Бесплатный фрагмент - Воспоминания ветерана

Предисловие Леонида Шестакова

Мой дед — Иван Яковлевич Фёдоров, — о войне рассказывать не любил, хотя и сожалел о том, что был недостаточно грамотным, часто повторяя: «Любой человек, прошедший войну — это, в основном, история нашей Родины…»

Дед скончался, когда мне едва исполнилось восемнадцать. После смерти от него остались документы, ордена, медали и… полностью исписанная общая тетрадь воспоминаний, чему я немало удивился. Редкие, отрывочные рассказы деда нашли свое хронологическое отражение в письменном виде и походили на черно-белую мозаику, фрагменты которой постепенно сложились в картину.

И позже, изучая, перепечатывая и выправляя по ходу дела его воспоминания, написанные самобытным деревенским языком, я узнал, что, еще в начале 90-х, описать свою войну деда попросил мой отец. А взамен пообещал, что его Правду узнают повзрослевшие внуки и правнуки…

Это было правильно. О Великой Отечественной войне молчать никак нельзя! Настоящую историю самого страшного периода XX века в полной и правдивой мере могут сформировать не сухие учебники и справочники, а конкретные воспоминания тех людей, кто лично прошел все это…

Дед был призван в Красную армию после освобождения из немецкой оккупации и в 43-м году, еще мальчишкой, попал на фронт. К счастью, ему удалось там выжить, и воспоминания об этом спустя несколько десятков лет были записаны в толстую общую тетрадь.

Однако стоит сказать, что записи деда все же были опубликованы в десяти номерах центральной газеты города Корсаков (Сахалинская область) к 61-й годовщине Великой Отечественной войны. Редактор тогда решил оставить язык деда, которым были написаны его воспоминания, и, на мой взгляд, газета от этого проиграла, так как публикация вызвала споры и ряд ненужных вопросов, которые вряд ли достойны памяти ветерана.

Я же взял на себя смелость придать воспоминаниям другую, более лаконичную форму, не меняя при этом конкретного содержания. И надеюсь, что поступил так, как мой дед, Иван Яковлевич Фёдоров, и хотел при жизни…

Предисловие Анатолия Шестакова

Иван Яковлевич нечасто рассказывал о войне. Он не любил вспоминать о ней. Говорил, что ему мало довелось повоевать, так как был совсем молодым пацаном, когда его призвали в армию. Правда, на День Победы, на семейном застолье, когда собиралась вся его многочисленная семья, в том числе и мы, его зятья, он рассказывал о своём детстве, и немного о войне.

С годами семейство деда разрасталось. Жизнь деда была полна забот и хлопот. Как на дрожжах росли многочисленные внуки. Чуть позднее появились и внучки. Дед говорил, что он самый счастливый человек. И всегда добавлял, что мечтает дожить до правнуков…

Однажды мы с ним разговорились о войне, и он рассказал мне о своём детстве, которое было отнюдь не лёгким и безоблачным, а тяжёлым и голодным, со страшными картинами немецкой оккупации, об их издевательствах, которые ему пришлось испытать в оккупации. Он с гневом рассказывал о предателях Родины. Рассказал, как после освобождения из немецкой оккупации он, ещё совсем мальчишка, был призван в Красную армию и пошёл воевать на фронт. К счастью, ему удалось выжить в этой войне

А вот на Дальнем Востоке он не успел повоевать. Войну там закончили без него. Служил на Курильских островах, а после службы обосновался на Сахалине.

Помню, что Иван Яковлевич был очень удивлён, когда я попросил написать его о войне. Я ему сказал тогда: «Пусть об этом узнают твои внуки и правнуки. Нельзя молчать о Войне, которую ты выиграл. Потому что это — хуже любого поражения. Напиши свою правду. А мы будем помнить».

После смерти деда я узнал, что он написал свою «исповедь о прожитых годах».

Так это было…

Воспоминания ветерана

Одно сожалею, что я неграмотный, а ведь любой человек, прошедший войну — это, в основном, история нашей Родины».

Если бы нашёлся волшебник и сказал мне: «Давай я тебе верну твои молодые годы, и давай — живи сначала!» — я бы его предложение отверг и с ним не согласился.

И. Я Фёдоров

1

Я, Иван Яковлевич Фёдоров, родился 14 октября 1926 на Украине, в селе Щуцкий, Доманевского района, Николаевской области.

У моих родителей был надел, и они производили хлеб, выращенный своим трудом. Труд хлебороба — это труд счастья, самый что ни на есть благородный труд. И за этот труд им никто не платил, им платила урожаем сама земля. Также у моего отца было крепкое середняцкое хозяйство: четыре лошади, две коровы и пара быков.

Но даже в то время среди простого народа-труженика были очень хитрые людишки-лодыри. Я помню — рядом с нашим был надел такого вот верткого маленького человечка по фамилии Онищенко. Лодырь из лодырей! Он тоже выезжал на свое поле и тоже пахал, но пахал только до тех пор, пока не начинало пригревать солнце. А потом он забирался под телегу и спал до самого заката. И так всю жизнь жил этот человек. У Онищенко коровенка утопала в грязи, да пара кляч подвязывалась к весне, потому что кушать нечего было ни животным, ни ему самому.

Но жили в нашем селе и настоящие труженики. Например, Фёдор Шуцкий. У него было много лошадей, скотина, хороший сельскохозяйственный инвентарь: молотилка, самоскидка, жатки, плуги. Такое могли иметь только люди зажиточные, у которых в то время были деньги. Трудился Фёдор только своей большой трудовой семьей, не имея наемных рабочих, и за труд ему платила земля. Говорили, что по фамилии его рода наше село Щуцкий и получило свое название…

Шли годы, крестьянин трудился

И вот неожиданно среди народа стало ходить непонятное слово «коллективизация».

Коллективизация не пришла к нам сразу, она накатывалась на деревню издалека: из-под Москвы, из-за Волги и Дона. Накатывалась мощным валом, разрушающим все на своем пути…

Конец 1932 и начало 1933 года. Коллективизация докатилась и до нас. Началась агитация о колхозе. За Щуцким пришли сразу и забрали как врага народа. О его дальнейшей судьбе мы ничего не знали. Тогда это было самое чуждое, самое жестокое: честного труженика поставили врагом, а лодырь вышел как спаситель Родины, как кем-то обиженное существо. И тот же Онищенко первым написал заявление в колхоз. А что ему было терять? Кляч не жалко, корову не успел до колхоза довести — околела. И он стал в нашей деревне первым человеком, первым агитатором. И его (когда пришла директива из района) избрали головою, председателем колхоза. Это было самое нелепое, что можно только придумать — поставить лодыря над всеми. Я прекрасно помню, как Онищенко приходил к нам и агитировал моего отца, чтобы он вступил в колхоз, помню его слова, обращенные к отцу: «Не забывай, Яков, что ты середняк, а то можешь попасть в кулаки!» А что оставалось отцу делать? Пришлось ему написать заявление о вступлении в колхоз. И вот тогда началось самое жуткое. В общий коллектив были угнаны лошади, быки, коровы, свиньи, овцы, куры, утки — все живое во дворах. Вывезено сено, солома, полова — все, что было приготовлено для кормления скота. Выгреблено из закромов все съестное: пшеница, просо, подсолнечник…

И наступило на Украине самое страшное — голод. Голод нельзя описать. О голоде может судить только тот человек, который его испытал…

Произошло так, что часть сена и соломы было подожжено. Начался мор лошадей и скота. Часть скота раздали людям обратно, но кормить-то его было нечем. Благодаря людскому трудолюбию часть коров кое-как выходили, но передохли лошади, и начали этих коров запрягать в плуги. Пахать-то надо, а много ли на них напашешь? Сеять было нечем, да и не на ком: тягловой единицы как таковой не было. Поля опустели и заросли бурьяном, лебедой, сурепкой и чертополохом.

1933 на зиму 1934 года стал годом смерти миллионов людей, ни в чем неповинных. Это были жуткие месяцы в моей еще неокрепшей памяти.

Бывало, идет по улице долго голодавший, толстый от отеков человек. Он и двигаться уже не может — падает и погибает.

Говорят, что продукты были в магазинах, но в нашем селе отсутствовали торговые точки. Как и за что мог колхозник купить, если у него нет денег — главного источника для приобретения продуктов и промышленных товаров? Оплатой для колхозника был трудодень. Рабочему на производстве за выработанную норму выплачивалась определенная сумма денег. Колхознику — определенное количество трудодней. За деньги можно было купить все, за трудодни — ничего. Да и трудодень оплачивался в конце года, смотря по доходу колхоза. Бывало, что колхознику на трудодни не взвешивали пшеницу, муку или семечки, а мерили стаканами и выдавали несколько копеек — смотря по годовому доходу. Словом, какая организация труда от председателя (головы) колхоза, таков и доход колхозника. А наш председатель все время только и делал, что по кустам спал.

Но самое кощунственное — погибал человек, который во время НЭПа кормил себя, Россию, Европу. Погибал великий хлебороб. И до этой гибели никому не было дела. Люди уходили в неизвестность, не имея при себе никаких документов. Вообще, у колхозника не было самого главного документа — паспорта. В нашем селе на тот период существовал беспаспортный режим…

Вторым бедствием в то время были антисанитария и вши. Следовательно — тиф, который косил людей еще страшнее голода.

А третье бедствие — засуха в 1933 году. Я помню: с весны до самого лета не выпало ни единой капли дождя. Солнце выходило красным кругом и катилось по небу без единого облака. Выгорела трава, сады засохли и стояли без листьев. В период засухи на Украине дует юго-восточный ветер. Его у нас называют «калмык». Он иссушает все на своем пути. Река Южный Буг в нашем районе пересохла до такого состояния, что ее переходили пешком.

К зиме 1933 года оказалось съедено все. Урожай не сеяли — сеять было нечего, да и не на чем…

Я помню жуткий день, который врезался мне в память на всю жизнь. За трудодни давали макуху — жмых после приготовления подсолнечного масла. Отец получил пять кругов, мать и брат — по четыре с половиной. Поставили их на стол. Отец говорит матери: «Это твоя оплата». Мать стояла в каком-то оцепенении, а мы сидели кто где, молча. И вдруг у матери вырвался какой-то гортанный звук. Это был крик отчаяния, крик души человека, понявшего, что смерть от голода уже стояла на пороге. Она еще не зашла в хаты нашей деревни, но уже витала над нами. Все, что было у нас из одежды, было променяно на продукты за все время с начала коллективизации. Мы — дети, да и родители тоже — остались полуголыми.

Наступила зима с 1933 на 1934 год. Люди ходили, как тени, собирались какими-то кучками, и был только один разговор — о пище. И у нас, детей, тоже. У некоторых молодых людей начали проявляться признаки отеков, опухоли. Появились умершие. Смерть начала уверенно заходить в хаты нашей деревни.

И вдруг — надежда! Примерно в конце декабря появляются слухи, что будут давать ссуду. И правда — приезжает представитель из района и говорит, чтобы выслали людей на станцию Трикраты для получения продуктов. Человек двадцать сходили и принесли на себе кукурузу. Да, это была пища, это было спасение от смерти. Потом привезли лошадей, сена, овса. Привезли горох, сою, немного пшеницы. В общем, выдали колхознику ссуду в счет будущего урожая. В конце зимы прибыли два трактора, и весну 1934 года мы встретили в поле. Начался упорный труд, началась настоящая битва за урожай. Люди трудились день и ночь. Все нужно было делать с самого начала, нужно было пахать целину, ведь за два года земля заросла и стала целиной.

Появилось выступление Сталина. Он говорил, что все в 1932 и 1933 годах произошло по вине врагов народа. Ходили слухи — в райкоме и в обкоме арестовали много людей…

В 1935 году в нашем селе открылась школа. И вместо восьми лет (в то время в первый класс принимали с этого возраста) я пошел в первый класс в девять.

К зиме 1934 года был собран небольшой, но все же урожай, при этом непаханых полей оставалось еще очень много. Но это было настоящее счастье — мы кушали хлеб, выращенный своими руками. Так же к началу этого года у нас избрали нового и толкового председателя колхоза — Лященко, который был умным человеком, знающим свое дело. Настоящий хлебороб своего времени.

Прошли 1935, 1936, 1937, 1938, 1939 и 1940 годы. Люди трудились, собирали хорошие урожаи. Особенно хорошими они были с 1936 по 1940 годы. Люди получали неплохую плату за свой труд, стали одеваться, приобретать различную утварь, строили дома. События Халкенгола, Хасана, Финская война — они не так оглушающе задели деревню, и она жила, как бы не замечая эти события. В деревне ликовали, когда был заключен договор с Германией, который вселял надежду на счастье мирной жизни. Ведь уже много военных бурь и вихрей пронеслось с начала столетия, и люди устали от войн.

Но даже в эти годы продолжалось уничтожение хлебороба. Его уничтожали физически и морально. Очень часто было слышно: то того забирали, то другого. Бывало, приедет ночью «черный воронок» и увезет человека в неизвестность. Люди ничего не могли говорить откровенно между собой, даже самое простое: к примеру, что могло быть лучше у другого государства. Не дай Бог! Сразу приезжали и забирали. Людей отучали думать. Вся жизнь строилась на указаниях и директивах свыше. Их невыполнение также каралось законом.

Первый этап уничтожения хлеборобы был завершен. Второй этап начался в тысяча девятьсот сорок первом году…

2

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война.

С весны 1941-ого становилось ясно, что будет хороший урожай. Люди радовались. Да и как тут не радоваться? Ничего плохого не предвещалось, ведь был мирный договор с Германией.

Я прекрасно помню этот день — 22 июня 1941 года. Это было воскресенье, выходной. Много людей уехало на базар в город Вознесенск. Кто-то отдыхал, а мы, парнишки, собрались у нашего соседа по фамилии Ковальчук. Мне тогда было четырнадцать лет.

Моя мать с соседкой тоже уехали на базар. И вот, где-то часа в три прибегает соседка с криком: «Началась война!» В это время у нас в селе отсутствовало радио, основным источником информации об окружающем мире служили лишь газеты. Только города были уже радиофицированы.

Говорят, что выступал Сталин. И тут-то началось… Сразу же в этот день приехал представитель из военкомата, и всех мужчин забрали в армию. Деревня опустела, остались подростки, старики, женщины. Плач, шум, крик. Сперва шумели и плакали всем селом, а потом постепенно разошлись по домам. Люди изливали горе каждый по-своему.