом участвовали женщины. Этот праздник касался не только самой Карменты, но и её спутниц, Антеворты и Постворты, первая из которых вещала будущее, а вторая — прошедшее. Антеворте и Постворте были посвящены два алтаря в Риме, а Карменте у подошвы Капитолия был воздвигнут храм. Поскольку Антеворта и Постворта являлись спутницами прорицательницы Карменты, можно предположить, что прошлое и будущее для римлян символически присутствовали в настоящем, сосуществовали с ним, но не определялись им полностью, потому что прошлое и будущее «обреталось» при помощи ритуалов.

Прошлое. Что касается способов обретения прошлого, то имеет смысл обратить внимание на римский праздничный календарь, ставший их коллективной памятью. Праздники, которые так или иначе были связаны с прошлым, можно разделить на две группы: торжества, посвященные какому-то эпизоду из римской истории, и дни, когда римляне вспоминали ушедших предков.

Среди праздничных дней первой группы особое место занимали торжества, находившиеся в той или иной связи с легендой об основании Города Ромулом. 15 февраля справлялись Луперкалии, название которых происходит от латинского термина lupa — «волчица». Во время их проведения приносились в жертву животные, из шкур которых потом изготавливались бичи. Также в честь основания Рима праздновались Парилии (21 апреля), а 23 декабря, в ходе Ларенталий, римляне приносили жертвы Ромулу и Рему. Из памятных римлянам эпизодов более далекого прошлого можно отметить «троянское представление» на лошадях, даваемое на Секулярных играх 800 г. от основания Рима (при Клавдии) [Ann.,XI,11].

В календаре праздников отпечатались события и более поздней римской истории. Так, 13 января праздновалось присвоение Октавиану титула «Август», 13 февраля римляне вспоминали род Фабиев, а 24 февраля в память об изгнании Тарквиния Гордого справляли так называемый Регифугий.

Таким образом, римляне свято хранили информацию о знаковых событиях своей истории. По меткому выражению одного из исследователей, «в религиозном смысле каждый год являлся кратким изложением истории народа». Но не менее свято римляне чтили и своих предков. Так, с 13 по 21 февраля отмечались Паренталии, когда вспоминали всех умерших предков. В последний день этих празднеств возлияниями воды, вина и молока умилостивляли манов — добрых покровителей семьи, в которых воплощались души умерших предков. Кроме того, с 7 по 15 мая отмечались Лемурии — также поминания мертвых, однако целью умилостивления были уже злые духи.

Специфика мифологического типа мышления предопределила психологическую ориентацию человека древности преимущественно на прошлое, которая оказалась весьма актуальной и для жителей ранней Римской империи. В прошлом, прежде всего, находился образец справедливого государственно-правового регулирования, так как предложения, обсуждавшиеся в сенате и подкреплявшиеся обычаем, обладали бóльшим весом, чем волюнтаризм императоров. По свидетельству Тацита, обычай считался очень действенной силой и в решении государственных дел: «Vicit pars, quae sortiri legatos malebat, etiam mediis patrum adnitentibus retinere morem. Et splendidissimus quisque eodem inclinabat» («Представители стороны, победившей путем жеребьевки, также склонялись сохранить за собой середину, которая была в обычае у предков. Выдающиеся [люди] склонялись туда же») [Hist.,IV,8].

Римлянам было свойственно восхищение стариной, невзирая на то, чужая она или своя. Так, Германик (племянник императора Тиберия) отплывает в Египет для знакомства с его достопримечательностями [Ann.,II,59—60], здесь он посещает «veterum Thebarum magna vestigia» («великие следы древних Фив»).

Пиетет к прошлому поддерживался традициями, например, коллективной памятью о «золотом веке». Бережно сохраняя информацию о времени всеобщего равенства, римляне ежегодно справляли Сатурналии, то есть празднества в честь века Сатурна. Этот временной отрезок крайне идеализировался римлянами, наделялся утопическими чертами. Люди «золотого века», например, имели «casta et nullis contacta vitiis pectora» («чистые и нетронутые нравственными пороками человеческие сердца»), а мастера красноречия могли тогда свободно общаться с богами, как и с людьми [Orat.,12]. Представление о «сатурновом царстве» служило идеализации древних, догосударственных отношений. Древнеримские представления о «золотом веке», в том числе и в эпоху раннего принципата, детально исследовал Ю. Г. Чернышев. Он указывает на характерную черту римского сознания, заключавшуюся в том, что «идеальное состояние общества переносится, как правило, не в абстрактное, а именно в римское прошлое». Тацит, по мнению исследователя (которое мы разделяем), передал нам информацию об обществе, расколотом на людей «старого» и «нового» порядка, иллюстрацией чего являлся сенат, состоявший из «добропорядочного большинства» и «всевластного меньшинства». Через недовольство настоящим и идеализацию далекого прошлого проявлялись оппозиционные настроения значительной части древнеримского общества, характерные, в том числе, и для самого Тацита.

Исключительная ценность прошлого в римском социуме основывалась не только на традиционности сознания, но и на отношении к нему императоров. Пиетет Цезаря к прошлому подчеркивает Светоний: «Он распустил все коллегии, за исключением самых древних. Древнейшие из них считались учрежденными еще Нумой» [Suet. Iul., 42,3].

Коллективная память о прошлом имела большую ценность и для Августа. Светоний передает нам, что «после бессмертных богов он больше всего чтил память вождей, которые вознесли державу римского народа из ничтожества к величию. Поэтому памятники, ими оставленные, он восстановил с первоначальными надписями, а в обоих портиках при своем форуме каждому из них поставил статую в триумфальном облачении, объявив эдиктом, что это он делает для того, чтобы и его, пока он жив, и всех правителей после него граждане побуждали бы брать пример с этих мужей» [Suet., Aug., 31,5].

И особую значимость прошлое имело для самого Тацита. Так, при чтении его произведений бросается в глаза его благоговейное отношение к римскому, главным образом республиканскому к прошлому. Тацит уподобляет современных ему героев «прославленным героям древности» [Hist.,I,3]. Веспасиан сравнивается с «римскими полководцами древних времен», так как он «днем и ночью помышлял о победе над врагом, а когда приходилось, сам разил его могучею рукою; ел, что придется, одеждой и привычками почти не отличался от рядового солдата» [Hist.,II,5]. Персонажи Тацита (в большинстве своем) считают необходимым сохранить все, что еще осталось от древности: «Солдаты вспомнили, какой Виенна древний город, сколь почетное место занимает среди других римских колоний», и решили оставить город невредимым [Hist.,I,66]. Более подробно взгляды Тацита будут проанализированы далее в соответствующей главе.

Настоящее оценивалось в эпоху Империи в контексте его политических обстоятельств. Для политика оно могло оказаться важнее и прошлого, и будущего, например, когда политические обстоятельства заставляли его брать верх над древними обрядами: «Отон был уже совсем готов к походу, но ему советовали почтить древние обряды и повременить… он же и слышать не хотел об отсрочке и говорил, что подобное промедление сгубило Нерона» («Fuere qui proficiscenti Othoni moras religionemque nondum conditoruin ancilium adferrent: aspernatus est omnem cunctationem ut Neroni quoque exitiosam») [Hist.,I,89]. В данном случае, если окружение Отона следовало традиционному отношению к прошлому, то сам он символизировал пренебрежение к прошлому ради настоящего и будущего, так как именно ради достижения своих политических целей Отон был готов отказаться от почитания традиций древности. О предпочтении настоящего прошлому говорит Тацит и применительно к части знати, поддержавшей диктаторские замашки Юлия Цезаря и предавшей республиканское прошлое Рима: «Прочие из знати, которая была очень щедро одарена могуществом и почетом в виду нового порядка вещей предпочла обеспеченное настоящее, а не опасное прошлое» («Сeteri nobilium, quanto quis servitio promptior, opibus et honoribus extollerentur, ac novis ex rebus aucti tuta et praesentia, quam vetera et periculosa, mallent») [Ann.,I,2].

Сам же Тацит далеко не в восторге от окружающей его действтельности. На страницах его сочинений множество описаний испорченности нравов не только полководцев, но и простых римских солдат. Легионеры то и дело забывают о воинской доблести, предаваясь развлечениям. Один из лагерей вителлианской армии напоминал Тациту «скорее о ночных пирушках или о вакханалиях, чем о воинском лагере». А вслед за этим следует описание «шуточной» борьбы двух солдат, переросшей в побоище, в результате чего были перебиты две когорты войск [Hist.,II,68]. Все это вселяет в Тацита подавленность и растерянность: «Когда-то воины состязались в мужестве и умеренности, сейчас — в дерзости и разнузданности» («Ut olim virtutis modestiaeque, tunc procacitatis et petulantiae certamen erat») [Hist.,III,11]. Солдатами на войне движет уже отнюдь не стремление приобрести себе славу доблестного воина и обеспечить мощь и богатство государству — ими руководит лишь жажда личной наживы. Флавианцы перед штурмом Кремоны думают, что в темноте им будет легче грабить город: «Дождемся дня… за всю кровь достанутся нам только пустая слава, да никчемное звание великодушных воинов, а богатства Кремоны прикарманят префекты, да легаты. Каждый знает: если город взят, добыча принадлежит солдатам, если же сдался — командирам» [Hist.,III,19]. Как мы видим, испорченность нравов военных проявляется и в крайне низком моральном облике римского солдата. Именно на падение нравов солдат Тацит указывает чаще всего, этот показатель, по-видимому, и является для него одним из главных в шкале деградации общества: «Силы и доблесть разрушались вопреки дисциплине и общественному устройству прошлого, при которых Римская республика покоилась на доблести больше, чем не деньгах» («Et vires luxu conrumpebantur, contra veterem disciplinam et instituta maiorum, apud quos virtute, quam pecunia, res Romana melius stetit») [Hist.,II,69]. В этих словах видна тоска о республиканском народном ополчении и критика наемнической армии. Мощь римского государства связывалась, таким образом, с моральными добродетелями предков — в этом была основа величия Рима.

Большинство римлян пугались будущего, как, впрочем, и другие древние народы. Тацит, в частности, упоминает о реакции римлян на наводнение в начале 69 г.: «Sed praecipuus et cum praesenti exitio etiam futuri pavor, subita inundatione Tiberis» («Исключительным событием [ставшим причиной] предчувствия печального исхода и даже [вселившего] страха будущего был внезапный разлив Тибра») [Hist.,I,86]. Римлян привела в ужас внезапная потеря контроля над стихией, непредсказуемость ее дальнейшего поведения, что актуализировало связанные с будущим печальные настроения. Именно поэтому, желая найти ориентиры в неизвестном им будущем, они постоянно обращались к гадателям. К ним прибегали все, вплоть до императоров: «Urgentibus etiam mathematicis, dum novos motus, et clarum Othoni annum, observatione siderum, adfirmant» («Наблюдения за созвездиями, утверждали астрологи, показывают, что стоит ждать новых поворотов [в судьбе государства], и это будет славный год для Отона») [Hist.,I,22]. Именно страх перед неизвестностью будущего побуждал римлян искать способы обретения контроля или власти над ним.

Будущее предсказывалось по знамениям, о которых знало большинство (если не все) римлян. Например, полет орла в небе предрекал армии Фабия Валента скорую блестящую победу [Hist.,I,62]. Кроме того, будущее предсказывали внутренности жертвенных животных.

Думается, объяснение этим верованиям следует искать в знаниях о символическом параллелизме между всеми частями мира, характерном для сознания человека древности. Обитатели древних цивилизаций пытались смоделировать в своем микромире пространственно-временные структуры, подобные макромиру. Это предпринималось человеком древности с той целью, чтобы иметь возможность влиять на макрокосмические силы. Тацит упоминает, к примеру, что в храме Венеры Пафосской самыми верными считаются «прорицания по внутренностям молодых козлят» (Hist.,II,3). На будущее указывало также расположение космических объектов. Например, люди из окружения Веспасиана, уговаривая его стать императором, «побуждали его прислушаться к словам пророков и к соотношению движения небесных светил» («hortari, responsa vatum et siderum motus referre») [Hist.,II,78].

Грядущее можно было узнать и посредствам видений. Оракул храма Сераписа ответил Веспасиану именно этим способом. Будущий император «увидел» человека по имени Басилид в храме, когда тот был в восьмидесяти милях от Александрии. «Тогда [Веспасиану стала понятна] важность взгляда прорицательницы, ведь толкование имени Басилида было ее ответом» («Tunc divinam speciem et vim responsi ex nomine Basilidis interpretatus est») [Hist.,IV,82].

Оракул, впрочем, мог ответить и в стихах, как это делал прорицатель Аполлона Кларосского, к которому обратился Германик, путешествовавший по средиземноморью. Причем, по словам Тацита, «жрец обращается [к пришедшим] и хочет услышать только их число и имена, после спускается в пещеру, черпает воду из тайного источника, по большей части, не знающий ни грамоты, ни стихосложения, в складной стихотворной форме объявляет ответы на вопросы, которые каждый мысленно сформулировал» («sacerdos numerum modo consultantium et nomina audit: tum in specum degressus, hausta fontis arcani aqua, ignarus plerumque litterarum et carminum, edit responsa versibus compositis super rebus, quas quis mente concepit») [Ann.,II,54].

Будущее можно было предвидеть и с помощью обращения к магам, как сделал это Либон, о чем и написал в одном из своих писем [Ann.,II,30].

Вера в гадания была основана, прежде всего, на восприятии человеком своей судьбы как некой предзаданности, предначертанности богами, а также — на представлении о тесном слиянии мира людей и мира богов, которые не могли существовать автономно.

Восприятие коллективным сознанием времени как некой предопределенности, благодаря чему становилось возможным предсказание судьбы, доказывается верой римлян в предсказания гаруспиков [Hist.,I,27], авгуров, а также восточных халдеев. Например, за помощью к халдеям обращались императоры Тиберий и Нерон. И тому, и другому они предсказали в будущем получение власти [Ann.,VI,21 — 22].